.

Зарецкая Е.Н. 2002 – Риторика (книга)

Язык: русский
Формат: книжка
Тип документа: Word Doc
0 51854
Скачать документ

Зарецкая Е.Н. 2002 – Риторика

Проблема культуры речевого поведения лежит в сфере, охватывающей ответы
на следующие четыре вопроса:

Для чего мы говорим?

Что мы хотим сказать?

Какими средствами мы это делаем?

Какова реакция на нашу речь?

Ответ на первый вопрос определяет цель речи (Ц), на второй — замысел
будущей речи (З), на третий — конкретный текст речи (устный или
письменный) (7), на четвертый

— уровень адекватности реакции слушателей или читателей на поставленную
говорящим цель (Р). Понятно, что цель должна быть достигнута, иначе это
разговор слепого с глухим: мы говорим, а нас не слышат.

Цель — это та мотивация, которая лежит в основе любого речевого
поступка. Замысел — это информация, которую вы хотите передать
слушающему, потому что сама по себе эта информация работает на
реализацию вашей цели. Замысел состоит из тезиса (самой идеи, которую вы
собираетесь донести) и аргументов в защиту этого тезиса. Текст

— это конкретная речь, устная или письменная, которая поступает на
слуховой анализатор или на зрительный аппарат. Реакция — это конкретное
поведение слушающего в речевой коммуникации. Поэтому очевидно, что для
адекватного описания речевого общения необходимы данные многих наук:
психологии, логики, теории информации, лингвистики, этики, философии,
поэтики, кибернетики, эстетики, семиотики, физиологии, — а также
ораторского и актерского мастерства.

Риторика в широком смысле слова есть некий тип филологического
мировоззрения, который составляет часть духовной культуры человеческой
цивилизации. Это методология гуманитарного знания, поэтому часть
общекатегориальных определений, используемых в работе, взята из
энциклопедических словарей (они приведены без кавычек). Риторика
является культурной основой знания и социальной деятельности, она
позволяет человеку быть гражданином правового общества и определять
форму мыслей и направления действий в будущем. Одновременно она
соединяет человечество с историей культуры.

Оратор создает свой образ посредством речи, поэтому, если он абсолютно
искренен, то, как правило, проигрывает: его речь приводит к
дезорганизации публики. Образ оратора, как и всякий авторский образ,
зависит от: 1) аудитории, 2) предмета речи, 3) типа речи. Три категории
характеризуют акт речетворчества: риторический логос, риторический пафос
и риторический этос. Риторический логос — это аргументация в речи,
связанная с пониманием действительности. По Платону, знание уместности
речи. Он имеет дело с прогнозом, с будущей реальностью. И предполагает
изменение мировоззрения посредством речи, т.е. формирует состояние
аудитории, что является реализацией соединения реальности с образом.

Риторический пафос определяется эмоциями оратора (Аристотель часто
говорил о ложном пафосе, вызывающем комический эффект). Риторический
пафос описывается как волевая категория (пафос — страсть), основной
мотив которой — стремление к тому, чтобы аудитория приняла решение. В
этой ситуации возникает воля к конструированию действительности с
помощью слова. Риторический пафос есть соединение общего пафоса и
ораторской эмоции. Общий пафос бывает героическим, сентиментальным,
романтическим, натуралистическим и ироническим. Героический пафос
исключает внутреннюю рефлексию. И делает своим героем личность в
трагической ситуации. Героический пафос характеризуется соответствующим
отбором слов — высоким стилем — и исключительностью персонажей.
Аристотель советовал обращаться к молодежи с героическим пафосом.

Антиподом героического пафоса является сентиментальный пафос, который
соотносится с рефлексирующим человеком, разбирающим мотивы своих
поступков и переживающим их. Чтобы прекратить творческую деятельность,
надо применить сентиментальный пафос, поскольку он препятствует принятию
решения.

Романтический пафос также включает рефлексию, но задает необходимость
выбора, поскольку в нем в явном виде присутствует мотив хаоса.
Романтический пафос применяется там, где вы хотите принудить к сильному
решению:

обстоятельства — мотив исключительности человека — необходимость
решения.

Натуралистический пафос предполагает, что публика ставится на
реалистические позиции — того, что осязаемо, видно. Частное имя
противопоставляется абстрактным идеям, в результате чего создается
общее, стандартное восприятие действительности. Натуралистический пафос
ведет к критицизму, к стагнации действий. Если хотят препятствовать
принятию решения, обычно используют именно этот пафос.

Иронический пафос демократичен. Его значение в том, что он разрушителен,
поэтому применение его опасно, так как основная задача оратора —
добиться согласия с аудиторией посредством диалога.

Риторический этос представляет собой категорию доверия. Статус, имидж,
доброжелательность и чувство справедливости говорящего определяют эту
категорию.

Последовательность Ц — З — Т — Р представляет собой системное
образование, поэтому изменение одного из ее элементов приводит к
изменению всех остальных.

Речь является средством человеческой коммуникации, она направлена от
человека к человеку или множеству людей. Процесс коммуникации упрощенно
состоит в следующем. Имеется, с одной стороны, говорящий (в общем виде
отправитель или субъект) и, с другой — слушающий (получатель, адресат).
Отправитель и адресат вступают в определенный контакт с целью передачи
сообщения, представленного в виде некоторой последовательности сигналов:
звуков, букв и т.д. Для того чтобы информация была принята, должна
существовать определенная система соответствий между элементарными
сообщениями и действительностью, которая известна как отправителю, так и
адресату. Эту систему соответствий между сообщениями и действительностью
называют системой языка или просто языком, противопоставляя ее множеству
сообщений, которые принято называть речью. Наиболее важное различие
между языком и речью состоит в том, что в речи мы всегда имеем дело с
непрерывным рядом (континуумом), в то время как в системе языка мы имеем
дело с категориями.

Таким образом, процесс общения или коммуникации слагается из следующих
шести компонентов (Р. Якобсон):

контакт сообщение отправитель — — — — — — — — — — — — — — — — — адресат

код действительность В связи с этим выделяются шесть функций языка,
каждой из которых соответствует определенная коммуникативная установка:

1) установка на отправителя, т.е. передача состояния отправителя
(например,

эмоций);

установка на адресата, т.е. стремление вызвать определенное состояние у
адресата (например, эмоциональное);

установка на сообщение, т.е. на ту форму, в которой передано сообщение;

установка на систему языка, т.е. на специфические особенности того
языка, на котором передается сообщение;

установка на действительность, т.е. на то событие, которое вызвало
данное сообщение;

установка на контакт, т.е. на само осуществление общения.

Действительность — это континуум, который каждый язык членит по-своему.
К проблеме такого членения можно подойти со следующей точки зрения.
Действительность представляется в виде ряда ситуаций как физических,
т.е. отдельных расположений объектов физического мира или воздействий на
эти объекты со стороны человека, так и социальных, т.е. взаимодействий
людей между собой. Понятие ситуации как конкретной или абстрактной
действительности является одним из основных исходных понятий риторики. В
определенных случаях именно ситуация определяет текст, отвечая на
вопрос: “Что говорят в подобных случаях?” К сожалению, анализ ситуаций с
лингвистической и шире — семиотической точек зрения еще не проведен.

Пока ясно одно. Ситуация, в особенности социальная, должна описываться
на так называемом уровне восприятия или коллективной оценки. Одной и той
же физической вещи могут соответствовать совершенно разные семантические
описания — в зависимости от того, в рамках какой цивилизации
рассматривается эта вещь. Это верно не только для терминов
непосредственной оценки (хороший, плохой), но и для предметов и явлений
природы, животных и т.д. (например, корова в Европе и в Индии, где она
является священным животным). Риторика исходит из наличия некоторого
набора ситуаций, характерных для образа жизни и культуры народа,
говорящего на данном языке.

Необходимо также помнить, что в пределах одной культуры для разных
наборов ситуаций могут употребляться разные языковые средства и иногда
даже разные языки. В связи с этим для риторики большое значение
приобретает понятие подъязыка. Подъязыком называется минимальный набор
лексических и грамматических категорий, входящих в систему данного языка
и необходимых для описания данной предметной области, т.е. определенной
сферы действительности.

Деление на подъязыки обобщает то, что в стилистике называют в одних
случаях делением на функциональные стили, а в других — делением на
терминологические области.

Источником речи всегда является один человек, а точнее, одна
человеческая личность. Говорит не человек — говорит его личность. Это, в
частности, означает, что по конкретной речи может быть дешифрована
личность говорящего (иногда вопреки его желанию, об этом следует
знать!). Поэтому в любой стране с высоким уровнем развития юриспруденции
существует право отказаться от дачи показаний, т.е. право не входить в
речевую коммуникацию.

Целевых установок речи множество, так как они связаны с потребностями
человека в коммуникативном воздействии на других людей: желании убедить
в чем-либо, заставить совершить определенный поступок, вызвать ту или
иную эмоцию и т.д. Существуют также целевые установки речи, не
являющиеся в прямом смысле слова коммуникативными (например, заключенный
в камере-одиночке произносит тексты для того, чтобы не сойти с ума или
не забыть устную речь).

Каждая из целевых установок имеет свои лингвистические и
экстралингвистические средства выражения, начиная со структуры
построения текста и выбора лексики и кончая интонационным контуром,
мимикой и жестами.

Любая целевая установка речи должна иметь дополнительный аспект
нравственности, т.е. исключать сознательную установку на обман, клевету,
дезинформацию и зло вообще. Предосудительная с нравственной точки зрения
цель приводит к созданию лжетекстов и в конечном итоге к лжекультуре или
антикультуре. Человек должен говорить только то, во что верит! Множество
лжетекстов, произнесенных и написанных во времена советской власти, в
которых отчетливо ощущается неверие авторов в то, что они говорили и
писали, привело к созданию в СССР уникального в истории человечества
феномена антикультуры, который, по-видимому, является самым тяжким
грехом этой системы, сделавшей всех нас актерами театра абсурда.
Предосудительные цели либо прямо имплицируют ложные предложения, либо
искажают картину действительности.

Рассматривая вопрос о смысловом аспекте речи, очень важно подчеркнуть,
что даже при самой гуманной цели, если у человека нет самостоятельных
идей и четкой, убедительной аргументации, ему лучше промолчать.
“Импровизация — не что иное, как внезапное и произвольное открытие
резервуара, называемого мозгом, но нужно, чтобы этот резервуар был
полон. От полноты мысли зависит богатство речи. В сущности, то, что вы
импровизируете, кажется новым для слушателей, но старо для вас. Говорит
хорошо тот, кто расточает размышления целого дня, недели, месяца, а
иногда и целой своей жизни в речи, которая длится час” (В. Гюго).

Блестящим примером нарушения этой установки могут служить многолетние
дискуссии в отечественных эшелонах власти разного уровня. Главный их
недостаток — отсутствие идей. Интеллектуальный дефицит в нашей стране
сейчас наиболее ощутим. Это и есть тяжелейшее следствие антикультуры, в
которой мы были воспитаны.

Речь должна быть построена таким образом, чтобы в ней чувствовался
высокий уровень компетентности. “Невозможно быть во всех отношениях
достохвальным оратором, не изучив всех важнейших предметов и наук. Речь
должна расцветать и разворачиваться только на основе полного знания
предмета; если же за ней не стоит содержание, усвоенное и познанное
оратором, то словесное ее выражение представляется пустой и даже
ребяческой болтовней” (Цицерон).

Огромное значение имеет здесь воспитание, которое получил человек, в
частности семейное, уровень его образования, эрудиция, умение логически
мыслить и анализировать. И именно эти способности подавляются любым
тоталитарным режимом. Носители наиболее стойкого интеллекта (а интеллект
свободен по самой своей природе, ему ничего нельзя навязать!)
отправляются такими режимами на эшафот или в изгнание. К сожалению, за
примерами далеко ходить не надо.

Непреходящую ценность в этой связи имеет культурный уровень человека.
Безусловно, нельзя допускать невежду к управлению, но нельзя и к
микрофону. Следует помнить, что “культура ненавязчива, самолюбива и
иронична, а бескультурье дидактично, себялюбиво и кровожадно. Невежда
начинает с поучения, а кончает кровью” (Б. Пастернак).

Какими средствами передается то, что мы хотим донести до слушателя или
читателя? Эти средства делятся на две группы: лингвистические (т.е.
средства естественного языка) и паралингвистические (мимика, жесты
т.д.). Основную нагрузку несут лингвистические средства. Однако бывают
случаи, когда один жест может перечеркнуть смысл целого текста.

И все-таки основная нагрузка падает на средства естественного языка:
фонетические, морфологические, лексические, синтаксические. Эти средства
за некоторыми исключениями уникальны для каждого естественного языка.
Излишне говорить о степени стилистической безграмотности наших людей, об
их поразительном косноязычии. При этом печально, что под гласностью
отечественные средства массовой информации, которые должны точно
реализовывать речевую норму, видимо, понимают, кроме всего прочего,
возможность говорить в эфире “кто что хочет” и “кто как умеет”.

Для выражения мысли язык использует все уровни своей структуры. Поэтому,
для того чтобы правильно говорить, надо знать:

а) как произнести слово (фонетико-стилистический уровень);

б) в какую грамматическую форму его поставить (грамматико-стилистический

уровень);

в) какое слово или словосочетание выбрать (лексико-стилистический
уровень);

г) как расположить слова в предложении (синтаксико-стилистический
уровень);

д) как сконструировать связный текст из определенного набора предложений

(стилистический уровень сверхфразового единства);

е) как средствами голоса передать нужную интонацию (стилистический
уровень

интонационного контура).

Для письменной речи пункты а) и е) нерелевантны. Однако опыт показывает,
что ошибки на одном уровне автоматически сопровождаются ошибками на
других.

Человеку конкретный язык дан не от природы, он овладевает им в процессе
коммуникации; генетически ему дана только языковая способность
(competence), а не ее реализация (performance). Поэтому если ребенок с
детства находится в стилистически чистой среде, в его речи ошибки
встречаются крайне редко. Только где она, стилистически чистая среда?
Кто в ней рос с рождения? Многим приходится заполнять пробелы в
образовании с опозданием на много лет; однако следует знать, что эта
задача разрешима.

ЧАСТЬ I

ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ

Глава 1

НРАВСТВЕННОСТЬ РЕЧИ

Что ненавистно тебе самому,

не делай никому.

Ев. от Матфея. 7 гл. 12 стих

Две проблемы — нравственность речи и позиция слушающего — представляются
на первый взгляд малосоответствующими друг другу, на самом же деле они
находятся в тесной зависимости.

Когда человек находится в определенном психологическом состоянии, скажем
агрессивном, или подавленном, или депрессивном, и это состояние связано
с деятельностью или речью других людей, у него возникает желание
совершить агрессивный поступок. И нет такого человека, которого не
“душила бы ярость” в определенной ситуации. Но существуют социальные,
нравственные, личные ограничения. Не каждое действие доходит до своей
реализации, многие из них умирают как бы в зачатке мотивации. Это
означает, что в сознании человека есть нечто, дозволяющее ему в
определенных ситуациях одни поступки совершать, а другие не совершать.
Это и есть нравственный барьер человеческой личности. Он, конечно, имеет
определенную корреляцию с нравственным уровнем развития общества, но в
то же время индивидуален (что соотносится с теоретическим представлением
о возможности совмещения противоположных тенденций в одном объекте).
Все, что связано с внутренним нравственным барьером, определено тем, что
окружает человека, тем, что он видел с момента появления на свет. При
формировании нравственного барьера людей старшего и более молодого
поколений, живущих в России, было очень много лицемерия, и поэтому он по
сравнению с общечеловеческим достаточно невелик, что создает
дополнительные межнациональные коммуникативные проблемы. В “Московской
саге”, рассказывая о провинциальном юноше, впервые попавшем в
послевоенную Москву и с восторгом рассматривающем витрины магазинов,
автомобили, улыбающихся прохожих, В.П. Аксёнов с болью замечает, что
юноша даже не подозревал, что каждый кирпич этого города, который ему
так понравился, пропитан “жестокостью и ложью”. В попытке освободиться
от жестокости и лжи мы продвинулись очень незначительно. Это особенно
заметно при анализе взаимоотношений с иностранными партнерами, которые
неблагоприятно складываются часто из-за значительного несоответствия
нравственного уровня.

В риторике существует первый (главный) постулат, в соответствии с
которым с речью можно обращаться только к тем людям, к которым
относишься доброжелательно, что накладывает запрет на значительное
количество речей. Если довести это положение до логической точки,
становится понятно, что каждый человек, который вызывает у вас
раздражение, не может быть объектом вашей речи. Это очень жесткое
условие, но стремление к его соблюдению, безусловно, необходимо. Почему
не следует обращаться ни с какой речью к человеку, который вам
неприятен?

В основе любого поступка лежит набор целевых установок, который
называется мотивацией поступка. Речь — тоже поступок, и в основе этого
поступка всегда лежит конкретная психологическая цель. Предположим, вы
обращаетесь к человеку, который вам неприятен. Цель у вас может быть
любая. Например, уговорить его выбрать в качестве изучаемого языка —
французский. Казалось бы, в самой цели ничего негативного нет, это
нейтральная целевая установка. Но реальный текст является производным от
всего множества целей, имеющихся у человека в момент речи. И в нем
реализуется не только основная цель (убедить выбрать французский язык),
но также и внутренние, психологические цели, многие из которых говорящий
сам до конца не понимает. Человеческий интеллект делится на сознательное
и бессознательное, и мотивация наших поступков может находиться в обеих
зонах (как сознательной, так и бессознательной). Некоторые поступки
человек совершает, понимая, для чего он это делает (сознательная
мотивация), а некоторые — не понимая (бессознательная мотивация). Тем не
менее цель существует всегда. Основой бессознательной мотивации являются
эмоции, наличие которых человек не всегда ощущает в себе, но которые
подчас заставляют его совершать неожиданные поступки (например,
оказаться в определенном месте в определенное время без всяких видимых
причин). Это и есть работа блока бессознательного, который мотивирует
определенную часть цели. Человек устроен таким образом, что скрыть в
коммуникации зону бессознательного он, как правило, не может. Зона
бессознательного — это предатель человека: она всегда открыта. Все ваши
внутренние эмоции по отношению к какому-либо человеку в момент общения
помимо вашей воли видны и слышны. В основном — видны, потому что
знаковой системой бессознательного является Body Language (язык
человеческого тела: мимика, жесты, выражение лица, поза, глаза, движения
рук и т.д.). Эта знаковая система существует в речи параллельно с
естественным языком (т.е. звуковой волной, поступающей на барабанные
перепонки слушателя). Естественный язык — знаковая система
сознательного, поэтому ее реализация подлежит интеллектуальной коррекции
(например, человек может обмануть другого человека, т.е. передать ему
неверную информацию, если считает это целесообразным). В реализации
знаковой системы Body Language обмануть невозможно: все, что человек
чувствует, так или иначе отражается на его лице, в выражении глаз, в
позе и т.д. (любой педагог знает, как легко определить впечатление,
которое производит его речь на каждого ученика и отношение к этой речи
во время занятия). Это касается всех участников коммуникации. Слушатели
также легко могут судить о говорящем и о том, как он относится к своей
речи и к ним самим. Здесь открываются нестандартные возможности
человеческой коммуникации. Итак, скрыть блок бессознательного
невозможно. Поэтому если на фоне вполне разумной целевой установки
(уговорить изучать французский язык) вы испытываете к человеку недобрые
чувства (кратковременные или длительные), во время речевой коммуникации
эти чувства будут заметны. О чем бы вы ни говорили с другим человеком,
хотите вы того или нет, вы одновременно сообщаете ему, как вы к нему
относитесь. И если это опытный слушатель, наблюдательный человек, умный,
а тем более подготовленный, ваше разоблачение неминуемо. Это первая
причина, по которой не следует обращаться с речью к людям, которые вам
неприятны. Любая цель требует достижения. Сознательно вы ставите только
одну цель, но одновременно реализуется весь блок бессознательных целевых
установок. И в качестве реакции слушающего на вашу речь вы можете
получить то (иногда — только то), что соответствует эмоциональному
бессознательному, а вовсе не основной сознательной цели (вы можете
уговаривать человека записаться во французскую группу, он вас будет
долго слушать и поймет, что вы его не любите, — и это единственное, что
он поймет). Риторика — это наука о целесообразной речи. И именно с точки
зрения целесообразности обращение к человеку, который вам неприятен,
нежелательно. Кроме, естественно, тех случаев, когда такое обращение не
может не быть совершено: в некоторых административных ситуациях (вы
вынуждены общаться с начальником, которого подчас недолюбливаете), в
личных (речь, обращенная к мужу перед разводом, которая необходима для
решения финансовых и бытовых проблем) и т.п. Конечно, такие ситуации
бывают, но следует по возможности сводить их к минимуму. Обществом
выработаны механизмы, помогающие человеку в подобных случаях (например,
сложные финансовые и личные переговоры ведет адвокат, потому что это
нейтральная фигура, в целевых установках речи которой нет ничего
негативного).

Вторая причина, по которой не следует обращаться с речью к людям, к
которым вы плохо относитесь, носит собственно нравственный характер и
абсолютно неформализуема, более того, не может быть доказана. Это
положение, которое человек или принимает, или не принимает, связано с
тем, что по возможности не надо приносить людям зла. Во-первых, его и
так очень много. Во-вторых, если вы принесли человеку зло, то все равно
в качестве реакции получите ответное зло (если не сразу, то через
какое-то время).

Второй риторический постулат, который вытекает из первого: свою речь
следует ориентировать на добро. Это означает, что во внутренней
мотивации, в наборе поставленных перед собой целей, обязательно должна
быть установка на добрые чувства, которые вы хотите донести до людей,
вас окружающих. Что есть добро? Понятия добра и зла принадлежат к
неопределяемым общефилософским категориям, любые словарные толкования
которых носят характер условный, неточный и неабсолютный. Однако на
неформальном уровне эти категории понятны всем людям (правда, всем
по-разному). По Библии добро изначально, оно появилось раньше зла. Зло
противопоставлено добру. Зло — это то, что вы бы сами себе не пожелали.
[Для богословских текстов это определение универсально. “Что ненавистно
тебе самому, не делай никому” (Ев. от Матфея), “Чего не хочешь себе, не
делай другому” (Конфуций), “Что вредно тебе, не делай другому” (Талмуд)
и т.п.] Каждый человек ощущает это в себе, но важно понять, что эти
ощущения индивидуальны. Адресуясь с речью к человеку, следует поставить
себя в позицию слушающего и задаться вопросом: “А хотел бы я это
услышать?” Значительная часть ваших речей сразу будет “забракована”,
потому что очень часто, намереваясь сказать что-то другому, сами бы мы
услышать это не захотели. Очень простой и (увы!) распространенный
пример. Молодой человек встречается с девушкой. Подруга девушки, увидев
его в ресторане с другой женщиной, немедленно обо всем рассказывает. А
кто хотел бы это услышать?! В соответствии со вторым правилом такая речь
запрещена риторикой, потому что она во зло (по определению). Благими
намерениями в этой ситуации ничего не объясняется: не следует забывать,
что ими “устлана дорога в ад”. Когда встречаются два человека,
встречаются два необъятных космических мира. Они так сложно
накладываются один на другой в попытке взаимопроникновения, что в
личностном отношении это изначально конфликтная ситуация. Она конфликтна
по самой своей природе. В ней ощутимы мгновения гармонии, но это только
мгновения, как вторая сторона диалектического противоречия. Личная жизнь
— всегда ситуация конфликта. И если в эту изначально конфликтную
ситуацию вторгается третий мир, даже с благими намерениями, он может
только разрушить так трудно достигаемое единство первых двух. Любая
попытка внешнего воздействия на личную жизнь (со стороны соперника,
родителей, друзей, педагогов, духовных наставников, просто любого
человека) кончается всегда для двоих плохо. Не следует никого допускать
в свою личную жизнь, позволять на нее воздействовать. Свою меру
страданий человек получает сам, желательно ему в этом не помогать.
Рассмотрим один достоверный пример, сильный и убедительный. Восторженная
молодая женщина часто говорила своим сослуживцам: “Знаете, мой муж пишет
диссертацию, до утра работает в ночном зале Государственной публичной
библиотеки”. Библиотека эта закрывается в 21.30, но женщина не знала об
этом. Однажды доброжелательная сотрудница ей сказала: “Пойди посмотри
часы работы библиотеки”. Ближайшим результатом этой речи явился развод,
а более отдаленным — разбитая судьба женщины, несостоявшаяся карьера ее
мужа и невроз у двух их детей, обожавших отца. Всего несколько слов
привели к тому, что разрушена жизнь как минимум четверых людей, более
того, пострадали еще и будущие семьи этих детей, так как человек,
выросший в разрушенной семье, обязательно обладает определенной системой
комплексов, и не передать эти комплексы своим детям он не может. Итак,
даже короткая речь может принести огромное зло. Язык — самый эффективный
из всех известных человечеству видов оружия. Нравственное воспитание
человека в любви и сострадании к ближнему должно начинаться очень рано в
собственном доме. Но и в более позднем возрасте человек может постичь
это сам: стоит только глубоко и объективно проанализировать жизнь любого
из людей — быстро появится понимание того, что жизнь — это цепь
человеческих страданий. Любовь и жалость сами придут в сердце.

Во многих странах случай, подобный рассмотренному, очень редок. У нас же
он возможен вовсе не потому, что русский человек по природе злодей, а
потому, что он вырос в обстановке лживой и жестокой коммуникации,
навязанной тоталитарным режимом, где тексты подобного рода есть норма.
Кого из нас учили в детстве, что подобные вещи говорить нельзя, потому
что другому человеку их слушать больно? А ведь это норма цивилизованного
мира, основным правилом которого является невмешательство в приватную
жизнь другого человека. Речевая коммуникация должна создавать
благоприятную психологическую обстановку. Так учат общаться с детства.

Свои речевые поступки следует совершать во благо людям, а не во вред. К
собеседнику нужно обращаться как к наместнику Бога на Земле с
причитающейся ему мерой любви и уважения. Кто дал право вторгаться в
личную жизнь других людей, быть судьей? Кто позволил воздействовать на
проблемы, которые жизненно интересуют другого? Никто никому не судья.
Поэтому современное общество выработало сложную систему правил, которые
позволяют людям сосуществовать вместе и выполнение которых строго
обязательно для каждого.

Глава 2

ПОЗИЦИЯ СЛУШАЮЩЕГО

Что является убедительным основанием для чего-то — решаю не я.

Л. Витгенштейн

Слушающий — это и есть тот человек, которому не надо делать больно.
Слушающий — это объект речи. Позиция слушающего выдвигается на первый
план в паре “говорящий — слушающий”, в речевой коммуникации его позиция
приоритетна. Этот приоритет имеет два аспекта: психологический и
физиологический.

Рассмотрим сначала психологический аспект. Мы выстраиваем систему
речевой коммуникации в виде четверки: цель — замысел — текст — реакция
(см. выше). С позицией слушающего, с его личностной психологией связан,
в первую очередь, замысел речи. Предположим, вы хотите в соответствии с
имеющейся у вас целью в чем-нибудь человека убедить, например провести с
вами вечер в театре. Убеждая его, вы можете использовать самые
разнообразные аргументы: 1) очень интересная пьеса; 2) спектакль
поставил Роман Виктюк; 3) в буфете театра продают пиво “Tuborg”; 4) есть
возможность провести вечер вне дома; 5) всегда приятно заменить
выполнение обязанностей удовольствием и т.д. Понятно, что вся система
аргументов одним человеком никогда не воспринимается. В соответствии с
его культурным уровнем, его желаниями и приоритетами одному человеку
можно сказать: “Пошли, это Виктюк поставил”, — и этот аргумент будет
единственно действенным для него. Если же вы обращаетесь к человеку
другого типа, можно сказать: “Там есть “Tuborg”, а больше нигде нет”, —
и он туда пойдет. А кто поставил спектакль, ему не важно. Третьего
человека, которому очень тяжело находиться дома, убедят слова: “Слушай,
еще один вечер на свободе” — и т.д. Иногда для человека нужен набор
аргументов. Таким образом, выбирать аргументацию следует в зависимости
от того, каковы психологический тип человека, его возраст, пол,
национальность, язык, на котором он говорит, каков уровень его
интеллектуального развития, каковы его психологическое состояние и
состояние здоровья в данную минуту. Рассмотренный пример прост, но
принцип универсален при доказательстве любых, даже самых сложных
тезисов, подчас определяющих человеческую судьбу, или проблемных научных
тезисов. Так как только личность слушающего определяет выбор
аргументации, очевидно, что его позиция оказывается приоритетной. Это
означает, что перед тем, как начать говорить, следует произвести немалую
аналитическую работу, особенно если вы обращаетесь к незнакомому
человеку. Например, уговариваете пойти с вами в театр привлекательную,
экстравагантно одетую девушку, которую впервые увидели и о которой
ничего не знаете, опираясь в аргументации на ее внешность. А девушка
эта, хоть и выглядит несколько вызывающе, на самом деле умна и
образованна, пива не пьет, все постановки Виктюка смотрела, всю мировую
классику перечитала. Вы ей предлагаете: “Давай я тебя на машине
покатаю”, а у нее “Volvo” за углом стоит. Вы делаете неверный выбор
аргументации и, конечно, не добиваетесь своей цели, а, кроме того, в
качестве дополнительной реакции на вашу речь можете получить в свой
адрес целый набор таких саркастических, издевательских реплик, что
будете долго приходить в себя. Не проанализировав человеческую личность
заранее, говорящий обычно попадает с аргументацией впросак, речь его
становится предельно нецелесообразной, а результат непредсказуемым.
Многие оказывались в подобных жизненных ситуациях. Поэтому
интеллектуальный труд по анализу человеческой личности в преддверии речи
— процедура совершенно необходимая. В случаях спонтанной речевой
коммуникации, т.е. когда перед вами человек, которого вы не знаете, но в
силу каких-то обстоятельств должны вступать с ним в диалог, требуется
особенно большая интеллектуальная работа: следует обратить внимание на
возраст, пол, одежду, тональность голоса, наличие (отсутствие)
стилистических ошибок в первых произнесенных фразах, место, где вы с ним
(с ней) встретились (коммунистическая сходка или Большой зал Московской
консерватории — это уже значительная информация), т.е. проанализировать
буквально все, что вы наблюдаете в человеке, а после этого мягко начать
“настраиваться на его волну”, не произнося ничего категоричного и
внимательно следя за реакцией на каждое ваше слово, т.е. осуществить
“психологическое зондирование”. Такова модель получения коммуникативного
приоритета на уровне первого контакта по схеме один говорящий с одним
оппонентом.

Более сложным коммуникативным случаем является контакт по схеме один
говорящий со многими оппонентами. Это фактор аудитории. Как
воздействовать на публику, если перед вами много людей с разной
ценностной ориентацией, иногда с разной системой убеждений, находящихся
в разном психологическом состоянии? Сделать это можно, только поняв, что
если в определенное время в некотором месте встретилось много людей,
значит, существует единообразная причина, которая их собрала. Если
кругом обозначить пространство одной человеческой личности, то,
нарисовав множество кругов, можно получить личностное пересечение, т.е.
то общее, что есть у этих людей:

Речь, направленная на публику, должна быть ориентирована на зону такого
пересечения. Необходимо предварительно эту зону логически вычислить,
т.е. догадаться, что собрало людей в одно время в одном месте. Это может
быть принудительное попадание (например, обязательное посещение занятий
в учебном заведении); может быть интерес, вызванный личностью оратора,
интерес к предмету речи и многое другое.

Аудитория бывает более сложной и менее сложной. Скажем, студенческая
аудитория — очень легкая, потому что она состоит из людей с общим
уровнем мотивации, объединенных единым языком, единым фактором
национальной культуры, возрастом, приоритетом выбранного пути и т.д.
Примером сложной аудитории является публика, пришедшая на встречу с
кандидатом в депутаты. Любой политический деятель — это профессиональный
оратор. Человек, который хочет быть избранным, скажем, в Государственную
Думу, стремится к тому, чтобы как можно больше людей за него
проголосовало. Эта цель, как правило, имеет более глубокую основу:
стремление к власти, желание послужить Отечеству, жажда славы и др. На
уровне замысла формируется тезис ” Я — социально полезен: голосуя за
меня, люди получают шанс жить лучше, который посредством аргументов
доказывается разным группам избирателей. Предвыборная программа — это и
есть система аргументов в защиту искомого тезиса, ориентированная на
самые разные социальные группы: военнослужащих, творческую
интеллигенцию, инвалидов и т.д. Предположим, кандидат в депутаты
приезжает в дом инвалидов и подробно излагает ту часть своей программы,
в которой рассматриваются проблемы армии: социальная защита
военнослужащих, уменьшение срока обязательной службы и т.д., но
слушающим это малоинтересно, и речь его становится бесполезной. (Люди
устроены так, что им невозможно навязать интерес, у них всегда
существует собственный.) Аналогичный провал ждет оратора в воинской
части, если он будет рассказывать о проблемах инвалидов. Это очевидно.
Но как строить свою предвыборную речь в актовом зале избирательного
округа, куда в назначенное время приходит каждый, кто хочет, — люди
разного возраста, социального происхождения, уровня жизни, образования и
т.д. (некоторые в состоянии полной психологической неуправляемости)? Это
очень трудная аудитория, которую, кажется, убедить ни в чем невозможно.
Однако это не так: убеждаема любая аудитория. Это вопрос
интеллектуального приоритета: вы уже успели подумать, а люди еще по
вашему поводу не размышляли, они пока не подготовлены. И этот приоритет
позволяет вам завоевать аудиторию. Надо задаться вопросом, зачем все эти
люди сюда пришли, ведь они сделали это добровольно? Пусть у каждого
существует множество своих причин, но определенно должна существовать
(хоть и очень узкая) зона пересечения, которая для всех едина: пришли
люди, которые чем-то неудовлетворены (сытый, благополучный, довольный,
богатый человек никогда на встречу с депутатом не пойдет), с элементом
внутренней обездоленности (иногда обездоленности личной, а вовсе не
социальной, но этот элемент, подсознательно сублимируясь,
трансформируется в ощущение социальной несправедливости). Такое ощущение
неуверенности, неудовлетворенности тем, что происходит сегодня с
человеком, собирает всю эту совершенно разнородную группу людей в одном
помещении. Как должен поступить оратор в этой ситуации? Выйти в середину
зала, встать там (а лучше сесть) и попытаться внушить аудитории
следующую мысль: “Все отвратительно живем. Я — в том числе”. Оратор
должен стать частью зоны психологического пересечения аудитории и начать
вести приватный человеческий разговор с людьми о том, что на душе плохо,
потому что это и есть та причина, которая собрала всех в одном зале.
Разговаривать с людьми можно только на уровне того, что их волнует.
Эмоциональная солидарность в конечном итоге примиряет оратора с
аудиторией, они становятся друзьями, и несмотря на то, что конкретных
обещаний никто не давал, люди получили главное — они немного
успокоились, потому что на миру и смерть красна (это точное
психологическое наблюдение). Возможность понять, что и другим тоже
плохо, вывела человека, может быть, из состояния стресса. Он пойдет и
проголосует. Цель оратора будет достигнута.

В речевой коммуникации приоритет слушающего над говорящим связан также с
физиологическим аспектом: слушать труднее, чем говорить.

То, что делает говорящий, называется синтезом речи по заданному смыслу.
В соответствии с замыслом говорящий синтезирует речь. На глубинном
уровне находится зона смысла, которая называется семантическим
представлением (Сем.П). Это ядра информации (смысловые кванты). Набор
смысловых квантов линейно не упорядочен. В нашем сознании они
присутствуют, организуясь в сложную многомерную структуру. Речь же на
уровне реализации линейна: за каждым словом, которое несет определенный
смысл, следует другое слово. Поэтому из многомерного смыслового
пространства необходимо выстроить линейную последовательность. Эту
задачу решает синтаксический блок, или синтаксическое представление
(Синт.П). Синтаксис — это линейная упорядоченность смысловых единиц. В
этой упорядоченности еще не существует членения на слова, еще не заданы
грамматические правила (например, правило, в соответствии с которым
значение множественного числа присоединяется в русском языке к слову в
виде грамматического показателя, а в китайском выступает как отдельное
слово). Это задача так называемого морфологического представления
(Морф.П), т.е. грамматики, которая линейные единицы членит на
словоформы. На самом поверхностном уровне расчлененные морфологические
единицы (т.е. слова) в тексте предстают на уровне звуков (т.е.
артикулируются) или букв. Это фонетическое представление (Фон.П) в
устной словесности или графическое представление (Граф.П) в письменной
словесности.

Синтез речи — это переход от смысла к тексту, где под текстом понимается
набор фонетических или

графических единиц:

Сем.П Синт.П Морф.П — Фоп.П (Граф.П). Анализ текста (т.е.
работа слушающего) представляет собой ту же
последовательность, только направленную в обратную сторону. В момент
слушания на

слуховой анализатор поступает звуковая волна, которую мозг затем членит
на осмысленные единицы (в непрерывном потоке речи различаются слова).
Это — морфологическое представление. Слова воспринимаются в речи как
линейно упорядоченные, и в соответствии с этим порядком возникает
понимание (например, субъекта и объекта речи). Это — синтаксическое
представление. Затем происходит выход в зону идей, которые линейно не
упорядочены, не имеют четкой системы ассоциаций и, вообще говоря,
индивидуальны в сознании каждого человека. Это движение в обратном по
отношению к синтезу направлении:

Фон.П (Граф.П) — Морф.П — Синт.П — Сем.П.

С точки зрения оценки сложности структуры двух последовательностей,
приоритет анализа над синтезом не очевиден: обе процедуры соотносимы по
сложности реализации (это движение по одному маршруту в противоположные
стороны).

Чем же тогда обусловлена большая трудоемкость анализа по сравнению с
синтезом? Когда человек говорит, он работает в условиях отсутствия шума.
Во-первых, ему почти не мешает физический шум, потому что гортань и
артикуляционные органы человека расположены очень близко к его уху, а
ухо всегда контролирует речь самого человека. Оно расположено так
близко, что только очень сильный шум может человеку помешать говорить.
Это, в частности, означает, что шум в учебном помещении меньше всего
мешает преподавателю — он себя всегда услышит. Таким образом, говорящий
работает вне физического шума. Но он работает и вне интеллектуального
шума. Человеческий мозг так устроен, что невозможно думать об одном, а
говорить о другом. Этого не умеет делать ни один человек: он молниеносно
собьется, и осмысленной речи не получится. Это означает, что у
говорящего существует единство мыслительной и речевой деятельности, а
следовательно, ему не мешает внутренний (психологический,
интеллектуальный) шум. Когда же человек слушает, он декодирует звуковую
волну, что, вообще говоря, не так просто, особенно если говорящий имеет
патологию дикции. В этом случае дешифровка речи еще более сложна. Кроме
того, любой шум прерывает звуковую волну, т.е. выбивает из потока часть
блоков, и мозг вынужден декодировать смысл по неполному внешнему
выражению; но он все равно будет декодировать, даже когда плохо слышно;
если спровоцирован интерес к теме, человек будет, переспрашивая, слушать
то, что ему говорят (поэтому, в частности, в учебных заведениях те, кто
на занятиях переговариваются, шелестят бумагой и т.п., очень мешают тем,
кто слушает; при этом у слушающих устает нервная система и к концу
занятия болит голова). И еще один аспект: в момент слушания присутствует
внутренний шум. Если человека что-то мучает, он будет думать об этом
постоянно. И поэтому часто происходят параллельно два действия: человек
размышляет о том, что его беспокоит, а кроме того, он декодирует
звуковую волну, которая направлена на его слуховой анализатор. Именно
поэтому деятельность мозга во время анализа речи гораздо сложнее, чем во
время синтеза: как процессы, они соотносимы по трудоемкости, но условия
реализации этих процессов несоизмеримы. Говорящему легче, и потому
приоритетная позиция в речевой коммуникации принадлежит слушающему.

Глава 3

СОЗНАТЕЛЬНОЕ/БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ЛОЖЬ В РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ

Наиболее верное средство казаться — это быть.

Сократ

Человеческий интеллект делится, как уже было сказано, на сознательное и
бессознательное; мотивы человеческого поведения могут лежать в зоне как
сознательного,

так и бессознательного. В конкретном человеческом поступке, в частности
в

речевом, проявляется и то, и другое: сознательные мотивы и
бессознательные.

Рассмотрим эту проблему подробнее применительно к особому виду речевой
коммуникации — попытке обмануть.

Когда человек говорит, особенно когда вы его видите, он передает: 1)
собственно информацию, которая является обычно зоной сознательного; 2)
свое отношение к этой информации; 3) свое отношение к тем людям, к
которым он обращается с речью. Свое отношение к информации и людям
человек, как правило, хочет скрыть, потому что отношение к людям у него
не всегда достаточно доброжелательное, а если он обманывает, то и
отношение к информации у него — как к недостоверной. На уровне
естественного языка (ЕЯ) в письменной речи разоблачение его отношения к
информации и к речевым коммуникантам может быть затруднено, а на уровне
устной речи практически не может быть скрыто, потому что знаки Body
Language (BL) демонстрируют бессознательное желание скрыть эмоциональную
информацию. Следует понимать, что разоблачив вас во лжи, слушающий
сделает это внутренне, для себя и не будет декларировать, что он не
очень доверяет вашим словам. Если вы его обманываете, он почувствует
ваше негативное отношение к себе (если вы к нему именно так относитесь)
и даст соответствующую ответную эмоциональную реакцию (см. пример в гл.
“Нравственность речи”). Причем любопытно, что эту информацию он, как
правило, также примет не сознательно, а бессознательно, т.е. почувствует
внутреннее неудовлетворение по поводу речевой коммуникации, и в
результате этого неудовлетворения ответная реакция может быть весьма для
нас нежелательной. Таким образом, BL сам по себе есть предатель
человеческого бессознательного, и, наверное, так и должно быть: если
существует грех, то должно быть и наказание (данная дихотомия как
диалектическое противопоставление обязательно присутствует в
человеческой коммуникации).

Естественный язык и Body Language как знаковые системы принципиально
отличаются друг от друга. Основное отличие заключается в том, что ЕЯ
линеен, a BL — это вертикально организованная парадигматическая колонка,
где много знаков реализуются одновременно, а последовательный текст
выстроить невозможно. Надо сказать, что с точки зрения оценки
интеллектуальных человеческих возможностей одновременное существование в
поведении человека двух функционирующих знаковых систем поражает. Чтобы
понять, насколько это сложно, достаточно попробовать левой и правой
рукой совершить принципиально разные действия (скажем, одной рукой
совершать горизонтальные движения, а другой — колющие). Это трудно и
требует специальной тренировки, так как мозг с большим трудом подает
разные импульсы на разные части тела, т.е. координирует
разнонаправленную деятельность внутри одного организма. В устной же речи
постоянно работают две разные знаковые системы, и в принципе человек не
испытывает большого дискомфорта. Это означает, что все мыслительные
усилия в этот момент падают на сознательное: человек напряженно думает о
том, что говорит, а знаковая система BL функционирует совершенно
стихийно и еще больше его выдает, потому что для контроля над ней не
остается интеллектуальных сил. И мы действительно не контролируем эту
стихию. Даже понимая, что надо следить за выражением своего лица,
особенно в определенных ситуациях, люди справляются с этим, как правило,
плохо. Тренинг, связанный с профессиональной деятельностью актеров,
резидентов и т.п., оказывается очень трудоемким и продолжительным.
Человеку очень нелегко демонстрировать знаки BL в соответствии с
определенным внутренним замыслом.

Адресатом эмоций, передаваемых BL, может быть, кроме собственно
информации и речевого коммуниканта, сам говорящий. То есть в речи
человек может выразить свое внутреннее состояние, не связанное с данной
речью, — состояние, которое является продолжением предыдущих событий и в
котором он речь начал. Эти эмоции также выражаются знаками БЬ.

Отношение говорящего к речевому коммуниканту может меняться в
соответствии с изменением реакции слушающего в ходе беседы. Если оратор
видит скучающие лица, это вызывает в нем ответную негативную реакцию. С
учетом этой реакции он меняет тональность своей речи или частично ее
содержание, чтобы привлечь внимание аудитории, и видит, что слушатели
начинают реагировать более осмысленно, появляется заинтересованность в
глазах и т.д. Как ответная реакция на это впечатление у оратора
улучшается настроение, и он доводит речь до еще большей выразительности.
Происходит цепная реакция. Поэтому, когда говорят об отношении к
речевому коммуниканту, имеют в виду и отношение, сформированное до
начала речи (может быть, целая жизнь связана у оратора с человеком, к
которому он обращается), т.е. отношение предварительное, а также
отношение, выработанное в процессе речи, которое обладает свойством
изменчивости. Бывает так, что сложные, неблагополучные отношения с
человеком в результате серьезного разговора улучшаются, как бы
“растаивает лед”, и вас заполняет волна человечности (к сожалению, чаще
наоборот).

Таким образом, может меняться сама психологическая ситуация, связывающая
вас с речевым коммуникантом, и тогда другие знаки БЬ демонстрируют ваше
тело и лицо. Это неконтролируемый процесс. Именно поэтому вы можете
обратиться к человеку с каким-нибудь заветным вопросом, и он не сразу
ответит вам на этот вопрос, а, скажем, ответит через 10 секунд, но уже в
первую секунду по тому, покраснел он или нет, по тому, как он на вас
смотрит в этот момент, по тому, ежится он или нет, вы уже знаете ответ.
И даже если этот ответ через 10 секунд окажется не таким, как первая
реакция, то этот ответ будет неточным. Известная мысль: “Бойтесь первых
порывов души — они, как правило, самые благородные”, с точки зрения
психологии, должна была бы звучать так: “Бойтесь первых порывов души —
они, как правило, самые искренние”. Именно на уровне БЬ это нескрываемая
реакция: она и есть правда. Чаще других можно уловить такую эмоцию, как
досада, которую обычно через несколько секунд человек в речи начинает
тщательно скрывать. Радость и огорчение тоже улавливаются довольно легко
(особенно, если эти эмоции вы вызвали в человеке своим появлением). Как
только начинает работать сознательная система ЕЯ, обнаруживается
множество противоречий и несоответствий по сравнению с первой, самой
откровенной реакцией. На что же ориентироваться в последующем поведении:
на эту первую реакцию человека или на то, что он потом сказал? Ответ
неоднозначен. С одной стороны, вы узнали истинное отношение человека по
знакам БЬ; с другой — человек, имея свои внутренние цели, может
впоследствии вести себя в соответствии с тем решением, которое ему
выгодно и которое он принял на логическом уровне, а вовсе не в
соответствии с истинной эмоциональной реакцией. Так что вопрос,
учитывать ли в дальнейшей коммуникации первую реакцию слушающего,
решается в разных ситуациях по-разному. Скажем, человек раздосадован
каким-то вашим заявлением, но он “взял себя в руки” и решил по своим
внутренним причинам общаться с вами дальше, как бы пренебрегая досадой.
Он, видимо, и будет это делать, но знание о том, что он, тем не менее,
был раздосадован, — небезынтересное знание для выбора дальнейшей
коммуникативной тактики, и следует его учитывать.

Человек сохраняет свое психологическое состояние, как правило, на
протяжении долгого времени. Например, если утром он поссорился с
домашними или в транспорте его ввели в стрессовое состояние, то иногда в
этом состоянии он входит в речевую коммуникацию со всеми людьми в
течение целого дня. Знаки БЬ будут отражать его состояние, которое никак
с конкретными речами не скоррелировано. Это крайне невыгодно для
говорящего. Представьте, что, будучи раздосадованы семейной сценой, вы
приходите на работу или в учебное заведение и встречаетесь с человеком,
который вам очень нужен и интересен. Не имея власти над своими эмоциями,
досаду от домашнего инцидента вы проявляете с ним в разговоре, ничего
про инцидент не рассказывая. На вашем лице написаны и печаль, и
неудовольствие, и злоба — гамма отрицательных эмоций. На уровне
бессознательного человек, с которым вы разговариваете, эту гамму
улавливает и принимает на свой счет. Объяснить недоразумение
впоследствии будет очень трудно. По этой причине подчас ломаются судьбы.
Человека мучает какая-то большая проблема (связанная со здоровьем или с
работой), он встречается с женщиной, которую любит, при этом все время
мрачен и подавлен. Естественно, что женщина начинает воспринимать их
общение как вызывающее у него подавленность и делает выводы. Одна из
причин патологической, деформированной в информационном отношении
коммуникации — та, что коммуникация происходит между людьми,
находящимися в неадекватном состоянии, никак не связанном с конкретной
речью, но проявляющемся в ней, что вызывает трансформированное или
ложное впечатление у речевого коммуниканта. Даже профессионал, человек
хорошо подготовленный, владеть знаками БЬ может лишь в известной
степени. Чтобы лучше совладать с собой, успеть дать себе некоторые
команды относительно движения частей тела, выражения глаз и лица, нужно
некоторое время, и это время следует себе дать, подержав коммуникативную
паузу.

Следует также учитывать, что если человек находится под воздействием
эмоции, он часто не хочет ее исчезновения, она становится ему
необходимой — так поразительно устроена наша психика. Даже отрицательная
эмоция может оказаться желанной. Если вы находитесь в состоянии
озлобления и вас начинают успокаивать, часто возникает внутреннее
сопротивление — нежелание выходить из этого эмоционального состояния. Из
приятного, легкого, возвышенного состояния души тоже, конечно, не
хочется выходить.

Во всех случаях следует попытаться взять себя в руки и не передавать
своего душевного состояния в речевой коммуникации именно потому, что
люди вас на бессознательном уровне неправильно поймут. Они примут на
свой счет то, что вы несете в себе и что на самом деле с ними абсолютно
не связано. В известной мере позитивная реакция хуже, чем негативная.
Когда вы находитесь в эйфорическом состоянии (например, удовлетворенной
влюбленности), каждый, с кем вы входите в речевую коммуникацию,
чувствует это ваше состояние и считает, что оно направлено на него, а
это иногда достаточно опасно, так как человеку свойственно вызывать в
другом человеке конгруэнтную эмоцию, т.е. такую, какую испытывает он
сам. Поэтому свое душевное состояние волевым усилием следует держать в
тайне: оно воспринимается правильно, но переносится на другой объект,
меняется направленность — и это тоже реализуется в знаках БЬ. Если
находишься в сильном эмоциональном состоянии, лучше меньше общаться с
людьми, с этим состоянием не связанными. Интуитивно это многие понимают,
что является, в частности, причиной того, что влюбленные не испытывают
потребности в общении с другими людьми. Когда пребываешь в гневе, также
не хочется, чтобы рядом находился кто-то посторонний. Периоды сильных
эмоций — это не время для коммуникации с людьми, которые не являются их
причиной, — пощадите людей. Следует заметить, что люди отличаются в этом
отношении друг от друга очень значительно: одни сдержанны, все, что их
волнует, они скрывают и не навязывают вам свое душевное состояние,
другие же чрезвычайно навязчивы, всегда готовы переложить на ваши плечи
свои душевные проблемы, и вы никак не можете от этого груза
освободиться. Представьте себе, что вас окружают только люди второго
типа. Как вы будете существовать под эмоциональным прессом, скажем,
двадцати человек, даже если это люди более или менее близкие? От каждого
из нас требуется известная доля коммуникативной скромности. Хотя,
конечно, бывают экстремальные ситуации, когда человек не справляется с
эмоциями, и ему необходима помощь.

Отношение говорящего к информации — тоже эмоция. Как любая эмоция, она
передается блоком БЬ. Эта проблема связана с категориями истинности и
ложности в речевой коммуникации. Людям свойственно обманывать друг
друга, потому что в силу внутренней целесообразности лучшим выходом из
положения иногда представляется ложь. С древнейших времен человечеством
обсуждался вопрос, насколько этично обманывать, имеет человек право это
делать или нет, и какова должна быть кара за ложь. Ответ не найден. Что,
вообще, есть ложь в речи? Понятно, что прежде следует понять, что есть
истина, а что не-истина, что соответствует действительности, а что не
соответствует. И здесь возникает противоречие, носителем которого
является человек в силу природной ограниченности своих возможностей.
Мир, который его окружает, определенным образом устроен. У человека
существуют анализаторы (зрительные, слуховые, тактильные, обонятельные),
посредством которых он воспринимает этот мир. Где гарантия, что это
восприятие адекватно? Ее нет и быть не может. Ответ на этот вопрос (на
самом деле это вопрос о познаваемости мира) издревле разделил людей на
два лагеря в соответствии с материалистическим или идеалистическим
подходом к внешнему миру. Если наши анализаторы воспринимают мир
адекватно, тогда он познаваем, и может быть поставлена задача все
большего приближения к знанию. Если же наши анализаторы значительно
искажают то, что происходит вокруг нас, вопрос о познаваемости мира не
может быть даже поставлен. А если происходит значительное искажение
картины мира за счет погрешности работы анализаторов, то это искажение
универсально для человечества или индивидуально для каждого? В
соответствии с концепцией субъективного идеализма каждый человек
воспринимает мир по-своему, и, таким образом, не только не существует
адекватности восприятия мира человеком, но и взаимопонимание между
людьми вообще носит условный характер. Это категоричное заключение, но,
возможно, оно недалеко от истины. Рассмотрим один пример. Для каждого из
нас другие люди — тоже факт внешнего мира, состоящего не только из
пространства, морей, полей, лесов, но и из homo sapiens. Возьмем
какого-нибудь человека (Ч), знакомого, положим, с 500 людьми, и
попробуем провести среди них опрос, что Чза человек. Очевидно, что мы
получим 500 разных характеристик. Некоторые из них будут близки друг к
другу, другие — прямо противоположны. А ведь перед нами один и тот же
человек. Это доказывает и то, что наши анализаторы работают плохо и
неадекватно, и то, что перекодированная после восприятия анализаторами
информационная волна, которая поступает в наш мозг, приводит к
неадекватному анализу впечатлений от внешнего мира. И это понятно, так
как анализ во многом зависит от индивидуального опыта человека, его
системы ассоциаций и ценностей. Если бы восприятие было адекватным, то
ситуация, при которой по поводу одного и того же человека существовало
бы столько мнений, сколько людей их высказывает, оказалась бы
невозможной. Конечно, по поводу объектов более простых, чем человеческая
личность, мнения совпадают значительно чаще, но это не снимает проблемы
в оценке сложных объектов.

Проблема адекватности восприятия мира имеет и чисто лингвистический
аспект. Про каждую единицу естественного языка можно сказать, что она
неоднократно встречается в речи, т.е. речевой поток членится на
повторяющиеся элементы. Первый тип членения — на звуки (устная речь) или
буквы (письменная речь), т.е. на единицы, сами по себе не несущие смысла
(односторонние единицы). Второй тип членения — на значимые части (т.е.
единицы, имеющие смысл, — двусторонние единицы): морфемы, слова, связные
словосочетания. Например: п-о-с-р-е-д-н-и-ч-е-с-т-в-о — минимальное
членение первого типа; по-сред-нич-еств-о — минимальное членение второго
типа. Про каждую полученную в результате членения (как первого, так и
второго типа) единицу можно утверждать, что она многократно встречалась
в разных вариантах.

Членение речи входит в более общее понятие дискретности (лат. discretus
— прерывистый, прерывный). Что есть непрерывность? В математике функция
является непрерывной, если достаточно малые изменения аргумента приводят
к сколь угодно малым изменениям функции. При накачивании воздуха в шар
непрерывно изменяется давление. Дискретность определяет не непрерывные,
а скачкообразные изменения от одного объекта (состояния) к другому, в
результате чего возникает огрубление. Например, телефонные часы в
недалеком прошлом проговаривали “одиннадцать часов сорок минут” на
протяжении всей сороковой минуты двенадцатого. Дискретными
называются зависимости, в которых сколь угодно малые изменения аргумента
приводят к конечным изменениям функции. Принцип дискретной зависимости
лежит глубоко в природе; например, клетка может находиться в одном из
двух состояний — или в покое, или в раздражении (существует барьер, ниже
которого покой, выше — полное раздражение). Переход из одного состояния
в другое происходит не постепенно, а скачкообразно. На принципе
дискретности построены все знаковые системы. Например, при работе
светофора, независимо от оттенков красного, желтого и зеленого, наша
реакция сводится к трем состояниям, а это означает, что в данной
знаковой системе просто существуют три класса, к которым сводятся все
цвета.

Естественный язык основан на принципе дискретности. Рассматривая,
например, звуковую систему речи, можно обнаружить огромное многообразие,
скажем, звука [а]. Но воспринимается это множество оттенков одинаково,
все понимают, что это [а], не обращая внимания на тон, голос и т.д.
Принцип дискретности сохраняет огромное количество энергии. В этом его
монументальное значение. Однако важно понять, что дискретность состоит в
проекции многочисленного, иногда бесконечного (например, отрезка) на
единичное (например, точку). Большое количество однотипных предметов
(скажем, столов) формируют в сознании носителя языка общее понятие,
которое фиксируется единой лексической единицей — словом “стол”.
Бесконечная в своем изменении цветовая волна сознанием человека членится
на отрезки, за каждым из которых закрепляется свое название: “желтый”,
“зеленый”, “синий” и т.д. Очевидно, что с помощью линейно упорядоченного
текста информация может быть передана, только если сам этот текст
состоит из дискретных единиц. Передаваемая информация при этом
значительно упрощает реальную картину действительности (в прямой
пропорции сведения отрезка к точке). Причем любопытно, что естественные
языки по-разному осуществляют это упрощение. Например, цветовая волна
русским языком членится на семь отрезков, английским языком — на шесть
отрезков, а бесписьменным языком тона — на два отрезка. (При очевидном
единообразии зрительного анализатора носителям этих трех языков кажется,
что в радуге семь цветов, шесть или соответственно два — именно так они
и воспринимают набор цветов радуги).

Язык тона Цвета теплых тонов Цвета холодных тонов

Английский red orange yellow green blue рштЛе

язык

Русский красный оранжевый желтый зеленый голубой фиолетовый

язык синий

Язык не повторяет внутренней организации мира вещей. В организации
смыслов существует свобода, они независимы. Естественный язык связан с
миром не непосредственно, а через собственную организацию. Причем эта
организация в разных языках — разная. Носителю русского языка любой
объект ясно представляется в единственном или множественном числе, но
есть много языков (например, языки Юго-Восточной Азии), где нет
необходимости называть количество, где число рассматривается как
факультативный фактор (ср. с отсутствием необходимости, скажем, в
русском языке все время говорить “маленький” или “большой”). В японском
и корейском языках не различаются лица глаголов, но при этом с полной
грамматической строгостью различаются степени уважения к собеседнику
(они обычно выражаются в глагольных формах). Английский, французский,
немецкий языки навязывают их носителям категорию
определенности/неопределенности, выраженную артиклем: “На горе стоит
дом” — “A house is on the hill” (неопределенность), “Дом стоит на горе”
— “The house is on the hill” (определенность).

Так как разные языки по-разному членят действительность, возникает
обоснованное предположение, что носители языка воспринимают окружающий
мир в соответствии с тем членением, которое им навязывает их родной
язык. Концепция, согласно которой структура языка определяет структуру
мышления и способ познания внешнего мира, называется гипотезой
лингвистической относительности. Она разработана американскими
лингвистами Э. Сепиром и Б.Л. Уорфом в рамках этнолингвистики. В
соответствии с данной гипотезой логический строй мышления определяется
языком. Характер познания действительности зависит от языка, на котором
мыслит познающий субъект. Люди членят мир, организуют его в понятия и
распределяют значения так, а не иначе, поскольку являются участниками
некоторого соглашения, имеющего силу лишь для этого языка. Познание не
имеет объективного общезначимого характера: “Сходные физические явления
позволяют создать сходную картину Вселенной только при сходстве или по
крайней мере при соотносительности языковых систем” (Б.Л. Уорф). «Люди
живут не только в объективном мире и не только в мире общественной
деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся
под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения
для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью
осознать реальность, не прибегая к помощи языка, или что язык является
побочным средством разрешения некоторых специальных проблем общения и
мышления. На самом же деле “реальный мир” в значительной степени
бессознательно строится на основании языковых норм данной группы… Мы
видим, слышим или иным образом воспринимаем действительность так, а не
иначе потому, что языковые нормы нашего общества предрасполагают к
определенному отбору интерпретаций, т.е. “предлагают данную форму
выражения”» (Э. Сепир).

Таким образом, говорить об абсолютной адекватности проекции внешнего
мира на сознание человека не приходится. Если это так, тогда что есть
ложь, когда сама наша реакция на внешний мир носит искаженный характер?
Ложь — одна из коммуникативных функций. Ложью в речи называется неверие
самого человека в истинность того, что он говорит. Объективная ложь, как
и объективная истина, не даны человеку в знании, но вера дана.
Любопытно, что есть ложь, никто не знает, но, когда человек обманывает,
он всегда понимает, что обманывает. Категория веры неформализуема,
объект веры невозможно ни доказать, ни опровергнуть, но каждый человек
чувствует ее в душе. Под этой категорией понимается и вера в Бога, и
вера в истину, и вера в справедливость, и т.д. и соответственно неверие
ни в Бога, ни в истину, ни в справедливость… Это фактор,
психологическое обоснование которого находится глубоко в
бессознательном.

Определить категорию лжи с терминологической точки зрения не
представляется возможным, словарные толкования не дают понимания, но
каждый человек знает, что это такое. Правда, знание это сугубо
индивидуально (ср. определение категории зла, которое для каждого
разное). Точно так же и ложь — это то, что человек сам считает ложью,
т.е. то, во что он не верит. Такие категории, как “добро”, “зло”,
“ложь”, “истина”, “счастье” и т.п. могут быть определены только
функционально, а не статически. Это функции от некоторого аргумента, где
под аргументом понимается каждый конкретный человек, и в зависимости от
того, какой это аргумент (т.е. какой это человек), значение функции
может быть любое. Такие категории, безусловно, должны существовать: если
бы их не было, люди жили бы в догматическом мире абсолютных истин, что
совершенно несвойственно человеческому сознанию, которое диалектично по
своей природе.

Каков механизм коммуникации во время лжи? Говорящий передает
дезинформацию, т. е. информацию, которую считает неверной. Одновременно
с дезинформацией помимо своей воли знаками БЬ он передает свое отношение
к ней и свое отношение к речевому коммуниканту. Каково это отношение?
Внутреннее отношение человека к дезинформации негативное: мозг любую
интеллектуальную неадекватность воспринимает мучительно, нервная система
входит в состояние стресса. На этом принципе построены детекторы лжи.
Детектор лжи воспринимает нервные импульсы, т.е. возбуждение центральной
нервной системы. Когда человек обманывает, центральная нервная система
оказывается в состоянии стресса, что фиксируется датчиками. То же
негативное состояние возбуждения без помощи детектора лжи через знаки БЬ
воспринимается слушающим. Любопытно, что, обманывая, человек испытывает
настолько сильный психический дискомфорт, что это сказывается на
исходящем от него информационном биоизлучении, воспринимаемом не только
людьми, но даже растениями, например бегонией. Очень интересные
эксперименты в этом отношении принадлежат американскому исследователю
Карлсону и русскому профессору В. Н. Пушкину. Испытуемым предложили
пройти проверку на детекцию лжи. Но к ним не стали подключать никаких
датчиков и приборов, обычно используемых в подобных случаях, а
предоставили бегонии определять, насколько правдивы их ответы. Оператор
задумывал какое-нибудь число от 1 до 10, но скрывал его. На каждое из
называемых чисел он говорил “нет”, т.е. из всех ответов один был ложный.
По контрасту интенсивности энергетического излучения оператора растение
точно определяло искомое число, выдавая характерную волнистую линию на
ленте энцефалографа.

Кроме собственно информации, про которую он не знает, правда это или
ложь, слушающий фиксирует нервозность и внутреннее беспокойство
собеседника.

Говоря об отношении к речевому коммуниканту, следует отметить, что в
момент лжи оно негативно. Когда мы человека обманываем, он нам
неприятен. Это крайне важно понять. В романе “Жизнь Клима Самгина” М.
Горький говорит о том, что мы любим людей за то добро, которое мы им
сделали, и не любим за зло, принесенное им. Это психологически
обоснованно. Если человек сделал добро другому, то общение с ним каждый
раз напоминает о собственном душевном величии и потому стимулирует
сильные положительные эмоции. “Я так благороден, что бескорыстно сделал
вам добро. И люблю вас за это, потому что вы собою символизируете мое
благородство. А если я принес вам зло, вы укор моей греховности. А если
вы мне укор, за что же я вас любить буду?” — таков механизм самооценки в
коммуникации.

Когда человека обманывают, ему, конечно, приносят зло. Так как внешний
мир проецируется на наше сознание с большой мерой погрешности, особую
ценность приобретает каждая крупица истины: она помогает человеку
ориентироваться в окружающей среде. Когда вы человека обманываете, вы
лишаете его полезной для него информации. И мир в его сознании
искажается еще больше. Это сравнимо со слепым человеком, вошедшим в
незнакомую комнату с тремя окнами, последнее из которых открыто. Если
слепого обмануть, сказав, что в комнате только два окна, он, ощупав их,
успокоится, и очень вероятно, что погибнет, выпав из третьего. Таким
образом, во время обмана возникает следующая коммуникативная ситуация:
слушающий 1) принимает информацию, не зная, подлинная она или нет; 2)
улавливает раздражение центральной нервной системы говорящего, и это его
настораживает, вызывая в нем ответную нервозность; 3) чувствует, что к
нему плохо относятся. Ответная реакция — точно такая же: что послано, то
получено (по аналогии с бумерангом). Поскольку информация 2) и 3)
передается блоком бессознательного, то она и принимается блоком
бессознательного. Человек даже не понимает, что он сформировал ответное
отрицательное отношение, но это уже произошло, и действовать он дальше
будет в соответствии со своим душевным состоянием. Тонкость заключается
в том, что часто оба участника коммуникации этого не сознают. Внутреннее
психологическое состояние передается от одного участника коммуникации к
другому и возвращается, попадая в сферу тех внутренних стихийных
мотивов, которые определяют поведение человека. Все зло, которое
слушающий получил, он вернет. Каким образом, априори трудно
предположить, но необязательно через ложь. Когда вернет, тоже
неизвестно, может быть, через длительное время, но вернет обязательно.

Понятно, что чем чаще человек является объектом лжи, тем сильнее
ответная реакция. В судебной психиатрии зафиксирован случай, который это
доказывает. Муж с женой прожили вместе 10 лет. Он ей всегда изменял, но
делал это так умело и хитро, что никогда разоблачен не был: каждый раз,
уходя из дома, он находил убедительные доводы своего отсутствия. На
речевом уровне женой ни разу не были высказаны подозрения, хотя она
являлась десятилетним объектом лжи. Жили они довольно благополучно, и
никаких особенных конфликтов у них не было. И вот однажды утром мужчину
находят мертвым — его отравила жена. Идет следствие, ее начинают
допрашивать, она, рыдая, говорит, что отравила его, но не может
объяснить, почему это сделала. Или придумывает какую-то нелепую причину,
которая на самом деле причиной не является, а является только подменой
истинной причины, гораздо более глубокой. Ведет она себя настолько
странно, что возникает необходимость психиатрического
освидетельствования. Психиатр заключает, что она совершенно здорова. И
только психоаналитик (специалист по бессознательной зоне человеческой
психики) оказывается способным объяснить мотив преступления: ответная
агрессивная реакция бессознательного на длительный неразоблаченный
сознанием обман. (К счастью, не всегда ответная реакция бывает столь
зловещей.) Женщину спрашивают, как она ощущала себя в этом браке. Она
считает, что неплохо, но выясняется, что у нее часто бывало подавленное
настроение. Никто, включая ее саму, не мог этого объяснить. А причина
была: женщина постоянно являлась объектом дезинформации и все время
чувствовала к себе негативное отношение. Преступление в таких случаях
“замышляется” бессознательным задолго до реализации. Сначала возникает
неосознанный интерес к аптекам, потом к специальным средствам, которые
можно приобрести в аптеке, затем одно из таких средств для чего-то
покупается и надежно прячется в доме, чтобы однажды быть
использованным…

Аналогичен психоанализ очень многих криминальных случаев. Любое зло,
которое человек приносит, передавая дезинформацию, к нему так или иначе
возвращается. Только понимая этот факт, можно решить для себя, в какой
мере целесообразно обманывать других людей.

Мы рассмотрели речевую коммуникацию в условиях неразоблаченной лжи.
Совсем иначе выглядит коммуникативная модель в ситуации лжи
разоблаченной (особенно — публично). В этот момент возникает очень
опасная для говорящего ситуация, связанная с полной потерей авторитета в
глазах не только того человека, который разоблачил его во лжи, но и в
глазах всех присутствовавших при разоблачении. Одновременно с потерей
авторитета происходит потеря доверия. Авторитет и доверие принадлежат к
категориям, которые трудно достигаются, очень легко теряются и
практически не восстанавливаются. Достаточно распространенным является
случай, когда в начале совместной жизни один из супругов обманул
другого, и это стало известно. Он был прощен, но после этого всю жизнь к
нему относились с недоверием. Так как потерянное доверие почти
невозможно вернуть, то если вас уличили во лжи, лучше с этим человеком
потом в коммуникацию не вступать (скорее всего, он уйдет из вашего
окружения, только формально находясь рядом с вами, но теплые,
доверительные отношения с ним уже невозможны).

Большим позором является публичное разоблачение во лжи. Обычно человек
переживает его очень тяжело и помнит всю жизнь. Угроза такого позора
существует у каждого, речевое поведение которого основано на лжи.

Важным аспектом рассматриваемого типа коммуникации является аспект
нравственный. Ложь есть зло по отношению к речевому коммуниканту, и
всякий раз, когда человек его совершает, следует подумать, в какой мере
он сам хочет, чтобы подобное зло было направлено на него. Никто не любит
быть обманутым. С нравственной точки зрения, людей обманывать не
следует. Но нравственный барьер — это барьер, который каждый человек
устанавливает для себя сам, он не может быть навязан никем извне.
Поэтому в той мере, в какой вы позволяете себе греховное отношение к
другим людям, вы позволяете себе входить с ними в ложную коммуникацию.

Конечно, существуют жизненные ситуации, в которых кажется, что человека
следует обмануть из соображений гуманизма (“ложь во спасение”). В
качестве наиболее распространенного приводится обычно пример человека,
который безнадежно болен и которому не говорят о необратимости его
болезни, а, наоборот, говорят о том, что он выздоравливает и сегодня
выглядит явно лучше, чем вчера. Следует ли так поступать? Думается, что
“ложь во спасение” — тоже функция, аргументом которой является личность
больного. В зависимости от того, что за человек, к которому вы
обращаетесь, можно оценить правомерность или неправомерность обмана.
Если перед вами человек сильный, привыкший принимать самостоятельные
решения (а для принятия решений человеку нужна, как известно,
достоверная информация), своим обманом вы приносите ему зло, лишая
знания истины, а поэтому и принятия адекватных решений. Человек хочет
успеть подвести итоги своей жизни, а вы его лишаете возможности понять,
что эта пора настала. Скрывая верную информацию, вы не даете ему
реализовать в жизни то, что он собирался. В результате — недописанная
книга, недоснятый фильм, несочиненная песня… Если человек верующий и,
как любой человек, немало грешил, — ему нужно время для раскаяния. Время
для раскаяния — это не час, который проводит священник у постели
умирающего, это в р е м я, и его человеку надо дать. (Почему истинно
верующие люди категорически возражают против смертной казни даже для
самых страшных преступников? Потому что, если человека убить насильно, у
него не будет времени для раскаяния, а если его оставить в живых, то это
время у него появится.) И это не единственные случаи, когда мысль о том,
что “ложь во спасение” есть благо, не кажется такой очевидной. Не
следует забывать и о чисто медицинском факторе. Зафиксированы случаи
значительной активизации защитных сил организма: если человеку впрямую
говорят, что он гибнет, организм находит в себе внутренний резерв,
побеждающий болезнь, которая в обычных условиях побеждена быть не может,
— так оказывается сильна жажда жизни. При неизлечимых заболеваниях не
справляется иммунная система человека. Известно, что биоэнергетический
метод лечения основан на стимуляции деятельности именно иммунной
системы. Таким стимулятором может оказаться также слово правды. Поэтому
к тезису “ложь во спасение” следует подходить с большой осторожностью и
очень индивидуально. Глава 4

ТРИ ТИПА ПРИЕМА И ПЕРЕДАЧИ ИНФОРМАЦИИ

…Не может не быть позорным бессилие помочь себе словом, так как
пользование словом более свойственно человеческой природе, чем
пользование телом.

Аристотель

Для чего человек говорит? Для чего ему дан аппарат, который умеет
производить речевой поток или текст? Для того, чтобы передавать
информацию. Передача информации

универсальное назначение любой речи. Язык устроен таким образом, что за
потоком звуков или букв стоит некоторый смысл. Набор (даже речевых)
звуков, за которым не стоит смысл, не является ни речью, ни текстом. А
является текстом только то, за чем стоит смысл, передаваемый, с одной
стороны, и понятый, с другой стороны. Более того, если текст понятен
передающему (говорящему) и непонятен принимающему (слушающему или
читающему), то он тоже, в строгом смысле слова, текстом не является.
Например, “Anawasifu watoto wa wageni wangu” (cyax.) — “Он хвалит детей
моих гостей”

для многих русскоязычных людей не является текстом, потому что он
непонятен и не может быть понятен, так как им неизвестен язык суахили,
на котором он написан. Языковая способность (competence) дана человеку
для познания естественного языка и коммуникации на этом языке. Сама
структура естественного языка, а это структура знаковая (естественный
язык — это семиотическая система), для передачи информации как таковой
является оптимальной. Человек использует естественный язык с двумя
целями: не только передать информацию, но еще и понять мир.
Следовательно, язык существует также как средство познания. Что такое
познание? Познание может быть терминологически определено как прием
информации (хотя это и неточный аналог). В этом случае можно сказать,
что естественный язык дан человеку для приема и передачи информации.
Однако функции приема и передачи информации принадлежат мышлению. Именно
мышление занимается исключительно приемом, переработкой и передачей
информации. В таком понимании язык и мышление начинают восприниматься
как единая сущность. На протяжении долгого времени лингвистика как наука
в известной степени отождествляла эти понятия. Опубликовано множество
книг и статей, в названии которых одновременно присутствуют слова язык и
мышление, а в самом тексте доказывается двуединая сущность этого объекта
(в частности, знаменитая книга основателя ведущей лингвистической
концепции XX века — теории трансформационных порождающих грамматик — Н.
Хомского, которая так и называется: “Язык и мышление”, являющаяся
фундаментальной для развития современной науки о языке; см. гл.
“Демонстрация по аналогии”).

Естественный язык долгое время считался идеальной моделью для
мыслительной функции. Интеллектуальная деятельность и язык проецируются
друг на друга и создают единую сущность — это идея, за которую
лингвистика держалась до самых последних лет.

Когда говорят “идеальная модель” (или “идеальный аппарат”), разумно
задать вопрос: “А с чем ее сравнивают, чтобы сделать заключение о том,
что она самая лучшая?” Ведь обычно для признания преимущества некоторого
объекта его сравнивают с другими объектами. Такова обычная практика
получения результата через сравнение. Этот привычный способ оценки
объектов окружающего мира, тем не менее, оказывается не единственным, и
наука XX века подошла к пониманию того, что существуют такие объекты,
идеальная сущность которых не должна доказываться через сравнение. Дело
не в том, что “идеальность” этих объектов недоказуема, а просто
восприятие их как идеальных должно лежать в основе теории, входить в ее
аксиоматику. Эта мысль отнюдь не лингвистического происхождения, это
концептуальное завоевание естественных наук.

Интересно, что на бытовом уровне это положение многим понятно. Приведем
достоверный пример. Один молодой человек посмотрел фильм Анджея Вайды
“Пепел”, в котором снималась замечательная польская актриса Беата
Тышкевич, обладавшая замечательной красотой, и решил поделиться своими
впечатлениями с другом:

—Я вчера посмотрел фильм и увидел самую красивую женщину в мире.

А ты что, со всеми сравнивал? Как ты можешь говорить, что она самая
красивая женщина в мире, если основную массу женщин ты просто не видел ?

Она — самая красивая, потому что красивее быть невозможно. Зачем
сравнивать ?

Подобные рассуждения неформальны и недоказуемы, их можно не принимать,
но их методологическая правомерность апробирована сегодняшней наукой. На
основе постулатов такого типа уже достигнуто немало научных результатов.

Итак, бывают априори идеальные структуры. В случае когда мы говорим о
естественном языке, это не структура, а класс структур (т.е. множество),
которые для определенной цели (коммуникативной) изначально
воспринимаются как идеальные. Этот класс структур — все естественные
языки, существующие на нашей планете. Важно понять, что не бывает языков
более сложных и менее сложных, более выразительных и менее
выразительных, не бывает языков лучших и худших — на любом естественном
языке можно выразить самую глубокую мысль. (Это научно обоснованное
положение, в частности, лишает расистскую концепцию теоретического
фундамента.) Другое дело, что языки значительно отличаются своей
структурой: одни усложнены в блоке лексики, другие — в блоке грамматики.
Если в одном языке (например, английском) для обозначения некоторого
объекта существует термин, а в другом языке (например, языке папуасов)
термина нет, то это не значит, что нельзя выразить данное значение, —
оно будет выражено описательно многими словами, объясняющими смысл этого
термина, но мысль все равно будет доведена до слушателя достаточно
адекватно.

Признавая естественные языки изначально идеальными
коммуникативными структурами, тем не менее разумно задаться вопросом,
всегда ли прием и передача информации как функции мыслительной
деятельности происходят средствами естественного языка, или у человека
существуют еще и другие возможности. (Имеется в виду, конечно, не
семиотическая система БЬ, так как она сопровождает речь, т.е.
естественный язык.)

Оказывается, что прием и передача информации могут быть осуществлены,
кроме ЕЯ, как минимум еще двумя способами, соответствующими двум
интеллектуальным возможностям человека: образному мышлению и сенсорике.
Образное мышление — восприятие мира в виде картинки. Художественное
полотно или скульптура — это тоже текст (правда, особого свойства),
несущий немалую информационную нагрузку. Мышление зрительными образами
знакомо каждому человеку, например, когда он вспоминает эпизод из своей
жизни не расчлененный словесно, а зафиксированный сознанием в виде
фотографии.

Под сенсорикой понимается биоэнергетический способ обмена информацией,
при котором человек ничего не говорит и ничего не демонстрирует (он,
вообще, может быть ненаблюдаем), но при этом передает информацию, и она
воспринимается коммуникантами.

Таким образом, при более глубоком анализе становится очевидным, что от
природы люди наделены тремя разными формами мышления: ЕЯ, образным
мышлением и сенсорным мышлением.

Как работает естественный язык в своей речевой, коммуникативной функции,
мы наблюдаем постоянно: выстраивается линейно упорядоченный текст, где
за одним словом следует другое, каждое из слов имеет свое значение,
вместе создавая суммарный смысл (правда, эта сумма условная, она не
является результатом простого сложения всех составляющих элементов).

Как функционирует образное мышление, на котором основано, в частности,
изобразительное искусство? Восприятие мира осуществляется нерасчлененно,
а единой картинкой. Живописное полотно как линейный текст читать
невозможно, его нельзя расчленить на элементы, оно воспринимается
целиком. Человек не получает больше информации при переходе, скажем, от
левой части картины к правой, но он получает все больше информации,
продолжительно рассматривая все полотно. Значит, по сравнению с
естественным языком это принципиально иная форма восприятия.
Нерасчлененные картины могут в некоторых видах искусства образовывать
линейную последовательность (кинематограф, комиксы и др.), но важно
понять, что элементами такой последовательности всегда являются
комплексные, совокупные образы.

Надо сказать, что есть люди, которые наделены образным мышлением в
гораздо большей степени, чем другие. Ребенок подчас удивляет своих
родителей непривычной реакцией на обычные вопросы.

Как ты себя чувствуешь ?

Я тебе сейчас нарисую.

Тебе нравится эта собачка?

Я сейчас слеплю.

Что тебе папа сегодня подарил ?

Ой, я тебе покажу.

Естественная попытка войти с таким ребенком в речевую коммуникацию
наталкивается на очевидное преобладание образного мышления над речевым.
Этот феномен, с одной стороны, врожденный, а с другой стороны, видимо,
ненаследуемый, что доказывается известным фактом: у великих художников
редко рождаются дети, просто хорошо рисующие. Интересно, что
профессиональными художниками-педагогами способности к живописи человека
определяются словами: “У него (нее) хороший глаз, он (она) умеет
видеть”. Что означает “иметь хороший глаз”? Это способность увидеть в
картине больше, чем видят другие люди, и способность передать через
нерасчлененную структуру информации больше, чем умеют другие. Таким
образом, живопись и рисунок — это отнюдь не умение нарисовать, скажем,
лошадь. Это — умение выразить сложный, глубокий смысл зримым способом
вместо словесного. Это отличие носит, конечно, принципиальный характер.
В трилогии “Христос и Антихрист” Д.С. Мережковский вкладывает в уста
Леонардо да Винчи такие слова: “Глаз дает человеку более совершенное
знание природы, чем ухо. Виденное достовернее слышанного… В словесном
описании — только ряд отдельных образов, следующих один за другим; в
картине же все образы, все краски являются вместе, сливаясь в одно,
подобно звукам в созвучии… ” Люди с развитым образным мышлением
воспринимают мир иначе, чем люди с преобладанием мыслительной языковой
функции.

Говоря о сенсорном мышлении, следует заметить, что сама проблема
дискредитирована большим количеством случаев профанации. К сожалению,
существует много людей, которые посредством простого жульничества выдают
ничто за сенсорное воздействие, и это очень повредило научному
исследованию биосенсорики. Тем не менее способ приема и передачи
информации без помощи известных науке анализаторов, безусловно,
существует.

Основу этого феномена следует искать, видимо, на самом глубоком,
“клеточном” уровне. Оказывается, что лишенная зачатков нервной системы и
каких-либо рецепторов клетка способна демонстрировать явление, которое
проявляется в ясновидении, прогностике, ретроспекции, — оно получило
название “клеточной телепатии”. В 1965 году в лаборатории академика В.
Казначеева в Новосибирске начались опыты по коммуникации между
изолированными клетками. Принципиальная схема их очень проста. В два
прозрачных, герметически закрытых кварцевых шара помещаются одинаковые
одноклеточные культуры. Между ними нет никакого контакта, ни
биологического, ни химического, ни физического. Они лишь “видят” друг
друга. В первый шар вводится болезнетворный вирус, в результате чего
клетки погибают. И тут обнаруживается поразительная вещь: клетки в
соседнем шаре тоже заболевают и погибают, хотя возможность случайного
переноса вируса исключена. Если у второго шара с погибшей культурой
поставить третий со здоровыми клетками, последних, в свою очередь,
постигнет та же участь. В ходе опытов была создана целая линия из 50
шаров, и цепная реакция шаг за шагом охватила ее всю. Этот процесс можно
продолжать до бесконечности, но результат будет один и тот же. Возникает
вопрос: что же является причиной гибели клеток, если материальный
субъект — вирус — надежно изолирован в первом шаре? Ответ возможен
только один: “смертельная” информация. Но тогда как она передается? Ведь
у клетки нет оптических рецепторов, чтобы получить ее в прозрачном шаре,
а все остальные, известные нам каналы восприятия информации в данном
случае исключены. Значит, ее передача может происходить лишь через
биополе, которое генерирует даже отдельная клетка, не говоря уже о любом
живом организме. “Изучая поведение клеток, механизм их воспроизводства,
влияние, которое они оказывают друг на друга при отсутствии какого-либо
контакта, за исключением “визуального”, мы пришли к мысли, проведя
тысячи опытов, что подлинная природа живых организмов проявляется в их
взаимном влиянии, а не в изолированной жизни, — подчеркивает В.
Казначеев. — Мы должны были признать существование биополей. Наши работы
подтвердили также гипотезу, согласно которой, помимо живых клеток,
существует “космическая” жизнь. Интересно, что наличие полей является не
только свойством, но и необходимым условием существования живого
человеческого организма: в камере магнитной изоляции человек может
находиться не более 30 минут, после чего в мозгу начинаются необратимые
изменения. Причина, видимо, кроется в том, что на протяжении четырех
миллиардов лет живая материя никогда не находилась в состоянии изоляции
от магнитных полей, которые стали необходимым условием ее сохранения и
развития.

Доказана возможность бесконтактного информационного воздействия человека
на жизнедеятельность биологических объектов разного уровня организации:
клеток, микроорганизмов, животных и людей. Когда экстрасенс подносит
руки к пробирке с одноклеточными организмами, в микроскоп бывает видно,
как одноклеточные начинают буквально метаться вверх-вниз по пробирке и
лишь через час возвращаются в прежнее состояние. На основе этого опыта
разработан достоверный способ оценки экстрасенсорных способностей людей,
с помощью которого легко определяются лжецелители.

При мысленной стимулирующей установке экстрасенса на рост микроорганизмы
развиваются в несколько раз интенсивнее, при установке на угнетение
жизнедеятельность снижается в среднем на треть. Опыты на животных
показывают, что, например, искусственно вызванное воспаление лап у белых
крыс проходит в три раза быстрее, чем у контрольных, если в течение двух
недель экстрасенс проводит несколько сеансов лечебного облучения.
Поскольку какое-либо внушение или самовнушение в данных экспериментах
исключается, единственным фактором может быть воздействие биологической
энергии, генерируемой человеком и несущей информацию о происходящих в
мозгу процессах. Причем, скорее всего, она отлична от всех известных
видов энергии, ибо влияет и на неживые объекты. Обращаясь к скептикам,
следует сказать, что, как советовал известный физиолог Клод Бернар,
“когда попадается факт, противоречащий господствующей теории, нужно
признать факт и отвергнуть теорию”.

Сегодня стало понятно, что биосенсорное воздействие можно моделировать и
ему можно научиться. Действительно, существуют центры, которые развивают
каждый тип приема и передачи информации, и сенсорику тоже. Сенсорика —
это и телекинез, и телепатия, и собственно парапсихологические явления.
Например, случаи, когда человек, входя в особое состояние, которое
называется трансом, видит картину преступления, при котором он не
присутствовал, но получил об этом информацию. Каким способом — ни один
человек не может объяснить (все объяснения, как правило,
малоубедительны). Но важно понять, что не вообще не может, а на
естественном языке не может, а нарисовать иногда может (это объясняет
тот факт, что многие биоэнергетики — прекрасные художники). Это
положение дает основание для научной гипотезы. Речь идет о том, что
рассмотренные три способа приема и передачи информации находятся в
неодинаковом взаимодействии друг с другом. Естественный язык реализуется
посредством речевого аппарата и слухового анализатора, которые
локализованы выше шеи. Образное мышление в основном связано со
зрительным анализатором, но, кроме того, в канале передачи информации
задействованы руки, которые лепят и рисуют. При биосенсорном воздействии
анализатором, видимо, является все человеческое тело. “Меня как
художника прежде всего привлекает настроение, которое трудно облекается
в слова, но которое чувствуют кожей спины”, — написал
художник-постановщик пьесы А.П. Чехова “Вишневый сад” в Драматическом
театре Санкт-Петербурга (1994). Может быть, в этом тексте не следует
искать метафору.

Нет никаких оснований предполагать, что информация в этих случаях
принимается непосредственно мозгом. Очень распространен способ передачи
информации через наложение рук. Локализация участков человеческого тела,
которые задействованы в приеме и передаче информации средствами
естественного языка, образного мышления и биосенсорики, совершенно
неодинакова; при этом образное мышление приближено к естественному
языку, а биосенсорика — к образному мышлению. Удаленность же
биосенсорики от естественного языка так велика, что одно даже не может
быть объяснено через другое.

Научное рассмотрение проблемы соотношения мыслительных типов находится в
стадии становления. Этим будет заниматься наука XXI века. Поэтому
предлагаемые ниже положения носят в известной мере гипотетический
характер.

1. У каждого человека от природы существуют все три типа мышления.

У разных людей по отношению друг к другу эти типы распределены в
процентном отношении неодинаково.

Значительный приоритет одного мыслительного типа у человека приводит к
редукции двух других.

Если понаблюдать за людьми, которые профессионально занимаются, скажем,
изобразительным искусством, становится заметно, что многие художники
умеют хорошо говорить и даже на нескольких языках, но им это не очень
интересно делать. Этим людям, как правило, с трудом даются процедуры
строгих логических переходов (они линейны!), поэтому в школьные годы они
обычно плохо справляются с такой дисциплиной, как алгебра.

Люди, обладающие сильными сенсорными данными, также редко бывают очень
разговорчивы: они не испытывают в этом потребности.

Все типы мышления развиваемы, врожденное распределение их не является
постоянным на протяжении жизни, возможна тенденция к смещению. Это
распределение — не статичная структура, оно может быть зафиксировано
только в единицу времени. Конечно, вся человеческая жизнь есть развитие
его мыслительных способностей, но это не происходит стихийно. Если не
стимулировать развитие, наступает процесс деградации. Более того, любая
мыслительная форма подлежит уничтожению при неиспользовании, что хорошо
доказывается случаями “Маугли”, при которых даже одногодичный выход из
человеческой коммуникации не позволяет впоследствии восстановить речь,
несмотря на коллективные усилия психологов, лингвистов, логопедов,
врачей. Поражение наступает в течение короткого времени бездействия:
речевая способность оказывается полностью утерянной.

Предположим, человек от природы наделен сильным образным мышлением, но в
силу обстоятельств не стимулировал его развитие, например не занимался
искусством. (Следует заметить, что не каждый вид искусства способствует
развитию образного мышления, например музыка, которая, как и речь,
представляет собой линейную структуру; а вот занятия живописью,
скульптурой и архитектурой поднимают уровень образности восприятия
мира.) Его учили языкам и математике, переориентируя на первый
мыслительный тип, — редукция образного мышления обязательно произойдет,
хотя поначалу он даже иностранные языки будет воспринимать образно
(запечатлевать в своей памяти тексты как фотографии). Существуют понятия
“тренированность органа” и “нетренированность органа”. Если вы не
тренируете какой-то орган, он атрофируется. Нет причин предполагать, что
с мышлением дело обстоит по-другому.

Рассмотренная закономерность носит общий характер. Если же мы хотим
прогнозировать результат развития одного человека, следует учитывать его
врожденное распределение всех трех типов мышления. Например, у двух
людей (А и В) оно может быть таким:

Вид мышления Распределение, %

А В

Речевое 40 18

Образное 40 80

Сенсорное 20 2

В результате неблагоприятного развития у А образное мышление может
редуцироваться до ничтожно малых размеров, у В редукция будет меньшей,
так как очень высок стартовый процент (80%). Когда мы имеем дело с
общими правилами, следует помнить, что они в разной мере справедливы для
разных людей: для одного человека это правильно, для другого — отчасти
правильно, для третьего — может оказаться сомнительным. Наука о человеке
(а люди все разные) имеет вероятностную природу, и ни одно заключение не
может считаться абсолютным.

Можно ли говорить о гармоническом сочетании мыслительных типов человека,
например естественного языка и образного мышления у поэтов? В семиотике
(науке о знаковых системах) есть положение о том, что гармония достижима
только в рамках одной определенной системы, так как только в ней знаки
приобретают свое значение; вне конкретной системы они бессмысленны.
Система должна быть использована предельно эффективно, в этой
эффективности — залог гармонии. Это распространенная точка зрения,
которая сохраняется прежде всего потому, что нет серьезных исследований,
которые бы показывали, какой эффект достигается совместной работой
нескольких знаковых систем. Например, совмещение спектакля и авторского
текста (романа), по которому поставлен спектакль (роман — языковой
способ передачи информации, спектакль — преимущественно образный).
Дополняют они друг друга или мешают друг другу? Из опыта работы
режиссеров известно, что авторский текст (если это художественное
произведение) им, как правило, мешает, они создают новое самостоятельное
произведение другими средствами. Сама идея аналогии оказывается
неправомерной. Такие свидетельства говорят о том, что одна знаковая
система “мешает” другой. Исследования в области таких сложных знаковых
систем, как искусство, очень трудоемки, и наука сегодня находится скорее
на стадии постановки задач. (Значительным вкладом в данную проблему
являются работы Ю.М. Лотмана, связанные с культурологией и семиотикой.)

5. Не исключено, что соотношение трех мыслительных типов в известной
мере связано с расовыми особенностями, не цивилизационными, а именно
расовыми. Разумно предположить, что естественный язык как наиболее ярко
выраженная форма мыслительной деятельности есть привилегия белой расы,
для которой (это очевидно) речь является приоритетным над всеми
остальными способом передачи и приема информации. А так как история
человечества последнего тысячелетия в значительной степени “подавлена”
культурой белых, то и мысль о том, что естественный язык есть
единственная и оптимальная мыслительная система, получила тотальное
распространение. Это связано исключительно с культурологическим
авторитетом белой расы.

Желтой расе преимущественно свойственно образное мышление, что косвенно
доказывается и письменностью (иероглифика представляет собой особый вид
рисунков), и специфическим совмещением в культурной традиции любого вида
искусства (например, поэзии) с визуальным рядом (рисунком). Европейцы
сетуют на значительные коммуникативные трудности, связанные с
отсутствием взаимопонимания между ними и, скажем, японцами, что
препятствует даже контактам в такой универсальной сфере, как бизнес.
Считается, что японцы очень скрытны и редко делятся сокровенной
информацией с иностранцами. А может быть, все дело в том, что привычный
для нас речевой способ труден (и странен!) для них, а зримые
образы-символы (камни, цветы, жесты), так характерные на Востоке, не
понимаем мы, европейцы?

Малоизученная культура черной расы загадала исследователям немало
загадок. Например, как на многие сотни километров в непроходимых
джунглях передается информация от одного племени к другому? Почему вождь
всегда экстрасенс? Как аборигены узнают о белых миссионерах много больше
того, что те им рассказывают? Можно предположить, что биосенсорный
способ приема и передачи информации характерен для черной расы более,
чем для других. Безусловно, это только гипотеза, но такая, о которой
следует задуматься ученым.

Приоритет неодинаковых типов мышления у разных людей имеет огромное
значение для практики общения. Когда вы входите в речевую коммуникацию с
другим человеком (приватную, деловую, официальную), следует не только
провести сложный психологический анализ его личности, но и составить
представление о том, какой тип мышления в нем преобладает, и попытаться
“подыграть” ему на этом уровне. Так как основная коммуникативная позиция
— это позиция слушающего, говорящий должен подстраиваться под него не
только в личностном отношении и в отношении приоритета в аргументации,
но и в отношении этого распределения. Представьте себе, что вы сидите в
ресторане за столиком с человеком, который вам нравится и на которого вы
хотите произвести впечатление. Вы хотите передать ему свое эмоциональное
состояние и в течение всего вечера говорите. А это человек с ярко
выраженной сенсорикой, прекрасный приемник, остро чувствующий другого
человека без слов1.

Безусловно, никакой эмоциональной цели, которая вами в этой ситуации
поставлена, вы достичь не сможете. Лучше помолчать, глядя друг на друга
(в риторике это называется “держать паузу”). Эта процедура очень трудна
для людей, наделенных развитым речевым мышлением, но в этом случае паузу
все же надо держать, обмениваясь лишь незначительными репликами. А если
перед вами художник и вы рассказываете ему о том, как были во Флоренции
и любовались “Давидом” Микеланджело и что эта гениальная скульптура
собой представляет, а он, будучи профессионалом, вообще не понимает, как
произведение искусства можно объяснить, то, скорее всего, вы вызовете в
своем собеседнике только раздражение! Лучше покажите ему фотографию
скульптуры, и ассоциации в его сознании возникнут сами. Два человека,
наделенных сильным образным мышлением, могут провести вечер, передавая
друг другу рисунки-экспромты, сделанные на салфетках, и получить от
такого общения большое удовольствие. (В какой-то степени это касается и
общения глухонемых. Несмотря на то, что язык глухонемых линеен и
является аналогом естественного языка, смысл слов передается не звуками,
а жестами, принимающими же информацию анализаторами являются глаза, и
поэтому известное смещение в сторону образного мышления можно
предположить). Нередко встречаются люди, с трудом переносящие
многословие: если их о чем-нибудь попросить пятью словами — они
наверняка это сделают, десятью — они подумают, а двадцатью — не сделают
вообще. Вы только начинаете говорить и вдруг слышите в ответ: “Я все уже
понял, не надо продолжать”. Если же вы проводите вечер с человеком,
обладающим выраженным речевым мышлением, и застенчиво молчите, кивая
головой в ответ на его рассказы, — коммуникативная цель также вряд ли
будет достигнута.

Рассмотренные примеры речевой коммуникации основаны на неравенстве
распределения типов мышления в психике одного человека. Если
предварительно (а при невозможности — по ходу беседы) не
проанализировать вашего речевого партнера с этой точки зрения,
коммуникативный провал неминуем. Это чисто психологический аспект.

Часть II ЦЕЛЕВЫЕ УСТАНОВКИ РЕЧИ

Глава 5

1 Часто о таких людях говорят, что они обладают прекрасной интуицией, но
следует заметить, что само понятие интуиции совершенно неформально. Под
интуицией может пониматься аналитическая переработка информации: анализ
существующей ситуации и понимание высокой степени вероятности того, что
эта ситуация будет развиваться в определенном направлении. С
вероятностной точки зрения, может быть предсказана развязка, но в этом
нет ничего энергетического. Совсем другим феноменом является
“путешествие во времени”(если на энергетическом уровне возможно
путешествие в пространстве, то почему не может быть путешествия во
времени, т.е. по четвертой оси координат? В соответствии с теорией
относительности Эйнштейна, ничто не противоречит перемещению из прошлого
в будущее и наоборот) . Допуская такую возможность, следует признать
существование сигналов из будущего, и тогда интуиция есть собственно
получение этих сигналов. Явления такого типа называются “проскопией”.
Термин “интуиция” следует признать полисемичным, так как под ним
понимается и первое, и второе.

РИТУАЛЬНАЯ РЕЧЬ

К общественности (особенно государству и культу) мудрец должен
относиться дружественно, но сдержанно.

Эпикур

В любом речевом акте, как уже говорилось, происходит передача
информации. Естественный ответ на вопрос, для чего человек говорит: “Для
того, чтобы передать информацию”, — является тавтологией, и как любая
тавтология, этот ответ неконструктивен. Напрашивается другой вопрос: “А
для чего человек передает информацию?” Анализ целевых установок речи
есть анализ того, почему этот человек передает данную информацию именно
этим людям именно в это время.

Попытаемся проанализировать речевое поведение человека с момента, когда
он просыпается. Обычно говорят: “Доброе утро!” Или: “Здравствуйте!” Так
как человек ничего не делает просто так, каждый его поступок
мотивирован, и речевой поступок тоже, следует проанализировать, для чего
мы здороваемся. Очевидно, что не для осознанного пожелания добра (в
русской традиции — доброй, т.е. хорошей погоды) или здоровья
(“здравствуйте” — это императив от глагола “здравствовать”), так как мы
здороваемся и с теми людьми, к которым относимся недоброжелательно.
Рассмотренный смысл не вкладывается обычно в приветствие. Человек
здоровается потому, что так принято, и если он этого не сделает, то
вызовет к себе негативное отношение со стороны людей, которые его
окружают.

В каждой цивилизации в любую историческую единицу времени существует
специальная система обрядов (или ритуалов), которые навязывают человеку
определенное поведение в определенных условиях. Это система “правил
игры”, которые приняты среди данной группы людей. (Аналогично, играя в
преферанс, следует соблюдать правила, иначе вас выведут из круга.) Все
правила, выработанные человечеством, делятся на две группы: 1)
законодательство и 2) этикет. Первая группа правил — правила
запрещающие, т.е. те, которые накладывают запрет на деятельность
определенного типа; вторая группа — правила предписывающие, т.е. те,
которые рекомендуют в определенной ситуации совершать или не совершать
какие-то поступки. Правила законодательства и этикета выработаны
человечеством для удобства и регламентации совместного бытия. Почему
люди, как члены сообщества, обычно пытаются им следовать? Потому что в
противном случае сообщество попытается освободиться от нарушителя (ср.
“outlaw” (англ.) — разбойник, этимологически “out” — “вне”, “law” —
“закон”, т.е. “вне закона”). При невыполнении правил законодательства
человека из сообщества перемещают и территориально, и духовно в другое
человеческое пространство (ссылка, тюрьма и т.д.). При нарушении правил
этикета человек никуда физически не перемещается, происходит другой
процесс: люди вокруг него исчезают сами. Попробуйте в течение трех или
четырех дней ни с кем не поздороваться и вы останетесь в одиночестве.
Оказывается, что выход из человеческого пространства, в которое любой
индивидуум помещен, для него критичен, это приводит к состоянию глубокой
депрессии, нервного стресса. Почему? Потому что человек рожден на свет
эгоцентриком. Он воспринимает мир как нечто, функционирующее вокруг
него. Он в конечном итоге работает только на себя, и как производное от
этой деятельности, работает на других. Например, накопление капитала
человеком осуществляется для того, чтобы стать богатым самому и сделать
богатой свою семью, а благодаря этому развивается общество,
совершенствуется экономика и т.д. Но можно ли быть эгоцентриком, если
вокруг никого нет? Можно ли, вообще, говорить о категории эгоцентризма
(эгоизма) на острове, где живет один человек? Диалектическое
представление о мире приводит к пониманию того, что человек может быть
эгоистом, только если вокруг него есть другие люди. Он “выдвигается” на
некотором человеческом пространстве, и если этого пространства нет, нет
и психологической основы для такого выдвижения. И человек с его
врожденной эгоистической сущностью как бы теряет почву под ногами, и ему
нечего больше делать, потому что вся его деятельность связана с
внутренней конкуренцией с другими людьми. Эта конкуренция есть источник
его совершенствования и совершенствования всех людей, т.е. каждого по
отдельности и всего общества в целом. Таким образом, человек может быть
эгоцентриком, только если он член общества. Это парадокс, но парадокс
диалектический. Перемещаясь в другое человеческое пространство, он это
пространство вокруг себя должен заново формировать. Труд это нелегкий,
многолетний и часто неблагодарный. Это одна из причин, по которой
эмигрант, как правило, ощущает психологический дискомфорт: оказываясь в
другой человеческой среде, ему требуется много времени и сил, чтобы
добиться возможности в этой среде выступать как особая личность. Среди
наших эмигрантов очень распространенной является такая реплика: “Я
раньше думал, что лаборатория, в которой я работал в Москве, состоит из
глупцов и доносчиков, а теперь я по ним почему-то скучаю”. Эта фраза
означает не переоценку ценностей и вовсе не то, что эти люди спустя
какое-то время кажутся лучше, чем казались раньше. Нет, он скучает по
тому человеческому пространству, где был сформирован как личность и
научился выдвигаться, кого-то опережая. Теперь все надо делать заново, а
это очень тяжело. Интуитивное, внутреннее понимание этой драмы (а это,
безусловно, драма) заставляет человека играть по тем правилам, которые
навязывает ему общество, в котором он родился и вырос. Вне всякого
сомнения, человек рождается без знания законодательства и этикета, но он
открыт для этого знания, и с первых же дней его жизни родители,
педагоги, окружающие учат его этим правилам. Каждый из нас, конечно,
владеет ими, но частично, на необходимом для коммуникации уровне.

Тип речи, к которому относится приветствие, это речь в соответствии с
правилами этикета (не законодательства, конечно, — существует очень мало
уголовных статей, по которым судили бы за речь, хотя и существуют:
статья за клевету, за оскорбление личности, за доведение до
самоубийства). А так как понятие этикета соотносимо с понятиями обряда
или ритуала (от лат. гішаШ — обрядовый, ііїш — религиозный обряд), сама
речь называется ритуальной.

Ритуальная речь произносится для того, чтобы не выйти из социума, — и в
этом ее целевая установка: “Я помню правила игры и по ним играю”.
Человек, который отвечает на приветствие, делает то же самое. Это обмен
знаками принадлежности к одному сообществу, т.е. напоминание о себе как
о члене этого сообщества2.

2 Следует обратить внимание на одну таинственную закономерность, которая
издавна является предметом размышления ученых (см. работы К. Г. Юнга, К.
Леви-Стросса, В.Я. Проппа, В.Н. Топорова) : человек здоровается с другим
человеком один раз в день, и обязательно здоровается, если в этот день
его еще не видел, т.е. границей человеческой коммуникации в нашем
сознании являются сутки. Кто определил, что приветствовать друг друга
следует ежедневно, а не один раз в час и не один раз в неделю? Никто.
Тем не менее во всех странах, у всех народов существует такое правило.
Значит, это наша психика членит мир именно на сутки, где ночь является
знаком смерти, а утро — знаком новой жизни, и человек в этой новой жизни
приветствует каждого, кто встретился ему на пути и кого он знает по
жизни прежней. Такого психологического деления, скажем, на месяцы,
недели или годы у человека не существует. А вот деление на сутки
оказывается для людей принципиальным.

Так как кроме фиксации индивида как члена сообщества больше никакой
информации приветствие не несет, то, следовательно, тексты типа “Доброе
утро” потеряли свое непосредственное значение. Это лингвистическое
явление носит название десемантизация. “Бетазіа” (греч.) — значение,
смысл (от того же корня происходит и слово “семантика” — область
лингвистики, изучающая смыслы слов и словесных конструкций), “де” —
латинская приставка со значением движения в обратном направлении.
Десемантизация — это распад, уменьшение или редукция смысла.
Десемантизация — процесс, в соответствии с которым определенный текст
начинает частично или полностью терять свое значение. Само значение
существует, его можно найти в толковом словаре, можно восстановить в
своем сознании, но в речи (в конкретной речевой коммуникации) оно не
проявляется. Говорящий это значение (скажем, пожелание добра в первой
половине дня) не передает, а слушающий его не воспринимает.

Процесс десемантизации происходит с любым текстом в одной и той же
ситуации: когда он часто произносится. Если текст многократно
повторяется, он начинает терять свой смысл, а не увеличивать его. И по
одно из немногих универсальных коммуникативных правил, которые
практически не знают исключений. Например, плакаты советских лет: “Слава
КПСС!”, “Народ и партия едины!”, “Коммунизм — светлое будущее
человечества!”. Их много раз видели и много раз глазами читали, тем
более что они были написаны большими буквами. Кто и когда вдумывался в
смысл этих текстов? Они были знаками вне смысла, потому что явление
десемантизации в полной мере на них р аспр остр анилось.

Мы уже говорили о том, что феномен антикультуры в СССР, сопровождавшийся
в течение 75 лет тем, что огромное количество ложных текстов поступало
на сетчатку и барабанные перепонки человека, привел многих людей к
снижению интеллектуального уровня, потому что мозг не анализирует то,
что на входе он воспринимает как ложное. Аналогичный эффект оказывают и
десемантизированные тексты, потому что, когда одно и то же слышишь много
раз, мозг перестает декодировать входную информацию, как уже
обработанную, и начинает отдыхать, что очень опасно, потому что и так
средний человек использует свои интеллектуальные ресурсы не более чем на
17%, следовательно, мыслительная деятельность требует постоянной
стимуляции. Десемантизация текста распространяется и на случаи бытовой
коммуникации. Вспомните, как вы первый раз поздно пришли домой и вас
начали ругать родители — это на вас произвело сильное впечатление. Когда
же это произошло в десятый раз, вы просто не услышали нравоучений, что
легко объяснимо: направленный на вас текст успел десемантизироваться.
Если один раз сказать маленькому ребенку: “Будешь есть кашу, вырастешь
сильным, как Шварценеггер”, он вам поверит. А если повторять ему это
каждодневно, он кашу есть перестанет, а к вам начнет относиться
неприязненно, тем более что в текст, который вы ему адресуете, никакой
достоверный смысл не вложен.

