.

Мельник 2003 – Искусство защиты в суде присяжных (книга)

Язык: русский
Формат: книжка
Тип документа: Word Doc
0 65657
Скачать документ

Мельник 2003 – Искусство защиты в суде присяжных

Введение

…В Италии на здании одного из дворцов правосудия можно увидеть
мемориальную доску с надписью: “Помни о мельнике!”

Эта мемориальная доска представляет собой своеобразный памятник невинным
жертвам следственных и судебных ошибок, приговоренным к смертной казни
на основании незаконного и необоснованного обвинения в особо тяжком
преступлении – убийстве.

Подозрение в совершении убийства пало на мельника при следующих
обстоятельствах. Стражники, обходя улицы ночного города, услышали крик о
помощи. Они бросились к месту происшествия и обнаружили там неизвестного
человека, стоявшего с ножом в руке над жертвой. Это был мельник.

Сразу после задержания и во время следствия он категорически отрицал
свою причастность к убийству. Однако доказательства его вины (схвачен
ночью на месте происшествия с ножом в руке возле истекающего кровью
человека) казались бесспорными, и по приговору суда он был казнен.

Через некоторое время выяснилось, что мельник невиновен. На месте
происшествия он оказался случайно: идя по улице, он, как и стражники,
услышал зов о помощи и поспешил к месту события. Увидев лежащего на
земле человека с торчащим в теле ножом, мельник наклонился над ним,
вынул из раны нож и в этот момент был схвачен прибежавшими стражниками.

Для того чтобы подобные трагические, непоправимые судебные ошибки
случались как можно реже (полностью их, к сожалению, исключить нельзя),
любое цивилизованное общество нуждается в более надежном социальном
механизме защиты прав и свобод человека и гражданина от незаконного и
необоснованного обвинения, чем мемориальные доски, установленные в
память о жертвах следственных и судебных ошибок.

Во многих странах такая защита обеспечивается отменой смертной казни и
функционированием наряду с обычными судами-“конвейерами”, через которые
проходит основной поток стандартных, “оформительских” дел, и судов
присяжных, рассчитанных на рассмотрение наиболее сложных и общественно
значимых уголовных дел и правильное и справедливое их разрешение в
нестандартных ситуациях.

Как будет показано ниже, процессуальная форма суда присяжных
обеспечивает по таким делам более надежную защиту права на жизнь и
других прав и свобод человека и гражданина от незаконного и
необоснованного обвинения. Однако это преимущество данной формы
судопроизводства в полной мере проявляется лишь при условии искусной,
надежной, безошибочной защиты. В суде присяжных, где рассматриваются
наиболее сложные дела об убийствах и других особо тяжких преступлениях,
наказуемых длительными сроками лишения свободы или смертной казнью,
чрезвычайно высока цена любой ошибки защиты, даже мелкой промашки
адвоката, которая может “аукнуться” неправильным или несправедливым
вердиктом коллегии присяжных заседателей.

Цена таких ошибок возрастает в связи с тем, что новый российский
Уголовный кодекс резко повысил верхние пределы наказания: по
рассматриваемым в суде присяжных преступлениям, связанным с применением
насилия, – с 15 до 20 лет, а за особо тяжкие преступления, посягающие на
жизнь, – смертная казнь, которая может быть заменена в порядке
помилования пожизненным лишением свободы или лишением свободы на срок 25
лет (ст. 59 УК); по совокупности приговоров сроки лишения свободы могут
достигать 30 лет (ст. 70 УК).

В этих условиях возникает повышенный спрос на добросовестных и
квалифицированных профессиональных защитников, подлинных
“адвокатов-воинов”, в совершенстве владеющих сложным искусством защиты в
суде с участием присяжных заседателей.

Слово “искусство” означает среди прочего “способ хорошо исполнять
что-либо” HYPERLINK \l “sub_991” *(1) , высокую степень умения,
мастерства в определенном виде деятельности. В широком смысле термин
“искусство” применяется к любой сфере человеческой деятельности, когда
какая-либо работа выполняется умело, мастерски, искусно в
технологическом, а часто и эстетическом смысле. В основе любого вида
искусства лежат продуманные обобщения, возникающие в процессе
творчества. Всякое искусство использует составляющее его базу
“организованное” знание (концепции, теории, принципы, методы) и
применяет его с учетом реальной обстановки для достижения желательного
практического результата HYPERLINK \l “sub_992” *(2) .

О важном значении теоретических научных знаний для обеспечения искусной,
надежной, эффективной практической деятельности в любой сфере
человеческой деятельности свидетельствует известный афоризм о том, что
нет ничего практичнее, чем хорошая теория, и высказывание великого
итальянского художника, инженера и философа Леонардо да Винчи:
“Влюбленные в практику без науки – словно кормчий, вступающий на корабль
без руля или компаса, он никогда не уверен, куда плывет. Всегда практика
должна быть воздвигнута на хорошей теории… Наука – полководец, а
практика – солдаты” HYPERLINK \l “sub_993” *(3) .

Девизом искусной, надежной, безошибочной деятельности защитника в суде
присяжных могли бы быть слова Микеланджело Буонарроти: “Не пренебрегайте
мелочами, поскольку от мелочей зависит совершенство, а совершенство –
это не мелочь” HYPERLINK \l “sub_994” *(4) .

Способность схватывать при ведении защиты существенные “мелочи” в
значительной степени зависит от основательной теоретической подготовки
адвоката. Известный английский адвокат Р.Гаррис в знаменитой книге
“Школа адвокатуры” не случайно обращал внимание на то, что умение
адвоката избегать в суде опасных для клиента ошибок зависит от знания
основ искусства защиты: “…если задуматься над тем, что в деле бывают
поставлены на карту жизнь, достояние, общественное положение, честь и
доброе имя людей, вверившихся адвокату, то нельзя не сказать, что
нравственный долг обязывает его потрудиться настолько, чтобы усвоить
хотя бы основные начала того искусства, которое служит успеху в этой
ответственной борьбе” HYPERLINK \l “sub_995” *(5) .

Подчеркивая, что одна практика, без теоретических знаний, может только
развить и укрепить небрежность и неискусные приемы, Гаррис предостерегал
начинающих адвокатов от недооценки теоретической подготовки и
преувеличения роли практики: “…Для того, кто учится только на
практике, ошибки будут общим правилом, а избегание ошибок – счастливой
случайностью. Избежать ошибки – значит сделать шаг вперед на пути к
совершенству, и мои наблюдения убедили меня, что практика адвокатского
искусства без теории больше приучает к ошибкам, чем отучает от них”
HYPERLINK \l “sub_996” *(6) .

Все это имеет прямое отношение и к практике адвокатского искусства в
суде присяжных. Искусная, надежная, безошибочная деятельность защитника
в таком суде в значительной степени зависит от знания и понимания
адвокатом основ судопроизводства и защиты в суде с участием присяжных
заседателей, т.е. следующих рассмотренных в данной книге основных
теоретических и практических вопросов:

1) социальной ценности, духовного и правозащитного потенциала суда
присяжных;

2) роли здравого смысла как интеллектуальной основы судопроизводства и
защиты в суде с участием присяжных заседателей;

3) роли совести как нравственной основы судопроизводства и защиты в суде
с участием присяжных заседателей;

4) особенностей подготовки адвоката к ведению защиты в суде с участием
присяжных заседателей;

5) особенностей ведения защиты при окончании предварительного
расследования и на различных этапах судопроизводства с участием
присяжных заседателей;

6) судебного ораторского искусства как средства построения убедительной
защитительной речи в суде с участием присяжных заседателей.

