Вышинский А.Я. 1955 – Судебные речи (книга)

Вышинский А.Я. 1955 – Судебные речи

ПОПРАВКА

По вине типографии по техническим причинам на стр. 112,151. 188, 196.
197, 199. 201, 202, 203, 216, 217, 247, 249, 260, 261, 263, 264, 265,
266, 268, 269, 277, 279, 280, 281, 282, 287, 520, 551, 552, 553 выпали
некоторые знаки препинания.

ДЕЛО «ГУКОН»1

Громадное бедствие, обрушившееся на Советскую республику в 1921 году,
вызванное неурожаем в Поволжье и на Юго-Востоке, внесло полное
расстройство в хозяйственную жизнь многомиллионного крестьянства в этих
краях. При первых тревожных сведениях о бедствии на Волге
Рабоче-крестьянское правительство стало принимать необходимые меры как
по спасению людей от голода, так и по сохранению скота от неминуемой
гибели за отсутствием подножного корма в пораженном неурожаем крае. При
ВЦИК была организована Центральная Комиссия помощи голодающим (ЦК
Помгол). 26 июня 1921 г. была организована при ЦК Помгол так называемая
«Секция по спасению животноводства».

Главная задача, которую себе ставила секция, состояла в вывозе скота из
голодных губерний, примерно, в количестве 40 000 голов и распределении
его между губземотделами благополучных по урожаю губерний, а также
заготовка фуража для прокормления эвакуируемых лошадей в пути и
остающегося на месте скота. На это дело было ассигновано 132 миллиарда
рублей (в денежных знаках того времени). Выполнено было, однако, только
14% задания, вывезено всего 9% скота, а фуража заготовлено было лишь
около одного миллиона пудов.

Привлеченные к этому делу «работники», вместо того, чтобы отдать свои
силы на выполнение этой ответственной и настоятельной задачи, вместо
помощи голодающему населению и гибнущему скоту, занялись собственным
обогащением и спекуляцией. Получив вышеуказанные средства, они их
пустили в оборот в личных выгодах: скупали племенных лошадей для себя и
пускали их на бега; используя свое положение уполномоченных ВЦИК,
отбирали в совхозах лучший скот, совершали всякого рода торговые
операции в личных интересах, делали в собственную пользу незаконные
отчисления и попутно совершали фиктивные сделки, действуя путем взяток и
подкупа.

1 Главное управление коневодства Народного Комиссариата земледелия
РСФСР.

В своей деятельности часть преступников исходила из предположения, что
обрушившееся на Советскую республику бедствие, возможно, или сокрушит
советскую власть, или заставит ее восстановить частную собственность на
недвижимое имущество. Именно исходя из этого они пытались
концентрировать в захваченных ими совхозах лучший скот и даже скупать

дома и имения. Среди этих работников Топильский (управляющий делами
секции) устроил на своей квартире неофициальное собрание уполномоченных,
на котором потребовал в свою пользу соответствующих процентных
отчислений от получаемых уполномоченными отчислений на «организационные
расходы» из отпускаемых им операционных сумм.

Являясь негласным пайщиком частного предприятия — товарищества
«Оптовик»,— Топильский дал распоряжение уполномоченному Т и м а ш к
е-вичу сдать на 12 млрд. руб. на комиссионных началах принадлежащую
секции мануфактуру, за что получил вместе с Тимашкевичем с «Оптовика» 6
млрд. руб.1.

Топильский купил национализированный дом № 14 по Мясницкой ул. и другой
дом у Михайловых и в январе 1922 года национализированное имение
«Клусово» в Волоколамском уезде Московской губернии, составив при
содействии Торсуева, бывшего нотариуса, соответствующие запродажные на
произведенные им покупки, датировал их 1917 годом, т. е. совершил
преступление, предусмотренное ст. 189 УК (ред. 1922 г.)2. Кроме того, он
оклеветал председателя секции Позигуна, оговорив его и приписав ему
соучастие во всех своих преступлениях по секции.

Рождественский — помощник начальника конного фонда — содействовал
Топильскому в получении высокоплеменных лошадей и сам получил их, для
чего специально ездил в Симбирскую губернию, где дал задание
уполномоченному Теплову купить и доставить их в Москву.

За содействие Топильскому и Ширяеву в получении лошадей Рождественский
получил лошадь; в целях вымогательства взятки уничтожил выданный ранее
уполномоченному Наркомпрода мандат на Симбирскую губернию и выдал мандат
на покупку лошадей в г. Тверь, где лошадей не было.

Т е п л о в — уполномоченный секции по Симбирской губернии — выдал
Топильскому 400 млн. руб. в форме отчислений, пользуясь своим служебным
положением, присвоил государственных лошадей, пуская их на бега, злостно
оклеветал Позигуна в получении незаконных отчислений, а также
следователя ГПУ, выдал от имени секции разрешение частным контрагентам
на провоз лошадей из Симбирска в Москву, снабдив их фиктивной распиской
на право собственности на этих лошадей.

1 Везде исчисление приводится в денежных знаках 1922 года.

2 Соответствует ст. 170 ныне действующего Уголовного кодекса 1926 года.

Ширяев — уполномоченный секции по Саратовской губернии — совместно с
уполномоченным Лукьяненко заключил с Вогуленко договор на поставку 50
тыс. пудов сена по 28 тыс. руб. за пуд, платя ему в действительности по
17 тыс. руб., организовал, пользуясь своим должностным положением,
товарищество «Племскот», в состав которого ввел своего брата, и заключил
с этим товариществом с явным ущербом для государства договор на передачу
товариществу до 1 декабря 1927 г. более 5 тыс. голов скота и части
фуража, но не достиг, по независяшим от него обстоятельствам, указанной
цели н, наконец, пользуясь своим положением, приобрел на государственные
средства лошадей для себя.

Тимашкевич — уполномоченный секции,— получив задание обменять сахар на
мануфактуру, вошел в соглашение с Богородско-Щелковским трестом и за эту
операцию удержал в личную пользу 29 ящиков ниток, которые продал за 2
млрд. руб., и, наконец, получил с «Оптовика» 1381 млн. руб. за поручение
последнему произвести операции с мануфактурой.

Зверев — пайщик частного предприятия т-ва «Оптовик» — дал Топиль-скому и
Тимашкевичу взятку в размере 6 млрд. руб. за получение на комиссию
мануфактуры и других предметов, совершил мошенническую саечку в пользу
Топильского при покупке национализированных двух домов и имения.

Лаврухин — уполномоченный секции — отчислил в пользу Топильского 800
млн. руб. под фиктивную расписку на фураж.

Р у н о в — инспектор РКИ при Гуконе — получил взятку в 6 млн. руб. от
уполномоченного Наркомпрода Бендера за содействие в получении разрешения
на покупку лошадей в Симбирской губернии.

Top eye в — бывший нотариус — незаконно составил запродажную в пользу
Топильского на два дома и одно имение, которые были национализированы,
датировав ее 1917 годом.

Михайлов Алексей — в 1921 году продал Топильскому бывший свой, ныне
национализированный, дом № 14 по Мясницкой ул., составив запродажную
1917 годом

Вогуленко — составил поддельный договор с уполномоченным Шу-левым на
поставку сена по 28 тыс. руб. за пуд, хотя в действительности получал по
17 тыс. руб.

Мишель — зам. председателя Центральной контрольно-разгрузочной фронтовой
комиссии — пытался при помощи противозаконных махинаций присвоить себе
лошадей, принадлежащих государству, используя при этом также свое
служебное положение пом. начальника Гукона.

Михайлов Г. Ф.— московский домовладелец — был причастен к незаконной
продаже его братом обв А. Ф. Михайловым национализированного дома в
Москве.

Сушкин и Янковский — были привлечены к суду за соучастие в
преступлениях, совершенных обвиняемыми Руновым и Бендером.

Дело это рассматривалось 25 мая — 7 июня 1923 г. судебной коллегией
Верховного суда РСФСР.

Товарищи судьи! Перед тем, как закончить судебное следствие, Верховный
суд постановил ввиду ясности дела отказаться от допроса оставшихся
недопрошенными свидетелей. Это в значительной степени облегчает задачу
сторон и, в частности, мою как государственного обвинителя. Если дело
достаточно ясно и если суд ввиду этой ясности считает себя вправе
отказаться от допроса ряда свидетелей, то, очевидно, те многие дни,
которые нам пришлось здесь провести над изучением этого тяжелого дела,
не пропали для нас бесследно. Задача моя в силу этого значительно
облегчается.

И тем не менее задача эта достаточно тяжела, как тяжелы, а порой даже
кошмарны те воспоминания, которые возбудил в нашем сознании этот
процесс, явившийся отзвуком постигшего нашу республику два года тому
назад страшного бедствия.

Это бедствие поразило сотни тысяч крестьянских хозяйств, поставленных
под угрозу разорения, и миллионы людей, поставленных лицом к лицу с
голодной смертью. Вся страна тогда поднялась на борьбу с этим страшным
врагом — с недородом, занесшим свою костлявую руку над людьми и полями,
выжженными безжалостным солнцем. Это был страшный бой, и страна наша,
страна рабочих и крестьян, хозяев молодой республики победила. Голод был
сломлен.

Миллионы наших братьев были спасены.

Сила организованности и братской солидарности сломила силу смерти,
восторжествовала над ней. Но раны, нанесенные этим бедствием нашей
стране, кровоточили; требовалась длительная и упорная работа по
ликвидации последствий недорода, сильно пошатнувшего благосостояние
крестьянского хозяйства. Ведь убыль одних только лошадей достигла
громадных размеров. В ряде губерний считается от 60 до 70% этой гибели.
Астраханская, Самарская, Саратовская, Уральская и целый ряд других
губерний дали приблизительно тот же самый процент гибели лошадей. Для
восстановления крестьянских хозяйств только в одной Саратовской губернии
нужно 22 тысячи голов. Чтобы удовлетворить нужды пострадавших от
недорода хозяйств Татарской республики, нужно приблизительно 65 500
лошадей, а это составляет значительный процент всего конского поголовья
республики. В Челябинской губернии гибель скота достигла тех же самых
размеров.

Вот почему созданная ВЦИК комиссия помощи голодающим не могла не
поставить перед собой в качестве одной из важнейших и первоочереднейших
своих задач заботу о восстановлении конского поголовья. В этих целях при
комиссии помощи голодающим была организована секция по спасению
животноводства. Тогда же, а именно 28 июля 1921 года, была организована
и так называемая чрезвычайная комиссия по эвакуации и закупке скота в
голодающих губерниях Поволжья. Эта комиссия чрезвычайная, ей дается
исключительное задание. Я не думаю, что было бы преувеличением сказать,
что то задание, которое стояло перед чрезвычайной комиссией по закупке и
эвакуации скота из голодающих губерний Поволжья, было нисколько не менее
ответственным, чем основная задача, стоявшая перед ЦК помощи голодающим
Составлен был план вывоза в трехмесячный срок 40 тысяч голов скота,
отпущены были деньги.

Все, кто могли, должны были прийти и пришли на помощь для решения этой
задачи: НКПС, НКВод, НК.З, все сосредоточили на ней свое основное
внимание — одни вагонами, другие фуражом и зерном, но каждый стремился,
отвечая требованиям дня, помочь чрезвычайной комиссии в осуществлении
возложенной на нее великой миссии.

Нужно было собрать аппарат, нужно было организовать людей. Подсудимый
Топильский здесь говорил: «Не купцы нужны были, не торговцы нужны были,
нужны были организаторы». Этих организаторов должна была найти и нашла
чрезвычайная комиссия по спасению животноводства в наглей республике. И
был организован аппарат силами лиц, стоящих во главе этой комиссии:
подсудимым Топильским и подсудимым Позигуном организуется аппарат… Но
что это за «аппарат»? Это не советский аппарат, а слетевшееся на наживу
воронье. «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит: ворон, где б нам
пообедать…». Вот как организовывался аппарат спасения животноводства в
республике. Вороны слетелись, и каждый думает о том, где бы пообедать…
Один за другим сюда слетаются эти черные вороны,— больше того, хищники,
стервятники.

Посмотрите, как составлялся этот аппарат, как подбирался этот аппарат.
Вот Теплов, уполномоченный по Симбирской губернии Кто он такой? В 45 лет
он записался в коммунистическую партию, а до того он был арендатором
виноградного сада, маленьким виноградным помещиком и управляющим рыбными
промыслами. Ничего общего с пролетарской средой он, конечно, не имел и,
пролезши в партию, остался таким же хозяйчиком, как был и до того. Я
вернусь потом к подробной характеристике Теплова и остальных подсудимых.
Сейчас я называю их, чтобы показать, как сколотился и из кого
составлялся этот аппарат,

Которому была поручена величайшая в истории по ответственности задача.

Вот Ширяев, эсер, максималист, прошедший тюрьму, побывавший в 1918 году
на фронте, куда он ездил якобы в целях борьбы с меньшевиками и правыми
эсерами, и кончивший лошадиным барышничеством, в котором он сам
сознался. Он из этой же вороньей породы и прилетел сюда потому, что
здесь можно было лошадку купить, можно было на людском горе заработать.
Или Тимашкевич, этот шоколадный кавалер, который, идя к следователю, не
забывал по дороге зайти к его супруге, которая его когда-то пожалела и
обедом перед арестом угостила, правда, очень скромным обедом из вареной
картошки, хотя с бокалом вина, вероятно случайно оказавшегося в буфете.
Этот «шоколадный человек», что он общего имеет с общественными задачами,
стоявшими перед комиссией, как он мог вести свою работу иначе, чем он ее
вел, окунувшись с головой в знаменитые операции с мануфактурой, в
результате которых он присвоил 29 ящиков ниток? Или Рождественский,
заместитель начальника конного фонда, которого здесь очень хорошо
аттестовали в своих показаниях другие подсудимые, ездивший, как
оказалось, в Симбирскую губернию для того, чтобы высмотреть себе
лошадку, и присмотревший прекрасную «Арагву».

Вот еще одна «общественная» фигура, тоже прошедшая перед судом. Это —
Лаврухин, человек с большим прошлым и с известным в буржуазных кругах
именем, один из тех, которые когда-то претендовали быть представителями
русского общества, будучи, в действительности, лишь представителями
кадет-ско-народнической интеллигенции. Вы видели, как вчера он
беспомощно путался в этих «лошадиных» объяснениях по поводу несчастной
расписки на 800 миллионов рублей, как маленький школьник, пойманный на
очень дурной проказе. Топильский говорил, что, подбирая аппарат, он
людей приглашал из «общества», общественных деятелей, людей, всем
известных или с солидными партийными рекомендациями. Очень может быть,
что у друзей Топильского была не одна, а даже несколько рекомендаций, но
это нисколько не меняет того безобразного, преступного положения,
которое характеризует это дело. Мы знаем, как это воронье умело
обскакать самого авторитетного человека, так обскакать и обвести вокруг
пальца, что только диву даешься. Общественные деятели, которых набирал
Топильский: Ширяев, Теплов, Тимашкевич, Рождественский, — барышники,
которые как будто совсем забыли, в какое время они работали, какие
задачи стояли перед ними, куда они были посланы. Перед ними стояли
великие и благородные задачи. Но они пришли на-это дело не во имя этих
задач, а как крестоносцы средневековья, чтобы пограбить и потешить свою
плоть.

Они пришли на это дело как стяжатели для барыша, для личных выгод. На
голоде, болезнях, смерти и разрушении они «зарабатывали», уводя в свои
конюшни из голодного Поволжья по статному жеребцу, а то и по два. Это не
общественные деятели, как их торжественно называл Топидьский, а
организованная шайка, как более метко и правильно охарактеризовал эту
компанию Бендер. Итак, аппарат организован, люди подобраны. Пойдем
дальше. Нужно установить условия работы, выработать организационные
формы. И вот начинается выработка организационных форм. Посмотрим, в чем
заключалась эта выработка организационных форм и что это были за формы.
Я прошу вас припомнить показания подсудимого Топильского, откровенно
рассказывавшего, как собирались компетентные в «сих делах» люди,
«специалисты» по взяткам, и обсуждали, как лучше и безопаснее повести
это «дело». Он вам говорил о семнадцати учреждениях, через которые
должны были проходить всякие разрешения, какая в этих учреждениях была
волокита, как нужно было преодолевать эту волокиту и добиваться
благоприятных «заключений», смазывая, ублажая, проталкивая, воздействуя,
так что никак нельзя было обойтись без «накладных расходов».

Топильский пытался нас здесь уверить, что именно он и его «общественные
деятели» решили строго-настрого на путь взяточничества не становиться,
никого не «смазывать», а вести работу честно, без этих «накладных»
расходов. Он говорил об этом так убедительно, что нельзя было бы ему не
поверить, если бы не выступил здесь подсудимый Лаврухин, испортивший всю
музыку. Лаврухин подтвердил, что «специалистов» по проталкиванию грузов
и по взяткам они вызывали и выслушивали именно для того, чтобы узнать,
как и им, подсудимым, приобщиться к этой системе, как, с какого конца
начать им свою «плодотворную» деятельность. Лаврухин подтвердил, что на
этих сборищах обсуждался вопрос, кому давать, сколько давать, как
давать.

Таким образом, основным организационным вопросом, который стоял на этих
совещаниях уполномоченных вместе с управделами Топильским, был вопрос об
организации взяточничества. Все последующие показания ряда подсудимых и
самого Топильского в течение всего предварительного следствия, за
исключением последнего, «предсмертного», письма, все говорят о том, что
основное внимание подсудимых было направлено раньше всего именно в эту
сторону, — нужно было взять с уполномоченных 15% организационных Вопрос
так и решился: установить 15% организационных отчислений в пользу так
называемого «Центра». Я не буду сейчас расшифровывать, что скрывалось
под этим «Центром», скажу лишь, что центральной фигурой в этом «Центре»
был Топильский, который организовал эти отчисления, который их получал и
который ими распоряжался так, как он хотел или считал необходимым. Я
готов допустить, что часть этих расходов действительно шла на оплату
всяких мелких услуг всякого рода мелких технических работников, но
только часть. А остальные деньги куда шли, а громадная масса этих
отчислений куда девалась, а какое влияние это оказывало вообще на всю
работу, на всех работников? Вот вопрос, от которого отвертеться никак
нельзя и который нужно разрешить со всей точностью.

Топильский показывал неоднократно, и это совпадает с показаниями ряда и
других подсудимых, что в эти отчисления вошли у него и полтора миллиарда
рублей, полученных им с уполномоченного Лукьяненко, и 800 млн. руб.,
полученных с уполномоченного Лаврухина, и 400 млн. руб., полученных с
уполномоченного Теплова, и 700 млн. руб., полученных с уполномоченного
Ширяева. Он сказал о том, о чем он никак не мог, по его словам,
умолчать, — сколько он получал и от кого. Что он скрыл и о чем он не
сказал, остается известным только ему. Но это он сказал, и я готов
поверить в этом Топильскому полностью. Лаврухинские 800 млн. рублей —
это факт.

Правда, Лукьяненко нет, и проверить через него показание Топильского мы
не можем. Но Лаврухин здесь, и он подтверждает, что 800 млн. руб. им
были, действительно, Топильскому переданы.

Хотя Лаврухин на предварительном следствии несколько раз менял свои
показания по этому вопросу, в конце концов он все же должен был
признать, что он действительно послал эти деньги в распоряжение
Топильского через Зуева. Лаврухин отчислил 800 млн. руб., Топильский
получил 800 млн. руб. Это надо считать твердо установленным. Теплов
рассказывает, что он раз отчислил в пользу «Центра» 240 млн. руб.,
другой раз отчислил 200 млн. руб. и третий раз — 400 млн. руб.
Отчисляли, перечисляли на чужой счет, а 150 млн. руб. заплатили
секретарю комиссии по спасению животноводства. Вот тетрадь № 4, о
которой сегодня шла речь. В ней сказано, что уполномоченному Ширяеву
действительно было предложено за подписями Топильского и Позигуна
перечислить 480 млн. руб. уполномоченному Лукьяненко. Характерно, что в
деле нет расписки в получении этих денег, а есть лишь справка о том, что
деньги эти якобы были выданы Дьяконовой. Возникает вопрос, действительно
ли Дьяконова их получила? В деле нет никаких решительно подтверждений
этого.

Я считаю, что запись на Дьяконову была сделана фиктивно, ибо Дьяконова
получение денег отрицает, расписки ее нет, а есть какая-то весьма
странная «справка»…

Можно считать установленным, что 610 млн. руб. от Ширяева были также
получены «Центром», т. е. Топильским.

Топильский это отрицает. Но его отрицание — простое, голое отрицание —
неубедительно и бездоказательно. Все обстоятельства дела говорят против
Топильского, говорят, что отчисления производились и Лаврухиным, и
Лукьяненко, и Тепловым, и Ширяевым.

Важно отметить, что, не надеясь на успех своей тактики отрицания,
Топильский выдвигает версию о своей психической болезни. Эта.версия
появилась 21 мая 1923 года, в тот самый день, когда обвиняемые получили
повестки с вызовом их в суд.

Тогда, товарищи судьи, впервые в судебной коллегии появилось заявление
жены подсудимого Топильского, в котором она пишет, что Топильский уже
десять лет болен страшной болезнью и что на почве этой болезни у него
произошло расстройство умственных способностей. Это заявление было
подано именно в тот момент, когда никакого иного способа оттянуть это
дело не было, когда никакого пути для того, чтобы уйти от суда, не
осталось. Вы наблюдали этого человека в течение всего процесса и вы
могли убедиться, что умственные способности у него в порядке, что он
давал объяснения по делу вполне логично. А если логика ему не помогла,
то это потому, что против него стоял враг, который страшнее всяких
врагов, против него стояла правда, и в борьбе с правдой он терпел
поражения и падал пораженным.

Возвращаюсь к существу дела.

Итак, организационный вопрос решили. Собрали людей, в достаточной
степени объяснились, обеспечили себе возможность получения денежных
средств на всякие случайные обстоятельства и деловые расходы — деловые
расходы, несомненно, у них в некоторой части были — и приступили к
работе. Но куда у них оказалась направленной главная мысль? Мысль
работала у них, по моему глубочайшему убеждению, в сторону
удовлетворения личных корыстных интересов. Их отношение к делу можно
охарактеризовать только так — стремление к наживе, к удовлетворению
личных интересов.

Вместо того чтобы спасать голодающих, спасать гибнущее хозяйство, эти
господа все свое внимание сосредоточили на одном — на наживе.

Один мечтает о приобретении для себя лошади и больше ни о чем и думать
не хочет. Другой мечтает о племенной корове и т. д. и т. п. Основная
руководящая идея у них — не спасение гибнущих, не локализация этого
ужасного бедствия, а удовлетворение личных вкусов и личных желаний —
точь-в-точь как в буржуазном обществе, где танцуют и флиртуют «в пользу
бедных», где устраиваются благотворительные вечера и маскарады в пользу
«недостаточных» студентов, спасения утопающих, погоревших,
пострадавших от землетрясения, -от чего угодно, лишь бы под этим
предлогом можно было весело и с личной выгодой для себя провести время.

Подсудимые построили всю свою «работу» на стремлении всячески
использовать в своих корыстных интересах и государственные средства,
отпущенные на борьбу с этим бедствием, и весь созданный в целях этой
борьбы аппарат.

На этой почве выросло так называемое Юго-восточное общество. Что такое
Юго-восточное общество? В Юго-восточном обществе произошло скрещение
нескольких тенденций. В Юго-восточном обществе раньше всего наметилась и
достаточно резко выявилась именно эта старая буржуазная,
частнособственническая тенденция — на почве борьбы с общественным
бедствием найти средства и за счет отпущенных для этой борьбы средств
создать частные предприятия. В Юго-восточном обществе эта тенденция
проявилась очень резко и отчетливо. Но тут имеется и другая тенденция,
не формулированная ни в одном уставе — ни Юго-восточного общества, ни
общества преступников, сидящих здесь на скамье подсудимых,— тенденция,
которая носит достаточно отчетливый политический, антисоветский,
контрреволюционный характер. Эта тенденция — от эсеровщины, которой
заражен ряд подсудимых.

Подсудимый Торсуев прекрасно вскрыл эту тенденцию, когда давал нам
объяснения о причинах, по которым Топильский занимался скупкой больших и
малых домов, принадлежащих, кстати сказать, Московскому Совету. Из этих
объяснений явствовало, что одной из сил или пружин, толкавших
Топильского на скупку домов, было убеждение, что дни советской власти
сочтены, что советская власть задыхается от голода. Разруха сожрет ее.
Она недолговечна, и если она устоит как советская власть, то во всяком
случае она должна будет сделать такие уступки частному капитализму,
которые уничтожат самую сущность советской власти как власти
рабоче-крестьянской, ликвидировавшей частную собственность на землю, на
фабрики,, на дома. И вот с этой затаенной мечтой Топильский решает с
Зверевым, а Зверев с Михайловым — начать скупку домов. Вот эта
контрреволюционная тенденция, надежда на то, что власть советская
рухнет, а они — эти новые помещики, новые домовладельцы — останутся и
будут богатыми и счастливыми, эта тенденция в очень сильной степени
проявлялась и у Топильского, и у организованного по инициативе
Топильского так называемого Юго-восточного общества.

Ведь разве не странно, что в то самое время, когда Топильский в надежде
на скорое и якобы неизбежное крушение советской власти начинает скупать
дома, он рассылает уполномоченных и дает им задания наполнять лучшие
совхозы лучшим племенным скотом, набивать склады лучшим продовольствием
и фуражом и ждать до весны, когда по расчетам Топильского и его друзей
должна рухнуть советская власть. Томительное ожидание, сладостное, но
несбыточное мечтание… Вот в этом сладостном контрреволюционном
ожидании и пребывали уполномоченные Теплов, Ширяев, Лаврухин: один в
Симбирской губернии, другой — в Саратовской, третий — в Самарской.
Подсудимый Теплов здесь рассказывал, что ему, как коммунисту, это стало
казаться подозрительным, и он решил ничего не предпринимать по плану
Топильского. Хорошо решил, что и говорить. Но это не помешало да и не
могло помешать «уполномоченным» Топильского разворачивать свою работу
вовсю, хотя кое у кого и закрадывались сомнения в том, выйдет ли
что-нибудь из этой затеи. Подсудимый Лаврухин даже пришел на одно
совещание, чтобы отказаться от участия в этом обществе. Он сказал: «Я не
верю, это одни разговорчики». Но разговорчики это или нет, а совхозы
стали передаваться секции.

Защита несколько раз подчеркивала в течение судебного следствия это
обстоятельство, стараясь доказать, что раз совхозы передавались секции,
то, следовательно, здесь нет ничего преступного. Увы! Я напомню
показания свидетеля Горового, который по аналогичному поводу справедливо
заметил: «Пути контрреволюции неисповедимы». Да, можно брать совхозы от
имени секции и передавать их секции, а потом обернуть эти совхозы против
республики. Как это делается? Контрреволюция действует самыми
разнообразными способами, порой чрезвычайно хитрыми и изощренными. В
данном случае вся задача заключалась в том, чтобы стянуть племенной скот
в совхозы, превратить их по существу в частнокапиталистические
предприятия и подготовить передачу их капиталистам тотчас же по
реставрации капитализма.

А пока что — легкая нажива на трудном деле, мелкие и крупные
жульнические делишки, стяжательство, корысть, прикрываемые высокими
словами о помощи…

Перехожу к характеристике отдельных подсудимых, и раньше всего к
характеристике подсудимого Топильского.

В своих объяснениях Топильский пытался дать собственный портрет, что,
однако, ему решительно не удалось. Он здесь хотел нас убедить, что к
этому ответственному и тяжелому делу борьбы с засухой в Поволжье и с
голодом он подошел совершенно бескорыстно. Вы помните, товарищи судьи,
как он говорил об этой бескорыстности: «Когда я увидел,— сказал он,—
какая масса препятствий стоит на моем пути, тогда я загорелся желанием
победить все эти препятствия. Позигун говорил, чтобы я не боролся, что
ничего не выйдет, а я говорю: сделаю это, преодолею эти препятствия,
налажу, нужно победить, потому что это нужно республике,
крестьянству». Топильский говорил с дрожью в голосе, со слезой, так что
можно было бы, при отсутствии достаточного опыта, впасть в ошибку и
поверить в его искренность. Эта задача ему плохо удалась.

Я бы хотел обратить ваше внимание, товарищи судьи, не на слова, не на
саморекламу, хотя и с этой стороны наш следственный материал отличается
достаточной убедительностью. Вспомним хотя бы показания Ляшока, который
говорил о том, что Топильский работал исключительно во имя личных
интересов. Топильский — подлинный эсеровский кооператор, со всеми
присущими этой категории людей привычками и особенностями. Топильский
нашел «безработного» Зверева и приспособил его для исполнения «особых
поручений». Зверева Топильский приспособил для скупки… английских
фунтов и вообще золота. Потом он поручил ему найти квартиру. Вместо
квартиры Зверев нашел целый дом, да не один, а два. При помощи этого же
Зверева Топильский нашел имение Клусово, бывшее Сипягино. Через Зверева
покупаются и продаются шедевры живописи, картины лучших мастеров
искусства.

Характерно, что, рассказывая об этих операциях, Топильский и тут стал в
позу, заявив, что он покупал картины только из- любви к искусству, что
эта страсть к искусству и погубила его.

Но пришел час допроса Зверева, этого прозаика, а не романтика, какого
здесь разыгрывал Топильский, и одним словом Зверев разбил весь романтизм
Топильского. Оказывается, покупая картины, Топильский звал экспертов,
выяснял ценность каждой картины не с точки зрения художественных
достоинств этого произведения, а лишь с точки зрения ее стоимости.
Топильский действовал как скупщик ценностей, а не как ценитель
искусства, как любитель живописи, останавливающийся в изумлении перед
полотном неизвестного, быть может, живописца, проникающего в самую душу
и сердце, захватывающего красотой красок и великолепием творческой
кисти. Нет, Топильский действовал не так. Ему не важно было, как сильно
и прекрасно блещет на полотне кисть неизвестного художника, ему важно
было, сколько стоит эта картина и за сколько эту картину можно потом
продать.

Топильский действовал не как меценат, а как настоящий маклак.

Подсудимый Зверев говорил про Топильского: «Он вообще поставил себе
задачу свои деньги превратить в реальные ценности, в. картины, в фунты
стерлингов». На сколько же он этих картин купил? На 75 тысяч рублей
золотом, и создал себе таким образом действительно реальные ценности.

Но это не единственная страсть Топильского — дома, картины, золото; есть
еще и лошади. И было бы странно, конечно, быть в секции по «спасению»
животноводства и не загореться страстью к лошадям. В этом отношении
Топильский не отстал от Теплова, Ширяева, Рождественского. Топильский
посылает Рождественского в Симбирск со специальной задачей купить 7—8
лошадей. Появляются «Кристалл», «Ушла», «Кривак», «Потоп» и еще другие.
На какие деньги покупались эти лошади? Топильский говорит — на
собственные. Мы не знаем ? происхождения этих «собственных» денег. На
предварительном следствии Топильский сказал, что эти деньги, 3 тысячи
фунтов стерлингов, привезены им из-за границы. Но он вскоре сдал свои
позиции. Живым опровержением этой его версии оказался Зверев,
показавший, что он, Зверев, покупал для Топильского фунты стерлингов и
что, таким образом, Топильский никаких фунтов стерлингов из-за границы
не привозил.

Мы не знаем сейчас, откуда Топильский брал деньги, чтобы покупать в
Симбирске лошадей, но мы зато знаем, что нам рассказывали об операциях
Топильского, с одной стороны, Рождественский, а с другой — Теплов.
Рождественский приехал и заявил Теплову, что нужно купить лошадей, и
притом лучших лошадей, а когда Теплов возражал, что у них нет на это
средств, Рождественский сказал: «Покупай, в Москве разочтемся», а потом
оказалось, что закупка была произведена на казенные деньги. Если бы даже
эта закупка была произведена и не на казенные деньги, а на так
называемые «собственные» деньги Топильского, то нет основания
сомневаться в том, что эти «собственные» деньги — тоже казенные деньги.

Товарищи судьи, очень характерно показание человека, о котором здесь
Топильский дал прекрасный отзыв,— это показание Чиглинцева. Топильский
сказал, что это — благороднейший человек, который ни одного слова
неправды сказать не может. Я готов поверить подсудимому Топильскому и с
таким же доверием отнестись к показаниям Чиглинцева, как и он. А для
того, чтобы личность Топильского, этого нового «приобретателя», этого
нового Чичикова, показать вам в наиболее ярком свете, я бы хотел
огласить несколько строк из показаний этого благороднейшего, по отзывам
Топильского, человека и его друга — Чиглинцева.

Вот что говорит Чиглинцев: «Топильский очень часто передавал мне на
время большие денежные суммы. Был случай, когда он мне передал около
трех миллиардов рублей, приблизительно в феврале месяце, и в последнее
время, до ареста Топильского, было передано до 150 млн. рублей. Звереву
по распоряжению Топильского, мною неоднократно передавались большие
денежные суммы, около десяти раз: раз около двух миллиардов и несколько
раз более мелкие суммы. Воробьеву также давал денежные суммы несколько
раз, до одного миллиарда рублей. И еще Топильский мне давал около трех
фунтов и 1 600 руб. золотыми монетами царской чеканки». И Чиглинцев
добавляет: «Из этого золота часть была передана Звереву… Затем были
монеты золотые и серебряные, которые лежали в сарае в мешках под
прилавком».

Вот что говорит Чиглинцев, этот «благороднейший человек», один из этих
«спасителей» отечества: идут спасать голодающих, а у самих в сарае, под
прилавком, мешочки какие-то, не то с золотыми, не то с серебряными
деньгами…

Характерен состав посредников, которые окружили Топиль-ского. У
Топильского был счастливый шурин Воробьев, счастливый потому, что он был
шурин Топильского. Этот шурин имел лошадь «Киенчем», которая, как и
«Психея», принадлежала То-пильскому. Как она попала от Воробьева к
Топильскому? Оказывается, Воробьев получил эту лошадь из Семеновской
артели, а Семеновская а’ртель откуда получила? Из Очаковской. А
Очаковская откуда? Из Ново-Буяновского завода. А завод этот —
государственный. А лошадь чья? Топильский говорит: «Моя, подаренная мне
Воробьевым». Интересная система с государственного завода на один
хуторочек, с одного хуторочка на другой хуторочек; оттуда к шурину, а от
шурина к себе. Вот одна из иллюстраций «работы» Топильского.

Я не буду отнимать у суда времени перечислением всех подобных фактов.
Достаточно этой иллюстрации, которая вместе с показаниями Чиглинцева,
мне кажется, полностью разоблачает Топильского. Я убежденно говорю о
Топильском как о человеке, который пошел в секцию по спасению
животноводства не для того, чтобы спасать животноводство, а для того,
чтобы обделывать свои личные делишки, чтобы склевать то, что попадало
под его клюв в это тяжелое время.

Мы не можем, конечно, забыть историю закупки лошадей для Пдавсахара.
Главсахар дал за этих лошадей 100 пудов сахара. В это время Теплов
телеграфирует из Симбирска: дайте денег. И здесь, на суде, выяснилось,
что действительно была острая нужда в деньгах.

Теплов даже признал, что если бы денежные средства были своевременно ему
присланы, он несомненно больше сделал бы для спасения скота в Поволжье,
чем он сделал на самом деле. Казалось бы, чего проще: деньги, вырученные
за сахар, перевести на заготовку фуража и бросить фураж, куда нужно.
Может быть, это и было бы выгодно для дела, но не выгодно для
То-пильских. И вот сахар обменивается на мануфактуру, а мануфактура
продается в течение полутора месяцев, время уходит, да и комбинация в
конце концов оказывается невыгодной для государства, зато очень выгодной
для тех, кто эту комбинацию проводил.

Допрошенные здесь Тимашкевич и Топильский дали по этому поводу
одинаковые показания, утверждая, что замысел был таков: мануфактуру,
которая должна была быть проданной за 18’/2 млрд. рублей, провести по
отчету проданной лишь за 14 млрд., а 4’/2 млрд. обратить в свою пользу.

Вот эта мануфактурная эпопея, как нам здесь доказывали это с книгами в
руках. Мануфактура эта была продана за 11 600 млн. рублей.

Тимашкевич заработал солидно, ибо он мимоходом и нечаянным образом
задержал в своих карманах 29 ящиков ниток, которые стоили 2 млрд.
рублей,— в те времена эта сумма была достаточная. Топильский получил без
расписки, а Зверев не провел по книгам 1800 млн. руб. наличными деньгами
— сумма тогда тоже большая — и товаром на 4 млрд. руб. Топильский сам
утверждает, что у «Оптовика» он взял 6—67г млрд. руб. Он сам помог вам
разгадать, как исчисляются эти 672 млрд. руб., рассказав, что в счет
этих 672 млрд. руб. он получил 2000 аршин по 2 млн. за аршин. Но вместе
с тем он утверждал, что дал 4 млрд., а Зверев утверждал, что он получил
1800 млн. Тут маленькое расхождение с другими показаниями. Но Кузнецов
помог установить истину: оказалось, что Тимашкевич прикарманил тайком от
Топильского, а Топильский утаил от Тимашкевича,, что он сам забрал 27г
млрд. руб.

История с мануфактурой совершенно ясна. Мануфактура бы* ла сдана
«Оптовику». Но что это за «Оптовик»? Этот «Оптовик» состоял из четырех
лиц: полумертвого старика Михайлова, Зверева, состоявшего на побегушках
у Топильского, Воробьева -+-! шурина Топильского и четвертого человечка
— Стрижева, который исполнял обязанность бухгалтера, хотя при допросе
Зверев сказал, что бухгалтерии никакой там не было. Вот и все это «об-,
щество».

Как работал этот «Оптовик»? Работал «Оптовик» на мануфак* туре, которую
дал ему Топильский. Вполне понятно, что Топильский должен был что-то за
это получить, и ему действительно была отчислена некая сумма. Это нашло
отражение и в их книгах, хотя эти книги — филькина грамота. Сам Зверев
признал, что хотя эти книги не были составлены за один присест, но они
были переписаны за один присест. Переписывались книги в спешке,
вследствие чего переписчики забыли на левой стороне написать «11 марта
1923 г.», и оказалось, что на левой стороне заприходована мануфактура в
апреле, а на правой — продана мануфактура в марте. Если допустить, что в
этой филькиной гра-» моте отразилась до некоторой степени правда,
коммерческая истина, и эти две тысячи аршин Топильского вошли в счета на
11 600 млн., то все-таки 1800 млн. остаются тем подарком» который
преподнес этот «Оптовик» инициатору и, так сказать;

2. Судебные речи. изд. 4

вдохновителю своему, своей главной опоре и кормильцу своему, тому же
самому Топильскому.

Я знаю, что защита может мне возразить: «Странное положение,— вы
говорите, что «Оптовик» это — Топильский, а, с другой стороны, обвиняете
Топильского в получении взятки, а Зверева в том, что он, как
ответственное лицо, дал Топильскому взятку, выходит, что Топильский дал
сам себе взятку».

В действительности тут противоречия нет. Зверев «работал» на деньги и
товаром Топильского и из своей доли отрывал кусочек Топильскому, чтобы
Топильский и впредь давал ему возможность так «работать». Это, конечно,
не взятка в формально-юридическом смысле этого слова, и я во
взяточничестве Топильского и не обвиняю, но это один из элементов того
метода обогащения, которым Топильский владел в достаточной степени.
Таким образом, ко всем художествам, о которых я уже говорил, добавляется
и это «художество» с мануфактурой.

Но вот еще новый момент в деятельности Топильского: это договор с
латвийской фирмой Спаде. Топильский признал на предварительном следствии
получение с фирмы Спаде 2 млрд. руб. в виде взятки. Сейчас Топильский
пробует изменить свои показания, заявляя, что это выдумано, что денег от
Спаде он не получал и что фирме Спаде давать взятку было не за что.
Действительно ли не за что было давать взятки? Топильский сослался между
прочим и на то, что договор с фирмой Спаде, по отзыву генерального
латвийского консула, оказывался даже убыточным для фирмы Спаде, о чем
генеральный консул Латвии счел нужным предупредить, так как цены,
выставленные фирмой Спаде, якобы ставят под сомнение, сможет ли эта
фирма выполнить договор. Я тоже сначала подумал: что за
предупредительность такая латвийского консула по отношению к секции по
спасению животноводства? Но, перелистав две странички того тома, в
котором находится это отношение, я понял секрет этой
предупредительности.

В самом деле, рожь и ячмень были закуплены у этой же фирмы Спаде в
Латвии по 420 руб. и по 180 руб., в то время как на рынке стояла цена по
700 руб. за пуд. Но уже через шесть дней—договор был заключен 10
февраля—16 февраля фирма Спаде ввиду изменившейся рыночной конъюнктуры
повысила эти цены в 3—5 раз. Оказывается, что низкие цены были своего
рода приманкой; Спаде нужно было лишь заключить договор, хотя бы по
заведомо убыточным ценам, а там можно и пожить… И вот этакий-то
договор и подписал Топильский, и за подписание этакого вот договора он и
получил взятку. По этому вопросу мы имеем показания Минкина, данные им
на предварительном следствии, где Минкин приподнял краешек этой
стыдливой завесы и признал, что РКИ приостановила утверждение этого
договора, требуя изменений, гарантирующих защиту интересов секции по
спасению животноводства. А Топильский самолично подписал этот самый
договор.

Ясно, конечно, что за эту самоличную подпись можно было заплатить 2
млрд. руб., тем более, что в обеспечение падающей валюты, которой мы
расплачивались с этой фирмой, от всех поступающих грузов из Латвии
отчислялось 15% натурой. То-, пильский в полной мере защитил интересы
фирмы за счет интересов нашего государства. Я полагаю, таким образом,
что этот момент является также совершенно установленным и кладущим
лишнюю гирю тяжести на чашу обвинения Топильского.

Топильский в своей деятельности характерен еще с одной стороны — как
специалист по подлогам, которые нельзя оставить неотмеченными. Каждый
шаг, который он делает, он делает, обязательно учиняя какой-нибудь
подлог, какое-нибудь надувательство. Он учиняет подлог в сделке с
Шестаковым, давая ему фиктивную расписку на продажу будто бы за один
миллион рублей лошади «Киенчем», на самом же деле он ее не продал, а
оставил за собой. Он ‘совершает подлог с лаврухинским овсом на -800 млн.
руб., он вручает Лаврухину подложную расписку, которую Лаврухин хотел
приобщить и приобщил к делу, пока не разразилась гроза.

Топильский приобретал дома на имя Зверева по фиктивным запродажным,
пользуясь при этом юридической помощью Тор-суева, комиссионерскими
услугами Зверева и, может быть, нуждой Михайлова. Наконец, у него
фиктивно бегают на Московском ипподроме лошади, т. е. бегают самым
реальным’образом л самые реальные лошади,— но опять-таки от имени
подставных лиц, хотя эти лошади и принадлежат Топильскому.

Система Топильского — система подлогов, какая-то фантастическая система
лжи и коварства. Что ни шаг, то рискуешь запутаться в этой страшной
предательской паутине. Топильский всем руководил, все подчинял своему
влиянию, но работой не интересовался и думал только о своей личной
выгоде. Вот что говорил о нем Минкин: «Я писал, взывал к практической
работе,— все-таки работа в секции не шла. Мой труд, видимо, в секции не
ценился, мои предложения выслушивались, приказы читались, но не
исполнялись».

И это верно. Мы знаем, что там вообще приказы не исполнялись. Там царило
ликвидаторское настроение. Минкин говорит: «Я неоднократно говорил ему,
что мы должны быть сплочены в работе, но Позигун соглашался и со мной и
с Топильским. И, наконец, я стал себя чувствовать чужим в секции.
Большинство работников сплотилось вокруг Топильского. С Поволжья
раздавались бесконечные крики и мольбы: дайте лошадей! Весенняя кампания
была в разгаре, и я настаивал на продолжении кампании, на продолжений
работы, но секционных работников обуревало ликвидаторское настроение, и
секция была ликвидирована»… Вы видите, что Топильский является здесь
центральной фигурой: все около него, он руководит всем решительно. Он
начал руководить и повел работу тогда, когда еще хотел работать, когда
он еще не осуществил всех своих замыслов, когда был увлечен этими
замыслами. Но вот/он почувствовал, что его замыслы будут разбиты, и он
опустил руки и все опустили руки, и секция была ликвидирована.

В секции, которая держалась главным образом на плечах Топильского,
процветала, помимо всех тех безобразий, о которых я здесь говорил, еще и
безотчетность. Вам говорили здесь в течение всего процесса: такой-то
представил отчет, такой-то представил отчет. Вам даже указали на то, что
если отчеты эти оказались непринятыми, непросмотренными, то это, в
сущности говоря, не по вине уполномоченных, не по вине тех, кто
представлял эти отчеты.

Это, конечно, совершенно необоснованная отговорка, и для того, чтобы
показать это, я приведу одну лишь маленькую справку: Лаврухин здесь
показывал, что он 1 февраля представил свой отчет, который ему вернули 9
мая, а 1 июня он был арестован. Срок, конечно, достаточный для того,
чтобы добиться приведения отчетов в необходимую ясность, чтобы не нужно
было их возвращать еще раз для всяких исправлений. Однако он не сделал
этого и с 9 мая до 1 июня не позаботился о том, чтобы эти отчеты
привести в порядок. Когда я буду говорить о Лав-рухине, я скажу
специально об этом отчете, скажу, чем он порочен и чем порочна та
«выборка», которую он представил суду..

Я сейчас указываю на этот момент лишь для того, чтобы показать, что
уполномоченные не считали себя особенно ответственными за эти отчеты.
Ответственность за эти безответственные действия я возлагаю целиком на
лиц, возглавляющих секцию, и, в первую очередь, на Позигуна, особенно
имея в виду, что он коммунист.

В самом деле, вы посмотрите, какой получается порядок вещей. 18 февраля
заседание президиума ЦК помощи голодающим. Доклад Мипкина утверждает
Позигун, а не Топильский. Пусть так. Президиум ЦК Помгола признает
цифровой материал по эвакуации племенного скота неудовлетворительным.
Ясно и четко. Это было 18 февраля, товарищи судьи. Топильский
подтвердил, что в декабре работа была уже свернута и, следовательно, был
достаточный срок для того, чтобы с момента сворачивания работы, в конце
декабря, до 18 февраля позаботиться об этих отчетах.* Ведь Позигун
прибегал даже к таким мерам воздействия, как истребование Лаврухина и
других уполномоченных чуть ли не по этапу. Лаврухину было приказано
явиться, иначе он будет доставлен в административном порядке. Приехал
Лав-рухин. Что вы сделали с ним, Позигун? Вы приняли его отчеты, вы
приняли меры к тому, чтобы Лаврухин, так скоропалительно бросивший свою
работу, свою большую и важную работу, вернулся к ней как можно скорей,
вы поинтересовались тем, чтобы он сдал отчеты? Нет, вы ограничились
резолюцией о проверке, а об исполнении никто и не думает. Представить
отчеты в недельный срок требует ЦК Помгола, требует государство,
отпустившее 132 млрд руб., собранных из отчислений по фабрикам и
заводам, по волостям и деревушкам, по казармам и лагерям красноармейцев.
А вы позаботились о том, чтобы эти 132 млрд. руб. были учтены,— я уже.не
говорю по копейке, а хотя бы по миллиону?

И вот 31 марта издается приказ №7. Я особенно обращаю ваше внимание,
товарищи судьи, на эти даты: 18 февраля требуется представить отчет в
недельный срок, а приказ № 7 появляется 31 марта. В этом приказе из трех
пунктов предлагается всем уполномоченным представить отчеты, под
руководством Топильского обработать и представить в бухгалтерию Цузема.
Обрадовались все подсудимые и кричат (и Топильский больше всех): вот
бухгалтерия Цузема, вот болото, вот трясина. Но была ли эта бухгалтерия
действительно «трясиной»? Это не доказано, это не установлено.

На суде Топильский пытался в этом вопросе принадлежит фураж, на который эти лошади куплены^
а Мишель так и не решил этого вопроса В доказательство этого прошу
обратить внимание на его объяснения на предварительном следствии,
которые содержатся в V томе и, в частности, на листе 336, например, где
он просто говорит: «Задумываясь над юридическим положением этих лошадей»
и т. д., рассказывает, что твердо не знает, кому эти лошади принадлежат,
но фактически этими лошадьми он распоряжается, как своими.

Так рисуется нам эта первая операция Мишеля: лошади эти долгое время
все-таки значатся у Мишеля, в его распоряжении. Правда, к этим лошадям
прибавляются потом новые. В одном показании Мишель говорит (том V, лист
333): «Я утверждаю, что всего у Губпродкома 13 лошадей: 9 на Малой
Бронной, 2 на конюшне Гукона. 2 на излечении,— и все принадлежат
Губпродкому». А Пахомов утверждает, что были три лошади и что он ни
одной не получил. Из этой первой операции я делаю вывод, основываясь на
всей совокупности обстоятельств, что Мишель старался присвоить себе этих
лошадей и предпринял для этого ряд мер. Вот почему, как показывает
Громан, он просил оплатить ему расходы по «Батыю», а когда ему отказали,
он просил исключить «Батыя» из инвентаря ЦКРКФ и перечислить в инвентарь
Губпродкома.

Вообще система у него была такая: Пахомову (Петрогуб-исполком) Мишель
говорил, что это лошади Всеработземлеса, а ЦКРКФ — что это лошади
Петрогубисполкома и Петрогубпрод-кома. Одни думают, что лошади
принадлежат тем, а те думают, что лошади принадлежат другим, а лошади в
это время остаются у Мишеля и обслуживают его и те учреждения, к которым
он благоволит, как, например, Гидроторф, Винторг и т. д. и т. д.

Теперь вторая операция, 1921 года. Мишель становится помощником
начальника Гукона, и опять начинается история с лошадьми. По
распоряжению Мишеля в Петрогубкоммуне берутся на случный период два коня
— «Демон» и «Булат», а вместо «Демона» и «Булата» на время случной
кампании появляются в Петрогубкоммуне «Горлинка», «Умница» и «Кристалл».
Они попадают опять-таки на Малую Бронную, 40. Интересно, что эти лошади
30 апреля неким Лившицем были получены для Петро-губкоммуны, а 2 июня
появляется уже расписка о том, что они приняты от Мишеля, а не от
Гукона.

И это не случайно. Это тоже система мишелевских операций. Когда
появляется в каком-либо учреждении новая лошадь, она регистрируется как
лошадь, принятая от Мишеля; она направляется на конюшню Мишеля; она
используется по указанию Мишеля. С ней неразрывно связывается имя
Мишеля, пока все не привыкают, наконец, к тому, что хозяин этой лошади —
Мишель и что, в сущности говоря, никто, кроме Мишеля, и не имеет на нее
никаких прав. Иногда это не выходит, операция или махинация срывается,
но иногда, и так бывает, к сожалению, в большинстве случаев, эти
махинации удаются. С «Горлинкой» и «Умницей» сорвалось” — 5 июля их у
Мишеля отобрали. Но «Кристалл» «задержался» у Мишеля, якобы для
прохождения «курса лечения».

В июле Мишель выходит из Гукона на службу в Всеработзем-лес. Тут опять
возникает вопрос о транспорте. Он обращается к секции спасения
животноводства с просьбой отпустить лошадей. Ему1 отпускают нескольких
лошадей. Лошади эти, как и прежние, попадают опять-таки на конюшню
Мишеля — Малая Бронная, 40, причем, Мишель получает от ЦК ВсеработземЛес
содержание на пять кучеров и фураж на десять лошадей, и такое положение
тянется до марта 1922 года. Затем мы видим Мишеля уже в качестве члена
правления Госсельсиндиката. Тут опять заходит речь о лошадях. Свидетель
Горов показывает, что Мишель обязался доставить четыре лошади и два
выезда; полвыезда он должен доставить за свой собственный счет, а за
остальные должен был получать вознаграждение в размере 300 млн. руб. в
месяц на фураж и на оплату всех расходов, связанных с этим делом. Сам по
себе этот факт ничего собой из ряда вон выходящего не представляет. Но
мы видим, что и здесь повторяется та же история: в результате на
мишелевской конюшне стоит несколько лошадей, и никто не может толком
установить, чьи же это лошади, а Мишель распоряжается ими, как своими, и
подготовляет на этот счет кое-какие документы. Нельзя сказать, что
Мишель этих лошадей присвоил, но несомненно, что он сделал все для того,
чтобы запутать этот вопрос в личных интересах, в целях присвоения
впоследствии, при благоприятных обстоятельствах, этого государственного
имущества.

Теплов — это человек случайный в партии, примазавшийся к партии. Он
попадает в атмосферу лжи, подлогов, взяточничества, казнокрадства,
хищений. Как он на все это реагирует? Наталкиваясь на преступление, он
предпочитает «потолковать» с Ширяе-вым\ вместо того чтобы взять
преступника за шиворот, как и полагается коммунисту, разоблачить его.
Почему он этого не делает? Потому что он не коммунист, потому что в нем
под маской коммуниста скрывается настоящий обыватель. Этот коммунист пал
до того, что держал на ипподроме беговых лошадей, используя свое
ответственное положение в личных, корыстных интересах.

Теплов сам признал ряд своих злоупотреблений, хотя и сделал затем
попытку несколько опорочить следствие указанием на якобы неправильные
действия следователя Захарова. Но мы вызвали следователя, под
руководством которого велось следствие, и утверждения Теплова были
полностью опровергнуты.

Можно считать установленным, что обвиняемый Теплов свои показания давал
– вполне свободно и что этими показаниями он достаточно изобличается в
преступлениях, предъявленных ему на суде. Его показания совпадают с
показаниями обвиняемого Топильского и обвиняемого Лаврухина; совпадают и
с тем, что показывал обвиняемый Ширяев об отчислениях, перечислениях, о
том, что все это шло в общий котел, что часть шла на действительные
расходы, а часть — на другие расходы: полулегальные, нелегальные и т. д.

Ведь нельзя же допустить, что этот человек мог сознательно затягивать
петлю на шее ни в чем не повинного своего товарища, только якобы в угоду
следователю, уступая просьбам следователя. Такой поступок мог бы
допустить только окончательно падший человек, какое-то чудовище, а не
человек, а Теплова таким чудовищем представить себе никак нельзя. По
случайности, по небрежности, по неряшливости мог прихватить в своих
показаниях другого человека, это еще можно допустить. Но сознательный
оговор… Я этого не допускаю, так как для такого допущения нет
решительно никаких оснований.

Версию Теплова, выдуманную здесь, на суде, я решительно отвергаю. Теплов
признал, что в октябре он получил аванс и сделал отчисление, что второй
аванс он получил в ноябре и тоже сделал отчисление и что в третий раз
отчислил 240 млн. руб. Теперь он это отрицает, говоря, что никаких
ордеров он не получал, что их и в природе не было и что он их вовсе не
видел. Но бросается в глаза одна странность: он назвал ту самую сумму,
что называл и Топильский, говоря о получении от Теплова денег,— те же
400 млн. руб. Как же это они называют одну сумму? Как объяснить
такое совпадение? Случайность? Нет не случайность. Одна сумма
названа потому, что один давал, а другой брал эти деньги. Теплов
«отчислил» эти 400 млн. Топильскому. Он сам говорит об этом, и т
Кузнецов это подтвердил. А т. Кузнецову мы не можем не верить. Теплов
передачу денег Топильскому объяснил тем, что его «тянули», что у него
«вымогали», что его поставили в такие условия, при которых нужно было
это? сделать, нужно было дать, отчислить, как деликатно выражались
Теплов и другие из этой теплой компании. Но давая или «отчисляя» в
пользу одних, он тотчас брал или «начислял» в свою пользу. Сам давал
взятки, сам и брал взятки. Теплов все это, в сущности говоря, признал

Обвиняемый Теплов по этому поводу совершенно откровенна здесь говорит:
когда с меня потребовали, а я не отчислил, то меня хотели убрать, а не
убрали только потому, что когда я получил 750 млн. аванса, я из них
отчислил 240 млн. руб Это совершенно совпадает с тем, что говорят и
Янковский и Топиль-ский. Важно отметить, что Янковский не связан ни с
Топильским, ни с Тепловым. Это нас еще более убеждает в том, что
обвиняемый Теплов действительно отчислил в пользу «Центра» известные
суммы. Похобственному признанию обвиняемого Теплова, он такую же систему
«отчислений» применял по отношению и к своим контрагентам, накладывая на
них суммы, уплаченные «Центру», т. е. применял систему взяточничества,
введенную обвиняемым Топильским.

Будучи членом партии, обвиняемый Теплов опозорил высокое звание
партийца. Он должен был твердо стоять на своем посту, а он со своего
поста ушел в логово врагов и мародеров и стал заниматься сам таким же
мародерством.

Что касается отчетов, то их он представлял лучше и более правильно, чем
другие, а все-таки трех миллионов рублей и у него нехватает. Покажите
эти три миллиона, положите их на стол, и суд тогда скажет: «Да, этих
денег вы, обвиняемый Теплов, не присвоили и расстрелу не подлежите, а
пока вы этого не доказали, пока вы не отчитались в трех миллионах, мы
имеем право говорить о присвоении этих сумм».

Если мы строги к людям, присваивающим государственные средства, тогда,
когда они находятся не в нашей среде, то к людям, которые стоят в наших
рядах, мы должны быть еще более строгими, мы должны быть беспощадными.

Теперь я перехожу к обвиняемому Позигуну. С самого начала и до самого
конца следствия Позигун утверждает, что он невиновен. Это утверждение
его такое настойчивое, такое твердое, оно обязывает к особой
осторожности и особой тщательности в деле проверки доказательств.
Обвинение при этих условиях должно представить неопровержимые
доказательства вины обвиняемого, противопоставить утверждениям факты и
конкретные

данные, способные выдержать самую суровую критику. Есть ли у нас эти
данные в отношении Позигуна? Я считаю, что есть.

Установлено, что Позигун — он сам не отрицает этого — бывал на
собраниях, где обсуждался вопрос о Юго-восточном обществе, и, конечно,
знал все, что там говорилось. Позигун знал о целях этого Юго-восточного
общества. Позигун знал и об отчислениях. Я должен оперировать следующими
фактами:.’о том, что отчисления были, говорят и кричат многие факты, я
их излагал суду тогда, когда говорил о Топильском, Теплове и других
обвиняемых. Если эти отчисления были и если то, что говорит об этом
Топильский, верно, а это подтверждается показаниями Лаврухина и Ширяева,
то странно, что об этих отчислениях ничего не знал Позигун. Этого быть
не могло, и этого, конечно, не было. Сам Топильский говорит об этом в
своем показании 5 октября- «Обо всех махинациях, знали я и Позигун».

Отсюда я делаю вывод, что поскольку отчисления были, а это доказано,
поскольку в этой части показаний об отчислениях Топильский говорит
правду, а это подтверждается объективными данными, поскольку он в этих
же показаниях говорит о том, что Позигун знал обо всем этом, и, судя по
тому, что он подписывает ширяевские отчисления и перечисления, он
действительно должен был знать об этих «фокусах», об этом
замаскированном виде отчислений,— из этого всего я делаю вывод, что
Позигун об этих отчислениях знал, так как был близок к Топильскому, и
это подтверждает и Минкин.

Следовательно, можно считать доказанным, что Позигун об этих отчислениях
знал Можно ли, следовательно, не сделать необходимых выводов, вспоминая,
например, о тех безобразиях, которые творились на ипподроме, о
появившихся у частных владельцев беговых лошадях, об этом расхищении
государственных лошадей, на что обратили внимание Евреинов, Нечаев и
Теодо-рович? Можно ли выбросить из памяти записку Теодоровича, в которой
говорится, что Позигун не сообщил ни разу о донесениях Евреинова, о том
безобразии, которое творилось с лошадьми? Наоборот, недели за три до
ареста, когда от него потребовали разъяснения по поводу лошадей, он
доложил, что слухи неосновательны, все это, мол, одни сплетни.

Что это такое? Чем это можно объяснить? Это объяснить можно только тем,
что та близость, которая была между Позигу-ном и Топильским, между
Позигуном и Рождественским, близость, которая его приводила на квартиру
то к одному, то к другому, близость, которая позволяла ему интимно
беседовать, несмотря на свою принадлежность к коммунистической партии, с
этими спекулянтами на тему об организации Юго-восточного общества, эта
самая близость толкала его на путь лжи, когда он сообщил Теодоровичу,
что все спокойно, в то время, когда нужно было бы кричать, так как
творившиеся у него под носом безобразия переходили всякие границы.
Евреинов говорит, что он неоднократно докладывал Позигуну о симбирских
лошадях, об этой без-I образной истории, когда этих лошадей привезли от
имени секции и разбазарили по частным рукам, расхитив, таким образом,
ценное государственное имущество и нарушив .советский закон. Евреинов
говорил, что у него создалось впечатление, что Позигун покрывает
Топильского и Рождественского. Этот факт говорит о многом, и так просто
отмахнуться от него Позигун не имеет никакого права. Из записки Нечаева
мы видим, что часво при входе его в кабинет к Позигуну, когда там были
Топильский и Рождественский, разговор смолкал, а ведь Нечаев был
ближайшим помощником Позигуна. Эти разговоры были во время ревизии
секции, и характерно, что, когда появлялся Нечаев, эти разговоры
смолкали. Этих фактов, как слов из песни, выбросить нельзя.

Или, например, показание Воробьева, политинспектора Гуко-на. Я считаю
себя вправе обратить внимание суда на эти показания. Воробьев говорит
так- «Позигун не только нечестно относился к имуществу республики, но
гораздо более того, Позигун наверное примешан к какой-нибудь
контрреволюционной организации, поставившей себе целью вредить хозяйству
республики». Воробьев упрекал Позигуна в том, что он тормозил работу;
когда политинспектор указывал ему, что идет беспощадный грабеж, Позигун
отвечал, что затерял поступивший к нему материал. Этих фактов выбросить
из памяти нельзя. Раз это так, раз говорят так и Евреинов, и Нечаев, и
Теодорович, и Воробьев, надо разобраться, в чем тут дело. На основании
имеющегося в деле объективного материала и на основании показаний ряда
свидетелей и обвиняемых я прихожу к выводу о виновности Позигуна.

Конечно, в этом позорном и печальном деле, где бессовестные мародеры
пытались наживаться и наживались на несчастье наших братьев, на
страданиях детей, на разорении народного хозяйства, первая роль
принадлежит не Позигуну. Эта роль принадлежит Топильскому. Но Позигун
был в числе мародеров и должен нести за это ответственность.

Я кончаю. Я не могу в заключение не напомнить вам, товарищи судьи, об
одном моменте судебного следствия. Это было тогда, когда перед вами
пронеслись картины гражданской войны, картины героической борьбы наших
славных красногвардейских, партизанских, пролетарских отрядов против
колчаковщины.

Перед вашим умственным взором прошла картина колчаков-ской тюрьмы, куда
белогвардейскими палачами были брошены наши братья, борцы за советскую
власть, за дело рабочего класса. В этой ужасной колчаковской тюрьме
томился в те дни и Позигун, честно боровшийся с нашими врагами, отдавая
свою жизнь за наше общее дело. Этого не вспомнить нельзя. Нельзя не

вспомнить этого сейчас, когда Позигун сидит перед вами с низко
опущенной головой, ожидая решения своей участи, сгорая от стыда и
позора. Я не сомневаюсь, что вы вспомните в совещательной комнате и эту
страницу жизни Позигуна и учтете это при определении ему меры наказания.

Пролетарская революция, беспощадная к врагам, великодушна к тем, кто
случайно встал на путь преступлений и кто способен сойти с этого пути,
кто способен вернуться к честной жизни, к благородным подвигам, к
творческому труду.

* *

1

Верховный суд приговорил: Мишеля А. по ст. 109 УК — к двум месяцам
тюремного заключения, но, принимая во внимание отсутствие корысти, на
основании ст. 28 1 УК, вынести общественное порицание. Позигуна М. по
ст. 108 УК — к двум месяцам лишения свободы, но, принимая во внимание
революционные заслуги, отсутствие корысти, от наказания освободить.
Торсуева М. и Михайлова А. на основании ст. 189 УК — к одному году
тюрьмы, и на основании амнистии к пятой годовщине Октябрьской революции
— от наказания освободить. Вогуленко П. на основании. ст.’ 116 УК — к
одному году тюремного заключения, и на основании амнистии — от наказания
освободить. Рунова Сергея на основании ч. 2 ст. 114 УК — к лишению
свободы сроком на три года со строгой изоляцией. / Лаврухина А. на
основании ст. 189 и ч. 2 ст. 113 УК лишить свободы сроком на один год
шесть месяцев, и на основании амнистии к пятой годов-.щине — от
наказания освободить. Рождественского В., Тимашке-вича А., Теилова Я.,
Ширяева П. и Зверева С. на основании ст. ПО, 2 ч. ст. 113. 2 ч. ст. 114,
ст. ст. 189, 177, 116 УК и на основании ст. 30 УК — к высшей мере
наказания — расстрелу. На основании амнистии к пятой годовщине расстрел
заменить десятью годами тюремного заключения со строгой изоляцией.
Топильского А. на основании ст. 10, 2 ч. ст. ИЗ2, 2 ч. ст. 114, ст. ст.
1773 и 189 УК — к высшей мере наказания — расстрелу без применения
амнистии.

Поразить в правах на три года Рождественского, Тимашке-вича. Теплое а,
Зверева, Ширяева, Рунова, Лаврухина, Михайлова Алексея и Торсуева.

Михайлова Г., Янковского Я.. Бендера Я. и Сушки на Верховный суд
оправдал.

Соответствует ст. 51 УК 1926 года.

Статья 112 УК 1926 года.

3 Статья 95 УК 1926 года.

^

ДЕЛО ЛЕНИНГРАДСКИХ СУДЕБНЫХ РАБОТНИКОВ

В 1923 году группа судебных работников г. Ленинграда по предварительному
между собою сговору, в нарушение своего служебного долга явно подрывая
авторитет судебной власти в видах личного обогащения вступила на путь
систематического взяточничества Эта группа, а именно следователи и
народные судьи Сенин – Менакер Кузьмин. Шаховнин, Михаилов Н. А..
Копичко. Васильев Л. В.. Михайлов А И.. Елисеев. Демидов. Флоринский и
Гладков вошли в связь с нэпманами и различными преступными элементами,
заинтересованными в прекращении своих дел, находившихся в производстве
этих судебных работников.

Сенин-Менакер С. М.. бывший следователь военного трибунала корпуса
Ленинградского военного округа, он же заместитель председателя
кооператива Ленинградского совета народных судей, использовал свои связи
в целях личной наживы, выступая постоянным посредником между нэпманами и
некоторыми судебными работниками, за взятки содействуя иез конному
прекращению судебно-следственных дел и освобождению арестованных по этим
делам.

а) в апреле—мае 1923 года, войдя в преступное соглашение с исполняющим
обязанности начальника следственного отдела Ленинградского губернского
суда Кузьминым и старшими следователями того же сула Шаховни-ным и
Михайловым Н. Д,. направил к прекращению дела Антимония и Фрид-лендера.
ранее привлеченных к уголовной ответственности, за что последние и дали
Сенину-Менакеру через посредника Александровского 39 000 руб.; б) тогда
же и там же за прекращение дела нэпмана Левензона П Б. привлеченного
губернским судом к ответственности за незаконную торговлю спиртом, и
немедленное освобождение Левензона из-под стражи получил от жены
последнего, Левензон Б. С. по ее показанию на суде. 5000 руб.. по
показанию же старшего следователя — Шаховнина.—10 000 руб.. в) тогда же
и там же при помощи старшего следователя Шаховнина направил дела
нэпманов Боришанского и Маркитанта в суд на прекращение, г) в апреле
месяце был посредником между народным следователем 7 отделения
Флоринским и купцом Набатовым. дело которого находилось в производстве у
Флоринского, в незаконном возвращении Набатову денег, задержанных у него
при аресте, за что и получил совместно с Флоринским в виде взятки
крупную сумму денег.

Кузьмин В. И., исполнявший должность начальника следственного отдела
Ленинградского губернского суда, вошел в преступную связь с
Сениным-Менакером и использовал свое право распределения дел между
следователями губернского суда в корыстных целях часть этих дел
направлял к тем следователям с которыми заранее входил в соглашение о
прекращении этих дел за взятки За прекращение дел получил через
посредника Сенина-Менакера 1000 руб. через посредника Шляхтера — 6000
руб. и через Шаховнина от Бродя некого — 2000 руб.

Ш а х о в н и н И. С. старший следователь Ленинградского губернского
суда, войдя в преступное соглашение с СенинЫм-Менакером, Кузьминым и
Михайловым Н.. принял к своему производству дело «лаборантов» с целью
?го прекращения, за прекращение дел получил от Сенина-Менакера 1000 руб.
от Кузьмина — 2000 руб. и от Бродянского — 600 руб.; за освобождение
из-под стражи нэпмана Ливензона П Б. получил от жены последнего через
Сенина-Менакера 2000 руб., в то же время принял угощение в ресторане
«Метрополь» от нэпмана Матвеева, обвинявшегося по ст. 114-а УК 1 корзину
продуктов, вино н 2000 руб., за что в целях ликвидации этого дела вырвал
из дела Матвеева заключительное постановление органов дознания.