Незнание явления десемантизации часто приводит к педагогическим провалам
при использовании методики многократного повторения одних и тех же
положений с целью их лучшего понимания и запоминания. С научной точки
зрения, эта методика — самая неэффективная из всех возможных. Поскольку
рассмотренная педагогическая методика — явление, распространенное в
отечественной школе, часто у учеников вырабатывается отвращение,
например, к русской классической литературе — одной из величайших в
мире. Берется текст, возможно блистательный, и постоянно цитируется.
Попробуйте любое гениальное стихотворение Пушкина прочесть вслух
пятнадцать раз подряд, и вы увидите эффект: начиная с третьего раза его
никто не будет слушать и никто не будет воспринимать со смысловой точки
зрения (“вычитывать тему из текста”, как говорят лингвисты). Чуть
позднее у слушателей возникнет психологическое отторжение текста как
такового. Даже самые изысканные тексты подвергаются процессу
десемантизации, и это следует хорошо понимать. Когда вы входите в личные
отношения с человеком, не совершите грубой коммуникативной ошибки: не
повторяйте постоянно одно и то же (например, “Почему ты не бреешься
перед сном?”).

Понятие “клише” возникает на основе десемантизации. С буквенным
сокращением “КПСС” долгое время ассоциировалось слово “слава”, и трудно
было разъединить эти два понятия: они слились в нечто нечленимое. Фразу
“Народ и партия едины” можно было написать в одно слово (без пробелов),
так как утрачено внутреннее членение на смысловые единицы. Увы! Данные
примеры не потеряли своей актуальности: они продолжают быть частью
сознания многих людей.

Десемантизация является фактом как устной, так и письменной речи. Если
вы неудачно высказались или написали и смысл вашего текста не дошел до
сознания человека, повторение, как правило, только ухудшает ситуацию.
Речь уже проиграна, и повторением вы проигрываете ее еще больше. Именно
поэтому так важно и ценно каждое слово: сказанное один раз, оно должно
запоминаться надолго. Надо суметь произнести его так, в такое время, в
таком месте и в такой психологической ситуации, чтобы оно осталось в
сознании другого человека. В этом и заключается ораторское искусство.

Многим из опыта изучения иностранных языков известно, что текст,
содержащий поразившую вас информацию, мгновенно запоминается точно так
же, как и отдельное слово, если оно произнесено со специальной
интонацией, обыграно или если вы услышали его в стрессовой ситуации.
Это, в частности, означает, что методика преподавания иностранных языков
тоже должна быть основана на эмоциональной провокации. Нервную систему
человека следует ввести в такое состояние, при котором текст
запоминается сразу. Почему считается, что в условиях “погружения”, т.е.
нахождения в иноязычной среде, человек очень быстро овладевает языком?
Потому что он все время находится в стрессовой ситуации, особенно если
вокруг нет носителей его родного языка. Он постоянно напряжен,
мобилизован, ему страшно, он ощущает дискомфорт. Эта мобилизованность
так напрягает его интеллект, что каждый текст, поступающий на барабанные
перепонки, запоминается. В любой деятельности, связанной с работой
интеллекта и памяти, должен быть акт провокации. Лучший способ заставить
выучить — это заставить догадаться самому. Как легче добиться того,
чтобы школьник запомнил доказательство теоремы? Только не писать его на
доске. Надо, чтобы он доказал теорему сам. Ему следует помочь
догадаться, т.е. спровоцировать его мыслительную деятельность, — и
теорема на всю жизнь останется в памяти. Поговорка “Повторение — мать
учения” с психологической точки зрения неверна, это научный нонсенс.

Другое дело, что в коммуникации часто возникает непонимание или
недопонимание. В этой ситуации повторение оправданно: до тех пор, пока
понимание не наступило, мозг будет анализировать информацию. Но как
только говорящий ощутил, что его поняли, больше ничего повторять не
следует.

Бывают тексты настолько сложные, что для их понимания требуется
многократное повторение, тексты-шифры. К таким, безусловно, относятся
канонические богословские тексты. Текст Библии произносится уже
несколько тысячелетий, и смысл его открывается все больше — здесь
существует установка на постижение смысла. Культурологи считают, что в
существовании ритуала есть две стадии:

он полностью понятен тем, кто его исполняет, текст ритуала имеет ясный
смысл;

ритуал десемантизируется, служит лишь для подтверждения наличия общности
между исполняющими ритуал. Это стадия его вырождения. Если человек
многократно повторяет молитву, не вдумываясь в ее смысл, это вина самого
человека, а не показатель того, что текст десемантизирован в рамках
ритуала. В тех особых случаях, когда не только форма, но и смысл ритуала
остаются актуальными, он не вырождается в течение многих веков при
ежедневном повторении. Но очевидно, что это справедливо только для
“закодированных” текстов.

Важно понять, что десемантизация — это не результат, а процесс, и, как
любой процесс, она бывает частичной, значительной, почти полной и т.д. В
каждом конкретном случае десемантизация достигает определенного уровня,
полной десемантизации почти не встречается. Уровень десемантизации в
ритуальной речи очень значителен за счет постоянного ее повторения.

Играя по определенным правилам, люди достаточно часто испытывают
потребность удостовериться, что правила игры остались прежними, так как
с развитием одной человеческой жизни (аналогично — с развитием каждой
национальной культуры) правила могут меняться.

Обратите внимание, как болезненно люди реагируют на то, что вы с ними не
поздоровались. Вас потом обязательно спросят об этом. Для человека
необходимо постоянное подтверждение, что он с вами в одном социуме. Живя
с дорогим вам человеком, вы все время пытаетесь удостовериться в том,
что он продолжает вас любить, что с его стороны вы можете рассчитывать
на сохранение эмоционального status quo.

Существуют правила этикета и законодательства, универсальные для всего
человечества, и правила, которые единичны для конкретной цивилизации,
этноса или национальности. Примером универсального правила может служить
кара за убийство, которая существует почти во всех странах (хотя и здесь
есть исключения: жертвоприношение у определенных народов, вендетта и
некоторые другие). Универсальное правило этикета — приветствие: люди
здороваются друг с другом во всем мире, хотя делают это по-разному.
Правило этикета, специфичное для национальной культуры, — подавать сыры
после десерта (Франция). Если вы этого не сделаете, к вам вряд ли придут
в гости еще раз.

Итак, первая заповедь этикета: играйте по правилам, которые приняты на
той территории, на которой вы находитесь. Если вы в Великобритании в
Лондоне на рынке в районе Cockney, то ведите себя по правилам, которые
там приняты. Незнание этой заповеди приводит к коммуникативному провалу.
К сожалению, это часто происходит с русскими людьми за границей.
Человека из нашей страны видно за версту: он живет по законам, которые
для него привычны, ведет себя по правилам, которым его обучили в
детстве, не считая для себя обязательным знание норм поведения, принятых
в той стране, где он находится. Поэтому наши эмигранты — это вечные
эмигранты, они, за редкими исключениями, не инкорпорируются в среду
людей, к которым приехали. Они начинают устанавливать свои порядки, что
сделать невозможно, так как большинство людей вокруг живут по-другому, и
никто не будет принимать как норму правила недавно появившегося в
сложившемся сообществе человека. Живущий по своим, отличным от
окружающих правилам — всегда чужой: его принимают на работу, у него есть
дом, машина, но он вечный иностранец, и у него самоощущение иностранца,
что бывает порою очень тягостно. А причина очень проста: человек не
потрудился сделать для себя обязательным следование законам и правилам
другой страны. Они могут ему нравиться или не нравиться, но если он
решил там жить, он должен по ним играть: есть то, что принято, тогда,
когда принято, особенно если трапеза разделяется с кем-то; здороваться
так, как принято здороваться; оформлять деловые документы, назначать
свидания, дарить то, что принято, и не дарить того, чего обычно там не
дарят, и т.д. Никакая другая форма коммуникации невозможна. Поэтому
перед тем, как ехать в другую страну (даже с кратковременным деловым или
дружеским визитом), выучите правила этикета этой страны.

Иностранные гости, приезжая в Россию, должны следовать тем правилам,
которые приняты у нас. Надо заметить, что не только русские отличаются
пренебрежительным отношением к традициям других народов, но и, скажем,
многие американцы, которые считают для себя возможным в любой стране
следовать своим правилам поведения, подчас неприемлемым, скажем, в
Европе, отчего часто бывают презираемы европейцами. Нормой поведения
является знание языка той страны, куда вы едете. Если же вы язык не
выучили, вы должны испытывать чувство вины, и оно должно быть заметно.
Это редко происходит с американцами, считающими, что American English —
это язык человечества, его вполне достаточно для коммуникации всех
землян, и вообще непонятно, для чего существуют французский, немецкий,
шведский и все прочие языки.

Это удивительно, поскольку Америка — страна эмигрантов, и в ней, в
отличие от многих других стран, есть понятие “культуры в культуре”.
Целые районы США являются как бы иными цивилизациями, принадлежа другим
нациям: есть латиноамериканские, китайские, еврейские, итальянские
районы, и в этих районах жизнь идет по правилам и законам той страны,
откуда люди приехали. Язык тоже, как правило, не английский. Но на фоне
этих микрокультур существует собственно американская культура, и она
тоже имеет свои законы. Как ощущают себя люди в национальных районах?
Это одна из сложнейших для Америки проблем. С одной стороны, они ощущают
себя принадлежащими к собственной нации, а с другой — деловые отношения
заставляют выходить из своего анклава, что приводит зачастую к
взаимонепониманию и конфликтам. Правила общеамериканского поведения
выработаны философией, зародившейся в конце XIX века, которая называется
“прагматизм”, а изначально называлась “американский прагматизм”, она
связана с именами знаменитых американских философов И. Пирса и У.
Джемса. “Для того чтобы определить значение понятий рассудка, необходимо
рассмотреть, какие практические следствия выводятся с необходимостью из
истинности понятий. Сумма этих следствий и определяет значение понятия”,
— писал Пирс в 1878 году. Джемс развил эту идею: “В качестве истины,
которая может быть принята, прагматизм признает лишь одно то, что
наилучшим образом руководит нами, что лучше всего приспособлено к любой
части жизни и позволяет лучше всего слиться со всей совокупностью
опыта”. Прагматизм — это философия полезности и успеха (pragma, praxis
(греч.) — действие, практика), основной тезис которой: “Истинно то, что
выгодно и удобно” (см. подробнее ниже). Поэтому правила американского
этикета рассчитаны на комфортность взаимного проживания. Они просты,
неискусны и ненавязчивы. В Америке разрешено многое из того, что
запрещено, скажем, в Европе. Но в маленьких национальных поселениях
(например, в итальянских) правила гораздо строже, чем в большой Америке.

Истинная психологическая причина эмиграции заключается, видимо, в
невозможности для определенного человека жить по тем правилам, по
которым живет общество вокруг него, в несовместимости его с внешним
микромиром. Но в другой стране он может почувствовать себя комфортно,
только если привыкнет к ее нормам, научив себя считать их разумными. К
таким нормам относится и ритуальная речь.

Номенклатура ритуальных речей очень разнообразна, так как она включает в
себя все типы коммуникации, определенной жестким регламентом и строгими
правилами: приветствия, поздравления, извинения, прощания,
благодарность, соболезнование и т.п. Более сложные виды ритуальной речи:
телефонные переговоры, официальные обращения, речевые обряды. Например,
венчание — обряд, представляющий собой, кроме символики, определенную
последовательность действий, в частности речевых. Обряд разворачивается
по определенному сценарию, в нем много ритуальности и
десемантизированного текста, хотя некоторые слова очень выразительны —
они волнуют и молодоженов, и их близких.

К ритуальным относятся обряды не только церковные, но и фольклорные, и
гражданские. Одним из видов ритуальной речи является протокольная речь,
которая обладает высокой степенью десемантизации, тоже разворачивается
по определенному сценарию, четко сконструирована и малоинформативна.

Примерами ритуальной речи в жанрах письменной словесности являются
разнообразные деловые бумаги, приказы, нормативные инструкции и пр.
Например, верхняя часть заявления (“шапка”), где пишется “кому” и “от
кого”, а также само слово “Заявление”, — это клише. Попробуйте подать
заявление, где “шапки” не будет, — у вас его не примут: “Не по правилам
написано”. А вот если попробовать оформить заявление по всем внешним
правилам, но в правом верхнем углу написать (в качестве шутки)
что-нибудь абстрактное, но столбиком, не исключено, что ваше заявление
пройдет, потому что люди обычно “шапку” не читают, особенно если им
известно заранее, с чьим заявлением предстоит ознакомиться.

Автореферат диссертации — также клишированный ритуальный письменный
текст, и если вы не выделите части “тема”, “актуальность”, “новизна”,
“основные положения” и пр., его в качестве автореферата никто не
воспримет, потому что он не будет оформлен по правилам. Читают же
авторефераты, как правило, начиная с четвертой страницы.

Любой бланк представляет собой клише, в котором важно только то, что
вписано, а то, что напечатано, как правило, известно заранее. Здесь
существует опасность: представьте себе, что это бланк двухстороннего
договора и встречная сторона изменила в напечатанном тексте несколько
слов. Смысл изменился (иногда значительно), а вы, не прочитав,
подписываете совсем не тот документ, который собирались. И клише может
быть информативным.

Если существуют законодательные и поведенческие правила, то в
зависимости от их выполнения каждая нация (как и человек) может быть
определена как законопослушная или незаконопослушная. Скажем,
сегодняшние англичане — это законопослушная нация, русские — наоборот.
Причины, которые приводят определенную нацию к состоянию
законопослушания или к его отсутствию в историческую единицу времени,
очень сложны и совсем неоднозначны. В России принято кичиться
незаконопослушанием: в этом видится определенный национальный “шик” (вы
договариваетесь с человеком встретиться в шесть часов вечера, и весьма
вероятно, что увидите его в восемь на следующий день). Однако следует
заметить, что отсутствие законопослушания значительно осложняет
коммуникацию между людьми. Какое количество нервных клеток каждый из нас
тратит! В конечном итоге высокий уровень необязательности (а
необязательность — прямая производная от незаконопослушания) приводит к
тотальному нервному стрессу. Отчасти поэтому люди у нас хуже и меньше
живут. Человеческая коммуникация в России гораздо труднее, чем во многих
других странах, что иногда приводит к полному отсутствию взаимопонимания
с иностранцами. Приведем достоверный пример.

Русская женщина встречалась со шведом. Ему предстояла многомесячная
экспедиция в Индонезию. Уезжая в сентябре, он сказал: “Двенадцатого
апреля в семь часов вечера я приеду к тебе в гости”. До апреля от него
не было никаких вестей, и она, как любая русская женщина в такой
ситуации, решила, что он больше к ней не вернется. Каково же было ее
изумление, когда 12 апреля ровно в 19.00 он приехал к ней с букетом роз
и с предложением руки и сердца. Скрыть своего изумления она не смогла,
что было им неправильно понято (он решил, что его не ждали и он
нежеланный гость), так как, с его точки зрения, удивляться было нечему:
только смерть могла его освободить от данного слова. Такова норма
поведения в Швеции. Записная книжка шведа по часам расписана на год
вперед, и он живет по этому календарю, как по священному своду правил.
Брак, увы, был расстроен.

И еще один пример. Два кинематографиста из Швейцарии впервые в 1990 году
приехали в Москву для встречи с одним отечественным режиссером, у
которого был свой кабинет на киностудии “Мосфильм”, куда они и попросили
их отвезти прямо из аэропорта. Над воротами киностудии висела надпись
“Въезд запрещен”, но все въезжали. Направо от ворот висела надпись:
“Стоянка категорически запрещена”, под которой стояло множество машин.
Парадная дверь встречала табличкой “Не курить”, у которой стояли люди,
жадно затягиваясь табачным дымом. На двери кабинета были указаны часы
приема — и эта информация явно позволяла рассчитывать на встречу. Однако
дверь оказалась запертой. Решив пообедать, они поехали в ресторан
“Пекин”, где у входа стояла очередь, хотя в зале было занято два
столика. Прочитав меню, они через переводчика узнали от официанта, что
половина блюд на самом деле отсутствует… Швейцарцы решили, что они в
Зазеркалье, смертельно обиделись на пригласившего их русского коллегу,
считая, что он их разыгрывал с первой минуты встречи в аэропорту, купили
билеты на ближайший рейс и в тот же вечер вернулись в Цюрих.

Цивилизованные люди воспринимают незаконопослушание и браваду этим как
нонсенс, который приводит к невозможности общения. А ведь, наверное,
гораздо легче жить, если ставить машину там, где можно, и не ставить
там, где нельзя…

Примеры ритуальной речи.

1. “Уважаемый господин Председатель!

Уважаемый Канцлер Австрии господин Враницкий!

Уважаемые дамы и господа!

Прежде всего хочу выразить искреннюю признательность руководству Австрии
за гостеприимство и прекрасную организацию нашей встречи.

Руководство России придает ей особое значение. Мне было поручено
передать вам обращение. Вот оно: “Участникам встречи глав государств и
правительств государств — членов ЭПСЕ в Австрии. Уважаемые коллеги,
приветствую участников встречи глав государств и правительств ЭПСЕ.

В Австрию прибыли руководители более сорока государств, от Лиссабона до
Владивостока, а также представители многих авторитетных международных
организаций. Это наглядное доказательство возможностей и потенциала ЭПСЕ
как инструмента укрепления демократии, стабильности и мира.

За прошедшее время сделано немало. ЭПСЕ продвигается к превращению в
полноценную европейскую организацию. Сегодня практически ни один крупный
вопрос европейского развития не остается без ее внимания. В активе нашей
организации и обстоятельная дискуссия по европейской безопасности —
модели для XXI века, и возможная экономическая программа развития Европы
в XXI веке. Заметную роль играет наша организация в обеспечении прав
человека на Европейском континенте.

Тем не менее проблема выбора пути для нашего континента пока
сохраняется. Много неразрешенных вопросов все еще остается. Европа стоит
на пороге важнейших решений. Нельзя допустить нового раскола и новой
конфронтации. Мы должны определить свою позицию по важнейшим вопросам
европейской безопасности, развития разоруженческого процесса и наше
отношение к Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ)
и Североатлантическому альянсу (НАТО).

Именно в Вене необходимо дать старт практической работе над этими
важнейшими вопросами, приступить к формированию единого пространства
безопасности и экономической зоны.

Наша задача — принять решения, которые бы полно отразили общую
заинтересованность наших народов в создании единой, мирной и
демократической Европы.

Время, прошедшее со времени люксембургского саммита, во многом
приблизило нас к этой цели. Прежде всего потому, что на европейской
земле люди не гибнут в межнациональных и гражданских войнах. Удалось
прекратить кровопролитие во многих регионах Европы: в бывшей Югославии,
в Абхазии и Нагорном Карабахе. Поддержание и сохранение мира в бывшей
Югославии — это во многом заслуга ЭПСЕ. Во многих странах Европы стоит
проблема национальных меньшинств, и наша организация играет важную роль
в разрешении этих проблем. Но нельзя останавливаться на достигнутом.
Есть еще страны, где грубо нарушаются права человека, и наша цель —
остановить это.

Мы должны ответить на запросы конца века и начала нового тысячелетия. В
конце века перед нами встала новая, глобальная проблема — международный
терроризм. Каждый год от терроризма гибнут сотни невинных людей. С этой
проблемой ни одно государство не может справиться в одиночку. Для
успешной борьбы с терроризмом нужны совместные усилия всех стран не
только Европы, но и всего мира. ЭПСЕ должна стать первой организацией,
которая начнет реализацию этой идеи. В XXI век мы должны войти как
полноценная организация, которая будет играть важную роль не только в
Европе, но и во всем мире. Наша цель — процветающая, единая Европа.

Реализация всех этих задач возможна только при нашей активной работе.

Уважаемый господин Председатель, уважаемые коллеги, дамы и господа!

Уверен, что с этой трибуны прозвучит еще немало конструктивных
заявлений. Взятые вместе, они составят ту модель будущей Европы, которую
нам вместе предстоит создать. Искренне желаю вам успеха в этой работе.
Он крайне важен для всех нас. Спасибо за внимание “.

2. “Уважаемые дамы и господа!

Мы собрались по весьма важному поводу, а лучше сказать причине, так как
поводов собираться у нас и без того хватает. Это событие одновременно
торжественное и несколько, я бы сказал, ностальгическое. Сегодня мы
провожаем на заслуженный отдых глубокоуважаемого Акакия Акакиевича.
Акакий Акакиевич проработал в нашем коллективе сорок лет. Безупречная
исполнительность глубокоуважаемого Акакия

Акакиевича, дисциплина, скромность всегда были примером для всех членов
нашего сплоченного коллектива. Я почти уверен, что выражу чувства почти
всех собравшихся (а также не собравшихся прийти сегодня), если скажу,
что нам будет очень не хватать уважаемого Акакия Акакиевича и мы
постоянно будем обращать наши взоры в сторону пустующего стола
уважаемого Акакия Акакиевича. Но особенно остро мы будем чувствовать
отсутствие уважаемого Акакия Акакиевича, когда этот стол будет занят
другим сотрудником, которого возьмут вместо него (а это неизбежно), и уж
совсем сильно, если этот сотрудник будет совсем молодым, с какими-нибудь
эдакими так называемыми новыми идеями и представлениями о высоком смысле
дисциплины. И не дай Бог, если он внесет смуту в наш сплоченный
коллектив. В этом смысле уважаемый Акакий Акакиевич никогда нас не
огорчал.

Мы не произносим торжественных слов о том, что память об Акакии
Акакиевиче всегда будет жить в наших сердцах. Нет. Это еще рано. Мы не
говорим — прощай, но — до свидания. Мы расстаемся не навсегда, мы будем
помнить об уважаемом Акакии Акакиевиче, а он о нас. Мы будем поздравлять
его с праздниками, звонить ему и навещать его.

Разрешите мне от имени всего коллектива поздравить, я настаиваю на этой
формулировке, именно поздравить глубокоуважаемого Акакия Акакиевича с
этим торжественным событием в его жизни, объявить ему благодарность (я
не буду зачитывать приказ дирекции) и подарить наш скромный, по нашим
средствам (что поделаешь!) сувенир в виде чернильницы, набора ручек и
карандашей, бланков и прочих бумаг, чтобы в свободные (наконец-то) дни и
часы глубокоуважаемый Акакий Акакиевич мог помечтать, сидя за письменным
столом, о том времени, когда он трудился в соответствии со своим
призванием. Мы искренне рады за Вас, и Вам рекомендуется радоваться, а
не огорчаться, глубокоуважаемый Акакий Акакиевич! Ведь мы все там (на
пенсии) будем!”

Глава 6 ПРОВОКАЦИОННАЯ РЕЧЬ

Если бы не было речи, не были бы известны ни добро, ни зло, ни истина,
ни ложь, ни удовлетворение, ни разочарование. Речь делает возможным
понимание всего этого.

Размышляйте над речью.

« Упанишады ”

Бывают случаи, когда человек говорит не для того чтобы передать
информацию, а чтобы получить ответную информацию. Обычно для этого
выбирается конструкция, специально рассчитанная на получение ответа. Эта
конструкция — вопросительная. Однако обращаясь к человеку и в
утвердительной форме, можно заставить его что-то ответить.

Пример.

Ты не сможешь выиграть этот матч.

Нет, смогу. Я прошел серию тренировок с особыми нагрузками и нахожусь
сейчас в очень хорошей спортивной форме.

Первую реплику можно обозначить словом “провокация”. А такую речь
называют провокационной. Провокационная речь — это особый тип речи,
рассчитанный внутренне на получение некоторой ответной информации — или
известной тому, кто провоцирует, или неизвестной (в этом случае говорят
о “выпытывании” информации).

Рассмотрим сначала категорию вопроса. Сама вопросительная конструкция
является общеязыковой, или лингвистической, универсалией.
Лингвистические универсалии — это языковые явления (свойства,
характеристики), встречающиеся во всех (или почти во всех) языках мира.
Разумно предположить, что лингвистические универсалии связаны с
общепсихическими особенностями человеческого сознания. Проявляться в
речи любого носителя любого языка, т.е. всех людей вне зависимости от
места и времени коммуникации, может только то, что присуще человеку от
природы, т.е. заложено генетически. Изучение лингвистических универсалий
приводит к пониманию строения психической структуры человека (см.
подробнее в гл. 19 “Текст как последовательность знаков”).

Вопросительная конструкция есть лингвистическая универсалия, и это
означает, что потребность в вопросе присутствует в сознании любого
человека от природы, а следовательно, провокационная речь дана ему
генетически (в отличие от речи ритуальной, которой он овладевает,
обучаясь правилам, по которым живет общество; генетически же дан лишь
инстинкт самосохранения — физического и психического, который в этом
случае проявляется в чувстве страха перед одиночеством).

Провокационная речь существует для прямого воздействия на других людей,
причем воздействия подчиняющего: вы человека вынуждаете помимо его воли
передать некоторую информацию. А значит, потребность вынудить другого
человека на что-то является составляющей человеческой сущности, т.е.
чем-то таким, что свойственно каждому человеку от рождения. Мы так
устроены, что нам необходимо вынуждать других людей в определенных
ситуациях действовать в соответствии с нашей волей.

Вопросительная конструкция в русском языке имеет свою специфику, что
подтверждается распространенной в письменных текстах синтаксической
ошибкой — неправильной постановкой вопросительного знака в конце
предложения. Даже очень грамотные носители русского языка во многих
случаях, где по правилам надо ставить вопросительный знак, этого не
делают, а в тех случаях, когда вопросительный знак следует опустить, его
почему-то ставят. Это показатель гиперкоррекции — явления, при котором
знак в языке давно отсутствует, и пишущий ставит его там, где не нужно,
подражая некоторому образцу, а на самом деле он не знает, где этот знак
ставится. (Например, плюсквамперфект на месте аориста в памятниках XVII
века.) Гиперкоррекция вопросительного знака означает, что человек не
понимает смысла предложения как вопросительного и поэтому знак не
ставит. В языке очевидно существование двух типов вопросов: вопросов по
смыслу и вопросов по форме. Разумно было бы изначально предположить
наличие симметрии: для передачи некоторого смысла выбирается форма,
специально для этого предназначенная. Оказывается, что это не так . В
русском языке возможны следующие ситуации:

Вопрос по смыслу — вопрос по форме.

Вопрос по смыслу — утверждение по форме.

Утверждение по смыслу — вопрос по форме.

Утверждение по смыслу — утверждение по форме.

3 Подобные случаи являются подтверждением лингвистического закона,
которому СО. Карцевский дал название “асимметрический дуализм языкового
знака” (см. об этом в гл. “Текст как последовательность знаков”).

Таблица состоит из четырех клеток. В первой клетке вопрос по смыслу и
одновременно по форме (фразы типа Сколько сейчас времени?). Такой вопрос
требует ответа, и выражен он вопросительной конструкцией, которая на
письме заканчивается вопросительным знаком. Это первая, самая простая
ситуация, которая, с точки зрения здравого смысла, могла бы быть
единственной. Но это не так. Оказывается, вопрос по смыслу может быть
выражен утвердительной конструкцией (вторая клетка). Во фразах типа:
Хотел бы я знать, где ты вчера была. Эта фраза представляет собой
сложноподчиненное предложение, которое по правилам русской пунктуации
заканчивается точкой, а в устной реализации не имеет вопросительной
интонации. То, что смысловой вопрос заложен во фразах такого типа, не
вызывает сомнения, так как в коммуникации они требуют (провоцируют)
ответ.

Третья клетка включает фразы с утвердительным смыслом, выраженным
вопросительной формой типа: Кто не любит красивых женщин? Это
вопросительное предложение в русском языке, на письме оно заканчивается
вопросительным знаком, а в устной речи сопровождается вопросительной
интонацией. По смыслу же это утверждение, не требующее ответа. Фраза Кто
не любит красивых женщин? эквивалентна по смыслу фразе Все любят
красивых женщин. Это пример синтаксической синонимии (синонимии на
уровне текста большего, чем словосочетание).

В четвертой клетке фразы, в которых утвердительный смысл симметрично
выражен в утвердительной форме типа: Роман Ф.М. Достоевского “Братья
Карамазовы” был закончен в 1880 году. Четвертая клетка введена в таблицу
не случайно, несмотря на то, что она состоит из фраз, в которых нет ни
смыслового вопроса, ни вопросительной конструкции, т.е. с точки зрения
проблематики вопроса это нулевые конструкции. Но это нуль значимый.

При рассмотрении языковых категорий, если оказывается, что в
определенных позициях некоторая категория не реализуется ни на уровне
смысла, ни на уровне формы, такая информация считается не только
значимой, но весьма важной для лингвистического описания.

Понятие значимого нуля существует не только в лингвистике, но и в таких
науках, как математика, логика и др. Предложения утвердительные по
смыслу и вопросительные по форме давно известны и носят название
риторического вопроса. Таким образом, риторический вопрос — это
вопросительная конструкция, имеющая утвердительное значение. Наличие
риторических вопросов означает, что в определенных случаях утверждение
выражается нетипичным для него способом, хотя в языковом арсенале
существует специальная утвердительная конструкция и она очень
распространена. Так как в языке все мотивировано, разумно предположить,
что риторический вопрос, кроме функции передачи информации, несет
дополнительную коммуникативную нагрузку. Анализируя тексты, начиная с
античных, приходишь к пониманию, что риторический вопрос именно потому,
что является нетипичной конструкцией, рассчитан на провокацию внимания
слушателей и читателей.

Внимание — направленность и сосредоточенность сознания на определенных
объектах (например, на речи). Различают произвольный и непроизвольный
типы внимания. Произвольное внимание, т.е. сознательное сосредоточение
на определенной информации, требует волевых усилий, утомление наступает
через 2 0 минут. Кроме того, через каждые 6 —10 секунд
мозг человека отключается от

В средние века в Европе было распространено следующее действие:
проповедник вставал на вершину холма, а вся его паства, состоявшая из
жителей многих деревень и даже городков, собиралась на склонах этого
холма, чтобы его послушать. Оратор говорил, конечно, о проблемах важных
и волнующих публику: о войнах, урожае, эпидемиях, воспитании детей, о
нравственных проблемах, о толковании Слова Божьего и о многом другом.
Слушателей бывало много, некоторые мешали слушать другим, отвлекаясь и
начиная шуметь. Он обращался с речью только посредством собственного
голоса (без микрофона!) к многотысячной иногда толпе, и надо было
построить свою речь так, чтобы в течение нескольких часов его слушали.
Понятно, насколько эта задача сложна и каким блистательным оратором надо
быть, чтобы долго держать в подобных условиях внимание публики. Одним из
приемов, который обязательно в такого типа речах использовался (и
используется сейчас в публичных выступлениях), является риторический
вопрос как средство повышения эффективности восприятия текста (см. гл.
“Речевая выразительность фигур”). Сама вопросительная интонация
будоражит человеческое внимание — она нетипична. Все нетипичное
активизирует коммуникативную функцию. “Приятно испытывать перемену,
потому что перемены согласны с природою вещей”, — писал Аристотель.
Нетипичность поведения особенно важна, если речь продолжается долго, так
как порог человеческого внимания невелик4.

Поэтому так важно в речи стимулировать у слушателей непроизвольное
внимание, возникающее как бы само собой вне волевой установки самого
человека. Непроизвольное внимание вызывается действием сильного,
контрастного или нового, неожиданного раздражителя, значимого или
вызывающего эмоциональный отклик.

Представьте себе оратора, который, увидев, что публика устала, начинает
вдруг приплясывать. Сам факт настолько нестандартного поведения всех
оживляет, и внимание восстанавливается. Этот прием, конечно, грубый,
хотя и действенный. Более изысканным является воздействие через
интонационный контур, резко отличающийся от привычного, т.е. как раз
использование более эмоциональной и резкой вопросительной интонации
вместо спокойной повествовательной. Таким образом, риторический вопрос
применяется для провокации внимания и интереса к речи.

Анализируя классические философские тексты, можно заметить, что нередко
заголовки отдельных частей представляют собой вопросительные
конструкции. Почему выбрана такая форма? Потому что вопрос не просто
провоцирует внимание, он провоцирует потребность в размышлении. Как
только человек слышит вопросительную интонацию, ему интуитивно хочется
ответить, а для этого требуется, как правило, раздумье и формирование
точки зрения. Даже если по смыслу это утверждение, все равно
стимулируется размышление на заданную тему. Итак, утвердительная по
смыслу и вопросительная по форме конструкция решает дополнительную
задачу: заставить человека подумать и почувствовать интерес к тому, о
чем говорят.

В результате рассмотренной асимметрии в русском языке и появляются
синтаксические ошибки в постановке вопросительного знака: он появляется
там, где есть вопрос по смыслу вне зависимости от формы. Для человека
привычна ситуация, при которой, если надо что-то узнать, следует задать
вопрос и, следовательно, поставить вопросительный знак. Вопрос по форме
при отсутствии смыслового вопроса просто не воспринимается носителями
языка как вопросительная конструкция, и поэтому вопросительный знак не
ставят. Это отражение внутреннего ощущения человека, что вопросительная
конструкция — это конструкция смысловая. Однако таблица показывает, что
вопросительный знак не всегда соответствует вопросу по смыслу, а вопрос
по смыслу может оформляться без вопросительного знака. Приходится
признать, что в русском языке в знаке “?” точно так же, как и в
вопросительной интонации, значение вопроса отсутствует. Непонимание
этого факта приводит к тому, что человек оказывается в неловкой
ситуации: услышав вопросительную интонацию, он начинает отвечать, ставя
себя подчас в глупое положение. Например, в ответ на фразу “Как дела?”
подробно рассказывает о своих проблемах и выглядит при этом нелепо,
потому что эта фраза (аналогично англ. “How do you do?”) является
утвердительным, а не вопросительным текстом (это пример ритуальной
речи). Каждый раз, когда вы слышите вопросительную интонацию, следует
задуматься и понять, спрашивают ли вас о чем-нибудь или нет, хотят ли у
вас что-нибудь узнать или вам таким способом хотят нечто сообщить.
Только так можно оградить себя от попадания в невыгодную ситуацию.
Интуитивно понимая заложенную здесь возможность скомпрометировать
человека на переговорах, во время защиты диссертации, на научной
конференции и т.п. (т.е. на серьезных, важных мероприятиях),
недоброжелатели не преминут ею воспользоваться. Человеку задают

приема информации на доли секунды, в результате чего определенная часть
информации оказывается потерянной.

Сами цифры соотносимы с глубиной кратковременной памяти человека,
которая обеспечивает запоминание однократно предъявленной информации на
короткое время, после чего информация может забыться полностью либо
перейти в долговременную память. Кратковременная память ограничена по
объему, в нее помещается в среднем 7±2 единицы. Это магическая формула
памяти человека, т.е. в среднем с одного раза человек может запомнить от
пяти до девяти слов, цифр, чисел, фигур, картинок, кусков информации, на
что и требуется 6—10 секунд. После этого мозг требует небольшого
отдыха.

вопрос, в котором вопрос на самом деле не содержится. Если человек
растерян или взволнован, он может не сразу это понять и начнет отвечать,
вызывая ухмылки окружающих, — и он скомпрометирован, причем не столько
как личность, сколько как носитель интеллекта: не хватило ума
догадаться, что его ни о чем не спрашивают.

Очень внимательно следует анализировать данную коммуникативную ситуацию,
понимая, что у вас в руках надежный (и этичный, что немаловажно) способ
поставить человека на место: это очень сильный риторический прием,
поскольку в результате его использования человек сам демонстрирует
недостаточность ума и быстроты реакции.

Рассмотрим пример несколько видоизмененной в коммуникативном отношении
ситуации. Человек знает, что у вас были неприятности, его это мало
интересует, но из общеэтических соображений он спрашивает: “Как обстоят
дела с Вашей проблемой?” Отвечать следует вежливо и кратко: “Почти так
же” или “Чуть лучше”. Если вы начнете подробно рассказывать о приватных,
серьезных для вас вопросах, произойдет саморазоблачение перед человеком,
которому это неинтересно. Вы обнажите себя перед человеком, которому эта
обнаженность не нужна: он будет торопиться или ему будет скучно, но он
вынужден будет поддерживать разговор, и в результате, кроме негативного
отношения к себе, вы ничего не добьетесь. Кроме того, неловкость обычно
очевидна не только речевому партнеру, но и случайным свидетелям такого
разговора: даже не вслушиваясь, можно сделать вывод, что один из
собеседников совершенно изнемог, и только дань вежливости или какие-то
иные соображения заставляют его продолжать разговор. Следует учитывать
один из важнейших коммуникативных постулатов: человек не обязан
принимать участие ни в каком акте речевой коммуникации, его нельзя
заставлять это делать и нельзя от него этого требовать.

Рассмотренная асимметрия смысловой и формальной сторон вопросительных
конструкций является особенностью русского языка, она не впрямую
проецируется на другие языки (например, английский, немецкий, арабский,
в которых симметрии больше, а отсюда и сама речевая коммуникация
становится более легкой). И русский язык, и русская ментальность, и
русская культура принадлежат, по-видимому, к одним из самых сложных в
коммуникативном отношении, что прекрасно демонстрирует классическая
русская литература. Если сравнить, скажем, диалоги в произведениях Ф.М.
Достоевского с диалогами в произведениях любого западного классика,
становится очевидно, что русская словесная коммуникация обладает
специальными усложняющими признаками: она имеет, как правило, несколько
смысловых слоев (например, “подводное течение” как речевая норма в
текстах А.П. Чехова), очень часто связана с провокацией, предельно
насыщена дезинформацией, допускает возможность запутывания собеседника и
т.п. Деловые люди знают, что нет переговоров, которые вести было бы
труднее, чем переговоры с русскими: по тексту подчас вообще ничего
нельзя понять, так как за ним стоит несколько уровней
труднодекодируемого подтекста, что крайне осложняет процесс принятия
решений партнером. Цивилизованный бизнес строится на доверии, а доверие
есть производная от понимания (“Trust is function of understanding”) —
это закон психологии.

Попытка получить информацию может быть реализована не только через
вопрос, задаваемый обычно, если говорящий рассчитывает легко получить
ответ, который, таким образом, предполагается как неконфиденциальный для
слушателя. Однако очевидно, что не всякой информацией человек хочет
делиться. В этом случае провокационная речь приобретает особые черты: ее
основой становится коварство, желание “переиграть” собеседника, взять
власть в свои руки, для чего существуют специальные приемы. Первый из
них — задать тему, т.е. бросить реплику в речевое пространство с целью
услышать, что люди или конкретный человек думают по этому поводу. На
этом принципе основан телевизионный жанр ток-шоу, где ведущий обычно
просто задает тему, а потом наблюдает вместе со зрителями за речью и
поведением приглашенных в студию людей.

Следует учитывать, что внутренним мотивом провокационной речи является
получение правдивой информации, т.е. информации, в истинность которой
верит тот, кто ее сообщает (см. выше гл. “Сознательное/ бессознательное
и ложь в речевой коммуникации”). Мнение всегда субъективно, поэтому
такое важное значение имеет выбор человека, к которому вы обращаетесь с
провокационной речью: предполагается, что это человек, более
компетентный и знающий в определенной области, чем вы. Например, вы
хотите узнать перспективы роста (падения) курса доллара в ближайшие
полгода. Как задать тему, чтобы, спровоцировав экспертов, заставить их
высказать свои предположения? Чтобы этого добиться, лучше всего сказать
уверенным, безапелляционным тоном что-нибудь вызывающее, что явно не
соответствует здравому смыслу. Человеческий мозг так устроен, что он
агрессивно реагирует на любую ложь и любую глупость (ложь и глупость,
вообще-то, людей раздражают). И в первый момент, когда человек еще не
понял, что раздражение свое так же, как и знание, показывать не надо, он
начинает возражать и проговаривается. Например, вас интересуют
инфляционные перспективы в России. Можно сказать: “Я удовлетворен всем,
что происходит с отечественной финансовой системой в течение последних
лет, особенно процессом инфляции”. Скорее всего вам начнут объяснять,
что вы совершенно не правы, и приводить аргументы в защиту своей точки
зрения, среди которых, в частности, будет прогноз изменения курса
доллара по отношению к рублю, — вы спровоцировали публичные размышления
сведущего человека на интересующую вас тему.

Не на каждую реплику надо реагировать, делая это с большой осторожностью
и вниманием: реплика может быть провокационной, и, начиная излагать
собственное мнение, человек оказывается под угрозой сказать больше, чем
хотел, т.е. в чем-то разоблачить себя.

Существуют специальные речевые жанры, направленные на то, чтобы, говоря,
ничего не сказать, но по возможности больше услышать (например,
дипломатическая речь). Кто побеждает в диалоге двух дипломатов, если оба
имеют одну и ту же внутреннюю цель? Побеждает всегда тот, кто лучше
обучен, и тот, кто умнее. Поэтому для дипломатической деятельности
следует отбирать людей, обладающих, кроме всех прочих данных, высоким
IQ. Очень часто в дипломатической деятельности оказывается необходимым
узнать важную информацию, которой не хватает, от своего коллеги из
другой страны. Следует подать эту информацию как очевидно известную, по
возможности спрогнозировав ее. Если не угадываете, то провалитесь, но
если хотя бы частично угадаете, с вами будут разговаривать
конфиденциально, как с человеком осведомленным. Такое речевое поведение
основано на блефе, который является одним из лучших видов провокации.
Умные люди блефуют в речи очень часто, это впрямую не запрещено
нравственным законом. Блеф — не то же, что ложь: вы имеете право
высказывать свою точку зрения, в достоверности которой, может быть,
сомневаетесь. В бытовой речи подобные примеры встречаются достаточно
часто: для получения информации декларируется знание, причем
декларируется как само собой разумеющееся, без всякой неуверенности в
голосе. Безусловно, есть вещи, до которых человек доходит своим умом
через опыт и наблюдательность, однако умение пользоваться провокационной
речью требует специальной подготовки. Есть люди очень доверчивые, есть
настороженные и подозрительные, но следует помнить, что для каждого
человека существует такой другой, перед которым он пасует. Это один из
тех тезисов, которые не знают исключений. Для любого умнейшего человека
можно найти того, кто будет его умней, лучше обучен, будет находиться в
лучшей психологической форме в данной ситуации, больше подготовлен к
разговору и a priori его “переиграет”. Об этом следует помнить, прежде
чем пытаться спровоцировать кого-нибудь: провокация может обернуться для
вас публичным позором, если вы будете разоблачены в своих намерениях и
вызовете тем самым злые чувства в собеседнике. С вами могут обойтись
очень грубо, тем более что наше общество (увы!) воспитано в речевой
разнузданности: подчас мы позволяем говорить друг другу то, что в
принципе запрещается говорить в приличном обществе, и грубая речь имеет
у нас почти универсальный характер. С психологической точки зрения,
грубость есть следствие трех разных причин. Во-первых, она
свидетельствует о личности человека: он дурно воспитан, так как рос в
неинтеллигентной среде, ему не повезло. Во-вторых, человек находится в
состоянии внутренней агрессивности, значит, вам удалось его задеть, и вы
— свидетель его поражения, он проявил слабость по отношению к вам.
В-третьих, человек недостаточно умен. Каждый раз, когда хочется
нагрубить, следует вспомнить эти три причины. Ведь, грубя, вы
расписываетесь в том, что у вас неинтеллигентные родители, человек рядом
с вами умнее вас, потому что он вас заставил разозлиться, и у вас не
хватает ума его переиграть. Для тех, кто хочет одерживать речевые
победы, всякая грубость должна быть исключена. В этой связи особой
представляется ситуация, при которой возникает внутреннее желание выйти
из коммуникации с определенным человеком. Это единственный случай, когда
грубость допустима. Если к вам пристает пьяный негодяй и вы,
естественно, хотите от него избавиться, целесообразно ему нагрубить,
даже иногда — ударить, потому что ваша целевая установка — выйти из
коммуникации. Однако подобные ситуации все же редки.

Ситуация, при которой вы обращаетесь к человеку, провоцируя его сообщить
вам информацию, о которой он говорить не хочет, и установка у вас при
этом — негативная, а он это понял и ответил вам грубостью, представляет
собой коммуникативную ситуацию без победителя: в ней оба проиграли. Если
же ваш собеседник, вместо того чтобы, разоблачив вашу провокацию,
нагрубить вам, поставит вас в унизительное перед другими положение,
просто продемонстрировав вашу некомпетентность в какой-то момент речи
(необязательно немедленно за провокацией с вашей стороны), — это будет
достойный ответный удар на вашу попытку его спровоцировать. Показать
вашу некомпетентность или несостоятельность, особенно перед людьми, чьим
мнением вы дорожите, — удар более сильный, чем показать свое
превосходство. Грубость — это самое мелкое оружие из всех, какие бывают:
когда человеку нечего сказать, он начинает кричать и ругаться. В этом
проявляется беспомощность; люди, которые одерживают речевые победы,
обычно говорят тихо (иногда чуть громче, в зависимости от речевой
ситуации), очень спокойно и крайне вежливо, в то время как их речевые
противники находятся подчас в состоянии нервной комы. Так выглядит
речевая победа. Учить грубить — это давать человеку в руки оружие,
которое не стреляет или может выстрелить в него же. Если у вас есть цель
дискредитировать человека, спровоцируйте его на грубость — и вы
достигнете своей цели. Нередки случаи, когда таким способом решается
проблема, скажем, увольнения человека с работы: его провоцируют на
грубость и брань в присутствии начальства, и он теряет должность по
причине неэтичного поведения, хотя неэтичность — только повод, истинная
же причина, как правило, бывает другая. В менеджменте такой прием, как
дискредитация через провокацию, является типовым. Возможно, чтобы понять
это, требуется наблюдательность. Много людей на уровне больших властных
структур борются за место под солнцем, и одним из лучших средств в этой
борьбе является именно провокация. Не вы говорите о человеке что-то
плохое, чтобы его дискредитировать; вы ставите его в такое положение,
что он сам себя дискредитирует. Провокация — это жесткое, изысканное,
силовое воздействие, ведь человек обычно не предполагает, что его
собираются спровоцировать на поступок, для него невыгодный и
нецелесообразный.

У многих из нас есть большое количество недругов, гораздо большее, чем
мы подозреваем, потому что внутренний мир других людей для нас —
закрытая книга. Сознание другого человека — часть внешнего мира, который
мы воспринимаем достаточно условно, с большой долей погрешности;
отношение к нам других людей — всегда тайна, приоткрыть которую иногда
помогает провокационный метод. Так как человек плохо знает, как другие
люди к нему относятся, осторожность подсказывает исходить из того, что
негативного отношения больше, чем кажется. Человек всегда находится в
опасности, одним из видов реализации которой является провокация. Каждый
должен научиться защищать себя от провокации, направленной на него.
Конечно, далеко не все люди внутренне способны на полную провокацию, но
довольно многие; и каждый человек решает это для себя сам. Здесь нет
абсолютной градации “способен — не способен”, скорее кто-то способен в
меньшей степени, кто-то — в большей, кто-то — по отношению ко всем
людям, кто-то — по отношению к какому-то определенному человеку. Люди
отличаются друг от друга в зависимости от того, чему их учили в детстве,
потому что нравственные основы, заложенные еще в досознательном
возрасте, когда человек учится говорить, прочны и сохраняют тенденцию к
постоянству. Свои границы дозволенности, определенные внутренним
нравственным барьером, сам человек знает лучше, чем кто-либо другой.

Провокационная речь необязательно несет в себе негативную цель, а только
в тех случаях, когда затребованную информацию человек передавать не
хочет. Только в этом случае в провокации присутствует злонамеренность.
Человек внутренне может относиться к вам вполне лояльно, но ему очень
нужна информация, которой вы владеете, иногда настолько нужна, что ему
кажется: от этого знания зависит его судьба. Особенно часто так бывает в
личных отношениях. Тогда он может получить информацию, воздействуя на
чувство жалости.

Почему провокационная речь так часто используется в социальной сфере?
Потому что в общественной иерархии в привилегированном положении обычно
оказывается тот, кто узнал информацию первым. Одно из важнейших средств
получения информации — оперативность. Это хорошо знают журналисты и
бизнесмены. Естественно, чем больше человек знает, тем шире его
информационное пространство для принятия оптимальных решений.

Многим людям свойственно речевое поведение, определяемое слонами
“напроситься на комплимент”. Этой слабости подвержены и молодые девушки,
и взрослые женщины, и мужчины (последние в этой ситуации выглядят,
конечно, довольно смешно). Это простой и безобидный случай
провокационной речи, и если человек “напрашивается на комплимент”, надо
ему этот комплимент подарить.

Пример.

Я не очень разбираюсь в этом вопросе, тут нужен специалист более
компетентный, чем я, у меня нет соответствующей подготовки.

Ну, если у вас нет подготовки, у кого она тогда, вообще, есть?

Игра в комплименты является удачной завязкой беседы, так как располагает
к вам человека, что часто используют журналисты во время интервью.

Резюмируя, следует сказать, что провокационная речь является одной из
самых сложных и неоднозначных в интерпретации типов речей. Она требует
полной мобилизации интеллектуальных и волевых ресурсов обоих участников
коммуникации.

Примеры провокационной речи.

1. Владельцу крупной автомобильной компании “Rrr” нужно узнать
информацию о проекте, который собираются ревизовать в компании “Www”.
Это задание он поручил выполнить лучшему служащему компании. Получив
задание, служащий решил, что лучший способ выполнить задание —
встретиться с человеком, владеющим интересующей его информацией, и
вступить с ним в разговор. Что он и сделал.

Извините, вы господин John Sauber, вице-президент компании “Www”?

Да, я — John Sauber, а откуда вы меня знаете?

Я ваш будущий партнер.

Вспомнил, мне, кажется, о вас уже говорили. Вас зовут Ron Dennis.

Совершенно верно.

Приятно познакомиться. Извините, что раньше этого не сделал. Столько
дел, невпроворот. Работаем с утра до вечера над реализацией нашего
проекта.

Мне тоже очень приятно с вами познакомиться. Очень много о вас слышал и
только хорошее. Надеюсь, у нас будет успешное сотрудничество. Я слышал
об этом проекте, но отношусь к нему скептически.

Вы считаете его неудачным? —Да.

А мне кажется, наоборот, что это очень перспективное дело. Оно нам может
принести огромную прибыль. В этой стране очень плохо развита эта отрасль
промышленности. Она конечно существует, но сейчас половина автомобильных
заводов или простаивает, или если и производит, то машины морально
устаревшие еще десять лет назад. Так что мы собираемся подписать
контракт с “TF” и начнем на нем собирать свои машины. Стоить они будут,
по приблизительным расчетам, что-то около $11.000, то есть столько же
или даже немного дешевле, чем их собственные автомобили. Мы провели
опрос в некоторых регионах страны и выяснили, что население готово
покупать “Www”, если их приспособить к местным условиям. Переговоры уже
ведутся. Почти по всем пунктам существует договоренность, кроме двух. Их
сторона настаивает, о чем я уже сказал, на приспособлении машин к
местным условиям. Но мы считаем это лишним, так как на улицах Нейвы и
других городов можно встретить много иностранных марок,
неприспособленных к их климатическим условиям и дорогам. И есть еще
проблема. Мы стали в тупик по вопросу, какая модель будет собираться на
конвейере “TF”. Представители “TF” настаивают на последней модели, мы же
против этого. Я надеюсь, мы сумеем достичь по этим вопросам
договоренности в нашу пользу. У них нет выбора. Никто не хочет
инвестировать, по крайней мере, в эту отрасль промышленности. А наша
задача будет сводиться только к поставке деталей для сборки машин у них.

Когда вы рассчитываете подписать договор и приступить к его реализации?

Точно сказать трудно. Подписать договор мы можем хоть завтра, надо
только склонить их на наши условия. Думаю, через месяц. Реализацию
начнем не раньше, чем через два года.

Я не думаю, что у вас возникнут проблемы с его воплощением, а уж тем
более с конкурентами. Насколько я информирован, ни одна фирма в
ближайшее время не собирается предпринимать что-либо подобное.

Вы меня воодушевляете. Надеюсь, у нас с вами будет успешное
сотрудничество и мы сумеем найти общий язык. Было приятно с вами
познакомиться.

Мне тоже. Всего доброго.

Эта информация дала возможность компании “Rrr” опередить “Www”. Контракт
о сборке последней модели, приспособленной к местным условиям, был
подписан через три дня.

2. 10 декабря г-н А, менеджер компании “Z”, как всегда работал в своем
офисе. Но чем бы он ни занимался, одна мысль неотступно преследовала
его. Дело в том, что совершенно случайно до него дошла конфиденциальная
информация о том, что компания “Y”, конкурент “Z” на рынке, находится на
грани банкротства. Если бы ему удалось скупить контрольный пакет акций
этой компании, то он смог бы превратить “Y” из мощного соперника в
хорошего помощника, и тогда объединенная компания смогла бы получить
контроль более нем над 50% рынка! Мысль действительно стоила того, чтобы
над ней серьезно задуматься. Но проблема заключалась в том, что г-н А
сомневался в правдивости информации о банкротстве.

Единственный способ выяснить реальное положение дел А видел в разговоре
с г-ном Ф — членом биржевой группы, занимавшейся составлением прогнозов.
Информация о банкротстве той или иной компании поступала в эту группу за
три дня до официального объявления на бирже. Эти три дня дали бы г-ну А
огромное преимущество над всеми остальными возможными покупателями, он
сумел бы должным образом подготовиться, и, несомненно, победа была бы на
его стороне. Г-н А прекрасно понимал, что, хотя они и знакомы, г-н Ф
напрямую не захочет дать ему необходимую информацию, но все же решил
рискнуть. Он выяснил, где г-н Ф собирался провести вечер, и направился в
тот же небольшой клуб в центре Москвы.

В клубе:

Г-н Ф: Г-н А! Какими судьбами! Не ожидал Вас здесь встретить, как
поживаете?

Г-н А: Хорошо, спасибо, г-н Ф, очень рад Вас видеть. Сегодня решил
устроить себе выходной и не нашел лучшего места, где можно провести
время, чем этот клуб.

Г-н Ф: Да, Вы правы. Здесь очень уютно. Я нечасто здесь бываю, но когда
бываю, отдыхаю всей душой.

Г-н А: Может, составите мне компанию, поговорим о том о сем.

Г-н Ф: С удовольствием приму Ваше приглашение. Как же хорошо посидеть в
тишине после тяжелого рабочего дня. Честно говоря, я чувствую себя как
выжатый лимон.

Г-н А: О да, я тоже ужасно устал.

Г-н Ф: Могу себе представить, ведь Вы руководите громадной компанией.

Г-н А: Да, большая компания, как большой корабль, она менее поворотлива
и ей легче наткнуться на рифы и сесть на мель. Но знаете, особенно
грустно видеть, как тонут те, с кем долгое время бороздил «морские
просторы».

Г-н Ф: Боюсь, я не совсем понимаю Вас.

Г-н А: Я имею в виду компанию “У”. Вчера я разговаривал с г-ном К, ее
менеджером. Он все рассказал мне о грядущем банкротстве. Вы не
представляете, как жаль мне было слышать такие плохие новости.

(Здесь надо заметить, что г-н А блефовал. На самом деле он не только не
разговаривал с г-ном К, но и вообще плохо знал его.)

Г-н Ф: Не думал, что Вы уже все знаете.

Г-н А: Мы с г-ном К хорошие друзья.

Г-н Ф: Да, очень печально. Через три дня компания “У” официально будет
объявлена банкротом, а Вы сами прекрасно знаете, что за этим последует:
акции начнут падать в тот же день, пока какой-нибудь магнат не скупит их
все по смешной цене и не станет новым владельцем. Нам остается только
посочувствовать г-ну К.

Г-н А: Неужели ничего нельзя предпринять, чтобы избежать банкротства?

Г-н Ф: По всей видимости, нет. За три дня уже ничего нельзя изменить.

Г-н А: Да, Вы правы, впрочем, давайте не будем говорить о грустном…

Г-н Ф: В конце концов сегодня наш выходной. Не будем его портить, как
поживает Ваша жена?..

И они продолжили разговор о семье, детях, приближавшихся праздниках и
т.д.

Что и говорить, г-н А остался очень доволен проведенным вечером. Наутро
он приступил к исполнению своего плана и… сейчас (спустя полsoda с
того памятного дня) он является главным менеджером компании имя не имеет того
значения, которое оно имеет: а это невозможно”.

Это связано с тем, что при передаче информации, как уже говорилось,
возникает значительная информационная погрешность, и это уже скорее не
факт языка, а труднокорректируемая особенность речевой коммуникации. В
общем виде механизм приема и передачи информации выглядит следующим
образом: человек передает информацию плюс собственные ассоциации,
связанные с этой информацией. Например, он рассказывает нечто о лесе
(а). Предположим, в его биографии был эпизод, когда он заблудился в
тайге, и поэтому лес внушает ему чувство страха. Эта ассоциация (а1)
присутствует в его сознании, но он о ней умалчивает. Передавая
нейтральную информацию, он тем самым передает только часть внутреннего
замысла, который равен а + а1 (систему ассоциаций а1 он не передает).
Слушатель соответственно из внутреннего его замысла принимает только а.
Однако при этом в его сознании возникает собственная система ассоциаций
а2 (например, если человек родился в доме, стоящем в лесу, а2 — это
ассоциативные воспоминания детства), т.е. он принимает на самом деле
информацию, равную а + а2 . В общем виде а1 не бывает равным а2, почти
никогда. Если это так, то погрешность при передаче информации равна а1 +
а2.

а + а1 => а + а2

Часть передаваемой информации теряется, зато в качестве “довеска” в
сознании возникает непереданная информация. Суммарное значение
погрешности а1 + а2 может быть очень велико. В оптимальном случае оно
составляет 15%, тогда речевая коммуникация признается удовлетворительной
в информационном отношении. Мы понимаем то, что нам говорят, максимум на
85%. И так же люди, к которым мы адресуемся с речью, понимают нас
максимум на 85%. Они могут нас понять и значительно хуже, в предельном
случае — с точностью до наоборот (и так бывает), в зависимости от
соотношения а1 и а2. Такова норма речевой коммуникации. Это одна из
причин того, что нельзя сделать адекватный автоматический перевод:
невозможно формализовать систему индивидуальных ассоциаций, связанных с
каждой лексической единицей. Разработки систем универсального
автоматического перевода, казавшиеся столь продуктивными 30 лет назад,
потерпели фиаско, так как компьютеризировать сознание вряд ли
представляется возможным: для этого требуется неограниченный объем
памяти, а каждая программа должна в конечном итоге соответствовать
личности отдельного человека.

Из тезиса о том, что взаимопонимание между людьми весьма условно,
вытекает несколько частных выводов. Если человек, проживший с вами много
лет, говорит, что он вас не понимает, он, как правило, говорит правду, и
его нельзя за это осуждать. Всегда следует помнить о том, что и вы его
понимаете в лучшем случае частично. Осознание этого факта приводит к
большей терпимости в человеческих отношениях и само по себе улучшает
коммуникацию. Следует прощать непонимание, в частности в семейных
отношениях. Человек не понимает вовсе не потому, что он глупее вас, а
потому, что у него индивидуальная система ассоциаций (и он имеет на нее
право!), которая определяет его восприятие и которая неизменна,
поскольку это факт индивидуальной судьбы. Навязывание своей системы
ассоциаций (как это очень часто происходит в паре, где один человек в
волевом отношении сильнее, чем другой) само по себе противоестественно и
бессмысленно, потому что собственный опыт всегда собственный опыт: если
вы однажды заблудились в тайге и вам стало бесконечно страшно, вы вряд
ли об этом забудете, а если вы выросли в доме, окруженном лесом, то сам
лес — часть вашего детства с его радостью и счастьем узнавания, что
тоже, конечно, незабываемо. Общаясь с человеком, это следует принять во
внимание, т.е. учесть в качестве коммуникативных параметров.

Задавая требование точности формулировки и, таким образом, однозначности
восприятия слушающим передаваемой информации, приходится признать
необходимость в отношении каждой лексической единицы текста, объяснять
собственную систему ассоциаций, с этой лексической единицей связанных,
особенно в тех случаях, когда это значимая, важная ассоциация. Иными
словами, если человек произносит тезис, который собирается доказывать, в
первую очередь необходимо объяснить, что он под этим тезисом понимает. В
этом случае сумма информационной погрешности уменьшается: а1 + а2 => а2

Стоящая перед говорящим задача, связанная с точностью формулировки,
определяется и особым лингвистическим свойством, которым обладают почти
все языки мира (и русский язык, в частности). Речь идет о синтаксической
омонимии (некоторые исследователи в этом случае говорят о синтаксической
полисемии), в результате которой один и тот же текст может иметь
несколько уровней прочтения, как поверхностных, так и более глубоких,
которые обычно называются подтекстом. Мастерски написанный
художественный текст имеет множество толкований, вплоть до
индивидуальной трактовки каждым читателем (см., например, пьесы
основоположников абсурда в драматургии Э. Ионеско и С. Беккета или
романы метра литературы “потока сознания” Д. Джойса). Итак,
синтаксическая омонимия — это многообразие смысловой интерпретации
текста. Существуют простые случаи двоякого толкования фраз типа 1) Мать
любит дочь (где непонятно, кто кого любит); 2) На стене висел портрет
Репина (неясно, портрет, написанный Репиным, или его изображение на
портрете); 3) Мальчик был одет клоуном (неясно, одет ли он был в костюм
клоуна или его одевал клоун); 4) Рецензенту следовало посоветовать
указать новые издания (неясно, советуют ли рецензенту или он сам
советует); 5) Ответ комиссии был представлен к первому октября (неясно,
отвечала ли комиссия или отвечали ей). Омонимия в этих примерах связана
в основном с неразличением субъектно-объектных отношений. Но существуют
и значительно более сложные тексты, которые трактуются по-разному
разными людьми.

Лексическая омонимия так же, как и полисимия, часто снимается ближайшим
контекстом, так как выбор значения обычно определяется сочетаемостью с
другими словами. Рассмотрим, например, совокупность значений слова поле:
1) безлесное пространство (собирать цветы в поле); 2) обрабатываемая под
посев земля (ржаное поле); 3) ровная площадка, специально оборудованная
для чего-нибудь (футбольное поле); 4) пространство, в пределах которого
проявляется действие каких-нибудь сил (электромагнитное поле); 5) чистая
полоса на краю книги, рукописи (заметки на полях); 6) края головного
убора (шляпа с широкими полями). Минимальный контекст определяет
реализацию того или иного значения слова.

При синтаксической омонимии (полисемии) только в широком контексте может
быть определен точный смысл, и то не всегда.

Если текст тезиса оказывается омонимичным (полисемичным), он недоказуем.
Сначала его следует расшифровать.

Таким образом, еще до начала доказательства следует осуществить сложную
работу, связанную с оттачиванием формулировки тезиса. Выполнение этой
задачи есть необходимое стартовое условие речевой победы в убеждении.

Третье требование, предъявляемое к тезису, связано с его единообразием
на протяжении всего речевого изложения. Существует термин “держать
тезис”. Держать тезис достаточно трудно. Даже преподаватель, если он
недостаточно опытен, не может на протяжении полутора часов строго
доказывать только то, что он взялся доказать вначале. Ведь название
лекции — это и есть тезис, который потом раскрывается. За полтора часа
без специального опыта оратора тезис в его речи несколько смещается,
лектор начинает приводить примеры и аргументы уже не в защиту тезиса Т,
который он задал вначале, а в защиту смещенного тезиса Т\, и
доказательство не выстраивается. На протяжении короткой речи держать
тезис значительно легче, но это тоже требует определенных усилий. Если
человек находится под воздействием наркотических средств, например, во
время приятного застолья, он держать тезис в принципе не может, потому
что это тяжелая интеллектуальная работа. Одной рюмки порой бывает
достаточно, чтобы человек с большим пафосом доказывал нечто, а через
несколько минут переключался на доказательство другой мысли. Его
энергетическое состояние сохраняется, а вектор направленности речевого
“запала” очень быстро меняется.

Определенность, т.е. ясность и точность рассуждения, а также изложения
мыслей в речи вытекает из фундаментального закона формальной логики —
закона тождества (лат. lex identitatis), согласна которому каждая мысль,
которая приводится в речи, при повторении должна иметь одно и то же
определенное, устойчивое содержание. Необходимая логическая связь между
мыслями устанавливается лишь при условии, если всякий раз, когда в
рассуждении или в выводе появляется мысль о каком-нибудь предмете,
собеседники мыслят “именно этот самый предмет и в том же самом
содержании его признаков” (В.Ф. Асмус). В традиционной логике закон
тождества записывается в виде одной из следующих формул:

А есть А;

А = А;

А тождественно А;

А — А;

А=А.

В отрицательной форме закон тождества обозначается так: не-А есть не-А.

Надо иметь в виду, что данные формулы являются лишь символическими
обозначениями закона тождества и не выражают всего его истинного
содержания. В истории развития логической мысли делались попытки свести
весь закон к этим формулам и приписать формальной логике положение о
том, что и вещи, и мысли всегда тождественны самим себе. Однако
абстрактное тождество допускает различие внутри себя, а к самому
тождеству следует подходить как к временному, но обязательному, если
речь идет об определенном умозаключении.

Приведем в этом контексте определения двух фундаментальных логических
понятий — суждения и умозаключения. Суждением называется форма мысли, в
которой утверждается или отрицается что-либо относительно предметов и
явлений, их свойств, связей и отношений и которая обладает свойством
выражать либо истину, либо ложь. Например, Лошадь есть животное, Змеи не
имеют ног. Та часть суждения, которая отображает предмет мысли,
называется субъектом (лат. subjectum) суждения и обозначается в логике
латинской буквой S, а та часть суждения, которая отображает то, что
утверждается (или отрицается) о предмете мысли, называется предикатом
(лат. praedicatum) суждения и обозначается буквой Р (ср. понятия темы и
ремы в актуальном членении предложения). Слово есть (или суть, когда
речь идет о многих предметах) называется связкой. Суждение можно
изобразить символически в виде формулы:

S есть (не есть) Р,

где S и Р — переменные, вместо которых можно подставлять какие-то
определенные мысли о предметах и их свойствах, а слово есть —
постоянная.

Под умозаключением понимается форма мышления или логическое действие, в
результате которого из одного или нескольких известных и определенным
образом связанных суждений получается новое суждение, в котором
содержится новое знание. Примером умозаключения может служить следующая
мыслительная операция с двумя суждениями — Все жидкости упруги и Вода —
жидкость, в результате которой возникает новое суждение: Вода упруга.

Может показаться, что закон тождества в его строгости, связанной с
умозаключениями, входит в противоречие с представлением о мире как о
чем-то бесконечно и непрерывно изменяющемся, т.е. находящемся в вечном
движении. Движение несотворимо и неразрушимо, а природа находится в
процессе постоянного возникновения и уничтожения — такова сущность
бытия. Однако в процессе движения возможно временное равновесие, покой
или статичность состояния. Возможность относительного покоя есть важное
условие жизни. В определенные периоды времени предметы и явления
остаются качественно теми же, не претерпевая коренных, значимых перемен.
Каждое явление наряду с изменением сохраняет основные черты, которые
выступают как тождественные, т.е. равные самим себе, как те же самые, —
таков диалектический закон, которому подчинено все в мире. Разница
только в формах относительного равновесия и в его продолжительности во
времени.

Каждый предмет, который отражается нашим сознанием, обладает
количественной и качественной определенностью. Он входит в группу
предметов, семейство, вид, род. Но вместе с тем он имеет определенные,
характерные именно для него черты. Объективное свойство вещи, события,
явления сохранять некоторый период времени тождественные, одни и те же
черты должны быть отображены нашим мышлением. Это, конечно, известное
огрубление, упрощение явлений, происходящих в мире, поскольку мы
пренебрегаем незначительными изменениями, но эта мыслительная операция
закономерна, поскольку логические функции нашего интеллекта
непосредственно связаны с языковыми, а естественный язык, как уже
говорилось, это дискретная система, основанная на возможности частичного
изменения аргумента при сохранении значения функции (см. выше).

То, что сохраняет относительное тождество, отображается в сознании
устойчивой мыслью, тождественной на протяжении всех наших рассуждений о
данном предмете, пока он не изменил своего качества. Подобно тому, как в
окружающем мире предметы и явления не смешиваются друг с другом, а несут
в себе конкретные, определенные черты, так и наши мысли о предметах и
формах движения должны не смешиваться, а отображать эти черты.

Соблюдение тождества мысли на протяжении данного рассуждения есть
мыслительный закон. Еще Аристотель писал в своей “Метафизике”, что
невозможно мыслить, “если не мыслишь что-нибудь одно…”

Если нарушить закон тождества в рассуждении, т.е. вложить в одну и ту же
мысль разное содержание, то верного вывода в результате рассуждения не
получится. Как правило, это приводит к построению софизма (греч. зортзта
— измышление, хитрость), которым называется логическая уловка, умышленно
ошибочное рассуждение, которое выдается за истинное. Как правило,
софистическое рассуждение по форме основано на внешнем сходстве явлений,
на преднамеренно неправильном подборе исходных положений, на том, что
события вырываются из общей связи, на двусмысленности слов и на подмене
понятий. Вот некоторые из типичных софизмов, известных в логике еще со
времен элейцев и Аристотеля.

— Знаешь ли ты этого покрытого человека?

Нет.

Это твой отец. Значит, ты не знаешь своего отца.

(Древнегреческий философ Эвбулид из Милета)

Сидящий встал. Кто встал, тот стоит. Следовательно, сидящий стоит.

— Знаешь ли ты, о чем я хочу тебя спросить ?

Нет.

Знаешь ли ты, что человечность есть добро?

Знаю.

Об этом я и хотел тебя спросить.

Эта статуя — художественное произведение.

Но она — твоя. Значит, она есть твое художественное произведение.

Вор не желает приобрести ничего дурного.

Приобретение хорошего есть дело хорошее, следовательно, вор желает
хорошего.

Правильное грамматически лучше неправильного.

Мир есть лучшее из всего. Следовательно, мир есть нечто правильное
грамматически.

Если стена не дышит, потому что она не есть животное, то она дышала бы,
если бы была животным. Но многие животные, например насекомые, не дышат.
Следовательно, стена не потому не дышит, что она не животное.
Следовательно, стена есть животное, хотя она и не дышит.

Животное есть то, что имеет душу. Мое — то, чем я могу распоряжаться по
своему произволу. Следовательно, со своим животным я могу распоряжаться
по своему произволу. Мои боги достались мне по наследству от отца и
составляют мою собственность. Боги имеют душу, следовательно, они суть
животные. Со своими богами я могу поступать, как мне угодно.

Лекарство, принимаемое больным, есть добро.

Чем больше делать добра, тем лучше. Значит, лекарства нужно принимать
как можно больше.

Эта собака имеет детей, значит, она — отец. Но это — твоя собака.
Значит, она — твой отец. Ты ее бьешь, значит — ты бьешь своего отца.

Кто учит кого-нибудь, тот хочет, чтобы его ученик стал мудрым и перестал
быть невеждою. Он, значит, хочет, чтобы ученик его стал тем, что он не
есть, и перестал быть тем, что он есть теперь. Следовательно, он хочет
его привести из бытия в небытие, т.е. уничтожить.

Эватл брал уроки софистики у Протагора с тем условием, что гонорар он
уплатит только в том случае, если по окончании учебы выиграет первый
судебный процесс. Но после обучения Эватл не взял на себя ведение
какого-либо судебного процесса и потому считал себя вправе не платить
гонорара Протагору. Тогда учитель пригрозил, что он подаст жалобу в суд,
говоря Эватлу следующее:

Судьи или присудят тебя к уплате гонорара, или не присудят. В обоих
случаях ты должен будешь уплатить. В первом случае в силу приговора
судьи, во втором случае в силу нашего договора — ты выиграл первый
судебный процесс.

На это Эватл, обученный Протагором софистике, отвечал:

Ни в том, ни в другом случае я не заплачу. Если меня присудят к уплате,
то я, проиграв первый судебный процесс, не заплачу в силу нашего
договора, если же меня не присудят к уплате гонорара, то я не заплачу в
силу приговора суда.

Последний софизм, как и некоторые предыдущие, основан на нарушении
закона тождества. Один и тот же договор в одном и том же рассуждении
Эватл рассматривает в разных отношениях: в первом случае Эватл на суде
должен был выступать в качестве юриста, который проигрывает свой
процесс, а во втором случае — в качестве ответчика, которого суд
оправдал.

Рассмотрим подробнее еще один известный школьный софизм, основанный на
нарушении закона тождества:

13. 2 и 3 есть четное и нечетное;

2 и 3 есть пять;

5 есть четное и нечетное Рассуждение основано на том, что две величины,
порознь равные третьей, тождественны между собой. Внешняя форма
рассуждения кажется правильной, однако союз и, участвующий в
умозаключении, используется не единообразно, а в разных значениях: в
одном случае союз и употребляется в смысле соединения, а во втором
случае — в смысле сложения, плюса. Эта неопределенность содержания союза
и, а также разный в обоих случаях смысл предикативной связки есть (в
первом случае она имеет разделительный смысл: 2 есть четное и 3 есть
нечетное число) приводят к неправильному выводу в результате
рассуждения.

Требуя определенности мысли, закон тождества, естественно, направлен
против такого существенного интеллектуального недостатка, как
расплывчатость, неконкретность рассуждений. Определенность — одна из
глобальных общечеловеческих мыслительных черт. Мышление вне этой черты
теряет всякий смысл. Излагая свои мысли неопределенно, мы перестали бы
понимать друг друга, что привело бы к невозможности информационной
коммуникации между людьми.

Необходимость придерживаться закона тождества в пределах данного
умозаключения лучше всего доказывает, что формальная логика исходит из
признания того, что все в мире, в том числе и мысли, есть единство
тождества и различия, ведь, если бы формальная логика во всем видела
только тождественное, не нужно было бы предупреждать о необходимости
соблюдать закон тождества в рассуждении. Закон тождества потому и
существует, что на время данного умозаключения надо отвлечься,
абстрагироваться от различного, которое существует в мире наряду и в
единстве с тождеством, но которое для данного умозаключения не только не
нужно, но и чревато тем, что вывод в умозаключении будет ошибочным.

Законы формальной логики не отрицают того, что вещи меняются. Другими
словами, формальная логика не отрицает существования неясно очерченных
границ, но утверждает, что для ясного рассуждения надо где-то провести
границу между А и не-А. Закон тождества не исключает возможности
познания изменений предметов и явлений. Наоборот, изменения, переходы
предмета из одного состояния в другое могут быть понятны и описаны лишь
при условии, если точно зафиксировано, что именно подвергается изменению
и что является результатом. Поэтому закон тождества нельзя истолковывать
в том смысле, что всякое понятие должно навсегда сохранять свое, один
раз установленное определенное содержание. Содержание понятия может
меняться в связи с изменением того предмета, который отображается в
данном понятии, могут раскрываться новые стороны, существенные признаки
в изучаемом предмете. Однако после того, как установлено, в каком именно
отношении мыслится данное понятие во всем процессе рассуждения и во всей
системе нашего изложения, это понятие надо брать в одном смысле, иначе в
нашем изложении не будет ни определенности, ни связи, ни
последовательности. Мысль о предмете может и должна меняться. Закон
тождества запрещает только одно: менять содержание и объем понятия
произвольно и без причины. Закон тождества не запрещает и ставить вопрос
об изменении термина, но только если на то есть системное обоснование.

При нарушении закона тождества человек, как правило, разрушает и
собственные выводы. В самом деле, если собеседник в начале обсуждения
вкладывает в понятие одно содержание, а затем его мысль перескакивает на
другое содержание понятия (или тезиса), то обычно в этом случае
становится не о чем спорить и нечего обсуждать.

Закон тождества формулирует жесткое речевое требование: прежде чем
начинать обсуждение какого-либо вопроса, необходимо установить ясное,
конкретное содержание его, а затем в ходе обсуждения твердо держаться
основных определений этого содержания, не допускать двусмысленности.

Неустойчивость понятий часто бывает результатом поверхностного изучения
предмета, т.е. некомпетентности. Однако иногда это делается
преднамеренно (см. ниже).

Соблюдение закона тождества является необходимым условием удачного
доказательства, но, конечно, недостаточным; это только одно из условий.

Следует понимать, что ложное рассуждение также строится, исходя из
принципа тождества. Разница только в том, что в софистическом
рассуждении упор делается на внешнем словесном тождестве, но при этом
делается вид, что речь идет о тождестве по содержанию (см. школьный
софизм).

Закон тождества — это закон, с помощью которого можно, если это
требуется, принудить своего оппонента согласиться с вашим мнением.

Допустим, требуется доказать, что столярное дело полезно:

Ремесла полезны;

Столярное дело — ремесло; Столярное дело — полезно. В этом рассуждении
основой является закон тождества: мы отождествляем столярное дело с
ремеслом, а то, что ремесла полезны, — это истина, не требующая
доказательства. Это положительная форма использования закона тождества
для доказательства истинности той или иной мысли. Существует и
отрицательная форма для обоснования правоты взглядов. Допустим,
требуется доказать, что Венера — не самосветящееся тело. Истинность
этого тезиса можно обосновать так:

Планеты — не самосветящиеся тела;

Венера — планета;

Венера — не самосветящееся тело. Если человек в доказательстве не
соблюдает требования точности формулировки и смыслового единства тезиса,
возникает логико-речевая ошибка, которая называется “потерей тезиса”
(лат. ignoratio elenchi). Существо ее заключается в следующем: начав
доказывать один тезис, через некоторое время в ходе этого же
доказательства начинают доказывать уже другой тезис, сходный с первым
только внешне. Например, желая доказать что-либо несправедливое в
моральном смысле, вместо этого доказывают, что это несправедливо в
юридическом смысле. Иными словами, тезис, который следовало доказать,
оказывается недоказанным. Потеря тезиса может быть связана также с
ответом не на тот вопрос, который вам задан, или с раскрытием не той
темы, которая заявлена. Сам текст может быть выстроен очень убедительно,
но он не отвечает заданной логике, и поэтому доказательство полностью
проваливается.

Приведем пример. Из интервью одного известного экономиста (потеря тезиса
в вопросно-ответной системе). Корреспондент спрашивает: “Как Вы
понимаете термин

I! „о„10

приватизация ?

Экономист отвечает: “Наше общество к приватизации не готово”. Это было в
эфире. Какова реакция слушающих на потерю тезиса? Интеллектуальная
дискредитация, вызывающая ироничный смех. Таким образом, это пагубная
для речи ошибка. Тем не менее она встречается даже у людей с высоким
уровнем интеллекта (речь идет о докторе экономических наук). Конечно,
он, видимо, устал, не сосредоточился в момент, когда его записывали, но
несколько миллионов зрителей этот ответ услышали. Правда, из них, может
быть, только десять процентов осознали ошибку, поскольку уровень
логической обученности в нашей стране, к сожалению, очень низкий. Тот
факт, что мы привыкли к потере тезиса как к норме, очень хорошо
доказывается простейшими примерами, которые мы постоянно слышим:

— Где ты купил этот плащ?

10 Сам по себе это вопрос оправдан, ведь любой научный термин, как уже
говорилось, каждым исследователем понимается несколько по-разному. Кроме
того, само слово “приватизация” заимствованное (лат. ргз^а”ЬиБ —
частный), это не русскоязычный термин, поэтому при переходе из
европейской культуры в русскую он сильно сместился в своем значении. И
сейчас, скажем, в Великобритании и в России под этим термином понимается
нечто разное с экономической точки зрения.

Он там уже не продается.

— Кого зовут к телефону?

Это не тебя.

— Ты мне не скажешь, как пройти к зданию вокзала?

Ты все равно не найдешь.

4. — Сколько сейчас времени? — Ты в любом случае опоздал.

Это типично, мы настолько привыкли к подобным текстам, что уже не
замечаем в них логической ошибки. Тем не менее следует бороться с этим
привыканием. И если вам отвечают: “Там этот плащ уже не продается”,
говорите: “Я вообще-то не спрашиваю, есть он там или нет. Я спрашиваю,
где он продавался. Это не совсем одно и то же”. Поставьте один раз
человека таким образом на место, и он, может быть, в дальнейшем будет
точнее в речи. Это крайне распространенная ошибка. Можно предположить,
что если бы удалось проанализировать весь массив русскоязычных текстов,
произнесенных и написанных, скажем, за сутки, и обработать его на
компьютере, то частота встречаемости логически ошибочных текстов
оказалась бы очень велика. Это опасная социальная примета.

Приведем еще один распространенный пример, связанный с потерей тезиса,
который встречается в письменных работах, например в сочинениях.
Задается тема, ученик пишет сочинение, которое этой теме полностью или
частично не соответствует. В школьной практике в таких случаях обычно
говорят: “Тема не раскрыта”. Надо сказать, что письменных работ, в
которых очевидна потеря тезиса, очень много. Более 20% вступительных
сочинений в высшие учебные заведения имеют пометку “тема не раскрыта”;
обычно такие работы оцениваются неудовлетворительно.

Если вас просят что-либо написать или ответить на какой-то вопрос, в
первую очередь следует проанализировать, что же вас на самом деле просят
написать или что хотят услышать в ответ.

Во всех случаях потери тезиса происходит полный речевой провал.
Представьте себе вытрезвитель. Утро, все уже проспались. Приходит врач
читать лекцию на тему (а тема — это и есть тезис, который будет
доказываться): “Алкоголь — яд для человеческого организма”. Лекция
строится следующим образом: “Рассмотрим человеческую печень. Под
воздействием алкоголя она расширяется, ее функции частично подавляются,
что приводит к циррозу (первый аргумент). Теперь рассмотрим центральную
нервную систему человека. Под воздействием алкоголя она достаточно часто
входит в состояние возбуждения, происходит перераспределение торможения
и возбуждения, что пагубно отражается на функционировании, возникает
невроз (второй аргумент). Рассмотрим человеческий интеллект. Под
постоянным воздействием алкоголя начинается деградация личности и
появляются признаки слабоумия (третий аргумент) и т.д.” В конце лектор
вдруг произносит такую фразу: “Конечно, бывают случаи, когда не выпить
невозможно, ну хотя бы чтобы снять стресс (четвертый аргумент)”. Что
происходит с пациентами? Все смеются, почувствовав нечто привычное и
близкое.

Последняя фраза зачеркнула всю предшествующую аргументацию, и лекция
оказалась прочитанной зря. В чем ошибка? Следовало точнее назвать тему
лекции: “Из всех видов воздействия алкоголя на человеческий организм
основной процент приходится на вредное, негативное воздействие, и только
очень малый процент на позитивный эффект”. Задай лектор такую
формулировку и скажи он, что стрессовые ситуации хорошо снимаются
небольшими дозами алкоголя, никто бы не смеялся, потому что аргументация
соответствовала бы заявленному тезису. В прежней формулировке четвертый
аргумент не доказывает, а опровергает заданный тезис, поэтому
доказательство и не получается. Этого нельзя делать. Формулировка должна
быть в полном соответствии с аргументацией, которая предлагается.
Формулировка темы — серьезная, ответственная и нелегкая задача,
связанная с немалым интеллектуальным трудом.

Причиной потери тезиса может быть не только мыслительный сбой, но и
осознанное желание человека отвечать не на тот вопрос, который ему
задали, писать не на ту тему, которая обозначена, и доказывать не тот
тезис, который сформулирован. В этом случае

говорят о подмене тезиса. Подмена тезиса — это нарочитая его потеря.
Приведем следующий пример.

Давая российскому гражданину транзитную визу, сотрудники финского
посольства в Швеции хотят быть уверены, что у него есть обратный билет в
Россию (па паром, на поезд или на самолет). Человек протягивает свой
паспорт сотруднику посольства. Тот его спрашивает: “А билет на паром у
Вас есть?” Делая вид, что не понимает причины вопроса, человек задает
сотруднику посольства встречный недоуменный вопрос: “А что, в это время
года трудно с билетами?”

Подмена тезиса чаще всего совершается теми людьми, которые убеждаются в
том, что открыто доказать поставленный тезис они не могут. И тогда они
пытаются отвлечь внимание собеседника, выдвигая новый тезис, внешне
похожий на доказываемый, но имеющий совершенно другое содержание. При
этом делается вид, что доказывается истинность содержания первого
тезиса.

Логическая ошибка “подмена тезиса” встречается обыкновенно в длинных
речах, когда легче заменить одно положение другим.

Подмена тезиса есть типовое поведение студентов и школьников на
экзамене. Задан вопрос; совершенно непонятно, как на него отвечать, и
студент обычно отвечает на тот вопрос, который он знает, а не на тот,
который ему задан (таково негласное правило). Подобные эксперименты
обычно неудачны, поскольку любой человек без всякой подготовки обладает
врожденным чувством логики, которое обязательно фиксирует потерю и
подмену тезиса. Естественно, преподаватели попытки подмены тезиса на
экзамене всегда замечают. Если преподаватель просит объяснить, скажем,
причины начала второй мировой войны, а ему рассказывают о сражениях,
которыми вторая мировая война знаменита, тут же становится понятно, что
заданный вопрос остался без ответа. Реакция преподавателя может быть при
этом разной в зависимости от дополнительных по отношению к проверке
знаний студента целей (но это уже касается профессиональных
педагогических тайн).

Подмена тезиса как таковая является одной из характерных черт речей
определенного типа. Например, это характерная черта дипломатической
речи, и этому специально учат. Учат, как подменять тезис, но делать это
изысканно, очень неявно, когда впрямую и не поймешь, что человек
отвечает не на твой вопрос или делает комментарий не на ту тему, на
которую его попросили. Это профессиональное умение.

Когда вы замечаете, что в речи, адресованной вам, происходит подмена
тезиса, следует попытаться понять: собеседник не смог ответить на ваш
вопрос или не захотел этого делать. Бывает так, что человек не смог
ответить на вопрос по незнанию, а иногда он не смог понять вопроса. В
частности, это означает, что, когда вам задают вопрос, следует взять
небольшой тайм-аут, чтобы понять, о чем вас спросили. Очень часто
человек отвечает не на тот вопрос, потому что в стрессовой ситуации он
просто его не понял. Вы никого не обидите, если попросите повторить
вопрос или возьмете время для размышления над ответом.

Если вы почувствовали, что человек не отвечает на ваш вопрос, потому что
не знает ответа, это означает, что вы потребовали от человека больше,
чем он может вам дать, вы переоценили его возможности. В этой ситуации
надо ему помочь. Но если вы почувствовали, что человек не хочет отвечать
на ваш вопрос или не хочет раскрывать тему, которую вы ему задали, это
прецедент для осмысления ваших взаимоотношений с этим человеком.

Незнание в общем виде не должно восприниматься как порок. Скрытность
настораживает значительно больше.

Любопытным аналогом рассмотренной ситуации может служить
общецивилизационное правило принятия решений в менеджменте. Очевидно,
что подчиненный в отношении порученной ему работы может оказаться в
одном из четырех положений: может и хочет выполнить (1); не может, но
хочет выполнить (2); может, но не

хочет выполнить (3); не может и не хочет выполнить (4). Решение
администрации должно быть следующее:

— сохранить status quo;

— отправить учиться (на деньги компании);

— поручить более сложную и интересную работу;

— уволить.

С коммуникативной точки зрения, различные ситуации, связанные с
рассмотренной логической ошибкой, могут быть представлены следующим
образом:

потеря тезиса

подмена тезиса

S

не может ответить

N

не хочет отвечать /

анализ причин нежелания

Коммуникативная реакция

Возможна ситуация, когда в ходе доказательства мы сами приходим к
выводу, что доказываемый нами тезис ложен, а верен другой тезис. Что в
таком случае делать? Необходимо заявить, что первоначальный тезис
ошибочен, что от него следует отказаться, и выставить новый тезис.
Заменив таким образом старый тезис, можно доказывать новый. И никто в
таком случае не сможет обвинить доказывающего в том, что он “игнорирует”
тезис, который должен быть доказан, что он пошел на подмену тезиса.

В отступлении от тезиса, т.е. в логической ошибке “игнорацио эленхи”
можно упрекнуть только тогда, когда старый тезис подменяется незаметно
для других участников беседы и доказывается не тот тезис, который с
самого начала доказывался, и при этом уверяют, что доказывают как раз
первоначально принятый тезис. Иначе говоря, чтобы в доказательстве не
была совершена подмена тезиса, следует соблюдать правила тождественности
тезиса на протяжении всего хода доказательства.

Обратимся теперь к четвертому требованию, предъявляемому к тезису. Это
требование внутренней его непротиворечивости. Непротиворечивость как
важный признак логически правильной речи определяется требованиями двух
законов формальной логики — закона противоречия и закона исключенного
третьего.

Закон противоречия (лат. lex contradictionis) интерпретируется следующим
образом: не могут быть одновременно истинными две противоположные мысли
об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время и в одном и том
же отношении. В самом деле, не могут быть одновременно истинными две
такие, например, мысли: Это платье белое и Это платье черное.

Символически закон противоречия изображается так:

Неверно, что А и не-А.

Это выражение практически означает, что в процессе данного рассуждения
однажды употребленная мысль (А) не должна в ходе этого же рассуждения
менять своего содержания (если, конечно, не изменится сам предмет,
отображенный в этой мысли), т.е. должна оставаться мыслью А, но не
превращаться в не-А.

Закон противоречия был открыт Аристотелем, который писал:
“…Невозможно, чтобы противоречащие утверждения были вместе
истинными…” Аристотель считал, что данный закон есть отражение закона
бытия: “Невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не было присуще
одному и тому же и в одном и том же смысле”. У Платона также можно найти
мысль о том, что “невозможно быть и не быть одним и тем же”.
Человеческое мышление в данном случае отражает закон мира. Поэтому не
могут быть вместе истинными следующие два противоположные суждения:
Сократ жив и Сократ умер, если имеется в виду один и тот же человек,
взятый в одно и то же время и в одном и том же отношении, т.е. отношении
физической жизни и смерти.

Из определения видно, что в данном формально-логическом законе
подразумевается не всякое противоречие вообще, не диалектическое
противоречие, а только один из видов противоречия: а именно —
противоречие формально-логическое.

Словесное противоречие появляется в неустойчивой и неуверенной мысли
(умышленно и неумышленно) и свидетельствует о том, что человек,
допускающий логические противоречия в своих рассуждениях по одному и
тому же вопросу, противоречит самому себе.

Естественно, что первая логическая машина, построенная в прошлом веке
английским логиком С. Джевонсоном, строго подчинялась действию закона
противоречия. “Машина может открыть всякое самопротиворечие,
существующее между посылками, введенными в нее; если посылки заключают в
себе противоречие, то оказывается, что одна или несколько букв-терминов
совершенно исчезли из логического алфавита”, — писал он. Закон
противоречия имеет силу во всех наших рассуждениях, к каким бы областям
знания или практики они ни относились. Мусульманский богослов XII века
Аль-Газали утверждал, что закону противоречия “подчиняется даже сам
Бог”.

Знание закона противоречия важно для того, чтобы прийти к верному выводу
в процессе того или иного рассуждения. Например, из того, что русское
существительное — женского рода, можно сделать однозначный вывод, что
это существительное — не мужского рода, а из того, что русское
существительное — не мужского рода, нельзя сделать однозначного вывода о
том, что оно — женского рода. Мысли это существительное — женского рода
и это существительное — мужского рода называются противоположными
мыслями. Операции с ними регулируются законом противоречия. Естественно
поэтому, что тот, кто знает этот закон, способен быстрее прийти к
верному выводу в тех случаях, когда в рассуждении встречаются
противоположные мысли.

В чем же причина того, что некоторые люди противоречат сами себе?
Наличие формально-логического противоречия в рассуждении может быть
следствием недостаточно развитого, недисциплинированного,
эклектического, сбивчивого мышления, когда, не задумываясь, могут
сказать одно относительно данного объекта, немного погодя — прямо
противоположное. В противоречие с самими собой обычно попадают
запутавшиеся в чем-либо люди, которые по каким-либо субъективным
соображениям пытаются отстоять явно ошибочное положение (доказать, что
“черное” есть “белое”).

Источником логического противоречия может быть ошибочная исходная
концепция.

Чтобы правильно пользоваться законом противоречия, следует хорошо
понять, что он касается противоположных высказываний о предмете только в
одно время. В разное время по поводу одного объекта могут быть высказаны
противоположные мысли. Закон не запрещает говорить да и нет по одному и
тому же вопросу, объединять два противоположных суждения, если они
относятся к разным периодам, к разным стадиям развития предмета. Закон
противоречия не только не возбраняет подобные сочетания противоположных
суждений, но, наоборот, считает такое сочетание правильным. Это надо
иметь в виду в спорах, где нередко бывает так, что ваш оппонент
диалектическое противоречие пытается выдать за противоречие логическое и
обвинить вас в непоследовательности, в нарушении закона формальной
логики. Обычно так себя ведут люди с ярко выраженным догматическим
мышлением. Диалектические противоречия — это противоречия внутри единого
предмета, явления, процесса. У формально-логического противоречия нет
точного прототипа в природе. При логическом отрицании два противоречивых
суждения отображают не стороны единого предмета, а существование или
несуществование всего предмета или одного его свойства в целом: данное
платье не может быть полностью белым, и оно же одновременно не может
быть черным. Это не стороны диалектического противоречия. Диалектика
исследует противоречия жизни, которые являются источником развития всего
сущего, а формальная логика в своем законе противоречия имеет дело с
логическими противоречиями, когда мысль неадекватно отображает мир, в
результате чего в сознании человека возникают надуманные “словесные”
противоречия.

Важно также понять, что закон противоречия рассматривает высказывания о
предмете, взятые в одном отношении или смысле. В случае разных
толкований противоположные суждения возможны. Распространенное
юридическое высказывание: “Отсутствие следа на месте преступления тоже
есть след” не является логически ошибочным, поскольку слово след в
первом случае употребляется в своем основном значении “отпечатка
чего-либо на какой-либо поверхности”, а во втором случае —
метафористически, в значении “символа”, “знака”.

Отсутствие отпечатков пальцев преступника на сломанном замке (отсутствие
следа) наводит на мысль о том, что преступление совершено опытным
преступником [налицо знак (след) уголовного профессионализма].

Для того чтобы правильно пользоваться законом противоречия, необходимо
понять, что в нем говорится о невозможности одновременной истинности
противоположных мыслей, но ничего не говорится о том, могут ли они быть
обе ложными. Декарт писал об этом на примере двух спорщиков: “Всякий
раз, когда два человека придерживаются противоположных мнений об одном и
том же, несомненно, что по крайней мере один из них ошибается или даже
ни один из них не владеет истиной”.

Важно понять также, что закон противоречия не распространяется на
заведомо ложные суждения, хотя формально они и находятся в отношении
противопоставленности. Допустим, имеются такие два суждения: “Русалки
теплокровные существа” и “Русалки хладнокровные существа”. Применять к
этим рассуждениям требование закона противоречия нет необходимости,
поскольку они оба ложны.

В науке закону противоречия уделяется особое внимание. Л.Л. Столл писал
о первостепенной важности установления непротиворечивости теории. Во
многих случаях этот вопрос приходится решать с помощью модели.

С законом противоречия логически связан закон исключенного третьего
(лат. les exclusi tertii sive medii inter duo contradictoria), согласно
которому из двух противоречащих высказываний в одно и то же время и в
одном и том же отношении одно непременно истинно.

Объединение двух законов приводит к формулировке следующего положения:
между противоречащими высказываниями нет ничего среднего, т.е. третьего
высказывания (третьего не дано: tertium non datur). Аристотель писал:
“Равным образом не может быть ничего посредине между двумя
противоречащими суждениями, но об одном всякий
отдельный предикат необходимо либо утверждать, либо отрицать”.
Действительно, нельзя в одно и то же время высказывать две такие мысли
об определенном числе и обе считать истинными: “Это число простое” и
“Это число не простое”, и при этом утверждать, что обе мысли вместе
истинны или вместе ложны. Не стоит большого труда определить, что только
одна из них истинна (например, “3 есть простое число”), а другая (“3 не
есть простое число”) — обязательно ложна, третья же возможность
исключена.

Символически закон исключенного третьего изображается формулой:

А есть либо В, либо не-В.

Важно понять, что эта формула связана только с логикой мышления и по
аналогии с законом противоречия не распространяется на внутренние
противоречия окружающего мира. При применении закона исключенного
третьего в содержательных рассуждениях следует учитывать, что этот закон
распространяется только на такие противоречащие высказывания:

Когда одно из высказываний что-либо утверждает относительно единичного
предмета или явления, а другое высказывание это же самое отрицает
относительно этого же предмета или явления, взятого в одно и то же время
и в одном и том же отношении. Такими высказываниями будут, например,
следующие: Москва — столица Российской Федерации и Москва — не столица
Российской Федерации.

Если же противоречащие по форме высказывания относятся не к единичному
предмету, а к классу предметов, когда что-либо утверждается относительно
каждого предмета данного класса и это же отрицается относительно каждого
же предмета данного класса, то такие высказывания в действительности
являются не противоречащими, а противными. Противной (контрарной)
противоположностью называется такой вид противоположности, при котором
сопоставляются общеутвердительное и общеотрицательное (см. ниже)
суждения об одном и том же классе предметов и об одном и том же
свойстве. Например, Все ученики нашего класса — отличники и Ни один
ученик нашего класса — не отличник. Такие суждения вместе не могут быть
истинными, но оба сразу могут оказаться ложными, так как между ними
возможно третье: Некоторые ученики нашего класса — отличники. На
противное высказывание закон исключенного третьего не распространяется.

Невозможность применения закона исключенного третьего к высказываниям
обо всех предметах какого-либо класса отмечал Аристотель. Такие
высказывания он называл не противоречащими, а противоположными. “Если
кто-либо общему приписывает вообще существование или же не
существование, — писал он, — то эти суждения будут взаимно
противоположными. Говоря “высказаться относительно общего вообще”, я
разумею, например: “всякий человек бел, ни один человек не бел”. Между
такими суждениями имеется среднее: “некоторые люди белые”.

Когда одно из высказываний что-либо утверждает относительно всего класса
предметов или явлений, а другое высказывание это же самое отрицает
относительно части предметов или явлений этого же класса. Такими
высказываниями будут, например, следующие: Все рыбы дышат жабрами и
Некоторые рыбы не дышат жабрами.

Одно из таких суждений обязательно ложно, другое истинно, а третьего
быть не может. Оба эти высказывания не могут быть одновременно ни
истинными, ни ложными.

Но закон исключенного третьего распространяется и на тот случай, когда
одно из высказываний что-либо отрицает относительно всего класса
предметов или явлений, а другое высказывание это же самое утверждает
относительно части предметов или явлений этого же класса. Оба таких
высказывания одновременно не могут быть истинными. Если кто-либо в споре
вначале будет отрицать что-либо относительно всего класса предметов, а
потом вдруг тут же признает истинным прямо противоположное относительно
части предметов этого класса, то неизбежно потерпит поражение, так как
будет пойман на логическом противоречии. (См. пример с вытрезвителем.)
Приведем еще один классический пример — спор Рудина с Пегасовым из
романа И.С. Тургенева “Рудин” по поводу существования убеждений:

Прекрасно! — промолвил Рудин. — Стало быть, по-вашему, убеждений нет?

Нет и не существует.

Это ваше убеждение ? —Да.

Как же вы говорите, что их нет. Вот вам уже одно, на первый случай.

Утверждения убеждений не существует и одно убеждение существует
исключают друг друга. Если второе истинно, то первое тем самым
становится ложным.

Закон исключенного третьего формулирует очень важное требование к нашим
суждениям, теоретическим исследованиям: всякий раз, когда между
утверждением и отрицанием того или иного понятия нет среднего, следует
устранить неопределенность и выявить, что из них ложно, а что истинно.
Если установлено, что данное суждение ложно, то из этого закономерно
следует, что противоречащее ему суждение необходимо истинно.

Закон исключенного третьего, как и любой другой закон логики, один не в
состоянии решить вопрос об истинности или ложности противоречащих
высказываний. Для этого следует разобраться в самих явлениях и
закономерностях их развития. В законе утверждается только одно: два
противоречащих высказывания вместе не могут быть ложными.

Знание закона исключенного третьего необходимо, чтобы прийти в
рассуждении к истинному выводу. Рассмотрим уже известный пример с двумя
мыслями об одном и том же предмете: Это русское существительное —
женского рода и Это русское существительное — не женского рода. Если
первая мысль истинна, то аналогично случаю с противоположными мыслями
можно сказать, что вторая мысль ложна. А теперь посмотрим, что
произойдет, если допустить, что первая мысль ложна. В случае с
противоположными мыслями, как было показано, нельзя утверждать ни
истинности, ни ложности мысли, исходя из ложности одной противоположной
мысли. Иная ситуация в данном примере. Если мысль Это русское
существительное — женского рода ложна, то мысль Это русское
существительное — не женского рода обязательно истинна, поскольку
никакой другой возможности нет, как это имеется у мыслей
противоположных. Там, кроме существительных женского рода, есть еще
существительные мужского рода и среднего рода. А в данном случае все
существительные разделены на две исключающие группы: “женского рода” и
“не женского рода”. Если ложно, что данное существительное — женского
рода, то остается сказать одно: данное существительное — не женского
рода, ибо, и существительные мужского рода и существительные среднего
рода одинаково входят в группу существительных не женского рода.

Для того чтобы лучше построить доказательство, необходимо знать
отношения между противоречащими суждениями, особенно между
общеутвердительным суждением и частноотрицательным суждением.

Общее суждение — это суждение, в котором что-либо утверждается или
отрицается о каждом предмете какого-либо класса. В общем суждении
известное нам свойство распространяется на всех представителей данного
класса. Например: Все люди дышат легкими или Ни один человек в мире не
дышит жабрами.

Структура общих суждений выражается следующими формулами:

Все F суть Р. Ни одно F не есть Р.

Частное суждение — это суждение, в котором что-либо утверждается или
отрицается о части предметов какого-либо класса. Например, Некоторые
люди — лысые. Формула частного суждения такова:

Некоторое F суть (или не суть) Р. Частные суждения могут быть двух
видов:

Определенное частное суждение — частное суждение, в котором что-либо
утверждается или отрицается только о некоторой определенной части
предметов какого-либо класса. Например, Только некоторые люди весят
больше 100 килограммов. Формула определенного частного суждения:

Только некоторые F суть Р.

Неопределенное частное суждение — частное суждение, в котором что-либо
утверждается или отрицается о некоторой части предметов и при этом
ничего не утверждается и не отрицается относительно остальных предметов
этого класса. Например,

Познакомившись с десятью учениками этого класса, я могу сказать, что
некоторые ученики этого класса плохо знают русскую литературу. Формула
неопределенного частного суждения:

По крайней мере некоторые S (а может быть, и все S) суть Р.

Утвердительное суждение — это суждение, в котором отображается связь
предмета и его признака. Например, Все черви умеют ползать.

Отрицательное суждение — это суждение, в котором отображается тот факт,
что данному предмету не присуще какое-то свойство. Например, У людей нет
хвостов.

Общеутвердительное суждение — это суждение, которое является
одновременно общим и утвердительным. Например, Все матери — женщины.
Формула общеутвердительного суждения:

Все S суть Р.

Общеотрицательное суждение — это суждение, которое является одновременно
и общим, и отрицательным. Например, Ни одна собака не является птицей.
Формула общеотрицательного суждения:

Никакое S не есть Р.

Частноутвердительное суждение — это суждение, которое одновременно
является и частным, и утвердительным. Например, В некоторых лесах
водятся медведи. Формула частноутвердительного суждения:

Некоторые S суть Р.

Частноотрицательное суждение — это суждение, которое одновременно
является и частным, и отрицательным. Например, Некоторые дети не знают
своих родителей. Формула частноотрицательного суждения:

Некоторые S не суть Р.

Возвращаясь к реализации закона исключенного третьего, следует обратить
внимание на одну особенность. Кажется, что ложное общеутвердительное
суждение легче опровергнуть с помощью общеотрицательного суждения. На
самом деле — это не так. Когда требуется доказать, что, например,
утверждение Все выпускники этой гимназии получили аттестаты зрелости с
отличием ложно, то достаточно обосновать истинность частноотрицательного
суждения: Некоторые выпускники этой гимназии не получили аттестата
зрелости с отличием. В самом деле, если доказано, что хоть один случай
(в данном примере — выпускник) не подходит под общее правило, то этого
достаточно для доказательства ложности общего суждения.

Важно понять, что закон исключенного третьего применим только к
противоречащим понятиям, к тем, для которых не существует среднего
значения; следовательно, он не применим к категориям хорошо/плохо,
высоко/низко, горячо/холодно, много/мало и т.д. Кроме того, он
неприменим в тех случаях, когда субъект по объему является более широким
понятием, чем предикат. Так, например, можно ли назвать человека вообще
женщиной? В данном случае положительный и отрицательный ответы будут
ложными. Человек вообще может быть женщиной, но может и не быть таковой.

Очевидно, что существуют тезисы, в принципе недоказуемые, например
невозможно аргументировать тезис Хорошо бы поехать отдыхать, а также
хорошо остаться дома. Этот тезис доказать невозможно, потому что
внутренняя структура его такова: поехать и не поехать (ведь остаться
дома = не поехать). Это внутренне противоречивая структура. А внутренне
противоречивая структура, с логической точки зрения, как было показано,
вообще доказана быть не может. Поэтому, когда нас просят доказать или
объяснить нечто, внутренне противоречивое, следует заявить об этой
противоречивости и от доказательства отказаться. В подобной ситуации
могут быть высказаны только некоторые соображения по поводу проблемы, не
более. К сожалению, не каждый человек и не в каждой ситуации способен
оценить текст с точки зрения наличия в нем внутренней противоречивости.
Это требует и тренировки, и особых интеллектуальных данных, потому что
внутренняя противоречивость не всегда выглядит как противопоставление да
— нет. Это может быть сложный текст, внутренняя противоречивость
которого выясняется после специального интеллектуального анализа, что
очень часто встречается, например в науке. Тут необходим специальный
логический анализ.

Итак, внутренне противоречивый тезис доказан быть не может. Рассмотрим в
этой связи примеры текстов, безусловно, внутренне противоречивых, но
представляющихся, тем не менее, вполне осмысленными.

1. Один критянин сказал, что все критяне — лжецы.

2.

В этом квадрате записано неверное высказывани е

В первом примере, если критянин сказал правду, то он обманул, а если он
обманул, то он сказал правду. Во втором примере, если высказывание
неверно, тогда оно истинно, а если оно верно, тогда оно ложно.
Аналогично устроен следующий текст:

З. Когда крокодил похитил у одной матери дитя и она стала просить, чтобы
он отдал ей похищенное дитя, крокодил обещал ей исполнить ее просьбу,
если она скажет правду.

Однако же, — отвечала мать, — ты не возвратишь мне дитя.

Значит, я не должен возвращать тебе твое дитя, — отвечал, в свою
очередь, крокодил, — сказала ли ты правду или нет. Если ты сказала
правду, то я не должен, по твоим же словам, возвращать его тебе: иначе
бы ты сказала неправду. Если же ты сказала неправду, то я также не
должен возвращать тебе дитя, потому что в таком случае, т. е. сказавши
неправду, ты не выполнила условие.