Практическая значимость книги заключается в том, что знание и понимание
рассмотренных в ней вопросов способствуют:

формированию у профессиональных юристов, студентов-юристов и граждан,
которым предстоит исполнять обязанности присяжного заседателя,
правильного и объективного отношения к суду присяжных как одному из
важнейших элементов судебной системы демократического правового
государства;

правильной организации судопроизводства с участием присяжных заседателей
с учетом роли “человеческого фактора” (здравого смысла и совести
присяжных заседателей, а также опосредованных процессуальной формой суда
присяжных социально-психологических факторов);

оказанию квалифицированной юридической помощи обвиняемым, имеющим право
на рассмотрение их дела в суде с участием присяжных заседателей, при
решении сложнейшего и ответственного вопроса о целесообразности
воспользоваться этим конституционным правом;

обеспечению качественного отбора присяжных заседателей с учетом
предъявляемых к ним требований;

разработке стратегии и тактики ведения защиты на разных этапах
судопроизводства с участием присяжных заседателей;

построению в суде с участием присяжных заседателей убедительной
защитительной речи.

Книга предназначена прежде всего для практикующих адвокатов. Она
представляет интерес и для преподавателей, аспирантов и студентов
юридических вузов и факультетов, судей, следователей, прокуроров,
научных консультантов и сотрудников службы профотбора органов юстиции, а
также для преподавателей основ права в средней и высшей школе и широкого
круга читателей, многим из которых придется исполнять нелегкую
гражданскую обязанность присяжного заседателя.

Работа может быть использована в качестве учебного пособия при изучении
следующих учебных дисциплин: уголовного процесса, судебной этики,
юридической психологии, курса “Правоохранительные органы”, основ
адвокатской деятельности, а также судебного ораторского искусства.

Глава 1. Социальная ценность, духовный и правозащитный потенциал суда
присяжных

В 1896 году прокурор и поэт А.М.Бобрищев-Пушкин в предисловии к своему
капитальному труду “Эмпирические законы деятельности русского суда
присяжных” писал: “Русский суд присяжных до сих пор для громадного
большинства русских людей тот же сфинкс, каким он явился еще в день
рождения его в Уставах 20 ноября 1864 г.”.

Таким же суд присяжных продолжает оставаться и для большинства
современных россиян, в том числе профессиональных юристов, после его
возрождения и нескольких лет деятельности в ряде регионов Российской
Федерации.

И в прошлом, и сейчас главной причиной того, что суд присяжных в
сознании россиян предстает в виде загадочного “сфинкса”, является
непонимание его социальной ценности, духовного и правозащитного
потенциала, что порождало и порождает снобистское отношение к
судопроизводству с участием присяжных заседателей как к “суду с улицы”,
“суду толпы”, которое сформировалось еще в ХIХ веке не без влияния
консервативно настроенных юристов и публицистов.

В своих выступлениях против суда присяжных его противники искусно
апеллировали к мнениям крупных авторитетов – высокопоставленных
чиновников, известных писателей, российских и западных юристов с мировым
именем, которые блестяще владели искусством полемики и умели эффективно
внедрять в общественное сознание свои взгляды, высказанные в совершенной
форме.

Так, противникам суда присяжных в России было удобно сокрушать своих
оппонентов высказыванием известного немецкого ученого-юриста Иеринга о
том, что присяжные – “добрые люди, но плохие музыканты”, неспособные
судьи, ибо не могут быть хорошими судьями люди “без знания права,
которое достигается только внимательным его изучением, без сознания
ответственности, которое приобретается профессией, вырабатывается лишь
практикой, люди, часто приходящие в суд уже с предвзятым мнением
вследствие ходячих газетных сплетен, покорные речи защитника и
всевозможным общественным влияниям” HYPERLINK \l “sub_997” *(7) .

Если же на оппонента это высказывание не производило должного
впечатления, его обычно “добивали”:

высокопросвещенным мнением английского философа и правоведа Бентама о
том, что суд присяжных – это “суд, пригодный для варваров, но
недопустимый у нас”;

авторитетным свидетельством австрийского криминалиста Гросса о том, что
“девяносто процентов всех практиков-юристов и большая часть образованной
публики убеждены в том, что достоинства суда присяжных ничтожны, а
опасность его для правосудия огромна”;

эффектным высказыванием австрийского юриста Ваха о том, что “если бы
хотели учредить премию за изобретение самой плохой формы суда, то эту
премию получил бы изобретатель суда присяжных” HYPERLINK \l “sub_998”
*(8) .

Если же зарубежные полемические “заготовки” не срабатывали, особенно
когда попадался “твердолобый” оппонент, неспособный оценить изящность
обрушенных на него цитат хотя бы потому, что его когда-то крепко зацепил
тяжелый маховик отечественной Фемиды, направляемый властной рукой
судьи-профессионала, в ход пускалась увесистая домашняя “заготовка”
высочайшей российской пробы – аргумент о неразвитости “вчерашнего раба”
– русского народа, которого, по выражению Я.И.Ростовцева, “до
освобождения крестьян не существовало” HYPERLINK \l “sub_999” *(9) .

Такое пренебрежительное отношение к суду присяжных, борьба между его
сторонниками и противниками сохранились и после его введения. Не
случайно А.М.Бобрищев-Пушкин в своем труде обращал внимание на
“воинственное отношение к вопросу о суде присяжных русских людей как
науки и публицистики, так и юристов-практиков, служащих и неслужащих”
HYPERLINK \l “sub_9910” *(10) .

Воинствующее отношение к суду присяжных, активное отрицание его
социальной ценности проявлялись и среди современных противников
возрожденного в 9 регионах Российской Федерации суда присяжных.

Многочисленные публикации, полемика в средствах массовой информации
свидетельствуют о том, что результаты деятельности этого суда
оцениваются неоднозначно. Разброс мнений о нем широк – от полного
неприятия, отрицания его значения для обеспечения прав и законных
интересов подсудимых, потерпевших и других участников процесса HYPERLINK
\l “sub_9911” *(11) . до абсолютной уверенности в прогрессивности этой
формы судопроизводства, ее повышенном правозащитном потенциале HYPERLINK
\l “sub_9912” *(12) .

Позиция решительных противников суда присяжных из числа прокурорских
работников очень четко представлена в материале Ф.Садыкова “Я против
суда присяжных”, в котором он, в частности, отмечает: “Я убежден, что
любую сомнительную идею, любой вздор можно возвести в ранг научного
понятия, запустить в оборот и всегда найдется немало адептов и
последователей такого понимания вопроса, т.е. любой вздор, если он
положен в основу, в данном случае, идеи демократизации правосудия за
счет функционирования суда присяжных, приобретает статус реальности, с
которой нельзя не считаться и которую нельзя игнорировать. Понятно, что,
коль скоро машина запущена – идею суда присяжных протащили в Конституцию
Российской Федерации, – она просто так, сама по себе не остановится…”
HYPERLINK \l “sub_9913” *(13) .