Михайлов Н. А., старший следователь Ленинградского губернского суда,
зная о преступном замысле названных выше лиц, согласился передать из
своего производства дело «лаборантов», несмотря на прямое запрещение
прокурора Ленинградского губернского суда; уничтожил протокол допроса
нэпмана Антимония, изобличающий последнего в преступных действиях; за
ликвидацию дел нэпманов получил от Шаховнина 2000 руб. и_от
Сенина-Менакера — 1300 руб., из них 300 руб.— «на женщин».

Копичко Б. Ю.. имея в своем производстве дело сводницы-проститутки
Боннель. обвинявшейся и осужденной впоследствии по ст. 171 УК (в ред.
1922 г.) 2, пытался прекратить это дело и незаконно освободил Боннель
из-под стражи, согласился принять предложение Гольдина и Цыганкова о
ликвидации дела Боннель за взятку 4000 руб.

1 Соответствует ст. 118 УК 1926 года.

2 Соответствует ст. 155 УК 1926 года.

Васильев Л В.. следователь особой камеры по делам о выделке самогона,
был посредником между старшим следователем Копичко и Боннель по
ликвидации дела последней за что и получил от Цыганкова угощение в
ресторане «Слон» за счет Боннель; пытался через своего практиканта
Елисеева получить взятку в 30 000 руб. за прекращение дела Ольтова и
Доброва, находившегося в его производстве; за неоднократные угощения у
самогонщиков Баллод составил постановление о прекращении дела Баллода
П., также находившегося в его производстве, получил от Бородавкиной
взятку в 3000 руб. за освобождение из-под стражи ее мужа — самогонщика
Бородавкина; незаконно освободил из-под стражи самогонщицу Борисову,
дело которой находилось в его производстве, получив за это через
посредницу Лосеву взятку в размере 650 руб.; явно злоупотребляя
предоставленной ему властью, произвел незаконный обыск у Шницеровой,
возбудив против нее обвинение по ст. 171 УК без достаточных на то
оснований; желая избавиться .от своей жены Карельской, заключил ее в дом
умалишенных.

Михайлов А. И., народный следователь особой камеры по делам о выделке
самогона, получил взятку в 3000 руб. от Баллод Вероники за освобождение
ее мужа из-под стражи.

Елисеев П. Н., практикант при народном следователе, на просьбу Добровой
дать справку о состоянии дела Доброва и Ольтова, привлеченных к
ответственности за незаконную торговлю спиртом, вступил с нею в
переговоры о ликвидации этого дела за взятку. Выяснив условия
прекращения» дела, он получил согласие народного следователя Васильева
принять взятку в 30 000 руб. Взятка не была получена лишь потому, что об
этой сделке своевременно стало известно ГПУ; знал о том. что народный
следователь Михайлов А. получил взятку от самогонщицы Баллод за
освобождение ее мужа.

Демидов Н. С, практикант при народном следователе, участвовал в попойке
вместе с народными следователями Михайловым и Васильевым на квартире
Баллод; знал об освобождении Михайловым из-под стражи П. Бал-лода за
взятку в 3000 руб., способствуя выполнению этого преступления со ветами
и указаниями.

Цыбу^ьский В. С, работник прокуратуры, знал о преступной деятельности
Сенина-Менакера задолго до раскрытия настоящих преступлений судебных
работников и никому не сообщил об этом; по предварительному сговору с
Сениным-Менакером решил за взятку в 3000 руб. освободить нэпмана
Левензона; во- исполнение своего преступного замысла утром 29 мая
предложил Кузьмину и Шаховнину освободить Левензона якобы на основании
циркуляра НКЮ № 6; узнав, что против Сенина-Менакера, Кузьмина и других
возбуждено уголовное дело, он задним числом подал рапорт помощнику
прокурора с указанием, что Сенин-Менакер предлагал ему взятку за
освобождение Левензона.

Бродянский Н. С, член коллегии защитников при Ленинградском губернском
суде, под видом адвокатской деятельности посредничал между привлеченными
в качестве обвиняемых нэпманами — Боришанским, Маркитантом и Левензон Б.
С, с одной стороны, и старшим следователем губернского суда Шаховниным и
Кузьминым — с другой, по передаче последним взятки за ликвидацию дел
нэпманов; получив для указанной цели с Боришанского, Маркитанта и
Левензон Б. С. по 3500 руб., передал 6000 руб. Шаховнину, остальные
оставил себе.

Флоринский М. М., народный следователь 7 отделения г. Ленинграда,
незаконно вернул Набатову задержанные у последнего органами ГПУ деньги в
золоте и иностранной валюте; вместе с Сениным-Менакером, заранее
сговорившись, получили с Набатова взятку в размере 30 000 руб.

Иванов К. И., работавший на механическом заводе имени Юргенсона, был
посредником-инициатором в даче купцом Матвеевым взятки старшему
следователю Шаховнину.

Александровский М. Ф., владелец лаборатории «Парацелье», совместно с
Сениным-Менакером, был посредником в передаче взяток, полученных от
нэпманов «лаборантов» Антимония и Фридлендера за прекращение их дела.

Матвеев Г. М., владелец продуктового магазина, будучи привлечен
Ленинградским губернским судом к ответственности по ст. 114-а УК, в
целях ликвидации этого дела, дал взятку судебным работникам, через
посредников Иванова К. И. и Пахомова Я. Т., в размере 6100 руб.

Антимония Г. Ю., арендатор Чернышевской аптеки и владелец1 лаборатории
«Голлендер», в целях ликвидации своего дела в Ленинградском губернском
суде через посредников Александровского и Сенина-Менакера, дал первому
из них 15 000 руб. векселями, которые впоследствии были им учтены.

Фридлендер А. Г., владелец лаборатории, через посредство
Александровского дал за прекращение дела взятку старшему следователю
Ша-ховнину в размере 24 000 руб.

Маркитант И. М., владелец лаборатории «Флора»,; дал взятку через
посредника, члена коллегии защитников Бродянского, старшему следователю
Шаховнину в размере 3500 руб.

Боришанский Д. С, владелец лаборатории под фирмой «Миллер», через
посредника Бродянского с целью прекращения своего дела дал взятку
Шаховнину в размере 3500 руб.

Левензон Б. С. дала взятку следователю Шаховнину через посредника
Сенина-Менакера в размере 5000 руб. с целью прекратить дело своего мужа,
Левензона П. Б., привлеченного к ответственности за подлог и незаконную
торговлю спиртом.

Боннель-Андрэ Ю. В. дала взятку старшему следователю Копичко в форме
угощения его в ресторане «Слон» за прекращение дела о ней; с той же
целью обещала Копичко через посредников дать взятку в 4000 руб.

Гольдин Д. А. принимал активное участие в посредничестве между Боннель и
старшим следователем Копичко, в производстве которого находилось дело
Боннель, вел с Копичко переговоры о ликвидации этого дела.

Добржинский-Славский С. В. обратился к Михайлову А. И., в качестве
ходатая, с предложением освободить Баллода из-под стражи; с той же целью
неоднократно бывал с народным следователем Михайловым А. И. на квартире
Баллод, участвовал в попойках и систематически брал от нее деньги за
хлопоты по освобождению ее мужа, Петра Баллода, дело которого находилось
в производстве Михайлова; за освобождение Петра Баллода дал народному
следователю Михайлову взятку в размере 3000 руб. ‘

Шляхтер Ш. Д. был посредником между врид. начальника следственного
отдела Ленинградского губернского суда Кузьминым и старшим следователем
того же суда Шаховниным, с одной стороны, и нэпманом Гозиос-ским — с
другой; дал якобы от имени Гозиосского взятку названным судебным
работникам за прекращение дела Гозиосского, находившегося в их
производстве.

Гольдина Е. Р. знала о хлопотах Цыганкова об освобождении Боннель и
Гольдина за взятку; получила от Матеди 1000 руб! на предварительные 4.
Судебные речи, изд. 4.

расходы по ликвидации дел вышеназванных лиц; знала о согласии Копичко
ликвидировать дело Боннель за 4000 руб.

Гладков Н. Г., старший следователь трибунала стрелкового корпуса
Ленинградского военного округа, будучи в дружеских отношениях с
Сени-ным-Менакером, а через него и со следователями губернского суда
Кузьминым и Шаховниным, неоднократно бывал с ними в ресторанах, а когда
вся группа ставших на путь преступлений следователей узнала о начавшихся
арестах (был арестован Копичко), собрал их по просьбе Сенина-Менакера в
кафе и сам принял участие в обсуждении вопроса о том, как держаться на
допросах в случае ареста.

П а х о м о в М. В., народный судья 3 отделения, Т е в е л е в М. Г.,
народный судья 2 отделения, принимая к своему производству направляемые
к ним следователями губернского суда дела «лаборантов», не могли не
обратить внимания на то, что все эти дела квалифицировались по ст. 114-а
УК и по существу обвинения являлись неподсудными народному суду, тем не
менее приняли их к своему производству и прекратили в явно незаконном
порядке.

Б ал л од В. А. передала через Добржинского-Славского взятку в сумме 24
ООО руб. народному следователю Михайлову за освобождение из-под стражи и
прекращение дела своего мужа Петра Баллода, с той же целью угощала
ужином того же народного следователя Михайлова и его практиканта
Демидова.

Бал л од’П. П., будучи привлечен в качестве обвиняемого по ст. 140 УК!,
с целью прекращения указанного дела дал взятку народному следователю
Васильеву и его практиканту Елисееву в виде угощения на своей квартире.

Бородавкина А. Н. передала народному следователю Васильеву взятку в
сумме 3000 руб. за освобождение своего мужа Бородавкина.

Борисова М. И., находясь под следствием по ст. 140 УК, с целью своего
освобождения из-под стражи передала в разное время народному следователю
Васильеву через посредницу Лосеву 650 руб.

Лосева А. В. была посредницей между народным следователем Васильевым и
самогонщицей Борисовой.

Масинзон А В., член коллегии защитников Ленинградского губернского суда,
и Лондон 3. М. в целях ликвидации дела «лаборантов» в марте— апреле
.1923 года вели переговоры с Антимония. Маркитантом и Фрид-лендером,
предлагая им ликвидировать все дело за взятку.

П а х о м о в Я. Т. по предложению Иванова К. И. был посредником при
передаче взятки нэпманом Матвеевым следователям Шаховнину и Михайлову Н.
А. за ликвидацию дела Матвеева, находившегося в производстве губернского
суда; при передаче взятки сам получил 1400 руб. и 900 руб.

1 Соответствует сг. 101 УК 1926 года.

ГозиосскийМ. И., будучи вместе с другими «лаборантами» заинтересован в
незаконном прекращении их дела, вел переговоры с различными лицами по
этому делу, в том числе и со Шляхтером.

Леве н зон П. Б., владелец лаборатории под фирмой «Девис», дал взятку
Шаховнину.

Лондон и Матеди С. Л. обвинялись в посредничестве при даче взяток.

Цыганков М. Г. был посредником между Боннель и старшим следователем
Копичко по ликвидации дела Боннель, находившегося в производстве
Копичко.

Набатов А. Л. в целях получения из ГПУ арестованных у него денег в
размере 900 руб. золотом и 210 американских долларов дал взятку
народному следователю Флоринекому, в произволе!ве которого находилось
дело; через Сенина Менакера и следователя Флоринского, за взятку в 30
000 руб., добился прекращении дела и получил обратно деньги.

Проку ров Ф. О., добавочный народный судья особой камеры по делам о
самогоне по предварительному сговору с народным следователем той же
камеры Васильевым, в личных интересах последнего, произвел незаконный
арест жены Васильева, Карельской, и заключил ее в психиатрический
институт.

Все указанные выше липа были привлечены к уголовной ответственности по
ст. ст. 114, 114-а. 105. 111 112 и 179 УК РСФСР в ред. 1922 г.1 и
преданы суду.

1 Соответствуют ст. ст. 117. 118, 109, 114, 115, 95 УК 1926 года.

Дело это слушалось в г. Ленинграде выездной сессией Верховного суда
РСФСР 12—23 мая 1924 г.

\

Товарищи судьи, члены Верховного суда! Мы не впервые рассматриваем дело,
имеющее чрезвычайное, исключительное значение, и не только для одного
какого-нибудь района нашего государства, но для всей республики, для
всего Союза республик в целом; едва ли я ошибусь, сказав, что дела
такого исключительного значения, как это, наша республика еще в своих
летописях не записывала.

Это дело имеет исключительное значение, так как здесь мы судим судей —
тех, кто призваны быть первыми помощниками в деле государственного
строительства, ибо без суда нет государства, ибо без суда нет
государственного строительства, ибо только в том случае государство
может рассчитывать на свою жизненность, если крепки его устои, если
крепки его органы, если судьба этих органов находится в руках надежных
людей, если призванные защищать интересы государства — действительно
достойные его защитники, какими являются и должны быть раньше всего наши
судьи.

Вот почему это дело представляет такую исключительную важность. Мы,
стороны, обязаны в процессе быть наиболее осторожными, мы обязаны быть
наиболее объективными, мы не должны забывать того, что наша роль есть
роль помощников ваших, помощников судей, которые в этом деле держат в
своих руках судьбу 42 человеческих жизней. С этой точки зрения подходя к
своей задаче,.я должен сказать, что первое требование, которое я сам,
как государственный обвинитель, ставлю себе,— это полное спокойствие,
полная объективность, беспристрастность, но не бесстрастность. Я должен
заранее сказать, я должен заранее перед вами, тбварищи судьи,
повиниться,— бесстрастным в этом деле быть нельзя, невозможно.

Всякий суд должен найти истину. Результатом всякого процесса должна быть
установленная судом истина. Мы добросовестно эту истину искали здесь в
течение восьми дней.

В борьбе за истину мы и защита встретимся еще в схватках. Мы еще
поборемся, и истина восторжествует. Восторжествует, несмотря на то, что
в этом зале в течение всех этих^ восьми дней мы слышали столько лжи,
мы-видели столько гнусных преступлений, столько безобразных и
отвратительных картин человеческих пороков. Путь к истине в этом деле
особенно тяжел и труден. Путь к этой истине лежит через дебри
преступлений. Но

государство дало нам в руки средство преодолеть эти дебри. Это средство
— наш могучий меч пролетарского правосудия. При *го помощи мы проложим
себе путь через дебри, через дремучий лес совершенных подсудимыми
преступлений, мы выйдем на вольный воздух, на светлую* дорогу, ведущую к
истине… И как бы ни тяжела была наша задача и наша обязанность
государственного обвинителя, эту задачу мы разрешили, эту обязанность
выполним, ибо этого требует благо революции, благо народа — наш высший
закон.

Сорок два человека сидят здесь перед нами. Здесь три группы людей:
получатели взяток, взяткодатели и посредники. О каждой из этих групп
придется говорить в отдельности, о каждом входящем в отдельную группу
придется также говорить в отдельности. Но все они, в сущности говоря, с
точки зрения причиненного государству вреда, с точки зрения опасности
для государства, одинаковы, и мы вправе были бы потребовать для них и
одинакового наказания.

Вот первая группа преступников — получатели взяток: Сенин, Кузьмин,
Шаховнин, Михайлов, Копичко, Васильев, другой Михайлов, Пахомов,
Тевелев, Цыбульский, Елисеев, Демидов, Фло-ринский, Прокуров, Гладков —
15 судебных работников, и среди них есть коммунисты.

Вторая группа — посредники: Бродянский, Пахомов, Иваноз,
Александровский, Цыганков, Матеди, Шляхтер, Гольдин, Голь-дина,
Добржинский-Славский — 10 человек, и средии них есть тоже, коммунисты.
Получают «коммунисты», посредничают «коммунисты». Конечно, коммунисты в
кавычках. Дают же взятки нэпманы. Они и составляют третью категорию. Это
— Антимония, Фридлендер, Боришанский, Маркитант, Левензон, Гозиосский,
Матвеев, Набатов, Боннель-Андрэ и мелкота — Бородавкина, Лосева,
Борисова. Всего 12 человек. Двух лиц я выделяю особо — Масинзона и
Лондона, и о них также буду говорить особо.

Я позволю себе просить вашего, товарищи судьи, разрешения, излагая свои
соображения по данному делу, придерживаться той системы, по которой было
построено и само обвинительное заключение, и в таком случае раньше всего
перейти к эпизоду, который мы все время называли «эпизодом Матвеева».
Фабула этого эпизода весьма несложная, и, чтобы изобразить ее, красок
никаких не нужно. Но эта фабула так же проста, как и грязна, и
заключается она в том, что преступник, настигаемый правосудием, умел
находить себе из числа служителей правосудия помощника и защитника: он
покупал этого «служителя правосудия» и оставался безнаказанным.

Таков «эпизод Матвеева». Эпизод этот заключается в том, что 17 апреля
1923 года в губернский суд для производства расследования поступило дело
за № 25, как это значилось на обложке.

Сейчас же нашлись приятели, товарищи, посредники, ходатаи, и дело начало
затираться. В данном деле двумя крайними точками являются Матвеев,
купец, имеющий уже за собою судимость по аналогичному делу,
квалифицированному той же самой ст. 114-а УК, и старший следователь
Ленинградского губернского суда Шаховнин. Между этими двумя точками
размещается вся эта небольшая, но теплая компания- Пахомов, Иванов и
Михайлов. Через них и, в частности, через Михайлова Матвеев прокладывает
себе дорожку к Шаховнину. Завязываются непосредственные деловые
сношения, которые и кончаются к обоюдному удовольствию всех
заинтересованных лиц. Сделка сделана, «правосудие» куплено, правосудие
загажено, оскорблено!..

Посмотрим, в чем заключалась роль каждого из участников этой сделки.
Здесь, на суде, Матвеев признал себя виновным и, казалось бы, нам
незачем на нем и останавливаться. Он признал себя виновным на суде, и
это указывает на якобы проснувшееся в нем раскаяние, на пробуждение в
нем сожаления по поводу совершенного. Но это требует проверки, ибо,
может быть, это раскаяние только внешнее, ибо по существу, может быть,
этот преступник личего не сделал для того, чтобы вскрыть преступление,
когда в этом мы нуждались больше всего, и, может быть, свое сознание
принес к судебному столу только тогда, когда был уже пойман и притащен
сюда страшной петлей, уже затянувшейся у него на шее. К сожалению, с
Матвеевым дело обстоит именно так. Посмотрите все его показания на
предварительном следствии.

Сначала он пытался все отрицать: «Я у следователя Шахов-нина на квартире
никогда не был». «Я со следователем Шахов-ниным никогда и нигде не
встречался». «Общих знакомых с ним не имел». «Для меня никто не
справлялся, я никого не просил». Словом — я не я и лошадь не моя.
«Ничего решительно не знаю»… Полное запирательство. В это время
Матвеев усиленно заметает следы. Что делает Матвеев? — «Не знаю, не был,
не просил, не давал». Полное отрицание, полное запирательство. Так он
начинает и так долго, долго продолжает. Правда, через некоторое время он
не выдерживает своей роли и начинает проговариваться о том, что Иванов
обещал похлопотать, что Иванов требовал денег, но не как взятку, а как
будто в долг,— берет в долг, хотя, впрочем, потом и не отдает.’ Очень
характерный штрих — полупризнание, облеченное в форму отрицания. Иванов
берет в долг. Матвеев — купец, почему купцу не дать в долг? Могли же
быть у них и коммерческие отношения? Но проходит время, и под давлением
улик, которые падают на голову Матвеева, он начинает сдавать, он
начинает признаваться, он уже признается в том, что с Шаховниным у него
устанавливается «контакт» и что дело, как он выражается в одном из своих
показаний, шло не худо: Хлопоты действительно дают уже некоторые
результаты; но это все же’стоит денег. И вот мы здесь» на суде,
подсчитали, каких это стоило денег.

Можно считать установленными цифры, зафиксированные на судебном
следствии. Мы видели из признаний Матвеева, Иванова и Пахомова, что они,
Иванов и Пахомов, деньги получали и, в частности,— те суммы, которые
установлены в обвинительном заключении. Как это подтверждено
расследованием, произведенным здесь, на судебном следствии, Иванов
получил 2200 руб., Пахомов получил 1400 руб. и 1200 руб., но для них это
мелочи. Вот благодаря этим деньгам Матвеев получает возможность,
оплачивая услуги Пахомова и Иванова, сблизиться с Шаховниным и остаться
благодаря Шаховнину безнаказанным. Дальше мы встречаем Матвеева уже в
другой фазе этого процесса,— как известно, всякий такой процесс проходит
несколько фаз и стадий.

Одна из стадий заключалась в том, что эти господа сначала занимались
угощениями за счет своих доверителей, если позволите так выразиться,
садились с ними за стол и клали ноги на стол. Вот эта стадия была и в
деле Матвеева, когда следователь Шаховнин влез к Матвееву и положил ему
на стол свои судейские ноги. Я говорю о знаменитой попойке у Пахомова,
когда Пахомов приглашает Матвеева и Шаховнина, и здесь, так сказать,
венчается дело. Напомню происшедший на этой попойке характерный
разговор. Шаховнин вел разговор с Матвеевым относительно своих худых
подметок и отсутствия у него летнего пальто. Высчитали, что нужно 2500
руб., и тут же дается 2000 руб. Взятка дана, Шаховнин в руках у
Матвеева, а теперь они оба в руках у нас.

Тут один момент чрезвычайно важен. Была попытка в течение судебного
следствия так осветить этот разговор между Матвеевым, Шаховниным и
Пахомовым об этих подметках и пальто, что, дескать, это свидетельствует
о честности Шаховнина, ибо он говорил даже: «Знаю я ваше «поблагодарю».
Если бы я брал ваши «благодарности», то у меня не было бы таких худых
подметок и было бы пальто». Здесь передернута самая подкладка этого
дела. Ничего подобного не было, и дело обстояло как раз наоборот. Когда
Шаховнину пообещали «благодарность», он сказал: «Да, обещать-то вы
охочи, вы все обещаете, а когда до дела доходит, так, чтобы дать, то у
меня остаются только худые подметки. А потому (если позволите выразиться
языком Сенина, человека, как он сам себя называл, реального) — дайте мне
хотя что-нибудь реальное». И вот в виде реального подносятся Матвеевым
2000 руб. Матвеев дает взятку деньгами, вином, угощениями в «Москве» или
«Слоне», где они были и где Иванов и Пахомов оплачивают за счет Матвеева
эти расходы и счета представляют тому же Матвееву. Дело действительно
шло, как выразился сам Матвеев, не худо. Этого всего совершенно
достаточно для того, чтобы признать доказанной здесь взятку, для того,
чтобы роль и сущность совершенного Матвеевым преступления были оценены
вами, товарищи судьи, так, как этого требует ваша судейская совесть, как
этого требует наш советский закон.

Я также считаю установленным, что в этом эпизоде роль передатчика,
посредника играют Пахомов и Иванов. Но ведь это не простые посредники.
Ведь это бывшие члены Российской коммунистической партии. Один из них,
Иванов, являлся даже организатором партийного коллектива, т. е. являлся
лицом, уже поднявшимся над массой рядовых коммунистов. Он это сам
отлично сознавал. Вокруг него был известный начальнический ореол. Мы
знаем теперь, что благодаря этому ореолу Пахомова сравнивали не с кем
иным, как с господином исправником…

Вот эти два коммуниста на словах, эти строители будущего на словах, эти
люди, ниспровергающие старый мир и возводящие основы нового мира, тоже
на словах, а на деле — маленькие, грязненькие, развратные обыватели,
поскользнувшиеся на маленькой нэпмановской корочке, брошенной им под
ноги Матвеевым, и покатившиеся по наклонной плоскости, увлекая за собой
всех, кто с ними соприкасался. Пахомов играл в этих делах роль
губпродкома или упродкома, во всяком случае какого-то хозяйственного
организатора для Шаховнина. Шаховнин говорит: «Просил Пахомова принести
мне продукты».— «Почему Пахомова?» — «Да ведь Пахомов служил в ЛЕПО Я
хотел, чтобы он по своей цене принес». Но, оказывается, Пахомов идет к
Матвееву и берет у него в лавке продукты, приносит Шахов-нину, и, таким
образом, продовольственная потребность Шаховнина удовлетворяется. Это
рассказывал нам здесь сам Пахомов. И, конечно, для нас, знающих дело и
прослушавших все судебное следствие, не секрет, что и Пахомов, как и
Матвеев, отрицавший все то, что здесь было доказано, пытался отрицать
свое знакомство с Матвеевым. Нам, впрочем, известно, что если он мало
знает Матвеева, то много за него хлопочет перед Шахов-ниным.

Мы помним, как он здесь отпирался и как, только будучи припертым к
стене, признался в том, в чем он не мог не признаться. И тогда мы
узнали, что он был и в «Италии» и в «Метрополе»,— вот названия тех
кабаков, где Матвеев спаивал следователей, где следователи пропивали
свою судейскую совесть за счет Матвеева. В «Италии» мы встречаем
Пахомова, Иванова и Шаховнина, в «Метрополе» встречаем Пахомова,
Иванова,

Ленинградское единое потребительское общество.

Шаховнина и Михайлова,— Михайлова не в качестве благородного свидетеля,
а в качестве одного из тех, которые «сводили» этих господ.

Вы помните, товарищи судьи, как у них в этот памятный день нехватило
денег, как Пахомов решил пойти за деньгами к Матвееву. Он не постеснялся
глухой ночью постучать в дом к Матвееву. И.что же? Открылась дверь, и он
получил необходимую сумму, и они продолжали свое «дело». Характерная
подробность — просили тогда деньги не на нужду и даже не просто на
пьянство, а на женщин, к которым должны были поехать. Михайлов очень
упорно пытался отрицать это. Он даже раз на суде отказался отвечать на
вопрос, куда они собирались ехать и кто это «девочка Надя», которая
оказалась потом Поповой, кстати сказать, той самой проституткой Поповой,
с которою познакомил Михайлова не кто иной, как обвиняемый Сенин, этот
бывший следователь стрелкового корпуса, военный следователь. Михайлов
пробовал это все отрицать, но был уличен и изобличен фактами.

Пахомов не сознается в совершенном им преступлении: по его словам, он
получил только 500 руб. Это отягчает участь Пахомова.

Иванов остается некоторой загадкой. В самом деле, как же это так? Этот
Иванов поднялся в партийной работе до организатора партийного
коллектива. Но Иванов, несмотря на все свои попытки изобразить из себя
чуть ли не потомственною, пролетария, был изобличен как бывший торговец,
как бывший владелец посудного магазина. Этот Иванов тоже отпирается,
потом начинает сдавать, подтверждает «Италию», подтверждает «Метрополь»,
но опять запирается в отношении сумм, которые он получил от Матвеева. Уж
здесь Матвееву надо поверить. Купеческая душа знает хорошо счет тем
деньгам, на которые она покупает чужие души Матвеев точно подсчитал —
заплатил 2200 руб.; Иванов говорит — 750 руб. получил на угощение, 200
руб. получил на пиво, деньгами получил 1000 руб., но получил «в доЛг».

Иванов запирается, лжет, юлит. Это лишний раз характеризует этого
человека, который когда-то осмеливался называть себя коммунистом. Его
роль не маленькая в этом деле, товарищи судьи, хотя он представляется
очень маленьким человечком Это он познакомил Пахомова с Матвеевым. Это
он ездил в губернский суд с Михайловым, это он принимал живое участие во
всех этих безобразных преступлениях. Таким образом, я считаю, что в этом
эпизоде с Матвеевым Михайлов, Пахомов и Иванов, отчасти собственными
показаниями, отчасти показаниями друг на друга, а также другими данными,
собранными следственными органами, изобличаются полностью в
преступлениях, предусмотренных ст. 114 УК, с санкцией по ч. 2 этой
статьи. Взятка сама ш> себе — гнуснейшее орудие разврата, но она
становится чудовищной, когда дается следователю или вообще
работнику-юстиции. Ведь едва ли можно вообразить что-либо ужаснее судей,
прокуроров или следователей, торгующих правосудием.

Суд — один из величайших устоев государственного строительства.
Разложение судебно-прокурорских работников, разложение суда — величайшая
опасность для государства!.. Говоря об Иванове, я должен обратить
внимание еще на одно обстоятельство: Иванов прибегал к таким приемам,
которые никак нельзя назвать иначе, как вымогательством. Он пугал
Матвеева, говоря: «Гриша, крышка, парить будут», или что-то еще в этом
духе на своем воровском жаргоне. Это человек, который с точки зрения
социальной опасности представляет собою явление достаточно
примечательное, и я вправе просить суд на Иванова, Пахомова и Михайлова
обратить свое особое внимание. В этом же эпизоде появляется и Шаховнин;
это первая ласточка, хотя и не первая скрипка. Это щебечущая о взятке
судейская птица. Шаховнин — это своего- рода пионер взяточнической
эпопеи. Даже когда он спит, скажи ему: «Сеня, взятка»,— он ответит:
«Готов, всегда готов». Шаховнин берет вином, продуктами, деньгами, берет
подметками и пальто, берет «Метрополем», берет «Таней» и «Катей».
Человек широкого размаха. С ним операция производится по делу Матвеева
очень оригинально и с соблюдением установившихся в этой среде правил
взяточнического кодекса. Первое правило — по возможности избежать
вызова, к следователю на допрос. Согласно этому правилу, вызванный на
допрос Матвеев в действительности на допрос не является: его приятели,
Пахомов и Иванов, по соглашению с Шаховниным, устраивают ему отсрочку,
освобождая его от допроса. Второе правило — так как бесконечно нельзя не
являться на допрос, в особенности, когда грозит арест, то нужно
застраховать себя от ареста. Эта «страховка» осуществляется также весьма
искусно.

«Я признаюсь,— говорил Шаховнин на предварительном следствии,— что
Матвеев после угощения просил меня не арестовывать его до решения суда и
не привлекать его в качестве обвиняемого, за что Матвеев обещал меня
отблагодарить. Его слова о благодарности я не отверг. Но я даю слово и
клянусь своей честью, что взятки от Матвеева я не получал». Прочтя это
показание обвиняемого Шаховнина, я готов был ему поверить. Но я
перевернул страницу и — увы! — здесь увидел чистосердечное признание
того же Шаховнина в том, что он получил две тысячи рублей в качестве
взятки. Я вспомнил о его честном слове, о его совести, которой он
клялся, невольно поставил вопрос: как же так? Но ответа я не получил и,
вероятно, ответа и не получу. Шаховнин пропил совесть, пропил честь,
продал за «угощение» все, что было доброго в душе этого человека…

В этом эпизоде, товарищи судьи, собран достаточно сильный материал
против обвиняемых, но я не стану злоупотреблять вашим вниманием для
более детального ознакомления с ним. Сказанного, мне кажется,
достаточно.

Теперь я перехожу к Михайлову. Роль Михайлова в этом эпизоде, так
сказать, эпизодическая. Виновным себя во взяточничестве, конечно, он не
признал, *но очень бойко при первом допросе заявил, что признает себя
виновным в дискредитировании власти. Он разбирается в Уголовном кодексе
и знает, что такое ст. 109 и что такое ст. 114, знает, чем «звезда от
звезды разнствует», знает, что к ст. 109 не присоединяется та формула,
которая может привести к смертной санкции по ч. 2 ст. 114. Поэтому он
охотно признает себя виновным в дискредитировании власти, лишь бы уйти
от ответственности по ч. 2 ст. 114 УК! Но какова же его роль в этом
эпизоде? По его собственному показанию, это он познакомил Пахомова с
Шаховниным, это он был с Шаховниным в «Италии» и в «Метрополе», причем
сначала угощались за счет Пахомова в общем зале, а потом перешли в
кабинет. Собственным признанием он уличил себя — он за •Матвеева просил
Шаховнина, хотя и добавил, что делал это «без всякого корыстного
побуждения». Оценка того побуждения, которое руководило Михайловым,
будет, впрочем, принадлежать нам, а потом, окончательно — суду. Но то,
что х>н себя признал виновным в выпивках за счет Матвеева и в просьбах
за Матвеева перед Шаховниным,— это одно дает право говорить, что в этом
преступлении он повинен не меньше, чем Шаховнин. Михайлов пробовал
запираться, но на очной ставке был уличен Шаховниным. Вот весь этот
эпизод. Тут пять лиц: Матвеев, Пахомов, Михайлов, Щаховнин и Иванов. Все
виновны, вина их, конечно, не одинакова, хотя и одного рода. Я позволю
себе просить вашего разрешения вопросу о наказании для обвиняемых
отвести особое место по окончании всего изложения.

Второй эпизод — самый большой, потому что в нем участвует много лиц. Это
так называемое знаменитое «дело лаборантов». Оно в сущности одно, но оно
многолико, ибо дело лаборантов распадается на несколько дел. Жило-было
дело, называлось «дело лаборантов» за № 2504. Жило-было — и его не
стало. Есть «дело» — и нет «дела». Правда, его не съела свинья, как у
Гоголя, но его съели свиньи, по предварительному между собой соглашению
на общей для всех них платформе. Итак, это дело было, и его не стало.
Что же с ним стало? Есть здесь Кузьмин, такой молодчик, который даже
исполнял обязанности начальника следственного отдела, этот самый
молодчик, кстати сказать, имел за своими плечами две судимости за кражу
еще до революции, но сумел- оказаться руководителем ^сего следственного
аппарата. Этот Кузьмин имел в своей голове «хорошие» идеи. Вы помните,
как он не без гордости заявил здесь, что расшивка дела — это его «идея».
Этот «идейный» человек представляет для нас особый интерес. Когда
явилась возможность заработать на грязном деле, но была опасность, как
бы не просчитаться, а просчитаться было очень легко, тогда у Кузьмина
блеснула эта «блестящая» мысль — расшить дело. Было одно дело — будет
восемь, и пойдут они по восьми направлениям, и ищи тогда ветра в поле.
Одно пошло в один суд, другое пошло в другой суд. Впрочем, шли они
только в два определенных, заранее обусловленных суда, где сидели их
соучастники. Это была «блестящая» идея Кузьмина, и нужно отдать ему
справедливость — задумана она была почти гениально. Но выполнение ее
было такое, что этот Левензон, вернувшись домой из тюрьмы, сказал своей
жене: «Это или провокация, или работа пьяных мужиков». Задумано
правильно, а исполнено было — как будто не в Ленинграде, а в
каком-нибудь Суздале: такая топорная, суздальская стряпня… Но это
оказалось нам на пользу, так как эта «стряпня» и обусловила провал
преступления.

Дело лаборантов обстоит не так, что дана взятка, получена взятка — и
прекращено дело. Нет, это построено архитектурно, так что, я думаю,
здесь главная роль принадлежит не Кузьмину, а какому-либо инженеру вроде
Фридлендера. Хотя он и инженер путей сообщения, но, оказывается, он в
известной степени мастер и этой строго продуманной системы, этой
осторожно возведенной постройки, где были предусмотрены все последствия,
где нужно было пройги ряд ступеней упорно, шаг за шагом, не стесняясь
никакими препятствиями, не смущаясь никакими остановками, проходить,
проходить, пока не придешь к цели И риску было бы немного, если
бы^впрочем, работали не «пьяные мужики».* Это сговор, товарищи судьи,
редкий даже в нашей практике борьбы со взяточничеством. Целый заговор
взяточников против государства,— заговор, в котором спаяны отдельные
части в одно целое, где все связаны одним преступным замыслом. В этой —
настоящей планетной — системе есть несколько «солнц» и около каждого
«солнца» вращаются свои спутники.

Дело лаборантов — это не отдельные эпизоды, не отдельные дела. Это
организованный заговор преступников, знающих друг друга, чуть не
родственников, кумовьев, которые собираются, совещаются, имеют на откупу
у себя защитников-юристов, следователей, судей и обделывают свои
грязные, позорные дела, подрывая самые устои нашего государства, метя в
самое наше сердце. Товарищи судьи, к этому эпизоду мы должны отнес-‘
тись с особой строгостью. Мы должны им показать, что умеем поражать их
сердца раньше, чем они доберутся до нашего сердца. Этот заговор страшнее
многих других. Мы имеем показания Шаховнина по этому делу. В этом
показании Шаховнин говорит о том, как развивалась эта деятельность и по
каким направлениям она шла. Я должен напомнить это показание: «Перед
праздником пасхи,— показал Шаховнин,— когда дело лаборантов было в
производстве старшего следователя Михайлова, мне Кузьмин предложил войти
в их компанию по получению взяток, и я согласился». Вот первое
доказательство того, что я не был голословен. Почему это так случилось,
что побудило Шаховнина, Михайлова и Кузьмина вступить на этот путь
преступления? Шаховнин ссылался в свое оправдание на тяжелое
материальное положение.

Совершенно очевидно, что никакое самое тяжелое материальное положение не
может оправдать такое гнусное преступление, как взяточничество. Но
ссылка на тяжесть материального положения ложна. Мы знаем, что никакого
тяжелого материального положения у обвиняемых не было, так как они были
обеспечены не -хуже, а лучше многих других. Здесь нам была представлена
справка, из которой видно, что в то время, когда следователи ГПУ
получали не больше полутора тысяч рублей, подсудимые получали от трех до
восьми тысяч рублей. Почему же они пошли на это преступление? Из нужды?
Нет! Они пошли на него потому, что, как говорил Шаховнин, «наступал
праздник пасхи и нам хотелось встретить его по-хорошему»!.. Он говорил:
«Вот в последний день перед праздником мы сошлись в”ресторане «Москва»,
Михайлов и я, и получили от Сенина по одной тысяче рублей». Коммунисты
берут взятку, чтобы встретить светлое христово воскресение. Умилительная
картина!

Мы потом от Шаховнина узнали, как у Кузьмина мелькнула, мысдь о взятке,
как он склонил других и как они получили от Сенина деньги, как вокруг
этого Сенина все завертелись, как они — Михайлов, “Кузьмин, Сенин и
Шаховнин — начали посещать этот самый знаменитый ресторан «Москва». Роль
Шаховнина, однако, технически была очень скромна. Может быть, он не
такой «гениальный» человек, как Сенин и Кузьмин; может быть, это
объясняется другими его душевными качествами, но роль его была
технически очень проста и несложна. Ему было предоставлено немного —
оформлять «дела» при помощи разных постановлений по указаниям Кузьмина
или по просьбе Сенина и направлять дела именно в те народные суды, где
можно было рассчитывать на содействие и соучастие судей в этой
взяточнической эпопее. После того, как Михайлова вызвал губернский
прокурор, он почувствовал, очевидно, что над его головой собираются
грозовые тучи и что может грянуть гром. Тогда он сделал попытку выйти из
«игры»: он попробовал передать это дело

Шаховнину, вопреки прямому запрещению губернского прокурора. Это тоже
весьма характерно.

Я уже имел честь докладывать Верховному суду, что Шахов-нин действовал
по предварительному соглашению с рядом посредников и, конечно, за
денежное вознаграждение, в чем он здесь сознался, в чем он сознался и на
предварительном следствии. Если вы пожелаете проследить роль Шаховнина в
деле Фридлендер — Антимония, то она сводится к следующему. Во-первых,
Шаховнин по уговору с Кузьминым принял от Михайлова это дело с целью
отвлечь от Михайлова подозрение, возникшее у губернского прокурора.
Во-вторых, он дал этому Михайлову специальное поручение передопросить
Антимония для того, чтобы оправдать постановление о прекращении этого
дела, вынесенное уже в это время, ибо в первом протоколе Антимония
признавал себя виновным и дело, следовательно, при таком положении вещей
прекратить было бы нельзя; нужно было изъять этот протокол и заменить
его другим, в котором вина Антимония смягчалась бы. Это и сделал
Михайлов по просьбе Шаховнина. Наконец, он получил вознаграждение за это
от Сенина в размере одной тысячи рублей и получил еще вино.

Странно только то, что Сенин дает взятки вином. Ведь Се-нин здесь в
течение процесса неоднократно подскакивал и говорил, что он вина не
пьет, и мы знаем, что, действительно, он пьет не вино, а лимонад. Так
почему же он давал Шаховнину вино? Тут перед нами вскрывается новая
картина — мы видим те тайные пружины, при помощи которых действовал
Сенин, мы видим тот таинственный механизм, который держал в своих руках
Сенин. Это нам рассказал на суде и еще раньше, на предварительном
следствии, Михайлов. Он рассказал, что Сенин был человеком, который умел
затягивать товарища в преступление. Он затягивал, спаивал, обволакивал
или, как говорил тот же Кузьмин, обхаживал «приятеля» и, когда тот
оказывался в его руках, он получал от него то, что ему было необходимо.

Не надо забывать, однако, что всего Сенин сделать не мог. ибо он был
лишь следователем стрелкового корпуса, а эти дела были в губернском
суде, следовательно, нужно было привлечь к участию в этих «делах»
кого-либо из губернского суда.

Вот роль Шаховнина и Сенина — достаточно отчетливая и, я бы сказал,
ответственная в полном смысле этого слова. А роль Кузьмина? Кузьмин на
предварительном следствии решительно отпирался от всего того, что ему
предъявляется: он ничего не делал, ничего не знает. Но с 1 декабря под
тяжестью улик он сдает и рассказывает то, что нам уже раньше рассказал
Шаховнин. Здесь он говорит о себе, как о человеке с «идеей». У него
возникла «идея», и он поделился ею со своими товарищами, а потом делился
с этими товарищами и теми деньгами, которые он получал от нэпманов. Роль
Кузьмина в деле Антимония — Фридлендер сводится еще и к содействию,
которое он оказал Михайлову.

Дело обстояло таким образом: Антимония вызывается на допрос, и в то
время, когда Михайлов допрашивает Антимония, является Кузьмин и говорит
с важным видом: «У тебя дело Антимония? Там, наверху, прокуратура
интересуется». Антимония говорит: «Я струсил. Ого! Уже прокурор…
Пожалуй потребует к себе да еще посадит».

Свою роль разыгрывает Кузьмин довольно успешно и именно после того, как
у него на совете — на «военном совете» преступников — выясняется, что
Антимония не дает денег.

Теперь нам ясно, почему Антимония говорил на суде: «Я на этот счет
тугой, я два месяца думал — дать или не дать. Говорил — дам, а на самом
деле думал — не дам. А пускай пройдет Фридлендер, который заплатит, а я
петушком за ним бесплатно пройду». «Вы говорите — денежки, но дайте
что-нибудь реальное, докажите, что вы делаете, а то деньги брать — вас
много таких». И чтобы его припугнуть, чтобы сказать: «Ты торопись
думать»,— устраивается фиктивный допрос Антимония Михайловым, влетает
Кузьмин и с начальническим видом заявляет о том, что делом Антимония
интересуется сам губернский прокурор. Кузьмин г— мастер своего дела, он
разыгрывает свою роль, как по нотам. Недаром один из подсудимых сказал
здесь: «Первой скрипкой был Кузьмин». Тут, в этой оценке, только в одном
ошибка: первых скрипачей здесь много, но это «персимфанс» — оркестр,
играющий без дирижера. Все попадают в ту ноту, которая должна в данную
минуту звучать. Это действительно квалифицированный «оркестр», и все
участники — высокие мастера своего дела.

Иногда бывали у них и юридические разговоры. Например, Михайлов спорит с
Кузьминым, можно или нельзя прекращать это дело на полном, так сказать,
юридическом основании. Михайлов говорил — нельзя, другой говорит — дело
пустяшное, какая-то мелочная взятка — коробка хлороформа и прочее.
Спорили. Сговаривались, что если, мол, пустяк, то надо прекратить, и все
будет по-хорошему, или, как Матвеев говорил, дела пойдут не худо. И
действительно, дела шли не худо, но дельцы малость просчитались. Ничего
не поделаешь. Без риска никто не работает.

Я особенно прошу помнить, товарищи судьи, что идея расшивки дела
родилась в голове Кузьмина, хотя я вовсе не хочу сказать, что
ответственность Михайлова, Шаховнина или Сенина по данному делу должна
быть меньше. Но во всяком случае для правильной перспективы нужно иметь
в виду, что возникла эта «идея» в голове у Кузьмина, который своей же
головой и должен отвечать за эти преступления раньше, чем кто-либо
другой.

Роль Михайлова. Во-первых, он признал себя виновным в том, что он
выпивал вместе с Сениным (как будто его в этом кто-нибудь обвинял). Ну,
а затем он признал, что взял деньги у Сенина. Потом признал, что выпивал
с Шаховниным в ресторане «Слон», но утверждал, что о получении взяток по
делу лаборантов ему решительно ничего не известно. Впрочем, тогда же он
признал, что Сенин деньги брал на женщин, причем он «чувствовал, что
Сенин чего-то хочет от него добиться», обхаживает его, как Кузьмин и
Шаховнин.

Таким образом Михайлов является страдательным лицом или, если позволите
привести маленькую выдержку из одного письма Сенина, является «невинной
Тамарой, которую соблазнили коварные демоны». Это — по показаниям самого
Михайлова. Правда, через некоторое время эта «невинная Тамара»
оказывается уже довольно потрепанной потаскушкой, которая сама
признается, раздевшись перед всем честным народом, в том, что продавала
свою совесть, и даже не особенно дорого: получила 300 руб. от Сенина, до
1000, руб. за «ликвидацию» дела. Это тот самый Михайлов, про которого
возмущенно здесь заявил Сенин: «Когда мы разыгрывали заключительный
аккорд этой нашей симфонии, Михайлов трусливо бросился в кусты».
Действительно, Михайлов блудлив, как кошка, труслив, как заяц. Так его
характеризуют собственные его коллеги по скамье подсудимых.

Товарищи судьи, говоря о Михайлове, я должен еще обратить ваше внимание
на один эпизод, ибо ст. ст. 24 и 25 УК обязывают нас обращать сугубое
внимание на характеристику личности, на прошлое подсудимого, на его
облик и т. п. Я должен еще раз напомнить тот самый эпизод, который очень
ярко рассказала несчастная девушка Попова, являвшаяся усладительни-цей
этого Михайлова. «Я была в ресторане «Москва»,— рассказывала Попова,—
Михайлов пригласил меня поехать в Знаменскую гостиницу. Приехали, взяли
номер за 75 рублей, вино 8 рублей бутылка, но платить официанту деньги
он отказался. Требовал заведующего гостиницей, с которым скандалил,
показывал свой мандат следователя, называл фамилию какого-то начальника,
которому хотел звонить по телефону, но не позвонил».

Очень интересный штрих для характеристики личности этого самого
Михайлова. Впрочем, чтобы быть справедливым, я должен это показание
дополнить другим, потому что может создаться впечатление, как будто это
свойство одного Михайлова, между тем как это, так сказать, нравы ряда
бывших следователей Ленинградского губернского суда.

Вчера суд разрешил ссылаться на все материалы дела. Я хочу обратить
внимание на одно показание, имеющееся на листе 509 тома II, где
рассказывается о том, как проводили время эти так называемые
следователи, когда попадали в ресторан. Вот показание одного свидетеля:
«Я гулял в коридоре одного ресторана. Меня заинтересовало,— говорит
этот гражданин,— что , там происходило. Минут через десять какая-то из
девиц, полупьяная, выскочила из кабинета и направилась в уборную. Дверь
осталась открытой, щель небольшая, но голоса сделались слышны. Вот среди
гама голосов я слышу визгливый женский голос: «Лидка (или Нинка), ты
брось Сенина, не то дам по маске». Так как но коридору все время сновали
люди,— продолжает свидетель,— то подглядывать было неудобно, но я увидел
компанию, состоявшую из человек 8 — 9 работников губернского суда.
Безусловно утверждаю, что компания была судейская и слова разговора
самые судейские. Что касается, ресторана «Слон», то об этом я тоже
слышал неоднократно, что они там бывали с известной проституткой
Дублицкой. Компания их и вообще поведение обращали на себя внимание,
особенно же поведение Дублицкой». Bot как проводили время эти «сливки
общества», как вчера говорил “-Славский, указывая на то, что он привез
с собой какого-то владельца маслобойного завода. Жанр очень
определенный, нравы этих работников тоже достаточно яркие, так что можно
сказать, что Михайлов в этом отношении вовсе не представлял какого-то
исключения; наоборот, он был явлением ординарным и делал, очевидно, то
же, что и остальные, что, так сказать, ими делалось по положению их,
чину и званию.

Я обращаю ваше внимание на роль Михайлова в эпизоде Антимония —
Фридлендер потому, что на суде он не давал искренних объяснений, пытаясь
сваливать на других, и в этом отношении представляя собою гораздо худшее
явление, чем рядом с ним сидящие его товарищи, которые при всей своей
неправдивости были правдивее Михайлова. Например, Сенин. Он все же из
семи эпизодов признал себя виновным в трех, все-таки почти 50% правды
есть, а у Михайлова я не насчитал и 10% правды. Может быть, это сделает
защита? Пусть попробует…

В деле лаборантов, как я сказал, в сущности говоря, дирижера не было, но
это нужно понимать аллегорически, это нужно понимать в том смысле, что
их техника была настолько усовершенствована, что ими не нужно было
дирижировать. Но. здесь были такие маэстро, как Сенин, который, однако,
несмотря на всю виртуозность отдельных музыкантов, вдохновлял,
организовывал, управлял и объединял всех во всем этом коллективе. Сенина
Михайлов называл первой скрипкой. Я уже сказал, что в известном смысле
он прав. Он действительно — первая скрипка. Раньше всего позвольте
указать, что Сенин — это

5. Судебные речи, изд. 4.

закоренелый взяточник. Это не просто поскользнувшийся молодой человек,
это не просто свихнувшийся с истинного пути человек. Сенин в полном
смысле этого слова закоренелый взяточник. Корни его взяточничества
уходят далеко в прошлое.

В 1922 году мы встречаем его уже достаточно оформившимся взяточником,
свидетелями чего могут выступить те следователи губернского суда,
которые проходили на следствии и показания которых имеются в деле.
Например, Чарыхов, который указывает, как по одному делу Сенин приходил
к нему на квартиру и осмелился предлагать что-то вроде взятки, во всяком
случае настолько прозрачно, что Чарыхов на вопрос родителей, кто это,
сказал: «Это — мерзавец», о чем он сообщил затем и официально. Затем
дальше. На листе 85 тома I у нас имеются” показания т. Тиктина, где
говорится как раз о деле Набатова. Я здесь прошу, товарищи судьи, также’
обратить внимание на то, что Сенин приходил к Тиктину по делу Набатова и
ясно намекал, что если он посодействует возвращению отобранных у
Набатова денег, то он, Тиктин, может на этом заработать. Возмущенный
подобным предложением, Тиктин доложил по начальству, что и запечатлено в
рапорте. На листе 275 тома V имеются показания еще одного свидетеля —
Кирзнера, сообщившего, что он встретил после ареста Сенина т. Тиктина и
последний сообщил, что по делу лаборантов, уже находящемуся в
производстве Тиктина, Сенин предлагал ему «благодарность».

Таким образом, мы видим, что этот человек запускал свои щ’упальцы в
разных направлениях: у Чарыхова дело — пощупаем Чарыхова, у Тиктина дело
— пощупаем Тиктина, авось клюнет, авось встретим сочувствие. И он
систематически, упорно, методично работал в этом направлении, пока не
натолкнулся на Кузьмина, Шаховнина, Михайлова и, в конце концов, на…
острие нашего судейского меча. Очень характерно для Сенина, что хотя
идеи в его голове не родятся, как в голове Кузьмина, но он умело
реализует эти «идеи» и энергично осуществляет другими разработанный
план.

Если мы обратимся к преступлениям народных судей — Те-велева и Пахомова,
то увидим, что нити от этих преступлений, от этих судей идут к Сенину.
Почему нужно посылать именно к Тевелеву или Пахомову, во 2 или 3
отделение? Почему? Потому что, как это показывает целый ряд лиц, Сенин
уже договорился с ними. Когда ошибочно дело попадает не туда, куда
нужно, не к предупрежденному ^ Пахомову или Тевелеву, и есть опасение,
что может получиться недоразумение, кто улаживает это дело? Сенин. Он
говорит: «Ничего, я улажу». И улаживает. Разве это не первая скрипка?
Разве это не организатор и собиратель этого грязного «коллектива»? Разве
эта характеристика не верна? Конечно, она верна, и в этом смысле роль
Сенина приобретает

г

большое и своеобразное значение. В течение всего предварительного
следствия, которое длилось долго, Сенин упорно борется против истины. Я
не хочу ему ставить это в укор: он борется за свою жизнь. А его жизнь и
истина разошлись и идут По разным дорогам,— им по одной дороге не итти.
Сенин борется упорно. Вы помните здесь на суде его первое выступление,
этот пафос почти опереточного премьеру, на высоких нотах пытавшегося
протестовать против всего следственного материала, пытавшегося
доказывать, что это все клевета на него. Вы помните, как он потом сдал
под тяжестью улик, которые падали на него ужасными, страшными ударами, и
как потом он кончил — сипло и хрипло, подавленный, морально
уничтоженный. Вот посмотрите,— он сидит перед вами, низко опустив голову
и закрыв лицо руками. Он теперь уже сдался, сил больше для борьбы у него
не хватает. Он побежден. А как он боролся, как пытался нас обмануть,
выскочить из петли!

В эпизоде с Антимония — Фридлендер4 Сенин, как вы помните, действует
через Александровского. Он достаточно, следовательно, осторожен для
того, чтобы не действовать непосредственно. И деньги он получает через
этого Александровского. Это сочетание разных качеств — упорства,
настойчивости, осторожности, дерзости — делает из него действительно
опасного для государства человека, опасного преступника, и жизнь этого
человека, если вы придете к убеждению в его виновности, как это
доказывается обвинительным материалом,— жизнь этого человека, во имя
блага государства, должна быть прекращена.

О том, что он сделал по делу Антимония, рассказывал здесь
Александровский, тот самый Александровский, которого, кстати сказать,
Сенин считает очень порядочным человеком, прямо так и говоря в одном
показании: «Александровский на меня произвел впечатление очень
порядочного человека. Я был очарован его любезностью по отношению ко
мне». Этот очаровательный человек Александровский, этот порядочный
человек,— а кстати, Маркитант и Фридлендер тоже считали его очень
порядочным человеком,— этот человек является передаточным ремнем,
который приводил в движение всю машину засевших в Ленинградском суде
взяточников. Этот «очень порядочный человек» говорит, что Сенин
постоянно звонил к нему на квартиру, требуя денег; Сенин неоднократно
говорил по телефону, что если требование не будет исполнено, то будет
плохо,— он примет «соответствующие меры». И Александровский уступает. И
катится вниз, по наклонной плоскости, стремительно катится вслед за
Сениным!..

Роль Сенина в этом эпизоде вполне определенна: он вымогает, он угощается
за счет клиентов Александровского. Он договаривается о ликвидации дела
Антимония, он знакомит

Михайлова с Александровским и получает пять тысяч рублей от
Александровского. Он расплачивается с Кузьминым и Михайловым. Он
организует ликвидацию этих дел в суде, заботится о том, чтобы народный
судья, который был склонен им к соучастию в этом преступлении, закончил
дело так, как это было-интересно преступникам., С бывшим судьей
Тевелевым он уговаривается о технике этого дела. Антимония два месяца
раздумывал, прежде чем пойти на совершенное им преступление, и мы вправе
сказать: если ты честный человек, то ты мог, особенно после такого
долгого срока раздумья, этого преступления не совершать, а если ты его
совершил, то ты бесчестный человек. Эти два месяца — первый сильный удар
против Антимония. Он дает 15 тысяч, дает Шаховнину через
Александровского, через Се-нина. Он держит по вопросу о даче взятки
семейный совет,— он об этом сам здесь рассказал,— обсуждает вопрос о
том, как реагировать на требование взятки. Он обдумывает, как быть, и
решает действовать. Нужно обратиться… К кому обратиться?

Ведь он живет в рабоче-крестьянском государстве, в государстве, где есть
закон, где есть защита этого закона. Было бы естественно, если бы на
этом совете он решил обратиться за защитой к закону. Что ж он сделал4 на
самом деле? Он обращается к какому^ Александровскому, который ему
известен как привлекавшийся по ст. 114, как сидевший за это дело в
тюрьме,— как к человеку, который может помочь выкрутиться из этого дела,
к приятелю Сенина, Александровскому. Разве этого недостаточно, чтобы
сказать, что Антимония совершил преступление и должен отвечать за него?
Антимония долго думал, он советовался, он семь раз отмерил, пока
отрезал, но он резал по живому телу советской юстиции и Советского
государства. Этого ему простить мы не имеем никакого права.

Больше того, он и Фридлендера рекомендовал Александровскому. Фридлендер
попал в эту историю в значительной степени благодаря Антимония; об этом
говорит он сам, говорят свидетели, говорят документы. На новом
«семейном» совете Фридлендер и Антимония вырабатывают определенные
условия с Александровским, договариваясь, где, когда и при каких
условиях они будут платить. Александровский говорит: «У меня на квартире
были Фридлендер и Антимония, и мы выработали следующие условия, что ни
я, ни Фридлендер вперед не уплачиваем до полной ликвидации нашего дела,
а потом будет рассрочка платежа». Превращают государство в какую-то
зинге-ровскую швейную компанию, покупают совесть государственных
работников не случайно, но систематически, обдуманно, по соглашению,
даже в рассрочку! Много думали, совещались, договаривались, отвешивали,
отмеривали, а потом резали. Фридлендер — инженер путей сообщения,
Человек, который здесь держится так, как будто хочет сказать, что эта
грязь к нему не пристала. Он в белом, но он такой же черный, как и все.
В наше время, когда техники ценятся на вес золота, чем занимается этот
инженер? Он занимается с Александровским и Антимония разработкой плана,
как покупать оптом и в розницу советского чиновника. Так вас учили в
вашем аристократическом высшем учебном заведении? Так привыкли поступать
вы, «сливки общества», белоподкладочники? У вас один закон — «куплю». Вы
и на людей смотрите с точки зрения этого закона. Вы говорите: «Все
куплю,— сказало злато». Мы ответим: «Не позволим. Разгромим!!!»
Фридлендер здесь сознался, что он дал взятку, он рассчитывает на
снисхождение. А мог ли он не сознаться? Смел ли он не сознаться? Пример
— Сенин: не сознавался, закатил истерику, а чем кончил? Сознание
Фридлендера не искренне. Он торгует своим сознанием здесь так же, как
торговал судейской совестью в темных кабинетах Сениных и Пахомовых. Два
слова об Александровском. Это развратитель. Антимония рассказывает, что
когда он пришел к Александровскому и рассказал о своем деле, то тот
расхохотался. Чему он смеется? Так, пустое дело. Может быть, он смеется
потому, что Антимония был не виноват? Нет, он виноват. Но разве
Александровскому трудно при помощи Шаховниных прекратить любое дело?
Нисколько. И он хохочет. Он надрывается от смеха, издеваясь над нашим
правосудием… Он хохочет, но, может быть, перестанет хохотать благодаря
вашему приговору, товарищи судьи? Он рецидивист. В 20-м году он был
приговорен к тюремному заключению за взятку, и здесь он вновь предстает
перед вами как один из соучастников дачи взятки. В самом деле, после
того, как Сенин был сбит со всех позиций, он все-таки нашел в себе
мужество сказать несколько слов правды, хотя и не имеющих особенного
значения для его судьбы. Сенин клянется, что получил от Александровского
только четыре тысячи. Почему ему не поверить? Разве это может что-либо
изменить в ожидающей его судьбе? Нет. Но возникает вопрос: а остальные
15 тысяч где? У Александровского в кармане.

Корыстный, грязный, развратный человек, соучастник этого преступления,
изобличенный собственными показаниями и показаниями других,
Александровский должен понести наказание в полном объеме.

Во втором эпизоде, по делу Маркитанта, Боришанского и Левензона проходит
тот же квартет — Сенин, Шаховнин, Кузьмин и Михайлов. Здесь, как и в
каждом подобном эпизоде, три группы: дающие взятки, получающие взятки и
посредники, причем в роли посредника выступает человек, от которого мы
могли бы ждать больше порядочности,— бывший член коллегии защитников
Бродянский.

Бродянский упорно отрицает свою вину, но он полностью . уличен. Нужно
обратить внимание прежде всего на то, что Бродянский уличается
показаниями Шаховнина. Если он хочет защищаться как юрист,— а как
адвокат он этой науке обучен,— то пусть он обратит внимание на показания
Шаховнина, Маркитанта, на показания Кузьмина и Боришанского и на свои
собственные показания и, наконец, на свою книгу члена коллегии
защитников. Все эти данные одинаково сильно, а некоторые исключительно
сильно изобличают его в том, в чем он сам упорно не сознается. Обратимся
раньше всего к Шаховнйну. На очной ставке 25 ноября 1923 года Шаховнин
твердо говорит, что он весной 1923 года получил от Бродянского шесть
тысяч рублей за прекращение дела Маркитанта, Боришанского и Левензона.
Никаких не может быть разговоров, что здесь — неясность, что-то
недоговорено, что он, может быть, хотя и получил, но в долг для
каких-нибудь специальных целей, в качестве залога. Нет, тут говорится
совершенно ясно — «за прекращение дела». Кто дал? Бродянский.

Кто такой Бродянский? Член коллегии защитников. Вот как подобные люди
позорят ту коллегию, которая призвана помогать нашему пролетарскому
суду. Я не сомневаюсь, что ваш приговор вызовет всеобщее удовлетворение
среди наших советских защитников. Бродянский отрицает факты. Бродянский
признается, что давал деньги Шаховнйну, но добавляет: «Четыре тысячи
дал, но в долг». Тогда встает Шаховнин и говорит, что о долге не было и
речи. Шаховнин признает получение от Бродянского взятки за прекращение
дела в размере шести тысяч рублей. А Бродянский признает дачу ему не
шести, а четырех тысяч, и не в виде взятки, а в долг. Но можно давать
взятки и одалживая те или иные суммы денег. При обстоятельствах,
установленных по этому делу, .дать в долг — это все равно, что дать
взятку, это та же взятка.

Наша ст. 114, при всем несовершенстве нашего кодекса, формулирована так,
что дает право утверждать, что взяткой является всякое, в каком бы то ни
было виде, предоставление выгод за выполнение или невыполнение тех или
иных действий в интересах дающего. Если даже стать на точку зрения
Бродянского, что он дал эти деньги в долг, но в связи с судебным делом,—
а этого он и сам не отрицает,— то и тогда нужно признать, что это
взятка. Но тут не может быть и речи о долге, потому что Шаховнин
совершенно ясно говорит, что он получил деньги за прекращение дела и что
о долге разговора не было. Может быть, Шаховнин оговаривает Бродянского?
И здесь нет никаких сомнений. Имеются еще другие доказательства,
например, показания Маркитанта. Мы знаем, что Маркитант на
предварительном следствии показал, что он условился с Бродянским
уплатить ему за защиту З’/г тысячи, причем последнюю сумму дал по
окончании дела. Бродянский просил эти деньги раньше, но Маркитант
ответил, что когда он кончит дело, тогда он ему уплатит.

В чем же должна была заключаться помощь Бродянского? Маркитант
показывает, что хлопоты Бродянского должны были заключаться в защите его
интересов на суде. И даже больше того, когда Бродянский пытался получить
последние деньги раньше, ему возразили: «Когда дело будет кончено, тогда
и получите». Тогда возникает вопрос: если давалось обязательство платить
за защиту на суде, а суда не было, то за что же ему заплатили? Этот
вопрос был поставлен Бродянскому, и он разъяснил, что благодаря его
деятельности произошла скорая ликвидация дела. О том, в чем заключалась
деятельность Бро^ дянского, нужно спросить Шаховнина. Тогда мы узнаем,
что она заключалась в том, что он обратился к Шаховнину «за содействием»
и что дело было прекращено вследствие этого «содействия». Итак, вопрос
разрешается совершенно ясно. Почему Маркитант заплатил? Потому, что
Бродянский выполнил свое обязательство, дело было прекращено. А если бы
он не заплатил, что бы тогда было? На этот вопрос также можно получить
ответ, если слегка приподнять завесу, скрывающую от нас то, что делалось
в кабинете Шаховнина. Мы увидим тогда из показаний Маркитанта, что
Бродянский присутствует на допросе, который производит Шаховнин по этому
делу. Если принять это во внимание, то мы сумеем сделать выводы, что
между Шаховниным и Бродянским была близость, недопустимая для судебных
работников,— близость, нарушающая и процессуальные законы и обычные
правила государственной дисциплины. Ведь благодаря этой близости
Бродянскому становилось «своевременно» известным то, что по закону не
подлежало разглашению, что по закону являлось тайной!

Какой разврат вносится в работу судебных работников теми отношениями, в
каких находились Бродянский и Шаховнин! Мы знаем, однако, что отношения
между Бродянским и Шаховниным были гораздо более близкими и более
преступными. Мы знаем, что Бродянский предупреждал Шаховнина о том, что
«это» его «до добра не доведет» и что он «засыплется». Чрезвычайно’
характерное выражение для члена коллегии защитников и следователя.
Впрочем, это не член коллегии защитников и не следователь, а просто
шайка жуликов, пользующихся в сношениях между собой тюремным жаргоном.
Боришанский уличает Бродянского в получении от него 3500 руб. Кстати,
Бродянский сговорился получить с троих по 3500 руб., но тут взятки так
перепутались, что сам Сенин не распутает. Бродянский получил 10 500
руб., а уплатил семьсот руб. и таким образом «заработал». Конечно, это
делается не ради прекрасных глаз Шаховнина или Михайлова. Он посредник,
и он «работает» опять-таки с корыстными целями, с целью незаконного
обогащения, приобретения незаконных материальных выгод.

Если взять Боришанского, то окажется, что Боришанский тоже платил. Здесь
он разыгрывает из себя совершенно невинного младенца, хотя он и
рассуждает, как прожженный плут. В самом деле, у этого человека такая
психология: «Я «купил» человека. Он, этот человек, должен за мои деньги
мне сделать то, что обязался: мне нужен результат, и больше ничего. Если
я хорошо заплачу, то результат будет такой, какой мне нужен. Все можно
купить. И так как результат получается через куплю, и так как я купил,
то результат должен быть и будет»,— вот его психология. Так он и
рассуждает. Когда мы его спрашиваем: «Вы интересовались своим делом?» —
он говорит: «Нет, я не интересовался». Вы помните, он здесь вертелся,
как на шарнирах, и отвечал неуклонно одно и то же. Мы знаем, что дело
было прекращено. Его спросили: «Вы получили выписку?» — «За меня
получили выписку».— «Вы получили выписку?» — «Не знаю, не
интересовался».— Вот его ответы. Что это означает? Он пригласил адвоката
(допустим, что его версия о легальном приглашении этого адвоката верна),
он заплатил деньги, и интересоваться делом должен адвокат, который
получает за это деньги, а ему интересоваться делом нечего.

Но Боришанский должен интересоваться делом хотя бы потому, что он знает,
что адвокат на скамью подсудимых за него не сядет. Адвокат не пойдет в
суд для допроса, адвокат может быть только около него, когда он будет на
допросе. Значит, надо поинтересоваться, если дело легальное, а когда
дело нелегальное, то адвокат сделает так, что ег* и не вызовут, и не
арестуют, и не привлекут к ответственн™ти, и дело прекратят. Зачем же
тогда интересоваться^ Деньги заплачены на определенных условиях. Ну, в
конце концов, пришлют выписку. У человека, который действует легально,
должно быть постоянно ощущение возможности ответственности, возможности
расплаты, возможности тюрьмы. У человека, который действует нелегально,
должно быть отсутствие этого ощущения, должна быть уверенность, что он
не будет отвечать перед судом. При нормальном, легальном, положении дела
естественно и необходимо должны быть все эти вопросы: в каком положении
мое дело? в чем меня обвиняют? будет ли суд? когда суд? Но у человека, у
которого этих сомнений нет и, наоборот, есть даже уверенность, что его
никогда не позовут в суд по этому делу, таких вопросов быть не может. Он
знает, что он «дело» купил; такая твердая уверенность получается только
за взятку.

Почему Боришанский даже с чисто внешней стороны так безразлично
относится к судьбе своего дела? Откуда у него такая уверенность в
безнаказанности? Она оттуда же пришла — из кармана, из бумажника, вместе
с 3500 руб., которые он заплатил Бродянскому, чтобы тот потушил это
дело. А что Бро-дянский может\ потушить это дело, Боришанский прекрасно
знал. Он знал о продажности Шаховнина. И поэтому как будто непонятное
поведение Боришанского вполне объяснимо при условии, что он идет
гнусными, грязными дорогами. Тут налицо уверенность преступника, ибо он
знает — я купил, купил при „ всех обстоятельствах, и если человек продал
свое решение, то это решение против меня не будет направлено. Поэтому
все объяснения Боришанского, что он дал Бродянскому деньги, но лишь как
своему защитнику и, следовательно, совершенно легально,— сущие пустяки.
Эти объяснения, как и отсутствие интереса к своему делу,— это самая
большая улика против Боришанского. Он деньги давал не за ведение дела, а
за прекращение дела, и прав Шаховнин, когда говорит, что от Боришанского
он получил через Бродянского деньги именно за прекращение дела.

Маркитант изобличается таким же образом, хотя его психология несколько
иная. Надо обратить внимание на то, что у Маркитанта был защитник
Шимкович, тоже член коллегии защитников. Шимкович дал ему однажды
юридический совет по волновавшему его делу. Как сказал Маркитант,
Шимкович оказал ему содействие, успокоил его, помог ему. Случилось
другое несчастье. К кому пойти? Конечно, к Шимковичу. Представьте, что я
заболел, у меня воспаление легких, бросился к доктору Иванову, который
рядышком живет, и он меня вылечил. Я второй раз заболел тифом. К кому
пойти? Конечно, к доктору Иванову. Это вполне естественно и нормально.
Но подсудимый Маркитант действует совершенно иначе. Этот Маркитант идет
не к тому адвокату, который ему уже раз помог, действуя легально и
честно, как и полагается советскому защитнику, а идет к новому человеку,
зовет какого-то Бродянского. А почему не Шимковича, который помог?
Почему Бродянского? Потому, что Шимкович есть Шимкович, а Бродянский
есть Бродянский — второе я, alter ego Шаховнина, потому, что Бродянский
есть человек, который может купить приговор, решение, потому, что в
данном деле прямым путем итти опасно.