Рассмотренные тексты являются классическими примерами так называемых
логических парадоксов (греч. paradoxes — неожиданный, странный),
известных еще со времен античности. Под парадоксом понимается
неожиданное, необычное, странное высказывание, резко расходящееся, по
видимости или действительно, с общепринятым мнением или даже со здравым
смыслом, хотя формально-логически оно правильно. Рассмотрим еще один
известный парадокс древнегреческого мыслителя Зенона Элейского “Ахиллес
и черепаха”: “Быстроногий Ахилл никогда не может догнать самого
маленького животного — черепаху, так как при условии одновременного
начала их движения в момент появления Ахилла на месте черепахи черепаха
уже уползет на І/І0 этого расстояния, и когда Ахилл пройдет эту І/І0 ,
черепаха уползет вперед еще на І/І00 и т.д. во всех отдельных точках
пути движения. Поскольку этот процесс деления пути не имеет конца,
постольку Ахилл никогда не настигнет черепаху”. Получается неожиданное
высказывание, резко расходящееся с общепринятым мнением и практикой, так
как в жизни Ахилл, конечно, догонит черепаху. Этот парадокс входит в
число так называемых апорий (греч. аропа — безвыходность) —
трудноразрешимых логических затруднений.

В логике парадоксы входят в более широкий класс рассуждений, приводящих
к взаимоисключающим результатам, которые в равной мере доказуемы и
которые нельзя отнести ни к числу истинных, ни к числу ложных. Такие
рассуждения называются антиномиями (лат. and — против, nomos — закон).
Апории также входят в класс антиномий.

Учение об антиномиях было развито Кантом, называвшим антиномиями те
противоречия, в которые необходимо попадает разум при попытке дать ответ
на метафизические вопросы о мире как целом, ибо в этом случае разум
пытается выйти за пределы непосредственного чувственного опыта и познать
“вещи в себе”. В данном случае возникают такие антиномии:

мир имеет начало во времени и ограничен в пространстве — мир не имеет
начала и не ограничен в пространстве;

все в мире состоит из простого (неделимого) — нет в мире ничего
простого, все сложно;

в мире существуют свободные причины — нет никакой свободы, т.е. все
необходимо;

в ряду мировых причин есть некое необходимое существо — в этом ряду нет
ничего необходимого, все случайно.

Учением об антиномиях Кант выявил тот важнейший факт, что человеческому
мышлению присуши противоречия. Например, в первой антиномии отражено
диалектическое противоречие конечного и бесконечного, во второй
антиномии — прерывного и непрерывного и т.д.

Известно, что антиномии (и парадоксы, в частности) доставили много труда
древним и современным математикам, логикам и философам, пытавшимся с
помощью тех или иных методов преодолеть соответствующие противоречия.
Однако на протяжении веков они не могли быть объяснены с логической
точки зрения. Только в XX веке выдающийся английский философ и логик
Бертран Рассел наметил путь объяснения этих случаев.

Рассел заметил, что можно говорить о 1) множестве (классе) объектов
(например, множестве звезд или людей), но можно рассматривать и 2)
множество (класс) множеств объектов. Что касается первого множества, то
оно не является членом самого себя, так как множество звезд не есть
звезда, а множество людей не есть человек. “Никто не будет утверждать о
классе людей, что это человек. Перед нами класс, который не принадлежит
самому себе. Я говорю, что нечто принадлежит какому-то классу, когда
подходит под понятие, объем которого есть класс”, — писал Рассел.
Это впрямую относится к парадоксу Эвбулида “Куча”: “Одно зерно кучи не
составляет; прибавив еще одно зерно, кучи не получишь; как же получить
кучу, прибавляя каждый раз по одному зерну, из которых ни одно не
составляет кучи?”

Такое множество, которое не является членом самого себя, называется
собственным множеством. Что же касается второго множества, то оно
является членом самого себя (например, множество множеств списков есть
список). Такое множество называется несобственным множеством. Допустим,
нам требуется составить множество всех собственных множеств (М).
Возникает вопрос: каково это множество — собственное или несобственное?
Если М является собственным множеством, т.е. не является элементом
самого себя, мы должны включить его в М (по определению собственного
множества). Но включение его в М превратит его в несобственное, и потому
оно должно быть исключено из М. Предположим теперь, что М —
несобственное множество. Тогда оно должно быть исключено из М, т.е. оно
должно принадлежать к числу множеств, не содержащих себя в качестве
элемента, т.е. оно станет собственным множеством. Однако как собственное
множество оно должно быть включено в М. Оба противоречащих друг другу
допущения приводят к противоречию.

Парадокс Рассела может быть проиллюстрирован самыми разными примерами.
Приведем еще один.

Каждый муниципалитет в Голландии может иметь мэра, и два разных
муниципалитета не могут иметь одного и того же мэра. Иногда оказывается,
что мэр не проживает в своем муниципалитете. Допустим, что издан закон,
по которому некоторая территория S выделяется исключительно для таких
мэров, которые не живут в своих муниципалитетах, и предписывающий всем
этим мэрам поселиться на этой территории. Допустим далее, что этих мэров
оказалось столько, что S образует муниципалитет. Где должен проживать
мэр S? Получается, что мэр муниципалитета S не может проживать ни в
своем муниципалитете, ни вне его. В самом деле, если он захочет жить в
своем муниципалитете, то по закону его удалят из его муниципалитета, ибо
в этом муниципалитете имеют право жить лишь мэры, которые не проживают в
своих муниципалитетах. А закон требует: если мэр S не проживает в
муниципалитете S, то он должен проживать в муниципалитете S. Получается
неразрешимое противоречие.

Парадоксы Рассела поразили философов и математиков, так как они
затрагивали основы не только теории множеств, но и собственно формальной
логики, поскольку поставили под сомнение закон исключенного третьего,
допустив возможность истинности A и не-А. Преодоление кризиса наметилось
через осознание языкового способа выражения как некорректного. Рассел
писал: “Язык не может быть таким универсальным, чтобы допустить
высказывания обо всех элементах некоторого множества, если совокупность
множества не была предварительно точно определена и завершена. То есть
высказывание обо всех элементах множества не может быть одним из
элементов этого множества, высказывание о “целом” может быть правомочным
только “извне” этого целого”. Не соблюдая этого запрета, мы получим
высказывание не ложное, а просто лишенное смысла. Именно эти бессмыслицы
лежат в основе так называемого логического круга в рассуждении, ведущего
к парадоксам. С целью избежания опасностей порочных кругов Рассел
предложил разделение univers du discours на “типы”: индивидов, множеств
индивидов, отношения между индивидами, отношения между множествами
индивидов и др. “Типы” соответствующим образом закодированы, что
позволяет различать их и ограничивает, таким образом, возможность
неправильного их употребления, ведущего к парадоксам. При неправильной
подстановке аргумента функция становится бессмыслицей, а это означает,
что некоторые подстановки на основании языковых запретов теории типов
лишены смысла. Теория типов есть результат изучения языка логических
высказываний и установления на этой основе определенной иерархии из
предметов и названий этих предметов.

Во втором парадоксе (“Квадрат”) высказывание говорит само про себя, т.е.
является элементом множества (в данном случае — одноэлементного), о
котором говорит. Таким образом, оно оказывается собственным множеством
(что, естественно, приводит к глобальному противоречию).

Следует разделить язык-объект и язык описания, который получил название
метаязыка (греч. meta — после). Метаязык — это язык, на основе которого
происходит исследование какого-либо другого языка (языка-объекта), его
структуры.

В учебнике русского языка, написанном для англичан, есть русский текст и
английский. Русский текст — это примеры, а английский текст — объяснение
этих примеров. Русский текст в этом учебнике — язык-объект, это тот
язык, который изучается, а английский текст в этом учебнике — это
метаязык, язык для описания исходного языка-объекта, а именно русского.
В одном и том же учебнике могут быть совмещены язык-объект и метаязык
(язык описания). Это учебник русского языка для русских, где примеры
(язык-объект) даны, скажем, одним шрифтом, а объяснения к этим примерам
(метаязык) даны другим шрифтом, или примеры даны в кавычках, а
объяснения к ним, естественно, без кавычек:

Маша любит Петю (язык-объект).

Любит (язык-объект) — это глагол в настоящем времени, в 3-м лице, в
единственном числе (метаязык).

И парадокс “Квадрат”, и парадокс “Критянин” основаны на смешении языка и
метаязыка в одном тексте.

Аналогичная ситуации лежит и в основе парадоксов следующего типа. Слово
“Heterologisch” (нем.) означает разнологический. Гетерологичный — слово,
обозначающее определенное качество, которым само это слово не обладает.
Если само это слово гетерологично, то оно негетерологично, и наоборот.
Слово “long” (англ.) означает “длинный”, а само этим качеством не
обладает: оно короткое. Этот пример ясно показывает смешение языка
(обозначение длины чего-либо) и метаязыка (длины самого слова).

В речи на уровне единого текста совмещение языка и метаязыка
недопустимо: это структуры, находящиеся в разных плоскостях. Их смешение
приводит к появлению тезисов — парадоксов, от которых и язык, и наука
должны освободиться.

Следует однако понять, что различение в речи языка-объекта и метаязыка
часто оказывается затруднительным и требует специальных интеллектуальных
усилий говорящего, поскольку язык-объект и метаязык обычно строятся на
основе тех же элементов, т.е. имеют единую (тождественную) субстанцию.

В реальных текстах элементы языка-объекта и метаязыка произвольным
образом перемешаны, а для того чтобы исследовать, проанализировать или
описать язык L\ мы нуждаемся в языке L2, чтобы сформулировать результаты
нашего исследования языка Ll или правила использования L1. Это тем более
верно для теории перевода, имеющей дело по крайней мере с двумя языками.
Теперь предположим, что у нас не два языка, а три (русский, немецкий,
французский), и мы сначала истолковываем немецкое выражение средствами
русского языка, а затем русское выражение средствами французского. Таким
образом, один из языков может быть промежуточным или, как говорят в
теории перевода, языком-посредником.

Язык-посредник необязательно может быть языком в обычном смысле слова,
т.е. естественным языком. Им может быть любая знаковая система, т.е.
любая система символов при условии, что эти символы поставлены в
соответствие со словами переводимого текста.

Можно выделить четыре типа языков-посредников:

один из естественных языков (но это невыгодно, так как естественные
языки характеризуются высокой степенью многозначности);

стандартизованный и упрощенный естественный язык;

искусственный международный язык (типа эсперанто или интерлингвы);

язык, специально построенный для этой цели.

При конструкции такого языка могут быть предложены два подхода:

а) этот язык строится именно как язык со своим словарем и своей
грамматикой, т.е.

является еще одним искусственным языком;

б) в качестве языка-посредника берется абстрактная сетка соответствий
между

элементарными единицами смысла (“семантическими множителями”) и набор

универсальных синтаксических отношений, годный для всех языков.

В любых рассуждениях о переводе факты двух языков сравниваются явно или
неявно с какой-нибудь третьей системой, будь то мысли, выраженные в
тексте, — на одном полюсе, или абстрактная сетка соответствий между
единицами двух языков, как она строится при машинном переводе, — на
другом полюсе. Тем самым некоторый язык-посредник присутствует всегда, и
поэтому очень трудно построить теорию, в которой бы это понятие не
использовалось.

Глава 13 АРГУМЕНТАЦИЯ

Все существующее имеет достаточное основание для своего существования.

Лейбниц

Аргументом (лат. argumentum — логический довод, основание,
доказательство) называется мысль или положение, которое используется для
доказательства истинности или ложности тезиса. К аргументу предъявляются
определенные требования.

Первое требование совпадает с требованием, предъявляемым к тезису:
аргумент должен быть истинным. И точно так же, как в случае с тезисом,
эта истинность носит не абсолютный, а относительный характер. Речь идет
о вере говорящего в истинность аргумента. Только в данном случае в
отличие от тезиса эта вера должна быть разделена и слушающим тоже. Оба
собеседника должны признавать истинность аргумента. Важно понять, что,
если один из речевых коммуникантов, а именно слушающий, не признает
истинность аргумента, этот аргумент не может быть использован для
доказательства тезиса, что встречается достаточно часто.

Если для доказательства мысли приводится положение, которое кажется
говорящему очевидным, а слушающий с ним не согласен, это положение
(аргумент) само превращается в тезис, и приходится в первую очередь
доказывать его истинность как промежуточного тезиса и только после этого
переходить к аргументации первоначального тезиса. Говорящий часто этого
не делает, и поэтому доказательство не получается. Эта ситуация крайне
частая, впрямую никем не замечаемая. Начиная аргументировать тезис и
приводя первый аргумент, следует спросить: “С этим вы согласны?” По ходу
доказательства разумно на каждом новом логическом этапе задавать вашему
речевому оппоненту этот вопрос, чтобы он подтверждал промежуточный
уровень согласия. Особенно удачно это применяется в полемике, когда
речевому оппоненту (тому, кто имеет противоположную точку зрения)
приводят в качестве аргументов некоторые очевидные положения, с которыми
он не может не согласиться, и когда он с ними соглашается, делают один
мощный логический шаг (демонстрация) — переход к самому тезису, и
человеку ничего не остается, как признать свое интеллектуальное
поражение.

Логико-речевая ошибка в доказательстве, связанная с тем, что в качестве
аргумента, подтверждающего тезис, приводится такое положение, которое,
хотя и не является заведомо ложным, однако само нуждается в
доказательстве, называется “предвосхищением основания” (лат. petitio
principii). Еще древнеиндийские логики знали логико-речевую ошибку
“Siddha-sadhya”, когда доказательство само нуждается в том, чтобы его
доказали. М.В. Ломоносов приводит пример этой ошибки в рассуждениях
физиков, доказывающих теорему о том, что “количество материи следует
определить по весу”. Вся сила этого доказательства, по Ломоносову,
основывалась на опытах со столкновением тел, образующих маятники. Для
опытов брались или однородные тела разной величины, или же разнородные
тела. М.В. Ломоносов согласен с тем, что для первого случая теорема
истинна и доказательство убедительно. Но что касается второго случая,
когда в качестве маятников использовались разнородные тела, то о нем
М.В. Ломоносов писал: “Во втором же окажется, что он [И. Ньютон]
определял количество вещества в разнородных телах, которые он брал для
опытов по их весу и принимал за истину то, что следовало доказать”. Если
при аргументации в речи выясняется, что один из доводов оказался для
слушающих промежуточным тезисом, поведение говорящего должно быть разным
в зависимости от коммуникативной ситуации. Если речь гомилетическая,
т.е. продолжающаяся (см. выше), следует потратить время на
доказательство этого промежуточного тезиса, а только потом возвращаться
к доказательству искомого тезиса. Если это речь ораторическая, т.е.
однократная, ограниченная во времени, можно: 1) призвать слушающих
поверить вам “на слово” — это возможно только при условии, если в данной
аудитории был сформирован ваш личностный авторитет до начала речи
(например, если вы человек популярный, пользующийся заслуженной высокой
репутацией у публики); 2) сослаться на авторитетное (для ваших
слушателей) лицо, верящее в истинность данного аргумента (см. ниже
“апелляция к человеку”). Если ни одно из этих двух условий не может быть
выполнено, речь, скорее всего, окажется проигранной. Поэтому так важно,
готовя аргументацию, проанализировать, в какой мере она будет воспринята
как истинная именно теми людьми (с учетом их эрудиции, социальной
ориентации, профессиональной принадлежности и т.д.), которые будут вас
слушать.

Еще раз следует повторить, что истинность аргумента не абсолютна, а
условна. В качестве простейшего примера речевого доказательства был
приведен античный силлогизм: “Все люди смертны. Сократ — человек.
Следовательно, Сократ смертен”.

Первый аргумент — общий: “Все люди смертны”. Он, на первый взгляд, не
вызывает сомнений. Тем не менее очевидно, что никто не может
стопроцентно утверждать, что это положение верно. Во-первых, никто не
наблюдал индивидуальные судьбы всех людей. Во-вторых, никто не наблюдал
ни одной судьбы человека, который сегодня еще не рожден. Никто не знает
наверное, как будет строиться его жизнь во Вселенной или на Земле.
В-третьих, в соответствии с довольно многочисленными философскими и
религиозными теориями (например, буддизмом), человеческая душа
переселяется в другую плоть и существует на Земле много дольше, чем мы
предполагаем. А почему бы и не вечно? Под человеком свойственно понимать
его духовность, которая включена в плоти. Если дух покидает плоть,
человека называют словом “труп” или “тело” — это уже не человек, что
достаточно хорошо отражено в нашем сознании. Если духовность, или душа,
или дух после физического исчезновения тела переселяется в другую плоть,
то, с этой точки зрения, человек не умирает. И так может с ним
происходить бесконечно: он проживает множество разных жизней в разной
плоти. Существуют специальные исследования, которые объясняют вам, кем
вы были в прошлой жизни (правда, не сообщают, кем вы будете в
следующей). Сегодня наука не имеет аргументов для опровержения этой
концепции. Таким образом, мысль о том, что все люди смертны, неочевидна,
хотя большинство людей ее разделяет. Только в отношении последних данную
посылку можно использовать в качестве аргумента для доказательства
тезиса “Сократ смертен”. Вторая посылка (второй аргумент) звучит так:
“Сократ — человек”. В отношении этой посылки тоже могут быть предложены
возражения. Кто запрещает сказать, что человек такого выдающегося ума
вряд ли, вообще, человек? Может быть, он наполовину — человек, а
наполовину — сын олимпийского бога? Эту мысль нелегко опровергнуть.
Таким образом, с точки зрения абсолютной истины, ни один аргумент не
кажется стопроцентным. И это есть благо, поскольку, если бы существовали
полностью истинные аргументы, человеческое сознание лишено было бы
творчества, оно развивалось бы крайне медленно, если бы вообще
развивалось. Скорее всего, сознание превратилось бы в систему абсолютных
истин, т.е. стало бы догматическим (см. ниже). Скажем только, что
догматическое сознание приводит к интеллектуальному распаду. С
социальной точки зрения этот феномен можно было наблюдать в нашей стране
во второй половине советского периода, когда долгое пребывание в
условиях догматического мышления привело к массовой интеллектуальной
деградации. Догматическое сознание крайне пагубно для человеческого
интеллекта, который по своей природе диалектичен. Интеллект так устроен,
что имеет внутренний стимул к саморазвитию. Все, что ограничивает
саморазвитие, для интеллекта пагубно. О каком движении вперед может идти
речь в условиях абсолютной истины? Ни о каком, ведь конечная точка в
размышлениях уже достигнута. Это важно понимать, приступая к
аргументации.

11 То, что, по определению, факт — действительное событие, означает, в
частности, что словосочетания “достоверный факт” и “недостоверный факт”
стилистически ошибочны, потому что словосочетание “достоверный факт” =
“достоверное достоверное событие”, т.е.
является тавтологией. А

Как это ни парадоксально, все сказанное об аргументе распространяется и
на такое явление, как факт. Факт — это действительное, т.е. достоверное
событие11.

Достоверное событие есть элемент внешнего мира, который интерпретируется
человеком с известной мерой погрешности. Это означает, что, даже если вы
очевидец факта, если он произошел на ваших глазах, это еще не значит,
что вы способны его правильно и адекватно интерпретировать. Это научное
положение обычно плохо понимается на бытовом уровне, однако давно
учитывается, скажем, в юриспруденции. Каждый процесс, каждое следствие
на протяжении веков сталкивается с одной и той же трудностью: несколько
человек наблюдали одно и то же событие, их просят дать показания, у них
нет никаких внутренних оснований, никакой мотивации давать ложные
показания, и, с их точки зрения, они дают истинные показания, но
показания при этом р а з н ы е. И как потом использовать эти показания,
какое из них принимать за достоверное, а какое нет, непонятно — они
только запутывают следствие. Положим, пять человек наблюдали, как один
другого ударил ножом, и пять человек дают разные описания того, что они
наблюдали, иногда прямо противоположные. Один увидел рассчитанный,
точный удар; другой — угрозу ножом с последующим несчастным случаем
из-за неверного движения жертвы; третий — превышение необходимых
пределов самообороны преступника; четвертый — предварительное доведение
жертвой преступника до состояния аффекта и невменяемости; пятый —
попытку самоубийства, совершенную жертвой. Что это означает? Это еще раз
подтверждает, что анализаторы со значительной мерой погрешности
воспринимают действительность, тем более что угол зрения, т.е. точка
видимости в рассматриваемой ситуации, обычно разный. Затем в мозгу
происходит перекодирование того зрительного или звукового образа,
который зафиксировали анализаторы (перекодирование тоже происходит с
большими погрешностями), а потом на это накладываются погрешности памяти
и индивидуальные ассоциации, связанные не с этим событием, а с чем-то,
ассоциативно сходным в личной жизни свидетеля, и описания событий
оказываются несовпадающими. Например, если преступник внешне представлял
собой тип, физиологически неприятный свидетелю, показания обязательно
окажутся более жесткими. В качестве примера можно привести внутреннее
негативное отношение людей, основанное на этническом различии, что
является серьезной проблемой в многонациональных государствах.
Предположим, свидетелями некоторого криминального поступка,
произошедшего между белым и негром, являются люди разного цвета кожи.
Как правило, они дают разные показания, даже если к инциденту никакого
отношения не имеют и у них нет оснований для дезинформации. Человек с
этим ничего сделать не может, он действительно так увидел событие: его
восприятие, в частности связанное с этническим неудовольствием, на
бессознательном уровне определяет его оценку события. Это одна из причин
распространенного бытового мнения о том, что во многих бедах страны
виноваты люди какой-то определенной национальности. Имеется в виду
мнение отдельных людей, которое основано на том же феномене: человек,
оценивая что-то негативное, произошедшее с другим человеком или с целым
обществом, искренне верит в то, что он нашел источник этой беды. Как он
его ищет? В соответствии с бессознательным негативным отношением к людям
определенной национальности, с неприятием чего-то инородного в
религиозном, в этническом, в культурологическом отношении, в системе
привычек, в манере себя вести и даже во внешности. Надо понять, что
можно обвинять людей в неприязни к другой нации, в расизме, и с
социальной точки зрения это обвинение совершенно оправданно, но с
психологической точки зрения человека в этом обвинять нельзя, потому что
он не властен над своим бессознательным. Это факт внутреннего чувства
вины человека, ощущения собственной греховности. А в принципе разве
можно обвинять человека в том, что он, скажем, любит блондинов и не
любит брюнетов? Нельзя. Другое дело, что на эмоциях подобного рода не
может быть построена социальная, политическая программа общества,
которая в этом случае приводит к

“недостоверный факт” — это внутренне противоречивое утверждение, так как
оно означает “недостоверное достоверное событие”. Эти ошибки, к
сожалению, очень распространены в прессе.

преступлению, называемому нацизмом. Индивидуальная же реакция одного
человека на другого не подлежит оценке с внешней стороны, она подлежит
только внутренней самооценке.

Итак, свидетельские показания, данные, казалось бы, совершенно
непредвзятым человеком, часто оказываются необъективными. А так как
свидетельские показания и факты вообще часто используются в
доказательстве, то, анализируя аргументацию, следует помнить о возможной
мере существующей в ней информационной погрешности. Тем не менее, если
человек является очевидцем, обычно к его мнению можно прислушаться, но с
известной мерой внутренней осторожности и недоверия.

В некоторых случаях показания очевидцев вообще не могут быть оценены как
адекватные, например в случаях наблюдения НЛО. Четырнадцать человек
одновременно наблюдали необычное явление. У них были взяты показания,
которые по обыкновению оказались мало похожи друг на друга. Вот
зафиксированные впечатления:

Маленький, летевший прямо к земле и увеличивающийся в размерах шарик;
небо при этом стало каким-то черным; шар крутился вокруг своей оси, как
глобус; и даже можно было разобрать очертания материков и океанов.

В небе свет и какой-то ярко-голубой объект; объект будто взорвался, став
наполовину огненно-красным, и выбросил три пылающих хвоста, достигших
поверхности земли. Объект двигался в западном направлении и скоро исчез.

Все небо осветилось огромной вспышкой. Прямо перед глазами
тарелкообразный объект начал делиться на две части, одна из которых
оставалась голубой, а вторая — огненно-красной. Когда расстояние между
половинками увеличилось, между ними образовалась соединительная лента в
несколько метров толщиной. Вскоре объект взорвался.

Два светящихся круга, приближающихся друг к другу. Когда круги
сблизились, на них зажглись два прожектора, которыми эти круги осветили
друг друга, после чего направили свет на землю. Через 2—3 минуты
прожектора выключились, а светящиеся круги в полной тишине разошлись и
исчезли.

Внезапно возникший ярко-оранжевый шар, имеющий размеры раз в десять
больше полной луны, медленно проплыл с севера на юг и исчез там, как
будто его выключили.

По небу медленно, с очень тихим гулом проплыла красно-оранжевая
светящаяся чечевица. От горизонта до горизонта она пролетела за 15
минут.

На небе отчетливо обрисованный черный квадрат. Квадрат был виден в
тучах, подсвеченных розовым светом. Размеры его приблизительно были
равны двум лунным дискам. Квадрат сохранился неизменным, несмотря на то,
что тучи вокруг были в движении и, дойдя до границ квадрата, бесследно
растворялись. Минут через десять квадрат разрушился, розовый свет
пропал.

Не заметил ничего необычного.

Вертикальная пульсирующая веретенообразная черта розово-оранжевого
цвета. Высота черты была равна примерно 5 — 8 диаметрам луны. Явление
продолжалось около 15 минут.

Километрах в 6 — 10 облака осветились ярким светом… Круг света
становился все ярче. Было очевидно, что там, за облаками, что-то
приближается к земле… Вырвавшись на огромной скорости сквозь облака,
аппарат сразу затормозил. Ярко освещенный предмет имел форму полусферы.
Сзади него по ходу полета тянулся мощный сноп света, напоминающий свет
мощного прожектора. Свечение было желтоватого цвета… Аппарат завис на
10— 15 секунд, а потом начал двигаться наклонно вниз, набирая все
большую скорость. Он делал это с невероятной легкостью и буквально
“растаял на глазах”.

Объект в виде темной сигары с расположенными по ее краям рядами
огоньков. На ее фоне было видно множество других огней, расположенных
без видимого порядка.

За “сигарой” летели три языка пламени, похожих на выхлоп ракеты.

С юго-запада на северо-восток летело светящееся тело, сзади которого,
словно на привязи, летела яркая красная звезда. На некотором расстоянии
от них летело множество огоньков салатового цвета.

Увеличивающее свои размеры светящееся пятно, которое через некоторое
время разделилось на три светящихся тела, причем тело, расположенное
посередине, было в несколько раз больше двух боковых, оно медленно
превратилось в длинную вытянутую линию, светящуюся очень ярким светом,
сравнимым по яркости с электросваркой.

Две звезды протянули друг другу как бы световые нити, которые соединили
объекты между собой. Через 7 — 10 секунд из-за горизонта появилось
множество светящихся шаров, которые приближались, увеличивая свои
видимые формы. Звезды и шары летели синхронно.

Из показаний видно, что некоторые из них принципиально различны. Один же
человек утверждает, что, находясь в том же месте, он никакого странного
явления не наблюдал.

Интересна библейская интерпретация того, что нам известно как «Колесница
Иезекииля»:

“…когда я был среди пленных над рекой Хебар, небо разверзлось, и я
увидел видение Господне… и вот вихрь пришел с севера, облако великое,
и вьющийся огонь, и яркость была вокруг него… И из середины его вышли
подобия четырех живых существ. И вот каков был вид у них: они были как
подобия человека. И у каждого было четыре лица, и у каждого по четыре
крыла. И ноги были — прямые ноги, и ступни, как у быка; и они сверкали,
как чистая медь. И у них были руки ниже крыльев, по всем четырем
сторонам… Их крылья прикасались одно к другому, и они не
поворачивались, когда они шли прямо вперед… два крыла у каждого
прикасались друг к другу, а два закрывали им тело…”

Конечно, когда речь идет об уфологических феноменах, то можно
предположить (и не без оснований), что в этот момент происходит
известное воздействие на человеческий мозг, и люди галлюцинируют, причем
галлюцинации, естественно, у них разные. Иными словами, объект может
существовать, но это не значит, что анализаторы воспринимают его
адекватно, а сознание правильно интерпретирует. Конечно, если мы
встречаемся с иной, более высокой цивилизацией, то частичное поражение
разума в этот момент у жителей Земли объяснимо: это позволяет высшему
разуму многое от нас скрыть. Это понятно с общей точки зрения, но тем не
менее… два человека стояли рядом и смотрели в одном и том же
направлении: один видел нечто необычайное и может описать в мельчайших
подробностях, а другой ничего не заметил…

Мера несоответствия в показаниях очевидцев любого, даже самого
привычного события так велика, что сама возможность их использования в
аргументации может быть поставлена под сомнение.

Следует понять, что описание факта является далеко не лучшим аргументом,
поскольку это только интерпретация, степень адекватности которой всегда
может быть поставлена под сомнение. Если аргументация строится со слов
очевидца, то ситуация еще больше усложняется, поскольку мы апеллируем
даже не к своей интерпретации, а к чужой.

Если все-таки приводить факты для аргументации, то откуда, если вы не
очевидец, их описание можно брать? Из каких источников можно черпать
информацию, каким из них в большей степени доверять? Ответ на этот
вопрос имеет очень большое значение. Сначала следует обозначить
источники информации, из которых для доказательства брать фактический
материал нельзя. В первую очередь это средства массовой информации.
Такое заключение может показаться парадоксальным, потому что это очень
распространенный способ аргументации: человек что-то рассказывает, его
спрашивают, откуда он это узнал, а он отвечает: “Как, по радио слышал.
По телевизору смотрел. Все газеты об этом пишут”. Почему нельзя черпать
фактическую информацию из прессы? Для ответа на этот вопрос следует
обратиться к схеме, предложенной в главе “Классификация целевых
установок речи”, в которой представлены жанры устной и письменной
словесности в соответствии с основными задачами, которые этот жанр
решает в речевой коммуникации. На схеме видно, что такой жанр
словесности, как средства массовой информации (mass media) — радио,
телевидение, пресса, не имеет задачи распространения знаний, т.е.
адекватной передачи информации. СМИ существуют для формирования точки
зрения, наличие которой, в свою очередь, формирует намерения и
стимулирует поступки. Mass media в своей основе — строго
идеологизированный жанр. Важно понять, что средства массовой информации
идеологизированы во всех странах мира. Таким образом, идеологизация
средств массовой информации свойственна не только тоталитарному
государству. Это универсальное свойство СМИ. Тоталитарное государство от
демократического отличается только тем, что в первом все СМИ формируют
одну и ту же точку зрения, а в демократическом каждая газета,
телевизионный канал или радиопрограмма формируют точку зрения читателей,
зрителей и слушателей в соответствии со своей. Точка зрения редакции —
это интерпретация достоверных событий, которая навязывается публике.
Точка зрения другой редакции — это другая интерпретация тех же
достоверных событий, и она тоже навязывается публике и т.д.

В любой демократической стране каждому человеку дано право, если он не
выходит за рамки законодательства, предлагать собственную интерпретацию
любого события вниманию всех, кто захочет с ней ознакомиться.
Профессионально этим занимаются так называемые независимые журналисты.

Иногда журналисты берутся за формирование определенной точки зрения,
исходя не из своих убеждений или позиции своей редакции, а потому, что
эта работа профинансирована определенным лицом или организацией.

При этом подчас крайне трудно бывает понять, чью точку зрения
пропагандирует конкретный репортер. Публика в любом случае оказывается
“одураченной”.

Ни о какой адекватности отражения действительного события в mass media
не может быть и речи. При рассмотрении любого события можно найти самую
разную его интерпретацию, если взять как можно больше газет разной
политической направленности или прослушать сообщение об этом событии по
всем каналам отечественного и зарубежного радио и телевидения. Трактовки
будут принципиально отличаться друг от друга.

Кто сказал, что интерпретация любимой вами газеты или программы (а мы
обычно выбираем такую прессу, которая нам ближе идеологически, и тем
самым становимся добровольной жертвой еще большего внешнего давления на
наше сознание) является единственно верной, т.е. адекватной
действительно произошедшему событию (факту)? Конечно, это не так, хотя
бы потому, что другие люди (подчас не глупее, а объективно умнее)
выбирают другую прессу, точно так же, как вступают в другие движения и
партии. Кто прав? Формирование мировоззрения конкретного человека —
во-первых, уникальный, а во-вторых, бесконечный в течение его жизни
процесс.

Несколько лет назад произошел прорыв нефтяных магистралей в Сибири.
Оценка события прессой имела разброс от мелкого инцидента до глобальной
экологической катастрофы. Прочитав все, что написано о войне в Чечне в
московской прессе, в азербайджанской, армянской, французской, а заодно в
американской, южноафриканской, иракской, можно обнаружить не только
полярную интерпретацию событий, но и информационные сообщения, которые в
принципе не могут быть скоординированы друг с другом. Если вы не
очевидец, возможность оценить уровень достоверности интерпретации у вас
отсутствует.

Какие же тексты, какой жанр может быть использован для отбора фактов?
Такой жанр существует: это научная и справочная литература (монографии,
словари, энциклопедии и др.), которая специально предназначена для
распространения знаний и передачи адекватной информации. Конечно, не в
каждом таком издании и по поводу далеко не каждого факта дается точная и
адекватная информация, но сам жанр соответствует этой задаче. Поэтому из
научной и справочной литературы можно и нужно черпать фактическую
информацию. Для этой цели обычно предлагается использовать также
научно-популярную литературу, но это заключение спорное. В
научно-популярном тексте делается попытка изложить сложную теоретическую
проблему простым, понятным языком, так как этот текст рассчитан на
профессионально неподготовленного читателя. Ни один профессионал
научно-популярную литературу не читает. Чтобы объяснить научное
положение непрофессионалу, требуется построить текст, лишенный терминов,
знание которых, в свою очередь, необходимо для понимания научной
проблематики, — получается замкнутый круг. На дилетантском уровне
невозможно объяснить, например, процесс расщепления атомного ядра,
поэтому научно-популярные статьи на эту тему объяснения не дают, а
предлагают некоторые неформальные соображения по поводу проблемы, в
результате чего возникает информационное искажение, такое значительное,
что саму возможность достоверности следует поставить под сомнение. Если
достоверность информации в научно-популярных текстах представляется
весьма условной, то сами эти тексты вряд ли подходят в качестве
источника аргументации. Таким образом, для целей фактической
аргументации можно использовать научную и справочную литературу, а
научно-популярную с большой мерой осторожности. Если в компании
нескольких человек один является профессионалом в какой-то области, а
остальные — дилетантами и возникает научный спор, дилетанты, как
правило, приводят аргументы, почерпнутые из научно-популярной
литературы, а профессионал молчит, являясь ироничным свидетелем этой
исполненной энтузиазма, но достаточно жалкой полемики.

Это типичная ситуация: чем меньше знаю, тем больше хочу спорить,
поскольку, чем более человек образован, тем больше он понимает
безбрежность своего незнания. Каждый раз, как он поднимается на новую
ступеньку познания, ему открываются все большие дали, те, которые за
пределами его знания. Человек, кичащийся своей эрудицией, как правило, —
человек примитивный, не видящий безбрежности интеллектуального
горизонта, который открывается по мере движения вверх точно так же, как
путешественник видит все больше пространства, взбираясь на гору, и
только на вершине ощущает его бесконечность. Известное изречение “Я знаю
только то, что я ничего не знаю, другие не знают даже этого” (Сократ)
может принадлежать только мудрейшему из людей, достигшему вершины
мыслительного подъема, доступного человеческому разуму.

Второе требование, которое предъявляется к аргументу, требование
достаточности для доказательства тезиса. Аргументация должна быть
достаточной для людей, на которых она направлена. Важно понять, что мера
достаточности неодинакова для разных людей. Это означает, что когда
говорящий берется убеждать, скажем, десять человек одновременно в
истинности некоторого тезиса, то часть людей будет убеждена уже после
предъявления одного или двух аргументов; другие будут интеллектуально
сопротивляться дольше, некоторые еще больше и т.д. Таким образом, сама
достаточность есть функция, которая меняется в зависимости от аргумента,
где под аргументом понимается ментальность слушающего. Есть люди, более
податливые к аргументации, есть люди, внутренне согласные с тезисом
говорящего, но до конца не осознающие своего согласия, есть те, которые
имеют веские контраргументы, а есть люди, которым говорящий просто
несимпатичен, и в силу этой неприязни к нему все, что он говорит,
вызывает встречное неприятие — все это разные коммуникативные ситуации.
Уровень достаточности аргументации всегда индивидуален. Достаточность не
есть константа, это переменная, и ее значение зависит от множества
факторов, связанных с конкретной личностью слушателя.

Несоблюдение требования достаточности основания ведет к логико-речевой
ошибке “не следует” (лат. non sequitur), сущность которой состоит в том,
что положение, требующее доказательства, не вытекает, не следует из
приведенных аргументов, т.е.

предложенные доводы, сами по себе верные, не являются достаточным
основанием для выдвинутого тезиса и поэтому не доказывают его.

Так, для доказательства истинности суждения о шарообразности Земли
приводятся следующие наглядные доводы: 1) при приближении корабля к
берегу сперва показываются из-за горизонта верхушки мачт, а потом уже
его корпус; 2) после захода солнца его лучи продолжают освещать крыши
высоких зданий, вершины гор и облака, а еще позднее — только облака. Но
из этих доводов не следует, что Земля шарообразна. Данные аргументы не
обосновывают тезиса. Они доказывают только кривизну земной поверхности,
замкнутость формы, изолированность нашей планеты в пространстве.
Истинность тезиса о шарообразности Земли доказывается другими доводами,
а именно: 1) в любом месте земли горизонт представляется окружностью, а
дальность горизонта всюду одинакова; 2) во время лунного затмения тень
Земли, падающая на Луну, всегда имеет округлые очертания, а круглую тень
при любом положении отбрасывает только шар; 3) свидетельства
космонавтов. Из этих аргументов действительно вытекает истинность
суждения о шарообразности нашей планеты.

Другая логико-речевая ошибка, связанная с нарушением требования
достаточности аргументации, называется “от сказанного в относительном
смысле к сказанному безотносительно” (лат. a dicto secundum quid ad
dictum simpliciter). Существо этой ошибки заключается в следующем:
положение, являющееся верным при определенных условиях, приводится в
качестве аргумента, годного при всех условиях, при всех обстоятельствах.
Например, правильно, что бром является целебным средством при лечении
ряда заболеваний. Но это суждение нельзя использовать в доказательстве в
качестве аргумента без учета определенных условий. Известно, что если
бром принять в большой дозе, то он вызовет тяжелые отрицательные
последствия. Значит, суждение “Бром является целебным средством при
лечении ряда заболеваний” истинно лишь при определенных условиях.

Иногда по той же причине возникает логическая неправильность иного рода:
из истинного тезиса пытаются вывести не вытекающие из него следствия.
Например, из социального и юридического равенства мужчин и женщин в
современном цивилизованном обществе вовсе не следует, что женщина не
нуждается в покровительственном, обходи тельном отношении со стороны
мужчины, т.е. не нуждается в снисхождении.

Требования истинности и достаточности вытекают из фундаментального
закона формальной логики — закона достаточного основания (лат. lex
rationis determinantis sive sufficientis ), согласно которому всякая
истинная мысль должна быть обоснована другими мыслями, истинность
которых доказана.

Символически закон достаточного основания изображается формулой: Если
есть В, то есть как его основание — А.

Открытие закона достаточного основания приписывается немецкому философу
Лейбницу, который его выразил в виде следующего принципа: “Все
существующее имеет достаточное основание для своего существования”. Это
означает, что ни одно явление не может быть истинным или действительным,
ни одно утверждение не может быть справедливым без достаточного
основания. Почему дело обстоит именно так, а не иначе. Закон
достаточного основания Лейбниц считал принципом всех опытных истин, в
отличие от закона противоречия, который истолковывался им как принцип
всех истин разума.

Однако первую формулировку закона достаточного основания можно найти у
Левкиппа и Демокрита: “Ни одна вещь не возникает беспричинно, но все
возникает на каком-нибудь основании и в силу необходимости”.

Требование обоснованности мышления отображает одно из глобальных свойств
внешнего мира, где каждый факт, каждый предмет, каждое явление
подготовлены предшествующими фактами, предметами, явлениями. Ни одно
явление не может появиться, если оно не подготовлено, если оно не имеет
причины в предшествующих явлениях. Это закон объективной
действительности. Река замерзает, так как понижается температура
окружающего воздуха; дым поднимается вверх, так как он легче окружающей
его атмосферы, и т.д. Одной из основных аксиом М.В. Ломоносова была
следующая: “Ничто не происходит без достаточного основания”.

В мире нет беспричинных явлений. А если каждый предмет, каждое явление в
природе и обществе имеет свои причины, условия, которые вызвали его
появление, то и наше мышление о предметах и явлениях бытия не может
утверждать или отрицать что-либо о предмете или явлении, если
утверждение или отрицание необоснованны. Вся практика человеческого
мышления показывает, что подлинным знанием является лишь такое, которое
сопровождается сознанием хода доказательств этого знания. Так, знать
закон диалектики о переходе постепенных, незаметных количественных
изменений в качественные — это значит уметь показать, что минная черта
проявляется в окружающем мире и мышлении.

Конечно, как уже говорилось, самым верным и надежным доказательством
истинности той или иной мысли в опытном знании является также
доказательство, когда в подтверждение данной мысли приводится
непосредственный предмет, факт, который отображается этой мыслью. Но
ведь это не всегда возможно. Так, в подтверждение истинности мысли о
происхождении Земли нельзя не только привести сам факт возникновения
нашей планеты, который совершился несколько миллиардов лет тому назад,
но трудно даже восстановить детали этого возникновения. Кроме того,
приводить в подтверждение истинности мысли каждый раз непосредственный
факт нет никакой необходимости. Обобщенные формулировки свойственны
человеческому мышлению, и они часто принимаются для дальнейшего познания
единичных предметов и для логического обоснования мыслей об этих
единичных предметах.

Закон достаточного основания требует, чтобы наши мысли в любом
рассуждении были внутренне связаны друг с другом, вытекали одна из
другой, обосновывали одна другую. Быть последовательным — значит не
только выдвинуть то или иное истинное положение, но и объяснить его,
обосновать, а также сделать из него необходимые вытекающие выводы.

Закон достаточного основания — универсальный закон; он выражает
требование обоснованности мысли в наиболее общем виде. Вопрос о
конкретном основании является предметом рассмотрения в каждом отдельном
случае.

Рассмотрим третье требование, которое предъявляется к аргументу.
Аргумент в доказательстве в соответствии с первым требованием должен
считаться истинным, а это означает, что он был когда-то доказан как
тезис. Это доказательство строилось безотносительно к исходному тезису,
т.е. независимо от него. В этом и заключается третье требование,
предъявляемое к аргументу: он должен быть мыслью, истинность которой
доказана самостоятельно, независимо от доказываемого положения. Нельзя в
защиту тезиса приводить аргумент, который сам по себе вытекает из этого
тезиса. В противном случае возникает логико-речевая ошибка, называемая
“порочный круг” (лат. сксшш уШовш ), которая, по определению, и
заключается в том, что тезис выводится из аргументов, которые, в свою
очередь, выводятся из того же тезиса.

У Бентама можно найти описание следующей речевой ситуации, связанной с
ошибкой “порочный круг”: в церковных делах на соборе, где идет
рассуждение о том, должно ли быть предано осуждению известное учение,
нельзя доказывать, что это учение должно быть осуждено, потому что оно
есть ересь; но говорить так — это значит поступать бездоказательно, ведь
под ересью именно и разумеется такое учение, которое должно подлежать
осуждению.

Ж.Б. Мольер так метко высмеял этот род ошибки: Отец немой девочки
пожелал узнать, отчего его дочь нема. “Ничего не может быть проще, —
отвечал медик Инхарель, — это зависит от того, что она потеряла
способность речи “. “Конечно, конечно, — возразил отец девочки, — но
скажите, пожалуйста, по какой причине она потеряла способность речи?”
“Все наши лучшие авторы скажут вам, — ответил медик,

что это зависит от невозможности действовать языком “.

“Порочный круг” основан на тавтологии (греч. tauto — то же самое, logos
— слово)

выражении, которое повторяет в иной словесной форме ранее сказанное, а
иногда даже в близкой словесной форме, и тогда появляются тексты,
которые звучат приблизительно так: “Бригада добилась больших успехов в
работе, потому что успешно работала”. Эта логическая ошибка является
очень распространенной, особенно в средствах массовой информации.
Конечно, в приведенном примере ошибка очевидна, поскольку в тексте
использованы однокоренные слова: работа — работать, успех — успешно.
Однако в синонимичных текстах ошибка становится не столь очевидной,
особенно если текст объемный (скажем, статья). В СМИ очень часто мысль
сначала используется как аргумент, а потом выясняется, что сама эта
мысль вытекает из тезиса, который в начале статьи пытался
аргументировать автор. Это свидетельство логического, интеллектуального
сбоя: человек не понимает, где причина, а где следствие. Если нечто
однажды задано как причина, то может ли оно быть использовано как
следствие?

Любопытно, что в прессе стали появляться статьи, представляющие собой
пасквиль на тему речей, которые публично произносятся нашими известными
соотечественниками. То, что эти речи порой вообще текстами с
лингвистической точки зрения не могут быть названы, — совершенно
очевидно: логико-речевых ошибок и стилистических недочетов в них больше,
чем смысла, а смысл иногда вообще не улавливается. Нередко эти речи
свидетельствуют о мыслительных дефектах их авторов. Логическая ошибка
“порочный круг” является в них практически нормой. К сожалению, это
норма не только для тех, кто ” наверху”, но и для тех, кто смеется над
ними. Оказывается, что статьи-насмешки, как правило, грешат теми же
ошибками, т.е. журналисты сами недалеко продвинулись на пути культуры
речи по сравнению с теми, кого они осмеивают в своих статьях. Это было
бы по-настоящему смешно, “когда бы не было так грустно”.

По поводу аргументации следует рассмотреть еще одно фундаментальное
положение: психологический перенос аргумента, который связан с четвертым
требованием, предъявляемым к системе доводов, — требованием
индивидуального подхода к аргументации, имеющим фундаментальное
значение. Человеческое сознание индивидуально реагирует на убеждение. И
поэтому способов убеждения должно быть в идеале столько, сколько людей,
на которых направлено доказательство. Процедура убеждения выглядит
следующим образом: сначала человек доказывает тезис себе (иногда в
течение всей своей жизни, иногда в течение короткого срока). Пока
человек не доказал тезис себе, у него нет риторического права пытаться
доказывать его кому-нибудь другому. Можно рассуждать на тему,
полемизировать, расспрашивать других людей, но доказывать тезис рано,
говорящий к этому не готов. В момент публичного доказательства себя
одновременно со слушателями ни в чем убедить нельзя — это
распространенное заблуждение.

Для того чтобы доказать нечто себе, выбираются те аргументы, которые
убедительны для вас. Причем аргумент наиболее убедительный называется
главным (или заглавным). Грубая ошибка аргументации заключается в том,
что человек себе нечто доказал и начинает доказывать это другому,
приводя те же самые аргументы и, как правило, в том же порядке
значимости, начиная с главного. Такая аргументация обычно проваливается,
поскольку выбирались аргументы, приоритетные для сознания говорящего.
Когда человек берется убеждать другого, следует выбрать те аргументы,
которые приоритетны для сознания собеседника, а они могут оказаться
совершенно иными. Это называется психологическим переносом аргументации.
Для удачного осуществления такого переноса следует каждый раз, прежде
чем браться за публичное доказательство, разобраться в ментальности
слушающего, иначе оно окажется неубедительным для него. Приведем пример
часто встречающейся коммуникативной ситуации.

Молодая девушка решила выйти замуж. Сначала она приняла это решение
сама.

Принятие решения — это тезис, доказанный самому (ой) себе. Наша девушка
доказала себе тезис о необходимости выйти замуж за некого В. У нее были
свои аргументы. Как правило, главные аргументы такие: “В. меня любит”(1)
и “Я люблю В.”(2). Но существуют и дополнительные аргументы: “В.
приятный внешне молодой человек”(3); “В. умен”(4); “В. богат” (5); “В.
собирается получить контракт для работы за границей” (6) и т.д. Решение
выйти замуж редко принимается по наитию (вопреки распространенному
мнению), это результат трудоемкого внутреннего доказательства. Далее
представим себе, что, решив выйти за В. замуж, девушка начинает убеждать
маму в целесообразности принятого решения. Мама категорически против, и
у нее есть своя контраргументация: “Лет тебе всего 18” (1); “Кто такой
В., я совершенно не знаю” (2); “Есть гораздо лучший, П. — сын моей
приятельницы” (3); ” Учиться тебе надо и работать” (4) и т.д. Возникает
необходимость переубедить маму и доказать ей разумность своего решения.

Что при этом следует сделать? Сначала доказать тезис, который звучит
так: “Мама, твои контраргументы неубедительны”, т.е. осуществить
процедуру вытеснения (см. выше) (это доказательство построить достаточно
легко, поэтому не будем его приводить), а затем перейти к доказательству
искомого тезиса (замещение): “Мне за В. следует выйти замуж”. Это
распространенная ситуация почти всегда содержит одну и ту же
коммуникативную психологическую ошибку: девушка начинает приводить маме
те же аргументы, которые были убедительны для нее самой и в том же
порядке значимости, начиная с заглавного аргумента. И доказательство
почти всегда проваливается, потому что мама — другой человек.

Как надо уговаривать маму? Следует проанализировать ее личность (что
нетрудно, потому что вы с ней давно знакомы) и воздействовать на ту
часть ее сознания, которая наиболее подвержена воздействию, т.е.
наиболее уязвима. Скажем, мама — человек жадный. Тогда единственное, что
надо говорить — это “В. — очень богат”, развивая этот аспект. Таким
образом, следует выдвинуть “богатство” в качестве заглавного аргумента,
т.е. осуществить психологический перенос аргументации: довод (5) должен
быть перемещен в позицию (1). В качестве заглавного всегда необходимо
выдвигать тот довод, который хорошо понятен конкретному слушающему, а
потому убедителен для него. Если мама устала от жизни в России и ей
хочется сменить место жительства, надо говорить, что В. заключает
контракт для работы за границей, и можно будет обеим с ним уехать,
причем повторять это несколько раз, а больше ни о чем ей говорить не
надо: (6) — (1). Если мама — человек умный, тонкий, интеллигентный, надо
говорить о том, какой мощный интеллект и какая внутренняя утонченность у
В., какого мама найдет в нем прекрасного собеседника, духовного союзника
и как ей будет приятно с ним общаться: довод (4) — (1). Если мама —
женщина, склонная к кокетству, если она не забыла, что это такое, надо
говорить ей, как В. привлекателен (что существенно для внутреннего
эмоционального тонуса, который совершенно неосознанно появляется у
стареющей женщины в присутствии молодого мужчины): довод (3) — (1). Без
психологического переноса заглавного аргумента трудно бывает человека и
чем-либо убедить. Самая большая ошибка заключается в том, что девушка
говорит: “Мама! Он меня любит, и я его люблю”, — потому что это ее
заглавные аргументы (если она действительно принимает решение выйти
замуж по любви). А вот этого как раз говорить маме не следует, по
крайней мере, не надо акцентировать на этом внимание, потому что данная
эмоция никакого отношения к ней не имеет и, более того, вызывает в ней
естественное чувство ревности. Только в конце доказательства можно очень
скромно, маловыразительно сказать маме: “Мы с В. друг друга любим”. Эта
любовь не является фактом маминой личной жизни, психологически в этой
ситуации она как бы выходит из игры, поэтому ни в коем случае на это
нельзя делать упор. Таким образом, в ходе доказательства, направленного
на другого человека, следует обязательно перенести заглавный аргумент с
учетом его личности и никогда, доказывая что-то другому человеку, не
выставлять собственный заглавный аргумент (кроме тех случаев, когда
слушающий — человек, очень похожий в системе ценностных ориентаций на
вас). Зато может быть выдвинут еще один, особый аргумент, который,
скорее всего, окажется убедительным для любой мамы: “В. — такой человек,
который будет за тобой в старости ухаживать”.

Нарушение рассмотренных выше требований к аргументации приводит к
невозможности доказать тезис. Как правило, это связано с нарушением
истинности, что принято называть “ложным основанием” или “основным
заблуждением” (лат. error fundamentalis). Ошибка “ложное основание”
заключается в том, что тезис обосновывается ложными аргументами, т.е.
доказательство строится на основе ложного суждения. Однако анализ
показывает, что разные коммуникативные ситуации, задаваемые категорией
истинности, формируют неодинаковые причины речевого поражения в
доказательстве, и, таким образом, под “ложным основанием” следует
понимать не одну, а целый класс ошибок.

С точки зрения истинности в речи могут быть выделены четыре возможности:

тезис истинный, и говорящий в него верит;

тезис истинный, но говорящий в него не верит;

тезис ложный, но говорящий в него верит;

тезис ложный, и говорящий в него не верит.

Уже указывалось на то, что под истинностью речи принято понимать веру
говорящего в рассказываемое им. Выдвигая требование истинности
аргумента, мы тем самым производим некоторую подмену, поскольку
несоответствие между реальностью и нашим восприятием реальности
существует всегда. Очевидно, что возможна такая ситуация: какие-то
аргументы являются ложными, они не соответствуют действительности, но
говорящий в них верит: мифологичность — одно из свойств сознания.
Разделение на реальную истинность и истинность восприятия тем не менее
возможно и оказывается полезным, так как в разных ситуациях из четырех,
приведенных выше, аргументация оказывается неудачной по разным причинам.
Рассмотрим каждую из этих ситуаций.

Тезис истинный, и говорящий в него верит (совпадение истинности и веры),
но аргументация почему-то не получается. Каковы причины?

Недостаточность аргументации, т.е. аргументация может быть вполне
удачной, но ее оказывается недостаточно для того, чтобы получилось
убедительное доказательство.

Б. Психологический аспект. Аргументация правильная и достаточная, но
неправильно выбран заглавный аргумент, воздействие оказывается
малоэффективным: собеседнику неинтересен тот аргумент, который вы
выбрали в качестве основного.

Потеря тезиса. Предлагается убедительная аргументация, но доказывающая
смещенный тезис.

Г. В аргументации появляется не ложный, а преувеличенный в своем
значении аргумент. В стремлении сделать аргументацию эффективнее
говорящий домысливает или утрирует событие, а среди слушателей находится
человек, который может его в этом уличить.

Появление в аргументации ложного довода встречается очень часто. В
средствах массовой информации часто приводятся в качестве аргументов в
доказательство определенной точки зрения факты, которые, возможно,
никогда не происходили, слова, которые никогда не произносили люди,
которым они приписываются, и т.д. В последнем случае это повод для
обращения в суд. Следует учесть, что, если в ходе аргументации у
слушателя возникают возражения хотя бы против одного довода, вся
аргументация не воспринимается как убедительная.

Тезис истинный, но говорящий в него не верит (однако в силу каких-то
соображений вынужден его доказывать). Вот пример такой ситуации.
Представьте, что вы поступаете в аспирантуру и темой будущей диссертации
выбираете некоторую узкую научную проблему. Эта проблема уже
рассматривалась известным ученым, но вас не удовлетворяет его точка
зрения и предложенное им описание, и в своей диссертации вы собираетесь
дать другое. Но вы поступаете в аспирантуру, и вашим научным
руководителем оказывается как раз этот известный ученый (лишь он может
возглавить работу по этой узкой теме). Что нужно сделать, чтобы вас
приняли в аспирантуру? Следует во внушительном докладе повторить
аргументацию, предложенную будущим научным руководителем, несмотря на
то, что она кажется вам неубедительной (рассматривается ситуация, в
которой не правы вы), поскольку никакая полемика на экзаменах в
аспирантуру невозможна, во-первых, потому что к обоснованной полемике со
специалистом, который много лет посвятил исследованию проблемы, вы, как
правило, еще не готовы, во-вторых, экзамен в принципе не место для
дискуссии. Нужно сначала поступить, а потом уже предлагать
альтернативные трактовки.

Итак, вы — говорящий, тезис истинный, но вы в него не верите. В чем
может быть причина того, что ваша аргументация не получается?

Наличие логической ошибки. Если человек не верит в то, что он
доказывает, на каком-то этапе аргументации у него обязательно возникает
логический сбой (это закон, практически не знающий исключений). Поэтому,
если вы пришли домой с желанием сказать неправду о том, где вы были,
лучше не пытайтесь ничего объяснять: чем больше вы будете говорить на
эту тему, тем больше вероятность того, что вы совершите логическую
ошибку и будете, таким образом, разоблачены, — это известный факт. Если
человек не верит в тезис (даже истинный), у него может произойти
логический сбой.

Б. Недостаточность аргументации. Очень часто человек не верит в
истинность тезиса из-за того, что не владеет полным объемом аргументации
вследствие недостатка информации. По мере того как человек расширяет
свои знания, становится все более и более компетентным в каком-то
вопросе, изменяется его представление об истинности тезиса, в
формулировке которого данный вопрос заключен. Чем дольше мы живем, чем
мудрее мы становимся, тем больше трансформируются наши представления.
Больше знаний — больше точности, а большая точность обычно влечет за
собой изменение прежнего взгляда на мир. Поэтому говорят, что в
молодости все просто, все истины абсолютны, а чем дальше, тем сложнее:
все мысли кажутся относительными в своей истинности.

Нервный срыв. Конечно, идя на экзамен к вашему будущему научному
руководителю, вы предварительно изучите его личность и выберете в
качестве заглавного аргумента тот, который будет для него убедительным.
Но проблема в том, что у вас в момент речи может произойти нервный срыв,
потому что человеку очень трудно аргументировать то, во что он не верит,
и он в этой ситуации, конечно, находится в состоянии значительного
эмоционального дискомфорта.

Г. Наличие так называемых значимых оговорок. Известно, что случайных
оговорок не бывает. Если человек находится в нервном напряжении, ему
трудно контролировать ситуацию, и значимые оговорки вполне естественны —
таково психологическое состояние человека.

Д. Наличие ложного аргумента. Ощущая недостаточность аргументации,
человек сочиняет довод, понимая прекрасно, что это ложь, но убедительная
для доказательства искомого тезиса, и вас в этой лжи разоблачают. Все
перечисленные причины или любая из них по отдельности могут привести к
тому, что аргументация не получится.

3. Тезис ложный, но говорящий в него верит. И берется его доказывать.
Типовым примером может служить ситуация в бывшем Советском Союзе, где
действительно большое количество людей верили в то, что они живут лучше
всех других людей на планете (на десять лет дольше, чем в других
странах, много свободнее и т.д.). “Я другой такой страны не знаю, где
так вольно дышит человек” — это ведь абсурдный тезис, но в истинность
его многие верили. Теперь представьте, что верящему в этот тезис
человеку потребовалось доказать его истинность (скажем, на экзамене по
политэкономии), но доказательство у него не получилось. Что лежит в
основе порочности аргументации в этом случае?

А. Ложные доводы, т.е. собственно “ложное основание”. Человек говорит,
что, по статистике, советская женщина живет, скажем, 85 лет, а советский
мужчина — 78 лет. Эти данные, конечно, взяты из прессы, и об их
достоверности не приходится говорить. Такого рода ложных аргументов
можно набрать достаточно много (при этом в их истинность говорящий, как
правило, верит, как и в тезис). В соответствии с логикой доказательства
ложные аргументы имплицируют ложный тезис.

Б. Недостаточность аргументации. Недостаточность аргументов может
обнаружиться при возникновении полемики, связанной, например, с вопросом
“А откуда ты знаешь, как в других странах люди живут? Чтобы понять, где
лучше, неплохо было бы посмотреть, как там, а потом сравнить”. Это
простое логическое умозаключение. Ответить, не имея опыта личных
наблюдений, очень трудно, что и приводит к недостаточности аргументации.

В. Потеря тезиса. Набирая сомнительные аргументы, можно предположить,
что они вряд ли окажутся объективно убедительными для доказательства
искомого тезиса, но иногда возникает возможность с их помощью
аргументировать смежный тезис. Например, вместо того чтобы доказать, что
советский человек живет лучше остальных, можно было доказать, что не так
уж он плохо живет. Но это не одно и то же. Доказывая вторую мысль,
говорящий совершал логико-речевую ошибку “потеря тезиса”. В
рассматриваемой коммуникативной ситуации оппонент наверняка разобьет
ложные аргументы говорящего, а также компенсирует контраргументами
недостаточность его аргументации, и доказательство будет разбито.
Известен исторический пример, когда Л.И. Брежнев предлагаемый тезис
превратил в противоположный сам, т.е. принял для себя другой тезис.
Посетив с официальным визитом Швецию, он, видимо плохо себя контролируя
и не понимая, что его слова станут широко известны, сказал: “Надо же, я
думал, что мы строим социализм, а социализм, оказывается, давно
построен. Вот он — в Швеции”.

Еще раз следует повторить, что такие понятия, как “истинность” и
“ложность” тезиса, относительны. Абсолютно только наше ощущение. Каждый
из нас во что-то верит, а во что-то не верит. Часты ситуации, когда у
человека не сформировано мнение по некоторому поводу (это ситуация,
когда он не готов к доказательству). Никого нельзя заставить иметь
определенное мнение ни по какому вопросу.

4. Тезис ложный, и говорящий в него не верит. Однако бывают причины,
заставляющие человека браться за доказательство даже в этом случае.

Могут быть рассмотрены следующие ситуации.

Ложь во спасение. Вы — доктор, перед вами пациент, который безнадежно
болен, и медицина не в силах ему помочь. Вы не открываете страшной тайны
и пытаетесь как-то его ободрить, говоря, что вскоре ему станет лучше.

Личная выгода, связанная, например, с необходимостью не оказаться
уличенным в чем-либо компрометирующем. К сожалению, распространены
случаи и осознанной клеветы на других людей с корыстной целью.

Чувство страха, которое иногда вынуждает человека доказывать абсурдные,
с его точки зрения, мысли. Известно, например, что в заключении (1938
год) крупный отечественный военачальник маршал В.К. Блюхер, боясь
расстрела, подробно письменно обосновал свой план сдачи Дальнего Востока
японцам, который он якобы разработал в начале тридцатых годов (никакого
плана, конечно, не было, но такой отчет от него требовал лично Сталин,
гарантируя сохранить жизнь). Почему в рассмотренных случаях
доказательство не бывает убедительным?

Ложный аргумент.

Б. Логический сбой (поскольку нет веры).

Недостаточность аргументации. Причем не только недостаточность, но и
малая убедительность. Неубедительной будет даже интонация в речи.

Г. Потеря тезиса. Д. Нервный срыв.

Следует обратить внимание на то, что совокупность причин, по
которым аргументация оказывается неудачной, в рассмотренных
коммуникативных ситуациях несколько разная. Что касается
психологического аспекта, то скорее всего говорящий будет искать тот
заглавный аргумент, который для слушающего максимально убедителен,
поскольку есть отчетливо осознаваемая цель — доказать ложное положение.
Необходимость психологического воздействия на человека в такой ситуации
очевидна. Как правило, заглавный аргумент оказывается удачным, на него
говорящим делается ставка в попытке компенсировать недостаточность
аргументации и ложные доводы.

Е. Умалчивание истинных аргументов. Обычно к наличию ложных доводов
прибавляется умалчивание большого количества доводов истинных. Так,
доктор скажет больному, что сегодня он лучше выглядит, но при этом не
покажет ему градусник, который показывает более высокую температуру, чем
была вчера.

Если оппонент приведет в пример один из доводов, о которых говорящий
умолчал, остается только сказать: “А я этого не знал” — и признать,
таким образом, СВОЕ ПОРАЖЕНИЕ В ДОКАЗАТЕЛЬСТВЕ.

Глава 14

ДЕДУКТИВНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

Dictum de omni et de nullo.

(Сказано все и ничего).

Третьим уровнем речевого доказательства является демонстрация.
Демонстрация (лат. demonstratio — показывание) — это логическая связь
между аргументом и тезисом, т.е. логическое рассуждение, в процессе
которого из аргументов выводится истинность или ложность тезиса. Под
демонстрацией понимается и совокупность логических правил, используемых
в доказательстве. Применение этих правил обеспечивает последовательную
связь мыслей, которая должна убедить, что тезис необходимо
обосновывается доводами и поэтому является истинным. Случайное сочетание
доводов почти никогда не приводит к успешному завершению доказательства.

Логическая связь между аргументом и тезисом бывает разных видов. В
зависимости от вида логической связи существуют разные демонстрации (или
разные доказательства). Рассмотрим главные виды демонстрации. Одним из
них является дедуктивная демонстрация.

Дедукцией (лат. deductio — выведение) в широком смысле слова называется
такая форма мышления, когда новая мысль выводится чисто логическим путем
(т.е. по законам логики) из предшествующих мыслей. Такая
последовательность мыслей называется выводом, а каждый компонент этого
вывода является либо ранее доказанной мыслью, либо аксиомой, либо
гипотезой. Последняя мысль данного вывода называется заключением.
Выводом будет, например, такая последовательность:

A — В

B — С

С = D

В — D

D — Е посылки А — Е

А — Е заключение.

Здесь буквы замещают какие-то конкретные мысли; а черта означает слово
“следовательно”.

В узком смысле слова, принятом в традиционной логике, под термином
дедукция понимают дедуктивное умозаключение, т.е. такое, в результате
которого получается новое

знание о предмете или группе предметов на основании уже имеющегося
некоторого знания об исследуемых предметах и применения к ним некоторого
правила логики.

Дедуктивное умозаключение, являющееся предметом традиционной логики,
применяется всякий раз, когда требуется рассмотреть какое-либо явление
на основании уже известного общего положения и вывести в отношении этого
явления необходимое заключение. Нам известен, например, следующий
конкретный факт — “данная плоскость пересекает шар” и общее правило
относительно всех плоскостей, пересекающих шар, — “всякое сечение шара
плоскостью есть круг”. Применяя это общее правило к конкретному факту,
каждый верно мыслящий человек необходимо придет к одному и тому же
выводу: “значит, данная плоскость есть круг”. Ход рассуждения при этом
будет таков: если данная плоскость пересекает шар, а всякое сечение шара
плоскостью есть круг, то, следовательно, и данная плоскость есть круг. В
итоге этого умозаключения получено новое знание о данной плоскости,
которого не содержится непосредственно ни в первой мысли (“данная
плоскость пересекает шар”), ни во второй (“всякое сечение шара
плоскостью есть круг”), взятых отдельно друг от друга. Вывод о том, что
“данная плоскость есть круг”, получен в результате сочетания этих мыслей
в дедуктивном умозаключении.

Структура дедуктивного умозаключения и принудительный характер его
правил, заставляющих с необходимостью принять заключение, логически
вытекающее из посылок, отобразили самые распространенные отношения между
предметами материального мира: отношения рода, вида и особи, т.е.
общего, частного и единичного. Сущность этих отношений заключается в
следующем: то, что присуще всем видам данного рода, то присуще и любому
виду; то, что присуще всем особям рода, то присуще и каждой особи.
Например, что присуще всем нервным клеткам (например, способность
передавать информацию), то присуще и каждой клетке, если она, конечно,
не отмерла. Но это именно и отобразилось в дедуктивном умозаключении:
единичное и частное подводится под общее. Миллиарды раз, наблюдая в
процессе деятельности отношения между видом, родом и особью в
объективной действительности, человек выработал соответствующую
логическую фигуру, получившую затем статус правила дедуктивного
умозаключения.

Дедукция играет большую роль в нашем мышлении. Во всех случаях, когда
конкретный факт мы подводим под общее правило и затем из общего правила
выводим какое-то заключение в отношении этого конкретного факта, мы
умозаключаем в форме дедукции. И если посылки истинны, то правильность
вывода будет зависеть от того, насколько строго мы придерживались
дедуктивных правил. Известную роль дедукция играет во всех случаях,
когда требуется проверить правильность построения наших рассуждений.
Применение дедукции на основе формализации рассуждений облегчает
нахождение логических ошибок и способствует более точному выражению
мысли.

Впервые теория дедукции была обстоятельно разработана Аристотелем. Он
выяснил требования, которым должны отвечать отдельные мысли, входящие в
состав дедуктивного умозаключения, определил значение терминов и раскрыл
правила некоторых видов дедуктивных умозаключений.

Оценку дедукции и ее роли в процессе познания осуществлял Декарт. Он
считал, что к познанию вещей человек приходит двумя путями: путем опыта
и дедукции. Но опыт часто вводит нас в заблуждение, тогда как дедукция,
или, как говорил Декарт, чистое умозаключение от одной вещи через
посредство другой избавлено от этого недостатка. Исходные положения для
дедукции, с точки зрения Декарта, в конечном счете, дает интуиция, или
способность внутреннего созерцания, благодаря которой человек познает
истину без участия логической деятельности сознания. Таким образом,
исходные положения дедукции являются очевидными истинами благодаря тому,
что составляющие их идеи “врожденны” нашему разуму.

Классическая аристотелевская логика начала уже формализовать дедуктивный
вывод. Дальше эту тенденцию продолжила математическая логика.

Под термином дедукция в узком смысле слова понимают также следующее.

Метод исследования, при котором для того, чтобы получить новое знание о
предмете или группе однородных предметов, надо, во-первых, найти
ближайший род, в который входят эти предметы, и, во-вторых, применить к
ним соответствующий закон, присущий всему данному роду предметов;
переход от знания более общих положений к знанию менее общих положений.
Дедуктивный метод играет огромную роль в математике. Известно, что все
доказуемые предложения, т.е. теоремы, выводятся логическим путем с
помощью дедукции из небольшого конечного числа исходных начал,
недоказуемых в рамках данной системы и называемых аксиомами.

Форма изложения материала в книге, лекции, докладе, беседе, когда от
общих положений, правил, законов идут к менее общим положениям,
правилам, законам.

Дедуктивная демонстрация (в традиционной логике) — одна из форм
доказательства, когда тезис,

являющийся каким-либо единичным или частным суждением, подводится под
общее правило. Существо такого доказательства заключается в следующем:
надо получить согласие своего собеседника на то, что общее правило, под
которое подходит данный единичный или частный факт, истинно. Когда это
достигнуто, тогда это правило распространяется и на доказываемый тезис.
Пример дедуктивного доказательства (демонстрации):

тезис: курица имеет крылья;

общее правило: птицы имеют крылья;

рассуждение: если все птицы имеют крылья, а курица — птица, то,
следовательно, курица имеет крылья.

Дедуктивное доказательство предлагает заглавную, ведущую идею, которая
признается говорящим и слушающим истинной и из которой доказываемый
тезис вытекает как следствие. Из общего положения выделяется частный
случай. Этот частный случай и есть тезис, который следует доказать.

Очевидно, что далеко не каждый тезис, не каждое положение может быть
доказано дедуктивным способом. Почему существует много разных видов
демонстрации? Потому, что для каждого конкретного случая годится обычно
какой-то один вид доказательства, редко используются одновременно два.
Каждый раз следует выбирать тот тип доказательства, который максимально
естествен в конкретной речевой ситуации и легок в реализации. Для того
чтобы доказать, что курица имеет крылья, действительно удобно
использовать дедуктивное доказательство, так как птицей является
животное, обладающее определенными признаками и, в частности,
обязательно имеющее крылья. Определение птицы можно найти в словаре или
энциклопедии: “Птица — покрытое перьями и пухом позвоночное животное с
крыльями, двумя конечностями и клювом”. Из этого определения как из
истинного (именно потому, что это словарное определение, а словари —
источник достоверной информации, см. выше), вытекает как естественное
следствие, что у курицы есть крылья. Этот тезис дедуктивным способом
доказывается очень легко. А вот мысль о том, что “в сборной РФ по
футболу нет ни одного лысого человека”, доказать дедуктивным способом
нельзя Невозможно предложить никакого общего положения, из которого этот
тезис вытекал бы как следствие. Потому что, даже если привести широкое
заключение: “спортсмены должны быть здоровыми”, в доказательстве это
ничего не даст, поскольку облысение не всегда является тем заболеванием,
которое мешает быть профессиональным спортсменом, а иногда вообще не
является заболеванием.

Самым распространенным видом дедуктивного доказательства является
силлогизм.

Силлогизм (греч. зуПс^зггюз — сосчитывание) — это умозаключение, в
котором из двух категорических суждений, связанных общим средним
термином, получается третье суждение, называемое выводом; при этом
средний термин в заключение не входит.

Категорическим называется суждение, в котором выражается знание о
принадлежности или непринадлежности признака предмету независимо от
каких-либо условий, например: Гриб есть споровое растение; Киты не
относятся к рыбам.

Средний термин силлогизма (лат. terminus medius) — термин силлогизма,
который является общим для обеих посылок и который, отображая связи
вещей объективного мира, служит посредствующим элементом между двумя
другими терминами. Например, рассмотрим силлогизм:

Всякий учебник должен быть написан ясным языком; “Руководство по
черчению” — учебник “Руководство по черчению ” должно быть написано
ясным языком. Средним термином в нем будет термин учебник.

Средний термин употребляется в тех случаях, когда не имеется возможность
сравнить две вещи прямо и приходится прибегать к сравнению их с помощью
третьей вещи. М.В. Ломоносов поэтому называл средний термин
“посредствующим термином”. Так, мы не можем измерить величину двух
полей, помещая одно из них в другое; но мы можем измерить каждое из них
метром и выяснить после подсчетов сравнительные размеры полей.

В средние века нахождение среднего термина силлогизма рассматривалось
как своего рода искусство. Философу Жану Буридану приписывается
выражение о так называемом мосте ослов (pons asinorum), имеющем целью
научить всех, в том числе и тупиц, находить средний термин в силлогизме.

Аристотель определил силлогизм как высказывание, в котором “при
утверждении чего-либо из него необходимо вытекает нечто отличное от
утверждаемого и именно в силу того, что это есть”.

Силлогизм — это умозаключение, в силу которого, признав истинность
посылок, нельзя не согласиться с истинностью заключения, вытекающего из
посылок.

Например:

Все граждане РФ имеют право на труд; Федоров гражданин РФ; Федоров имеет
право па труд. Если исходные суждения силлогизма истинны, то, при
условии соблюдения соответствующих правил, в результате умозаключения
получается истинный вывод, как это и имеет место в только что
приведенном примере.

Силлогизм состоит из трех суждений. Это опосредованное умозаключение
(опосредованным называется умозаключение, в котором вывод делается на
основании нескольких посылок). В первом суждении содержится общее
правило (“Все граждане РФ имеют право на труд”). Во втором приводится
конкретный случай (“Федоров является гражданином РФ”). И, наконец, в
третьем суждении дается вывод, или заключение (“Федоров имеет право на
труд”).

Каждое из этих суждений имеет свое собственное название. Суждение, в
котором содержится общее правило, называется большей посылкой; суждение,
в котором дается частный случай, — меньшей посылкой; а третье суждение,
в котором приводится вывод из посылок, — заключением силлогизма. Для
удобства изучения силлогизма принято располагать все три суждения,
входящие в него, одно под другим, в виде колонки. При этом заключение
отделяется от посылок горизонтальной чертой.

В данном силлогизме в меньшей посылке содержится единичное суждение. В
нем говорится об одном человеке. Но в меньшей посылке часто выставляется
и общее суждение. Это мы видим в таком, например, силлогизме:

Все люди ошибаются; Ученые — люди;

Ученые ошибаются.

Меньшей посылкой в этом силлогизме является суждение ученые — люди. Это
общее суждение, ибо в нем высказывается мысль не об одном предмете, а о
всех ученых. Но данное общее суждение все же есть частный случай по
отношению к суждению, которое содержится в большей посылке: Все люди
ошибаются.

Понятно, что его заглавная посылка представляет некоторое общее знание,
из которого заключение так или иначе вытекает. Оно из категории
“больших” истин типа: ” Все люди смертны”, “Земля вращается вокруг
Солнца”, “Наша планета состоит из суши и воды” и т.д. — это общие
заключения. А вторая посылка более конкретна, заключение тоже конкретно,
оно вытекает как следствие из этих двух посылок. Если силлогизм
начинается с меньшей посылки, его называют восходящим силлогизмом (лат.
азсепёеш). Например:

Слюда минерал;

Минералы — продукты физико-химических процессов, совершающихся в земной
коре;

Слюда — продукт физико-химических процессов, совершающихся в земной
коре.

Рассмотрим структуру обычного силлогизма: в начале заглавной посылки
обычно стоит слово со значением все, всякий, каждый и т.д., т.е.
объединяющим значением, иначе сама заглавная посылка не могла бы носить
общий характер. Это значение задается квантором общности. Итак,
заглавная посылка начинается с квантора общности. Текст заглавной
посылки делится на две логические группы. Наш текст делится легко: люди
и ошибаются, однако совершенно необязательно, чтобы каждая из этих групп
состояла из одного слова. Например, текст может быть таким: “Все люди,
которые родились и живут в Москве, имеют прописку”. Тут тоже две
логические группы: “люди, которые родились и живут в Москве” и ” имеют
прописку”. Может быть и более длинный текст: “Люди, родившиеся и живущие
в Москве, достигшие шестнадцатилетнего возраста, имеют прописку, которую
они получают в отделении милиции, ближайшем к их месту жительства”.
Теперь посмотрим на вторую посылку. Она тоже состоит из двух логических
групп: “ученые” (первая логическая группа) и “люди” (вторая логическая
группа). Она тоже может представлять собой развернутый текст, например
первая группа может быть: “Ученые, получившие образование” — иными
словами, словесное распространение каждой логической группы может быть
значительным.

Первая посылка состоит из одного срединного (среднего) и одного крайнего
термина, вторая — из другого крайнего термина и соответственно того же
срединного, а заключение состоит из двух крайних терминов. Такова
логическая структура классического трехчленного греческого силлогизма.

Как известно, каждое суждение состоит из субъекта и предиката, которые в
логике принято называть терминами. На первый взгляд кажется, что если в
силлогизме три суждения, то терминов в нем должно быть, по крайней мере,
шесть. Но, посмотрим, так ли это на самом деле. Возьмем следующий
силлогизм:

Все планеты движутся вокруг Солнца;

Меркурий — планета;

Меркурий движется вокруг Солнца.

В большой посылке этого силлогизма субъектом является термин планеты и
предикатом — движутся вокруг Солнца. В меньшей посылке субъект —
Меркурий, а предикат — планета. Уже из посылок видно, что в них не
четыре термина, а только три, так как в обеих посылках есть один общий
термин — планета. Что касается заключения силлогизма, то в нем никаких
новых терминов нет. Оба термина заключения повторяют те, которые мы уже
встретили в посылках, а именно: Меркурий, который содержится в меньшей
посылке, и движется вокруг Солнца, который имеется в большей посылке.

Во всех трех суждениях, таким образом, только три термина.

Каждый из терминов силлогизма имеет свое название: средний термин,
который является общим для обеих посылок, не переходит в заключение
силлогизма. В данном примере термин, который встречается в большей
посылке (помимо среднего) и является предикатом заключения, называется
большим термином (terminus major). А термин, который содержится в
меньшей посылке (помимо среднего термина) и является субъектом
заключения, называется меньшим термином (terminus minor). Больший и
меньший термины называются также крайними терминами. Оба они, как уже
сказано, переходят в заключение.

Каково же место каждого термина в суждениях, и как складываются
взаимоотношения между ними в процессе силлогистического умозаключения?

В суждении Все планеты движутся вокруг Солнца определяется отношение
между средним термином (планеты) и большим термином (движутся вокруг
Солнца), в суждении Меркурий — планета — отношение между средним
термином (“планета”) и меньшим термином (“Меркурий”). В посылках, таким
образом, рассматривается отношение среднего термина к меньшему и
большему терминам. И именно потому, что в посылках выяснено отношение
крайних терминов к общему среднему термину, появляется возможность
прийти к выводу о том, какое отношение существует между крайними
терминами.

Из этого становится ясным значение силлогизма в мыслительном процессе.
Ни в одном из суждений, которые имеются в силлогизме, взятом в
отдельности, не видно, что Меркурий движется вокруг Солнца. В посылках
больший и меньший термины непосредственно не связаны между собою. Но
меньший и больший термины связаны со средним термином, что и позволило
связать меньший и больший термины друг с другом. Связав крайние термины
в заключении, мы получили новое суждение, в котором имеется новое
знание.

Итак, сопоставив две истинные посылки, мы в результате рассуждения
пришли к истинному выводу. Но в силу чего становится возможным в
заключении их двух истинных посылок получить при помощи силлогизма
истинный вывод? В силлогизме отобразились самые обычные отношения вещей.
Человек много раз наблюдал связь рода и вида, общего и единичного в
мире, которая выражается, как уже говорилось, в следующем: то, что
характерно для рода, характерно и для вида, то, что присуще общему,
присуще и единичному. Например, что присуще всему классу животных
(способность чувствовать), присуще и каждому животному.

С течением времени эта объективная связь общего и единичного
отобразилась в мышлении в виде следующего положения: “все, что
утверждается (или отрицается) относительно всех предметов класса, то
утверждается (или отрицается) относительно любого отдельного предмета и
любой части предметов этого класса”, — которое называется аксиомой
силлогизма и является истиной, которая множество раз подтверждалась и
поэтому уже не нуждается в доказательстве.

Аксиома силлогизма часто обозначается краткой латинской формулой dictum
de omni et de nullo. Согласно аксиоме силлогизма и строится
силлогистическое умозаключение. Это можно показать на следующем примере:

Все имена прилагательные изменяются

по родам, падежам и числам;

Слово “бесстрашный” — имя прилагательное;

Слово “бесстрашный” изменяется по родам,

падежам и числам.

Данное силлогистическое умозаключение подчиняется следующему правилу:
если данной вещи присущ какой-то признак, а этому признаку, в свою
очередь, присущ другой признак, то этот второй признак является тоже
признаком вещи. Это положение также называется аксиомой силлогизма.
Формулируется она так: признак признака некоторой вещи есть признак
самой вещи; то, что противоречит признаку некоторой вещи, противоречит
самой вещи.

Аксиома силлогизма также может быть обозначена латинской формулой nota
notae est nota rei ipsius.

Из аксиомы силлогизма видно, что не каждые два суждения могут явиться
посылками силлогизма и дать в выводе правильное заключение. Надо
соблюсти 7 правил силлогизма.

Правило 1. В силлогизме должно быть только три термина — не больше и не
меньше. Если появляется четвертый термин, то истинный вывод получиться
не может.

Материя вечна; Сукно есть материя; Сукно вечно.

Подобная ошибка в силлогизме называется учетверением терминов. Значит,
средний термин, который связывает крайние термины, должен быть одним и
тем же в обеих посылках силлогизма.

Правило 2. Средний термин должен быть распределен хотя бы в одной из
посылок. Например, в приведенном ниже умозаключении, внешне похожем на
силлогизм, вывод ошибочен, так как в нем нарушено это правило:

Некоторые рабочие автозавода — изобретатели; Иванов — ррабочий
автозавода; Иванов — изобретатель. Правило 3. Термины, не
распределенные в посылках, не могут оказаться распределенными и в
заключении. Например, даны две такие посылки: Все газетные работники
должны быть грамотными и Федоров — не газетный работник. Можно ли из
этих посылок сделать такой вывод: Следовательно, Федоров не должен быть
грамотным. Конечно, нельзя.

Правило 4. Из двух отрицательных посылок нельзя получить никакого
вывода. Для примера рассмотрим две следующие посылки: Ни одна планета не
светит собственным светом и Комета — не планета.

Средний термин не связывает крайние термины, ибо он сам не связан ни с
одним крайним термином. Вывода из таких посылок сделать невозможно.

Правило 5. Если одна из посылок является отрицательной, то и вывод также
будет отрицательным и не может быть утвердительным. Действительно, это
видно, например, в таком умозаключении:

Все грибы размножаются спорами; Данное ррастение не _размножается
спорами; Данное растение — не гриб. Вывод в умозаключении отрицательный.
И это закономерно, так как в посылках средний термин разъединяет крайние
термины.

Правило 6. Из двух частных посылок нельзя получить с помощью силлогизма
никакого вывода. В самом деле, возьмем для примера такое умозаключение:
Некоторые отличники заканчивают школу с золотыми медалями;

Некоторые учащиеся нашей школы — отличники; Некоторые учащиеся нашей
школы закончили школу с золотыми медалями. Заключение сделано
ошибочно. Не все отличники награждаются золотыми

медалями. Это правило силлогизма было известно еще Аристотелю. В “Первой
аналитике” он писал о том, что никоим образом не получится силлогизма
тогда, когда обе посылки будут частными.

Правило 7. Если одна из посылок частная, то и вывод, если он вообще
возможен, может быть только частным. Это видно на примере такого
умозаключения: Все рыбы — позвоночные животные; Некоторые водные
животные — рыбы; Некоторые водные животные — позвоночные животные. Было
бы ошибкой сказать, что “Все водные животные — позвоночные животные”.
Анализ различных силлогизмов показывает, что средний термин может
занимать в силлогизме различное место, так как он отображает различные
объективные связи между вещами и явлениями окружающего мира.

В зависимости от положения среднего термина различаются четыре фигуры
силлогизма:

Средний термин (М) является субъектом (8) в большей посылке и предикатом
(Р) в меньшей:

Все люди (М) имеют генетического отца

и генетическую мать (Р); Ньютон (8) — человек (М); Ньютон (8) имеет
генетического отца

и генетическую мать (Р).

Средний термин является предикатом в обеих посылках.

Все науки (Р) изучают закономерности

объективной действительности (М);

Ни одна религия (8) не изучает закономерностей

объективной действительности (М);

Ни одна религия (8) не есть наука (Р).

Средний термин является субъектом в обеих посылках:

Ртуть (М) не тверда (Р);

Ртуть (М) есть металл (8);

Некоторые металлы (8) не тверды (Р). Средний термин является предикатом
в большей посылке и субъектом в меньшей:

Все киты (Р) — млекопитающие (М);

Ни одно млекопитающее (М) не есть рыба (8);

Ни одна рыба (8) не есть кит (Р). Умение различать фигуры силлогизма
имеет практическое значение. Дело в том, что каждая фигура отображает
различные приемы оперирования посылками. Так, если требуется доказать
истинность единичного или частного суждения, используется первая фигура
силлогизма: когда единичный или частный случай подводится под общее
правило. Если требуется опровергнуть единичное утвердительное суждение,
можно использовать вторую фигуру силлогизма. Для опровержения общих
суждений используется третья фигура силлогизма.

При этом в каждой фигуре имеется по нескольку модусов; последние
отличаются друг от друга количеством и качеством тех суждений, которые
составляют посылки силлогизма.

Модусы силлогизма принято записывать тремя заглавными буквами, которыми
обозначаются общеутвердительные (А), общеотрицательные (Е),
частноутвердительные (I) и частноотрицательные (О) суждения. Например,
первый модус первой фигуры силлогизма обозначается тремя буквами: ААА. В
первом модусе первой фигуры силлогизма три общеутвердительных суждения:

Все млекопитающие имеют постоянную температуру тела; (А)

Все грызуны — млекопитающие; (А)

Все грызуны имеют постоянную температуру тела. (А)

Поскольку в каждом силлогизме три суждения, а в каждой из трех частей
силлогизма (две посылки и заключение) может быть один из четырех видов
суждений, постольку, как показали подсчеты, возможны 64 различных
сочетания суждений, составляющих посылки и заключение силлогизма.

Но не каждое сочетание трех суждений может быть модусом силлогизма.
Если, например, взять две общеотрицательные посылки, то из них, по
четвертому правилу силлогизма, никакого вывода сделать невозможно и,
следовательно, невозможно построить силлогизм. Если посмотреть все 64
возможных сочетания суждений в силлогизме с точки зрения соответствия их
правилам силлогизма, в которых отобразились связи вещей, то можно
установить, что 45 сочетаний суждений не могут являться модусами
силлогизма, так как они противоречат этим правилам.

Так, модус АЕА нарушал бы пятое правило, которое говорит, что при одной
отрицательной посылке и заключение должно быть отрицательным и не может
быть утвердительным; модусы ЕЕА, ЕЕ1, ЕЕЕ нарушают четвертое правило,
которое запрещает выводить какое бы то ни было заключение из двух
отрицательных посылок; модусы А1А и Е1Е нарушают седьмое правило,
согласно которому заключение должно быть частным, если одна из посылок
частная. Некоторые модусы невозможны потому, что они сразу противоречат
нескольким правилам. Так, в модусе ООО оказываются и частные, и
отрицательные посылки. Оставшиеся 19 сочетаний суждений являются
модусами силлогизма и распределяются по фигурам следующим образом:

1-я фигура 2-я фигура 3-я фигура 4-я фигура

EAE AAI AA1

ААА

ЕАЕ AEE 1A1 AEE

All EIO All 1A1

ElO AO° EAO EAO

OAO ElO

ElO

Только указанные выше сочетания дают правильные силлогизмы.

Каждому модусу присвоено название, в котором гласные буквы обозначают
качество и количество посылок и заключения:

1 -я фигура: Barbara, Celarent, Darn, Ferio;

я фигура: Cesare, Catnestres, Festino, Baroko;

я фигура: Darapti, Disamis, Datisi, Felapton, Bocardo;

я фигура: Bramantip, Camenes, Dimaris, Fesapo, Fresison.

Так, в названии первого модуса первой фигуры Barbara мы и видим три а,
т.е. в нем три общеутвердительных суждения, а в названии первого модуса
второй фигуры Cesare — е, а и е, т.е. общеотрицательное,
общеутвердительное и еще общеотрицательное суждения.

Из числа действительных модусов математическая логика исключает два
модуса третьей фигуры (Darapti и Felapton) и два модуса четвертой фигуры
(Bramantip и Fesapo). Дело в том, что математическая логика оперирует не
только с содержательными, но и с пустыми классами, а если ввести пустой
класс в Аристотелеву силлогистику, что не исследовал Аристотель, то
данные четыре модуса окажутся неправильными, ибо в них из посылок не
будет вытекать заключение.

Может показаться, что некоторые модусы умозаключений не имеют приложения
в мыслительной практике. Это неверно. Глубокое знание фигур и модусов
человеческой мысли, в том числе фигур и модусов силлогизма, очень
понадобится, например, по мере расширения практики машинного перевода.
Следует знать, кроме того, что знание модусов силлогизма и поиск
собственных речевых примеров — прекрасный способ тренировки мышления.

Все силлогизмы делятся на три большие группы: категорический силлогизм,
разделительный силлогизм и условный силлогизм.

Категорический силлогизм — силлогизм, в котором вывод получается из двух
посылок, являющихся категорическими суждениями. Например,

Все однодомные растения несут на одном и том же экземпляре и тычиночные,
и пестиковые цветки; Береза — однодомное _ растение; Береза на одном и
том же экземпляре несет и тычиночные, и пестиковые цветки.
Разделительный силлогизм — силлогизм, в котором обе посылки ПК
заключение являются разделительными суждениями. Например,

Каждое суждение есть или единичное суждение, или общее суждение, или
частное суждение; Каждое частное суждение есть или определенное частное
суждение, или неопределенное частное суждение; Каждое суждение есть или
единичное суждение, или общее суждение, или определенное частное
суждение, или неопределенное частное суждение. Формула чисто
разделительного силлогизма такова: А есть или В, или М, или Н; Н есть
или С, или Р А есть или В, или М, или С, или Р. Условный силлогизм —
такой силлогизм, в котором по крайней мере одна из двух посылок является
условным суждением. Условным называется суждение, в котором отображается
зависимость того или иного явления от каких-либо условий и в котором
основание и следствие соединяются посредством логического союза если …
то …

Условное суждение ложно, когда основание является истинным, а следствие
— ложным, и истинно, когда и основание, и следствие истинны. Различаются
три вида условных суждений:

суждения, отражающие причинные связи, например: Если Земля попадает в
тень, отбрасываемую Луной, то наступает солнечное затмение;

суждения, в которых знание об одном факте есть логическое основание для
утверждения нашего знания о другом факте, например: Если ртуть в
термометре поднялась, то, значит, в комнате стало теплее;

суждения, в которых факт выдвигается как условие для существования
другого факта, например: Если завтра будет хорошая погода, мы отправимся
в лес.

Условные суждения очень часто применяются и в обычной речи, и в науке —
во всех случаях, когда мы утверждаем или отрицаем что-либо не в
безусловной форме, а в зависимости от какого-либо обстоятельства.

Условный силлогизм может быть задан в положительной или отрицательной
форме. В положительной форме меньшая посылка — утвердительное суждение,
заключение — также утвердительное суждение. Например:

Если белый свет проникает сквозь какую-нибудь поглощающую среду, то в
спектре получаются темные полосы;

В данном спектре получились темные полосы; Белый свет проник сквозь
поглощающую среду. Формула такого условного силлогизма следующая:

Если А есть В, то С есть Р; А есть В;

С есть D.

В отрицательной форме (лат. modus tollens) меньшая посылка и заключение
являются отрицательными суждениями. Например,

Если белый свет проникает сквозь какую-нибудь

поглощающую среду, то в спектре получаются темные полосы;

В данном спектре нет темных полос; Белый свет не прошел сквозь
поглощающую среду. Формула такого условного силлогизма следующая:

Если А есть В, то С есть D;

С не есть D;

А не есть В.

К условному силлогизму прибегают в тех случаях, когда решается вопрос о
следствии, с необходимостью вытекающем из известных нам условий. Если
известна необходимая связь между условием и следствием, то можно сделать
заключение о наступлении следствия.

Силлогизм может быть упрощен за счет отсутствия второй посылки, но не с
логической точки зрения, а на речевом уровне. Вполне можно сказать без
ущерба для понимания: Все люди ошибаются, поэтому и ученые ошибаются.
Это означает, что, не меняя логической схемы утверждения (потому что
говорящий имеет в виду то, что ученые — люди, хотя этого и не произносит
за очевидностью посылки), силлогизм может быть превращен в энтимему.

Энтимема (в пер. с греч. — “в уме”) — сокращенный силлогизм, в котором
выпущена одна из подразумевающихся трех частей. В полном виде силлогизмы
применяются сравнительно редко. В повседневной речи мы чаще всего
пользуемся сокращенными силлогизмами. Иногда говорят так: Москва —
город, следовательно, она имеет своего мэра. В данном случае упущено
общее суждение все города имеют мэров, которое должно было быть в
большей посылке. Таков первый вид сокращенного силлогизма, когда
выпущена большая посылка.

Несколько реже, но все же употребляется силлогизм, в котором выпущена
меньшая посылка. В качестве примера такого сокращенного силлогизма можно
привести следующее умозаключение: Всякое ремесло полезно; следовательно,
слесарное дело полезно. Здесь выпущена и подразумевается меньшая посылка
слесарное дело — ремесло.

Но можно выпустить не только одну из посылок, а также и заключение. Еще
древнеиндийский логик Дхармакирти приводил такой силлогизм, в котором
заключение словесно не выражено:

Где нет огня, нет и дыма; а в данном месте дым есть.

Здесь выпущено и подразумевается заключение: следовательно, в данном
месте есть и огонь.

Подобные сокращенные силлогизмы употребляются во всех случаях, когда не
требуется лишний раз высказывать всем известные истины. Аристотель
называл энтимему испытанным приемом логического убеждения в риторике.
Объясняется это тем, что аудитория не всегда может скрупулезно следить
за ходом аргументации оратора, и потому оратор использует энтимему.
Речи, наполненные примерами, говорил Аристотель, убедительны, но “более
впечатления производят речи, богатые энтимемами”.

Как правильно заметил один английский логик, если иногда и встречается
полный силлогизм, то он имеет вид щегольства логической точностью и
правильностью. В средние века в английских университетах проводились
такие публичные диспуты, на которых одна часть студентов доказывала свои
положения формальными строгими силлогизмами, а другая — опровергала их
точно такими же силлогизмами.

В самом деле, зачем в процессе доказательства того положения, что химия
полезна, так как химия есть наука, восстанавливать еще и то положение,
что “все науки полезны”? Это известно каждому здравомыслящему человеку.
Поэтому большую посылку можно вполне выпустить. Высказывание, не теряя
ясности, становится более лаконичным. Чаще всего, поэтому пропускается
большая посылка, так как в ней, как правило, содержится общее суждение,
которое обычно выражает известную всем истину.

В первой фигуре простого категорического силлогизма может опускаться как
первая, так и вторая посылка. Большая посылка в этой фигуре опускается в
тех случаях, когда общее положение ясно каждому. Так, мы говорим: Комета
есть небесное тело, следовательно, она подчиняется закону всемирного
тяготения. В этой энтимеме первой фигуры выпущена большая посылка: Все
небесные тела подчиняются действию закона всемирного тяготения.

Но можно опустить и меньшую посылку. Так, мы говорим: Все небесные тела
подчиняются действию закона всемирного тяготения, а следовательно, и
комета подчиняется действию закона всемирного тяготения. В этой энтимеме
опущена меньшая посылка, понятная без особого о ней напоминания: комета
— небесное тело.

Во второй фигуре простого категорического силлогизма также могут
опускаться как большая, так и меньшая посылки. Так, мы говорим; Религия
основана на вере, следовательно, она не есть наука. В этой энтимеме
опущена большая посылка: наука не может быть основана на вере. Но можно
опустить и меньшую посылку. Так, мы говорим: Все науки основаны на
знании закономерностей окружающего мира, следовательно, религия не есть
наука. Здесь выпущена меньшая посылка: Религия не основана на знании
закономерностей окружающего мира.

Надо сказать, что сокращение второй фигуры значительно труднее, чем
первой. Собеседнику не всегда ясна опущенная посылка. Поэтому сокращение
силлогизма второй фигуры должно производиться более осмотрительно. Ведь
если собеседник не уловит опущенной посылки, то для него неясен будет и
вывод.

Еще более внимательным надо быть при сокращениях в третьей фигуре
простого категорического силлогизма. Эту операцию можно производить
только при исключительных обстоятельствах. Дело в том, что от
собеседника требуется большая сообразительность, чтобы восстановить в
уме недостающую посылку. Приведем такой пример: Демокрит жил в V в. до
н.э., следовательно, некоторые люди, жившие в V в. до н.э., были
материалистами. Но, как видно, в этом умозаключении ощущается недостаток
опущенной посылки: Демокрит был материалистом.

В четвертой фигуре простого категорического силлогизма никакие
сокращения посылок невозможны.

Можно сократить и условный, и разделительный силлогизмы. Правда, здесь,
в отличие от категорического силлогизма, меньше возможностей, так как
опустить можно только большую посылку. Например: Данный треугольник
непрямоугольный и нетупоугольный; следовательно, он — остроугольный;
здесь опущена большая посылка: Треугольники бывают или остроугольные,
или прямоугольные, или тупоугольные. Это — энтимема разделительного
силлогизма. Другой пример: Медь подвергается трению, следовательно, она
нагревается; здесь опущена большая посылка: Если медь подвергнута
трению, то она нагревается. Это энтимема условно-категорического
силлогизма.

Силлогизм, в котором каждая из посылок представляет энтимему, называется
эпихейремой (в пер. с греч. — нападение, наложение рук).

Например,

Ложь вызывает недоверие, так как она есть утверждение, не
соответствующее истине;

Лесть есть ложь, так как она есть

умышленное извращение истины;

Лесть вызывает недоверие. Каждая из посылок этого силлогизма является
сокращенным силлогизмом. Первая посылка, например, может быть развернута
в следующий полный силлогизм (пример проф. В.Ф. Асмуса):

Всякое утверждение, не соответствующее истине,

вызывает недоверие:

Ложь есть утверждение, не соответствующее истине; Ложь вызывает
недоверие Схема эпихейремы такова:

М есть Р, так как она есть И; F есть М, так как она есть О; F есть Р.

Первая посылка могла бы быть построена следующим образом; Все N суть Р;
Все М суть И; М суть Р.

Вторая посылка могла бы быть выражена следующим образом: Все О суть М;
Все F суть О; Все F суть М;

Эпихейрема употребляется обычно в спорах, но не только, — она весьма
часто применяется и в других наших рассуждениях. Объясняется это тем,
что в форме эпихейремы сложное умозаключение сохраняет еще тип простого,
и поэтому в ней легко выделить составные части силлогизма: большую и
меньшую посылки и заключение. Особенно употребительна эпихейрема в
ораторской речи, потому что дает возможность с большим удобством
распределять умозаключение по его составным частям. В качестве примера
можно привести речь Цицерона в защиту Милона: “Дозволительно умертвить
того, кто угрожает нашей жизни (большая посылка — подтверждается правом
и примерами); Клодий угрожал жизни другого — Милона (меньшая посылка —
подтверждается разбором обстоятельств, сопровождавших умерщвление
Клодия); следовательно, умертвить Клодия было дозволительно”.

Применяя сокращенный силлогизм, надо иметь в виду, что в таком
умозаключении труднее заметить ошибку, чем в полном силлогизме. Недаром
английский логик Минто говорил, что для целей “убеждения” энтимемы лучше
полных и расчлененных силлогизмов, потому что здесь легче может пройти
незамеченной всякая непоследовательность в доказательстве. В полном
силлогизме четко видны и обе посылки, и вывод. В энтимеме же легко может
получиться так, что в выпущенном суждении и содержится ошибка, которую
труднее заметить, ибо суждение в данном случае не высказывается, а
только подразумевается.

Кроме рассмотренного классического трехчленного греческого силлогизма,
существуют сложные силлогизмы, которые называются соритами.

Сорит (греч. $бго$ — куча) — вид сложного силлогизма, в котором
приводится только последнее заключение, проводимое через ряд посылок;
промежуточные же заключения не высказываются, а подразумеваются.

Строение сорита выражается следующей формулой:

Все А — Б; Все Б — В; Все В — Г; Все Г— Д; Все А — Д.

Сорит, в котором опускаются меньшие посылки силлогизма, называется
аристотелевским, а сорит, в котором опускаются большие посылки
силлогизмов, гоклениевским.

Приведем пример аристотелевского сорита:

Буцефал есть лошадь; Лошадь есть четвероногое; Четвероногое есть
животное; Животное есть субстанция; Буцефал есть субстанция. В данном
сорите соединены три следующих силлогизма:

Лошадь есть четвероногое; Буцефал есть лошадь; Буцефал есть
четвероногое.

Четвероногое есть животное; Буцефал есть четвероногое; Буцефал есть
животное.

Животное есть субстанция; Буцефал есть животное; Буцефал есть
субстанция.

Многие рассуждения во всех областях знания излагаются в этой форме
сложного силлогизма.

Соритом, или кучею, стесненным доводом, Ломоносов называл соединение
многих посылок таким образом, что следствие одной становится посылкой
для другой. В качестве примера он приводит такой сорит:

Что добро, того желать должно; Что желать должно, то и одобрить
надлежит; А что одобрить надлежит, то похвально; Следовательно, что
добро, то похвально. Сочетание силлогизмов, при котором заключение
одного силлогизма является посылкой для другого (при этом умозаключение
идет от более общего к менее общему), называется прогрессивным
полисиллогизмом. Например, Все позвоночные имеют красную кровь; Все
млекопитающие суть позвоночные; Все млекопитающие имеют красную кровь;
Все млекопитающие имеют красную кровь. Все хищные суть млекопитающие;
Все хищные имеют красную кровь; Все хищные имеют красную кровь. Тигры
суть хищные животные; Тигры имеют красную кровь.

С IV в. до н.э. известен пятичленный индийский силлогизм. Например:

на холме есть огонь (тезис);

ибо на холме есть дым (основание);

где дым, там есть огонь, как, например, на кухне, но в пруду, например,
нет огня (пример);

на этом холме есть дым (применение);

следовательно, на этом холме есть огонь (заключение).

В индийском силлогизме третий член (пример) соответствует большей
посылке аристотелевского силлогизма, второй член (основание) и четвертый
(применение) соответствуют меньшей посылке аристотелевского силлогизма,
а первый член (тезис) и пятый (заключение) соответствуют заключению
аристотелевского силлогизма. Но основных терминов в индийском
силлогизме, как и в аристотелевском, три: 1) субъект (и данном случае —
холм), который содержится в тезисе и в заключении; 2) причинный признак
(присутствие дыма) и 3) доказываемое свойство (наличие огня).

Правда, третий член (пример) индийского силлогизма полностью не
адекватен большему термину аристотелевского силлогизма. Дело в том, что
Аристотель не употреблял единичные термины в силлогизме, и в большей
посылке он обычно ставил общее суждение, а индийские логики не включали
в силлогизм общие суждения, поэтому третий член их силлогизма —
единичное суждение.

Поскольку основание в индийском силлогизме доказывает то, что должно
быть доказано, посредством указания на сходство с примером или на
отличие от него, постольку многие исследователи индийской логики
отождествляют индийский силлогизм с умозаключением по аналогии.

Пятичленный силлогизм введен в индийскую логику буддийским логиком
Гаутамой.

Оригинальность учения индийских логиков о пятичленном силлогизме состоит
в требовании подкреплять общее положение понятными конкретными
примерами. В этой теории заключается верная мысль о том, что всякое
общее положение основывается на отдельных фактах, которые мы наблюдаем.
Это диалектическое положение о единстве дедукции и индукции выражено в
индийской логике в наивной форме.

Но в индийских логических учениях встречается не только пятичленный
силлогизм, который был характерен для школы ньяя. Так, в ранней
буддийской логике силлогизм включал семь и даже десять членов. Но уже в
конце II — начале III в. н.э. появляются рекомендации сократить число
членов силлогизма до пяти и даже до трех (логик Нагарджуна).

В европейской науке силлогистика в первую очередь связана с именем
Аристотеля, который впервые не только подверг анализу с формальной точки
зрения приемы рассуждения, но и систематизировал их, открыв объективные
правила, которые распространяются на частные случаи и которые независимы
от частных конкретных объектов. Другим выдающимся вкладом Аристотеля в
науку о мышлении явилось то, что он ввел буквенные символы для
обозначения переменных, заложив, таким образом, основы формального
построения логики.

Как любой тип демонстрации, дедукция имеет свои положительные и
отрицательные характеристики. Положительной является характеристика, в
соответствии с которой дедуктивное доказательство может считаться
абсолютным, потому что, действительно, если некоторая заглавная идея,
которую вы используете в качестве аргумента, является всеми признаваемой
истиной, то истинным оказывается любое вытекающее из нее следствие, и
доказательство выглядит очень простым и убедительным. Здесь фигурирует
категория универсальная, т.е. нечто вне исключений. Но дедуктивное
доказательство именно в силу абсолютизма имеет значительный недостаток,
связанный с тем, что оно часто оказывается догматическим.

Догма (греч. dogma — мнение, учение) — это положение, принимаемое без
какой-либо критической проверки за непреложную истину, слепо на веру;
неизменная формула, применяемая без учета конкретных условий.

Доказательство очень большого количества положений в обществе,
построенном на принципах тоталитаризма, носит догматический дедуктивный
характер. Если проанализировать отечественные тексты советских лет,
легко заметить значительное количество дедуктивных заключений. Нам
говорили, что коммунизм — светлое будущее всего человечества. Это одна
из догматических идей, из которых следовало множество других. И,
безусловно, перед нами абстрактная гипотетическая идея, истинность
которой невозможно проверить. Это иллюзорная, мистическая идея. Тем не
менее, она являлась дедуктивной посылкой, обосновывающей
целесообразность разнообразных античеловеческих деяний. Если коммунизм —
это светлое будущее всего человечества, то не пожалеем сил, труда и
человеческих жизней для его достижения. Вот вам один из догматов, из-за
которого много людей погибло, много крови было пролито и много костей
было зарыто в земле.

Для текстов тех лет характерна значительная категоричность любого рода
заключений, в которых внутренняя логическая общность (“все, всегда”)
почти не знает исключений. Поэтому некоторые положения звучат достаточно
дико. Так, из положения: “У нас каждая кухарка может управлять
государством”, как естественное следствие можно сделать вывод, что, если
гражданин Иванов является выпускником кулинарного техникума, он может
управлять государством.