Эту позицию разделяют и некоторые судьи, не имеющие опыта работы в суде
присяжных. Один из них – С.Мельников – в полемической статье “Пир во
время Чечни” рассматривает возрождение в России суда присяжных чуть ли
не как масштабное социальное бедствие и предрекает, что эксперимент с
судом присяжных неизбежно закончится крахом и трагическими последствиями
для нашего многострадального народа и общества: “…тысячи человеческих
судеб будут загублены, миллиарды и миллиарды рублей будут брошены на
ветер…” HYPERLINK \l “sub_9914” *(14) .

Представляется, что для объективной оценки позиций Мельникова и Садыкова
их необходимо рассмотреть с учетом основного постулата социологии,
сформулированного известным французским социологом Эмилем Дюркгеймом:
“Никакой институт, созданный человеком, не мог быть построен на
заблуждении и лжи, иначе он не смог бы долго существовать. Если бы он не
основывался на природе вещей, он бы встретил такое сопротивление,
преодолеть которое ему было бы не под силу” HYPERLINK \l “sub_9915”
*(15) .

Если бы идея учреждения суда присяжных была ошибочной, сомнительной,
произвольной, вздорной, теоретически и практически несостоятельной, как
это утверждает Садыков, и ее реализация представляла бы угрозу для прав
и свобод человека и гражданина и всего общества, сопровождалась бы
такими катастрофическими последствиями, в наступлении которых убежден
Мельников, то они проявлялись бы и в других странах, прежде всего на
исторической родине суда присяжных – в Англии, и этот институт не смог
бы существовать на протяжении многих веков в этой стране и тем более не
стал бы распространяться в другие страны.

Между тем в последнее время количество стран, в которых учрежден суд
присяжных, не только не уменьшается, но и увеличивается. Так, в 1996 г.
вслед за Россией суд присяжных возрожден в Испании HYPERLINK \l
“sub_9916” *(16) .

Многовековая история существования в цивилизованных странах наряду с
обычным судом суда присяжных может быть объяснена только тем, что он
удовлетворяет такие социальные потребности, которые не обеспечивает
обычное судопроизводство.

Исторический опыт свидетельствует о том, что многовековая деятельность
суда присяжных в Великобритании и распространение его на другие страны
обусловлены тем, что учреждение и функционирование этой формы
судопроизводства имеют важное общественно-политическое и юридическое
значение для обеспечения прав и свобод человека и гражданина. В связи с
этим представляют интерес рассуждения авторитетного французского
политолога Алексиса де Токвиля: “Когда англичане учредили суд присяжных,
они представляли собой варварский народ. С тех пор они стали одной из
самых просвещенных наций в мире, и их приверженность суду присяжных
возрастала по мере развития у них просвещения. Они вышли за пределы
своей территории, распространились по всему миру. Они образовали
колонии, независимые государства. Основная часть нации сохранила
монархию. Часть из тех, кто покинул страну, создали мощные республики. И
повсюду англичане оставались верны суду присяжных. Повсюду они либо
вводили его, либо спешили восстановить. Такой судебный орган, который
заслуживает одобрения великого народа на протяжении веков, который
неизменно возрождается во все периоды развития цивилизации, во всех
странах, при всех правлениях, не может быть чужд духу справедливости.
Однако рассмотрение суда присяжных только как судебного органа очень
сузило бы его значение. Оказывая огромное влияние на ход судебного
процесса, он еще большее влияние оказывает на судьбу самого общества.
Таким образом, суд присяжных – это прежде всего политический институт.
Чтобы оценить его, нужно встать именно на эту точку зрения” HYPERLINK \l
“sub_9917” *(17) .

В Великобритании вплоть до нынешнего столетия институт присяжных
считался главной гарантией защиты личности от произвола королевской
власти или государственного аппарата управления HYPERLINK \l “sub_9918”
*(18) .

Несмотря на то что суд присяжных часто критикуют юристы-профессионалы за
его дилетантизм, в Англии и других странах от него не собираются
отказываться, потому что он имеет важное общественно-политическое и
юридическое значение для защиты прав и свобод человека по гражданским и
уголовным делам, особенно в тех случаях, когда человека обвиняют в
серьезном преступлении. “Пусть никто не думает, что народ в какой-то
мере настроен против судебного разбирательства с помощью присяжных, –
пишет английский профессиональный юрист-барристер Рональд Уолкер. – На
протяжении слишком долгого времени присяжные были оплотом наших свобод,
чтобы кто-нибудь из нас пытался это изменить. Когда человека обвиняют в
серьезном преступлении или когда в гражданском деле решается вопрос о
его чести или неприкосновенности либо преднамеренной лжи одной из
сторон, тогда суд присяжных не имеет себе равных” HYPERLINK \l
“sub_9919” *(19) .

Представляется, что для объективной оценки социальной ценности духовного
и правозащитного суда присяжных, возрожденного в России, необходимо
рассмотреть три общих вопроса:

HYPERLINK \l “sub_11” 1 . Причины введения в Российской империи суда
присяжных и его значение как центрального звена судебной реформы 1864 г.

HYPERLINK \l “sub_12” 2 . Причины возрождения в Российской Федерации
суда присяжных и значение конституционного права обвиняемого на
рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей.

HYPERLINK \l “sub_13” 3 . Способна ли коллегия присяжных заседателей
правильно решать вопросы о фактической стороне дела и виновности
подсудимого?

1.1. Причины введения в Российской империи суда присяжных и его значение
как центрального звена судебной реформы 1864 года

После отмены в Российской империи в 1861 году крепостного права и
формального признания равенства всех перед законом и судом в стране
особенно остро ощущался кризис законности, который заключался в
повсеместном неуважении к закону и повседневном его нарушении, в том
числе высокопоставленными сановниками, местной администрацией,
прокурорами и судьями, что еще больше усугубляло кризис законности, ибо,
как отмечал учитель А.С.Пушкина – А.П.Куницын, “закон, нарушаемый
блюстителями оного, не имеет святости в глазах народа” HYPERLINK \l
“sub_9920” *(20) .

Переход от феодализма к капитализму, появление на рынке труда миллионов
лично свободных крестьян не совмещались со старой судебной системой, не
обеспечивавшей равенства перед судом и законом, соблюдения и защиты прав
и свобод простых людей и пораженной коррупцией, формализмом,
жестокостью, волокитой и другими не совместимыми с подлинным правосудием
пороками, от которых страдали прежде всего права и законные интересы
низших слоев населения.

Наглядное представление о царивших в дореформенных судах нравах и
порядках, при которых “мздоимство, волокита, ябедничество, кормление
были не злоупотреблением, а системой” HYPERLINK \l “sub_9921” *(21) ,
т.е. обычным явлением, лучше всего дают русские юридические пословицы и
поговорки того времени HYPERLINK \l “sub_9922” *(22) :

В суд ногой – в карман рукой.

Перед богом ставь свечку, а перед судьей – мешок!

С кого судья взял, тот и прав стал.

Когда судью подаришь, то всех победишь.

Дари судью, так не посадят в тюрьму.

Дарами и праведного судью к неправде приведешь.

Мздою, что уздою, обратишь судью в твою волю.