Разве это не странно? При одном живом консультанте обращаться к тому,
который как раз сейчас изобличается в посредничестве в этой взятке!
Совершенно ясно, что самый тот факт, что Маркитант обратился не к
своему, в первый раз помогшему ему, адвокату, а к какому-то другому, то,
что он обратился к Бродянскому — приятелю Шаховнина, показывает, что он
хорошо знал, что с этим «делом» нужно обращаться именно к Бродянскому.
Вы помните характерный разговор Маркитанта с Бродянским? Бродянский
сказал: «С вас, буржуев, надо драть»… Маркитант отвечает: «Дери,
голубчик». Милый разговорчик адвоката со своим клиентом! Как возможен
такой разговор? Он возможен лишь потому, что Бродянский приглашается для
того, чтобы помочь потушить дело. Бродянский знает свою силу, и потому
идет на откровенности. «Я буду драть», — говорит он, и дерет, и
Маркитант платит сразу, потому что в тюрьму никому не хочется, а раз
заплатят, чтобы Шаховнин дело прекратил, то оно и будет прекращено. И
вот этот небольшой штришок, как будто бы случайный, маленький
разговорчик, ясно говорит о том, что это был разговор нечестный, что это
был разговор двух преступников, из которых один был сильнее и потому
брал за горло и говорил: «Кошелек или свобода».

Маркитант согласен на все: лучше дери три шкуры, чем тюрьма… Он идет
на подкуп. Соглашение заключено. Преступление совершено. Маркитант
пробует уверить нас, что он заплатил 3500 руб. за «совет», что
Бродянский реально ничего не сделал по этому делу. Маркитант здесь
разыгрывает рыцаря: он ничего не получил, хотя и заплатил, потому что
обещал заплатить. Этому поверить нельзя. Рыцари давным-давно ушли в
историю. Теперь есть тоже, правда, рыцари, но это рыцари большой дороги.
Это рыцари наживы, кармана, спекуляции, нэпа, рыцари, конечно, своего
кармана больше, чем своего слова. От слова они откажутся десять раз,
перевернут его, переделают, заложат, выкупят и еще раз заложат, если это
им даст лишнюю копейку.

Объяснение нэпмана Маркитанта неправдоподобно, ибо честь, товарищи
судьи, не сделана из кусочков, как мозаика: светлое пятнышко, темное
пятнышко. Честь человеческая есть нечто целостное, монолитное, и если у
тебя есть честь, то честь до конца. Но что же сделал Бродянский? Он взял
на себя обязательство и его не выполнял? Нет, он его выполнил: дело
прекратили, за это заплатили, и он получил свою мзду. И заплатили ему не
за слово, а за прекращение дела. Вот тут Бродянский говорит о том, что
он послал за официальной справкой своего клиента. Сам не пошел, потому
что должен был уехать в Крым и, уезжая, сказал: «Вы получите официальную
справку о прекращении». Что это значит, если не то, что Бродянский уже
знал от Шаховнина, что дело пошло на прекращение?

Спросите этого следователя, почему он говорил Бродянскому о прекращении
дела. А потому, что он получил от него деньги. И тут надо так сказать:
или верьте этому следователю, который на себя надевает петлю и
затягивает ее сам собственными руками, или верьте Бродянскому, который
предпочитает затянуть эту петлю на шее у следователя, а сам хочет
выскочить из петли. Я думаю, что надо поверить Шаховнину, поверить тому
логическому и психологическому анализу, который объясняет весь этот
эпизод так, как это вытекает из обвинительного акта.

Вот Сенин взял с Левензон, Блюмы Израилевны. Сенин признался. А вот
Левензон Петр не признался. И возникает вопрос: виновен он или
невиновен? Вспомним, как он защищался, доказывая свою невинность таким
образом: «Взятка была дана тогда, когда я сидел в тюрьме». Вот что он
говорил. Верно. Как же он мог дать взятку, когда сидел в тюрьме? Но,
во-первых, установлено, что в 20-х числах мая, по его собственному
показанию, по документам дела, он, будучи препровождаем в народный суд,
вместе с конвоиром зашел к себе на квартиру.

Правда, когда он был в этом уличен на суде, он сказал, что он на
квартире никого не застал или, вернее, что он на квартире жену не
застал, а застал только маленькую девочку и, следовательно, говорить о
деле никак не мог. Но Левензон затем признался, что, уходя, он встретил
свою жену, с которой успел перекинуться несколькими словами. Но для
того, чтобы сговориться, что надо заплатить, достаточно нескольких слов*
нескольких секунд; ведь каждому известно, что и тюремные нравы и
тюремная почта дают широкие возможности сговора. В этом отношении очень
характерен эпизод с Боннель, получившей в тюрьму капот. В капоте был
карман, в карман вшивается письмо. Письмо получается и идет обратно
такой же почтой в другом капоте, который изображает почтовый баул, и
переписка осуществляется самым энергичным образом. Очевидно, у Левензона
тоже был «капот», был там карман, в который было вшито письмо. При этих
условиях подготовка могла итти путем переписки. Он приходит домой в 20-х
числах мая и здесь на секунду встречается со своей женой. И странная
вещь — 29 мая он освобождается, а 1 июня Левензон появляется на квартире
у Сенина и вручает ему 5000 рублей. Вот фактическое положение вещей. Но
встаньте на житейскую почву, прислушайтесь к голосу жизни и спросите,
как тут обстояло дело? Так ли, как рассказывал Левензон, что все сделала
жена, а он ничего не знает? ЭтЬго не может быть. Как бы он ни уверял,
что у нее собственные деньги, — это неправда. Не может быть, чтобы он не
знал, не может быть, чтобы жена ему не говорила. Он говорит очень
красноречиво, но очень неубедительно. А главное, его объяснения
совершенно расходятся с правдой: 29 мая он был на свободе, а 1 июня его
жена передала деньги Сенину. В таком случае, все данные говорят за то,
что он в этом принимал непосредственное и активное участие в своих
собственных личных целях. Вот почему я думаю, что версия Левензона
несостоятельна, против нее говорит правда жизни, и жизнь в вашем
приговоре должна будет сказать о нем свою правду.

Посмотрите, как это дело Левензона быстро и скоропалительно проходит.
Оно поступает 26-го числа в губернскую прокуратуру, 29-го поступает в
следственный отдел, а 30 мая Левензон на свободе. Произведен допрос
Левензона? Нет. Есть какие-нибудь следственные действия, произведенные
следователем? Нет. Что же случилось? Дана взятка в 5000 руб., и Левензон
на свободе. Если Шаховнин, выпуская Левензона, не произвел никаких
следственных действий, то это не значит, что он вообще никаких действий
не произвел. Все же он некоторые действия произвел, и эти действия
заключались в том, что он получил от Сенина 2000 руб. и незаконно
освободил арестанта из-под стражи. Об этом он говорит сам в своих
показаниях на листе 195 тома V.

Здесь же, в связи с этим делом, приобретает интерес роль, а вследствие
этого и сама личность Цыбульского, которого здесь именовали «камерным
прокурором», как он и сам себя называл, хотя формально он занимал будто
бы должность только секретаря. Темна вода во облацех. Но во всяком
случае факт тот, что этот самый Цыбульский проявил чрезвычайный интерес
к делу Левензона. У нас есть показания Кузьмина о том, что, придя в
следственный отдел, Цыбульский попросил дать ему дела, которые находятся
в производстве. Осмотрев их, он остановил свое внимание на деле
Левензона, сказав, что это дело нужно рассмотреть в порядке циркуляра №
6 Нарком-юста. Мы имеем далее другие показания, которые говорят о том,
что этот Цыбульский поддерживал очень близкую связь в это самое время с
Сениным, настолько близкую, что, если мне не изменяет память, 26 мая,
гуляя около «Паризианы» с Сениным, он’его предупреждал, что в ГПУ против
него имеются какие-то подозрения, и рекомендовал ему быть осторожнее. Мы
помним также объяснения самого Цыбульского, показавшего, что он имел
поручение от прокурора понаблюдать за делом Левензона. Если это так, то,
в таком случае, как объяснить то, что он предупреждает Сенина? Это можно
объяснить только тем, что Цыбульский двурушничает.

В самом деле, мы не можем забыть того разговора, о котором говорил сам
Цыбульский: еще в 1922 году Сенин предлагал ему устроить одну
«комбинацию» за взятку, затем 29 мая 1923 года Сенин вновь ему предлагал
это, но получил будто бы от него ответ: «Оставьте меня с Еашими
деньгами».

Спрашивается: как же вы, Цыбульский, после того, как этот человек дважды
предлагал вам взятку, не изменили своих отношений с Сениным, а
продолжали с ним дружить? Когда 29 мая Сенин предлагает Цибульскому
новую «комбинацию».

этот «честный советский работник» не возмутился, не донес на него. Нет!
Он этого не сделал. Позвольте, мне могут сказать: вы забываете, что
именно 29 мая Цыбульский заявил по начальству, что собирается
разыграться взяточническая эпопея, что есть его заявление, где он
указывает, что Сенин его склонял на это преступление. Грубое
заблуждение! Это он сделал не 29 мая, а 31 мая. Документу с резолюцией
губернского прокурора с датой 31 мая я больше верю, чем’ устному
показанию. А что произошло 30 мая? Что произошло 31 мая? Что случилось
накануне 1 июня, когда были арестованы следователи?

А случилось то, что об аресте уже узнали окружающие, об аресте стали
говорить, преступление было раскрыто. Вот при каких условиях появляется
заявление этого «честного советского работника», якобы «возмущенного»
взяточничеством Сенина и других. Цыбульский пускается на хитрость,
подавая заявление о том, что и без него уже стало известно. Он думает
нас обмануть, провести, надуть, разыграв «честного» гражданина. Это ему
не удалось. Он разоблачен. Я считаю роль Цыбульского достаточно
выясненной во всем этом эпизоде и я поддерживаю в полной мере обвинение
против Цыбульского по первоначальным выводам обвинительного заключения.

В дополнение к сказанному я должен обратить ваше внимание еще на два
обстоятельства. Сенин нам рассказывает о том, как ведет себя Цыбульский.
И раньше Сенин намекал на это в течение судебного следствия, и
Цыбульский от этого не„отказывался. Он и не может этого опровергнуть.
Здесь речь идет о посещениях . ими друг друга на квартире, с одной
стороны, и об освобождении многих нэпманов на основании циркуляра № б, о
кутежах Цыбульского в ресторанах, о частых посещениях им Владимирского
клуба в связи с делом Владимирского клуба,— с другой. Не нужно забывать
и того, что Цыбульский поддерживал компанию с Копичко. Приятная
компания! Ведь именно у Копичко Сенин застает нечаянно Цыбульского.
Оказалось, что у жены Сенина в подворотне дома Копичко оторвалась
нечаянно пуговица, и здесь он нечаянно натолкнулся на Цыбульского.
Странное стечение обстоятельств! Наконец, мы имеем показания Кузьмина.
Цыбульский прибежал во вторник утром к Кузьмину и просил его, а потом и
Шаховнина об освобождении лаборантов, и Кузьмин припомнил фамилию
Левензона. Вот как работал Цыбульский. Не может быть сомнений, что
Цыбульский в этом деле был заинтересован, но в последнюю минуту
испугался и 31 мая подал свое заявление.

На вопрос, почему он не подал этого заявления раньше, он сказал, что 27
мая был праздник, 28 он был болен, а 29 подал; заявление же помечено 31
мая. Но уступим ему. Пусть он подал 29 мая. Но почему он не подал ни
26-го, ни 27-го, ни 28-го, днем, ночью, по телефону? Ведь он накрывает
преступника и откладывает это на целые два дня. Он говорит, что были два
дня праздника. Что же? Может быть, из-за праздников не было ни ‘ одного
прокурора в Ленинграде? Может быть, он не мог никого найти? Это
невероятно и должно быть отброшено.

Вот обстоятельства дела, касающиеся Цыбульского. Я считаю, что он
является соучастником преступления, предусмотрен- ] ного ст. 114, что он
совершил^ это преступление при особо отягчающих обстоятельствах, что он
заслуживает особого наказания. Это человек грамотный, бывший обер-офицер
Петропавловской крепости, которому поручали в особо торжественные, дни
палить из царских пушек. Это человек, который является достаточно умным
и сильным, и то, что можно простить Проку-рову или Пахомову, если бы вы
пожелали говорить об этом, того ему во всяком случае простить нельзя.

Я хочу сказать несколько слов в этой связи о Шаховнине, Кузьмине и
Бродянском. Шаховнин от Бродянского получил взятку и предупредил
последнего, что он забыл ему сказать, что в их «деле» заинтересованы
также Михайлов и Кузьмин. Бро-дянский на это сказал: «Ясно, даром ничего
не делается». Шаховнин получил и передал Михайлову две тысячи в
ресторане, сказав, что эти деньги получены им от Бродянского за дело
Бо-ришанского, Левензона и Маркитанта. На следующий день он передал
деньгич Кузьмину, предупредив, что это — за прекращение дела
Боришанского, Маркитанта и Левензона. Он себе взял две тысячи рублей.
Таким образом, показаниями Шаховнина, Кузьмина и Михайлова
устанавливается, что один, и другой, и третий получили по две тысячи
рублей.

Я думаю, что вопрос с Шаховниным, Михайловым и Кузьминым можно считать
достаточно выясненным. В этом эпизоде интересна роль Сенина. Сенин
оказал Боришанскому содействие — узнал о положении его дела! А вы
знаете, что Сенин ничего даром не делает. Вы помните, когда Левензон
хотела его за справку поцеловать, отблагодарить поцелуем, он сказал:
«Мне нужно что-нибудь более реальное». А тут вдруг Боришанскому он будет
оказывать услуги за прекрасные глаза? Не поверю! Не по Сенину такая
шапка. Связь Сенина с Маркитантом также ясна. Вы помните показание, в
котором он говорил, что встречался с Маркитантом у Боришанского на
квартире, что Маркитант занимал у Боришанского деньги? Он помнил также,
что Боришан-ский давал деньги, вынимая их из бумажника. Тут он заявил,
что все это выдумка. Чему же верить? Конечно, тому, что более
правдоподобно. Этот Сенин вертится волчком там, где пахнет взяткой. Он
комиссионер, он покупает муку, меняет товары и т. д. И вот этот человек
не знает, что есть Маркитант, что эти два человека — компаньоны. Он
уверяет, что о знакомстве Маркитанта с Боришанским он ничего не знает.
Можно ли этому поверить?

Похоже ли на Сенина то, что он пытается здесь изобразить? Нисколько. Это
доказывает хотя бы тот факт, что дело Бори-шанского оказалось у
Пахомова, а дело Маркитанта — у Тевеле-ва, т. е. у тех судей, с которыми
Сенин находится в преступной связи и у которых его хлопоты всегда
увенчиваются полным успехом. Нам говорят: «Это случайность».
Удивительная случайность! Я не верю, в такие случайности. •

Позвольте мне еще остановиться на Сенине для того, чтобы его, так
сказать, «подчистить» и покончить с ним. Позвольте обратить ваше
внимание на другие художества этого «судебного деятеля» и, в частности,
с одной стороны, обратить внимание на набатовский эпизод, а с другой
стороны, на вейнтраубеновский эпизод, которые, кстати, не должны занять
много времени. Обратимся к Набатову. Дело чрезвычайно простое.

У Набатова арестовано 210 американских долларов н 900 рублей золотом.
Эти деньги арестованы в ГПУ и остаются целыми до конца, до тех пор, пока
дело не переходит к следователю Ленинградского губернского суда. Тут эти
деньги попадают в карманы Сенина и Флоринского, о котором мы вчера
говорили. За что дается Набатовым взятка? За то, чтобы получить го, что
может быть конфисковано. Может быть конфисковано или не может быть
конфисковано — юридический спор, но представление у Набатова —
обывателя, купца — по этому поводу такое, что конфискация неизбежна. В
этом Набатов был уверен.

Но Набатов верит в силу взятки, в силу подкупа. Закон, мол, законом, а
если «дать», то можно и «взять». И Набатов «дает». Он обращается к
посредничеству Сенина. Почему к Сенину, а не к кому-нибудь другому?
Потому что Сенин — его старый знакомый. Они давно были связаны
коммерческими связями. Это показывал вчера Набатов. У отца Сенина была
продовольственная лавка, и не то он покупал у Набатова, не то он
продавал Набатову. «Кооперативные», словом, как уверял Сенин, дела.
Связь «сть. И Набатов очень красочно и с бытовой стороны очень правдиво
рассказывает: «Прибегаю к нему,—выручай, голубчик». Сенин тогда смекнул,
что тут можно заработать и, по собственному показанию Сенина, можно
заработать хорошо. Он говорит: «Ладно, я тебя выручу, но и ты выручи
меня; как настоящий римлянин, даю, чтобы ты мне дал: do ut des». Итак,
он «му дает и требует, этот римлянин ленинградский, от Набатова помощи в
виде устройства на службу своего отца. Об этом сам Се^вин рассказывал. И
вот он отправляется к Флоринскому и склоняет того в пользу Набатова.
Деньги Набатов получает как •Зудто бы полностью, но на самом деле это не
совсем так. Но подсчитать это, конечно, очень трудно, потому что нам
никто из них правды не говорит. Все лгут, хотя и грубо.

Вы видели Набатова, вы могли убедиться, как он противоречил сам себе,
давая показания. Нам нужно в этом разобраться — нет ли тут ошибки? Здесь
есть ряд объективных и субъективных данных. Субъективные данные спорны,
объективные данные бесспорны. Я остановлюсь сейчас на субъективных. Это,
раньше всего, показания самого Набатова, которые уличают Сенина и его
самого в том, что Сенин потребовал с Набатова 30 тысяч, и он согласился
дать эти деньги. Правда, впоследствии Набатов опомнился, пробовал
отказаться от признания судебному следователю Каплану, говоря, что этот
последний заставил его сказать неправду.

Мы имеем показание Набатова от 12 или 13 января 1924 года.
Проанализируем его. У нас есть показание Комаровой, жены Набатова,
которое зарезало Набатова без ножа. Оно раскрывает тайну отказа Набатова
от показаний, уличающих и его и Сенина.

Я прошу Верховный суд обратить внимание на то, что двукратно мы слышали
от Комаровой, что Набатов в первых своих показаниях говорил правду.
Остается решить, в каких же это показаниях. Комарова говорит, что в тех,
которые были первыми. Но первыми были именно показания 25 сентября, а
никак не другие, и вовсе не те показания от 13 января, где он ссылался
на то, будто бы Каплан предупредил его, что если он повторит разговор с
Александровским, то его не арестуют. Первое показание, следовательно, не
от 13 января, не от 7 февраля, а от 25 сентября. Что же в этом показании
говорилось?

Говорилось следующее: «Сенин сказал, что это будет стоить 30 тысяч
рублей. Видя, что деньги мне не получить, я позвал Сенина и согласился
дать,— получай 30 тысяч рублей. Прошло около недели. Приблизительно
через неделю после моего согласия Сенин принес все деньги — 900 рублей
золотом и 210 долларов. Из них Сенин получил то, что по тому курсу
составляло — 30 тысяч рублей. Деньги привез Сенин мне на квартиру, а к
следователю (т. е. к Флоринскому) меня вызвали до того, как Сенин привез
деньги». «Сенину я дал расписку, где написал, что деньги получил
сполна». Но нам скажут и вчера уже говорили: «Посмотрите, тут Набатов
говорит, что написал расписку на постановлении, а на постановлении
расписки нет». Да, Набатов сказал, что написал расписку на
постановлении, которое привез к нему на квартиру Сенин, написал, что
деньги получил сполна. Но мало ли какую филькину грамоту мог привезти
Сенин. В случае с Баллод у нас уже такая филькина грамота фигурировала.
Но можно допустить, что эту расписку Набатов считал постановлением?
Почему нет? Какой такой грамотей этот Набатов, какой такой опытный
юрист? Вполне возможно, в особенности если Сениным к этому было
присоединено какое-то постановление, которое Сенин написал, а может
быть, и сказал: «Постановление есть, деньги здесь, вот распишись». И у
Набатова создалось впечатление, что он написал расписку на постановлении

Неужели от Сенина нельзя ждать таких художеств? Можно всего ждать, можно
все решительно предположить, но все же скажут, что все это
предположения, что они должны основываться на определенных данных.
Верно. Перейдем же к этим данным.

У нас есть такая лакмусовая бумага, которая даст нам нужную реакцию. Это
объективные данные, которые заключаются в экспертизе. Что говорят эти
данные? Они говорят, что постановление и расписка написаны разными
чернилами. Что это означает? Это может означать вот что: расписка и
постановление-написаны не в одном месте; расписка написана дома, а
постановление — в камере.

А что говорит нам Флоринский? Товарищи судьи, ‘Флорин-ский является
человеком, окончившим университет, юристом, квалифицированным, настоящим
старым юристом, который умеет точно выбирать выражения; он говорит:
«Постановление я написал при Набатове, причем Набатов тут же после этого
написал расписку». Вот что он говорит. Значит, по утверждению
Флоринского, расписка и постановление написаны в один день и в одном
месте. Больше того, сам Флоринский утверждает, что расписка писалась из
той же чернильницы, теми же чернилами, одной и той же ручкой Что же
дальше? А дальше то, что когда мы здесь спрашиваем по этому поводу
Флоринского. он отвечает: «Нет, я ошибся, постановление я писал дома
накануне, а расписку я получил в камере на следующий день». Это первое
яркое противоречие между показаниями, данными на предварительном
следствии и здесь. Это, он говорит уже здесь, на суде, после того, как
он ознакомился со следственным материалом и, следовательно, с
экспертизой*

Больше ничего ведь ему не остается делать! Предположить* что Флоринский
сбился с ноги, спутался, совершенно немыслимо, потому что Флоринский
достаточно опытный юрист. Однако мы и это проверим опять через
объективные данные. Писал, ли он постановление дома или нет? Обратимся к
датам. В них мы найдем, что постановление написано 23 апреля. Расписка
написана тоже 23 апреля, написана в один и тот же день. А, Флоринский
говорит: «Писал накануне, а датировал следующим, днем»… Странно!..
Выходит, что нужно верить не объективным данным, а показаниям
Флоринского, противоречащим его же показаниям, данным раньше. Вот
объективная картина.

6. Судебные речи, изд. 4.

Можно обратить внимание еще на одно весьма странное обстоятельство. Мы
имеем показания сотрудника ГПУ ‘Павлова, где находим такое место,
которое проливает некоторый свет на все это дело. Он указывает, что,
спустя недели 2—3 после передачи дела в народный суд, следователь лично
был в ГПУ и заявил, что ему необходимо в срочном порядке получить
вещественные доказательства по этому делу, хранящиеся в ГПУ. Зачем.
Флоринскому лично итти в ГПУ и просить вещественные доказательства — 210
долларов и 900 рублей золотом? Если каждый следователь по каждому делу
самолично будет ходить за вещественными доказательствами по ГПУ, то
когда же он будет работать? Разве это на что-нибудь похоже? Разве так
ведется работа? А ведь свидетель Павлов говорит, что Флоринский не
только пришел, но срочно требовал всю сумму. Почему, гражданин
Флоринский, вы были там? Сейчас он не может ответить. Но у нас этот
ответ есть и без него, и я его скажу: Флоринский ходил за вещественными
доказательствами потому, что был заинтересован, ибо купец Набатов срочно
требует, ибо купец Набатов платит, если получает, а если не получает, то
не платит. А кушать ведь надо…

Вы слышали, как здесь Шляхтер говорил: «Каждый хочет кушать кусок хлеба
с маслом». Вот объективные данные. Я считаю, что показания свидетеля —
субъективные данные, голос документов — это объективные данные. Пусть
защита разрешит этот вопрос: я требую этого… Правда или неправда то,
что говорит Павлов? И если это правда, то дайте объяснение, почему это
так было.

Но позвольте мне привести еще одно объективное соображе-яне. В каждой
камере есть книга вещественных доказательств, и, конечно, все, что
законно делается, находит законное здесь отражение. Вот и посмотрим,
значится ли в этой книге получение 210 долларов и 900 рублей. Посмотрим
и ничего не найдем, ибо такую громадную сумму, которую на столе у
Флоринского видела в виде целой золотой стопочки одна из сотрудниц, он
не счел нужным внести в книгу вещественных доказательств. Почему он не
занес? А потому, что психология всегда бывает такова: внесу в книгу, а
тут ревизия. Посмотрят, увидят, начнут копаться. Кому выдал? Набатову.
Почему? Зачем? Основания? И пошла писать губерния. А так не обратят
внимания. Расписка есть в деле. В случае чего, можно расписку показать.

Я не могу допустить ни на одну минуту мысли, чтобы Флоринский,
работавший больше трех-четырех лет в этой самой камере и представляющий
собою такого аккуратного человека, чтобы этот аккуратный человек с
высшим образованием, юрист, чтобы он такую сумму денег не занес в книгу
вещественных доказательств! Конечно, если бы всё рассчитать, то можно
было бы, пожалуй, и занести в книгу. Но если бы знать, где упадешь,
конечно, постелешь раньше. Мы на этом процессе уже’ несколько раз
убеждались, что пустячок какой-нибудь проваливает все дело.

Вот, например, состряпал Васильев письмо Карельской, где она пишет, что
выдумала все про Васильева: он, мол, человек хороший, прекрасный отец,
прекрасный муж, но что злой гений, который против него строил козни,—
это следователь Тиктин. И подписала собственноручно. Все как следует. И
что же оказывается? «Подпись Карельской заверяю. Следователь Васильев».
Он сам заверил письмо, реабилитирующее его самого, а потом сообразил,
что реабилитация-то эта белыми нитками шьется, и замазал, потому что
действительно дикость получается: заверяет письмо жены, в котором она
пишет о превосходных качествах мужа, того мужа, который эту жену
запрятал в сумасшедший дом!.. Это ведь курам на смех!..

Вы видели Васильева? Это человек, который лишнего слова не скажет. У
него все размерено: строчка в строчку, статья к статье, а как
опростоволосился на этом деле! Составил документ и удостоверил его
против себя самого! Васильев прожженный человек, но на гладком месте
поскользнулся и упал. Фло-ринский менее прожженный, но он более юркий
канцелярист, и он поскользнулся на «эфтом самом месте».

Взвесив все обстоятельства, я прихожу к выводу: Сенин уличен, Набатов,
Александровский, Флоринский уличены. Преступление совершено, взятка
дана. Преступники пойманы с поличным. Следовательно, их нужно судить по
ч. 2 ст. 114 УК.

Теперь перейду к эпизоду Вейнтраубен — Сенин. Мы имеем показания
Александровского, но я не хочу им верить. Я привел их только потому, что
они составляют одну сотую часть улик против Флоринского, Набатова,
Сенина. Если хотите, я вовсе вычеркиваю показания Александровского, хотя
Александровский дает немало материала для разоблачения Вейнтраубен —
Сенина. Я готов отбросить также показания и жены и сестры, хотя и их
показания уличают Сенина. Я готов никому не верить: ни Александровскому,
ни жене Вейнтраубена, ни показаниям Сенина. Я опираюсь только на
объективные данные. И что же я нахожу?

Возникло дело Вейнтраубена. Вейнтраубен — контрабандист, переводчик
через границу, прожженная душа, прошедший огонь и воду Он дает взятку —
250 млн. руб.— двум красноармейцам — Даларову и Волкову и переводит
через границу князя Куракина, который затем скрывается Возникает дело.
Попадает оно к Се-нину Что же делает Сенин? Он делает вот что- он пишет
постановление, в котором сообщает, что Даларову никто никаких денег не
давал, хотя у него в деле лежит показание Даларова, что 250 млн. им
получены. В результате дело сводится к простому переводу через границу
незаконным образом. Но взятки нет. Вот сущность этого дела. Сенин
извратил факты в пользу Вейнтрау-бена.

Почему он это сделал? По ошибке? Бывают, конечно, ошибки. Но тут
появляется сестра жены Вейнтраубена, уехавшая за границу, которая
говорит, что она слышала от самого Вейнтраубена, что Сенин вымогал 75
млрд. руб. и ему дали 30, а затем еще 10 млрд. Это подтверждает
Александровский. Спрашивают Се-нина. Тот лепечет в свое оправдание
какие-то бессвязные слова. Говорит по ошибке. Но Сенин не мог ошибиться
гак непростительно грубо и бескорыстно. Я говорю: нет, это слишком
дошлый и юркий человек, чтобы он в таком деле мог просто ошибиться.
Версию об ошибке можно было бы принять только в том случае, если бы не
было показаний ни Александровского, ни сестры жены Вейнтраубена, которая
говорит, чго она сама слышала от своего шурина о взятке, слышала и
вымогательства Сениным* этих денег.

Допрос, о котором говорил Александровский, продолжался Лол го Из этого
допроса ясно видно, что следователь требовал 75 млрд. аа то, что он даст
свободу заключенному. Дальше, идут показания об обыске, произведенном
следователем на квартире Вейнтраубена и о разговоре о том, что «мы
должны здесь подработать» Мы имеем налицо лживо составленное
постановление следователя о предании Вейнтраубена суду по ст. 116 УК1.
Мы имеем в -лом деле через две страницы показания Даларова, где он
говорит, что получил эти деньги от Вейнтраубена. Как можно при таких
условиях писать в исторической части, что Вейнтрау-бен не давал никому
взяток? Впрочем, позвольте прямо сказать, что если у нас будут такие
«следователи», как Сенин, и такие «прокуроры», как Цыбульский, то и не
такие постановления будут приниматься! Александровский показал, сестра
подтвердила, жена подтвердила, объективные факты подтвердили.
Преступление налицо. Взятка получена за неправосудное постановление. Ст.
114 и в этой части является в отношении Сенина полностью обоснованной.

1 Соответствует ст. 120 УК 1926 года.

Теперь я позволю себе перейти к эпизоду с Гозиосским. Здесь должна
обратить на себя особое внимание личность Шлях-тера. Эта личность не
была бы достаточно хорошо охарактеризована, если бы к нам на помощь не
пришел свидетель, .явившийся добровольно и даже не по зову суда, а по
своей собственной инициативе, и давший те объяснения, которые
действительно могут в значительной степени облегчить задачу правосудия.
Это знаменательный факт. Не часто судебный процесс так волнует и
привлекает к себе общественный интерес, как это мы имеем в данном
случае. Не часто в суд приходят добровольцы, эти представители
общественной совести, эти посланцы нашего социалистического общества,
приходят с тем, чтобы бескорыстно, движимые лишь высоким пониманием
своего гражданского долга, помочь правосудию, помочь выяснению истины.

Так случилось в данном процессе. Это свидетельствует о громадном
общественном интересе к данному процессу, свидетельствует о его
громадном общественном значении. Таким свидетелем явилась гражданка
Соловкова, пришедшая сюда, чтобы выполнить свой гражданский долг, и
прекрасно долг этот выполнившая.

Гражданка Солотшова — одна из белых рабынь, вырвавшаяся на волю из сетей
Шляхтера,— пришла сюда, чтобы разоблачить подлинное лицо этого
преступника. Она рассказала нам о подлостях этого Шляхтера, широко
применявшего свой преступны” «талант» в деле эксплуатации женщин «во
всех направлениях*, как он сам здесь цинично признавал.

Я ставлю вопрос прямо и резко.4Если здесь говорилось о пауках, вроде
Добрхкинского-Славского, то в еще большей степени следует сказать, как о
пауке, о Шляхтере. Действительно, из всех паукообразных существ,
плетущих свою паутину, шляхтеро-полобные пауки — самые ужасные. Они
запутывают в свою паутину не мух, а людей; они высасывают из них кровь,
они эксплуатируют их самым бессовестным образом, они физически и
морально уничтожают свои жертвы.

Суд не может не учесть этой характеристики Шляхтера, не может не учесть
позорного ремесла этого человека, друга и приятеля Сенина, Кузьмина,
Шаховнина и других подсудимых. Штрих чрезвычайно характерный. Все это —
одна компания, одна шайка, прошедшая уже значительную школу преступной
выучки, практики. Шаховнин и Кузьмин бывали на квартире у Шляхтера Они
получали от Шляхтера продукты. Они были целиком в его лапах. Роль
Шляхтера достаточно отчетливо выявлена и доказана его собственными
признаниями.

Анализируя его показания на предварительном следствии, можно, пожалуй, в
этих показаниях найти некоторые противоречия, но это так кажется только
с первого взгляда. Мне представляется необходимым обратиться хотя бы к
беглому рассмотрению этих кажущихся противоречий для того, чтобы
убедиться, что противоречий здесь в действительности нет.

Сущность этих «противоречий» заключается в следующем: А некоторых
показаниях Шляхтер говорит о 4000 руб., полученных им от Гозиосского для
передачи следователю, а в других показаниях говорит о 6000 руб. Вот
первое противоречие. Здесь возможно чисто логическое объяснение, которое
должно быть также приведено и имеет свое значение. Во-первых,
можно предполагать, что Шляхтер стремился уменьшить сумму взятки, желая
этим умалить и степень своего преступления У людей очень часто
складывается представление, что украсть на рубль — это одно, а на десять
рублей — это уже другое. Подобное представление не всегда основательно.
Ясное дело, что мы учитываем размер вреда, нанесенного государству, но
количественные показатели не всегда играют решающую роль. В данном
случае совершенно безразличен размер взятки: взятка в 1000 руб или в
3000 руб. не составляет большой разницы с точки зрения оценки опасности
этого преступления. Но не все это понимают.

В представлении Шляхтера и рисовалось, что если сказать 6000 руб., то
нужно сказать, кому дал, а он этого не хотел сказать, и это вполне
понятно, ибо мы знаем, что говорил Шляхтер на предварительном следствии:
если он признает все, то нужно будет еще 12 человек посалить на скамью
подсудимых Нет ничего удивительного в том, что сначала он ничего не
сказал о тех 2000 руб., которые предназначались, как потом выяснилось из
показаний Шляхтера и Кузьмина, для Пахомова. Нет ничего удивительного,
что он мог об этом сразу и не сказать. Спрашивается: сколько он дал
Шаховнину и Кузьмину^ Он им дал 4000 руб., а 2000 руб. он дал не им, а
через них Пахомову. Мы имеем перед собой твердое заявление Шляхтера о
том, что он преступление совершил, мы имеем твердое заявление о том, как
он эти 6000 руб. распределил. Мы имеем указания Кузьмина и Шахов-нина о
получении каждым из них по 2000 руб. Были переданы еще 2000 руб. для
вручения Пахомову, причем Кузьмин заявляет, что он эти 2000 руб.
получил, но не успел передать и что, следовательно, передача не
состоялась. Вот как разрешается первое так называемое противоречие.

Шаховнин в своих показаниях достаточно твердо признал, что он получил
эти суммы Кузьмин также не отрицает, что он эти деньги получил Мы должны
тогда еше проверить факт, который касается непосредственно получения
денег Пахомовым. Здесь имеются показания, данные на предварительном
следствии, с одной стороны, Шляхтером, с другой — Кузьминым Эти
показания и их анализ не оставляют сомнений в том, что Пахомов деньги
получил. Основное доказательство — показания Шляхтера и Кузьмина
сходятся в точности и полностью, хотя их сговор абсолютно исключен. Но
здесь имеются еше и другие доказательства, связанные с делом
Гозиосского. Было это дело у Пахомова? Было. Прекратил Пахомов это дело
по п. 5 ст. 4? Прекратил. Вот на этом обстоятельстве и нужно
остановиться.

Здесь ссылка на п. 5 ст. 4 совершенно необоснована и выдает преступников
с головой. В самом деле, при чем гут п. 5 ст. 4, говорящий об отсутствии
состава преступления? Пункт 5 ст. 4 к данному делу не подходит ни в коем
случае, так как здесь не может итти речи об отсутствии состава
преступления. Пункт 2 ст. 202 УПК говорит о недостаточности улик, хотя и
этот вопрос представляется настолько спорным, что прекращать дело в
данном положении было бы чрезвычайно произвольно, буквально недопустимо.
К этому надо добавить еще одно странное обстоятельство — это то, что
дело направляется туда, куда хочет Па-хомов. Вспомните, Шляхтер, связь,
существовавшую между Пахо-мовым и Сениным. Вспомните, как Сенин говорил:
«Я улажу»,— указывая, кому именно надо послать дело. Здесь перед нами
прошли показания всех этих людей, которые объясняли, что дела посылались
именно во второе и именно в третье отделения суда не случайно, а по
обдуманному заранее решению. Посылали к «своим» судьям, зная, что эти
судьи в случае чего их не подведут. Это ли не указывает на наличие
преступной связи между обвиняемыми? Судья может неправильно повести
судебное дело только или по глупости, или по преступной
заинтересованности. Я думаю, что бывший судья Тевелев не отличается
глупостью. Остается одно — преступная заинтересованность в Тевелева и
Пахомова.

Подсудимых Шляхтера, Кузьмина, Гозиосского и Шаховнина уличает и
следующий эпизод, где центральную роль играет Гозиосский. Гозиосский
первоначально показал, что он не давал Шляхтеру денег; он,
следовательно, отрицал всякое свое участие, всякую свою осведомленность
в даче взятки Шляхтеру. Но, во-первых, мы имеем объяснение Гозиосского,
здесь, на суде, показавшего, что он, Гозиосский, не хотел сначала
Шляхтеру ничего давать, но затем признавшего, что, будучи на квартире у
Шляхтера в связи с переговорами по поводу маслобойного завода, он,
Гозиосский, по прямому предложению Шляхтера дал последнему согласие на
уплату денег Кузьмину. Гозиосский признал себя виновным в том, что дал
согласие на уплату денег Кузьмину, но отрицал, что дал 6000 руб. Он
говорил, что, действительно, Шляхтер требовал от него денег или
ценностей, подозревал, что Шляхтер его шантажирует. Все это Гозиосский
признал, но утверждал, что никаких денег он не давал.

С другой стороны, остается совершенно непонятным, почему Шляхтер вообще
оказался по делу Гозиосского посредником. Как же можно ответить на этот
вопрос? Можно ответить только гак, как отвечает в своих показаниях
Шляхтер, как он отвечал раньше и отвечает здесь, перед судом. Он сказал,
что Гозиосский ему поручил это дело и что он сговорился с Шаховниным,
что деньги, которые он ему передал, он передал за Гозиосского и этим
считал свою миссию оконченной. Это подтверждает и Шаховнин, который
говорил еще 22 октября, что получил за ликвидацию дела лаборантов 2000
руб. Эти деньги, по его словам, привез Кузьмин и сказал: «Получай от
Шляхтера за Го-зиосского».

1аким образом, по словам Кузьмина, он получил пять или четыре тысячи
рублей. Шляхтер является, кроме всего остального, уполномоченным
кооператива судеоных раоотников 1.вязь осуществляется под флагом
кооперации. Вот показания Шляхтера: «Получил деньги и отнес Кузьмину и
сказал, что это но делу Гозиосского». Есть ссылка на Кузьмина. Посмотрим
теперь, что говорит Кузьмин. Он показывает: «Ь конце мая ко мне зашел
Шляхтер, спросил про дело Гозиосского. Я ответил, что оно подлежит
прекращению. До этого я с Шаховниным занял у него 2000 руб., а после
этого с Шаховнина взял 2000 руб., Шляхтер переговорил с Гозиосским и
сказал: «Можете оставить у себя в зачет долга». Вот что говорит Кузьмин
по делу Гозиосского. Опять-таки и для Кузьмина и для Шаховнина было
совершенно ясно, что Шляхтер дал деньги за Гозиосского. Тут возникает
вопрос: можно ли допустить, что такой человек, как Шлячтер, давал деньги
из своего кармана за Гозиосского без его согласия, давал взятку по делу,
которое его совершенно не касается, только потому, что оба — курляндские
земляки? Едва ли,— я это предположение отвергаю. Итог — Гозиосский с
Шляхтером ведет переговоры, дает ему согласие на дачу взятки, дает эту
взятку. В результате все кончается так, как было условлено. Дело
Гозиосского прекращается и прекращается благодаря хлопотам и участию в
этом деле Шляхтера в качестве посредника.

Я уже говорил о роли Пахомова. Позвольте, ввиду некоторой связи, которая
возникает естественно при таком изложении, остановиться еще раз на
личности Пахомова, на Тевелеве и на их участии в этом деле, привести те
обвинительные доводы, которые имеются в моем распоряжении, и потом
перейти к следующему вопросу настоящего процесса.

Тевелев и Пахомов — два народных судьи. Мы их обвиняем в том, что они по
предварительному соглашению со следователем за взятку прекратили дела
нэпманов. Эти дела прекращены под различными предлогами. Пахомов ведет
несколько дел — Лондона, Антимония, Гозиосского. Все эти дела
прекращаются им на основании п. 5 ст. 4 УПК, которая говорит об
отсутствии состава преступления. Я уже указал на то, что эта мотивировка
явно неправильна Но мы не судим судей за то, что они неправильно
форм\лировали. Мы судим за то, что они сознательно совершили эту ошибку,
что они совершили преступление, которое заключается в лихоимстве, в
мздоимстве, в получении взятки и нарушении служебного долга по
отношению к государству.

Какие у нас имеются на этот счет доказательства? Это — раньше всего
преступная связь между Пахомовым и Сениным. Связь необычайная,
выражающаяся в том, что, по указанию Сенина, дела посылаются именно
Пахомову. Это — с одной стороны. С другой стороны, самая личность
Пахомова. Мы видели здесь свидетельницу Парфенову. Мы выслушали ее
показания. То, что сна показала, не было опровергнуто никем — даже теми
свидетелями, которые специально для этой цели были вызваны по
ходатайству подсудимого Пахомова. По поводу показаний свидетельницы
Парфеновой Пахомов заявил: «Парфенова меня шантажирует, я прошу вызвать
свидетельницей Загибенину». Суд вызвал Загибенину, несмотря на то, что я
возражал против этого ходатайства.

Что же получилось? Парфенова выявила всю натуру Пахомова, разоблачила
его до конца, а Загибенина пришла сюда, так сказать, как свидетельница
защиты и начала с того, что выразила удивление, зачем вызвал ее Пахомов.
Она решительно ничего не знает по делу. И когда Пахомов завертелся, я
поставил резко вопрос: «Вы, свидетельница, вызваны для того, чтобы
установить, что Парфенова шантажирует Пахомоща. Назовите те факты,
которые вы знаете». И что же нам сказала Загибенина? «Я таких фактов не
знаю, я никаких данных по этому вопросу сообщить не могу».

Вышло так, как я и предполагал. Вызов Загибениной был тактическим
маневром. Пахомов, вызывая эту свидетельницу, исключительно бил на
психологический эффект. Он рассчитывал, что прокурор будет протестовать,
что суд откажет и что он сможет впоследствии сказать: «Вы мне отказали,
вы не проверили показаний Парфеновой». Этот маневр не удался. Что же
сказала Парфенова, гражданка, ни чем не опороченная как свидетельница,
не опороченная даже клеветой, которую возводил на нее Пахомов? Она
удостоверила, что Пахомов развратник, что он пьянствует с нэпманами, она
говорила не голословно, а приводила факты Она показала, что Пахомов вел
широкий, не по средствам, образ жизни. Она, кроме того, показала, что
когда начались аресты, Пахомов стал нервничать и просил Парфенову не
говорить, в случае чего, что Кузьмин и Сенин бывали у него, так как,
может быть, ГПУ его арестует. Мы установили, что «народный судья»
Пахомов дрался, приводил к себе с улицы девиц, пугал статьями Уголовного
кодекса Целый ряд бытовых моментов характеризует Пахомова как человека,
разложившегося, плохого, компрометирует его в нравственном отношении

При этих условиях можно ли не придавать особого значения той связи,
которая существует между Сениным, Кузьминым, Ша-ховниным^ Пахомов
выносил незаконные определения, он прекращал дела, за прекращение
которых получали взятки Шахов-нин, Кузьмин, делившиеся с Пахомовым. Вся
совокупность обстоятельств говорит против Пахомова. Он не пойман с
поличным, как оказались пойманными Кузьмин, Сенин, Васильев, но вся
совокупность обстоятельств, вся совокупность больших Ей малых моментов
смыкается в одну цепь, которая таким страшным ожерельем обвивает шею
Пахомова.

Ваша судейская совесть должна подсказать вам, что здесь мы имеем сговор,
что без сговора они не могли рассчитывать на успех своих преступных
замыслов. Пахомов умнее и более ловко прячет концы в воду, у него это
менее заметно, чем у Тевелева, но если обратиться к объективным данным,
собранным следствием против Пахомова, то окажется, что эти данные
приобретают уже катастрофическое значение. К Тевелеву попадает несколько
дел: Комаровой, Борисовой, Левензона и ряда других. Мы слышали по этому
поводу объяснения Тевелева, мы просмотрели журнал распорядительного
заседания. И что мы увидели?

Мы увидели страшные улики, от которых уйти Тевелев никуда не может, под
тяжестью которых Тевелев должен погибнуть… Эти улики говорят о
подложных записях’ в журнале распорядительного заседания, сделанных в
связи с арестами Сенина и Шаховнина. Произошли аресты, нужно было
создавать вещественные доказательства, и они создаются. Своя рука
владыка.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что со всей Ленинградской
области дела попадают только во 2 и 3 отделения и ни в какие другие.
Более того: когда оказывается случайно в адресе 18 отделение, Шаховнин
исправляет и направляет дело во 2 или 3 отделения. Разве это
случайность. Сенин, Шаховнин, Пахомов — передаточные пункты. Посредники
— Бродян-ский, Добржинский, и конечная инстанция: с одной стороны —
судьи, а с другой,— те дающие взятку, во имя интересов которых это все
совершается.

Нам скажут: а сколько получил Тевелев? А сколько получил Пахомов? А вы
схватили его за руку с зажатыми в ней деньгами? Да, я скажу, что эту
руку с зажатыми деньгами мы не поймали и не раскрыли; да, это осталось
скрытым от нас, и многое они сумели скрыть от нашего внимания, ибо не
все их преступления раскрыты. Мы не гарантированы от того, что остался
еще не вскрытым ряд преступлений. Мы должны прямо признать, что это
только первая грязная волна жизни, что за нею, быть может, пойдет еще не
одна волна, что этим судебным процессом очищение наших рядов от негодяев
не окончится. Нам скажут, что некоторые из подсудимых, например, те же
Тевелев и Пахомов, за руку не пойманы, что против них имеются лишь
косвенные улики. Да, косвенные улики… Но косвенные улики бывают
нередко не менее убедительными, чем так называемые прямые улики. Именно
такие косвенные улики — действительно, улики — мы имеем в данном деле.

Перехожу к эпизоду с Боннель. Мне представляется, что он достаточно ярко
запечатлелся в памяти суда и что нет необходимости на нем долго
останавливаться. Боннель — это осколок старого Петрограда В эпизоде с
Боннель преломляются все цвета старого буржуазного, помещичьего,
дворянского общества. Боннель — это известная петербургская
великосветская кокотка, соблазнившая одного из коммунистов,
«перестроившаяся» на соответствующий лад и воскресившая пол
покровительством этого так называемого коммуниста развратные нравы
бывшего петербургского или петроградского «общества».

Здесь фигурировал бывший царский офицер Милобенский, варшавский шпион и
агент царской охранки. Когда его спросили кто такая Боннель? Он ответил-
кокотка.

Этот «коммунист» —подсудимый Копичко, бывший следователь губернского
суда. Расстрелять его нужно за одну связь с этой кокоткой, вертевшей
следственной работой Копичко!.. Копичко торговал своим судейским
званием. Он продавал себя проститутке. Совесть судейскую продавал…

Когда Боннель и К0 попадаются, Копичко не находит данных к привлечению
их к уголовной ответственности и с развязностью уличного сутенера
заявляет, что он дело прекратил «по закону» По какому такому «закону» он
прекратил дело в отношении Боннель и ее приятеля Гольдина, этого
типичного сутенера, активного посредника в этой взяточнической эпопее?
Благодаря Копичко освобождаются из тюрьмы Боннель, потом Голь-дин,
который уже на’ последующий день орудует на квартире Копичко.’ Из этой
компании я хочу выделить только несчастную Матеди, попавшую в кабалу к
этой бывшей «звезде», к этой великосветской кокотке, жестоко ее
эксплуатировавшей как служанку, экономку, наперсницу.

Баллод. Откуда взять краски, чтобы нарисовать картину грязи, разврата,
зла и преступлений, совершенных этим человеком?

Вот Михайлов, бывший народный следователь, совершенно разложившийся и
опустившийся до того, что таскается по всякого рода притонам, самогонным
фабрикам и клоакам. Он не только таскался сам, но таскал за собой и
других, развращая и растлевая их своим примером. На Михайлове и
Васильеве лежит за это немалая ответственность. Они — учителя разврата,
растлители кое-кого из молодых работников.

Товарищи судьи, воздайте этим «учителям» по заслугам! То варищи судьи,
отнеситесь со снисхождением к двум молодым загубленным ими людям…

Вот Добржинский — паук, мало сказать: паук, — это паучише. Этот паук уже
раз выскользнул из рук правосудия. Вторично ему выскользнуть не удастся!
Вы не должны этого допустить!

Славский — это человек чрезвычайно интересный, человек исключительной
силы воли. Он в 1920 году был бандитом, налетчиком, его товарищи были
присуждены к смертной казни, а он ушел от этого. Он использует в
преступных целях свою жену, которая, как загипнотизированная, как
автомат, делает все, что он ей внушает… Он неустанно твердил ей: «Дело
идет о моей голове, спасай меня, доставай мне подложные документы,
достань документы, что я латвийский подданный…» Уличенный в
совершенном им преступлении, он бьет на искренность, обещает говорить
правду, но тут же врет, обманывает, увертывается. Он действует по
сговору с Михайловым, Елисеевым и Демидовым, откровенно заявившими: «Да,
мы это делали, мы хотели «заработать»

Славский — с ними. Он тоже хочет «заработать». Славский, как и они,
рассуждает так. хочу заработать, а что касается государства, то это меня
не касается, пусть государство хоть гибнет!

Но, господа Славские, государство наше живет и будет жить,—
пусть*погибнут Славские!

Перехежу к Васильеву. Васильев прошел перед судом как взяточник, как
государственный служащий, грубо и позорно нарушивший свой долг перед
государством. Мы установили, что он врывался в чужие квартиры с
необоснованными обысками, создавал в корыстных целях грязнейшие дела;
арестовав свою жену, бросив на произвол судьбы своего ребенка, он
склонял к преступлению судью Прокурова.

По эпизоду с Баллод установлено, что Васильев бывал у него, пьянствовал
с ним, получил от него 3000 руб. и дело о нем прекратил. Это доказано
показаниями ряда людей, не вызывающими никакого сомнения.

Васильев пробует защищаться ссылкой на то, что его постановление о
прекращении дела Баллод утверждено прокурором. Но Васильев лжет, так как
прокурор признал необходимым дополнить следствие и предложил предъявить
некоторым лицам дополнительное обвинение, чего Васильев, однако, не
сделал.

Возьмите дело Борисовой. Борисова судится, сидит. Но Борисовой хочется
освободиться. И вот является Лосева, как Борисова ее назвала,—
«агентка», у ксторой есть знакомый следователь, «хороший человек». Кто
такой этот следователь? Васильев. Эгот Васильев находился с Лосевой, как
она выразилась, в интимных отношениях. Васильев берется за дело,
соглашается это дело прекратить за взятку, за «пустяковые» деньги — 250
млн. руб. (по тогдашнему курсу.— А. В).

Правда, для Васильева такие деньги –езать себе
не только ноги, но и шею,* то он все же с него сошел и помог
следственным органам раскрыть дело Антимония и Александровского.

Я должен добавить, что считаю обвинение в отношении Ма-синзона
недоказанным. Аналогичное заключение я должен дать и относительно
Лондона. В отношении обоих — и Масинзона и Лондона — обвинение по ст.
114 УК должно отпасть. Но суд дол-жён учесть преступные связи этих людей
и применить к ним ст. 49 УК.

Я кончаю. Я исполнил свой долг, свою обязанность, изложив свои
соображения, подчеркнув наиболее важные, как мне представлялось, моменты
и постаравшись по мере своих сил обрисовать роль и характер преступной
деятельности наиболее важных из занимающих эту скамью подсудимых.

В отношении остальных подсудимых я поддерживаю обвинение, как оно
сформулировано в обвинительном заключении и в пределах обвинительного
заключения.

Несколько слов позвольте, товарищи судьи, сказать по поводу наказания. В
древнеиндусских сказаниях есть легенда, посвященная наказанию. Старая
индусская мудрость говорит: наказание бодрствует, когда люди спят.
Наказание — это сама справедливость. Вот этого наказания я и требую для
подсудимых именем нашей ^республики. Я требую сурового наказания.

беспощадного наказания, которое разразилось бы здесь грозой и бурей,
которое уничтожило бы эту банду преступников, посягнувших на честь
судейского звания, запятнавших своими преступлениями великое имя
советского судьи. Я требую беспощадного приговора. Пусть этот приговор
очистительной грозой пронесется над головами преступников… Я требую
расстрела всех главных виновников — Сенина, Кузьмина, Васильева,
Шаховни-на, Михайлова одного, Михайлова другого, Копичко, Цыбуль-ского,
Флоринского, Тевелева, Пахомова — всех этих людей, посмевших опозорить
звание революционного судебного работника. Я требую сурового наказания
для посредников, вымогателей, пауков и скорпионов: Шляхтера,
Добржинского, Александровского, Иванова, Цыганкова. Гольдина, другого
Пахомова Я требую расстрела всех, кто давал взятку, кто систематически
растлевал и развращал следователей и судей.

Я требую сурового наказания для Боннель, Левензона, Маркитанта,
Ьоришанского, рецидивиста Матвеева, Аніимония, Фрид-лендера,
Гозиосского, купца Набатова. – Товарищи судьи, благо революции — высший
закон, и да свершится удар этого закона во имя нашей великой, священной
революции.

*

Верховный суд по недоказанности обвинения Левензона П. и Ма-теди
оправдал.

Остальных приговорил:

Прокурова от занимаемой должности отстранить.

Бородавки ну и Борисову лишить свободы на два года каждую, но, принимая
во внимание, что преступление совершено было ими по невежеству,
применить к ним п. «д» ст. 25 я в порядке ст. 36 УК наказание считать
условным.

Масинзона выслать в Нарымский край на три года, признав его
социально-опасным.

Пахомова М. и Тевелева лишить свободы на два года каждого без поражения
в правах.

Гольдину. Лосеву, Лондона и Гозиосского лишить свободы на три года со
строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет в порядке ст. 40 УК.

Гладкова, Елисеева, Демидова и Пахомова Я. лишить свободы на три года
каждого без конфискации имущества и без поражения в правах.

Баллод Петра и Баллод Веронику лишить свободы на пять лет каждого со
строгой изоляцией и поражением в правах в порядке ст. 40 УК на тот же
срок.

Михайлова Н.. Копичко, Цыбульского, Добржииского-Славского Левензон Б..
Цыганкова и Нзбатова лишить свободы на десять лет каждого со строгой
изоляцией и поражением прав до пять лет в порядке ст 40 УК.

АтЯ ександровского. Антимония, Боннель, Боришан-с к о г о. Бродянского,
Васильева Гольдина Давида. Ив а-н о в а. Кузьмина. Маркитанта. Матвеева,
Михайлова Ач Сенина Менакера. Флоринского, Фридлендера, Шахов-авна в
Шляхтера — к высшей мере наказания — расстрелу.

ДЕЛО КОНСЕРВТРЕСТА

В целях развития и организации консервного производства на началах
хозяйственного расчета в середине 1922 года президиумом ВСНХ был
учрежден Консервтрест. В задачу треста входило объединение 9 консервных
заводов для организации на них консервного производства как для
изготовления заказов военного ведомства, так и для широкого потребления.

Руководители этого треста и ряд других должностных лиц треста
злоупотребляли своим служебным положением и совершили должностные
преступления, за что и были привлечены к ответственности. Основное
обвинение, предъявленное им, говорило о срыве поставленных государством
перед трестом задач, в результате чего государство понесло крупный
материальный ущерб.

Дело это рассматривалось 2—13 декабря 1924 г. Верховным судом РСФСР.

Суду были преданы: бывший председатель правления Консервтреста —
Розенберг П. С, бывший заместитель председателя правления того же треста
— Ф а й н о Г. И., бывший заведующий торгово-заготовительным отделом—
Браиловский А. М.,’ заведующий финансово-счетным отделом — Э й м о н т,
директор Астраханского консервного завода — Бердяев В. А., заместитель
директора того же завода —Ковалев М. А., заведующий заготовительным
отделом того же завода — М о н а к о в П. Т., заместитель председателя
Консервбюро — Позин Т. А. и Трофимов Ф. М., от обвинения которого
обвинитель в працессе судебного следствия отказался.

Товарищи судьи! Всякий судебный процесс всегда имеет одну чрезвычайно
большую трудность. Эта трудность, мне кажется, связана с тем, что для
правильного разрешения каждого судебного дела обязательно точное, ясное
и отчетливое представление о той эпохе, когда совершались преступления,
составляющие предмет судебного рассмотрения. Трудность настоящего дела
заключается в том, что наш процесс от времени совершения преступлений,
вменяемых обвиняемым, отделен двумя годами — двумя годами нашей
революции, каждый миг которой равен по своему значению целому
десятилетию, каждый год которой составляет целую эпоху. За эти два года
многое успело измениться. Жизнь не ждет, жизнь идет, и идет так быстро,
и в беге своем меняет форму так своенравно, что два года, отделяющие
момент судебного разбирательства по настоящему делу от момента
совершения преступлений, кажутся даже вечностью… А это так усложняет
вопрос, что трудность, о которой я говорил выше, может показаться
непреодолимой.

В каждом судебном деле прежде всего нельзя упускать из виду этой
особенности, нельзя упускать т о го, что можно назвать исторической
перспективой судебного процесса. В забвении этого правила лежит для суда
величайшая опасность.

В самом деле, если бы суд на одну минуту упустил из поля своего зрения
значение именно этого момента, если бы суд, иначе говоря, стер
историческую перспективу рассматриваемого им дела, то его приговор не
имел бы, конечно, того значения, которое он должен иметь как судебный
приговор, во-первых, и как приговор советского суда, чтворящего волю
рабочего класса, во-вторых.

Историческая перспектива… Это обязывает нас и в оценке тех деяний,
которые вменяются в вину каждому из подсудимых, оглянуться назад и
вникнуть в ту объективную обстановку, на почве которой родились и
возникли’ эти самые преступления. Это тем более важно и тем более
кажется необходимым, что те преступления, которые мы здесь рассматривали
в течение нескольких дней и в итоге рассмотрения которых мы призваны
‘помочь суду вынести свое авторитетное решение,—эти преступления
разделяются, мне кажется, на две основные категории:

)

преступления собственно хозяйственного порядка,.т. е. преступления,
направленные против интересов советского хозяйства, преступления в
чистом виде, если можно так выразиться, и преступления обычного
уголовного характера.

Какова была та объективная обстановка, в которой жили и действовали
подсудимые и творили то, за что они призваны4 сейчас отвечать перед
советским судом^

Уже к концу 1921 года — к началу 1922 года правительством и партией был
поставлен вопрос о тех новых началах, какие необходимо осуществить в
нашем хозяйственном строительстве, дабы обеспечить наиболее успешное и
плодотворное его развитие в интересах быстрой и решительной победы
социалистической революции., .Ведь победа революции, успех революции,
благо революции — это та цель, та путеводная звезда, которая ни на один
миг не гаснет в нашей жизни и светом которой мы обязаны освещать всякое
общественное явление, всякое наше общественно-политическое, культурное
или хозяйственное начинание.

Хозяйственное строительство наше с точки зрения именно интересов
пролетарской революции требовало обеспечения дальнейшего развития тех
успехов, которые, несмотря на все трудности предыдущей эпохи, были уже
налицо, которые были добыты и закреплены трудами, усилиями, жертвами и
кровью рабочего класса и крестьянства На основе этой экономической
политики, укрепившей еше больше нерушимый союз рабочего класса и
трудящегося крестьянства, наше хозяйство быстро стало залечивать свои
раны, быстро подниматься в гору. И тут оказалось, что одной из лучших
форм, одним из наиболее удачных способов воссоздания нашей
промышленности, этой могучей базы дальнейшего развития пролетарского
государства, является трестирование, т е. создание ряда крупных
объединений предприятий, обеспечивающих пролетарскому государству
возможность решительно влиять на все народное хозяйство, добиваясь
наиболее высоких хозяйственных результатов Ведь трест в советских
условиях — это не просто хозяйственная организация Трест в наших
условиях — это вовсе не обычный трест, какие мы видим в
капиталистических государствах. Задачи трестированной промышленности у
нас не просто хозяйственные задачи, и не только хозяйственные задачи
Наши тресты должны построить свою работу так, чтобы на базе их
хозяйственных успехов закрепить и обеспечить дальнейшие победы нашей
революции, одушевляющей рабочий класс и нашей страны и всех других стран
и зовущей нас на новые и еще более великие подвиги. Это отчетливо
объясняет громаднейшее политическое значение хозяйственных успехов наших
экономических организаций и особенно таких, которые объединены в виде
трестов.

Поднять на высшую ступень нашу государственную промышленность — это
значит обеспечить наибольший успех наших революционных достижений.

Лучшим способом, как я уже сказал, поднятия государственной
промышленности на высшую ступень явилось трестирование нашей
промышленности В этом моменте заключается величайшей важности
политическое значение работы наших трестированных организаций и
предприятий. Это обстоятельство также не нужно упускать ни на один миг,
имея в виду ту историческую перспективу, о которой я имел уже честь
докладывать суду.

На IX Всероссийском Съезде Советов говорилось о том, что и принцип
хозяйственного расчета и принцип концентрации предприятий, применяемые в
нашей промышленности, требуют реорганизации самого управления этими
предприятиями и неизбежно выдвигают задачу найти наиболее совершенный
тип организации крупных промышленных предприятий, заставляя
сосредоточить ряд крупных единиц в одном управлении, иными словами —
стать на путь трестирования. На съезде говорилось, между прочим, о том,
что наша хозяйственная организация должна быть тверда, «ибо перед нами
стоит целый ряд рифов, целый ряд опасностей, которые нам приходится
преодолевать…» Трест — это одна из высших форм нашего государственного
хозяйственного строительства, трест — это форма, способ подъема нашего
промышленного хозяйства на высшую ступень развития; трест — это одна из
тех форм, при помощи которых мы можем укрепить наше хозяйство, нашу
промышленность, являющуюся прочной базой дальнейших успехов нашего
революционного социалистического движения.

Для того чтобы оценить важность и государственное значение деятельности
трестированной промышленности, добросовестности отдельных представителей
этой нашей промышленности и возглавляющих эти промышленные предприятия и
их объединения правлений, нужно помнить, что перед ними должна была
стоять одна цель — великая и священная цель: создание и укрепление той
базы, на которой строится Советское государство. Вот почему я утверждаю,
что всякий, кто шел на эту работу, всякий, кто вступал в эту область
борьбы, вступал в нее не просто в качестве специалиста, не просто в
качестве технического работника или коммерческого деятеля,— он вступал в
эту область работы как государственный деятель, как политик, как боец,
как солдат Пролетарской революции А если он вступает в эту область как
государственный муж и политик, то он должен нести за свои действия и всю
ту ответственность, которая подобает его высокому положению.

Вот почему я полагаю, что рассматривать деятельность Кон-сервтреста
просто как деятельность треста, хозяйственного органа, коммерческого
предприятия нельзя, неправильно, ошибочно, и такой взгляд на настоящее
дело я должен с самого начала отвергнуть.

Я прошу вас, товарищи судьи, рассматривать Консервтрест и «подвиги» его
деятелей не только с точки зрения узко хозяйственных задач и интересов.
Эту деятельность нужно рассматривать как деятельность государственного
учреждения, и не просто государственного учреждения, а советского
государственного учреждения, т. * е. такого учреждения, которое
участвует в строительстве советского пролетарского государства,
совершающего пролетарскую революцию. Хозяйственное строительство — это
один из наших фронтов. И Консервтрест, как и каждый трест, и каждая наша
фабрика,— это одна из крепостей этого фронта. И тот, кто входит в эту
самую крепость, должен знать, что за все те неудачи, которые являются
результатом его неумения, небрежности, тем более его преступлений, он
будет отвечать, как за сдачу, крепости, как за измену. Вот основная
позиция обвинения в этом деле. С этой позиции мы и должны установить ту
историческую перспективу, о которой я говорил выше и которую нельзя
упускать из вида.

Я считаю необходимым остановиться еще на одном предварительном вопросе.
Мы помним изданный в апреле 1923 года декрет, которым задачи
трестированной промышленности очерчивались именно как задачи
государственных промышленных предприятий, которым вверяется советское
народное достояние в целях развития нашего народного хозяйства В этом
декрете, говорившем о государственных трестах и предприятиях,
указывалось на то, что эти предприятия действуют на началах
коммерческого расчета и имеют своей целью извлечение прибыли. И это
вполне естественно и правильно, ибо если трест не может дать прибыли, то
не может быть и треста.

Здесь, мы переходим в область уже чисто хозяйственных задач, хотя и
имеющих громадное политическое значение. В этих задачах мы видим
глубочайшее отличие треста как формы организации промышленности от
всяких других форм промышленности. Мы знаем, что тресты заменили собой
главки. По самому существу своему народное хозяйство переходит на высшую
ступень своего развития — создание треста окончательно сводит со сцены
«главкизм» как известный тип организации.

Бывают случаи, что в лице трестов возрождаются главки. Это возрождение
старых главков означает, что тресты действуют неправильно, что тресты не
осуществляют тех задач, которые поставлены перед ними новой нашей
хозяйственной политикой, иначе говоря,— что тресты не достигают тех
целей, которые стоят перед ними. В своем отчете IX Съезду Советов, о
котором я выше говорил, в то самое, время,-когда мы переходили на новую
экономическую политику, ВСНХ указывал на те глубокие изменения, которые
должна была внести новая экономическая политика в промышленность и, в
частности, в консервную промышленность. Полагали, что под влиянием новой
экономической политики консервная промышленность, во-первых, перестанет
быть отраслью, ограничивающей свою сферу производством жестяночных
консервов военного образца, и что она объединит производство по
переработке мяса, рыбы и овощей, что, во-вторых, производства, носящие
побочный характер, разовьются в значительно больших пределах, чем
переработка отбросов, что, в-третьих, она включит в сферу своего,
влияния новые производства, имеющие для консервного производства
подсобное значение (печатание по жести и др.).

Вот три положения, которые были выставлены тогда, когда мы начали
строить нашу консервную промышленность, когда совершался переход от
Главконсерва, от Консервуправления к Консервному тресту. Три задачи
ставились перед трестом, среди которых важнейшей задачей было — стать
отраслью хозяйства, не ограничивающей свою сферу производством
жестяночных консервов военного образца.

Первая задача, поставленная перед Консервтрестом накануне IX Съезда
Советов,— я цитирую по отчету ВСНХ IX Съезду Советов,— это задача
удовлетворить полностью потребность армии. Но рядом с этим было указано,
что побочные производства должны будут эксплуатироваться на коммерческих
началах, причем — и этот момент очень характерен, так как он дает новое
понятие о задачах этих трестированных предприятий — необходимо,
говорилось в отчете, за счет дивидентов от коммерческих операций
удешевить стоимость жестяночных консервов. Задача состояла, таким
образом, не просто в том, чтобы создать консервную промышленность, не
только раздвинуть те границы, которые замыкаются изготовлением консервов
военного образца, а задача состояла в удешевлении производства этих
консервов через развитие побочных производств. В значительной мере в
этих именно целях Рабоче-крестьянское правительство и создало трест
консервной промышленности взамен существовавшего до того главка.
Переходя далее к непосредственной оценке тех объективных условий, в
которых протекала эта деятельность Консервного треста и всей консервной
промышленности вообще, я должен буду Обратить внимание Верховного суда
еще на одно обстоятельство, стоящее в тесной связи с тем, что я только
что изложил. Я хочу указать на то, что 19 июня и 10 июля в окончательной
форме было утверждено «Положение о тресте консервной промышленности», в
котором следует обратить внимание на ст. 1, где также говорится о
хозяйственном расчете, но одновременно подчеркивается и другое
обстоятельство, имеющее весьма существенное значение для оценки того,
насколько были осуществлены подсудимыми по настоящему делу, бывшими
членами правления Консервтреста, стоявшие перед ними задачи Это
обстоятельство заключается в том, что в задачу правления треста входило
не только развитие консервной, промышленности на началах хозрасчета, но
и задача наилучшей организации управления этой промышленностью,
наилучшей организации эксплуатации консервных заводов. Для этого-то и
был учрежден трест Он был учрежден для того, чтобы осуществлять, с одной
стороны, те общие политические и хозяйственные задачи, о которых я
говорил выше, и чтобы, с другой стороны, создать, развить и укрепить
консервную промышленность на тех началах, которые были изложены в отчете
ВСНХ IX Съезду Советов.