К сожалению, догматическое дедуктивное доказательство является феноменом
не только тоталитарного общества (где оно естественно), но встречается,
скажем, и в богословских текстах, где многие положения не могут быть ни
опровергнуты, ни впрямую доказаны, и которые следует поэтому принимать
на веру. Однако религиозные тексты в этом отношении не могут быть
объектом критики, так как они базируются на категории веры, на
приоритетах ее в духовной жизни людей: или человек верит в то, что
Творец изначален, или не верит, но тогда богословский текст определяется
как написанный не для него. Вера принадлежит к внутренним
психологическим категориям, которые выведены за порог аргументации.
Перед вами может быть злодей, но у вас есть внутренняя вера в то, что
его злодейство никогда не распространится лично на вас (и вы, может
быть, правы, хотя ни один другой человек с вами не согласится). Это
фактор веры. Как можно человеку доказать наличие Творца или его
отсутствие?! Именно на категории веры и базируется дедуктивное
доказательство. Ведь для того, чтобы человеку доказать, что можно
пожертвовать многим ради светлого будущего человечества, нужно, чтобы
этот человек верил в возможность светлого будущего. И действительно, в
СССР был сформирован определенный тип людей, которые аналогично вере в
Творца свято верили в коммунистические идеалы. Это тоже вера.

Пользоваться дедуктивным доказательством следует с большой
осторожностью, т.е. использовать только те общие положения, которые
действительно ни у кого не вызывают раздражения и сомнения, т.е. на
самом деле являются универсальными. Строго говоря, универсальные,
абсолютные истины, касающиеся всего, что связано с людьми, самими людьми
сформулированы быть не могут, поэтому тезисы о человеке плохо поддаются
дедуктивному доказательству. (См. в гл.13 “Аргументация” разбор
силлогизма “Все люди смертны; Сократ — человек, следовательно, Сократ
смертен”.) Положение о том, что все люди смертны, никто не может
опровергнуть, точно так же как и доказать. Сама проблема приобретает
характер философской интерпретации.

То же самое происходит с любой глобальной общечеловеческой идеей: она не
является абсолютной.

Библейская заповедь “Не возлюби жены ближнего своего” трактуется как
жесткое ограничение не только поведенческого, но и эмоционального
порядка (глагол возлюбить полисемичен), что противоречит
психобиологическому свойству бессознательного искать удовольствие вне
рационального выбора. Человек не властен над своими чувствами — такова
его природа. Вряд ли библейский постулат может считаться универсально
истинным.

Когда человек демонстрирует свой интеллект в речи, в коммуникации с
другими людьми, он, конечно, должен продемонстрировать интеллектуальную
мобильность, диалектичность собственного мышления. Для этого нужно
отказаться от абсолютных постулатов. Все, что связано с собственно
дедуктивным доказательством, догматично по самой своей природе, и
поэтому живому человеческому мышлению оно в известной мере
противоестественно. Хотя если вы тот человек, который верит в абсолютную
идею, изложенную в посылке, то для вас дедуктивный вывод будет
абсолютным, и вас очень легко будет убедить.

Часто дедуктивное доказательство оказывается очень эффективным в
русскоязычной коммуникации, поскольку мышление людей еще приближено к
догматическому, легко воспринимающему прямой вывод от общего к частному.
А вот, скажем, к англичанину с дедуктивным доказательством обращаться не
следует. Скорее всего, он усомнится в абсолютной истинности главной идеи
и попытается свои сомнения аргументировать. Критичное, привыкшее к
иронии сознание англичанина не выносит догматических положений:
англичанину свойственно осмеивать все на свете и делать это крайне
остроумно и удачно.

Если перед вами стоит задача разбить, опровергнуть дедуктивное
доказательство, это можно сделать, только придравшись к истинности
заглавной посылки, к тому, что она носит абсолютный характер, потому что
сам ход доказательства в дедукции логически безупречен.

Глава 15

ИНДУКТИВНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

Общее в частных случаях познается путем сравнения.

Сократ

Индуктивная демонстрация наравне с дедуктивной является главным видом
речевого доказательства. В основе индуктивной демонстрации лежит понятие
индукции (лат. induction — наведение) — в широком смысле слова — форма
мышления, посредством которой мысль наводится на какое-либо общее
правило, общее положение, присущее всем единичным предметам какого-либо
класса.

Индуктивное умозаключение сложилось в процессе многовековой практики
людей. В течение десятков тысяч лет человек много раз замечал и
фиксировал такие, например, явления: когда при изготовлении каменного
топора быстро шлифуется один камень о другой, то оба трущиеся камня
нагреваются; когда при сооружении лодки выскабливается древесина из
ствола дерева, то нагреваются и дерево, и нож; когда во время постройки
жилища приходится быстро волочить большое сухое дерево по другим сухим
деревьям, то трущиеся стороны деревьев становятся горячими; если быстро
покрутить палку в углублении деревянного бруска, то от получившейся в
результате трения теплоты может вспыхнуть сухой прут; зимой, когда
замерзнут руки, стоит потереть их друг о друга, и они быстро начинают
согреваться и т.п.

Так, исследуя явления природы, наблюдая и изучая отдельные предметы,
факты и события, люди приходили к общему правилу. Этот процесс познания
совершался индуктивно: от единичных суждений человек шел к обобщениям, в
которых выражалось знание общего правила, общей закономерности.

Никакое теоретическое мышление вообще не было бы возможно, если бы
человек индуктивным путем не приходил к установлению тех или иных общих
положений. Пока человек не изучил на практике различные металлы, он не
знал общего правила, по которому можно определить пригодность того или
иного металла, например, для изготовления сверла или ножа. Пока человек
не познакомился с отдельными жидкостями, он не мог знать, что “все
жидкости упруги”. Пока человек в процессе трудовой деятельности не начал
исследовать отдельные газы, он и представления не имел об общем законе
равномерного давления газов на стенки сосудов.

Изучение любых областей внешнего мира человек начинает с исследования
единичных предметов, а не с изучения общих положений, общих
закономерностей. Это не означает, конечно, что из одних общих правил
нельзя логически вывести другие. Это не означает также, что то или иное
общее правило нельзя почерпнуть из книги или из беседы с другим
человеком. Но при этом ясно одно: новые общие правила, полученные
логическим путем, не могли бы возникнуть, если бы не было тех общих
положений, которые легли в их основу. А исходные общие положения
вырабатываются в процессе человеческого опыта.

Одним из первых, кто начал исследовать индуктивные приемы мышления, был
Сократ. Знания, говорил он, есть понятия об общем, а общее в частных
случаях познается путем сравнения этих случаев между собой, т.е. от
частного надо идти к общему. Сократ изобрел ставший хорошо известным
метод майевтики (в пер. с греч. — акушерское, повивальное искусство),
который является одним из приемов установления истины. Метод Сократа
заключается в следующем: с помощью искусно поставленных вопросов и
полученных ответов привести собеседника к истинному знанию. Подобно
повивальной бабке, помогающей рождению ребенка, Сократ помогал “рождению
мысли”. Майевтика была родственна элементарным индуктивным приемам.
Сократ искал общее в частных случаях путем сравнения этих случаев между
собой.

Майевтика всегда выступала в сочетании с другими приемами сократовского
метода: 1) иронией, заключающейся в том, что собеседника уличают в
противоречивости, а следовательно, в незнании; 2) индукцией, требующей
восходить к общим понятиям от обычных представлений, единичных примеров
из обыденной жизни; 3) дефиницией, означающей постепенное восхождение к
правильному определению понятия в результате исходных определений.

Спор по методу майевтики должен идти таким образом: от собеседника
требуют дефиниции (определения) обсуждаемого вопроса; если ответ
оказывается поверхностным, собеседники привлекают примеры из
повседневной жизни и уточняют первое определение; в результате
получается более правильная дефиниция, которая снова уточняется с
помощью новых примеров, и так до тех пор, пока не “родится” истинная
мысль.

Таким образом, метод майевтики включал в себя элементарные индуктивные
приемы. Указав на то, что Сократ стремился делать логические
умозаключения, Аристотель писал: “И по справедливости две вещи надо было
бы отнести за счет Сократа — индуктивные рассуждения и образование общих
определений…” Аристотель много занимался проблемами теории индукции.
Он выявил такие виды индукции, как индукция через простое перечисление и
неполная индукция. Индукцией особенно заинтересовались в XVII—XVIII вв.,
когда быстро начали развиваться естественные науки.

В узком смысле слова термин индукция имеет три значения.

Первое значение — индуктивное умозаключение — такое умозаключение, в
результате которого на основании знания об отдельных предметах данного
класса получается общий вывод, содержащий какое-либо знание о всех
предметах класса. Рассмотрим, например, два следующих рассуждения.

Первое рассуждение:

Натриевая селитра хорошо растворима в воде; Калиевая селитра хорошо
растворима в воде; Аммиачная селитра хорошо растворима в воде;
Кальциевая селитра хорошо растворима в воде; Никаких иных селитр больше
неизвестно; Все селитры хорошо растворимы в воде. Второе рассуждение:

Круг пересекается прямой в двух точках; Эллипс пересекается прямой в
двух точках; Парабола пересекается прямой в двух точках; Гипербола
пересекается прямой в двух точках; Круг, эллипс, парабола и гипербола —
это все виды конических сечений; Все конические сечения пересекаются
прямой в двух точках.

Данные умозаключения различаются по содержанию. Форма же связи мыслей в
них одна и та же. В обоих случаях рассуждение развивается индуктивно,
т.е. от знания об отдельных предметах к знанию о классе, от знания одной
степени общности к новому знанию большей степени общности. В индуктивном
умозаключении возможен ход мысли не только от отдельных предметов к
общему, но и от подклассов к общему.

Индуктивное умозаключение выступает в двух видах: полная индукция и
неполная индукция. Полной индукцией называется такой вид индуктивного
умозаключения, в результате которого делается общий вывод обо всем
классе каких-либо предметов на основании знания о всех без исключения
предметах этого класса.

Например:

В понедельник на прошлой неделе шел дождь;

Во вторник шел дождь;

В среду шел дождь;

В четверг шел дождь;

В пятницу шел дождь;

В субботу шел дождь;

В воскресенье шел дождь;

На прошлой неделе все дни шел дождь. Зная, что неделя не имеет никаких
других дней, кроме упомянутых в посылках, вполне правомерно сделать
вывод: на прошлой неделе все дни шел дождь.

В результате полной индукции получено в первых двух рассмотренных
примерах знание о том, что все селитры хорошо растворимы в воде, а также
что все конические сечения пересекаются прямой в двух точках. Полная
индукция характеризуется тем, что общий вывод извлекается из ряда
суждений, сумма которых полностью исчерпывает все случаи данного класса.
То, что утверждается в каждом суждении о каждом отдельном предмете
данного класса, в выводе относится ко всем входящим в него предметам.
Формула полной индукции такова:

F1 есть Р;

F2 есть Р;

F3 есть Р;

но Fь F?, Fз исчерпывают весь класс; Все F есть Р.

Полную индукцию Аристотель называл “силлогизмом по индукции”. Некоторые
логики, приводя такой пример:

Меркурий, Венера, Земля и проч. все движутся вокруг Солнца

с запада па восток;

Меркурий, Венера, Земля и проч. суть все известные планеты;

Все известные планеты движутся вокруг Солнца с запада на восток,

считают, фактически следуя Аристотелю, что полная индукция сходна по
форме с силлогизмом третьей фигуры, а именно ЭагарИ (см. выше), в
котором средний термин состоит в данном примере из группы известных
планет.

Другие логики видели в полной индукции разделительный силлогизм (см.
выше). Приведенный выше пример они представляли в следующей форме:

Планета есть или Меркурий, или Венера, или Земля, или проч.;

Но Меркурий движется вокруг Солнца с запада на восток;

Венера движется вокруг Солнца с запада на восток и проч.;

Все известные планеты движутся вокруг Солнца с запада на восток.

Посредством полной индукции может быть достигнуто так называемое
соединительное доказательство. Например, для доказательства теоремы
“всякий вписанный угол равен половине центрального угла, опирающегося на
ту же дугу”, приводятся три случая: 1) когда вписанный угол составлен из
диаметра и хорды; 2) когда он составлен из двух хорд, между которыми
находится центр круга; 3) когда он составлен из двух хорд, между
которыми не находится центр круга. Во всех этих случаях теорема
правильна. Никаких других случаев представить себе нельзя.
Следовательно, при всех возможных положениях теорема правильна, т.е.
вписанный угол равен половине центрального угла, опирающегося на ту же
дугу.

Надо знать, что иногда в полной индукции допускается логическая ошибка.
Заключается она в следующем. Рассмотрев ряд суждений об отдельных
предметах данного класса или об отдельных видах данного рода, мы
формулируем общий вывод, не проверив того, полностью ли исчерпаны все
случаи данного класса. Между тем заключение в полной индукции правильно
только в том случае, если в частных посылках дан полный перечень всех
предметов данного класса.

Знания, полученные в результате полной индукции, основанной на истинных
посылках, вполне достоверны. Но полная индукция не дает знания о других
предметах, которые не встречаются в посылках. В самом деле, общий вывод
имеет отношение только к тем предметам, которые мы наблюдали. Значение
же полной индукции заключается в том, что, не вооружая нас знанием о
новых предметах, она раскрывает рассматриваемые предметы в некотором
новом отношении. В выводе мы судим о тех же предметах, но взятых уже в
качестве класса, тогда как в каждой частной посылке мы судили об одном
предмете и только о нем.

Изучением закономерностей умозаключений по полной индукции занимался
русский логик М.Н. Каринский. Он писал о том, что кажется, будто вывод
полной индукции есть просто сокращенное выражение существовавшего уже
знания, а не новая истина, так как оно не простирается далее тех
предметов, о которых говорят посылки. Однако видимо, это не так:
“Новость мысли зависит не от того только, что в ней определение
распространяется на новый реальный предмет; мысль будет новой, если
определение дано было уже предмету, но он характеризовался иначе и
поэтому представлялся нам иным предметом. В суждении о логической группе
мы приписываем определение не только предметам, характеризованным
известными признаками, но всем предметам, так характеризованным;
произнося суждение о такой группе, мы утверждаем, что существования в
предмете признаков группы совершенно достаточно для отнесения к нему
определения, приписанного к группе. Но этот оттенок мысли никак не
заключается в суждениях, в которых мы приписываем это определение
частным предметам”.

Конечно, заключает Каринский, для науки наиболее ценны суждения о таких
логических группах, которые обнимают неисчислимое количество
экземпляров. И естественно, что выводы на основании полной индукции, в
которых суждения частные суть суждения об экземплярах, не могут иметь
сколько-нибудь значительного применения в науке. Но нельзя забывать, что
полная индукция может оперировать не только с экземплярами, но и с
видами, а это неизмеримо увеличивает число предметов, с которыми
приходится иметь дело. Такие выводы на основании полной индукции от
видов к классу применимы в науках.

Неполной индукцией называется вид индуктивного умозаключения, в
результате которого получается какой-либо общий вывод обо всем классе
предметов на основании знания лишь некоторых однородных предметов
данного класса. Например:

Гелий имеет валентность, равную нулю;

Неон тоже;

Аргон тоже;

Но гелий, неон и аргон — инертные газы; Все инертные газы имеют
валентность, равную нулю. Здесь общий вывод сделан обо всем классе
инертных газов на основании знания о некоторых видах, т.е.

части этого класса. Поэтому неполную индукцию иногда называют
расширяющей индукцией, так как

она в своем заключении содержит большую информацию, чем та, которая
содержалась в посылках.

Схема умозаключения неполной индукции такова:

Л1 имеет признак В; А 2 имеет признак В; Аз имеет признак В;

Следовательно, и А4 и вообще все А имеют признак В.

В неполной индукции на основании наблюдения некоторого количества
известных фактов приходят к выводу, который распространяется и на другие
факты или предметы данной области, еще неизвестные нам.

Неполная индукция выступает в двух видах.

Неполная индукция, основанная на знании необходимых признаков и
причинных связей предметов, явлений, — вид индуктивного умозаключения, в
результате которого получается какой-либо общий вывод обо всем классе
предметов на основании знания необходимых признаков и причинных связей
лишь некоторых предметов данного класса.

Неполная индукция через простое перечисление, в котором не встречается
противоречащих случаев, — вид индуктивного умозаключения, в результате
которого получается какой-либо общий вывод обо всем классе предметов на
основании знания лишь некоторых предметов данного класса, при том
условии, что не встречалось противоречащих случаев. Неполная индукция
через простое перечисление дает нам возможность перейти от известных
фактов к неизвестным, и этим самым с ее помощью мы расширяем наши знания
о мире.

Но такая индукция не дает в заключении, в общем правиле достоверных
выводов, а только приблизительные, вероятные. Ведь выводы в данном
случае базируются на наблюдении далеко не всех предметов данного класса.
И могло случиться, что противоречащий пример случайно не попался нам на
глаза. А часто это бывает только потому, что мы еще плохо знаем
исследуемую область явлений.

Железо — твердое тело;

Медь — твердое тело;

Цинк — твердое тело;

Золото — твердое тело;

Алюминий — твердое тело;

Железо, медь, цинк, золото, алюминий — металлы;

Все металлы — твердые тела.

Вывод сделан по методу индукции через простое перечисление, в котором не
встречается противоречащих случаев. Исследован ряд металлов, а вывод
сделан в отношении всех. В результате получился ошибочный вывод, так
как, например, ртуть — металл, но она — жидкое тело.

Индукция через простое перечисление, принося известную пользу в нашей
повседневной житейской практике, может применяться лишь на начальной
ступени исследования, когда происходит процесс накопления фактического
материала и совершается первый отбор нужных данных. Она называется
популярной индукцией. Издавна популярная индукция считалась самым
ненадежным видом неполной индукции. Вероятность ее заключения крайне
слабо обоснована, так как единственное основание для ее вывода состоит в
незнании случаев, которые противоречили бы ее заключению.

Заключение, полученное в результате такой индукции, постоянно находится
под угрозой опровержения его истинности, стоит только обнаружиться
противоречащему случаю, как это было с австралийскими черными лебедями,
открытие которых опрокинуло державшееся столетиями утверждение, что все
лебеди белые. В речевой коммуникации желательно пользоваться только
полной индукцией, потому что неполная индукция действительно часто
приводит к доказательству неверных тезисов. Рассмотрим пример. Во многих
университетах существует правило, в соответствии с которым сильные
группы получают лучших преподавателей, которые, таким образом, учат
самых способных. Это оправданная педагогическая установка, поскольку
усилия профессионала высокого класса, направленные на человека, которому
это, может быть, и не нужно, плода не принесут. Это нецелесообразно:
вопрос упирается в то, кто что может взять от образования. Пусть лучше
крупный специалист в определенной области научит троих, но таких,
которые станут его последователями. В этой связи важными являются анализ
успеваемости каждого студента и оценка учебных групп по результатам
сессии. Предположим, на заседании кафедры английского языка
рассматривается успеваемость студентов первой английской группы, которая
состоим из девяти человек. Куратор курса дает им следующую
характеристику:

Афанасьев И. — очень слабый студент, плохо подготовленный;

Броневой М. — обладает очень посредственными способностями;

Гальперина Т. — усидчивая студентка, но с неразвитым мышлением;

Ежов К. — ленив, пропускает много занятий;

Климов В. — крайне посредственный студент, с трудом сдал сессию на
удовлетворительно;

Михенькова С. — легкомысленная студентка, не имеющая склонности к
интеллектуальному труду;

Орлов А. — с большими усилиями справляется с материалом, не сдал один
экзамен.

После чего куратор говорит: “Я думаю, достаточно. Группа очень слабая”.

А теперь представьте, что оставшиеся два студента (Шевцов С. и Юдин Т. —
их не рассмотрели, так как фамилии начинаются с последних букв алфавита)
— одни из самых блестящих на курсе.

Сотрудники кафедры не задают куратору дополнительных вопросов, и
принимается решение, в соответствии с которым в следующем семестре
первую английскую группу будет учить молодой неопытный педагог. Что
происходит в этой ситуации? Шевцов и Юдин не получают полноценного
образования. Может так оказаться, что английский язык они знают лучше
нового педагога. Кроме того, в их присутствии другие студенты чисто
психологически “немеют” на занятиях, чтобы не потерять авторитета (по
этой причине в высшей школе группы формируют по возможности однородные).
Административное решение, безусловно, было принято неверное, так как в
результате неполной индукции был доказан ложный тезис: “Первая
английская группа — очень слабая”. Верный же тезис таков: “Первая
английская группа неровная: семь студентов — очень слабые, а двое —
сильные”. И этот тезис был бы доказан при применении полной индукции.
Административный вывод соответственно тоже оказался бы другим: “Первую
английскую группу следует расформировать, переведя студентов Шевцова и
Юдина в другую, сильную группу, которую возьмет лучший преподаватель
кафедры”.

Второе значение термина индукция — метод исследования, заключающийся в
следующем: для того чтобы получить общее знание о каком-либо классе
предметов, необходимо исследовать отдельные предметы этого класса, найти
в них общие существенные признаки, которые и послужат основой для знания
об общем, присущем данному классу предметов. Индуктивный метод
исследования заключается также в следующем: исследователь переходит от
знания менее общих положений к знанию более общих положений.

Третье значение термина индукция — форма изложения материала в книге,
лекции, докладе, беседе, когда от единичных и менее общих положений идут
к общим заключениям, выводам, положениям.

Интерес к проблемам индуктивной логики особенно, как мы уже говорили,
проявился в XVII—XVIII вв. Английский философ-материалист Фр. Бэкон в
своем трактате “Новый Органон” высказал новый взгляд на индукцию.
Признав индукцию через простое перечисление ненадежной, он поставил
задачу отыскания форм, т.е. чего-то устойчивого в явлениях как основу их
внешних связей.

Отыскивать формы Бэкон предлагал с помощью ряда приемов, которые он
называл “вспоможествованием” разуму. Найденные факты требовалось
распределять по таблицам “присутствия”, “отсутствия” и “степеней”. В
результате, как думал Бэкон, можно будет выявить необходимую связь между
явлениями. В бэконовской схеме все бесконечное многообразие явлений мира
сводилось к небольшому числу форм. Бэкон призывал изучать факты, ставить
научные эксперименты.

Идеи Бэкона, а также английского естествоиспытателя Дж. Гершеля, развил
английский логик и философ-позитивист Джон Стюарт Милль. Он предложил
простейшие логические методы установления причинных связей между
явлениями и вытекающими из них следствиями. Цель этих методов —
выяснение вопроса о том, можно ли считать предшествующее явление
причиной последующего или нет. Причиной называется такое явление А, при
наличии которого имеет место другое явление В, которое называется
действием причины А, а при отсутствии явления А отсутствует и явление В.

Предлагается пять логических методов исследования причинных связей,
которые выражены в виде следующих правил.

Метод сходства: “Если два или более случаев подлежащего исследованию
явления имеют общим лишь одно обстоятельство, в котором только и
согласуются все эти случаи, то оно есть причина или следствие данного
явления”.

Метод различия: “Если случай, в котором исследуемое явление наступает, и
случай, в котором оно не наступает, сходны во всех обстоятельствах,
кроме одного, встречающегося лишь в первом случае, то это
обстоятельство, в котором одном только и разнятся эти два случая, есть
следствие, или причина, или необходимая часть причины явления”.

3. Соединительный метод сходства и различия: “Если два или более случая

возникновения явления имеют общим одно лишь обстоятельство, и два или
более случая

возникновения того или иного явления имеют общим только отсутствие того
же самого

обстоятельства, то это обстоятельство, в котором только и разняться оба
ряда случаев,

есть или следствие, или причина, или необходимая часть причины
изучаемого явления”.

4. Метод сопутствующих изменений: “Всякое явление, изменяющееся
определенным

образом всякий раз, когда некоторым особенным образом изменяется другое
явление, есть

либо причина, либо следствие этого явления, либо соединено с ним
какою-либо

причинной связью”.

5. Метод остатков: “Если из явления вычесть ту его часть, которая, как
известно из прежних индукций,

есть следствие некоторых определенных предыдущих, то остаток данного
явления должен быть следствием остальных предыдущих”.

Милль утверждает возможность подходить к изучаемому явлению и
рассматриваемым в связи с ним обстоятельствам как к отдельным,
изолированным событиям и говорить о связи отдельной причины и отдельного
действия, т.е. отвлекаться от взаимного влияния обстоятельств данного
явления, от обратного действия следствий на причины, между тем как
данное явление может быть порождено, как это часто бывает, не одной
какой-либо причиной, а совместным действием ряда причин, находящихся
между собой в сложных отношениях. Это упрощение обусловливает то, что
данные методы, как и любые методы индуктивного исследования, дают в
заключении вероятное знание. Так, степень вероятности выводов по методу
сходства определяется числом исследованных случаев, но даже если их
очень много, то все равно трудно решить, является ли причиной данного
явления единственное обстоятельство, оказавшееся сходным во всех
случаях, или совместное действие этого единственного обстоятельства и
всех остальных обстоятельств. Более вероятное знание дает метод
различия. Это объясняется тем, что данный метод сочетается с
экспериментом. Но вводимое в эксперимент явление может оказаться
сложным, и потому останется невыясненным, является ли причиной все
явление или какая-либо часть. Вероятностный характер носят и другие
методы.

Милль разъединил индукцию и дедукцию, что привело его к
“всеиндуктивизму”. О единстве индукции и дедукции прекрасно сказано еще
Аристотелем: “Общее нельзя рассматривать без посредства индукции”.

В связи со всеми имеющимися у исследователя средствами познания —
дедукцией, аналогией, гипотезой и др. — методы исследования причинной
связи традиционной логики широко применяются в качестве вспомогательных
орудий нахождения причинных зависимостей.

Причинные связи издавна волновали умы людей. Уже в сочинениях
древнегреческого философа V в. до н.э. Аристиппа имелось предвосхищение
индуктивных приемов исследования причинных связей.

Математическая логика также занимается изучением логического механизма
индуктивных умозаключений, используя для этого методы математической
логики и теории вероятностей.

Многие ученые полагают, что в настоящее время перед индуктивной логикой
ставится задача не изобретать правила открытия научных истин, а найти
объективные критерии подтверждения гипотез их империческими посылками и,
если возможно, определить степень, в которой эти посылки подтверждают
гипотезу. В соответствии с этим должна изменяться форма самой
индуктивной логики, ибо она становится вероятностной логикой, а
классическая индуктивная логика оказывается частным случаем
вероятностной логики. Задача вероятностной логики — оценить вероятность
обобщения, так как установление достоверности возможно лишь в крайне
простых случаях.

Безошибочность вывода в индуктивном умозаключении зависит, прежде всего,
от истинности посылок, на которых строится заключение. Если вывод
основан на ложных посылках, то и он ложен. Ошибки в индуктивных
умозаключениях очень часто объясняются также тем, что в посылках не
учтены все обстоятельства, которые являются причиной исследуемого
явления.

Но ошибки могут проникать в индуктивные выводы и тогда, когда посылки
являются истинными. Это бывает в тех случаях, когда мы не соблюдаем
правил умозаключения, в которых отображены связи единичного и общего,
присущие предметам и явлениям окружающего мира. Первая ошибка, связанная
с нарушением правил самого хода индуктивного умозаключения в связи с
непониманием закона достаточного основания, известна издавна под
названием “поспешное обобщение” (лат. fallacia fictae universalitatis).
Существо ошибки заключается в следующем: в посылках не учтены все
обстоятельства, которые являются причиной исследуемого явления.

Еще более распространенной в индуктивных выводах является ошибка, также
связанная с нарушением закона достаточного основания, которая называется
ошибкой заключения по формуле: “после этого, стало быть, по причине
этого” (лат. “Post hoc, ergo propter hoc”). Источник этой ошибки —
смешение причинной связи с простой последовательностью во времени.
Иногда кажется, что если одно явление предшествует другому, то оно и
является его причиной. Но это не всегда так. Каждые сутки люди
наблюдают, что за ночью следует день, а за днем — ночь. Но если бы на
основании этого кто-нибудь стал утверждать, что ночь есть причина дня, а
день — причина ночи, то тот оказался бы рассуждающим по формуле “после
этого, стало быть, по причине этого”. В самом деле, ни ночь не является
причиной дня, ни день не является причиной ночи. Смена дня и ночи есть
результат суточного вращения Земли вокруг собственной оси.
Следовательно, неправомерно заключать о причинной связи двух явлений
только на том основании, что одно явление происходит после другого.

Индуктивное доказательство применяется во всех науках, когда тезис
является общим суждением. Вот пример индуктивного доказательства тезиса
о том, что во всех треугольниках сумма внутренних углов равна двум
прямым.

Аргументы: “в остроугольных треугольниках сумма внутренних углов равна
двум прямым”; “в прямоугольных треугольниках сумма внутренних углов
равна двум прямым”; “в тупоугольных треугольниках сумма внутренних углов
равна двум прямым”.

Рассуждение: “поскольку, кроме остроугольных, тупоугольных и
прямоугольных треугольников, нет больше никаких треугольников, а во всех
остроугольных, тупоугольных и прямоугольных треугольниках сумма
внутренних углов равна двум прямым, то, следовательно, во всех
треугольниках сумма внутренних углов равна двум прямым”.

Существо такого доказательства заключается в следующем: надо получить
согласие своего собеседника на то, что каждый отдельный предмет,
входящий в класс предметов, отображаемый в общем суждении, имеет
признак, зафиксированный в нем. Когда согласие на это получено, тогда с
необходимостью вытекает истинность тезиса: раз каждый предмет в
отдельности имеет этот признак, то естественно, что и все данные
предметы имеют этот признак.

Резюмируя, следует сказать, что индуктивное доказательство выводит
наличие некоторого свойства S у множества М, состоящего из n элементов,
на основании того, что каждый из этих элементов обладает свойством S.
Если мы хотим сделать заключение о целом множестве объектов (людей,
предметов и т.д.), мы должны рассмотреть каждый элемент этого множества.
А отсюда делается естественный и простой вывод: индуктивному
доказательству подвергаются только те множества, которые имеют малое
количество элементов. Если множество имеет бесконечное количество
элементов, строгое индуктивное доказательство построить невозможно. Если
количество элементов множества очень велико, но конечно, строгое
индуктивное доказательство построить можно, но это очень трудоемкая, а
потому обычно малоцелесообразная деятельность, так как каждый элемент в
отдельности следует оценить с точки зрения наличия искомого признака.
Поэтому строгое индуктивное доказательство распространяется только на
так называемые маломощные множества (под мощностью множества понимается
количество элементов, входящих в него). Множество мощностью 4 легко
подвергается индуктивному доказательству, множество мощностью 100 — уже
достаточно трудно, а множество мощностью 10000 почти не подвергается
такому доказательству. Индуктивным способом невозможно доказать, скажем,
тезис о том, что все москвичи умеют говорить по-русски. Но очень легко
можно доказать тезис о том, что в определенной комнате нет ни одного
битого стекла, если в этой комнате, скажем, два окна, каждое окно имеет
четыре стекла (всего стекол, таким образом, восемь). Можно рассмотреть
первое стекло — нет трещин.

Рассмотреть второе стекло — нет трещин и т.д. Удостоверившись, что
каждое стекло — целое, можно сделать общий вывод: в этой комнате нет ни
одного битого стекла, что важно, например, в условиях надвигающейся зимы
для принятия решения о замене стекол в помещении.

Наблюдения показывают, что индуктивное доказательство часто вызывает
затруднение. Приведем два примера.

У комнатного цветка 20 листьев. Посмотрим на первый лист: он живой.
Посмотрим па второй лист: он живой и т.д. Посмотрим на двадцатый лист:
он живой. Значит, можно сделать вывод, что цветок жив. Это неправильно.
Ведь если у цветка хотя бы один листик жив, то весь цветок является
живым (приведено излишнее доказательство). В логике эта ошибка звучит
так: “кто чрезмерно доказывает, тот ничего не доказывает” (лат. qui
nimium probat, nihil probat) — когда доказывается слишком много, из
данных оснований следует не только тезис, но и какое-нибудь другое
(иногда противоположное или ложное) положение.

Рассмотрим тезис: Семья Петровых — хорошая. Отец — академик. Мать —
профессор. Дочь — очень способная девушка, аспирантка. Сын — подающий
надежды молодой физик. Доказательство не получается, потому что хорошая
семья — это семья, в которой сохраняются доброжелательные человеческие
отношения. Чтобы доказать индуктивным способом искомый тезис, надо
установить пары: мама — дочка, мама — сын, папа — дочка, папа — сын, сын
— дочка, папа — мама. После этого проанализировать отношения в каждой
паре, признать эти отношения благополучными и тогда сделать заключение,
что это хорошая семья (и то это будет достаточно неубедительно). Гораздо
легче доказать тезис: В семье Петровых все имеют высшее образование. А
критерий быть хорошей не является формальным (это вопрос интерпретации),
кроме того, слово хороший многозначно. Один человек, наблюдая семью,
назовет отношения в ней прекрасными, другой сочтет неблагополучными.
Семейные отношения бесконечно сложны: даже драка может быть
свидетельством любви. Подобные тезисы лучше оставлять без
доказательства. Их истинность или ложность докажет сама жизнь.

Глава 16

ДЕМОНСТРАЦИЯ ПО АНАЛОГИИ

Уподобления не доказывают, а лишь объясняют доказанное. М.В. Ломоносов

Очень распространенным типом доказательства является демонстрация по
аналогии (греч. апа1о§1а — соответствие, сходство). В доказательстве по
аналогии обосновывается сходство двух предметов в каком-либо признаке на
основании того, что эти предметы имеют ряд других сходных признаков.

Например, для того чтобы доказать идею о возможности существования
органической жизни на какой-либо другой планете, ученые рассуждают так:
на данной планете есть атмосфера с наличием в ней кислорода, есть вода,
есть необходимая для возникновения жизни температура; на Земле есть
такая атмосфера, есть вода, есть требуемая температура и есть
органическая жизнь. Поскольку данная планета и Земля сходны в ряде
существенных признаков, поэтому, вероятно, они сходны и еще в одном
признаке — наличии органической жизни.

Схема доказательства по аналогии такова: пусть некоторый объект А
обладает последовательностью свойств ах, а2, ап+х —

А: а1, а2 , аз, апап+ъ Второй объект В обладает набором свойств,
совпадающих со свойствами объекта А, за исключением ап+1, про который
ничего не известно, —

В: 0,1,0,2,0,3,ап.

Тогда из этих двух наблюдений можно сделать вывод, что и второй объект В
обладает свойством ап+1 (формула 1).

Доказательство по аналогии основано на том, что предметы могут быть
подобными, сходными в каких-либо свойствах, признаках или отношениях,
причем такие предметы, которые в целом различны. Умозаключение по
аналогии — это логический вывод, в результате которого достигается
знание о признаках одного предмета на основании знания того, что этот
предмет имеет сходство с другими предметами.

Очевидно, что доказательство по аналогии не является абсолютным, оно
гипотетическое. Вы только предполагаете, что второй объект обладает еще
и дополнительным свойством. Не являясь абсолютным, в определенных
случаях доказательство по аналогии бывает крайне убедительным. Приведем
исторический пример доказательства по аналогии, которое оказалось
настолько убедительным, что под это доказательство была выделена очень
крупная сумма денег. Человек по имени Гаргреве отправился в Австралию в
район, который называется Новый Южный Уэльс, и обнаружил там горные
породы, очень напоминающие породы знаменитых калифорнийских гор, которые
находятся в США. Калифорнийские горы он хорошо знал, так как
неоднократно бывал там и работал. Горы в Калифорнии очень богаты
минералами.

Пусть в нашем определении А — это горы в Калифорнии, а В — это горы в
Новом Южном Уэльсе. Гаргреве заметил поразительное сходство: олово есть
и там, и там (а1), цинк есть и там, и там (а2), свинец есть и там, и там
(о3), железная руда есть и там, и там (а4), и т.д.

Оценивая признаки, которые оказываются одинаковыми для этих двух горных
массивов, он доходит до главного признака, который им не обнаружен, но
он подозревает о его существовании. Этот признак оп+1 — наличие золота.
В горах Калифорнии очень много золота. И он делает предположение, что в
Австралии в породе должно быть золото. Он возвращается домой, пишет
доклад и в этом докладе, предлагая доказательство по аналогии,
аргументирует наличие золота в Австралии. Доклад заканчивается просьбой
о выделении очень крупной суммы денег на организацию экспедиции для
поиска золота. Доказательство сочли убедительным. Деньги были выделены.
Экспедиция отправилась в Австралию, и золото действительно нашли.

Основоположник кибернетики Н. Винер, приступая к исследованиям в области
конструирования логических машин, вдохновлялся такой, оказавшейся очень
эффективной аналогией. “С самого начала, — пишет он, — я был поражен
сходством между принципами действия нервной системы и цифровых
вычислительных машин. Я не собираюсь утверждать, что эта аналогия
является полной, и мы исчерпаем все свойства нервной системы, уподобив
ее цифровым вычислительным устройствам. Я хотел бы только подчеркнуть,
что в некоторых отношениях поведение нервной системы очень близко к
тому, что мы наблюдаем в вычислительных устройствах”.

О том, какую огромную роль аналогия играет в кибернетике,
свидетельствует французский ученый Л. Куффиньяль. Убедившись в
аналогичности двух механизмов, показывает он, предполагают, что
известные функции одного механизма присущи и другому механизму, для
которого их наличие не установлено. Как, например, устанавливают дозы
новых лекарств для человека? По аналогии функций организмов животного и
человека. При изучении действия лекарственного препарата сначала
проводят опыты на животных и затем предполагают, что при назначении
этого лекарства человеку результаты будут аналогичны результатам,
полученным в опытах с животными.

Умозаключение по аналогии, как и любое другое умозаключение, является
отображением в нашем сознании обычных отношений вещей. Человек на
практике многократно наблюдал постоянство и устойчивость связей между
признаками в предметах и явлениях внешнего мира. С течением времени эти
связи признаков вещей зафиксировались в сознании человека в виде
определенной фигуры логики, которая приобрела аксиоматический характер.
Так, человек давно заметил, что если в двух предметах или явлениях
имеются какие-то общие существенные признаки, то вполне возможно,
несмотря даже на ряд свойственных этим предметам отличительных черт,
предполагать, что эти предметы обладают также и другими сходными
признаками. Если есть корни, ствол и ветки, то, как правило, есть и
листья; если тело жидкое, то в любых сообщающихся сосудах оно
расположится на одинаковом уровне, хотя бы эти сосуды отличались формой;
если тело хорошо проводит тепло, значит, можно ожидать, что оно хорошо
проводит и электричество, и т.д.

Эта уверенность имеет и другое основание в окружающем мире: общая
закономерность, которая выражается в существенных признаках предмета или
явления, всегда встречается в связи с рядом одних и тех же постоянных
устойчивых признаков, хотя условия, в которых проявляется данная общая
закономерность, могут быть различными.

Привычка нашего ума к аналогии настолько сильна, что она иногда начинает
действовать как бы механически. Аналогия, как мы уже видели, основана на
том, что сходные в одном отношении вещи сходны и в остальном. Привыкнув
к этому, люди удивляются, что шерстяные одеяла употребляются для
предохранения льда от таяния, тогда как обычно шерстяные одеяла
применяются для сохранения тепла.

Такой вид аналогии часто встречается в практике самых различных ученых и
специалистов. Так, ботаник, замечая по некоторым признакам сходство
какого-либо растения с известными ему представителями вида, относит
данное растение к этому виду, предполагая, что в найденном растении есть
все, еще и не исследованные видовые признаки. Говоря об аналогии, можно
сослаться на ряд примеров из истории науки: на аналогию Ньютона между
падением яблока и движением небесных тел, на аналогию Франклина между
электрической искрой и молнией, на аналогию между распространением волн
на воде и звука в воздухе и пр.

Ломоносов в одной из своих ранних работ на основании аналогии сделал
вывод о том, что свет есть материя. “Один свет, — пишет он, — затемняет
другой, например, солнце — свет свечи; подобно тому, как более сильный
голос заглушает другой, слабый. Отсюда следует, что свет есть материя”.
Английский логик Джевонс говорит, что даже животные “делают заключения”
до некоторой степени путем аналогии. Так, битая собака боится каждой
палки, и существует очень немного собак, которые не убегут, если вы
сделаете вид, будто поднимаете камень, хотя бы на этом месте не было
никакого камня. Признание нормальной аналогии между двумя системами
идей, говорит Дж.К. Максвелл, “приводит к более глубокому знанию обеих,
чем познание, которое можно было получить, изучая каждую систему в
отдельности”.

Аналогия благодаря своей наглядности и доступности широко используется в
математике: а) при изучении десятичных дробей подчеркивается их аналогия
с натуральными числами; б) свойства алгебраических дробей аналогичны
свойствам арифметических (обыкновенных) дробей; в) методика решения
задач на составление уравнений второй степени аналогична методике
решения задач на составление уравнений первой степени; г) свойства
членов геометрической прогрессии во многом аналогичны свойствам членов
арифметической прогрессии и т.п.

Ход умозаключения по этому виду аналогий можно записать в виде следующей
формулы:

А имеет признаки а1у а2, а3, х; В имеет признаки а_ь а%, аз; Вероятно, В
имеет и признак х. Возьмем такой пример: модель самолета (А) имеет такую
же форму (а1), такое же отношение веса к плоскости крыльев (а2), такое
же соотношение между весом носовой части и остальной части фюзеляжа
(а3), как и конструируемый самолет. При испытании модели в
аэродинамической трубе оказывается, что модель неустойчива (x). На
основании аналогии (сходство модели и самолета в трех признаках)
конструктор непременно сделает вывод, что самолет будет также неустойчив
при полете.

Умозаключения по аналогии применяются в физике, строительстве плотин, в
лингвистике, кибернетике, истории и т.д. Это, в частности, объясняется
тем, что во всех областях науки начинает интенсивно внедряться
моделирование, когда возможное поведение интересующих нас объектов
исследуется на условных образах, аналогичных исследуемому объекту.

Под моделью (лат. modulus — мера, франц. modиle — образец) в науке
понимается искусственно созданный объект в виде схемы, чертежа,
логико-математических знаковых формул, физической конструкции и т.п.,
который, будучи аналогичен (подобен, сходен) исследуемому объекту
(самолету, человеческому сознанию, клетке и т.д.), отображает и
воспроизводит в более простом, уменьшенном виде структуру, свойства,
взаимосвязи и отношения между элементами исследуемого объекта,
непосредственное изучение которого невозможно, недоступно или связано со
значительными трудностями, большими затратами средств и энергии, и тем
самым облегчает процесс получения информации об интересующем нас
предмете.

Исследуемый объект, по отношению к которому строится модель, называется
черным ящиком, который представляет собой оригинал, образец, прототип,
подчас не данный нам в наблюдении.

Все существующие модели обычно подразделяются на три типа: физические,
вещественно-математические и логико-математические. Физические модели
имеют природу, сходную с природой изучаемого объекта, и отличаются от
него лишь размерами, скоростью течения исследуемых явлений и иногда
материалом. Вещественно-математические модели имеют отличную от
прототипов физическую природу, но допускают одинаковое с оригиналом
математическое описание. Логико-математические модели конструируются из
знаков. Это абстрактные модели, которые строятся как исчисления (лат.
calculus — счет). Под исчислением понимается, таким образом, система
изучения объектов внешнего мира, в которой предметам какой-либо
определенной области ставятся в соответствие материальные знаки (цифры,
буквы и др.), и с ними затем по принятым в системе точным правилам
производятся операции, необходимые для достижения поставленной цели.
Исчисление можно определить и как формальное устройство, позволяющее
получать одни последовательности символов из других путем вывода.
Исчисления имеют конечный алфавит и правило вывода (С.К. Клини).
Математика, возникшая шесть тысячелетий тому назад в Древнем Египте и
Вавилонии, строилась прежде всего как исчисление. Только в III в. до
н.э. Евклид впервые построил математику в виде аксиоматической теории,
т.е. теории, построенной из конечного числа аксиом (греч. axioma —
значимое, достойное уважения, принятое, бесспорное) — истинных суждений,
которые в рамках замкнутой теорий принимаются без доказательств в
качестве исходного положения и которые кладутся в основу доказательства
всех других положений этой теории. Из аксиом с помощью заданных правил
вывода дедуктивно могут быть получены содержательно истинные предложения
(теоремы), сформулированные на языке данной теории.

Но до сих пор в современной школе изучение математики начинается с
нумерации и четырех действий арифметики, т.е. с оперирования знаками
(цифрами), что само по себе является исчислением.

В математической логике имеется несколько взаимосвязанных исчислений: 1)
исчисление высказываний, изучающее логические операции с простыми
высказываниями, которые объединяются в сложные высказывания с помощью
логических связок, сходных с принятыми в обычной речи союзами: и
(конъюнкция, в математической логике он представлен символом &), или
(дизъюнкция, символ V), если … то… (импликация, символ ), тогда и
только тогда, когда (эквивалентность, символ ~), а также с отрицанием,
обозначаемым частицей не (символ 1 );

2) исчисление классов, изучающее символику Аристотеля;

исчисление предикатов, исследующее операции с высказываниями,
расчлененными на субъект и

предикат;

исчисление отношений, исследующее логические свойства и операции над
двухместными, трехместными и т.п. отношениями.

Примером модели, построенной как исчисление, может служить модель (или
теория) трансформационных порождающих грамматик (ТТПГ), предложенная
выдающимся американским лингвистом Н. Хомским. ТТПГ опирается на тот
факт, что любой носитель естественного языка может понять подавляющее
большинство предложений, которые он никогда не слышал. Следовательно, в
мозгу человека существует устройство, которое помогает ему понимать и
воспроизводить правильные фразы известного ему языка (языков) и
отвергать неверные. Это устройство, как уже говорилось, называется
competence и является объектом изучения лингвистики, так как этот объект
сегодняшними средствами естественных наук не может быть изучен. Ставится
задача его моделирования. Под языком в ТТПГ понимается множество цепочек
из конечного числа элементов. Одни цепочки являются предложениями,
другие — нет. Основная задача лингвистики определяется как умение
отличить грамматически правильные предложения от неправильных и
исследовать структуру правильных предложений. Грамматика — это модель
устройства, порождающего все правильные фразы данного языка и только их.
Порождение — это не построение в мозгу правильной фразы, а перечисление
правильных фраз. При этом грамматичность нельзя путать с осмысленностью
и вероятностью встречаемости. Так, неправильными считаются предложения
типа:

Furiously sleep ideas green colorless (англ.)

Read you a book on modern music (англ.)

Je n’ai vu rien (фр.)

Je n’ai personne vu (фр.).

А предложение Green colorless ideas sleep furiosly (Зеленые бесцветные
идеи яростно спят) рассматривается как правильное. Грамматичными
являются предложения, в которых при замене одних членов другими с теми
же грамматическими показателями получается правильная фраза. Каждый
человек в своей жизни слышал не так уж много предложений, но всегда
может отличить правильную фразу от неправильной. Лингвист моделирует
структуру такого типа на базе конечного числа известных (наблюденных)
правильных и неправильных предложений. В качестве примера могут быть
рассмотрены следующие правила порождения, предлагаемые в ТТПГ:

(I) S — NP+ VP (S — предложение, NP— группа существительного, УР —
глагольная группа)

NP — Det +N

VP — V+ NP

Det — the

N — man, ball…

V — hit, took…

С помощью этих правил можно образовать правильную английскую фразу: The
man hit the ball ( “Мужчина ударил по мячу”):

S

NP + VP (I)

Det + N + VP (II)

Det + N + V + NP (III)

the + N + V + NP (IV)

the + man + V + NP (V)

the + man + hit + NP (VI)

the + man + hit + Det + N (II)

the + man + hit + the + N (IV)

the + man + hit + the + ball (V) Предложения типа The man hit the ball
называются ядерными, так как являются следствием прямого вывода. Из
ядерных предложений по специальным правилам можно получить пассивные,
вопросительные фразы и т.д.

Все правила делятся на Р-правила (правила структуры составляющих) и
Т-правила (трансформационные правила).

А — В (Р- правила: заменить А на В, или А = В, или “A” is “В”); А => В
(Т- правила: т.е. В выведено из А).

Р-правила бывают двух видов: контекстно-свободные (context-free) и
контекстно-связанные (context-restricted). Правило называется
контекстно-связанным, если оно устанавливает, что символ А может быть
заменен символом В, только если находится в окружении X — Y, т.е. X
предшествует А , a Y непосредственно следует за А:

А — В / X — Y.

Все остальные правила — контекстно-свободные. Действие P-правил
определяется следующими требованиями:

каждое правило должно развертывать один символ;

каждый развертываемый символ (за исключением начального) должен входить
и в правую часть какого-либо правила;

ни один символ не может заменяться пустым символом (т.е. опускаться);

результирующая цепочка должна быть отлична от начальной, т.е.

А f Х + A + Y;

5) для любой пары символов в грамматике не может одновременно
содержаться пара правил: А — В; В — А.

Det NP

V

Det

N

Вывод по Р-правилам может быть представлен в виде дерева. Например:

Г-правила — это правила подстановки вида А => В. Если Р-правила
переводят одни

цепочки в другие, то Г-правила переводят одни деревья в другие деревья.
Г-правила

делятся на обязательные (Tob) и факультативные (Topt).

Например, Topt: NP+ VP+ Adv => Adv+ NP+ VP (факультативно наречие из
конца предложения может быть перенесено в начало).

Левая часть трансформации (Г-правила) называется структурным описанием
(structural description), правая — структурным изменением (structural
change), а сама подстановка — операцией. Операции могут быть
элементарными или представлять собой комбинацию элементарных операций.
Элементарными операциями являются: 1) добавление (addition); 2) опущение
(omission); 3) перестановка (permutation); 4) субституция
(substitution).

Примеры:

X + Y == Х+ Y +Z (добавление)

X+ Y == Y^^nicm^)

Х+ Y+ Z == X +Z + Y (перестановка)

Х+ В + С => X + D + C, где D может быть только терминальным, т.е.
конечным символом.

Правила могут комбинироваться. Например: B + C + D => D + C
(перестановка и опущение).

Пример применения трансформационного правила (факультативный перенос
наречия в начало предложения, см. рис. ниже).

Правила оперируют с символами, превращая их в цепочки и деревья.

Все символы делятся на основные (словарные) и вспомогательные. Словарные
символы состоят из символов классов, которые репрезентируют составляющие
высоких рангов — NP, VP и т.д., и морфемных символов, которые
представляют собой составляющие низших рангов — man, hit и т.д.
Начальный символ S — sentence (предложение), который относится к
основным, задается до первого правила, он определяет границы порождающей
грамматики. Среди морфемных символов различают символы грамматических
морфем (морфемы Pres, Past и т.д.) и символы лексических

S

S

Л

VP

VP

Л /\

Adv

Det Det

NP

NP

Topt

Det

N

permutation

морфем. Морфемные символы являются конечными, они называются
терминальными (лат. termino — ограничивать). Цепочка — это соединение
одного или нескольких словарных символов. Вспомогательные символы
делятся на переменные символы, для каждого из которых должна быть задана
область его применения ( W, У, Z и т.д.), операторы (—>, + и т.д.) и
символы сокращений, т.е. скобки. Р-правила устанавливают структуры,
лежащие в основе языка, а Т-правила изменяют структуры. Предложение,
полученное применением Т-правил, называется производным, или выведенным,
предложением (derived sentence). Терминальные цепочки имеют абстрактный
вид, обязательные трансформации (Тов) превращают их в предложения языка,
готовые к фонетической интерпретации. Предложения, полученные в
результате применения Р-правил и обязательных Т-правил (и только их), —
называются ядерными предложениями (kernel sentences). Если два
предложения выведены посредством Т-правил из одного

(related sentences). Например, родственными

глубинного, их называют родственными являются следующие четыре
предложения:

Mary hit the boy.

The boy was hit by Mary.

Whom hit Mary ?

Who hit the boy?

Общая глубинная структура этих предложений следующая:

S

NP

VP

N

V

NP

N

Р-прави а правил строго упорядочены:

после применения пр авила i правило j пр именять нельзя, если г Совокупность Грамматика Лингв Нет 3. Процедура выбора грамматики: 01 ? (грамматика 1) (грамматика 2) ? На долю лингвистической теории выпадает третья процедура. Причем на современном уровне развития науки о языке становится понятно, что разные грамматики (т.е. разные модели, разные описания) одновременно могут быть признаны удовлетворительными, а их выбор связан с конкретной целью, для которой данная модель строилась, т.е. определяется прагматически (например, 01 — грамматика, предназначенная для обучения данному естественному языку иностранцев, а 02 — грамматика, используемая в программах по автоматическому переводу). Любой грамматике как модели должны быть присущи следующие свойства: формальность — апелляция к материальной стороне знака, а не к значению, т.е. опора не на интуицию; эксплицитность — самостоятельная интерпретация всех форм; полнота — покрытие всех фактов языка; 4) простота — использование по возможности меньшего числа символов и обладание максимально обобщенными правилами. При наличии первых трех свойств четвертое свойство позволяет сравнивать разные грамматики между собой. По определению Н. Хомского, трансформационная порождающая грамматика языка Ь — это такое, устройство, находящееся в рамках определенной общелингвистической теории, удовлетворяющее требованиям внешней адекватности и общности и обладающее свойствами формальности, эксплицитности, полноты и простоты, которое порождает (т.е. перечисляет) все правильные предложения языка Ь, приписывает им их структурные описания и не порождает неправильных предложений (не предложений). Трансформационная порождающая грамматика, как показано на схеме, состоит из трех компонентов: синтаксического, фонологического и семантического. Непреходящее значение теории трансформационных порождающих грамматик заключается в том, что фактически — это единственная полноценная попытка создания непротиворечивой модели языковой способности человека, локализованной в мозгу, но являющейся одной из самых недоступных научных тайн — тайной речевого мышления людей! Схема трансформационной порождающей грамматики Синтаксический компонент Семантический компонент База (глубинно-синтаксические структуры) I Категориаль ные правила Правило лексическо Глубинны е го Правила проекции Лексикон (множество лексических записей) Трансформационные правила Семантическа я Поверхностные структуры Фонетические правила Фонетическая 1 репрезентация Фонологический компонент Три типа моделей: физические, вещественно-математические и логико-математические не являются полностью автономными. Так, логико-математические модели можно воплотить в вещественно-математические и даже в физические и наоборот. Модели могут создаваться как из однородного с оригиналом материала (например, макет деревянной церкви в Кижах тоже был сделан из дерева), так и из материала, совершенно отличного от материала оригинала (например, модель мыслительной операции логик изображает в виде чертежа на бумаге или дедуктивного построения). Простейшей формой физической модели является макет. Так, строители плотин, как правило, первоначально изготовляют макет (модель) плотины в уменьшенном размере и на ней производят необходимые измерения, изучают движение воды, формы русла, свойства грунта, водонапорных сооружений и т.п.; архитекторы строят макет дома; авиаконструкторы — модель самолета и т.д. В формальной логике модели применяются издавна. Так, например, моделью первой фигуры простого категорического силлогизма, носящей название Barbara (см. выше), служит следующая схема: Большой н Средний Ин Ме ньший термин В логике модель выступает, кроме всего прочего, как средство конкретизации, наглядного представления абстрактного. В ней как бы сочетаются в единстве чувственное и логическое. Логическое моделирование развивалось и в средние века. Испанский философ и богослов Раймунд Луллий попытался смоделировать логические операции с помощью изобретенного им логического круга (первой "логической машины"). В XVIII веке Ч. Стенхоп разработал "демонстратор", который он применял для проверки, в частности, силлогизмов с количественно определенными предложениями. В XIX веке английский логик У.С. Джевонс построил логическую машину, позволившую механизировать ряд процедур в логике классов и в силлогистике. В принципе сегодня открыта возможность моделирования многих умственных процессов, хотя и не создано запоминающих устройств, сравнимых по емкости и эффективности с миллиардами нейронов коры головного мозга. Однако думается, что разработки в сфере искусственного интеллекта a priori ограничены некоторым пределом (см. выше). Сегодня исследования идут по пути моделирования отдельных процессов работы мозга и отдельных видов умственного труда, привлекая огромные возможности быстродействующих компьютеров. Моделирование все шире начинает применяться в ходе формулирования и проверки гипотез (греч. hypothesis — основание, предположение) — вероятных предположений о причине каких-либо явлений, достоверность которых при современном состоянии производства и науки не может быть проверена и доказана, но которые объясняют данные явления, без них необъяснимые. Гипотеза — прием познавательной деятельности человека. Остановимся на этой проблеме несколько подробнее. Кроме данного истолкования термина гипотеза, как проблематичного, вероятного знания, в логической литературе выделяются еще два значения этого термина: 1) гипотеза в широком смысле слова — как догадка о чем бы то ни было, как описательная гипотеза, которая, как правило, является кратким резюме изученных явлений, описывающим формы их связи; 2) гипотеза в узком смысле слова — как научная гипотеза, которая всегда выходит за пределы изученного круга фактов, объясняет их и предсказывает новые факты; систематизируя знания, научная гипотеза позволяет объединить некоторую полученную совокупность информации в систему знаний и образует теорию, если ее предположение подтверждается практикой. В каких же случаях употребляется гипотеза? Она необходима: когда известные факты недостаточны для объяснения причинной зависимости явления, а есть надобность в том, чтобы его объяснить; когда факты сложны, и гипотеза может принести пользу как обобщение знаний в данный момент, как первый шаг к разъяснению их; когда причины, произведшие или производящие факты, недоступны опыту, а между тем действия или следствия их могут быть изучаемы. Значение гипотез в познании окружающего мира огромно. Без гипотез невозможно развитие современных научных знаний. В процессе производства материальных благ, в ходе научного исследования люди ежедневно открывают десятки и сотни новых фактов и явлений в окружающем их мире. Подавляющее большинство этих новых фактов и явлений находит свое объяснение с помощью существующих научных теорий. Но в жизни нередко бывает так, что то или иное новое явление не поддается истолкованию с помощью существующих уже научных теорий, приемов и средств научного исследования. В таких случаях сначала выдвигается научное предположение о возможных причинах существования вновь открытого факта или явления природы. Давно, например, было замечено, что с углублением в кору земли через каждые 30—33 метра температура в шахте повышается на 1 градус. На основании этого факта и некоторых других известных явлений (наличие потоков горячей лавы при извержении вулканов, существование горячих источников подземных вод и др.) было высказано предположение о том, что внутри земного шара температура достигает многих тысяч градусов. При современном уровне научных знаний и техники данное предположение о температуре внутри земного шара не могло быть доказано путем непосредственного наблюдения. Но, несмотря на это, такое предположение ценно тем, что объясняет ряд природных явлений (повышение температуры Земли с увеличением глубины шахты, высокую температуру лавы, изверженной вулканом, и т.д.). Значение гипотезы в науке высоко ценили все выдающиеся ученые. М.В. Ломоносов видел в гипотезе главный путь, на котором величайшие люди открывали самые важные истины. Д.И. Менделеев говорил, что гипотезы облегчают научную работу так же, как плуг земледельца облегчает выращивание полезных растений. На основе научных гипотез ведутся дальнейшие исследования закономерностей природы и общества. Научные теории, как правило, появляются на свет в виде гипотез. Научное предположение помогает развитию производства и связанной с ним науки. Предвидя ход развития научного знания, гипотеза толкает вперед производство и науку. Без гипотезы не может обойтись ни одна наука. Любая гипотеза до тех пор остается предположением, пока она не прошла стадии проверки. Естественно поэтому, что не подтвержденная гипотеза еще не является научным предположением. Чтобы выдвинутое предположение приобрело значение научной гипотезы, его необходимо проверить, т.е. сравнить следствия, вытекающие из предположения, с данными наблюдения и опыта. Если в результате сравнения будет установлено, что данные наблюдения и опыта находятся в противоречии со следствиями, вытекающими из гипотезы, то в таком случае единственно правильным будет решение о том, что данная гипотеза, несомненно, ложна и должна быть отброшена. При этом гипотеза ставится под сомнение уже в том случае, когда вступает в противоречие хотя бы с одним единственным фактом. Но каждая вновь возникающая гипотеза не отбрасывает, как правило, целиком содержание прежних гипотез, а использует все рациональное, что имелось в предыдущих научных предположениях по данному вопросу. Ценность гипотезы Лейбниц видел в ее способности объяснить возможно больше данных, установленных наблюдением, возможно меньшим числом предпосылок. Проверенная и доказанная гипотеза переходит из разряда вероятных предположений в разряд достоверных истин, становится научной теорией. Подобное превращение гипотезы в теорию можно показать на примере научного предположения, сделанного Коперником о строении Солнечной системы. Его теория строения Солнечной системы в течение трехсот лет оставалась гипотезой. Когда же астроном Леверрье на основании данных этой системы доказал, что должна существовать еще одна, неизвестная до тех пор планета, и определил посредством вычисления место, занимаемое ею в небесном пространстве, и когда в 1846 г. Галле действительно нашел эту планету (названную Нептуном), тогда система Коперника была доказана. Гипотезы бывают общими и частными. Частная гипотеза — вид гипотезы, когда предположение высказывается относительно отдельного, частного факта, явления, в отличие от научной гипотезы, дающей объяснение относительно закона, присущего целому классу предметов. В частной гипотезе речь идет, таким образом, о предполагаемой причине единичного частного факта, явления. Можно с уверенностью сказать, что с каждой моделью, как правило, связывается та или иная гипотеза или аналогия. Создание моделей невозможно без того, чтобы не был применен метод мышления по аналогии. Конструируя модели, необходимо все время не упускать из виду, что как бы хороша ни была модель, она лишь приближенно отображает исследуемый объект, огрубляет и упрощает его. Если ученому удалось в модели повторить истинную структуру объекта — это свидетельство величайшего научного прозрения. Такие случаи крайне редки, но все же встречаются. Американский (а прежде отечественный) лингвист С.К. Шаумян разработал много лет назад аппликативную синтаксическую модель языка, структура зависимостей элементов которой оказалась очень близкой к структуре одного из участков головного мозга, явившегося предметом нейрофизиологического исследования научной лаборатории в США. Совпадение обнаружилось спустя много лет почти случайно и произвело настоящую сенсацию в научном мире. Модель и оригинал очень редко оказываются сходными (тем более тождественными), ведь от модели требуется не повторение структуры объекта, а имитация его функционирования. В первую очередь отсутствие сходства с оригиналом, видимо, проявится в моделях мыслительной формы. Но аналогия полезна уже тем, что наводит на догадки, а в этом — одна из целей моделирования. Общим для всех выводов по аналогии является то, что непосредственному исследованию подвергается один предмет, а вывод делается о другом. Поэтому вывод по аналогии в самом общем смысле слова определяется как перенос информации с одного предмета на другой. Как уже было сказано, предмет, который является непосредственным объектом исследования, называется моделью, а предмет, на который переносится информация, добытая в результате изучения модели, называется образцом, оригиналом, прототипом; аналогия — это вывод от модели к оригиналу. Из этого видно, что моделирование — широкое понятие, которое включает в себя выводы по аналогии как неотъемлемую часть. Аналогия в интерпретации традиционной логики имеет в виду соотношение между уже данной тем или иным способом моделью и оригиналом, причем результат исследования модели в этом случае предполагается известным. В понятие же метода моделирования включается также сам процесс построения модели или нахождения ее в природе. Важным этапом применения метода моделирования считается исследование построенной модели, получение с ее помощью необходимой информации и, наконец, практическое использование в функциях объектов модели и оригинала. Но для более глубокого понимания метода моделирования важно знание всех различных типов выводов по аналогии, известных формальной логике. Аналогия и другие формы умозаключения — индукция и дедукция — неразрывно входят в единый мыслительный процесс. Они взаимосвязаны и не могут существовать без непрерывного взаимного дополнения и взаимодействия. Аналогия имеет определенную познавательную ценность. В процессе такого умозаключения получается вероятное знание, но оно несет в себе нечто новое, помогающее разбираться в окружающей обстановке и предвидеть направление развития данного явления или события. Различается несколько видов аналогии. Безусловная аналогия — аналогия, которая применяется тогда, когда точно и определенно установлена связь между общими признаками, имеющимися у обоих сопоставляемых предметов, и тем признаком, который присваивается исследуемому предмету по аналогии с известным уже предметом. Так, в схеме умозаключения по аналогии А имеет признаки а + Ь + с; В имеет признаки а + Ь + х; Вероятно, х = с общими будут признаки а и Ь, а признаком, который присваивается по аналогии исследуемому предмету, — с. Например, исследуемые млекопитающие животные имеют теплую кровь. Отношение между организацией млекопитающих и теплой кровью настолько известно, что можно сказать: теплота крови есть следствие организации животного. Если же затем у кита замечено несколько признаков, указывающих, что он принадлежит к классу млекопитающих, — то по безусловной аналогии можно заключить, что его кровь теплая. Условная аналогия — такая аналогия, когда определенно не установлена связь между общими признаками, имеющимися у обоих сопоставляемых предметов, и тем признаком, который присваивается исследуемому предмету по аналогии с известным уже предметом. Простая аналогия — аналогия, в которой по сходству двух предметов в одних каких-либо признаках заключают о сходстве этих предметов в других признаках. Так, заметив, что предмет А в некоторых свойствах сходен с другим предметом, заключают, что он сходен и в остальных свойствах. Основанием для такого вывода служит предположение, что не случайно предметы, явления сходны в некоторых своих признаках, а потому, что они принадлежат к одному роду или виду и, следовательно, имея некоторые их черты, имеют и остальные. Этот прием аналогии имеет значение при подведении предметов под известный род или вид, т.е. при классификации; зоолог, замечая по некоторым признакам сходство данного животного с известными ему представителями рода или вида, относит его к последним, предполагая, что в этом животном есть все, еще и не исследованные, родовые или видовые признаки. Строгая аналогия — аналогия, основанная на знании того, что признаки сравниваемых предметов находятся в зависимости. Ход умозаключения идет от сходства двух предметов в одном признаке к сходству их в другом признаке, который зависит от первого. Например, студент А довольно часто строит выводы на основе поспешных обобщений, и потому рассуждения его часто бывают ошибочными. Зная, что студент Б также довольно часто делает поспешные обобщения, можно заключить, что и его рассуждения часто завершаются ошибочными выводами. В данном случае аналогия строгая, так как мы делаем заключение от сходства двух лиц в одном признаке (поспешное обобщение) к сходству их в другом признаке (ошибочные выводы), который зависит от первого (ошибочные выводы есть результат поспешного обобщения). Нестрогая аналогия — аналогия, в результате которой делается заключение из сходства двух предметов в известных признаках к сходству их в таком новом признаке, о котором неизвестно, находится ли он в зависимости от первых или нет. Например, нам известно, что медь ковка, электропроводна и теплопроводна. Изучая бериллий, мы установили, что он ковок и электропроводен. На основании этого мы можем предположить, что бериллий также теплопроводен. В отличие от строгой аналогии, предполагаемый у бериллия признак не находится в прямой зависимости от первых известных признаков (ковкости и электропроводности). Неполная аналогия — такая аналогия, когда ход умозаключения идет следующим образом: предметы, сходные с С по некоторым, точно не определенным свойствам, должны производить явление В, но из известных нам знаний о предмете (или предметах) А, вследствие наибольшего сходства их с С, мы имеем наибольшее основание предполагать, что он (или они) подойдет под очерченную группу, следовательно, имеем и больше права ожидать встретить в нем (или в них) явление В. Значение неполной аналогии в том, что данный вывод указывает путь наблюдателю или экспериментатору при исследовании явления, подмеченного в известном предмете. Даже если заключение этого вывода невозможно пока проверить экспериментально, то и тогда он остается правдоподобной догадкой, которая побуждает доискиваться каких-либо косвенных подтверждений или опровержений ее, т.е. является исходным пунктом для новых исследований и соображений, всегда плодотворных для знания. В качестве такой догадки можно привести мысль о существовании растительной жизни на Марсе на основании значительного сходства этой планеты с Землей, которая обладает условиями для такой жизни. Вывод по неполной аналогии — вывод от группы к частному предмету, но от группы, которая характеризуется не отвлеченными представлениями, а указанием на экземпляр, поэтому меньшая посылка может быть лишь проблематической. Но как бы ни было значительно найденное нами сходство признаков двух вещей, выводы в умозаключениях по аналогии всегда бывают только вероятны. Выводы по аналогии использовать можно и нужно, но они не должны являться единственным источником нашего знания о мире. При этом данные любой, самой верной аналогии должны проверяться на практике. При оценке степени вероятности умозаключения по аналогии надо принимать в расчет ряд следующих условий: чем больше известно общих свойств (Р1, Рп) у сравниваемых предметов, тем выше степень вероятности вывода по аналогии; чем существеннее найденные общие свойства у сравниваемых предметов, тем выше и степень вероятности; чем глубже познана взаимная закономерная связь сходных черт, тем вероятнее вывод, тем он ближе к достоверности; если предмет, в отношении которого мы делаем умозаключение по аналогии, обладает каким-нибудь свойством, не совместимым с тем свойством, о существовании которого мы делаем заключение, то общее сходство не имеет никакого значения. Данный перечень может быть дополнен такими правилами: общие свойства должны быть любыми свойствами сравниваемых предметов, т.е. подбираться "без предубеждения" против свойств какого-либо типа; свойство Рп+1, т.е. свойство, обнаруженное в модели, должно быть того же типа, что и общие свойства (Р1, Рп); общие свойства (Рь Рп) должны быть возможно более специфичными для сравниваемых предметов, т.е. принадлежать возможно меньшему кругу предметов; свойство Рп+1 наоборот, должно быть наименее специфичным, т.е. принадлежать возможно большему кругу предметов. При употреблении аналогии, предупреждал русский логик Л. Рутковский, нужна большая осторожность. "Лучшее средство против погрешностей аналогического умозаключения состоит в проверке основания, на котором оно утверждается. Поэтому нужно наблюдать, существенны ли и в каком количестве представляются сходные признаки между предметами, которые мы сближаем посредством аналогического умозаключения. Чем в большем числе существенных признаков сходны сравниваемые предметы, тем вероятнее их одинаковость и в других отношениях; чем короче мы знакомы с особенным устройством этих предметов, тем выводы наши по аналогии бывают основательнее и более приближаются к истине". В одной из своих ранних работ Ломоносов писал, что "уподобления не доказывают, а лишь объясняют доказанное". Каков главный недостаток и какое главное достоинство доказательства по аналогии? Главный недостаток заключается в том, что, как уже подчеркивалось, такое доказательство нестрогое, оно носит гипотетический характер. А самое главное достоинство этого доказательства: его с большой легкостью и естественностью воспринимают слушатели. Почему? Потому что восприятие мира по аналогии есть генетическое, врожденное свойство каждого человека. С самого раннего детства мы познаем мир по аналогии с нашим собственным опытом и опытом людей, которые жили больше, чем мы, в частности с опытом родителей. Как человек понимает, что трогать кипящий чайник не надо? Во-первых, потому что ему об этом сказали мама с папой и, во-вторых, потому что однажды, схватившись, он обжегся. Мы не трогаем чайник по аналогии с теми ощущениями, которые у нас уже были или которым нас научили. Почему мы надеваем зимой шубу? Потому что наш личный опыт показывает, что если выйти в куртке, то холодно, а если выйти в шубе, то комфортно. Эти примеры можно продолжать бесконечно, так как огромное количество поступков, которые мы совершаем, суть поступки, совершенные по аналогии. Аналогия естественна для человеческой природы, человеческого интеллекта. Поэтому, апеллируя к этой особенности человеческого интеллекта, мы находим очень внимательного и удовлетворенного нашими доводами слушателя. Представьте себе ситуацию, когда вам надо попросить субсидию для производства кинокартины. Вы приходите к спонсору и говорите: "Эту картину я хочу заказать режиссеру X, который снял на сегодняшний день четыре фильма. Посмотрите: фильм первый дал в прокате два миллиона долларов прибыли, фильм второй дал в прокате полтора миллиона долларов, фильм третий был несколько менее коммерческим, но, тем не менее, окупился с прибылью в полмиллиона долларов, ну а четвертый фильм — просто бестселлер, мировая сенсация, окупил себя пять раз и до сих пор не снят с проката". Убедительное доказательство? Убедительное. Если из четырех снятых фильмов все были коммерчески очень выгодны, есть немалая вероятность того, что деньги, вложенные в пятый фильм, принесут прибыль. Индуктивное доказательство кажется порой излишне скрупулезным, дедуктивное доказательство — слишком догматичным. А доказательство по аналогии настолько для человека естественно, что он даже подчас не осознает, что ему что-то доказывают. В умозаключениях по аналогии возникают ошибки. Главный источник заблуждения состоит в том, что умозаключающий может не обратить внимания на те свойства сравниваемых предметов, которыми они отличаются друг от друга. В таких случаях аналогия ведет к ошибочным заключениям. Ложная аналогия возникает и в тех случаях, когда общие признаки не связаны с тем, который является предметом доказательства. Рассмотрим пример. Представим себе, что в формуле 1 (см. начало главы) под А понимается не горный массив Калифорнии, а медведь, которого зовут Мишка, а под В понимается другой медведь, которого зовут Гришка. Эти медведи оказались обладающими большим количеством одинаковых признаков: первый медведь — самец и второй — самец (признак а1). Первый медведь — крупный, второй — тоже крупный (а2), первый медведь агрессивный и второй — агрессивный (а3), первый медведь — физически здоровый и второй — физически здоровый (ап). У первого медведя есть дополнительный признак ап+1: он бурый. Можно ли с уверенностью утверждать, что второй медведь — Гришка — тоже бурый? Нет. Почему же в ситуации с золотом сделать утверждение по аналогии можно, а в ситуации с медведем — нельзя? Схема ведь та же самая. Чего не хватает, почему не получается доказательство? Почему если есть олово, цинк, свинец, железная руда, естественно предположить наличие золота? А почему пол, размер, агрессивность и состояние здоровья не дают основания предполагать, что второй медведь тоже бурый? Если у них общие родители, т.е. они братья, — тогда можно предположить, что они оба бурые, если бурый первый. Если ввести в набор единообразных признаков общих родителей или такой признак, как среда обитания, то тогда из того, что первый бурый, будет очевидно следовать, что и второй бурый. Это означает, что признаки а1 — ап+1 должны быть связаны между собой. Цвет и пол — не связанные друг с другом признаки, размер и окрас — не связанные друг с другом признаки, и т.д. Реально все признаки, которые были перечислены для этих двух медведей, не связаны с признаком окраса. А вот среда обитания или наличие общих родителей связаны с признаком окраса, и поэтому введение данных признаков делает доказательство адекватным. Развитие научной мысли знает много примеров ложной аналогии. Результатом ошибочной аналогии было мнение древних астрономов о том, будто темные плоские пространства на поверхности Луны представляют моря. Они рассуждали так: Луна подобно Земле должна иметь моря и океаны. Когда же с помощью мощных телескопов было установлено, что темные места на Луне — это длинные тени от гор, то прежняя аналогия была отброшена как неверная. Каждый педагог по своему опыту знает, что значительное количество логических ошибок, допускаемых учащимися, есть результат неверных умозаключений по аналогии. Так, наличие некоторых сходных свойств в действиях сложения и умножения известно с первых классов начальной школы. И сложение, и умножение подчиняются переместительному и сочетательному законам. Зная это, ученики иногда приходят к ошибочной аналогии, что арифметические действия сходны и в остальных свойствах. Ошибочная аналогия нередко приводит к печальным результатам. Так, дети иногда собирают и едят ядовитые ягоды, ошибочно заключая, что их можно есть, потому что другие ягоды, несколько сходные с ними по внешнему виду, оказывались вкусными. Таким образом, доказательство по аналогии получается только в том случае, когда общие признаки объектов и искомый признак (т.е. тот, который ищется в доказательстве) оказываются связанными между собой. Наибольшее значение аналогия имеет при изучении и объяснении связи причин и действий. Укажем два случая. Во-первых, когда от сходных явлений приходится делать заключение о сходстве произведших их причин. Во-вторых, когда от сходных причин приходится делать заключение о сходстве производимых ими действий. Такая аналогия называется распространенной. То есть любые случаи распространенной аналогии могут быть разделены на те, которые относятся к прошлому, и те, которые относятся к будущему. Аналогия, устремленная в прошлое, это попытка воссоздать причину по имеющемуся результату. Модель такова: известно, что некоторое следствие В обычно является производной от некоторой причины А; возникает феномен В, который человек наблюдает и восстанавливает причину этого феномена в виде А. Если наблюдаются признаки, причина порождения которых известна, восстанавливается сама причина. На принципе аналогии, устремленной в прошлое, построена медицинская диагностика. Как ведет себя доктор? Он наблюдает симптомы: жалобы пациента, результаты анализов и др. Доктора когда-то учили, что симптоматика такого рода есть следствие некоторого заболевания К. Кроме того, его медицинский профессиональный опыт дает ему основание предполагать, что его учили правильно. Действительно, каждый раз эти симптомы оказывались следствием заболевания К. Наблюдая вновь ту же симптоматику, доктор делает заключение, что его пациент болен заболеванием К. К сожалению, достаточно часто диагноз оказывается неверным, т.е. причина восстанавливается неправильно. Почему ставятся неверные диагнозы? Разве был неудачный жизненный опыт? Нет. Просто человек и его организм так сложно устроены, что одна и та же симптоматика может быть результатом разных заболеваний. Например, если человек физически слабый, т.е. у него ослаблен весь организм, в частности нервная система, достаточно серьезные симптомы могут быть следствием и незначительного заболевания. Если же человек крепкий и выносливый, то даже тяжелое заболевание может не давать очень сильной симптоматики. Каковы погрешности в точности диагноза, т.е. погрешности, связанные с аргументацией по аналогии? Диагноз может оказаться неверным в определении стадии заболевания, тогда аналогия оказывается неверной частично. Но диагноз может быть неверным полностью. Например, болезненное состояние организма может быть связано с разрывом энергетического поля, ауры вокруг тела человека, которая нас защищает и в которой иногда возникает брешь. В эту брешь попадает пучок отрицательной энергии, пагубно влияя на тот орган, около которого брешь пробита. Орган не болен, а просто пучок отрицательной энергии давит на него. Это феномен, о котором сейчас много говорят. Таким образом, первая причина неверного диагноза: симптоматика определена не тем, что это больной орган, а тем, что это "невезучий" орган, который оказался первым на пути пучка отрицательной энергии, проникшей в организм, и "принял удар на себя". Возможна и другая причина: заболевание может быть связано не с тем органом, который болит. Заболевание есть, но оно локализовано в другом месте. Например, в мозге человека. Очень часто симптоматика болезни любого органа есть на самом деле симптоматика болезни психической. Приведем достоверный пример, который заставляет задуматься не столько о чудесах медицины и диагностики, сколько вообще об относительности интерпретации того, что мы наблюдаем. Одна девушка много лет страдала заболеванием печени: у нее часто бывали приступы, наблюдалась сильная боль в правом боку, озноб и другие симптомы. У нее были очень обеспеченные родители (папа был известным адвокатом), которые не жалели ни сил, ни средств для лечения дочери, бывали и в Трускавце, и в Карловых Варах, и в Пятигорске. Каких только вод эта девушка не пила, и у каких только врачей она не лечилась. Был даже доктор из Швейцарии. От многолетнего лечения результат был скорее отрицательный, поскольку с каждым годом ей становилось все хуже и хуже. Ей ставили диагноз: холецистит и засорение желчных протоков. Однажды в доме адвоката и его дочери случайно оказался врач-психиатр: он нанял адвоката — отца этой девушки — для ведения личного дела. Они сидели в гостиной и обсуждали правовые проблемы, а в это время дочка, которая тоже находилась в гостиной, почувствовала себя плохо, потом все хуже и хуже — у нее начался приступ. Отец очень разволновался, бросился за лекарствами и решил вызвать "Скорую помощь". В этот момент психиатр, который наблюдал, как развивается приступ, сказал адвокату: "Я же все-таки врач, не надо "Скорой помощи". Я попробую ей сам снять приступ". На что адвокат возразил: "Но вы же не гастроэнтеролог!" "Ничего, — ответил доктор, — я врач, я попробую, только вы мне не мешайте, выйдите из гостиной, пожалуйста, ненадолго". Отец вышел. Психиатр поговорил с девушкой в течение нескольких минут, и приступ у нее стал утихать и вскоре прошел. Растерявшийся от неожиданности и радости отец не знал, как отблагодарить врача, но психиатр его очень расстроил, сказав, что девушка, конечно, больна, но печень у нее совершенно здорова, зато у нее шизофрения. "Если вы хотите, чтобы у нее перестала болеть печень, ее следует положить ко мне в клинику", — сказал психиатр. И действительно, девушку положили в психиатрическую больницу, долго лечили психотропными средствами — печень у нее уже 20 лет не болит. Что же произошло? На протяжении многих лет ее диагностировали лучшие гастроэнтерологи, находили у нее заболевания, подтвержденные анализами и рентгеноскопией, которых просто не было. У нее оказались так называемые фантомные боли и фантомные симптомы. Ей действительно казалось, что у нее болит печень, что ее тошнит и знобит, а на самом деле ничего этого с ней не происходило, а был страх перед болью и внутренняя уверенность в том, что от этой боли нет исхода, что является симптомом тяжелого психического заболевания, которое, к счастью, удалось вылечить. Этот пример доказывает относительность медицинской диагностики, построенной на принципе аналогии. Каждый, кто будет по наблюдаемым признакам устанавливать причину явлений, должен помнить, что если он будет это делать по шаблону, по аналогии, то может оказаться столь же "удачливым", как те врачи, которые много лет лечили девушку от болезни, которой она никогда не страдала. Два разных человека могут вести себя совершенно одинаково (симптоматика поведения) по причинам, прямо противоположным. В качестве примера можно привести толкование разнузданного некорректного поведения, характерного, увы, для многих молодых людей сегодня. Такое поведение принято считать следствием внутренней распущенности и излишней уверенности в себе. Тем не менее оказывается, что более чем в 50% случаев, это совершенно неверно. Разнузданное поведение может быть признаком комплекса неполноценности, очень большой неудовлетворенности собой, значительной незащищенности и попытки тщательно скрыть эту неудовлетворенность собой и эту незащищенность. Человек надевает маску для того, чтобы себя хоть как-то защитить. Если делать прямолинейные выводы, они, скорее всего, приведут к доказательству неверного тезиса, что случается очень часто. Мы делаем неверные заключения о людях преимущественно потому, что делаем их по аналогии с другими людьми. В средней школе на каждого ученика принято повесить ярлык, и, по аналогии с теми, на кого повешен такой же ярлык, будет интерпретировано его поведение. К сожалению, в школах порой различение персоналий заменяется различением групп, помеченных единым ярлыком. Другим типом распространенной аналогии является аналогия, устремленная в будущее. Эта аналогия основана на том, что по идентичности событий или действий прогнозируется идентичность результата. Точно так же, как аналогия, устремленная в прошлое, является основой медицинской диагностики, аналогия, устремленная в будущее, является основой педагогики. Педагогический принцип основывается на том, что, воспитывая ребенка по унифицированной схеме, мы предполагаем добиться прогнозируемого результата: формирования социально уравновешенного, законопослушного, полноценного человека, реализовавшего свой внутренний личностный потенциал. Считается, что для того, чтобы в будущем такой человек получился, надо сегодня, в настоящем, заложить такие-то и такие-то основы: обучить его правилам поведения, наукам, законам общежития, внушить ему нравственные принципы, подарить ему веру. Эти усилия должны привести к прогнозируемому результату. И точно так же, как в сфере диагностики и медицины, могут быть установлены и определены погрешности в рамках педагогики. Тот факт, что в одном и том же классе учится 30 детей, которые подвергаются педагогическому воздействию одних и тех же учителей, а в конечном итоге получается 30 совершенно разных характеров и 30 судеб абсолютно разных людей, — даже не стоит обсуждать. Еще более показательным примером являются случаи воспитания нескольких детей в одной семье, где братья и сестры (особенно при маленькой разнице в возрасте) подвергались одному и тому же воспитательному воздействию, но впоследствии очень по-разному сформировали свою судьбу — один стал законопослушным, уважаемым человеком, а второй стал изгоем общества или даже преступником. Прекрасный роман Ирвина Шоу "Богач, бедняк..." представляет собой семейную хронику, касающуюся судеб трех людей — двух братьев и одной сестры. Все трое выросли в доме родителей, в семье выходцев из Германии, учились в одной гимназии и росли в одной атмосфере. Тем не менее, разброс судеб внушительный: один брат становится американским сенатором, а второй — преступником, просидевшим несколько лет в тюрьме. Другое дело, что на более глубоком психологическом уровне в этом произведении показан их общий генотип, и в конечном итоге становится понятно, что, несмотря на разницу судеб, внутренне все трое очень похожи друг на друга. Но на социальном уровне один — сенатор, второй — преступник. Это пример убедительный. Он доказывает тот факт, что, вне всякого сомнения, прогнозирование в сфере человеческого "Я" есть прогнозирование весьма условное. Поэтому, когда человек воспитывает своих детей, предполагая, что они станут такими, такими и такими, не следует очень отчаиваться, если они станут совершенно другими. Усилия, связанные с установкой на воспитание личности определенного типа, обычно приводят к результатам, которые могут оцениваться только в вероятностных категориях. Прилагая такие усилия (иногда — очень значительные), не следует обнадеживать себя удачным результатом, чтобы потом не испытать сильного разочарования. Почему существует пропасть между родителями и детьми? Это часто связано с тем, что родители прогнозировали формирование гения, представляя своего ребенка вундеркиндом, прогнозировали суперличность, а получился живой человек, да еще и возмущенный тем, что от него требуют экстраординарности. И родители не могут простить своему ребенку, что он не соответствует тому результату, который был запрограммирован в момент, если хотите, зачатия или несколько позднее. Все мы не удовлетворяем прогнозу своих родителей. Совершенно очевидно, что мы не можем являться тем эталоном, на который когда-то рассчитывали наши мамы и папы. Лишь в редких случаях происходит соответствие эталону или даже возникает превосходство над ним, но эти результаты единичны и не опровергают общего правила. Таким образом, аналогия, связанная с проскопическими, перспективными заключениями, представляется особенно сомнительной. Следует сделать следующее общее заключение: аналогия, касающаяся человеческой личности, как ?1/4F V 4 ` c Ue " ??????$??-?-?????????????????-?ZrJsAsfttht–u?vTw~xX|Z|j|l|®|oaOAA¶¶???•‡ z „-1$`„- TH TH ? h/3-0J™ h/3-0J” h/3-0J™ ????-?-??&? oecssOI1/4F‘???x? `„a$ >

h/3-0J™

oae*?EA·E??«¤«?!?–

1$

„21$`„2

`„2

h/3-0J›

h/3-0J H*

h/3-0J?H*

h/3-0J™

>

uoiieaUeOICiOOOi1/4Cai?

`„2

`„a$

„21$`„2

y1$`„-

¤V1$]„ ^„

h/3-0J? h/3-0J H* h/3-0J™ nnnaeUOC1/2?c›”‡ „(1$`„( h/3-0J?H* H *H pH OI J tP zP |P ~P †P ?V AV uououaeUeuOEouououououoAouoAouo?ouououououououo?o?o?ouOu§ §uo h/3-0J“ ~x—m G h/3-0J™ `„ ^„( `„6 1$ y1$`„2 D d A ?: e: ? ???y???????y????????????? ? ? ? ? ? ? ? ? ( ! l" # R( ~. i/ |2 OB ueD –F 3/4G aJ ???} ????-?aJ AO >T

~d

Ij

nt

Pv

Rw

8

¦…

¶?

o?

I‹

E‘

x–

 ›

*c

AE¤

1$`„;

„21$`„2

„-1$`„-

`„( i‰

?

v‹

I‹

t?

I?

O?

oe?

?

poe

?oe

-?¬

o?

?

t?

?

?A

E

|N

O

EU

ss

?o

Aeu

??????????Aeu

Vu

?u

u

Xu

®u

vI

II INIbI?IaIaN
uoiaeiaeiuoiaeiaeiaeiaeiaeiUeiaeOaeiaeiaeiUeiaeOaeiaeiaeiaeiaeOaeiaeiaei
aeIEaeiaeiaeiaeiaeOaeiaeiaeiaeiaeiaeiaeiaei

h/3-0J—

??????????????????????????????????????
?????????????????????

?

?

?

А

?

?

?

?

?

?

?

?

?

????$?????????????????????y?????????th????????????????????????????
???????А

?

????$?????????$??$??????????????th???????????????y???????????th??????

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?:???????????th????????-??

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

???????

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

????$??

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

h/3-0J?@?

? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ????$?????th?????? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????????? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????????????? ?? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????$?? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ????$?? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????$???????????????? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????$?? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ?5??????$???th???????y???????????????????????????????????????-?????????? ???????????-???????th???????????????y???????????????????? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ooeoaoaoaoaoaoaoaUaoaUaoaoOoOooaEaoaoaoeoaoeoaoeoaA3/4AoA3/4AoA3/4Aoe·eo AoaOeo h/3-0J  h/3-CJ aJ H? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??-?? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? „-1$`„- ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? h/3-0J?@?oey h/3-0J“ „% ¤+1$^„% h & FI & FI u?aeau?aeauUaUu??uUuUuUuUuEAE1/4uaUEuUuUuµua®a®aU?aU?aU?aU!U??uU h/3-0J?H* h/3-0J? h/3-0J?H* h/3-0J? h/3-0J? & FL & FL & FK & FJ gd/3- & FQ & FP & FO & FN & FM h/3-0J°OJQJ^J hA $ h/3-0J“ h/3-CJ aJ „› dYy ¤F1$^„› ¤01$^„?a$ uuuuuunneaeaeOO?EEAA¶ „e 1$^„e y1$ ooioioioioioioiaeTHoioioiOe?ioioiOe?ioaeTHioEoEoioA1/4ioEoEoiOe¶°©°iOec¶ i° h/3-0J?H* h/3-0J? h/3-0J?H* h/3-0J? h ? & F^ h/3-0J? `„6 ессмысленный. Путь человеческий на земле — это путь страдания, поскольку это цепь пустых и бесплодных усилий. Что это за поиск? Это поиск по аналогии. Когда женщина начинает выбирать партнера в жизни, то на бессознательном уровне она ищет человека, который соответствует ее внутреннему эталону, и каждого нового человека с этим эталоном сравнивает. Сопоставительная деятельность начинается с роста и цвета глаз, распространяется на мелкие и крупные привычки и переходит в конечном итоге на личность. Это, по Фрейду, и есть путь страдания: ищи не ищи — все равно не найдешь, потому что человек есть замкнутая система, и она создана как не имеющая аналогов. Люди потому и люди, что они абсолютно неповторимы, личность одного никогда не копирует личности другого (разве что возможны какие-то физиономические совпадения). Бывает поиск образа отца по контрасту, когда в силу обстоятельств было значительное отчуждение с отцом, или страх перед ним, или какие-то другие комплексы, и тогда женщина ищет образ, прямо противоположный образу отца. Это тоже аналогия, поскольку сначала в качестве точки отсчета берется признак отца и ищется такой, который с точностью до противоположного знака является тем же самым признаком. Это происходит на бессознательном уровне. Тем мучительнее этот поиск. Причем в 99% случаев женщина даже не осознает, кого она ищет на самом деле. На этом пути могут быть иллюзорные находки, но они приносят только временное удовлетворение. Никакая попытка провести аналогию между одним человеком и любым другим человеком не внушает доверия. Проекция личности одного на личность другого есть заблуждение, очень устойчивое, которое, в первую очередь, и следует назвать ложной аналогией. Приведем бытовой пример. Женщина жила в браке, и этот брак закончился драматически: муж ей изменил с другой женщиной и ушел. Разрыву предшествовали следующие особенности поведения: стал очень внимательно следить за своим туалетом и внешностью утром перед уходом на работу (признак а\); стал позднее приходить домой (а2); стал иногда распространять запах дорогого коньяка (аз); стал невнимателен (а4); стал иногда грубить (а$). Кончилось изменой и разводом. Прошло некоторое время, и наша женщина вступает вторично в брак. И вдруг она начинает замечать: новый муж подозрительно следит за своей внешностью по утрам перед тем, как уйти (аі); начал позднее приходить домой (а2); от него стало пахнуть дорогим, хорошим коньяком (аз); стал менее внимателен (а4); стал иногда грубить (аб). Жена тут же, по аналогии с собственным опытом (а собственный ее опыт очень драматичен), делает заключение: "Все! Нашел другую. Этот такой же, как и предыдущий". Может быть, скандала и не происходит, но не вызывает ни малейшего сомнения, что она после этого заключения что-то выискивает, прислушивается к телефонным звонкам — в общем, превращает свою жизнь в муку. Симптоматика схожая. Разберемся в причине. Муж на работе почувствовал возможность профессионального роста (de facto — не de jure сначала) и стал, как говорят, "рвать подметки": элегантно одеваться, больше времени проводить на работе, иногда выпивать с начальником. Чувство самосознания у него выросло, поэтому он стал менее внимателен к жене; у него повысилась внутренняя самооценка — и он стал позволять себе иногда грубость, тем более, в подвыпившем состоянии. Ничего общего с первым случаем, ни к какой другой женщине это отношения не имеет, хотя симптоматика та же самая. Трудно найти женщину, которая, проанализировав все во втором браке, не сделала бы прежнего вывода. Она по аналогии сделает тот же вывод, особенно если совпадение происходит и в мелочах (та же туалетная вода, та же марка коньяка и т.д.). Любые выводы по аналогии относительно человеческого поведения бессмысленны. Каждый новый человек, которого мы встречаем на жизненном пути, должен нами восприниматься как Адам, как первый человек на Земле, как инопланетянин, чтобы никакие ассоциации не довлели над нами в тот момент, когда мы начинаем входить в коммуникацию с этим человеком. Конечно, это невозможно. Потому что, как уже было сказано, такова природа человеческого сознания. Мы — дети аналогии: мы одеваемся по аналогии, мы ведем себя и говорим по аналогии, мы входим в человеческие отношения по аналогии и т.д. Но само знание факта ложности аналогии, проводимой между людьми, позволяет увеличить уровень адекватности восприятия в человеческом общении. Мы все равно будем судить по аналогии каждого следующего человека, который встретится нам в жизни, но мы, по крайне мере, будем знать, что зря это делаем. Внутреннее ощущение того, что, совершая нечто неотвратимое, мы делаем это зря, и есть залог диалектического столкновения, в результате которого только и вызревает истина. Когда одна часть нашего сознания мучительно отвергает другую, вот тогда в этой борьбе возникает то, что может претендовать на правоту в оценке людей. На этом пути открываются внутренние интеллектуальные ресурсы. Еще один пример ложной аналогии. Есть такое правило (которое в отечественных престижных высших учебных заведениях выдерживается очень строго): если студент не сдал один экзамен через две недели после того, как начался новый семестр, его отчисляют. Почему? Потому что считается, что объем информации за семестр по курсу так велик, что, если человек его вовремя не постиг, он не постигнет и того, что в следующем семестре будет изучать. Это очень жесткая установка — исключают без снисхождения, — основанная на восприятии по аналогии всех человеческих интеллектов как бы равными по мощности. Да, объем информации велик, но есть люди, столь способные, что для них малого труда стоит восполнить такой информационный пробел, который для другого стоит, может быть, многих месяцев, а то и лет тяжелого труда. Есть люди, для которых анекдот: "Знаешь ли ты китайский язык? — А когда сдавать — завтра утром или, может быть, послезавтра?" — не есть анекдот. За несколько месяцев, находясь в языковой среде, молодые люди выучивают иностранный язык в достаточной степени для того, чтобы сдать вступительные экзамены в высшее учебное заведение, т.е. войти в речевую коммуникацию с приемной комиссией. Такая коммуникация требует достаточно приличного уровня владения языком. Некоторым же не хватает целой жизни, чтобы заговорить на иностранном языке. Поэтому, когда говорят, что если студент, скажем, к двадцатому февраля не сдаст экзамен, то его надо отчислить, потому что он не воспримет дальнейшую информацию из-за прежнего пробела в знаниях, говорят неверно. Это одна из административных установок по аналогии, и аналогия — ложная, поскольку сделанное заключение касается людей. Глава 17 ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВИДЫ ДЕМОНСТРАЦИИ Миф есть развернутое магическое имя. А.Ф. Лосев Речевое доказательство представляет центральную часть риторики как дисциплины, поскольку содержательная, эффективная и целесообразная речь есть только производная от мыслительной деятельности человека. Нельзя построить удачный текст, если логически не сформированы идея и замысел, в этой ситуации речь становится несодержательной, приукрашенной и производящей впечатление просто глупой. Иными словами, всякие попытки работать с текстом безотносительно к содержательному уровню, бессмысленны и бесплодны. Сначала тренируется сознание, потом, как его производная, тренируется речь. В этом отношении в трудном положении оказываются люди, не изучавшие логику человеческого мышления, что повсеместно встречается в России. Отсутствие в образовательных программах средних и высших учебных заведений курса логики абсурдно, такое положение "мотивировано" только идеологией тоталитарных систем и недопустимо (так как античеловечно), с точки зрения здравого смысла, в цивилизованном обществе. Особенно печальная ситуация возникает в тех случаях, когда некоторые гимназии вводят курс логики, но приглашают читать этот курс людей, специально не подготовленных, например преподавателей информатики или физики (в высших учебных заведениях, хочется верить, это невозможно): возникает дилетантский педагогический хаос, в результате которого дети не только не обучаются стройной мыслительной деятельности, но и разрушают принципы врожденного логического мышления. Советские идеологи сделали все для того, чтобы воспитать людей, с которыми легко договориться, которыми легко управлять, потому что они не могут осуществить интеллектуального противостояния. Задача создания человека нового типа тоталитарным обществом была поставлена и решена. Три поколения — это очень большой срок; мало того что в школе логике не учат, сама языковая среда, в которой растет ребенок, — это среда людей, логике не обученных. Где тогда постигать основы логического мышления? В сегодняшней отечественной ситуации это привело к интеллектуальному парадоксу: ни один политик не может доказать правомерность своей точки зрения, а почти ни один избиратель реально не понимает, за кого голосовать и за что голосовать. Когда нет обоснования голосовать за что-то позитивное, новое, возникает желание не голосовать ни за что. В этой ситуации голосование "ни за что" означает голосование за прошлое, за привычную ментальность. Неважно, хороша она или плоха, но неубедительно ничто другое. Ортодоксальное, неразвитое мышление склоняется к тому, чтобы никакой интеллектуальной деятельности не осуществлять и, таким образом, голосовать за то, что уже привычно и знакомо. В этом контексте разумно привести те дополнительные виды демонстрации, которые также отражают специфику отечественного мышления. Первый дополнительный тип демонстрации — апелляция к человеку (лат. аё погшиет) — такое средство убеждения, когда вместо обоснования истинности или ложности рассматриваемого тезиса с помощью объективных аргументов все сводится к положительной или отрицательной характеристике личности человека, утверждение которого поддерживается или оспаривается. Этот прием убеждения рассчитан на чувство оппонента или слушателей вместо опоры на объективные данные. Поэтому считается, что он может применяться в качестве дополнения к доказательству "к истине", но как самостоятельное доказательство является логической ошибкой. На чем строится логическая связь в "апелляции к человеку"? Вместо того чтобы аргументировать тезис прямым образом, т.е. приводить разумные, осмысленные аргументы в защиту своей точки зрения, говорящий выдвигает только один аргумент: данная точка зрения разделяема некоторым лицом, передоверяя, таким образом, аргументацию мнению известного и авторитетного человека. И этого оказывается совершенно достаточно в определенных ситуациях. Например, человек заболел язвой желудка и начинает лечиться от этого заболевания, выбирая определенный способ лечения. К нему обращаются и спрашивают, почему он выбрал именно этот способ. Существует, безусловно, прямая аргументация в обосновании правомерности выбранного способа лечения. Лекарство, которое я принимаю, расщепляет ферменты, заживляет внутренние язвочки стенок желудка или двенадцатиперстной кишки и т.д. (расписывается действие лекарства). Специальные водные процедуры регулируют кровеносный обмен, который, в свою очередь, приводит к улучшению обмена веществ; обмен веществ, восстановившись, уменьшает жировые прослойки в структуре ткани — и это приводит к ликвидации заболевания. 3. Особый режим нормализует состояние нервной системы, нервная система непосредственно скоррелирована с деятельностью коры головного мозга. Мозг — это командный центр организма, а точный приказ — залог четкой работы всех органов и т.д. Эту прямую аргументацию в подобной ситуации редко предлагают. Обычно человек поступает совершенно по-другому, он говорит: "Я был на приеме у К. (и называет имя известного, авторитетного врача), и доктор сказал, что я должен так лечиться. И я так лечусь". Разве не аргумент? Конечно, аргумент. Эта речь — есть апелляция к человеку, к авторитетному лицу. При этом, чем более авторитетно это лицо, тем лучше получается аргументация. Само понятие авторитета — это не бинарное, не двоякое противопоставление (есть авторитет — нет авторитета), это шкала, на которой каждый человек в нашем сознании занимает определенную позицию. Авторитет бывает больший и меньший. Есть две предельные точки: полное отсутствие авторитета и обожествление. Приведем достоверный пример (правда, несовременный). В Москве есть Государственный научно-исследовательский институт гастроэнтерологии. Директором этого института много лет был академик АМН В.Х. Василенко, о необычайных профессиональных данных которого в 60—70-е годы ходили легенды. У него был огромный кабинет; когда в другом конце этого кабинета открывалась дверь и входил человек, которого он видел первый раз в жизни, Василенко на расстоянии определял, чем посетитель болен, а пока этот человек шел к его столу, ему уже выписывался рецепт. Симптомы болезни Василенко мог не спрашивать, а рассказать о них сам. Он практически никогда не ошибался и очень часто в своих диагнозах входил в противоречие с полным клиническим обследованием, которому больной человек подвергался до того, как попадал в этот кабинет. Считалось, что Василенко — гениальный диагност и великий врач. Видимо, так и было. В те годы это была легендарная личность. Многие люди, страдавшие каким-либо желудочно-кишечным заболеванием, знали это имя, и его мнение считалось совершенно неоспоримым. Если Василенко говорил, что не надо ничего делать, это означало, что лечиться человек не будет, а если он давал предписания, им строжайше следовал больной. Понятно, что существуют люди, к мнению которых можно апеллировать. Если вам нужно составить контракт и вас спрашивают, почему вы внесли в него такие-то пункты, можно подробно объяснить, на основании какого закона и подзаконного акта это сделано, а можно сказать, что вы наняли профессионального юриста из известной консалтинговой компании, и юрист составил этот контракт. Если компания имеет безупречную репутацию, то контракт, написанный сотрудником этой компании, не обсуждается с точки зрения юридической адекватности и грамотности. Безусловно, апелляция к человеку исходит из такого внутреннего состояния психики слушателей, при котором само ощущение кумира естественно. Если перед вами человек, у которого ни в какой сфере кумира нет, апелляция к человеку как прием окажется бессмысленной. Суть данной коммуникативной ситуации заключается не в том, что говорящий считает мнение кого-то авторитетным, поскольку убеждает он не себя, а в том, что его слушатели считают это лицо авторитетным. Если же человек принимает решение (скажем, лечиться так, как прописал известный доктор), он убеждает сам себя. Но обычно это бывает в речи, направленной на других людей. И в этом случае апелляция к человеку возможна только тогда, когда авторитетность по отношению к кому-то естественна для слушающих. Люди, живущие в России, очень подходят для аргументации такого типа, потому что сознание российского человека — сознание мифологическое. Остановимся на этом подробнее. Миф (греч. тутоз — повествование, предание) — создание коллективной общенародной фантазии, обобщенно отражающей действительность в виде чувственно-конкретных персонификаций, которые мыслятся сознанием вполне реальными. Хотя миф в точном смысле слова есть повествование, совокупность "рассказов" о мире, это не жанр словесности, а определенное представление о мире. Мифологическое мироощущение выражается не только в повествовании, но и в иных формах: обрядах и ритуалах. Ритуал — традиционные формы поведения, сопровождающие наиболее важные моменты жизнедеятельности коллектива на всех социальных уровнях: семьи, общины, государства (см., в частности, ритуальную речь выше). Мифологическое мышление характеризуется рядом специальных признаков. Оно основано на факте "еще-невыделенности" человека из природы, на недифференцированности логической мысли от эмоциональной сферы, неумении абстрагироваться от конкретного и т.п. В первую очередь специфика мифа тесно увязана с личностью на том основании, что в личности наличествует и преодолевается антитеза "себя" и "иного", т.е. субъекта — объекта. В мифе обычно выделяются альтернативы (бинарная оппозиция): свой — чужой, жизнь — смерть, мужское — женское, природа — культура, которые считаются универсальными. Личность предполагает телесность и сознание, она сама есть выражение и символ; личность не только есть, но и понятна как таковая. На каждой вещи есть слой личностного бытия, т.е. мифа, притом каждая "личность" может быть представлена бесконечно разнообразными формами в зависимости от телесного и пространственно-временного бытия. В статическом образе мифической эпохи есть черты синкретического представления о времени как сфере причинности, как области элементарного противопоставления "раньше" и "теперь", прошлого и настоящего. Концепция мифа как орудия сознательной борьбы с историческим временем созвучна определенной антиисторической философской позиции в XX в. Вторичные чувственные качества по смежности в пространстве также могут преобразовываться в причинно-следственную связь, а происхождение — в известном смысле подменять сущность. Последняя черта (характерная и для детского мышления) чрезвычайно существенна, так как ведет к самой специфике мифа. Миф сопоставим с религией, в мифологии многое сводится к догматам и таинствам, к субстанциональному утверждению личности в вечности. Религия требует веры в сверхчувственный мир и жизни согласно этой вере. Важнейшей предпосылкой мифологического мышления является невыделенность человека из природы, порождающая, в частности, всеобщее одушевление и персонализацию. Невыделенность же человека из родовой общины, стихийный коллективизм приводят к тому, что человек везде и всюду видит родовые отношения, все предметы и явления объединены родственными отношениями. Миф историчен как инобытийное историческое становление личности в идеальном синтезе этого становления и первозданной нетронутости личности ("священная история"), что составляет истину "чуда". Только через историческое инобытие "личность" достигает самопознания, осуществляемого в "слове". Личность, история, слово и чудо — основные моменты мифа. Итак, "миф есть в словах данная чудесная личностная история", но с учетом диалектического синтеза личности, ее самовыражения и словесного осмысления в имени, "миф есть развернутое магическое имя" (А.Ф. Лосев). Прежде всего, мифологическая мысль сконцентрирована на таких "метафизических" проблемах, как тайна рождения и смерти, судьба и т.д., которые в известном смысле периферийны для науки и по которым чисто логические объяснения не всегда удовлетворяют людей даже в современном обществе. Этим отчасти объясняется известная живучесть мифологии, а следовательно, и право на ее рассмотрение в синхроническом плане. Впрочем, дело тут не столько в самих объектах интереса, сколько в установке мифологии на исключение необъяснимых событий, неразрешенных коллизий, выходящих за пределы неизменного социального и космического порядка. Она постоянно передает менее понятное через более понятное, умонепостигаемое через умопостигаемое и особенно более трудноразрешимое через менее трудноразрешимое (отсюда возникает необходимость в нахождении мифологических медиаторов — героев и объектов). Мифология не только не сводится к удовлетворению любопытства первобытного человека, но ее познавательный пафос подчинен гармонизирующей и упорядочивающей целенаправленности, ориентирован на такой целостный подход к миру, при котором не допускаются даже малейшие элементы хаотичности, неупорядоченности. Превращение хаоса в космос составляет основной смысл мифологии, причем космос с самого начала включает ценностный, этический аспект. " Мифологические символы функционируют таким образом, чтобы личное и социальное поведение человека и мировоззрение (аксиологически ориентированная модель мира) взаимно поддерживали друг друга в рамках единой системы. Миф объясняет и санкционирует существующий социальный и космический порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре, и через это объясняет человеку его самого" (Е.М. Мелетинский). Одним из характерных элементов мифа является карнавал. Однако цикличность карнавала никоим образом не содержит в себе модернистской идеи вечного круговорота и исторического топтания на месте. В гуманистической обработке карнавальность содействует и историческому преобразованию мира. Праздничность и пиршественность, породившие, скажем, у Ф. Рабле столько причудливых образов, проанализированных М.М. Бахтиным, прямо и непосредственно указывают на ритуальный генезис, понимаемый, однако, в очень широком смысле в связи с народным миросозерцанием. Речь идет не о генезисе сюжета из ритуала, а о генезисе специфических образов из особой народной формы ритуального мироощущения. Бахтинский анализ карнавала и карнавальных "мировоззренческих" традиций находит интересное подтверждение в недавней работе В. Тернера о временном разрушении иерархической социальной структуры и возникновении аморфной "коммунальности" в период изоляции испытуемых в обряде инициации и других переходных обрядах вплоть до окончания обряда и получения нового социального статуса. Нечто аналогичное Тернер видит в соотношении исторических периодов жесткой социальной иерархичности и их ломки, вдохновленной "коммунальными", уравнительными идеями. Мифологическое мышление отходит от эволюционизма, теории "пережитков" и всякого рода просветительских традиций. Не случайно апологетика мифа была подхвачена нацизмом, демагогически пытавшимся "возродить" германское язычество и его экстатическую героику. Этот опыт способствовал отождествлению мифа с социальной демагогией и как следствие — стремлению разоблачать различные идеологические мифы. Развенчивание мифов постепенно захватило и сферу социального быта, который предстал полем действия множества малых мифов и ритуалов. Из всех теоретиков мифа Леви-Стросс наиболее четко указывает барьер, отделяющий мифотворческие архаические "холодные" культуры с очень высокой мерой семиотичности и тотальной структурностью от "горячих" исторических обществ, хотя другой структуралист — Р. Барт, наоборот, считает наиболее "мифологичной" нашу современность. Миф, безусловно, сыграл значительную роль в генезисе различных идеологий в качестве воплощения первобытного синкретизма и в этом — именно в этом — смысле является прообразом идеологических форм. Кроме того, некоторые особенности первобытного мышления (как мышления конкретного, чувственного, с сильным эмоциональным началом, с бессознательным автоматическим использованием символических клише, сакрализованных исторических воспоминаний и т.п.) воспроизводятся фрагментарно в определенных социальных средах, особенно, скажем, в рамках современной западной "массовой культуры". Наконец, некоторая ритуализованность поведения существует в любом обществе как в плане социальном, так и в личном, вплоть до ослабленных или субституированных "переходных обрядов". Миф на каждом шагу нарушает законы формальной логики, в частности закон исключенного третьего, единый признак логического разделения и т.п. Логика мифа использует ложное основание, когда посылка, необходимая для вывода заключения, заранее принимается в качестве молчаливого допущения. В мифе все условное безусловно, гипотетическое категорично, а безусловность условна. В результате из-за господствующей в мифе творческой свободы желаний и эстетической игры появляется "чудесное" с присущей ему абсолютизацией качеств и свойств, существ или предметов, их полной превращаемостью, явностью всего тайного и тайностью всего явного и т.д. Однако эстетика мифа по-своему объективна, онтологична. Мифологическое мышление есть творческая познавательная деятельность, имеющая свой разум и свою логику. Кое в чем оно даже предвосхищает теоретические построения в современных науках (примат воображения над опытом в мифологии и примат теории над опытом в квантовой механике), когда убеждает читателя, что образ не только и не столько представление, сколько смысл, поскольку конкретный предмет в мифе становится символом. Одной из важнейших особенностей мифа является наличие "культурного героя", который "добывает" и культурные блага, и природные объекты: огонь и солнце, полезные злаки и другие растения, и орудия труда, и т.д. Актам первотворения соответствуют в архаических мифологиях жившие и действовавшие в мифическое время герои, которых можно назвать первопредками-демиургами. Представления об этих категориях переплетены между собой, вернее — синкретически нерасчленены. В этом комплексе базисным началом является первопредок — родовой, племенной. Он может иногда мыслиться и как общечеловеческий, поскольку племенные границы в сознании членов первобытной общины совпадают с общечеловеческими. Первопредок-демиург (культурный герой) моделирует первобытную общину в целом, отождествляемую с "настоящими людьми". У племен Центральной Австралии и у палеоафриканских народностей (бушменов), отчасти у папуасов и некоторых групп американских индейцев мифические герои — это тотемные предки, т.е. прародители или создатели одновременно как определенной группы животных (реже — растений), так и человеческой родовой группы, которая рассматривает данную породу животных в качестве своей "плоти", т.е. своих родичей, тотема. «Единая субстанция социальной группы и породы животных, таким образом, также возводится к их общему генезису в соответствии с мифологической логикой отождествления сущности и происхождения. Тотемизм, классические формы которого как раз дают австралийские аборигены, представляет своеобразную идеологическую надстройку в раннеродовом обществе и, с одной стороны, переносит на окружающую природу представления о родовой социальной организации, а с другой — предлагает своеобразный природный код для классификации различных явлений, прежде всего социальных, и более того, "язык онтологической системы". Тотемизм служит своеобразным медиатором между "временем сновидений" и современными людьми» (Е.М. Мелетинский). Часто недооценивается своеобразие мифологического мышления и высказывается резко отрицательная позиция по отношению к самому мифу как продукту иррациональной мысли, грубо деформирующей действительность (об этом писал К.Г. Юнг). Юнг сблизил миф с другими формами воображения и возвел к коллективным подсознательным психологическим символам — архетипам. Он открыл общность в различных видах человеческой фантазии (включая миф, поэзию и совершенно бессознательное фантазирование в снах) и высказал предположение о существовании исконно образного символического языка человеческого воображения. В некоторых отношениях Юнг сделал шаг вперед по сравнению со своим учителем 3. Фрейдом, перейдя от индивидуальной психологии к "коллективной" и от аллегорического толкования мифа (как прямого выражения подавленных инфантильных сексуальных влечений и т.п.) к символическому. Глубоким пониманием метафоричности мифа (его нельзя полностью рационализировать, можно только перевести на другие образные языки), гипотезами о диалектике "психической" энергии, о множественности значений бессознательного Юнг предвосхитил некоторые положения теории информации и семиотики. Он выдвинул гипотезу о наследственном характере архетипов. Так как миф невозможен без наличия культурного героя, то мифологическое сознание предусматривает жизнь с кумиром ("Мне надо на кого-нибудь молиться"), со святой верой в этого кумира и, в соответствии с этой верой, желанием делать то, что кумир предлагает делать, и иметь то мнение, которое кумир предлагает иметь. Мифологическое сознание, которое стало сейчас темой многочисленных научных конференций, отечественных и международных, есть факт, который необязательно формируется в тоталитарном обществе (например, в советском). Мифологическое сознание — это национальный фактор. Более того, возможность культа личности (например, культа личности Сталина на протяжении стольких лет в Советском Союзе) — проекция мифологического сознания, присущего русскому человеку исторически. Русский царь официально считался Божьим помазанником. Мифологическое сознание формируется на основе религий определенного типа. Оно, как правило, формируется исламом, а в христианстве — православием. Если в христианстве рассмотреть его католическую или протестантскую ветви, то становится очевидным, что викарий обычно занимается толкованием канонического библейского текста, а, скажем, православный священник навязывает библейский текст как догму, являющуюся истиной по определению, которая подлежит не обсуждению, а восприятию на уровне веры. На аналогичном принципе базируется ислам. Поэтому догматическое мышление как таковое — это приоритет азиатского сознания, и Россия в этом отношении — страна азиатская. Мифологическое мышление так было сильно в России начала XX века, что при приходе тоталитарной власти было естественно перенести обожествление образа Христа на образ конкретного человека: Ленина, потом Сталина и т.д. Мифологическое сознание российского человека легко осуществило перенос веры с одной субстанции (надчеловеческой, высшей) на другую субстанцию (человеческую), подняв ее до уровня божественной, после чего критический анализ поступков и мыслей этой личности стал табу. Как факт сознания, этот феномен не подлежит оценке по шкале хорошо/плохо, а требует изучения. В наши дни происходит трагический для мифологического сознания процесс — развенчание идола как такового. Страна довольно давно существует без идеологического, духовного и интеллектуального кумира, а Россия без кумира не жила на протяжении многих веков — привычка не выработана. После того как возникла экономическая необходимость краха советской власти, была осуществлена попытка реставрации позиции церкви. Это чисто психологический прием. Вере в коммунистический идеал, которая очень у многих людей присутствует и которую резко и достаточно грубо с помощью средств массовой информации "отменили", должна была найтись замена. Если когда-то большевики верой в коммунизм умудрились заменить Бога, то казалось возможным заменить Богом веру в коммунизм. Но ничего не вышло: коммунистические идеалы рухнули (не рухнуло только умение жить среди них и умение приспосабливаться к ним), но Бог не вернулся, поскольку истинная вера в Бога не может возникнуть как результат пропаганды, т.е. по рекомендации. Но вакуум должен быть заполнен кем-то (об этом много пишут психологи), и этот кто-то ищется людьми. Это закономерный и очень опасный процесс: не следует забывать, что все фашистские режимы в мире устанавливались суперличностями, умными, экстремистского склада, прекрасными ораторами. Проанализировав историю человечества, начиная хотя бы с Нерона, легко понять, какой тип личности завоевывал умы простого народа. Человеческая история глубоко драматична. Только девиз "Не сотвори себе кумира" может оградить от тяжелых ошибок, которые совершает в жизни жертва культа личности. Для такого человека естественным основанием принятия решения о поступке является призыв кумира, вождя, отца народов и т.д. Возникает ситуация эйфорического восприятия определенной личности, и тогда, что бы эта личность ни декларировала, это признается истиной в первой инстанции. В принципе любой настоящий оратор и проповедник является той фигурой, которая подавляет интеллект и психику окружающих его людей, сама становясь богочеловеком. Речи Гитлера поднимали немцев на чудовищные злодеяния, которые они совершали в эйфории опоры на авторитет. Далеко не всегда немцы считали, что приказ есть приказ и его надо выполнять. На этом не держится ни одна тоталитарная власть. Тоталитарная власть держится на образе психологического кумира, сформированного одновременно у большого количества людей. Когда в 30-е годы в СССР был выдвинут лозунг "Сын за отца не отвечает" (что явилось призывом к доносительству как к норме жизни), очень большое количество людей начали писать доносы друг на друга. Должна быть психологическая причина, которая бы объясняла этот коллективный "поморок" сознания и нравственный сбой. Павлик Морозов — это не миф, это норма, на протяжении многих лет существовавшая у нас в стране. Это донос, доведенный почти до апогея, — донос на собственного отца. Предельной точкой является донос на самого себя. Таким образом, массовая апелляция к мнению личности, превратившейся в идола, чрезвычайно опасна для человечества. В интимной жизни многие из нас также становятся жертвой сильной, авторитетной, привлекательной личности. Внутренняя потребность отдать кому-то свою душу, выбрать этого человека в качестве наставника является тем психологическим ощущением, которое многими (особенно женщинами) воспринимается как любовь. Женщины часто выбирают не столько мужчину, сколько кумира. Этот выбор, как правило, неудачен, поскольку он приводит к подавлению личности, что плохо соотносимо, в частности, с сексом. Особенно это касается молодых женщин, если выбор падает на человека постарше, уже с положением в обществе или наоборот — с ярко выраженным антиположением (лидер андеграунда — "меня здесь никто не понимает") — такая фигура часто привлекает к себе в силу психологических причин. Следует проанализировать свое окружение и понять, нет ли в нем человека, который вас подавляет, к которому вы все время внутренне апеллируете, совершая какой-то поступок, обязательно думаете (хотя вас никто не заставляет этого делать): "А ей (ему) это понравится?" Надо ли это? Конечно, существуют люди, которые могут быть образцами для подражания. Но каждый человек — это отдельный мир, и если уж быть совсем точным, то в любом человеке есть что-то такое, чему следовало бы подражать. Править народом с мифологическим сознанием можно только, если ты становишься для этого народа кумиром. Греческий термин демократия состоит из двух корней: dйmos — народ и krвtos — сила, власть. Распределение этих корней внутри слова следующее: demos — аргумент, a krвtos — функция. В зависимости от значения аргумента меняется значение функции. В применении к разным народам само понятие демократия неодинаково. Поэтому демократия в такой стране, как Великобритания, — это не то же самое, что демократия во Франции, и, тем более, не то же самое, что в России, или на Кипре, или в Китае. Это разные значения одной и той же функции при разных аргументах. Народ не универсален на планете. (Поэтому слово народ имеет множественное число.) У каждого народа есть исторические традиции и культурологические предпосылки формирования мышления определенного типа. Так как демократия — это не статическая величина, а переменная, это, в частности, означает, что американской демократии в России быть не может (упрек в американизации справедлив), для этого нужно, чтобы русские стали американцами. Нельзя после многих столетий переделать сознание российских граждан по собственному желанию и предложить им демократию по модели Соединенных Штатов Америки или какой-нибудь иной страны. Само значение функции демократия должно быть другим. Отсутствие обожествления верховной персоны сегодня — залог политического провала. Средства массовой информации на протяжении последних лет занимаются развенчиванием любого культа, что для российской ментальности совершенно не годится, потому что приводит сознание людей к хаосу. В ностальгии по прошлому в России реализуется внутренняя потребность иметь Бога, иметь кумира. Советская власть продержалась так долго еще и потому, что необходимость возвеличить, возвести себя в ранг Бога была понимаема как Лениным, так и Сталиным, что определяло публичное поведение обоих лидеров. На похоронах Ленина и на похоронах Сталина люди умирали от отчаяния, от горя и ужаса — они теряли Бога! Нравится нам это или не нравится — это психолого-исторический феномен, который надо учитывать. Выстраивать модель демократии можно только с учетом особенностей народа, которому лидер предлагает ее реализацию в качестве нормы общественной жизни. Коль скоро российский человек в силу многовековых традиций есть существо со склонностью к мифологическому сознанию, к созданию идола, апелляция к человеку очень естественна для любого русскоязычного собеседника, и поэтому данный способ аргументации, как правило, оказывается очень убедительным. Почти у каждого человека в России есть свой интеллектуальный, идеологический и духовный кумир, и апеллировать к мнению этого кумира на самом деле очень действенная и убедительная процедура. Представим себе научную дискуссию, скажем, в аспирантской среде. С вами кто-то полемизирует, и вдруг вы вспоминаете подтверждающую вашу мысль цитату из научного сочинения ученого, который является теоретическим вождем вашего оппонента. Это очень серьезный аргумент в споре (см. ниже). Именно поэтому большое количество докладов и сообщений, особенно связанных с некоторым know how, с предложением самостоятельной точки зрения, начинается с развернутой основополагающей цитаты из сочинений человека, который пользуется значительным уважением у публики. И это хороший стиль. Дело тут не столько в этикете, сколько в том, что с самого начала возникает доверие к тем интеллектуальным источникам, на которые вы опираетесь. На фоне прямой аргументации целесообразно дополнительно апеллировать к человеку, мнение которого чрезвычайно авторитетно именно у тех, к кому вы обращаетесь. На бытовом уровне мы пользуемся апелляцией к человеку довольно часто. Предположим, у вас есть подруга, обладающая прекрасным вкусом и хорошо понимающая, что стоит смотреть в театре, а что — нет. Она является авторитетом в данной сфере. Прежде чем принять решение посмотреть новый спектакль, вы обязательно спросите ее совета. Если у человека такого советчика нет, его место, как правило, занимает реклама: о чем больше говорят, то и следует смотреть. Авторитетная позиция (связанная с понятием качества) подменяется количеством текстов на заданную тему. Отсюда важное правило рекламы: она должна быть многократно повторяема, так как ее задача заключается в формировании у потенциальных потребителей привычки к определенному названию (банка, фирмы, товара). Жертвой рекламной навязчивости являются все люди в той или иной степени, даже если они пытаются внутренне бороться с ее воздействием, поскольку удачная реклама основана на скрупулезном изучении человеческой психологии. Другое дело, что у нас в стране подчас малопрофессиональная реклама. Но следует ожидать прогресса в этом отношении: на рекламе зарабатываются большие деньги, а это немалый стимул к совершенству. Итак, в практике авторитетность мнения часто подменяется большим количеством повторений, однако такая замена малодейственна при принятии сложного мыслительного решения. В этом случае значительно эффективней оказывается апелляция к человеку. Так как люди в России легко сдаются под натиском аргументации аё поттет, этот факт следует учитывать, выбирая способ доказательства. Но разумно воздержаться от применения апелляции к человеку в общении с иностранцами, поскольку мифологическое сознание не есть сознание современной Европы (и тем более США), где принята концепция одновременного существования многих эталонов, т.е. образцов для подражания (см. об этом выше). Наличие многих образцов приводит, с одной стороны, к истинному уважению каждой личности; с другой стороны, к невозможности для одной личности превратиться в идола в сознании другой личности. Поэтому, апеллируя к человеку и выделяя его, вы, скорее всего, вызовете недоумение у западного речевого коммуниканта, для которого категория культа личности чужда и непонятна (апеллировать следует только к закону). В его сознании собственная личность имеет ничуть не меньшую значимость, чем любая другая. Наблюдая разные слои американского и европейского общества, можно утверждать, что апелляция к человеку малоэффективна, кроме двух исключений: если ваш собеседник — жертва массовой культуры, навязываемой обывателю, или если он — студент престижного университета: Гарварда, Оксфорда, Кембриджа, Массачусетсского технологического института, Сорбонны и др., где престиж и авторитет профессуры крайне велик. Западная система образования значительно отличается от отечественной, так как там не принято слушать курсы, а принято слушать профессора, которого студент выбирает сам, обладая правом альтернативы. Коль скоро выбор носит индивидуальный характер, очевидно особое уважение к выбранному профессору. Принятая демократическая манера общения профессора со студентами не мешает его авторитету. В сознании студента точка зрения его профессора всегда верна (за редким исключением). Если возникает внутреннее противоречие, непонимание или несогласие, оно разрешается этим же профессором. Студент не ищет эксперта на стороне, а ждет семинара, чтобы снять интеллектуальные затруднения. Поэтому "прогулы" крайне редки, хотя двери аудитории всегда открыты. Профессор возведен в ранг верховного арбитра, поэтому, когда вы беретесь студенту, скажем, Гарварда доказывать некоторый тезис и говорите, что он разделяем его профессором, это очень убедительный аргумент. Крайне важно проанализировать до начала доказательства аё поттет уровень авторитетности конкретного лица в данной аудитории, т.е. у публики, к которой вы обращаетесь с речью. Это не всегда очевидно и требует предварительного анализа. Одно и то же физическое лицо, человек, к мнению которого вы апеллируете, может восприниматься разными людьми и коллективами совершенно по-разному, и поэтому в одних случаях аргументация аё поттет оказывается убедительной, в других не дает желаемого результата, а в третьих — может доказывать противоположный заданному тезис. Рассмотрим пример. Представим себе физический конгресс, где делается доклад, в котором (как это часто бывает) представлена базовая формула, на которой основаны дальнейшие рассуждения. Докладчик пишет формулу, а из зала поступает просьба: "Уважаемый коллега! Хотелось бы сначала услышать обоснование истинности вашей формулы. Спасибо! "В качестве реакции существует два способа поведения. Докладчик обращается к председательствующему с просьбой дать ему лишние 15 минут для доклада, чтобы аргументировать формулу (как правило, в этой просьбе ему отказывают), или говорит: "Господа! Эта формула — не моя, а Эйнштейна, найденная мною в его черновиках", — после чего необходимость доказательства становится абсурдной, потому что нет такого физика, который бы не считал, что мозг Эйнштейна мощнее, чем его собственный. Эйнштейн — это высший авторитет в научном мире, мерило истинности XX столетия. Для современных физиков апелляция к интеллектуальному достоянию Эйнштейна есть апелляция абсолютная, и она принимается в качестве доказательства более чем убедительного. Теперь представим себе человека, приехавшего на Крайний Север к чукчам убеждать их в относительности правоты многовекового представления о том, что жить надо в чуме (он хочет их переселить в дома со светом, теплом и водой). В качестве аргумента он приводит положения теории относительности Эйнштейна, в частности относительности исторического мировоззрения. Разве этот аргумент может убедить чукчей, которые вряд ли когда-нибудь слышали имя Эйнштейна? Разберем третий случай. Представим себе человека, который приходит с речью в общество "Память", пропагандирующее антисемитизм, и в аргументации своего тезиса апеллирует к мнению Эйнштейна, который, как известно, был евреем. Какова реакция? Тезис тут же начинает восприниматься как ложный, и, таким образом, доказывается истинность антитезиса, т.е. тезиса, противоположного заданному. Изощренный оратор может воспользоваться этим приемом, если истинной целью его речи является доказательство антитезиса. Модель простая: аргументируется тезис А через апелляцию к X, упоминание имени которого прогнозируется как дающее резко отрицательную реакцию у слушателей, что автоматически приводит к доказательству тезиса анти-А. Понятно, что подобное речевое поведение требует особого риторического умения. Другим дополнительным видом демонстрации является апелляция к публике (лат. аё роршшг) — такое средство убеждения, когда вместо обоснования истинности или ложности тезиса с помощью объективных аргументов ставится задача только воздействовать на чувства людей и тем самым не дать слушателям составить объективное, беспристрастное мнение о предмете, подлежащем обсуждению. Данный прием убеждения имеет более психологическую, нежели логическую природу, ибо действие его всегда рассчитано на душевное, эмоциональное состояние слушателей. Этот прием служит более тому, чтобы привести в движение волю, нежели тому, чтобы воздействовать на разум. Это средство в сочетании с разумными доводами должно использоваться в любом выступлении. Ведь каждый оратор имеет дело с людьми, обладающими определенными эмоциями, а каждая мысль становится более понятной, когда воспринимается не только рассудком, но и сердцем. Но это средство часто берут на вооружение и разного рода демагоги, которые за неимением разумных аргументов пытаются играть лишь на чувствах слушателей. Апелляция к чувствам слушателей обычно строится в таких случаях на подборе внешне эффектных примеров. Разновидность этого подхода — широко известный пропагандистский трюк, когда оратор "доверительно" обращается к аудитории и клянется в понимании ее нужд и чаяний. Он как бы говорит аудитории: "Смотрите, как я близок вам, как я понимаю вас, я разделяю все ваши нужды, все ваши стремления, я такой же, как и вы, верьте мне". Как правило, апелляция к публике подменяет прямое доказательство аргументом "это вам выгодно". Представим следующую ситуацию. Преподаватель за месяц до конца учебного года предлагает написать реферат по дисциплине, которую он ведет, обещая авансом поставить " отлично" на экзамене. Можно не сомневаться, что для многих учащихся дальнейшее объяснение полезности написания реферата окажется излишним. Это пример прямой апелляции к публике. Каждый из нас в жизни неоднократно был объектом применения рассматриваемого типа доказательства, нас ловили на этом приеме, и мы совершали поступки не в соответствии с разумностью (поскольку нас никто не убеждал в разумности), а под воздействием внутреннего ощущения выгоды, присущего каждому человеку. Прием апелляции к публике оказывается очень эффективным при воздействии на американских и европейских слушателей, так как основывается на важной черте западного мировосприятия — "культе полезности", что связано с тотальным распространением философии прагматизма (см. выше). Апелляция к выгоде, к прагматике — это апелляция к тому, что естественно для современного западного сознания. Ребенка учат с детства: истинно то, что полезно. Если в аргументации предлагается полезность тезиса, он автоматически воспринимается как истинный в соответствии с законом транзитивности: А=ВиВ = С^А = С (тезис полезен, польза равна истине, следовательно, тезис истинен). Мировое сообщество открыто для апелляции к публике. Надо сказать, что на апелляции к публике в истории человечества "замешено" немало кровавых преступлений. Например, аргументация Гитлера, направленная на доказательство положения о необходимости завоевания Советского Союза, строилась именно на принципе апелляции к публике: каждый, кто наденет мундир и пересечет границу Советской России, получит на территории этой огромной страны поместье. Это был один из основных лозунгов Гитлера. Таким образом, немцы воевали за землю для своих семей. Апелляция к публике, следовательно, может иметь как позитивные, так и негативные последствия в зависимости от того, какой тезис доказывается. Только внутренний нравственный барьер может помешать оратору призывать людей ко злу, когда зло им выгодно. Здесь каждый сам себе судья. Еще раз подчеркнем, что западное сознание открыто для апелляции к публике точно в такой же степени, как российское сознание открыто для апелляции к человеку, — это зависит от особенностей культурологического развития разных наций и народов. Непонимание этого факта приводит к речевым поражениям. В России сейчас нередко пытаются на западный манер апеллировать к публике (сделайте так это вам выгодно) и не находят в обществе понимания. Апелляция к публике лежит в основе любого рекламного текста: "Купите данный товар — это вам выгодно". Внутренняя структура рекламы товара следующая. Цель: сделать так, чтобы товар А купили. Тезис: товар А покупать выгодно. Прямая аргументация: товар А обладает рядом достоинств — удобство, эстетика, дешевизна и др. Аргументация от противного: без товара А возникает дискомфорт. Императивное воздействие: покупать конкурирующий товар А (другой фирмы): а) невыгодно (А1 дороже, менее удобен, менее прочен и т.д., чем А) — воздействие на корысть; б) опасно (А1 не гарантирует качества в отличие от А) — воздействие на страх. Каждый человек может оказаться объектом апелляции к публике (в частности, жертвой умелой рекламы), поэтому всякий раз необходимо анализировать баланс меры выгоды и невыгоды того, к чему вас призывают; то, что вам выгодно сегодня, завтра может оказаться невыгодно. Представьте себе школьников, у которых сегодня должна быть контрольная по математике. Все мы когда-то учились в школе и мечтали "сбежать с контрольной". В каждом классе есть лихой мальчишка, который призывает это сделать, апеллируя к публике: "Мы все сейчас отсюда уходим. Если уйдем все, из школы не выгонят, а контрольную мы писать не будем". И все уходят, но никому в силу, может быть, возраста не приходит в голову, что будет завтра. Во-первых, разразится скандал, а во-вторых, контрольную все равно придется писать. От нее не уйти, можно только "потянуть время". Когда вас призывают к чему-то и апеллируют к вашему пониманию выгоды, вы всегда должны понять: эта выгода пролонгированная или только сиюминутная. Еще одним средством аргументации, основанным на психологическом воздействии, является "возвратный удар", при котором реплика или аргумент обращаются против того, кто их высказал. Искусством "возвратного удара", в том числе такой его острой полемической разновидностью, как подхват реплики, должен владеть любой оратор, поскольку это распространенный прием в полемике. "Возвратный удар" построен на следующем: вас просят аргументировать какой-то тезис (как правило, в форме вопроса), трудный для вас или в известной мере вас дискредитирующий. Вместо аргументации этого тезиса вы переносите "жало" своего языка на личность задающего вопрос. Например, вы выступаете перед публикой, и кто-то из публики спрашивает: "Скажите, пожалуйста, как вы умудрились так разбогатеть?" Можно аргументировать тезис "Я стал богатым легально" (но делать этого, как правило, не хочется!), а можно сказать: "Я жуликам на такие вопросы не отвечаю". Это грубо, конечно. Но "возвратный удар" — в принципе резкая форма речевого поведения (надо сказать, что тезис "Вы сам — жулик" можно доказать, и выражаясь крайне корректно, — это производит более сильное впечатление). " Возвратный удар" построен на подмене прямой аргументации так же, как апелляция к человеку и апелляция к публике, но эта подмена особого свойства: перенос смысла текста на личность говорящего. Суть приема заключена в словах Аристотеля: "Сказанное против нас самих мы обратим против сказавшего". Этот удар под силу людям с мощным умом, быстрой реакцией и острым языком. Перехватив, как мяч, слово (понятие), брошенное соперником, человек обыгрывает его и пародирует. Если вас обвиняют в жульничестве (на смысловом уровне), вы переносите признак "быть жуликом" на личность того, кто к вам обращается. Если вас пытаются заставить объяснить какое-нибудь малоосмысленное, неудачное ваше решение (с кем не бывает!), вы публично объясняете, что задающий вопрос — сам небольшого ума и склонен ошибаться, и поэтому не ему спрашивать. "Возвратный удар" — это публичное речевое поведение в присутствии свидетелей, которые на самом деле и являются адресатом речи, поскольку основная цель данного речевого поступка — завоевание авторитета у публики. Рассмотрим еще несколько примеров. 1. А. — Вот мне рассказывал академик Сахаров, что... В. — Ну, конечно, вам рассказывал, а больше никому не рассказывал, ведь это нигде не опубликовано. А. — Если он вам не рассказывал, то это еще не значит, что он никому не рассказывал. В этой полемике одна и та же реплика "перепасовывается" от одного спорящего к другому обязательно с элементами иронии и агрессии. 2. Проследим, как взаимно использовали этом прием два известных полемиста в диспуте 1925 года. Митрополит Введенский: "Я совсем не настаиваю на той точке зрения, что мы все не произошли от обезьян. Вы, материалисты, лучше знаете ваших родственников". А. Луначарский: "Но я не знаю, кто лучше — тот ли, кто, произойдя с низов, произойдя от животных, поднялся усилиями своего гения до нынешнего человека, или тот, которого высочайший Господь создал по образу и подобию своему и который опустился до того, что, как говорит гр. Введенский, обидно за животных, когда людей сравнивают с ними". "Возвратный удар" наиболее эффективен, когда соперник пользуется сомнительной репутацией, вызывает недоверие, в полемике проявляет неуважение к оппонентам. 3. Полемика подсудимого с председателем суда. Подсудимый: "На странице 72 обвинительного акта говорится, что хотя подсудимый не был на месте преступления в момент его совершения, однако это не меняет дела и не освобождает его... " Председатель: "Вы не должны здесь зачитывать весь обвинительный акт: он нам достаточно известен". Подсудимый: "Я должен сказать, что три четверти всего того, что здесь говорили на суде прокурор и защитники, всем давно известно, но здесь они снова повторили это". Известен исторический анекдот. В британском парламенте шли дебаты. Речь держал Черчилль — лидер консерваторов. Он по обыкновению едко высмеивал своих вечных оппонентов — лейбористов. Наконец, не выдержав, вскочила с места пожилая и к тому же некрасивая лейбористка и крикнула на весь зал: "Мистер Черчилль, вы несносны! Если бы я была вашей женой, то подлила бы вам в кофе яд!" Раздался смешок. Но невозмутимый потомок герцогов Мальборо, выдержав паузу и окинув соболезнующим взором разгневанную леди, промолвил: "Если бы вы были моей женой, то я бы этот яд с наслаждением выпил..." В июне 1979 года на венской встрече в верхах Л. Брежнев, по сути дела, не мог ходить. Его ловко, почти незаметно для постороннего глаза носили, именно носили, а не поддерживали бравые молодцы из личной охраны. Атмосфера была наполнена вопросами о здоровье генсека. Советские дипломаты чувствовали себя весьма уязвимо. Чтобы хоть как-то "восстановить нарушенный паритет", один из них — М. Стуруа — позволил себе спросить: "Как обстоит дело с политическим здоровьем президента Картера?" В зале раздался дружный смех. Смысл вопроса был ясен для посвященных, а в зале сидели только они. Политическое будущее президента Картера выглядело весьма мрачно... Американский дипломат не растерялся: "Политическое здоровье Картера такое же, как и здоровье Брежнева", — ответил он, слегка улыбнувшись: мол, понимай, как знаешь. Были очень распространены случаи применения "возвратного удара" в дискуссиях начала века на литературных собраниях, особенно в среде футуристов, где часто читали свои стихи В. Маяковский и Д. Бурлюк. Выступающий обязательно выходил в эпатирующем публику виде (в желтой рубахе, например), тем самым провоцируя слушающих на резкие реплики (заранее рассматривались возможные реплики и готовились ответные). Это был блестящий спектакль, в котором героем оказывался наиболее изощренный оратор (Маяковский, как правило, побеждал Бурлюка). Молодежь специально собиралась поучаствовать в речевом поединке, и люди редко обманывались в своих ожиданиях — спектакль стоил того. Резюмируя, следует повторить, что "возвратный удар" рассчитан на низвержение авторитета человека, с которым пикируешься, и одновременно на подъем собственного авторитета. На речевом уровне "возвратный удар" требует не только особого риторического умения и быстроты реакции, но и чувства юмора. Глава 18 ИСКУССТВО ПУБЛИЧНОГО ВЫСТУПЛЕНИЯ И ДИСКУССИИ Многие только потому и спорят против истины, что пропадут, признав ее за таковую. И. В. Гете Особым видом речевой коммуникации, в которой реализуются все виды демонстрации, является спор. Спором называют доказательство чего-либо, в ходе которого каждая из сторон отстаивает свое понимание обсуждаемого вопроса и опровергает мнение противника. Частной, однако очень распространенной разновидностью спора является полемика (греч. роїешікш — воинственный, враждебный) — спор на собрании, диспуте, в печати и т.д. по какому-либо вопросу, при обсуждении какой-либо проблемы. Иногда в этом значении употребляют термин "дискуссия", который сам по себе многозначен. Под дискуссией может пониматься обсуждение спорного вопроса, основанное на искусстве рассуждать и излагать свои мысли соответственно законам разума, а также форма научного общения и получения нового знания, т.е. логика научного поиска. Приведем суждение Аристотеля о дискуссии: "Что касается диалектических бесед, в которых рассуждают не ради спора, а ради приобретения навыка или исследования истины, то еще никто не разобрался, к чему должен стремиться в них отвечающий, с чем соглашаться и с чем не соглашаться для того, чтобы надлежащим или ненадлежащим образом защитить тезис; так как, стало быть, у нас нет для них, а именно для тех, которые беседуют друг с другом ради исследования истины, правил, оставленных нам предшественниками, то мы должны попытаться сказать кое-что сами". Понятно, что в основе дискуссии лежит спор, искусство ведения которого всегда интересовало мыслителей. Мастерство спора, искусство вести полемику, пользуясь при этом всеми приемами, рассчитанными только на то, чтобы победить противника, так называемая "эристика" (греч. епвйкбв — спорящий) в наиболее классическом виде оформилась у философов V в. до н.э. Древнегреческому философу, главе античных софистов Протагору из Абдер приписывают сочинение "Искусство спора". Античные философы-софисты выдвинули учение о всеобщей относительности, о том, что о каждом явлении можно высказать два противоположных мнения, что человек есть мера всех вещей (см. выше). Аристотель рассматривал вопросы полемики в связи с риторикой, логикой, эстетикой и диалектикой. Последователи китайского философа Мо-цзы различали семь методов ведения спора: 1) аналогия (сопоставление вещей), 2) сравнение суждений по частям, 3) использование противоречий в аргументах противника, 4) подражание противнику и др. Еще древнеиндийские логики высоко ценили такие черты участника спора, как умение найти ошибки в рассуждениях противника, способность быстро понять то, что высказано оппонентами, вникнуть в их мысли и найти ответы на них, не проявлять во время спора депрессии, сохранять присутствие духа, не обнаруживать усталости, не раздражаться, не сердиться, не допускать грубости и колкости по отношению к оппоненту: "Нельзя выходить из себя, даже когда бываешь прав". После средневековья с его схоластическими словопрениями в эпоху Возрождения снова появилось полнокровное, непосредственно связанное с острыми жизненными проблемами искусство спора. Попытки обобщить теоретические основы и практические приемы полемики предпринимались и в Новое время. В 1820 году вышла в свет книга А. Шопенгауэра "Эристика, или Искусство спорить". Рассуждения и рекомендации философа основывались на мысли о том, что в борьбе все средства хороши. Шопенгауэр перечисляет около четырех десятков уловок, среди которых есть, например, такие как сбивание с толку бессмысленным набором слов, возбуждение гнева придирками и т.п. Научные споры имеют огромное значение для нахождения истины. Недаром говорится, что истина рождается в споре, в борьбе мнений. Но как спорить, с чего начинать спор и чем его завершать, — совета на все случаи споров дать невозможно. Специально разработанной процедуры спора не существует. Спор требует умственной активности, творческого напряжения сил, и невозможно найти такое средство, которое автоматически научило бы, как быть оригинальным, так как такое средство в первую очередь исключало бы оригинальность. Правда, уже Сократ применил ряд приемов спора. Немало содержится указаний на технику спора в "диалогах" у Галилея, Беркли, Юма и других авторов. Немецкий логик и математик П. Лоренцен разработал "логику спора", напоминающую по своему характеру так называемые таблицы голландского логика Э. Бета. Но обобщающего и систематического труда о приемах спора пока не создано. Нет и какой-то общепринятой классификации споров. В начале XX века широко стала известна работа русского профессора С.И. Поварнина, в которой автор различает два вида спора: 1) из-за истинности мысли, когда в результате спора устанавливается истинность или ошибочность доказываемого тезиса, и 2) из-за доказательства, когда в результате спора устанавливается, что тезис противника им не оправдан или что собственный тезис не опровергнут противником. Кроме этих двух основных видов спора, автор анализирует много других (сосредоточенный и бесформенный, простой и сложный, письменный и устный и др.). Второй раздел книги посвящен выяснению различных уловок в споре. Уловкой в споре автор называет всякий прием, с помощью которого хотят облегчить спор для себя или затруднить спор для противника. Уловки могут быть позволительные ("оттягивание возражения", выявление слабых пунктов аргументации и др.) и непозволительные ("срыв спора криком", угроза чем-либо и др.). Могут быть также психологические уловки (раздражение противника; отвлечение внимания противника от какой-нибудь мысли, которую необходимо провести без критики, и др.). Самыми обычными и излюбленными уловками автор называет софизмы, или намеренные ошибки в доказательстве. Все софизмы он делит на несколько больших групп. Отступление от задачи спора. Сюда автор относит прежде всего софизм умышленной неопределенности или запутанности (тезиса, доводов или всего доказательства), когда доказывающий говорит так, что сразу не поймешь, что именно он хотел сказать. К этому виду софизмов относятся также "подмена спора из-за тезиса спором из-за доказательства", когда опровергается не тезис, а ход доказательства, но делается вывод, что опровергнут тезис. Софистическим отступлением от задачи спора является и такая уловка, когда опровергается не существо тезиса, а его маловажные частности, но делается вид, что опровергнут тезис. Отступление от тезиса. К числу таких приемов автор относит прежде всего уловку, известную под названием "сделать диверсию", когда спорщик с самого начала оставляет довод или тезис и хватается за другой. Сюда же автор относит и "переход на личную почву". От диверсии автор отличает "подмену тезиса" (см. выше), когда от тезиса спорщик не отказывается, но, наоборот, делает вид, что все время его держится, но на самом деле защищает другой тезис. К числу видов такой подмены автор относит сужение или расширение тезиса. Например, спорщик видит, что его тезис "Все люди трусливы" доказать не удается, тогда он старается сузить его и заявляет, что он имел в виду не всех людей, а большинство. Одной из самых частых подмен тезиса автор считает такую подмену, когда мысль, которая приводится с известной оговоркой, при которой эта мысль истинна, подменивается той же мыслью, но уже высказанной вообще, без всякой оговорки. Лживые доводы. К этой группе относится прежде всего "умножение довода", когда один и тот же довод повторяется в разных формах и словах и выдается за несколько доводов. Но бывает, что спорщик выдвигает просто ложный довод. Сюда же относятся нелепые доводы, произвольные доводы. Мнимые доказательства. Они относятся к приемам произвольного довода. Здесь возможно несколько уловок: а) тождесловие, когда в виде довода приводится для доказательства тот же тезис, только выраженный в других словах; б) обращенное доказательство, когда мысль достоверную делают тезисом, а мысль вероятную — доводом; в) "круг в доказательстве", когда мысль А доказывают с помощью мысли Б, а потом мысль Б доказывают с помощью мысли А (см. выше). 5. Приемы непоследовательности, которые автор называет софизмами неправильного рассуждения и в которых тезис "не вытекает" из доводов. Причиной многих споров, как показывает опыт, является употребление слов в разных смыслах. Поэтому прежде чем начать спор, необходимо уточнить понятия (см. выше). Особенно надо следить за тем, чтобы спор не превращался в самоцель, когда внимание сосредоточивается не на том, чтобы найти истину, а только на том, чтобы выйти победителем, оказаться правым во что бы то ни стало. Такие споры вырождаются в перебранку, сплетни и дрязги. В "балаганных" спорах, как правило, переходят на личную почву, когда вместо обоснования истинности тезиса все сводят к отрицательной характеристике оппонента; начинают прибегать к софистическим уловкам, к психологическим приемам (раздражение противника, отвлечение внимания от основной мысли и т.д.), к ложным доводам, к оскорбительным эпитетам, к брани и прочим недостойным приемам. Но такие "методы" обычно не достигают цели. Когда спор переходит на личную почву, надо уметь отклонить попытку уйти от обсуждения тезиса на сведение личных счетов, разоблачить софистические и психологические уловки, а для этого нужно их знать. В публичном выступлении, если оно является элементом ораторской речи, т.е. однократным речевым актом, особенно важно внимание аудитории, поскольку фактически у оратора нет времени ни повторять, ни уточнять. Завоевание внимания аудитории и есть реализованное ораторское мастерство. Все предлагаемые правила могут быть рассмотрены только как рекомендательные, возможность применения которых диктуется конкретной коммуникативной ситуацией. Как советовал Плутарх, говорить надо "или как можно короче, или как можно приятнее". Можно начинать и с цели выступления, с напоминания известного факта, с незнакомых статистических данных. Но всякий раз ищите приемы возбуждения интереса, которые, конечно, в каждом случае будут разными. Сначала желательно поляризовать внимание аудитории, вызвать интерес, динамично увеличить эмоциональный фон, а затем можно развивать главную мысль речи. Дайте слушающим вас возможность ухватить основную мысль уже во вступлении. Это достигается четкой формулировкой тезиса, мудрым афоризмом, цитатой авторитетного лица или документа. Цель речи тоже должна быть всем понятна, тогда люди начинают следить за развитием мысли и тем, как вы ее аргументируете. Но не только для начала выступления пригодятся какие-либо "сюрпризы" — случай, какая-то приятная неожиданность, юмористическое замечание, комплимент и другие "крючки", как называл их А.Ф. Кони, — они необходимы на протяжении всего выступления. Добивайтесь внимания и расположения аудитории. Композиция речи состоит из восьми форм, расположенных в определенном порядке, однако их можно компоновать по-разному, в зависимости от того, каково расположение речи, т.е. в зависимости от объема речи и выводов по содержанию. Эти восемь форм древнегреческие риторики называли частями речи. Композиция речи складывается как последовательность частей речи в той или иной конфигурации, когда одна форма сменяется другой, повторяется, комбинируется с другими различным образом. Искусное использование частей речи составляет основу ее расположения. Части речи — это крупные риторические аргументы, средства риторического доказывания. Вот их классическая последовательность: обращение, называние темы, повествование, описание, доказательство, опровержение, воззвание, заключение. Первая часть речи — обращение. Это аргумент от личности говорящего. Здесь убеждает сам образ оратора. Но образ оратора действует через обращенную к аудитории речь. Поэтому содержание обращения — так или иначе высказанная просьба прослушать все то, что последует за ним. Обращение действует как отдельный риторический аргумент только в совещательной речи. Если оратор хорошо известен публике, публика уважает и доверяет ему, то одно его обращение к аудитории в состоянии решить дело. Особенно в том случае, когда дискуссия требует перехода к действиям. В остальных случаях обращение употребляется обязательно вместе с другими частями речи. Непосредственная задача обращения — расположить аудиторию к оратору. Поэтому в обращении оратор представляет себя как человека определенного духовного склада и общественного положения, прямо или косвенно призывает выслушать речь, показывая свою осведомленность в нуждах, настроении и образе мыслей аудитории. Он как бы говорит: "Я вам сейчас нужен". Сила обращения в том, что по правилам ведения речи всякий говорящий должен быть выслушан. Следует прервать любое занятие и выслушать того, кто обращается к вам. Правило предпочтения слушания любым действиям заучивается с детства и приобретает характер автоматизма. Поэтому на обращение аудитория всегда отвечает напряжением внимания. Лекторы нередко пользуются обращением в ходе лекции, когда внимание слушателей начинает ослабевать. Обращение создает и развивает фактическую функцию речи. Оно непосредственно связано с эмоцией любви. Поэтому в обращении важно быть обильным в словах, уметь отозваться о своей аудитории с похвалой, как прямой, так и косвенной, можно прибегать к отступлениям. В обращении нельзя быть скучным, сердить публику или показывать пренебрежение к ней, кроме исключительных случаев. Иногда можно опустить обращение, если аудитория уже расположена слушать. Вторая часть речи — называние, или обозначение темы. Это тоже важный риторический аргумент. Само название темы и ее объяснение составляют смысловой центр аргументации. Бывает, что, выслушав только одно название, публика не хочет слушать дальше или, наоборот, уже согласна с оратором. Аудитория понимает, что тема центр содержания речи, и предполагает все возможные аргументы. Название темы должно, во-первых, соответствовать предмету речи, во-вторых, быть понятным аудитории и, в-третьих, быть построено стилистически так, чтобы заинтересовать слушателей. Это значит, что из разных по стилю высказываний нужно выбрать яркое и современное, отвечающее вкусам аудитории и описывающее предмет лекции. Название темы — необходимая часть композиции любой лекции. Этой частью после обращения или значимого пропуска обращения открывается публичная речь. Название темы в гомилетической публичной лекции опустить нельзя. В ораторике же, напротив, название, как правило, опускается. Если тема сформулирована с применением выражений, содержащих загадку, или если название имеет описательный характер, оратор обычно раскрывает его содержание, комментирует или делает слова комментария как бы названием отдельных частей своей речи, используя их как оглавление в последующем построении речи. Следующая часть речи — повествование. Здесь предмет лекции развивается в его историческом становлении. История становления предмета (либо как вещи, либо как мысли) обычно проста для восприятия аудитории. Но всякое повествование заведомо неполно. События, составляющие повествование, подбираются так, чтобы подвести слушателя к определенным выводам. Яркий состав частей исторического повествования предмет искусства слова. Благодаря тому, что повествование удобно для восприятия, аудитория обычно охотно следит за последовательностью и составом событий. Но принципиальная невозможность дать полный состав событий делает повествование легкоуязвимым для критики. Кто-либо из присутствующих в аудитории может вспомнить опущенные в повествовании события и тем опровергнуть ход и смысловое содержание этой части речи, а то и речи в целом. Поэтому при повествовании выбор событий необходимо хорошо обосновать, а не просто опустить невыгодные для говорящего эпизоды (как это нередко делают судебные ораторы). В повествование входит также рассмотрение предмета лекции как части более широкой проблемы. Четвертая часть речи — описание, в котором дается систематическая картина предмета. Предмет рассматривается и по частям в их соотношении, и в целом. Это всегда системный анализ предмета. В описание обычно вводятся примеры, содержащие мысленный эксперимент. В этом случае описание непосредственно предшествует доказательству. Пятая часть речи — доказательство. Она содержит логическое доказывание, в котором применяются разные виды аргументации, примеры и другие формы доказывания, несловесные — например, вещественные доказательства. Избрание формы доказательства зависит от характера аудитории и от направления доказывания, а также от убеждений и от настроений слушателей. В древности говорили: "Аргументы не перечисляются, а взвешиваются". Действительно, важно не количество доказательств, а их весомость, уместность. Сразу же нужно отводить в сторону доводы, не относящиеся к сути дела. Доказательство — центральная часть речи. Поскольку речь может занимать разный объем, то по конкретным условиям речи доказательство может быть опущено. Однако опущение доказательства не означает его отсутствия. Оратор должен держать в уме доказательство и предварительно хорошо проработать его. Шестая часть речи — опровержение — следует за доказательством. Опровержение в риторической теории частей речи представляет собой доказательство от противного. Выдвигаются возможные возражения против доказательства, и затем они опровергаются. Благодаря этому путем всестороннего обсуждения темы укрепляется доказательство. В конкретной ораторской практике опровержение может стать не только абстрактным, но и реальным. Это бывает тогда, когда лектор получает вопросы и возражения, начинающие спор. Тогда опровержение в зависимости от характера аудитории может вестись как диалектика, полемика или эристика. Под диалектикой в данном (античном) смысле слова понимается логическое доказывание с употреблением примеров и энтимем, а не одних силлогизмов, в диалектике говорящий и слушающие совместно ищут истину. В ораторике, т.е. судебной, совещательной и показательной речи, всегда преследуют интерес, а не ищут истину. Поскольку интересы различны, возникает полемика или спор. В письменной речи диалектическая позиция возможна в литературном тексте и невозможна в письмах, документах и средствах массовой информации. Диалектические отношения к предмету речи специально оговариваются. Это делается путем обращения к аудитории: необходимо призвать ее отнестись к предмету диалектически, т.е. начать совместно искать истину, а не просто утверждать самого себя. В условиях публичной лекции спор может вестись либо с абстрактным оппонентом, когда лектор и аудитория выступают как бы совместно против него, либо с кем-либо из слушателей, а то и со всей аудиторией. Бывает (и нередко), когда аудитория в целом или кто-либо из присутствующих склонен "дать бой лектору", т.е. настроен на полемику. Тогда переходят к полемическому опровержению. При полемическом опровержении целью является доказать оппоненту справедливость своей точки зрения и склонить его принять ее. Успех полемики определяется тем, что оппонент оказался убежденным и признал справедливость и правильность аргументов, выдвинутых противником. Полемика выгодна лектору. Она помогает развить и укрепить его точку зрения. Обычно полемика принимает форму вопросов аудитории и ответов лектора. При эристическом споре понятие правильности и справедливости аргументов практически не меняется, здесь происходит утверждение своего интереса (простейший пример эристики — умение торговаться на базаре). Результатом эристического спора должно быть соглашение, в определенной степени устраивающее обе стороны. Седьмая часть речи — воззвание. Это обращение к сердцам слушателей и к их эмоциям. Восьмая часть речи — заключение, в котором обычно подводится итог лекции и даются перспективы на будущее. Остановимся на некоторых особенностях публичного выступления. В композиции ораторской речи, таким образом, первый крупный этап — установление контакта с аудиторией — имеет очень большое значение. Лучшее начало — это как бы приглашение к размышлению, приглашение заманчивое, от которого невозможно отказаться. Первыми фразами вам удалось привлечь внимание и даже заинтриговать перспективой речи. Но слушатель пойдет за вами, если уяснит, зачем все это. Человек должен ощутить потребность в информации лично для себя. Возможно, он и думает о голоде в Эфиопии, но невольно задается вопросом, какое отношение данная проблема имеет к нему лично. Надо помочь слушателю осознать его сопричастность к теме. Второй этап подчинения аудитории воле оратора, таким образом, — "перекидывание моста" от общих интересов и потребностей (государственных, групповых и т.д.) к личным, индивидуальным. До тех пор, пока оратор не настроил человека на слушание речи, не выявил мотивации, потребности в восприятии сообщаемого не будет. Основную часть речи следуют посвятить обоснованию главной мысли — начните общим целевым утверждением тезиса. Излагайте позицию открыто. Умолчание о чем-либо вызывает оживление оппозиции. Побольше искренности, не скупитесь на чувства. Демонстрируйте свою личную убежденность. "Посеете скрытность — пожнете недоверие". Показывайте пользу ваших предложений не вообще, а конкретно, вплоть до деталей. Чем ниже образовательный уровень аудитории, тем больше надо заботиться о примерах, как можно чаще использовать наглядные средства, подключая также и внутреннее зрение. Что это такое? "Слушать на нашем языке означает видеть то, о чем говорят, а говорить — значит рисовать зрительные образы. Природа устроена так, — писал К.С. Станиславский, — что мы при словесном общении с другими сначала видим внутренним взором то, о чем идет речь, а потом уже говорим о виденном. Если же мы слушаем других, то сначала воспринимаем ухом то, что нам говорят, а потом видим глазом услышанное". Порой люди помнят, о чем шла речь, только благодаря примерам. Они видят предмет, воображают и фиксируют его в памяти (так реализуется образное мышление). Сенека говорил: "Длинен путь через наставления, короток и легок — через примеры". Примеры подразделяются на краткие или подробные иллюстрации (ссылка на случай, известный аудитории, или рассказ, событие), фактические истории или анекдотические курьезы; шуточные повествования или строгую констатацию фактов и др. Примеры в виде историй. Допустим, вы ставите перед публикой вопрос, можно ли победить, будучи приговоренным к смерти. И далее уместна история. Приведем такую. В Древней Греции красавицу Фрину, по преданию, судьи приговорили к смертной казни за то, что она слишком любовалась своим обнаженным телом. Чтобы спасти красавицу, на суде защитник сорвал с нее одежду. Судьи увидели ее наготу и, ошеломленные красотой ее тела, отменили приговор. Примеры из жизни известных слушателям людей. Примеры, в которых используются новые статистические данные. "В Швеции за последние годы возрос ассортимент продуктов для домашних животных — в нем теперь около 200 позиций. Консервы собачьи и кошачьи, галеты, потроха, косточки... Что еще? Не хватает фантазии". Примеры, построенные на контрастных или красочных сравнениях. Наиболее эффектное сравнение построено на аналогиях, зафиксированных в индивидуальном жизненном опыте. Визуально оформленный пример. Если оратор не пытается достичь образности, используя слова, которые будоражат воображение, не реконструирует сцены из личного опыта слушателей, то речь его останется абстрактной, не произведет на аудиторию впечатления. Яркая, т.е. стимулирующая воображение, эмоциональная, т.е. апеллирующая к чувствам, искренняя, т.е. демонстрирующая убежденность говорящего, речь — произведение ораторского искусства. В этой связи ораторское искусство — особая форма воздействия не только и не столько на разум слушателя, сколько на его чувства и воображение. Не случайно один древний китайский философ заключил: "Искренний человек, исповедующий ложное учение, делает его истинным, неискренний человек, исповедующий истинное учение, делает его ложным". Говорите ясно. Все великие ораторы придерживались правила, сформулированного еще Аристотелем: ясность мысли — ясность речи — ясность общественного интереса. Непоследовательность — типичный порок нелогичного мышления, когда оратор, докладчик, автор или участник спора высказывает какое-либо положение, а затем тут же отрицает его. Непоследовательность всегда является нарушением требований формальнологического закона противоречия. Непоследовательность — это и такое положение, когда из посылок не делают того вывода, который из них неизбежно следует. Обязательно включайте в свои рассуждения доводы сомневающихся (оппонентов) в выгодном для своего рассуждения ракурсе. Для этого определите заранее слабые стороны аргументации соперников. Возможно, вам удастся посеять предубеждение к выступлению противника, если вы уверены, что полемики не избежать. Если вы предполагаете явное противодействие со стороны незаинтересованных лиц, дайте фундаментальное обоснование своих взглядов, ошеломите слушателей оригинальным теоретическим доказательством, удивите логичностью обоснования. Избегайте давать собственные оценки, использовать превосходные степени сравнения, частые ссылки на авторитеты. Это обижает собеседников. Ведите мысль по трем ступенькам: вначале дайте определение понятию (дефиниция), далее сравните предмет с чем-либо известным (идентификация), а после приведите аргументы. Этим вы обеспечите доступность вашей аргументации и логичность изложения. Выступая первыми, сначала докажите свой тезис, а в конце постарайтесь посеять сомнение в отношении антитезиса, слегка покритикуйте оппонентов. Тем самым вы затрудните их задачу. Ведь в этом случае им надо будет начинать не с убеждения, а с нейтрализации брошенных вами посылок — время на обоснование альтернативы будет потеряно. В любом случае начинайте с того, что вас объединяет. Существуют два известных латинских изречения: "Cum principia negante non est disputandum" и "Contra principia negantem disputari non potest", которые означают, что против отрицающего основные положения спорить невозможно, нельзя спорить с тем, кто отрицает принципы, спорящие стороны должны признавать какие-то общие начала, на основании которых может быть разрешен их спор. В каждой аудитории есть определенные области содержания, которые признаются как правильные и проверенные общественным опытом. Они носят название общих мест. Необходимо различать общие места и предрассудки. Общие места — категории содержания речи, проверенные историческим опытом людей и поэтому правильные. Предрассудки — заблуждения, временно разделяемые большинством людей. Так, например, общим местом будет то, что дети рождаются только благодаря союзу женщины и мужчины. Предрассудком — что в этот союз могут вмешаться нечистые силы. Общие места — результаты познавательной деятельности человечества. Они развиваются вместе с развитием знания и речи. Поэтому общие места бывают основные, не зависящие от вида словесности, и дополнительные, принятые только в ее определенном виде. Основные общие места возникают прежде всего в фольклоре. Фольклор является всеобщим знанием, он содержит исходную систему знания, от которой отправляются все другие знания в последующем развитии общественной мысли. Эти общие места сформулированы в самом кратком фольклорном жанре — пословицах и поговорках. Топика, т.е. совокупность общих мест (словом топ или топос называют общее место; топ и общее место — синонимы), у Аристотеля связана с логической формой противопоставлений, свойственных пословицам, которая характеризуется сочетанием утверждений и частных отрицаний уже утвержденного, по типу: Много — хорошо, а больше — лучше того; Мал золотник, да дорог. Этот тип суждений вошел в "Риторику" Аристотеля при описании им топики. Общие места основного характера были разработаны рационалистической риторикой, образцом которой может служить риторика Ломоносова: "Все идеи изобретены бывают из общих мест риторических, которые суть: 1) род и вид, 2) целое и части, 3) свойства материальные, 4) свойства жизненные, 5) имя, 6) действия и страдания, 7) место, 8) время, 9) происхождение, 10) причина, 11) предыдущее и последующее, 12) признаки, 13) обстоятельства, 14) подобия, 15) противные и несходные вещи, 16) уравнения". Дополнительные общие места характеризуются тем, что они применяются в текстах с определенным смысловым содержанием, например в научных. Но при этом они как бы разделяют данный вид словесности на диаметрально противоположные группировки. Так противопоставляются в пределах науки диаметрально противоположные виды фундаментального знания: естественно-исторические и общественно-исторические. Совокупность таких дополнительных общих мест в области науки есть образ научного предмета. Развитие общих мест — итог познавательной деятельности. Информационные классификации знаний выстраиваются с ориентацией на общие места. Впервые эта мысль была сформулирована в "Частной риторике" К.П. Зеленецкого. Кроме общих мест и предрассудков, позитивный познавательный процесс в речевой коммуникации содержит и временные итоги познания. Это такие явления, как распространенные научные гипотезы, оправданные положения разных идеологий, религиозные догматы, термины, стандарты и, наконец, общепринятые в данном состоянии общества или определенной его части положения в области права, администрации, идейных построений массовой информации и т.п. Для убедительности изложения содержания речи необходимо держаться общих мест, мнений, распространенных в настоящее время, и отдавать себе отчет в том, что существовали и существуют предрассудки, с которыми нужно бороться. Общие места в схоластической риторике понимались как механистическое средство изобретения речи. Не избегла такого понимания общих мест и рационалистическая риторика. В ней общие места понимались как средство изобрести мысль путем соединения общих мест, их логического перемножения. Этот метод, как оказалось, годится только при формировании догматической речи, когда целью изобретения является напоминание или дополнительное освещение истин, уже известных слушателям, т.е. изобретается новая словесная форма для тривиального знания. Общие места — только средство установления речевой коммуникации, для которой нужна смысловая общепонятность. Опираясь на общепринятое и общепонятное, оратор развивает принципиально новую мысль. Если вы выступаете вторыми, то существуют два варианта начала речи. Можно сразу доказывать свою точку зрения, не принимая в расчет то, что говорил оппонент. Этот порядок выигрышный, когда вы уверены в неуязвимости своей аргументации. У вас есть чем удивить аудиторию, и атмосфера благоприятствует вашей позиции. Если же силы примерно равны, то следует начать с анализа, разбора аргументации соперника, расшатать демонстрацию и тем самым ослабить состоявшееся на слушателей воздействие. После этого можно приступить к доказательству своего положения. Второй случай требует больше времени и сильной контраргументации. При этом "Из доводов сильные и важные должно положить наперед, и те, которые других слабее, в середине, а самые сильные — на конце утверждения, ибо слушатели и читатели больше началу и концу внимают и оных больше помнят" (М.В. Ломоносов). Как только вы почувствуете, что цель достигнута, просите определенных действий от аудитории. Здесь уместны призывы и обращения. Финал речи должен прозвучать мощно, чтобы люди услышали вас. Трудным собеседником следует считать человека, о котором мы ничего не знаем. Самым же сильным может оказаться тот, о котором мы ничего не желаем знать. С другой стороны, не подготовленный к разговору человек может быстро вызвать у доброжелательного и позитивно настроенного собеседника активную неприязнь, переходящую в конфронтацию. Некоторым людям свойственна "врожденная испорченность": они считают себя всегда правыми, а собеседника — заблуждающимся. Отсюда неуважительное отношение к чужим принципам, мнениям, суждениям; предвзятость и недоброжелательность в общении. Такой человек даже не скрывает нежелания слушать вас. Сверните разговор, так как он приведет лишь к ссоре, обидным упрекам, психологическому барьеру. "Многие только потому и спорят против истины, что пропадут, признав ее за таковую" (И.В. Гете). Психологический барьер в общении создают повышенный эгоцентризм (все внимание концентрируется на себе, возвышении себя), недисциплинированность, лень, нежелание думать, нечестность, грубость, болезненное самолюбие, тщеславие, консерватизм в мышлении, неуравновешенность, беспринципность, властолюбие, вспыльчивость и др. Как видим, есть что принять во внимание. Значит, умейте "смоделировать" своего собеседника и до разговора с ним спрогнозировать ситуации общения. Готовиться к противоборству, защите вынуждают многие обстоятельства, но главное из них — стремление к истине. "Люди умные и энергичные борются до конца, а люди пустые и никуда не годные подчиняются без малейшей борьбы всем мелким случайностям своего бессмысленного существования", — замечал Писарев. Почему необходимо готовиться к противодействию? Во-первых, из-за того, что к спору подключаются и некомпетентные, недальновидные, ограниченные в своем представлении об обсуждаемом предмете люди. Приходится сталкиваться и с упрямством оппонентов. Во-вторых, из-за непримиримости позиций спорящих, их "престижных" побуждений, конъюнктурных соображений, расхождения целей. В-третьих, из-за неприятия участниками спора взглядов и гипотез до тех пор, пока их очевидность не станет неотвратимой необходимостью. В-четвертых, из-за привлечения к дискуссии общественности, мнение которой может быть случайным, умышленно неправильно сформированным. В-пятых, из-за неумения слушать и понимать собеседника. Если перед вами вздорный человек, сохраняйте спокойствие, не давайте вывести себя из равновесия. Предоставьте критику его позиции другим — сохраните силы и со стороны обнаружите уязвимые места соперника. Позитивно настроенного собеседника не следует подталкивать к одобрению ("ну что же вы молчите?"), форсировать его активность. Так как он ваш потенциальный соратник, лучше дайте ему возможность подвести итог, высказать резюме. Демагогов следует очень тактично останавливать контрвопросами, уточнениями. В этом случае уместна ирония. В робких же надо укрепить уверенность (быть замеченным публикой всегда приятно.) Смотришь, у кого-то из них появится желание выступить в поддержку вашей идеи. Что касается признанного авторитета, то лучше всего ограничиться комплиментом в его адрес. Если же вы проявите внимание к его мнению, попросите советов в отношении вашей аргументации, то ваш собеседник ощутит значимость своей персоны и охотно поддержит вас. Незаинтересованные скептики отличаются обостренным чувством собственного достоинства. Их не стоит лишний раз задевать, возражения лучше оставлять без внимания либо в мягкой форме нейтрализовывать их негативную реакцию. Защита собственной позиции заключается не столько в ограждении идеи от критики собеседников или в неуязвимости аргументации, сколько в успешности контрударов по слабым местам альтернативы. Мозг человека делает окончательный выбор после срабатывания всей цепочки: аргументация, оппонирование, контраргументация. И решающим, как правило, может оказаться прием конструктивной критики. Поэтому, слушая собеседника, замечайте уязвимые места его выступления для контрудара. Что здесь имеется в виду? Противоречия в суждениях, несостоятельные аргументы, подтасовки, неудачные аналогии, предвзятые оценочные суждения, спекуляции, демагогические увертки, софистические уловки и ошибки из-за нарушения законов логики. Без обнаруженных изъянов в аргументации оппонента защита превратится в оборону. Идея обычно овладевает людьми только при сочетании наступления с утверждением и контрнаступления с упреждающими ударами. Не случайно в символе древней риторики — муза, держащая меч и щит. Цицерон утверждал, что ораторское искусство сродни искусству военному. Дискуссия — это сражение умов. Чего нам прежде всего не хватает в дискуссии, так это умения внимательно слушать и улавливать мысли собеседника. Понаблюдайте за двумя спорящими, и вы поймете, скорее всего, что оба стремятся переубедить другого и совсем забывают о необходимости выслушать собеседника. Что же предпринять для успеха защиты своей позиции? Дайте возможность человеку высказаться и не перебивайте его. Старайтесь понять его точку зрения и найти соприкосновение позиций, запомните взаимодополняющие доводы. Стремитесь уловить мысль оппонента, сосредоточьтесь на ее развитии и обосновании, не придирайтесь к неточным словам. Не пытайтесь одновременно хвалить собеседника и после этого сразу же критиковать. Не показывайте своего торжества, побеждая его в споре: не задевайте его самолюбия. Если вы оказались неправы, признайтесь в этом быстро и без колебаний. Никогда не говорите собеседнику прямо: "Вы не правы". Помните, он переживает за свою репутацию. Прежде чем критиковать, вспомните аналогичный случай из вашей практики, приведите его собеседнику. Показывайте знаками (кивками, словами, жестами), что вы следите за развитием его мысли, одобряете его искренне. Проявляйте терпение, не подгоняйте собеседника, если вам понятна его мысль, а он еще говорит. Наши мысли во много раз опережают слова и фразы. Чем образованнее человек, тем быстрее он делает вывод. Чтобы не обидеть оппонента, попросите его аргументировать заинтересовавшие вас мысли. В психологии делового спора и общения выработаны рекомендации, как реагировать на различное поведение оппонента (см. таблицу). Нейтрализующая защита собеседника Некорректное действие собеседника «Раздувание» проблемы, вывод ее за принятые в дискуссии границы Выхватывание мелочи (факта), не затрагивающей основного тезиса Попытка со стороны оппонента Напомнить о рамках дискуссии, о ее цели. Попросить еще раз уточнить антитезис и вернуть разговор в прежнее русло, в установленные границы обсуждения Спросить оратора о цели дискуссии, цели его выступления. Спросить, какую мысль развивал и доказывал собеседник Предусмотреть возражения соперников, перехватить инициативу в выборе направления разговора: а) подмена принципиального положения ссылками на мелочи; б) выдвижение вопроса не по существу проблемы; в) выдвижение контрвопроса, игнорирование высказанного мнения, аргументации Высказывание намеков, компрометирующих собеседника, ставящих тем самым под сомнение его мысль, предложения: а) перенесение критики на выступающего, на личность; б) приписывание выступающему явно нелепых высказываний Намеренный увод к ложным выводам, подтасовка фактов для того, чтобы впоследствии уличить оппонента в безграмотности и дилетантстве Скрывание резко отрицательного отношения к позиции или автору идеи под маской доброжелательности Демонстрация некомпетентности соперника в проблеме, ведение демагогических рассуждений Игра на ошибках оппонентов, недоработках, несовершенствах их, игнорирование фактов «за» и «против», тенденциозное преподнесение материала Постоянное изменение позиции, кружение вокруг да около, попытки найти что-то третье свое Грубое одергивание собеседника изучить их мотивы, позиции и т.д.: а) указать собеседнику на его уход от спорного вопроса; б) спросить его, какую мысль он доказывал; в) попросить высказать отношение к аргументации, изложенному мнению Не исключать комплиментов в адрес соперника, выигрывать доброжелательностью, демонстрировать свою объективность: а) заметить, что «умная мысль может засветиться и в темной комнате»; б) не пытаться оправдываться, не проявлять резких эмоций, не поддаваться на провокацию Прекратить обмен мнениями, похвалить собеседника за глубину анализа и попросить его сделать обобщающий вывод Остроумно сорвать маску оратора, напомнить факт подобной «доброжелательности» и раскрыть его замысел всем присутствующим Не проявлять излишнюю деликатность, спросить, о чем конкретно шла речь, ради чего Попросить высказать соображения, как выйти из затруднения Не настаивать на признании, согласии и поддержке вашей идеи. Ваш соперник -марионетка. Сверните разговор, который все равно ни к чему не приведет Не давать волю своим чувствам. Это попытка соперника вывести вас из равновесия и на этом сыграть. По возможности использовать сатиру, иронию, сарказм, пародию поэта и писателя Л. Полезные советы содержатся в размышлениях французского Вовенарга. Предлагаем некоторые из них. ставку на 1. Не рассчитывайте на поддержку со стороны друзей. Делайте совокупность людей. Обычно люди только в крайнем случае отдают должное достоинствам других. часто даже те, кого мы считаем друзьями, медлят с признанием чужих достоинств. Испокон веку говорится: "Свой своему не верит". А почему? Да потому, что самые великие люди начинали так же, как мы. Тот, кто видел их первые робкие шаги, запомнил этих людей слабыми и неумелыми, и ему не по душе нарушение былого равенства (как ошибочно ему казалось). К счастью, посторонние люди оказываются справедливее друзей. Не падайте духом от обнаруженных ошибок. Возможно, это спасение от провала. Заблуждение — свойство разума. Никто не грешил так ошибками, как великие люди. Об ошибках их молодости, стертых посмертной славой, даже историки не упоминают. Мудрецы тысячи раз ошибались в своих суждениях и догадках, испытывали унижение из-за незнания. Путь к истине прегражден предрассудками, кознями, домыслами и ловушками завистников на каждом шагу. Молва коварна. Но не впадайте в уныние. Видите цель и знаете дорогу — идите. Оступились — и снова идите вперед. В споре искренне благодарите за замечания и, сохраняя самообладание, обещайте доработать свое предложение. Продумывайте свой замысел и тактику так, чтобы даже неудача приносила известные выгоды. Будьте общительны. Не избегайте разговоров с умными людьми. Общение придает уму гибкость и непринужденность, делает выдержанней, уступчивей, подавляет излишнее тщеславие, приучает к естественности и раскованности и в то же время вооружает благоразумием, основаниями для выводов не на умозрительных иллюзиях, а на неоспоримых уроках личного опыта и опыта других собеседников. Уклоняйтесь от полемики с самовлюбленным и надменным человеком. Если перед вами повеса, который готов по любому поводу высказывать свое мнение, то будьте уверены — собеседник способен без устали высмеивать все, что претендует на признание. Это человек, которого мало кто любит. Он чаще предпочитает тиранить других, умеет болтать, обо всем разглагольствует, на все притязает. Как правило, он не признает духовных ценностей, но инициативу готов перехватить, потому что ей придают значение другие. Кредо у него одно — покрасоваться при любом случае. В дискуссии наступайте незамедлительно с внезапной шуткой, иронией, сарказмом. Всеобщий хохот надолго посадит его на место. Опасайтесь робких. Даже если наскоком или силой доводов вы сумеете вырвать у них одобрение, они, расставшись с вами, вернутся к своей ограниченности и лишь станут еще более враждебны к вам. Вопросы и замечания — непременные атрибуты механизма споров, дискуссий, брифингов. Именно в вопросах и замечаниях выражаются сомнения, т.е. несовпадения мнений, выясняются позиции, аргументы, основания. Возникновение вопроса — это первый признак мышления человека. Однако далеко не все замечания и вопросы имеют конструктивную, плодотворную направленность. Они могут носить и деструктивный (разрушительный) характер, вплоть до обструкции (срыва) творческого процесса. Для того чтобы подход к спору носил конструктивный характер (т.е. выражался в стремлении спорящих к обмену мнениями, к беседе, к нахождению приемлемого решения), все участники должны руководствоваться следующими психологическими принципами: а) равной безопасности, б) децентрической направленности и в) адекватности (соответствия) того, что воспринято, тому, что сказано. Принцип равной безопасности гласит: не причиняйте психологического или иного ущерба ни одному из участников спора; не делайте того, что самим не понравилось бы (см. выше в главе "Нравственность речи"). Принцип относится ко многим психологическим факторам личности, но в первую очередь — к чувству собственного достоинства. Он запрещает оскорбительные, унижающие выпады против личности собеседника, какие бы тот мысли и идеи ни отстаивал. Если кто-то нарушает этот принцип, то происходит подмена цели (достижение истины), спор сходит с рельсов логики развития мысли, и начинается противоборство амбиций. Оказавшись объектом насмешек, человек нередко слепо и беспощадно мстит за унижение. Другой принцип — принцип децентрической направленности — предписывает: умейте анализировать ситуацию или проблему с точки зрения другого человека, смотрите на себя и других исходя из интересов дела, а не из личных целей. Если кратко, то кредо таково: не причиняйте ущерба делу. Принцип предполагает помощь друг другу и решение проблемы объединенными усилиями, поиск устраивающего всех варианта. Если в споре будет достигнута подобная направленность, то собеседники смогут не только подняться над личными интересами, но и сделать прорыв через внешние и внутренние ограничения, в частности через психологические барьеры, мешающие увидеть истину или решение, которое является оптимальным. Децентрическая направленность развивается в условиях альтернативы, т.е. при рассмотрении нескольких точек зрения. Совершенствуется такое мышление в частом общении с людьми, умеющими отстаивать свой взгляд при конструктивном подходе к решению проблемы. Однако направленность как совокупность относительно независимых от ситуации устойчивых мотивов деятельности может быть и только эгоцентрической. При этом личность руководствуется исключительно мотивами собственного благополучия, стремлением к престижу, победе в споре. Собеседники с эгоцентрической направленностью обычно заняты больше всего своими проблемами и не интересуются проблемами других; спешат с выводами и предположениями; пытаются навязывать свое мнение окружающим; лишают других участников спора чувства свободы; не ориентируются в обстановке, когда нужно говорить, а когда — молчать и слушать; их поведение не отличается дружелюбием. Кредо эгоцентриста: "В центре внимания моя точка зрения, моя теория, но не точка зрения противника". В споре он делит людей на полезных, помогающих ему отстаивать его мнение, и вредных, препятствующих его успеху. Такой человек способен "поставить на место", распечь, одернуть, обругать, унизить, оскорбить соперника. Когда ничего другого не удается, эгоцентрист изображает непонятость, горькую обиду. Искренность его возмущения может привести собеседника в смятение. Человек с эгоцентрической направленностью чаще других склонен к деструктивному подходу в споре. Немаловажен и третий принцип — принцип адекватности того, что воспринято, тому, что сказано. Он гласит: не причиняйте ущерба мысли намеренным или ненамеренным искажением сказанного (услышанного). Чтобы этот принцип сослужил службу спорящим, необходимо максимально точное восприятие смысла услышанного. Надо стремиться к простоте и точности высказываний. Если фразы непонятны, то угасает внимание, теряется интерес к речи собеседника (см. выше). А когда интерес сохраняется, чувство такта сдерживает желание слушающего уточнить смысл сказанного и приходится достраивать понимание по своим представлениям. В этом всегда скрыта опасность отразить в сознании не то, что имел в виду оппонент. В результате возникает смысловой барьер — несовпадение воспринятого с тем, что было услышано. На пути к точному восприятию речи оратора могут быть и психологические барьеры. Они связаны с особенностями личности, ее психическим состоянием или реакциями, препятствующими пониманию или принятию адекватного смысла высказывания, точки зрения противника. Это могут быть проявления излишней уверенности оратора, апломб, амбиции, пренебрежение другими мнениями, самолюбование, зависть, вражда и т.д. Принцип обязывает участников спора учитывать способность противника достаточно точно улавливать смысл цепочек рассуждения и делать материал доступным, не перегружая и не упрощая изложение в ущерб глубине мыслей. Кроме того, необходимо принимать во внимание свойственные многим косность мышления, приводящую к догмам (см. выше). Новые научные истины всегда парадоксальны, если судить на основании обыденного сознания, человек неохотно сбрасывает шоры привычного, оправдавшего себя опыта. Не все обладают системным мышлением, т.е. способностью рассматривать предмет как систему, включенную во множество связей с другими подсистемами. Для одного предмет речи словно высвечен многими прожекторами, а для другого из-за узости собственных знаний видится только пятно на объекте познания. Частичные, бессистемные знания обусловливают сомнения там, где другому все ясно. Так возникают смысловые барьеры. В итоге — заблуждение: "То, что я увидел и услышал, есть все, что можно увидеть и услышать в этом высказывании". Убежденность в непогрешимости собственного мнения в споре приводит к бесполезной перепалке, в результате которой предмет разногласий остается в стороне, а спорящие еще прочнее защищают свои позиции, считая неправым противника. Для реализации третьего принципа следует учиться слушать друг друга. В чем проявляется неумение слушать собеседника и, как следствие, неадекватное понимание его? Мы не умеем сдерживать свое желание высказать скороспелое мнение; спешим опровергнуть противника, не вникнув как следует в его рассуждения; перебиваем его, хотя он не закончил свою аргументацию, а потом оказываемся в глупом положении; цепляемся за несущественное и в итоге утомляемся, прежде чем добираемся до главного; отвлекаемся на что-либо во внешности оратора, на недостатки его речи и упускаем из виду суть его мыслей; не дослушав до конца, готовимся парировать намеки на нашу неосведомленность; не принимаем во внимание мотивы противника, побуждающие его сопротивляться нашему взгляду на проблему; пребываем в уверенности, что наших знаний вполне достаточно, чтобы защитить свою позицию; уверовав, что истина на нашей стороне, заранее настраиваемся на несогласие с утверждениями противника. Все это мешает взаимопониманию и адекватному восприятию сказанного. Вот некоторые цели спекулятивных замечаний и вопросов, возникающих в этой ситуации: навязать конфронтацию; выхолостить ценность идеи; усугубить разногласия; скомпрометировать инициатора предложения; блокировать обсуждение; завести проблему в тупик; помешать собеседнику решить свои задачи. Надо иметь в виду, что в основе вопросов и замечаний — основания, мотивы, побуждающие силы собеседника. Укажем некоторые из них. Природные мотивы: осторожность как результат жизненного опыта; защитная реакция от неожиданности; неосознанное сопротивление; реванш за неудачи в делах (соперничество); зависть, личная неприязнь; консервативность мышления. Мотивы, диктуемые интересом: угроза личной позиции; ослабление позиции соперника; желание получить дополнительную информацию; исключение ошибки в принятии решения; установление возможностей собеседника; выяснение компетентности оппонента; обнаружение возможных трудностей; установление степени совпадения мнений; отстаивание классических подходов; выявление аргументов; выигрывание времени для обдумывания своей тактики. Как видим, сомнения, выраженные в форме вопросов и замечаний, отражают большой спектр личностных мотивов. Кроме конструктивного и деструктивного подходов к дискуссии, существует еще третий: Laissez faire, laissez passer (фр.), когда пытаются занять позицию невмешательства, умалчивания, недоговоренности. Какие вопросы встречаются в спорах, дискуссиях, беседах? Неполный перечень говорит об их многообразии. 1. Вопрос-капкан предполагает уловку. Следует иметь в виду, как показывает практика, что ряд умело подобранных вопросов может довести любого собеседника до кипения. Сорвавшись, человек потеряет самообладание и нить своих рассуждений, а деморализованный соперник уже не соперник. Не давайте втянуть себя в разговор, от которого выигрывает противник. Юмор, ирония, анекдот, пародия, "возвратный удар" — вот средства парирования вопросов-капканов. Контрвопрос, который часто применяется для нейтрализации суждения. Блокирующий вопрос, функция которого — "закрыть горизонт" оппоненту и добиваться таких ответов, которые соответствуют концепции собеседника; и если вопросы сформулированы достаточно искусно, то они подталкивают мысль только в одном направлении, блокируя возможные альтернативы. Каверзный вопрос. Сократ, как известно, приводил оппонента к полному краху своими каверзными вопросами (см. выше). Когда его судили, он подробно объяснил, почему постоянно задавал людям каверзные вопросы: им двигало стремление пробудить у них чувство справедливости и отвратить от дурных поступков. Себя он сравнивал с оводом, не дающим скотине зажиреть от дремоты. Если слушатель чувствует фальшь или ложь в рассуждении оратора, то его протест чаще выражается в каверзных вопросах. Дилетантский подход, вздор и попытки ввести в заблуждение, украшательства — все это вызывает каверзные вопросы оппонентов. Как себя уберечь от этого? Будьте искренними. Доверительность нейтрализует желание некоторых людей задавать каверзные вопросы. Принудительным вопросом собеседник стремится уговорить нас согласиться с ним. Обычно это вопросы типа: "Ведь вы не будете этого отрицать?" Вымогая наше согласие, оппонент практически оставляет нам лишь одну возможность — признать себя побежденными. Какой здесь выход? Пожалуй, один — сказать: "Не занимайтесь вымогательством". Риторический вопрос. Если необходимо или слушатели готовы к одобрению, то прибегайте к таким вопросам. Они обеспечивают молчаливое согласие участников беседы с нашим мнением, т.е. поддержку. Формулируйте вопросы так, чтобы на них можно было дать однозначные ответы — да или нет, чтобы они звучали кратко, создавали ритм, закрепляя мысль. В большой аудитории риторические вопросы очень сплачивают людей (в такой обстановке молчание и будет означать одобрение вашей точки зрения). Ускоряющий вопрос. В тех случаях, когда мы хотим повлиять на точку зрения собеседника, подтолкнуть его к согласию или подтверждению ранее достигнутой договоренности, следует применять ускоряющие вопросы. Ускоряющие вопросы вынуждают собеседника форсировать аргументацию своего мнения. Однако здесь кроется опасность: у собеседника может сложиться впечатление, будто его допрашивают. Центр усилий смещается в вашу сторону, а собеседник лишен активности и может поэтому "взорваться": "Вы меня не подгоняйте". Применяйте данные вопросы с осторожностью и в тех случаях, когда участники дискуссии достаточно осведомлены в проблеме. 8. Уточняющий вопрос. Пользуйтесь этими вопросами, когда вам нужны дополнительные сведения или вы хотите выявить истинные мотивы стороны, когда собеседник занимает нейтральную или позитивную позицию по отношению к вам и готов передать информацию. Они начинаются со слов что, кто, как, почему, сколько. Например: "Чего, по вашему мнению, недостает в аргументации этого предложения?" В чем польза такого вопроса? Собеседник находится в активном состоянии, становится источником информации, идей, предложений; он имеет возможность по своему усмотрению сообщать информацию; ему льстит внимание к его мнению, и этим устраняется психологический барьер в споре. В чем опасность увлечения уточняющими вопросами? Вы, конечно же, теряете инициативу, и беседа может перейти в русло интересов и проблем собеседника. Не давайте увести себя такими вопросами в пустой разговор. Противник может оградить себя от критического анализа, а из вас выжать все, что его интересует. И сделает это с большим вниманием и тактом. С помощью вопросов мы, с одной стороны, максимально активизируем оппонента и даем ему возможность самоутвердиться, с другой — улучшаем свое положение, уводим собеседника от критического анализа наших позиций. Он испытывает удовлетворение от возможности выговориться, а мы облегчаем себе решение задачи. Вопросы выполняют важную роль на всех фазах дискуссии, закрепляя промежуточные результаты обмена мнениями. А как мы реагируем на замечания. Становится ли это помехой в беседе, мешает ли достижению взаимопонимания? Конечно, мешает, но избежать их в споре невозможно. Остается согласиться с мнением Леонардо да Винчи: "Противник, вскрывающий ваши ошибки, гораздо полезнее, чем друг, скрывающий их". Какие могут встретиться замечания? Ироническое. "Учась ходить, человек учится и падать, и только падая, он учится ходить". Скептическое. Злобствующее. Провоцирующее. "Плешивый обрушился на Диогена с руганью за его пренебрежение к богам. — А я ругать тебя не буду, вовсе нет. Я даже похвалю твои волосы за то, что они с дурной твоей головы повылазили", — ответил Диоген. Компрометирующее. Паганини в юности пообещал своему товарищу Кьярелли: «Я "натаскаю" тебя, и ты станешь первой скрипкой в военном оркестре». Впоследствии завистливый Кьярелли стал инквизитором, и по его воле тело Паганини даже после смерти долго "таскали" по всей Италии, а потом сорок лет не предавали земле. 3. Объективное. Один из сотрудников заметил своему начальнику: "Древний философ Плиний говорил, что "человек познается по его отношению к рабам и скотам". Тот ответил: "Но у нас же нет рабов". Угроза. "Будешь так рассуждать, кафедру, а тем более совет, не пробьешь" (А. Райкин). Недоброжелательное. "Кредо недоброжелателя: мало, чтоб гора свалилась с плеч; важно, чтоб она придавила соседа" (В. Колечицкий). 6. Обструкционистское (громкий выкрик, истерический возглас, упрямое повторение). "Соловей замолкает, когда начинают орать ослы" (Саади). Лесть. "На языке лесть, а в голове месть". Помните слова Паганини: "Способным завидуют, талантливым вредят, гениальным — мстят"? Нападки. "Спор нельзя устранить другим спором, так же как бешенство одного нельзя устранить бешенством другого. Необходимо убеждать" (Антисфен). Ехидство. "Ум теряет все свое очарование, если он проникнут злостью" (Р. Шеридан). 10. Упреждение. "Ум острый, но не широкий выскакивает вперед на каждом шагу, но двигаться вперед не может" (Р. Тагор). Для того чтобы отстоять свою позицию в споре, надо нейтрализовать оппонента. Для этого необходимо осуществить локализацию, т.е. ограничение области, на которую будет распространяться ответ, и осуществить анализ, т.е. уточнение цели возражения или другой реакции собеседника, мысли, скрываемой в вопросе или реплике, выявление причины (основания) и ценности сомнения. От этой операции зависит выбор тактики и подходящего приема защиты. Тактика подразделяется на четыре вида. Не противоречить. Если собеседник пытается навязать конфронтацию не по существу, вывести вас из равновесия, направить разговор по ложному пути, то следует промолчать, оставив без внимания его замечания. Отговориться. Если действительность не совпадает с нашим мнением, а противник заставляет признаться в неспособности обосновать свою позицию сейчас же, можно избежать прямого ответа. На провокации не всегда надо реагировать. 3. Оправдаться. Не всегда наша аргументация при обосновании является безупречной. Прикрыть слабые места ее уважительными причинами тоже можно, хотя и неэффективно. 4. Защититься. В случае мощного противодействия со стороны оппонента, решительного наступления с целью дискредитировать автора или загубить идею на стадии ее рождения необходимо действовать. Ответ может быть дан до и после высказывания оппонента. Если известно, что оппонент настроен поставить нас в трудное положение, следует уже на стадии аргументации привести предполагаем мое замечание как альтернативу и дать ответ на него до того, как оппоненту представится возможность высказаться. Ответ сразу после замечания оппонента необходимо во всех случаях давать в спокойной атмосфере общения взаимно заинтересованных собеседников. Оправдан немедленный ответ лишь для предотвращения дальнейшего развития разговора по неприемлемой для нас линии, для пресечения некорректных действий соперника. С некоторой задержкой (отсрочкой) ответы можно давать, если нет подходящего материала и если немедленный ответ поставит под угрозу нормальный ход дискуссии с психологической точки зрения, т.е. может последовать эмоциональный взрыв с нежелательными последствиями. Допустимо игнорировать замечания и вопросы тогда, когда мы видим психологическую уловку, замечание оппонента диктуется его враждебностью, составляет умышленную помеху и не затрагивает суть дела, даже если собеседник прав. В последнем случае ничего другого не остается. Далеко не всегда надо стремиться к исчерпывающим ответам и медленно реагировать на замечания, реплики, возражения собеседников. Как правило, нейтрализация осуществляется в защиту своего тезиса и не затрагивает антитезиса оппонента. Но в ряде случаев эффект защиты проявляется в прямой критике позиции противника. Критика означает разбор, анализ рассуждений противника и состоит из двух этапов разрушения неверной аргументации его идеи. Оратор, проводя критический анализ, реализует вторую фазу — почему нет формулы конструктивной критики. Доказательство ложности или несостоятельности какого-либо тезиса называется опровержением. Самый верный и успешный способ опровержения тезиса, выставленного оппонентом, это опровержение фактами. Если в доказательство ложности или несостоятельности какого-либо тезиса приведены действительные явления, события, противоречащие тезису, то задача опровержения часто оказывается разрешена. Факты, как говорят, упрямая вещь. Есть и другие способы опровержения. Подвергаются критике доводы, которые оппонентом выдвинуты в обоснование его тезиса. Задача заключается в том, чтобы доказать, что аргументы опровергаемого доказательства ложны или несостоятельны. Если удается это сделать, то тезис оказывается недоказанным. Говоря о критике доводов оппонента, следует заметить, что нельзя отвергать чужих аргументов без доказательства их несостоятельности (ложности или сомнительности). Кроме того, надо иметь в виду, что опровержение чужих аргументов не заключает в себе еще опровержение самого тезиса вашего оппонента и не доказывает истинности вашего тезиса. Дело в том, что тезис вашего оппонента может иметь и более точные аргументы, чем опровергнутые. Поэтому для окончательного опровержения чужого тезиса следует доказать несостоятельность не только представленных аргументов, но и содержания самого тезиса. Доказывается, что истинность опровергаемого тезиса не вытекает из доводов, приведенных в подтверждение тезиса. Самостоятельно доказывается новый тезис, который является противоположным или противоречащим суждением по отношению к опровергаемому тезису. Этот способ опровержения встречается довольно часто. Заключается он в следующем. Допустим, наш оппонент выдвинул определенный тезис и обосновал его соответствующими доводами, Будучи не согласными с этим тезисом, мы временно оставляем в стороне данный тезис и те доводы, с помощью которых доказывается его истинность, и все внимание сосредоточиваем на другом: доказываем истинность тезиса, который является противоречащим или противоположным суждением по отношению к тезису, выставленному оппонентом. Допустим, что один из участников биологического кружка выставил тезис "Ни одно глубоководное морское животное не может быть ракообразным". Тезис ошибочный. Для того чтобы доказать это, нам необходимо обосновать истинность противоречащего ему тезиса. "Известно, что некоторые глубоководные морские животные являются ракообразными", что доказывается несколькими единичными фактами, например глубоководное морское животное креветка является ракообразным; к ракообразным принадлежат живущие в морских глубинах каракатицы. Значит, действительно "некоторые глубоководные морские животные являются ракообразными". А если это истинно, то тезис "Ни одно глубоководное морское животное не может быть ракообразным" не является истинным. Опровержением часто доказывается, что из данного тезиса необходимо вытекает следствие, противоречащее истине. Это очень распространенный способ опровержения; он называется приведение к нелепости (лат. reductio ad absurdum), которое заключается в следующем: временно допускается, что опровергаемый тезис истинен. Затем из него выводятся следствия. Поскольку и следствия, вытекающие из него, оказываются противоречащими действительности, делается заключение, что и сам тезис ложен. Из истины по правилам логики может быть получена лишь истина. Поскольку же следствия ложные, то делается заключение, что тезис ложен (см. выше). Выражение reductio ad absurdum используется в тех случаях, когда оппонент сам настолько запутывается, что в результате приходит к абсурдным выводам. Иногда применяется косвенный метод опровержения суждений — метод, который состоит в противопоставлении следствию, выведенному из опровергаемого суждения, такого суждения, которое было бы истинным и вместе с тем противоположно этому следствию. В общем виде опровержение может быть разделено на два этапа. Этап первый: критика несостоятельных аргументов. Это разрушение оснований, из которых выводят заключение, претендующее на истину. Используются следующие приемы: выявление источника информации; изобличение сомнительных авторитетов; апелляции к фактам; контрастное сопоставление; указание на умолчание; приведение контраргументов. Этап второй: критика демонстрации, т.е. разрушение неправильной связи аргументов между собой и с тезисом в процессе рассуждения. Это своего рода отсечение источников от тезиса, лишение его поддерживающей силы оснований. При этом применяются более сложные логические приемы: конкретно-исторический анализ; авторский комментарий высказываний; анализ очевидной (а по существу несостоятельной) аналогии; разбор индукции (мысленная операция наведения); разбор дедукции (мысленная операция выведения); "раскручивание" фальсификаций; выявление подмены понятия; показ мнимого следствия, построенного на домыслах и предположениях. Когда нанесен удар по основаниям, разрушены аргументы, из которых выводится идея, тогда вся аргументация представляется неубедительной, тезис необоснованным, и, естественно, он не считается доказанным. Тот, кто его отстаивал, вынужден готовить новую аргументацию, более прочную и убедительную. В дискуссии совсем необязательно предлагать острую критику. Если аргументация построена надежно, то вряд ли умный противник станет провоцировать активную защиту. Как замечал французский писатель А. Моруа, "самое трудное — не защищать свое мнение, а знать его". Какой бы объективной, спокойной, товарищеской критике мы ни подвергались, удовольствия она нам не доставляет. Помните, что любой человек может быть неправ (хотя и не думает так). Разбор аргументов, их анализ, хотим мы этого или нет, все-таки представляют собеседника в невыгодном для него свете. Мы ведь все в той или иной степени, стремимся к престижу, признанию, уважению. Некорректная, злая, торжествующая защита всегда воспринимается соперником как унижение. Так что, может быть, прав Ларошфуко, советовавший: "Если вы хотите иметь врагов, старайтесь превзойти своих друзей. Но если вы хотите иметь друзей, дайте вашим друзьям превзойти вас". Выделяют три вида спора: аподиктический, эристический и софистический. Вид спора зависит от цели, которая определяет способ и средства ее достижения. Если цель собеседника — поиск истины, то он ведет аподиктический (достоверный, основанный на формальных законах мышления и правилах вывода) спор. Если цель оппонента убедить, склонить к своему мнению, то он ведет эристический (или, как его называют, диалектический, т.е. основанный на всех законах диалектики) спор. Если цель соперника победить любым путем, то происходит софистический (основанный на словесных ухищрениях, вводящих в заблуждение, см. выше) спор. В споре участвуют минимум две стороны, и их совместное поведение может быть различным. Вот лишь несколько вариантов. Первый стремится к истине (аподиктический спор), второй — тоже (аподиктический спор). Первый стремится к истине (аподиктический спор), второй — убедить (эристический спор). Первый стремится к истине (аподиктический спор), второй — к победе (софистический спор). Первый стремится убедить (эристический спор); второй — победить (софистический спор). Оба стремятся убедить друг друга (эристический спор). Оба стремятся победить друг друга (софистический спор) и т.д. Спор может быть символически представлен, как движения фигур на шахматной доске. Конь ходит по-своему, ферзь — по-своему, слон — тоже. В шахматной игре уже имеются точно просчитанные партии с названиями и возможными исходами. Их тысячи. Но если представить, что шахматные фигуры — живые существа, обладающие душой, всеми человеческими страстями, тогда любая партия оказалась бы непредсказуемой. У шахматных фигур жесткие ограничения — у людей их нет. В споре надо настраивать себя на самые непредвиденные проявления ума и чувств собеседников. Человек, подготовленный к спору, должен быть способен играть свою партию, импровизируя в условиях импровизации других, не сбивая мысль, а подхватывая ее, вливаясь в мелодию оппонента, чувствуя ритм и придерживаясь общей темы. Другими словами, в споре, как в диксиленде, исполняются мыслительные партии: диалектик ведет партию к истине, оратор всех склоняет к единомыслию, софист видит свою цель только в победе, но тема звучит. Рассмотрим подробнее основные виды спора. Аподиктический спор. Он предполагает точное формулирование тезиса, наличие основного аргумента (достоверного утверждения — большой посылки, с которой начинается цепь умозаключений), отсутствие противоречий в рассуждениях, достоверность и достаточность аргументов. При этом умозаключения будут строиться по фигурам силлогизма. При формальном соблюдении законов мышления и правил вывода разум приведет нас к истине путем умозаключений, которые называются аподиктическими. Кредо участника такого спора: "Платон мне друг, но истина дороже". Этот вид спора требует точных (научных) определений понятий, доказанных научных положений в качестве больших посылок, установленных фактов, ясно сформулированных проблем, надежных аргументов и понимания сути разногласий (спорного вопроса). В силлогизмах, как замечал К.Л. Зелинский, "в движении мысли по рельсам логики есть та принудительность вывода, которая пленяет всякого ученого и парализует воображение... Все это рельсовый транспорт мысли, который доставит вас к истине как к конечной станции назначения". В чем заключается психологический аспект аподиктического спора, когда его ведут оба участника и цель у них одна — найти истину или хотя бы приблизиться к ней? Противники проявляют себя психологически симметрично, т.е. осуществляют взаимную проверку достоверности тезиса (пропонента) и антитезиса (оппонента). При этом, глубоко уважая друг друга, они дают восхищенные оценки суждениям собеседника, взаимно побуждают к уточнению и исправлению формулировок, толкований, определений, проявляют терпение, стремятся прояснить взгляды соперника, ищут и замечают то, в чем противник прав. Вся их деятельность направлена на взаимную коррекцию точек зрения. Образно говоря, ведут они себя, как два человека, распиливающие ствол дерева двуручной пилой. Для осуществления аподиктического спора необходимо развивать в себе такие качества, как компетентность (знание общих положений, деталей обсуждения), заинтересованность, оптимизм (в том числе чувство юмора), чувство ответственности, конструктивность подхода (готовность к защите позиции, мнения в интересах созидания и продолжения диалога), глубина суждений (философский уровень мышления), аргументированность выводов (прочность фактов, умение пользоваться вариантами аргументации, так как истина требует не декларирования, а логического доказательства), сосредоточенность на проблеме (выделение самого существенного, четкое изложение спорного пункта, короткая и ясная формулировка тезисов), компромиссность (готовность уступить, рискнуть, изменить свою позицию), общительность (умение восстановить психологический контакт), интеллигентность (интеллектуальная терпимость, искренность в проявлении радости, сдержанность в гневе). Эристический спор. Как уже было сказано, эристический спор ведется тогда, когда необходимо убедить партнера в чем-либо, перетянуть на свою сторону, сделать единомышленником. Этот вид спора ведут инициатор и сопротивляющийся ему партнер. В группах — это сторонники позиции и оппозиции. Поэтому такой спор еще называют парламентским. Теоретической базой его являются понятия: рассуждение, аргументированность, убедительность. Рассуждение — цепочка умозаключений (необязательно аподиктических), изложенных в логической последовательности. Аргументированность — логическая принудительность вывода тезиса (рассуждение может казаться доказательным). Убедительность — психологическое понятие, в основе которого вера в правдивость излагаемого, связанная с определенными эмоциями слушателя. Аргументированность обеспечивает совпадение мнений, убедительность — совпадение чувств. В споре неспециалистов чаще верх берут именно страсти и эмоции. Не волнуя, не затрагивая нервную систему людей, нельзя даже просто собрать их и направить тушить пожар. Тем более нельзя без этого "склонять"! Аргументированность понимается как обоснованность утверждений, подкрепленность тезиса источниками, фактами, наблюдениями и т.д. Стоит придать аргументам психологическую окраску, как сразу усиливается их убедительность, и они начинают работать на реализацию цели говорящего. Иными словами, воздействие на разум и рассудок необходимо подкрепить иррациональным воздействием на чувства, тогда рассуждение будет аргументированным и убеждающим. Рассуждения спорщиков могут быть оценены таким образом: а) аргументированные, но не убеждающие; б) убеждающие, но не совсем аргументированные; в) аргументированные и убеждающие. Безупречно аргументированное рассуждение называют доказательным. Его признаки: определенность понятий; непротиворечивость суждений; достаточность оснований для утверждения тезиса (см. выше). Однако, обладая логической безупречностью, такое рассуждение может оказаться неубедительным, т.е. не затрагивающим эмоциональное состояние человека. Следует понять, что очень часто большей убеждающей силой обладают недедуктивные умозаключения, особенно для тех, кто привык полагаться на мнение большинства, авторитеты, лидеров, уважаемых лиц или на собственный опыт. Чтобы представить психологическую характеристику эристического спора, сопоставим мотивы человека, который склоняет аудиторию к своему мнению, и мотивы собеседника, который сопротивляется этому воздействию. Зачем спорит инициатор? Чтобы добиться своей цели; предостеречь от непродуманного решения; вызвать готовность к участию в работе; склонить на свою сторону; добиться согласия; сделать партнера единомышленником; найти истину или оптимальное решение. Чем продиктовано сопротивление ему? Стремлением не попасть под влияние другого человека; осознанием принципиальной несовместимости своей и чужой точек зрения; неверно понятым высказыванием инициатора; предубеждением к его личности; отношением к спору как к спорту («кто кого?» Как видим, диапазон мотивов эристического спора очень широк. Все это заставляет спорщиков испытывать большую нагрузку в общении. Плюс ко всему сказываются личностные особенности, которые предопределяют подход собеседника в споре: конструктивный (созидательный) и деструктивный (разрушительный). Оба могут проявлять защитную реакцию. Допустим, инициатор выдвигает предложение и аргументирует его, но партнер под влиянием собственных мотивов, личных невзгод, неудач на работе или из-за страха оказаться втянутым в ситуацию, которая не сулит ему выгоды и спокойной жизни или непредсказуема, защищается выдвижением альтернативы. Возникшее столкновение альтернатив также порождает защитную реакцию, которая может быть контраргументацией или обструкцией (преградой, препятствием) для собеседника. В этом случае у спорщика наблюдается повышенная чувствительность к малейшим попыткам соперника повлиять на него. Сомневаясь в искренности и доброжелательности первой позиции инициатора, партнер возражает, либо поставив альтернативу, либо воздвигая психологическую защиту; проявляет настороженность, сомнения; засыпает собеседника вопросами, замечаниями; жестко контролирует его высказывания; цепляется за неточности. Если пропонент в такой ситуации еще пытается продолжать разговор, то оппонент может вообще выйти из спора. В худшем случае он начинает контратаку с обструкцией, убийственной критикой, дискредитацией и разоблачением нападающего, пуская в ход любые аргументы. Два—три слова — и начинается перепалка. Спор завершается прямым или косвенно выраженным несогласием сторон. Какие ошибки часто допускаются в эристическом споре? Первая ошибка: завышение информированности собеседника. При нарушении принципа децентрической направленности происходит следующее: то, что известно и понятно инициатору, считается известным и понятным партнеру. Следствие — не обеспечивается аргументированность доводов. Вторая ошибка: наше мнение должно вызывать у другого те же эмоции, которые возникли у нас. Это частое заблуждение. Эмоции и чувства связаны и зависят прежде всего от мотивов, которые непросто выявить и понять. Третья ошибка: из-за пренебрежения принципом адекватности завышается оценка собственных возможностей и способностей и недооценивается оппонент. Четвертая ошибка: собеседнику приписывается несуществующий мотив его поведения, и инициатор тратит время и силы на ложном направлении. Пятая ошибка: чрезмерная апелляция к уму партнера в ущерб убедительности эмоционального воздействия. Цицерон сделал такой вывод: "Оратор должен владеть двумя основными достоинствами: во-первых, умением убеждать точными доводами, а во-вторых, волновать души слушателей внушительной и действенной речью". Но следование добрым советам и знание ошибок еще не гарантирует положительного исхода спора. В общении, не лишенном эмоционального накала, как уже говорилось, возникают психологические барьеры, связанные с особенностями личности, психологическими состояниями, ситуационными отношениями, препятствующими взаимопониманию или адекватному восприятию смысла высказывания. Психологические барьеры подразделяются на смысловые и коммуникативные. Смысловые возникают из-за нарушения законов логики (см. выше). Коммуникативные — из-за непонимания природы и психологии общения людей, сущности процессов их восприятия и взаимодействия и, наконец, из-за неприятия действительности. Существуют два важнейших коммуникативных правила, на которых базируется любой спор, и в особенности эристический. Первое правило: договоры должны выполняться. Это правило сформулировано еще древними римлянами на заре формирования государственных отношений между людьми. С этого начинается право. Всякие договоренности, волеизъявления, обещания, заверения необходимо доводить до поступков, конкретных действий. Невыполнение этого правила причиняет огромный вред как деловым, так и личным взаимоотношениям. Легко представить, что бы случилось, если бы эта норма повсеместно утратила смысл: поведение людей стало бы абсолютно непредсказуемым. Мы не смогли бы ориентироваться в самых простых человеческих отношениях. Второе правило: человек — мера всех вещей. Общечеловеческой нормой общения является признание человека высшей ценностью. Если в споре два соперника бьются за идею, то не следует истреблять друг друга за инакомыслие, не губить самих себя как носителей идей. Вежливость — великое искусство. Недаром было сказано, что ничто не дается так легко и не стоит так дорого, как вежливость, которая исходит из установки на уважение достоинства партнера, желания понять его стремления, страха задеть самолюбие. "Ум теряет все свое очарование, если он проникнут злостью" (Р. Шеридан). При любом полемическом накале человека не должны покидать самообладание и такт, умение соразмерить силу нападения с объектом "атаки": смешно палить из пушек по воробьям. Полезно бывает время от времени взглянуть на спор как бы со стороны, чтобы подавить неоправданное раздражение, из-за которого подвергаются опасности такие жизненные ценности, как уважение, расположение, дружба, лучше жить с людьми так, "чтобы твои друзья не стали недругами, а недруги стали друзьями" (Пифагор). Чтобы в споре собеседник не занял эгоцентрическую позицию, В.Л. Леви предлагает четыре правила, с помощью которых один эгоист может психологически нейтрализовать другого эгоиста с самыми приятными эмоциями для обоих. Первое: вникните в суть высказываний собеседников. Это значит — приглушите свои эмоции и посмотрите на того, с кем имеете дело. Поймите его точку зрения, его обстоятельства, поставьте себя ради себя же на его место. Узнайте о нем заранее, запомните даты, вкусы и интересы. Второе: создайте благоприятную атмосферу. Это значит — улыбайтесь пошире, начинайте с "да", с согласия. Если соперник обвиняет вас, обезоруживайте его фразой: "Да, я неправ". Выражайте сочувствие, и как можно более искренне. Говорите с ним о том, о чем он хочет, или о нем самом, начинайте только с этого, никогда не начинайте с "я". Обращайтесь к мотивам личной заинтересованности. И дарите, дарите, дарите... Третье: не унижайте другого. Не ущемляйте самолюбия, не задевайте его неосторожно. Не обвиняйте, не угрожайте и не приказывайте; не выказывайте недоверия; не прерывайте собеседника, не хвалитесь; не показывайте, что он вам неинтересен или противен; отказывая, извиняйтесь и благодарите... Четвертое: возвышайте соперника. Проявляйте к нему повышенный интерес; оказывайте доверие; слушайте и слушайте, хвалите, хвалите и хвалите; дайте ему возможность почувствовать себя значительным... Дайте похвастаться, ощутить свое превосходство, советуйтесь с ним как со старшим. Имея идею, наводите на нее исподволь, чтобы ему показалось, что это его идея... Конечно, это не бесспорные правила, нельзя вступать в спор, не учитывая индивидуальных черт характера, а также национальных, социальных и возрастных особенностей. Аристотель, например, рекомендовал ориентироваться на такие черты характера, которые, по его мнению, бывают свойственны юности и старости. Юные: Старые: склонны к желаниям, страстны, ничего положительного не вспыльчивы, не переносят утверждают, "полагают", но ничего не пренебрежения, любят победу, "знают", злонравны, подозрительны, совсем не злы, добродушны, недоверчивы, любят и ненавидят не легковерны, живут надеждой, сильно, малодушны, не жаждут, не чрезвычайно смелы, великодушны, щедры, трусливы, всего опасаются, любят друзей, во всем грешат эгоисты, живут воспоминаниями, гнев крайностью, все делают через меру, их пылок, но бессилен; считают себя всеведущими, руководствуются расчетом, поступают доступны состраданию, любят несправедливо, по злобе, ворчливы, не посмеяться, сказать острое слово. бойки и не смешливы. Прочитав об этих характерных чертах молодого человека и пожилого, можно с уверенностью сказать, что спор между ними ни к чему не приведет. Но люди все-таки спорят и доводят друг друга до гнева. Антисфен, древнегреческий мыслитель, замечал: "Спор нельзя устранить другим спором, так же как бешенство одного нельзя устранить бешенством другого". Что же вызывает гнев у других? У античных ораторов эти причины определялись так: если оратор проявляет пренебрежение к нам, т.е. презрение (оскорбление чувства собственного достоинства), самодурство (препятствие нашим желаниям), насмешку (сказанная не к месту неприятная шутка); если оратор гордится собственной наружностью, своей философией, подчеркивает превосходство над нами; если оратор говорит хорошо о тех, с кем мы соперничаем; если он говорит плохо о тех, кем мы восхищаемся; если отзывается плохо о нас в присутствии того, перед кем преклоняемся, кого совестимся и перед тем, кто нас совестится; если оратор не благодарит нас, забывая имена. Психологическими барьерами могут оказаться и психические состояния — стресс, фрустрация, проявляющаяся в виде беспокойства, напряжения, ярости, агрессии или утраты интереса к жизни, апатии. Такие особенности личности, как неуверенность в себе, рассеянность, боязнь ответных мер, также могут привести к барьерам в общении. От психологических барьеров в споре не избавиться, но уменьшить их влияние можно. Софистический спор. Софос — мудрец в Древней Греции — придумывал упражнения для тренировки ума своих учеников. Ученики, разгадывая софистические уловки (см. выше), развивали свои способности противостоять нечестным приемам противника. Устраивались софистические споры для демонстрации виртуозности в словесном искусстве. Цель таких споров — одержать победу над противником, поиск истины спорящих не интересовал. Цель оправдывала средства ее достижения. Так сложилась софистика — словесная виртуозность, видимая доказательность умозаключений, подмена одного понятия другим, искусство вводить в заблуждение, злоупотребляя "гибкостью" понятий и непозволительными психологическими приемами. Основная характеристика применяемых в софистических спорах приемов заключается в уклонении от принципов спора, а именно: оперирование достоверными фактами заменяется опорой на мнения, децентрическая направленность — эгоцентрической, конструктивный подход — деструктивным, уважительное отношение к личности противника — пренебрежением. Спор — самая неподходящая форма общения собеседников. Как правило, это экспрессивное столкновение двух сторон, когда обе стремятся во что бы то ни стало добиться торжества своего мнения. В девяти случаях из десяти спор кончается тем, что каждый из собеседников еще более убеждается в своей правоте. Средства, которые использует говорящий для защиты своей точки зрения, условно подразделяются на логические, парирующие, спекулятивные и некорректные. Все они сводятся к опровержению, нейтрализации и защите. Дискредитирующие высказывания опровергают, заблуждения и некорректные выводы нейтрализуют, от нападок защищаются. Приемы взаимодополняют друг друга. Один и тот же прием, но в различных ситуациях выполняет неодинаковую роль. Рассмотрим некоторые средства словесного противоборства. Эффектное сравнение. Это очень легкая логическая операция (см. выше). Сам прием срабатывает на силе доверия. Если на основании какого-либо факта человек поверил в истинность или ложность чего-либо и после этого столкнулся с фактом, противоречащим первому, то его доверие уменьшается на величину убеждающей силы этого нового знания. Рассмотрим, как это происходит, на следующем примере. Французский бактериолог Луи Пастер исследовал в своей лаборатории культуру бактерий оспы. Неожиданно к нему явился незнакомец и представился секундантом одного вельможи, которому показалось, будто ученый оскорбил его. Вельможа требовал удовлетворения. Пастер выслушал посланца и сказал: "Раз меня вызывают, я имею право выбрать оружие. Вот две колбы: в одной бактерии оспы, в другой — чистая вода. Если человек, приславший вас, согласится выпить одну из них на выбор, я выпью другую". Дуэль не состоялась. Здесь сработала косвенная критика. Пастер вообще не анализировал обвинения, сделанного ему вельможей, а с ходу нейтрализовал его. Надо иметь в виду, что убеждающая сила нового сообщения, сравниваемого с имеющейся информацией (убежденностью), не у всех одинакова. То, что разубеждает одного, на другого может совершенно не подействовать. Сила приема впечатляет контрастом в оценках одного и того же явления (факта). Противоположные мнения представляют событие объемно. В результате ярко высвечивается та сторона, которая ранее не замечалась. Вариантом эффектного сравнения является прием "убийственный аргумент". Пугающее на первый взгляд название этого приема соответствует сокрушающей силе его воздействия. Убийственным аргументом считается суждение (контрдовод или факт), которое наносит непоправимый удар по тезису противника. После этого приема дальнейшее отстаивание мнения становится напрасным и бессмысленным. Применяется он, когда другие, более "мягкие", приемы не дают эффекта. Убийственный аргумент особенно сокрушителен, когда соотносится с мнением авторитетного лица. Чаще в этом варианте он применяется, чтобы поставить точку в дискуссии. Когда в 1957 году пытались снять Н.С. Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС, маршал Г.К. Жуков, имевший тогда большую власть и популярность, сказал: "Армия против этого решения, и ни один танк не сдвинется с места без моего приказа". Авторский комментарий. Суть приема — в "раскручивании" подтасовок, фальсификаций, ложных аналогий, софизмов и других уловок и злоупотреблений оппонента. Разрушая закамуфлированную аргументацию, этот прием позволяет лишить тезис поддерживающих оснований. Мысль становится недостоверной, не вытекает с необходимостью из тех посылок, которые привел собеседник, и, следовательно, не может претендовать на истинность. После того, как разрушено рассуждение, которое должно пошатнуть доверие к выводу, подвергается атаке сам источник, автор. С помощью дискредитирующих фактов показывается непорядочность личности, от которой исходит тезис. Так ставится под сомнение искренность намерений другой стороны и подрывается авторитет оппонента. Этот шаг служит для косвенной критики. Завершается опровержение юмором, иронией, сарказмом с целью получить эмоциональное подкрепление проведенного анализа. Контрвопрос. Эффективный прием нейтрализации, ухода от высказывания по существу. В результате мы не отвечаем ни "да" ни "нет", думайте, мол, как знаете. В другом случае контрвопросы позволяют выявить уязвимые места в позиции собеседника или обнаружить бессмыслицу. Прием не затрагивает тезиса и антитезиса, но препятствует дальнейшей дискуссии, развитию разговора в неприятном направлении, исключает возможность критики. Ловить на слове. Суть приема — в указании собеседнику на то, что он не принимает мысли, которую сам же предлагает. Анализ вывода. Прием представляет собой разбор рассуждения собеседника, которое ведет к заблуждению. Мы разрушаем логическое следование, выведенное по индукции, дедукции и аналогии (см. выше). Логические приемы опровержения основываются на обнаружении преднамеренных нарушений логики в рассуждении собеседника. Группа парирующих приемов применяется для отражения нападок, некорректных замечаний, компрометирующих намерение оппонента. Они служат для защиты личности оратора и косвенно собственной позиции. К конструктивному результату эти средства спора не приводят, но без них трудно продолжить дискуссию. Главная же функция парирующих приемов — остудить буйных спорщиков, а в некоторых случаях и деморализовать противника. В парирующие приемы входят: возвратный удар (бумеранг) (см. выше), гневная отповедь, контрпример, ирония (см. ниже) и др. Гневная отповедь. Прием, направленный на нейтрализацию тезиса собеседника, но достается при этом и личности. По существу, это возражение в резкой, даже порой агрессивной форме против утверждений, закамуфлированных под доброжелательное суждение. Пример подобного парирования мы находим в политической практике Екатерины Дашковой. "Премьер-министр, князь Кауниц Венцель Антон — австрийский государственный канцлер, в беседе с Дашковой о роли Петра I в истории России высказал мысль: Разве вы не ставите ни во что, княгиня, что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времени Петра I? Великая империя, князь, имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени, о котором вы говорите, ваша светлость, это доказывает — простите меня, князь, — только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорирующих столь могущественное государство". Контрпример. Не всегда на заданный собеседником вопрос стоит отвечать. Конечно, он вправе спрашивать обо всем, но и оппонент имеет право не отвечать, тем более если заметил попытку соперника спровоцировать передачу информации, которая потом может быть против него использована. Остается одно — тактично отбить вопрос. Но уйти от ответа, не обижая собеседника, тоже надо уметь. В этом случае вполне подойдет контрпример. Можно условно одобрить вопрос, даже согласиться с мыслью оппонента, не повторяя ее, и привести аналогичный пример, случай, хорошо знакомый всем участникам спора. Ассоциации сделают свое дело. "В беседе с космонавтом А.А. Леоновым на встрече в США один из репортеров заметил как бы вскользь: "Не слишком ли дорого обходится исследование космоса?" "Конечно, дорого, — согласился Леонов и парировал: — Наверно, и испанской королеве было жалко денег на экспедицию Колумба. Но она дала их. И кто знает, когда бы открыли Америку, если бы королева пожадничала". Знание приемов критики, безусловно, придает уверенности полемисту, но еще не гарантирует успеха. Все дело в навыках, в ощущении ситуации общения, в тактике балансирования на грани дозволенного и недозволенного. В споре позитивные и критически-негативные элементы высказываний диалектически слиты, и рождение, поиск истины происходят в эмоционально-напряженной форме. Тут и надо по ходу сориентироваться: в какой момент ослабить сопротивление, пойти на уступку или на компромисс; где повысить требование к аргументации оппонента, к достоверности приводимых им фактов; что делать в случае психологического барьера, неприятия друг друга; и самое главное, когда остановиться, прервать монолог и дать возможность высказаться другому, понять его точку зрения. Все это заставляет учиться саморегуляции. Нужна хорошая практика, постоянный тренинг. Средства словесного противоборства в различных видах спора приведены в таблице: Цель Аргументация (доказательство) Контраргументация (критика) Вид спора Аподиктический Истина Обращение к факту Извлечение выводов Эффектное сравнение Вопросно-ответный шаг Подхват идеи Пример Дедуктивное умозаключение Индуктивное умозаключение Заключение по аналогии Иллюстрации Выявление умолчания Контрастное сопротивление Показ мнимого следования Скептическое замечание Атака вопросом Авторский комментарий Сведение к абсурду Эристический Согласие Дедуктивное умозаключение Индуктивное умозаключение Заключение по аналогии Апелляция к чувствам Обращение к фактам Апелляция к человеку Апелляция к публике Выдвижение альтернативы Обструкция Сведение к абсурду Критические замечания Возвратный удар Психологическое неприятие Софистиче ский Победа Софизм Фальсификация Демагогия Апелляция к интересу Запутывание Ловля на слове Возвратный удар Контрпример Анекдот Ирония Алогизм Контрвопрос Лесть Убийственный аргумент Блеф Выявление слабых мест Подмена понятия Компромисс Подмена тезиса Гневная отповедь Примитивная аналогия Игра на авторитете Очень важно подчеркнуть еще раз, что все рассмотренные правила поведения в дискуссии (см. работы М. Предраг, А.В. Стешова, Ю.В. Рождественского, Л. Вовенага, В.Л. Леви, Д. Карнеги и др.) носят не абсолютный, а условный характер. Любое из них может в конкретной ситуации оказаться малоэффективным или просто неверным. Только коммуникативная среда, включающая внутренний мир, систему ценностей собеседников и их психологическое состояние, определяет тактику речевого поведения. ЧАСТЬ IV ТЕКСТ Глава 19 ТЕКСТ КАК ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ ЗНАКОВ Красноречие принадлежит к тем искусствам, которые все совершают и всего достигают словом... Ведь оно собрало и держит в своих руках, можно сказать, силы всех искусств. Платон Текст является третьим уровнем коммуникативной четверки: Цель — Замысел — Текст — Реакция. Этот уровень имеет особое значение, так как он первый из уровней, данных человеку в непосредственном наблюдении. По тексту мы реконструируем замысел и цель говорящего (пишущего). Текст (лат. гехгш — ткань, сплетение, соединение) — объединенная смысловой зависимостью последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой являются связность и цельность. В науке под текстом понимается осмысленная последовательность любых знаков, любая форма коммуникации, в том числе обряд, танец, ритуал. Однако основными для человека оказываются последовательности вербальных (словесных) знаков. Естественный язык приобретает, таким образом, особую значимость среди всех знаковых систем. Правильность построения словесного текста, который может быть устным и письменным, связана с соответствием требованию "текстуальности", которое проявляется во внешней связности, внутренней осмысленности, возможности своевременного восприятия, осуществления необходимых условий коммуникации и т.д. Для обоих видов текста — письменного и устного — существенным является вопрос о его идентичности, о так называемой канонической форме, исследуемой особой отраслью филологии — текстологией. Лингвистика описывает специфические средства, обеспечивающие смысловые установки в речи: лексические, грамматические, синтаксические средства, например, порядок слов в предложении, интонационные средства (для устной речи), особые графические средства — подчеркивания, шрифтовые выделения, пунктуацию (для письменной речи). Правильность восприятия текста обеспечивается не только языковыми единицами и их соединениями, но и необходимым общим фондом знаний и коммуникативным фоном. Дискуссионным является вопрос о минимальной протяженности текста (например, может ли считаться текстом одна коммуникативная реплика). Возможность детального анализа текста (художественного, разговорного и т.д.) обеспечивается значительными научными достижениями в области анализа языковой системы как кода для текста. Описание структуры языка происходит методом моделирования языковой способности человека, локализованной в мозгу. Текст изучается как "язык в действии". Изучение текста в разных странах осуществляется под разными названиями (лингвистика текста, герменевтика и т.д.), онтологический статус которых позволяет говорить о необходимости создания единой теории текста. Текстом (в лингвистическом смысле) называется последовательность речевых звуков (букв), которым носителями языка приписан некоторый смысл. Важно понять, что текст — это такая последовательность звуков (букв), которая осмысленна как для говорящего, так и для слушающего в условиях коммуникации, т.е. это неслучайная последовательность. Существует много определений текста (это, безусловно, полисемичный термин). Данное определение максимально удобно для понимания коммуникативных функций речи. Таким образом, текст может называться текстом, только если он понятен. Поэтому классический пример "глокая куздра" текстом не является, хотя если вдуматься, то можно предположить, что это нечто, произнесенное на русском языке, и, может быть, даже сочетание прилагательного с существительным, а если это существительное, то, скорее всего, женского рода, потому что оно согласуется, в частности, по роду с прилагательным. Тем не менее непонятно, что это такое, и это не текст по определению. Конечно, такое звукосочетание имеет право на существование, но это — не текст (по крайней мере не текст в метаязыке, т.е. в языке описания). А непонятная фраза "Зеленые бесцветные идеи яростно спят" (см. выше) — это текст. Хотя трудно уловить совокупный смысл этой фразы, тем не менее, могут быть предложены его осмысленные интерпретации, так как он состоит из элементов, смысл которых по отдельности понятен носителям русского языка. Данное определение текста означает, вообще говоря, что фраза на естественном языке (Ь), произнесенная в беседе с иностранцем, языка Ь не знающим, текстом не является, а в беседе с носителями языка Ь — текстом является. Один и тот же набор звуков (букв) может быть или не быть текстом в разных ситуациях. Таким образом, само определение текста оказывается определением функциональным, а не статическим, оно зависит от речевых коммуникантов и самой коммуникации. Текст — это коммуникативная структура, которая специально предназначена для понимания. Язык существует для осмысления действительности, а речь — для передачи информации о результатах этого осмысления от одного человека к другому. Текст же есть реализация речевой функции. Уровень достоверности передаваемой информации не является слишком значительным, поскольку: 1) передается только образ мира, запечатленный в сознании одного человека (говорящего), а не сам мир; 2) физические и психологические потери при передаче информации всегда превышают 15-процентный барьер, однако передаваемая информация все же в достаточной мере понятна слушателю и читателю (см. выше). Интересно, что всеми естественными языками выработан механизм физической помощи людям в понимании (дешифровке) текста. Имеется и виду избыточность как общеязыковая универсалия. Всякая типология предполагает изоморфизм классифицируемых объектов, и в этом смысле классификация языковых универсалий приобретает особое значение. Универсалии (лат. universalis — общий, всеобщий) как языковые свойства, присущие всем или многим языкам, являются предметом особого внимания исследователей, так как их изучение помогает проникнуть вглубь явлений, выходящих за рамки естественных языков, по принадлежащих человеку по природе (см. главу "Провокационная речь"). Известно, что, если в классификации какой-то признак имеет одно и то же значение для всех классифицируемых элементов, это означает, что он не принадлежит данной классификации и должен быть выведен из нее. Абсолютные универсалии должны быть выведены из лингвистических описаний, поскольку они не являются фактом естественных языков, а принадлежат или мышлению человека ab оvo, или его физиологии. Теория языковых универсалий рассматривает и определяет: Общие свойства всех человеческих языков в отличие от языков животных. Например, в человеческом языке канал для любой языковой коммуникации является вокально-слуховым; на языке человека возможно легко синтезировать и легко воспринимать новые создаваемые сообщения; в языке человека непрерывно возникает новая идиоматика и т.д. Совокупность содержательных категорий, теми или иными средствами выражающихся в каждом языке. Например, в каждом языке выражены отношения между субъектом и предикатом, категории оценки, определенности/неопределенности, множественности, все языки знают членение на тему и рему (см. выше). Общие свойства самих языковых структур, относящихся ко всем языковым уровням. Например, во всяком языке не может существовать менее десяти и более восьмидесяти фонем; отношение количества гласных к количеству согласных в звуковой цепи не может быть больше двух; если в языке слово всегда односложно, то оно одноморфемно и в языке существует музыкальное ударение; если субъект и объект в языке стоят перед глаголом, то в языке есть падеж; если субъект в языке стоит после глагола, а объект стоит после субъекта, то прилагательное помещается после имени, и т.д. Известны и универсалии, относящиеся ко всем языковым уровням. Например, для всякого противопоставления выделенный (маркированный) член имеет более редкую встречаемость, чем немаркированный. Утверждения о наличии универсалий восходят к античным грамматикам. В средние века возникает термин grammatica universalis, с появлением грамматики Пор-Рояля это понятие обретает лингвистическую основу. В наше время изучению языковых универсалий помогает расширение границ структурной типологии, знакомство с языками (часто бесписьменными) Африки, Океании, Латинской Америки. В последние годы наблюдается обращение исследователей к универсалиям текста и порядку компонентов в синтаксических структурах. Эти универсалии находят объяснение в "картине мира", понимаемой через язык. В изучении универсалий очень важна установка на их интерпретацию. Например, выдвижение к началу высказывания важных по смыслу элементов интерпретируется через большую звучность (и большую воспринимаемость) начальной позиции высказывания; подъем интонации в конце общего вопроса объясняется сжатостью голосовых связок говорящего, внутренне не закончившего коммуникацию; понижение тона в конце повествовательного высказывания — релаксацией связок. Выход за пределы внутрисистемной интерпретации влечет за собой новые возможности объяснения действия универсалий: социальные причины, кодификация, появление письменности и пр. Интерпретация и верификация накопленных универсалий может облегчить поиск новых универсалий, сделав его не только эмпирическим, но и априорным. Универсалии могут принадлежать одному естественному языку ("для каждого объекта языка L справедливо...") или выходить за рамки одного языка. Универсалии делятся на дедуктивные и индуктивные (В.А. Успенский). Дедуктивные универсалии следуют из самих допущений языка вообще, т.е. относятся к природе человека, например, дедуктивной универсалией является следующее высказывание: В каждом языке есть фонемы. Индуктивная универсальная характеристика предполагает, что даже если некоторая знаковая система и не обладает ею, мы все же можем называть эту систему языком. Индуктивные универсалии постулируются эмпирически, так как не вытекают из исходных допущений. Абсолютные индуктивные соотношения (т.е. такие, которые всегда имеют место, но универсальность которых нельзя доказать) углубляют знания о сущности соотносимых явлений. Аналогично в математике есть недоказуемый закон четырех красок, в соответствии с которым географическую карту можно раскрасить четырьмя красками так, что две соседние страны окажутся окрашенными в разные цвета. Индуктивные закономерности несут больше информации о конкретных языках, чем дедуктивные, именно потому, что они ни из чего не следуют и никак не предсказуемы. Дедуктивные универсалии полезны, если они несамоочевидны. Эмпирические (индуктивные) универсалии, расширяя наши знания о языке, представляют потенциальный материал для выделения дедуктивных законов. Универсалии могут быть абсолютные (не знающие исключений) и статистические (имеющие исключения). И те и другие бывают элементарными (а = b) и импликативными, показывающими иерархическую зависимость элементов языка (а — b). Примером импликативной универсалии может служить следующее высказывание: Во всех языках носовые фонемы вторичны, они появляются, только если есть шумные согласные. Ср. также: CCCV — CCV — CV; VCCC — VCC — VC — V. Слоги структуры ЬV и V доминируют в языках над всеми прочими. Или: Тройственное — Двойственное — Множественное — Единственное — число число число число В естественных языках доминирует единственное число. С лингвистической точки зрения, наибольший интерес представляют импликации, раскрывающие взаимоисключающие явления (дополнительное распределение на интерлингвистическом уровне). Одни универсалии раскрывают универсальные свойства статического (синхронного) состояния языка, другие относятся к временному (диахроническому) плану языкового развития. Так, диахроническая универсалия — постулат о постоянной распада основного словарного фонда. Признание универсалий в диахронии (например, утверждение, что самое позднее глагольное время в языке — это Futurum) предполагает принятие идеи однонаправленности языкового развития. Теория диахронических универсалий опирается также на гипотезу о системной близости языков архаической структуры и на позднейшую вариативность новых языков. Идея однонаправленности языковой эволюции не предполагает оценки языков, необходима исследовательская работа по изучению компенсаторных и функционально синонимичных явлений в языках нового времени. К более частным диахроническим универсалиям относится, например, закон о формировании вначале указательных, личных и вопросительных местоимений, а лишь впоследствии — возвратных, притяжательных, неопределенных и отрицательных. Поиск диахронических универсалий связывается с коммуникативными установками общения, т.е. в теорию универсалий вводится человек с его эволюционизирующими стандартами общения (Т. Гивон, Ч.Н. Ли, А. Тимберлейк). Таким образом утверждаются и объясняются, например, разные этапы возникновения глагольных времен (аорист часто предшествует перфекту); позднейшее возникновение грамматического субъекта из первоначальной темы и др. Диахронические универсалии связываются с изменением "картины мира" носителей языка. Знание диахронических универсалий проливает свет и на данные синхронной типологии, позволяя прогнозировать исчезновение одних явлений и возникновение других. Например, в диахроническом смысле импликативная универсалия (а — Ь) означает, что если в языке есть а и нет Ь, то можно предсказать или исчезновение а, или появление Ь. Теория диахронических универсалий является существенной опорой для реконструкции прежних состояний одного языка, также праязыка. В последнем случае существенно "вычесть" из данных архаичного языка знание универсалий древних структур. Диахронические универсалии существенны и для этимологии. Только при негативной проверке на статус универсалии у анализируемого лингвистического явления можно говорить об ареальном схождении, генетической близости или заимствовании. В лингвистике универсалии делятся на фонологические (Р. Якобсон), грамматические (Д. Гринберг), семантические (У. Вайнрайх, С. Ульман) и символические. Рассмотрение символических универсалий ограничивается всего одним примером: почти во всех языках обозначение матери имеет сонорный согласный (может быть, это связано с сосательными движениями младенца как наиболее привычными для него, а потому — наиболее легкими при произнесении первого слова, которым обычно оказывается обращение к матери). Универсалии в языке выделяются с помощью сравнения 1) с другими языками или 2) с системами близкого порядка, например с коммуникативными системами животных (Ч. Хокетт). Ко второму типу универсалий общего экстралингвистического порядка относится утверждение, что избыточность в каждом языке приблизительно равна 50%. Это утверждение основано на сравнении языков с другими системами передачи информации. Рассмотрим пример: Молодая девушка сидела на скамейке. В этой фразе значение женского пола передано три раза: 1) в окончании прилагательного (молодая); 2) в корне существительного (девушка); 3) в окончании глагола (сидела). Избыточность связана, в частности, с так называемыми обязательными грамматическими категориальными значениями, которыми носитель языка вынужден снабжать каждое свое сообщение независимо, от собственной воли. Прилагательное, как и глагол в форме прошедшего времени, в русском языке нельзя выразить, не снабдив дополнительной (часто избыточной) информацией о поле субъекта, выраженного существительным, с которым они связаны по смыслу, если этот субъект одушевленный (для неодушевленных субъектов это значение называется "род" и является чисто синтаксическим, согласовательным). Для проверки уровня избыточности текста можно провести следующий эксперимент: взять любой (лучше печатный) текст, например статью в газете, и стереть сначала одну букву в конце какого-нибудь слова; потом показать текст со стертой буквой любому грамотному носителю языка с просьбой восстановить стертую букву. Как правило, это не вызывает затруднений. Далее следует стереть еще одну букву — можно тоже последнюю (но необязательно) — в другом слове и дать второму грамотному носителю языка восстановить исходный текст уже без двух букв. Это тоже будет нетрудно. Повторять процедуру следует до тех пор, пока стертых букв не окажется так много, что восстановление их вызовет затруднение. Счетный номер буквы, выше которого наступает непонимание, поделенный на общее количество букв текста и умноженный на 100, даст процент избыточности этого текста. В устной коммуникации избыточность помогает распознать смысл речевых сигналов в условиях шумовых помех, когда часть звуков неразличима. Это свойство языка оказывает человеку немалую коммуникативную помощь. В процессе речевой коммуникации работают две тенденции: 1) стремление к ясному выражению мысли (чтобы быть лучше понятым); 2) стремление к экономии усилий. Понятно, что избыточность предполагает многозначность, а отсюда наличие меньшего количества знаков (ведь один знак имеет несколько значений). В этом смысле речевая избыточность способствует не только первой тенденции (что очевидно), но и второй. Распознавая образы в письменном тексте, человек меньше нуждается в избыточности, однако следует помнить, что письменная словесность вторична по отношению к устной, и язык "создавался" для нужд устной коммуникации, и остается только поражаться целесообразности, с которой он был создан. Вопрос происхождения естественного языка издавна волновал умы людей. Сократ (герой диалога Платона "Кратил") высказывал нейтральную позицию в споре о том, дан ли язык человеку по природе или по договоренности. Этот спор возник задолго до греков у евреев. В Библии в этом отношении есть противоречие: "И назвал Бог свет — днем, а тьму — ночью" (по природе); "И привел их (людей) Бог, чтоб посмотреть, как они их назовут" (по договоренности). Стоики (Сенека, Хрисипп) считали, что язык дан человеку по природе. Действительно, как можно договориться о языке, не имея его? Эволюционная теория в этом отношении малоубедительна. Где та историческая точка, до которой языка не было, а после которой он появился сразу как система знаков? Текст — это линейно разворачиваемая структура. Это значит, что каждый следующий элемент следует за предыдущим. Нет такого человека, который способен был бы два разных смысла, выражаемых разными последовательностями звуков, сформулировать одновременно. Речевой аппарат так устроен, что он может произвести в единицу времени только один звук, и, таким образом, он выстраивает последовательности звуков, за которыми закреплен смысл, по очереди — одну за другой. Глядя на текст, легко заметить, как он членится, например, на слова (в устной речи это сделать несколько труднее, так как между некоторыми словами нет фонетической паузы). Слова — это не минимальная единица смыслового членения (минимальной единицей является морфема — значимая часть слова: корень, суффикс, приставка, окончание), слова — это второй снизу уровень членения текста на смысловые единицы. Когда говорят "членораздельная речь" (см. выше), имеют в виду, в частности, уровень смыслового членения, т.е. членения текста на отдельные единицы, за каждой из которых закреплен некоторый смысл. При этом все единицы неоднократно встречались в других текстах. Что представляют собой смысловые единицы, на которые членится текст? Они представляют собой знаки. Знак — это материальный, чувственно воспринимаемый объект, который символически, условно представляет предмет, явление, действие или событие, свойство, связь или отношение, сигнализирует о предмете, явлении, свойстве, который им обозначается, и отсылает к нему. Материализуя мысленные образы, знак дает возможность накапливать, хранить и передавать информацию. Ни одна из форм человеческой деятельности (включая и мыслительную) не может обойтись без знаков. Понятно поэтому, что местом и ролью знаков в познавательной и практической деятельности людей интересовались еще в Древней Греции такие мыслители, как Платон, Аристотель, Хризипп и др. В XX веке к проблеме знаков и знаковых систем было обращено внимание всех крупнейших философов, логиков, лингвистов, культурологов. Знак своей чувствительной наглядностью облегчает логические операции. Г.В. Лейбниц говорил о том, что люди употребляют знаки не только для того, чтобы передавать свои мысли другим, но и для того, чтобы сделать более продуктивным сам процесс мышления. Действия над знаками должны отображать в символической форме все допустимые соединения представляемых ими предметов, выявляя попутно также невозможные соответствующие сочетания. Создавая знаки, надо, по мнению Лейбница, руководствоваться такими двумя правилами: "знаки, во-первых, должны быть кратки и сжаты по форме и заключать максимум смысла в минимуме протяжения; во-вторых, изоморфно соответствовать обозначаемым ими понятиям, представлять простые идеи как можно более естественным способом". Важной чертой знака является его способность символически обозначать не только предметы, но и характер операций с ними. Наука о знаках и знаковых системах, о естественных и искусственных языках как знаковых системах называется семиотикой (греч. зётеюп — так, признак). Зачинателями семиотики можно считать У. Оккама и Т. Гоббса. Семиотика изучает виды знаков, закономерности их сочетаний в различных системах. Уже в XIX веке были сформулированы три фундаментальные семиотические идеи: абсолютно условный характер связи между знаком и обозначаемым (понятием, предметом); подобие и различие знаков, выделение языка в качестве особого типа знаков; коммуникативная функция как важнейшая функция знаков вообще. В то время семиотика развивалась в рамках логики и физиологии. Основоположником науки о знаковых системах считается идеолог американского прагматизма Ч. Пирс. Он предложил следующую концепцию знака. Логика имеет дело с высказываниями, их истинный смысл зависит от выбора подходящих знаков, которые и представляют собой способ высказывания. Основную функцию знака, объектом которого является вещь, Ч. Пирс видел в квантовании ("кадрировании") опыта. Отношение между знаком и логическими операциями познающего субъекта он положил в основу понятия значение. Отношение знаков к объективно-реальным предметам опосредовано сознанием. Основным для знака является его отношение к значению, т.е. к тому, что существует в сознании. Единство знака и значения составляет необходимое условие общения, ибо знаки могут служить процессу обмена мыслями только при наличии значений, известных, понятных тем, кто общается. Знаки должны непосредственно восприниматься теми, для кого они предназначены. Ч. Пирс сконструировал систему, состоящую из 60 типов знаков, разделенных на десять разрядов. Каждое высказывание осуществляется на основе выбора той или иной комбинации знаков из системы. Знаки определяются безотносительно к конкретной системе, поэтому в каждой системе существуют все 60 типов знаков. "Знак или заместитель есть нечто, замещающее для кого-либо что-либо в смысле некоторого отношения или свойства" (Ч. Пирс). Другим ученым, стоявшим у истоков семиотики, был немецкий философ и логик Э. Гуссерль, который предложил концепцию "выражения" и "значения" (нашедшую отражение в работах Ф. Соссюра — основателя современной структурной лингвистики) — в терминах план выражения и план содержания, что было впоследствии буквально воспринято Л. Ельмслевым — руководителем копенгагенской школы структурализма (глоссематики). Учение Гуссерля о выражении и значении и определение Пирсом знака в качестве отношения суть два принципа, на основе которых философская и лингвистическая мысль строит теорию семиотики. Американский философ Ч. Моррис сформулировал вслед за Пирсом основные понятия и принципы семиотики. Значение есть компонент опыта, обозначаемый символом М. Оно слагается из следующих «модусов»: 1. — отношение знаков в системе (синтактика); Ме — отношение знака к предмету познания (семантика); Мр — отношение знака к носителю (прагматика). В общем виде: М = + Ме + Мр. В соответствии с одной из концепций (И.С. Нарский) отношение знаков к вещам и процессам вовсе не обязательно должно быть опосредовано сознанием, ибо как знаковые отношения интерпретируются генетические и гормональные структуры и процессы. Как материал знака, так и его значение может быть либо материальным, либо идеальным. Однако значительно более распространен взгляд на знак как на материальный объект, которому людьми приписано определенное значение. Знак в этом случае понимается как продукт интеллектуальной деятельности людей. Общепринято заключение, что знак имеет свойство "обладать" значением или "включать" в себя значение. При этом обращает на себя внимание тот факт, что семантический критерий знака не аргументируется. С точки зрения материальной природы знака и, следовательно, абсолютной условности знака и значения, проблема взаимосвязи этих двух понятий оказывается принципиальной проблемой семиотической теории. Существует точка зрения, что значение — категория несемиотическая, в частности, неязыковая по своей природе и является одной из специфических функций мышления или же одним из его материальных процессов. При этом обычно приводится тот аргумент, что многозначность слова существует только в совокупности реальных контекстов, в каждом из которых выступает отдельное значение слова. Так как невозможно исследовать все контексты, то описание общего значения лингвистической единицы несет печать субъективизма. В рамках этой концепции традиционная проблема о связи языка и мышления на современном уровне может быть интерпретирована как проблема о связях двух материальных структур — языка как системы знаков, выполняющих коммуникативную функцию, (план выражения) и мышления — системы нейронов и их отношений, выполняющей функции управления организмом. Языковой знак, следовательно, не включает в себя значение, которое является фактом сознания и представляет собой общий объект исследования лингвистики, логики и психологии. Знак связан со значением исторически и синхронно, в связи с чем лингвистический аспект значения представляет собой особую, но не замкнутую проблему. Значение может быть определено как отношение мышления к системе материальных знаков, которые являются опорой для анализирующей и обобщающей деятельности сознания. Функционально язык как система материальных знаков является только импульсом, возбуждающим сходную мысль (значение), которая развивается у человека в прямой зависимости от его личности. Г. Фреге считал, что под знаком понимается какое-либо обозначение, представляющее собой собственное имя, чьим значением, следовательно, является определенный предмет, но не понятие и не отношение. Значение имени — тот предмет (денотат), который обозначается (назван) этим именем. Смысл собственного имени можно описать как те сведения, ту информацию, которая заключена в имени, а понимание имени человеком — как усвоение этой информации. "Собственное имя (знак, соединение знаков) выражает свой смысл, означает или обозначает свое значение. С помощью данного знака мы выражаем его смысл и обозначаем его значение" (Г. Фреге). Кроме собственных имен, обозначающих предметы (Аристотель, Утренняя звезда и т. д.), Фреге выделял функциональные имена — обозначения функций и понятийные имена — обозначения понятий и свойств. От значения и смысла знака надо отличать связанное со знаком представление. Если значение собственного имени есть чувственно воспринимаемый предмет, то представление человека об этом предмете есть внутренний образ, возникший из воспоминаний о чувственных впечатлениях, которые человек имел раньше. Смысл знака коренным образом отличается от представления, вызываемого этим знаком, тем, что он может быть общим достоянием многих людей и, следовательно, не есть модус отдельной души. Отношение между именем и обозначаемым предметом (в данном языке) принято называть отношением называния. Суть его в том, что один и тот же предмет может иметь различные имена, но данное имя должно быть именем только одного предмета. Связь, существующая, как правило, между знаком, его смыслом и его значением, такова, что знаку соответствует определенный смысл, а этому последнему определенное значение, в то время как одному значению (одному предмету — денотату) принадлежит не только один знак. Вечерняя звезда. \ Предмет один (Венера), а знака - 2 разных. Утренняя звезда Смысл имени можно рассматривать как выраженную в нем (закрепленную языковыми средствами) информацию о предмете, однозначно характеризующую этот предмет. Следует подчеркнуть, что понимание смысла имени не гарантирует, что его значение известно. Путем анализа смысла имени не всегда можно определить его значение. Более того, смысл имени не определяет существование предмета. Выражение наимедленнее сходящийся ряд имеет смысл; однако доказано, что оно не имеет значения, так как для каждого сходящегося ряда существует медленнее сходящийся, но все же сходящийся ряд. Отсюда следует, что, если мы понимаем смысл, это не значит, что мы располагаем значением. Для логических, формальных языков следует требовать, чтобы каждое выражение, образованное из ранее выведенных знаков в грамматически правильной форме, в качестве собственного имени действительно обозначало предмет и чтобы ни один знак не вводился в качестве собственного имени, если для него не обеспечено значение. В математике все правильно образованные знаки должны обозначать нечто. Правила, обеспечивающие за каждым верно образованным именем в его исчислении некоторое определенное значение, называются в математической логике семантическими. Одно и то же имя в одном и том же естественном языке может выражать различный смысл. И омонимия, и полисемия (многозначность) в естественных языках широко распространены. Хорошо еще, если употребляемое в одинаковых контекстах имя всегда имеет один и тот же смысл. Полисемия должна быть устранена, если язык применяется для целей логики. В последнем случае следует, что каждое имя должно выражать один только смысл, следовательно, иметь только одно значение (денотат). Один и тот же смысл может быть выражен различными именами. Имена, выражающие одинаковый смысл (в логике — точно одинаковый), т.е. синонимы, имеют и одинаковое значение (денотат). В естественных языках имена собственные делятся на простые и сложные (составные). Это деление сохраняется и в формализованных языках. Сложное имя — это имя, состоящее из осмысленных частей; в качестве таковых могут выступать как собственные имена, так и обозначения понятий, логические связки и другие выражения. Имя, входящее в состав другого имени, называется составляющим именем. Например, в состав имени Воспитатель Александра Великого и ученик Платона (1) входят составляющие имена Платон и Александр Великий. Не всякое сложное имя имеет составляющие имена, так как имя Тот, кто открыл эллиптическую форму планет составляющих имен не содержит. Простые имена не состоят из осмысленных элементов. Они могут входить в состав других имен, но сами имен не содержат. Примеры простых (элементарных) имен: Аристотель, Венера. Элементарное имя по произволу обозначает определенный предмет. От человека, дающего название, вполне зависит отнести к называемому предмету тот или иной знак — его имя. Сложное имя обозначает предмет не по произволу людей, а в силу того смысла, который имеют его части. Но следует помнить, что нарушение правил, по которым построено имя, тоже может лишить его смысла. Например, если в (1) поставить связку и вперед, смысл будет потерян. Это значит, что не всякая последовательность осмысленных выражений в данном языке является осмысленным выражением в другом языке. В каждом языке существуют правила образования осмысленных выражений, эти правила входят в грамматику языка. Бессмысленные от осмысленных выражений естественного языка на практике отличаются легко с помощью не только грамматических правил, но и общего контекста речи и ситуации. В формализованных языках правила образования выражений, имеющих смысл, должны формулироваться строго. Итак, смысл сложного имени определяется смыслом его частей и характером тех правил, по которым оно построено. Если учесть, что смысл каждой части определяется ее языковым характером, а то, по каким правилам составлено имя, фиксируется в его грамматическом строении, то станет ясно, что смысл имени выражается средствами языка и только средствами языка. Смысл должен быть задан в самом знаке — в его форме, построении, характере его частей. Иначе откуда мы получим информацию о денотате? Имена могут иметь разное строение, которое, тем не менее, не сказывается на смысле: 22 и (-2)2. Не существует пока формального метода, позволяющего для широкого круга языков решить для любых двух имен вопрос о равенстве их смыслов. Это делается благодаря интуиции носителя языка. Даже в строго формальной лингвистической модели Смысл — Текст И.А. Мельчука смысл текста определяется как общий смысл синонимических преобразований этого текста, но вопрос о том, являются ли два текста (предложения) синонимичными, решается интуитивно. Относительно смысла элементарных имен типа Аристотель, Венера существуют разные точки зрения. Эти имена не имеют смысла, хотя имеют значение, так как не выражают никаких признаков, которые принадлежали бы этим предметам (Д.С. Милль). Элементарное имя сообщает о предмете то, что предмет зовется этим именем. В этом и состоит его смысл. Знание об имени предмета — по ведь тоже некоторое знание (А. Черч). Пусть Z есть знак для П. На вопрос о том, каково предметное знамение знака Z, исследователь должен указать, что именно (какой предмет) этот знак обозначает. Значением (т.е. предметным значением) знака Z является не предмет П, не мысли, которые могут появиться в голове исследователя при оперировании Z, а лишь то, что он обозначает П, и исследователю это известно. Значение есть не простое называние, а предикат, вводимый как сокращение описания некоторой ситуации, в которой употребляются знаки. Знак имеет значение, только если из множества предметов можно выбрать (чувственно) или указать с помощью других знаков, по крайней мере, один предмет, который находится в соответствии с этим знаком. Если это невозможно, то знак не имеет значения. Известны случаи, когда некоторый предмет Z является знаком для одних предметов, с точки зрения одних исследователей, и знаком для других предметов, с точки зрения других. В таких случаях говорят о многозначности знака. В логике в этих случаях считается, что употребляются различные знаки, так как знак имеет одно и только одно значение. В естественном языке мнения о смысле таких имен могут разойтись, например в качестве смысла имени Аристотель можно принять как ученик Платона, так и учитель Александра Великого. Но каждый человек, употребляя такое имя, должен связывать с ним какой-либо смысл; то, что разные люди будут иметь в виду различные смыслы, не приведет к недоразумению, пока предполагается один и тот же предмет. Колебания в смысле недопустимы при построении науки и не должны встречаться в формальном языке. Если одно из составляющих имен, входящих в данное сложное имя, заменить именем, имеющим то же, что и у заменяемого, значение, то сложное имя, получившееся в результате такой замены, будет иметь значение, совпадающее со значением исходного сложного имени. Так, если в (1) (воспитатель Александра Великого и ученик Платона) Платон заменить на равнозначное ему имя основатель Академии, то значение нового сложного имени будет совпадать со значением (1). Относительно смысла сложного имени, которое мы получаем после подобной замены, нельзя сказать ничего определенного: он может совпадать, а может и не совпадать со смыслом первоначального имени. В нашем примере смысл будет разный. Но если взять вновь получившийся пример и заменить основатель Академии на имя тот, кто основал Академию, смысл не изменится. Смысл сложного имени не зависит от значения составляющих его имен. "Когда составляющее имя заменяется именем с другим значением, то новое сложное имя, получающееся в результате, может иметь то же или отличное значение, смысл же нового имени будет всегда другой" (Г. Фреге). Сложный знак есть упорядоченная во времени и пространстве совокупность четко локализованных знаков. Простые знаки неизменны, в какие бы комбинации и связи они ни вступали. Простые знаки соединяются в сложные по определенным правилам, и в сложном знаке есть нечто такое, что указывает на них: близость и порядок знаков в пространстве и времени, а также какие-то дополнительные предметы, образующие с соединяемыми знаками некоторое физическое целое. Эти дополнительные предметы можно назвать знакообразующими операторами. Например, из знаков число и делится на два посредством знакообразующего оператора которое получается новый знак: число, которое делится на два. Знакообразующие операторы всегда четко локализованы и видны в сложном знаке. Знаки, которые образуются путем соединения других знаков, можно разбить на две группы: знаки, значение которых известно, если известно значение знаков, из которых они построены; знаки, значение которых невозможно установить, если известно только значение знаков, из которых они построены. В обоих случаях правила соединения знаков предполагаются известными. Например, слова килограммометр и динамометр построены каждый из двух различных слов. Но первое означает результат некоторых операций измерения и умножения величин, а второе — прибор для измерения некоторых величин. И это их значение невозможно установить, если известны только значения их составных частей и соответствующее правило словообразования. Таким образом, надо различать: правила соединения знаков в новые знаки, не зависящие от особенностей тех или иных знаков как материальных тел и позволяющие получать знаки первой группы; правила соединения знаков как особых материальных тел (звуков, линий на бумаге и т.д.). Приведенные слова построены по правилу второй группы. Учитывая сказанное, можно дать следующее определение: знаки называются структурно сложными (простыми), если они расчленяются (не расчленяются) на другие знаки и знакообразующие операторы. Знаки и знакообразующие операторы определенным образом упорядочены в сложном знаке, но обычно сам знак этого не отражает. Способы организации простых знаков в более сложные свои в каждой знаковой системе. Это сложный и не до конца разработанный вопрос (интересна точка зрения Г. Фреге, см. ниже), поэтому принято признавать следующие упущения: для установления значения сложного знака достаточно знать значение всех входящих в него простых знаков и свойства всех входящих в них) операторов (для естественного языка это неверно, поэтому в языковой знак вводится понятие синтактики); если таким способом установить значение знака нельзя, он принимается как простой по структуре. Сложный знак может быть тождествен по значению входящему в него простому знаку. Например, построим из знаков стол и письменный стол с помощью особого оператора такой сложный знак, которым можно обозначить как столы, так и письменные столы. Этот знак будет тождествен по значению знаку письменный стол. Но, например, сложный знак, построенный с помощью того же оператора из знаков ученый и спортсмен, не будет тождествен по значению ни одному из них. Знак Zl зависит по значению от знака Z2, если для установления значения Z^, необходимо знать значение Z2. Означаемое (или означающее) X знака называется представимым через означаемые (или означающие) других знаков (Х\ X"), если X может быть записан как результат применения операции объединения (логической суммы) к объектам X', X". Знак Z квазипредставим через знаки Z', Z", если: 1) его означаемое представимо через означаемые этих знаков, а его означающее непредставимо через означающие этих знаков (при одновременном соблюдении следующих условий: а) хотя бы одно из означаемых знаков Z', Х' является регулярным в данном языке; б) в этом языке не существует знака X представимого через знаки Z, Z") или 2) его означаемое непредставимо через означаемые этих знаков, а его означающее представимо через означающие этих знаков. Знак называется элементарным, если он непредставим и неквазипредставим через другие знаки. Примером элементарного знака может служить морф. Неэлементарный знак может быть одного из трех типов: а) знак, представимый через другие знаки, — свободный знаковый комплекс (множество знаков, на котором задана иерархия отношений, т.е. множество знаков, имеющее определенную организацию), например, неидиоматичная производная основа; словоформа, состоящая более чем из одного морфа; б) знак, квазипредставимый по означающему через другие знаки, —идиоматичный знаковый комплекс; в) знак, квазипредставимый по означаемому через другие знаки (И.А. Мельчук). Наиболее распространенная точка зрения относит значение к категории языковой, определяемой как явление отражения сознанием объективной действительности. Эта концепция вытекает из определения языка как средства выражения мысли, что и дает логическое основание для включения значения в природу знака. Знак представляется оболочкой значения, смысла, содержания. Соотношение между знаком и значением формулируется как неразрывное единство. Одним из вариантов этой концепции является представление о том, что язык должен определяться как имманентная система, существующая в себе и для себя; знак принципиально отграничивается от своего материального эквивалента (звука, т.е. упругой звуковой волны, буквы, т.е. светового кванта) только тем, что знак по самой своей природе и функционированию в системе выступает как объективный носитель значения. Знак характеризуется значением, и его природа целиком исчерпывается семиотическим аспектом. Семантика определяется как независимая (но языковая) система, т.е. "система в системе". Эта точка зрения идет от Ф. Соссюра, определявшего значение в качестве особой и чистой "ценности" ("значимости"), принадлежащей не материальной речи, а психическому языку, в котором естественные данные вовсе не имеют места и который не определяется ничем, кроме входящих в систему языка "чистых ценностей" (значимостей). Соссюр находил аналогию между категорией значения в семиотических системах и идеей двух видов стоимости А. Смита. Как известно, товар может иметь конкретную потребительскую стоимость, заключающуюся в неповторимом материальном качестве данного товара, в том, что его можно потребить (съесть, выпить, надеть и т.п.), и абстрактную меновую стоимость, определяемую отношением данного товара к другим товарам. По аналогии с этим в знаке могут быть выделены два значения: а) конкретное, определяемое неповторимыми качествами данного знака как отдельного явления (например, таковы значения слов, записанные в толковых словарях; как бы ни были абстрактны эти значения сами по себе, они являются конкретными значениями слов-знаков, так как их можно описать обычными словарными способами); б) абстрактное, определяемое относительно, т.е. отношением данного слова ко всем другим словам языка (практически ко всем словам той же языковой группы). Описывая язык как знаковую систему, сначала устанавливают "относительное значение" каждого элемента (называя его "значимостью", "ценностью", "десигнатом" или "концептом"), а уже потом определяют, к какому явлению внешнего мира вне языка (денотату) относится этот элемент нашим сознанием. Например, у русского слова зеленый концепт: "один из семи цветов солнечного спектра между желтым и синим", чтобы разъяснить "денотат", надо указать какой-нибудь предмет зеленого цвета. Любопытно, что в толковых словарях так обычно и делается: "зеленый — цвет травы, листвы, зелени" (Д.Н. Ушаков). Проблема значения играет ведущую роль в теории перевода, поскольку значение всякого языкового знака может пониматься и как его перевод в другой альтернативный знак. Перевод бывает трех видов: внутриязыковой, т.е. истолкование словесных знаков посредством других знаков того же языка; межъязыковой — перевод в собственном смысле слова, т.е. истолкование словесных знаков посредством словесных знаков другого языка: интерсемиотический, т.е. истолкование словесных знаков знаками несловесных знаковых систем (текст — киноискусство). Возможен ли перевод текста одной знаковой системы в текст другой знаковой системы, и будет ли такой перевод адекватен, например, переложению текста художественного произведения на язык кино? Однозначного ответа на вопрос об адекватности интерсемиотического, перевода нет (см. выше). Однако в этом отношении могут быть намечены пути решения, если рассматривать перевод как последовательность двух процедур: 1) анализ исходного текста с целью выделения смысла; 2) передача этого смысла средствами другой семиотической системы. Большинством ученых знак Z рассматривается в неразрывном единстве двух его сторон: плана содержания (означаемого signifiй «X») и плана выражения (означающего signifiant «X»), где первая означает смысл, т.е. все, что сообщается знаком, любая информация, им передаваемая, или то, что переводится; а вторая — внешнюю, доступную человеку в восприятии через анализаторы субстанцию. Естественные языки в отношении определения знака отличаются от всех прочих знаковых систем тем, что знак в них определяется не как двойка: означаемое — означающее, а как упорядоченная тройка: X = ,