Перед судом все равны: все без окупа виноваты.

Судьи за деньги страх Божий забыли – стараются, чтобы виноватые правы
были.

Утиного зоба не накормишь, судейского кармана не наполнишь.

Скорее дело вершишь, коли судью подаришь.

С сильным не борись, с богатым не тяжись.

В суде убогий с богатым, хоть и прав, бывает виноватым.

При такой порочной судебной системе дела, как правило, разрешались
несправедливо и незаконно, не в пользу тех, кто был прав, а в пользу
тех, кто “больше дал”, т.е. представителей привилегированных сословий, а
права и законные интересы потерпевших и подсудимых из числа крестьян и
других низших слоев игнорировались или грубо попирались.

“Барину, человеку со средствами, со связями, – словом,
привилегированному преступнику нечего было бояться суда, – пишет
Г.Джаншиев. – Всею тяжестью своего жестокого ослепления и бессердечного
скудоумия он обрушивался на низшие классы и на людей без средств, без
общественного положения. Недаром народ сравнивал суд с паутиною, через
которую шмель проскакивает, а муха вязнет. Засудить крестьянина за
мнимое убийство жены, якута за мнимое сопротивление властям ничего не
значило; но осудить закоренелого преступника, если в нем принимало
участие влиятельное лицо, не в состоянии был старый суд с его рабскими
инстинктами” HYPERLINK \l “sub_9923” *(23) .

Еще один органически присущий дореформенной судебной системе порок, от
которого страдали права и законные интересы российского народа,
заключался в волоките при расследовании и рассмотрении уголовных дел. В
отчете министра юстиции за 1863 г. указывалось, что к 1 января 1864 г.
из числа неоконченных дел находились в производстве более 20 лет 561
дело, более 15 лет – 1466, более 10 лет – 6758 дел HYPERLINK \l
“sub_9924” *(24) .

Следует отметить, что от волокиты, коррупции, повсеместного неуважения к
закону и повседневного его нарушения высокопоставленными сановниками,
местной администрацией и судьями страдали законные интересы не только
низших классов, но и добропорядочных представителей правительственных
кругов и зарождающейся буржуазии. Один из них, В.П.Безобразов, об этом
писал:

“Правосудие – эта первая потребность жизни гражданской – почти не
существует, ибо суд получается большею частью ценою денег или влияний.
Нетрудно доказать, ежели бы это не было всем известно, что нет дела,
сопряженного сколько-нибудь с значительным интересом, которое имело бы
правильное законное производство… Как уголовное, так и гражданское
судопроизводство неудовлетворительны, что отрицательно влияет на
экономику страны. В результате отсутствия правосудия и гражданской
безопасности… останавливается дух предприимчивости в народной
промышленности и правильное обращение капитала” HYPERLINK \l “sub_9925”
*(25) .

Основной причиной царившего в России накануне Судебной реформы
беззакония, административного и судебного произвола,
казенно-бюрократического стиля деятельности судей являлась устаревшая
судебная система, приспособленная для защиты крепостного права,
поддержания крепостных порядков. Для обеспечения этой функции решающее
значение имели следующие основные факторы, определявшие
антидемократический, казенно-бюрократический характер судебной системы:

1) совмещение судебной власти с исполнительной и законодательной,
следствием чего явилось то, что в судах хозяйничала всесильная
бюрократия, диктовавшая судьям угодные ей, дворянам и высокопоставленным
сановникам приговоры. Подобные случаи нередко происходили и в
либеральное время, предшествовавшее Судебной реформе. По свидетельству
Г.Джаншиева, именно в это время “благодушнейший из администраторов,
санкт-петербургский генерал-губернатор князь А.А.Суворов не постеснялся
арестовать в 1860 г. члена суда… проигравшего дело высокопоставленного
лица” HYPERLINK \l “sub_9926” *(26) ;

2) сословный характер судебной системы, состоявшей из многочисленных
инстанций, что способствовало безнаказанности преступников из
привилегированных сословий, которые благодаря своим связям и деньгам
уходили от ответственности даже в тех случаях, когда суд первой
инстанции обоснованно признавал их виновными, так как всегда можно было
добиться угодного им решения в последующих судебных инстанциях, где
заседали представители “своего” сословия. И.С.Аксаков в своих
воспоминаниях приводит многочисленные факты произвола “сановных
стариков” – сенаторов. Так, когда он, будучи секретарем в Сенате,
отказался “скрепить истинно неправомерное постановление,
благоприятствовавшее людям, занимающим очень видное положение в высшем
обществе… рябой нахал с громким именем, нагло рекомендовавшийся
обер-секретарю при подаче оправдательного объяснения словами “по милости
царской – я сын боярский”, добился от Сената явно пристрастного
приговора” HYPERLINK \l “sub_9927” *(27) ;

3) инквизиционное судопроизводство, основанное на теории формальных
доказательств. Приговор можно было вынести на основании признания
подсудимого, которое считалось “лучшим свидетельством всего света”.
Прочие доказательства по значимости приравнивались лишь к доле этого
“совершенного” доказательства. Так, признание вне суда, подтвержденное
свидетелями, рассматривалось как “половинное” доказательство. По
свидетельству Н.Н.Розина, “стремление добиться сознания подсудимого,
несмотря на категорическое воспрещение закона, находило свое
осуществление в самых уродливых и бесчеловечных формах. Юридически
отмененная уже в 1801 г. пытка фактически практиковалась весьма нередко.
В Москве существовали “клоповники” и совершенно темные ямы, называемые
“аскольдовыми могилами”, куда сажали несознавшихся обвиняемых и откуда
они часто выходили слепыми. Кормление соленою селедкою “не в виде пытки”
являлось любимым приемом следственных органов того времени” HYPERLINK \l
“sub_9928” *(28) ;

Отрицательные последствия применения теории формальных доказательств
заключались не только в том, что на суд возлагалась обязанность
“склонять” подсудимого к признанию, но и в том, что эта теория, как
отмечал А.Ф.Кони, “связывая убеждение судьи и внося в его работу элемент
бездушного формализма, создавала уголовный суд, бессильный в ряде
случаев покарать действительно виновного, но достаточно могущественный,
чтобы разбить личную жизнь человека слиянием акта бесконтрольного
возбуждения преследования воедино с преданием суду и оставлением
невиновного в подозрении, что заставляло его болезненно переживать стыд,
который ни разъяснить, ни сбросить с себя нельзя” HYPERLINK \l
“sub_9929” *(29) ;

Для нейтрализации действия указанных выше факторов, обусловливавших
продажность, несправедливость, бессердечную жестокость, формализм,
волокиту и другие пороки старого суда, были подготовлены и утверждены
царем к осени 1862 г. основные положения Судебной реформы. Сущность их
заключалась “в полном отделении судебной власти от исполнительной и
законодательной; в установлении единого бессословного суда; в
ограничении количества инстанций; во введении в отправление правосудия
народного элемента; в учреждении института выборных мировых судей; в
замене розыскного порядка процесса порядком состязательным с поручением
обвинения органам прокурорского надзора, а защиты – сословию присяжных
поверенных; в отмене формальной системы доказательств; в установлении
гласности и устности процесса” HYPERLINK \l “sub_9930” *(30) .