Наконец, стояла задача позаботиться не только о создании хозяйственного
расчета, но также и о целесообразном ведении дела, которое можно назвать
наилучшей организацией управления консервных заводов. Вот задачи,
стоявшие перед трестом и прежде всего перед правлением треста. Для того
чтобы ответить на вопрос, были ли выполнены эти задачи, нужно обратить
внимание именно на то, в каком положении оказались те местные заводы,
наилучшая организация управления которых являлась одной из
существеннейших и важнейших задач самого треста и, в частности, того
правления, которое возглавляло трест и которое призвано сейчас отвечать
за всю деятельность этого треста. Товарищи судьи, здесь нужно с самого
начала остановиться на фактах, совершенно бесспорных и не вызывающих
никакого сомнения, что переход Консервтреста от той формы существования,
в какой эта консервная промышленность находилась до «Положения о
трестах», т. е. что переход от главкизма к трестизму совершился в
достаточно тяжелых, объективных условиях. Этот момент имеет значение для
дела, так как он касается исторической перспективы, о которой я сказал в
самом начале.

Нам известно, что оборотный фонд, состояние которого является
чрезвычайно важным моментом в развитии деятельности всякого
хозяйственного учреждения, что этот оборотный фонд был получен трестом в
недостаточных размерах Потом мы скажем и о том, что он представлял собою
по своему качеству, но все-таки это положение совершенно бесспорное:
оборотный фонд был слабый, оборотный фонд был недостаточный. Но как было
в других случаях?

Конечно, если мы возьмем тяжелую индустрию, то увидим, что на нее
государство обращает сейчас больше внимания, чем на какую бы то ни было
иную отрасль промышленности, и это понятно, ибо тяжелая промышленность
есть основа всей промышленности, и требовать равенства ее с
Консернтресгом, конечно, нельзя. Требовать одинакового отношения к ним с
точки зрения их финансирования, предоставления равноценных товаров или
одних и тех же оборотных капиталов нет никакой решительно возможности, и
сравнивать эти отрасли народного хозяйства было бы неправильно.

Но позвольте сравнить тот оборотный фонд, который получил Консервтрест,
с оборотными фондами, которые получали другие подобные ему тресты. Такое
сравнение и логично и законно. Я воспользуюсь официальными данными,
которые содержатся в докладе ВСНХ IX Съезду Советов. Я здесь нахожу
данные, которые говорят о том, что из трех консервных трестов первым
является Центральный консервный трест, эпопею преступлений руководства
которого мы сейчас рассматриваем, вторым — Крым-консервтрест и третьим —
Одесский трест. Соотношение между основным и оборотным капиталами этих
трестов оказывается весьма благоприятным в пользу Консервтреста В то
время, когда основной капитал Одесского треста выражался в 506 тысячах
золотых рублей, его оборотный фонд выражался в 88 тысячах золотых
рублей, т. е. оборотный фонд составлял меньше х1ь основного капитала; в
то время как баланс Крым консервтреста па 1 июля 1923 года имел основной
капитал в 569 тысяч золотых рублей, его оборотный капитал выражался в
137 тысячах золотых рублей. Консервтрест — тот Консервтрест, правление
кото-рогб занимает сейчас скамью подсудимых, имел в основном капитале
1119 тысяч товарных рублей, а в оборотном фонде — 1447 тысяч товарных
рублей Таким образом, совершенно объективно подходя к этому вопросу,
можно сказать, что соотношение между оборотным капиталом и основным
капиталом в значительной мере было более благоприятно для Консервтреста,
возглавлявшегося подсудимым Розенбергом, чем это наблюдалось в других
трестах однородной промышленности, однородного промышленного характера.

Я это говорю не для того, чтобы усилить в какой бы то ни было степени
значение тех объективных условий, которые для этих трестов оказываются
так же тяжелы, как они оказались и для данного треста. Я хочу сказать,
что когда мы говорим о том, что данному тресту не было отпущено нужных
средств в той мере, как это следовало бы при всех нормальных условиях,
то не надо забывать того обстоятельства, что этих средств неоткуда было
отпустить, но что Консервтресту, во всяком случае, эти средства были
отпущены лучше и больше, чем другим однородным фестам.

Вот как я ставлю вопрос. Мы говорим об этом оборотном фонде, великолепно
учитывая его состав и соотношение его отдельных частей. Мы учитываем,
что денежная часть этого оборотного фонда была очень незначительна —
всего 70 тысяч золотых рублей — на громадную массу в 1700 тысяч рублей,
отпущенных первоначально. Денежная ценность здесь — ничтожнейшая
величина. Мы знаем, что 70 тысяч золотых рублей были не все в наличных
деньгах, а известная часть была во всякого рода обязательствах
Наркомфина, в выигрышном займе,’словом* в таких ценностях, которые,
можно сказать, имели весьма ограниченное значение и связывали трест при
реализации, вследствие чего он терпел известный ущерб. Мы видим, что из
оборотного фонда известная часть лежала на счете завода и правление этой
частью не распоряжалось. Нужно считать также установленным, и с этой
стороны необходимо внести в дело ясность с самого начала, что оборотный
фонд Консервтреста был и недостаточно высокого качества. Правда, когда
мы подходим к оценке продукции, полученной трестом в виде фонда, то даже
у самих деятелей этого Консервтреста’возникает целый ряд разногласий.
Однако во всей этой неразберихе, которая царит в этой области, мне
представляется возможным установить нечто общее и бесспорное. Ро-зенберг
говорил, что продукция была качества среднего. Эймонт говорил нам, что
большое количество товара было даже хорошее. Бердяев, когда защитник
Орловский пробовал его опровергнуть и пытался^ утверждать, что консервы
были негодные, доказал обратное. Показание Бердяева было подвергнуто
проверке, и оказалось, что у защитника Орловского не было достаточных
оснований говорить о негодных консервах.

Можно считать, что оборотный фонд был недостаточен. Но если оборотный
фонд по своему составу был и невысокого качества, потому что в нем было
мало денежных знаков,— а они являются в настоящее время лучшим средством
обращения, лучшим рычагом развития хозяйственного оборота,— то мы должны
сказать, что та продукция, которая была предоставлена в распоряжение
треста, отнюдь не была «вонючими тушенками», как здесь выражались. Такие
«авторитетные» деятели Консервтреста, как Розенберг, Эймонт и Бердяев,
все сошлись на том, что продукция треста была хорошего, среднего, но во
всяком случае не негодного качества.

Это, мне кажется, также нужно считать совершенно точно установленным.
Если это установлено, то в таком случае можно считать, что при всех тех
объективных условиях, на которые подсудимые ссылались и которые,
действительно, мы не в праве упускать из виду, так как они несомненно
играли известную роль в судьбе треста, затрудняя его деятельность,— при
всем этом объективном положении вещей ничего безнадежного,
катастрофического, ничего стихийного в положении треста, как в этом
хотели нас здесь уверить, не было. Было действительно тяжелое положение:
отпускали мало ресурсов, отпускали недостаточно хорошего качества
ресурсы, отпускали ресурсы такие, с которыми работать нужно было с
громадным трудом и энергией, чтобы достичь какого-нибудь эффекта.
Действительно, с самого начала деятельности треста были серьезные,
большие препятствия в работе. Такого положения, когда можно было бы,
закрыв глаза, запускать куда-то руку, а потом, разжав, увидеть на ладони
настоящее блестящее золото,— такого положения в тресте, действительно,
не было. Нет. Тут надо было потрудиться, преодолеть великое множество
всяких препятствий. Но препятствия есть везде и всегда. В том-то и
заслуга, чтобы их преодолеть, а преодолевая, создать дело и развить
его…

Мои противники, конечно, укажут еще раз на те объективные причины,
которые мешали нормальному развитию деятельности треста Им это уже
необходимо будет сделать, потому что ничего иного в~защиту подсудимых
они сказать не могут. Конечно, трест был в довольно тяжелом положении.
Но я утверждаю, что ничего катастрофического, ничего безнадежного не
было… Не было того, что было у Акакия Акакиевича с шинелью, которую он
однажды принес Петровичу, любившему косить по понедельникам левым
глазом. Вы помните, как однажды принес Акакий Акакиевич шинель Петровичу
и попросил заштопать ее… «Что ж тут штопать? — возразил Петрович.— В
одном месте заштойаешь, в другом разлезется. Это не шинель, а дерюга»…
Такого положения в Консервтресте, как у Акакия Акакиевича с шинелью,
повторяю, не было. Было тяжелое положение, были тяжелые объективные
условия, были препятствия^ нужно было их преодолевать. Иначе говоря,
нужно было не вздыхать, как вздыхал член_правления Файно, а работать.
Тут самой большой объективной «причиной» провала треста был персональный
состав его правления. Если нужно работать, а тут сидят вздыхающие, вроде
Ильи Ильича Обломова, «деятели», то даже то, что само по себе не
является катастрофой, способно превратиться в катастрофу, то, что не
является бедой, сделается бедой. Это тоже объективная причина —
«ассортимент» правленцев, если позволено будет так выразиться в
отношении лиц, занимающих скамью подсудимых.

Итак, исходная точка моего обвинения не игнорирует ряда объективных
моментов, но она не игнорирует и тех задач — задач развития консервной
промышленности, которые приняли на себя руководители Консервтреста,
отправившиеся воевать и в результате бесславно проигравшие сражение й
проигравшие по своему преступному разгильдяйству.

Вот концепция обвинения. Дальше должен следовать анализ.

Обратимся к анализу. Первый вопрос: как расценивали положение треста
сами ответственные работники, сами руководители треста?

Заведующий финансово-счетным отделом Эймонт подает 15 октября 1923 года
докладную записку о финансовом положении треста. Он здесь говорит очень
подробно (справка находится в деле — том I, лист 200), в каких знаках и
в каком сорте денег заключается капитал этого треста! Мы здесь видим
наркомфиновские обязательства, мы видим неаккуратную расплату
Главхозупра, которая создает задолженность на 15 октября в 25 тысяч
червонцев Здесь мы видим указание на готовый товар — на 43 тысячи
червонцев Оказывается, что даже на это самое 15 октября 1923 года актив
треста все же превышает пассив на 80 тысяч червонцев. Тогда возникает
вопрос: что это — катастрофа или не катастрофа? Что думал’этот
финансовый деятель о положении своего треста? Что он говорил этой самой
запиской, которая вовсе не бьет тревоги и не рисует положение вешей
таким образом, что все, мол, расползается по всем швам?

Можно считать доказанным, что он говорил,— и это лишний раз подчеркивает
правильность моей точки зрения,— будто нет никакой катастрофы, а просто
есть, в худшем случае, некоторая трудность финансового положения. Этот
момент мне представляется чрезвычайно существенным и важным для
правильной оценки всей деятельности правления.

Товарищи судьи, мы неоднократно в течение процесса слышали, как здесь
говорилось о материалах так называемой комиссии Шейна, давшей точную и
будто оправдывающую правление картину Говорили, что комиссия Шейна все
точно учла, все размерила, все оценила, все вывела и все точно
определила. Комиссия Шейна и есть та печка, от которой все время пробуют
танцевать подсудимые Отчет комиссии, говорили они, дает ясное
представление о том, как рассыпался трест от объективных причин —
падающей валюты, денежных суррогатов и т. д. и т. д. Я готов обратиться
к анализу этой докладной записки, чтобы показать, как недостаточны, как
условны и неубедительны содержащиеся в ней данные Что мы находим в
записке? А вот что. Здесь говорится раньше всего об оборотном капитале
по отдельным заводам.

Вот Астраханский завод Записка указывает, что по Астраханскому заводу
оборотный капитал, при оценке мясных консервов по 25 копеек золотом,
преувеличен в оценке «примерно вдвое» Можно ли считать это
сколько-нибудь прочной оценкой? «Примерно вдвое» — это что-то уж очень
неопределенное. А когда комиссия Шейна сталкивалась с уменьшением
оборотного фонда и интересовалась причиной этого уменьшения, то что
оказывалось? Оказывалось, что «оборотный капитал точно не может быть
выяснен» Почему? «Да потому, что остаток готовых^ изделий завод сдавал
тресту в сентябре, в советских денежных знаках, без курсовых начислений,
по себестоимости апреля, при калькуляции в советских знаках?*. Вот ответ
шей-новской комиссии. И такими данными комиссии подсудимые хотят
защититься от обвинения их в бесхозяйственности. Да ведь данные этой
комиссии доказывают чистейшую их бесхозяйственность.

Ставропольский завод. Здесь тоже уменьшился оборотный капитал. Это
произошло, как говорит шейновская комиссия, «главным образом вследствие
подготовки завода к работе». А не «главным образом» вследствие чего?
Неизвестно. Опять-таки получается что-то совершенно неопределенное.

„ Уральский завод. Здесь отмечаются расходы по консервированию завода и
говорится, что эти расходы «незначительные». Позвольте спросить эту
комиссию, так долго работавшую и так тщательно якобы все определившую, в
чем же именно, в каких знаках выражается эта «незначительность», каковы
объем и цифры этой «незначительности»? Этого опять-таки в записке мы не
находим.

Далее идет Курганский завод, и о нем говорится: «Оборотный капитал
уменьшился, примерно, до 117 тысяч товарных рублей» И вывод дается
следующий: «Кредитовый остаток по балансу не дает возможности установить
действительную сумму уменьшения, и точный вывод оборотного капитала
затруднителен».

Можно было бы процитировать всю сплошь эту докладную записку шейновской
комиссии с одинаковым успехом: в ней ничего точного, определенного вы не
увидите. Где должна иттн речь об определенном реальном вопросе, там
вместо реальности стоит сплошная метафизика — «некоторые затруднения»,
«небольшое увеличение», «незначительное уменьшение», «главным образом»
уменьшение, «незначительные» расходы — и ничего, решительно ничего
конкретного О чем это нам говорит? Это говорит, что и с тем оборотным
фондом, который был дан правлению Консервтреста в начале его
деятельности, с тем фондом, который был и*незначителен, и качества
недостаточно высокого, и прочее,— Консервный трест не справился, как не
справился и с основной задачей учета этого своего небольшого хозяйства.
И сама эта шейновская комиссия, работавшая много месяцев над выяснением
балансов треста, ничего реального не сделала, ни в чем не разобралась.
По каким причинам? Да по тем причинам, что в тресте был хаос, в котором
никто и ни в какой срок ничего разобрать и понять не был в состоянии,
будь он семи пядей во лбу…

Я должен еще раз подчеркнуть: даже небольшой трестовский оборотный фонд
не был правлением учтен й не был как следует использован.

Трестовское хозяйство складывалось из хозяйства девяти заводов, часть из
коих была в законсервированном состоянии, т. е. не работала,
существовала, но бездействовала, а часть заводов работала.

Интересно посмотреть, как обстояло дело на этих заводах. С этой стороны
я прошу вас бегло посмотреть ряд документов, относящихся к четырем
заводам — Курганскому, Петропавловскому, Пореченскому, Астраханскому.

Если мы обратимся к Курганскому заводу, то оказывается, что ревизионная
комиссия, посетившая этот завод 16 декабря 1923 года, установила
следующее: производственной программы на 1923—1924 год не существует,
производственной сметы не. существует, финансового плана тоже не
существует, отчетность за 1922 — 1923 год не начата. У правления не было
нужной связи с заводами. Так и подчеркнуто здесь, что при старом
правлении не было нужной связи с заводами и все правление было не в
курсе дела. Это говорится в акте ревизионной комиссии, где указывается,
что в области торговой это вело к убыточности.

Здесь мы начинаем подходить к вопросу о том, из каких элементов
складывается та злополучная убыточность, природу которой бухгалтерским
путем расшифровать оказалось невозможным. Тут возникает „новый вопрос-
если нельзя точно установить природу убыточности бухгалтерскими
исследованиями и расчетами, то нельзя ли эту природу установить другим
путем — путем ревизионных обследований и путем восстановления той
картины, которая существовала в действительности. Курганский завод дает
нам для этого некоторый материал и — я бы сказал— весьма солидный. 18
октября 1923 года был составлен акт обследования Курганского завода, и
оказалось, что завод имеет возможность развернуть производственную
деятельность в значительных размерах, что он имеет большое экономическое
значение для всего района, что он может расширить и развить свое
колбасное производство. Курганский завод п,ри всем том не требовал вовсе
никаких средств от центра, он требовал только руководства, он требовал
только помощи, которая заключалась, главным образом, в направлении
работы, а остальное он мог сделать сам. У нас есть официальный документ,
указывающий на это. Однако правление палец о палец не ударило в этом
направлении. И за это оно должно теперь отвечать сурово, по законам
пролетарской революции.

По Петропавловскому заводу. Официальный документ— акт ревизионной
комиссии — говорит о том, что производственная программа трестом не
составлялась. Тут отмечаются серьезные недостатки материального порядка,
недостатки такого рода, что завод из-за них должен был остановиться.
Отмечается характерный момент. Правление отправляет жесть из
Петропавловского завода в Курганский, а из Курганского завода гонит ее
обратно на Петропавловский, а тем временем отсутствие жести угрожает
Петропавловскому заводу остановкой. Это тоже момент, указывающий, откуда
и как создавалось уменьшение фонда, создавался убыток, природу которого
мы ищем и никак не можем найти, несмотря на ослепительный свет,, царящий
в этом зале^ В акте прямо говорится, что остановка завода происходит
благодаря малой его нагрузке в данное время, хотя была возможность
развернуть работу вовсю. Это утверждает совещание, на котором
присутствовали представители и партии, и профорганизаций, и
хозяйственники. Характерно, что и самое восстановление завода произошло
благодаря энергии и вниманию местных органов, ссужавших заводу
необходимые на оборудование средства, а вовсе не благодаря правлению
треста

Пореченский завод. Согласно акту 3 сентября 1923 года, здесь дело также
запущено в полной мере. «Бухгалтерии,— говорится в акте,— на заводе не
имелось вплоть до конца августа… Обещанного на завод
инструктора-бухгалтера до сего времени послано не было…» Здесь нам
надо на минуточку отвлечься от этого документа и вспомнить свидетеля
Ленского, который выполнял в Консервтресте роль инструктора и рассказал
нам, как он ездил на Астраханский завод инструктировать. После того как
он возвратился, должен был поехать другой инструктор — Никитин. Здесь
ему был задан вопрос, достаточно ли он был силен, чтобы обслуживать
заводы в качестве инструктора. Он сказал, что вообще правление не
предполагало высылать инструкторов на места. Но это не верно. Из акта,
который составлен на Поре-ченском заводе, ясно, что инструкцию прислали,
а инструктора обещали, но не прислали.

Отчетной калькуляции нет. В акте делается характерная приписка. «Нужен
энергичный. директор, могущий вдохнуть жизнь. Консервтресту нужно более
внимательно и хозяйственно относиться к своим местным органам. До сего
времени ни один член правления не был на заводе* несмотря на близкое
расстояние от Москвы…» , ;

Если обратиться к Астраханскому заводу, этому лучшему заводу не только в
самом составе треста, но и лучшему заводу, как говорили здесь, во всей
республике, то как обстояло дело.там? Дело и там обстояло весьма
плачевно. Вот у меня имеется в руках заключение эксперта Собгайца (лист
213 тома III). На вопрос: «Правильно .ли велась калькуляция, можно ли
было пользоваться ею при торговле, если нельзя было пользоваться, то
можно ли было по книгам бухгалтерии составить, точную калькуляцию?» —
эксперт ответил: «Исполнительные калькуляции никуда не годятся, и если
ими руководствовались при торговле, то этим приносили большие убытки
делу»…

Можно было бы не согласиться с этим экспертом, с его заключением, если
бы у нас не было достаточного количества контролирующего материала.

В этом’же акте указывается, что на Астраханском заводе существовал целый
ряд упущений, которые уменьшили стоимость фабриката: в калькуляцию не
включалась, например, амортизация, не предусматривалась масса и других
неизбежных и имевших место расходов…

Вот какова эта «калькуляция» на заводе, вот как обстояло дело, как это
явствует из документов, составленных экспертами. Возьмем контрольный
материал. Возьмем доклад эксперта Смирнова от 14 января 1922 года, где
он говорит об? отсутствии сметных калькуляций, о том, что заводы не
знали стоимости продукции и продавали товары процентов на 35 ниже
себестоимости… Здесь мы находим, между прочим, ответ и на тот вопрос,
который интересовал защитника Матушева, когда мы говорили о договорах,
заключенных Монаковым. Ясно, что эти договоры нужно брать не сами по
себе, а в связи с торговыми и производственными условиями От первых
может быть убыток, а от-вторых может быть прибыль. Этого взгляда, вообще
г,оворя, нельзя разделять, но по отношению к Монакову мы должны это
сделать, так как нам нужно рассмотреть именно его деятельность, т. е.
деятельность по производственным заданиям.

Но вот здесь мы находим ответ на тот вопрос, которым ин-* тересовался
тогда защитник, мы узнаем, ..что продукция Астраханских заводов
продавалась ниже себестоимости на 35%*., Имеется целый ряд документов,
которые говорят о том, что на I Астраханском заводе дело обстояло совсем
неблагополучно. Я обращаю ваше внимание на документ, подписанный
секретарем губкома, председателем отдела союза пищевиков и целым рядом
других ответственных лиц, которые рассматривали материал обследования
Астраханского завода и пришли к весьма неутешительному выводу Я возьму
некоторые лишь выдержки, имеющие отношение к данному вопросу. Вот они:
«Финансового плана, построенного на производственном плане, и финансовых
смет на заводах не было» Далее- «Отчетные калькуляции составлялись в
совзнаках и имеют значительные дефекты» Комиссия эта, словом,
констатирует те же самые факты, что и Собгайц и Смирнов, т. е., что
калькуляции нет, что продажа осуществлялась ниже себестоимости, что
продажа шла в убыток, что сметы нет, что производственного плана нет,
сметного плана нет, финансовой сметы тоже нет Словом, ничего нет Есть
только Бердяев, Ковалев и Монаков,— троица единосущная и нераздельная,
как это видно из целого ряда материалов по делу, которая требует к себе
особого внимания. Вот как обстояло дело- на этих заводах, о которых я
говорил, для характеристики положения на местах. Какой же можно из этого
сделать вывод? Очевидно, только один и очень печальный… Но тут опять
выкатывается на позиции тяжелая артиллерия объективных условий, под
прикрытием которых подсудимые спешно перестраивают свои рядьь..

Какие бы трудности объективных условий ни были, как бы ни был плох
товарный фонд, как бы ни был слаб оборотный капитал — истинные причины
развала и убытков лежат внутри самого завода, внутри самой организации,
внутри самого предприятия. И наша обязанность, обязанность суда, будет
отделить субъективное от объективного и поставить вопрос именно так»
чтобы объективные условия не закрыли собой субъективной ответственности.

Вы знаете, что на Астраханский завод была послана комиссия Шейна… Она
не то ревизовала, не то обследовала, не то в чем-то разбиралась. Мне
важно указать здесь на одно обстоятельство: в этой комиссии был
свидетель Ленский, правда, с душой совсем не геттингенской, Ленский,
успевший уже быть приговоренным к двум годам тюрьмы по ст. 128 УКЭтот
Лен* ский, хотя и с оттенком некоторой поэзии, дал, однако, весьма
прозаические показания по вопросу о состоянии *на Астраханском заводе
бухгалтерии: «Положение бухгалтерии было блестящим»… Так прямо и
сказал: «блестящим», а потом оказалось, что организация хороша, а
постановка плоха, а потом “и постановка не хороша, и выполнение плохо.
Словом, оказалось, что все его показание требует таких поправок, после
которых от его показания ничего не осталось. Этот самый Ленский был
послан в Астрахань для того, чтобы проконтролировать калькуляцию.

Я никогда не позволил бы себе ссылаться на Ленского, если бы то, что
говорил Ленский, не вошло в докладную записку, если бы то же самое не
отметила целая комиссия, с секретарем губкома во главе. Нет калькуляции,
нет финансового плана, нет смет, нет калькуляционного расчета и…
ничего решительно нет. И это -ь- лучший завод. Это — краса и гордость
консервной промышленности, как сказал Бердяев. Так говорил и
Розенберг… Что же было на других заводах? Мы это видели. А как было в
центре— в той самой голове, относительно которой сказал с колкой
откровенностью Бердяев,— что рыба начинает «пахнуть» с головы, и
совершенно правильно сказал. Как обстояло дел» с этой самой головой? Мы
видим сейчас, как с ней обстояло дело. Плохо, очень плохо обстояло дело.

Займемся этим подробней.

» Соответствует ст. 128 УК 1926 года. 8. Судебные речи, вад. 4.

Обратимся раньше всего к старшему инструктору управления счетоводства и
отчетности т. Карлику. Мы его здесь допрашивали подробно. Я не буду
злоупотреблять вашим вниманием и временем, я не буду повторять все то,
что мы здесь выслушали, но считаю все же необходимым остановиться на
некоторых основных моментах, обратить на них ваше внимание, просить вас
зафиксировать их в своей памяти. Тов. Карлик говорит определенно: «К
моменту ревизии обнаружилась совершенно неудовлетворительная отчетность
с недопустимой запущенностью не только главных, книг, но и
вспомогательных. Отсутствовало даже разделение поставщиков и
покупателей. Фрахты, комиссионные я скидки, составлявшие до 50% всех
расходов, не распределялись по соответствующим товарным счетам, а
целиком списыва^ лись на счет убытков. Балансов не было, ибо то, что
называлось балансами, никакого значения иметь не могло».

Мы знаем, что и Лапицкий, работавший в тресте в качестве главного
бухгалтера, а в действительности являвшийся только счетоводом третьего
разряда, этот самый Лапицкий тоже подтвердил, что о балансах нельзя и
говорить. Он скромно называл их «оборотными ведомостями». Но мы говорим
о балансе, а не об оборотных ведомостях. А балансов-то нет. Есть
какие-то «оборотные ведомости». Но если на основании этих ведомостей
начать балансировать, то в конце концов оказывается такое
«балансирование», которое грозит правлению катастрофическим штормом,
настоящим крушением. Нет баланса, а это значит: полное отсутствие связи
между торгово-заготовительным отделом и бухгалтерией. Констатируется,
что учет товаров на складе и параллельно центральной бухгалтерии ведется
более чем с месячным опозданием, без обязательной еженедельной сверки с
книгами ‘кладовщиков, и отсюда — хаос, беспорядок, излишние выдачи…

Посмотрим теперь, как обстояло дело с учетом.

Что такое трест без учета? Конечно, ничто. А был ли учет й
Консервтресте? Если спросить тех, кто там работал, ревизовал и
контролировал, то те говорят решительно в один голос,— за все эти дни
процесса я не слышал ни одного намека, который говорил бы, что в
Консервтресте был какой-то учет. Все говорят, что учета не было. «Учет,
существовавший в управлении треста без теоретического обоснования и без
практи-неской постановки, нельзя считать действительным учетом»,— вот
что говорит об учете треста ревизор. Тут надо обратить внимание й на то
обстоятельство, что, как я уже говорил, наш трест не просто коммерческое
предприятие, а большое государственное дело.

Как же это большое государственное дело было, поставлено с бухгалтерской
стороны? Давайте говорить откровенно, и я уверен, что мы сойдемся на
том, что бухгалтерии никакой не было. И я думаю, что суд это знает, ибо
он видел здесь этого доморощенного главного бухгалтера, гражданина
Лапицкого. Я думаю, что того сдержанного смеха, который (раздавался в
зале во время его объяснений, было. мало. На его объяснения нужно было
бы ответить гомерическим хохотом, чтобы плясала вот эта люстра, дрожали
стекла этого зала. Подумайте только, Лапицкий — главный бухгалтер! Тот
самый Лапицкий, который, работая дома по переводу валюты, сажал за
вычисления свою жену, потому что он «обалдевал», как он выражался, от
прыгающих в его глазах цифр. Этот карикатурный Лапицкий — главный
бухгалтер!.. Все воробьи на крышах смеются над этим «главным
бухгалтером»… Правда, он сказал, что он был главным бухгалтером
«номинально», был номинальным оюсителем высокого звания главного
бухгалтера, а фактически он был де-, лопроизводителем или счетоводом
третьего разряда. Вот это совершенно правильно, это более подходит
для Лапицкого.

Во всяком процессе всегда находятся интересные моменты. Вот мы сходимся
на процессе: мы еще не знаем всех обстоятельств дела, не знаем
подсудимых, не знаем друг друга. Мы только читаем «дело» и вот видим,
что на одном из листов дела написано: «Лапицкий негоден совершенно».
Сначала мы не знаем, как это понимать; мы не представляем себе в полной
мере, что это значит. Но через некоторое время процесс развертывается,
на сцену выходит сам Лапицкий, и вдруг становится ясным до предела, что
представляет собой этот человек и насколько он годится для своего поста.
А вместе с тем становится ясным и то, что представляет собой его работа.

Хотите характеризовать бухгалтерию треста? Тогда не нужно никаких слов и
аргументов. Достаточно просто сказать: «Лапицкий» — и кончено, и все
ясно,— ясно, что все никуда не годно, ибо в действительности не
существовало никакой бухгалтерии. Был еще, правда, заведующий
финансово-счетным отделом Зймонт, которого бывший директор Астраханского
завода Бердяев назвал человеком острым на язык, хотя, правда, и крепким
на руку, «великим комбинатором». Этой «комбинированной» бухгалтерией и
заправляли Лапицкий и Эймонт. И мчалась эта

‘ несчастная бухгалтерия в сумасшедшей трестовской упряжке — в корню —
Эймонт, с одного боку — Лапицкий, с другого бо-

{ ку — Никитин (тот самый Никитин, который упал в обморок после третьего
вопроса обвинения) — неведомо куда, неведомо зачем…

Товарищи судьи, можно совершенно спокойно, не чувствуя на себе излишне
взятой ответственности, утверждать, что в отношении бухгалтерии дело в
Крнсервтресте, в самом правлении, центре обстояло ниже всякой критики.
Счетоводство, как говорил т. Карлик, находилось в чрезвычайно
хаотическом состоянии. «Я возмутился,— говорил он,— состоянием расчетов
с третьими лицами, ибо не было разделения должников на покупателей и
поставщиков, все — и покупатели и поставщики — смешалось в одну кучу».

Но тут было еще немало других ненормальностей. Одна из этих
ненормальностей была отмечена экспертом Карликом. Переменилось три
заведующих магазином, которые передавали магазин натурой, не сверяя с
книгами. А вся эта натура была покрыта мраком неизвестности. Сверки
складских книг в бухгалтерии правления не было.

Экспертизой отмечается неналаженность счетоводного аппарата,
ограниченность штатов, неподготовленность работников, запутанность
расчетов с заводами, отсутствие контокоррентных выписок. Экспертиза
установила, что если эти выписки и получались, то они залеживались и,
как утверждают и Бердяев и Ковалев, превращались в ворох бумаг,
покрывшийся пылью и никого не интересовавший Следовательно, если даже и
присылались сюда контокоррентные выписки, то это еще не гарантировало
какого-либо учета и порядка в расчетах. Если поставить перед собой
задачу, говорит Карлик, выяснить природу убытков, то за отсутствием
отчетов и отчетности определить было ничего нельзя. Определить было
объективно невозможно. Вот эти, товарищи судьи, объективные причины и
должны быть учтены и приняты вами во внимание. В бухгалтерии была такая
запутанность, такое отсутствие учета и отчетности, что если пожелать
определить природу убытков, то сделать это нет никакой решительно
возможности, даже затратив, как говорит эксперт Себенцов, на это целый
год.

Вот в каком положении была бухгалтерия. Я не знаю, может быть, со
стороны моих противников будет сделана попытка доказать, что бухгалтерия
была не в столь хаотическом состоянии, как это я только что показал, но
я уверен, что эта попытка немедленно же потерпит неудачу. Этот вопрос
достаточно нами разобран.

Итак, в центре бухгалтерия никуда не годится. .Я предвижу все
возражения, которые мне делались и во время судебного следствия. Могут
сказать: эксперт Себенцов говорил, что порядок работ в бухгалтерии
Консервтреста был установлен вполне правильный. Несколько раз защита
подчеркивала этот момент. Однако позвольте установить, что когда этот
вопрос был поставлен Себенцову, то Себенцов сказал: «Да, порядок работ
организован был правильно, ордера писались правильно и передавались
правильно, записывались в ту или иную книгу правильно. Но что из .себя
представляло все это не формально, а материально, именно в смысле
качества тех цифр, которые записывались во все эти книги,— об этом нужно
сказать, что все это никуда не годилось». ЗГксперт Себенцов несколько
раз подчеркнул, что по внешнему виду все было в бухгалтерии правильно,
но внутреннего порядка, материального содержания в работе бухгалтерии
треста не существовало.

В самом деле, если просмотреть тот же самый акт Себенцова, то можно
легко увидеть, что там совмещаются такие дефекты, при которых нельзя
говорить об удовлетворительной работе бухгалтерии. Организацию внешнего
порядка бухгалтерии, т. е. порядка, в котором проходят отдельные
операции, та или иная бумага, ордер, принимать за правильную организацию
бухгалтерии никак нельзя Эксперт говорит: «За июль — август на все
работы составлены мемориальные ордера, но они в мемориал не записаны и
по книгам не разнесены за пять месяцев, в том числе и счета дебиторов и
кредиторов…». «Требуется досоставить путем мемориальных ордеров до 400
статей, в которые войдут обороты сорока авансовых отчетов…». Вот так
бухгалтерия!.. И нас будут уверять, что бухгалтерия работала
удовлетворительно. Дальше мы наталкиваемся на явление, к устранению
которого ничего реального не было сделано правлением Консервтре-ста
благодаря слабой связи с местами, благодаря отсутствию необходимых
информации и данных из этого прекрасного, блестящего «европейски
поставленного», как сказал Розенберг, Астраханского завода. «Надо иметь
в виду,— говорится в этом акте,— что с I января завод не представил ни
одного-исчерпывающего отчета, а с мая прекратил вообще их
представление»… И вот заключение, к которому пришел эксперт: «Ожидать
скорого окончания заключительного баланса на 1 октября и определение
срока приведения в порядок книг для составления такового —
невозможно».., И пишется это в ноябре 1923 года. Вот уж действительно
нужно ожидать обещанного, как говорится, три года и не дождешься…

В этом самом акте совершенно ясно указывается, что бухгалтерия была
негодная, не отражала реального положения вещей, что, следовательно, тот
самый инструмент, тот аппарат, посредством которого трест мог
осуществлять свою основную задачу — учитывать, производить,
торговать,—этот инструмент никуда не годится, потому что раз нет
бухгалтерии, то не знаешь, как торговать, как продавать, почем
продавать. Работать тресту без бухгалтерии — это все равно, что
близорукому человеку без очков выйти на улину — налетишь на первый столб
и разобьешь голову вдребезги. Так случилось и с Консервтрестом. Нет
бухгалтерии — нет возможности работать…

Но ведь люди видели, что нет бухгалтерии, люди понимали, что
бухгалтерский аппарат не .налажен, Никитин видел же, понимал, говорил,
требовал… И на следствии он говорил: «Характеризуя общее
состояние бухгалтерии за время работы Эймонта, указываю, что вследствие
неорганизованности аппарата материальные книги никогда не велись ажур;
запуски были за три месяца; склады ни разу при мне не были проверены,
что бесспорно давало возможность злоупотреблений; сверки книг
центральной бухгалтерии с заводами не было»… Это говорит второй
главный бухгалтер, обвиняемый Никитин. Спора здесь не может быть.
Бухгалтерии нет, а если нет бухгалтерии, то нет ничего. Есть одно пустое
место. Конечно, формально может быть там кое-что на бумаге и значилось.
Были отделы, сидели там люди, в отделах был сложен какой-то ассортимент
книг, скрипели перья,— словом, жизнь как будто бы и была налицо, в
действительности же это была не жизнь, а смерть, потому что содержания в
этой «жизни» никакого не было. Все было формой, а того реального, ^ что
эта форма должна была бы в себе заключать, мы не видим. Вот почему и
получилось в конце концов, что когда мы углубляемся в это дело, идем от
одного тома к другому, мы всюду натыкаемся на одно и то же: нет учета,
нет бухгалтерии, нет данных. Все в «нетях». В «нетях» и Кон-сервтрест.”

Посмотрим теперь на положение с производством. Позвольте обратиться к
свидетельству Бердяева. Он здесь доказал, что он лучше всех трестовиков
знает производство, даже лучше самого члена правления по
производственному отделу Файно. И вот как Бердяев здесь характеризовал
положение с производством: призводственная программа, говорил он, для
всех заводов — это просто набросок, ничем не обоснованный, никакими
финансовыми расчетами не мотивированный. Вот вам и «п р о-изводственная»
программа Консервтреста. Иногда просто думается: да позвольте, не во сне
ли это происходит, не в сказт ке ли это рассказывается?.. Что это?
Консервтрест советской республики или мелкая, затрапезная лавочка,
какое-то кустарное учреждение? «Производственный план»,
«производственная программа»! Увы, это оказывается просто «набросок»,
черновой набросок. Конечно, Бердяев как производственник смеется над
этим «производственным планом». Конечно, очень плохо, что над этим
планом можно смеяться. Но, товарищи судьи, кто-то должен будет здесь и
поплакать. Зря так смеяться нельзя, мы не позволим безнаказанно так
смеяться над нашим кровным делом, делом нашей республики.

Задолженность… Что говорил по этому поводу в правлении Розенберг?
«Покрою задолженность, разыщу средства, сведу концы с концами». И эти
разговоры он называет «организацией дела». «Продавали жесть, продавали
олово», говорит Бердяев, а жесть и олово — основные материалы для
производства, и заниматься их продажей значит подрывать производство.
Хозяйственный расчет… Бердяев здесь смеялся над хозяйственным
расчетом, потому что в тресте — и мы
условились в этом с самого начала,— что «объективные» обстоятельства
толкали и разлагали и, в конце концов, разложили, не могли не разложить
этого человека. Кроме того, нужно принять во внимание то, что из общей
суммы убытков, которые были причинены Бердяе-. вым,— 28 тысяч рублей
золотом,— 20 тысяч у него были похищены, а им присвоены были лишь
уцелевшие 8 тысяч рублей.

Положение Ковалева в процессе тоже достаточно ясно. Ковалев, во-первых,
получает эту самую тантьему, 10 тысяч рублей, по распоряжению
Розенберга, не имея на это никаких законных оснований и отлично понимая,
что это вовсе не тантьема, которой он только, прикрывается. Да, если бы
он получил из прибыли, тогда можно было бы еще говорить о тантьеме. Но о
прибыли говорить не приходится. Это, таким образом, не тантьема, а
простое присвоение денег, которое было им учинено по соглашению с
Розенбергом. Затем он получает 200 рублей,— это те самые фиктивные
«килечные» деньги,— скрывает это от бухгалтерии и, следовательно, опять
попадает под ст, 113, но, поскольку его положение недостаточно
ответственно,— под ч. 1 ст. 113. И, наконец, те деньги, которые он
получил в виде свадебного подарка, 115 рублей, которые, он взял якобы на
«операционные расходы»,— это тоже присвоение, и оно целиком укладывается
в ч. 1 ст. 113 УК.

Преступления Эймонта. Во-первых, я здесь имею право, мне кажетея,
просить суд освободить меня от необходимости давать объяснения по
общефинансовой части, так как все это достаточно хорошо выяснено было на
судебном следствии, но в выводы обвинительного заключения необходимо
внести некоторые поправки. Калькуляционный отдел в ведении Эймонта не
находился. Это можно считать твердо установленным.

Бесхозяйственность в постановке всего финансового дела в Консервтресте
была уже очерчена выше. Здесь нужно лишь сказать, что эта
бесхозяйственность своим косматым крылом сильно задевает и Эймонта, он
должен быть за это ответственным.

Я уже докладывал суду, что есть свидетельство самое яркое, классическое,
как здесь говорила защита,— свидетельство бесхозяйственности,
небрежности, свидетельство того, что Эймонт занимался не тем делом,
которое ему было поручено,— фактически не руководил, не инструктировал,
потому что те бумаги, которые писались, ничего1 не давали.

Вспомните свидетельство Никитина. Если потребуется, я дам

объяснения во всей полноте, но суд, я думаю, хорошо помнит

о том, что говорил Никитин: было 6—10 человек штата в бух-

галтерии. Никитин неоднократно указывал на недопустимость

такого положения вещей, но все оставалось безрезультатным.

И когда, наконец, 20 августа 1923 г. (т. е. месяца за два до

ликвидации ^треста) штат был увеличен, то лишь «под упорным

давлением Никитина». • ,

10. Судебные речи, изд. 4«

Характеризуя бухгалтерию, можно сказать одно только Fлово «Ланицкий», и
довольно. Кто ответит за Лапицкого? Эй-монт, конечно. Говорят: штаты
были малы. А кто отвечает за то, что были малы штаты? Заведующий
финансово-счетным отделом. Когда мы допытывались у Никитина, почему не
взяли лишних 2—3 человек, он сказал:, «Недостаток’ материальных
средств». Ах, вот что! А две тысячи рублей на дачу? А 211 червонцев
Бердяеву подъемных после того, как он уже пропустил 1300 червонцев в
«Париже»? А были средства ремонтировать комнаты? Были средства покупать
на 10 тысяч рублей’ золотом прокисшее вино, которым торговали-торговали,
а в результате оказалось, что за 3—4 месяца всего 8 бутылок продали, .а
остальное вино окончательно скисло? Это что — «недостаток средств»?

Очевидно, средства были, но не было хозяйственного, делового,
добросовестного отношения к ним. Эймонт имел громадное влияние на
Розенберга. Как показывает председатель месткома, он мог добиться всего,
чего хотел. Очевидно, увеличения штатов он не добивался; он говорил, что
это несвоевременно, что надо подождать. Все его отношение к бухгалтерии
свидетельствует о том, что Эймонт хотя и понимал, что такое бухгалтерия,
ибо он достаточно грамотный человек, но по своей преступной халатности и
бездеятельности не проявлял к ней нужного внимания, т. е. сбвершил
преступление, предусмотренное ст. 108 УК.

Далее вопрос идет относительно акта и незаписи в него незаконных выдач
тантьемы. Они не внесли в акт это обстоятельство. Оно обнаружилось
только при последующей ревизии, благодаря тому, что бухгалтер Горбунов
явился и рассказал об этом, раскрыв именно тот подлог, о котором я
говорил. Таким образом, здесь-налицо ст. 116 УК.

В истории с Ковалевым Эймонт тоже участвует. Какое основание было для
получения Ковалевым 15 тысяч рублей? Кто этому помогал? Эймонт
выписывал, Эймонт разговаривал, Эймонт помогал. Объяснения Ковалева по
этому вопросу против Эймонта находят себе подтверждение в объективных
фактах, в документах, и я полагаю, что здесь виновность Эймонта также
несомненна.

Товарищи судьи, остаются еще три фигуры: Монаков, Позин и Браиловский.

Обвинение Браиловскому предъявляется в том, что им были совершены три
фиктивные выдачи комиссионеру Мокровичу по трем договорам: 26 августа с
Моссельпромом, 29 августа с 1-й колбасной фабрикой и в октябре с
Коопсахом, представителем коего был допрошенный нами свидетель Дмитриев.
Об-, винение по этим трем сделкам обосновано достаточно. Были заключены
договоры.” То, что эти договоры были заключены на невыгодных условиях,
это Браиловскому в вину не вменяется — вопрос о невыгодности спорный;
то, что он платил комиссионерам проценты, это тоже не вменяется; то, что
он не создал торгового отдела — были к тому «объективные» причины, была
вина правления,— в этом он тоже не обвиняется, а обвинение ему
предъявляется в фиктивных уплатах по несовершенным ‘сделкам. Была
Браиловским выдана Мокровичу какая-то сумма. Обвинение заключается
именно в том, что он выдавал деньги, когда не следовало выдавать. Это
есть растрата, как бы защита ни протестовала и ни удивлялась такой
квалификации операции Браиловского.

Что касается двух других фигур — Позина и Монакова, я думаю, что с
Позиным дело тоже обстоит просто, как в этой части и с Розенбергом. В
конце концов вопрос сводится к формальному нарушению правил,
регулирующих монополию. Нарушение налицо. 5десь было доказано, что
Розенберг и Позин без разрешения НКВТ заключили два договора — один 22
мая 1922 года, а второй — 5 октября 1922 года. Эти договоры были
заключены с Русско-Балтийской заграничной фирмой, представителем которой
является некий Дарзан. Тут нарушение правил о монополий^ внешней
торговли, которые изложены в законе от 11 июня 11)20 года. От НКВТ не
было получено предварительного разрешения. Велись переговоры,
заключались договоры. Та ссылка, которую делает- Розенберг, что в
практике Наркомвнешторга были случаи, когда проекты договора
рассматривались-как разрешения на предварительные переговоры,
неправильна. Эту ссылку на практику Внешторг опровергает документами,
которые находятся в томе X,— это просьба Наркомвнешторга^ привлечь к
ответственности за нарушение законов о монополии внешней торговли Позина
и Розенберга. Нарушение налицо, и оно бесспорно. Один из защитников
подсудимых сказал, что они — Позин и Розенберг — просят снисхождения к
ним ввиду того-то и того-то; но туда, где речь идет о снисхождении, я не
вмешиваюсь. Это целиком дело суда.

Остается Монаков. Монаков — фигура довольно колоритная. Как-то незаметно
выплыл этот человек, про которого можно было бы сказать, как сказал
Тургенев в своих «Записках охотника» про Сучка: «Эх, и видал же ты,_
Кузьма, виды». И действительно, этот Кузьма — Монаков — виды видал: он
был и в подотделе снабжения Астраханского завода, и в Главконсерве, и в
Облаетьрыбе, и вторым помощником директора, и так далее,’ и так далее,
но никогда не был ни производственником, ни красным купцом. Нет ничего
удивительного, что он заключал договоры, которые приносили одни убытки.
Все это было в процессе судебного следствия разжевано и растолковано, и
я не буду останавливаться на всех этих договорах в отдельности, потому
что их характер не оспаривался, а подвергался лишь толкованию.

Хотя производственная часть была убыточной, но производственная часть —
это только часть, а торговля могла быть прибыльной, а следовательно, он
и не ответственен за убыток по – производственной части. Вот как ставит
вопрос защита, но по существу дела это неправильно. Если один заключает
бесхозяйственный, бестолковый договор, убыточный для производства, то
может ли он не нести ответственности за это потому только, что в
торговле другой человек восполнил эти недостатки? Постановка вопроса
неправильная, потому что по принципам уголовной ответственности каждый
отвечает за себя. А если это так, если Монаков действовал
бесхозяйственно, то и надо его судить за бесхозяйственность по ст.
128а1, как и Бердяева, который договоры утвердил целиком. И отговорка
этого «бедного» человека с таким богатым прошлым и биографией, со всем
его торговым и деловым «опытом» тургеневского Сучка, отговорка, что он
не знал цен, по которым заключал договоры, лишний раз доказывает, какие
хозяева сидели на Астраханском заводе. У него под носом биржевое
совещание, на бирже устанавливались цены, а он защищается тем, что цен
не знал, на совещании не был. Бердяев, как умный человек, говорит: мы
знали эти цены и могли их видеть. Тут определенно нанесен ущерб
государству по бесхозяйственности, налицо состав ч. 1 ст. 128, и я
поддерживаю это обвинение.

Я полагаю, товарищи судьи, вы учтете также связь Монакова с поставщиками
через своего брата, служившего у одного из них.

Я кончаю. Я чрезвычайно быстро, чуть ли не кавалерийским маршем,
проделал свой путь, стараясь, поскольку хватило сил, , выявить общую
картину преступлений, конкретизировать преступления * отдельных
подсудимых, будучи кратким и избегая повторения того, что мне казалось
достаточно и без того запечатленным в вашей, товарищи судьи, памяти в
результате судебного следствия.

Мне кажется, что, подводя итоги всему изложенному, можно прийти к такому
заключению. Та бесхозяйственность, которая так резко выпячивается в этом
процессе, которая носит действительно, можно сказать, классический
характер, которая поражает и своей циничностью, циничностью тех
откровенных форм, в которых эта бесхозяйственность проявляется, и тем
циничным падением государственного треста до уровня мелкой торговли, без
каких бы то ни было элементов серьезного государственного строительства,
не подлежит никакому сомнению- Мне представляется, что это можно считать
совершенно твердо установленным и что в данном случае, оценивая
преступления Розенберга как председателя правления, Файно как члена
правления, Эй-монта как заведующего одним из отделов, Брэндовского как
заведующего другим отделом, вы имеете право сказать, что во всех своих
действиях они не проявили необходимой хозяйственности, качеств
рачительного хозяина; больше того, они не приложили никаких усилий к
тому, чтобы трест мог в трудных условиях своей работы быть победителем,
вместо того, чтобы оказаться побежденным. Это основная линия, которую вы
должны, мне представляется, одобрить в моем обвинительном заключении.

Оценивая общую хозяйственную деятельность подсудимых и те преступления,
которые они совершили, нужно, однако, сказать, что эти преступления — к
счастью для нас — ничего исключительного в уголовном смысле, ничего
феерического собой не представляют. Здесь, в этом зале, перед Верховным
судом, конечно, проходили гораздо более тяжелые преступления, гораздо
более гнусные преступления. Но и то, что прошло здесь перед нами в
течение всего судебного следствия, представляет собой такой «букет», так
отдает тлетворным запахом разложения, что суд не может со всей
тщательностью и строгостью не реагировать на создавшееся положение.
Верховный суд должен со всей силой советского закона произнести свое
слово осуждения виновных, чтобы все другие крепко запомнили, как в
Советском государстве нужнр беречь народное добро, заботиться о
хозяйственном благе государства трудящихся. О таком приговоре я и
ходатайствую, товарищи судьи.

Верховный суд приговорил:

Розенберга, Ковалева и Браиловского — к лишению свободы на один год без
строгой изоляции каждого; Бердяева — к трем годам лишения свободы, со
снижением ему наказания, в силу ст. 28 УК, до двух лет лишения свободы
со строгой изоляцией.

Эймонт, Файно, Монаков н Позин были оправданы, причем в отношении
Эймонта дело было направлено в дисциплинарном порядке.

ДЕЛО О НЕКОМПЛЕКТНОЙ ОТГРУЗКЕ 4 КОМБАЙНОВ

В целях планового обеспечения совхозных и колхозных полей сложными
сельскохозяйственными машинами правительство Союза ССР категорически
запретило некомплектную отгрузку этих машин. Однако чем ближе дело шло в
1933 году к уборке, тем чаще из многих областей, краев и районов страны
стали поступать тревожные сигналы о том, что комбайны прибывают на места
в некомплектном виДе и не имеют таких основных частей, как магнето,
карбюраторы, свечи и пр.

Заместитель начальника Союзсельхозснаба И. Я- Реттель и находившийся под
его непосредственным руководством начальник сектора сельскохозяйственных
машин Л. Б. Шахновский, зная о запрещении некомплектной отгрузки
сельскохозяйственных машин, нарушили это запрещение при заключении
генерального договора с Союзсельмашем на 1933 год, установив возможность
некомплектной отгрузки; в нарушение закона дали свое согласие заводу
«Коммунар» (Запорожье) на некомплектную отгрузку комбайнов, установив
трехдневный лимит для раздельной от комбайна отгрузки магнето,
кгрбюратора и других ответственных частей, чем и толкнули завод на путь
дальнейшей незаконной отгрузки, на путь срыва социалистической
дисциплины; не установили действительного и строгого учета, в какие
сроки и в каком состоянии комбайны прибывают с завода на поля, и не
приняли должных мер даже тогда, когда установленный ими незаконный лимит
из трехдневного разрыва в отгрузке превратился! в заводской практике в
разрыв пятнадцатидневный и даже в сорокадневный, что фактически и
приводило к омертвлению значительного количества комбайнов.

Инспектор Союзсельхозснаба Н. И. Ремеров, посланный на завод «Коммунар»
для наблюдения за выполнением заводом договора и в первую очередь
обязанный не допускать некомплектной отгрузки комбайнов,
преступно-халатно отнесся к своим обязанностям, допустив противозаконную
некомплектную отгрузку комбайнов и приняв лишь некоторые меры по
сокращению существовавших на заводе разрывов в отгрузке комбайнов и
ящиков с магнето и другими частями.

Начальник управления сбыта Союзсельмаша Г. А. Мое в, в ведении которого
находились вопросы комплектной отгрузки комбайнов с завода «Коммунар»,
не интересовался порученным ему делом и не проверял факти

ческого положения с отгрузкой комбайнов на заводе. Не интересовался
Моев также ходом внедрения в заводскую практику унифицированной
упаковки, которая должна была содействовать наиболее целесообразной
отгрузке комплектного комбайна. При заключении генерального договора с
Союзсельхозснабом на 1933 год Моев пренебрег постановлениями
правительства о запрещении некомплектной отгрузки, ввел в проект
договора примечание, разрешающее некомплектную отгрузку, которое перешло
в локальный договор и* дезориентировало хозяйственников «Коммунара».

Даже тогда, когда Моеву стал известен, с одной стороны,
устанавливающийся незаконный порядок отгрузки, а с другой — вредные
последствия этого порядка, он не только не принял мер к пресечению
беззакония, но и не осведомил об этом свое, руководство. В резулыате
такого отношения Моева к своим обязанностям завод продолжал оставаться
без оперативного руководства по этому важнейшему вопросу и продолжал
углублч!ь свою преступную практику отгрузки. Не получал завод указаний и
от своего непосредственного руководства — треста Укрс&яьмаш. Л. Т. Пол
я-к о в, заведующий группой технического контроля в греете, ограничился
посылкой на завод письменных указаний, которые в основном вопросе — о
комплектной отправке комбайнов — противоречили постановлениям
правительства. Подобные указания не могли не повлиять на работу завода
самым вредным образом.

Директор завода С. М. Шабашвили и заместитель директбра. главный инженер
завода П. И. Д и к. зная о запрещении правительством некомплектной
отгрузки комбайнов и об обязанности завода ввести унифицированную
упаковку, самонадеянно уклонились от строжайшего выполнения этих
постановлений и противопоставили порядку отгрузки, установленному
правительством, свой, незаконный порядок, заключающийся в раздельной и
разновременной отгрузке комбайнов и важнейших их частей Начальник
комбайного цеха завода П. Д. Заходяченко, начальник финансово-сбытового
отдела С. В. Череватенко, его заместитель И. И. К о б р и-сов и
заведующий подотделом сбыта И. К. Корд и к слепо пошли за своим
заводским руководством, хотя и зиали о незаконности его распоряжений.

Так как установленный незаконный порядок отгрузки требовал ряда сложных
операций, как-то; снятия магнето и карбюратора с мотора, упаковки в
особые ящики с номером мотора, а затем комбайна и т. п., то неизбежно
происходила задержка с этими частями, путаница в номерах, приводившая к
обезличке магнето и карбюраторов. В результате отгрузка яшиков
происходила с разрывом до 40 дней после, отправки^комбайнов, а
обезличенные части, попадая даже во-время на место, или не подходили к
комбайну, или требовали для установки> высокой квалификации техников,
которые не всегда были в то время на местах.

В результате этой антигосударственной деятельности комбайны в ряде *МТС
и районов в период уборки 1933 года пошли на работу с запозданием, а в
некоторых МТС и вовсе не пошли на работу.

1 I

Дело это 16—22 августа 1933 г. рассматривалось Верховным судом СССР во
Угаловио-судебноЗ коллегии в Москве –

Суду были преданы по обвинению по ст. Ill УК РСФСР: Мое в Г. /L,
Шахаовский Л. Б., Р е т т е л ь И. Я., Р е м е р о в Н. И., Поляков Л.
Г., Шабашвнли С. М.. Дик П. И., Заходяченко П. Д., Череватен ко С. В.,
Коб рисов И. И., Кор дик И. К.

Товарищи судьи! Значение настоящего процесса далеко выходит за пределы
узко хозяйственных интересов. В этом процессе вопросы техники — а на
этих вопросах некоторые подсудимые пытались сделать особое ударение —
занимают подчиненное место. В этом процессе на первый план выдвигаются
вопросы гораздо более серьезного и важного значения, чем, скажем, вопрос
только о некомплектной отгрузке комбайнов.

Техника в наших условиях — условиях второй пятилетки социалистического
строительства — имеет решающее значение. Д\ы хорошо помним слова нашего
вождя, товарища Сталина, указавшего на го, что техника в
реконструктивный период решает все. Громаднейшее значение вопросов
овладения техникой своего дела, громаднейшее значение техники как одного
из могущественнейших, решающих средств в борьбе за успешное завершение
плана социалистического переустройства нашего хозяйства, за построение
в. нашей стране социалистического общества, конечно, не подлежит
никакому решительно сомнению. Если бы в этом процессе играли основную
роль только узкие вопросы техники, мы и тогда имели бы все основания
говорить о громадном общественно-политическом значении этого процесса.
Однако смею утверждать, что хотя в этом процессе вопросы техники играют
значительную роль,— значение этого процесса выходит далеко за пределы
только технических интересов.

Этот процесс не есть процесс только о некомплектной отгрузке комбайнов.
Этот процесс вскрыл вопиющие недостатки, извращения, прямые преступления
в системе работы некоторых наших хозяйственных и советских организаций.
Он вскрыл, в сущности говоря, ту борьбу, которая ведется и не перестает
вестись на всем фронте социалистического строительства между основными
принципами, с одной стороны, советского пролетарского государства,
социалистического хозяйства и, с другой — мелкобуржуазного и
буржуазного, противосоветского, хаотического, лишенного планового
начала, по самому своему существу анархического хозяйствования, той
капиталистической партизанщины, которая принципиально не вяжется ни с
каким планом, ни с каким регулированием, ни с какой хозяйственной
дисциплиной.

Я поэтому беру на себя смелость утверждать, что значение этого процесса
определяется именно этой второй стороной дела, которая сама по себе
является не чем иным, как своеобразным

преломлением логики классовой борьбы в этих конкретных условиях работы
некоторых хозяйственных организаций. И это несмотря на то, что мы видим
на скамье подсудимых, в отличие от многих других процессов громадного
политического значения, отнюдь не классовых врагов, отнюдь не
политических противников, а видим в основной массе наших людей, неплохих
людей, будь то коммунисты или беспартийные. И я даже, не колеблясь,
выскажу свое убеждение в том, что многие из них, вероятно, являются
искренне преданными делу социалистического строительства людьми.

И тем не менее все то, что прошло перед нашими глазами, говорит о том,
что это есть эпизод классовой борьбы. Все то, что прошло перед нашими
глазами в эти дни, убеждает нас в том, что факты, являющиеся предметом
нашего судебного, а еще раньше — предварительного следствия, являются не
просто фактами, имеющими техническое, хозяйственное или юридическое
значение, а являются фактами, свидетельствующими о том, что в этой
новой, своеобразной форме срыва комплектной отгрузки комбайнов нашло
свое проявление влияние той мелкобуржуазной стихии, той мелкобуржуазной
распущенности, недисциплинированности, хаоса, который является первым и
заклятым врагом социалистических принципов, первым и заклятым
последовательным врагом планового социалистического хозяйства.

Хотят этого подсудимые или этого они не хотят, будут протестовать они
против такого вывода или они молча и сокрушенно примирятся с
неизбежностью этого вывода, можно утверждать, что их действия — вольно
для них или невольно или, как здесь говорили, субъективно или объективно
— явились проводниками враждебных советскому социалистическому
строительству настроений, традиций, привычек, взглядов, методов работы.
Эти действия переросли в преступления, ибо они оказались направленными
против дела социалистического строительства.

Этим определяется то глубокое значение этого судебного процесса не
только для данных обвиняемых и не только для тех организаций и
хозяйственных учреждений, которые здесь, к их несчастью, оказались
представленными их ответственными сотрудниками, но и для всех вообще
хозяйственных и советских учреждений и организаций нашей страны. Через
голову подсудимых из этого зала судебного заседания пригово’р по данному
делу прозвучит не только печальным итогом работы для обвиняемых по
настоящему делу, но и грозным предупреждением для тех, которые еще не
привлечены к ответственности, но которые неизбежно будут привлечены,
если из этого судебного процесса они не извлекут для себя всех
необходимых уроков.

Приговор суда по этому делу прозвучит как грозное предостережение всем
тем, кто работает методами Шахновских и

Моевых, всем тем, кто работает методами хозяйственников вроде Шабашвили
и Дика.

Процесс должен кое-кого очень многому научить, кое-кого от очень многого
предостеречь. Он должен мобилизовать внимание нашего общества к
вопросам, которые до сих пор, очевидно, еще не у всех хозяйственников
стоят на почетном месте, а у многих и вовсе находятся в загоне; он
должен мобилизовать внимание к этим вопросам и хозяйственников и всей
нашей хозяйственной и советской общественности в целом.

Вопрос о значении пролетарской дисциплины в борьбе за социализм и тесно
связанное с этим вопросом точное и беспрекословное выполнение советских
законов — это важнейшие вопросы в деле социалистического строительства.
Это вопросы, которые приобретают особенное значение в наше время, когда
все усилия и партии и правительства, всего рабочего класса и всех лучших
передовых людей нашей страны, всех трудящихся СССР направлены на
максимальное укрепление мощи Советского государства, направлены на
максимальное укрепление пролетарской диктатуры в сознании того, что
только величайшая мощь, крепость и сила государства пролетарской
диктатуры могут развеять впрах последние остатки капиталистических
классов и обеспечить окончательную в ближайшее же время победу социа- ,
лизма в нашей стране.

Я напомню слова товарища Сталина на январском объединенном пленуме ЦК и
ЦКК ВКП (б) о том, что «сильная и мощная диктатура пролетариата,— вот
что нам нужно теперь для того, чтобы развеять впрах последние остатки
умирающих классов и разбить их воровские махинации», что нам необходимо
максимальное усиление государственной власти, ибо только через ее
максимальное усиление можно «добить остатки умирающих классов и
организовать оборону против капиталистического окружения, которое далеко
еще не уничтоженб и не скоро еще будет уничтожено»

Я не думаю, чтобы под теми воровскими махинациями, о которых говорил
вождь нашей партии на янвйрском пленуме, мы не имели бы права разуметь и
такие махинации, как очковтирательство, как хозяйственная «аллилуйщина»,
как прямой обман, как это имело место с «знаменитым» рапортом о
154-процентном выполнении плана отгрузки комбайнов по заводу «Коммунар».

Этот рапорт есть тоже одна из разновидностей тех мошеннических
махинаций. Этим . способом преступники пускают пыль в глаза, усыпляют
бдительность, преследуют цели, в конечном итоге всегда отражающие собой
влияние чуждых,

•И. В. Сталин, Соч., т. 13, стр. 210—211.

враждебных принципам социалистического строительства взглядов и
настроений. ч

На том же самом январском пленуме товарищ Молотов подчеркнул
необходимость всемерного усиления и улучшения аппарата управления,
дальнейшего усиления мощи пролетарской диктатуры., Вопреки
оппортунистическим «теорийкам» об «отмирании государства», о «потухающей
кривой» государственной власти, вопреки оппортунистическим и прямо-таки
контрреволюционным басням о ближайших перспективах ослабления
государственной власти пролетариат, партия и правительство, как
из-вестнО) ведут энергичную борьбу за всемерное укрепление
государственной власти.

В этой связи стоит вопрос и о значении в наше время советского,
социалистического закона. Социалистическая законность является одним из
могущественнейших рычагов укрепления пролетарской диктатуры.
Социалистическая законность является одним из могущественнейших средств
обеспечения рабочему классу и трудящимся, строящим под руководством
нашей партии, во главе с нашим ЦК и товарищем Сталиным, социалистическое
общество, возможности легче, быстрее, лучше одерживать свои блестящие
победы.

Роль советского закона, роль социалистической, законности и требование,
предъявляемое ко всему населению, ко всем гражданам нашей страны и к
коммунистам в первую очередь, о точном и святом, как говорил Ильич,
исполнении законов, в настоящее время приобретают особенно важное
значение. Это обстоятельство объясняет самый факт неоднократного
подчеркивания партией и правительством важности соблюдения революционной
социалистической законности. Об этом говорят постановления наших
партийных съездов, конференций и пленумов ЦКВКП(б); об этом говорит
целый ряд декретов и постановлений, особенно за последнее время? которые
неуклонно подчеркивают нерушимость, непререкаемость, нащих
социалистических законов. Это не хотели признать и усвоить подсудимые по
настоящему делу. Они не поняли и не усвоили всей глубочайшей
принципиальной разницы между нашей законностью и так называемой
«законностью» капиталистических стран. Там, в странах капитализма, по
крайней мере в наиболее враждебных социализму, никакой законности, в
сущности говоря, не существует. В странах фашистской диктатуры
законность подменена беззаконием. В этих странах, как это предсказал еще
в 1910 году Владимир Ильич Ленин, законность расстреляна и низложена: в
странах фашизма открыто и цинично попираются закон и право, место
которых заняли бесправие и грубый, чудовищный произвол.

Социалистическое государство, наоборот, бережно и тщательно охраняет
закон и право, борется за максимальное укрепление своей законности,
сурово наказывая всякого нарушителя социалистической законности.
Социалистическое государство нуждается в прочном порядке, в прочной
дисциплине, в твердой законности.

Величайшее значение советского закона должно быть продумано и осмыслено
каждым гражданином советской страны. Каждый гражданин, каждый трудящийся
человек нашей страны должен научиться уважать советский закон как
нерушимый и непререкаемый, как стража интересов пролетарской революции и
диктатуры, рабочего класса, как стража интересов многомиллионных масс
трудящихся, рабочих, колхозников-передовиков и вообще честных граждан
нашей страны. Тем недопустимее оказывается малейшее игнорирование
требований социалистической законности, тем энергичнее должна быть наша
борьба с теми, кто осмеливается проявить малейшее пренебрежение к
советским законам. Борьба за законность — важнейшая задача не только
органов советской юстиции, но и всего советского общества. Совершенно
естественно, что борьба за точное и неуклонное исполнение советских
законов стоит в прямой связи с задачей укрепления и улучшения самого
нашего государственного советского аппарата, улучшения и методов его
работы.

Совершенно естественно, что в связи с теми крупнейшими
всемерно-исторического значения проблемами, которые я только бегло
наметил, стоят и вопросы качества работы наших государственных
учреждений и вопросы качества самих кадров наших работников.

С этих трех точек зрения нам, очевидно, и придется впоследствии,
расценивая индивидуальную роль каждого из обвиняемых по настоящему делу,
осветить вопросы, намеченные , мною в вводной части моей обвинительное
речи. Задачи укрепления пролетарской. диктатуры, обеспечение неуклонного
исполнения всем населением нашей советской страны социалистических
законов требуют крепкого, преданного своему делу, гибкого, политически
воспитанного, вооруженного знанием своего дела; в совершенстве
владеющего техникой своей работы, дисциплинированного аппарата.

Без этих условий невозможно говорить ни о каком укреплении мощи
Советского государства. Без этих условий все разговоры относительно
мероприятий по укреплению мощи Советского государства, государства
пролетарской диктатуры, будут пустыми, фальшивыми, лицемерными
разговорами.

На январском пленуме в (1933 году товарищ Молотов говорил именно об
этом, подчеркивая необходимость дальнейшего и всемерного улучшения
аппарата Советского государства. Товарищ Молотов говорил: «Все это
требует… такого роста его мощи, чтобы рабочие и колхозники, во всей их
многомиллионной массе, могли в еще большей мере убедиться в растущей
силе пролетарского государства, чуткого к защите интересов трудящихся и
беспощадного в отношении к его классовым врагам. Провести на деле
осуществление этой важнейшей задачи и, вместе с тем, обеспечить лучший
подбор хозяйственных и технических кадров и действительную повседневную
проверку их работы — таковы первоочередные задачи нашей политики. Только
на этой основе,— говорил товарищ Молотов,— мы с успехом будем итти
вперед в деле выполнения стоящих перед нами хозяйственных задач» К

Это громадная программа, непосредственно, вплотную подводящая нас к
вопросам, характеризующим наш аппарат, качество его работы, своеобразие
и особенности методов его работы. Эта программа намечает и те
мероприятия, которые необходимо принять и провести в жизнь для того,
чтобы улучшить методы этой работы.- Без разрешения этой задачи мы не
можем двигаться вперед, мы не можем реально, по-настоящему, практически
давать каждый день осязательные результаты нашей работы в деле
социалистического строительства.4 Все это вопросы глубокой политики,
действительно первоочередные, важнейшие1 политические вопросы.
Подсудимые этого не понимают. Этого не понимают и такие крупные люди,
как, например, инженер Дик. Впрочем, об инженере Дике я буду говорить
особо и тогда скажу, почему он этого не понимает.

Настоящий судебный процесс не только показал значение затронутых выше
вопросов, но и вскрыл извращение и недостатки нашего хозяйственного
аппарата, обратил внимание всех хозяйственников и всей нашей соэетской
общественности на то, какое значение в работе имеют проверка и
самоконтроль.

1 В. Молотов, В борьбе за социализм. Речи и статьи от XVI до XVII съезда
ВКП(б). Партиздат, 1934. стр. 383.

На этом деле мы получили возможность проверить состояние одного из
ответственных участков нашего социалистического фронта, особенно
ответственного потому, что на этом участке осуществляется та
производственная смычка между социалистической или перестраива*ющейся в
социалистическом плане “деревней и социалистическим городом, между
деревней, победившей, хотя окончательно не добившей еще кулака (ибо
остатки кулачества еще существуют, доживая свои последние дни), между
городом, в котором успехи социализма стоят на прочных основах
социалистической индустриализации, являющейся ведущим началом и для
всего перестраивающегося на социалистический лад сельского хозяйства. С
этой точки зрения такие учреждения, как Союзсельмаш, Сельхозснаб, со
всеми своими разветвлениями по линии трестов и по линии заводов,
являются аванпостом социалистического строительства в деревне, твердыней
нашего социалистического строительства, мощной крепостью
социалистической индустриализации. Будучи вооружена всей мощью
сельскохозяйственной техники, опирающейся на последние достижения науки,
социалистическая индустриализация сокрушает остатки кулачества в
деревне, пробивает брешь в рутине старых капиталистических хозяйственных
традиций, в мелкобуржуазном крестьянском индивидуальном хозяйстве,
прокладывает широкую дорогу для победного и триумфального шествия на
социалистические поля социалистических колонн, поднявших/ высоко над
землей победоносное красное знамя Союза Советских Социалистических
Республик.