Две стороны знака нельзя разделить точно так же, как нельзя разделить
лицевую и оборотную стороны листа бумаги. Схема знака — круг с чертой,
проведенной по диаметру.

где под 2Jx понимается синтактика — совокупность таких сведений о
возможных сочетаниях пары означающее — означаемое со всеми другими
подобными парами и о “поведении” означающих в этих сочетаниях, которые
не могут быть полностью выведены из означающего или из означаемого.
Иначе говоря, синтактикой описывается нестандартная сочетаемость (И.А.
Мельчук). Примеры типических компонентов синтактики: часть речи,
грамматический род существительных или управление глагола (в таком
языке, как русский), тип склонения или спряжения, указание о
чередовании.

Между синтактикой, с одной стороны, и означающим и означаемым, с другой,
существуют очевидные корреляции. Так, во французском языке род
существительного зависит от фонемного состава основы: основы с исходом
на шумный согласный относятся преимущественно к женскому роду. В то же
время во многих языках род существительного зависит и от смысла: в
частности, названия существительных женского пола обычно бывают женского
рода и т.п. Тем не менее подобные корреляции носят, как правило, не
абсолютный, а статистический характер. Сравним хотя бы общеизвестные
немецкие слова “das Weib” (женщина) и “das Mдdchen” (девушка), которые
относятся к среднему роду. Такие примеры не препятствуют принципиальному
отграничению синтактики как совокупности сведений о нестандартной,
непредсказуемой сочетаемости.

Примеры основных типов языковых знаков: морфы, словоформы, синтагмы.

Примеры основных типов языковых не-знаков: звуки и фонемы, так как они
не имеют означаемого; семы, так как они не имеют означающего. Л.
Ельмслев называл звуки, фонемы и семы фигурами.

Морфемы и лексемы — не знаки, а множества знаков.

Искусственные формальные знаковые системы — вроде языков математической
логики или языков программирования — практически не имеют синтактик.
Правила комбинирования символов в этих языках, т.е. образования
правильных выражений, формулируются исключительно на основе смыслового
содержания этих символов. Тем самым в искусственных формальных языках
вся сочетаемость является стандартной, т.е. семантически обусловленной.

Семиотика как наука развивается по нескольким направлениям. Первое
направление исследует системы, основанные на знаках натуральных, т.е.
важных для самого существования организма, биологически релевантных
(биосемиотика). Отправной точкой биосемиотики является изучение систем
коммуникации животных. Она опирается на биологию вообще (Хокетт, Жинкин
и др.). Второе направление ориентируется на антропологию и этнографию,
т.е. изучение примитивных и высокоразвитых обществ, на социальную
психологию, философию и литературу (этносемиотика; Леви-Стросс, Лотман,
Фуко и др.). Третье направление изучает естественный язык и исследует
другие знаковые системы постольку, поскольку они: а) функционируют
параллельно с речью (паралингвистика, т.е. Body Language; см. выше); б)
компенсируют речь (выразительная стилистическая интонация, типографские
шрифты); в) видоизменяют ее функции и ее знаковый характер (например,
художественная речь). Также это направление изучает различные семьи
искусственных языков (информационных, информационно-логических, языков
программирования и др.) и занимается проблемами моделирования
естественных языков (лингвосемиотика). Четвертое направление изучает
лишь наиболее общие свойства и отношения, характеризующие таковые
системы, независимо от их материального воплощения. В рамках этого
направления создается наиболее абстрактная, логико-математическая теория
знаковых систем, и поэтому ее можно назвать абстрактной семиотикой
(Карнап, Горский и др.).

В принципе можно было бы выделить пятое направление, которое занимается
семиотикой в связи с кибернетикой и теорией информации. Этот раздел
можно было бы назвать кибернетической семиотикой, но скорее это раздел
самой кибернетики (Клаус, Земан, Моль, Вяч.Вс. Иванов и др.)

Мы будем рассматривать преимущественно положения четвертого и третьего
направлений в развитии семиотики, т.е. общей семиотики и лингвосемиотики
как наиболее важные для понимания основ речевой коммуникации.

Однако в область исследования семиотики как науки входят любые таковые
системы, имеющие самую разную материальную природу и воздействующие на
разные анализаторы в восприятии:

звук (устная речь, музыка, азбука Морзе и т.д.); воспринимающий
анализатор — слуховой;

графика (алфавит, живопись, фотография, стенография, общенаучные
символы, ноты, топографические карты, иероглифы и т.д.); воспринимающий
анализатор — зрительный;

движение (танец, BL, язык глухонемых, положение рук регулировщика и
т.д.); воспринимающий анализатор — зрительный;

запах (духи и др.); воспринимающий анализатор — обонятельный;

цвет (белый цвет у мусульман — символ смерти, у христиан ту же функцию
выполняет черный цвет; светофор и др.); воспринимающий анализатор —
зрительный;

форма (соотношение выпуклостей и впадин в алфавите слепых и др.);
воспринимающий анализатор — тактильный, осязательный;

предметность (елка в европейском доме в декабре как символ Рождества,
обручальное кольцо как символ верности и др.); воспринимающий анализатор
— зрительный;

материал (золото как символ богатства, одежда из черной кожи с
заклепками, так называемая “косуха”, — как символ принадлежности к клану
любителей hard rock или heavy metal и др.); воспринимающий анализатор —
зрительный;

поступок (обряд помолвки как знак обещания вступить в брак и т.д.);
воспринимающие анализаторы могут быть разные, но, как правило,
зрительный.

Сделаем несколько комментариев.

1. Что является означаемым произведения искусства (в частности,
изобразительного) как знака? Глядя на живописное полотно, выполненное в
реалистической манере, становится понятно, что оно, как правило, похоже
на изображаемый объект, на натуру. Абстрактное искусство в минимальной
степени напоминает объекты, которые переданы. Однако очевидно, что любое
искусство — знаковая система.

Следовательно, признак подобия не входит в определение изобразительного
искусства. Человек, нарисовавший очень похоже слона, художественного
произведения не создал. Фотография, если она передает натуру и больше
ничего, искусством не является (например, фотография на паспорт).
Материальным выражением живописного полотна является набор красок и
линий, но они символизируют не конкретный предмет, а внутренний мир
человека, который создает произведение искусства, а точнее, образ в
сознании этого человека, ассоциативно связанный с конкретным предметом,
событием и т.д. Например, на картине изображен дом — он символизирует
ассоциативное представление о доме: может быть, воспоминание детства,
ностальгические ощущения и т.д., т.е. то состояние души, которое
испытывал художник, работая над полотном. Это становится совершенно
очевидным, скажем, в национальном музее живописи и скульптуры “Прадо” в
Мадриде, где экспонируется крупнейшая в мире коллекция произведений
великого испанского художника, больного шизофренией, — Ф. Гойи,
расположенная очень продуманно: на первом этаже картины придворного
художника, респектабельного, спокойного, уверенного в себе, а в подвале
— больного человека с “перевернутым” сознанием, символизируемым фразой:
“сон разума порождает чудовищ”. Даже не вглядываясь в сюжет картин,
зритель понимает, что эти две экспозиции представляют собой два разных
состояния психики, два разных внутренних мира, как бы двух разных людей
— здорового и больного (психическое заболевание проявлялось у Гойи в
середине жизни, когда он уже был зрелым и признанным художником). Сам
художник, его личность, система интеллектуальных и чувственных
ассоциаций этого человека и есть смысл его картин.

Сравним двух художников, которые писали с натуры, — И.И. Шишкина и Ван
Гога. Когда смотришь на произведения Шишкина, становится понятно, что
они символизируют лес, это конкретные картины лесного бора (ассоциативно
связанные со светом, звуками и запахами, которые ощущает человек,
находясь в лесу). Если же посмотреть на букет цветов, написанный Ван
Гогом, становится очевидным, что это полотно символизирует не конкретный
букет цветов, а символизирует состояние, которое навеяно (возможно,
цветами, но необязательно) художнику и которое он передал в этом
полотне. Поэтому произведения Шишкина канонически не считаются
живописью, а самого автора называют ” рисовальщиком” или фотографом, а
произведения Ван Гога никто не рискнет назвать нехудожественными
(сегодня Ван Гог — самый “дорогой” художник в мире: его произведения
оцениваются в баснословные суммы денег).

Планом содержания любого произведения искусства является определенный
блок сознания (или бессознательного) автора.

Музыка, например, выражает настроение, т.е. значением музыкальной фразы
является настроение, психологическое состояние автора в то время, когда
он писал эту фразу. Это состояние может быть выражено лучше или хуже,
т.е. с разной степенью адекватности, и, таким образом, лучше или хуже
понимается слушателем, давая ему простор для интерпретации. Тем не менее
бравурная, парадная музыка мало кем интерпретируется как траурная и
печальная. Психическое состояние человека, который писал музыку, обычно
бывает передано в ней музыкальным рядом достаточно адекватно.

Важно понять, что планом содержания знаков в искусстве являются не
денотаты, а сознательные и бессознательные образы в мозгу конкретного
человека как отражение индивидуального мировосприятия, т.е. эманация
психической деятельности индивида.

Коль скоро это так, нет никаких оснований считать, что искусство должно
быть реалистичным, т.е. адресовывать к тому конкретному (вещи, человеку,
предмету, событию и т.д.), что навеяло настроение. Это конкретное совсем
необязательно должно быть изображено для выражения внутреннего
состояния. Могут быть изображены только линии и пятна — разницы нет. В
этом отношении произведения Ван Гога не отличаются от полностью
абстрактных произведений В.В. Кандинского: и те, и другие выражают
внутреннее состояние художника. В первом случае дана как бы
переадресация через денотат, причем у Ван Гога — сознательно неверная:
художник как бы “запутывает” своего зрителя; ощущается, что реальные
цветы совсем “ни при чем”; у других художников переадресация может быть
более адекватной (например у О. Ренуара), в этом случае художник как бы
помогает зрителю, дает ему подсказку, поэтому чем полотно более
реалистично, тем легче оно воспринимается, особенно неподготовленным
зрителем. У Кандинского такой переадресации нет.

Ценность произведения искусства зависит от глубины внутреннего мира
автора и от того, как этот внутренний мир выражен: можно его понять или
это сделать затруднительно.

Конечно, в случае абстрактного искусства зрителю необходимо знание того,
как трактуются конкретным художником определенные линии или цвета (т.е.
“словаря” художника). Иногда такой словарь составляет основу меморандума
целой группы художников (например, художников, относившихся к
авангардному направлению супрематизма во главе с К.С. Малевичем).

Разложить живописное полотно на элементарные знаки невозможно. Таким
образом, картина — это не текст или текст, состоящий из одного знака.

Итак, семиотические системы делятся еще по возможности/невозможности
передачи информации с помощью линейно упорядоченных в тексте знаков.

Если проанализировать собрание сочинений одного автора (например, все
полотна художника или все музыкальные произведения, созданные
композитором), то есть ли основания предполагать, что означаемым этого
совокупного знака является весь внутренний мир автора? Является ли
последовательность вывешенных в галерее картин одного художника текстом,
состоящим из многих знаков, — это вопрос, требующий анализа. С одной
стороны, кажется, что каждое следующее полотно передает нечто новое в
психологическом состоянии и внутреннем мире художника, и этот мир в
полной мере выражается только в совокупности полотен, им созданных.
Тогда выставка картин — это текст, членимый на знаки. Но есть другая
точка зрения: художник всегда пишет одно и то же состояние, типичное для
него как для личности (А.К. Жолковский). Тогда, переходя от одной
картины к другой, вы не получаете новой информации, вы можете только
получить ту же информацию более эффективным способом. При такой
трактовке выставка картин не является членораздельным текстом.

Что является означаемым запаха как знака? Здесь есть известные тонкости,
не всеми понимаемые. Например, запах духов. Конечно, это знак. Какой
смысл может нести запах, и в частности, запах духов? Настроение,
состояние души. Отсюда делается вывод, что духи существуют для
воздействия не столько на других людей (как принято думать), сколько на
себя самого: они формируют то состояние души, которое человек хочет
испытать. Разные духи формируют разные состояния. Один класс духов
способствует эротическому состоянию. Есть духи, которые стимулируют
агрессивность (человек, надушенный такими духами, начинает испытывать
эту эмоцию, которая ему необходима, скажем, для особого разговора с
другим человеком). Существуют духи, стимулирующие релаксацию,
размышления и раздумья. Большая группа духов является допингом для
нервной системы (человек, надушенный такими духами, испытывает “боевой
задор”, в нем появляется особая энергетика, позволяющая ему активно
функционировать). Этот запах как бы стимулирует “пружинящую походку” в
течение дня.

Человек выбирает себе духи по-разному:

1) он может их менять в зависимости от состояния, которое хочет в себе
вызвать; тогда он их меняет в течение дня и душится слабо, чтобы никто,
кроме него, не ощущал запаха; 2) он может через духи раскрывать главное
свойство своей личности или ее типичное состояние; с этой точки зрения
духи символизируют его внутренний мир и создают определенный имидж. Во
втором случае подбираются такие духи, которые провоцируют
самореализацию, окружающие воспринимают эти духи как знак личности и
получают информацию о том, что это за личность или чем она хочет
казаться. Такие духи более коммуникативно оформлены. Следует еще раз
подчеркнуть, что запах не просто знак психофизиологического состояния —
он сам вводит человека в то состояние, которое символизирует. Знак в
этом случае провоцирует состояние, а не состояние определяет знак. В
этом смысле запахи напоминают знаки ВЦ которые при сознательной их
реализации также вводят самого человека в определенную эмоцию (см.
ниже).

Есть запахи, которые являются следствием конкретных событий, например
дым — знак костра (см. ниже).

Что является означаемым обряда или ритуала как культурологического
знака? Частично ответ на этот вопрос был дан в главе “Ритуальная речь”.
Культура народа есть упорядоченная знаковая система, в известной мере
аналогичная системе языка.

Фиксируя общее в различных знаковых системах, семиотика устанавливает
всеобщую связь между принципами организации:

а) языка;

б) материальной культуры;

в) духовной культуры.

Однако следует подчеркнуть одну особенность культурологических знаков.
Значение многих из них носителями сегодня не распознается, потому что
знаки сложились исторически. Например, не каждая девушка знает, что фата
есть символ невинности невесты. Тем не менее практически всегда, вступая
в брак (иногда — не первый!), фату надевают. Это означает, что люди
могут пользоваться знаками, не понимая их значения.

Исполняя ритуал, современные люди достаточно часто не понимают его
значения целиком или частично. На примере, скажем, религиозных
православных ритуалов (причастие, миропомазание и т.д.), исполняемых в
церкви всеми верующими, становится понятным, что отсутствие эрудиции в
богословской сфере сегодня носит почти тотальный характер.
Словосочетание таинство причастия или таинство покаяния перестает быть
метафорой, его уже можно понимать в прямом значении. Это свойство
культурологических знаков, это семиотика особого порядка, связанная с
необходимостью совместного бытия в рамках определенной культуры.
Использовать же знаки других семиотических систем, например
естественного языка (слов), значение которых неизвестно, говорящему
очень трудно.

4. В качестве означаемого знака может выступать другой знак.

Ноты — графическая система, выражающая звуки: это музыкальный алфавит.
Алфавит слепых так же, как и обычный графический алфавит и часть знаков
языка глухонемых, символизирует звуки речи.

Некоторые знаки речи глухонемых означают целое понятие, т.е. являются
аналогом иероглифа. Таким образом, язык глухонемых — комбинированный.
Комбинированным является и такой знак, как часы. Часы обозначают время
через изменение положения стрелок: движущаяся картинка символизирует
течение времени, что напоминает кинематограф, символизирующий развитие
событий или изменение состояния души героев.

Разумеется, разные типы знаков для того и возникли, чтобы
специализировать способ коммуникации в различных сферах деятельности
человека.

Из определения знака следует, что если некоторый предмет считается
знаком (т.е. его называют знаком), то должна иметься возможность выбрать
другой предмет, обозначаемый им. Без обозначаемого нет знака, как нет
обозначаемого без знака, подобно тому, как один человек может считаться
начальником лишь при условии, что другой может быть назван его
подчиненным.

Кроме того, что знаки находятся в соответствии с обозначаемыми
предметами, они имеют и другие свойства, но в качестве знаков они
берутся исключительно с точки зрения их места в соответствии. На роль
знаков отбираются удобные для этой цели предметы, а не любые (в
частности, легко воспроизводимые, дешевые и т.д.). Каждый знает, что
воспроизводить слово — дело довольно простое, а дешевизна слов
превосходит дешевизну всего на свете.

Обозначаемые предметы могут не существовать и быть недоступными
непосредственному восприятию. Но знаки должны быть предметами, которые
могут непосредственно восприниматься теми, для кого они предназначены,
т.е. должны существовать имперически и быть доступными слуху, зрению,
осязанию, обонянию.

Предметы становятся знаками не в силу каких-то обстоятельств, заложенных
в них самих, а по воле и желанию исследователя. При этом, чтобы предмет
считался знаком, необходимо согласие многих людей, а не произвол одного
человека. Знаки, как и все на свете, не вечны. В изменившихся условиях
принятый знак может быть отменен или заменен более удобным. Чтобы знак
существовал, необходима объективная потребность в нем людей.

Знаки отличаются от чувственных образов предметов: последние суть
состояние исследователя, а первые существуют сами по себе. Совокупность
знаков и правил оперирования ими образует знаковый (или искусственный)
аппарат отражения, но, вероятно, он невозможен без естественного
аппарата отражения.

Из определения знака и понимания того, что есть соответствие, следует,
что предмет не может быть знаком самого себя. Но имеются случаи, когда
различение обозначаемых предметов и их знаков является делом довольно
тонким, однако различие их во всех случаях может быть установлено.

Всякая знаковая система, как уже было сказано, включает три уровня:
синтаксический, семантический и прагматический.

Синтаксический уровень (синтактика) — отношение знаков друг к другу,
т.е. внутренняя структура знаковой системы безотносительно к выполняемым
ею функциям. На синтаксическом уровне мы не знаем значения знаков, но
знаем, что делать со знаками. Например, у нас есть правила построения
сложных знаков из простых.

Семантический уровень — отношение знаков к тому, что ими обозначается;
на этом уровне знаковые системы рассматриваются как средство выражения
смысла, дается их семантическая интерпретация.

Прагматический уровень — отношение знаков к тем, кто ими пользуется. Это
уровень рассмотрения знаковой системы в отношении говорящего и
слушающего; семиотика на этом уровне занимается законами, зависящими от
позиции наблюдателя, например рассматривает модальные аспекты языка,
которые выражают отношение говорящего к высказываниям (может, должен и
т.д.), а также императивную логику, связанную с приказаниями
(повелительное наклонение).

Следует уточнить, что язык как система знаков знает только две
координаты — синтактику и семантику. Третье измерение — прагматику —
добавляет речь как коммуникативная структура.

Основной вопрос лингвистики формулируется как необходимость через
посредство познания структуры языка проникнуть в структуру мышления
(т.е. смоделировать его; см. выше). Надо построить такую теорию языка и
мышления, чтобы положения, касающиеся обоих этих объектов, были доступны
экспериментальной проверке. Лингвистика — существенная часть современной
психологии познания, которая пытается опереться на экспериментальные
данные. Ж. Пиаже писал: “Интеллект есть система операций, в результате
которых строится внутренняя модель внешнего мира. Эта система операций
имеет определенную целенаправленность, которая диктуется ситуацией в
окружающей среде”. В речи эта целенаправленность получает свое
максимальное эксплицитное выражение.

Развитие человеческого мышления и языка есть развитие их операционных
структур. Существует точка зрения, что внутренняя модель мира, которую
каждый из нас строит, есть отражение тех закономерностей и явлений, с
которыми человек встречается в своей жизни. Тогда человеческий разум,
мысль — более или менее полное отражение закономерностей, с которыми мы
встречаемся в мире.

В соответствии с противоположной точкой зрения, не познание вещей ведет
к развитию логики, а развитие логики ведет к познанию вещей. Опыт — лишь
условие развития мышления, которое, однако, развивается по собственным
законам.

Анализируя, мы всегда должны идти от речи, так как речевая
последовательность — это первое, с чем мы имеем дело. Только из речевых
последовательностей мы вычленяем те сегменты, которые следует отнести к
языку. А к нему следует отнести все то общее, что мы обнаруживаем среди
множества конкретных случаев. Язык отвлечен от конкретных языковых
задач, от конкретной ситуации произнесения речи. Процедура вычленения
общего из конкретного происходит на двух уровнях:

Построение некоторой абстрактной системы. При этом могут быть
использованы разные степени абстракции, поэтому существуют различные
грамматические системы: фонетические, морфологические и т.д. Можно
учитывать отношения между единицами, или только характер отношений, или
(в предельном случае) только системы абстрактных операций (см. выше
модель Н. Хомского).

Вычленение самих единиц языка. Иногда говорят даже не о системе, а о
совокупности единиц. Основными при этом являются принципы сегментации
(синтагматика) — о чем уже говорилось в связи с членением текста — и
классификации (парадигматика). Сама процедура использования этих
принципов осуществляется разными учеными по-разному.

Язык — это построенная на дискретном принципе абстрактная система,
служащая целям упорядочивания фактов, наблюдаемых в речи; система,
построенная из разных уровней, базирующаяся на определенном
иерархическом принципе, т.е. система соподчиненных уровней. (Это
определение можно рассматривать как рабочее, поскольку язык принадлежит
к категории неопределяемых понятий — известно более 200 определений
языка.)

Сегментация идет иерархически сверху вниз: от более крупного к более
мелкому, построение — в обратном направлении: от более мелкого к более
крупному. Принцип иерархии действует в большинстве знаковых систем.
Классы в парадигматике и длины в синтагматике связаны соответственно
одними и теми же внутренними отношениями, сводящимися к трем типам
зависимостей (Л. Ельмслев):

1) детерминация — зависимость между постоянной и переменной (—>);

2) интердепенденция (взаимозависимость) — зависимость между двумя

постоянными (–——предл], у [$>род]; обострять ~ о в
[$>предл], у [5род] D1 (Caus Plus) — нецелесообразный деятель;
IncepPlus: обостряться, развиваться; IncepMinus: притупляться, слабеть;
Ver: верное;

Bon: изумительное, удивительное, потрясающее; Oper: обладать ~ом, быть
наделенным, одаренным ~ом (при Ч. нежелателен AntiMagn); отличаться -ом

(при Ч. обязательное оценочное определение, включающее Magn, Ver, Bon);

CausOper: наделять, одарять ~ ом [Бвин];

недо Caus Oper1: обделить ~ ом [$>вин];

LiguOper: лишать ~ а [Бвин];

FinOper: утрачивать, терять ~о;

неОрег: быть лишенным ~ а;

Func: быть у [8род]; быть присущим, свойственным [8дат]; при Ч.
нежелателен Anti Magn;

CausFunc: воспитывать ~ о в [$>предл], у [$>род]; прививать ~ о;
[$>вин];

LiquFunc: убивать, вытравлять ~ о в [8предл] [также в себе];

IncepFunc: появляться, развиваться у [^род];

Fin Func: атрофироваться, исчезать, пропадать у [8род];

не Func: отсутствовать у [8род];

Fact: говорить, подсказывать [8дат]; требовать от [8род]; AntiFact:
спать, дремать, молчать в [8предл] CausFact: пробуждать ~ о в[$>предл]

пытаться Caus Fact: взывать, апеллировать к ~ у (по поводу конкретного
случая);

LiquFact: заглушать ~ о в [$предл];

IncepFact: просыпаться, пробуждаться в [$предл];

FinFact: изменять [$дат], покидать [$вин] [часто с “никогда не “];

PerfFact: заговорить в [$предл];

Fact: не позволять [$дат], заставлять [Бвин];

AntiFact: подводить [Бвин];

Real1: обнаруживать, проявлять ~ о;

Real2: удовлетворять ~о (только для эстетических, нравственных и
религиозных чувств);

AntiReal2: оскорблять ~ о.

Ч., имеющееся от рождения: врожденное.

Его эстетическое [нравственное, религиозное] чувство было оскорблено.
Чувство меры [юмора, формы] никогда ему не изменяло [его не покидало]. У
отдельных руководителей это приводит к утрате чувства нового. У него
было врожденное чувство цвета [формы, жанра, ритма]. Он совершенно лишен
чувства времени [пространства, высоты]. Бессмысленно взывать
[апеллировать] к его чувству справедливости; он давно его утратил. — Ох,
уж мне этот Джонс, с его хваленым чувством справедливости! Обделенный от
природы эстетическим чувством [= плохо воспринимающий прекрасное]…
Мелочная опека способна начисто убить [вытравить] в человеке чувство
ответственности. Люди с развитым чувством изящного [чуткие,
восприимчивые к изящному] — редкость. Это замечание резануло мне слух. —
Что-то в этой фразе не так: она явно режет ухо. Редактор оставит эту
фразу — он не лишен чувства юмора.

Так век за веком — скоро ли, Господь? —

Под скальпелем природы и искусства Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

Н. Гумилев

[Здесь шестое чувство о прекрасного]

О чувство чуда! Седьмое чувство!

А. Вознесенский

Лишаться ~ = терять сознание. Приходить в ~ о = приходить в сознание.
Чувство самосохранения: инстинктивное

стремление обезопасить себя. ЗРЕНИЕ — способность видеть [= воспринимать
цвет и форму на расстоянии]. ОБОНЯНИЕ — способность обонять [=
воспринимать запахи, т.е. состав вещества, на расстоянии].

НЮХ 1, ЧУТЬЕ 1 — обоняние у животных.

СЛУХ — способность слышать [= воспринимать звуки на расстоянии]. ВКУС 2
— способность воспринимать вкус 1.

ОСЯЗАНИЕ — способность воспринимать механические свойства поверхностей.
ИНТУИЦИЯ — чувство не явленной в фактах действительности. НЮХ 2, ЧУТЬЕ 2
— интуиция [разг.]. ШЕСТОЕ ЧУВСТВО — интуиция [разг.].

ВКУС 3 — чувство искусства [литературный, музыкальный, эстетический
вкус]. ЭСТЕТИЧЕСКОЕ ЧУВСТВО — чувство прекрасного. ЮМОР — чувство
смешного. ГЛАЗОМЕР — чувство расстояния.

ОРИЕНТИРОВКА — чувство своего положения в пространстве.

Вот что пишут авторы о предлагаемой модели словаря:

«В рамках существующей лексикографической номенклатуры определить жанр
предлагаемого словаря оказывается затруднительным. В самом деле, в нем
явным образом совмещены принципы того, что принято называть толковым
словарем (ср. подачу всех производных при заглавном слове), словарем
синонимов (ср. сведения о синонимах и антонимах, а также
сопоставительную часть), идиоматическим словарем, словарем сочетаемости
и синтаксических моделей, словарем неправильностей и т.п.

Такая многоаспектность словаря объясняется не жадностью и всеядностью
его авторов: совмещение всех известных типов словарей в одном словаре
оказалось естественным результатом попытки последовательно провести один
простой и общий принцип. Этот принцип состоит в следующем: предлагаемый
словарь должен давать в явном виде всю информацию, необходимую для
построения на данном языке любых высказываний, выражающих заданный
смысл, т.е. быть словарем синтеза. Иными словами, в словаре предлагается
с самого начала видеть не справочник без достаточно конкретизированного
адреса и назначения, а орудие для выполнения строго определенной задачи.
Словарь рассчитан на следующую ситуацию: имеется автомат или человек,
плохо владеющий данным языком (иностранец, ребенок, малограмотный); ему
нужно выразить некоторую мысль. Его знания ограничиваются грамматикой и
элементарными лексическими сведениями, которые позволяют ему
сконструировать для выражения своей мысли только языковой
“полуфабрикат”. Словарь дает ему в руки средства для перехода от этого
полуфабриката к полноценным, идиоматичным и разнообразным языковым
воплощениям исходной мысли. Как выяснялось, система, обеспечивающая этот
переход, требует всех тех сведений, которые и предполагаются в
рассматриваемом словаре».

Третий тип словарей — так называемые семантические или смысловые
словари, в которых исходным (заглавием словарной статьи) является смысл.

Как должен быть организован семантический словарь? В основу кладется
специально разработанный формальный способ записи смысла (скорее всего,
это должна быть не плоскостная, а трехмерная пространственная
структура). Элементарному смыслу ставится в соответствие правописание
(означающее языкового знака). Цепочки значений (регулярных в языке)
реализуются в плане выражения. Такой словарь мыслится как очень сложно
организованный. Самым трудным является разработка формальной записи
смысла. Почти вся лингвистика последних лет занимается разработкой
разных способов записи смысла, потому что смысл, в отличие от формы
слова, от его звучания и правописания, не дан нам в непосредственном
наблюдении: мы его не можем ни увидеть, ни услышать, ни пощупать, мы его
можем только сознательно ощутить. Но ведь как-то он представлен в нашем
сознании! Мы пытаемся моделировать смыслы, находящиеся в нашем мозгу,
придумывая некую специальную смысловую запись.

Попытка изображения смысла, или семантического представления (Сем. П)
фразы на плоскости (И. А. Мельчук).

А сообщает В, что А хочет, чтобы В стал Х-м самого А_ — с целью, чтобы
это сообщение каузировало, чтобы В стал Х-м

Возможные чтения (Сем. П) фразы:

Ваня твердо обещал Пете вечером принять Машу

самым теплым образом.

Разработка самых разных видов смысловой записи — это краеугольный камень
лингвистики второй половины XX века. Есть определенные достижения в этой
сфере; одним из них и является специально разработанная семантическая
запись И.А. Мельчука, на базе которой им создается словарь. Даже беглый
взгляд на рисунок позволяет понять, сколь сложно организовано описание
смысла.

Понятно, что семантический словарь — это словарь будущего, потому что
только наличие такого словаря может реально обеспечить автоматический
перевод с одного языка на другой. Уже говорилось, что перевод — это
вычитывание информации из текста и представление этой информации
средствами другого языка. Для того чтобы осуществить автоматический
перевод, надо понятый смысл суметь задать формально, т.е. выработать
формальную запись, позволяющую фиксировать смыслы, которые человек
распознает, читая текст, скажем, на родном языке. Словарь,
организованный по принципу словесных параллелей (стол — table), т.е.
обычный двуязычный (или многоязычный) словарь — слабый помощник
переводчику, поскольку перевод никогда пословно не осуществляется
(неверные методики преподавания иностранного языка методом пословного
перевода приводят к тому, что человек не может заговорить на этом
языке). Переводить можно только целые конструкции, потому что только в
рамках предложения можно раскодировать информацию, которая никогда не
является суммой смыслов составляющих элементов. И только получив эту
общую информацию, ее можно выразить средствами другого языка. Речь
человека не является пословной калькой с другого языка. Русское
здравствуйте! переводится на английский язык как How do you do?, что в
прямом переводе не имеет ничего общего с оригиналом, тем не менее это
единственный правильный перевод. Важно понять, что адекватный перевод
является непословным всегда, а не только в отдельных случаях. Это —
норма.

Двуязычный словарь ставит в соответствие друг другу два знака при едином
понятии, т.е. плане содержания — это соответствие двух означающих (по
одному на каждый язык) одному означаемому. Значение слова нигде не
описывается, а признается понимаемым носителем того языка, который
представлен в словаре второй частью.

Многоязычный словарь ничем не отличается в этом отношении от
двуязычного: знаку первого языка через понятый смысл ставятся в
соответствие знаки в других языках. На этом принципе основаны все
многоязычные словари.

Следующий тип словарей — тезаурусы (греч. thesauros — сокровище,
сокровищница). Тезаурус — это идеографический словарь, в котором
показаны семантические отношения (родовидовые, синонимические и др.)
между лексическими единицами. Структурной основой тезауруса обычно
служит иерархическая система понятий, обеспечивающая поиск от смысла к
лексическим единицам (т.е. поиск слов исходя из понятия). Для поиска в
обратном направлении (т.е. от слова к понятию) используется алфавитный
указатель.

Органическое 4.3.2.1.2.1. Неорганическое 4.3.2.1.2.2.

В идеале тезаурус должен быть устроен следующим образом. Выбирается
самое общее понятие, связанное с человеческими представлениями о мире,
скажем Вселенная. Оно задается некоторым словом. Потом это понятие
расчленяется на два (в тезаурусе лучше использовать бинарную, т.е.
двоичную систему членения, хотя это и необязательно) других понятия.
Например, живое — неживое (т.е. Вселенная будет члениться на живую
природу и неживую природу). Живая природа может быть расчленена на
разумное и неразумное. Разумное членится на мужчин и женщин. Неразумное
— на органическое и неорганическое и т.д. В результате последовательного
двоичного членения каждого понятия получается древообразная структура.

Тезаурус — это огромное понятийное дерево, заключающее общее знание
человека о мире. Внизу этого дерева находятся далее нечленимые в
смысловом отношении конкретные понятия. Например, слово слеза, которое
вряд ли в смысловом отношении можно разделить. Те единицы, которые
находятся внизу дерева, т.е. далее нечленимые, называются терминальными
элементами. Вне всякого сомнения, может быть нарисовано не все такое
дерево, а только какой-то узел. Поэтому обычно в тезаурусе дерево
представлено так: каждый узел дерева снабжен номером — первая цифра
соответствует удалению от вершины, вторая показывает, соответствует эта
единица более левой или более правой ветви. В словаре около каждого
слова должен стоять номер вне зависимости от того, терминальное это
слово, т.е. связанное с нечленимым понятием, или находящееся в узлах.

Словарь-тезаурус, в частности, является блестящим словарем синонимов,
потому что в один и тот же узел попадают слова, представляющие в языке
сходное значение (ведь это понятийный словарь).

Два множества, на которые распадается узел, между собой являются
антонимами. Такой словарь антонимов оказывается полным и точным, так как
каждое понятие представлено набором конкретных языковых единиц. Словари
синонимов и антонимов — побочные результаты создания тезауруса. Первый
тезаурус, изданный в середине прошлого века, построен П.М. Роже. Он
существует в двух видах: на английском и французском языках.
По-английски он называется “Roget’s International Thйsaurus of English
words and phrases”. Тезаурус Роже построен не на бинарном принципе
членения. В качестве главного выделено понятие “Категории”
(“Catйgories”), которое членится на 8 смысловых частей: “Абстрактные
отношения” (“Abstract relations”), “Космос” (“Space”), “Физические
явления” (“Physics”), “Вещество” (“Matter”), “Ощущение” (“Sensation”),
“Разум” (“Intellect”), “Воля” (“Volition”) и “Любовь” (“Affections”),
каждая из которых, в свою очередь, членится на несколько других и т.д.,
пока не образуются синонимические ряды слов, которые и представляют
собой терминальные блоки.

Понятийная классификация Роже очень интересна и, безусловно, не потеряла
своей значимости сегодня. Приведем три верхних уровня членения этой
классификации.

Synopsis of Categories

CLASS ONE: ABSTRACT RELATIONS

I. Existence

Being in the Abstract

Being in the Concrete

C. Formal Existence

D. Modal Existence II. Relation

A. Absolute Relation

Partial Relation

Correspondence of Relationship III. Quantity

Simple Quantity

Comparative Quantity

Conjunctive Quantity

D. Wholeness

IV. Order

Order in General

Consecutive Order

Collective Order

D. Distributive Order

E. Conformity to Rule V. Number

A. Number in General

B. Determinate Number

C. Indeterminate Number VI. Time

A. Absolute Time

B. Relative Time

C Time with Reference to Age

Time with Reference to Season

Recurrent Time

Change

Eventuality

IX. Causation Power

Power in General

Power in Operation

Indirect Power

Combination of Forces

CLASS TWO: SPACE

I. Space in General A. Abstract Space

B. Specific Space

C. Relative Space

D. Existence in Space II. Dimensions

A. General Dimensions

B. Linear Dimensions

C. External and Internal III. Structure, Forms

General Form

Special Form

C. Superficial Form

IV. Motion

Motion in General

Change of Place

Motion Conjoined with Force

Motion with Reference to Direction

CLASS THREE: PHYSICS

Physics

Heat

Light

Electricity and Electronics

Mechanics

Physical Properties

VII. Color

CLASS FOUR: MATTER

I. Matter in General

II. Inorganic Matter

Mineral Kingdom

Soil

Fluids

Vapors

III. Organic Matter

A. Animal and Vegetable Kingdom

Vitality

Vegetable Life

D. Animal Life

Mankind

Male and Female

CLASS FIVE: SENSATION

Sensation in General

Touch

Taste

Smell

Sight

Hearing

A. Perception of Sound

B. Sound

Specific Sounds

Unmusical Sounds

Musical Sounds

CLASS SIX: INTELLECT

I. Intellectual Faculties and Processes

Faculties

Comprehension

Functions of the Mind

Reasoning Processes

Considerations

Assessment

Conclusion

H. Theory

I. Belief

J. Grounds for Belief K. Qualifications L. Conformity to Fact M.
Acceptance

States of Mind

Mental Attitudes

Creative Thought

Recollection

Anticipation

Communication of Ideas

A. Nature of Ideas Communicated

B. Modes of Communication

Education

Indication

Representation

Arts of Design

G. Language

H. Grammar

I. Style; Mode of Expression

J. Spoken Language

K. Written Language

L. Linguistic Representation

M. Uncommunicativeness; Secrecy

N. Falsehood

CLASS SEVEN: VOLITION

I. Volition in General

Will

Resolution; Determination

Irresolution; Caprice

Evasion

Inclination

F. Choice

Custom

Motive

I. Purpose

J. Ways and Means K. Use II. Conditions

Adaptation to Ends

Wholesomeness

Health

D. Physical Progress

E. Security III. Voluntary Action A. Action

15. Exertion; Endeavor C. Preparation

D. Accomplishment

Adroitness

Conduct

IV. Authority; Control

Prerogative

Politics and Government

Direction

Directions

E. Constraint

Restraint

Unrestraint

Subjugation

I. Compliance

J. Pledge

K. Proposal L. Consent M. Commission V. Support and Opposition A.
Support

B. Opposition

Concord

Contention

Peace

Mid-course

VI. Possessive Relations

Possession

Sharing

Transfer of Property

Appropriation

Interchange of Property

F. Monetary Relations

CLASS EIGHT: AFFECTIONS

1. Personal Affections

Emotion

Excitability

Pleasure and Pleasureableness

Anticipative Emotions

E. Concern

F. Discriminative

Pride

Esteem

Contemplative

Sympathetic Affections

Social Relations

Social Affections

Civility D.

Benevolence

Sympathy

Gratefulness

Ill-humor

Selfish Resentment

I. Reprisal

III. Morality

Morals

Moral Obligation

Moral Sentiments

D. Moral Conditions

Moral Practice

Moral Observance IV. Religion

A. Supernatural Beings

Supernatural Regions

Religious Beliefs

Religious Quality

Religious Sentiments

Religious Practice

Supernaturalism

Churchdom

Для абсолютного большинства языков мира полных тезаурусов не существует
до сих пор. Но существуют тезаурусы частичные, не всего языка, а
подъязыков, например тезаурус металлургии, медицинский тезаурус и т.д. В
практике информационной работы большое распространение получили
информационно-поисковые тезаурусы, главная задача которых —
единообразная замена лексических единиц текста стандартизованными
словами и выражениями (дескрипторами) при индексировании документов и
использование родовидовых и ассоциативных связей между дескрипторами при
автоматизированном информационном поиске документов.

В теоретическом отношении тезаурус имеет непреходящую ценность, так как
структурирует представление человечества о мире. Кроме того, тезаурус
является одной из возможных моделей семантической системы лексики.

Были рассмотрены основные типы одноязычных словарей. Существуют еще
фразеологические словари, а также словари пословиц и поговорок, словари
языка писателей, словари паронимов (однокоренных слов), этимологические,
исторические, диалектные и другие словари. Все они являются
разновидностями приведенных выше словарей. Например, словарь пословиц и
поговорок — частный случай словника, словарь иностранных слов толкового
словаря, словарь паронимов — это частный случай семантического словаря.
Таким образом, можно считать, что все словари вписываются в предложенную
классификацию.

Глава 21

РЕЧЕВАЯ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ТРОПОВ

Нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть сравнение.

О. Мандельштам

Одна и та же мысль в языке выражается множеством способов (см. выше), из
которых может быть выбран наиболее эффективный в конкретной речевой
ситуации. Кроме психологического и логического аспектов, понятие
эффективности передачи информации имеет и чисто лингвистический аспект.
Он связан с выбором стиля и жанра речи и с применением приемов
выразительности, усиливающих восприятие текста.

Стилем (лат. stilus — остроконечная палочка для письма, манера письма)
называется разновидность языка, закрепленная в данном обществе традицией
за одной из наиболее общих сфер социальной жизни и частично отличающаяся
от других разновидностей того же языка по всем основным параметрам:
лексикой, грамматикой, фонетикой. В современных развитых языках
существуют три наиболее крупных стиля: а) нейтральный, б) более
“высокий”, книжный, в) более “низкий”, разговорный
(фамильярно-разговорный, разговорно-просторечный).

С коммуникативной точки зрения под стилем понимается общепринятая
манера, обычный способ исполнения какого-либо конкретного типа речевых
актов: ораторская речь, передовая статья в газете, научная (не
узкоспециальная) лекция, судебная речь, бытовой диалог, дружеское письмо
и т.д. Стиль в этом смысле характеризуется не только набором
(параметрами) языковых средств, но и композицией акта.

С функциональной точки зрения во многих современных литературных языках
выделяются обиходно-литературный, газетно-политический,
производственно-технический, официально-деловой и научный функциональные
стили, но объем каждого из них, соотношение друг с другом, место в
стилистической системе в разных языках неодинаковы. Во всех языках
центральное положение занимает обиходно-литературный стиль, бытующий в
широком повседневном неспециальном общении и в художественной
литературе, — “нейтральная” разновидность литературного языка, на фоне
которой проявляются особенности других функциональных стилей, отражающие
различие типов ситуаций общения. Газетно-политический стиль связан с
общественно-политической сферой жизни, официально-деловой — стиль
деловых бумаг и специального общения в экономической, юридической,
дипломатической сферах, в государственных учреждениях и т. п., научный и
производственно-технический стили обслуживают науку и
производственно-техническую сферу. Статус языка художественной
литературы вызывает споры. Некоторые ученые считают его функциональным
стилем, другие видят в нем особое явление, отмечая, что он соотносится
со всем национальным языком, включая территориальные и социальные
диалекты. Спорным остается вопрос о месте разговорной разновидности в
системе функционального стиля литературного языка.

Функциональный стиль — категория, зависящая от исторически изменяющихся
социально-культурных условий использования языка, порожденная сложностью
и многообразием общественно-речевой практики людей. Системы
функциональных стилей различны в различных языках и в разные эпохи
существования одного языка. Так, социально значимыми у многих народов
являются сферы устной народной словесности, культа, что вызывает к жизни
соответствующие функциональные разновидности языка. В определенные
периоды, особенно предшествующие формированию наций и литературных
языков, определенные сферы общения могут обслуживаться чужими языками,
например такую функцию может выполнять латинский язык.

Функциональный стиль реализуется в устной и письменной формах и имеет
особенности в лексике, фразеологии, словообразовании, морфологии,
синтаксисе, фонетике, в использовании эмоционально-оценочных и
экспрессивно-образных способов выражения, в наличии своей системы
клишированных средств.

Каждый речевой отрезок (как устный, так и письменный) выдержан в
определенном стиле. Целесообразно выбирать стиль так, чтобы он
соответствовал речевой обстановке. Нельзя возвышенным стилем говорить в
среде уголовников точно так же, как нельзя на жаргоне говорить во время
проповеди и т.д. Совершенно очевидно, что сам выбор функционального
стиля соответствует целевой установке. Так же выбирается жанр. Например,
если вы пишете деловое письмо, то не следует представлять его в форме
диалога.

Выразительность речи прежде всего связана с коммуникативной функцией
понимания. Определенным способом организованная повторяемость может
улучшить понимание, но не в случаях, когда повторяется мысль (т.е. план
содержания), — это приводит к десемантизации (см. выше), а когда
редуплицируется форма (т.е. план выражения): аллитерация, а также
параллелизм, анафора, эпифора.

Аллитерация (ср.-век. лат. alliteratio, лат. ad — к, при и litera —
буква) — повторение согласных звуков, преимущественно в начале слов, как
орнаментальный прием выделения и скрепления важнейших слои (Пора, перо
покоя просит… — А.С. Пушкин).

Поэтический текст, как правило, есть знак душевного состояния автора, в
котором он находится во время создания этого текста. Некоторые звуки,
безусловно, передают определенные душевные состояния, например такие,
как [ш] или [с], [n] (см. выше о звуковом символизме):

“And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain,
thrilled me — filled me with fantastic terrors never felt before… ”
(E.A. Рое).

В переводе на русский язык М.А. Зенкевич сохраняет аллитерацию как
прием: Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах полонил,
наполнил звуком ужаса меня всего.

Все приемы выразительности делятся на тропы и фигуры. Тропы — это приемы
выразительности, которые реализуются на уровне слова или словосочетания.
Фигуры — это приемы выразительности, которые реализуются в тексте,
равном предложению или большем, чем предложение.

Тропы, как правило, связаны с переосмыслением. В языкознании
представлено понимание тропа и как стереотипного употребления слова или
высказывания в переносном значении (метонимия, метафора). Это неудачное
определение, так как переносного значения, вообще говоря, не существует.
Под переносным значением понимается обычно типовое значение другого
языкового знака. Каждый знак имеет несколько толкований: первое,
второе… и т.д. Некоторые толкования являются очень распространенными,
тогда они называются главными, а некоторые могут встречаться только в
одном связанном словосочетании (но, тем не менее, они представлены в
языке). Когда слово попадает в контекст, оно реализует только одно из
своих значений. Часто оказывается, что знак в качестве одного из
неглавных своих значений имеет такое, которое для другого знака является
главным.

Может быть поставлен интересный компьютерный эксперимент. В
вычислительную машину вводится толковый словарь с набором
пронумерованных значений каждой лексической единицы, а затем происходит
автоматическое перераспределение внутри словаря, и заглавием
словарной статьи становится значение в его словесной
формулировке, а содержанием словарной статьи — все лексемы, включавшие в
исходном словаре это значение (неважно, под каким номером). Таким
способом можно проверить реальный уровень лексической синонимии
конкретного языка. Для того чтобы осуществить эту работу, надо обладать
довольно большим массивом словарных статей, введенных в компьютер. Для
этого нужно формализовать наиболее полный толковый словарь (формализация
необходима, поскольку любой словарь такого типа есть результат
индивидуального словесного миропонимания его составителя).

Итак, в естественном языке разные знаки в наборе своих значений могут
иметь пересечения с другими знаками. На этом принципе и построена
метафора. Например, слово шляпа может быть в обычной разговорной речи
применимо для обозначения человека-растяпы — так называемая “стертая”
метафора. То же слово можно использовать по общеязыковой семантической
модели и в значении ” человек в шляпе”. К этим тропам примыкают случаи
контрастного преобразования семантики, в том числе клишированного
(напр.: Спиноза! — об авторе совсем неглубокой мысли), т.е. ирония, а
также различные фигуры количества — гипербола и литота (ср.: Сто раз
тебе говорил! и рукой подать! — Ему два годика и не без колебаний). С
понятием тропа связаны перифраз и эпитет, часто, но необязательно
обладающие тропеическим значением, а также сравнение. Как вид метонимии
рассматривается синекдоха. Кроме того, к тропам относятся олицетворение,
аллегория и оксюморон.

В изощренных средневековых описаниях тропы и фигуры составляли
номенклатуру из 200 и более единиц. Многие из этих терминов; использует
и современная филология, стремясь преодолеть противоречия в
классификации тропов и выявить систему в отношениях между ними и между
тропами и фигурами. Трудности на этом пути связаны с исключительным
многообразием взаимодействия тропов и фигур в текстах. Установление их
системы предполагает учет формальных и семантических сходств и различий,
например, между метафорой-сравнением яблок румяные кулаки (Э.Г.
Багрицкий) и ее возможными трансформациями: яблоки, как румяные кулаки
(сравнение), румяные кулаки (в значении яблоки — обычная метафора),
яблоки, [эти] румяные кулаки (метафорическая перифраза) и т.д. В
художественных текстах, особенно в прозе XX в., распространено явление
так называемой “обратимости тропов”, при котором один и тот же объект
получает различные тропеические обозначения. Например, глаза персонажа,
похожие на картечь, далее предстают уже как картечины глаз и
глаза-картечины, а ледяшки глаз — как синие ледяшки.

С помощью тропов достигается эстетический эффект выразительности прежде
всего в художественной, ораторской и публицистической речи (но также и в
бытовой, и в научной, и в рекламе и т.п.). Однако приемы выразительности
изучались в основном применительно к художественному тексту, поэтому с
чисто риторической (коммуникативной) точки зрения, тропы и фигуры мало
изучены.

Изобилует тропами фольклор, они широко представлены как в лирической и
эпической народной поэзии, так и в пословицах и поговорках — вообще в
различных формах иносказания, типичного и для фразеологии нормативного
языка; ср., например, что посеешь, то и пожнешь, нашла коса на камень,
скатертью дорога — и считать ворон, руки чешутся, камень преткновения и
т.п. На тропах построены также многие афоризмы и так называемые крылатые
слова.

Сам по себе художественный эффект определяется общеэстетическими
факторами образной мотивированности и функционально-стилистической
оправданности отдельных элементов в структуре целого произведения,
смыслом и глубиной изображения. Изобилие или отсутствие тропов в
некотором тексте еще не свидетельствует о его художественности. Но,
представляя собой языковую форму выражения, тропы всегда связаны с
содержанием, формируют и воплощают его.

Поэтому проблема тропов требует не только системного, но и исторического
подхода. В разные эпохи, в разных жанрах и даже в отдельных частях
текста отношение художника к тропам как фактам поэтического языка
различно. Усилия исследователей направлены на изучение эволюции тропов в
связи с развитием художественной речи в целом, так как очевидно, что по
предпочтению, оказываемому тем или иным художником некоторым из тропов,
по частотности тропов в отдельных текстах, по полному или частичному
отказу от тропов и т.д. можно выявить типологические различия
мировоззренческого характера.

Структурная поэтика стремится описать любые контекстуальные
преобразования слова (или словосочетания) в его звучании, значении и
синтаксической позиции. Единообразное описание функций тропов и фигур
позволяет перейти от эмпирического этапа в их исследовании к построению
современной теории этих способов художественного мышления. Семиотический
подход к искусству (см. выше), ценный единым охватом различных его
видов, приводит нередко к стихийному расширению значений у ряда и без
того нестрогих определений тропов, например, к переносу понятий метафора
и метонимия в область кино. Тем самым “теория тропов и фигур” в ее
филологическом аспекте приобретает существенную роль для всего
искусствознания.

В процессе коммуникации удачное применение приема выразительности
повышает планку восприятия текста. Неудачное же применение такого
приема, наоборот, опускает ее. Текст с неудачным применением приемов
выразительности определяет говорящего как человека неумного, а это самый
тяжелый побочный результат в речи.

Интересно, что читая произведения молодых писателей, как правило
стилистически несовершенные, можно сделать заключение об уровне ума
автора: одни — не понимая, что они не умеют пользоваться приемами
выразительности, перенасыщают, тем не менее, ими текст, и читать его
становится невозможно; другие понимают, что им не справиться с
мастерским применением тропов и фигур, и делают текст нейтральным с этой
точки зрения, используя так называемый “телеграфный стиль”. Это тоже не
всегда уместно, но воспринимается лучше, чем нагромождение приемов
выразительности, неумело использованных. Нейтральный, почти лишенный
приемов выразительности текст выглядит как скудный, что совершенно
очевидно, но он, по крайней мере, не характеризует автора как глупца.

Что такое удачное применение приема выразительности?

Попробуем показать это на примере одного из самых распространенных
тропов — эпитета. Эпитет (от греч. ерйпегои, букв. — приложенное) —
образное определение предмета (явления, действия), характерный его
признак. В отличие от обычного логического определения, которое выделяет
данный предмет из многих (тихий звон), эпитет либо выделяет в предмете
одно из его свойств (гордый конь), либо — как метафорический эпитет —
переносит на него свойства другого предмета (живой след). В
народно-поэтическом творчестве используется обычно постоянный эпитет,
отличающийся простотой и неизменностью (добрый молодец, чистое поле,
красна девица). Профессиональная литература приходит к
индивидуализированным, уникальным эпитетам. В системе эпитетов
отражается стиль писателя, эпохи, данного литературного направления
(например, сладкогласный певец, хладный прах характерны для
сентиментализма; желтая заря, снежное вино принадлежат поэтической
системе А.А. Блока и т.д.).

Эпитеты можно разделить на те, которые задают характеристику действия, и
те, которые задают характеристику предмета. Логическим и смысловым
центром предложения обычно является сказуемое (см. об актуальном
членении предложения выше). Поэтому для того, чтобы лучше передать
мысль, усилить надо группу сказуемого (а не подлежащего — как принято
думать). Сказуемое, как правило, выражается глаголом, а глагол
определяется наречием. Поэтому лучшими эпитетами являются наречия, а не
прилагательные и причастия.

По определению, эпитет задает характерный признак предмета (явления и
т.д.). Но ведь каждый предмет обладает большим количеством характерных
для него признаков.

Какой же следует выбирать? Рассмотрим пример подбора эпитетов к слову
глаза (имеются в виду человеческие глаза).

ГЛАЗА

В рамочке записан не смысл слова и не собственно слово, а денотат —
объект внешнего мира. Попробуем найти характерный признак данного
денотата. Эпитеты на первом этапе подбираются не к словам, определения
ищутся к денотатам (не слово заря, а сама заря видится Блоку оранжевой в
определенном ракурсе освещения).

Глаза как объект внешнего мира могут быть охарактеризованы с разных
точек зрения: цвет; форма (размер); впечатление, которое они производят
на других людей; здоровье, возраст, отражение внутренней сущности
человека (характер, интеллектуальные, духовные и нравственные свойства
человеческой души), эстетика, психологическое состояние, в котором
человек находится в момент речи, этнические характеристики и т.д.

Если глаза, как объект внешнего мира, характеризуются с разных точек
зрения, то что означает в определении эпитета “характерный признак”,
ведь таких признаков оказывается много (по количеству зон
характеристики)? Каждая такая зона непосредственно скоррелирована с
жанром текста, который ее определяет. То есть зона характеристики имеет
отношение ко всему тексту, к его стилистике, тональности, целевой
направленности. Если говорящий неправильно оценил зону характеристики по
тексту, он попадает в нелепую ситуацию. Например, если в медицинской
статье о проблемах зрения сказано, что на прием к врачу пришла женщина с
прекрасными миндалевидными глазами, это смешно. Точно так же смешон
художественный текст, целиком связанный с впечатлением, которое
производят глаза, с передачей мироощущения человека в минуту общения,
его состояния и т.д., если в нем сказано: “Она посмотрела на меня
задумчивыми глазами, которые были заражены конъюнктивитом”. Не выдержан
жанр, стилистика всего текста не совпадает с зоной характеристики. Или,
скажем, в научной статье, посвященной биологической характеристике цвета
радужной оболочки глаза, сказано: “Она смотрела на меня грустными
армянскими глазами, в которых читалась вековая скорбь ее народа”. Крайне
важно понять, что, прежде чем выбрать эпитет, следует сначала определить
зону характеристики. Все начинается с текста. Сначала составляется
текст, а потом в него инкорпорируются приемы выразительности. Конечно,
во многих текстах возможно пересечение каких-то зон. Скажем, можно
представить себе текст, в котором одновременно рассматриваются
этнические характеристики и форма глаз; или психологическое состояние,
характеристика личности и впечатление; здоровье и возраст и т.д. То есть
характеристики могут выступать парами и тройками и в таком виде
соответствовать одному тексту, но никогда все вместе.

Из разбираемого примера ясно, что глаза часто передают личностную
характеристику человека и одновременно состояние его души в данную
минуту. Рассмотрим в этом контексте словосочетание добрые глаза во
фразе: Он посмотрел на меня добрыми глазами. Словосочетание представляет
собой синтаксический омоним. Эта фраза в первом значении понимается как:
“Он на меня посмотрел, и он добрый”, во втором значении — “Он на меня
посмотрел и в этот момент испытывал добрые чувства”; третье значение
этой фразы является объединением первых двух. Если в речи омонимия не
снимается, если из широкого контекста читатель (слушатель) не понимает,
какое из значений представлено, это неудачный текст.

Следующая трудность в подборе эпитета (как и любого другого приема
выразительности) связана непосредственно с восприятием текста. Речь идет
о явлении десемантизации как редукции смысла в часто повторяющемся
тексте (см. выше). Чем более популярным оказывается конкретный пример
тропа (в частности, эпитета), тем больше он десемантизируется. А если
нечто десемантизировано, то о какой выразительности может идти речь?
Прием выразительности должен удивлять читателя и слушателя.
Эффективность достигается в тех случаях, когда адресат речи бывает
потрясен сказанным или прочитанным. С помощью речевого штампа добиться
этого невозможно. Среди эпитетов десемантизированных структур больше,
чем среди других тропов. Когда, скажем, словосочетание сиреневый туман
человек слышит впервые, оно производит на него впечатление необычности
образа. Но песня с таким названием несколько лет назад постоянно звучала
в эфире, что сделало это словосочетание невозможным для дальнейшего
использования, кроме случаев цитирования. Придумать
недесемантизированный эпитет достаточно сложно, но другие использовать
нельзя. Таким образом, удачным может считаться эпитет, усиливающий
главную мысль, выдержанный в общей стилистике текста, неомонимичный и
недесемантизированный, создающий яркое, неожиданное впечатление и по
возможности возникающий в неотягощенном приемами выразительности тексте.