Центральным звеном судебной реформы явилось введение 20 ноября 1864 г.
суда присяжных, который был призван обеспечить для всех народов и слоев
России “суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных,
создать судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще
утвердить в народе то уважение к закону, без которого невозможно
общественное благосостояние и которое должно быть постоянным
руководителем действий всех и каждого, от высшего до низшего” HYPERLINK
\l “sub_9931” *(31) .

Одной из главных причин введения суда присяжных в качестве центрального
звена судебной реформы 1864 г. явилось то, что сложная процессуальная
форма суда присяжных содержит процессуальные механизмы, затрудняющие
возможность коррупции и произвола в судопроизводстве. Этому способствует
прежде всего деление суда на две коллегии, действующие самостоятельно в
пределах своей компетенции, – коллегию присяжных заседателей (двенадцать
присяжных) и коллегию профессиональных судей (в современном российском
суде присяжных она состоит из одного профессионального судьи –
председательствующего). В компетенцию коллегии присяжных заседателей
входит решение вопроса о фактической стороне дела и виновности (доказано
ли, что имело место деяние, в котором обвиняется подсудимый; доказано
ли, что это деяние совершил подсудимый; виновен ли подсудимый в
совершении этого деяния), а также вопроса о том, заслуживает ли он
снисхождения. Коллегия профессиональных судей решает все вопросы
юридического характера: об исключении из судебного разбирательства
недопустимых доказательств, о квалификации преступления, наказании
виновного и т.п. Председательствующий судья руководит судебной
процедурой, организует судопроизводство на основе состязательности и
равноправия сторон.

Вся наиболее сложная и тонкая работа по доказыванию виновности или
невиновности подсудимого проводится обвинителем и защитником.

Благодаря такому разделению функций в суде присяжных более строго
соблюдаются процессуальные нормы, защитник, обвинитель,
председательствующий и присяжные заседатели проявляют большую
сознательность, активность и интерес к судебному разбирательству. На это
специально обращал внимание известный русский процессуалист
С.И.Викторский: “…если одни и те же судьи (коронные, шеффены, напр.) и
разрешают дела, и наблюдают за исполнением законов по соблюдению разных
формальностей производства, да если при этом у них всегда под руками
данные предварительного следствия, то такие судьи бывают нередко склонны
пренебрегать соблюдением форм производства, так как у них складывается
впечатление, что они уже достаточно хорошо знают дело, а требования
сторон только затягивают окончание его; вот почему большая терпимость к
речам сторон, продолжительным допросам свидетелей, экспертов замечается
именно на суде присяжных” HYPERLINK \l “sub_9932” *(32) .

Особенно хорошо это ощущают адвокаты. По свидетельству Г.Джаншиева,
“всякому мало-мальски знакомому с бытовыми условиями судебной
деятельности известно, какая громадная разница между судоговорением при
участии или без участия присяжных заседателей. Насколько в первом случае
стороны оживляются, видя перед собой горячо интересующихся делом судей,
настолько на коронном суде и стороны, и суд затягиваются тиною рутины и
скучного ремесла…” HYPERLINK \l “sub_9933” *(33) .

В суде шеффенов (обычном суде), в котором народные представители (2
заседателя или больше) объединены в одной коллегии с
судьей-профессионалом для совместного решения всех вопросов (в том числе
вопросов наказания и других), унылое, тоскливое, безучастное,
равнодушное отношение народных представителей к происходящему
предопределено тем, что их житейский опыт и другие сильные стороны их
человеческого потенциала оказываются невостребованными или подавляются
авторитетным влиянием опытных и сведущих в праве юристов. Под влиянием
таких авторитетов народный заседатель чувствует, что он ничего не
решает, что его участие в судебном процессе мнимое, что он всего лишь
декоративный элемент, символизирующий торжественность судебной
обстановки.

Конечно, авторитетное влияние юристов на народных представителей
проявляется и в суде присяжных, но здесь, как точно подметил Г.Джаншиев,
оно “проявляется публично и действует на них просвещающим, а не
подавляющим образом; оно совершенствует, а не сводит к нулю участие
народного элемента” HYPERLINK \l “sub_9934” *(34) (выделено мной. –
В.М.).

Хотя решение главных вопросов – о фактической стороне дела, виновности,
от которых зависят судьба подсудимого и интересы потерпевшего, –
относится к компетенции коллегии присяжных заседателей, тем не менее
председательствующий судья располагает достаточными правомочиями для
обеспечения того, чтобы присяжные не уклонялись от требований закона и
не увлекались общественными симпатиями и антипатиями; он также обладает
легальными приемами воздействия на присяжных, способствующими вынесению
ими юридически правильного и справедливого вердикта. Это, в частности:

1) реализация председательствующим своих полномочий по контролю за
правильным отбором и образованием коллегии присяжных заседателей в суде;

2) решение председательствующим вопроса о роспуске коллегии присяжных,
если от обвинителя, потерпевшего, гражданского истца, гражданского
ответчика, подсудимого и его защитника до приведения присяжных к присяге
поступило заявление о тенденциозном составе коллегии присяжных
заседателей;

3) принятие председательствующим присяги у каждого присяжного;

4) разъяснение присяжным их прав и обязанностей;

5) окончательное формулирование председательствующим вопросов,
подлежащих разрешению присяжными;

6) напутственное слово председательствующего, которое представляет собой
наставление судьи-профессионала по юридическим вопросам.

Просвещающее влияние добросовестного судьи, прокурора, адвоката помогает
присяжным заседателям лучше осознать сложность и ответственность
возложенной на них гражданской обязанности, формирует у них чувство
ответственности перед вынесением вердикта, обостряет их внимание,
мышление, другие психические процессы, активизирует их нравственное и
правовое сознание, вызывает живой интерес к рассматриваемому делу,
судьбе потерпевшего и подсудимого, что способствует правильному и
справедливому решению вопросов о виновности.

Самое большое достоинство такой формы судопроизводства заключается в
том, что в суде присяжных даже лишенные всякой самостоятельности бывшие
народные заседатели, которых в народе называют “кивалами”, “пешками в
руках судьи”, “бессловными судьями”, оказавшись в коллегии присяжных
заседателей, словно по мановению волшебной палочки внутренне
преображаются и внезапно обретают утраченные в народном суде (суде
шеффенов) независимость и судейское достоинство.

Эта метаморфоза объясняется тем, что при разделении суда на две не
зависимые друг от друга коллегии самостоятельность, независимость
присяжных не подавляются не только авторитетом судьи-профессионала, но и
внешним влиянием. Заинтересованные чиновники и частные лица не могут
оказать какого-либо давления на вынесение вердикта по вопросам о
виновности, потому что, во-первых, заранее не бывает известен конкретный
состав присяжных по интересующему их делу; во-вторых, во время самого
процесса присяжные ограждаются председательствующим и законом от
посторонних влияний; в-третьих, уголовно-процессуальный закон
гарантирует тайну совещания присяжных при вынесении вердикта, им
запрещается оглашать высказанные во время совещания суждения. В этих
условиях не нужно большого гражданского мужества, чтобы при вынесении
вердикта руководствоваться только указаниями своей совести.