Этим определяется та роль и то место, которое занимает в системе
советских организаций и такая организация, как Союз-сельмащ, этим
определяется та ответственность, которая лежит на таких руководителях
организации, как руководители Союз-сельмаша. То же самое надо сказать о
Сельхозснабе, о республиканских трестах, вроде Укрсельмаша, и о каждом
заводе, и особенно о таком, каким является завод «Коммунар».

Подсудимый Шабашвили понимает это значение «Коммунара». Шабашвили
понимает и ту ответственность, которую он, как директор «Коммунара»,
несет за работу этого завода, являющегося одним из важнейших заводов в
борьбе за внедрение в сельское хозяйство нашей социалистической техники.

Поэтому Шабашвили и говорил: «Я думал, что приеду в Москву не на скамью
подсудимых, а как кандидат на первую премию по производству». И он имел
определенные основания так думать. Но случилось не так. И случилось не
так потому,хчто мало думать о первых премиях, мало даже так работать,
как работал Шабашвили, — нужно еще уметь подниматься на высоту
государственного понимания своих задач. Шабашвили — неплохой
хозяйственник, неплохой производственник. Но он свои задачи понял очень
узко, односторонне и в известном смысле превратно. Он за0ыл о
необходимости сочетать интересы производства с интересам^ государства и
государственной политики в целом. Больше того. Интересы государства он
подчинил узким интересам своего заводского хозяйства, нарушив шесть
исторических условий товарища Сталина. Он нарушил важнейшее условие —
уметь руководить своим делом по-настоящему и государственно. Он нарушил
советский закон и цоэтому попал на скамью подсудимых, хотя и является
неплохим директором завода. Печально — но факт. Впрочем, от Шабашвили
целиком ‘зависит исправить эту ошибку и восстановить свое положение…

Я сказал о том, что этот судебный процесс имеет громадное политическое
значение и что в тех преступлениях, которые являются предметом
рассмотрения на этом процессе, несомненно нашла свое отражение еще не
оконченная в нашей стране классовая борьба, борьба против социализма
враждебных социализму элементов. И мне кажется, что то, что мы здесь
слышали и видели, является очень яркой иллюстрацией к тому, что Владимир
Ильич Ленин писал еще в 1918 году в своих знаменитых «Очередных задачах
Советской власти».

Он там писал- «Нельзя забывать ни на минуту (и это должны , особенно
внимательно прослушать подсудимые с завода «Коммунар» и коммунисты среди
них, в первую очередь.— А. В.), что буржуазная и мелкобуржуазная стихия
борется против Советской власти двояко: с одной стороны, действуя извне,
приемами Савинковых, Гоцов, Гегечкори, Корниловых, заговорами и
восстаниями, их грязным «идеологическим» отражением, потоками лжи и
клеветы в печати кадетов, правых эсеров и меньшевиков; — с другой
стороны (Шабашвили, я это особенно отношу к вам.—Л. В.), эта стихия
действует извнутри, используя всякий элемент разложения, всякую слабость
для подкупа, для усиления недисциплинированности, распущенности, хаоса»

Я смею утверждать, что при всех тех положительных сторонах деятельности
завода «Коммунар», при всех тех несомненных хозяйственных успехах,
которые, хотя временно, но омрачались некоторыми неудачами (невыполнение
плана во-время и необходимость потом нагонять так, что в течение чуть ли
не месяца выполнялась вся полугодовая программа, что, конечно, не могло
не отражаться на качестве работы и что само по себе является
свидетельством болезни производства и организации работ), несмотря на
это, несмотря на имеющиеся на заводе ошибки и прорывы в производстве,
все же нужно сказать, что завод, «Коммунар» в основном справился со
своими производственными задачами. Это свидетельствует о том, что там
крепкий и преданный социалистическому строительству пролетарский *
коллектив, коллектив инженерно-технических работников. Тем не менее
нужно сказать, что именно на примере этого завода «Коммунар» и, в
частности, на примере его отношения к вопросу о комплектной поставке
комбайнов, блестящим образом^подтверждается мысль Ленина о том, что
мелкобуржуазная, капиталистическая, враждебная делу социализма стихия
пытается действовать, используя недисциплинированность отдельных
рабочих, а иногда и групп рабочих, для усиления хаоса, распущенности и
разгильдяйства, еще сохранившихся у нас как наследие, как традиция
старого капиталистического общества. /

Вопросы дисциплины — это вопросы не’ простые. Вопросы дисциплины — это
вопросы, являющиеся основными вопросами организации социалистического
общества и социалистического

•В. И. Ленин, Соч.. т. 27, стр. 235 — 236.

труда. Социалистическая дисциплина — это величайшая культурная сила.

Здесь царила стихия и расхлябанность. Между тем, как говорил Ленин,
«успех социализма немыслим без победы пролетарской сознательной
дисциплинированности над стихийной мелкобуржуазной анархией…» 1.

Пролетарская сознательная дисциплина является одним из условий победы
пролетариата над мелкобуржуазной стихией, является залогом невозможности
реставрации керенщины и корниловщины.

И совершенно поэтому естественно, что когда мы требуем соблюдения
дисциплины, когда мы бичуем недисциплинированность, мы это делаем именно
потому, что исходим из значения пролетарской дисциплины как одного из
важнейших .факторов победы социализма. Мы прекрасно знаем, что нарушение
этого принципа пролетарской дисциплины открывает лазейку для этой
мелкобуржуазной анархичности, партизанщины, угрожающей подорвать самые
основы социалистического строительства. Мы знаем,> что эта
мелкобуржуазная стихия, притаившаяся, приглушенная, но окончательно еще
не побежденная, на каждом шагу угрожает нам, особенно часто несет
опасность неустойчивым и недисциплинированным из наших людей.

Ленин предупреждал: «…Рабочий класс китайской стеной не отделен от
старого буржуазного общества» 2. Старые пережитки и предрассудки, старые
капиталистические традиции до. поры до времени остаются под спудом, а в
известных условиях классовой борьбы они вырываются наружу и крепко дают
себя чувствовать.

Тлетворное влияние этих «проклятых традиций капитализма» мы не редко
видим в различных областях нашей жизни. Мы видим это влияние на таких
явлениях, как хищения обществен» ной, социалистической собственности,
покушения на которую со стороны нашего врага сплошь и рядом питаются
почвой этих «традиций» и пережитков.

1 В. И. Ленин, Соч., т. 27, стр. 229.

2 Та м же, стр. 397. ‘

11 Судебные речи, изд. 4.

Вот почему вопросы пролетарской дисциплины — это вовсе не вопросы только
товарищеского воздействия, как об этом говорилось здесь в самом начале
нашего судебного процесса; Вопросы дисциплины, конечно, включают в себя
и вопросы товарищеского воздействия, но этим дело далеко не
исчерпывается. Дисциплина нередко требует и пролетарского принуждения,
принуждения со стороны тех органов пролетарской власти, которые умеют и
беспощадно подавлять всякое сопротивление врага и жестко и сурово
принуждать к выполнению требований и директив, предъявляемых партией,
рабочим классом, правительством.

Вопросы дисциплины — это те же вопросы классовой борьбы, и должны они
решаться так, как решаются все вопросы борьбы с классовым врагом и его
агентурой, с одной стороны, и с теми, кто оказывается под влиянием
враждебных делу социализма настроений, с другой. Конечно, нельзя
рассуждать по поговорке: «Ночью все кошки серы». Нужно различать врага
от нбврага, хотя бы попавшего под вражеское влияние. Нужно уметь
отличать классовое сопротивление, классовую вылазку врага от
дисциплинарного проступка, ошибки, от простой недисциплинированности.
Нужно, однако, помнить, что нередко так называемый должностной
проступок, простая недисциплинированность бывают не менее опасны, чем
прямое вражеское нападение. Раскрыть, разоблачить эту опасность и
составляет одНу из задач настоящего процесса.

Но задача этого процесса даже несколько шире. Это определяется тем, что
преступление совершалось на таком ответственном участке, как
комбайностроение. Об этом я уже говорил и поэтому остановлюсь на этом
вопросе очень кратко. В самом деле, некоторые подсудимые, вероятно,
думают, что комбайностроение, вооружение МТС, совхозов и колхозов
комбайна^ ми — это вопрос техники, а между тем это вопрос глубочайшей
политики.

В условиях’ тех успехов, которые одержаны колхозным движением, вопросы
технического вооружения колхозов имеют в высокой степени важное и
буквально политическое значение. И не случайно, конечно, товарищ Сталин
еще на XVI съезде партии, анализируя поворот нашего крестьянства к
колхозам, в сторону коллективизации, указал на те обстоятельства, на те
условия, которые логически и исторически неизбежно подготовили этот
поворот. Поворот этот подготовлялся всем ходом нашего развития, всем
ходом развития нашей индустрии, и прежде всего развитием индустрии,
поставляющей машины и тракторы для сельского хозяйства. Не преувеличивая
значения техники в классовой борьбе, развернувшейся в СССР, но ни в
какой мере и не преуменьшая этого значения, мы можем сказать, что
поворот к колхозному движению, повлекший за собой окончательный переход
на рельсы колхозного строительства основных масс крестьянства, был
обусловлен в известной степени успехами внедрения в сельское хозяйство
машинной социалистической техники. Товарищ Сталин говорил о тех’
мероприятиях ЦК партии, которые подготовили этот переход, называя три
линии этих мероприятий: организационное и финансовое укрепление
совхозов, организация и финансирование колхозов и, наконец, организация
строительства тракторов и сельскохозяйственных машин и снабжение ими
деревни через МТС, через тракторные колонны и т. д.

Этим же определяется громадное политическое значение той работы,
которую призваны были осуществлять подсудимые.

И если мы говорим о машинной технике и о той ее величайшей не только
культурной, но и политической роли, которую она сыграла в деле борьбы с
нашим классовым врагом, в деле окончательного решения в деревне вопроса
«кто кого» в пользу социализма, то в свою очередь вопросы
сельскохозяйственной техники, вопросы комбайностроения занимают одно из
почетнейших мест.

Я прошу вашего разрешения огласить еще одну цитату, прежде чем перейти к
конкретным вопросам судебного следствия.

На январском пленуме в 1933 году товарищ Молотов, поставив вопрос: «Чем
же берут верх колхозы и совхозы над единоличным крестьянским
хозяйством?» — отвечал: «Тем, что объединенные в своем труде, они
опираются на передовую сельскохозяйственную технику, используя лучшие
сельскохозяйственные машины и тракторы.

Возьмите факты. К началу первой пятилетки вся стоимость машин и орудий в
лашем сельском хозяйстве составляла 1150 млн. руб. За 4 года первой
пятилетки в сельское хозяйство поступили машины и орудия стоимостью в
1600 млн. руб. Таким образом, за одну пятилетку, за большевистскую
пятилетку в 4 года, в сельское хозяйство поступило значительно больше
орудий и машин, чем у него было к началу пятилетки? К тому же, новые
сельскохозяйственные машины значительно производительнее старых. За
первую пятилетку произошло коренное изменение основ техники
сельскохозяйственного производства в нашей стране — вот в чем наша
сила!».

Конечно, некоторая доля заслуг в этих успехах принадлежит и заводу
«Коммунар» и, следовательно, руководителям этого завода, Но это ни в
какой мере не освобождает их от ответственности за совершенные ими
преступления; наоборот, это усиливает их ответственность. Это тем более
обязывает нас предъявить им суровые требования с точки зрения
дисциплины, с точки зрения необходимости проведения и осуществления на
деле во всем объеме, а не только в какой-нибудь части своей работы тех
требований и директив, которые к ним предъявляют партия и правительство.

Далее товарищ Молотов сказал: «Даже перед началом пятилетки соха играла
довольно заметную роль в сельском хозяйстве. С тех пор произошли здесь
большие перемены. В конце пятилетки крупнейшую роль стала играть уже
вспашка тракторами.

К началу первой пятилетки ручной посев занимал господствующее положение.
За годы пятилетки дело коренным образом изменилось. Основным и решающим
орудием сева стала сеялка, причем громадную роль уже играет тракторная
сеялка-»}

Эта страница из речи товарища Молотова замечательна тем/ что она в
высокой степени характерно показывает ту громадную разницу между
принципами социалистической политики и политики других государств, будь
то государство дворянско-поме-щичье, вроде дореволюционной царской
России, будь то самое демократическое буржуазное государство.

Если такая громадная роль в деле социалистической промышленности, в деле
социалистической политики принадлежит технике, и в частности
сельскохозяйственной технике, то, в свою # очередь среди технических
орудий особую, роль и особое место занимает этот интереснейший из
интереснейших инструментов, который называется комбайном, который
одновременно жнет, молотит и сортирует.

Какое огромное сбережение человеческого труда, какая блестящая
демонстрация действительной победы человека над силами природы несет эта
наша советская машина, вышедшая на социалистические поля!

Вот некоторые, правда, весьма краткие общие соображения, в свете
которых, мне кажется, необходимо рассмотреть и вопросы, касающиеся
индивидуальной вины и ответственности подсудимых по настоящему делу.

Наша советская судебная политика преследует две задачи: одна задача —
это борьба с конкретным преступлением и, как иногда выражаются, с
конкретными носителями зла, и другая задача — не менее важная и ценная,—
это задача общей превенции, профилактики и пропаганды советского закона,
воспитания к дисциплине, о которой говорил Ленин, обрисовывая задачи
советского суда.

Вот почему я счел необходимым подчеркнуть то действительно большое — я
бы сказал, выходящее из ряда вон — политическое значение этого дела. Еще
раз повторяю, что здесь на скамье подсудимых сидят не политические
враги, что перед нами на скамье подсудимых сидят люди, как я уже сказал,
имеющие ряд заслуг перед советским социалистическим строительством,
люди, преданные делу социализма, заслуги которых отмечены даже
наградами. Но они совершили преступления, направленные против Советского
государства. Мы должны объективно и по справедливости оценить эти
преступления и определить соответствующие наказания.

1 В. М о л о т о в, В борьбе за социализм. Речи и статьи от XVI до XVII
съезда ВКП(б), Партиздат. 1934, стр. 373 — 374.

Я предвижу, что обвиняемые будут защищаться ссылками на количества,
проценты выполнения плана и т. п. Но в данном деле главное не в этом.
Главное здесь и не в том, сколько не послано или не дослано или не
получено на полях магнето и карбюраторов, не в процентах простаивающих
комбайнов, хотя и это имеет> конечно, громадное значение, так как в
условиях ожесточенной борьбы против нас капиталистического мира, в
условиях борьбы с остатками капитализма в нашей стране мы не можем
допустить, не можем позволить кому-нибудь бросаться даже сотней, даже
десятком неиспользованных комбайнов, недосланных магнето и карбюраторов.

Во время судебного следствия защита несколько раз пыталась сосредоточить
внимание суда именно на этом вопросе,— дескать, сколько всего отгружено
комбайнов и какой процент из них составляют комбайны без магнето и
карбюраторов. Ну что же, пусть процент комбайнов, оказавшихся без
магнето, очень невелик, хотя имеющиеся об этом данные далеко не
достаточны и не исчерпывающи. Причина этого в отсутствии I надлежащего
учета и контроля в этом деле. Но я еще раз хочу подчеркнуть: мы не можем
позволить никому бросаться ни одним магнето, не можем допустить такого
безобразия, при котором хотя бы один десяток магнето где-то застрял и не
попал к комбайну, для которого он предназначался. Если бы дело шло даже
только о десятке этих магнето, во-время не погруженных и в силу этого
лишивших комбайны возможности работать, мы и тогда должны быди бы
подойти к такому случаю с самым суровым порицанием й наказанием.

Но здесь дело идет не о единицах и десятках. Дело~идет, как уже
выяснилось по ряду областей и краев, об очень серьезных цифрах.

, Напомню4 еще раз. Для Западной области было отгружено 1000 комбайнов,
но к началу уборки значительная часть этих комбайнов не получила ни
одного магнето, а следовательно, была омертвлена, убита, парализована.
Таких комбайнов оказалось 460, что составляет 46% всего количества
комбайнов, отгруженных в Западную область. Подсудимый Шабашвили здесь
заметил: «Да, но в настоящее время их меньше». — «Сколько?» — «200».
Возьмем эту цифру, ибо всякое сомнение я готов толковать в пользу
подсудимого,— пусть 200 штук. Это составляет 20%. Что это такое?
Преступление!.. Разница в процентах дела не меняет.

Нам здесь свидетель Синицын демонстрировал карту Казахстана. По
Казахстану, по третьей части Казахской республики, из 202 комбайнов
оказались лишенными магнето и карбюраторов 92. Это что означает? Это
означает преступление, это означает омертвление 45% комбайнов.

По Западной Сибири, по словам самого Шабашвили, некомплект комбайнов к
моменту начала уборки урожая был тоже очень высок. Шабашвили пробовал
доказывать, что впоследствии здесь дело несколько изменилось в лучшую
сторону. Мы имеем, однако, в деле документ — письмо председателя
Западносибирского крайисполкома на имя товарища Молотова с жалобой на
то, что положение с комбайнами на 28 июля является катастрофическим, так
как «значительное количество комбайнов-прибыло и прибывает
некомплектным».

Когда это было? Письмо датировано концом июля. А Шабашвили здесь пытался
заявлять: «В Западной Сибири еще хлеб не созрел». Но мы спросим’ его: «А
когда хлеб созрел, пришли эти комбайны на место?». И оказалось, что они
не пришли. (Председатель: Часть их пришла.) Да, часть пришла; из 1000
комбайнов пришло 540 штук. Но если бы не пришло не 460 штук, а только
46, я считал бы себя вправе настаивать на предъявленном обвинении. Мы не
должны забывать, что в наших условиях каждый снаряд, которым мы бьем по
врагу, для нас. имеет громадное значение и что всякого, который думает
этот снаряд где-то припрятать или поставить в такие условия, когда он не
может быть использован в бою, мы можем и должны рассматривать как
изменника, как предателя.

Поэтому такая «философия», которую пытались разводить здесь некоторые
подсудимые, такие нотки, какие мы слышали здесь во время их допроса, я
должен квалифицировать как абсолютно не государственную точку зрения,
ибо здесь дело не определяется количествами и процентами, хотя это,
конечно, имеет громадное значение, но отнюдь не в том смысле, что чем
меньше процент, тем меньше огветственность. Я скажу больше. Важность и
опасность совершенного подсудимыми преступления не исчерпывается даже
тем конкретным вредом, который причинили государству подсудимые.

Правда, этот вред сам по себе требует очень серьезного внимания. Но мы
должны особенно внимательно подойти к анализу причин, вызывающих этот
вред, к анализу обстоятельств, по которым можно и нужно судить о
болезни, проявившейся в конкретных преступлениях, вскрытых следствием
по настоящему делу.

Несколько дней нашего судебного процесса дали громадный – и политический
и бытовой материал, ориентирующий нас в поставленном выше вопросе,
позволяющий- еще раз проверить всю систему работы некоторых наших
учреждений, проверить методы их работы и качество работников как
возглавляющих эти учреждения, так и исполняющих те или другие функции.

Что мы можем считать установленным в этом отношении данным процессом? Мы
можем считать установленным наличие в ряде наших учреждений крупных
недостатков, обязывающих нас, невзирая на лица, их возглавляющие,
показать те действительно черные точки, те отдельные мрачные пятна,
которые говорят о неблагополучии в системе работы некоторых наших
государственных учреждений, имеющих громадное Значение. Я говорю о
Сельхозснабе и Союзсельмаше, я говорю об Укрсельг маше.

Говоря об этих отрицательны^ явлениях, об этих мрачных и черных точках,
характеризующих недостатки работы ряда на-, ших учреждений, я далек,
разумеется, от того, чтобы обобщать эти факты и представлять положение в
сплошном мрачном свете. Но я должен сказать то, что есть, не преуменьшая
недостатков в работе этих учреждений, в самой системе этой их работы,
обусловивших или облегчивших возможность совершения таких преступлений,
какие совершены подсудимыми. В этом отношении настоящий судебный процесс
сигнализирует об этих серьезных и важных явлениях. Этот процесс является
сигналом к особой бдительности, призывом к особому вниманию к этим
вопросам, напоминанием о необходимости срочного принятия мер к их
устранению.

Что мы раньше всего должны здесь констатировать?

Первое. Наличие в ряде хозяйственных наших организаций грубейших фактов
бюрократизма — родного брата волокиты, за которую еще Владимир Ильич
обещал кое-кого повесить на вонючих веревках.

* Мы видели здесь,— и когда я буду характеризовать отдельных подсудимых,
я укажу персонально на каждого представителя этого бюрократизма,— мы
видели здесь, что бюрократизм и волокита, хаос, недисциплинированность и
разгильдяйство свили себе в этих учреждениях крепкое гнездо. На мой
вопрос свидетель Борисов свои действия квалифицировал словом
«прошляпил». Это самое «прошляпил», «не проверил», «не
проконтролировал», «на слух воспринял, то, что мне доложили» — обычный
«метод» некоторых руководителей, руководивших из кабинета, не
показываясь на производстве. Так делал, например, свидетель Эдельсон,
который руководил опытом по конструированию комбайнов в ЦЧО из кабинета
в Малом Черкасском переулке в Москве и в течение двух лет не удосужился
ни одного дня провести на полях в непосредственном соприкосновении с
комбайном. Картина, достойная богов! Хорошие, нечего сказать,
руководители.

Мы должны констатировать, в ряде случаев, на отдельных участках нашего
хозяйства грубые и преступные извращения партийных и правительственных
директив и законов. Мы должны констатировать эти факты, вскрывая
социально-классовые и политические корни этих явлений, показывая, что в
этой своеобразной форме проявляется нередко сопротивление тех
капиталистических традиций, выкорчевывание которых XVII партийная
конференция поставила задачей второй пятилетки не только в экономике, но
и в сознании людей. Задача наша — на основе того богатого опыта и
материала, который дал нам этот процесс,— заключается в том, чтобы
показать рабочему классу, как люди умеют в высокой степени изощренно,
тонко и, я бы сказал, строго юридически нарушать советские законы,
издеваться над законом на законном основании, действуя так, как это
отметил В. И- Ленин,— «формально правильно, а по существу
издевательство».

Эта история с некомплектной отгрузкой комбайнов — яркая иллюстрация к
этому «формально правильно, а по существу издевательство».

И в самом деле, что говорили нам все подсудимые? Они говорили:
«Позвольте, постановление СТО от 17 марта 1932 г. го* ворит о
недопустимости некомплектной отгрузки. То, что у нас делалось, было
отгрузкой комплектной. Почему? Потому, что мы отгружали комбайны и части
к ним с разрывом в один-два дня, а это никак нельзя считать
некомплектной отгрузкой»… Такое рассуждение, однако, явно
неудовлетворительно. «Разрыв» тут ни при чем.

Правительство приказало производить комплектную отгрузку. Они пишут:
слушаемся, производим комплектную отгрузку, а сами устраивают
«разрыв»!.. Но это-то и есть некомплектная отгрузка! Формально
получалось как будто правильно, а по существу — сплошное издевательство.
Почему? Потому что «разрыв» означает, что комбайны отгружались без
магнето, без карбюраторов и т. д. и т. п. Так действовал подсудимый Дик,
технический директор, с благословения подсудимого Шабашвили. Это
проделывает вместе с Диком начальник комбайнового цеха За-ходяченко. ЭтЬ
воспринимает, как узаконенное, Череватенко. Это осуществляют вместе с
Череватенко подсудимые Кобрисов и Кордик..

Таким образом, в сущности говоря, получается прямой заговор группы
государственных служащих против советского закона.

Тут кто-то говорил,— кажется, Череватенко,— что получилось так, что
правительство говорит так, а я, Череватенко, говорю вот этак.
Правительство говорит: нельзя отгружать некомплектно. А мы говорим:
можно,— и отгружаем так, как хотим, хотя это и воспрещено законом. Что
это такое?,Это изощренная ?замаскированная форма саботажа, который к
тому же прикрывается всякими благовидными предлогами и ссылками на
«добрые намерения». Известно, однако, что «добрыми намерениями путь в ад
вымощен».

Настоящий процесс должен напомнить об обязательности для всех и каждого
строгого соблюдения советских законов, напомнить о том, что нарушение
советских законов пагубно для \

дела социализма, что, нарушая наши законы, наши люди могут легко попасть
в лапы к подлинным врагам социализма. Это должны были признать здесь
сами подсудимые. Они начали с полного отрицания своей вины. Они даже
недоумевали, за что И почему их посадили на скамью подсудимых. Они
пробовали нас уверить в своей правоте, доказывая, что в этом деле они
правы, а не ЦКК и даже не правительство. Но потом, под ударами
следствия, после того, как мы здесь, по моему несколько вольному
выражению, «потыкали их носом в эту вонючую лужу», они, .нахлебавшись
вволю этой жижицы, в конце концов должны были сказать: «Признаем себя
виновными».

Из этого процесса многие хозяйственники должны извлечь урок, как нужно
относиться к советским законам. Этот процесс и те преступления, которые
проходят здесь перед нашими глазами, показывают, что классовый враг
действует нередко в высокой степени своеобразно. Классовый враг умеет
мобилизовать против советского правительства, против планового
хозяйства, против дела социализма отдельных людей, еще оставшихся в душе
мещанами, хотя и прикрывающихся партийным билетом, сохранивших
мелкобуржуазные предрассудки, «проклятые», капиталистические традиции.

Судебное следствие вскрыло и уже заклеймило совершенные подсудимыми
преступления против Советского государства. Нельзя сомневаться, что этот
процесс мобилизует рабочий класс, лучшую часть инженерно-технических сил
нашей страны и всю нашу общественность против расхлябанности,
недисциплинированности, хаоса, которыми запятнали себя подсудимые.

Но прежде чем перейти к отдельным подсудимым и совершенным ими
преступлениям, я считаю необходимым напомнить о том, как наше
правительство из года в год, а в пределах года — из месяца в месяц
вместе с партией борется за то, чтобы к началу сельскохозяйственных
кампаний (будь это уборочная кампания и посевная кампания) сельхозмашины
были на Полях, в нужном комплекте и в должном количестве,
соответствующем государственному плану. Эта задача — обеспечить
социалистические поля необходимыми сельскохозяйственными машинами —
задача в высокой степени политически ответственная. Эту задачу всегда и
своевременно партия и правительство (ставят перед нашими
хозяйственниками, требуя от них максимального внимания к этому делу.

Еще 17 марта 1932 года Совет труда и обороны, рассматривая вопрос о
состоянии снабжения сельскохозяйственными машинами сельского хозяйства,
констатировал тяжелую болезнь, которой страдали некоторые наши
хозяйственные организации и которая заключается в систематической
некомплектности поступающих на поля сельскохозяйственных машин, и вынес,
специальное постановление, воспрещавшее некомплектную отгрузку машин.

3 января 1933 года Совет народных комиссаров Союза ССР издал специальное
постановление о поставке сельскохозяйственных машин, которое в пункте 8
подчеркивало, что договоры должны заключаться на комплектные машины, что
комплектность машин является обязательным условием этих- договоров.

26 марта 1933 года РКИ и президиум ЦКК, проверяя работу отдельных
организаций в этой области, констатировали наличие, и продолжение той же
самой недопустимой практики и категорически потребовали ее прекращения.
В этом постановлении указывается, что РКИ и ЦКК приняли к сведению
заявление Союзсельмаша в лице т. Борисова о том, что разработана и с
апреля месяца будет внедрена в производство так называемая
унифицированная упаковка всех отгружаемых комбайнов.

Что же происходит в действительности? В действительности 18 января
Череватенко издает внутриотдельскую инструкцию, \ которая содержит в
себе указания о том, как нужно производить «раздельную» и
«некомплектную» отгрузку. Оказывается, Череватенко делает этот явно
антиправительственный, противозаконный шаг на основании постановления
технического совещания, которое происходило в кабинете Дика, заместителя
директора завода по технической части, под его председательством и было
утверждено директором завода Шабашвили.

Таким образом руководство завода — Шабашвили, Дик, начальник
комбайнового цеха Заходяченко, в сущности говоря, составляют, да
позволено будет так сказать (с оговоркой о том, что на скамье подсудимых
сидят не классовые враги, а наши люди),— составляют настоящий «заговор»
против этого закона, направляя все свои усилия и старания на то, как бы
обойти этот закон. Но свои преступные действия они пытаются
замаскировать, хотя это им ‘не Очень удается. В самом деле, к чему
сводится эта маскировка? К чему сводится их аргументация? Она сводится к
рассуждению о том, что постановлением правительства запрещена
некомплектная отгрузка, а у них отгрузка не некомплектная, а раздельная,
с разрывом всего лишь в два дня. Но всем ясно, что это рассуждение
надумано, что этим рассуждением подсудимые’ пытаются замаскировать
подлинные свои преступления. Под прикрытием этой «теории» о раздельной
отгрузке нарушают закон и Заходяченко, и Череватенко, и Кобрисов, и
Кордик. Это основная группа заводских работников, виновных в нарушении
указанного выше постановления правительства.

Но на заводе сидит Ремеров, являющийся уполномоченным Сельхозснаба,
функции которого заключаются в том, чтобы специально наблюдать за
правильной отгрузкой комбайнов. Что это означает для Ремерова? Это
означает обязанность наблюдать за тем, чтобы производилась отгрузка так,
как требует закон, как требует правительство А как правительство требует
отгружать? Комплектно. А комплектно — значит нераздельно. А нераздельно—
значит комбайн должен отгружаться вместе с мотором, вместе с магнето,
вместе с карбюратором, вместе со свечами. А как же быть с хищениями в
пути? О хищениях нужно подумать. Нужно позаботился, чтобы их не было.
Нужно отгрузку организовать так, чтобы не было хищений. Это обязанность
завода. И *го вполне возможно осуществить. Ведь 26 марта т. Борисов,
возглавляющий эту систему, заявил, что с апреля месяца комплектная
отгрузка по унифицированной системе упаковки будет внедрена в
производство и обеспечена полностью.

В чем же здесь дело? Дело в том, что Ремеров, вместо того, чтобы
воспретить некомплектную отгрузку, раздельную отгрузку, идет по линии
наименьшего сопротивления. Он точно так же попадает в общий фарватер
этого плавания и лавирования вокруг да около советских законов, а по
существу против советских законов. Что он делает? Вы это помните из
судебного следствия.

Вчера защита, анализируя переписку Ремерова, хотела доказать, что он
боролся против некомплектности Я целиком присоединяюсь к этому
утверждению с маленькой только оговоркой: Ремеров боролся, но лишь путем
переписки. Это верно, но это борьба бумажная, переписочная борьба, а
следовательно, это не борьба Во всяком случае на языке государственного
обвинения это не борьба, а бумагомарание.

• То, что Ремеров с кем-то переписывался, нас ни в коей мере не
убеждает, что он действительно боролся, тем более, что если рассмотреть
эту переписку по существу, го в ней нельзя найти возражений против
некомплектной отгрузки. В лучшем случае здесь можно найти лишь попытки
ослабить вредоносные последствия этой некомплектной отгрузки, попытки
придумать кое-какие паллиатиповые средства, чтобы скорректировать,
смягчить тот вред, который неизбежно получался от практики некомплектной
отгрузки комбайнов.

Но у нас есть другая переписка, которой защита вчера не касалась и
которая говорит прямо о том, что Ремеров очень серьезно беспокоился о
результатах этой практики. Но и эта переписка ни в коей мере не защищает
Ремерова именно потому, что Ремеров фак!ически ничего не делал, если не
считать этой двусмысленной переписки, для прекращения этой критики.
Почему? Скачать определенно затрудняюсь. Может быть, не сумел, может
быть, не^ хотел Может быть, и то и другое: и не сумел и не хотел За «не
хотел» он подлежит наказанию. За «не сумел» ему можно несколько смягчить
наказание…

В чем мы обвиняем Дика? Дика мы обвиняем в том, что он, -| как
технический директор и как заместитель директора завода, ^ явился
инициатором этой идеи о том, чтобы рассматривать ту 1 раздельную,
некомплектную отправку как комплектную отправ- , ку при условии
двух-трехдневного разрыва в сроках отправки -\ комбайнов и магнето.

Это, конечно, был первый шаг к тому, чтобы сорвать поста-

По настоянию нескольких зимовщиков в ночь с 31 декабря 1934 г. на 1
января 1935 г. с полярной станции выехало в бухту Сомнительную несколько
нарт с зимовщиками и охотниками для розысков. В первый день поисков, 1
января, зимовщик Куцевалов нашел нарту доктора к северу от бухты
Сомнительной на расстоянии примерно шести километров Нарта оказалась
крепко застопоренной, из восьми собак семь были живые, а одна мертвая.
На нарте — овчинный тулуп и оленья постель.

Труп доктора Вульфсона был найден зимовщиком Вакуленко и охотником Тагью
примерно в двух километрах от места, где была найдена нарта, только 5
января 1935 г. По показаниям Вакуленко, доставившего труп доктора в
бухту Сомнительную, труп был найден лежащим на снегу вверх лицом со
сбившейся с головы шапкой, около него на расстоянии пяти метров лежали
рукавицы и недалеко поломанный винчестер с одной стреляной гильзой.
Согласно акту первого осмотра, произведенного в бухте Сомнительной, лицо
доктора было обезображено, покрыто ссадинами, лицо и шарф “вокруг шеи в
крови, нос приплюснут и оторван носовой хрящ; на руках у запястья
кольцевые ссадины; одна пола кухлянки оторвана.

7 января труп доктора был привезен на мыс Роджерс и там, без вскрытия,
11 января похоронен.

Несмотря на то, что ряд обстоятельств давал все основания предположить
насильственную смерть доктора, и несмотря на то, что разговоры о
Старцеве, как о виновнике смерти доктора, появились в первые же дни
после нахождения трупа, Семенчук сам проводил следствие и без вскрытия
трупа, без всякого анализа всех обстоятельств гибели доктора,
исключительно основываясь на показаниях самого Старцева, составил
заключение о том, что доктор, потеряв Старцева, заблудился, бросил нарты
и сам в пьяном виде замерз.

Когда доктор Фельдман, сразу заподозрившая насильственную смерть
Вульфсона, потребовала сообщения в Москву о присылке постороннего лица
для расследования гибели доктора Вульфсона, Семенчук начал своимь
привычными методами преследовать- ее. Он задерживал ее телеграммы и
письма и не отправлял их. Он снял ее с довольствия, мотивируя это тем,
что она якобы отказывается лечить больных.”^ тогда как в
действительности Фельдман в оказании медицинской помоши никому не
отказывала. Он запрещал зимовщикам и туземцам посещать ее квартиру.
Больную, с маточным кровотечением и с температурой в 40°, ч)н хотел
заставить ее поехать по острову якобы для лечения больных. И когда она
отказалась, мотивируя этот отказ своим болезненным состоянием, он отдал
приказ 23 февраля о ее немедленном выселении «из пределов зимовки в
другой район острова, малонаселенный пункт». Только вмешательство
некоторых зимовщиков заставило его отказаться от этого выселения
Фельдман.

Акт медицинского вскрытия трупа Вульфсона от 19 апреля, произведенного
доктором Крашенинниковым, исключал смерть Вульфсона от замерзания или от
какого-нибудь несчастного случая (падение с нарт, падение на лед. на
камень и т. п.). По всем внешним и внутренним признакам трупа Вульфсона,
Крашенинников пришел к выводу что смерть Вульфсона могла последовать
только от удара, нанесенного в лицо убитому и вызвавшего сотрясение
мозга. /

Материалами дела установлено, что Старцев всегда был послушным и
абсолютно преданным исполнителем приказаний Семенчука. У Старцева и
Вульфсона не было каких-либо столкновений. Убить Вульфсона Старцев мог
только по указанию другого лица и в интересах этого лица. Семенчук был
заинтересован в устранении Вульфсона — единственного человека на
зимовке, выступавшего против, него и опасного для него как возможного
разоблачителя ёТо преступных действий на острове.

По показаниям свидетелей, до убийства Вульфсона Семенчук угрожал ему
расправой. Предвидя, повидимому, такую расправу, доктор Вульфсон перед
отъездом 25 декабря оставил дома записку, в которой писал, что в случае
своей гибели он просит винить только Семенчука. Семенчук, приказывая
доктору Вульфсону ехать в бухту Предательскую и на мыс Блассон» выдумал,
что туда вызывался врач, а между тем такого вызова не было. Семенчук
назначил Вульфсону проводником Старцева, ранее никогда проводником не
ездившего, в то время как на- мысе Роджерс находились два “охотника с
запада (Таграк и Итуй). которые могли ехать с доктором; Семенчук,
однако, их отправил на север за керосином, в то время как на мысе
Роджерс керосин был. Семенчук 31 декабря, получив известие о потере
Старцевым доктора, пытался отложить выезд на розыск до следующего дня.

По приезде в бухту Сомнительную Семенчук направил Старцева на поиски на
восток, в направлении, обратном тому, где. по словам Старцева, он
потерял доктора. При нахождении трупа он вместе с Вакуленко пытался
сбросить труп в лунку, что сделало бы невозможным раскрытие причины
гибели доктора. Без всякого основания, более того, вопреки всем
обстоятельствам, сопутствовавшим нахождению трупа, и его внешнему виду,
он сразу пустил версию о том, что доктор, будучи пьян, погиб,
заблудившись.

Он задерживал всякие сообщения о гибели доктора, особенно со стороны
Фельдман, проявляя исключительную заботу, чтобы не ускользнуло из его
рук проводимое им следствие, и держал это следствие в секрете от всех
(кроме Вакуленко). Он систематически, последовательно начал сейчас же
после гибели Вульфсона травлю Фельдман, вплоть до попытки выселения ее в
малообитаемую часть острова, что было бы для нее равносильно

смерти. Того, что он именно намеревался с ней расправиться, Семенчук не
скрывал; он говорил об этом Старцеву. что последний подтвердил.

Все эти преступные действия Семенчука^- развал зимовки, бессердечное,
жестокое, колонизаторское отношение к местному населению, полное
пренебрежение к его интересам, доведение его до голода, антисоветское,
граничащее с вредительством, поведение как начальника зимовки, как
представителя советской власти на важнейшем форпосте советской Арктики,
организация с помощью Старцева убийства преданного зимовщика —
врача-общественника Вульфсона и, наконец, подлоги актов,’ рапортов,
следственных материалов, издевательства над Фельдман как единственным
возможным разоблачителем всех его преступлений — являются тягчайшими
преступлениями, за совершение которых Семенчук К. Д., а также Старцев С
П. и были преданы суду по ст. 593 УК РСФСР.

Дело это рассматривалось в Москве 17—23 мая 1936 г. Верховным судом
РСФСР.

Товарищи судьи, в течение почти полных шести дней вы со всей
тщательностью, удаляясь в самые мелкие подробности, исследовали дело,
которое сейчас, в процессе прений, должно получить свою окончательную
оценку Мы, стороны, должны изложить в окончательно сформулированном виде
свои точки зрения по поводу основного вопроса каждого судебного дела, и
настоящего дела в частности, вопроса о самом событии, представляющем
собою предмет обвинения, и об отношении к этому событию со стороны
обвиняемых, привлеченных по настоящему делу к уголовной ответственности.

Было бы неправильно связанную с гибелью доктора Вульфсона тяжелую
трагедию, занявшую в процессе судебного следствия достаточно много
времени и сосредоточившую на себе общее внимание, рассматривать как
центральный вопрос настоящего судебного дела. Было бы неправильно
трагедию, которая унесла, вычеркнула из жизни одного из прекрасных
представителей нашей работы в полярной Арктике доктора Николая Львовича
Вульфсона, делать центром всего этого судебного дела, полагая, что
именно в убийстве Вульфсона и сосредоточено основное обвинение,
предъявленное по настоящему делу. Это было бы неправильно, это было бы
неверно, грубо ошибочно Й в политическом отношении с точки зрения задач
настоящего процесса.

Это было бы неправильно раньше всего потому, что убийство доктора
Вульфсона является лишь одним из звеньев, хотя и кошмарных звеньев, ряда
чудовищных преступлений, совершенных Семенчуком, пробравшимся на
должность начальника арктической зимовки. Это значило бы заслонить
кровавой драмой, разыгравшейся 27 декабря 1934 г на острове Врангеля,
все то действительно громадное политическое содержание и тот громадный
политический смысл, который государственное обвинение вкладывает в
оценку деятельности Семенчука с первых же дней его появления на
врангельской зимовке. Это было бы неправильно еше и потому, что убийство
доктора Вульфсона может быть раскрыто и может быть понято, может быть
объяснено и правильно оценено лишь в связи и на основе всей деятельности
Семенчука в целом, деятельности, проникнутой теми отрицательными
качествами, тем своеобразным антигосу

дарственным и антисоветским его поведением^ которое позволяет
государственному обвинению, руководствуясь ст. 593 Уголовного кодекса
РСФСР, квалифицировать его преступления как бандитизм.

Вот почему в моем сегодняшнем изложении и соображениях^ которые я кладу
в основание обвинения Семенчука, будет уделено и не может, конечно, не
быть уделено достаточно внимания ж места убийству доктора Вульфсона; но
этому ужасному и кошмарному преступлению будет уделено, если можно так
выразиться, лишь подчиненное место.

Враги наши каждый акт уголовного преступления склонны возводить в
степень политического акта. Враги наши склонны приписывать тем или
другим лицам, совершающим уголовное преступление, роль чуть ли не
политических деятелей. Это особенно часто делается тогда, когда мы имеем
дело с преступлением не обычного уголовного порядка, а с преступлением,
окрашенным некоторыми своеобразными чертами; когда это преступление
совершается на передовых участках нашего социалистического
строительства, совершается людьми, примазавшимися, присосавшимися к
нашему обществу, а иногда и к органам нашей власти, людьми, о которых в
свое время говорил еще Владимир Ильич как о той накипи революции, без
которой ни одно глубокое народное движение, к сожалению, не обходится.

Этим отчасти объясняется и то внимание, которое “сосредоточивают враги
Советского государства на таких отрицательных фактах, которые так
понятны и так естественны в жизни громадного, гигантского государства, в
жизни государства, ведущего колоссальную, героическую борьбу за новое,
социалистиче^ ское общество, ведущего борьбу против остатков
эксплуататора-ских классов и против старых предрассудков, против старых
привычек, против всей этой старой нравственной слякоти, мешающей Нашему
ДВИЖеНИЮ Вперед, ПРОТИВ ВСеГО ТОГО, ЧТО МЫ СТЗт

раемся преодолеть, разоблачить, отбросить в сторону.

Враги пользуются каждым такого рода моментом для того,

чтобы изобразить дело в свете высоких политических событий,

извращая действительность и представляя каждое судебное де-

ло как одно из проявлений болезни нашего государственного ор-

ганизма. Именно этим объясняется поведение газеты «Карь-

яла» — органа финской коалиционной партии, поместившей

сообщение о том, что на Земле Франца-Иосифа раскрыт целый

заговор среди зимовщиков, возглавляемый комендантом острова

Семенчуком, и что доставленные Водопьяновым и Махоткиным

агенты ГПУ ликвидировали этот заговор и доставили виновных

в Москву, где они и находятся на скамье подсудимых в Верхов-

ном суде. . –

М Судебные речи. изд. 4

Пять с лишним дней, почти шесть дней судебного разбирательства, конечно,
не оставили камня на камне от этой гнуснейшей выдумки, вранья, от этой
вражеской брехни…

Настоящее дело характерно двумя особенностями: оно лишено политического
характера, того характера, который позволил бы вам квалифицировать его
по соответственным статьям о контрреволюционных преступлениях, но в то
же время оно далеко выходит за пределы обычных уголовных преступлений.
Оно, если можно так выразиться, представляет собой яркую иллюстрацию
того, как бытовые преступления приобретают значение громадной
государственной важности, перерастают в государственные преступления.

Особое значение сейчас приобретает борьба развивающегося и строящегося
молодого советского социалистического государства против всех тех
элементов, которые мешают ему встать на свои прочные ноги, творить свою
новую, счастливую, радостную, для всех трудящихся жизнь. Это
обстоятельство объясняет и некоторые особенности этого процесса.

Эти особенности данного процесса должны быть подчеркнуты с
самого~начала. Имея в виду именно эти особенности, разрешите мне перейти
к тем вопросам, которые в этом деле должны представлять особый и
специальный судебный интерес, к тем обстоятельствам, которые объясняют
позиции в этом деле и обвинительной власти.

Советским правительством отмечены большие успехи в научном и
хозяйственном изучении советского Крайнего Севера. Указывалось, что ныне
положены основы хозяйственного освоения нашего Севера, что, опираясь на
гигантскую работу северных окраин, сейчас возможно значительное
расширение развертывания мероприятий, обеспечивающих полное освоение
Северного морского пути и развитие хозяйства Крайнего Севера Союза ССР.

При этом отмечались первые итоги гигантской и героической работы наших
полярников, то гигантское значение, которое принадлежит нашему Крайнему
Северу, в том числе и в первую очередь таким пунктам, как остров
Врангеля, являющийся форпостом советской культуры, передовым форпостом
нашей советской, подлинно человеческой цивилизации.

Это обстоятельство объясняет и то исключительное внимание и заботу,
которые проявляются к задачам освоения Крайнего Севера со стороны нашей
партии, нашего правительства, раньше всего и больше всего со стороны
нашего гениального учителя и вождя народов Советского Союза товарища
Сталина. И эти успехи действительно огромны, и нашим полярникам есть чем
гордиться. И нашему Северу также есть чем гордиться, и не только по
сравнению с “тем, что представлял собой Север до Великой пролетарской
революции, но даже и по сравнению с тем, что он представлял собой еще
так недавно. Это явилось результатом героической, самоотверженной и
неустрашимой работы найшх полярников. И когда Отто Юльевич Шмидт 16
января 1936 г. на собрании работников Арктики подводил итоги 1935 года и
намечал как начальник Главного управления Северного морского пути новые
задачи, стоящие перед нашими советскими полярниками, он с полным
основанием имел право говорить о тех громадных успехах, которые сейчас
подытоживают трудную работу советских полярников.

1935 год в морском транспорте был годом пробной эксплуатации Северного
морского пути, который отныне существует уже как практически действующая
транспортная артерия. Чтобы оценить все историческое значение этих
итогов, надо только себе представить, что речь идет о Ледовитом океане,
который был впервые пересечен советскими моряками, советскими учеными,
советскими полярниками с востока на запад и с запада на восток. Надо
только вспомнить, что речь идет о совершенно неосвоенной водной стихии,
превращенной творчеством Совет^ ской страны в нормально действующую
практическую транспортную артерию! Речной транспорт и его рост отмечены
в 1935 году даже по сравнению с предыдущим годом. Норильское
строительство и река Пясина свидетельствуют о тех успехах, которых никто
не вычеркнет, которых не запятнают никакие преступления никаких
Семенчуковых!

О нашей авиации не нужно много говорить. Надо только на>-звать это
слово, чтобы в нашей памяти встали образы наших замечательных полярных
летчиков, один из лучших представителей которых находится в составе
суда, которому правительство правильно вручило судьбу людей, поднявших
свою дерзновенную руку против авторитета и славы Советской Арктики.

Шпицбергенские копи перевыполнили в 1935 году свой производственный
план; промыслы прекрасно прошли в отношении морского зверя и, в
частности, в горле Белого моря, укрепились северные совхозы, являющиеся
теперь прочной базой развития Советской Арктики, позволяющие в
дальнейшем это хозяйство развернуть еще шире и еще более мощно.

Вот итоги 1935 года, итоги работы наших полярников, наших строителей
Советской Арктики — сотен и тысяч замечательных людей, воспитанных и
выращенных нашей партией, нашим Советским государством, людей
сталинского стиля работы, сталинской складки, неустрашимых, не
сгибающихся и не отступающих ни на один шаг ни в каких условиях.

Этого мы не должны забывать, рассматривая вопросы, составляющие предмет
изучения в настоящем судебном деле. Мы не должны забывать именно потому,
что на фоне этих прекрасных успехов тем тяжелее становится предательский
удар, 16* нанесенный, хотя и кратковременным, но, к сожалению, все же
губительным хозяйничаньем в Полярной стране, на новой земле этим
прибывшим с «большой земли» «представителем» советской власти,
обвиняемым Семенчуком и его окружением.

В 1924 году на острове Врангеля были устранены национальные флаги других
государств, посягавших на эту часть нашей советской государственной
территории, и был поднят наш советский флаг, который с тех пор гордо
реет над Арктикой, над полярными льдами, как знамя, как символ победы,
как символ новой, радостной, счастливой жизни, принесенной с «большой
земли» Великой пролетарской революцией, победившим в нашей стране
социализмом.

Что представляет собой, в результате именно этой победы, остров Врангеля
под сенью нашего красного знамени?

Период Ушакова. «Своей задачей, — говорит т. Ушаков, — я как начальник
первой зимовки или одной из первых советских зимовок ставил завоевание
авторитета у эскимосов, т. е. у тех людей, с которыми мне нужно было
работать, жить и проводить генеральную линию партии и линию нашей
советской политики».

«Этот авторитет, ?— с полным правом здесь мог заявить т. Ушаков, — мною
был завоеван». Мы видим, как он завоевывал этот авторитет и как он
действительно этот авторитет сумел завоевать. «Нужно было показать, —
говорит он, — что большевик — друг эскимоса, — они ведь мало имели дело
с большевиками, — друг туземного населения, а не враг, не колонизатор,
не купец, с которыми они имели дело раньше. А эскимос с купцами дел имел
много, и у него уже создалось соответствующее отношение к белому
человеку, а это отношение строилось на отношении колонизаторской
пропаганды, колонизаторского характера».

Тов. Ушаков правильно поставил перед собой задачу — разгромить это
старое представление о белом человеке, пришедшем с «большой земли»,
создать новое представление о советском человеке, о большевике,,
показать все принципиальное различие между большевиком, пришедшим на
остров, и старым купцом, промышленником, колонизатором, которые тоже
приходили на остров и которые грабили и эксплуатировали жителей этого
острова.

Нужно было изменить отношение к белым людям, дать почувствовать
эскимосам, что о них заботятся, что их уважают как братьев. Тов. Ушаков
в свободное время ведет с эскимосами политические беседы, рассказывает о
том, что такое советская власть, объясняет задачи нашей коммунистической
партии, задачи нашего великого социалистического строительства,
описывает и характеризует нашу великую родину, нашу замечательную
страну, родину нового, социалистического общества. Он показы*ает, как
большевики заботятся о развитии отсталых народностей, как растет и
расцветает на «большой земле» национальная по форме, социалистическая по
содержанию культура.

Но мало говорить, надо делать, и Ушаков делает. Шаг за шагом, в тяжелых,
трудных, часто совершенно невероятных условиях. Нужно было организовать
охоту эскимосов, нужно было научить их, как ловить песца, нужно было
научить их этому искусству и этим самым дать им в руки одно из средств
дальнейшего улучшения их материального положения и поднятия культурного
уровня.

«Эскимосы, — говорит т. Ушаков, — народ беспечный в известном смысле;
эскимос может сидеть дома до того момента, пока у него не исчезнет
последний кусок мяса. Поэтому нужно организовать эскимоса чтобы в период
иммиграции они могли отдавать все свои силы охоте».

Так работал т. Ушаков, так каждый шаг своей практической, хозяйственной
работы он освещал светом великой ленинско-Сталинской национальной
политики. Этим светом ленинско-сталинской национальной политики он
согрел холодное сердце эскимоса, он расплавил и разбил лед, который
сковывал отношение эскимосов к белому человеку, он воспитал уважение и
любовь к большевикам как к своим старшим братьям, друзьям и помощникам.

Эту линию блестяще, прекрасно продолжал сменивший т. Ушакова т. Минеев,
пять лет проработавший на острове Врангеля в качестве начальника зимовки
1929—1934 годов.

И нет ничего удивительного, нет ничего странного в том, что, разбирая
это дело уже в 1936 г., мы встречаемся с таким документом, который
пришел с этой «малой земли» на «большую землю», как письмо одного из
старых охотников острова Врангеля — Таяна. Это письмо здесь было
оглашено. На этом письме я считаю необходимым остановиться еше раз. Это
письмо дышит такой непосредственностью, простотой, свежестью, таким
прямодушием, теплотой и любовью, что мимо этого письма нельзя пройти,
разбирая настоящее дело.

«Здравствуй бывший мой начальник (умилик) Минеев. Я получил все посылки
с самолета, книжка, журнал и конфеты, фотографий. Учин ряд посылками и
получил с парохода л/к Кра-синах посылки и письмо от т. Казанского все
эскимосы рады посылками, фотографиями. Я роздал всем кому написану. Ждем
аскрыни. Привет тебе и Анахаку. Мы вас эскимосы помним и не забодем
скучаем оп вас», — пишет Таян, добавляя, что он «хотел бы что-нибудь
прислать, но не может».

«Мы бы вам что нибудь прислали, — пишет Таян, — но у нас ничего нет. Ну
мы знайм, вы проживете как не буд. Ну помни если по чиму не буд нужно
будет денег пиши телеграмму, а мы поможим Вам пошлем денег с Власовой».

Это письмо — живое свидетельство любви и доверия, которое сумели
завоевать у эскимосов тт. Ушаков и Минеев — эти настоящие, подлинные
большевики Они сумели внушить им уважение, доверие, любовь, симпатию к
себе, а следовательно, и к нашему государству, к нашей партии.

Неудивительно и то, с какой болью в сердце расставался Ушаков, а потом
Минеев с эскимосами. Нечего удивляться и тому, что, например, Минеев,
как он здесь признался, до сих пор скучает по своим северным друзьям.

Письмо Таяна —.достойная и прекрасная награда за правильное проведение
нашими товарищами нашей национальной политики, хозяйственной и
культурной работы, которую они вели в Арктике. В итоге, — говорит
Ушаков, — и это подтверждает и ряд других объективных материалов, остров
Врангеля на всем Чукотском полуострове прославился как «земной рай».

За три года пребывания т. Ушакова на острове, благодаря его прекрасной
организаторской работе, песцов было собрано 800 штук, Медведей убито
225, моржовых клыков собрано 2 тонны и не малое количество было собрано
мамонтовых костей. Это громадное богатство свидетельствует о громадном
материальном благосостоянии острова. Так же обстояло дело и при Минееве.
И когда мы здесь стали задавать вопросы, а не было ли там недоедания,
переходящего порой в голод, и не было ли на этой почве болезней, и не
было ли на этой почве смертей — то, должен признаться, я почувствовал
себя несколько сконфуженным перед картиной, которая открывалась перед
нашими глазами и которая характеризовала положение острова Врангеля в
период времени с 1926 по 1934 год.

«Туземцы, — говорит т. Минеев, — мясом были вполне обеспечены. Нужно
знать, что для туземцев главный продукт питания — это мясо, как для
нашего крестьянина главный продукт питания — это хлеб». Нас это удивило,
и председатель суда спросил, достаточны ли были нормы питания? Это вновь
вызвало удивление. Минеев сказал: «Совершенно достаточны, и вообще
никаких норм у нас не было. Я давал туземцам столько, сколько они
просили. Если они приезжали и просили два мешка муки, а у нас были мешки
по 50 английских фунтов, то я им отпускал; если они приезжали и просили
сахару, то я им отпускал, впрочем, до тех пор, пока они из этого сахара
не начали варить себе бражку». Эскимосы очень скоро поняли, что сахар не
только сладок, но сладок и в горечи своей, и т. Минеев, как большевик,
как хозяйственник, как организатор, сейчас же насторожился: «из сахара
вы, друзья мои, варите бражку, отравляетесь сахарным пивом, — я сахару
вам больше не. дам». И не дал, и правильно и хорошо сделал. Выходит, что
и Минеев иногда отказывал в выдаче продуктов; но сравнивать отказы
Минеева с теми отказами в выдаче продуктов, которые позволял себе
Семенчук, абсолютно нельзя

Туземцы, рассказывал здесь Минеев, очень падки до ярких вещей, а у
зимовщиков были никелированные подносы, и эскимосы хотели иметь эти
подносы и мельхиоровые ножи и вилки во что бы то ни стало.

На этих ножах, вилках и подносах они могли бы проесть все свое состояние
Минеев и это учел. Тов. Минеев старается этих мельхиоровых ложек
эскимосам не продавать Когда эскимосы приезжали к нему в гости, он
выкладывал на стол мельхиоровые ножи и ложки, и эскимосы с удовольствием
ели этими ложками и ножами, получая весь максимум эстетического
удовольствия, но купить их не могли: т Минеев их не продавал, так как не
хотел играть на слабых струнах характера эскимосов, не хотел обирать их,
получая за мельхиор пушнину в убыток охотникам Так поступали с
эскимосами, грабя наивных людей, эксплуататоры, колонизаторы. Советский
полярник так не сделает.

Высоко держа знамя советской политики и свято охраняя принцип советской
культуры, т Минеев поступал как подлинный большевик, борясь за
укрепление эскимосского хозяйства. Он отлично понимал, что та грошовая
выгода, которую он мог бы здесь получить, благодаря которой он мог
блеснуть рапортом о перевыполненном плане при очень небольших
сравнительно экономических затратах, означала бы крах нашей политики в
условиях Арктики И он опять-таки как достаточно дисциплинированный и
политически воспитанный работник на это не идет. Он продавал эскимосам
сахару сколько угодно до тех пор, пока это не угрожало подрывом самого
благосостояния эскимосов Он готов был продать им вещи, которые не
являлись предметом первой необходимости, но лишь в том случае, если
эскимосы обеспечены были уже предметами первой необходимости. Всю заботу
свою он направил к тому, чтобы обеспечить эскимоса предметами первой
необходимости, укрепить его ХОЗЯЙСТВО в своей основе, поднять это
эскимосское хозяйство на дальнейшую высоту расцвета и на основе этого
расцвета эскимосского хозяйства уже дальше раздвинуть круг его
потребностей, всемерно и всячески эти потребности удовлетворяя И так
должен делать всякий, кто идет на Крайний Север полпредом нашего
великого государства

«У нас осталось, — говорит т Минеев, — после пяти лет хозяйничания,
когда люди ни в чем не нуждались, такое количество муки, риса,
сливочного масла, что могло бы хватить на много лет вперед Из предметов
ширпотреба, — говорит он, — осталось много мехов». Минеёв и оставил
мехов несколько тысяч шкур, тысячу пыжиков, пять тысяч лап для сапог,
даже была россомаха, готовые кухлянки, т. е. полный ширпотребовский
ассортимент, которым могли бы похвастаться лучшие, а не только полярные
«Мосторги».

На вопрос — много ли при вашем отъезде оставалось продуктов? — Минеев
ответил: «Невероятно много. Я даже уговаривал Семенчука отправить
половину муки, потому что она была бы обузой»; И уточняя, что это за
«невероятно много», Минеев сказал: «У Семенчука было муки лет на
десять».

Я просил Семенчука’ дать свои объяснения по поводу показаний т. Минеева
и т. Ушакова. После того как мы заслушали показания Ушакова и Минеева, я
поставил перед Семенчуком вопрос: «Обвиняемый Семенчук, что вы можете
сказать по поводу этих показаний?».

И что же? Нехотя и вяло, как всегда во время процесса, поднявшись,
Семенчук пробормотал: «Ничего». И действительно, нечего ему сказать, и
ничего он не может сказать в свое оправдание.

Что мы можем констатировать? В результате правильно организованной
работы девяти советских лет на зимовке острова Врангеля остров Врангеля
действительно превратился в цветущий земной рай, поднялся на громадную
высоту своего материального благополучия, и вместе с тем поднялось на
громадную, недосягаемую до нашего прихода на этот остров высоту и
материально-культурное положение эскимосского населения. Семенчук
получил, таким образом, большое и прекрасно устроенное хозяйство,
большое и прекрасное наследство.

А что же он с этим наследством сделал? Он превратил это хозяйство в дым
и прах, в прямом смысле слова!

Спросили Минеева, что собою представляла зимовка, на которой хозяйничал
Семенчук. Он сказал: «Зимовка, на которой хозяйничал Семенчук, была
какая-то дикая, странная, и я думаю, что нормальные люди не могут жить в
таких условиях; люди по доброй воле, с нашей точки зрения, не могли бы
достигнуть таких результатов Мы жили пять лет, у нас люди, извините за
выражение, — говорит Минеев, — не дохли. Там прожили несколько месяцев,
и люди начали умирать пачками. Ничем другим, — говорит Минеев, — кроме
как вредительством, я этого объяснить не могу».

«В 1921 году канадцы начали хищнически эксплуатировать остров, они
завезли туда группу людей, которые все погибли, за исключением одной
эскимоски. Мы, советские люди, при освоении острова стремились к тому,
чтобы не прибавлялось крестов, а Семенчук эти кресты умножил». Вот как
охарактеризовал т. Минеев итоги «работы» Семенчука на острове Врангеля.

Если сравнить некоторые данные хозяйственного порядка, то и в этом
отношении будет виден тот развал, до которого довел свою зимовку
Семенчук.

При Минееве заготовлялось 280—380 песцов в год, при-Се-менчуке было
заготовлено 50 песцов; при Минееве было заготовлено немалое количество
моржовых клыков, при Семенчу-ке — ничего; при Минееве заготовлено было
немалое количество моржового мяса, при Семенчуке — ничего. 50 песцов и
25 медведей за 8 месяцев, вот итог так называемой «работы» Семен-чука!

Может быть, Минеев не объективен; может быть, Минеев говорит, несколько
поддаваясь человеческой слабости, стараясь чужое умалить, а свое
возвеличить? Но нет оснований так думать, ибо все это подтверждается
материалами, имеющимися и » книге Зинаиды Рихтер «Во льдах Арктики» и в
материалах настоящего дела. Это целиком подтверждается и т. Ушаковым.

Минеев в одной только бухте Роджерс оставил около 25 моржовых туш.
Семенчуку нужно было только хранить это мясо, чтобы, имея его запас,
улучшать и дальше благосостояние острова: но он не только не пополнил
эти запасы, он не сумел даже сберечь оставленного ему мяса, и большая
часть этого мяса была смыта, а частично съедена собаками. Тов. Ушаков
говорит, что все запасенное мясо, оставленное Семенчуку Минеевым,
пропало. Конечно, это — вредительство, конечно, это—-развал!…

Я спросил т. Ушакова, какое количество песцов заготовил Семенчук, и он
ответил: «Точно не знаю, но все это были единичные ‘ экземпляры, потому
что основная часть эскимосов-охотников погибла от голода, а остальные
охотники болели».

Семенчук пытался в своем полуторачасовом объяснении все это поколебать и
опровергнуть. Он заявил, что на 98% свидетели говорят неправду, и только
лишь на 2% свидетели говорят правду.

. 98% свидетельских показаний — ложь… Неубедительный аргумент!

Семенчук пытался опорочить характеристику его управления островом
Врангеля, его хозяйничания, которую мы получили здесь от свидетелей. Но
позвольте сослаться на письмо Таяна. Вот человеческий документ, который
пришел к нам в суд с острова Врангеля, будучи составлен еще 21 августа
1935 г., т. е. в то время, когда и речи не было о том, что мы будем
сегодня, 22 мая 1936 г., судить Семенчука. Это письмо так ярко и глубоко
проникнуто большим человеческим горем этих маленьких северных людей,
истерзанных Семенчуком! Вот что пишет г. Таян:

«Болел очиня сельно хорошо, что доктора были хороший» — это он говорит
про тех самых докторов, которых травил Семен-чук, а потом одного из
которых — доктора Вульфсона — убил руками одного из своих «адъютантов»,
Старцева.

«Если бы не было докторов я бы умер, а мой сын Володка умер, жалием его,
он уже начал говорить по-русски здоровался докторами когда я лежал
Инкали сама пешком ходила за дровами на кошку на себя тащила нарту
потому что говорять Се-менчук дров не давал. Насчет других охотников чем
оне болели я не знаю почему мало поймали песцов оне говорят потому, что
работы много было и проболели все охотники заболевали также умерло
охотников умерли Тагею Етуй Новок Таграк (новый приезжий) Синоми (жена
Старцева) Кивуткак (жена Анакак) эти охотники умерли после гибели
доктора он сам за-мерж оне уехали в Лоссом с Степкой Бурга их застала по
дороги друг другу подерали и он погоб так я слышал от Степки еще оден
русски Биолок. Сам застрелился то я не знаю почему он застрелился по
тому что я только на чал ходит немного Я пролежат 4 -мц даже был без
памяти говорит простудился на севери, была большой город семя Пиакуля
ели собак и кожи лахтачи у меня собаки подохли и воче мало осталось по
тому что мало было корма, у меня мясо не убрали с косы та собаки
обгла-тали мясо. Насчет продуктов нам выдавали по одной банке на м-ц
мясных на человика охотникам сахару спирва по 2 кгр а потом по 1 кгр,
рису 0,25 на человика. Компот тоже и крупы охотникам выдавали спирва в
кредит и 6 м-ца потум только под пушнину».

Вот как хозяйничал Семенчук. Охотнику — одна банка консервов на месяц, а
семья, а жена, а дети, а старики?

Хорошо, что сравнительно скоро на смену Семенчука прилетел Жердев, —
прибавили продуктов.

И бедный Таян пишет: «Он охотникам дал поддержку и он помуг охотникам
дажи мы хотели его оставит» (начальником зимовки).

Они хотели оставить Жердева своим начальником; они считают, что
начальник зимовки — это их представитель и им должно принадлежать здесь
слово в решении этого вопроса С сожалением т. Таян вспоминает, что
Жердев отказался остаться, потому что был болен, хотел лечиться Таян
кончает письмо новым упреком Семенчуку: «И на счет моржевы охоты; она с
Род-жрсе совсим было плохо пому что, не зная, нам начальник Семенчук
руководствовал даже носовому стрелку не льзя было махат рукой, сказывает
направление».

Какая же может быть охота, когда пришел человек, не знающий охоты, и
мешает «носовым махать». А моржи славу Семенчуку поют: вот приехал с
«большой земли» настоящий морж, всем моржам морж, за ним, как за крепкой
каменной стеной. Охота сорвана, носовой не машет, охотник не стреляет,
моржи по берегу гоголем ходят.

Семенчук доволен. Все, говорит, в порядке. Но люди начинают голодать;
его это мало трогает. Люди начинают умирать, — его это тоже не смущает.
Ему говорят товарищи зимовщики: «Обрати внимание, помоги». Он говорит:
«Они лодыри, чего им помогать». — «У них, — говорят, — мяса не осталось
свежего». Он говорит: «Да им свежего и не нужно, пусть тухлое едят». Вот
«политика» Семенчука.

Я понимаю возмущение свидетелей, которые прошли перед судом, говоривших
по этому поводу, что это вредительство, антисоветское дело, настоящая
контрреволюция.

Тов. Ушаков говорил:

«Я мог бы расценивать деятельность Семенчука как вредительство и желание
скомпрометировать национальную советскую политику и всю работу на
острове Врангеля». Он говорил: «По-моему, он эту свою задачу —
скомпрометировать советскую власть, Советское государство, Советскую
страну, советский народ — народ «большой земли» — он эту задачу частично
выполнил, и если бы не приехал Жердев, который за короткий период
времени сумел выправить положение, сумел восстановить нормальное
положение, если бы еще некоторое время Семенчук был на острове Врангеля,
к тем смертям, которые были, прибавились бы еще новые. Все население и
вся работа на острове Семенчуком были бы разгромлены».

Семенчук это отрицает. Но что он противопоставляет этим убийственным
фактам, кроме голого отрицания? Что он может противопоставить этим, в
высшей степени обоснованным, достоверным, полным жизненной правды
фактам, кроме голого «нет»? Только ложь. Ничего кроме лжи, ибо нет у
него ничего, что бы можно было противопоставить выдвинутому против него
тягчайшему обвинению. И если я в качестве одного из важнейших и
тягчайших обвинений против Семенчука дам такую характеристику
результатов его управления: разгром, разложение^ развал советской
зимовки, созданной в неимоверно трудных условиях упорным героическим
трудом лучшими представителями нашей страны под руководством нашей
партии, — то это будет правильно и непоколебимо сформулированное
обвинение.

Я предъявляю Семенчуку тягчайшее обвинение от имени Советского
государства, советской власти в том, что он довел до гибели охотников, и
если я скажу, что за эти, по тогдашним и тамошним условиям,
многочисленные человеческие смерти вся ответственность лежит на
Семенчуке, я не допущу никакого преувеличения!..

Вот, товарищи судьи, основное обвинение, которое не сумеет поколебать
никто, никто не сумеет и не сможет и даже не осмелится и пытаться здесь
колебать.

Лучшим доказательством этого является приказ Главного управления
Северного морского пути от 2 ноября 1935 г. Это официальный документ.
Это не показания свидетелей. Это даже не заключение экспертов, это не
описание путешествия. Это официальный приказ, который не может быть
поколеблен никакими разговорами и оговорками.

«1. Отметить, что во время зимовки 1934/35 года:

а) На важнейшей полярной станции «Остров Врангеля» во

время зимовки 1934/35 года основные научные и промысловые

работы были сорваны.