Метонимия (греч. шегопугша, букв, переименование) — троп, в основе
которого лежит принцип смежности. Метонимия вытекает из способности
слова к своеобразному удвоению (умножению) в речи номинативной
(обозначающей) функции; она представляет собой наложение на нетипичное
значение слова его основного значения. Так, во фразе Я три тарелки съел
(И.А. Крылов) слово тарелка обозначает одновременно кушанье и тарелку.

Метонимия возникает на основе внешней или внутренней связи между
предметами и явлениями (т.е. денотатами). Эта связь проецируется в план
содержания языковых знаков. Вещь получает название другой, связанной с
ней вещи. Явления, приводимые в связь посредством метонимии и образующие
“предметную пару”, могут относиться друг к другу самым разным способом:
вещь и материал (Не то на серебре, — на золоте едал — А.С. Грибоедов);
(Вся в тюле и в панбархате в зал Леночка вошла — А.А. Галич.);
содержимое и содержащее (Трещит затопленная печь — А.С. Пушкин);
носитель свойства и свойство (Смелость города берет); творение и творец
(Мужик… Белинского и Гоголя с базара понесет — Н.А. Некрасов);
действие и орудие этого действия (Их села и нивы за буйный набег обрек
он мечам и пожарам); место и люди, находящиеся на этом месте (Вся Москва
об этом говорит).

Распространенными являются и следующие виды метонимии:

Человек — место работы

место жительства

эпоха

круг людей

раса

национальность

Абстрактное понятие — наука

— автор

Предмет — назначение

внешний облик

впечатление

цвет

Животное — среда обитания

впечатление

поведение

взаимодействие с человеком

Действие — цель

результат

деятель

место

время

способ(орудие)

Метонимия как перенос названия имени основывается на смежности значений,
в основном пространственной, временной и причинно-следственной. Важным
свойством метонимии является то, что связь между предметами
предполагает, что предмет, имя которого используется, существует
независимо от предмета, на который это имя указывает, и оба они не
составляют единого целого.

При метонимии заменяемое и заменяющее понятия не имеют общей
семантической части. Иначе говоря, метонимия действует в области
непересекающихся классов. Этим метонимия отличается от метафоры (см.
ниже). При метонимии переход от исходного понятия (И) к результирующему
понятию (Р) осуществляется через промежуточное понятие (77), которое
является объемлющим для И и Р.

В качестве примера рассмотрим фразу: “Prenez votre Cйsar” (Возьмите
вашего Цезаря), обращенную учителем к своим ученикам во время урока,
посвященного изучению “De Bello Gallico”. Промежуточным понятием здесь
будет пространственно-временное единство, включающее жизнь
прославленного консула, его любовные похождения, его литературное
творчество, его участие в войнах, его город, всю его эпоху. И в этом
единстве Цезарь и его книга будут связаны отношением смежности. При
метонимии используются коннотативные семы (элементы значения), т.е. семы
смежные, принадлежащие к более обширному целому и входящие в определение
этого целого.

Существуют два источника коннотации: сопоставление одного слова с
другими (здесь имеется в виду как сопоставление означающих, так и
сопоставление означаемых) и сопоставление денотата слова с другими
сущностями реального мира (следовательно, сущностями
экстралингвистическими). Языковые коннотации возникают на основе
сопоставления данного слова с единицами: а) фонетическая (звуковая)
структура которых частично совпадает с фонетической структурой данного
слова; б) которые могут быть подставлены вместо данного слова в заданном
контексте; в) с которыми может сочетаться данное слово; г) в которые
данное слово входит в качестве составной части; д) семантическая
структура которых частично совпадает с семантической структурой данного
слова; е) чья графическая структура частично совпадает с графической
структурой данного слова.

Эти ряды сопоставлений виртуальны и могут не совпадать при переходе от
одного говорящего к другому.

Поскольку любой контекст в первую очередь налагает запрет на часть форм
и значений входящей в него лексемы, можно считать, что привычная сеть
сопоставлений относится к формам и значениям данного слова, которые
несовместимы с данным конкретным контекстом. Вторичная сеть может быть
получена путем применения правила — е к данному слову, третичная сеть —
путем применения тех же правил к результату их первого применения и т.д.

Основные типы коннотации быстро стали для нас привычными, и в обыденной
речи мы сталкиваемся с различными классами более или менее устойчивых
метонимических образований, таких, например, как класс “знаков” для той
или иной группы лиц: шляпа, тюфяк, лопух, конфетка… И может быть,
именно эта “естественная предрасположенность” метонимии к
клишированности сделала ее столь непопулярной в современной литературе,
поскольку там она встречается гораздо реже, чем в обыденной речи. Можно
привести пример чистой, “неклишированной” метонимии, заимствованный из
спортивного лексикона:

Форды отпустили газ [= замедлили ход, остановились] (Репортаж с
автомобильной гонки).

Форды: инструмент — агент; отпустили газ: причина — следствие.

Если метафора строится на минимальном семантическом пересечении (см.
ниже), метонимия может охватывать сколь угодно большое “объемлющее”
множество. Таким образом, в предельном случае эти фигуры совпадают, хотя
это не обосновано ни внутренними, ни внешними причинами. Такая
возможность (чтобы не сказать опасность) широко используется в рекламе,
где необходимое объемлющее множество как бы создается с помощью текста,
но в результате мы часто сталкиваемся с некорректными с логической точки
зрения утверждениями. Допустим, что на рекламе изображена мощная
спортивная машина, которая через метонимию олицетворяет человека
действия. Рекламная надпись гласит: “СПРИНТ — СИГАРЕТА ЧЕЛОВЕКА
ДЕЙСТВИЯ”.

Если связь спринт — мощный автомобиль — человек действия очевидна, то
связь между спринтом и сигаретой абсолютно произвольна… В этой
рекламной надписи не используются имеющиеся типы метонимических
отношений, а устанавливаются совершенно новые связи между объектами.

Особым видом метонимии является синекдоха. Синекдоха (греч. зупекёоспе,
буквально — соотнесение) — словесный прием, посредством которого целое
(вообще нечто большее) выявляется через свою часть (нечто меньшее,
входящее в большее). Например: “Эй, борода! А как проехать отсюда к
Плюшкину?..” (Н.В. Гоголь), где совмещены значения “человек с бородой” и
“борода”; “И вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ” (М.Ю.
Лермонтов) — о жандармах.

Синекдоха ^упекёоспё — соотнесение) отличается от метонимии тем, что оба
предмета составляют некоторое единство, соотносясь как часть с целым, а
не существуют совершенно автономно.

Синекдоха реализуется несколькими разными способами:

Единственное число употребляется вместо множественного: Все спит: и
человек, и зверь, и птица (Гоголь). Выразительность в русском языке
достигается здесь за счет того, что категория числа является
обязательной (см. выше), т.е. не может не быть выражена. Сознательное
изменение грамматического числа при сохранении смыслового воспринимается
как риторический прием.

Множественное число употребляется вместо единственного: Мы все глядим в
Наполеоны (Пушкин).

Употребление части вместо целого: Имеете ли вы в чем-нибудь нужду? Да, в
крыше для моего семейства (Герцен).

Употребление родового понятия вместо видового (обобщающая синекдоха): Ну
что ж, садись, светило (Маяковский).

5. Употребление видового понятия вместо родового (сужающая синекдоха):
Пуще всего береги копейку (Гоголь).

Тут имеется в виду не копейка, а деньги, т.е. это, во-первых, видовое
понятие вместо родового, а во-вторых, единственное число вместо
множественного, т.е. здесь синекдоха применена дважды.

В примере А за окном зулусская ночь метонимия ступенчатая: (черный —
негр зулус).

Особый интерес вызывает разновидность синекдохи, в которой
осуществляется переход от частного к общему, от части к целому, от
меньшего к большему, от вида к роду. Отметим сразу же расплывчатость
всех этих понятий, которые в науке принято изображать в виде “дерева”
или “пирамиды”, однако “деревья” и “пирамиды” необязательно отражают
научное представление о мире. Нас часто устраивает и таксономия на
уровне первобытного сознания. Мы можем ограничиться критерием античных
риторов: большее вместо меньшего. В произвольно выбранном литературном
тексте вряд ли найдется много явных примеров обобщающей синекдохи: Людей
называют “простые смертные “, но это слово с таким же успехом применимо
и к животным, которые — как и мы — смертны. Вот более яркий пример,
заимствованный у Р. Кено: Он продолжил свой путь: голова была занята
мыслями, ноги четко вышагивали по дороге, и свой маршрут он закончил без
происшествий. Дома его ожидал редис, и кот, который мяукнул в надежде
получить сардину, и Амели, испытывающая законное чувство беспокойства по
поводу подгоревшего рагу. Хозяин дома с хрустом жует овощ, гладит
животное и на вопрос представителя человеческого рода о том, как нынче
обстоят дела, отвечает: “Так себе”. Этого примера достаточно для
иллюстрации частичного сокращения сем, приводящего к расширению значения
слова. Легко увидеть, что обобщающая синекдоха придает речи более
абстрактный, “философский” характер, который в этой натуралистической
пародии очевидным образом выделяется на фоне конкретики контекста.

Сужающая синекдоха, без сомнения, является гораздо более
распространенным тропом, особенно в романах. Р. Якобсон имел в виду
сужающую синекдоху, смешивающуюся в его концепции с метонимией, когда
писал о предрасположенности “реалистических” школ к метонимии.

Однозначное, адекватное восприятие текста обеспечивается только тогда,
когда новый, подставляемый термин сохраняет “специфичность” старого,
т.е. происходит как бы вложение одного в другое.

Модель “вложения классов” исходно предполагает неоднородность своих
элементов, поскольку на каждом новом уровне меняется критерий деления на
более мелкие классы. Это неструктурированная классификация, где мы
находим два типа классов:

Классы, в которые входят различные, но эквивалентные с выбранной точки
зрения единицы.

Классы, включающие различные части организованного целого.

В классифицирующих “деревьях” семы могут сохраняться при движении сверху
вниз по пирамиде (1) или распределяться между составными частями (2).

Обобщающая синекдоха или сужающая синекдоха сводятся к замене одной
единицы на другую, причем во второй отсутствуют некоторые семы, присущие
первой. Существенными называются семы, которые необходимы для дискурса,
то есть семы, упразднение которых делает его непонятным. Для того чтобы
сообщение сохранило “понятность”, следует позаботиться о сохранении
существенных сем.

Рассмотрим, например, описание убийства в романе. Орудие убийства может
быть описано при помощи таких слов, как: кинжал, оружие, предмет (пример
Ж. Дюбуа).

Существенная для сцены убийства сема (без дальнейших уточнений назовем
ее “агрессивно-смертоносной”) присутствует в значении двух первых слов,
но отсутствует в значении третьего. В значении первого слова она
окружена дополнительной “несущественной” информацией — не избыточной, но
побочной.

Таким образом, следует различать две ступени замены: изменения первой
ступени затрагивают только побочную информацию; существенные семы при
этом сохраняются (оружие вместо кинжал). При изменениях второй ступени
уничтожаются существенные семы (предмет вместо оружие). Изменения первой
ступени обычно проходят незамеченными: они выявляются только в процессе
семантического анализа дискурса. Первая ступень входит в “допустимую
зону”, где говорящий сам может устанавливать уровень общности
определений при выборе лексики. Что касается изменений второй ступени,
то они однозначно воспринимаются как тропы: к ним можно прибегать только
в том случае, когда существенные семы в силу семантической избыточности
текста уже присутствуют в контексте. Например, слово железо в принципе
может употребляться вместо кинжал. Подстановка слова железо может
осуществляться по трем рядам, попарные пересечения которых соответствуют
отсутствующим в сообщении понятиям.

Переходы, осуществляемые при подобной модификации: значение слова кинжал
сужается, и мы получаем лезвие, клинок, затем клинок обобщается до
значения твердый металл, а затем вновь происходит сужение: из
словосочетания твердый металл получается железо. Ни клинок, ни кинжал
реально не названы в тексте. Но существенной семой в ситуации убийства,
как мы уже говорили, является “агрессивно-смертоносный”, а она как раз и
теряется при этих переходах… Семантической связи, существующей между
сырьем (железо) и готовым изделием (кинжал), недостаточно для того,
чтобы восстановить смысл сообщения, поскольку в других контекстах слово
железо может обозначать объекты, не связанные с идеей агрессии, как,
например, в следующем предложении Железо, которому найдется лучшее
применение, будет возделывать землю. Здесь со словом железо (благодаря
выражению лучшее применение) можно соотнести две нулевые ступени (оружие
и плуг). Или в следующей конструкции Золото [пшеница] скошено железом,
хотя в этом примере синекдоха имеет легкую метафорическую окраску. И
только контекст, вероятность перехода сем в другие единицы смысла
повествования, другими словами, семантическая избыточность, позволяют
свести два последних употребления к их “сельскохозяйственному” значению.

Одним из самых распространенных приемов выразительности является
сравнение (лат. еошрагайо) — троп, категория стилистики и поэтики,
образное словесное выражение, в котором изображаемое явление
уподобляется другому по какому-либо общему для них признаку с целью
выявить в объекте сравнения новые важные свойства. Например, уподобление
(сопоставление) Безумье вечное поэта — как свежий ключ среди руин…
(Вл.С. Соловьев) косвенно вызывает представление о незатухающем биении и
“бесконечной” живительности поэтического слова на фоне “конечной”
эмпирической реальности. Сравнение включает в себя сравниваемый предмет
(объект сравнения), предмет, с которым происходит сопоставление
(средство сравнения), и их общий признак (основание сравнения). Ценность
сравнения как акта художественного познания в том, что сближение разных
предметов помогает раскрыть в объекте сравнения, кроме основного
признака, ряд дополнительных, что значительно обогащает художественное
впечатление. Сравнение может выполнять изобразительную (И кудри их белы,
как утренний снег над славной главою кургана — А.С. Пушкин),
выразительную (Прекрасна, как ангел небесный — М.Ю. Лермонтов) функции
или совмещать их обе. Обычной формой сравнения служит соединение двух
его членов с помощью союзов как, словно, подобно, будто и т.д.; нередко
встречается и бессоюзное сравнение (В железных латах самовар шумит
домашним генералом — Н.А. Заболоцкий).

Сравнение — это сопоставление, таким образом, двух явлений с целью
пояснения одного через другое. Такого рода подача описания предмета
типична для человеческого мышления. Часто бывает трудно прямо описать
какой-то объект, но легко отличить его от других объектов или найти в
нем что-то общее с другими объектами и таким образом определить сам этот
объект. Такой способ описания известен издревле и очень распространен.
Что значит, например, эстетический компонент как таковой? Что такое
красивый мужчина? Красивый мужчина — тот, который по каким-то признакам
отличается от других мужчин и по каким-то другим с ними совпадает. Никак
иначе это объяснить невозможно. По каким-то признакам у него есть
приоритет над прочими мужчинами, а по другим он похож на всех прочих. И
когда говорят: “Он был так же красив, как Марлон Брандо”, это означает
наличие известного эталона, другой человек подводится под этот эталон и
через него характеризуется. На сравнении очень многое основано в
человеческой коммуникации. Человеку свойственно сравнивать всё со всем,
имея внутреннее ощущение нормы и по отношению к этой норме определять
тех, кто эту норму превосходит, или тех, кто ей еще не соответствует
(ср. доказательство по аналогии выше). Сравнение — доступный, легкий, но
не самый глубокий способ описания. Когда трудно что-либо описать
впрямую, легче сравнить и тем самым показать достоинства и недостатки
описываемого объекта или подчеркнуть определенные черты. Сравнение
настолько свойственно человеческому мышлению, что естественные языки
знают даже специальные грамматические и стилистические формы сравнения.
В русском языке реализуются следующие способы сравнения: 1) форма
творительного падежа: пыль столбом; 2) сравнительная синтаксическая
конструкция: лучше меньше, да лучше; 3) сравнительный оборот: Под ним
Казбек, как грань алмаза, снегами вечными сиял (М.Ю. Лермонтов);
Впрочем, это были скорее карикатуры, чем портреты (Н.В. Гоголь); 4)
лексический способ: Ее любовь к сыну была подобна безумию.

Сравнительный оборот очень распространен в речи. Анализируя спонтанную
речь, можно обратить внимание на то, что сравнительных оборотов в ней
очень много. Важно помнить: то, что частотно, всегда неглубоко —
максимальная глубина соотносима с нестандартным и необычным.

На приеме сравнения может быть построено не только словосочетание, но и
текст любого объема. В нижеприведенном примере из поэмы “Мертвые души”
Н.В. Гоголя сравнение реализуется на уровне абзаца. Если троп
реализуется на тексте большем, чем словосочетание, он называется
развернутым и превращается в фигуру.

Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек,
который весело вышел на улицу с тем, чтобы прогуляться, с глазами,
расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив,
что он позабыл что-то, и уж тогда глупее ничего не может быть такого
человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его, он силится
припомнить, что позабыл он. He платок ли? Но платок в кармане. Не
деньги? Но деньги тоже в кармане. Все, кажется, при нем, а между тем
какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.

Как можно передать выражение лица человека словами? Это сделать
чрезвычайно трудно. Прямое описание, как правило, образа не создает. Вы
читаете про выражение глаз, выражение лица, но зрительно плохо это себе
представляете. Конечно, воображение работает, но у всех по-разному.
Поэтому после одного и того же описания впечатление у разных людей будет
разное, что легко доказывается подбором актеров на роли при экранизации
художественного произведения. И сколько режиссеров, столько решений. Два
режиссера иногда подбирают совершенно разные актерские типажи на одну и
ту же роль, и оба абсолютно уверены, что это идеальная модель, точно
соответствующая тексту. Все читали описание портрета Наташи Ростовой, и
зрительный образ героини у всех разный. На естественном языке трудно
передать то, что передает Body Language, что закономерно: если человек в
речи пользуется двумя системами, то они должны быть устроены так, чтобы
дополнять друг друга, т.е. средствами первой системы выражать одну
информацию, а средствами второй — другую; зона пересечения должна быть
невелика (см. ниже). Именно поэтому на естественном языке выражение лица
крайне трудно описать. Гоголь хотел передать определенное выражение лица
человека и, как очень прозорливый писатель, понимал, что ему адекватно
не описать это выражение впрямую. И тогда он использовал хитрый способ:
он дал читателю возможность самому представить требуемое выражение лица.
Он поместил героя в психологическую ситуацию, когда это выражение лица
естественно. Каждому из нас легко представить себе кого-нибудь в
ситуации, когда он вдруг понял, что что-то забыл. Построенный на приеме
сравнения, этот отрывок очень удачен именно потому, что сравнение здесь
позволяет смоделировать ситуацию, и зрительный образ, который обычно
передается Body Language, возникнет сам в сознании читателя. Надо быть
большим писателем, чтобы понять, что есть вещи, которые не следует
описывать словами, а их надо как бы образно переадресовывать.

Безусловно, сравнение как прием выразительности может реализоваться не
только на уровне абзаца, но и на уровне целого текста, причем не
обязательно литературно-художественного. Сравнение реализуется и в
других знаковых системах, например в кинематографе. Французский фильм
“Супружеская жизнь” построен на принципе сравнения: супружеская пара во
время бракоразводного процесс» вспоминает эпизоды совместной жизни, в
первой серии показано восприятие мужем, во второй — восприятие тех же
событий женой. Никакого психологического пересечения нет: события те же,
а осмысление совершенно разное. Весь фильм построен на принципе
сопоставления, и, конечно, никакого итога в конце не подводится. Какой
может быть итог в человеческих отношениях? Просто даны два взгляда на
одну и ту же проблему: взгляд мужчины и взгляд женщины.

Представьте себе, что вас попросили описать какого-то человека. Вы
можете начать говорить, что это человек такого-то возраста и пола,
обладающий такими-то душевными качествами, такими-то внешними
характеристиками и т.д. — это будет прямое описание. Вы можете сравнить
этого человека с каким-то другим, хорошо известным — это будет описание
через сравнение. А можете использовать особый способ (его часто
применял, например, М. Булгаков): рассказать эпизоды жизни героя и
пересказать впечатление, которое в этих эпизодах человек производил на
других людей (при этом ничего не говоря о том, что это за человек).
Через эпизоды и впечатления подается внутренняя характеристика человека,
которая оказывается в этом случае выводом, сделанным читателем. Это
значительно более тонко, чем если впрямую написать, что человек был скуп
или добр, или гуманен, или справедлив, поскольку вывод лучше не
декларировать, если он касается людей. Другое дело, что искусно поданные
эпизоды приведут вас, видимо, к тому выводу, который желателен автору.
Это самый трудный и самый сильный способ раскрытия человеческой
личности. Этот путь — не сравнение, а операционное определение объекта
описания.

В деловых отношениях сравнение используется очень часто, например при
подписании типового контракта. Вас адресуют к тому, что вам уже хорошо
известно, — это упрощает понимание. А вот когда вам говорят, что деловые
условия, в которых вы функционируете, напоминают условия, скажем,
Германии 1946 года, то к такому сравнению надо относиться с большой
мерой осторожности, потому что слово напоминают не есть сравнение. Надо
спросить: “По каким параметрам и в какой мере напоминают?” Сегодняшнюю
Россию часто сравнивают со многими странами. И каждое из таких сравнений
не выдерживает последовательной критики, потому что если известная
аналогия и существует с какими-то периодами мировой истории, то лишь
частичная, которая должна быть специально оговорена. Сам по себе прием
сравнения довольно поверхностный, поэтому, когда речь идет о чем-то
серьезном, важном и значительном, лучше им не пользоваться. Однако в
случае (вспомним Гоголя), когда речь идет о восприятии выражения лица
человека, его движений и т.п., сравнение эффективно. Как передать
словами танец? Невозможно. Но можно сказать человеку: “Вспомни, как ты
первый раз в жизни смотрел “Жизель”; вспомни, кто в “Жизели” танцевал;
вспомни впечатление, которое это на тебя произвело. То, что я хочу тебе
рассказать, очень похоже”. Сравнение хорошо, когда речь идет о
восприятии чего-то, что впрямую не передается естественным языком, а
проникает в сознание через образную структуру мышления. Так как
образность плохо перекодируется в естественный язык (см. выше), то
человеку надо дать возможность зрительно представить, т.е. включить
другой — образный канал приема и передачи информации. У Гоголя сравнение
очень удачно именно потому, что переадресуя к зрительному образу,
передает информацию оптимально. Если вы хотите вызвать зрительный образ
в сознании другого человека, сравните то, о чем вы говорите, с чем-то
таким, что он видел и хорошо себе представляет, и тогда он сделает
естественный логический перенос на сам объект. Сравнения бывают разных
видов.

Сравнения типа синекдохи. Рассмотрим несколько употребительных образных
сравнений: голый/червь, ясный/день, скучный/дождь, немой/карп,
прекрасный/Аполлон, сильный/бык, один/перст.

Эти пары получены из выражений типа: голый как червь (совершенно голый),
ясный как день (совершенно ясный, совершенно очевидный) и т.п.

Разумеется, эти стереотипные сравнения, в содержание которых говорящий
часто и не вникает, во многом отличаются от “истинных” сравнений. Такие
клише чаще всего функционируют как интенсификаторы, они выражают высокую
степень качества с оттенком преувеличения, т.е. они функционируют как
отдельные семантические единицы. Но на уровне описания можно разбить
каждое из этих выражений на две части (как в приведенном выше перечне),
и тогда становится очевидно, что первое слово соотносится со вторым как
результирующее и исходное понятие обобщающей синекдохи, или, точнее,
второе слово — главное в этих выражениях — сужает значение первого путем
добавления к нему новых сем. Но здесь нет семантической фигуры,
поскольку нет отклонения от лексического кода. Кстати говоря, именно
поэтому в традиционной риторике образные сравнения рассматривались
иногда как разновидность фигур мысли (а не как тропы или смысловые
фигуры) или, точнее, как разновидность фигур вымысла. Образное сравнение
является всего лишь способом описания объекта, оно “сближает разные
предметы для того, чтобы лучше описать один из них” или же “сближает с
той же целью два разных явления” (Цв. Тодоров).

Металогические сравнения. В отличие от рассмотренных выше сравнений,
которые можно было бы назвать “истинными”, “настоящими”, риторические
тропы и фигуры всегда “ложны”. Например, высказывания типа Он такой же
сильный, как его отец или Она красива, как ее сестра могут
рассматриваться только как правильно построенные утверждения. Но когда
“он” тщедушен, а “она” — уродина, снова возникает троп: в данном случае
это ирония, которая определяется как фигура, воздействующая на референт
сообщения. Очень многие риторические сравнения таковы, чаще всего они
являются гиперболами. Переход от одного типа тропов к другому хорошо
прослеживается на канонических примерах: богатый, как Крез (в принципе
это гипербола, хотя состояние какого-нибудь миллиардера вполне может
быть сравнимо с состоянием последнего царя Лидии) и Он просто Крез, где
мы возвращаемся к сужающей синекдохе.

3. Метафорические сравнения. Некоторые образные сравнения могут

рассматриваться как метафоры. Приведем следующие выражения: 1) ее ланиты
свежи,

как розы, 2) ее ланиты словно розы; 3) розы ее ланит; 4) и на лице ее
две розы.

Только в первом выражении с точки зрения лексического кода все слова и
словосочетания “нормальны” и совместимы друг с другом. Но уже во втором
мы сталкиваемся с аномалией — отсутствием именной части составного
именного сказуемого. Поскольку предельный класс здесь не указан,
читатель должен сам произвести операцию редукции. Союзы как, словно
устанавливают нетривиальное отношение эквивалентности между словами.

В (3) и (4) мы имеем дело с метафорой.

Метафора отличается от метафористического сравнения. Сравнение — это
двучленная синтаксическая структура, которая нетривиальным образом
объединяет два смысловых множества, в то время как метафора в строгом
смысле слова с таким объединением никак не связана. В предложении
Посадите тигра в мотор вашего автомобиля слово тигр воспринимается как
метафора, поскольку с семантической точки зрения оно несовместимо с
остальной частью сообщения. Эта несовместимость и порождает сравнение
между наиболее вероятным для данного контекста понятием и понятием,
реально присутствующим в сообщении: Бензин высшего качества = тигр.

Метафора (греч. ше1арИога — перенос) — вид тропа, перенесение свойств
одного предмета (явления или аспекта бытия) на другой по принципу их
сходства в каком-либо отношении или по контрасту. В отличие от
сравнения, где присутствуют оба члена сопоставления (Как крылья,
отрастали беды и отделяли от земли — Б.Л. Пастернак), метафора — это
скрытое сравнение, в котором слова как, как будто, словно опущены, но
подразумеваются. Очарованный поток (В.А. Жуковский), живая колесница
мирозданья (Ф.И. Тютчев), жизни гибельный пожар (А.А. Блок), И Гамлет,
мысливший пугливыми шагами (О.Э. Мандельштам) — во всех перечисленных
метафорах различные признаки (то, чему уподобляется предмет и свойства
самого предмета) представлены не в их качественной раздельности, как в
сравнении, а в новом нерасчлененном единстве художественного образа.

Из всех тропов метафора отличается особой экспрессивностью. Обладая
неограниченными возможностями в сближении (нередко — неожиданном
употреблении) самых различных предметов и явлений, по существу по-новому
осмысливая предмет, метафора способна вскрыть, обнажить его внутреннюю
природу; нередко метафора как своего рода микромодель является
выражением индивидуально-авторского видения мира: Стихи мои! Свидетели
живые за мир пролитых слез (Н.А. Некрасов); Мирозданье — лишь страсти
разряды (Б.Л. Пастернак). В отличие от распространенной, “бытовой”
метафоры (сошел с ума) индивидуальная метафора содержит высокую степень
художественной информативности, так как выводит предмет (и слово) из
автоматизма восприятия.

В тех случаях, когда метафорический образ охватывает несколько фраз или
абзацев (образы “до времени созрелого плода” в “Думе” М.Ю. Лермонтова,
“тройки” в “Мертвых душах” Н.В. Гоголя) или даже распространяется на все
произведение (чаще стихотворное: “Телега жизни” А.С. Пушкина), метафора
называется развернутой и становится фигурой. По отношению к метафоре
такие приемы выразительности, как оксюморон, олицетворение, антитеза,
могут рассматриваться как ее разновидности или модификации.

Метафора возникла в эпоху распада мифологического сознания (см. выше). В
древнейшем мифологическом и пантеистическом сознании с его
нерасчлененностью познаваемого мира и познающего мир человека метафора
существовать не могла. Возникновение метафоры становится началом
процесса абстрагирования и конкретных представлений, рождения
художественного образа. Средневековое искусство и книжность, основанные
на монотеистическом сознании, когда человеческая жизнь осмысляется как
“предстояние” Богу и все в мире исполняется тайного, символического
смысла (жизнь человека, история, явления природы и т.д.), создают
сложную, но единую и цельную символическую систему, которая насквозь
метафорична. Народное сознание (в отличие от книжного), с его календарем
и приметами, знамениями, предсказаниями, создает свой вариант
метафорической символики.

Новое время, центральным звеном которого становится сам человек, а не
постижение им “запредельного мира”, ищет известного равновесия “я” и
мира; и литература нового времени отражает этот процесс в так называемых
“классических стилях” эпохи, лишенных, при всей их мощи, индивидуального
начала, субъективной метафоричности. Эталоном такого равновесия стало
творчество И.В. Гете и А.С. Пушкина.

В поэзии начала XX в. происходит своеобразная метафоризация мира:
метафора становится преобладающим средством необычайно интенсивного
расширения творческой воли и свободы художника; гипертрофия
воспринимающего мир “я” разрушает самодовлеющую суверенность мира,
обращая его в субъективное инобытие, в “мнимость”: “Только через
метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само
бытие есть сравнение” (О.Э. Мандельштам). Осмысленная таким образом
метафора уже, очевидно, перерастает функции тропа. И в современной
литературе метафора не только средство обновления слова: повышенная
метафоричность стиля может быть как свидетельством избыточности
творческого воображения и личной инициативы художника (как бы
перекрывающего собой открывающийся ему мир), так и возможностью — в
известном смысле искусственно культивируемой — поддержать гаснущую
экспрессию при встрече с ним.

Метафора не сводится к простой замене смысла — это изменение смыслового
содержания слова, которое может рассматриваться как результат действия
двух операций: добавления и сокращения сем. Иначе говоря, метафора
является результатом соположения двух синекдох. Рассмотрим пример,
который приводит Ж. Дюбуа.

Поэт с кругами смерти под глазами спускается в этот мир чудес. Чем
засеет он эту борозду, единственную на песчаном берегу, где раз в шесть
часов, подобно неграмотной служанке, входящей в комнату, чтобы
подготовить бумагу и письменный прибор, море в белом чепце раскладывает
и перекладывает пустые буквы [букв. пустой алфавит] водорослей? Что
подарит он ничего не ждущему в серой тишине застывшему миру? Совпадение
(М. Деги).

Эстетическое совершенство этого текста основано на многих приемах, в
частности на легком насилии над лексическим материалом. Эти маленькие
семантические “скандалы” обращают внимание на само сообщение. С
формальной точки зрения, метафора представляет собой синтаксическую
структуру, где сосуществуют в противоречивом единстве тождество двух
означающих и несовпадение соответствующих им означаемых. Этот вызов
(языковому) сознанию требует осуществления редукции, которая сводится к
тому, что читатель пытается как-то обосновать наблюдаемое совпадение
означающих. Очень важно, что в процессе редукции собственно языковые
факторы никогда не ставятся под сомнение. Редукция осуществляется за
счет внешних для риторического сознания условий. Позиция получателя
научного сообщения была бы совсем иной. В научном тексте семантическая
несовместимость такого рода может как отвергаться (в случае, когда
сказанное признается неверным или бессмысленным), так и приниматься. Для
высказываний такого типа характерны особые модальные рамки, такие, как,
например, Опыт показывает, что… или Вопреки принятой точке зрения, X
показал, что… В рамках поэтического прочтения текста такие меры
предосторожности излишни, хотя в принципе их можно формулировать в
аналогичной форме, но и тогда они будут нести другую смысловую нагрузку.
A priori читатель поэтического текста всегда отождествляет код данного
произведения с обычным языковым кодом; он тут же начинает выстраивать
фрагменты классификаций по типу “дерева” или “пирамиды” в поисках
уровня, на котором имеющиеся означаемые были бы эквивалентны. Когда мы
рассматриваем два, пусть очень несхожих объекта, мы всегда можем найти в
пирамиде вложенных классов “предельный” класс, который будет включать
оба эти объекта, при том что во всех более дробных классах они
фигурируют раздельно (см. выше).

Термины тождественный, эквивалентный и сходный используются
исключительно для того, чтобы примерно установить уровень “предельного”
класса относительно всех тех классов, где оба означаемых выступают как
разные единицы. Метафорическая редукция считается завершенной, когда
читатель находит третье понятие, выполняющее роль шарнира между двумя
другими (например, линейность — белый неровный край — черные удлиненные
формы на светлом фоне). Процесс редукции сводится к поиску этого
третьего понятия, будь то в пределах какого-либо дерева или какой-либо
отражающей или не отражающей реальное положение вещей пирамиды. У
каждого читателя может быть свое собственное семантическое
представление. Главное — это найти самый короткий путь, соединяющий два
объекта; поиски продолжаются до тех пор, пока не будут перебраны все
возможные критерии различия.

“Предельный” класс может быть описан как пересечение смыслов двух слов,
как общая часть совокупности их сем или частей.

Если эта общая часть необходима для обоснования постулируемого
тождества, их несовпадающие части не менее необходимы для обеспечения
оригинальности образа и приведения в действие механизма редукции.
Метафора экстраполирует, она строится на основе реального сходства,
проявляющегося в пересечении двух значений, и утверждает полное
совпадение этих значений. Она присваивает объединению двух значений
признак, присущий только их пересечению.

Поэтому метафора как бы раздвигает границы текста, создает ощущение его
“открытости”, делает его более емким.

Метафорический процесс может быть описан следующим образом:

И — ( П) — Р,

где И — исходное слово или выражение, Р — результирующее слово, а
переход от первого ко второму осуществляется через промежуточное понятие
П, которое никогда в дискурсе не присутствует: в зависимости от принятой
точки зрения оно соответствует или ” предельному” классу, или
пересечению совокупности сем.

Разложенная таким способом на составные части метафора и может быть
истолкована как соположение двух синекдох, поскольку П является
синекдохой относительно И, а Р — синекдохой относительно П.

Так как синекдоха может быть обобщающая или сужающая для построения
метафоры, мы должны соединить (“сцепить”) две дополняющие друг друга
синекдохи, которые функционируют противоположным друг относительно друга
образом и определяют точку пересечения между понятиями И и Р: железо —
лезвие — плоский.

Основой для метафоры могут быть общие семы И и Р (железо вместо клинок),
метафора может строиться и на основе общих для И и Р частей (парус
вместо судно). По этому признаку происходит деление между двумя видами
метафоры: понятийной и референциальной. Первая строится исключительно на
семантической основе, она является результатом применения операции
сокращения с добавлением к семам, вторая имеет чисто физическую основу и
может быть получена путем применения операции сокращения с добавлением к
материальным частям (этот вид метафоры можно рассматривать как языковой
вариант изобразительной метафоры или метафоры, применяемой в живописи,
которую следовало бы описывать в рамках общей, охватывающей все виды
искусства риторики).

Возникающее в процессе формирования метафоры сжатие реальной семантики
до точек пересечения рядов сем может в свою очередь рассматриваться как
выхолащивание, преувеличенное сужение, как неоправданное насилие над
текстом. В связи с этим у поэта или писателя может возникнуть желание
скорректировать свою метафору чаще всего с помощью синекдохи,
действующей в пределах логической разности множеств сем, или же второй
метафоры.

Известный пример такого рода мы находим у Б. Паскаля: “L’homme n’est
qu’un roseau, le plus faible de la nature, mais c’est un roseau pensant”
— Человек всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он
тростник мыслящий.

Рассмотрим логические связки в этом предложении: ограничительное всего
лишь вводит метафору так, как будто речь идет о синекдохе (через
пересечение рядов в точке, соответствующей понятию “слабость”), в то
время как противительное но вводит обобщающую синекдоху (которая всегда
истинна по определению) так, как будто ее истинность еще предстоит
доказать. В этом намеренном смешении истинного и ложного заключается
одна из главных черт, характерных для скорректированной метафоры.

Мы находим множество более простых примеров в арго или юмористическом
стиле речи. Так, например, собаку таксу можно назвать колбаса с лапками
(метафора, скорректированная синекдохой). Известна также метафора
хрустальная грудь (вместо “кувшин”) и т.д.

Можно скорректировать метафору с помощью метонимии. Этот прием очень
часто встречается у Метерлинка:

“Les jaunes flиches des regrets… Les cerfs blancs des mensonges…”
Буквально: Желтые стрелы сожалений… Белые олени лжи…

Примечательно, что метафорой здесь является название цвета, т.е. это
один из редких случаев моносемической лексемы, которая поэтому
воспринимается как синекдоха.

Этот прием использован также в словосочетаниях: цветок успокоения
ползучий и острие кипариса, это застывшее копье.

Ниже изображен треугольник, в котором мы рассмотрели две стороны: это
метафора и синекдоха. Третья сторона может быть только оксюмороном.

Кипарис

Метафора/ \ Синекдоха

Копье L Л застывание

Оксюморон

Но застывшее копье представлено как эквивалент кипариса, полученный
путем вполне дозволенной трансформации. Таким образом, кипарис, тихое,
хорошо всем известное дерево, вдруг получает внутреннее противоречивое
определение: в нем усматриваются несовместимые друг с другом части. Это
дает нам более точное представление о механизме действия
скорректированной метафоры: она “взрывает” реальность, вызывает шок,
высвечивая противоречивые стороны объекта.

Итак, метафора является результатом применения двойной логической
операции. Важно при этом уточнить, может ли присутствовать в тексте
исходное для этой фигуры понятие. Если придерживаться концепции
классической риторики, подлинная метафора всегда предполагает отсутствие
исходного понятия в тексте. Понятность текста в данном случае
обеспечивается либо за счет высокого уровня избыточности в
последовательности, содержащей троп, либо за счет значительного
семантического пересечения, между нулевой ступенью и “образным”
(“фигуральным”) выражением. Действительно, только из контекста (несмотря
на наличие четырех метафор) можно понять, что в следующем тексте (пример
Ж. Дюбуа):

Соловей в стене, замурованная искра,

Клюв, плененный известью нежный щелчок (Р. Брок) — речь идет об
электрическом выключателе. Вот почему поэты стали постепенно прибегать к
метафоре, гораздо больше похожей на сравнение (отличающейся от него
только отсутствием союза как):

Содрогающиеся стены зданий, растрескавшиеся лужи оконных стекол… (М.
Деги); Испания — большой кит, выброшенный на берега Европы (Э. Бюрк).

Интересно, что при очевидной метафористичности последнего примера он
напоминает синекдоху (кит вместо его формы), что подчеркивает тесную
связь между этими двумя тропами. Пример Р. Брока показывает, что
метафоры обладают разной степенью доступности их понимания в речевой
коммуникации, что связано с объемом зоны пересечения семантических
единиц, входящих в понятия, представленные в метафоре.

Рассмотрим пример: Смирились вы, моей весны высокопарные мечтанья (А.С.
Пушкин). Очевидно, что если слово используется в значении,
гораздо больше свойственном другому слову (а за каждым словом стоит
денотат, т.е. тот конкретный предмет, который словом задается), то,
конечно, метафора построена на внутреннем психологическом сравнении
между предметами или явлениями. Эта связь должна быть ощутима именно
потому, что понятие, с которым осуществляется сравнение, не называется.
В рассматриваемом примере эта связь понятна: весна — юность. Почему?
Попробуем записать значение каждого из двух слов через
последовательность сем. Весна

— это постначальная пора. Разумно спросить: “Постначальная пора — чего?”
(А of В). ” Постначальная пора” — это функция, аргументом которой
является один календарный год в природе: 1) год; 2) единичность; 3)
природа.

Понятие природа может быть разделено на два: человек + нечеловеческая
природа. Тогда весна — это постначальная пора единичного года в
человеческой жизни, а также во внечеловеческой жизни природы, Проделаем
ту же операцию с понятием юность. Юность

— это постначальная пора человеческой жизни, состоящей из многих лет,
т.е. постначальная пора многих лет человека. Сравнив две смысловые
записи:

Весна = постначальная пора (год + единичность + человек + нечеловеческая
природа);

Юность = постначальная пора (год + множественность + человек).

Мы обнаруживаем, что эти два понятия имеют одинаковую смысловую функцию
(“постначальная пора”) и значительное пересечение в аргументах: “год” и
“человек”. В понятии весна присутствует значение единичности, а в
понятии юности — множественности (т.е. по категории единичности /
множественности рассматриваемые два понятия противопоставлены). Кроме
того, толкование понятия весна имеет на один смысловой элемент больше —
нечеловеческая природа. Такая метафора является удачной, поскольку в ней
соблюдена мера смыслового пересечения, которая не может быть задана
формально, но интуитивно ощущается. Если метафора построена на понятиях,
смысловые толкования которых имеют мало совпадений (например, один общий
элемент в аргументе), то эта метафора может быть непонятна речевым
коммуникантам.

Если проанализировать некоторые тексты, скажем русскоязычной поэзии
начала XX в., то ощущается, во-первых, перенасыщение метафорами и,
во-вторых, сложность их дешифровки. Нераспознаваемость смысла
компенсируется в стихе благозвучием и формой, и сама форма, таким
образом, становится означаемым стиха (см. выше).

Итак, если в толковании двух слов крайне мало точек пересечения,
метафора понятна не будет, а следовательно, она неудачна, поскольку
любой речевой поступок реализуется с целью передачи информации. Если же
человек информацию передает, а другой ее не принимает, то речевая
коммуникация оказывается нецелесообразной. Есть писатели и поэты,
декларирующие, что они пишут для себя и еще для двух-трех человек,
способных оценить их текст. Это распространенная точка зрения. Когда
автор выносит свое творчество на суд других людей, он должен хорошо
понимать, чьего суда он ждет; может быть, не имеет смысла издавать свои
книги большими тиражами, а стоит распространять их среди тех немногих
людей, которые истолкуют их адекватно, поскольку их ментальность близка
ментальности автора, что является основой понимания. Есть тексты,
которые действительно могут понять очень мало людей, потому что эти
тексты созданы на основе ассоциаций, вызванных каким-то совместным
действием. К примеру, три человека сидели у костра, у речки, о чем-то
говорили — это факт их индивидуальной жизни — и то, о чем они говорили,
известно только им троим. Потом создается текст, который в смысловой
сфере опирается на этот конкретный инцидент. И метафора является
переносом этого конкретного смысла, так как основана на воспоминании о
том событии. Кто его помнит? Те трое, которые тогда сидели у речки,
больше никто. И раскодировать такой текст могут только эти три человека:
он написан для них. В этом случае следует напечатать три экземпляра
текста и дать этим людям. Когда же автор выносит собственный текст на
суд большого числа людей, печатает его значительным тиражом, он обязан
исходить из того, что уровень понимания, хотя бы относительный, должен
быть. Следует учитывать, что, так как много метафор базируется на знании
других художественных произведений, особенно античных и эпохи
Возрождения, тексты с такими метафорами ориентированы на эрудированных
читателей и слушателей.

Что происходит с восприятием текста, когда уровень пересечения смыслов
очень велик, скажем, у двух понятий общая функция и все аргументы, за
вычетом одного, тоже одинаковы?

П = Май + й2, + а з, + а 4); П2=Л(аь + а2, + а з, + 05). Очевидно, что
такая метафора будет понятна, но будет ли она удачной? Скорее всего,
метафорического эффекта не произойдет, так как П1 и П2 окажутся близкими
синонимами. Сколько же единиц пересечения должно быть, чтобы метафора, с
одной стороны, была понятной, а с другой — не была банальной, не
превратилась в синоним? Ответ не может быть формальным. Здесь автору
должны помочь вкус и чутье. Каждый раз вашему читателю или слушателю
должно быть трудно понять метафору, но при интеллектуальном усилии —
возможно.

Особым видом метафоры является олицетворение (прозопопея от греч.
ргозброп — лицо и ро1ёб — делаю), которое основано на перенесении
человеческих черт (шире — черт живого существа) на неодушевленные
предметы и явления. Можно наметить градации олицетворения в зависимости
от функции в художественной речи и литературном творчестве. 1.
Олицетворение как стилистическая фигура, связанная с ” инстинктом”
персонификации в живых языках и с риторической традицией, присущей любой
выразительной речи: сердце говорит, река играет. 2. Олицетворение в
народной поэзии и индивидуальной лирике (например, у Г. Гейне, у С.
Есенина) как метафора, близкая по своей роли к психологическому
параллелизму: жизнь окружающего мира, преимущественно природы,
привлеченная к соучастию в душевной жизни героя, наделяется признаками
человекоподобия. Лежащие в основе таких олицетворений уподобления
природного человеческому восходит к мифологическому и сказочному
мышлению с той существенной разницей, что в мифологии через родство с
человеческим миром раскрывается “лицо” стихии (например, отношения между
Ураном-Небом и Геей-Землей уясняются через уподобление бракосочетанию),
а в фольклорном и поэтическом творчестве позднейших эпох, напротив,
через олицетворенные проявления стихийно-естественной жизни раскрываются
“лицо” и душевные движения человека. 3. Олицетворение как символ,
непосредственно связанный с центральной художественной идеей и
вырастающий из системы частных олицетворений. Так, поэтическая проза
повести А.П. Чехова “Степь” пронизана олицетворениями-метафорами:
красавец тополь тяготится своим одиночеством, полумертвая трава поет
заунывную песню и т.п. Из их совокупности возникает верховное
олицетворение: “лицо” степи, сознающей напрасную гибель своих богатств,
богатырства и вдохновения, — многозначный символ, связанный с мыслями
художника о родине, о смысле жизни, беге времени. Олицетворение такого
рода нередко близко к мифологическому олицетворению по своей
общезначимости, “объективности”, относительной несвязности с
психологическим состоянием повествующего, но тем не менее не переходит
черту условности, всегда отделяющую искусство от мифологии.

Олицетворение — самый выразительный из всех существующих тропов. Он
выразителен настолько, что даже опасно его иногда употреблять. Почему
олицетворение такой сильный прием? Существует природа и существует
человек, который, с одной стороны, есть часть природы, а с другой —
функционирует изолированно, как наблюдатель. Сознание человека устроено
таким образом, что все, касающееся лично его, всегда выше, чем все, что
касается чего-нибудь другого (например, камней или деревьев). Это
стойкая общечеловеческая универсалия является генеральной в человеческом
миропонимании: самое главное — то, что связано с людьми, значительно —
то, что связано с животными, и только потом по значимости идет все
остальное. Поэтому самые главные для человека эпитеты — это такие,
которые характеризуют именно человека, а самые главные действия — это
те, которые осуществляет человек. Если перенести свойства и типовые
поступки человека на неодушевленные объекты, то значимость последних
предельно повышается. Это максимальное выражение эффективности передачи
смысла. Таким образом, олицетворение есть “идеальный” прием
выразительности. Я свистну, и ко мне послушно, робко вползет
окровавленное злодейство. И руку будет мне лизать, и в очи смотреть, в
них знак моей читая воли (А.С. Пушкин). Может ли мысль быть выражена
сильнее?

Глава 22

ИРОНИЯ В РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ

Я не отношусь серьезно к себе, но я отношусь серьезно к своим
убеждениям.

Г. К. Честертон

Ирония (от греч. е1гбиё1а, букв. — притворство, когда человек
притворяется глупее, чем он есть) имеет два толкования.

В стилистике — выражающее насмешку или лукавство, иносказание, когда
слово или высказывание обретают в контексте речи значение,
противоположное буквальному смыслу или отрицающее его, ставящее под
сомнение. Пример:

Слуга влиятельных господ, С какой отвагой благородной Громите речью вы
свободной Всех тех, кому зажали рот.

Ф.И. Тютчев

Ирония есть поношение и противоречие под маской одобрения и согласия;
явлению умышленно приписывают свойство, которого в нем заведомо быть не
может (Откуда, умная (осёл), бредешь ты голова — И.А. Крылов) или оно
отсутствует, хотя по логике авторской мысли его надо было ожидать.
Обычно иронию относят к тропам, иногда — к стилистическим фигурам. Намек
на притворство, “ключ” к иронии содержится обычно не в самом выражении,
а в контексте или интонации; иногда (особенно в прозе) — лишь в ситуации
высказывания. Когда ироническая насмешка становится едкой издевкой, ее
называют сарказмом.

В эстетике — вид комического, идейно-эмоциональная оценка, элементарной
моделью или прообразом которой служит структурно-экспрессивный принцип
речевой, стилистической иронии. Ироническое отношение предполагает
превосходство или снисхождение, скептицизм или насмешку, нарочито
запрятанные, но определяющие собой стиль художественного произведения
(“Похвала Глупости” Эразма Роттердамского) или организацию образной
системы (характеров, сюжета, всего произведения, например ” Волшебная
гора” Т. Манна). “Скрытность” насмешки, маска серьезности отличают
иронию от юмора и особенно от сатиры (см. ниже).

Ироническое отношение реализуется весьма многообразно: с помощью
гротеска (Дж. Свифт, Э.Т.А. Гофман, М.Е. Салтыков-Щедрин), парадокса (А.
Франс, Б. Шоу), пародии (Л. Стерн), остроумия, гиперболы, контраста,
соединения различных речевых стилей и т.д.

Смысл иронии как эстетической категории в разные эпохи существенно
видоизменялся. Античности была свойственна, например, “сократовская
ирония”, выражавшая философский принцип сомнения и одновременно способ
обнаружения истины. Сократ притворялся единомышленником оппонента,
поддакивал ему и незаметно доводил его взгляд до абсурда, обнаруживая
ограниченность как будто бы очевидных истин (см. выше). В “сократовской
иронии” эстетическая игра, наслаждение диалектикой мышления сочетались с
поисками истины и моральных ценностей (см. диалог Платона “Пир”). В
античном театре встречается и так называемая трагическая ирония (“ирония
судьбы”), теоретически осознанная, однако, лишь в новое время: герой
уверен в себе и не ведает (в отличие от зрителя), что именно его
поступки подготавливают его собственную гибель (классический пример —
“Царь Эдип” Софокла, а позже — “Валленштейн” Ф. Шиллера). Такую “иронию
судьбы” нередко называют объективной иронией. Будучи скептической по
своей природе, ирония чужда литераторам, ориентированным на незыблемую
иерархию ценностей (барокко, классицизм), как чужда она была и
христианскому сознанию, в том числе средневековой эстетической мысли,
равнодушной к игровому началу, смеховой грани бытия.

Проблема неизменного источника смеха и связанного с ним действительного
значения смеха была известна уже Цицерону, который, однако, сразу же
объявил ее неразрешимой.

Развернутое теоретическое обоснование и разнообразное художественное
претворение ирония получила в романтизме (понятие романтической иронии в
эстетических работах Ф. Шлегеля, К.В.Ф. Зольгера; художественная
практика — в произведениях Л. Тика, Гофмана в Германии, Дж. Байрона в
Англии, А. Мюссе во Франции). Немецкие романтики расширили понимание
иронии до мировоззренческого принципа: романтическая ирония должна быть
универсальной и бесконечной, т.е. направленной на все без остатка как в
сфере реального, “обусловленного” бытия, так и в духовной
жизнедеятельности субъекта. В такой всеобъемлюще иронической позиции
романтики видели абсолютное выражение свободы — этой высшей ценности
романтического сознания. Принцип универсальной романтической иронии
(нередко отождествляющий иронию с рефлексией вообще) диктовал художнику
внутреннюю установку: не останавливаться ни перед чем, все подвергать
сомнению или отрицанию; не будучи связанным никакой окончательной
“истиной”, свободно переходить от одного мнения к другому, подчеркивая
относительность и ограничительность всех установленных человеком
“правил”. Отсюда важное для концепции романтической иронии понятие игры:
в произведении должен господствовать дух подлинной трансцендентальной
буффонады” — в своем парении над «необходимостью» художник уходит от
всякой ценностной определенности, сознательно делает содержательно и
интонационно неразличимыми серьезное и притворное, глубокое и
простодушное. В итоге ирония оказывается несвободной от гипертрофии
чисто эстетической игры противоположностями, нередко теряющей границы
между добром и злом, истиной и заблуждением, свободой и необходимостью,
“священным” и “порочным” и т.д. Ирония как принцип мироотношения
предопределяла в творчестве романтиков и композиционно-художественную
игру противоположностями: реальным и фантастическим, возвышенным и
прозаическим, разумным и алогичным.

Романтическая ирония, обнажавшая разлад мечты (идеала) и реальной жизни,
претерпевает эволюцию; вначале это ирония свободы: жизнь не знает для
своих свободных сил каких-либо неодолимых препон, высмеивая всех, кто
пытается придать ей неизменные формы; потом — сарказм необходимости:
силы косности и гнета одолевают свободные силы жизни, поэт заносится
высоко, но его одергивают, едко и грубо издеваясь над ним (Байрон,
Гофман и особенно Гейне, “Рыцарь на час” Н.А. Некрасова). Тогда
возникает трагическая, “горькая ирония” — автор равно иронизирует и над
объективным злом, и над собственным бессилием противоборствовать ему.
Когда же к насмешке над злом и собою примешивается сомнение в реальности
идеалов, ирония становится “мрачной”, разлагающей. Как “отрицательную” и
даже “нигилистическую” можно рассматривать иронию в декадентском
умонастроении, в том числе у некоторых символистов, о чем с горечью
писал А.А. Блок. У ряда художников и эстетиков XX века, причастных к
модернизму (особенно “черному юмору”), “нигилистическая” ирония
включает, в частности, принцип тотального пародирования и
самопародирования искусства (американский писатель Д. Бартелм).

Собственную концепцию “эпической иронии” как одного из основных
принципов современного реализма развил Т. Манн, который, отталкиваясь от
универсальности романтической иронии, подчеркивал, что ирония необходима
для эпического искусства как взгляд с высоты свободы, покоя и
объективности, не связанный никаким морализаторством. В конце XIX —
начале XX века ирония занимает заметное место также в произведениях О.
Уайльда, А. Франса, Б. Шоу, К. Чапека. Своеобразная “ироническая
диалектика” отразилась в театральном методе “отчуждения” Б. Брехта.

Очень интересно толкование смешного и иронии у А. Шопенгауэра.
“Источником смешного всегда служит парадоксальное и поэтому неожиданное
подведение предмета под понятие, в остальном ему гетерогенное, и феномен
смеха означает таким образом всегда внезапное понимание несоответствия
между таким понятием и мыслимым в нем реальным объектом, т.е. между
абстрактным и созерцательным. Чем больше и неожиданнее в восприятии
смеющегося это несовпадение, тем громче будет его смех. Поэтому во всем,
что возбуждает смех, всегда должно быть понятие и нечто единичное,
следовательно, вещь или событие, которые могут быть, правда, подведены
под это понятие, тем самым мыслиться в нем, однако в другом и более
важном отношении совершенно сюда не относиться, более того, явно
отличаясь от всего, что мыслится в этом понятии. Когда, как это часто
случается при остротах, вместо такого созерцательно реального выступает
подчиненное высшему или родовому понятию видовое понятие, то смех оно
возбуждает лишь тем, что фантазия реализует его, т.е. заменяет его тем,
что представляется в созерцании, и таким образом происходит конфликт
между мыслимым и созерцаемым. Можно даже, чтобы понять это вполне
explicite, свести смешное к умозаключению по первой форме с безусловной
major и неожиданно как бы каверзно введенной minor, — вследствие такого
сочетания заключение и обретет свойство смешного”. И далее: “источник
смешного — несовпадение мыслимого и созерцаемого. — В зависимости от
того, переходим ли мы при обнаружении такого несовпадения от реального,
т.е. созерцаемого, к понятию или, наоборот, от понятия к реальному,
возникшее в результате этого смешное будет остротой или нелепостью, а в
более высокой степени, в частности в практической жизни, — глупостью”. В
качестве примера первого рода, т.е. остроты, приведем известный анекдот
о гасконце, над которым смеялся король, увидев его в зимнюю стужу
по-летнему одетым; гасконец сказал королю: “Если бы Вы, Ваше Величество,
надели то, что надел я, то сочли бы, что в нем достаточно тепло”, — а на
вопрос короля, что же он надел, ответил: “Весь мой гардероб”. Под этим
последним понятием можно подразумевать как необозримый гардероб короля,
так и единственный летний сюртучок бедняги, вид которого на зябнувшем
теле очень не соответствует понятию гардероба.

Острота часто заключается в одном высказывании, только намекая на
понятие, под которое можно подвести данный случай, совершенно
гетерогенный (по Шопенгауэру) всему остальному, мыслимому в понятии.
Так, в “Ромео и Джульетте” жизнерадостный, но только что смертельно
раненный Меркуцио говорит друзьям, которые обещают навестить его на
следующий день: “Приходите завтра, и вы найдете меня спокойным
человеком”. Здесь под это понятие подводится умерший. В английском языке
к этому присоединяется игра слов, так как grave man означает
одновременно серьезного и мертвого человека. В таком же роде известный
анекдот об актере Унцельмане: после того как в берлинском театре была
строго запрещена всякая импровизация, ему пришлось появиться на сцене
верхом на лошади; и при этом именно в тот момент, когда он был на
просцениуме, лошадь выбросила помет, что уже само по себе вызвало смех
публики; однако смех еще усилился, когда Унцельман обратился к лошади со
следующими словами: “Что ты делаешь? Разве ты не знаешь, что
импровизация нам запрещена?” Здесь подведение гетерогенного под одно
понятие очень ясно и поэтому острота чрезвычайно метка, а вызванный ею
эффект смешного очень силен.

Вполне соответствует тому роду смешного, о котором здесь идет речь,
следующее: Сафир в литературной борьбе с актером Анджели называет его
“великим духом и телом Анджели”; в этом случае вследствие известной
всему городу тщедушной фигуры актера необыкновенно малое зримо
подводится под понятие “великого”. То же действие производит
наименование Сафиром арий новой оперы “добрыми старыми знакомыми”,
следовательно, под понятие, которое в других случаях служит
рекомендацией, здесь подводятся именно те свойства, которые достойны
порицания. Когда о какой-нибудь даме, благосклонность которой зависит от
подарков, говорят, что она умеет соединить полезное с приятным, под
понятие правила, которое Гораций рекомендует применять в области
эстетики, подводится нечто низкое в моральном отношении; так же, когда,
имея в виду бордель, называют его “скромным приютом тихих радостей”.
Приличное общество для того, чтобы достигнуть совершеннейшей пошлости,
изгоняет все прямые и поэтому резкие выражения и прибегает для смягчения
скандальных или сколько-нибудь шокирующих вещей к отвлеченным понятиям;
однако тем самым под эти понятия подводится и более или менее
гетерогенное им, благодаря чему достигается эффект смешного.

Лежащее в основе всего смешного подведение под понятие того, что в одном
отношении гетерогенно, но в остальном соответствует ему, может быть и
неумышленным; например, один из свободных негров в Северной Америке,
старающихся во всем походить на белых, сочинил своему умершему ребенку
эпитафию, начинающуюся словами: “прелестная, рано сорванная лилия”.
Когда же, наоборот, реальное и созерцательное грубо и преднамеренно
подводят под понятие его противоположности, возникает низкая и пошлая
ирония. Например, когда при сильном дожде говорят: приятная сегодня
погодка или об уродливой невесте: красотку же он нашел; или о мошеннике:
этот честный человек и т.п. Смеяться над этим могут только дети или
необразованные люди, ибо здесь несовпадение между мыслимым и созерцаемым
полное. Однако при таком грубом преувеличении, в попытке сказать смешное
его основной характер, упомянутое несовпадение, выступает очень
отчетливо. К этому роду смешного из-за его преувеличенности и явной
преднамеренности несколько приближается пародия. Ее прием состоит в том,
что она приписывает события и слова серьезного стихотворения или драмы
незначительным, низким личностям или связывает их с мелочными мотивами и
поступками. Следовательно, она подводит изображаемые ею плоские
реальности под данные в теме высокие понятия, к которым они в известном
отношении должны подходить, тогда как в остальном с ними совершенно не
совпадают; вследствие этого противоречие между созерцаемым и мыслимым
выступает очень ярко. Оригинально и остроумно было обращение одного
человека к только что обвенчанной молодой чете, женская половина которой
ему нравилась, с заключительными словами шиллеровской баллады “Порука”:

Позвольте, чтоб в вашем союзе, друзья,

Отныне был третьим навеки и я! Действие смешного здесь сильно и
неизбежно, так как под понятия, которые, по замыслу Шиллера, должны
вызвать в нас мысли о благородных в моральном смысле отношениях,
подводятся отношения запретные и безнравственные, но подводятся
правильно и без какого-либо изменения, следовательно, мысль о них
вызывается словами Шиллера.

Во всех приведенных здесь примерах острот мы обнаруживаем, что под
понятие или вообще под абстрактную мысль подводится реальное либо
непосредственно, либо посредством более узкого понятия, причем это
реальное, строго говоря, относится к этому понятию, но бесконечно далеко
от действительного и первоначального намерения и от направленности
мысли. Поэтому остроумие как способность духа состоит только в легкости,
с какой для каждого данного предмета находят понятие, в котором этот
предмет может мыслиться, будучи резко гетерогенным всем другим
относящимся к этому понятию предметам.

Другой вид смешного движется в обратном направлении, от абстрактного
понятия к мыслимой в нем реальности, или к созерцательному, которое,
однако, в каком-либо отношении, не замеченном раньше, с понятием не
совпадает, что и создает нелепость, и в конечном итоге ведет к глупому
поступку. Примерами смешного этого рода могут служить следующие факты.
Когда человек говорит, что он любит гулять один, другой на это ему
отвечает: “Вы любите гулять один, я тоже, так пойдемте вместе”. Он
исходит из мысли: “удовольствием, которое любят двое, они могут
наслаждаться вместе” — и подводит под нее именно тот случай, который
исключает совместность. Солдаты в караульной позволяют только что
приведенному арестанту принять участие в карточной игре, но так как он
плутует, в результате чего возникает перебранка, они выгоняют его,
руководствуясь общим понятием “дурных товарищей прогоняют”, забывая при
этом, что имеют дело с арестантом, т.е. с человеком, которого должны
держать под стражей. У двух крестьянских парней было ружье, заряженное
крупной дробью, которую они хотели вынуть и заменить мелкой, не теряя
при этом порох. Для этого один из них вложил дуло ружья в свою шапку,
которую сжал ногами, и сказал другому: “Теперь спускай курок медленно,
медленно, медленно, тогда сначала выйдет дробь”. Он исходил из понятия:
“Замедление причины ведет к замедлению действия”. Примерами такого рода
служит большая часть поступков Дон Кихота; под понятия, почерпнутые им
из рыцарских романов, он подводит встречающиеся ему совершенно
гетерогенные этим понятиям реальности, например желая помочь угнетенным,
освобождает каторжников. Собственно говоря, сюда же относятся и все
рассказы Мюнхгаузена: только это не поступки, которые были совершены, а
невозможное, выдаваемое за действительно происходившее. В этих рассказах
происшествия всегда излагаются так, что мыслимое абстрактно сравнительно
a priori представляется возможным и вероятным; однако потом, при
созерцании данного индивидуального случая, т.е. a posteriori,
невозможность, более того, абсурдность рассказанного обнаруживается и
возбуждает смех очевидным несовпадением созерцаемого и мыслимого,
например, когда сообщается, что замерзшие в почтовом рожке мелодии
оттаивают в теплой комнате. В этом же роде и история про двух львов,
которые, проломив ночью разделявшую их перегородку, в ярости сожрали
друг друга, а наутро от них нашли только два хвоста.

Существуют также случаи смешного, когда нет необходимости ни высказывать
понятие, под которое подводится созерцаемое, ни намекать на него, так
как оно само приходит в голову по ассоциации идей. Когда известный актер
Гаррик, исполняя трагическую роль, разразился смехом, потому что
какой-то мясник, чтобы стереть пот, надел свой парик на голову своей
большой собаки, которая, опираясь передними лапами на барьер партера,
разглядывала театр, то этот смех был вызван тем, что Гаррик исходил из
примысленного понятия зрителя. Этим объясняется и то, что некоторые
животные, такие как обезьяны, кенгуру, тушканчики и т.п., иногда кажутся
нам смешными, так как некоторое сходство с человеком побуждает нас
подвести их под понятие человека, исходя из которого мы затем замечаем
их несоответствие ему.

Понятия, очевидное несоответствие которых созерцанию вызывает наш смех,
могут быть понятиями другого или нашими собственными. В первом случае мы
смеемся над другим, во втором ощущаем часто даже приятное, во всяком
случае забавное, изумление. Дети и люди необразованные смеются по
всякому ничтожному, даже неподходящему поводу, если он для них
неожиданен, т.е. не соответствует их заранее принятому понятию. Как
правило, смех доставляет удовольствие; нас радует несовпадение мыслимого
с созерцаемым, следовательно, с действительностью, и мы охотно предаемся
судорожному сотрясению, возбуждаемому этим открытием. Причина этого
заключается в следующем. При таком неожиданно возникающем противоречии
между созерцаемым и мыслимым всегда бесспорно правильно созерцаемое, ибо
оно вообще не подвержено ошибкам, не требует подтверждения и выступает
само за себя. Его конфликт с мыслимым возникает в конечном счете из-за
того, что мыслимое со своими абстрактными понятиями не способно дойти до
бесконечного многообразия и оттенков созерцаемого. И эта победа
созерцательного познания над мышлением нас радует. Ибо созерцание — это
изначальный, неразрывно связанный с животной природой способ познания, в
котором предстает все, что непосредственно удовлетворяет волю; это —
среда настоящего, наслаждения и радости, и к тому же оно не связано ни с
каким усилием. Мышлению свойственно противоположное: оно — вторичный
потенциал познания, осуществление которого всегда требует некоторого,
порой значительного, напряжения и понятия которого часто противостоят
удовлетворению наших непосредственных желаний, поскольку они, как
область прошлого, будущего и серьезности, служат выражением всех наших
опасений, нашего раскаяния и наших забот. Видеть, как этот строгий,
неутомимый, докучливый наставник, разум, уличается хоть раз в
несостоятельности, нам приятно. Поэтому выражение смеха очень родственно
выражению радости.

Противоположность смеху и шутке — серьезность. Она представляет собой
сознание полного совпадения и равенства понятия или мысли с созерцаемым,
или с реальностью. Серьезный человек убежден, что он мыслит вещи такими,
какие они в действительности, и что они такие, какими он их мыслит.
Переход от глубокой серьезности к смеху так легок и может быть вызван
мелочью именно потому, что чем полнее казалось принятое со всей
серьезностью совпадение, тем легче оно устраняется ничтожным, неожиданно
открывшимся несоответствием. Поэтому чем более человек склонен к
подлинной серьезности, тем охотнее он смеется. Люди, смех которых всегда
аффектирован и как бы вынужден, невысоки в умственном и моральном
отношении, и вообще манера смеяться и поводы к смеху ярко характеризуют
человека.

Нас так задевает, когда смеются над тем, что мы делаем или серьезно
говорим, потому, что это указывает на значительное несоответствие между
нашими понятиями и объективной реальностью. По той же причине эпитет
смешной обиден. Подлинный насмешливый смех злорадно возвещает
поверженному противнику, насколько понятия, которых он держался, далеки
от открывшейся ему теперь действительности. Наш собственный горький смех
при виде страшной открывшейся нам истины, которая показывает, сколь
обманчивы были наши надежды, служит живым выражением сделанного нами
открытия о несоответствии наших мыслей, нашего наивного доверия к людям
и судьбе представшей теперь перед нами действительности.

Преднамеренно смешное — это шутка; это желание привести к несоответствию
с понятиями другого реальность посредством сдвига одного из этих
моментов; его противоположность — серьезность — состоит, по крайней мере
по намерению, в точном соответствии их друг другу. Если же шутка
скрывается за серьезностью, то это ирония; например, если мы с деланной
серьезностью выслушиваем мнения другого, противоположные нашим, и делаем
вид, что разделяем их, пока наконец не выясняется, что наш собеседник
перестает понимать и нас, и сказанное им самим. Так вел себя Сократ в
беседе с Гиппием, Протагором, Горгием и другими софистами.

Обратное иронии — скрытая за шуткой серьезность, это юмор. Его можно
назвать двойным контрапунктом иронии. Ирония объективна, т.е. рассчитана
на других; юмор субъективен, т.е. имеет в виду прежде всего собственное
“я”. Поэтому высокие образцы иронии встречаются у древних авторов,
образцы юмора — у новых. Ибо при более глубоком рассмотрении юмор
коренится в субъективном, но серьезном и возвышенном настрое,
непроизвольно вступающем в конфликт с пошлой действительностью внешнего
мира, от которой невозможно уклониться, но невозможно и поступиться
собой; поэтому, чтобы прийти к компромиссу, необходимо определить
собственное воззрение и внешний мир в одних и тех же понятиях,
обретающих из-за этого двойное несоответствие мыслимой в них реальности,
которое оказывается то на одной, то на другой стороне, в результате чего
возникает впечатление намеренно смешного, т.е. шутки, в которой, однако,
таится проглядывающая в ней глубочайшая серьезность. То, что интимные
отношения служат самым легкодоступным даже не слишком изощренному
остроумию материалом для шуток, о чем свидетельствует распространение
непристойностей, возможно только потому, что в их основе лежит глубокая
серьезность. Если ирония вначале сопровождается серьезностью, а в конце
улыбкой, то юмор — наоборот. Например, уже приведенные выше слова
Меркуцио, а также слова Полония из “Гамлета”: “Высокочтимый принц, я вас
смиреннейше покину”. И Гамлета: “Нет ничего, сударь мой, с чем бы я
охотнее расстался, разве что с моей жизнью…”

В качестве примера можно привести то, что говорит Гамлет Офелии до
начала спектакля при дворе: “Да и что делать человеку, как не быть
веселым? Вот посмотрите, как радостно смотрит моя мать, а нет и двух
часов, как умер мой отец”.

Офелия: “Нет, тому уже два месяца, мой принц”.

Гамлет: “Так давно? Ну, так пусть дьявол носит черное, а я буду ходить в
соболях”. Как подлинный юморист выступает Генрих Гейне в “Романцеро”, во
всех его шутках и фокусах кроется глубокая серьезность, которая из
стыдливости скрывается под этой маской. Таким образом, юмор вытекает из
особого настроения; под этим понятием со всеми его модификациями
мыслится решительный перевес субъективного над объективным при
восприятии внешнего мира. Каждое поэтическое или художественное
изображение комической, даже шутовской сцены, где на заднем плане
сквозит серьезная мысль, является продуктом юмора, следовательно,
юмористично. Такова, например, картина Тишбейна: изображена совершенно
пустая комната, освещаемая только огнем камина; перед камином стоит
человек в кителе, и тень от него, начиная от его ног, простирается на
всю комнату. “Это, — комментирует Тишбейн, — человек, которому ничего не
удавалось и который ничего не достиг; теперь он радуется тому, что
способен отбрасывать такую большую тень”. Если бы понадобилось выразить
серьезность, скрытую в этой шутке, то лучше всего было бы сделать это
посредством строк, заимствованных из персидского стихотворения Анвари
Сохеили:

“Если ты утратишь целый мир, Не горюй; это — ничего. Если ты обретешь
целый мир, Не ликуй: это — ничего. Мимо пройдут скорби и радости,
Пройди, минуя мир: это — ничего”. Разнообразна ирония в русской
литературе и критике (хотя ироническая позиция не столь характерна для
русской классики): “мстительница” и “утешительница” у А.И. Герцена;
“насмешливая критика” В.Г. Белинского, Н.А. Некрасова, М.Е.
Салтыкова-Щедрина, Н.Г. Чернышевского (образ “проницательного читателя”
в романе “Что делать?”); сливающаяся со стихией юмора у Н.В. Гоголя;
пародийная у Козьмы Пруткова; романтическая у А.А. Блока. Различные виды
и оттенки иронии присущи произведениям В.В. Маяковского, М.М. Зощенко,
М.А. Булгакова, Ю.К. Олеши, В.П. Катаева.

Ирония как прием должна применяться в речи с большой осторожностью, что
напрямую связано с нравственным аспектом в речевой коммуникации. Каждый
из нас в той или иной степени обладает чувством юмора, но мы редко
задумываемся над тем, что обращая шутки в адрес другого человека, мы
подчас делаем ему больно. С речью надлежит обращаться к людям только в
тех случаях, когда вы желаете им добра. Никто не может вас заставить
доброжелательно ко всем относиться, но если вы испытываете к кому-то
недобрые чувства, к этому человеку обращаться с речью (кроме случаев
крайней необходимости) не следует (см. выше), особенно если это
ироничная речь.

В отношении иронии существует очень много ограничений. Точное их
соблюдение может сделать вашу речевую коммуникацию более человечной и
соответствующей этической норме. В какой ситуации к человеку с ироничной
речью обращаться нельзя?

1 . Если перед вами человек без чувства юмора.

2. Если человек находится в удрученном состоянии души.

Если этот человек вам незнаком.

Есть специальные ситуации, когда ирония неуместна. На похоронах ирония
неуместна по отношению к любому из присутствующих. Также ирония
неуместна и на свадьбе. Любое действие, любой ритуал, сопряженный с
большой эмоциональностью, не допускает иронии. Попробуйте в католической
среде позволить себе иронию на венчании. Вас не только не поймут — на
вас будут странно смотреть, и люди, которые услышат ваше ироническое
замечание, вряд ли впоследствии будут с вами общаться. Им это покажется
дикостью, а у нас это (увы!) норма.

Если рядом находится третье лицо, от которого тот, над кем вы
подшучиваете, как-то зависит. Причем зависит и с социальной точки
зрения, и с психологической, и с эмоциональной.

Рассмотрим это наглядно.

Третье лицо

С

В

Говорящий Объект иронии

Итак, ирония возможна, только если третье лицо, во-первых,
доброжелательно по отношению к В, никак с ним ни иерархически
(социально), ни эмоционально не связано. Распространенной формой иронии
является подшучивание над молодым человеком в присутствии девушки,
которая ему нравится. Это не просто жестоко, это возмутительно. Тем не
менее вы сплошь и рядом можете это наблюдать. И сколько раз у человека
портилось настроение в компании, когда он с определенным эмоциональным
настроем приходил провести вечер, а после ироничной шутки в присутствии
девушки вечер оказывался испорченным. Основная коммуникативная задача —
не принести человеку зла; а если вы испортили настроение даже на
несколько минут, вы принесли зло. Если третье лицо социально превосходит
В, то в этой ситуации тоже лучше обойтись без иронии: нельзя подшучивать
над подчиненным в присутствии его начальника. Но нельзя и подшучивать
над начальником в присутствии его подчиненного. Как бы ни была
направлена зависимость (социальная или эмоциональная) между В и С,
позволять себе иронию нельзя.

Конечно, это некоторая идеальная модель, и, анализируя поведение
конкретного человека, вы найдете множество отклонений от правил. Но надо
стремиться к реализации этой модели, вырабатывать пристойную систему
поведения с другими людьми.

Нельзя позволять себе иронию и в случае, если С — чужой. Таким образом,
ироническое поведение по отношению к человеку в присутствии третьего
лица допустимо крайне редко. Если ирония и уместна, то преимущественно в
приватном диалоге с одним человеком.

Чем человек умнее, чем острее он на язык, тем точнее его удар и тем
больше он ранит, а поэтому тем больше ограничений на иронию в
коммуникации он должен иметь.

6. Нельзя иронизировать над человеком с каким-то явным недостатком. Это
может позволить себе только человек с такой же бедой и больше никто.
Совершенно очевидно, что вы не можете иронизировать, если у вас более
сильная позиция. Разве можно смеяться над человеком, который слабее вас,
болен или не может вам ответить? Это одна из причин, по которой не
следует иронизировать над своими детьми; ирония не самый лучший способ
взаимоотношений педагога со школьниками и студентами, потому что
коммуникативные позиции у преподавателя и ученика (студента) неравные.
Следует добиться очень доверительных, дружеских отношений, чтобы
позволить себе роскошь поиронизировать над кем-нибудь из них.

7. Категорически не рекомендуется иронизировать над тем, что для
человека важно: его вероисповедание, семья, часто работа или какое-то
дело, которому он искренне предан, его система убеждений, национальность
и все, что связано с культурной традицией его народа. Национальное
достоинство людей, особенно малых народностей, никогда не должно быть
унижено. (От этого унижения начинаются гражданские войны, именно от
унижения!). За пределами иронии должно находиться то, что, с вашей точки
зрения, для человека дорого, то, что его по-настоящему волнует.

Но и это еще не все. Представьте себе компанию приятелей, отношения
между которыми достаточно доброжелательны, в ней нет никакой социальной
иерархии и нет специальных эмоциональных привязанностей. Ирония в такой
ситуации вполне уместна, однако первым адресатом иронии должен быть сам
говорящий, сначала надо подшутить над собой, вызвать смех, только после
этого дозволительно обратиться и к другому человеку с ироничной фразой.
Надо научиться высмеивать себя, что мало кто умеет. Только очень умные и
сильные люди умеют смеяться над собой.

Преодоление внутренних комплексов и неуверенности, знание истинной цены
всему (себе — в том числе) — признаки ума и силы, позволяющие смеяться
над собой. Когда Фаина Раневская смотрела на себя в зеркало и говорила:
“Да… Красота — это страшная сила” (и все “умирали” от хохота) — это
был пример преодоления комплекса, который другой человек не в силах
преодолеть в себе. Это привело к тому, что людям, которые ее знали, она
казалась прекрасной. Ни один человек так блистательно не выглядит в
обществе, как тот, кто умеет смеяться над собой. Это один из мощных
ораторских приемов.

Надо сказать, что умение смеяться над собой — это редкий дар (как и
высокий уровень интеллекта), данный человеку от Бога. Но, к счастью, он
развиваем. Более того, в некоторых странах педагогическая концепция
предусматривает развитие в любом ребенке этого умения. Есть специальные
способы воспитания способности над собой смеяться. Англичане обладают
изысканным чувством юмора, но это чувство не генетическое, оно является
следствием национальной системы воспитания детей. Они так остроумны
потому, что в первую очередь умеют смеяться над собой. Вспомните
английские анекдоты: это всегда осмеивание себя, но тонкое и изящное.

“Джентльмен сидит в тапочках у камина и пьет чай. Входит лакей и
говорит: “Сэр, говорят, в городе наводнение, Темза вышла из берегов”.
Джентльмен отвечает: “Сейчас время пить чай, не мешайте мне “. Лакей
уходит и возвращается через 5 минут: “Сэр, вы меня извините, пожалуйста,
но говорят, что наводнение такое сильное, что уже достигло улицы, на
которой мы живем”. — “Я же вам сказал: я пью чай. Не беспокойте меня,
пожалуйста”. Проходит еще несколько минут, лакей опять входит и говорит:
“Вы знаете, сэр, вода достигла подъезда нашего дома “. — “Послушайте,
сколько можно меня утомлять? Я уже сказал, сейчас время пить чай”.
Проходит еще две минуты, лакей широко открывает дверь и торжественно
докладывает: “Темза, сэр!” Это типичная английская шутка. В данном
случае она “бьет” по национальной английской черте — педантичности. Но в
этом нет грубости, нет пошлости, это совершенно нестандартно, и вы
никогда не догадаетесь, какой будет концовка.

Можно предложить один из видов тренинга, который каждый способен себе
позволить. Вы заходите в ванную комнату и запираетесь там. Вам нужно
находиться в закрытом помещении, где есть большое зеркало и хорошее
освещение. Вы подходите к зеркалу и начинаете каждодневное
двадцатиминутное упражнение. Идет это упражнение от простого к сложному.
Сначала вы смотрите на себя очень внимательно, пристально, оценочно и
обязательно находите много такого, над чем точно можно посмеяться. А так
как никаких свидетелей вашего смеха нет, то это смех от души, что и
является началом возрождения. Вы идете от самого простого: смотрите, как
вы “восхитительно” одеты — желтая рубашка, синие брюки, красный галстук,
нечищенные ботинки и т.д. — “Боже мой!” А дальше начинается речь.
Громкая. Вам нужен голос, поэтому следует быть в изоляции. “Только
чучело может так одеться. Только человек, который не обладает никаким
вкусом, может нацепить этот галстук на эту рубашку и ходить, как
павлин… Я вообще не понимаю, как на меня еще смотрят люди!” — это речь
длинная. В конечном итоге вам становится бесконечно смешно, глядя на
“нечто” в зеркале, поскольку каждый человек достаточно критичен по
отношению к себе. Итак, сначала вы осматриваете свою одежду — это
наиболее простой способ. А потом, через некоторое время, вы начинаете
осмеивать свою внешность. Надо встать перед зеркалом очень условно
одетым и хорошо посмеяться над тем “совершенством”, которое вы собою
являете во всех отношениях. Это, правда, очень смешно. Поворачивайтесь
несколько раз перед зеркалом, разглядывайте каждый прыщ на своем теле и
смейтесь от души. Но так как вас никто не видит и никто не слышит, то вы
единственный свидетель своего собственного позора. Это один из приемов,
с помощью которых снимаются психологические комплексы, которые вы также
можете в себе изжить. Кстати, когда вы смеетесь, вы не думаете, что вы
смешны, — вам просто смешно. Все, что пришло через смех, превращается в
радость — это очень важно понять. Когда вы наконец оценили меру своего
физического “совершенства” и как следует над этим посмеялись, вы
начинаете переходить к процедуре несколько более серьезной. Вы подходите
к зеркалу и начинаете вспоминать все свои мелкие промахи за день,
исключая, конечно, критические, серьезные ситуации, которые принесли
боль, — они не осмеиваются никогда. Нет такого человека, который хоть
раз за день не прошел через оплошности и промахи. Вы вспоминаете, как вы
оплошали в разговоре с определенным человеком, опрокинули чашку со стола
в силу собственной неуклюжести и т.д., и начинаете смеяться с полным
ощущением, что вы смотрите на себя со стороны, что это уже не вы, а это
медведь, который чашку опрокинул, в дверь не протиснулся (так “ловко”
двигается, что не может стену от дверного проема отличить) или все
абсолютно перезабыл, всюду опоздал, куда мог, или что-нибудь в этом
духе. Вы все события дня, в которых проявили неловкость, начинаете
осмеивать, причем словами. Это обязательно должна быть осмеивающая речь,
причем не бичующая, не мучительная, а, например, такая: “Ну, что ж ты за
растяпа! Никуда не успел! Пять дел наметил, сделал одно, шестое, и то
неудачно. Ты посмотри на себя. Боже мой, и ты еще чего-то от себя
хочешь?”

На следующем этапе вы обращаетесь к проблемам еще более значительным:
начинаете осмеивать свои недостатки, например жадность (которой, вообще
говоря, обладает довольно большое количество людей): “Ну, конечно, жмот
ты несчастный, лишнюю купюру пожалел. Конечно, кто же с тобой в кино
пойдет, когда ты смотришь: мороженое купить — не купить”. Или лень свою:
“Ну правильно, лежи на этой койке, так никогда с нее и не вставай. Всю
жизнь пролежишь — толку никакого не будет”. Или вы осмеиваете в себе
“павлинье” поведение: “Ну, конечно, распустил перья перед всеми и ходит.
Павлин он и есть павлин. Посмотри на эту одежду, посмотри на себя,
посмотри на то, как ты себя вообще ведешь. Настоящий павлин”.

Через некоторое время, входя в ванную, вы уже будете смеяться. Она
станет вашим любимым местом, потому что вам всегда там весело. И
потихоньку внутренняя привычка над собой подсмеиваться, сформированная
каждодневным тренингом, позволит вам это делать в присутствии других
людей.

Только овладев способностью смеяться над собой, можно переходить на
уровень иронии по отношению к другим. Можно ли иметь нравственное право
смеяться над другими, если человек еще не научился смеяться над собой?
Это последовательное действие: сначала — над собой, потом — над другими,
причем как в течение вашей жизни, так и в конкретном речевом эпизоде.
Человек, обладающий настоящим чувством юмора, в 90% случаев смеется над
собой, есть люди, умеющие иронизировать даже над собственной жизнью. И
это смешит всех и никогда человека не унижает, потому что в этом нет
элемента самобичевания, а есть одна из основных особенностей
человеческого ума — понимание собственного несовершенства. Чем человек
примитивнее, тем более высоко он себя ставит среди других людей; чем он
умнее, тем он осторожнее в оценках себя, он просто понимает меру своего
несовершенства, в частности интеллектуального, — это очевидно. И если он
демонстрирует понимание своего несовершенства, он оказывается в
выигрышном положении. Если же человек начинает в компании заниматься
самобичеванием, то ничего, кроме характеристики “зануда”, он не
добьется. Никто не хочет выслушивать, как вы плохи, и снимать таким
образом ваши комплексы. Только человек, который вас очень любит или
очень к вам привязан, готов терпеть ваши самокопания. Но ничего
подобного не стоит ждать от людей, менее близких вам. Их надо насмешить,
но никоим образом не изображая из себя клоуна, это не значит, что надо
кривляться, — это может быть одна реплика, но очень остроумная. Полная
дама, входя в комнату, говорит: “Да, эта дверь что-то узковата мне в
бедрах” — и этой фразой снимает у окружающих восприятие ее фигуры как
некрасивой, поскольку ум сильнее красоты. Когда Ф.М. Достоевский писал:
“Красота спасет мир”, он имел в виду Софию, т.е. мудрость.

Если вы очень умны, вы можете убедить человека в том, что вы
привлекательны, и иметь успех. А вот красивая, но глупая женщина ни в
чем никого убедить не в состоянии, даже ее красота может быстро
перестать восприниматься.

Замена на противоположное в иронии может быть любой. Отколе, умная,
бредешь ты, голова! — здесь признак субъекта заменяется на
противоположный. Мне эта дверь узка в бедрах — тут не дверь узка, а
бедра широковаты, объект и субъект меняются местами. Ирония построена не
только на переносе признака, но и на переносе субъекта и объекта.

Не бойтесь того, что, если вы начнете иронизировать над собой, другие
подхватят. Если вы умеете это делать, у вас получится лучше, умнее и
смешнее. А тот, кто подхватит, скорее всего, будет выглядеть хуже. Если
вы задали верхнюю планку, зачем подхватывать? Это проблема
интеллектуального приоритета. Человеческое общение — это спектакль, где
у каждого свое амплуа. И все заключается в том, кто играет ведущую роль,
а кто статист в этом спектакле, — это крайне важно. Если вы хотите быть
лидером в жизни, вы должны играть заглавную партию, а не быть статистом.
Посмейтесь над собой сами, а не ждите, когда это сделает кто-нибудь
другой.

Еще раз повторим, что человек, который смеется над собой, показывает не
то, что он сам себя не уважает, а то, что у него такая сила ума, что он
способен постичь собственное несовершенство. Конечно, вас могут не
понять — это вопрос выбора коммуникантов. Какие-то люди появляются в
нашей жизни стихийно, скажем одноклассники, однокурсники, коллеги по
работе. Если вам это человеческое пространство доставляет удовольствие,
вам просто повезло, а если нет — то не повезло. Но это вне вашей воли.
Однако умные люди стараются формировать человеческое пространство для
себя сами. И очень важно, кого мы выбираем. Человек должен выбирать
людей, которые или находятся на равных с ним, или превосходят его, иначе
ему будет очень скучно. Придите в дом для умственно отсталых и станьте
там лидером — это доставит вам удовольствие? Нет, никакого стимула к
саморазвитию не будет. Когда вас не понимают, это означает, что вы не
перед теми людьми выступаете, не тех людей выбрали, не там находитесь —
это не ваше пространство для речевой коммуникации. Люди интуитивно, без
всякого специального знания, выбирают себе тех, с кем им интересно, кого
можно вызвать на психологическую, интеллектуальную дуэль. А иначе зачем?
Даже в сфере интимных отношений (как это ни парадоксально) очень важным
является психологическое соперничество. Кого любят долго? Того, кто в
руки не дается. Это внутренний психологический стимул эмоционального
постоянства. А кто в руки не дается? Тот, кто не глупее и не слабее вас.

Сделаем одно замечание. Есть очень неудачное и тяжелое амплуа, которое
выбирают себе некоторые люди. Они — штатные весельчаки. В компании от
них ждут, что они начнут всех веселить, рассказывать анекдоты и т.д.
Надо сказать, что это очень неблагодарная позиция, и человек никогда не
может удовлетворить такого рода запросам окружающих. Это не имеет ничего
общего с самоиронией, поскольку иронизирующий человек произносит всего
несколько слов тихим серьезным голосом, и все долго смеются, надеясь,
что через какое-то время последует еще одна реплика.

Тот факт, что очень часто мы на интуитивном уровне запрещаем себе в
определенной ситуации иронию по отношению к другому человеку, позволяя
ее по отношению к себе, означает наличие внутреннего барьера, и этот
барьер, как правило, — человечность. Осторожность тоже может быть
барьером: вы по опыту знаете, что шутки часто плохо кончаются. Чем
меньше вы будете смеяться над другими людьми, тем больше ваш
коммуникативный уровень станет соответствовать общечеловеческой норме.
Единственный путь приобщения к нормам человеческого общежития —
постоянные усилия каждого человека победить в себе гордыню, что возможно
сделать только индивидуально (мало кто может в этом помочь).

Глава 23

РЕЧЕВАЯ ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ФИГУР

Все во мне и я во всем.

Ф.И. Тютчев

Фигуры (лат. figura — очертания, внешний вид, образ) — приемы
выразительности, которые реализуются в тексте, равном предложению или
большем, чем предложение. Иногда фигуры понимаются шире: как любые
обороты речи, отступающие от некоторой (ближе неопределяемой) нормы
разговорной “естественности”. Выделение и классификация фигур были
заложены античной риторикой. Различались фигуры мысли и фигуры слова:
первые не менялись от пересказа иными словами, вторые менялись.

А. Фигуры мысли делились на уточняющие: 1) позицию оратора —
предупреждение, уступка (Пусть ты этого не знал, но ты ведь это
сделал!); 2) смысл предмета — определение, уточнение, антитеза разных
видов; 3) отношение к предмету — восклицание от своего лица,
олицетворение от чужого; 4) контакт со слушателями — обращение или
вопрос. Словесное выражение их усиливалось (градацией, контрастом и
т.д.) или, наоборот, умалчивалось мнимым образом (Не буду говорить, что
ты лжец, вор, разбойник, скажу лишь…) или истинным.

Б. Фигуры слова делились на три вида: 1) фигура прибавления — а) повтор
разных видов, б) “подкрепление” с синонимичным перечислением разного
рода, в) многосоюзие (повтор союза, ощущаемый как избыточный и
употребляемый как выразительное средство: И блеск, и шум, и говор волн —
А.С. Пушкин); 2) фигура убавления — эллипс, бессоюзие (построение
предложения, при котором однородные члены или части сложного предложения
связываются без помощи союзов, что придает речи динамичность,
насыщенность, например, Швед, русский колет, рубит режет. Бой
барабанный, клики, скрежет — А.С. Пушкин); 3) фигура перемещения
(расположения) — инверсия и, по существу, разные виды параллелизма:
точный и обращенный (хиазм — расположение аналогичных частей в
последовательности XY — Y’X’: Все во мне и я во всем — Ф.И. Тютчев),
незарифмованный и зарифмованный.

В этой классификации (в отличие от предлагаемой в данной работе) тропы
также относились к фигурам и составляли класс фигур переосмысления: с
переносом значения (метафора, метонимия, синекдоха, ирония), сужением
значения (эмфаза), усилением значения (гипербола), детализацией значения
(перифраз).

Возможны и другие классификации, например различение фигуры
протяженности (прибавление — убавление), фигуры связности (соединение —
разъединение), фигуры значимости (уравнивание — выделение).

В зависимости от обилия фигур разного рода стиль характеризуется
(нетерминологически) как объективный (фигуры А2), субъективный (A3),
лирический (А4), пространный (Б1), сухой (Б2), образный (Б4) и т.п. В
эпоху Возрождения, барокко, классицизма фигуры культивировались
сознательно (обилие фигур считалось признаком высокого стиля); в XIX —
XX веках изучение их было заброшено, и они употреблялись стихийно. К
переработке теории фигур на базе современной лингвистики стремятся
представители структурных методов, преимущественно во Франции и в
России.

Рассмотрим два текста:

Если я обладаю, почтенные судьи, хоть немного природным талантом, — а я
сам сознаю, насколько он мал и ничтожен; если есть во мне навык к речам,
— а здесь, сознаюсь, я кое-что уже сделал; если есть для общественных
дел и польза и смысл от занятий моих над твореньями мысли и слова, от
научной их проработки, — и тут о себе скажу откровенно, что в течение
всей моей жизни я неустанно над этим трудился, — так вот, в
благодарность за все, чем я теперь обладаю, вправе потребовать здесь от
меня, можно сказать, по законному праву, защиты вот этот Лициний
(Цицерон).

Как бы ни грустно мне было сейчас, какие бы тяжелые мысли ни посещали
меня, как бы трагически ни виделось мне окружающее, — жить все-таки
стоит.

Подобные тексты называются в риторике периодами (от греч. periodos —
обход, круговращение) и представляют собой развернутое сложносочиненное
предложение с подчинением, отличающееся полнотой раскрытия мысли и
законченностью интонации. Обычно синтаксическая конструкция,
открывающаяся в начале периода, замыкается лишь в конце его, а
придаточные предложения, всесторонне освещающие главное, вставляются в
нее, как в рамку. Мелодия голоса членит период на восходящий протасис и
нисходящий аподосис, паузы членят его на несколько речевых тактов, из
которых последний обычно удлинен и ритмизован. Возможны и периоды из
одного речевого такта; в них интонационное нагнетание достигается
расположением слов и стилистическими фигурами. Периодическое построение
речи обычно разрабатывается в процессе становления литературного языка
(IV век до н.э. в Греции, I век до н.э. в Риме, XVII век во Франции; в
России от М.В. Ломоносова до Н.В. Гоголя).

На примере периода может быть показана одновременная реализация
нескольких фигур. Итак, период — это текст, разделенный на две неравные
части, первая из которых, в свою очередь, делится на несколько
единообразных частей, а вторая является короткой, заключительной. В
примерах 1 и 2 единообразных структур — три, они синтаксически и
композиционно противопоставлены последней части, которая и по смыслу
является результирующей. Период — достаточно распространенный вид
текста, и вот почему. Издревле известны попытки людей выразить кратко
сложную, глубокую мысль. Существует для этого даже специальный
литературный жанр — максима [от лат. maxima regula (sententia) — высший
принцип], Максима — это вид афоризма, моралистическая по содержанию
разновидность сентенции, которая может быть выражена в констатирующей
или наставительной форме, но в рамках одного предложения. Это
предложение может быть коротким (Показная простота — это утонченное
лицемерие — Ф. Ларошфуко; Победи зло добром — Б. Паскаль), но чаще всего
это сложное предложение большой длины. Конечно, не любое большое,
развернутое предложение — максима, а только такое, которое содержит
глубокую мысль. Этот жанр очень распространен во французской и немецкой
литературах. Можно найти много максим, скажем, у А. Шопенгауэра. Ф.
Ларошфуко внедрил этот жанр в европейскую литературу Нового времени,
после него он стал очень распространенным, хотя в этом жанре написаны и
некоторые античные пассажи. Расцвет максимы как самостоятельного жанра
относится к XVIII веку, но в

России он малоизвестен. Совершенно очевидно, что для представления
серьезной глубокой мысли, сформулированной в рамках одного предложения,
очень хорошо подходит структура периода. Как может быть
проинтерпретирована подобная периоду синтаксическая структура? Первая
часть вполне может быть интерпретирована как обоснование, а вторая часть
— как вывод. Или первая часть — как аргументация, а вторая — как тезис.
Или первая часть — как условие, а вторая — как следствие или результат и
т.д. Любая глубокая мысль имеет внутреннее обоснование, систему
причинно-следственных связей, что легко представимо в периоде, поэтому
типовой формой выражения максимы является период.

Рассмотрим несколько риторических фигур на примере 2. Первая фигура
называется анафора (греч. anaphora, букв. вынесение), единоначатие —
повтор слова или группы слов в начале нескольких стихов, строф или фраз:

Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством.

М.Ю. Лермонтов

По аналогии со стилистической анафорой иногда говорят о фонической
анафоре (одинаковые звуки в начале слов), тематической анафоре
(одинаковые мотивы в начале эпизодов) и прочее. В противовес анафоре,
как бы в паре с ней, существует вторая фигура, которая называется
эпифора или “единоконцовка” (от греч. epiphora — добавка), повтор слова
или группы слов в конце нескольких стихов, строф или фраз Фестончики,
все фестончики: пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики,
эполетцы из фестончиков, внизу фестончики, везде фестончики или: Мне бы
хотелось знать, отчего я титулярный советник, почему именно титулярный
советник — Н.В. Гоголь.

В чистом виде эпифора употребляется реже, чем анафора, но в ослабленном
виде (параллелизм синонимов или грамматических форм в Окончаниях)
довольно часто.

В тексте возможен одновременный повтор начальных и конечных слов в
смежных стихах или ритмических частях (т.е. сочетание анафоры и
эпифоры). Такая фигура называется симплока (от греч. symploke —
сплетение): Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла.

Анафора в периоде встречается достаточно часто. В примере 1 она полная в
трех первых строках (если…), в примере 2 представлена в первой и
третьей строке: каждая из них начинается с как бы… (а вторая строка
похожа на первые две).

Фигура может структурировать текст любой длины. В больших текстах
анафора выполняет очень важную смысловую задачу. Представляется
композиционно удачным, например, роман, в котором рассматривается судьба
нескольких детей, выросших в одном доме. Каждая глава описывает судьбу
одного из братьев или сестер и могла бы начинаться одними и теми же
словами. Почему? Потому что единоначатие главы соответствовало бы
единоначатию жизни этих людей: они вместе выросли, у них начало жизни
было общим, одинаковым. И поэтому главы начинаются одинаково, а потом
развертываются по-разному, потому что по-разному сложились судьбы
героев. Вот удачное применение анафоры: сам прием есть дополнительное
выражение внутренней творческой задачи, в частности определения единого
жизненного начала (включая генетическое). Единоначатие впоследствии
проявится в судьбах этих людей, в мотивации их поступков, в
единообразном принятии решений и т.п. Если в романе показано, что в
сложных жизненных ситуациях братья и сестры ведут себя схожим образом,
единоначатие задано как проблема. Если бы каждая глава начиналась
анафорой, это было бы предельно удачное применение приема
выразительности.

Что касается эпифоры (единоконцовки), то ее хорошо было бы использовать
в частях рассказа типа “Клуб самоубийц” К. Дойля, где сюжет строится на
описании судеб людей, конец которых одинаков — уход из жизни
насильственным путем. Начало жизни у всех было разным, и судьба была
совершенно разная, но в силу обстоятельств люди пришли к единому
результату. Если бы каждая часть, соответствующая описанию судьбы одного
героя, кончалась бы одним и тем же абзацем, или предложением, или просто
несколькими одинаковыми словами, это было бы оправданно с точки зрения
творческой задачи.

Примеры даны специально не конкретные, а умозрительные, чтобы возникло
понимание того, как следует структурировать речь. Это нелегко. Если вам
важно в какой-то ситуации объяснить, что люди имели одинаковый старт,
попробуйте рассказать о них, используя один и тот же зачин. Если вам
важно сказать, что они добились одинакового результата, попробуйте
сделать концовку одинаковой со стилистической и с чисто языковой точки
зрения. Это очень эффектно, потому что здесь форма работает не ради
формы и не ради внешнего впечатления, а ради отражения внутренней
сущности поставленной проблемы.

Следующая фигура называется параллелизм (от греч. рага1Шо8 — находящийся
или идущий рядом) — тождественное или сходное расположение элементов
речи в смежных частях текста, которые, соотносясь, создают единый образ.
Например:

Ах, кабы на цветы не морозы, И зимой бы цветы расцветали; Ох, кабы на
меня не кручина, Ни о чем бы я не тужила.

Параллелизм издавна распространен в народной поэзии (особенно —
параллельные образы из жизни природы и человека); рано был освоен и
письменной литературой (на нем во многом основан поэтический стиль
Библии); иногда он осложняется вводом отрицания (отрицательный
параллелизм) или обратным порядком слов. Разработкой параллелизма
являются три древнейшие фигуры греческой риторики: изоколон, антитеза,
гомеотелевтон (подобие окончаний в членах, зародыш рифмы). По аналогии с
описанным словесно-образным параллелизмом говорят о словесно-звуковом
(см. выше: аллитерация, рифма: Забором крался конокрад, загаром крылся
виноград… — Б.Л. Пастернак), ритмическом (строфа и антистрофа в
древнегреческой лирике), композиционном (параллельные сюжетные линии в
романе) параллелизме и т.п. Однако в основном под параллелизмом понимают
одинаковое синтаксическое построение соседних предложений или отрезков
речи (соотношение позиций подлежащего, сказуемого, дополнения и т.д.).
Полный параллелизм представлен в хорошо известной фразе: Молодым везде у
нас дорога, старикам везде у нас почет.

В рассмотренных примерах периода полного параллелизма нет, но частичный
параллелизм первых трех предложений существует. Синтаксические структуры
их похожи. В каких случаях, с риторической точки зрения, параллелизм
особенно эффективен? Когда автор хочет описать судьбы людей, в чем-то
сопровождающие друг друга. Тогда параллельные конструкции будут
оправданны. Опять же гипотетический пример: роман, представляющий собой
описание жизни женщины и ее мужа. Они прошли по жизни вместе
(параллельно друг другу), и поэтому многое в их судьбах задано по одной
и той же схеме. Или, скажем, рассказ о жизни близнецов, которые никогда
не расставались, разумно построить с использованием параллельных
конструкций. Следует повторить, что применение фигур удачно только в тех
случаях, когда они внутренне мотивированы смыслом.

Еще одна фигура может быть продемонстрирована на примере 2. Она
называется градация (от лат. §гаёайо — постепенное повышение) и
заключается в таком расположении слов, при котором каждое последующее
содержит усиливающееся (реже уменьшающееся) значение, благодаря чему
создается впечатление нарастания или угасания (признака). Если
происходит нарастание, градация называется восходящей, например: Осенью
ковыльные степи совершенно изменяются и получают свой особенный,
самобытный, ни с чем не сходный вид (А.П. Чехов); Ни позвать, ни
крикнуть, ни помочь (М. Волошин). Если происходит уменьшение, градация
называется нисходящей, например: Все грани чувств, все грани правды
стерты в мирах, в годах, в часах (А. Белый); Не сломлюсь, не дрогну, не
устану (О. Берггольц). Этот прием выразительности крайне легок в
понимании. В периоде 2 представлена восходящая градация: грустно
(ключевое слово первой строки) — менее значимо, чем тяжело (тяжелый —
ключевое слово второй строки), а тяжело менее значимо, чем трагично
(трагично — ключевое слово третьей строки). От грустного через тяжелое к
трагическому происходит нарастание эмоциональной значимости.

По аналогии с риторической градацией иногда говорят о сюжетной градации
(последовательность эпизодов в сказке “О рыбаке и рыбке” А.С. Пушкина),
композиционной градации (стихотворение “Я пришел к тебе с приветом…”
А.А. Фета) и пр. На принципе градации построено много публичных речей:
оратор начинает с нейтрального эмоционального уровня, который постепенно
нарастает и к концу выступления может приобрести характер эмоционального
призыва. Используется, конечно, и нисходящая градация, когда оратор
начинает с высокой эмоциональной ноты и постепенно переходит к спокойной
речи, но реже.

Нарастание должно быть не только эмоциональное, но и обязательно
смысловое: каждое следующее заключение должно быть значительнее и глубже
предыдущего. Если вы построите свою речь с постоянным усилением
мыслительного эффекта (например, располагая аргументы в доказательстве с
учетом увеличения их значимости) и одновременно усилите по ходу текста
эмоциональный накал, доведя и то и другое до одномоментного пика, то
можно с уверенностью сказать, что это будет удачная речь, которая
произведет на слушателей сильное впечатление.

Если рассмотреть соотношение тропов и фигур, то можно сделать
заключение, что фигуры — более сильные приемы выразительности, чем
тропы, потому что они часто дают возможность охватить текст целиком как
единую структуру, построенную по определенному принципу. Одномоментные
впечатления, которые оставляют эпитеты, метафоры и т.д. (т.е. тропы)
довольно быстро забываются, а вот текст, построенный по единой,
структурированной с помощью фигур схеме, оказывает сильное
коммуникативное воздействие. Современная западная литература
представлена немалым количеством романов, состоящих из одного
предложения, иногда оформленного в виде периода (в конце романа стоит
единственная точка). Текст представляет собой части периода, параллельно
организованные, смысловая и эмоциональная кульминация отнесена к резюме
периода. Такие опыты были особенно популярны в 60 — 70-х годах во
французской литературе, некоторые из них удачны. Видимо, фигуры отражают
эстетическое представление читателя конца XX века о том, как должен
выглядеть художественный текст, потому что классическая литература (не
только отечественная, но и европейская) такого распространения фигур в
рамках целого текста практически не знала; фигуры распространялись на
абзац, на соседнее предложение, и чаще в поэзии, чем в прозе. Литература
есть отражение внутреннего, интеллектуального и духовного запроса людей,
потенциальных читателей.

Рассмотрим еще две фигуры: антитезу и оксюморон.

Антитеза (от греч. antithesis — противоположение) — это стилистическая
фигура, основанная на резком противопоставлении образов и понятий. В
современном литературоведении — обозначение всякого
содержательно-значимого контраста, хотя в отличие от него антитеза
всегда демонстрируется открыто (часто через слова-антонимы), в то время
как контраст может быть и неявным, намеренно скрытым. В творчестве
многих писателей антитеза и антитетичность вырастают в принцип поэтики и
мышления (Дж. Байрон, А.А. Блок). Как броское, эффектное украшение стиля
антитеза интенсивно культивировалась в античной риторике. В литературе
средних веков антитеза смыкается с дуализмом иерархического
средневекового сознания, реализуясь в оппозиционных парах добро — зло,
свет — тьма, земное — небесное и др. В драме и поэзии классицизма
антитеза используется как эстетический и философский принцип изображения
полярности человеческой природы, который получает наиболее полное и
предельное выражение в поэтике романтизма. Для поэзии XIX — XX веков
существен сам факт смены одних антитез другими, знаменующий определенный
сдвиг (или слом) в художественном сознании поэта, или “снятие”,
погашение заявленной автором антитезы, при том что смысловая ее
контрастность не уничтожается и не устраняется:

К добру и злу постыдно равнодушны

И ненавидим мы, и любим мы случайно…

М.Ю. Лермонтов

Не отстать тебе. Я — острожник, Ты — конвойный. Судьба одна.

М.И. Цветаева

Здесь антитеза включается в более сложные, “неантитетические” связи с
миром и отношения.

Оксюморон (греч. oxymoron, букв. — остроумно-глупое) — сжатая и оттого
парадоксально звучащая антитеза, обычно в виде антонимичных
существительного с прилагательным или глагола с наречием: живой труп;
горькая радость; звонкая тишина; красноречивое молчание; убогая роскошь
наряда (Н.А. Некрасов); худой мир лучше доброй ссоры; ей весело
грустить, такой нарядно обнаженной (А.А. Ахматова).