Одновременно такая форма судопроизводства удобна и для честного
судьи-профессионала, поскольку она помогает ему без особых с его стороны
подвигов, самоотверженности исполнять свои обязанности беспристрастно,
несмотря на лица и не внимая ничьим требованиям и намекам. Хорошо
известно, какому сильному давлению со стороны высокопоставленных
чиновников подвергся А.Ф.Кони накануне рассмотрения дела Веры Засулич.
Суд присяжных дает возможность и людям, склонным к посторонним влияниям,
проявлять стойкость и энергично отражать незаконные притязания,
беспристрастно выполнять свои обязанности.

О важном значении суда присяжных для решения указанных задач Судебной
реформы 1864 г. свидетельствует то, что Российская империя не
отказывалась от него, расходов на его содержание даже во время мировой
войны, опустошившей ее казну. Примечательно, что в этот период в России
в отличие от многих других стран деятельность суда присяжных не только
не ограничивалась, но и получила более широкое распространение в
результате введения постановлениями Временного правительства от 6 и 28
мая 1917 г. военного суда присяжных HYPERLINK \l “sub_9935” *(35) .

Не считались с издержками и лишениями, неизбежными при исполнении
обязанностей присяжного заседателя, и те, ради обеспечения прав и свобод
которых был введен суд присяжных, – освобожденные от ига крепостного
права крестьяне. Согласно статистике, большинство присяжных заседателей
в России составляли крестьяне, которые в период выполнения своей
гражданской обязанности вынуждены были оставлять хозяйство, отправляться
в уездный или губернский город. При этом им не предоставлялось ни жилья,
ни денежного пособия. Для своего пропитания и найма помещения в городе
они вынуждены были закладывать носильное платье, наниматься на поденную
работу, даже просить подаяние на улицах. Несмотря на эти тяготы и
лишения, крестьяне к исполнению своих обязанностей относились
добросовестно HYPERLINK \l “sub_9936” *(36) .

Постепенно важное значение суда присяжных для обеспечения прав и свобод
российского народа стали признавать и его бывшие противники. Один из них
– профессор Михайловский, отмечая положительное его действие в не
отвыкшей еще от самодержавно-крепостнических порядков и нравов
Российской империи, в которой судьи по своему менталитету,
казенно-бюрократическому стилю деятельности ничем не отличались от
обыкновенных чиновников, писал:

“В вопросе о суде присяжных надо строго различать юридическую точку
зрения, с одной стороны, и политически-историческую – с другой. Пока
страна не обладает классом профессиональных судей, принадлежащих к
высшей духовной аристократии… пока судьи ничем не отличаются от
чиновников, пока государственный строй не знает политической свободы,
пока существует рознь между правительством и обществом… до тех пор
требования упразднения судов присяжных во имя теоретического идеала
лучшей формы суда должны рассматриваться как проявление научной
близорукости. Вполне естественно, что такие требования находят резкий и
страстный отпор со стороны тех, кто ясно понимает важную политическую
роль суда присяжных, кто не без основания видит в них палладиум
гражданской свободы” HYPERLINK \l “sub_9937” *(37) .

С учетом сказанного можно сделать следующие выводы о причинах введения в
1864 г. в Российской империи суда присяжных и его значении как
центрального звена судебной реформы:

1. Потребность этого нововведения была обусловлена отменой в 1861 г.
крепостного права, переходом от феодализма к капитализму, появлением на
рынке труда миллионов лично свободных крестьян, что не совмещалось со
старой судебной системой, которая не обеспечивала их равенство перед
законом и судом, судебную защиту их прав и свобод.

2. Введение в России суда присяжных явилось центральным звеном Судебной
реформы 1864 г., потому что благодаря разделению функций между
присяжными заседателями и профессиональными судьями, а также другим
рассмотренным выше особенностям сложной процессуальной формы суда
присяжных функционирование этой формы судопроизводства способствовало
решению следующих задач судебной реформы по обеспечению равенства всех
слоев населения перед законом и судом, судебной защиты их прав и свобод:

формированию в России самостоятельной судебной власти, независимой от
законодательной и исполнительной властей;

демократизации и гуманизации судебной системы, искоренению в ней
коррупции, жестокости, формализма, волокиты, неравенства перед законом и
судом, судебных ошибок в виде незаконного и необоснованного привлечения
к уголовной ответственности невиновных людей;

воспитанию в состязательном уголовном процессе с участием присяжных
заседателей “духовной аристократии” среди следователей, прокуроров,
адвокатов и судей, искоренению среди них казенно-бюрократического
отношения к правам человека, чиновничьего и полицейского менталитета,
формированию у них нового правового мышления, высокой нравственной и
профессиональной культуры.

1.2. Причины возрождения в Российской Федерации суда присяжных, значение
конституционного права обвиняемого на рассмотрение его дела судом с
участием присяжных заседателей

В условиях переживаемого страной политического, экономического,
нравственного кризиса, вызванного переходом из одной
общественно-экономической системы в другую, в постсоветской России
приходилось решать задачи судебной реформы, во многом схожие с теми,
которые стояли перед Российской империей после отмены крепостного права,
накануне Судебной реформы 1864 г.

Возрождение в Российской Федерации суда присяжных было обусловлено
прежде всего тем, что при переходе от социалистической, принудительно
управляемой экономики к рынку, от тоталитаризма – к построению
демократического правового государства возникла объективная
необходимость в такой форме судопроизводства, которая бы более надежно
защищала права и свободы человека и гражданина в уголовном процессе.

О том, что наши суды общей юрисдикции не обеспечивают надежной защиты
прав и свобод человека и гражданина от незаконного и необоснованного
обвинения и что в процессе предварительного расследования и судебного
разбирательства права и свободы потерпевшего, подозреваемого,
обвиняемого и подсудимого часто нарушаются, при советской власти впервые
откровенно заговорили в период гласности, порожденной перестройкой,
когда в средствах массовой информации были высвечены многочисленные
факты произвола органов дознания, следователей, прокуроров и судей,
игнорирования ими прав и свобод потерпевших, подсудимых и других
участников процесса, нарушения должностными лицами правоохранительных
органов закона, попыток его обойти.

Особенно сильный общественный резонанс вызвали многочисленные факты
фабрикации уголовных дел в отношении невиновных людей, фальсификации
доказательств, юридических приписок, когда менее тяжкое преступление
квалифицируется по статьям Уголовного кодекса, предусматривающим
ответственность за более тяжкое преступление, и т.п. HYPERLINK \l
“sub_9938” *(38) .

Наибольшее возмущение вызвало печально знаменитое “витебское дело”, по
которому правоохранительные органы Белоруссии в течение 14 лет не могли
изобличить маньяка, убившего 33 женщин. По этому делу были приговорены к
смертной казни и длительным срокам лишения свободы ни в чем не повинные
люди. Тем временем настоящий преступник – Михасевич, оставаясь на
свободе, продолжал совершать убийства HYPERLINK \l “sub_9939” *(39) .

Подобным трагическим следственно-прокурорским и судебным ошибкам
способствовали не только нравственная и профессиональная
несостоятельность отдельных следователей, прокуроров и судей, но и то,
что судебная система не была независима от влияния партийных и советских
органов, их идеологических установок, в соответствии с которыми суд
рассматривался как один из множества компонентов, образующих “единую
систему борьбы с преступностью и перевоспитания осужденных”.