б) Местное туземное > население в количестве 63 человек бы-

ло предоставлено самому себе, не велось с ними никакой работы

и не было даже элементарной заботы, особенно в части пита-

ния, результатом чего явились массовые заболевания населения

и даже смертельные случаи как следствие недоедания (при на-

личии на станции продуктов на 3 года).

в) На станции царили беспорядок, порча ценнейших продук-

тов, недисциплинированность, антисемитизм, разложение и боль-

шая склока среди работников станции. В свете такого состояния

зимовки загадочными явились гибель врача т. Вульфсона, само-

убийство биолога т. Вакуленко и смерть каюра эскимоса

т. Тагью.

Все это явилось прямым результатом преступной беспечности,
административного произвола и бездушного отношения к людям со стороны
начальника станции Семенчука, который довел зимовку до полного
хозяйственного и политического развала.

Даже после снятия Семенчука с работы и вызова его на станцию’«Мыс
Шмидта», он «не понял» происшедших событий на Врангеле, не подчинялся
распорядкам на станции «Мыс Шмидта», отказался работать и вел по
существу паразитический образ жизни».

Но это не все. Этот приказ констатирует наличие на станции -беспорядков,
порчи ценнейших продуктов, недисциплинированность, антисемитизм. Мы
проверяли в течение судебного следствия, что собой представляет Семенчук
и его друг — приятель-наперсник Вакуленко. Общее мнение — отъявленный
антисемит. Это говорили все свидетели, начиная от Клечкина, Каймука и
кончая Смирновым и даже Карбовским, о котором речь будет специально
дальше, хотя и небольшая, но вразумительная, надеюсь, речь.

«…И в свете такого состояния зимовки загадочной явилась гибель врача
Вульфсона, самоубийство биолога Вакуленко и смерть каюра эскимоса т.
Тагью».

t

Загадочно. Но мы постараемся сегодня, в конце концов, эту загадку
разгадать.

«..Все это явилось прямым результатом преступной беспечности,
административного произвола и бездушного отношения к людям со стороны
начальника станции Семенчука, который довел зимовку до полного
хозяйственного и политического развала».

Может быть, Отто Юльевич очень строг? Может быть, герой челюскинской
эпопеи предъявляет к своим работникам требования сверх сил человеческих?
Нет, это не так. Тов. Шмидт остается на почве строго установленных
фактов, проявляя в высшей степени объективное отношение к делу и не беря
на себя здесь решения задач, которые должны быть или могут быть решены
лишь в результате всестороннего проведения предварительного следствия и
проверки материалов этого предварительного следствия на следствии
судебном.

Перейдем же к этой проверке. Проверим их. Посмотрим на факты, которые
позволили т. Шмидту издать свой приказ за № 628.

Впервые стало известно о безобразиях, творящихся на острове Врангеля, в
результате приезда или, вернее, прилета на остров Врангеля инспектора
Главного управления Северного морского пути т. Жердева. Тов. Жердев
целым рядом фактов подробно освещает и характеризует деятельность
Семенчука, показывая нам эту деятельность с разных сторон, повертывая
Семенчука, начальника зимовки на острове Врангеля в период 1934/35 года,
всеми сторонами его лица. Но .раньше всего т. Жердев должен был
поставить перед собой вопрос о взаимоотношениях Семенчука с местным
населением. После всестороннего ознакомления с положением вещей, как
говорит т. Жердев, «окончательно убедившись», он пришел к заключению о
том, что «Семенчук раньше всего по совершенно непонятным соображениям
вводил в заблуждение Главное управление Северного морского пути.
Например, Семенчук посылал телеграммы, что эскимосы болеют какими-то
эпидемическими болезнями, вроде тифа, что в условиях Арктики исключается
и чего в действительности не было». Мы из сообщения доктора
Крашенинникова видели, что люди заболевали и умирали в действительности
из-за недоедания. Вот это первый документ, который проливает свет на
действительное положение на острове” Врангеля в период командования
островом Семенчука.

Вместо того, чтобы использовать небольшое количество дней, когда можно
вести охоту на морского зверя — нерпу, моржа, тюленя, Семенчук собирал
всех охотников и заставлял их таскать ящики, совершенно спокойно
относясь к тому, что для охоты бесполезно уходит время. Теперь в свете
письма т. Таяна,

которое я огласил, это становится совершенно бесспорным, это становится
абсолютно доказанным. Были охотники, которые советовали ему поступить
иначе,— он таких охотников не слушался и, в результате, все население,
63 человека, осталось без корма, осталось без продовольствия, а между
тем склад был полон продовольствием. Если бы Семенчук захотел и не
проявлял безжалостного, бездушного совершенно жестокосердного,
бесчеловечного отношения к окружающим, он, по крайней мере, видя свои
неудачи, мог бы помочь населению из собственных складов: там было
продовольствия на три года, а Минаев говорит — муки на десять лет, и это
подтверждают все свидетели. Но Семенчук этого не сделал. Почему?

На это один ответ — потому, что это был человек, которому абсолютно
чужды были интересы и эскимосов и советского строительства; абсолютно
были чужды, ибо он сам чужд Советской стране, интересам организации
социалистического советского хозяйства, интересам социализма.

Я не думаю, чтобы Семенчук имел какую-то политическую программу, по
которой он действовал в таком направлении. Нет. Он действовал так
потому, что он — Семенчук. Он действовал так потому, что не понимал и не
понимает до конца, что такое ленинско-сталинская национальная политика.
Но могут сказать: но разве за то, что люди не понимают, можно привлекать
к уголовной ответственности? Если он не понимал, то разве за это можно
его судить, да еще по такой строгой статье, как 593, которая грозит
самым грозным наказанием, имеющимся в системе наших уголовных наказаний?
Конечно, нельзя. Если бы он так действовал только потому, что он не
понимал,— так действовать по отношению к Семенчуку было бы нельзя. Но не
понимать этого мог только сумасшедший человек, как это говорил т.
Ушаков; а Семенчук, хотя он и пытался симулировать психическую болезнь,
изображая в Бутырской тюрьме марсианина, является совершенно нормальным
и абсолютно вменяемым; а раз он человек совершенно нормальный, значит,
он должен был это понимать, значит, он должен был видеть, к чему это
ведет. Значит, дело далеко выходит за пределы простого «непонимания».

Семенчуку были чужды, как чужды могут быть только врагу, интересы и
задачи социалистического строительства острова. Семенчук так рассуждал:
«Пусть все идет прахом, пусть вымрут эти самые эскимосы, которым от
природы суждено есть тухлое мясо». Такова идеологическая установка
Семенчука. И он действовал в соответствии с этой установкой, беря
твердый курс на бессердечное отношение к людям, результатом чего явились
голод, болезни и смерть. Ему говорили, ему указывали, ему советовали,
против него пытались бороться, не так бороться, как «боролся»
Карбовский, который как крайнюю меру борьбы применял роспуск
производственных совещаний, а пытались бороться по-настоящему, как это
делала Фельдман, как это делал Вульфсон, эти непартийные большевики,
оказавшиеся в этот раз на зимовке Врангеля настоящими большевиками,
чего, к сожалению, нельзя сказать о тех большевиках, у которых были в
карманах партийные и комсомольские билеты.

Мы спросили т. Жердева: «Можно ли было избежать на острове Врангеля
человеческих жертв?» Жердев ответил: «Можно. Продовольственные склады
были заполнены запасами пищи не меньше, чем на три года. Можно было
авансировать эскимосов из запасов станции, и эскимосы это с лихвой
вернули бы в течение года».

«На мой вопрос Семенчуку,— рассказывал здесь т. Жердев,— почему ты не
снабдил эскимосов?— он отвечал: «Существует какая-то инструкция,
какой-то закон»,— которого, однако, никто не видел и он сам не видел,
потому что такого закона не существует. Он говорил: «Надо беречь
государственное добро». А люди — это не государственное добро? По
представлению Семенчука, люди, создающие добро,— это не добро, их беречь
не нужно.

Ведь дело дошло до того, что эскимосская семья Аналько на севере
острова, на косе Луч, если не ошибаюсь, питалась околевшей собакой и
моржовой шкурой, снятой со старой байдары. Хотя Семенчук и это
обстоятельство пытался, как вы помните, отрицать, но оно подтверждается
и показаниями Старце-ва. (Вот он кивает и сейчас головой утвердительно.)
Это подтверждается показаниями и целого ряда свидетелей. Вот почему
радист Богданов говорит и справедливо говорит: «Семенчук вел
антисоветскую политику в отношении туземцев, жестоко с ними обращался,
срывал заготовку морского зверя, не выдавал продуктов, обрек туземцев на
голод. Дошло до того, что туземцы питались оболочкой байдары».

Вот профорг Золотовский, механик, прямо показывает, что поведение
Семенчука было преступно, что он вел антисоветскую политику по отношению
к туземцам, и перечисляет ряд фактов, подтверждающих это. То же говорит
и Смирнов — гидролог, и Каймук, и, наконец, т. Долгий — начальник
полярной станции на мысе Шмидта, который приехал на остров Врангеля По
специальному заданию провести расследование творившихся там безобразий.

Показаниям Долгого я придаю особенное значение, потому что Долгий был в
хороших отношениях, или как он говорил сам, «в самых хороших отношениях
с Семенчуком».* Это, правда, не к чести т. Долгого, но к чести то, что
он это добросовестно здесь признал, к чести то, что он не стал это
отрицать, а, наоборот, признав это и отбросив затем эту
условность,. — дал развернутые показания, которыми он ярко
характеризовал преступную деятельность Семенчука в период зимовки
1934/35 года.

Тов. Долгий говорит о жутких безобразиях, которые твори* Семгнчук, что
он вел себя, как «сатрап», издевался над людьми. Мы знаем, что у
Семенчука процветало и рукоприкладство, и не только с его стороны, но и
со стороны его жены Надежды, ко- ~ торая один раз крепко прошлась по
физиономии Зарубы, чтоу конечно, осталось совершенно без всяких
последствий со стороны Семенчука. Она сама не отрицала здесь факта
происшествия, смягчая его вопреки действительности и говоря, что она
«нетактично дотронулась» до плеча или до щеки, или до скулы Зарубы.

Вот положение вещей, которое было создано на острове Врангеля
Семенчуком: «Жестокое, нечеловеческое отношение к туземцам, которых он
обрекал на голод, смерть»,— говорит свидетель Долгий.

Куцевалов, молодой гидролог, который на меня произвел — не знаю, ~как на
вас, товарищи судьи,— впечатление наиболее свежего человека из всех
зимовщиков 1935 года, этих (я исключаю из этого числа т. Фельдман)
протухших людей,— пусть они на меня не обижаются,— этого бессильного,
гнилого коллектива, который не носит в себе ничего коллективного. Это
был не коллектив, а какое-то механическое соединение фигур, называемых
людьми. Куцевалов, мне кажется, является лучшим из них. Он говорит:
«Семенчук сорвал заготовки морского зверя, не давал разрешения
производить охоту». Это, заметим кстати, опять-таки целиком
подтверждается письмом Таяна. Когда Семенчука спрашивали, чем же будут
питаться туземцы,— Семенчук, по пот казаниям Куцевалова, отвечал: «Не
ваше дело, у меня имеются свои соображения». Куцевалов правильно
добавляет: «Какие были у него соображения, я так и не знаю, но туземцы
остались без мяса». В самом деле, «соображениями» Семенчука нельзя же
быть сытым.

Вы видели здесь молодого Клечкина, который говорит то же самое. Был
такой характерный случай. Клечкин приехал к Кмо и увидел всю его семью в
чрезвычайно тяжелом состоянии. У них не было пищи. Клечкин отдал им все
свои продукты и вернулся обратно. «Когда,— показывает Клечкин,— я
рассказал оф этом Семенчуку и просил его послать Кмо продукты для
больных, то Семенчук отказал и заявил: «Они лодыри, продуктов не дам». В
результате продукты так и не были посланы, ^ спустя несколько дней Етуи
и Таграк умерли, умерли голодной смертью. Это — не старуха, которой все
равно пришло врем» умирать и которую поэтому Семенчук не считал себя
обязанные снабжать продовольствием. Это— охотники, и лучшие охотники
умирали от голода!..

В течение полутора часов говорил Семенчуи- и ничего не мог сказать, не
мог выдвинуть ни одного факта, не мог привести ни одного аргумента в
защиту своей позиции, в опровержение всех этих фактов. Он бессилен их
опровергнуть, потому что фактов у него нет, потому что то, что здесь
говорилось, это есть подлинная, настоящая правда.

Можно, пожалуй, так поставить вопрос: но где же люди не умирают? Везде
умирают, везде есть больные. Но я прошу учесть то обстоятельство, что на
острове Врангеля в период 1934/35 года подавляющее большинство смертей
зарегистрировано от голода, подавляющее большинство смертей на острове
Врангеля явилось прямым последствием голода, организованного
Семен-чуком.

И второе — вот что: этот голод и недоедание явились не результатом,
какого-нибудь стихийного бедствия, а явились результатом сознательно,
планомерно осуществлявшейся преступной, бандитской деятельности
Семенчука, направленной к тому, чтобы, пренебрегая интересами людей и
пренебрегая интересами Советского государства, расшатать, поколебать
весь советский правопорядок, который существовал на острове Врангеля.

Позвольте кратко объяснить обстоятельства, требующие квалификации
преступлений Семенчука по ст. 593 как бандитизма. Бандитизм есть не
просто и не только, как это принято представлять себе, разновидность
имущественных преступлений, преступных действий грабительского,
разбойного характера. Бандитизм — это не есть только разновидность
разбоя или грабежа. Бандитизм — это прежде всего—и я данный случай
считаю классическим примером бандитизма в собственном смысле этого
понятия — преступление, своим острием направленное против
государственного управления или направленное именно на то, чтобы
подорвать самые основы советского строительства, советского
правопорядка. Для лучшего понимания конструкции настоящего обвинения по
ст. 593 УК я обращаюсь к анализу преступлений, кодифицированных в главе
об особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления
и, в частности, к ст. 59’ УК, вводящей нас в круг понятий об особо
опасных против порядка управления преступлениях.

«Особо опасными для Союза ССР преступлениями против порядка управления
признаются те, совершенные без контрреволюционных целей, преступления
против порядка управления, которые колеблют основы государственного
управления и хозяйственной мощи Союза ССР и союзных республик».

Я постараюсь доказать, что деятельность Семенчука была построена именно
так, что она колебала основы хозяйственного строительства и правового
строя Советской страны, ибо остров Врангеля — это часть нашей страны,
это наша страна.

Правда, в деятельности Семенчука имеются элементы вредительства, о
котором здесь говорили свидетели и которое можно было бы квалифицировать
по ст. 587, есть и элементы, позволяющие говорить о ст. 588 УК,
элементы, которые, однако, покрываются и перекрываются общим понятием
бандитизма, бандитской деятельности, направленной к тому, чтобы
подорвать основы советского правопорядка, подорвать самые основы
экономического, культурного и политического строительства Союза ССР.

Обычное представление о содержании ст. 593, как и о самом бандитизме,
сводится к тому, что предусмотренное этой статьей преступление
рассматривается как один из видов имущественных преступлений. По
общераспространенному представлению, бандитизм есть лишь разновидность
разбоя. Вот почему способна вызвать возражение квалификация в качестве
бандитизма таких преступлений, которые не носят характера преступления
имущественного и ни в какой мере не напоминают разбоя или грабежа. Между
тем сведение бандитизма к простой разновидности имущественных
преступлений, к своеобразному виду разбоя является совершенно
неправильным и совершенно не вытекающим из действительной природы этого,
преступления. Бандитизм — это преступление особого характера,
преступление sui generis. Не случайно это преступление отнесено к особо
опасным преступлениям против порядка управления.

Бандитизм является преступлением опасным раньше всего именно для
государства, так как он колеблет основы государственного управления,
приводит к нарушению правильной деятельности органов управления,
извращает эту деятельность, приводит в конечном итоге к колебанию
государственного правопорядка и защищающих и охраняющих этот
правопорядок законов, вызывает ослабление силы и авторитета власти.

Уже тот факт, что бандитизм включен во второй раздел государственных
преступлений, подчеркивает его основную особенность, далеко выходящую за
пределы преступления, нарушающего лишь интересы частных лиц.

Точный текст ст. 593 говорит о бандитизме как об организации вооруженных
банд и об участии в них и в организуемых ими нападениях на советские и
частные учреждения или отдельных граждан. Но этот точный текст ст. 593
не может исключить необходимость и правомерность квалификации в качестве
бандитизма и таких преступлений, которые совершаются людьми,
пробравшимися к той или другой должности, занимавшими то или другое
официальное положение в системе органов управления и использовавшими это
свое положение в преступных целях путем издевательства, населения
всякого рода обид и неправильностей, преследования, травли и даже
прямого убийства своих жертв.

Но именно так обстояло дело на острове Врангеля при Се-менчуке, который
вместе со Старцевым и Вакуленко, имевшими в своем распоряжении, хотя и
на легальном основании, оружие, образовали фактическую группу
вооруженных людей («вооруженную банду»), позволявших себе бесчинства по
отношению к населению, установивших преступно-бесчеловечный режим на
зимовке и в отношении всего населения, приведших к подрыву
хозяйственного благополучия и материального благосостояния населения
острова, приведших к болезням, голоду и голодным смертям и завершивших
свою «деятельность» предательским убийством доктора Вульфсона. Весь
характер деятельности Се-менчука и его соучастников, вся совокупность
творимых ими безобразий и преступлений полностью вкладываются в понятие
бандитизма и дают все основания для квалификации этого преступления по
ст. 593 УК РСФСР.

В документах, приобщенных к делу, есть телеграмма, мимо которой я не
могу пройти именно потому, что это телеграмма с острова Врангеля. Эта
телеграмма от туземцев, имена которых стали для нас не только знакомыми,
но и родными,— это Таян, Кмо, Инкали и другие, и наших зимовщиков —
Петрова, Казанцева и других. Этой телеграммой они откликаются на наш
процесс, на судебный процесс, где фигурируют Старцев и -Семенчук.

Я просил бы разрешить мне привести из этой телеграммы несколько
выдержек.

«Зимовщики и туземцы,— читаем мы в этой телеграмме,— целиком
присоединяются к письму начальников полярных стан-» ций 1ю поводу
судебного процесса над Семенчуком и Старце» вым. На острове еще не
изгладилось воспоминание о времени преступлений Семенчука, которые лежат
тяжелым и темным пятном на светлом десятилетии советского освоения
острова». Не изгладилось до сих пор. Не изгладилось до сих пор на
острове жуткое воспоминание о Семенчуке, о семенчуковщине, как они
пишут.

Осиротевшие семьи лучших охотников-эскимосов, погибших в результате
бесчеловечного отношения к ним Семенчука, лишавшего их самого
необходимого, лишавшего цомощи в суровых условиях Арктики, требуют
сурового приговора над этим человеком.

Он втоптал” в грязь почетнейшее в мире имя советского человека. Весь
наличный состав охотников-эскимосов, десятый год живущих под
руководством лучших советских людей, «с чувством негодования вспоминает
Семенчука, ставшего в их памяти проклятием того времени, рабского
времени, когда их народ \7* был предметом угнетения, бесправия и
издевательства. Нет возврата к прошлому,— пишут они.— Нет и не должно
быть места в Советской стране человеку, который пытался оживить
прошлое».

Это пишут Таян, Кмо Это пишут далекие северные охотники, по радио
откликнувшиеся на наш процесс Они этой своей телеграммой прислали свой
отклик, приняли активное участие в нашем процессе Это — живые свидетели.

Этот документ — живой человеческий документ. Я прошу вас, товарищи
судьи, оценивая все обстоятельства дела, собранные по этому делу
доказательства и улики, не забыть и об этой радиотелеграмме. Это тоже
живой свидетель, имеющий полное право сказать свое слово о злодействах
Семенчука, проявленных им в бытность начальником полярной станции на
острове Врангеля.

У Семенчука был свой — волчий, семенчуковский закон. Вы помните, как
здесь Семенчук сказал, что в условиях Арктики приходиться говорить одно,
а делать другое. Он, таким образом, принципиально стоит на такой
позиции, что в основе отношений между людьми в условиях Арктики должны
быть ложь и обман, должны -быть лицемерие, предательство,
двурушничество. Этот волчий закон объявил Семенчук священным законом
Арктики и действовал и пытался управлять зимовкой в соответствии с этим
законом. Семенчук просчитался. Его «закон» — не закон Советской Арктики.
Настоящий закон Советской Арктики говорит иначе и требует от людей
иного, чем думает Семенчук. Это тот закон, который сформулировали
охотники и зимовщики острова Врангеля в только что мною оглашенной,
полученной из Арктики телеграмме.1 Этот закон говорит о чувстве высокого
товарищества друг к другу в этой суровой, полной опасности обстановке.
Именно это чувство высокого товарищеского отношения ‘друг к другу и есть
основной закон Советской Арктики. Но этот закон — не закон Семенчука
Минеев сказал, что на Севере к людям вообще относятся бережно. И что еще
одним законом, законом Севера и Арктики, является обязанность дорожить
человеческой жизнью больше, чем своей собственной.

Семенчук попрал и этот закон. Он не дорожил человеческой жизнью, а если
когда-нибудь какой-нибудь жизнью дорожил, так это только своей
собственной.

Теперь анализ деятельности Семенчука как начальника зимовки может быть
выражен немногими словами — развал зимовки, издевательства,
колонизаторское отношение к эскимосам, антисоветская деятельность,
деятельность человека, не защищавшего интересы Советского государства,
а, наоборот, направлявшего свои усилия против этих интересов. Он
действовал не как организатор, а как дезорганизатор, не как советский
человек, а как враг советской земли. Вся деятельность Семенчука, и~это
подтверждают все материалы * и. предварительного и судебного следствия,
была направлена на подрыв авторитета советской власти, вселяя в душу
людей чувства обиды и тяжелых и незаслуженных оскорблений, представляя
собой удар по основным принципам нашей национальной политики, по
ленинско-сталин-ской национальной политике в целом. Семенчук в качестве
начальника зимовки действовал грубо-преступно, нарушая все прин-. ципы
ленинско-сталинской. национальной политики, позволяя себе чудовищные
извращения указаний нашей партии и вождя народов Союза ССР товарища
Сталина.

На совещании передовых колхозников и колхозниц Таджикистана и
Туркменистана с руководителями партии и правительства 4 декабря 1935 г.
товарищ Сталин говорил, что «есть, товарищи, одна вещь, более ценная,
чем хлопок — это дружба^ народов нашей страны»… «А дружба между
народами СССР — большое и серьезное завоевание. Ибо пока эта дружба
существует,— говорил товарищ Сталин,— народы нашей страны будут свободны
и непобедимы»1. ,

Семенчук осмелился игнорировать один из основных социалистических
принципов, принцип дружбы народов, о котором наш вождь и учитель товарищ
Сталин говорил в указанной выше речи

1 И Сталин. Речь на совещании передовых комбайнеров и комбайнерок СССР с
членами ЦК ВКП(б) и правительства. Речь на совещании передовых
колхозников и колхозниц Таджикистана и Туркменистана с руководителями
партии и правительства, Госполитиздат, 1939, стр. 13—14.

На совещании передовых колхозников и колхозниц Узбекистана, Казахстана и
Кара-Калпакии по вопросу, проливающему полный свет на принципы нашей
национальной политики в наших нынешних новых условиях социалистического
строительства, выступил товарищ Молотов. И я считаю необходимым сегодня
напомнить об этом, ибо слова товарища Молотова определяют наше отношение
к тем извращениям, к преступным, бандитским извращениям советской
национальной политики,’ которые допустил и продолжал систематически
допускать Семенчук. «Чем особенно велика,—говорил товарищ Молотов,— сила
Советского Союза? Тем, что трудящиеся нашей страны, принадлежащие к
разным национальностям, по-братски помогают друг другу В свое время
рабочие промышленных районов центра России первыми сбросили власть
помещиков и капиталистов, а затем помогли крестьянам и дехканам
построить колхозы. Теперь растет мощь наших колхозов, и колхозники самых
различных районов Советского Союза являются в Москву с сообщением о
своих больших успехах и об улучшении жизни в колхозах. На вашем примере
мы видим также, как передовые колхозники с радостью отдают свои силы
борьбе за лучшую жизнь не только для себя, но и за лучшую жизнь для
трудящихся всех национальностей, всех народов Советского Союза.

– Дружба народов Советского Союза — наша великая сила в борьбе1 за
лучшую жизнь для трудящихся нашей страны. Но мы строим новую жизнь на
территории, которая составляет не только значительную часть Европы, но и
немалую часть Азии. А надо вспомнить, что четыре пятых населения земного
шара — 1600 млн. из 2 млрд. с лишним — составляют жители Европы и Азии.
Если, с одной стороны, к тому, что происходит в Советском Союзе,
внимательно присматриваются рабочие и крестьяне Европы, а с другой —
трудящиеся Азии, как и трудящиеся других частей света, то каждый наш
действительный успех в улучшении Жизни трудящихся и в росте национальных
культур в Советском Союзе является не только вопросом борьбы народов
нашего Союза, но и живым, заразительным примером для народов всего мира.

Мы можем только радоваться тому, что такие слова, как «совет» и
«колхоз», стали,уже понятными трудящимся во всех частях земного шара.
Чем успешнее мы будем двигаться вперед в строительстве новой, лучшей для
трудящихся жизни и чем больше трудящихся других стран будут знать’ о
том, что мы достигаем этого путем уничтожения классов помещиков и
капиталистов, на основе уничтожения господства одного народа над другим,
на основе укрепления дружбы между рабочими и крестьянами всех
национальностей, тем заразительнее наш пример будет для трудящихся
других стран. Мы добились этого благодаря-тому, что слова «большевик» и
«большевизм» сделались понятными трудящимся во всех уголках земного
шара, как знамя освобождения трудящихся, как основа нашей победы»’.

Так говорил товарищ Молотов, так учит нас товарищ Сталин. “А как
действовал Семенчук? Семенчук сделал все, что от него зависело, сделал
все, что только мог, чтобы эту национальную политику взорвать, чтобы
слова «большевик», «большевизм», «советы» превратились из родных и
близких каждому трудящемуся понятий в чуждые, а может быть, и враждебные
понятия. Это, правда, Семенчуку не удалось. Несмотря на всю слабость
коллектива зимовщиков 1934/35 года карта Семенчука оказалась битой,
преступления Семенчука оказались разоблаченными, честь и достоинство
Советской страны защищены. Ваш приговор в этой части должен будет
закрепить эти наши усилия по охране достоинства и чести нашей советской
земли.

1 В. М. Молотов, Статьи и речи 1935— 1936, Партиздат, 1937. стр. 207 —
208.

Я сказал уже, что карта Семенчука оказалась битой, преступления
оказались разоблаченными. Почетная роль в деле разоблачения преступлений
Семенчука выпала на долю трагически погибшего 27 декабря 1934 г.
врача-общественника Николая Львовича Вульфсона. Разбору этого
обстоятельства я уделю место несколько дальше; сейчас я только
подчеркну, что результатом разоблачения преступных действий Семенчука
явилось и разоблачение самого Семенчука В период зимовки 1934/35 года он
показал себя как преступник во весь рост, этот примазавшийся авантюрист.
Об этом достаточно свидетельствует факт, которому мы не уделили
достаточно большого места на судебном следствии, потому что- он так
очевиден, что не требует большого анализа,— это его эпизод со
спекуляцией серебром, которое он пытался украсть у советского
полпредства в Персии

Напомню, что об этом говорила его жена Надежда Семен-чук: «Арестован он
был за провоз из Персии серебра В Персии Семенчук работал в качестве
коменданта полпредства. Сколько он сидел (его тогда АзЧК арестовала),—
говорит Н. Семенчук,— я не знаю. Должна сказать, что сколько я ни
расспрашивала его потом, за что он сидел в ЧК, Семенчук мне ответа не
давал и разговоры на эту тему прекращал».

Это тоже не случайно. Это очень характерно для Семенчука. Это — человек,
который ответов давать не любит, посвящать в свои тайны, большие и
малые, никого не любит и не склонен; это человек, который очень крепко
замыкается внутри себя. Этим объясняется и та его позиция, которую он
занимает на данном процессе. Он сам не отрицает истории с этим серебром,
но как он ее объясняет? Это объяснение тоже совершенно в се-менчуковском
стиле. Это объяснение совершенно аналогично целому ряду объяснений,
которые он здесь давал на процессе по другим причинам. Например, когда
его спрашивали относительно бани, превращенной им в острог, вы помните,
как он уверял, что, во-первых, бани не было, что, во-вторых, если баня и
была, то она не была острогом и что, в-третьих, если и был острог и если
этим острогом и была баня, то он приказов сажать в баню не давал, а если
и давал, то арестованные отправлялись «садиться» добровольно, «сами себя
сажали». «Я не сажал, я давал приказы, а они садились добровольно», вот
что он говорил про Клечкина, два раза сидевшего у Семенчука под арестом
в этой бане Вот стиль и манера «объяснений» Семенчука. Так он объяснялся
по поводу серебра. «Действительно, я из Персии привез серебро, но
серебро я нечаянно нашел в дачной местности недалеко от Тегерана. Эти
деньги лежали на поверхности земли в саду полпредства».

Знаете, так, случайно лежат деньги, мешок с серебром, в са^цу
полпредства . Надо обладать большой смелостью, чтобы давать такие
объяснения, чтобы говорить так, как говорит Семенчук. Но Семенчук
старается скрыть настоящую историю с серебром. В своей анкете и в личном
деле Семенчук об этом ничего не говорит, не говорит и при приеме в
партию, и в процессе партчистки. Он вообще считает, что это момент
второстепенный, ничего не значащий. Я же этому моменту придаю для
характеристики Семенчука большое значение. Этот эпизод лишний раз
убеждает, что это — авантюрист из числа тех, о которых говорил в
«Очередных задачах Советской власти» В. И. Ленин, когда подчеркивал, что
ни одно глубокое и могучее народное движение в истории не обходилось без
грязной пены,— без присасы-, вающйхся к неопытным новаторам авантюристов
и жуликов, хвастунов и горлопанов. Как будто прямо сказано о
Семенчуке!..

Но Семенчук не просто авантюрист, это авантюрист вооруженный, и не
только тем наганом, который он постоянно имел при себе в открытой
кобуре, но и всем своим положением, служебным авторитетом, которым он
так энергично злоупотреблял. А это последнее оружие — сильное оружие,
порой — оружие несокрушимое. Его поведение с товарищами и с эскимосами
единодушно характеризуется в очень ярких, но отрицательных кра-еках. Его
описывают все без исключения как деспота по отношению ко”всем остальным.
Вы помните, сколько раз проходило на процессе указание, как Семенчук
постоянно бросал фразы, что он — и суд, и прокуратура, и ГПУ и что
всякого, кто посмеет его ослушаться, он накажет вплоть до расстрела? Вы
Помните его поведение с Фельдман после трагической гибели Вульфсона?
Семенчук здесь действует буквально, как разбойник на большой дороге.
Ведь эту беспомощную и — правильно кто-то говорил в процессе судебного
следствия г- раздавленную горем женщину он пытается выбросить на мыс
Блассон за 100 километров от зимовки в совершенно необитаемый пункт
этого острова. Он вызывает к себе Клечкина и издает приказ: «Вывези эту
жидовку». Клечкин, набравшись смелости, возразил: «Лучше посадите меня
еще на 20 суток под арест, но не повезу я Фельдман на гибель».

Так действовать, как действовал Семенчук, может только разбойник, только
бандит, пробравшийся на место начальника зимовки. Но Семенчук вместе с
тем трус. Это так часто вскрывалось в процессе следствия

Семенчук — лживая натура Я прошу вас припомнить по крайней мере четыре
эпизода, имевшие место в судебном следствии, для того, чтобы понять, что
же собой представляет Семенчук. Вот история ареста Клечкина Семенчук
старается доказать, что он его не арестовывал, что он его не сажал;
потом оказывается, что Клечкин сам сел под арест Это яркий эпизод,
показывающий лживую изворотливость Семенчука

Возьмем историю с выселением Фельдман. Сначала Семенчук говорил, что он
не хотел ее выселять. Тогда показали ему его же приказ, в котором он
клевещет на Фельдман, говорит, что она дезорганизует зимовку, ведет
антисоветскую агитацию, отказывает в медицинской помощи нуждающимся в
этой помощи, и приказывает вывезти ее в отдаленное место, которое будет
объявлено потом, и уличили его в том, что он сам являлся к ней на
квартиру и вручил ей предписание — немедленно собраться и выехать в
район, который будет дополнительно установлен.

Семенчук хотел запрятать доктора Фельдман на мыс Блас-сон, обречь ее на
голод и холод Это было попыткой расправиться с женой .убитого доктора
Вульфсона, беспощадно вскрывавшего преступления Семенчука Но Семенчук
пойману документы на столе, отпираться нельзя Тогда Семенчук сейчас же
избирает новую версию — приказ был, но выселять Фельдман он, в сущности,
не хотел Я, говорит Семенчук, думал… Что думал? Попугать? Он боится
слова «попугать» и говорит, что пугать тоже не думал. Что же он думал
делать, когда издал приказ 4 выселении Фельдман, с какой целью он издал
этот приказ? Вопрос остается без ответа, как это было нередко, когда
Семенчук видел. Что он прижат к стене Мы вызвали в качестве свидетеля
Клечкина Клечкин все подтвердил, это же подтвердили и другие товарищи,
выступавшие здесь на процессе свидетелями. Приказ в отношении выселения
Фельдман был издан, сказал Клечкин Об этом же сказала и сама Фельдман,
об этом же сказал и Куцевалов. И не только был издан приказ, но Семенчук
принимал реальные меры к выселению Фельдман, но_ встретил отпор и осекся
Припомните, как Семенчук здесь крутился, как он здесь вертелся и как он
каждую минуту менял свои ответы и версии, каждую минуту старался
придумать что-нибудь новое. Но ни одного слова правды в его объяснениях
не было

Припомните третий эпизод — историю с выселением и изоляцией Фельдман

Я обвиняю Семенчука в том, что после того, как он избавился от
Вульфсона, он стал принимать всяческие меры к тому, чтобы не проникли на
материк сведения о действительном положении вешей на острове Он старался
изолировать Фельдман: запретил ходить к ней, приказал не давать ей угля,
не поддерживать с ней связи В прямом смысле слова, он лишил ее огня и
воды Мы опять поймали его за руку Он начал вертеться, отказываться, но в
деле есть документы — в деле семь телеграмм -Фельдман не пропущенных на
материк Семенчуком

Что же Семенчук сказал в оправдание своих действий? Он сказал, что он не
мог пропустить на материк телеграмм, в которых сообщается или намекается
на гибель Вульфсона, что это можно было сообщить только в секретном
порядке Мы развернули эти телеграммы, изучили их одну за другой и
увидели, что в них сообщались самые невинные вещи вроде — «здоров лй

Валерик?» (сын Вульфсона от первой жены). Семенчук #и тут не мог ничего
ответить и должен был ограничиться молчанием. Но вот мы нашли его письмо
— очень характерное письмо — к Долгому, в котором он прямо пишет
Долгому: «Смотри в оба,. Фельдман посылает на материк материал,*не
пропускай, все задерживай; она сама едет с большим материалом, не
пропускай. Она может быть попытается устроиться на мысе Шмидта — знай и
учти, что я,— говорит он,— категорически протестую против предоставления
ей работы на мысе Шмидта».

Мы поймали его во лжи в трех случаях. Все эти случаи — калейдоскоп
выкру!*ивания, попыток как-нибудь оправдаться, объяснить. Нет
оправдания, нет объяснения преступным действиям Семенчука. История с
тифом. Вы помните, что Семенчук послал 22 февраля 1935 г. в Главное
управление Северного морского пути радиограмму, в которой писал:
«Эскимосы поголовно больны видами (?!) эпидемий брюшного тифа». «Видами»
они больны! На каком основании давал эту информацию Семенчук? Абсолютно
без всяких оснований. На острове Врангеля был ряд смертных случаев, но
сообщение о тифе, как установлено было это дальше, являлось заведомой
ложью, заведомо ложной информацией, вызванной боязнью Семенчука, чтобы
его не раскрыли О цынге он не пишет. Он боялся, что откроется его
преступная деятельность, благодаря которой он довел население острова до
голодной смерти. Ему телеграфируют из Главного управления Северного
морского пути: «Как вы это допустили развитие эпидемии, когда этого не
было никогда ни при Ушакове, ни при Минееве. Примите меры к ликвидации
заболеваний». Речь идет о тифе.

Семенчук через несколько дней отвечает: «Заболевания прекратились,
больных нет, цынга ликвидирована, было одно заболевание эскимоса,
и-умерло всего 5 эскимосов». Телеграмма, которую можно было бы сделать
образцом лжи и изворотливости.

Таков этот Семенчук, разложившийся до мозга костей авантюрист, ни перед
чем и никогда не останавливающийся в осуществлении своих намерений.

Перейду к окружению Семенчука. Вот Вакуленко. Даже Семенчук должен был
признать, что он алкоголик, этот его близкий друг. Этого Вакуленко
Надежда Семенчук тоже характеризовала как разложившегося алкоголика И
это действительно был алкоголик, истерик, или, как его назвал правильно
в одном случае Семенчук,— «псих» Но этот «псих» из молодых да ранний.
Вакуленко — склочник, он провоцирует ссоры, он ябедничает Ябеда,
сплетня, склока, провокация — это стихия Вакуленко, и это его приближает
к Семенчуку. Семенчук понимает опасность этой близости, он знает, что” с
Вакуленко ему будет на этом процессе немало всзни, и он старался
отгородиться от

Вакуленко! Нет, Вакуленко — не друг его, не приятель, с Ваку-ленко он
был, как со всеми.

Но у нас есть документы, у нас есть письмо Вакуленко — это то самое
предсмертное письмо Вакуленко, где он клянется в преданности и верности
Семенчуку. Он пишет ему: «Вы и ваша супруга были единственные люди из
коллектива, относящиеся ко мне хорошо». Действительно ни один человек в
этом коллективе, коллективе, в котором — да простят мне присутствующие
здесь члены этого коллектива — ни один человек, кроме доктора Фельдман и
Вульфсона, не стоял на должной моральной -высоте> ни один человек в этом
коллективе действительно не относился к Вакуленко хорошо. Больше того,
все относились к нему очень плохо, настолько плохо, что однажды, 19
марта, сильно помяли Вакуленко во время драки, как мягко здесь выразился
Семенчук по поводу этого события. Мы пытались расшифровать эту «драку».
Оказалось, это была не,драка, а что просто все присутствующие на этой
оригинальной «вечеринке» били смертным боем Вакуленко, как доносчика и
провокатора.

В письме на имя четы Семенчук Вакуленко меланхолически писал:

«Теперь все решилось, поступайте по своему усмотрению». И дальше:

«Если желаете, я еще раз пойду на унижение…»

Он еще раз пойдет на унижение, если пожелают Константин % Дмитриевич и
его супруга.

Вот до какой степени близок был этот человек Семенчуку, до какой степени
он был предан Семенчуку. Семенчук пытался здесь доказать, что ничего
подобного не было, что, в сущности говоря, он был не более близким
человеком к нему, чем и ко всем другим членам зимовки. Я потом покажу,
почему это нужно было так говорить Семенчуку. Сейчас же нужно только
установить как непреложный факт, что Вакуленко был ближайшим другом и
наперсником Семенчука. Вакуленко пишет: «Теперь я смело могу смотреть
всем в глаза, и никто больше не посмеет что-либо говорить о вас в моем
присутствии», так писал Вакуленко, этот рыцарь «печального образа» в
своей предсмертной записке.

Мы знаем, что не один раз писал Вакуленко предсмертные записки. Мы
знаем, что он не раз проявлял желание покончить с собой самоубийством,
но на этот раз он в действительности покончил самоубийством. У меня нет
сомнения в том, что Вакуленко покончил самоубийством, но для меня также
нет никакого сомнения в том, что причины этого самоубийства лежат
гораздо глубже, чем обстоятельства, связанные с «мамаевым побоищем» 19
марта 1935 г.

На этом вопросе я еще несколько остановлюсь дальше. Вот этот Вакуленко —
первый друг Семенчука, низкопоклонник, льстец, склочник, запутавшийся,
как говорили здесь, «в женском вопросе», запутавшийся в отношениях к
своим товарищам, ко– торые по справедливости смотрели на него, как на
доносчика и клеврета ненавистного Семенчука. Даже Надежда Семенчук,
находившаяся с ним в самых близких и интимных отношениях, и та должна
была признать здесь на суде, что это был невозможный человек, который
всюду вносил раздор, человек, создававший склоку, человек, абсолютно
нетерпимый в обществе. И это — первый друг Семенчука, и от этого
Семенчук никуда не уйдет.

Но около Семенчука был не один Вакуленко. Около Семенчука был еще и
Старцев Этот Степан Старцев, который здесь вот сидит на скамье
подсудимых таким простачком и иногда делает над собой большое усилие,
чтобы изобразить на своем лице детское простодушие и спокойствие,—
хитрый, коварный и опасный человек Старцев прикидывается простаком. В
действительности он не так прост и не так глуп, как хочет казаться.

Вспомните историю с его службой в колчаковской армии. Когда я поставил
перед ним вопрос, служил ли у Колчака, он говорит: «Нет». Когда я прочел
документ, который изобличает его службу у Колчака, он развязно, цинично,
нагло-развязно заявил: «А как раз не угадали, никогда я не служил у
Колчака». Я знаю, что кое на кого это уверенное заявление произвело даже
некоторое впечатление. Разве может быть этот человек убийцей? Ведь он
так искренне заявляет: не было этого. У Колчака служили? — «Ничего
подобного, никогда». А потом — «не угадали». Не угадал? А возьмем ваши
показания, Старцев, — вот что в них сообщали вы сами: «В 1918 г. служил
рядовым у Колчака». Было так или нет? «Нет» Читаю его показания дальше:
«После захвата власти белыми., служил у Колчака. .» Было это или нет? —
«Нет». У Старцева такая манера разговаривать, немного смахивающая на
чудачество Если бы меня спросили, кто умнее — Старцев или Семенчук, я бы
сказал — Старцев Кто хитрее? Я бы сказал — да простят меня защитники
того и другого — Старцев; хотя в остальных отрицательных качествах я
отдал бы преимущество и предпочтение Семенчуку.

При выяснении этого эпизода нам надо было потратить минут 20 времени,
чтобы, шаг за шагом следуя за фактами, которые называл сам же Старцев,
привести его к признанию того, что, действительно, он был в армии
Колчака. Припертый к стене, он сказал: «Ну да, был в армии Колчака,
выходит, что был». Это совершенно так же, как и с доктором Вульфсоном. —
Спрашиваю: «Выходит что вы убили?»— говорит: «Выходит». И я думаю, что
выходит…

Очень хорошо Ушаков охарактеризовал Старцева:

«Старцев по своему развитию стоит низко, но нельзя ска* зать, что он
тупой, ограниченный или глупый человек». А Ушаков его изучал в природе,
«о натюрель», в природных арктических условиях. «Старцев не высоко
развит. Но он соображает, когда это нужно, и он может быть и
рассудительным, особенно тогда, когда рассудительность эта направлялась
в ту сторону, которая могла принести ему пользу». Это замечатель^ ная
характеристика.

Я назвал бы это качество Старцева кратко: умен с корыстной целью. Он
умен в меру того, насколько ему это выгодно, и, наоборот, когда это ему
невыгодно, он прилагает все усилия, чтобы казаться абсолютно неумным.
Защитник Семенчука вероятно будет доказывать, чт:о Семенчук никакого
отношения к убийству Вульфсона не имел, что Старцев не был орудием в
руках. Се: менчука, а, может быть, наоборот, Семенчук был орудием в
руках Старцева. Но возьмите заявление Старцева, где он писал, что,
«чувствуя себя оскорбленным доктором Фельдман», он требует
«реабилитации». Когда мы спросили Старцева, что значит это слово, он
сказал: «Не знаю». Не знает, потому что это слово ему подсказали
Семенчук с Вакуленко. Эта «реабилитация» ясно говорит, кто на кого
влиял.

Старцев не любит работать. Эскимосы относились к Старцеву с презрением,
потому что высшая добродетель у эскимосов, говорит т. Ушаков, это уметь
работать, уметь жить.^ Они как самое большое ругательство на своем языке
знают выражение «не умеющий жить» — не умеющий добыть себе пропитание,
не умеющий охотиться, т е. не умеющий работать. «Вот-Старцев вызывал к
себе в силу этих качеств полупрезрительное и полунасмешливое отношение
со стороны эскимосов. Старцев не всегда говорит правду,^, любит иногда
присочинить, приврать, это еще более усиливало презрение к нему со
стороны эскимосов. Это — человек, которого можно было направлять в
разные стороны, — говорит т. Ушаков, — то в одну, то в другую. При
желании можно было направить его в сторону отрицательную с такой же
легкостью и успехом».

Я думаю, что т Ушаков прав. К этой характеристике едва ли нужно что-либо
прибавить. Эта характеристика абсолютно точна. Говорить правду — не в
правилах Старцева. Это показал процесс на всем своем протяжении с
первого до последнего дня. Мы имеем множество эпизодов, в которых эти
качества Старцева очень ярко проявляются. Этот вот Старцев являлся, по
выражению, кажется, Смирнова, «тайным советником Семенчука», во всяком
случае очень близким к нему человеком, для которого слова Семенчука —
закон, по собственному признанию Старцева. Что сказал Семенчук, то и
надо делать, рассуждать нечего.

Но Старцев — тип паразитический. В книге Зинаиды Рихтер «Во льдах
Арктики», которую т. Коммодов просил приобщить к делу с разрешением
ссылаться на нее, имеется характеристика Старцева именно как
паразитического типа. У него и вся психология паразитическая, и говорить
о каких-либо моральных устоях этого человека можно только в минуту
трудную для судебной защиты. Мы не можем использовать в целях обвинения
тех фактов, которые не, были проверены судебным следствием. Поэтому я не
хочу и не могу использовать в качестве обвинительного материала против
Старцева те факты, которые не были проверены и абсолютно не были
подтверждены судебным следствием, как, например, сообщения Фельдман,
Куцевалова и других о том, что Старцева обвиняли на острове в
изнасиловании двух малолетних девочек — дочерей Паля, что приходила с
жалобами на насилия со стороны Старцева и со слезами мать Ловак. Я не
хочу использовать эти данные против Старцева, хотя я вполне допускаю,
что это так было. Но именно потому, что я только допускаю, я не хочу их
использовать. Поэтому пусть суд это сбросит со счета тех грехов и
преступлений, которые совершены Старцевьш и в которых он обвиняется по
данным обвинительного заключения.

Семенчук затушил историю с Крохиным, обвинявшимся в изнасиловании или
покушении на изнасилование девочки, половые органы которойг по словам
зимовщиков, он натирал снегом. Доктор Крашенинников тоже говорит об
этом. Я готов отбросить обвинение Старцева в том, что он собирал
какие-то «царские налоги», хотя сам Старцев не особенно отказывается от
этого. На вопрос: «Собирали ли вы царские налоги?» — Старцев ответил
вопросом: «А в каком году?» Это можно понять как допущение, что такие
факты имели место и требуется лишь их уточнение. Но опять-таки допущение
не есть доказательство, ^и я готов отбросить в сторону показания
свидетелей по этому поводу.

Старцев, говорят, грабил население. Это то же самое, что собирать
царские налоги. Это и есть грабеж. Собирал царские налоги — это и значит
грабил население. Когда мы спрашивали его об этом, он прямо не отвечал
на этот вопрос. Он хитро прищуривался и спрашивал: «А в каком году?» Об
этом говорил весь остров, вся зимовка. Почему Семенчук не расследовал
это обстоятельство, почему он не выяснил, что это за история с
собиранием царских налогов? Почему он, Семенчук, не определил, что собой
представляет Старцев? Потому что Старцев нужен Семенчуку, потому что
Семенчук знает и понимает, что такие люди, как Старцев, весьма удобны и
не только в условиях далекой Арктики.

Состояние зимовки 1934/35 года было неудовлетворительно. -Один тот факт,
товарищи судьи, что парторгом этой зимовки оказался всем хорошо памятный
Карбовский, говорит достаточно красноречиво о том, что собой
представляла эта зимовка 1934/35 года, набранная в буквальном смысле
слова «с бора да с сосенки» Тут, конечно, сказалось отсутствие
политуправления. Оно еше не было организовано в этот период времени,
здесь оказалась некоторая недооценка тех условий, в которых будут
работать зимовщики, и отсюда такие факты, как появление на зимовке на
острове Врангеля таких элементов, как Семенчук, Старцев и Карбовский. А
Карбовского вы видели. Это* «парторг», на глазах которого развернулась
вся эта безумная, кошмарная панорама безумных, кошмарных преступлений
Семенчука; парторг, к которому приходят пострадавшие от этих
преступлений люди с просьбой, с мольбой о помощи и получают от него
«миссионерский», поповский циничный ответ: «Терпегь надо, братцы,
терпеть». Этот Карбовский здесь, на суде, начал с высоких материй, так
сказать, в тоне штатного партийного оратора — «проблема кадров»,
«проблема подготовки», «живые люди», «внимание к живым людям», «наши
задачи», «оппортунизм» и пр. и т. п.

Когда мы его спустили с этих «идеологических высот» и поставили на почву
конкретных фактов и спросили: «Вы видели эти безобразия? Почему не
приняли никаких мер борьбы с ними?»— он смяк, скис, забормотал: «Видел,
боролся, недостаточно боролся» и т. д. и т. п.

Карбовский здесь хлопотал, чтобы доказать, что хотя работа его и была
неудовлетворительна, зато его линия была удовлетворительной. Но у этого
человека не было ни линии удовлетворительной, ни, тем более, работы
удовлетворительной. Карбовский не принял никаких мер борьбы против
безобразий и преступлений Семенчука. Карбовский в виде крайней меры
борьбы с преступлениями Семенчука распускал производственные совещания,
оправдываясь тем, что у него нехватало «последовательности», что он
встал на «оппортунистическую позицию». Прямое преступление свое он хочет
свести к оппортунизму. Ему это не удалось. Определение Верховного суда о
привлечении Карбовского к уголовной ответственности явилось достойным
уроком этому гнилому человеку — кандидату на открывающуюся после
Семенчука вакансию на скамье подсудимых.

Если таков парторг, то что собой представляет партгруппа? Если такова
партгруппа, то что собой представляли зимовка и зимовщики? В результате
погиб доктор Вульфсон. Но могло быть и хуже. Могла погибнуть и Фельдман,
которую чуть не зарубил однажды Семенчук, ворвавшийся к ней в квартиру с
топором. Зарубил бы, а потом сказал, что Фельдман белые медведи
задрали…

Почему все это произошло? Это произошло потому, что зимовщики 1934/35
года были не люди, а какие-то людские футляры Но этого, конечно, уже
нет, это было в 1934 году. Этого не будет, это никогда не повторится И
наш судебный процесс послужит крепким уроком и тем на ком лежит
обязанность и ответственность по подбору людей для зимовки в нашей
Арктике.

Вот обстоятельства, товарищи судьи, обстановка, которая позволяет
сказать, что зимовка 1934/35 года на острове Врангеля разложилась, что
она потеряла способность сопротивления и Противодействия тем
преступлениям, которые таким пышным цветом расцвели на острове Врангеля,
в бытность ‘здесь Семен-чука и Старцева. Склоки, интриги, сплетни,
издевательства и подсиживание друг друга, жестокосердие, травля и
молчание, молчание прежде всего — вот что было на этой зимовке.

Невольно хочется сравнить зимовку 1934/35 года с несколькими Месяцами
ледяного лагеря Шмидта, с героизмом, организованностью, величайшей
советской Социалистической пролетарской дисциплиной, отвагой,
самоотверженностью, продиктованными глубокой любовью к своей стране,
любовью к своей родине, великим пониманием задач пионеров советского
арктического строительства. И когда товарищ Сталин, вместе с товарищами
Молотовым, Ворошиловым, Куибышевым и Ждановым телеграфировали
шмидтовцам, мужественным челюскинцам, боровшимся с суровой полярной
стихией, слова приветствия и поздравления, мы в этом приветствии слышали
и слышим слова любви к нашей великой родине. И здесь же мы слышали слова
сурового осуждения зимовщикам 1934/35 года, оказавшимся в плену
семенчуковшины, слова осуждения всему «коллективу» этой зимовки, где
царил развал, дезорганизация, где царил политический и моральный
разврат, политическое и моральное разложение.’

Единственным человеком, представлявшим собой просвет на мрачном, черном
фоне этой в моральном отношении сплошной полярной ночи^ поднявшим голос
протеста, начавшим борьбу против этих безобразий и доведшим ценою жизни
своей до конца эту борьбу, был доктор Вульфсон Николай Львович и
поддерживавшая его верная его спутница Гита Борисовна Фельдман. Если бы
не они, может быть, мы не так скоро и решительно сумели бы вскрыть этот
позорный антисоветский гнойник! Как рисуется обстоятельствами дела образ
Николая Львовича Вульфсона?

До острова Врангеля — это врач Московского завода «Манометр» До острова
Врангеля — это врач, сумевший, .несмотря на свбю молодость, стяжать себе
всеобщее пролетарское уважение двухтысячного коллектива завода
«Манометр» Коллектив завода «Манометр», получив извещение о том, что
умер их врач Николай Львович Вульфсон, публикует письмо, в котором
характе

і

ризует т. Вульфсона как чуткого товарища и прекрасного врача, которого
постоянно видят и в цехах завода,, и в мастерских, и в клубе, и в
столовой, и в буфете. Они пишут, что они постоянно встречали его заботу,
видели его неустанно выполняющим свой долг врача и общественника:
«Память о докторе Вульфсоне будет долго жить на нашем заводе», — пишут
рабочие завода «Манометр». Память о докторе Вульфсоне живет и на острове
Врангеля, как об этом свидетельствуют присланные нам телеграммы с
острова Врангеля. Память о нем будет жить в сердце каждого честного
гражданина нашей советской земли.

И таким Николай Львович был и в “Арктике — героически выполняющим свой
долг, борясь, не покладая рук, за здоровье и жизнь эскимосов. Надо
сказать к чести его друга-спутницы Гиты Борисовны, что она так же
самоотверженно боролась в Арктике вместе с доктором Вульфсоном, выполняя
свой Долг советского врача. И стыдно и позорно было слушать, когда
Семенчук, барахтающийся в океане своих преступлений, пытался оклеветать
Гиту Борисовну Фельдман, рассказывая, что она чуть ли не на другой день
после смерти Вульфсона стала торговаться с ним об условиях, на которых
она согласна остаться в Арктике.

Судебное следствие полностью опровергло эту клевету, опровергло все
измышления Семенчука.

Доктор Вульфсон был не просто врачом. Он был подлинно советским врачом,
о чем прекрасно говорит документ — рапорт доктора Вульфсона на имя
Семенчука от 4 декабря 1934 г. За 23 дня до своей гибели доктор Вульфсон
писал Семенчуку: «Ваше распоряжение о сокращении угля до полбанки для
отопления квартиры больной семьи служащего Таяна, где находятся трое –
тяжело лихорадящих больных, может привести, к значительному ухудшению
состояния их здоровья, а посему прошу разрешить им пользоваться углем
для топлива в количестве, необходимом для поддержания соответствующей
температуры в помещении, где находятся больные».

Это действительно советский врач. Это не просто ^врач, ко-

торый приходит к больному, щупает пульс, трогает голову, про-

писывает рецепт и уходит. Нет, это врач, который борется за

больного, за улучшение условий его жизни, способных обеспечить

его скорейшее выздоровление. Вот почему этот врач прописывает

больным в своем рецепте известное количество угля^ а не только

валерьяновых капель или касторового масла. \ ;

А Семенчук? А Семенчук не слушает, или, вернее, — «а Васька слушает да
ест». Ведь это позор, что комсомольцы должны были тайком таскать уголь,
которого было на острове Врангеля более чем достаточно, для того, чтобы
отопить квартиру, утлую хижину больного — а может бьіть умирающего —
эскимоса и его семьи! А это было. Это цц^цщ^щ,щфь на …цр^щ^ссед

‘ 18 Судебные речи, изд. 4

отношение Семенчука к больным позволяет сравнивать этого человека с
зверем, позволяет утверждать, что он не видел и не хотел видеть
человеческой нужды, не хотел помочь человеку в нужде и горе, хотя мог бы
этому горю помочь.

Ушаков его характеризовал как либо сумасшедшего, Либо дегенерата. Нет.
Это не сумасшедший. Это не дегенерат. Это бандит, пробравшийся на
высокое место начальника зимовки и действовавшего так, как это
соответствовало всему складу его мыслей, характеру, желаниям, ощущениям,
всему его миросозерцанию преступника. Но продолжим печальную повесть о
гибели доктора Вульфсона. В том же рапорте доктор Вульфсон пишет:
«Одновременно считаю недопустимым удерживать продукты, выданные в счет
текущей месячной нормы (вместо нормы 9 банок молока выдано только 5),
ввиду того, что трое тяжело больных находятся исключительно на молочном
питании, для которых и полная месячная норма будет недостаточна. Прошу
пока выдать семье Таяна удержанные 4 банки молока». Удержанные 4 банки
молока! Дальше этого цинизма итти некуда. Такие действия доктора
Вульфсона не нравились Семенчуку, вызывали с его стороны вспышки ярости
и гнева. Это видела вся зимовка. Об этом говорят все свидетели.

Золотовский говорил здесь, что «Вульфсон был честный и прямой человек,
открыто выступал на собраниях с критикой действий Семенчука. В
результате Семенчук возненавидел Вульфсона».

Свидетель Смирнов, гидрограф, помощник Семенчука по научной части,
показал на суде следующее: «В коллективе зимовщиков выделялся покойный
доктор Вульфсон, добросовестный и прямой человек. -Надо сказать, чго
Семенчук срывал работу Вульфсона в части медицинского обслуживания
населения. И вот Вульфсон открыто выступал на собраниях с критикой
неправильных действий Семенчука. Естественно, что Семенчук при его
самодурском характере возненавидел Вульфсона. Я не могу не поставить в
связь это обстоятельство с фактом гибели Вульфсона, произошедшей при
довольно загадочных и, я бы сказал, подозрительных обстоятельствах».

Свидетель Каймук: «Гибель доктора Вульфсона и у меня и у других
зимовщиков вызвала определенное подозрение. Мы думали и думаем, что эта
гибель находится в связи с той ненавистью, которую питал Семенчук к
Вульфсону за его открытое выступление против него».

Свидетель Богданов, радист: «Вульфсон был прямой и честный человек. Он
открыто выступал против Семенчука, который его за это возненавидел».

Вот общий хор голосов, уличающих Семенчука во враждебном отношении к
доктору Вульфсону, павшему жертвой нена-

ДЕЛО СЕМЕНЧУКА И СТАРЦЕВА 275

—У 1

висти и злобы этого человека. В этом хоре голосов, блестяще
характеризующих доктора Вульфсона, есть один голос против Вульфсона, и
этот голос принадлежит Семенчуку. Именно Се-менчук всячески старался
дискредитировать Вульфсона. Не чем иным, как этой дискредитацией, была
вызвана записка Вульфсона от 4 февраля, в которой он писал, что «в связи
с создавшейся склочной обстановкой, возглавляемой Карбовским и
поддерживаемой вами, систематического игнорирования меня как врача,
считаю, что возложенные на меня обязанности как в отношении
медобслуживания местного населения и зимовщиков, так и в отношении
научной работы выполнять не смогу, а потому категорически прошу
освободить меня от занимаемой должности и при первой возможности
отправить меня с женой обратно».

Эта записка не случайна. Ведь Фельдман рассказывала, и это ничем не
опровергнуто, что однажды, когда они с Вульфсоном устраивали по приезде
на остров Врангеля свою лабораторию и Вульфсон помогал ей переносить
ящики, в комнату с криком ворвался Семенчук со словами: «Вон отсюда,
негодяй, на работу». И доктор Вульфсон вынужден был оставить ящики, и
Фельдман должна была носить их на своих плечах.

Фельдман показывала, что в последних числах сентября, как раз тогда,
когда Вульфсон подавал Семенчуку свое заявление, Вульфсон пришел от
Семенчука в истерике, потому что на общем собрании Семенчук клеймил
Вульфсона как лентяя и лодыря, не желающего работать. Это показание
Фельдман подтверждается объективными данными дела. Во-первых, в деле
имеется документ за подписью Вульфсона от 24 сентября и, во-вторых,
имеется живой Семенчук и живое обвинение Семенчуком Фельдман в этом же
духе. Ведь обвинял Семенчук Фельдман в том, что она лодырь! И нужно было
поставить всех свидетелей, всех 11 человек, кончая доктором
Крашенинниковым, лицом к лицу с” Семенчуком, чтобы доказать, что
Семенчук лжет, что Фельдман никогда не отказывала в медпомощи, никогда,
ни при каких условиях, даже тогда, когда у нее была температура 40°.
Даже тогда, когда у нее было маточное кровотечение, она с помощью
Смирнова, Куцевалова и Клечкина шла оказывать помощь Стар-цеву, которого
тогда уже считала убийцей своего мужа. И здесь Семенчук пытался обвинить
Фельдман в тех же самых преступлениях, в которых он тогда обвинял ее
публично, травя доктора Вульфсона, организуя против него общественное
мнение зимовки, подготовляя почву для того, чтобы расправиться,
рассчитаться с доктором за его критику, за его бесстрашие, за его
преданность своему делу, за систематическое разоблачение, невзирая на
высокое положение начальника зимовки Семенчука и не пугаясь постоянно
открытой кобуры нагана, за который Семенчук 18* постоянно хватался,
когда он к кому-нибудь обращался с каким-нибудь распоряжением

Таков Семенчук, таков его сподвижник Старцев, таковы ор* ганизаторы , и
исполнители смертной казни над Вульфсоном. Убийством доктора Вульфсона
Семенчук доказал, что он имеет «власть вплоть до расстрела».

Я перейду специально к Семенчуку, я покажу, что Семенчук в одном месте
прямо говорил, что он покажет, как он умеет расправляться с людьми,
которые позволяют себе выступать против него. А теперь позвольте перейти
непосредственно к убийству Вульфсона.

Разберем версию Старцева о якобы имевшем здесь место несчастном случае.
Эта версия должна быть решительно отвергнута, и раньше всего на
основании показаний самого Старцева. Напомню эти показания: гибель
доктора Вульфсона произошла, примерно, в 9—10 километрах от бухты
Сомнительной При каких условиях? В метель, пургу. Вы помните, что здесь
на этом вопросе останавливались немало. Метеорологическая сводка
позволяет думать, что в это время пурги не было. Объяснения т. Ушакова
говорят о том, что поземок, поднимающий снег до груди, — не пурга, при
которой можно заблудиться. Но я согласен, что была пурга, я сразу эту
защитительную позицию уступаю защите без боя. Пусть пурга была, и
посмотрим, как они справятся с пургой.

Напомню первые показания самого Старцева от 31 декабря.

В этих показаниях Старцев говорит о том, что 27 декабря в 5 часов утра
он с доктором Вульфсоном выехал из бухты Сомнительной на запад, по
направлению к бухте Предательской. В 9 часов началась метель, поземок, и
они повернули обратно; видимость была до 1 километра на равнине, а горы
видны были на 10—12 километров. Замечательная пурга! Но пусть это будет
пурга, я не возражаю. На обратном пути, проехав километров 5—6, они
выехали на косу, ехали по направлению с бухты Сомнительной к селению
Кошка и берегу. Первым ехал Старцев, вторым — доктор Вульфсон, на
расстоянии друг от друга метров 15—20. Потом Старцев рассказывает
эпизод, когда врач потерял сумку и они вернулись ее искать; не нашли и
поехали дальше; как потом у Старцева сломался баран, вернее не сломался,
а выскочил остов, и ему надо было его поправлять, на что ушло 15—20
минут, и в этот момент его обогнал доктор Вульфсон. Старцев крикнул
доктору: «Остановись!». Тот не послушал4 и скрылся из виду. Следом
отправился Старцев, не нашел доктора и приехал в 15 часов в бухту
Сомнительную. Спросил у Кмо, не приезжал ли врач, и узнал, что врач не
приезжал.

Дальше он показывает — и. я прошу на это обратить особое внимание —
следующее: «Я, Старцев, послал охотника Кмо, чтобы он пересек дорогу и
сообщил, если заметит след; а я, Старцев, поехал обратно на розыски».
Таким образом, первое обстоятельство, которое бросается в глаза, это то,
что Старцев, вернувшись 27 декабря в Сомнительную, поговоривши с Кмо в
15 часов, т. е. в 3 часа дня, отправился сейчас же обратно на розыски
якобы потерянного Старцевым доктора Вульфсона. Старцев показывал:
«Объехал бухту Сомнительную два раза, поехал до тундры по направлению к
Сомнительной, к северо-западу, к скалам, куда мы поехали вместе,
повернул обратно по льду моря-; время было позднее. В селение
Сомнительное прибыл 28 декабря в 3 часа ночи».

Следовательно, картина по первому показанию Старцева, такова: 27 декабря
в 9 часов утра или около этого времени Старцев потерял доктора,
направился в бухту Сомнительную, отправил на поиски Кмо, сам обратно
возвратился на поиски и продолжал поиски до 28 декабря до 2 часов ночи,
т. е. непрерывно искал доктора Вульфсона в течение 35 часов. Вот первое
показание Старцева.

Старцев, товарищи судьи, как вы знаете, это показание дискредитирует. Он
говорит, что это писал Семенчук, что он слепо подписал его, что он не
знает, что тут написано и что он за это не отвечает.

Но внимание Старцева при этом сосредоточивается на другом моменте — на
передовых собаках, ибо здесь в конце показания 31 декабря Старцев
заявляет, что он обменялся с доктором Вульфсоном передовыми собаками и
что передовые собаки были Старцевым отданы Вульфсону. Это обстоятельство
теперь Старцев упорно отрицает, отлично понимая и зная, что будет
установлено, что передовые собаки Старцева едва ли стали слушаться
Вульфсона и что это, может быть, в какой-нибудь степени явится против
него уликой. Почему это может быть так, я скажу дальше. И вот Старцев
начинает заметать следы, отказываться от этого показания, отказываться
от всего протокола целиком.

В показании, данном в Прокуратуре Союза 1.9 февраля, Старцев уже забыл о
том, что говорил 31 декабря. О событии 27 декабря Старцев показывает уже
иначе: здесь он рассказывает, что ехали они на разных нартах. «Вульфсон
ехал рядом со мной, а затем моя нарта перевернулась и сломался баран».
Оказывается, остов выскочил: сломался баран — это одно, а остов выскочил
— это другое. Старцев это забыл. «В это время Вульфсон меня объехал и
скрылся из виду».

Позвольте кстати напомнить третье объяснение Старцева, данное уже на
суде. Здесь Старцев уже говорит, что собаки дернули его в сторону —
этого самого Старцева — и он тогда перевернулся, а Вульфсон уехал. Это
уже третья версия. А почему дернули собаки? — «Не знаю». И он всегда
говорит — «не знаю».

А собаки не дергали, и нечего им было дергать! А почему Вульф-сон уехал
так быстро? Старцев сейчас же сообр.ажает: очень просто, — собаки
Вульфсона, вероятно, заметили, как там пробежал песец, и они побежали за
этим песцом. Замечательное охотничье соображение!..

Итак, баран сломался, он начал чинить, Вульфсон его объехал. В первый
раз Старце» говорит так: «Я крикнул ему — остановись!». Во второй раз, в
кабинете следователя, он уже добавляет: «А затем я шесть раз выстрелил
из винчестера». В кабинете следователя он выстрелил из винчестера шесть
раз, а на суде он стреляет уже семь раз. В действительности же он не
стрелял ни одного раза, — это не может подлежать никакому сомнению,
потому что в первый раз, 31 декабря, он ни звука не проронил об этих
выстрелах. Не может быть никакого сомнения, что об этих выстрелах он
никак, не мог забыть 31 декабря, если “бы это в действительности имело
место. А он, оказывается, забыл о таком маленьком факте, как шесть
выстрелов из винчестера! Не может быть этого — это выдуманные выстрелы.
Сами по сефе они не имеют никакого значения. Но это выдумано, и это
компрометирует Старцева, которому нельзя верить ни в чем.

Что же дальше? Дальше Старцев починил баран, пытался догнать доктора, но
не догнал, и вернулся обратно к месту поломки. Прошу на это
обстоятельство обратить особое внимание.

По этому показанию Старцева выходит так: Старцев починил

баран, поехал за Вульфсоном, не мог его догнать и вернулся

к месту поломки, а потом обратно от места поломки вернулся

туда, куда поехал Вульфсон. Зачем он вернулся к месту полом-

ки, что он там потерял? Зачем он вернулся второй раз на место

поломки? Непонятно. Очевидно, он не возвращался. Очевидно,

это выдумка. I , ^1 *

А дальше? «Следов Вульфсона не было, я вернулся в Сомнительную и там
Вульфсона тоже не оказалось; я там заночевал, а в 6 часов утра 28-го
выехал с эскимосом Кмо на розыски».

Итак, при первом показании, он выехал 27-го в 3 часа и вернулся в 2 часа
28-го, а по второму показанию, он никуда не выезжал, ночевал и впервые
выехал на розыски только 28-го. Наврал Старцев? Выходит так. 28-го
выехал в б часов, однако проехал километр и вернулся обратно. Почему?
Потому что была сильная пурга. Пурга выручает. «Я просидел сутки в
Сомнительной и на вторые сутки, т. е. 29-го, поехал на розыски; поискал
несколько часов, не нашел и вернулся обратно. На третий день опять
поехали, но искали мало, так как была пурга, а 31-го мы приехали на мыс
Роджерс».