Оксюморон предполагает тесное соседство в синтагме двух слов с
противоречащими значениями (чаще всего существительного и
прилагательного): темный свет, горячий снег и т.д. Речь здесь идет об
абсолютном противоречии, поскольку оксюморон формируется на базе
абстрактной лексики, для которой характерна антонимическая
упорядоченность единиц: безобразная красота, черное солнце. Итак,
оксюморон — это фигура, состоящая из двух слов, одно из которых содержит
в смысловом ядре сему, являющуюся отрицанием смысловых элементов другого
слова. Например, понятие свет соотнесено со смысловым признаком светлый,
который отрицается прилагательным темный. В оксюмороне отрицается
антитеза, а противоречие полностью оправданно: О! Мерзкое величие!
Возвышенная низость! (Ш. Бодлер).

Великое и возвышенное на одной шкале ценностей может оказаться мерзким и
низким — на другой. Что касается фразы: Темный свет, исходящий от звезд
(Корнель), то источниками темноты и света здесь являются разные объекты,
две соседние зоны на небе, если вообще не рассматривать здесь темноту
как гиперболу от бледный.

Оксюморон нарушает правила лексического кода. Это верно, в частности,
для приведенного ниже примера: Но, мадам, раз уж приходится идти на
грубость, скажите мне, что будет с Вашим умом, с Вашим очарованием
[букв, прелестями], если в окружении Вашего Высочества не найдется и
полдюжины достойных людей, способных оценить вас по достоинству!
(Вольтер). Слова ум и прелести никак не могут рассматриваться как
грубости, и для того чтобы убедиться в этом, не надо обращаться к
референту или к контексту: достаточно посмотреть в словарь. Этот пример
интересен еще и тем, что, обращенная к простушке, эта фраза превращается
в иронию. В противном случае здесь есть только оксюморон.

Во фразе Где стол был яств, там гроб стоит (А.С. Пушкин), еда выступает
как символ жизни, и на том же самом месте появляется гроб как символ
смерти.

единую третью сущность, общую для них двоих. В известном смысле эти
приемы выразительности похожи. Л. Селлье писал, что “трагически открытое
противоречие антитезы противопоставляется естественному, обтекаемому
противоречию оксюморона”. Но, конечно, более тонким приемом является
оксюморон, потому что он задает так называемый диалектический
треугольник:

ТЕЗИС АНТИТЕЗИС

Очень важно понять, что диалектический треугольник есть норма и что для
любых противопоставленных друг другу понятий можно найти некоторое
третье, в котором противопоставление нейтрализуется. И если бы этого не
было, то не было бы никакого познавательного движения вперед. Дело в
том, что нейтрализация происходит не на том уровне, на котором оба
противоположных заключения, а на более высоком. Как вообще строится
научное исследование? Почти все серьезные научные открытия были сделаны
следующим образом. Некоторая идея, тезис А, была признана наукой на
протяжении какого-то времени. Потом было доказано, что эта идея не
удовлетворяет требованию истинности, не отражает окружающую
действительность. И была предложена трактовка, противоположная концепции
А. На протяжении иногда многих веков эта простая идея, которая явно была
приближена к истине больше, чем А, была достоянием научной мысли. Так, в
науке когда-то существовало представление о том, что Солнце вращается
вокруг Земли, а потом было доказано, что на самом деле Земля вращается
вокруг Солнца. С точки зрения науки, это был тупик, пока не появился
исследователь, которого без видимых оснований в противопоставлении А —
не-А что-то начало смущать, причем на чисто эмоциональном уровне.
Возникло интеллектуальное беспокойство: “Читаю этот тезис с юности в
книгах, и что-то мне в нем не нравится. И чем чаще читаю, тем больше не
нравится”. Вот с этого момента внутреннего беспокойства и сомнения
начинает работать научная мысль. Признание душевного и интеллектуального
сомнения в качестве мыслительной нормы дает стимул человечеству
продвигаться в познании вперед (см. выше). Как правило, результатом
такого сомнения является поиск случайных, периферийных условий, где
противопоставление двух позиций оказывается недействительным при
специальных условиях, т.е. противопоставление снимается, например
противопоставление “мужчина и женщина” снимается в людях-гермафродитах.
Конечно, позиции нейтрализации редки и периферийны, но они
обнаруживаются. Нахождение этих позиций обычно является основой для
более глубокого взгляда на проблему в целом, например, сегодня наука
пришла к пониманию того, что в каждом человеке есть мужские и женские
хромосомы. Случаев научных открытий, полученных в результате действия
этого механизма, значительно больше тех, которые получены при других
обстоятельствах (случайные открытия и т.п.). То есть это типовое
диалектическое развитие мыслительного процесса. Когда человек в душе не
может принять ни одну из противоположных позиций и ему хочется
сформулировать третью, более нестандартную точку зрения, явно не лежащую
на поверхности (и он выискивает для нее подтверждения), — он на пороге
научного открытия.

Одним из самых показательных в этом отношении является следующий пример.
Каждая элементарная частица проявляет в разных ситуациях
противоположные, с точки зрения здравого смысла, свойства: в одних
случаях она выступает как частица, в других случаях — как волна. Это
противоречие физики.

Сначала возникла корпускулярная теория света И. Ньютона, в соответствии
с которой свет рассматривался как набор частиц (XVIII век). Впоследствии
многими опытами было доказано, что свет проявляет волновые свойства (XIX
век.), которые с точки зрения корпускулярной теории не могут быть
объяснены. В то же время у света существовал ряд свойств, легко
объяснимых только корпускулярной теорией и необъяснимых с точки зрения
волновых представлений. Новая научная теория — квантовая физика (XX в.:
Н. Бор, В. Гайзенберг и др.) — позволила впервые непротиворечивым
образом совместить эти представления и, в частности, показать, в каких
случаях свет (и другие элементарные частицы) проявляют корпускулярные
свойства, а в каких — волновые. Это новый уровень понимания.

Если даже элементарные частицы — основа материального мира — проявляют
столь противоречивые свойства, то само наличие противоречия есть норма
окружающего мира на всех его уровнях, и задача любого научного описания
— совместить несовместимое.

Если перед вами стоит статуя, вы можете посмотреть на нее спереди,
можете посмотреть на нее сзади, а можете подняться по лестнице и
посмотреть на всю целиком сверху. И точно так же научное познание идет
от более низкого уровня к более высокому, на котором находится точка
нейтрализации.

А & не-А

Не только в науке диалектический треугольник является достоянием
интеллектуальной мысли: любое глубокое размышление приводит нас к
пониманию наличия периферийных случаев, которые не соответствуют ни
одной категорической позиции. Это диалектический компромисс (в хорошем
смысле этого слова). Не нравственный компромисс, а интеллектуальный,
который дает возможность совместить несовместимое.

Синтез представлен в искусстве, в жизни, в человеческих отношениях — во
всем. Понимание этого, тем не менее, не является столь тривиальным — для
этого необходимы развитый ум и наблюдательность, умение перемешивать
черные и белые краски, светлые и темные тона, и видеть, как эти
смешанные краски демонстрируют цвет окружающего мира. И как только вам
захочется занять категорическую позицию по некоторому поводу, вспомните
о диалектическом треугольнике: возможно, кто-то другой, умнее вас (или
вы сами позднее), приблизится к возможности совместить вашу
категорическую позицию с позицией противоположной — и это наверняка
будет более точным знанием.

Каждая нейтрализация может рассматриваться как новая мысль (В), для
которой со временем найдется антитезис (не-В), что приведет впоследствии
к слиянию В & не-В и т.д. Это дерево, растущее вверх:

В словосочетании живой труп исчезает контраст между жизнью и смертью; в
словосочетании красноречивое молчание происходит слияние
противопоставления речи, красноречия, ораторского мастерства с полным
отсутствием речи (молчанием).

В : С & не-С и т.д.

Оксюморон как прием выразительности представляет собой диалектический
синтез, и в этом его риторическая значимость. Оксюморон граничит с
логическо-речевыми парадоксами и в речи производит сильное впечатление.
Если при оценке личности человека применить оксюморон, это будет очень
эффектно. Конечно, для этого требуется глубокий анализ конкретного
человека. Если это человек внутренне противоречивый, можно дать оценку
его личности через антитезу, показать контрастные свойства его
характера, т.е. сказать: “Есть люди, с которыми этот человек благороден,
добр и мягок в поведении, а есть люди, с которыми он жесток до садизма”.
Но можно сказать и по-другому: “Это такая странная личность, которая
иначе как словосочетанием жестокое милосердие и определена быть не
может”. Если вдуматься, личность любого человека контрастна, потому что
в нас бушуют две стихии: божественная и дьявольская, и одна на каких-то
этапах побеждает другую, а потом начинает побеждать вторая. Поэтому в
применении к оценке человеческой личности оксюморон очень уместен.

В заключение рассмотрим особый по своей значимости прием выразительности
— фигуру умолчания. Уже говорилось, что риторика — это не только наука о
том, как говорить, но и во многом наука о том, как не говорить и чего не
говорить. Фигура умолчания уже самим названием задает этот принцип.
Умолчание — это оборот речи, который заключается в том, что автор
сознательно не до конца выражает мысль, предоставляя читателю или
слушателю самому догадаться о невысказанном. “Что подумали, что
почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни,
такие чувства — на них можно только указать и пройти мимо…” (Л.Н.
Толстой). Не сказано, какие это чувства, на них только указано и
поставлено многоточие. Как уже было сказано, эмоциональная сфера
человека плохо передается словами. Гораздо лучше эмоции передаются на
уровне body language: через выражение лица, глаз, позу и т.д. — и
передаются, конечно, энергетическим способом. Мы даем другому человеку
возможность почувствовать на неречевом уровне наше эмоциональное
состояние, объяснить которое не умеем. Очень сильное внутреннее волнение
человека всегда передается окружающим, оно заметно и чувствуется каждым
настолько, что им можно “заразиться”.

Речь же сама по себе эмоциональную сферу искажает, что связано с
несколькими причинами. В первую очередь влияет десемантизация слов. Дело
в том, что эмоций не так много и они имеют точные названия. Никаких
сложных синонимических рядов тут не существует. Есть слово стыд, у него
есть один неточный синоним — позор; у слова отчаяние неточные синонимы —
горе, трагедия. Иными словами, каждая эмоция задается одним или
несколькими, смежными по смыслу словами. А так как эмоции ” посещают”
человека крайне часто, то и слова, соответствующие этим эмоциям, он
произносит тоже часто, что приводит к их десемантизации. Поскольку
эмоции находятся в сфере бессознательного (а речь есть знаковая система
сознательного), сознание плохо ориентируется в хаосе эмоций и передает
информацию о них в искаженном виде. Человеку часто не дано понять, что
он чувствует. Например, ему кажется, что он испытывает чувство
неловкости, а на самом деле он испытывает чувство раздражения. А иногда
он испытывает и раздражение, и досаду, и отчаяние, и удовольствие
одновременно, и очень часто по одному и тому же поводу. Так как
эмоциональная стихия, находясь в сфере бессознательного и плохо проникая
в сознание, неадекватно передается речью, фигура умолчания оказывается в
определенной ситуации самым точным способом передать эмоцию.

Как построен приведенный выше отрывок Л. Толстого? Указана ситуация, и
читатель может себя мысленно в нее поместить и испытать определенное
состояние. Неважно, имел ли Толстой в виду именно это состояние или
какое-нибудь другое. Он имел в виду нестандартное, особое состояние, а
каждый из нас может вспомнить такие мгновения в жизни, такие эпизоды,
когда мы чувствовали то, о чем говорить трудно, но что запоминается на
всю жизнь как нечто глубокое и очень важное. Если вы почувствуете
что-нибудь подобное еще раз в жизни, то вспомните и первое свое
впечатление, найдете отличие и сможете сравнить. Такие состояния из
категории неопределяемых на языковом уровне, но хорошо распознаваемых
внутренне. Что может быть в этой ситуации лучше, чем фигура умолчания?
Чтобы не искажать информацию, надо указать человеку на определенную
ситуацию, он сам себя психологически в эту ситуацию поставит и назовет
собственные ощущения на своем внутреннем эмоциональном языке.

Фигура умолчания дает возможность сокрытия всего того, что вы не хотите
сообщить своим собеседникам. У человека существует право на молчание,
право не передавать информацию. И надо бороться за это свое право, не
допускать того, чтобы другие люди вас превратили в источник информации.
Надо каждый раз думать, в какой степени вам лично целесообразно что-то
сказать или чего-то не говорить, и вы быстро почувствуете, что часто
целесообразнее промолчать. Молчать разумно во всех тех ситуациях, когда
вы понимаете, что справитесь с проблемой сами, — тогда речевой партнер
вам не нужен. И тут фигура умолчания играет, безусловно, главную роль.

Фигура умолчания связана с ораторским приемом, который называется
держать паузу. Держать паузу — означает продолжительное время молчать
(но молчать так, чтобы ваше молчание не шокировало других людей и не
казалось им странным), поддерживая слушающих в том эмоциональном
состоянии, в которое вам как оратору удалось их ввести, и давая им
возможность испытывать это состояние достаточно долго. Это требует
специального умения, которому можно научиться.

Второе значение термина держать паузу — это тайм-аут, который вам дан в
речи другим человеком, когда вы находитесь в сложной ситуации (например,
вы не знаете, как ответить и стоит ли отвечать, или вам хочется скрыть
первую реакцию на речь собеседника). Очень часто это бывает в ситуации,
когда вам задается вопрос, ответ на который для вас неоднозначен или
нежелателен (может быть, это неожиданный вопрос), и вы берете тайм-аут
для того, чтобы ответить максимально для себя целесообразно. Подержав
паузу, вы можете прийти к выводу, что целесообразно продлить ее до
бесконечности и вообще ничего не отвечать. Но для этого тоже требуется
время. Когда на экзамене к вам обращаются с каким-то вопросом,
рекомендуется подержать паузу, чтобы проанализировать смысл вопроса и не
допустить в ответе подмены тезиса (см. выше). Учитывая нервозность,
которая бывает на экзамене, вас никто за эту паузу не осудит, только
держать ее физиономически надо определенным образом: не открывать широко
глаза, не высовывать язык от неожиданности и т.д. — надо молчать, всем
своим видом демонстрируя работу мысли. Задуматься надо так, чтобы ваш
облик показал, что вы думаете именно над тем вопросом, который вам
задан.

Глава 24

BODY LANGUAGE

(ЯЗЫК ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ТЕЛА)

Мы должны быть осторожны с тайной

личности: не врывайтесь, забыв почтение, в святая святых человека!

Т. Карлейль

Естественный язык тесно соприкасается (и даже сливается иногда) с
другой, ближайшей к нему семиотической системой — системой жестов (BL).
“У всякого чувства есть свойственные лишь ему одному жесты, интонация и
мимика; впечатление от них, хорошее или дурное, приятное или неприятное,
и служит причиной того, что люди располагают нас к себе или отталкивают”
(Ф. Ларошфуко). При выборе средств выражения говорящий выбирает иногда
не только между чисто языковыми средствами, но и между языковыми, с
одной стороны, и неязыковыми — с другой. Так, выражение Уйдите! может
включаться в две различные знаковые системы, члены которых находятся в
попарном соответствии между собой.

язык

Звуковой

Прошу вас выйти Вежливый жест, указывающий на выход

Удалитесь

Вежливый иронический жест, указывающий на выход

Вон

Грубый жест

Второй ряд знаковых систем, сопровождающих речь или восполняющих
(компенсирующих) ее, в случае если по каким-то причинам она оказывается
недостаточно эффективной, изучается в особой отрасли лингвосемиотики,
называемой кинесикой.

В кинесике исследователи жестов и поз выделяют простейшую (далее
неразложимую без потери смысла) позу человеческого тела, кинеморф. Класс
взаимозаменяемых поз образует кинеморфему. Главное для исследователя —
выделить такие позы, которые действительно что-то значат в данной
культуре, т. е. являются знаками. Их называют изолятами. Каждая пара поз
имеет структурные различительные признаки. После того как изоляты
выявлены, надо описать ограничение их встречаемости, т. е. провести
принцип эквивалентности. Необходимо описать ситуации (контексты), в
которых они появляются.

Изучение языка человеческого тела связано с тем, как информация на
невербальном (т.е. на несловесном) уровне передается от говорящего к
слушающему, а реально даже не к слушающему, а к зрителям. В каком-то
смысле, когда человек является объектом речи, он и зритель и слушатель
одновременно, если это устная коммуникация. Система БЬ подстраивается
под естественный язык, т.е. под речь, и воздействие как бы двойным
ударом направляется на тех, кто является ее объектом. Проблема в том,
что знаковая система естественного языка — это знаковая система
сознательного (см. выше), она реализует в речи, как правило, то, что вы
осознанно собираетесь в ней реализовать; а знаковая система БЬ — это
семиотика бессознательного, она реализует те мотивы, которые находятся в
бессознательном. Зона бессознательного в известной мере противоречит
зоне сознания. Это надо очень хорошо понимать, потому что, в
соответствии с одним из основных тезисов психоаналитической теории,
бессознательное стремится к получению и достижению удовольствия. И
поэтому все внутренние мотивы человека определяются этим стремлением к
удовольствию и радости; этическая концепция гедонизма декларирует тезис
о достижении удовольствия как главного стимула и цели жизни человека
(см. выше). А сознательное является как бы голосом социальности и
покаяния, которые ограничивают это внутреннее стремление к получению
удовольствия или радости в тех случаях, когда само достижение
удовольствия и радости противоречит этическим или юридическим нормам
общества.

Таким образом, человеческий интеллект — постоянно действующее поле битвы
между сознательным и бессознательным, а поэтому удовлетворения
психологического, внутреннего человек, как правило, не достигает: он по
своей природе противоречивая структура. Именно исходя из этого
положения, психоаналитическая концепция декларирует человеческое бытие
на этой Земле как бытие, исполненное страдания, поскольку, повторяем,
возникает сильное внутреннее противоречие между потребностью в
удовольствии и внутренними человеческими личными ограничениями в
достижении этого удовольствия. Эти внутренние ограничения много важнее,
чем ограничения социальные. Они более значимы для человеческой личности.
Отсюда делается естественный вывод, что две зоны, которые реализуют
сознательное и бессознательное, входят в противоречие друг с другом и на
уровне реализации. И поэтому знаковая система БЬ противоречит очень
часто реальной речи. Человек на словесном уровне пытается своим
слушателям что-то доказать, а система знаков БЬ противоречит его тезису,
выступая так называемым неконгруэнтным способом (о конгруэнтности как о
математическом термине, означающем подобие, см. выше), т.е. неподобным,
неединообразным способом. И, таким образом, восприятие речевое, т.е.
восприятие устной словесности тоже оказывается предельно противоречивым.
Человек, с одной стороны, улавливает и осмысливает аргументацию, а с
другой — по выражению лица, позе, движениям говорящего он понимает, что
что-то тут не так. Целевая установка такой речи иная. И понимание
происходит опять же не на сознательном, а на бессознательном уровне.
Появляется некоторое беспокойство относительно прослушанной речи. Очень
часто у вас возникало неудовлетворение в ситуации, когда какой-нибудь
человек говорил вам теплые и нежные слова, а весь его облик, несмотря
даже на попытки скрыть это, говорил вам о том, что эти слова он
произносит неискренне. И придраться не к чему, а внутреннего
удовлетворения нет. Что означает отсутствие у слушателя внутреннего
удовлетворения? Это означает, что речь строилась напрасно, потому что
она не достигла цели. Очевидной становится необходимость подстройки
знаковой системы бессознательного БЬ под конкретную речь, заключающейся
в осознанной организации подобия, т.е. попытке выстроить на уровне
корпуса, лица, рук и т. д. те знаки, которые подтверждают истинность
вашей речи. Это сложно, потому что таким образом приходится ломать
бессознательное. Этот тренинг (часто профессиональный, например, в
резидентской деятельности) является многолетней тяжелейшей работой и
никогда не заканчивается полной победой. Только частичные победы на этом
пути можно завоевать, потому что БЬ — это предатель человеческого
сознательного, т.е. предатель самого человека, это то, что его выдает.
Часто бывает так, что вы очень внимательно смотрите на человека,
слушаете то, что он говорит вам, но не вдумываетесь в это, а делаете
один вывод: этот человек плохо ко мне относится — и больше никаких
содержательных выводов из всей его речи не делаете (а он, может быть,
предлагал вам что-нибудь целесообразное и даже для вас выгодное). И это
все, к сожалению, потому, что бессознательное оказалось информационно
более приоритетно, чем сознательное. Очень важной частью человеческого
тела являются руки. Ладонь Ладони! (Справочник

Юнцам и девам.)

Целуют правую,

Читают в левой.

В полночный заговор Вступивший — ведай: Являют правою, Скрывают левой.

Сивилла — левая: Вдали от славы. Быть неким Сцеволой Довольно — правой.
А все лее в ненависти Час разверстый Мы миру левую Даем — от сердца!

А все же, праведным Объевшись гневом, Рукою правою Мы жилы — левой!

М. Цветаева

Жесты кистей рук.

Потирание ладоней символизирует ожидание победы.

Следует помнить, однако, что иногда этот знак неуместно демонстрировать
(например, официанту в ожидании чаевых), так как медленное потирание
ладоней настораживает другого участника коммуникации.

Потирание большого пальца об указательный или кончики других пальцев
символизирует “деньги”. Этот жест вульгарен — его можно применять далеко
не всегда.

Сцепленные пальцы рук есть символ разочарования и желания человека
скрыть свое отрицательное к вам отношение, особенно если кисти подняты
вертикально. Этот жест часто сопровождается обманчивой улыбкой. Очень
важно знать об одной удивительной особенности BL как знаковой системы
психологического состояния человека. Если человек чувствует нечто, он
передает это специальными знаками (что очевидно). Странно другое: если
насильно лишить человека возможности эти знаки демонстрировать, у него в
связи с их отсутствием меняется само психологическое состояние. То есть
не только знак становится следствием психологического состояния, но и
само психологическое состояние может быть следствием знака (закон
обратимости знака). Поэтому, если человек жестами символизирует
негативное отношение к вам, лишите его физической возможности
демонстрировать это отношение, и, возможно, ситуация психологически для
вас улучшится. На этом феномене основана, в частности, следующая
рекомендация: во время переговоров надо вынудить сидящего человека
расцепить кисти и вытянуть руки с открытыми ладонями, для этого можно
предложить ему сигарету или протянуть книгу.

Шпилеобразное положение рук есть знак уверенной и “всезнающей” позиции.
Это жест субординации, он часто сопровождается откинутой вверх головой,
что символизирует высокомерие и самодовольство. Эти жесты могут привести
как к положительному, так и к отрицательному результату в зависимости от
сопровождения другими жестами.

Закладывание рук за спину есть жест уверенности в себе и чувства
превосходства (в стрессовых ситуациях позволяет овладеть собой и
почувствовать уверенность, например, перед кабинетом зубного врача). Он
позволяет человеку с бессознательным бесстрашием открыть свои ранимые
области тела: желудок, сердце, горло. Если сзади руки в замке — это
просто уверенность. Если сзади одна рука держит другую за запястье —
человек расстроен и пытается взять себя в руки (так появилась эта
идиома). Как будто одна рука держит другую, мешая ей нанести удар. Чем
выше сзади место обхвата одной руки другой, тем более очевидна
нервозность.

Акцентирование больших пальцев. Большие пальцы в хиромантии обозначают
силу характера и личности. В невербалике — тоже. Выставление больших
пальцев есть символ властности, превосходства, агрессивности. Часто им
пользуются хорошо одетые люди. Этот знак очень эффектен, если слова
противоположны высокомерию жеста (по моему скромному мнению). Это
наводит на размышления о том, что две сосуществующие знаковые системы —
естественный язык и Body Language — могут усиливать впечатление друг от
друга, причем, в частности, благодаря контрасту. В этой ситуации у
слушателя обычно возникает недоверие. Большие пальцы, выставленные из
карманов, — частая поза женской доминантности, обычно при этом женщина
встает на цыпочки.

Акцентирование больших пальцев часто сопровождается скрещиванием рук на
груди (негативный, оборонный сигнал) и покачиванием на каблуках.

Указание на человека большим пальцем есть насмешка, причем крайне
обидная; применяется в основном мужчинами.

7. Положение рук в качестве барьера (попытка защитить сердце).

Руки на груди. В детстве мы часто скрываемся от опасности за каким-либо
предметом (шкафом, большим камнем и т.п.). Это тоже барьер, чтобы
защититься от опасности, отгородиться от надвигающейся угрозы и
нежелательных обстоятельств. Если человек скрестил руки, он нервничает,
чувствует угрозу. Это — поза обороны. В такой позе человек меньше
усваивает слышимой информации. Есть данные очень интересного
эксперимента, проведенного со студентами. Студентов попросили сначала
послушать текст длиной N знаков, сидя со скрещенными на груди руками, а
потом записать по памяти то, что они запомнили (на уровне лексических
единиц, т.е. выписать слова, которые, по их мнению, были в тексте).
Потом прочли тем же студентам другой текст, тоже длиной N знаков, но
сидели они при этом, опустив руки вниз. Когда они записали по памяти
лексические единицы второго текста, оказалось, что их на 38% больше.
Поэтому рекомендуется иметь в аудиториях стулья с подлокотниками.

Даже если сидеть, скрестив руки на груди, человеку удобно (привычка),
это все равно отражение его состояния. Кроме того, следует знать, что
этот человек с плохой реакцией. Мы часто используем этот жест в толпе
незнакомых, в очереди, в лифте — там, где чувствуем себя небезопасно.
Иногда это поза несогласия (например, когда ругают уважаемого вами
человека). Оратор должен добиться потепления аудитории и расцепления
рук, иначе его речь обречена на провал. Надо разомкнуть скрещенные руки
собеседника, и он перестанет испытывать к вам недоверие (хотя бы
частично). Надо вынудить его вытянуть руки или попросить наклониться
вперед, чтобы лучше рассмотреть что-либо. Можно задать ему вопрос: “А
что вы об этом думаете?” Если при скрещивании рук на груди еще и пальцы
сжаты в кулаки — это знак враждебности. Перед вами наступательная
позиция. Если при этом вы видите стиснутые зубы или покрасневшее лицо,
ждите нападения. Если при скрещивании рук человек держит их, это
означает, что он пытается справиться с негативными ощущениями. Ему
следует помочь.

Скрещенные внизу руки (за руки с самим собой). Жест позволяет человеку
восстановить чувство эмоциональной безопасности, как в детстве, когда
при любой опасности нас берут за руку родители.

Если человек держит себя за предплечье (неполный барьер), — это означает
неуверенность в себе (в момент речи, получения награды и др.).

Замаскированно скрещенные руки символизируют желание скрыть нервозность;
например, когда идешь через зал, где все на тебя смотрят, — поправлять
часы, запонку на другой руке, держаться за цветы, сумочку или бокал
обеими руками.

Одновременно с руками важную информацию передает и положение ног.

Перекрещивание ног (попытка защитить половые органы) — признак
негативного или оборонного отношения человека. Крест рук более
негативен, чем крест ног, который надо интерпретировать осторожно, не
забывая, что “так сидят леди”.

Крест рук и ног (в сидячем положении) — типовое выражение неудовольствия
у женщин.

Нога на ногу с образованием четверки (по-американски) — свидетельство
соперничества, бойцовского духа. В этой ситуации следует задать вопрос:
“Что вы думаете по этому поводу?”

Если крест ног четверкой и руки на ногах — это признак твердого,
упрямого человека, к которому нужен специальный подход.

Руки и ноги крестом при положении стоя в компании незнакомых людей
означают самозащиту, даже если на губах улыбка. По ходу беседы защитная
поза может переходить в открытую (открытые ладони); под воздействием
алкоголя это происходит быстрее.

Сжатые руки + сведенные лодыжки + закусывание губы — это сдерживание
негативного отношения, неприятных эмоций, страха или взволнованности (у
следователя или во время собеседования о приеме на работу). Чтобы
человеку помочь победить волнение и сменить позу, надо к нему подсесть.
Во время переговоров эта поза означает, что партнер не хочет уступать в
цене.

Фиксирование ступни одной ноги на голени другой означает усиление
оборонной позиции у женщин.

Если позы этой группы вошли в привычку, помните, что, во-первых, вас
неправильно интерпретируют окружающие и, во-вторых, если вы нервозны,
такие позы еще больше усиливают ваше состояние.

Глаза — зеркало души.

Светильник для тела есть око.

Итак, если око твое будет чисто, то все тело

твое будет светло;

Если лее око твое будет худо, то все тело твое будет темно.

Евангелие от Матфея 22, 23

Как много говорят человеческие глаза, какие мельчайшие оттенки мыслей,
чувств и ощущений способны они передать! Значимость этого источника
приема и передачи психологической информации по заслугам оценена
человечеством и восславлена в живописи, скульптуре, поэзии.

Ты помнишь, как из тьмы былого, Едва закутана в атлас, С портрета
Рокотова снова Смотрела Струйская на нас?

Ее глаза — как два тумана, Полуулыбка, полуплач, Ее глаза — как два
обмана, Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок, Полувосторг, полуиспуг, Безумной нежности
припадок, Предвосхищенье смертных мук

Когда потемки наступают И приближается гроза, Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

Н. Заболоцкий

Нет, у него не лживый взгляд. Его глаза не лгут. Они правдиво говорят,
Что их владелец — плут.

Р. Бернс

Глаза, словно неба осеннего гнет, Но нет в этом небе огня.

И давит меня это небо, и гнет — Вот так она любит меня.

Б. Окуджава

Глаза являются самыми мощными знаками БЬ, во-первых, потому, что они
занимают центральное положение в человеческом организме, и, во-вторых,
потому, что через зрительный анализатор проходит 87% всей информации,
получаемой человеком (9% процентов проходит через слуховой анализатор, а
на оставшиеся 4% приходится информация, поступаемая в мозг через все
прочие органы чувств). Зрачки ведут себя полностью независимо,
расширяясь от положительных эмоций и сужаясь при отрицательных. Если
человек возбужден, его зрачки расширяются в четыре раза, если сердит —
сокращаются (в таких случаях говорят: глаза-бусинки или змеиные глаза).
Зрачки влюбленных при встрече расширяются (что обычно точно
интерпретируется). У детей зрачки физиологически больше, чем у взрослых,
и, кроме того, они еще расширены, так как дети хотят завоевать внимание
взрослых.

Поскольку зрачки расширяются от возбуждения, картежникам, в частности,
следует играть в темных очках. Если в покере выпало четыре туза, зрачки
обязательно расширяются, и человек себя разоблачает. Аналогичный совет
можно дать всем людям, находящимся в состоянии нервного возбуждения,
которое они хотят скрыть. Чтобы понять состояние человека, ему всегда
следует смотреть в зрачок. Общаясь с человеком, попробуйте ответить на
три вопроса:

Как он на вас смотрит?

Долго ли смотрит?

Как долго он может выдержать ваш взгляд?

Если человек нечестен с вами, скрывает что-то, его глаза встречаются с
вашими менее чем в течение одной трети части времени общения. Если же
его глаза встречаются с вашими больше, чем две трети времени общения, то
расшифровать это можно двумя способами: а) вы для человека очень
привлекательны (тогда зрачки будут расширены); б) этот человек враждебен
по отношению к вам, он бросает вам вызов (зрачки у него при этом
сужены).

Если вы хотите вызвать в человеке доверие, любовь, все время смотрите
ему в глаза (не менее 70% времени общения) — и вы, скорее всего,
добьетесь успеха. Скованный, скромный человек с опущенными глазами редко
пользуется доверием. Поэтому, в частности, на деловые переговоры нельзя
надевать темные очки, так как партнеру покажется, что вы его
рассматриваете в упор. Следует знать, что существуют национальные
особенности продолжительности взгляда, например европейцы обычно долго
смотрят в глаза, а японцы — на шею.

Взгляд можно и нужно тренировать и верно выбирать. В зависимости от
обстоятельств могут быть выделены три зоны взгляда:

1. Деловой взгляд направлен на треугольник на лбу партнера по
переговорам.

Социальный взгляд направлен на треугольник, образованный глазами и ртом
речевого коммуниканта.

Интимный взгляд направлен на треугольник, образованный глазами и
солнечным сплетением речевого коммуниканта.

Взгляд искоса означает интерес или враждебность (во втором случае он
сопровождается опущенными бровями, нахмуренным лбом и/или опущенными
уголками губ). С подчиненными позволителен только деловой взгляд.

В интимном взгляде мужчины обычно бывают откровеннее, чем женщины, но
если при этом мужчина прикрыл веки, это означает конец его интереса к
женщине. Если же прикрытые веки сопровождаются откинутой головой и
долгим взглядом, насторожитесь: это сигнал того, что вы вызвали
отрицательную реакцию.

Мужские жесты ухаживания:

Рука, тянущаяся к шее (попытка завязать галстук, поправить булавку,
пригладить волосы).

Фиксация рук на бедрах или закладывание больших пальцев за ремень.

Интимный взгляд (чуть дольше нормы).

Носок ботинка, направленный в сторону женщины.

Расширенные зрачки.

Женские приемы привлечения внимания:

Поправление одежды.

Прикосновение к волосам.

Фиксация рук на бедрах или большого пальца за поясом.

Поворот ног и тела в сторону мужчины.

Продленный интимный взгляд.

Учащенный контакт глаз.

Расширение зрачков.

Румянец.

Встряхивание волос.

Демонстрация запястья.

Несколько расставленные ноги.

Покачивание бедрами.

Взгляд искоса.

Слегка приоткрытый рот, влажные губы.

Губная помада.

Низкий голос.

Взгляд через собственное приподнятое плечо (что подчеркивает грудь).

Открытые колени.

Поигрывание скинутой туфелькой.

Поглаживание бедер.

Да, знаковая система бессознательного не поскупилась, снабдив женщину
целым арсеналом средств для привлечения внимания мужчины. Ни одна
внутренняя психологическая цель человека не реализуется так разнообразно
и всесторонне, что косвенно доказывает приоритет либидо в
бессознательном и, таким образом, истинность концепции З. Фрейда.

Территориальные притязания.

С системой Body Language опосредованно связан энергетический канал
приема и передачи информации, устанавливающий территориальные притязания
человека. Это чрезвычайно важный аспект человеческой коммуникации,
который до работ по Body Language никогда впрямую не был отмечен, а
вскользь в некоторых художественных произведениях проницательный взгляд
автора иногда замечал нечто подобное, но никогда не интерпретировал.
Речь идет о том, что человек пытается подчинить себе окружающее его
небольшое пространство и воспринимает все находящееся в этом
пространстве как часть себя или свою собственность. Скажем, подходя
близко к машине и находясь около нее, человек демонстрирует эту машину
как свою собственность, а если он хочет подчеркнуть факт собственности,
он еще и опирается рукой на машину. Это типичное движение: опереться о
капот машины и стоять около нее. Люди практически никогда не делают это
с чужими машинами (обратите на это внимание). Это знак принадлежности
данного предмета мне. И точно то же самое происходит с другим человеком,
который оказывается частью нашего пространства. На этом факте построена
потребность человека, который любит, все время держать предмет своей
любви, например, за руку. Если вы думаете, что в этом есть только
эротический компонент, то ошибаетесь: на самом деле это потребность
заявить данного человека в качестве своей собственности. Поэтому любимую
женщину, и не просто любимую, а ту, которая как бы принадлежит мужчине,
мужчина старается держать под руку или обнять ее за талию или, в крайнем
случае, он дотрагивается до ее пальто. Таким образом он демонстрирует
свои права на собственность. А другие люди воспринимают эту информацию и
не хотят или отказывают себе в желании на чужую собственность
претендовать. Приведем пример. Представьте себе, что в компанию пришла
пара — молодой человек с девушкой. Они сидят в разных концах стола и
танцуют по отдельности, и вообще все время находятся порознь, и каждый
считает для себя возможным пригласить эту девушку танцевать и, может
быть, с ней пококетничать и завести с ней, скажем, серьезный разговор. А
теперь представьте, что эта пара пришла, села рядом друг с другом, и
молодой человек все время прикасается к этой девушке: то теребит ее
кофточку на плече, то берет ее за руку, то ей локон поправляет. Даже
чисто психологически вам не захочется подойти и вмешаться в их разговор.
Это не потому, что вам неудобно. Они могут ничего, связанного с
эротикой, и не делать, и не собираться даже, но вам неловко подойти к
ним, потому что вы наблюдаете демонстрацию прав собственности. И если
при этом, скажем, по выражению лица девушки вы понимаете, что ее вполне
эта ситуация устраивает, вы тем более не подойдете. Только если вы
увидите в ее глазах раздражение от публичных посягательств на нее, тогда
вы, может быть, подойдете к ней.

Происходит эта передача информации, как и любая передача информации в
Body Language, практически на бессознательном уровне. Никто, кладя руку
на плечо любимой девушке, не думает, что он в этот момент демонстрирует
права собственности на нее, и никто, видя этот жест, тоже так не думает.
Тем не менее люди ведут себя определенным образом: они получили сигнал:
Не подходить! Чужое. Таким образом, это небольшое пространство (а оно
определяется длиной руки, вытянутой с небольшим наклоном, т.е. это такое
пространство, которое физически досягаемо, если протянуть руку) каждый
человек воспринимает как часть себя или чего-то, приватно к нему
относящегося. Важным научным достижением является понимание того, что
человек в пространстве (с точки зрения его энергетики и с точки зрения
его ментальности) занимает не только то место, которое соответствует
объему его тела, — он занимает большее место, и, перемещаясь, он это
пространство (радиусом в вытянутую руку) несет как часть себя.
Происходит все это на совершенно бессознательном уровне.

Достаточно легко это проверяется в речевой коммуникации, где существует
три уровня приближения. Расстояние 1 м 30 см — это зона, куда человек не
пускает незнакомых ему людей, иначе он чувствует большой дискомфорт. Эта
зона называется личностной. Представьте себе человека, которого вы
видите первый раз в жизни и с которым вы начинаете разговаривать. Если
расстояние между вами в беседе будет меньше, чем 1 м 30 см, вам это
будет неприятно. Вторая зона скромнее — приблизительно 1 м в радиусе. Ее
можно назвать социальной. Это зона, которая комфортна для вас при
общении с людьми, которых вы хорошо знаете, скажем с вашими
сослуживцами, с которыми вы ни в каких особых (дополнительных)
отношениях не находитесь. Покуривая или просто разговаривая на
расстоянии 1 м, вы чувствуете себя комфортно, вам не нужно удалять
собеседника еще на 50 см, как человека незнакомого, но и приближать его
тоже не хочется. Если такой человек встанет непосредственно перед вами,
вас это будет раздражать и мешать коммуникации. Третий уровень равняется
приблизительно 45 см. Это интимный уровень, на который человек допускает
только очень близких себе людей, физически близких: ребенка, родителей и
человека, с которым находится в интимной близости. Эти люди могут стоять
на расстоянии 45 см, разговаривать, и это не вызовет дискомфорта. Это
такое расстояние, на которое допускаются люди, которых вы готовы обнять,
т.е. сократить эту дистанцию до нуля. Цифры неточные, так как они
неодинаковы для разных людей (хотя варьируются незначительно). Это
зависит, в частности, от национальности и места проживания человека.
Если люди привыкли жить не скученно, а на широком пространстве, скажем в
деревне, радиусы всех зон становятся немного длиннее, потому что у этих
людей “больше” пространства. В городах (особенно в столицах) радиусы зон
меньше. Трудно сказать, носит ли это характер национальный или
выработанный этнографически (скученность населения), но известно, что,
например, японцы имеют значительно меньшие радиусы всех трех уровней по
сравнению со шведами. Возможно, коммуникативная зона связана не только с
национальной принадлежностью, но и с энергетическими особенностями
человека. Можно предположить, что это зависит от плотности
энергетического кольца вокруг человеческого тела, а энергетика у разных
людей неодинакова. Есть люди, которые энергию раздают, и есть люди,
которые ее собирают, и, таким образом, энергетические характеристики
оказываются разными. Можно предположить, что люди, которые рассеивают
энергию в пространстве, имеют радиус распространения меньший, а
жесткость границ — большую (“я готов допустить до себя людей немножко
ближе, но после того, как они дошли до черты, я их не пропущу дальше ни
на миллиметр и буду их сдерживать плотным барьером”). Скажем, вам
какой-то человек нравится, и вы хотите подойти к нему ближе. Известно,
что к одним людям легко физически приблизиться, а к другим крайне
сложно: что-то не позволяет, а именно сильное энергетическое поле,
которое осуществляет “запрет на вход”.

Итак, человек ощущает себя находящимся в пространстве в соответствии не
с объемом своего тела, а с большим объемом. Это внутренняя генетическая
особенность человека. Тот факт, что мы кого-то к себе не подпускаем,
вообще говоря, никому неизвестен, за исключением нескольких людей. Но,
тем не менее, никто к нам слишком близко не подходит. Если человек не
ощущает коммуникативного пространства, он почти наверняка психически
болен (по этому симптому можно диагностировать душевное заболевание).
Психически нормальный человек от природы ощущает, что к людям не надо
приближаться более, чем на определенное расстояние, и этого не делает.
Психически больной человек часто нарушает генетико-психологические
законы человеческого поведения, и именно поэтому общество опознает его
как человека больного. Любопытный факт: психически больные люди часто
умеют делать то, чего не умеют делать другие (гениальность в безумии),
но это мало кого интересует, а вот то, что они нарушают негласные законы
поведения, есть повод для изоляции (через помещение в клинику).

Понимание важности того, как человек ощущает себя в пространстве, дает
возможность осознать, как часто мы входим в состояние нервного стресса
оттого, что нарушаются наши территориальные притязания. Первый типовой
пример — это, конечно, транспорт. В городском транспорте происходит
наложение полей разных людей друг на друга, при нарушении всех зон
общения: кто-то может на вас почти лежать (в метро и автобусах часто так
и бывает). И никто никогда не считал и на специальных приборах не
проверял, каков же уровень нервного стресса у людей, которые таким
образом лишаются части себя в пространстве. Из-за этого каждый человек,
который там находится, ощущает себя, во-первых, униженным, а во-вторых,
жертвой агрессии. Люди в толчее городского транспорта все страдают; их
внутреннее состояние не агрессивное, а подавленное. Что происходит в тот
момент, когда люди так близко находятся друг к другу? Все
коммуникативные расстояния уменьшаются, энергетика очень сильно
спрессовывается и начинает проникать внутрь и давить, поэтому сердечный
приступ в толчее вполне вероятен: сердце не справляется с энергетикой,
которая направлена в обратную сторону. В транспорте люди не делятся на
добрых и злых — там всем плохо. Конечно, существуют маленькие хитрости,
позволяющие человеку облегчить стрессовое состояние. В некоторых местах
люди, интуитивно понимая, что они находятся в большом дискомфорте,
выработали определенную систему поведения в стрессовых условиях, которая
хоть чуть-чуть помогает им существовать. Для примера можно привести
парижское метро, где толчея бывает немалая. Типовое поведение парижанина
в метро следующее: он молча и деликатно входит, ни на кого не смотрит и
ни с кем не разговаривает — по нему видно, что он “закрылся”. Если это
человек с длинными волосами (неважно, какого пола), он делает такое
движение головой, что все волосы опускаются на лицо: барьер полный. Если
на голове у человека шляпа (а в Париже любят носить шляпы), она
надвигается на глаза.

Если ни длинных волос, ни шляпы нет, то, хотя в транспорте вообще читают
мало, достается газета или книга для того, чтобы себя закрыть. В таком
“коконе” люди молча “просачиваются” друг между другом (они все довольно
изящные). В метро люди практически не разговаривают, даже если едет пара
близких знакомых. Метро — не место для разговоров. В России принято
громко переговариваться, так, чтобы все слышали; то, что думает
какая-нибудь Марья Ивановна, должен знать весь вагон. В Париже люди в
метро молчат, т.е. они, как могут, выставляют коммуникативный барьер. В
транспорте не надо ни на кого смотреть и по возможности сделать так,
чтобы вы тоже были не очень заметны: волосы следует распустить и
смотреть вниз, желательно на свои волосы изнутри. Это действительно
хорошо помогает, потому что ощущение прессинга становится минимальным.

Можно утверждать, что серьезные катаклизмы, личные и социальные,
происходят по причине спрессованности пространства. Человек не просто
переносит себя в пространстве вместе со своим полем, он еще как бы
оставляет это поле в тех местах, где он часто бывает. И физическое
место, которое он обычно занимает, он считает своим. Конечно, в первую
очередь это распространяется на собственный дом. В доме у каждого, кто в
нем живет, как правило, существует своя территория, и она психологически
отмечена. Посягательство на “его” территорию вызывает в человеке
ответную отрицательную реакцию, как любое посягательство на
собственность. Какое место в квартире может быть вашей территорией? В
принципе — любое. Другое дело, что человек часто сам не осознает, где
оно. Поэтому его надо на сознательном уровне “поискать” в квартире и
найти. Чаще всего это бывает кровать, на которой человек спит. Поэтому
обратите внимание, как ревностно мы относимся к тому, что какой-то
человек подходит к нашей кровати, даже из домашних. Родители очень часто
говорят детям: “Спи только в своей комнате!” Но кровать — это далеко не
единственная потенциальная территория. Ею может быть письменный стол.,
Часто можно наблюдать, как при приближении постороннего к письменному
столу, за которым человек привык работать и где разложены его бумаги,
ему становится не по себе, в глазах появляется испуг, и не потому, что
подходящий к столу сейчас переложит все бумаги и таким образом разрушит
там систему, которая только с внешней точки зрения есть хаос. Нет, ему
просто плохо, потому что приближаются к “его” месту. Можно назвать и
более пикантные места в квартире, которые человек считает своими.
Приведем достоверный пример.

В квартире живет семья, состоящая из трех человек: муж, жена и подросшая
дочь. Обе эти дамы, жена и дочь, принадлежат к категории женщин, которые
есть везде. Их вещи везде и сами они везде. А единственному мужчине в
этой семье остается очень мало места в этой большой квартире. И
интуитивно он находит себе территорию: туалет. Туалет специальным
образом оборудован: красивое место для курения, там обязательно лежит
несколько книг и газет — короче говоря, он туда уходит надолго. И там
ему хорошо: это действительно территория данного человека, на которую
лучше не посягать. Трудно представить себе, с какой ревностью он смотрит
на людей, которые направляются в эту сторону. Планировка квартиры
такова, что, сидя на кухне, через стеклянную дверь можно придирчиво
смотреть на человека, который направляется к туалету, и в душе у хозяина
очевидное беспокойство (это видно по его глазам), и у него вырывается
вздох облегчения, когда человек оттуда выходит.

Это крайне любопытно. Это его зона, очень неудачная, потому что это
все-таки место общего пользования, и он это очень мучительно переживает.
Надо сказать, что для многих людей таким местом является ванная комната,
их невозможно “вытащить” оттуда. Что они там делают часами, никто не
знает, но это их место, и они там находятся. Для самого человека очень
важно, чтобы он понял, где его место в доме, но не менее важно понять,
где места других членов семьи. Классическим примером является
распределение стульев за столом в семье. Каждая семья знает, что когда
они все садятся за стол, скажем, утром, они садятся на одни и те же
места. И каждый раз начинаются претензии, если, недай бог, кто-то сел на
папин стул или что-нибудь в этом роде. А любимое кресло человека — это
вообще святое место, туда садиться нельзя. И может быть, некоторые из
вас наблюдали бешенство, с которым человек реагирует на то, что сели в
его кресло: “Лучше наденьте мою одежду, только кресло оставьте в покое!”
Это действительно так, и понимание этого факта приводит к очевидному
улучшению домашнего климата. Бывают очень сложные ситуации (чаще всего
между братьями и сестрами), когда они считают своим одно и то же место.
Наложение мест, вообще, может происходить в семье — это драматическая
ситуация, и самый умный должен уступить это место и найти себе другое,
иначе будут бесконечные драки за стул, за угол, за место у телевизора,
неизвестно вообще за что… На самом деле это не шутки. Как уже
говорилось, с человеком не происходит ничего случайного. Все, что
происходит с ним, крайне важно. И поэтому когда брат с сестрой, даже
маленькие, дерутся за какой-то стул, то это тоже серьезно, они это
делают не просто так, а потому, что у них наложились территориальные
притязания. Трудно даже представить, какое количество семейных
конфликтов на этом основано. В семье один человек может бесконечно
раздражать другого только потому, что он претендует на его территорию, и
это все. Если он перестанет претендовать, то отношения между ними резко
улучшаются. Человек, входя в другой дом, должен вести себя крайне
осторожно, в какие-то места он входить просто не должен, в спальню
например. Это наше типовое отечественное неумение себя вести: мы
приходим в чужой дом, сваливаем шубу на кровать в спальне, потому что
нет мест на вешалке, и ведем себя в этом доме так, как будто он наш, —
это возмутительно. И ничего, кроме внутреннего отторжения, у хозяина
дома вызвать не можем, хотя этого не замечаем. Надо вести себя крайне
осторожно: повесить пальто и ждать, когда вас проведут. Идти надо за
хозяином дома, и куда он вас приведет, вот там и сидеть. Радушный хозяин
предлагает вам всюду ходить и, естественно, вести себя как будет угодно;
мы так и поступаем. А делать этого категорически нельзя. Самая главная
ошибка заключается в том, что мы можем “плюхнуться” в любимое кресло
хозяина. Войдя в гостиную, следует постоять до тех пор, пока вы не
вынудите хозяина показать, куда вам полагается сесть.

Точно так же, как в собственном доме, человек может “метить” территорию
в других местах. Классическим примером является излюбленное место в
кафе. Это не российская реалия, но для очень многих стран, в частности
для Франции, понятие “своего кафе” — совершенно типовое понятие. И надо
сказать, что владельцы кафе на интуитивном уровне это прекрасно
понимают. Если вы каждое утро в определенное время приходите с газетой
или с, листком бумаги в какое-то кафе, всегда садитесь за один и тот же
столик, хозяин ваш стол знает, и в это время он его никому не отдаст
(если он человек, который умеет работать с клиентами). Может быть, этот
столик ничем не лучше, чем другие, и даже менее удобен, но он уже ваш, и
хозяин не позволит его занять, если вы приходите регулярно, и совершенно
правильно сделает, потому что вы пришли на свою территорию.

Теперь позволим себе сказать о вещах более сложных. Задумаемся над
феноменом массовых доносов в нашей стране в 30-х и 40-х годах.

Анализируя отечественные доносы тех лет, поражаешься одному
обстоятельству: доносы эти на 80% исходили от людей, которые проживали с
тем, на кого донесли, в одной квартире, а не квартирой выше, не в другом
подъезде, т. е. очень близко. Систему доносов следует связать с понятием
“коммунальная квартира”. Конечно, это носит не тотальный характер, но
очень распространено. Можно предположить, что часть доносов была
написана с бессознательной мотивацией — желанием отвоевать свою
территорию, принявшей дикую форму в диких условиях. Борьба за туалет,
ванную, нахождение у плиты, борьба за телефон, который один на десять
семей, — каждодневная борьба за одни и те же территории привела к тому,
что люди физически искали исхода из спрессованного пространства. А исход
очень простой: если опечатывали какую-то комнату и семью арестовывали,
то комната почти всегда доставалась одному из тех, кто жил в этой
коммуналке. Возможно, власти внутренне поняли этот факт и на нем играли,
что позволило получить огромное количество доносов, и людей охватило
безумие. Мало того что они очень уныло и в страхе жили, они испытывали
значительный психологический прессинг — постоянные территориальные
претензии. Причем многие из них не привыкли жить в такой скученности,
люди так не жили до революции: ни богатые, ни бедные. Просто после
революции огромное количество людей приехало в города, так как в
деревнях жизнь стала невыносимой. В столице оказалось людей больше, чем
она могла принять. Таким образом, можно предположить, что значительная
часть греха, который падает на наших людей, может быть объяснена с
психофизиологической точки зрения условиями их существования. Тут дело
не только в неестественности такого существования, а в его
непривычности. Ведь те, кто вырос в необыкновенной тесноте, привыкли к
этому спрессованному пространству и вели себя, как правило, по-другому.

Сделаем еще одно замечание: очень страшно, когда из дома, в котором вы
живете, кто-то хочет уйти. Это беда, когда из дома хочет уйти подросший
ребенок или жена, когда какой-то человек в вашей семье ищет исхода. Куда
бы ему только ни идти, лишь бы не домой. Причем на логическом уровне
человек часто не может объяснить, почему его тянет куда угодно, только
не домой, ведь конфликтной ситуации там вроде бы нет. Это очень часто
связано с тем, что человек не нашел себе места, территории в своем доме,
и тогда он ищет эту территорию в другом месте. И находит, потому что без
территории человек существовать не может. Возвращаясь к коммуналкам
сталинского времени, можно сказать, что дети и особенно подростки в этом
отношении были удачливее своих родителей: они искали себе эти территории
и находили, к примеру голубятни. В Москве было очень много голубятен,
которые сейчас почему-то пропали — вас это не удивляет? Два метра
голубятни во дворе были чьей-то территорией, человек ее “пометил”,
потому что он не нашел себе территории в своей квартире. И дети выходили
во двор, а дворов было много, и во дворах у кого-то были заветные
лавочки, у кого-то голубятни, у кого-то другие уголки. Первым признаком
того, что член вашей семьи в квартире не находит себе территории,
является тот факт, что он постоянно выходит на лестничную клетку: или
перекурить, или поговорить с соседом. Человек все время поглядывает на
дверь: как бы ему выйти. Это, на первый взгляд, может показаться
странным, а на самом деле ничего странного в этом нет: он себе там нашел
территорию, и там ему хорошо, и там он будет находиться. Для семейных
взаимоотношений это крайне опасно. Еще страшнее, если человек находит
себе территорию в чужом доме. Вдруг выясняются странные вещи: невозможно
вытянуть, скажем, мальчишку из дома приятеля, куда он “заладил” ходить
каждый день. Он сидит там в одном углу, и его невозможно вытащить оттуда
— там его территория. И это большая беда, потому что человек должен
иметь территорию в своем собственном доме, иначе его будет все время
тянуть оттуда, и в конце концов он уйдет, поскольку человеческая
потребность в собственной территории, видимо, очень сильна.

Бывают случаи (и очень нередкие), когда, поменяв квартиру, человек не
может в ней жить по причинам, совершенно ему неведомым. На самом деле в
прежнем доме он территорию имел, а в этом не имеет, не складывается. Вы
не можете насильно сделать какое-то место физиологически своим, это
что-то внутри человека, которое само ищет и само находит, вы практически
не властны над этим. Так вот в каком-то доме места может и не найтись.
Переезжая из одного дома в другой, вы обязательно теряете то, что в нем
имели — свою территорию. Поэтому любой переезд даже из самых плохих
условий в самые хорошие — это обязательно стресс, потому что там у
человека была территория, и он с ней расстается. И он ищет и не сразу
находит новую для себя территорию в новом доме. Иногда люди меняются
назад, а если это не удается, то наступает беда. Еще страшнее, когда
человек уезжает далеко: в другой город или даже в другую страну, и не
находит себе там места, тогда дело кончается обращением к психиатру: он
все время тоскует по какой-то комнатухе, которая ничего собой не
представляла, в ней была жалкая и убогая обстановка, но она ему снится
по ночам, потому что это его территория. Он эту территорию потерял, а
там осталась часть его самого: его энергетика, его биополе, может быть,
часть его духа — как хотите называйте, он там часть себя оставил. Это
становится настоящей трагедией для человека.

Эти проблемы совершенно не изучены, а они не только заслуживают
пристального внимания, они заслуживают того, чтобы каждый человек
проанализировал и понял, где его место на земле и где место на земле
людей, которые рядом с ним находятся, и потеснился. Тогда
взаимоотношения между людьми, и речевая, и просто человеческая
коммуникация станут несравнимо благополучнее. Это касается любых
отношений, в частности деловых.

Как сесть и во что одеться.

Людям часто приходится вести деловые переговоры, какую бы специальность
ни выбрал человек, он, конечно, так или иначе входит в партнерские
взаимоотношения, осуществляет какие-то договоры и т.д. Переговоры — это,
как любая речь, проявление двух знаковых систем: естественного языка и
Body Language. Причем любые переговоры, вообще говоря, стоит отнести к
стрессовым речевым коммуникациям особого сложного типа, потому что, как
правило, внутри переговоров заложен конфликт, хотя часто и в неявном
виде. Конфликт этот заключается в том, что целесообразность и выгодность
принятия какого-то решения для одной стороны этих переговоров обычно
означает уменьшение привилегий для другой. Если это переговоры между
продавцом и покупателем, то соответственно один заинтересован в том,
чтобы цену поднять, а другой — в том, чтобы ее снизить, и они
оказываются в конфронтации с точки зрения внутренней мотивации. Деловые
переговоры могут связывать людей, которые занимаются одной и той же
деятельностью и поэтому делят рынок (сбыта, труда и т.д.), как это чаще
всего в бизнесе и бывает, потому что если рынок не поделить, то обычно
это кончается гибелью одного из партнеров. Это может кончиться гибелью и
их обоих, и только разумное объединение через разделение рынков может
помочь им выстоять перед более сильным конкурентом (который эту
конкуренцию еще открыто не заявил), потому что в любом бизнесе есть
внутреннее стремление к монополии. Поэтому так важно разделить рынки
сбыта или уточнить, например, какие изделия из ассортимента отдать одной
из фирм за счет перераспределения каких-то других видов изделий.
Совершенно очевидно, что во внутреннем психологическом механизме деловых
переговоров заложен конфликт: существует понятие более выгодных и менее
выгодных рынков, существует понятие менее удобных и более удобных
регионов и т.д., и потому, конечно, за самые удобные и выгодные места
будет вестись внутренняя психологическая деловая борьба. Если переговоры
бесконфликтны, они обычно переговорами не являются, а представляют собой
нечто гораздо более простое — договоренность. Например, я даю рекламу,
что продаю телевизор такой-то марки и за такие-то деньги, новый.
Приходит человек и видит, что то, что находится перед ним, полностью
соответствует рекламе. Если это отечественная ситуация, то человек
обязательно спросит: “Что, все так, как здесь написано?”, а если это
западный человек, то спрашивать он не станет, потому что — зачем писать
в рекламе то, чего нет, и таким образом компрометировать свое имя, а
ведь в дальнейшем это помешает заниматься бизнесом. Поэтому люди
стараются очень четко соблюдать те позиции, которые они заявили в
печати, в частности в рекламе. Человек читает, потом видит, что
телевизор соответствует рекламе, а ему этот товар нужен, и он покупает.
Разве это деловые переговоры? Нет, потому что внутреннего конфликта нет.
У нас в России может быть конфликт, связанный с нечестностью поведения
многих людей, с недостоверностью текстов, которые публикуются, и т.д.,
но в более спокойной ситуации здесь конфликт не заложен. Это упрощенный
вариант полукоммерческой коммуникации. Или люди договорились передать в
офис некую сумму денег наличными, человек эти деньги привез, он их
передает и в обмен получает какой-то документ, например расписку, — это
уже результат каких-то предварительных переговоров, гораздо более
сложных. Как вести себя на переговорах?

Рассмотрим рисунок:

Круглый стол, за столом сидят три человека. Скажем, А задал вопрос, С на
этот вопрос отвечает, а В находится в качестве третьего лишнего, потому
что он в этой коммуникации участия не принимает, хотя в силу каких-то
обстоятельств он тоже сидит за столом. Как должен вести себя отвечающий?
Если В сидит с А и С за одним столом, значит, он делает это не случайно.
А если он делает это не случайно, значит, в ходе дальнейшей беседы он,
видимо, не просто будет вовлечен в речевую коммуникацию, он будет
вовлечен в нее потому, что ему положено быть в нее вовлеченным, иначе бы
он здесь не сидел. Поэтому, что бы ни происходило, его нельзя выводить
из этой коммуникации, он все время должен чувствовать себя находящимся в
ней. Как это делается? Итак, А задал вопрос С. С, конечно, отвечает А,
но ведет себя так: его голова повернута таким образом, что он сначала
смотрит на А (в тот момент, когда начинает отвечать), делает он это
недолго, всего несколько секунд, но это те несколько секунд, которые
приходятся на начало ответа, это те несколько секунд, за которые А
понимает, что ему уже начали отвечать и отвечают именно ему, т.е. он
принял главную информацию. В условиях продолжения речи, а речь — это
директивная линия, и она должна быть направлена на А, смотреть человек
должен на В. В процессе своей речи после нескольких секунд он должен
перевести взгляд с А на В, на протяжении всего своего ответа смотреть на
В и только последнюю резюмирующую фразу опять адресовать глазами в
сторону А. Это правило надо очень точно соблюдать: если вы постоянно
смотрите на В, пока говорите, даже если ему это совершенно неинтересно,
он чувствует, что тоже находится в коммуникации. Представьте себе
ситуацию, когда трое сидят за столом, и этим третьим может оказаться
супруга того, к кому вы обращаетесь. Она человек как бы посторонний для
ваших деловых переговоров. Беседуют двое сослуживцев; если они будут
смотреть друг на друга, то женщина будет совершенно вычеркнута из
коммуникации. Ничем хорошим это не кончится, потому что если человек
сидит в узком коммуникативном пространстве и в силу каких-то
обстоятельств выпадает из него, он чувствует себя настолько
дискомфортно, что это хорошо запоминается. Он может встать и уйти под
каким-нибудь благовидным, а иногда и неблаговидным предлогом; он даже
может сказать: “Знаете, я, по-моему, тут лишний”, — а может сказать:
“Разрешите, я выйду позвоню”, — потом вернуться через минуту и сказать:
“Ой, вы знаете, мне нужно немедленно ехать”. Это действительно сложная
ситуация, и когда вы находитесь за маленьким столом, вы обязательно
должны каждого человека, который за ним сидит, сделать участником
коммуникации. То же самое происходит, когда за столом сидят не три
человека, а происходит какое-то застолье и т.п.: очень часто какие-то
люди за столом вообще выпадают из коммуникации, потому что кто-то берет
речевой удар на себя, остальные с ним как-то делятся репликами, а люди
более застенчивые или те, кто по другим причинам не попадают в эту
коммуникацию, чувствуют себя совершенно изолированными. Следует понять,
что если человек долго будет выключен из коммуникации, вы можете
потерять его на всю жизнь. Рассмотрим еще один рисунок:

В1

А

В2

Вз

В4

Прямоугольный стол. А — человек, который будет отправной точкой, все
прочие участники коммуникации будут рассматриваться через А. А сидит
фиксированно. Если к А подсел человек в позицию В\ (близко, но под углом
друг к другу), то для какой беседы? Для непринужденной беседы. И если вы
находитесь с ним в тех отношениях, которые приводят к непринужденной
беседе, или пришли с этой целью, надо сесть в позицию В\. Если человек
подошел поговорить по делу, он должен сесть в позицию В2 и при этом
заставить А развернуться к себе и самому развернуться к нему. Он
фактически садится рядом, но их взгляды не пересекаются, а направлены
параллельно. Если они направлены параллельно, то для того, чтобы вести
диалог, они оба должны развернуться, т.е. осуществить дополнительное
действие. Если человек находится в позиции В3 делать ничего не надо:
можно сразу начинать разговаривать. В3 — конфронтация. Так садится
внутренний соперник или человек, который подозревает, что может стать
соперником. Так может сесть обиженная или недовольная А женщина. Она
может даже быть его супругой, но находиться в том состоянии, которое в
данный момент приводит ее к внутренней конфронтации. Она может ему в
такой позиции устроить сцену ревности или что-нибудь в этом роде (а вот
в позиции В\ устроить сцену ревности невозможно). Обратите внимание на
то, как это, оказывается, значимо. В4 — это независимая позиция, которая
позволяет человеку довольно быстро уйти. Если человек сидит в позиции А,
вы подошли и присели в позицию В4, это значит, что вы или хотите что-то
взять со стола (яблоко, например), или вам сейчас особенно нечего
делать, и вы решили присесть сюда (может быть, завяжется разговор, а
может быть, и не завяжется). Если за столом уже сидят несколько человек,
то в позицию В4 садится тот, кому наименее интересна эта совместная
беседа, или тот, кто собирается раньше уйти по каким-то причинам, т.е.
это отчужденная позиция. Но она вполне корректна, просто задает
коммуникативную пассивность.

Это тоже связано с проблемой деления территории. Нельзя, меняя
внутреннюю установку, сохранять ту же самую позицию. Вас просто
неправильно поймут.

Еще одна очень интересная деталь, которая связана с личными
взаимоотношениями. Видимо, люди сильно отличаются по тому, как они
реагируют на систему отношений между мужчинами и женщинами. Есть
женщины, которые с юности знают, что, если их пригласил в ресторан
мужчина, они всегда сядут напротив. Это бывает чисто интуитивным
поступком. Они никогда не сядут рядом с человеком, который их пригласил,
хотя он может им быть как угодно близок. Более того, даже в большой
компании они никогда не сядут рядом с человеком, который нравится и с
которым им хочется пококетничать, — обязательно сядут напротив. Что это
означает? Это означает, что сама система личных взаимоотношений между
мужчиной и женщиной в бессознательном воспринимается ими как ситуация
конфронтации, как дуэль, как известный психологический поединок. Если
они сядут в позицию В4, например, то, без всякого сомнения,
флирта-конфликта не получится. Сесть в позицию В4 можно с человеком,
которого совершенно не воспринимаешь с этой точки зрения. Другая
ситуация, когда женщина садится рядом, как очень часто делают навязчивые
жены. Это совершенно неправильно. За столом мужа с женой нельзя сажать
рядом, если они женаты больше трех лет. Это правило этикета, и если на
каком-нибудь приеме вы его нарушите, то попадете в очень неловкое
положение. Рядом сажают только тех, кто недавно поженились. Некоторые
жены, во-первых, об этом правиле не знают, а во-вторых, считают, что
мужья — это их собственность, и надо рядом с ними находиться. Что это за
позиция? Это ведь позиция серьезного делового разговора, которая
предполагает, что человек развернется в вашу сторону, и
на этом основана психологически попытка сесть рядом: чтобы человек
развернулся в вашу сторону и больше никого и ничего вокруг не видел.
Именно для того, чтобы этого не происходило, мужа с женой никогда не
сажают рядом. А молодоженов сажают рядом, поскольку считается, что от
них исходит очень значительная эмоциональная энергетика, и это может
мешать другим. Если они сидят в разных местах, будет происходить
наложение полей, и люди, которые сидят там, где эти поля проходят, могут
ощутить дискомфорт.

Есть категория женщин, которые никогда не сидят напротив мужчины, если
он им нравится. (Имеется в виду ситуация, когда люди рассаживаются
стихийно, не зная об этой закономерности.) Это означает, что они не
воспринимают личные взаимоотношения как дружеские, мягкие, приватные.
Позиция “напротив”— это дуэль, но дуэль не простая. Это наиболее
интересная позиция, потому что в ситуации как бы изначальной
конфронтации человеческая личность проявляется во всем своем блеске. И
даже с точки зрения здравого смысла, если человек вам нравится, то вам,
конечно, нужно почувствовать, увидеть и услышать его психологический
максимум и довести себя если не до максимума, то до высокой точки своей
психологической реализации. А иначе ради чего все затеяно? Сама по себе
эта ситуация провоцирует особое психологическое состояние “на острие
ножа”. Конечно, если вы садитесь напротив, вы его усиливаете, не говоря
уже о том, что незначительная доза дорогого и хорошего алкоголя как раз
поднимает эту психологическую планку полудуэли, полупровокации
личностной реализации на достаточно высокий уровень. Коммуникация
получается такой, ради которой вы пришли.

Не только определенной позицией за столом, а вообще своим поведением на
уровне БЬ вы все время должны подчеркивать то, ради чего пришли. Если вы
пришли сдавать зачет, значит, вы должны показывать знаками БЬ (на
интуитивном уровне люди это делают) серьезность ситуации и то, как вы к
этому готовились, и ваше внимание к тому, чем вы сейчас занимаетесь, и
вашу интеллектуальную глубину. Поэтому на зачет девушка не должна
приходить в мини-юбке, в невероятной косметике и в декольте (это тоже
связано с понятием БЬ). Этого не нужно делать не потому, что кому-то не
понравится, как эта девушка одета (ей все это может очень идти), но
такая одежда не усиливает коммуникативную ситуацию, в которой она
находится, а начинает противоречить этой ситуации. То же самое
происходит, если девушка пришла на дискотеку, одетая в траурный туалет,
— тогда она тоже попадает в некий дискомфорт, потому что опять ее одежда
не соответствует целевому назначению, ради которого она оказалась в этом
человеческом пространстве. Значит, одежда, макияж, поведение, положение
рук, ног, более (или менее) уверенная поза, более скромная поза и т.д. —
абсолютно все должно соответствовать коммуникативной ситуации, в которой
человек оказался. Это одна из причин, по которой люди несколько раз в
день переодеваются. Это смешно звучит в наших условиях (увы!), но, идя в
университет, человек должен быть одет одним образом, идя потом на
свидание, он должен быть одет совершенно по-другому, а идя вечером в
театр, он опять должен переодеться. Почему? Потому что, повторяем, сама
одежда должна акцентировать ту деятельность, которой вы собираетесь
заниматься. Если человек пришел в университет, то все, что связано с его
обликом, ни его, ни других коммуникантов не должно отвлекать от того,
ради чего он пришел. (Конечно, есть люди, которые ходят в университет на
свидание, но тогда они должны выполнять свою коммуникативную задачу.)
Другое дело, что любая форма их одежды должна быть элегантна, современна
и по возможности дорога. Но в любом случае следует соблюдать стиль,
соответствующий целевой установке. Если человек идет в театр, то его
целевую установку можно обозначить как “реализация праздника”. Он должен
быть одет так, чтобы его одежда подчеркивала это внутреннее ощущение
праздника и уважение к актерам.

Почему мы вообще можем говорить о языке тела? Ответ прост. Человек есть
целостность, единство, которое мы не можем разорвать, не прервав
одновременно и жизнь; душа и тело суть одно: душа — то, что может
существовать в теле, а тело — выражение души.

Телесные проявления — это нечто совершенно спонтанное. Кто “подмешивает”
слишком много сознательного контроля и оценки в свои проявления, тот
уменьшает свое воздействие по сравнению с возможным. Наибольшая сила
воздействия снаружи и наивысшее переживание внутри всегда там, где
сознательное “Я” и проявления тела едины, где рассудок и неосознанно
руководимое тело взаимодействуют и равно влияют друг на друга.

Очень точным является замечание о том, что человеку легче изменить свое
мировоззрение, чем свой в высшей степени индивидуальный способ подносить
ложку ко рту. Это изречение попадает “в десятку”. Как сказал Гете
примерно за сто лет до основания современной психологии проявления: “Нет
ничего внутри, ничто не исходит оттуда, поскольку все, что внутри, —
снаружи”.

Чем обусловливаются проявления человеческого тела, на чем они
основываются? Взаимосвязь между духом (душой) и телом подчиняется всегда
одной и той же простой закономерности: мы получаем некоторое чувственное
ощущение (впечатление), которое тут же вызывает какое-либо внутреннее
переживание, приводящее к побуждению.

Закон проявления определяется тремя тезисами.

1 . Каждое телесное движение в своем поступке направлено на цель
душевного переживания.

Каждое телесное движение направляется бессознательными (в основном)
ожиданиями успеха.

Каждое движение человека направляется его индивидуальным основным
(ведущим) образом.

Большое значение для правильного толкования и понимания языка тела имеет
принципиальная многозначность всех выразительных черт. Одно и то же
мимическое явление может иметь совершенно разные истоки. Его можно
понять только из целостной ситуации и общей установки человека с его
манерами, способами поведения, взятыми вместе, так как смысл единичного,
сличая части, можно вывести только из целого. Тот, кто этого не усвоит,
— а на это до сих пор обращалось слишком мало внимания, — тот будет, по
сути, заниматься лишь примитивным толкованием знаков, как говорят в
графологической области психологии проявления. Одна определенная
графическая форма, определенный “знак”, т.е. фиксированный “осадок”
движения, сопоставляется с одним определенным качеством. Если бы
взаимосвязи были настолько просты, то любой прилежный выпускник школы
был бы уже отличным знатоком людей! То же самое сохраняет значимость и
для языка тела. Например, если в публикациях утверждается, что
дотрагивающийся до своего носа говорит этим: “Я пойман”, — или что
играющий с карандашом демонстрирует этим страх и поиски опоры, то это —
примитивное толкование. Нельзя так упрощать взаимосвязи, язык тела и его
сигналы не должны так пониматься.

Понимание различных выразительных движений значительно осложняется тем,
что почти каждый из нас в ходе своей жизни приобрел что-то похожее на
вторую натуру. Например, у слабохарактерных или добродушных людей на
основе их отрицательного опыта (злоупотреблений со стороны окружающих)
развивается нередко внешне подчеркнуто бойкий, солидный или жесткий
способ самоподачи как естественная защитная реакция. (“Твердая скорлупа,
но мягкое ядро”.) Бросающаяся в глаза агрессивность часто маскирует лишь
известную беспомощность в тех ситуациях, которым придается значение (см.
выше).

Совершенно особое, чрезвычайно важное значение для правильного понимания
языка тела имеют многочисленные так называемые мелочи, т.е.
выразительные проявления, малозаметные, часто почти невидимые.

Всегда принимается во внимание ситуация в целом и все сопровождающие
обстоятельства, так как выразительные движения многозначны. Только
анализ частых повторений одного и того же движения и с разных сторон
приводит к надежным результатам, будь это мгновенная установка или
определенная черта. Например, часто повторяющиеся проявления страха и
неуверенности позволяют заключить о существующей боязливости, особенно
когда общая ситуация не напоминает об опасности.

Чтобы правильно понять по различным сигналам тела характерные черты
человека или его ситуационно обусловленные установки, нужно уметь точно
распознавать, насколько напряжены или расслаблены его жизненные силы.
Под жизненной силой здесь понимается его витальная сила, его духовная
или “нервная” энергия или сумма находящихся в его распоряжении сил
внутренних побуждений.

Представления, относящиеся к активным действиям, ведут к мышечному
напряжению, оно возникает не только в непосредственно действующих частях
тела, а может охватывать все тело.

В состоянии пассивности наше тело расслаблено. Душа и воля открываются
для раздражителей, которые будут оценены как приятные, приносящие
удовольствие. Это идеальное состояние для наслаждения, которому можно
отдаться тысячей различных способов: хорошая еда и питье, красивая
музыка, ландшафт, сексуальные переживания, занятия, искусством или игра
фантазии, — и наоборот, чем напряженнее человек, тем меньше его
способности к наслаждению и ощущению счастья.

Признаки напряженности обычно легче заметить, чем слабость или упадок
сил. В последнем случае ясно видны неправильные контуры мышц — они
засыпают. Ткани тела становятся мягкими, одинаково отработанными,
расплывающимися. В крайних негативно оцениваемых случаях упадка сил
целые мышечные группы вяло отвисают, особенно веки, щеки, нижняя челюсть
и нижняя губа. Тенденция вниз, к земле, следующая из силы тяжести,
очевидна.

Голос человека очень четко характеризует его, настолько, что мы можем по
голосу определить многие профессии, например учителей, профессиональных
военных, священников. В массовых исследованиях было получено от 60 до
90% правильных суждений относительно величины тела, полноты,
подвижности, внутреннего покоя и возраста, основывавшихся только на
голосе и на манере говорить; при этом те, кто судил по интуиции, были
правы на 88%, а рассудочно анализировавшие — только лишь на 20%! Средний
человек размышляет больше над содержанием своих слов, чем над способом,
каким он их произносит. Следовательно, речь идет о нефальсифицированных,
первичных проявлениях, и потому больше информации они должны содержать.

Взаимосвязи между голосом и характером до сих пор еще наукой однозначно
не установлены, однако можно говорить о высокой степени вероятности
последующих предположений, но, конечно, в каждом конкретном случае не
нужно терять необходимой критичности и самостоятельности суждений!
Некоторые из обсуждаемых ниже существенных признаков не всегда можно
ясно осознать и отграничить друг от друга (особенно высота голоса,
окраска звучания и мелодичность), что, однако, не уменьшает их значения.

Скорость речи соответствует господствующему состоянию темперамента или
так называемому темпу жизни. Ее трудно произвольно изменить, в лучшем
случае лишь на короткое время. При истинной внутренней включенности
специфический темп речи снова восстановится. Общее впечатление:
медленная, спокойная, неспешная, медлительная, “волочащаяся” в
противоположность быстрой, беспокойной, торопливой, поспешной,
кувыркающейся.

Большая или малая громкость — это проявления, по сути, большой или малой
изначальной жизненной силы и происходящей от нее уверенности, но будьте
осторожны. Является ли громкий голос истинным или в виде
сверхкомпенсации “сделанным” для сокрытия слабости (“горлопан”)?
Вспомним, что от страха путник ночью в лесу начинает громко петь.
Является ли слишком тихий голос при общей напряженности истинным или
лишь камуфляжем для достижения точно заданных целей?

Большая громкость голоса означает или истинную силу побуждений
(жизненная сила), или кичливость и важничанье из-за нехватки самокритики
или неспособности владеть собой, как у пьяных или в припадке гнева.
Малая громкость голоса при спокойном течении речи означает “оставаться в
себе”, сдержанность, скромность, такт, ненавязчивость или нехватку
жизненной силы, слабость человека.

Сильные изменения в громкости — это знак эмоциональности,
соответствующей внутреннему интенсивному сопереживанию и волнению. Малые
изменения в громкости означают дисциплину эмоциональной жизни (особенно
при большой громкости) или же недостаток живости чувств. Нерегулярные
колебания слабой громкости голоса свидетельствуют о нехватке
витальности, стойкости, склонности к быстрой сдаче при первых же
трудностях. Неясное, запутанное подчеркивание (акцентирование) — знак
нехватки внутренней включенности в обсуждаемое дело. Более общее
значение — нехватка интереса и душевной живости вообще.

Рассмотрим выразительные проявления, которые сопровождают типичные, все
время повторяющиеся на практике состояния собеседника. Особые значения
имеют сигналы вовлеченности и отвлеченности, которые нужно уметь
воспринимать, чтобы не поставить под вопрос успех переговоров. В первую
очередь речь будет идти о моментах ситуационных, хотя, конечно,
существуют и постоянные черты. Тем не менее их нельзя резко отделять
друг от друга. Типы поведения, соответствующие определенным чертам
характера, имеют значение и здесь, например внутренняя уверенность или
неуверенность, различные настроения собеседника и т.п. Эти
характеристики могут быть обусловлены как ситуационно, так и сущностно.

Усиливающееся внимание к партнеру и душевная активность в этом
направлении реализуются в соответствии с основным правилом: чем больше
“тело” раскрывается и чем больше голова и туловище партнера наклоняются
к вам — тем более он вовлечен, и наоборот! В частности, важно движение
вперед головы и верхней части тела, т.е. наклон к партнеру, полностью
выпрямленная голова, прямой взгляд при полностью обращенном к партнеру
лице, увеличивающийся темп движений, “активная” посадка на краешке
стула, внезапное прерывание какой-либо ритмической игры рук, ног,
ступней, открытая жестикуляция рук и кистей, усмешка, ускоряющаяся речь
и жестикуляция.

Согласие, доверительная установка, признание другого проявляются в
расслабленной посадке головы, часто с наклоном назад или набок, посадке
нога на ногу, широкой удобной посадке, спокойном, твердом, открытом и
прямом взгляде в глаза партнера, открытой свободной улыбке, на несколько
мгновений закрываемых глазах, при этом с чуть обозначенным кивком
головы.

Рассмотрим еще ряд проявлений. Наступившая готовность к активным
действиям, воля к душевной работе — резкое вскидывание головы, ранее
сравнительно расслабленное тело приобретает отчетливые признаки
напряжения, например верхняя часть туловища переходит из удобной,
откинутой на спинку кресла позиции в свободную, прямую посадку.

Концентрация — вертикальные складки на лбу, суженный, при этом твердый
взгляд вдаль, подчеркнуто закрытый лоб.

Концентрированное указание на что-то — напряженно вытянутый указательный
палец.

Изложение мыслей при внутренней вовлеченности — выпрямление одной или
обеих ладоней, открывающихся снизу вверх, к партнеру жестом убеждения.

Напряженное ожидание (например, ответа на вопрос) — очень широко
открытые глаза и твердый зрительный контакт.

Наступившее понимание — горизонтальные складки на лбу, над очень широко
раскрытыми, внимательными, вытаращенными глазами, часто при обозначенном
кивке головой.

Ожидающий что-то проситель — протягивание вперед и вверх открытой
ладони. Добровольно отдающий, дарящий что-то — раскрывающиеся снизу
вверх ладони медленно движутся сверху — вперед — вниз.

“Явижу тебя насквозь” — прищуривание только одного глаза, затем твердый,
часто боковой взгляд другого.

Бесцельное, пассивное состояние проявляется в соответствии со следующим
основным правилом: чем больше партнер “закрывает” или “скрывает” части
своего тела, чем более он отклоняется назад или отворачивается, тем
сильнее отвлечение, если не отказ или защита! В частности, движение
назад, отклонение верхней части тела, а также головы. “Закрытая” поза
рук и кистей (отрицающее движение рук, отворачивание головы в сторону),
замедленный темп движений, смена активного участия в разговоре
какой-либо ритмической игрой рук, ног, ступней, то же — в демонстративно
ленивой позе, например, партнер барабанит пальцем по столу, смена
свободной, прямой осанки на уютную позу, отклонившись назад, наклон
набок головы (или верхней части тела), неясное, расплывчатое
подчеркивание или акцентирование, замедляющаяся скорость речи и
жестикуляция.

Внутреннее беспокойство, наступившая нервозность, нервное напряжение —
продолжающиеся ритмические движения пальцев, ног, ступней или рук, часто
с очень малой амплитудой (тогда беспокойство и напряжение еще не
негативного рода), ритмически нарушенные движения повторяющегося
характера (ерзание по сиденью назад — вперед — назад, неравномерное
постукивание пальцев, вращение сигаретной пачки и т. п.), прищуривание.

Удивление, испуг, потрясение, невозможность понять, беспомощность из-за
определенного страха — горизонтальные складки при очень широко раскрытых
глазах, открытом рте, побледнение.

Подавленность, беспомощность, полная нерешительность, пассивность —
“пустой”, направленный куда-то в пространство взгляд, при наклоненной
голове и слабости напряжения, высоко поднятые плечи, прижатые к телу
локти, “складки нужды”, очень широко раскрытые глаза, наморщивание носа
или “страдальческая складка”, упирающийся в рот палец.

Сомненья, раздумья (нерешительность), скепсис, недоверие — попеременное
поднимание и опускание плеч, наклон головы с боку на бок, часто при
слегка приподнятых плечах, взгляд сбоку.

Внутренняя неуверенность, смущение, боязливость, стыд — верхняя часть
тела подпирается руками, опирающимися на что-то внизу, закрытая посадка,
посадка в готовности вскочить, одна или две руки в карманах, движение
руки, закрывающее лицо или часть его, выпрямленный указательный палец
прикладывается к краю губ, покраснение.

Потеря уверенности — мало напряжения, склоненная голова, медленное
движение руки (рук) наружу-вниз ладонью внутрь, “занавешенные” глаза,
приоткрытый рот, уменьшающаяся скорость речи и жестикуляции.

Несколько беспомощные поиски опоры, нужного слова, хорошей мысли — в то
время как внутри уже наступает расслабление, руки делают захватывающие
движения.

Тенденция выжидания, поиска помощи — прикусывание губ или языка.

Ответная постройка “защитной стены” — прижимание или скрещивание рук на
груди, особенно если они некоторое время остаются в застывшем виде.

Несколько скрытное, осторожное наблюдение — движения рук, закрывающие
лицо или его части, суженный и одновременно боковой взгляд, взгляд снизу
при сильном напряжении и легких вертикальных складках, быстрый взгляд из
уголков глаз при спокойной посадке головы, в позитивном смысле —
усмешка.

Задумчивость, обстоятельные размышления — взгляд вдаль при известной
расслабленности, руки, заложенные за спину, медленное потирание лба
стирающим движением, приоткрытые пальцы касаются лба, рта, при этом
взгляд в неопределенное пространство. Закрытые на несколько мгновений
глаза, язык проводится вдоль края губ.

Усиливающееся отвлечение, отвращение, защита активного или пассивного
рода — отворачивание лица от партнера, отклонение тела назад, при этом
вытягивание рук ладонями вперед.

Удивление, нежелание, разубеждение, гнев, ярость — более или менее
сильное напряжение, сильные удары ладонью или костяшками пальцев по
столу, вертикальные складки на лбу, оскаливание зубов, “гримаса
протеста”, “гримаса ошеломления”, стискивание челюстей, покраснение,
повышение громкости голоса.

Решительность, готовность к борьбе, агрессивность — сильное напряжение
(стоя, приподнимание вверх), сила — в напряженной готовности вскочить,
руки резко и напряженно засовываются в карманы с последующей
напряженностью в плечевом поясе, кисти рук сжимаются в кулаки,
вертикальные складки на лбу, взгляд исподлобья, твердый взгляд на
партнера, подчеркнуто закрытый или сжатый рот.

Стремление к осторожности, к вытеснению, удержанию под контролем
неприятного — рука или руки с вытянутыми пальцами движутся ладонью вниз
к полу.

Сильное порицание или предостережение (“учти это!”)— очень широко
открытые глаза при суровом, напряженном лице.

Выраженное недовольство — прищуренные глаза, “страдальческая складка”
(неприятная вкусовая реакция, наморщивание носа).

Следует еще раз подчеркнуть, что позы, жесты, выражение лица — суть
знаки “жизненного содержания”: чувств, переживаний, веры.

В каждом языке и в каждой культуре знаки различны. В Китае, когда
рассказывают о печальном событии, — улыбаются; это значит, что тот, кто
слушает, не должен огорчаться. Даже классический знак типа кивка головы,
обозначающий обычно “да”, в такой стране, как Болгария, имеет значение
“нет”. Греки поднимают брови, и это означает отрицательный ответ, а для
европейца — это знак удивления. Если этого не знать, возникает
коммуникативная неадекватность в общении с людьми из других стран: вы не
понимаете мимические знаки, которые они вам посылают.

Возникает очень важный вопрос: являются ли эти знаки лишь национальными
формами одних и тех же чувств, или внешняя разница обычаев (знаков)
выражает глубокое различие чувств и переживаний разных социальных групп
и разных народов?

Видимо, знаки BL могут быть разделены на три группы: общечеловеческие
(например, расширение зрачков), цивилизационные (например, кивок головы)
и индивидуальные (например, движение кончиком языка в момент нервного
напряжения).

Общечеловеческие знаки BL могут считаться семиотическими универсалиями,
они присущи любому человеку от природы и интересны с точки зрения
изучения homo sapiens как такового.

Цивилизационные знаки принадлежат определенным культурам или
подкультурам (социумам). Важно понять, что их деление не совпадает с
языковой картой мира. Например, Австрия и Швейцария имеют разные
национальные языки (Австрия — немецкий, а Швейцария в основном
французский), а система знаков BL на территории этих стран единая.
Членение происходит не по языкам, а по культурологическим регионам.
Отсюда актуальной представляется задача создания полисемиотического
словаря BL, где словарная статья начиналась бы с рисунка, а затем этот
рисунок интерпретировался бы всеми возможными в разных культурах
способами. Работы в направлении создания такого словаря учеными еще не
начаты — это проблематика XXI века. Однако следует сделать одно
предостережение. Человек создан с ограничением возможности познания.
Есть таинства, которые ему не дано знать: таинство зачатия, элементы
сознания других людей и т.д. Однако люди превысили свои полномочия,
данные им Творцом. И возмездие налицо. Работы по коррекции генотипа
будущего ребенка очень близки к разработкам в области ядерной энергии.
Сделав водородную бомбу, человечество приобрело орудие самоуничтожения,
под угрозой которого живет уже несколько десятилетий. Разработки в сфере
BL, приводящие в конечном итоге к проникновению в чужое сознание и
подсознание, могут тоже дорого обойтись человечеству: складывающаяся
тысячелетиями коммуникативная система будет разрушена, поскольку она
базируется на тайне, которую несет в себе каждая человеческая личность.
Если человек потеряет тайну, сохранится ли у него возможность быть
личностью?..

Резюмируя, следует сказать, что в коммуникации человек пользуется пятью
разными знаковыми системами: 1) вербальный текст, 2) интонация, 3)
сигнатура (тембр голоса), 4) жесты, пластика, 5) энергетический импульс.
Первые три традиционно относятся к компетенции лингвистики (слуховые
знаковые системы), четвертая — к БЬ (визуальные знаковые системы), пятая
— к экстрасенсорике.

Библиография

А. Источники:

Античные риторики / Под ред. А.А. Тахо-Годи. М., 1978. Аристотель.
Поэтика. Т.4. А., 1984. Демосфен. Речи. А., 1954. Платон. Диалоги. М.,
1986.

Сенека. Нравственные письма к Луциллию. М., 1977. Тацит П. Разговор об
ораторах. СПб., 1905. Цицерон Марк Тулий. Речи: В 2 т. М., 1993.

Цицерон Марк Тулий. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972. Б.
Литература:

Аванесов Р.И. Русское литературное произношение. М., 1972.

Аврорин В.А. Проблемы изучения функциональной стороны языка. Л., 1975.

Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. М., 1995.

Алексеев А.А., Громова Л.А. Поймите меня правильно. СПб., 1993.

Алексеев М.Н. Методические и логические основы лекторского мастерства.
Л., 1976.

Андреев В.И. Деловая риторика. Каз., 1993.

АсмусВ.Ф. Логика. М., 1947.

Аткинсон В.В. Познай себя. Развитие памяти и интеллекта. СПб., 1994.

Барт Р. Семиотика. Поэтика. М., 1994.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. СПб.,
1867. Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1970.

Берн Э. Игры, в которые играют люди, люди, которые играют в игры. Л.,
1992. Библер В. С. Мышление как творчество. Введение в логику мысленного
диалога. М.,

1975.

Бона Э. Рождение новой идеи (о нешаблонном мышлении). М., 1976.

Будагов Р.А. Против словесных штампов // Вопросы культуры речи. Вып. 2.
М.,

1959.

Бурбаки Н. Теория множеств. М., 1965.

Василенко Ю.С. Постановка речевого голоса. Методические рекомендации.
М., 1973.

Введение в практическую социальную психологию. М., 1996.

Вебовая Н.П., Головина О.М., Урнова В.В. Искусство речи. М., 1977.

Веккер Л.М. Психические процессы. Собр. соч: В 3 т. Л., 1981.

Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. М., 1982.

Вербицкая Л. А. Русская орфоэпия. Л., 1976.

Винер Н. Кибернетика. М., 1983.

Виноградов В.В. Поэтика и риторика: О языке художественной прозы. М.,
1980. Виноградов В.В. Русский язык. М., 1972.

Витгенштейн Л. О достоверности: Филос. работы: В 2 т. Т. 1. М., 1994.
Вовенарг Л. Размышления и максимы. Л., 1988.

Войскунский А.Е. Я говорю, мы говорим… Очерки о человеческом общении.
М.,

Волков А.А. Структура лекции. М., 1986.

Вомперский В. П. Старинные русские риторики // Русский язык за рубежом.
№ 4.

1970.

Вопросы культуры речи. Вып. 7. М., 1966. Восприятие. Механизмы и модели.
М., 1974. Все об этикете. Ростов н/Д., 1995.

Выготский Л.С. Мышление и речь: Избранные психологические труды. М.,
1956.

Выготский Л.С. Овладение вниманием. Собр. соч.: В 6 т. М., 1983.

Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1968.

Гегель. Энциклопедия философских наук: Соч. Т. 1. М., 1929.

Гельвеций. О человеке. // Соч.: В 2 т. Т.2. М., 1974.

Гельвеций. Об уме. М., 1938.

Гетманова А.Д. Логика. М., 1995.

ГолдстейнМ. и К. Как мы познаем. М., 1984.

Головин Б.Н. Основы культуры речи. М., 1980.

Гольдин В.Е. Речь и этикет. М., 1983.

Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка. М.,
1981. Гофман В. Слово оратора. Л., 1930. Гумбольдт В. Язык и философия.
М., 1985.

Гуссерль Э. Логические исследования. Ч. I. Пролегомены к чистой логике.
СПб.,

1909.

Данилова В.Л. Как стать собой. Психотехника индивидуальности. М., 1994.

Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950.

Джемс У. Прагматизм. СПб., 1910.

Джей Э. Эффективная презентация. Минск, 1996.

Дидро Д. Собр. соч. Т. 7. М.-Л., 1939.

Дизель П.М., Раньян У.М.-К. Поведение человека в организации, М., 1993.
Дэна Д. Преодоление разногласий. СПб., 1994. Дюбуа Ж. и др. Общая
риторика. М., 1986.

Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // НЛ. Вып. 1. М., 1960.

Ерастов Н. П. Сочетание требований логики и психологии в лекции. М.,
1980.

Жолковский А.К. Блуждающие сны. М., 1994.

Зализняк А.А. Русское именное словоизменение. М., 1967.

Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976.

Звегинцев В.А. Проблемы знаковости языка. М., 1956.

Зворыкин Ю.Н. Юмор в публичном выступлении. М., 1977.

Зигварт X. Логика. Т. I и II. СПб., 1909.

Ивакина Н.Н. Культура судебной речи. М., 1995.

Иванов А.В. Сознание и мышление. М., 1994.

Иванов Вяч.Вс. Чет и нечет. М., 1978.

Иванова С.Ф. Специфика публичной речи. М., 1978.

Изард К. Эмоции человека. М., 1980.

Ильенков Э.В. Диалектическая логика. М., 1984.

Кант И. Критика чистого разума. М., 1994.

Кант И. Приложение к “Наблюдениям над чувством прекрасного и
возвышенного” // Собр. соч.: В 6 т. Т.2, М., 1964.

Каринский М.Н. Классификация выводов. СПб., 1880. Карнап Р. Значение и
необходимость. М., 1959.

Карнеги Д. Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей,
выступая публично. М., 1990.

Карнеги Д., Питер Л., Паркинсон С., Блох А. Ваше преуспевание в ваших
руках. М.,

Касаткин С.Ф. Обратная связь в устном выступлении. М., 1984. Кириллов В.
И. Принципы диалектической логики и их использование в работе над
лекцией. М., 1977.

Клини С. Математическая логика. М., 1973.

Кожин А.Н., Крылова О.А., Одинцов Б.В. Функциональные типы устной речи.
М.,

1982.

КожинаМ.Н. Стилистика русского языка. М., 1983. Козаржевский А. Ч.
Искусство полемики. М., 1972. Козлянинова И.П. Произношение и дикция.
М., 1977. Кони А.Ф. Избранные произведения. М., 1956. Кошанский Н.Ф.
Общая риторика. СПб., 1824. КошанскийН.Ф. Частная риторика. СПб., 1824.
Кузин Ф.А. Имидж бизнесмена. М., 1996.

Курс практической психологии / Автор составитель Р.Р. Кашанов. Ижевск,
1995.

Ладанов И.Д. Практический менеджмент. М., 1995.

ЛаметриЖ. Избранные сочинения. М., 1925.

Ланда Л.Н. Умение думать. Как ему учить? М., 1975.

Ларошфуко Ф. Мемуары. Максимы. М., 1993.

Леви В.Л. Искусство быть другим. СПб., 1993.

Леви В.Л. Искусство быть собой. М., 1977.

Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М., 1994.

Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разумном: Собр. соч.: В 4 т. Т.
2. М.,

1982.

Леонтьев А.А. Лекция как общение. М., 1974.

Леонтьев А.Л. Психолингвистические единицы и порождение речевого
высказывания. Л., 1969.

Леонтьев А.А. Психологические особенности деятельности лектора. М.,
1981. Литературная норма и вариантность / Под ред. Л.И. Скворцова. М.,
1981. Литературная норма и просторечие. М., 1977.

Ломоносов М.В. Краткое руководство к риторике на пользу любителей
гладкоречия. // Полн. собр. соч.: В 10 т. Т 7. М.; Л., 1952.

Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. Лотман Ю.М. Анализ
поэтического текста. Л., 1972. Лотман Ю.М. Лекции по структурной
поэтике. США., 1968. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М.,
1970. Лурия А.Р. Внимание и память. М., 1975. Макдональд В. Руководство
по субмодальностям. Вор., 1994. Марченко О.И. Риторика как норма
гуманитарной культуры. М., 1994, Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.,
1995.

МельчукИ.А. Русский язык в модели “смысл – текст”, М.; Вена, 1995.

Милль Д.С. Система логики силлогистической и индуктивной. М., 1914.

Михневич А.Е. Ораторское искусство лектора. М., 1984.

Нейрофизиологические механизмы внимания. М., 1979.

Николаев Т.М. Жест и мимика публичной речи. М., 1972.

Никольская С. Т. Техника речи. М., 1978.

Ницше Ф. Воля к власти. Киев, 1994.

НочевникМ.Н. Психология общения и бизнес. М., 1995.

Об искусстве полемики. М., 1982.

Об ораторском искусстве / Автор-составитель А.В. Толмечев. М., 1973. Об
ораторском искусстве: Сб. афоризмов и изречений. М., 1980.

Одинцов В.В. Структура публичной лекции. М., 1976.

Ожегов С.И. Лексикология. Лексикография. Культура речи. М., 1974.

Ораторское искусство лектора: Хрестоматия. М., 1986.

Основы культуры речи: Хрестоматия. М., 1984.

Павлова Л.Г. Спор, дискуссия, полемика. М., 1991.

Панасюк А.Ю. А что у него в подсознании? М., 1996.

Паскаль Б. Мысли. Библиотека всемирной литературы. М., 1974.

Петрова А.Н. Сценическая речь. М., 1981.

Пиз А. Язык телодвижений. Новгород, 1992.

Поварнин С.И. Искусство спора. Пг., 1923.

Потебня А. Мысль и язык. Харьков, 1892.

Пражский лингвистический кружок. М., 1967.

ПредрагМ. Как проводить деловые беседы. М., 1987.

Проблемы эффективности речевой коммуникации: Сб. М., 1989.

Пропп В.Я. Морфология сказки. Л., 1928.

Рахманин Л. В. Стилистика деловой речи и редактирование служебных
документов. М., 1973.

Ревзин И.Н. Модели языка. М., 1962. Речи Эрнеста Ренана. Киев, 1902.
Риторика и стиль. М., 1984. Риторика. М.; 1995 — 1996. № 1 —5.

Рождественский Ю.В. Введение в общую филологию. М., 1979. Романов А.А.
Грамматика деловых бесед. Тверь., 1995. Руссо Ж.Ж. Избранные сочинения:
В 3 т. М., 1961. Рюкле X. Ваше тайное оружие в общении. М., 1996.
Савкова З.В. Средства речевой выразительности. Л., 1982.

Свидерский В. И. О диалектике элементов и структуры в объективном мире и
в познании. М., 1962.

Севастьянов B.C. Заметки о мастерстве оратора. М., 1971.

Секреты хороших манер и поведения. Харьков, 1995.

Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993.

Сильвестров В.В. Философское обоснование теории и истории культуры. М.,
1990.

Симпозиум по структурному изучению знаковых систем: Сб. М., 1962.

Синтаксис и норма / Под ред. Г.А. Золотова. М., 1974.

Скворцов Л.И. Теоретические основы культуры речи. М., 1980.

Соколов А.Н. Проблемы научной дискуссии. Л., 1980.

Сопер Поль Л. Основы искусства речи. М., 1992.

Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977.

Спенсер Г. Сочинение. СПб., 1900.

Спиноза Б. Этика. СПб., 1993.

Станиславский К.С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 3. М., 1955.

Стешов А.В. Как победить в споре. Л., 1991.

Столл P.P. Множества. Логика. Аксиоматические теории. М., 1968.

Столяренко Л.Д. Основы психологии. Ростов н/Д., 1995.

Структурно-типологические исследований: Сб. М., 1962.

Судебное красноречие русских юристов прошлого. М., 1992.

Тарсов Е.Н. и др. Основы ораторского мастерства: Курс лекций. М., 1980.

Теория метафоры: Сб. М., 1990.

Тимофеев Л. И. Основы теории литературы. М., 1959. Топоров В.Н. Миф.
Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. Труды по изучению знаковых систем.
Тарту, 1965. Уайтсайд Р. О чем говорят лица. СПб., 1997.

Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Новое в
лингвистике. Вып. М., 1960.

Упражнения по логике / Под ред. В.И. Кириллова. М., 1993. Федосеев П.Н.
и др. Об искусстве полемики. М., 1980. Фейербах Л. Избр. философские
произведения. Т. 1—2. М., 1955. Филатова Е. Соционика для вас.
Новосибирск, 1993.

Философия в современном мире. Философия и логика: Сб. / Под ред. П.П.
Таванец и В.А. Смирнова. М., 1974.

Философия и логика: Сб. М., 1974.

Философия. Логика Языка: Сб. / Под ред. Д.П. Горского и В.В. Петрова.
М., 1987. Фишер Р., Эртель Д. Подготовка к переговорам. М., 1996.

ФормановскаяН.И. Вы сказали: “Здравствуйте!” (Речевой этикет в нашем
общении.) М., 1982.

Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. Вып. 8. М., 1977.
Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992. Фрейд 3. Психология
бессознательного. М., 1990.

Хаббард Л. Р. Дианетика. Современная наука душевного здоровья. М., 1993.

Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.

Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972.

Хомский Н. Синтаксические структуры // НЛ. Вып. 2. М., 1962.

Хороший тонъ. М., 1991.

Цейтлин С.Н. Речевые ошибки и их предупреждение. М., 1982. Черч А.
Введение в математическую логику. Т. 1. М., 1960. Шафф А. Введение в
семантику. М., 1963.

Шиллер Ф. Письма об эстетическом воспитании человека. Собр. соч.: В 7 т.
Т 6. М.,

1956.

Школа этикета / Составитель Л. С. Лихачев. Екатеринбург, 1995.
Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. Л., 1991. Штофф В.А. О роли моделей в
познании. Л., 1963. Юнг К.Г. Психологические типы. М., 1995.

Юнг К.Г. Феномен духа в искусстве и науке. Собр. соч.: В 19 т. Т 15. М.,
1992. Яглом И.М. Булева структура и ее модели. М., 1980. Якобсон Р.
Работы по поэтике. М., 1987.

Aimstreet W.C., Baty W., Lehman C.M. Business communications.
California, US, 1992. Arnold W.E., McClure C. Communication. N.Y. 1989.

Barber D., Ott M. Using Harvard graphics for business prezentations.
Boston, 1990. Casagrande D.O., Casagrande R.D. Oral communication.
California, US, 1986. Chomsky N., Some concepts and consequences of the
theory of government and binding. Camb. (Mass.) — L., 1982.

Gardin J. Language M. etc. La logique du plausible, 1981.

Hilbert D., Bernays P. Grundlagen der Mathematic, Bd. 1. Berlin, 1934.

Hollman W.M., Moore J.M. Business Ethics. N.Y., 1984.

Jakobson R. Selected writings. Zed. Vol. 1. The Hague., 1971.

Karcevskij S. Du dualisme asymmetrique du signe linguistique. TCLP. I.
Prague, 1929.

Katz J., Folor J. The structure of a semantic theory. Vol. 39. Language,
1963.

Lewicki R.J., bitterer J.A. Negotiation. Illinois, 1985.

Olin W.E., Brusaw Ch.T., Aired G.J. Writing that works. N.Y., 1988.

Peirce C.S. Collected Papers of Charles Sanders Peirce. Vol. 1 – 8. 1931
– 1958.

Peirce C.S. Studies in logic, 1883.

Sussman L., Deep S. The communication experiece in human relations.
Cincinnati, 1989. Russell В., Whitehead A. Principia Mathematica. L.,
1913. Shaftesbury A. Characteristics of men, manners, options. Vol. 3.
1779.

Tarski A. Logic, semantics, metamathematics. Oxford, 1956.

Turner V. W. Ritual Process. Structure and Antistructure. Chicago, 1969.

Treece M. Effective Reports. Boston, 1985.

Vecchio R.P. Organizational Behavior. Chicago, 1988.

Оглавление

Введение ЧАСТЬ I

ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОЙ КОММУНИКАЦИИ

Глава 1. Нравственность речи Глава 2. Позиция слушающего

Глава 3. Сознательное/бессознательное и ложь в речевой коммуникации
Глава 4. Три типа приема и передачи информации ЧАСТЬ II

ЦЕЛЕВЫЕ УСТАНОВКИ РЕЧИ

Глава 5. Ритуальная речь Глава 6. Провокационная речь Глава 7.
Императивная речь

Глава 8. Категории заставить и убедить как реализация “воли к власти”
Глава 9. Мотивация профессиональной речи Глава 10. Классификация целевых
установок речи ЧАСТЬ III ЗАМЫСЕЛ РЕЧИ

Глава 11. Логико-речевое доказательство

Глава 12. Тезис

Глава 13. Аргументация

Глава 14. Дедуктивная демонстрация

Глава 15. Индуктивная демонстрация

Глава 16. Демонстрация по аналогии

Глава 17. Дополнительные виды демонстрации

Глава 18. Искусство публичного выступления и дискуссии

ЧАСТЬ IV

ТЕКСТ

Глава 19. Текст как последовательность знаков Глава 20. Словари

Глава 21. Речевая выразительность тропов Глава 22. Ирония в речевой
коммуникации Глава 23. Речевая выразительность фигур Глава 24. Body
Language (язык человеческого тела) Библиография

Данный пример наводит на размышления о двух разных психологических типах
людей: для одних дом — это крыша (они боятся высших природных сил,
которые, как правило, “обрушиваются на голову” — рефлекс языческого
сознания); для других дом — это стены (они боятся опасности со стороны
людей, т.е. коммуникативной опасности, от которой хотят себя
защитить).

Во Франции происходило нечто подобное: когда фашисты пришли в
оккупированный Париж, они предложили французам сдать еврейское
население, т.е. донести на тех евреев, которые еще находились во
Франции, показать места, где они прячутся. И каково же было изумление
немцев, когда французы выстроились в огромную очередь, и пункты приема
доносов не справлялись с тем количеством людей, которые стремились эти
доносы принести. Пришлось открыть несколько новых пунктов. Это потрясло
даже немцев.

PAGE 2

PAGE 86

PAGE 86

PAGE 99

PAGE 140

PAGE 140

PAGE 126

PAGE 126

PAGE 141

PAGE 141

PAGE 127

PAGE 142

PAGE 142

PAGE 142

PAGE 128

PAGE 143

PAGE 143

PAGE 129

PAGE 144

PAGE 144

PAGE 144

PAGE 144

PAGE 162

PAGE 163

PAGE 172

PAGE 190

PAGE 219

PAGE 290

PAGE 272

PAGE 304

PAGE 283

Род

словесности Вид

словесности Жанр словесности Эмоция Внимание Знание Навыки Принятие
Действие

Диалог + + + + + +

Молва + + — — — —

Устная словесность Ораторика Фольклор + — + + — —

Судебная речь + — — — + —

Совещательная речь + — — — + —

Показательная речь + + + — — —

Проповедь + + + + — —

Гомилетика Учебная речь + + + + — —

Пропаганда + + + + — —

Письменность Документы

+ — + + +

Рукописи ? + + + — —

Письменная словесность

Художественная литература + + + — — —

Литература Научная литература — + + + — —

Публицистика + + + + — —

Смешанная словесность СМИ Радио, кино, телевидение, пресса + +

+ +

Сферы эффективности

Ignoratio elenchi

бессознательная реакция сознательная реакция

презрение

снисхождение

NP

Det

Грамматика Лингвист

Да

И

Вселенная 1

СИНТЕЗ

В : А& не-А не-В

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter

Похожие документы
Обсуждение

Ответить

Курсовые, Дипломы, Рефераты на заказ в кратчайшие сроки
Заказать реферат!
UkrReferat.com. Всі права захищені. 2000-2020