Включенность в эту систему не обеспечивала независимости суда от органов
предварительного расследования, прокуратуры, способствовала формированию
конформизма судей, их некритического отношения к выводам следователей и
прокуроров по некачественно расследованным делам. Такие дела редко
возвращались на дополнительное расследование и почти не прекращались. В
результате суды, как правило, выносили обвинительные приговоры,
воспроизводящие выводы следователей и прокуроров. За внешне
привлекательным ничтожным процентом оправдательных приговоров (0,1% в
1984 г.) скрывалось немалое количество невинно осужденных HYPERLINK \l
“sub_9940” *(40) .

Этому способствовала и несовершенная процессуальная форма судов общей
юрисдикции, которая не обеспечивала защиту прав и свобод человека и
гражданина от незаконного и необоснованного обвинения, обвинительного
уклона следователей, прокуроров и судей. Этот обвинительный уклон
проявлялся в нарушении процессуального порядка расследования,
конституционных и процессуальных прав потерпевших, свидетелей,
подозреваемого, обвиняемого, подсудимого и других участников процесса
при собирании доказательств; в игнорировании требований презумпции
невиновности, принципов обеспечения подозреваемому, обвиняемому,
подсудимому права на защиту, состязательности и равноправия сторон,
всесторонности, полноты и объективности, самостоятельности судов,
независимости судей и народных заседателей, принципа законности,
обеспечения прав и свобод человека и гражданина, публичности. В
соответствии с последним принципом высокое призвание органов
предварительного расследования, прокуроров заключается не только в том,
чтобы осуществлять уголовное преследование и обвинять, но и в том, чтобы
ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и
осужден, а высокое призвание суда заключается не только в осуждении
виновного, но и в оправдании неповинного человека, возмещении ему
причиненного незаконным и необоснованным уголовным преследованием
ущерба.

Все это вызывало безотлагательную необходимость в радикальной судебной
реформе, способствующей построению в России демократического правового
государства, в котором права и свободы человека и гражданина являются
непосредственно действующими, т.е. не только провозглашаются
государством, но и признаются, соблюдаются, защищаются, определяют смысл
деятельности исполнительной, законодательной и судебной власти, всех
должностных лиц и народных представителей, участвующих в предварительном
расследовании и судебном разбирательстве уголовных дел.

По замыслу разработчиков судебной реформы достижению этой цели должно
было способствовать возрождение в стране суда присяжных в качестве
средства “преобразовать инквизиционный процесс в состязательный, а
чиновников, обслуживающих расправную советскую юстицию, превратить в
профессионалов-правоведов в подлинном смысле этого слова; суд присяжных,
хотя бы и рассматривающий небольшой процент дел, должен облагородить
российскую юстицию в целом, задать ту высокую планку, к которой будут
стремиться судьи и другие практикующие юристы” HYPERLINK \l “sub_9941”
*(41) .

При выборе формы судопроизводства с участием присяжных заседателей
авторы Концепции судебной реформы в Российской Федерации исходили из
того, что для решения этой задачи, искоренения среди следователей,
прокуроров и судей казенно-бюрократического отношения к правам и
свободам человека и гражданина, принципу презумпции невиновности и
другим демократическим принципам справедливого правосудия, для развития
у них гуманно-демократического менталитета и высокого профессионализма,
предупреждения непоправимых судебных ошибок такого масштаба, как по
“витебскому делу”, искоренения коррупции среди судей больше всего
подходит классическая модель суда присяжных.

В Концепции судебной реформы в Российской Федерации на основании
обобщения мировой практики и 53-летнего опыта функционирования суда
присяжных в Российской империи отмечается, что суд присяжных по
сравнению с обычной формой судопроизводства обладает большей
коллегиальностью и независимостью от узковедомственных соображений,
стимулирует состязательность уголовного процесса и имеет другие
преимущества, уменьшающие риск судебных ошибок и злоупотреблений при
осуществлении правосудия.

С учетом этих преимуществ предлагалось ввести суд присяжных в Российской
Федерации по делам о преступлениях, грозящих виновному лишением свободы
на срок свыше одного года или более суровым наказанием. При этом по
делам о преступлениях, наказуемых смертной казнью, а также по некоторым
другим, таким, как превышение власти, тяжкие преступления против
личности, слушание дела перед присяжными заседателями предполагалось
сделать обязательным HYPERLINK \l “sub_9942” *(42) .

Верховный Совет РСФСР, обсудив представленную Президентом РСФСР
Концепцию судебной реформы, в постановлении от 24 октября 1991 г. принял
решение рассматривать в качестве одного из важнейших направлений
судебной реформы “признание права каждого лица на разбирательство его
дела судом присяжных в случаях, установленных законом” HYPERLINK \l
“sub_9943” *(43) .

Положения указанного постановления Верховного Совета РСФСР и Концепции
судебной реформы в Российской Федерации, касающиеся суда присяжных,
нашли отражение в Декларации прав и свобод человека и гражданина и
четырех статьях Конституции РФ.

Так, в соответствии с ч. 4 ст. 123 Конституции судопроизводство с
участием присяжных осуществляется в случаях, предусмотренных федеральным
законом. За обвиняемым в этих случаях признается право на рассмотрение
его дела судом с участием присяжных заседателей (ч. 2 ст. 47), причем
исключительная мера наказания – смертная казнь может быть назначена
только при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела
судом с участием присяжных заседателей (ч. 2 ст. 20). Это право
провозглашено и в Декларации прав и свобод человека и гражданина:
“Смертная казнь впредь до ее отмены может применяться в качестве
исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления только по
приговору суда с участием присяжных” (ст. 7).

Праву обвиняемого на рассмотрение его дела судом присяжных в
предусмотренных законом случаях Конституция РФ придает настолько важное
значение, что запрещает ограничивать это право человека и гражданина
даже в условиях чрезвычайного положения (ч. 3 ст. 56).

Одна из причин, затрудняющих понимание содержания и значения
конституционного права обвиняемого на рассмотрение его дела судом с
участием присяжных заседателей, заключается в том, что в различных
правовых актах эта форма судопроизводства называется по-разному. Так, в
постановлении Верховного Совета РСФСР “О концепции судебной реформы в
РСФСР” от 24 октября 1991 г., в одобренной им Концепции судебной реформы
в Российской Федерации и в названии раздела Х УПК РСФСР “Производство в
суде присяжных” данная форма судопроизводства называется “судом
присяжных”. В ст. 420 УПК РСФСР речь идет о “рассмотрении дел с участием
коллегии присяжных заседателей”. Однако в Конституции РФ, Декларации
прав и свобод человека и гражданина и УПК РФ последнее словосочетание и
термин “суд присяжных” не упоминаются, а речь идет о “судопроизводстве с
участием присяжных заседателей” (ч. 4 ст. 123 Конституции РФ) и о праве
обвиняемого на рассмотрение его дела “судом с участием присяжных
заседателей” (ч. 2 ст. 20 и ч. 2 ст. 47 Конституции РФ, ст. 7 Декларации
прав и свобод человека и гражданина, название раздела ХII и гл. 42 УПК
РФ).