Вот как «искал» Старцев потерянного доктора. Что он делал 27-го? Спал.
Это мы доказали, об этом как раз говорит Кмо. Да и сам Старцев
признался, что у него отмерзли ноги, и он «не поехал больше искать
доктора». В первом показании говорит, что искал, а потом говорит — не
искал, — как верить?

Анализ показаний Старцева и Кмо подтверждает, что Старцев ни 28, ни 29,
ни 30, ни 31 декабря, т е. в течение всех этих четырех дней, никаких мер
к поискам не принимал и врача не искал В протоколе, написанном
Семенчуком, описывается бурная энергия Старцева, якобы искавшего
Вульфсона Но это описание было продиктовано исключительно желанием
Семен-чука не дать возникнуть каким-либо подозрениям и исключить
возможность проверки его действий, которая могла бы изобличить Старцева,
а вместе с ним и Семенчука.

Таким образом, первое и основное в версии Старцева, утверждающего, что
он потерял врача, — то, что он якобы врача искал (естественно, раз
потерял — надо искать), — рушится: он не искал, он не терял.

Но если потерял и если искал, то почему же он не то показывает, что
показывает Кмр? Почему он в своих показаниях впадает в грубое
противоречие? Объяснить это можно только тем, что Старцев говорит
неправду.

Беру второй вопрос — относительно того, что собаки доктора Вульфсона
обогнали Старцева. Мы здесь вызывали в качестве эксперта т. Ушакова.

Тов Ушаков очень полно нарисовал картину того, что могло быть и что было
в действительности. На мой вопрос, мог ли доктор Вульфсон, будучи
неопытным человеком в езде на нартах, получивши передовых собак, да еще
лучших, чём были у Старцева, обогнать Старцева, т. Ушаков ответил
буквально следующее:

«Вульфсон мог ехать только за нартой Старцева, объехать ее он не мог и
по другим еще причинам. По материалам следствия выходит, что они
разлучились во время метели В метель вообще он не мог объехать В метель
может объехать передовую нарту только опытный каюр на хороших собаках.
Собаки, видя впереди себя остановившуюся нарту, не обгоняют ее, а тут же
ложатся» Он сказал: «Уткнутся мордой в снег и ложатся».

Я допустил уже, что 27 декабря была пурга. Пусть пурга была самая
сильная. Тогда тем более становится невероятным, чтобы собаки могли
обогнать идущую впереди нарту, как это утверждает такой опытный
полярник, каким является т Ушаков, как это говорит такой опытный
полярник, каким является т Ми-неев Я поставил эксперту вопрос: мог ли
Вульфсон, совершенно неопытный человек, обогнать Старцева на его,
старцевских, собаках? Это же немалозначашее обстоятельство! Ушаков
сказал: «Да, это могло случиться в полутора километрах от Сомнительной,
в первое время после выезда, когда собаки еще были в азарте, когда они
быстро бегут, когда они стараются обогнать.

А во время метели,_с чужими передовиками, с передовиками хозяина,
который ехал тут же, этого я не допускаю». . Попробуйте опровергнуть.
Пусть защита опровергнет. Я далее поставил следующий вопрос: «Если обгон
имел место в 10 километрах от Сомнительной, то этот обгон не является ли
сомнительным?» И т. Ушаков твердо ответил: «Такой обгон безусловно места
иметь не мог».

h!’u0J«

???????????????????…?????????????????

X”\”?=c=VB\BACECiEoEOFoeioeaeTHaeTHaeTHOTHaeTHaeTHOTHaeTHaeTHaeTHIAEAAE?
AE?AE?AEAE§AE!AE?AE?AE“TH“THAE?AE?AE?AE?AE?AE

h§wI0JY

d,y
??????????y???????y??????????????y?????????y???????y???????????y?????

?????????y?????

d,y1$`„9

1$`„.

?

h§wI0J©

h§wI0J™

h§wI0J§

d,y ¤

d,y1$`„@

h§wI0J§

?

h§wI0J¤EHyy

„D1$`„D

uoueuouououououauaueuouaussououououououououUuououououeueussOEA?A?A±AEuA

h§wI0J?

?????y???ss?????y?????????y?????????y?????????y????? ?????y??? ?

ooioaeoUeoOeo?o?o?o?oEoAo»oEo»oµo?o?o?oYo?o?o?o›o›o›o?o”o?o?o

h§wI0J¶

d,y ¤

d,y ¤

d/y ¤

„

1$]„

d,y ¤

d,y ¤

„

d/y1$]„

l

????????

?????y???

d,y ¤

d,y ¤

d,y1$`„+

d,y1$]„ `„D

A

d,y1$`„9

Z

p

h§wI0J›@? o h§wI0J›@?? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????$?????y???????????y?????????????y???????????y?????????y?????????y? ??????|‹ °‹ AE‹ E‹ O‹ U‹ Ue‹ TH‹ oe‹ v? †? |? ~? ?? ‚? 3/4? A? Oe? O? ¶’ Ae’ ?“ °“ :› J› r› †› ?› A? E? u? ue?   $  ?  3/4  c -c F F °F ?F Y Y x? ~? « « ?® e® @? X? ??  ? e? o? h§wICJ aJ h§wI0J¦C?? Oe? O? Z’ o? f? u? o o Ro –/ ¦/ h§wI0J¶@?- h§wI0J™ h§wI0J±6@n ueo tho Ro ?o 8o ue d,y ¤ E d,y ¤ 1$`„Z h§wI0J« d,y1??????????y??? d,y ¤ ??????$?????y???????????y???O?????????y???/????????? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? d,y ¤ ???? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ???? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ???????y?????????y???????????y?????????y?????????????????»?(????????y??? ????????y????? ???? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? h§wI0J?@? h§wI0J± h§wI0J›@?iy h§wI0J› ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????$?????y?????????y???????y???? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? d,y ¤ „ d,y1$]„ ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????$?????????????????????y??????????????ј?? ???????$??????????????????????????????????y??? ???? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ??????aeaUeOeIEAE?E?E?E?E?E?E?E?E?E?E?E?E??EEE?E§E!E??? h§wI0JE h§wI0J¦@?( ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? & F „ „R ¤(1$`„R Ue a h§wICJ aJ h§wI0J›H* h§wI0J? h§wI0J« „ d,y1$]„ „ d,y1$]„ „ 1$]„ d,y1$`„2 d,y1$ ??????????y????? h!'u0J± h§wI0J›@?Z & 1$ ~ ° „ 1$]„ d,y1$`„9 „=??y???????y?????????y??? ?????????y????? h§wI0J›@?n `„= „ d,y ¤ 1$]„ d,y ¤ ??????ue????????ue?????y???ue?????th?????? ???????????????y???????y????? ???????? h§wI0J± h§wI0J› ? „o1$`„o „ 1$]„ „ d,y ¤21$]„ 1$`„9 „ „]1$]„ 1$`„] „ „Z1$]„ h§wI0JA ae c ` f h ? A O O U ae V h ooioioioioaeTHooooOoiooOaeoIoEoEoA??oAoFoioioioioioioioioioioioioio d,y ¤ 1$`„' h§wI0JN@?iy „ ]„ @? h!'u0J› h§wI0J› „ d,y ¤(1$]„ ????????????y???????????y??? T „ 1$]„ ???????y???????????y?????????y???????y?????????y???????????y?????????y?? ???????y?????мею право считать, что версия Старцева о том, что доктор Вульфсон, не умевший ездить на собаках, в метель, в пургу мог обогнать Старцева да еще на старцевских же собаках, бита и не выдерживает никакой критики. После того как прошла экспертиза таких компетентных полярников, какими являются тт. Ушаков и Минеев, для меня нет уже сомнения в том, что версия Старцева бита, версия эта выдумана, что нужно отбросить ее — чем скорее, тем лучше. Не мог обогнать и не обогнал Вульфсон Старцева; Старцев это выдумал, как он выдумал такие подробности, как то, что пробежал песец, и вульфсоновские собаки, почуяв песца, побежали за ним. Это курам на смех. Объективно это не подтверждается. Версия с потерей врача Вульфсона отпадает. Но все-таки может быть ошибаются полярники Ушаков и Минеев? Может быть, в данном именно случае сложилась такая игра обстоятельств, что, вопреки всяким правилам логики и жизненному опыту, дело пошло в ином направлении, чем это логически могло бы быть представлено? Допустим, это так. Я согласен допустить сейчас, что, действительно, собаки Вульфсона обогнали собак Старцева, что Старцев стрелял, кричал, потом искал доктора без конца. Доктор пропал. Но в каком виде был найден доктор? Мы это знаем Доктор был найден обезображенным до такой степени, что Семенчук не хотел показывать его труп Фельдман. У нас имеются фотографические снимки, акты Жер-дева и доктора Крашенинникова и блестящая судебно-медицинская экспертиза доктора Семеновского, я бы сказал — классическая экспертиза. Мы можем не сомневаться вот в чем: что бы ни случилось с Николаем Львовичем Вульфсоном — он не замерз. Это Семенчук, клеветник Семенчук, пустил слух, что доктор был пьян и замерз. Когда Семенчук добивался и старался обязательно включить в акт указание на то, что у Вульфсона был найден спирт, тогда как для всякого было ясно, что это был денатурат, Семенчук фальсифицировал документы. Он это делалдля того, чтобы поддержать свою версию о том, что доктор Вульфсон был пьян. Но доктор не был пьян. Это установлено доктором Крашенинниковым, прилетевшим на остров Врангеля и вырывшим отлично сохранившийся, абсолютно свежий труп доктора. Доктор Крашенинников произвел тщательнейшее расследование, которое не могла раскритиковать и защита. Надо считать установленным и незыблемым тезис обвинения, что Вульфсон не замерз, и тем более не замерз в пьяном виде, ибо его лицо разбито, ибо его голова разбита, ибо череп треснул, ибо нос сплющен. Мы видели, здесь винчестер, аналогичный тому, который был в руках у Старцева и которым Старцев, очевидно, ухлопал доктора. Какие у'меня доказательства этого? Есть ли такие доказательства? Есть. Вот они. Если бы Вульфсон действительно обогнал собак Старцева (я хочу допустить на минуту эту версию), запутался, заблудился, он бы не пристопорил нарту и не отправился бы в неизвестном направлении пешком Инстинкт самосохранения подсказал бы ему не уходить от собак. Инстинкт самосохранения не полярника, а человека, не потерявшего рассудка, говорит: не уходи от собак, ибо собаки — это спасение заблудившегося в неизвестной местности человека. Более того, если допустить, что Вульфсон действительно ушел от собак, то надо сказать, что он, очевидно, оказался во власти-психоза; это момент умопомешательства Тогда зачем ему было стопорить нарту? Он ушел бы в таком случае, не застопорив нарты. А стопорить нарту не просто. Тов. Ушаков и Минеев подтвердили, что это не трудно, но так застопорить, чтобы четыре дня и ночи собаки не могли сдвинуть ее с места,— это требует искусства, а Вульфсон этим искусством не обладал Мы удостоверились, что 26—27 декабря он впервые ехал самостоятельно на нарте. Что вы будете делать с этой уликой? Я послушаю, как будет зашита объяснять эту улику, а сейчас я утверждаю, что версия о том, что Вульфсон бросил нарту с восемью собаками и ушел в /неизвестном направлении,— бессмысленная версия. Эту версию, по-моему, нельзя поддержать, опасно поддерживать, не стоит поддерживать. Застопорена нарта как следует, искусно; застопорена нарта опытным человеком, опытным врангельцем, т. е., простите, колчаковцем, жившим на острове Врангеля, — Старцевым, Это дело требующее искусства. Нарту» Вульфсона застопорил Старцев Мы спрашивали экспертов: «Если бы нарта не была застопорена и человек ушел бы от нее, что сделали бы собаки?» Ушаков говорит, что собаки пришли бы домой сами, может быть, через день, не через день — через три, но все-таки пришли бы домой... пришли Были случаи, приходили. Кому из нас, людям, прожившим больше полувека, не известны случаи, когда лошади, заблудившись в безлюдных местах, приходили, домой? Версия о потере доктора неправдоподобна и категорически должна быть отвергнута Но, товарищи судьи, есть еще одно серьезное обстоятельство против Старцева и против этой его версии, и я постараюсь разобрать все его версии по порядку, хотя это и займет продолжительное время. Семенчук удостоверяет, что когда, наконец, нашли нарту Вульфсона, то в этой нарте были запряжены передовые собаки Старцева Семенчук не знает, что это значит. Может быть если бы своевременно он понял это, он не сказал бы того, что сказал. Но это окончательно разрушает версию Старцева. Мы спросили т. Ушакова, как управляют собаками. Он объяснил, что на острове Врангеля собаками управляют только криком, что надо знать крик; этот крик изучить не трудно, но собаки-передовики привыкают не только к крику, но и к голосу. Следовательно, голоса человека, к которому они не привыкли, они бы не послушались. Почуявши, что сидит вместо Старцева Вульфсон, старцевские передовики, запряженные в вульфсонов-скую нарту, перестали бы слушаться Вульфсона, а если бы они перестали слушаться, они, конечно, повернули бы по собственным следам и пошли бы обратно. Итак, мы приходим к окончательному выводу: версия с потерей доктора не выдерживает никакой критики. Во время метели, говорит т. Ушаков, есть опасность потерять нарту, охотник-новичок не может оставить нарту, ему лучше ехать на нарте на ту точку, где он хочет быть. Когда человек заблудится, он доверяется больше всего инстинкту собак На вопрос, был ли случай на острове Врангеля, чтобы человек застопорил нарту и пошел пешком, Ушаков отвечает: «Это абсолютно невозможно», а затем, узнав, что труп доктора был найден на расстоянии 2—27г километров от Сомнительной, т. Ушаков заявил: «Я считаю бессмысленным предположение, чтобы доктор Вульфсон мог отойти от нарты на такое большое расстояние». Тов. ^'шаков пояснил, что ему за пять лет работы не приходилось уходить от нарты больше, чем на один километр, а во время метели человек вообще не расстается с нартой На вопрос, можно ли допустить, все-таки, что был обгон, т. Ушаков ответил, что это бессмыслица, что во время метели на чужих собаках Вульфсон не мог обогнать Старцева. Это бессмыслица. А Старцев говорит — это не бессмыслица, а обгон,— может быть, собаки приманку почуяли, песец пробежал На ловца и зверь бежит. Песца не было, и это Старцев выдумал здесь. Вульфсон заблудиться не мог по "той простой причине, что он от нарт никуда не отходил Но я готов допустить, что Вульфсон ушел от нарты — ушел и заблудился Что тогда? Тогда я спрошу, почему у него переломлен нос, почему он так обезображен, что Семенчук не хотел его показывать его жене? Может быть, он упал с нарты в пьяном виде и разбился? Это категорически опровергается . Может быть, он шел пешком, упал и разбился? Но вы слышали доктора Семеновского, который тщательно разобрал все возможные версии и все их решительно отверг. Первая — падение с нарты — исключается, как не дающая вредных последствий. Вторая — падение во время пешего хождения и ушиб о лед — исключается по характеру повреждений. Падение и удар о ребро тороса исключается, так как в таком случае имелись бы повреждения другого характера. Падение и удар о специально оказавшийся здесь камень — категорически исключается характером повреждений. Доктор Семеновский, подробно разобравший все варианты падения с нарты и удар о снег, лед, камень или ребро тороса, исключает категорически происхождение этих повреждений от подобных причин. И что мне особенно здесь важно подчеркнуть — это категорически подтверждает и доктор Крашенинников, который не только доктор, но и полярник, прекрасно знающий Арктику. Это позволяет мне говорить с уверенностью о том, что все эти старцевские версии должны быть решительно отвергнуты. Вульфсон убит, товарищи судьи, доктор Вульфсон предательски, вероломно убит, убит 27 декабря. Возьмите акт доктора Крашенинникова, возьмите экспертизу доктора Семеновского, и вы увидите, что он убит. Тов. Коммодов пробовал внести кое-какие поправки в экспертизу в части вопроса, которая касается моментального, мгновенного или длительного процесса смерти. Я не знаю, какова будет его позиция в этом вопросе, скажу лишь, что доктор Крашенинников согласился с тем, что его первоначальное заключение, как хирурга, а не как, судебно-медицинского эксперта, что смерть последовала не мгновенно, — неправильно. Доктор Крашенинников согласен с тем, что его заключение о постепенно наступившей смерти ошибочно. Он согласен с заключением доктора Семеновского, что смерть последовала мгновенно. Основное доказательство, которое играет бесспорную, безусловную роль в руках доктора Семеновского, заключается в том, что если бы смерть последовала не мгновенно, то в этом случае у Вульфсона кровь была бы найдена в трахеях и в пищеводе. Крови там не обнаружено, а это свидетельствует о том, что она не успела туда проникнуть, так как при мгновенной смерти Вульфсон не успел ее проглотить. Но зато кровь в изобилии сочилась у него изо рта и из носа. И это остается абсолютно установленным и не подлежащим никакому опровержению доказательством того, что смерть доктора Вульфсона наступила мгновенно. А какое это имеет значение для нас? Я потом разберу точку зрения защиты и постараюсь показать, что это не имеет никакого значения. Я готов уступить защите и эту версию. Пусть смерть наступила не мгновенно. Что. это доказывает? Ничего. Я это потом докажу. Но сейчас я готов допустить, что смерть доктора наступила именно мгновенно. Если она наступила мгновенно, то спрашивается, почему доктор Вульфсон был найден лежащим навзничь, на спине, хотя он упал и разбил нос и лоб? Значит, его кто-то перевернул. Значит, он упал, наступила моментальная смерть, а затем что? Затем его кто-то должен был перевернуть. Потому что, если смерть наступила от падения и была мгновенна, то лежать он должен был лицом вниз, он должен был лежать (может быть, я несколько грубо выражусь), уткнувшись носом в землю, а он лежал на спине, носом кверху. Что это означает? Это означает, что его ударили, что он упал от удара, нанесенного ему посторонней рукой. Тут приобретает глубокое значение то объяснение, которое дал доктор Крашенинников о кровоподтеке на затылке. Это говорит о том, что он упал навзничь, ударившись затылком о землю, будучи кем-то сшиблен ударом спереди. Но допустим, что доктор умирал постепенно, я- готов стать и на эту точку зрения. Он постепенно умирал — отчего? Умирал от замерзания, не будучи никем ушиблен или убит? Но доказано, что он погиб не от замерзания, доказано, что пятна, имевшиеся на трупе Вульфсона, которые давали бы основание считать смерть Вульфсона наступившей от замерзания, — не пятна Вишневского. Доктор Семеновский доказал это со всем научным авторитетом; кроме того, бесспорно, что если бы Вульфсон погиб от замерзания, то у него были бы следы обмораживания других частей тела: щек, рук, лба и т. д. Странная вещь: человек замерз, а признаков замерзания нигде нет. Почему? Потому что он не замерз. Пытались построить еще такую версию, что доктор был пьян, шел и упал, разбившись насмерть. Также говорили, что гнилостный запах трупа может отбить запах алкоголя и что поэтому при вскрытии могли не обнаружить присутствия в желудке трупа алкоголя. Доктор Семеновский со всей ясностью показал, что алкоголя не было в желудке, что гнилостного запаха не могло быть, так как желудок прекрасно сохранился, и что, следовательно, Вульфсон не был пьян. Значит, он не был пьян, не упал и не замерз. Значит, он убит. И вот теперь, когда мы переходим к этому последнему обстоятельству, то мы видим ряд признаков, которые объективно доказывают, что Вульфсон был действительно убит. Вот они. Удар, нанесенный доктору Вульфсону, был нанесен сравнительно небольшим предметом с твердой поверхностью; это соответствует характеру ребра винчестера. Установлено также, что это был резкий, сильный, решительный удар, который не может получиться при падении, если не упасть с высокой горы, а этого, к несчастью для Семенчука и Старцева, в данном случае не было. Наконец, мы имеем такие убедительные доказательства насильственных действий, причиненных Вульфсону, как ссадины на руках. Вы помните все возможные варианты, которые,были приведены по этому поводу. Высказывалось предположение, что у доктора Вульфсона была завязана кухлянка, отчего образовались ссадины; или что, мо-. жет быть, они образовались от привязывания трупа к нарте и т. п. Все это было тщательно исследовано и проверено, и оказалось, что все ссадины — прижизненного происхождения, ссадины расположены чрезвычайно симметрично и могли образоваться либо в результате схватывания руками рук убитого или от завязывания рук убитого веревкой. Я допускаю, что убийца связал свою жертву, убил, развязал и ушел Я допускаю это, но это только допущение, не исключающее -и иных предположений. Но, товарищи судьи, никто, никогда ни в одном процессе не может потребовать, чтобы все детали преступления были установлены с фотографической точностью. Безусловно доказано, что ссадины — прижизненные, и эти ссадины такого характера, который говорит о том, что они являлись результатом каких-то насильственных действий. Эти ссадины, — говорит Семеновский, — с кровоподтеком; это указывает на большую силу, приложенную к тому месту, где образовались ссадины. Ссадины образуются в результате скользящего действия, и когда соединены с кровоподтеком, то это говорит, что была применена большая сила. Поэтому от завязывания рукавов кухлянки это не может быть. А от привязывания мертвого к нарте? Это также исключается, потому что, как утверждает Семеновский, ссадины у мертвого желтого цвета, а эти ссадины прижизненные. Как же объяснить эти ссадины? Что же, Вульфсон сам себя схватывал за руки? Ссадины прижизненные, и кто-то их причинил. Как же может быть иначе? Ссадины прижизненные, нанесены посторонней рукой. Это свидетельствует о том — и это подтверждает анализ актов Крашенинникова и Семеновского,— что их образованию предшествовала борьба. Этой смерти насильственной предшествовала какая-то борьба. Доктор Семеновский установил, что ссадины не могли произойти от связывания. Перчатки не были завязаны, а рукавицы держались на тесьме, перекинутой через плечо, причем часть тесемки — это тоже не случайное обстоятельство — оказалась на - баранке, а часть кухлянки оказалась надорванной,— на это мы уже обращали внимание, а надорванная одежда также говорит о том, что тут происходила борьба. Ссадины на руках, надрыв одежды.. А расположение перчаток, винчестера и шапки? Все это оказалось разбросанным здесь и там, не оставляя никакого сомнения в наличии борьбы, в на-„ личии, вероятно серьезного сопротивления со стороны погибшего доктора Вульфсона. Вот доказательства насильственной смерти, от которой погиб Николай Львович 27 декабря 1934 г. Я предложил доктору Семеновскому еще один вариант. Я предположил, что доктор Вульфсон действительно в пурге заблудился, и ушел от нарты, не мог найти выхода, что его охватил какой-то безотчетный страх смерти, какое-то паническое состояние. Кто бывал в тяжелых жизненных передрягах, тот знает, что такие минуты возможны, когда человек готов от ужаса кричать на весь мир. Я предположил, что доктор Вульфсон, имея в руках винчестер, — вы помните, что один патрон был использован, один патрон оказался выстреленным,— стал стрелять в воздух длж того, чтобы обратить внимание на свое тяжелое положение, что получилась отдача, причинившая доктору смертельное ранение. Эта версия тоже исключена. Доктор Семеновский показал, что характер повреждений исключает мое предположение, тем более что доктор был ворошиловским стрелком. А какой ворошиловский стрелок стал бы стрелять, прикладывая ложе к носу? Что же. остается? Что же еще может быть? Скажите, что еще может быть, чем можно подтвердить, что смерть была ненасильственной? Не может быть иначе. Смерть доктора — насильственная. Доктор Вульфсон не упал, не замерз, не расшибся. Доктор Вульфсон убит предательской рукой. Это не подлежит никакому сомнению. Нет никаких оснований для какой-либо иной версии, никаких нет в деле данных, которые позволяли бы говорить о том, что здесь несчастный случай, что доктор Вульфсон погиб вследствие несчастного и трагического стечения случайных обстоятельств. Доктор убит, и это не подлежит никакому сомнению. Мы должны ответить теперь на следующий вопрос: кто же его убил? Анализ улик против Старцева дает достаточно оснований, чтобы и на этот вопрос дать совершенно отчетливый, ясный, твердый и категорический ответ. Кто мог убить доктора Вульфсона? Надежда Семенчук хотела в этом отношении нам помочь. Она сказала: «Вероятно, шаман». Почему шаман, откуда взялся шаман и откуда взялся именно в последний день судебного следствия, несмотря на то, что расследование велось достаточно длительный срок и давным-давно всех духов и чертей можно было вывести на чистую воду? Конечно, никакого шамана не было, и оснований говорить о том, что убил доктора кто-нибудь из эскимосского населения, хотя бы шаман, решительно нет никаких. Старцев выдвигает другую версию. Он даже вполне допускает, что после того, как он потерял доктора, доктора действительно убили. Он говорит так: «Выходит, что его убили». Но кто же убил? По мнению Старцева, убил Вакуленко. Вероятно, эту позицию будет он поддерживать до конца, и, вероятно, мой Уважаемый противник, т. Казначеев, попытается обосновать эту версию Я заранее могу сказать, что версия о том, что Вакуленко был физически убийцей доктора Вульфсона, исключена. Почему? Можно допустить, что Вакуленко принял участие в убийстве Вульфсона. Первое, что может дать основание для такого рода предположения,— это указание на то, что Вакуленко в день гибели доктора куда-то уезжал Во время судебного следствия выдвигалось предположение, что Вакуленко ездил именно туда, где оказался убитым доктор, убил его и вернулся домой, в бухту Роджерса. Это предположение мы тоже подвергли анализу. И что же получилось? Получилось, что никаких сколько-нибудь твердых данных, подтверждающих отъезд Вакуленко, нет. Нет данных, которые говорили бы о том,' что, действительно, Вакуленко в день убийства Вульфсона куда-нибудь уезжал Был разговор об его отъезде на север. Но если Вакуленко уезжал на север, то это одно доказывает, что он не мог быть на западе, а убит доктор был ведь на западе. Конечно, можно сказать, что убил шаман, Вакуленко или еще кто-нибудь, но в деле данных для этого никаких нет, и данные дела такого предположения подтвердить не Могут. Может быть, пойти путем, так сказать, процессуальной логики и, устанавливая ряд недружелюбных высказываний и выступлений Вакуленко против Вульфсона, прийти к заключению, что раз были недружелюбные, враждебные выступления и высказывания, как это имело место в действительности и против чего спорить нельзя, то не исключено, что убил Вульфсона именно Вакуленко. Действительно, Вакуленко не раз высказывался враждебно в отношении доктора. Эта враждебность Вакуленко к доктору могла, конечно, породить соответствующие подозрения, но подозрения всегда останутся подозрениями, если не будут подкреплены фактами, способными выдержать самую строгую критику Подозрения в отношении Вакуленко должны быть проверены рядом фактов, уже установленных и не подвергающихся никакому оспариванию. К таким фактам надлежит отнести раньше всего то обстоятельство, что Вульфсон не мог обогнать Стар-цева и что, следовательно, Вульфсон не мог очутиться в одиночестве. Доказано,, что Старцев не мог потерять доктора и что доктор не мог заблудиться, а если допустить, что он заблудился, то доказано, что он не мог упасть и замерзнуть. Если все эти версии исключены, в таком случае остается один вопрос, который надо разрешить прежде всего. у Если Старцев не терял Вульфсона, значит Старцев был вместе с ним. Если Старцев был вместе с Вульфсоном в момент его смерти и если смерть Вульфсону причинил Вакуленко, то спрашивается, какова же при этом была роль Старцева? Если Старцев «допускает», что Вульфсона убил Вакуленко, и если Старцев не терял Вульфсона,— а это надо считать твердо установленным,— то спрашивается, где же был Старцев? Почему Старцев не защитил доктора? Почему, наконец, не сообщил о Вакуленко властям? На все эти вопросы дать ответ Старцев не может, и это вполне понятно, так как ссылка на Вакуленко — выдуманная. Подозрения против Вакуленко как фактического убийцы Вульфсона тем более неосновательны, что при этом предположении нужно еще допустить, что Вакуленко должен был заранее знагь ту точку нахождения Вульфсона, где он оказался убитым 27 декабря; надо допустить, что Вакуленко, не выехавши вместе с Вульфсоном и Старцевым из бухты Роджерса и из бухты Сомнительной, а выехавши, очевидно, следом за ними и незаметно для них или, по крайней мере, для Вульфсона, вдруг оказался в том месте, где оказался труп Вульфсона через 4—5 дней после того, как Вульфсон- выехал из бухты Роджерса. Надо предположить какую-то сложную комбинацию обстоятельств для того, чтобы доказать, что именно Вакуленко принимал непосредственное участие в убийстве доктора или даже сам убил его. Это можно допустить, по моему представлению, только в одном случае: если Старцев заранее сговорился с Вакуленко, где он будет крутиться, чтобы «месте со Старцевым убить доктора Если обвиняемый станет на такую позицию, если защита попробует защищать такую версию^ то для судьбы Старцева положение решительно не изменится. Убил ли он доктора один или вместе с Вакуленко,— убил он и он должен отвечать, как убийца. Но повторяю: предполагать, что Вакуленко мог один найти Вульфсона, очень кстати потерянного Старцевым, и убить его без всякого отношения к этому убийству Старцева,— невозможно, решительно и абсолютно невозможно. Ведь нужно принять во внимание./еще одно обстоятельство — это отдалявшее Вакуленко от Вульфсона расстояние. Расстояние это надо было преодолеть На судебном следствии это изучено с такой полнотой, что предположение о гом, что Вакуленко принимал участие в убийстве, надо признать исключенным в полной мере, как исключается версия, что Вакуленко не застрелился, а его застрелили. Отношение к убийству доктора Вульфсона Вакуленко мог иметь. Я допускаю, что он имел к этому событию некоторое отношение, но не в качестве одного из исполнителей семенчуковского приговора над доктором Вульфсоном, а лишь как один из вдохновителей этого убийства. Убить мог только Старцев. И Старцев мог убить, раньше всего, по всем тем обстоятельствам, которые здесь были уже до* статочно подробно нами разобраны Повторяю кратко: если действительно ислючается возможность обгона доктором Вульфсоном нарты Старцева, то исключается потеря Старцевым доктора. Если исключается потеря Старцевым доктора, то, следовательно, они не были разъединены. Если они не были разъединены, то, значит, Старцев был с Вульфсрном в момент его смерти. Если Вульфсон умер насильственной смертью, то следовательно, единственный кто мог эту насильственную смерть причинить, был Старцев, ибо никого, кроме Старцева, здесь не было. Характерна здесь позиция самого Старцева. Я должен обратить внимание суда на то, что Старцев ни разу, в сущности говоря, на судебном следствии категорически своего участия в убийстве доктора Вульфсона не отрицал. Он говорил: «Я потерял», он говорил: «Я удара не наносил». Но он нигде ни разу не сказал: «Я никакого вреда доктору не причинил». Кроме Старцева, убить доктора было некому. Старцев, конечно, отлично понимает безвыходность своего положения. Он поэтому выдумывает шамана или Вакуленко. Обосновать физическое участие того или другого, видимо, невозможно. Была на судебном следствии попытка поставить вопрос так — не Семен-чук ли сам убил доктора? Именно в этой связи ставился вопрос о выезде Семенчука из Роджерса 25 или 27 декабря Йкобы для проверки приманок для песцов. Я считаю, что и это предположение надо отбросить. Семенчук 25-го уехал, это верно, но он в тот вечер вернулся,— так говорят все. У нас нет оснований сомневаться в этом. Есть предположение, что он вторично выехал 27-го. Но, во-первых, это только предположение; он сам это отрицает, а данных, что он действительно выезжал, у нас нет. Поэтому я отвергаю предположение, что Семенчук выезжал для того, чтобы непосредственно принять участие в убийстве доктора Вульфсона. Да это и не нужно было, не нужно было и самому Семенчуку демонстрировать перед всеми, кто случайно мог его встретить, свой отъезд в том же направлении, куда уехал доктор, куда уехал Старцев. Это была бы лишняя улика, абсолютно для Семенчука невыгодная. Старцев прекрасно справился с доктором один. Помощь Семенчука ему здесь была не нужна, как не нужна была и помощь Вакуленко. Вот почему на вопрос «кто убил», я, не колеблясь, отвечаю: доктора убил Старцев. Старцев непосредственно убил доктора Вульфсона. Я обвиняю Старцева в предумышленном и предательском убийстве доктора Вульфсона Какова же здесь роль Семенчука? Для обвинения Семецчука важно установить ряд обстоятельств. Прежде чем перейти Ч к рассмотрению этого вопроса, я хотел бы напомнить некоторые замечательные места из исторической книги Уильяма Уильза «Опыт теории косвенных улик, объясненной примерами» Из этой книги я для себя черпаю в целом ряде случаев немало поучительных данных в области уголовного процесса и прихожу к поучительным выводам Уильз пишет, что «каждое преступление, подлежащее судебному преследованию., должно быть совершено в известном времени и пространстве, что должны быть поводы к этому действию, приготовления к нему, предметы преступления и орудия, которыми оно совершено; все это, как и средства, употребляемые для того, чтобы избавиться от законного преследования,— бегство и укрывательство... и бесчисленное множество других обстоятельств, имеющих связь с поведением человека и с нравственным, общественным и физическим его положением, — представляет основания для суждения». Уильз говорит о-том, что «нет никакой возможности исчислить бесконечное множество обстоятельств, которые могут служить уликами, потому что они так же разнообразны, как видоизменения и комбинации событий в действительной жизни» Но, читаем мы дальше у Уильза, в уголовном процессе все важно: «Все поступки подсудимого, все, что бросает какой-нибудь свет на его поведение, все действия других лиц, прикосновенных к делу, в.се, что доходило до сведения подсудимого и могло иметь влияние на него; его дружеские и враждебные отношения, его обещания, угрозы, правдивость его речей, лживость его оправданий, притязаний и объяснений; его наружность, тон речи, молчание на вопросы; все что может объяснить связь между этими частностями, и, наконец, каждое обстоятельство, как предшествовавшее и современное преступлению, так и последовавшее за ним,— все это представляет обстоятельственные или косвенные улики» Вот как широк круг обстоятельств, которые могут и должны . быть исследованы в качестве улик по каждому делу и, в том числе, по такому делу, как настоящее Тщательное и всестороннее исследование этих улик, несомненно, может гарантировать успешное расследование преступления, так как сила и значение косвенных улик — при известных условиях — огромны. «Сила и значение обстоятельственной улики, — замечает по этому поводу Уильз, —заключается в несовместимости и несообразности какого-либо другого объяснения известного- факта, кроме того предположения, в доказательство которого она представляется» •Это замечание глубоко верно. В нем заключается один из важнейших принципов теории косвенных улик, и я не вижу никаких оснований отказываться от- пользования этим принципом и всей этой теорией и в данном деле. Наличие в деле лишь косвенных улик создает громадные процессуальные трудности, но они неизбежны, с ними необходимо считаться, их надо уметь преодолеть. Да, в этом деле имеются лишь косвенные улики, отдельные черточки, отдельные замечания, обрывки мыслей или фактов. Вот эти кусочки и обрывки нужно собрать воедино, сопоставить друг с другом и с другими фактами, дать их анализ и синтез, привести в одну систему, в одно гармоническое целое. Будучи гармонически сведены в систему, косвенные улики вырастают в страшную, неотвратимую силу, превращаются в цепь доказательств, окружающих обвиняемого глухой стеной, через которую нельзя прорваться, нельзя никуда уйти. Но для этого улики должны быть сами по себе безупречны и гармоничны, логически между собой связаны, должны быть связаны между собой всеми звеньями. Одним из важнейших таких звеньев является мотив преступления. Вот с точки зрения этих принципов уголовного, процесса, сточки зрения этого доказательственного процессуального права, в основном, несомненно, обоснованного огромнейшим опытом судебного разбирательства, я и хочу подойти к рассмотрению ряда обстоятельств, которые необходимо понять, объяснить и соединить в цепь обстоятельств, изобличающих Семенчука в убийстве доктора Вульфсона. Первый вопрос, который я ставлю,— это вопрос о мотивах преступления, это то, что выражено было еще в римском праве в формуле «си! ргос!е81?» — «кому на пользу», в чьих интересах совершено преступление? - . Не следует думать, что в каждом деле легко открыть мотив преступления, побуждения, которые можно было бы считать вполне достаточными, особенно с точки зрения, как говорит Уильз, правил нравственности. Кроме того, нужно иметь в виду, что «сущность нравственной испорченности в том и состоит, что при ней являются ложные представления о предстоящих выгодах, а потому между предметами желания и средствами, употребляемыми для приобретения их, нет правильного отношения. Кинжал убийцы можно купить за несколько червонцев; между теми и другими побуждениями к преступлению может быть только качественная глазница». Установить мотив не так легко и не всегда возможно. Известна категория так называемых «безмотивных» преступлений, т. е. таких преступлений, в которых мотив оказался неустановленным. Тем не менее мотив в каждом преступлении, если оно совершено не в состоянии невменяемости, должен быть и не может не быть. Это так же верно, как и то, что все же в ряда случаев мотив остается нераскрытым. В данном случае с мотивом обстоит дело благополучно, на вопрос «си! ргоаеБ!?» я отвечаю: «Семенчуку», и это я постараюсь детально обосновать.. ^Больше того, я постараюсь доказать, что убийство Вульфсона; было в интересах только Семенчука, и никого другого. Убийство совершено по мотивам, которые руководили Семен* чуком. Оно совершено по мотивам, которые совершенно отчетливо установлены нашим процессом, которые не подлежат никакому сомнению, достоверность которых является совершенно очевидной. Мотив один — устранить доктора Вульфсона как опасного разоблачителя Семенчука, как бесстрашного критика семенчуков-щины. Это обычный мотив, когда оружие убийцы направляется против общественного деятеля, когда оружием убийцы руководит стремление убрать со своего пути ненавистного ему и опасного разоблачителя его преступлений. Мотив здесь один — ясный, отчетливый: устранить доктора Вульфсона за критику, за борьбу против семенчуковщины, против безобразных преступлений, которые творил Семенчук вместе с Вакуленко, -вместе со своим адъютантом Старцевым; еще Крохин остался в тумане, мы его не нашли в обществе таких фигур, как Надежда Семенчук, фигурировавшая здесь в качестве свидетельницы и сейчас привлеченная также к уголовной ответственности. Какие основания у нас говорить, что этот мотив бесспорен? Обратимся к показаниям свидетелей. Я возьму только четверых: Золотовского, Куцевалова, Богданова и Каймука. Я не беру Фельдман,— она жена трагически погибшего человека. Я не беру Фельдман,— она сама пережила ужасную травлю и бесчинства Семенчука и может внести в свои объяснения вполне законный и вполне понятный, но все же субъективный момент. А я хочу отказаться от всякого рода наслоений, которые могут помешать суду найти полную и безусловную истину. Я поэтому отбрасываю все, что может поколебать эту задачу, и беру показания только четверых — абсолютно объективных — людей: Золотовского, Куцевалова, Богданова и Каймука. А что они говорят? Они говорят: мы подозревали убийство Вульфсона, потому что считали, что здесь имела место расправа Семенчука с Вульф-соном как с человеком, который его разоблачал и в будущем может разоблачить. А были ли действительно . основания для разоблачения Семенчука? Были. А были ли основания для Семенчука бояться именно Вульфсона как разоблачителя? Были. Я показал уже, что среди зимовщиков 1934/35 года был один смелый человек, способный на разоблачение, хотя бы ценой своей жизни, хотя бы с риском собственной жизни,— это доктор Вульфсон. Семенчук это прекрасно понимал и чувствовал. И поэтому все единодушно говорят, что ненависть, не просто недовольство, не просто недоброжелательство, а именно ненависть к Вульфсону руководила Семенчуком во всех его действиях и поступках. Купевалов говорил на- суде: «Я считаю, что убийство Вульф-сона организовали Семенчук и Вакуленко». Я с этим согласен; я не исключаю, что» Вакуленко участвовал в организации этого убийства вместе с Семенчуком. Это подтверждается одним обстоятельством, связывающим обоих, о котором я буду говорить дальше. «Бывший в качестве физического исполнителя Старцев способный на все, очень скрытный, упрямый (я бы сказал, и лживый), который никогда не сознается». Куцевалов утверждает, что Старцев притворяется дурачком, что он хитер и способен на всякие преступные комбинации. Богданов: «Слово Семенчука было для Старцева законом». Каймук: «Мое и других зимовщиков убеждение, что в дан-Ном случае имела место расправа Семенчука с Вульфсоном как с человеком,, критиковавшим его действия». Вот мотивы убийства. Мотив налицо, мотив установлен. Мотив подтвержден доказательствами Этот моїив никоим образом, что бы здесь ни Говорили, нельзя поколебать. Нам могут сказать, что все свидетели лгут, что 98% их показаний — ложь. Так пробовал защищаться Семенчук. Но разве это может кого-нибудь убедить? 'Мотив преступления, который толкал Семенчука на убийство доктора Вульфсона, таким образом, можно считать абсолютно установленным. Он налицо. Не только показания свидетелей — рапорт самого Вульфсона, не только „рапорт самого Вульфсона — письмо, которое в ночь на 26 декабря было им написано,—, все это говорит с абсолютной ясностью, что мотив установлен с точностью. Утром 26> декабря доктор Вульфсон уехал в бухту Сомнительную Доктор
Вульфсон оставил в бумагах на своем столе для того, чтобы не пугать свою
жену возможной, надвигающейся на него катастрофой, — письмо Это письмо
вычеркнуть из |>яда улик нельзя. А это письмо говорит: «В случае моей
гибели прошу винить только Константина Дмитриевича Семенчука» Откуда это
знал доктор? Он это чувствовал. Он чувствовал, что он центр ненависти,
центр преследования, центр борьбы, которую вел против него, доктора
Вульфсона, именно Семенчук. Он. вероятно, хорошо понимал, что Семенчук,
который кричал на весь остров и не встречал никакого противодействия ни
с чьей стороны, кроме как со стороны Вульфсона, что «я — и ГПУ, я — и
суд, я — и прокуратура, я — вплоть до… расстрела», — ни перед чем не
остановится… И Вульфсон, подозревая что-то неладное -в своей
командировке на мыс Блас-сон, оставляет письмо с прямым обвинением
Семенчука в убийстве. Это серьезная и опасная для Семенчука улика.

Такова была обстановка на острове, когда все буквально трепетало
перед/Семенчуком.

Можно ли в условиях такого режима допустить, чтобы кто-нибудь осмелился
пальцем шевельнуть против Семенчука? Это было бы совершенно невероятным,
как невероятно было бы предположение, что на острове кто-либо мог
задумать и осуществить убийство одного из зимовщиков за спиной
Семенчука, без его ведома и благословения, за свой собственный риск и
страх!..

Без Семенчука в этих условиях убийство совершено быть не могло. Но одних
этих соображений мало. В деле достаточно данных, чтобы утверждать, что
Семенчук систематически подготовлял убийство.

Какие это данные? Вот они.

Во-первых, установлено, что 26 декабря Вульфсон уехал не

по собственной своей инициативе, а по прямому приказанию

Семенчука/ Семенчук пытался доказывать обратное; Семенчук

понимает, что при известных условиях это обстоятельство не

может не быть серьезной уликой; поэтому Семенчук пытался

доказывать, что доктор Вульфсон уехал по собственной инициа-

тиве. * •

«Вызова в больницу, — говорит Семенчук на первом допросе, — не было, и
врач уехал по собственному желанию. Вызов был 15 ноября, а 26 декабря
врач выехал по своей инициативе для научной работы». Я подчеркиваю
последнее обстоятельство, ибо на суде он сказал, что Вульфсон выехал не
для научной работы, а для оказания помощи больным.

Семенчук говорил: «Я не настаивал на отъезде Вульфсона, он уехал по
собственному желанию».

Так можно считать установленным, что Семенчук хотел доказать, что отъезд
был по инициативе самого врача Вульфсона и что он тут ни при чем.

Надежда Семенчук говорит: «Отъезд Вульфсона был вызван необходимостью
оказать помощь больному туземцу в . бухте Сомнительной. Я это слышала от
мужа, который узнал это от Приехавшего туземца».

По этому показанию, инициатива отъезда уже приписывается Семенчуку,
который узнал о болезни какого-то туземца от приехавшего в бухту
Роджерса. Итак, узнал о болезни кого-то от приехавшего туземца Семенчук.
Это обстоятельство я прошу запомнить. Оно имеет большое значение, так
как судебное следствие установило,, что в эти дни никто из туземцев с
сообщением- о чьей-либо болезни не приезжал и, следовательно, никто
Вульфсона к больному не вызывал. Но также установлено, что именно
Семенчук пустил слух о приезде туземца и вызове доктора.

Это подтверждает и Старцев, показавший: «Помню хорошо, что Семенчук
велел доктору уехать к больному туземцу в бухту Предательскую».

ААожно считать установленным, что отъезд доктора?был по инициативе
Семенчука, который установил якобы необходимость выехать для оказания
помоши больному сыну Тагью, так как якобы сын Тагью болен и ждет в
Предательской врача, которого он просил прислать. В действительности
было не так; в действительности никакого вызова к больному сыну Тагью не
было, потому что 29-го на мыс Роджерс приехал сам больной Тагью и
заявил, что никакого врача к себе не ждал и, следовательно, никак не мог
его вызывать.

Поэтому я считаю совершенно установленным то обстоятельство, что выезд
доктора Вульфсона 26 декабря в Предательскую был действительно
предательским. Он был организован Семен-чуком, который сослался на якобы
полученный им вызов доктора из бухты Предательской. В действительности
никакого вызова не было, хотя сын Тагью был действительно болен Но он
сам выехал в Роджерс, куда и приехал 29 декабря, разъехавшись с доктором
в пути.

Зачем же Семенчуку было выдумывать этот вызов? Зачем нужно было ему
скрыть истину? Затем, что это была_одна из улик и остается одной из
улик, которая действительно изобличает Семенчука в подготовке к убийству
доктора Вульфсона.

Фельдман говорит: «24 декабря возвращается Вульфсон от больных. Подходит
Старцев и говорит* есть распоряжение от Семенчука отправиться в бухту
Предательскую к сыну Тагью и на мыс Блассон к Ноко, есть приказ
Семенчука немедленно собраться». Это все подтверждает и Старцев. У нас
есть подтверждение, что никто доктора к Тагью не вызывал. У нас есть
показания Тагью, переведенные Поповым, и из этих показаний совершенно
отчетливо вытекает, что никто его не вызывал.

Свидетель Смирнов показывал здесь, в каких условиях был организован
отъезд доктора «к больному» Это действительно кошмарные условия. Доктору
пришлось выдержать целую баталию с Семенчуком, — по поводу чего? По
поводу кухлянки и спального мешка, которых не хотел доктору дать
Семенчук, отправлявший доктора чуть ли не за 100 километров Идет ссора
идет спор. Этот спор идет на глазах многих людей и всеми подтвержден.
Семенчук отправляет доктора чуть ли не в летних брюках. Свидетель
Смирнов говорит, что доктору дали обычный тулуп, но в таком тулупе ехать
в командировку было нельзя. «У нас в Ленинграде, — говорил Смирнов, —
дворники ходят в таком тулупе, походят, походят и идут греться. Тулуп в
тундре — преступление». И вот в таком дворницком тулупе Семенчук хотел
отправить доктора Вульфсона на мыс Блассон! ‘Мы имеем рапорт Вульфсона
от 3 декабря 1934 г. Конечно, Вульфсон не мог предположить, что он
погибнет 27 декабря, не мог предположить, что Семенчуку будет
предъявлено обвинение в убийстве и что обвинители используют этот
рапорт, чтобы поддержать обвинение против Семенчука. В этом рапорте
доктор Вульфсон писал: «Ставлю вас в известность… полученные меховые
брюки малы, я в дальнейшем к больным в плановом порядке выезжать не
буду… я отморозил правую пятку».

Вот почему эта улика, говорящая о том, что сама подготовка событий 26
декабря имела плановый характер, носила заранее обдуманный характер,
позволяет говорить о том, что Семенчук в этом деле участвовал полностью.

Я хочу обратить внимание еще на одно подозрительное обстоятельство. Вы
помните, что 24 декабря в Роджерс приехали Таграк и Етуй за керосином.
Они с запада приехали за керосином на мыс Роджерс. Если бы они получили
керосин и уехали обратно, то возможно, они были бы спутниками Вульфсона
и Старцева. Приобретает силу обвинительной улики тот факт, что 25
декабря Семенчук Таграка и Етуя, приехавших с запада, отправляет за
керосином на север, где керосина не было, если не считать полумифической
бочки, выброшенной на остров после гибели «Челюскина». Но если даже
допустить, что там была бочка с керосином, то, спрашивается, зачем за
этой бочкой посылать из Роджерса людей, когда керосин был на Роджерсе?

Д1ало здесь логики Семенчук говорит: «Бочка текла и поэтому нужно было
послать туда за керосином». Кто там отпустит этот керосин? — Аналько; но
Аналько, говорят, этот керосин считал своей собственностью. Семенчук
путает. Сначала он говорил, что послал на север за керосином, а потом на
суде стал говорить, что послал не за керосином, а на охоту за медведем,
что вызвало улыбку на лицах Ушакова и Минеева, подтвердивших, что в
январе месяце за медведями на острове не охотятся. Явное противоречие,
которое не в пользу Семенчука. Тогда Семенчук дал третье по счету
объяснение: он послал за охотниками, чтобы организовать поиски
пропавшего доктора. Но как бы то ни было, Вульфсон пропал и надо его
искать. Как же ищет доктора Семенчук?

Раньше всего, надо считать совершенно точно установленным, что Семенчук
вечером на поиски отправляться и отправлять кого-нибудь не хотел, —
показания Фельдман и показания Куцевалова и ряда других свидетелей
говорят о том, что Семенчук предлагал поиски доктора отложить до утра и
что только под напором вот этих уже встревожившихся людей, почувствовав,
что он по-

пал в очень тяжелую обстановку, он согласился и организовал этот выезд
31 декабря в И часов вечера. .

Что говорит Фельдман? «Несмотря на мои просьбы разрешить мне выехать на
поиски, Семенчук мне это запретил, не желая, видимо, чтобы я видела
труп. Семенчук хотел, чтобы на поиски врача поехали одни туземцы. Когда
я потребовала,, чтобы сам Семенчук тоже поехал, то он крикнул: «С кем вы
разговариваете, кому вы указываете!» Я ответила: «Губернатор вы здесь, а
в Москве я с вами поговорю» Видимо, испугавшись, Семенчук решил ехать,
но потом отложил отъезд на утро. Я начала протестовать, и Семенчук тогда
выехал в 11 часов ночи. Старцев и Вакуленко остались. 1-го Старцев
поехал в бухту Роджерса к Семенчуку. а Вакуленко поехал на север.
Вернувшись оттуда, Вакуленко поехал на запад, несмотря на мой отвод. 1
января Паля и Куцевалов нашли застопоренную нарту, но трупа не было.
2-го и 3-го продолжали «поиски», но не «нашли». 4-го Вакуленко поехал и
сразу нашел труп».

И Куцевалов подтверждает, что Семенчук хотел отложить розыску до
следующего дня, и Смирнов подтверждает, что Семенчук хотел отложить
розыски до, следуюдцего дня.

Я хочу отказаться от всякой предвзятости, от всякой презумпции: оценим
объективно поведение этого начальника острова. Ему заявляют, что пропал
доктор, заявляют в четыре часа дня. Кому придет в голову отложить
поиски, тем более, что прошло уже четыре дня после его пропажи, когда
каждый час последующего промедления решает жизнь пропавшего человека?
Кому же придет в голову, добросовестно рассуждая, отложить поиски до
утра? А Семенчук откладывает поиски до утра, он не хочет ехать, и если
едет, то только благодаря настойчивым требованиям ряда-лиц, раньше всего
Фельдман, потом Куцевалова и других.

Вы помните, товарищи судьи, как стоял вопрос о том, почему не был
направлен Семенчуком Старцев по тому направлению,) где был потерян
Старцевым – доктор Вульфсон Вопрос вполне законный: если я где-нибудь
что-нибудь потерял, никто лучше меня не определит, где я потерял. Если
допустить, что Старцев потерял врача, самое естественное, что и на
поиски врача будет отправлен раньше всего Старцев, и именно туда, где
Старцев потерял этого доктора И поэтому мы на судебном следствии над
этим вопросом достаточно долго бились Мы хотели выяснить, почему, в
самом деле, Семенчук отправляет на запад Кмо, отправляет на запад еше
одну нарту, отправляет три нарты на запад, а нарту со Старцевым
направляет не на запад,’ а в прямо противоположном направлении, т. е. на
восток.

Семенчук говорит: «Я это сделал потому, что в тот момент, когда Старцев
приехал в Сомнительную, все нарты были распределены и отправлены на
места. Я отправив три нарты на запад, три на север, и, следовательно,
мне нельзя было отправлять четвертую на запад или на север, и я направил
эту новую нарту на восток, чтобы охватить все возможные направления и
районы поисков». Это объяснение казалось вероятным, правдоподобным, и мы
склонны были этому поверить. Но вот пришел Куиевалов, который нашел
нарту погибшего доктора, и подтвердил; и вслед за тем подтвердил это и
Старцев; и вслед за тем замолчал Семенчук…

Что сказал Старцев, что сказал Куцевалов? Они сказали, — и Семенчук
этого опровергнуть не сумел, — что в тот момент, когда Старцев приехал в
Сомнительную, нарты еше не уезжали ни на запад, ни на север. Старцев
видел Куиевалова с его нартой, он видел и другие нарты и тем не менее
Семенчук не послал Старцева в место предполагаемой потери доктора, а
послал его по противоположному направлению. Зачем? Семенчук объяснить не
смог. Объяснения Семенчука были отвергнуты Ясно, что Семенчук не хотел,
чтобы сравнительно быстро доктор был найден, ибо он полагал, что чем
дольше его будут искать, тем будет лучше с точки зрения результатов
реализации и осуществления задуманного Семенчуком преступления.

Самый факт лжи по этому эпизоду целиком и с головой выдает Семенчука.

А как он направляет на поиски Куиевалова? Он направляет Куиевалова тоже
в противоположную сторону. Это тоже улика против Семенчука. В результате
того, что рассказал и объяснил Семенчук Куцевалову о направлении по
которому нужно ехать на поиски доктора, Куиевалов никогда бы не нашел
доктора Куцевалову было дано указание ехать по прямой, параллельно линии
берега. Куцевалов сообразил, что параллельно берегу ехать нельзя, ибо
здесь никак нельзя обнаружить следы наргы доктора. И он совершенно
правильно поступает, взяв направление на пересечение с возможными
отыскиваемыми следами.

Куцевалов сделал правильно, а Семенчук посылал его по ложному
направлению. Может быть, это случайность? Но случайность хорошо
допустить раз, два, но двадцать две случайности, допускаемые
обвиняемыми, превращаются уже в двадцать два несчастья для обвиняемых.

Главным.деятелем в поисках Вульфсона оказался Вакуленко. Вакуленко
отводят все зимовшики, — Семенчук доверяет ему поиски доктора, и он,
действительно, находит труп Вульфсона.

Я считаю неправильным предположение, которое, как мне кажется, будет
выдвигать зашита о том, что Вакуленко убил доктора Вульфсона, но мне не
так важно сейчас спорить по этому вопросу, как важно подчеркнуть то
обстоятельство, что Семенчук с Вакуленко несомненно были одинаковой
точки зрения на

необходимость устранения доктора Вульфсона. Не, исключено — это прямо
вытекает из материалов дела, — что Вакуленко был посвящен в тайну гибели
доктора Вульфсона. Не исключено^ даже его подстрекательство к убийству
доктора, его задушевные разговоры и’ тайные намерения убрать доктора,
использовав с одобрения и по прямому указанию Семенчука для этой цели
такого подходящего для «сих дел мастера», как обвиняемый Старцев. Ясно,
что в этом отношении именно Вакуленко был для Семенчука «разлюбезнейшим»
следователем по важнейшим делам.

Куцевалов показывает, что, несмотря на единодушные требования не
допускать Вакуленко к расследованию, Семенчук его допустил. Когда
Куцевалов нашел застопоренную нарту и когда труп Вульфсона привезли на
мыс Роджерс, был разговор между Семенчуком и Вакуленко о том, чтобы труп
бросить в лу+жу, — разговор, который не может не вызвать известного и
весьма серьезного подозрения. Странно и то1 что когда прибыли в бухту
Сомнительную, то оказалось, что здесь застали около трупа Вульфсона
Вакуленко в полупьяном виде и Тагью, впоследствии умершего при
невыясненных обстоятельствах.

А обыск трупа, который произвел Семенчук с Вакуленко, изрезав до
лоскутков всю одежду, в которой был найден погибший доктор1 Старцев
показал, что когда труп лежал на нарте, Семенчук начал производить обыск
и на вопрос Старцева: «Зачем?» — ответил: «Не твое дело». По поведению
Семенчука, говорит Старцев, можно было понять, что он что-то искал. Что
он искал? Может быть документы, записки, письма? Может быть он искал ту
записку, которую Вульфсон оставил на столе в бумагах, где он обвиняет в
своей гибели не кого другого, как одного Семенчука?-Трудно сказать, так
как ни Семенчук, ни Вакуленко протокола «осмотра» трупа здесь не
составили; но если бы они такой протокол и составили, то какую ценность
имел’бы этот протокол? Свидетелей нет, своя рука — владыка ..

Но Семенчук идет на прямой подлог. Обнаружив бутылку с денатуратом, он
пишет в акте, что это спирт. Это нужно было ему для того, чтобы
доказать, чт@ доктор Вульфсон был пьян, для того, чтобы версия Семенчука
о разбившемся и замерзшем пьяном докторе получила больше достоверности и
вероятия. А что делает Семенчук дальше?

Несмотря на то, что „Фельдман упорно добивается присылки из Москвы для
следствия не заинтересованных в деле лиц, Семенчук упорно эт отстраняет,
упорно устраняет эту возможность, не пропуская ее телеграмм в Москву,
всячески стараясь изолировать Фельдман. Семенчук никого, кроме
Вакуленко, не допускает к расследованию даже на пушечный выстрел.

Я хочу обратить внимание Верховного суда и на следующее обстоятельство:
мы здесь подробно исследовали, как потерял Старцев доктора, и я не могу
не напомнить вам, пользуясь стенограммой одного из наших последних
заседаний, следующий диалог, который произошел между обвинением и
Старцевым.

Я спросил Старцева: «Не говорил ли вам Семенчук что-нибудь но поводу
доктора?» — «Нет».

Второй раз спросил: «А не предлагал ли вам Семенчук потерять доктора?»
Старцев говорит: «Так». Тогда председатель суда переспросил Старцева:
«Обвиняемый Старцев, вам Семенчук говорил по поводу доктора?».

Старцев: «Да, он сказал: оставьте его в дороге».

Прошу обратиться к стенограмме.

Я понимаю, что это не очень приятно для защиты, но что же тут делать, я
стенограмму держу в руках.

-Старцев передавал нам здесь, подтвердив свои показания на
предварительном следствии, что он слышал разговор Семенчука с Вакуленко.
«Труп Вульфсона, — говорит Старцев, — я привез по распоряжению Семенчука
в Роджерс и хотел положить на квартиру. Тогда Семенчук категорически
предложил положить в склад, говоря: «Брось в склад». Вакуленко это
подтвердил и добавил: «Семенчук, теперь берегись», а Семенчук ответил:
«Тебе больше нужно беречься, чтобы жена доктора Вульфсона не
застрелила».

Такой разговор был. Это в точности установлено. Этот разговор — тоже
улика, и не малая. Такие разговоры ведут люди в известных условиях,
находящиеся в известных отношениях к самому событию, такие разговоры
ведут сообщники.

Старцев показывает: через несколько дней Семенчук, будучи выпивши, у
него на квартире в присутствии Вакуленко говорил: «Я тут вся власть, я
погранохрана, я ГПУ, и вот как расправлюсь я с плохими людьми и если кто
станет мне на пути, тоже уберу. Я и судья, я и начальник острова, и
того, кто мне не подчинится, я уберу». Касаясь жены Вульфсона, Семенчук
тут же сказал: «Эту жидовку нельзя слушать, я ее вывезу отсюда в два
счета».

Такие разговоры Старцев сл*ышал. Как можно их сбросить со счета?
Старцев, правда, сам заинтересован в этом деле: ведь это он говорил, что
Вакуленко убил доктора

Конечно, дело суда дать надлежащую оценку этому факту. Моя обязанность —
напомнить суду об этом факте. У меня нет оснований не поставить этот
разговор в связь с целым рядом других обстоятельств и не сделать из них
определенных ВЫВОДОВ.

Небезынтересно”обратить внимание на ряд последующих действий Семенчука.
Семенчук заметает следы, Семенчук дает телеграмму Ушакову, в которой он
категорически сообщает, что доктор пошел пешком. Откуда Семенчук знал,
что доктор пошел пешком? Семенчук телеграфировал в Москву, что Вульфсон
погиб в первый день. Откуда он все это знает? По каким данным Семенчук
пришел к такому заключению? Таких данных у Семен-чука не было; но
Семенчук писал так, как действовал, а действовал так, как ему было
выгодно. Я утверждаю, что акт от 8 марта Семенчук составил в целях
объяснения и обеления своих действий/ Эта его цель сквозит чуть ли не в
каждой строчке акта, стремящегося доказать во что бы то ни стало, что
Вульфсон был пьян и погиб в пьяном виде.

Особенно характерен в этом отношении пункт второй акта, где говорится,
что врач Вульфсон захватил с собой «нетребуемое количество чистого
спирта и в пути употреблял его». «С таким количеством спирта, — пишет
Семенчук в этом акте,.— найденного в личных вещах Вульфсона, растерянных
в районе бухты Сомнительной, не только растерять сумки, вещи, но даже
можно уехать в разные стороны. Спирта у врача, очевидно, был запас и им
был взят в дорогу без моего ведома, который обнаружили в найденных
сумках до двух литров, и по данным, это был еще не весь. Несмотря на мои
неоднократные напоминания, Вульфсон по день гибели не дал мне отчета об
израсходовании взятого у меня спирта, который выдавался ему два раза по
его тре-, бованию, и в последний раз ему было уменьшено до представления
отчета об израсходовании».

Это — замечательный документ. Во-первых, мы знаем совершенно точно, что
количество спирта, найденное при Вульфсоне, не превышало 100 граммов,и,
следовательно, было совершенно недостаточно не только для того, чтобы
«уйти в разные стороны», но и чтобы потерять вещи. Семенчук
фальсифицирует документ, составляет его как заключение, как акт,
опираясь якобы на показания разных людей. Он составляет документ, из
которого видно, что и 2 марта Семенчук остается на. позиции
предположения или уверенности, или, вернее, уверения других, что
Вульфсон погиб вследствие того, что был пьян. Семенчук утверждает, что
спирта у врача было много, что спирт он взял без ведома его, Семенчука,
и что у Вульфсона было целых два литра спирта! Все это — вымысел. У
Вульфсона было всего 100 граммов спирта, а Семенчук в акт внес указание
на 2 литра. Акт составлен Семенчуком явно тенденциозно. Это одно уже
толкает на предположение, что Семенчук замазывает следы преступления.
Максимум, в чем он готов обвинять Старцева, это в том, что Старцев не
привязал своей нарты к нарте доктора и не проявил должной бдительности,
которая исключила бы возможность по-, тери и гибели доктора Вульфсона.
Обвинение Старцева очень скромное и очень удобное для Семенчука!

Перейду к следующей улике.

Вы пбмните историю с изоляцией Фельдман. Все обстоятельства дела
говорят, что в плане Семенчука было уничтожить и доктора Фельдман. Иначе
нельзя понять этот приказ и распоряжение вывезти ее на мыс Блассон. И
здесь, в этой истории с выселением на мыс Блассон Фельдман, замешан
Вакуленко, говоривший Семенчуку, что «эту жидовку нужно убрать»,
выражавший готовность вывезти Фельдман с зимовки «в два счета». Здесь
было с точностью установлено, что Вакуленко обращался к Семенчуку с
просьбой «разрешить ему убрать Фельдман, — разрешить ему пустить’ее в
расход».

Почему Семенчук не принял мер против Вакуленко, почему Семенчук не
положил предела подобного рода преступным высказываниям Вакуленко?
Потому, что сам Семенчук был такого же мнения, вел такую же «линию». Он
сам принимал меры к тому, чтобы действительно, если не извести, то
вывезти Фельдман на мыс Блассон.

. Если обратиться к переписке Семенчука с Долгим, то можно точно
установить попытки Семенчука изолировать Фельдман, отрезать ее” от
внешнего мира, лишить ее возможности что-либо писать о событиях на
острове Врангеля. Все это свидетельствует о том, что он принимал меры к
тому, чтобы изолировать Фельдман от внешнего мира, после того как ему не
удалось ее физически уничтожить. Поэтому вся сумма обстоятельств,
характеризующих поведение Семенчука до убийства доктора Вульфсона и 4
после убийства доктора Вульфсона, с несомненностью устанавливает факт
систематической травли Семенчуком доктора Фельдман. Семенчук дышал
ненавистью к Фельдман, разоблачившей , его причастность к убийству
доктора Вульфсона, как дышал не-1 навистью к Вульфсону, разоблачавшему
преступления Семенчука. Все это говорит о том, что Семенчук в этом деле
принимал главное участие как подстрекатель и организатор убийства
доктора Вульфсона.

Мог ли Старцев совершить убийство на свой страх и риск? Нет. Он в этом
заинтересован гораздо меньше Семенчука. Ведь если даже предположить, что
Семенчук рассказывал Старцеву о Вульфсоне, который приходил к Семенчуку
и требовал привлечь Старцева за изнасилование дочерей Паля к
ответственности, если допустить, что это вмешательство Вульфсона в
«женский” вопрос» Старцева могло вызвать у последнего страх и злобу, то
и в этом случае нет никакой возможности думать, что Старцев мог бы
решиться действовать самостоятельно. Но в руках Семенчука этот факт мог
сыграть и — я уверен в этом — сыграл свою роль.

Итак. Сш ргоаез!? Кому нужно было убийство Вульфсона? Отвечаю: оно было
в интересах Семенчука, оно нужно было ему,

раньше всего ему, и доказательством этого служит посмертное письмо
доктора Вульфсона Я считаю, что обвинение, предъявленное Семенчуку в
подстрекательстве Старцева к’убийству доктора Вульфсона, и обвинение,
предъявленное Сгарцеву как фактическому исполнителю убийства, полностью
доказаны

Я прошу вынести обоим подсудимым суровый приговор. Если вы согласитесь с
доводами обвинения, вы вынесете обвинительный приговор Если вы вынесете
обвинительный приговор, то в этом приговоре вы должны будете сказать, не
можете не сказать — «убийц расстрелять»…

*

*

Верховный суд приговорил обоих обвиняемых к высшей мере уголовного
наказания — расстрелу Ходатайство о помиловании, поданное осужденными,
было отклонено, и приговор был приведен в исполнение.

/

ДЕЛО О ВРЕДИТЕЛЬСТВЕ НА ЭЛЕКТРИЧЕСКИХ СТАНЦИЯХ В СССР

В течение 1931—1932 гг. на крупных электростанциях СССР —
Злато-устовской. Челябинской, Ивановской, Бакинской и др. — имели место
систематические аварии отдельных котлов моторов, турбин, генераторов и
т. д., выводившие их иэ строя на Солее или менее длительные сроки и
понижавшие мсццность электростанций. ^

Образованная в стадии предварительного следствия и вызванная в судебное
заседание специальная техническая экспертная комиссия на основе,
представленных ей данных пришла к заключению о наличии во всех
обследованных ^случаях аварий либо преступной небрежности, либо прямого
вредительства со стороны технического персонала, обслуживающего
перечисленные станции. *

Следствие установило, что причиной указанных аварий была вредительская
деятельность контрреволюционных групп, состоявших из государственных
служащих электростанций, в большинстве своем из высшего технического
персонала, действовавших в соучастии с некоторыми служащими частной
английской фирмы «Метрополитен-Виккерс», работавшей в СССР по договору.

Как установило следствие, начальник Златоустовской электростанции Гусев
В. А., совместно со своим помощником Соколовым В А. и рядом других лиц,
систематически выводил из строя в течение 1931 и 1932 годов мотор в 1400
л. с, приводивший в действие крупносортный стан прокатного цеха
Златоустовского металлургического завода. В результате одной из таких
аварий снарядные цехи не работали полтора месяца, в конце 1931 года он
заморозил котел № 8 для ослабления котельного хозяйства электростанции.
Тогда же Гусев вывел из строя углеподачу № 1, после чего вся утле-подача
по его ргспоряжению, была разобрана и выведена из строя на полтора года;
с вредительской целью Гусев задержал монтаж котлов №№ 1, 2, 11. в
результате чего мощность электростанции была снижена с 12 000 до 6000
киловатт.

Начальник Златоустовской электростанции Гусев и его помощник Соколов в
то же время подготовляли ряд аварий, которые должны были вывести из
строя электростанцию и лишить электрической энергии Златоустов-ские
заводы в момент ожидавшегося вредителями военного нападения яа

сГсср.

Эта преступная деятельность Гусева и Соколова совершалась по
договоренности с монтажным инженером английской фирмы
«Метрополитен-Виккерс» Макдональдом В. Л., принимавшим участие в
разработке планов аварий.

Кроме того, по поручению того же Макдональда, Гусев и Соколов
непосредственно и через третьих лиц собирали для Макдональда и
передавали ему секретные сведения военно-государственного значения. За
эти действия Гусев и Соколов получили от Макдональда: Гусев
разновременно 2500 руб. и СоколоЪ — 1000 руб.

Макдональд действовал с ведома и по заданию главного’ монтажного
инженера московской конторы фирмы «Метрополитен-Виккерс» Т о р н-т о н а
Л. Ч., с которым, так же как и с Макдональдом, Гусев лично обсуждал
планы аварий в Златоусте в 1931 году и на станции Харцызск в 1932 году.
При этом Гусев передал Торнтону ряд секретных сведений
военно-государственного значения.

Основным вредителем на Зуевской электростанции был заведующий турбинным
цехом станции Котляревский М. Л., который произвел аварию
турбогенератора № 3 в июне 1932 года и, совместно с умершим впоследствии
Васильевым, организовал аварии с масляными насосами турбин №№ 1 и 3
путем умышленного засорения этих насосов.

Эти вредительские акты были совершены Котляревским в соучастии с » тем
же Макдональдом, от которого Котляревский получил за эти преступные
действия 1000 руб.

На Ивгрэсе вредительство осуществляли: заведующий эксплуатационным
отделом Лобанов А. Т. вместе с мастером этой же электростанции Л е-б е д
е в ы м В. П., служащим фирмы «Метрополитен-Виккерс» английским
подданным Нордволлом Ч. и другими лицами.

Лобанов систематически выводил из строя моторы цепных решеток путем
перелома кабеля, питающего эти моторы; умышленно засорял песком
подшипники мотора питательного насоса котлов, вследствие чего мотор
выбыл из строя; умышленно вывел из строя мотор дымососа котла № 5 путем
закрытия вентиляции мотора и т. д.

В результате вредительских действий Лобанова имели место перебои в
работе станции и сокращалось электроснабжение заводов и фабрик, питаемых
Ивгрэсом.

За это Лобанов получил от Нордволла 5000 руб., из коих около 300 руб.
передал Лебедеву.

На той же Ивгрэс, вне связи с указанными лицами, по прямому предложению
Торнтона, мастер станции Зиверт тормозил р 1931 году монтаж
трансформатора, за что получил от Торнтона в два приема 800 руб.

На электростанции Мосэнерго вредительство осуществлялось начальником
эксплуатационного отдела 1-й московской городской электростанции
Сухоручкиным Л. А., Зориным Н. Г. и начальником ремонтно-мон-тажного
отдела 1 -й московской городской электростанции Крашенинниковым М. Д.

Сухоручкин на протяжении* 1928—1932 гг. систематически скрывал по
договоренности с Торнтоном серьезные дефекты поставляемого фирмой
«Метрополитен-В иккерс» оборудования, что привело к ряду аварий, снижало
работоспособность станции и лишало возможности взыскать с фирмы
«Метрополитен-Виккерс» в порядке рекламации убытки.

В 1930 и 1931 годах Сухоручкин. неоднократно встречаясь с Торнтоном,
договаривался с ним о способах разрушения электростанции в момент начала
войны против СССР.

Зорин по договоренности с тем же Торнтоном в 1931—1932 гг. провел на 1-й
МГЭС и на Ореховской теплоэлектростанции ряд вредительских мероприятий,
скрывая органические дефекты поставляемого фирмой «Метрополитен-Виккерс»
оборудования, что привело к систематическим авариям на этих станциях,
уменьшало работоспособность оборудования, повышало стоимость
эксплуатации его и приводило к потере рекламационных сумм.

Крашенинников на протяжении 1928—1932 гг. провел на 1-й МГЭС ряд
вредительских актов и скрывал дефекты поставляемого фирмой
«Метрополитен-Виккерс» оборудования и его монтажа, что привело к
систематическим авариям на станции и потере рекламационных сумм.

Сухоручкин, Зорин и Крашенинников получили от Торнтона: Сухоручкин— 2000
руб. и 350 руб. торгсиновскими бонами, Зорин— 1000 руб. и Крашенинников
— 500 руб.

Среди служащих фирмы «Метрополитен-Виккерс:» руководящая роль по
совершению контрреволюционных преступлений принадлежала Торнтону Л. Ч.—
главному монтажному инженеру этой фирмы, под руководством которого
осуществляли вредительство на отдельных электростанциях СССР и инженеры
и монтеры фирмы, английские подданные Макдональд и Нордволл, а равно и
английский инженер Куш ни и монтер фирмы «Метрополитен-Виккерс» Олейник
П. Е.

Через этих лиц, а также и непосредственно Торнтон вступил в связь с
контрреволюционными группами советских служащих на электростанциях,
договаривался с ними о совершении аварий, о сокрытии дефектов
оборудования, поставляемого фирмой «Метрополитен-Виккерс»
(Крашенинников, Зиверт), и давал взятки государственным служащим за
совершенные ими преступные действия; занимался военным шпионажем на
территории СССР, собирая через Макдональда, Кушни, Грегори и Олейника
секретные сведения военно-государственного значения, и давал за
полученные сведения через указанных лиц взятки советским государственным
служащим.

Уполномоченный московской конторой фирмы «Метрополитен-Виккерс» Монкгауз
был осведомлен о действиях Торнтона по организации аварий на этих
электростанциях совместно с вредительскими контрреволюционными группами
советских государственных служащих электростанций и принимал участие в
даче взяток государственным служащим электростанций за сокрытие дефектов
оборудования, поставляемого фирмой «Метрополитен-Виккерс», а также за
сокрытие дефектов монтажа этого оборудования, что приводило к авариям.

Исполнителем вредительских заданий Торнтона на Бакинской электростанции
был монтажный инженер фирмы «Метрополитен-Виккерс» Кушни, организовавший
в 1928 году на этой станции аварию с турбиной № 11 и собиравший
секретные сведения военного характера для передачи Торнтону.

Исполнителем преступных заданий Торнтона на ряде электростанций (1 МГЭС,
Макеевка, Мотовилиха) был служащий московской конторы фирмы
«Метрополитен-Виккерс» Олейник, систематически скрывавший дефекты
оборудования, поставляемого фирмой «Метрополитен-Виккерс», что привело к
ряду аварий. Кроме того, Олейник собирал секретные военные сведения и
вербовал агентуру для Торнтона.

Обвиняемая Кутузова А. С, состоя на службе в Московской конторе фирмы
«Метрополитен-Виккерс» в качестве секретаря и зная о контрреволюционной
работе служащих этой фирмы, систематически передавала и пересылала
денежные вознаграждения отдельным участникам контрреволюционных групп
государственных советских служащих электростанций за их шпионскую и
вредительскую деятельность.

Дело это рассматривалось в Москве 12—18 апреля 1933 г. Специальным
присутствием Верховного суда СССР.

Может быть, какие-нибудь сутки отделяют нас от того решительного
момента, когда будут подведены окончательные итоги всей нашей работы
этих дней, когда в этих итогах будет произнесено авторитетное слово
Верховного суда по настоящему делу. Нас отделяет не много времени от
того момента, когда со всей отчетливостью, точностью, ясностью,
определенностью и категоричностью будет дана последний раз в этом деле
квалификация и всех тех отдельных событий, которые были предметом
рассмотрения всего нашего судебного следствия, а до того —
предварительного расследования и всей суммы тех общественных и
политических фактов, которые лежат в основе настоящего процесса. ‘

Эти итоги должны быть и будут весьма значительными, ибо настоящее дело
даже среди других дел, проходивших перед Верховным судом в
предшествующие годы, имеет исключительное значение, ибо это дело даже
среди других дел, уже являвшихся предметом рассмотрения Специального
присутствия Верховного суда за последние годы, характеризуется как дело,
имеющее исключительное, мировое значение, как дело, к которому сейчас
приковано внимание всего мира, трудящихся нашей страны, трудящихся всех
стран, всех наших друзей и всех наших врагов.

Всех тех врагов, которые, ослепленные своей классовой ненавистью,
охваченные своим чувством классовой вражды и злобы, в преддверии этого
процесса забыли границы, поставленные им суверенностью нашего
государства, забыли пределы допустимого в международных отношениях и
сделали попытки оказать на все направление этого процесса, этого дела
такое моральное давление, которое свидетельствует о том, что часто
антисоветские круги, бьющиеся в истерике, теряют необходимое и широко
возвещенное хладнокровие, переступают границы допустимого и, конечно,
получают должный и заслуженный отпор.

Я не сомневаюсь в том, что и впредь они будут получать такой же
решительный отпор, который заставит их понять, что в стране строящегося
социалистического общества, что в стране, сбросившей 15 с лишним лет
тому назад иго капиталистов и помещиков, не будут считаться с какими бы
то ни было требованиями, расходящимися с интересами пролетариата,
пролетарской

революции, государства пролетарской диктатуры, откуда бы эти попытки ни
исходили.

Дерзкие, наглые требования некоторых иностранных кругов, как я уже
сказал, получили заслуженный отпор.. Они будут получать его и впредь,
когда хотя на мгновение забудут, что имеют дело с СССР, страной великой
социалистической стройки, страной, отвоевавшей себе свободу от
собственных капиталистов и помещиков, ликвидированных Октябрьской
революцией, отвоевавшей себе государственную независимость, укрепившуюся
и укрепляющуюся с каждым годом нашего существования на основе великих
социальных, экономических и политических завоеваний великого Октября, на
основе великих успехов нашей первой пятилетки, на основе великих и
неисчерпаемых творческих сил трудящихся масс нашей страны, строящей под
руководством нашей великой Коммунистической партии новое,
социалистическое общество.

Мы никогда и никому не позволяли, не позволяем и не позволим вмешиваться
в наши внутренние дела, несмотря ни на какие маневры, истерики, крики,
шум и гам. Нельзя не напомнить сейчас об этом, об этих криках, об этих
истериках некоторых кругов Англии, потерявших равновесие, плохо
усвоивших или вовсе не успевших еще усвоить мысль, высказанную еще три
года тому назад товарищем Сталиным в связи с вопросом о ‘«камне
преткновения» в деле улучшения наших экономических связей с буржуазными
государствами.

Товарищ Сталин на XVI партийном съезде в политическом отчете ЦК говорил:

«Говорят, далее, что камнем преткновения является наш советский строй,
коллективизация, борьба с кулачеством, антирелигиозная пропаганда,
борьба с вредителями и контрреволюционерами из «людей науки», изгнание
Беседовских, Соломонов, Дмитриевских и т. п. лакеев капитала. Но это уж
становится, — говорил товарищ Сталин, — совсем забавным. Им,
оказывается, не нравится советский строй. Но нам также не нравится
капиталистический строй… Не нравится, что десятки миллионов
безработных вынуждены у них голодать и нищенствовать, тогда как
маленькая кучка капиталистов владеет миллиардными богатствами. Но раз мы
уже согласились,— говорил товарищ Сталин в этом своем историческом
политотчете,— не вмешиваться во внутренние дела других стран, не ясно
ли, что не стоит возвращаться к этому вопросу? Коллективизация, борьба с
кулачеством, борьба с вредителями, антирелигиозная пропаганда и т. п.
представляют неотъемлемое право рабочих и крестьян СССР, закрепленное
нашей Конституцией. Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со
всей последовательностью. Понятно, следовательно, что кто не хочет
считаться с нашей Конституцией— может проходить дальше, на все четыре
стороны» \ „ -Этим господам, видите ли, не нравится наша Конституция,
наш советский строй, наш советский суд, и они выражают это свое
недовольство и Конституцией, и советскими порядками, и советским судом —
клеветой, инсинуациями, извращениями, фальсификациями,— словом обычными
методами «морального давления» на свое собственное общественное мнение в
своих узких, грубых, жестоких, бесчеловечных, капиталистических
классовых интересах. Им не нравится, что советский суд — это классовый
суд, и они пытаются клеветать, что раз это — классовый суд, то есть суд,
который стоит на страже интересов рабочего класса и пролетарского
государства, то это вовсе не суд, и что в этой стране, где суд состоит
из трудящихся, где суд действует во имя интересов трудящихся, где суд
направляет свое и моральное и политическое влияние против
эксплуататоров, против врагов трудящихся,— то в этой стране нет
правосудия.

Мистер Пэтрик, как об этом мы можем судить по недавно состоявшимся в
английской палате общин прениям по вопросам, связанным с биллем против
ввоза советских товаров, заявил: «Вся идея правосудия (очевидно в
Советской стране, ибо говорилось о советском суде) лежит на классовой
основе. Это обстоятельство мной усвоено пару лет тому назад в Москве,
когда я был в Верховном суде на одном из процессов, сидел на очень
жестком стуле и смотрел на громадное красное полотнище, под-вешанное
позади судейского стола, за которым судьи сидели и курили». Мистер Хенон
— с места: «Судьи курили?» Мистер Пэтрик: «Да». «На этом полотнище, —
продолжал мистер Пэтрик,— большими белыми буквами было написано: «Суд —
орган пролетариата».

«Это одно,— говорит он,— из классических высказываний Ленина, цитируемое
при всяких случаях».

«Эти слова означают как раз то, что они говорят,— суд есть орган
пролетариата и по простой логике коммунистической доктрины суд есть
орган классовой борьбы и существует для этой главной цели».

«Но, — продолжал Пэтрик, — сама классовая борьба давно уже перестала
быть реальностью. Я не сомневаюсь, — говорит далее ‘Пэтрик,— что она
была в достаточной степени действительна в первые дни революции и
гражданской войны… Много времени прошло с тех пор, и сопротивление
буржуазии окончательно и совершенно сломлено».

Этим самым Пэтрик хотел сказать, что раз классовой борьбы

‘И. В. Сталин. Соч., т. 12, стр. 259 — 260.

нет, то, следовательно, суду ничего не останется делать с точки зрения
логики коммунистической программы, которая считает и признает суд
органом, осуществляющим защиту интересов пролетариата.

Мы никогда не скрывали и не скрываем подлинной классовой природы нашего
суда, подлинных классовых задач, стоящих перед нашим правосудием.

Мы всегда и везде и устами наших учителей и нашей постоянной работой на
теоретических и на практических участках социалистического строительства
признавали классовую природу нашего суда, как и всего нашего
государства, никогда не отрывали ни одной нашей задачи от общих и
основных задач осуществления и защиты интересов рабочего класса й
никогда не отрывали нашей судебной работы от этих задачей задач нашей
судебной деятельности.

Владимир Ильич в самом начале революции указывал именно на эту
действительно величайшую особенность нашего советского правосудия: «На
место старого суда, — говорил он про нашу Октябрьскую революцию,— она
стала создавать новый народный суд, вернее, советский суд, построенный
на принципе участия трудящихся и эксплуатируемых классов,— и только этих
классов,— в управлении государством. Новый суд нужен был прежде всего
для борьбы против эксплуататоров, пытающихся восстановить свое
господство или оставить свои привилегии, или тайком протащить, обманом
заполучить ту или иную частичку этих привилегий»

Советский суд есть суд Советского государства, суд рабочего класса, есть
суд трудящихся нашей страны, осуществляющий величайшие исторические
задачи построения в нашей стране социалистического общества, служащей
примером и образцом для наших братьев по классу во всех других странах,
борющихся за свое социальное освобождение.

В противоположность этому суду, во всех капиталистических странах суд
всегда был и остается судом, осуществляющим и защищающим интересы
капиталистических классов, классов, эксплуатирующих и угнетающих
человеческий труд.

«Суд был,— говорит Ленин,— в капиталистическом обществе преимущественно
аппаратом угнетения, аппаратом буржуазной эксплуатации» 2.

1 В И. Ленин, Соч., т. 27. стр. 191.

2 Та м же

И когда нам говорят о том, что вот наш советский суд — классовый суд, и
вы, сидя в этом суде, творите неправосудно свои дела, потому что вы
стоите на почве классовой доктрины, то это не что иное, как обычные
выпады, свидетельствующие об обычных приемах фальсификации и клеветы,
при помощи которой эксплуататоры пытаются замазать подлинную классовую
эксплуататорскую сущность своего собственного суда, как и всего своего
государства.

Кое-какие господа из английской палаты общин пытаются противопоставить
нашему суду свой суд и свое правосудие, указывая на то, что между нашим
правосудием и правосудием, скажем, английским существует та разница,
которая заключается в том, что в английском суде творится правосудие, а
в советском суде правосудия искать нельзя. Вот, например, майор Хильс
(Hills), выступая не так давно в палате общин в связи с делом
«Метро-Виккерс», прямо заявил: «Правосудие в этой стране (то есть в
Англии) и правосудие в других цивилизованных европейских странах, -а
также капиталистических, как Америка, не сравнимо с правосудием в
России».

Полемизируя против Криппса, он далее говорит: «Криппс пускает
диалектическую дымовую завесу о том, что будто бы в России есть система
правосудия. Он очень хорошо знает, что ее нет».

Майор- Хильс — храбрый майор, если он решается говорить то, что я
сейчас, к сожалению, вынужден был, оскорбляя ваш слух, цитировать на
заседании Верховного суда. Но этому майору не плохо ответили его же
сограждане, другие члены парламента.

Вот, например, Криппс, в том же заседании в палате общин заявивший:
«Достопочтенный и ученый джентльмен, лорд-адвокат, если бы он был здесь,
я уверен, поддержал бы меня в том, что я говорю относительно дела
шотландского шелка. Прошел целый месяц после ареста и освобождения под
залог, прежде чем обвинение было полностью сформулировано».

Прошел целый месяц, прежде чем было полностью сформулировано только
обвинение!

Или Керквуд, заявивший, что в 1913 году член парламента от Дэмбартона
был арестован в 1 час 30 минут ночи, брошен в тюрьму и выслан без суда.
Его оторвали от его жены и семьи на 16 месяцев. Это не я говорю. Это
говорит Керквуд. Это говорит Криппс. Это говорят члены английского
парламента, англичане, не потерявшие чувства действительности и умеющие
видеть неразвращенными глазами эту действительность, каждый день
издевающуюся в капиталистических странах над тем, что там именуется
правосудием.

Не нравятся господам капиталистам и наши процессуальные порядки и наши
процессы, направленные против контрреволюционеров и вредителей, всегда и
неизменно встречающих горячую поддержку, сочувствие, защиту со стороны
определенных кругов буржуазии и, в частности,— я об этом должен сказать
именно на этом процессе,— со стороны некоторых определенных кругов
английской буржуазии.

Министр торговли Рэнсимен сказал по поводу нашего -процесса, т. е.
именно того дела, которое сейчас является предметом нашего обсуждения:
«Инсценировка процессов вроде этого, по обвинению в саботаже, часто
случается в России. Были произведены тщательные изыскания, и мы не могли
найти ни одного примера, чтобы один из таких процессов не окончился
осуждением».

Что это может означать? Только то, что мы зря, огульно не сажаем людей
на скамью подсудимых. Обвинительная власть и органы предварительного
расследования, прежде чем посадить на скамью подсудимых по обвинению в
том или другом преступлении граждан своей или чужой страны, в высокой
степени тщательно взвешивают все обстоятельства, в высокой степени
осторожно относятся к этому акту.

Но если британский министр торговли имел в виду сказать, что ни в одном
из таких процессов мы не встречаемся с оправдательными приговорами, то
это уже переходит в прямое искажение имеющих место фактов. И для того
чтобы долго на этом вопросе не останавливаться и чтобы так, на ходу,
опровергнуть подобного рода утверждения, я обращаюсь к одной
исторической справке, которая касается Шахтинского процесса, по которому
были оправданы Потемкин, Штельбринк, Отто и Мей-ер — четверо из
обвиняемых по этому крупнейшему вредительскому процессу, по процессу
контрреволюции в Донбассе, о контрреволюционной организации, пытавшейся
взорвать нашу всесоюзную кочегарку, нанести тяжелый удар по нашему
тепловому хозяйству.

Как же можно после этого говорить о том, что у нас процессы кончаются
всегда осуждением? Правда, английский министр торговли говорит о
тщательных изысканиях, которые им были предварительно произведены, чтобы
сделать, тот вывод, которым он поделился в палате общин со своими
согражданами. Но нужно сказать, что эти тщательные изыскания столь же
очевидно дефектны, как и кое-какие турбины фирмы «Метро-Виккерс», о
которых вчера здесь говорил гражданин Монкгауз.

Вы знаете, что буржуазия всегда пытается скрыть истинную классовую
природу всех своих учреждений и, в частности, такого, каким является
суд. Можно было бы привести целый ряд в высокой степени авторитетных и
ценных фактов, которые говорят именно об этой исторической и постоянной
практике капиталистических и эксплуататорских классов, пытающихся скрыть
и замазать истинную, эксплуататорскую сущность своих государственных
учреждений, в частности — своего суда.

N

Но, товарищи судьи, это давно, давно уже было очень хорошо и
исчерпывающим образом разоблачено, в частности и в отнршении того, что
собой представляют хваленые суды хотя бы английского государства. У
Энгельса в его «Английской конституции» с исчерпывающей и убийственной
характеристикой дается анализ классовой природы судов капиталистических
стран. Говорится, что «английский суд присяжных, как самый выработанный,
есть завершение юридической лжи и безнравственности»1. И в самом деле,
что представляет собой любой суд капиталистической страны.

Энгельс об английском суде говорит так: «Кто слишком беден… получает
на предварительный просмотр только обвинительный акт, первоначально
данные мировому судье показания и, следовательно, не знает в
подробностях собранных против него улик( а это как раз для невинных
опаснее всего); он должен тотчас же, по окончании обвинения, отвечать,
говорить, может только один раз; если он не исчерпает всего, если не
достанет свидетеля, которого он считал нужным,— он погиб» 2.

После этого нам говорят о том, что правосудие как раз царит в тех
странах, где имеет место порядок, нашедший себе уже много десятков лет
тому назад такую беспощадную оценку, какая дана этим учреждениям одним
из основоположников научного социализма и одним из величайших наших
учителей — Фридрихом Энгельсом. Но с тех пор прошло много лет, и каждый
год приносит новые и новые примеры, подтверждающие исключительную
правильность именно этой оценки. И на сегодня мы могли бы таких примеров
найти несчетное число.

1 К. Маркс и Ф. Энгельс Соч., т. II, стр. 383.

2 Там же, стр. 385.

Классовая юстиция всем своим острием направлена против интересов
трудящихся и по существу не является юстицией, правосудием. Английский
журнал «Нью лидер» характеризует мирутский* процесс «как величайший
скандал в области политических преследований, наиболее позорный в
судебных анналах мира». И кто же из людей, следящих за печатью, не
знает, что уже больше 4 лет тянется этот чудовищный процесс, в котором
над 30 революционерами индусами и англичанами, обвиняющимися в
коммунистической деятельности и в организации революционного
профессионального движения, в буквальном смысле слова издевается
классовая юстиция. 4 года тянулось следствие с допросами при помощи всех
тех методов, которые нашли свое применение и в недавно прошедшем в
Англии процессе по обвинению в шпионаже офицера Стюарта: «третья
степень», содержание в нечеловеческих условиях, все меры подлинного
физиче

ского и морального воздействия,— все это было пущено В ХОД этим
буржуазным так называемым правосудием, в защиту которого сейчас
выступают буржуазные парламентарии, осмеливающиеся со своих
парламентских трибун бросать столь же голословные, сколь оскорбительные
обвинения по отношению к единственной подлинно свободной в мире стране —
кСоветской стране, по отношению к единстве н-номувмире подлинному
правосудию — правосудию советского суда, где осуществляется воля
пролетариата, творящего новую жизнь, строящего новое, социалистическое
общество.

Этим господам не нравится и наш процессуальный порядок, касающийся
предварительного следствия, которому в тех же самых дебатах уделялось
очень много внимания, как и всему этому делу и общим вопросам наших
судебно-процёссуальных порядков, которых я не могу не коснуться сейчас.
В этой связи в этих дебатах говорилось, в частности, о том, что у нас на
предварительном следствии обвиняемые не пользуются никакой защитой. Один
из этих «остроумных» парламентариев заявил: «Прежде признание, а
юридическая помощь потом…» Мы видели уже по реплике Криппса, по
реплике Керквуда, где именно действительно -бывает так, что люди,
привлеченные к ответственности, в действительности лишаются всякой
защиты. Да, наш процессуальный кодекс и наше процессуальное право в
стадии предварительного расследования не знают участия защиты, но это
потому, что самый наш закон — и я должен об этом напомнить сегодня— и, в
частности, статьи 111 и 112 Уголовно-процессуального кодекса на самые
государственные органы возлагают обязанность всестороннего и полного
исследования дела — обязанность исследовать обстоятельства как
уличающие, так и оправдывающие привлеченных к ответственности, как
усиливающие, так и смягчающие ответственность.

И когда наши враги говорят в порыве классового гнева и слепой классовой
ненависти, что при этих условиях не может итти речь о гарантиях,
обеспечивающих установление судебной истины, и хотят сослаться на
другие, так называемые цивилизованные страны, то очень нетрудно будет
отвести подобного рода нападения хотя бы ссылкой на один из новейших
германских уголовно-процессуальных кодексов, именно на кодекс 1924 года.
Я говорю именно о тех годах, а не о сегодняшней эпохе, связанной с
торжеством в Германии фашизма. В соответствии с параграфом 147, защита,
допускаемая к участию в предварительном следствии, допускается к
просмотру материалов предварительного следствия лишь в том случае, «если
это не угрожает каким-либо ущербом целям и задачам предварительного
расследования».

Мы гарантируем права обвиняемых не только на суде, но и в процессе
предварительного расследования и, в частности, при помощи той ст. 206
Уголовно-процессуального кодекса, о которой мы уже не раз говорили в
процессе судебного следствия.

Я этим вопросом занимаюсь только потому, что все те общие разговоры,
которые имели место в палате общин о нашем правосудии, о нашей судебной
системе, о наших процессуальных порядках, имели место не абстрактно, —
они имели место в связи с настоящим делом и в прямом расчете
определенных кругов английской буржуазии дискредитировать и
предварительное расследование по этому делу и самый суд, который,
конечно, должен иметь в виду и материалы предварительного расследования.

Больше того, мы были здесь свидетелями того, как некоторые подсудимые —
я назову Торнтона, я назову Монкгауза,— по крайней мере, пытались
осуществить здесь перед нашим судом, в ходе нашего судебного следствия,
в сущности говоря, ту линию, которая была им заказана и нашла свое
отражение в первом выпуске известной нам всем так называемой «Белой
книги»: басня Торнтона о «моральном давлении», с которым он так постыдно
оскандалился, басня Монкгауза о 18-часовом допросе, который в английском
парламенте превратился в 19-часовой допрос (еще час набежал), версия,— я
не знаю, кто был инициатором ее,— но версия, здесь публично
испробованная Монкгаузом в качестве метода своей защиты, за которую он
должен был поплатиться необходимостью принести Верховному суду свое
извинение.

Все это, товарищи судьи, стоит в прямом соответствии с одной
телеграммой, опубликованной в «Белой книге» за подписью сэра
Ванситтарта, на имя сэра Эсмонда Овия, которую я хотел бы здесь
продемонстрировать,— это документ, носящий номер 27. Эта телеграмма
приподнимает кой-какую завесу в инциденте с выступлением на суде
Монкгауза. «Советский посол,— телеграфирует Ванситтарт сэру Овию,— был у
меня по моему требованию». Так сказано в документе 27, опубликованном в
«Белой книге». «Я сказал,— читаем мы дальше,— что из того, что
.произошло вчера в палате общин, он должен знать причины данного
свидания. Негодование в этой стране (в Англии) по поводу произвольных
арестов и грубого обращения с британскими подданными в России растет,
будет продолжать расти и будет продолжать расти обоснованно. Широко
распространено чувство, что обвинения против этих людей нелепы и
истеричны и что эти аресты были инсценированы и к тому же очень плохой
были инсценировкой, поставленной просто для того, чтобы путем
выставления козлов отпущения (это Торнтон и Монк-гауз — козлы
отпущения!) замаскировать неудачи кой-каких индустриальных мероприятий в
России».

«Советское правительство,— говорится в этом документе,— может говорить,
что хочет, но общественное мнение здесь никогда не посмотрит на эту
постановку в каком-либо ином свете».

Итак, 16 марта была послана, занесенная в историю данного процесса и
английской дипломатии, эта телеграмма под номером 27, а вчера, 15
апреля, в утреннем заседании имело место выступление Монкгауза, который
пытался, как он заявил, довести до сведения суда свою декларацию о том,
что «этот процесс есть инсценировка против фирмы «Метро-Виккерс» путем
показаний запуганных подсудимых. Но даже такой «пугливый» человек, как
Торнтон, не мог привести ни одного факта, который говорил бы о том,
каким именно образом он был напуган, и единственно, что он сказал в этом
случае,— это следующее: «Я сам не знаю, чего я испугался».

Я уже сказал, что я не знаю, кто кого здесь соответствующим образом
инспирирует, но для меня несомненно, что английское общественное мнение
введено в заблуждение целым рядом искусно предпринятых маневров. Я
думаю, что будет величайшей заслугой этого процесса, нашего суда по
этому делу, разоблачение этих извращений, восстановление
действительности, какой она была на самом деле, что показало бы
общественному мнению Англии и даже тем кругам, которые настроены
враждебно против нашего государства, что они оказались и на этот раз
жестоко введенными в заблуждение. И в самом деле, мы имеем заявление
министра иностранных дел о том, что Монкгауз, «не имея предъявленного
ему обвинения и будучи увезенным в тюрьму в ранние часы утра, был
подвергнут в 8 часов утра первому допросу, продолжавшемуся 19 часов без
перерыва».

«Я,— говорит оратор,— справлялся у посла относительно допрашивающих,— со
стороны допрашивающих были три смены следователей, которые сменяли один
другого, но со стороны допрашиваемого (как само собой разумеется) все
время было одно и то же лицо».

Интересное, конечно, сообщение, которое могло, разумеется, внушить очень
печальные настроения даже самым непредубежденным против наших
процессуальных порядков джентльменам. В самом деле, непрерывные 19 часов
допроса, бедная жертва этого допроса джентльмен Монкгауз, один против
трех смен следователей — все один за другим атакуют этого несчастного
Монкгауза.

19 часов. Вероятно, первый солгавший был сам Монкгауз. Это он солгал,
это он пустил в ход версию о 19 часах. Ее подхватили те, кому это было
удобно и выгодно, ее пустили широко в оборот, мобилизовали общественное
мнение и хотели на этом построить свои требования в связи с этим
процессом,— требования, с негодованием нами отвергнутые.

Некогда здесь вчера Монкгауз заявил: «Я признаю свою ошибку, я
извиняюсь»,— то мне казалось, что он извиняется не перед нами, товарищи
судьи, он извивается перед теми, кого он обманул. А как обстояло дело на
самом деле? Мы вчера об этом говорили достаточно подробно, но разрешите
мне очень кратко коснуться этого и сегодня. Я продолжу сообщение,
которое было сделано в палате общин министром иностранных дел: «Мистера
Монкгауза отвели обратно в его камеру около 3 часов утра 13 марта, где
он и оставался до 7 час. 30 мин. В 7 час. 30 минут он был подвергнут
второму допросу, который продолжался около 17 часов. Итого за двое суток
— 36 часов, 36 часов почти непрерывного допроса».

36 часов. А оказалось что? Оказалось то, что Монкгауз уличен во лжи, что
ничего подобного не было, что все то, что говорилось в палате общин, над
чем трудятся почтенные джентльмены, в связи с этим заявлением является
прямыми издержками производства, и я на их месте обязательно предъявил
бы гражданский иск Монкгаузу… за потерянное время.

Мы не впервые встречаемся с инсинуированием, с фальсифицированием, с
клеветой на наш суд, на наши судебные процессы. Так было, когда мы
рассматривали Шахтинское дело. Так было, когда мы рассматривали дело
«Промпартии». Так было, когда мы рассматривали дело так называемого
Центрального бюро меньшевиков. Нам особенно нечего удивляться этому
методу борьбы, которая ведется против нас, и не только остатками той
буржуазии, какая ниспровергнута и Октябрем и всеми 15 годами нашей эпохи
социалистического строительства, но и господствующей в разных
капиталистических странах буржуазией, и идейно и очень часто материально
через свои определенные круги связанной с остатками разбитых и
разгромленных Октябрьской революцией капиталистических эксплуататорских
классов в нашей стране, находящих всегда поддержку в этих наиболее
агрессивных и реакционных кругах мировой буржуазии.

Однако особенности настоящего процесса не в том потоке клеветы и
инсинуаций, о которых мы только что говорили и которыми наши враги, как
я уже сказал, встречают обычно каждый процесс о вредительстве, каждый
наш удар по контрреволюционным заговорам, по контрреволюционным
заговорщикам.

Особенности этого процесса заключаются в том, что он отражает собой
величайшую классовую схватку, являясь в подлинном смысле этого слова
актом классовой борьбы, борьбы двух миров. Особенность процесса в том,
что все эти пять дней нашей судебной работы являются по существу пятью
днями классовой битвы, в которой столкнулись два мира идей, два мира
принципов, два мира понятий, два мира социальных стремлений и
принципиально противоположных классовых интересов. При всем отличин
этого процесса о вредительстве от процессов о вредительстве прошлых лет
особенностью этого процесса является именно то, что это процесс о
вредителях, которые остаются еще на нашей земле, несмотря на то, что все
их попытки, до сих пор направлявшиеся против успехов социалистического
строительства, неизменно оканчивались жестоким поражением.

Говоря о положении вещей в этой области в период Шах-тинского процесса,
товарищ Сталин указывал, что «вредительство составляло тогда своего рода
моду», что тогда «одни вредили, другие покрывали вредителей, третьи
умывали руки и соблюдали нейтралитет, четвертые колебались между
Советской властью и вредителями»1. С тех пор положение в среде старой
производственно-технической интеллигенции изменилось. Сейчас имеются
«определенные признаки поворота известной части этой интеллигенции,
ранее сочувствовавшей вредителям, в сторону Советской власти» 2. Но
товарищ Сталин предупреждал, что это не значит, что у нас нет больше
вредителей. «Вредители,— говорил товарищ Сталин,— есть и будут, пока
есть у нас классы, пока имеется капиталистическое окружение»3. Вот
почему очень важно сейчас отметить, что вредительские акты еще имеют
место, что они организуются в таких важнейших отраслях социалистического
хозяйства и социалистической промышленности, какой является область
электростроительства, электрификации, Электроснабжения,— область,
являющаяся одной из важнейших отраслей нашего хозяйственного
строительства…

Правда, сейчас мы имеем иные формы классового сопротивления, чем это
было несколько лет тому назад. Еще по поводу Шахтинского дела апрельским
пленумом ЦК нашей партии было указано на своеобразие этого вида
преступления, именно как проявления особой, новой формы классового
сопротивления буржуазии успехам нашего социалистического строительства.
Это нужно будет сказать, и это нужно будет с особой силой подчеркнуть и
в настоящее время.

Однако’Одновременно нужно будет сказать, что, несмотря на всю новизну
оттенков и форм, в которых выражается это сопротивление низвергнутых,
разгромленных, пущенных ко дну, ликвидированных в своем экономическом и
политическом господстве капиталистических эксплуататорских классов, за
этими новыми формами скрывается старая, не ослабевающая, но, наоборот,
усиливающаяся классовая ненависть наших врагов к делу социалистического
строительства.

1 И. В. Сталин, Соч., т. 13. стр. 69.

2 Та м же, стр. 71 — 72.

3 Та м же, стр. 72.

«Надо иметь в виду…— говорил товарищ Сталин,— то обстоятельство, что
наша работа по социалистической реконструкции народного хозяйства,
рвущая экономические связи капитализма и опрокидывающая вверх дном все
силы старого мира, не может не вызывать отчаянного сопротивления со
стороны этих сил. Оно так и есть, как известно. Злостное вредительство
верхушки буржуазной интеллигенции во всех отраслях нашей промышленности,
зверская борьба кулачества против коллективных форм хозяйства в деревне,
саботаж мероприятий Советской власти со стороны бюрократических
элементов аппарата, являющихся агентурой классового врага,— таковы пока
что главные формы сопротивления отживающих классов нашей страны. Ясно,
что эти обстоятельства не могут послужить к облегчению нашей работы по
реконструкции народного хозяйства.

Надо иметь в виду…— продолжал товарищ Сталин,— то обстоятельство, что
сопротивление отживающих классов нашей страны происходит не изолированно
от внешнего мира, а встречает поддержку со стороны капиталистического
окружения. Капиталистическое окружение нельзя рассматривать, как простое
географическое понятие. Капиталистическое окружение — это значит, что
вокруг СССР имеются враждебные классовые силы, готовые поддержать наших
классовых врагов внутри СССР и морально, и материально, и путем
финансовой блокады, и, при случае, путем военной интервенции. Доказано,
что вредительство наших спецов, антисоветские выступления кулачества,
поджоги и взрывы наших предприятий и сооружений субсидируются
и/вдохновляются извне. Империалистический мир не заинтересован в том,
чтобы СССР стал прочно на ноги и получил возможность догнать и перегнать
передовые капиталистические страны. Отсюда его помощь силам старого мира
в СССР» К

Одной из иллюстраций, тяжелой и яркой иллюстрацией этой классовой борьбы
является этот процесс, отразивший собой преступную деятельность
отдельных контрреволюционных групп, гнездящихся еще кое-где в СССР,
пытающихся не только сорвать, задержать, замедлить работу наших
предприятий, но даже взорвать отдельные предприятия, отдельные участки
нашего социалистического строительства, нанести урон нашей
социалистической стройке.

•И. В. Сталин, Соч., т. 12, стр. 302 — 303.

И вот то, что мы здесь видели в течение этих дней, все то, что мы
слышали от самих подсудимых, будь то Гусев или Лобанов, Сухоручкин или
Зорин, будь то Торнтон или Монкгауз, будь то Олейник — один из наиболее
непривлекательных типов из числа подсудимых, или Кутузова,
характеристику которой мы дадим несколько позже,— все это убедительно
говорит, действительно, о тех классовых отношениях, о том своеобразии
нынешних форм этой классовой борьбы, проявляющейся, в частности, и в
актах вредительства.

Было бы, однако, в высшей степени ошибочным представлять себе положение
вещей так, что этот процесс электриков-вредителей свидетельствует о том,
о чем свидетельствовал в свое время Шахтинский процесс,— что и сейчас мы
имеем дело с широко распространенным явлением вредительства в кругах
технической интеллигенции. Шахтинское дело свидетельствовало о том, что
это вредительство являлось своего рода модой: одни вредили, другие
прикрывали, третьи помогали. Шахтинский процесс отражал довольно
распространенное, к стыду нашей технической интеллигенции, в то время
явление в ее среде. Ныне дело обстоит не так. Было бы в высокой степени
ошибочно допускать какую бы то ни было в этом отношении параллель между
этим процессом и Шахтинским процессом, между тем и нынешним отношением к
вредительству нашей технической интеллигенции.

Несомненно, за эти годы в силу и в зависимости от тех величайших
процессов, которые произошли в нашей стране, одержавшей крупнейшие,
гигантские победы в деле социалистического строительства, произошел
перелом и в настроении и в сознании широких кругов технической
интеллигенции. Этот вывод ни в какой мере не может быть поколеблен тем
фактом, что в 1931/32 году еще нашлась какая-то группа вредителей, что,
оказывается, еще не все вредители перевелись на нашей советской земле. В
этом нет ничего ни неожиданного, ни удивительного. Но они лишь ничтожные
отщепенцы, отбросы технической интеллигенции.

1 И. В. Сталин, Соч., т. 13, стр. 72.

21 Судебные речи, над. 4.

Когда товарищ Сталин в своей исторической речи о новой обстановке и
новых задачах хозяйственного строительства говорил о том переломе,
который произошел в среде технической интеллигенции за время от
Шахтинского процесса примерно к моменту опубликования этой его
исторической речи, он говорил одновременно и о том, что этот перелом еще
не означает того, что в среде этой технической интеллигенции у нас не
будет больше вредителей. И здесь, как всегда, товарищ Сталин оказался
прав. «Вредители есть,— сказал товарищ Сталин,— и будут, пока есть у нас
классы, пока имеется капиталистическое окружение. Но это значит, что
коль скоро значительная часть старой технической интеллигенции, так или
иначе сочувствовавшая ранее вредителям, повернула теперь в сторону
Советской власти,— активных вредителей осталось небольшое количество,
они изолированы и они должны будут уйти до поры до времени в глубокое
подполье» К А те, которых мы из подполья сейчас вытащили за ушко да на
солнышко, производят впечатление, в своей подавляющей массе, в своем
подавляющем большинстве, я бы сказал, «вредителей второго сорта».

Правда, среди них есть еще доцент Зорин, правда, среди них еще есть
достаточно крупные инженеры, например Сухоручкин,’ но среди них
преобладают Олейники, Гусевы, Лобановы, люди, которые вредят потому, что
это лежит не столько в их убеждении, сколько лежит в их социальной
природе. Мы должны, однако, констатировать, что и впредь еще будет
вспыхивать вредительство то здесь, то там, поскольку будут оставаться
классы, поскольку будут оставаться еще неисчезнувшие и неустраненные
классовые противоречия, поскольку будет еще существовать
капиталистическое окружение, неизбежно влияющее на возникновение
контрреволюционных, вредительских рецидивов в СССР. Именно поэтому мы
должны будем и впредь попрежнему сохранять нашу классовую бдительность,
ни в какой мере не.ослабляя нашей решительности в борьбе с этими
явлениями, ни в какой мере не ослабляя и нашу беспощадность в
истреблении этих позорных контрреволюционных явлений.

В чеда основное содержание преступлений, которые инкриминируются по
данному делу этим людям на скамьях подсудимых?

Государственное обвинение формулирует эти обвинения, главным образом
направляя свое внимание по трем основным линиям, по трем основным
группам совершенных подсудимыми контрреволюционных преступлений, а
именно: 1) умышленная порча механизмов, агрегатов, оборудования; 2)
военный шпионаж; 3) подкуп. Тягчайшие преступления, совершенные
подсудимыми против государства пролетарской диктатуры, против Советской
страны, против своего народа! –

В высокой степени характерно, что именно здесь, как во всех
вредительских контрреволюционных группах, всегда так называе- : мые
идейные побуждения смешиваются или переплетаются с грубой, низменной,
материальной заинтересованностью, именно в этом процессе это особенно
ярко сказывается.

Я напомню здесь объяснения некоторых подсудимых, которые на мой вопрос:
«Чем же вы руководствовались?» — и даже на вопрос своих собственных
защитников: «Руководствовались ли вы материальными побуждениями или
идейными побуждениями?» — мялись, разводили руками и говорили, что они
затруд- ; няются определить, затрудняются ответить на этот вопрос, до !
такой степени у них все это перепуталось, до такой степени они
оказываются и политически и морально разложившимися. Это не случайно,
это тоже есть явление времени, явление, как раз характерное для той
эпохи, когда, с одной стороны, рабочий класс гигантски растет во всех
областях своего творческого строительства, растет культурно, растет
экономически, растет политически, в то же самое время как эти последние
остатки, эти разбитые осколки капиталистических классов все более и
более проявляют свое и культурное, и духовное, и моральное ничтожество,
разложение ич вырождение.

Почему вредительство, шпионаж и подкуп здесь так причудливо сплетаются в
действиях чуть ли не любого из обвиняемых по настоящему делу? Мы судим
электриков-вредителей, организовавшихся в контрреволюционные группы,
чтобы нанести свой удар по советскому хозяйству, борющемуся за свои все
новые и новые успехи. Конечно, мы заранее были уверены — и
действительность это красноречиво подтверждает,— что все и всякие
подобного рода попытки никогда и ни в какой мере не сумеют привести к
тем результатам, о которых мечтают вредители, что все эти вредительские
карты будут биты и в лучшем случае могут превратиться, как это
доказывает и настоящий процесс, в кратковременные остановки турбин, в
непродолжительные по времени затруднения, которые благодаря
бдительности, творческой энергии, энтузиазму пролетарских масс быстро и
решительно устраняются и исправляются, парализуя действия этих
вредителей, нейтрализуя и ликвидируя их растлевающее влияние. И
действительно, несмотря на все вредительские усилия, несмотря на всю их
подрывную работу, мы имеем в области электрификации поразительные
успехи. Об этих успехах говорят такие факты,.как наличие у нас 10
станций мощностью свыше 100 тысяч киловатт — Кашира, Штеровка, Шатура,
«Красный Октябрь» (Ленинград), Могэс, Зугрэс, Днепрогэс, Нигрэс,
Челябгрэс, Бакинская «Красная звезда». Мы имеем громадные успехи в
области электрификации, являющейся, по историческому замечанию Владимира
Ильича, важнейшим элементом коммунизма, ибо, как вы помните, по словам
товарища Ленина, «коммунизм—это есть Советская власть плюс
электрификация всей страны».

Мы имели в 1928 году только 18 районных станций, с мощностью 610 тысяч
киловатт, а в 1932 году мы имеем 44 станции с мощностью 2х/2 миллиона
киловатт. Мы имеем теперь мощность всех станций в 4 600 000 киловатт
против 1 875 000 киловатт в начале первой пятилетки.

Мы имели в 1928 году количество электроэнергии, измеряемое в 5
миллиардов киловатт-часов, а в 1932 году мы имеем 1372 миллиардов
киловатт-часов в год.

‘ Ну-ка, вредители,— что вы на это скажете? Пропали ваши усилия и не
могли не пропасть, потому что против вас стоит непобедимой-стеной
пролетариат, против вас стоит непобедимой стеной честная советская
интеллигенция, вместе с рабочим классом строящая социалистическое
общество, против вас стоит во всеоружии пролетарская диктатура, а вы —
лишь жалкая группа отщепенцев технической интеллигенции, группа,
отмеченная клеймом позора.

Я уже указывал на то, что мы благодаря величайшим усилиям, величайшим
жертвам, величайшему самопожертвованию, настойчивости, труду имеем 10
станций мощностью свыше 100 тысяч киловатт. Среди них имеются те самые
станции, с которыми нам сейчас, к сожалению, приходится иметь дело,
когда мы говорим о вредительских группах, о контрреволюционных гнездах,
пытавшихся разрушить молодой организм этого еще строящегося участка
нашего социалистического хозяйства.

В настоящее время, как я уже сказал, изменились в значительной степени
по сравнению с тем, что мы имели в прошлые годы, и методы вредительства.

В Данном деле со всей отчетливостью сказались основные четыре способа
вредительства: во-первых, заведомое, умышленное сокрытие
государственными служащими, поставленными на ответственные посты, тех
дефектов, устранение которых являлось их первой и прямой обязанностью.

Второе — затягивание работ всякими искусственными способами: ненужным
ремонтом, плохим монтажем и т. д., удлинением пусковых периодов,
отсрочиванием испытательных сроков, наи-‘ большим удлинением этих
сроков.

Третье — прямая порча агрегатов, как это мы видели, например, в случае,
о котором здесь так эпически спокойно повествовал Гусев, когда
рассказывал о порче им мотора в 14Ю0 л. с, или Котляревский, когда
говорил о. том, как он сунул болт в междужелезное пространство между
ротором и статором и вывел таким приемом турбогенератор из строя.

Четвертое — более утонченные, более искусные, более хитрые и более
скрытые, замаскированные методы вредительства, удара по нашему
хозяйству, когда сознательно подбираются соответствующие вредительским
целям кадры, когда сознательно ставятся на более ответственные участки
работы менее подготовленные для этой работы люди, когда более
ответственная и важная работа заведомо и сознательно для организующих
это вредительское дело поручается тем, кто менее подготовлен или вовсе
не подготовлен к этой работе, с прямым расчетом, что непроверенный
кочегар заснет, что неопытный механик не поймет, в чем дело, не сумеет
во-время открыть клапан, который нужно открыть, или, наоборот, закроет
клапан, который не нужно закрывать, и т. д. и т. п. Вот нынешние методы
и способы вредительства, которые обладают всеми необходимыми для успеха
этого вредительства качествами, когда вредитель может действовать с
очень малым риском, когда, действуя таким образом, он может рассчитывать
на очень большую безнаказанность, когда он, наконец, может рассчитывать
на длительность самого срока своей вредительской работы. Эти
вредительские действия тем и опасны, что они, очень часто сами по себе
мелкие, в то же время, производимые систематически изо дня; в день, на
каждом шагу, затрагивая каждый агрегат или множество отдельных
агрегатов, именно этой своей обыденностью и повседневностью способны у
некоторых притуплять чуткое и настороженное отношение к этим явлениям.

Здесь характерна именно форма этих вредительских актов, очень удобная
для того, чтобы прикрыть это вредительство всякого рода «объективными
причинами», «неполадками», тем, что как будто вовсе не зависит от злой
человеческой воли.

Это в высшей степени характерно сказывается на анализе целого ряда
аварий, с которыми мы встречаемся в настоящем деле и которые будут
дальше служить предметом моего более подробного анализа.

Мы знаем, что в настоящее время классовый враг, разгромленный, разбитый,
не сможет, не сумеет, как бы он этого ни хотел, пойти прямой атакой
против советской власти, против социалистического строительства, на
каком бы участке этого строительства он ни обнаружил свое присутствие.
Мы знаем, что от этих прямых, лобовых ударов классовый враг, потерпевший
жесточайшее поражение, перешел к другим методам, действуя так называемой
тихой сапой. Именно этим объясняется то, что он становится менее легко
уловимым, менее легко уязвимым и менее, следовательно, доступным для
изоляции.

Но в этом и заключается громадная опасность этих преступлений, самих по
себе, может быть, мелких, но во всей своей со-«вокупности составляющих
громадную социальную опасность. Социальная опасность преступлений,
составляющих содержание данного дела, заключается не в том, что взорваны
станции, не в том, что выведены из строя сильные, крупные, обладающие
большой мощностью турбины, что разрушена и расстроена вся система
электроснабжения.

Нет. Но этого и быть не могло, этого и быть не может, потому что фабрики
у нас находятся в руках пролетариата, потому что рабочий класс
достаточно бдителен для того, чтобы предотвратить такие тяжелые
последствия, какие могли бы быть при условии безнаказанной деятельности
вредительских групп и отдельных вредителей. Опасность этих преступлений,
которыми мы занимаемся в нашем деле, заключается не в этом, а в том, что
преступники пытаются бить по мелочам, создавая непрерывные затруднения,
непрерывное «аварийное состояние», как это мы видели на отдельных
примерах, по отдельным станциям —> по Зуевке, по Мосэнерго, по Ивгрэсу,
по Златоусту, по Челяб-строю и т. д. и т. п.

Здесь, на протяжении всего этого процесса, несколько раз некоторыми
обвиняемыми были сделаны попытки объяснить свои действия тем, что они-де
оказались вовлеченными в эту контрреволюционную деятельность другими
лицами, и в частности английскими монтажными инженерами, сидящими на
скамье подсудимых. О вине английских монтажных инженеров по этому делу
мы будем говорить особо. Сейчас. я говорю об этом для того и потому,
чтобы сразу же наметить основные линии обвинения.

Нужно сразу же сказать, что мы к государственным служащим, нарушившим
свой долг перед государством, потерявшим чувство своей родины, забывшим
свой долг перед своим социалистическим отечеством, должны подходить и
подойдем самым суровым образом, безотносительно к тому, явились ли они
«жертвой» чьего-либо коварства или^ же пошли по пути преступления
самостоятельно, независимо ни от каких посторонних влияний.

Мы должны раз навсегда и, пользуясь высокой трибуной Специального
присутствия Верховного суда, на всю нашу страну заявить о том, что
государственные служащие есть государственные-служащие, к которым у нас
будет отношение как к государственным изменникам в тех случаях, когда
они будут действовать так, как действуют подсудимые, привлеченные к
уголовной ответственности по настоящему делу.

Я должен буду напомнить постановление Центрального исполнительного
комитета Союза ССР от 14 марта этого года, которое, хотя и обращено
непосредственно к ОГПУ, имеет для нас глубочайшее принципиальное
значение, постановление, которое говорит об особо строгой
ответственности служащих в государственных учреждениях и предприятиях за
вредительские акты, ими совершаемые, за которые они должны отвечать
особо строго, и что эта особая строгость будет применена по отношению ко
всем уличенным в этих преступлениях служащим в государственных
учреждениях и предприятиях. Каждый гражданин нашей страны, состоящий на
службе в наших государственных учреждениях и предприятиях, которому
вверен определенный участок работы, на ответственности которого лежит
правильное функционирование того или иного учреждения или предприятия,
являющегося элементом, составной частью всей системы нашего
государственного устройства, должен нести особую ответственность перед
своим обществом, перед своим народом. От этой ответственности он не
может быть освобожден ни в малейшей степени, независимо от того, сам ли
он пошел по пути преступления, или его кто-то повел по этому пути
преступления, или с ним еще кто-то пошел по этому пути преступления.

Вот почему государственное обвинение, поддерживающее обвинение по
настоящему делу против лиц, сидящих на скамье подсудимых, будет и в
дальнейшей своей оценке и квалификации степени ответственности и вины
отдельных подсудимых исходить именно из этих соображений, имея в виду,
что мы должны самым суровым образом ответить на каждую попытку изменить
своему долгу государственного служащего, и я бы сказал даже больше,—
даже независимо от степени и объема причиненного государству этими
преступлениями вреда.

В этом деле государственное обвинение считает основными и главными
виновниками государственных служащих, и против них обвинение в первую
очередь направляет свое острие, улики, доказательства и требования
суровой уголовной репрессии. Ибо именно они — государственные служащие —
обязались честно работать на пролетарское государство и изменили этому
обязательству, изменили своему долгу, предали свое пролетарское
государство. Мы к ним относимся поэтому иначе, чем относимся к служащим
частных фирм, частных контор и своих и чужих. Мы должны особенно
подчеркнуть сугубую ответственность наших государственных служащих по
сравнению с ответственностью специалистов-иностранцев или вообще
иностранцев, может быть, не специалистов или иных специалистов, чем те,
за которых мы их принимали, явившихся к нам работать, участвовать
в”Нашем общем государственном строительстве. Конечно, отвратительны,
безобразны преступления, совершенные Торнто-нами и Монкгаузами, Кушни и
Макдональдами. Но нет слов, чтобы выразить все чувство негодования,
чтобы найти формулу презрения, говоря об ответственности государственных
служащих нашей страны, забывших свой долг перед страной, изменивших
своей социалистической родине. Они изменяли, изменяли настолько
систематично, настолько повседневнр, что, в сущности говоря, некоторые
из них даже забывали, чьи они служащие, и вели себя так, как будто они
являются служащими не государственного учреждения, а служащими тех
коммерческих предприятий, которые сами несут очень высокие обязательства
и очень высокую ответственность перед нашим государством, с ко-. торым
они вступают в те или иные деловые отношения.

Я хочу воспользоваться этой частью своей речи, чтобы решительным образом
отвергнуть всякие попытки, которые делались Монкгаузом, направить
обвинение на путь нападения на отдельные иностранные фирмы, в частности,
на фирму «Метро-Вик-керс». Сегодня ряд вопросов, которые были заданы
Монкгаузом экспертизе, в сущности говоря, нельзя было расценить иначе,
как попытку спровоцировать нас, попытаться изобразить дело так, как
будто бы на скамье подсудимых сидит не Монкгауз, а фирма
«Метро-Виккерс». Я тогда же предостерегал от подобного рода
недоразумений и должен сейчас от этого так же решительно предостеречь.
Если бы у нас были достаточные данные для предъявления обвинения к фирме
«Метро-Виккерс», мы не остановились бы на полпути. Но в данном случае мы
должны сказать, что у нас для этого оснований нет, что судить
«Метро-Виккерс» в связи с настоящим делом в уголовном порядке или в
каком-нибудь ином, чем это предусмотрено существующим договором по
отношению к фирме «Метро-Виккерс», мы не собирались и не собираемся.
Преступления отдельных должностных лиц московской конторы
«Метро-Виккерс» или даже преступные действия отдельных лиц за пределами
СССР, имеющих отношение к этой конторе, мы никак не склонны
рассматривать как действия, совершенные этой фирмой, за которые эта
фирма должна нести ответственность как таковая. Мы говорим об отдельных
лицах, будь то Монкгауз или Ричарде, мы говорим об отдельных
преступлениях как тех, которые находятся сейчас на нашем рассмотрении,
так и тех, которые не находятся на нашем рассмотрении в данное время,
вне какого бы то ни было отношения к фирме, по отношению к которой
Монкгауз сегодня сделал попытку поставить вопрос так, как будто это не
он, а фирма сидит на скамье подсудимых. Монкгауз должен забыть, что он
здесь фигурирует в каком-нибудь ином качестве, кроме одного —
обвиняемого в тягчайших государственных преступлениях служащего этой
фирмы и не больше. Точно так же, как он должен забыть, что он здесь
может фигурировать в качестве уполномоченного по московской конторе,
принимающего на себя обязанность защищать всех остальных служащих этой
конторы, привлеченных к ответственности по настоящему делу.

Я уже сказал, что государственное обвинение строит свое обвинение по
отношению к подсудимым по настоящему делу по трем основным направлениям.

Это раньше всего умышленная порча агрегатов, оборудования. Это,
во-вторых, военный шпионаж и, в-третьих, та система подкупов, с которой
мы столкнулись в очень широком виде при рассмотрении индивидуальных
преступлений отдельных, привлеченных к ответственности по настоящему
делу, подсудимых.

По вопросу о военном шпионаже в ходе судебного следствия было много
разговоров, и некоторые из подсудимых делали вид, что они, в сущности
говоря, недостаточно ясно себе представляли содержание этого понятия.
Это очень упорно и настойчиво пытался нам здесь внушить Торнтон, который
говорил, что шпионаж в его представлении (а эту версию поддерживал и
Монкгауз, а за ними двумя шли потом и другие обвиняемые из английских
граждан, например Кушни) очень серьезно расходится с теми
представлениями, какие он получил в процессе предварительного
расследования из формулировок предъявляемых ему обвинений. Все они
делали вид, что шпионаж по нашему советскому праву в их представлении
есть собирание «всяких» сведений и что там, когда они говорили о
признании себя виновными в собирании шпионских сведений, они говорили,
если хотите, и правду и неправду. Правду потому, что они употребляли эти
слова «шпионские сведения», а неправду потому, что под этими словами они
представляли себе совершенно не то содержание, которое соответствует
статьям нашего Уголовного кодекса.

Я думаю, что в этот вопрос нужно внести полную ясность. Мы словом
«шпионаж» не играем. Мы имеем совершенно точное и ясное представление о
том, что такое шпионаж как контрреволюционное преступление, и мы вправе
требовать от каждого прибывающего на территорию нашей страны такого же
ясного и точного представления о том, как наш закон и наше государство
понимают значение этого слова, значение и содержание этого преступления.

Индивидуализируя и характеризуя положение в этом процессе каждого
отдельного подсудимого, я остановлюсь дальше специально на вопросе о
том, как ни Торнтон, ни Монкгауз не имели никакого права прикидываться
по-своему понимающими значение шпионажа, сводя это понимание не к
шпионажу, а к добыванию каких-то «обывательских» слушков и слухов. Но
сейчас я хочу остановиться на теоретическом, если позволено будет так
сказать, хотя и очень беглом, изложении понятия шпионажа по нашему
праву.

Я хотел бы также просить разрешения, ввиду интереса некоторых
параллелей, коснуться этого вопроса и с точки зрения иностранного права,
права иностранных государств и в том числе английского права, статутного
права.

Мне кажется, это будет не бесполезно для нашего дела с точки зрения
характеристики или оценки индивидуальной ответственности того или иного
подсудимого по настоящему делу в связи с предъявленными к ним в этой
области обвинениями.

Мы знаем, что и отдельные лица, находящиеся на нашей территории, и даже
целые группы этих лиц занимаются собиранием разнообразных сведений на
территории нашей страны. Но мы никогда не предъявляли и не думаем
предъявлять кому-нибудь обвинение в шпионаже на основании только того,
что кто-либо, вращающийся в тех или иных кругах нашего общества, вполне
легальными путями получает те или иные сведения и об экономическом
положении нашей страны, и об урожае, и о ходе той или другой
хозяйственно-политической кампании, скажем, посевной или
хлебозаготовительной, или о тех или иных даже затруднениях, которые
переживает та или иная отрасль нашей промышленности или нашего
хозяйства, неизменно растущего в процессе постоянного и победоносного
преодоления возникающих на его пути затруднений. Мы не вменяем никогда в
вину и не можем рассматривать как основание для привлечения к
ответственности по обвинению в шпионаже, экономическом или

политическом и тех, кто пользуется различного рода сведениями – о
политических настроениях тех или иных кругов нашего общества, даже если
он эти сведения о политических настроениях этих •кругов попытается в той
или иной обстановке направить против наших интересов. Мы не можем,
скажем, требовать, чтобы лица, принадлежащие к другим классам, стоящие
на почве совершенно иных, свойственных им классовых интересов, имеющих
совершенно определенное миропонимание и отношение к окружающей их
действительности, воспринимали явления нашей действительности так, как
воспринимаем мы, советские люди.

Мы никогда не ставим и не поставим вопроса об ответственности по статье
586 Уголовного кодекса, когда будем иметь дело с получением или даже
собиранием сведений такого рода,, о которых я только что доложил суду,
т. е. таких сведений, как сведения об экономическом положении, о
политических настроениях, об урожае, о разного рода хозяйственных
кампаниях и т. д. и т. п.

Но, разумеется, это не дает и не должно давать никому никаких оснований
пытаться прикрывать действительно шпионскую работу в -настоящем значении
этого слова указанием на то, что это «обывательские сведения», как
пытался утверждать здесь Торнтон, ссылаясь к тому же на якобы очень
широкое понимание шпионажа с точки зрения нашего советского права. А
Торнтон так и говорит, что, признавая себя виновным в шпионаже, он
думал, что у нас шпионскими сведениями считаются не сведения, имеющие
военно-государственное значение, как это есть на самом деле, а всякие
сведения, и в том числе такого рода сведения, о которых мы говорили уже
выше. Почему он мог так говорить? Может быть, потому, что хотел
использовать действительно достаточно широкие определения в этой области
права капиталистических’ стран, согласно которым под шпионаж можно
подвести и такие действия, которые направляются и против интересов
отдельных капиталистических групп или даже отдельных капиталистов.

Наше право для этого не дает никаких оснований. Мы имеем совершенно
точное понятие о шпионаже. Оно в высокой степени точно изложено в наших
действующих законах, и с точки зрения именно наших действующих законов
мы и постараемся строить свое обвинение в шпионаже, которое мы
предъявляем по нашему делу целому ряду обвиняемых.

Но предварительно несколько слов о том, как смотрят на вопрос о шпионаже
различные иностранные государства. Если обратиться к английскому праву,
то мы здесь для ответа на данный вопрос имеем материал в виде закона 22
августа 1911 г. о государственных тайнах и такой же закон под
аналогичным названием от 1920 года. Статья 2-я закона о государственных
тайнах от 22 августа 1911 г., представляющего собой новую редакцию
закона 1889 года, гласит следующее: «При уголовном преследовании на
основании этой статьи не требуется, чтобы вина обвиняемого была
установлена каким-либо определенным действием, доказывающим цель,
угрожающую безопасности и интересам государства. Обвиняемый может быть
осужден, хотя бы такое деяние и не было установлено, если из
обстоятельств дела, из его поведения или из доказанных свойств его
характера явствует, что цель, которую он преследовал, заключала в себе
угрозу и опасность интересам государства».

Вот так буржуазия защищает интересы своего государства, свои классовые
интересы, когда ставит вопрос об ответственности по статьям о шпионаже.

И дальше: «Если какой-нибудь снимок, план, образец, материал, заметка,
документ или сведения, имеющие отношение к месту, запретному в смысле
настоящего закона, или к предмету, находящемуся в таком месте, или
используемые в нем, будут собраны, оглашены или переданы лицом, не
имеющим на то законных полномочий, то до тех пор, пока противное не
будет доказано, должно считаться, что названные предметы или сведения
были изготовлены, добыты, собраны, записаны, оглашены или переданы с
целью, угрожающей безопасности интересов государства».

Вот как буржуазия защищает свои интересы в этой области.

А что такое с точки зрения английского закона 19Ц года эти самые
«запретные места», т. е. «места, запретные в смысле настоящего закона»?
Ответ на этот вопрос, и очень ясный ответ, дает следующая 3-я статья,
которая состоит, из целого ряда разделов, в том числе и раздела,
содержащего следующий перечень:

«Все железнодорожные пути, дороги, проезды, каналы и иные средства
сообщения по суше или по воде, включая все постройки, которые составляют
их часть или находятся в связи с ними, все места, используемые для
производства газовой, водяной или электрической энергии или для иной
работы государственного значения» и т. д.

Вот что говорит эта статья, вероятно хорошо известная Торнтону, как
бывшему военному и как настоящему военному шпиону.

Мы имеем посвященный тому же вопросу и другой английский закон,
являющийся дополнением к только что оглашенным мною двум статьям из
этого закона 1911 года,— это закон 23 декабря 1920 г., где точно так же,
даже еще более решительно, буржуазия в своих интересах — я это еще раз
подчеркиваю и повторяю — защищает и охраняет при помощи закона о
шпионаже свои кровные, государственные интересы.

Я имею здесь в виду вторую статью этого закона, которая излагает
чрезвычайно интересные мысли.

«При производстве дел,— говорится здесь,— о ком-нибудь по обвинению в
преступлении, предусмотренном первой статьей Основного акта, факт, что
лицо было в сношениях или сделало попытку установить сношение с
иностранными агентами в пределах или за пределами Соединенного
королевства, должен рассматриваться как доказательство того, что лицо с
целью, угрожающей безопасности и интересам государства, получило или
пыталось получить информацию, дающую повод предположить, что она прямо
или косвенно полезна неприятелю или может быть полезна неприятелю, или
получена с расчетом того, что она может быть ему полезна».

И дальше: «Должно считаться установленным, если только противное не
будет доказано, что лицо было в сношениях с иностранным агентом» и т. д.
и т. д.

Вот какие законы существуют, гражданин Торнтон, в вашем государстве,
защищающем тайны военно-государственного характера, за нарушение которых
применяются чрезвычайно серьезные наказания,~за нарушение которых
виновный в этом подвергается чрезвычайно серьезной ответственности. И
после этого Торнтон пытался здесь прикинуться каким-то политическим
младенцем, наивным человеком, не знающим,- что такое шпионаж, хотя и
признавшим себя виновным в собирании, как он сам собственноручно писал в
своих показаниях, шпионских сведений.

Наряду с этим право капиталистических государств знает еще понятие
экономического шпионажа в смысле охранения так называемых промышленных
тайн. Для примера можно сослаться хотя бы на германский закон от 9 марта
1932 г. Мы не знаем промышленных тайн в смысле капиталистического права,
но и у нас есть понятие экономического шпионажа, под которым понимается
собирание и разглашение экономических сведений, являющихся сведениями,
специально охраняемыми государством и перечисленными в перечне,
специально указанном в соответствующих законодательных актах, в данном
случае — постановлении Совнаркома СССР от 27 апреля 1926 г., которое
содержит исчерпывающий перечень тех сведений, при разглашении которых
имеется основание для предъявления обвинения в преступлении, подходящем
под понятие экономического или военного шпионажа.

Конечно, различные мерки, различный подход к этим вопросам в различных
государствах объясняются различной природой этих государств. Нужно
вообще иметь в виду, когда мы говорим о государстве пролетарской
диктатуры, о Советском государстве, что мы имеем дело с государством
особого рода, которое осуществляет задачи защиты интересов рабочего
класса, интересов трудящихся масс. Основная и единственная цель и задача
нашего государства заключается в защите и охране этих интересов, в
борьбе против всякого рода эксплуататорских явлений, против
эксплуататорских классов. Конечно, наше государство совсем иного типа,
иного рода, иной породы, чем эксплуататорские государства. Мы никогда не
должны забывать, что самая природа нашего государства в отличие от
буржуазных государств обязывает нас к иному подходу в решении различных
задач нашего государственного строительства, чем это имеет место в
буржуазных государствах.

Так обстоит дело, в частности, и с вопросом об ответственности наших
государственных служащих, о которой я говорил в предыдущем своем
изложении, когда я подчеркивал особое значение, которое мы придаем
ответственности за совершенные против нашего государства преступления
нашими служащими. Это объясняется тем, что наши служащие являются
слугами трудового народа, что они являются служащими нашего государства,
которое является государством трудящихся масс, государством рабочих и
крестьян, создающих все ценности, все блага, являющиеся основой и
источником самого существования нашего государства. Этого нет ни в каком
капиталистическом государстве. Отсюда различие в подходе к решению этого
вопроса и в сфере уголовной политики. В то время как буржуазия, создавая
законы, направляемые и против служащих и против трудящихся вообще,
действует исключительно в своих классовых интересах, в интересах
меньшинства, противостоящих интересам масс, мы, направляя свои законы
против служащих, изменяющих нашему государству, действуем в интересах
трудящихся и в интересах государства трудящихся, которое защищается
таким образом против изменников, против всяких попыток противопоставить
себя и свои интересы интересам государства как государства трудящихся.
То же самое и с особой силой нужно сказать и по вопросу, который я
сейчас затрагиваю в связи с вопросом о шпионаже как преступлении,
направляемом против государства трудящихся и с этой точки зрения
перерастающем в наших глазах в величайшее преступление против рабочего
класса, против пролетариата и против всего будущего всей человеческой
цивилизации, создаваемой победоносными успехами нашей пролетарской
революции.