В связи с этим возник дискуссионный вопрос о том, идет ли в указанных
правовых актах речь об одной и той же или разных формах
судопроизводства? Представляется, что используемые в различных правовых
актах и в проекте УПК РФ словосочетания “суд присяжных”, “рассмотрение
дел с участием коллегии присяжных заседателей в судах”,
“судопроизводство осуществляется с участием присяжных заседателей”, “суд
с участием присяжных заседателей” имеют одно и то же содержание и
означают особую форму судопроизводства, которая называется судом
присяжных. Такая форма судопроизводства получила название “суд
присяжных”, потому что в компетенцию коллегии присяжных заседателей
входит решение трех основных вопросов о фактической стороне и
виновности, от которых зависит судьба подсудимого и его дела: 1)
доказано ли, что деяние имело место; 2) доказано ли, что это деяние
совершил подсудимый; 3) виновен ли подсудимый в совершении этого деяния.
В случае признания подсудимого виновным на разрешение коллегии присяжных
заседателей ставится также вопрос о том, заслуживает ли он снисхождения.
Ответы коллегии присяжных заседателей на эти вопросы учитываются
председательствующим судьей при назначении наказания.

Таким образом, конституционное право обвиняемого на рассмотрение его
дела судом с участием присяжных заседателей может быть реализовано
только в суде присяжных, т.е. именно эта форма судопроизводства
определяет содержание названного конституционного права обвиняемого.

Значение конституционного права обвиняемого на рассмотрение его дела
судом с участием присяжных заседателей в случаях, предусмотренных
законом, заключается в том, что в обществе наряду с обычными судами,
ориентированными на “поточно-конвейерное” судопроизводство по простым,
стандартным, “оформительским” делам, должны существовать и особые суды –
суды присяжных, расчитанные на рассмотрение наиболее сложных уголовных
дел о преступлениях, наказуемых длительными сроками лишения свободы,
пожизненным лишением свободы или смертной казнью, и разрешение по ним
вопросов о фактической стороне и виновности в нестандартных ситуациях,
когда позиции сторон по этим вопросам существенно расходятся.

Об этом значении суда присяжных, которое проявляется по конкретным
уголовным делам, четко сказано в Концепции судебной реформы в Российской
Федерации: “Известно, что за рубежом не более 3-7% дел проходит через
суды присяжных, но они существуют как гарантированная для всех
возможность. И в этом есть глубокий смысл. Суд присяжных, как и всякое
человеческое установление, имеет собственную область применения, вне
которой он в лучшем случае бесполезен. Это не инструмент рутинной
юстиции, оперирующей удовлетворяющим всех шаблоном. Там, где
стабильность важнее правды и законность уместнее справедливости,
достаточно судей-профессионалов. Но если применение закона окажется
большей жестокостью, чем содеянное преступление, если подсудимый верит в
собственную невиновность, если общество не может, самоустранившись,
доверить решение государству – тут поле деятельности присяжных.

Словом, суд присяжных выступает в качестве средства разрешения
нестандартных ситуаций, где из-за тяжести возможных последствий опаснее
погрешить против справедливости, нежели против веления абстрактной
правовой нормы” HYPERLINK \l “sub_9944” *(44) .

При разрешении подобных нестандартных ситуаций суд присяжных как антипод
рутинной юстиции выступает в качестве Суда Общественной Совести для
общества и Высшего Суда Последней Надежды для обвиняемого.

Яркую характеристику этого значения суда присяжных дал А.Ф.Кони в речи
по делу Мясниковых: “Дело это тянется 14 лет и возбудило целую массу
толков. Общественное мнение клонилось по отношению к нему то в одну, то
в другую сторону, и судом общественного мнения дело было несколько раз и
самым противоположным образом разрешаемо. Подсудимых признавали то
закоренелыми преступниками, то жертвами судебного ослепления. Но суд
общественного мнения не есть суд правильный, не есть суд, свободный от
влечений, общественное мнение бывает часто слепо, оно увлекается, бывает
пристрастно, или жестоко не по вине, или милостливо не по заслугам.
Поэтому приговоры общественного мнения по этому делу не могут и не
должны иметь значения для вас. Есть другой, высший суд – суд
общественной совести. Это ваш суд, господа присяжные заседатели. Мы
переносим теперь дело Мясниковых из суда общественного мнения на суд
общественной совести, которая не позволит вам не признать виновность
подсудимых, если они действительно виновны, и не допустит уклониться от
оправдания их, если вы найдете их невиновными. Произнеся ваш приговор,
вы или снимите с них то ярмо подозрений и слухов, которое над ними
тяготеет издавна, или скрепите его вашим спокойным и решительным словом”
HYPERLINK \l “sub_9945” *(45) .

В последнее время, в связи с тем что суды присяжных чаще, чем обычные
суды, выносят оправдательные приговоры, в средствах массовой информации
высказывалась озабоченность тем, что суды присяжных, жалея убийц и
других опасных преступников, не жалеют потерпевших. С этим можно
согласиться, если иметь в виду два типа нестандартных
нравственно-конфликтных ситуаций, при которых присяжные
нравственно-психологически предрасположены жалеть подсудимого, а чувство
жалости к потерпевшему у них как бы отступает на второй план:

1) когда присяжные заседатели сомневаются в причастности подсудимого к
совершению преступления;

2) когда насильственное преступление подсудимого совершено в состоянии
внезапно возникшего сильного душевного волнения, спровоцированного
виктимным поведением потерпевшего, его наглыми, дерзкими,
безнравственными и противоправными действиями, особенно когда подсудимый
относится к случайному типу преступников и для исправления его, как
говорится, “достаточно провести по тюремному коридору”, а потерпевший
относится к типу людей, по которым, как говорится, “уже давно тюрьма
плачет”.

Чтобы при возникновении второго типа нестандартных ситуаций присяжные
заседатели решали вопросы о фактической стороне и виновности в
соответствии с требованиями присяги, несправедливо не оправдывали
виновного подсудимого только из чувства жалости к нему, предусмотрена
постановка перед коллегией присяжных заседателей на случай признания
подсудимого виновным вопроса о том, заслуживает ли он снисхождения (ч. 4
ст. 339 УПК РФ). Этот механизм создает благоприятные
социально-психологические условия для того, чтобы чувство жалости к
заслуживающему снисхождения подсудимому присяжные заседатели выражали в
предусмотренной законом справедливой форме.

Что же касается первого типа нестандартных нравственно-конфликтных
ситуаций, при которых у присяжных чувство жалости к потерпевшему отходит
на второй план и возникает нравственно-психологическая готовность
вынести подсудимому оправдательный вердикт, то чаще всего они возникают
по делам об убийствах и других особо тяжких преступлениях,
рассматриваемых и разрешаемых в неопределенной обстановке, т.е. при
дефиците или противоречивости доказательств, когда подсудимый отрицает
свою причастность или виновность в рассматриваемом деянии и все
исследуемые доказательства не позволяют сделать однозначного вывода ни о
несомненной виновности, ни о несомненной невиновности обвиняемого и
когда следствием исчерпаны все возможности для собирания дополнительных
доказательств.

В подобных ситуациях в соответствии с презумпцией невиновности и
вытекающими из нее правилами оценки доказательств возможно принятие
только одного правильного и справедливого решения по вопросам о
виновности – оправдание подсудимого, признание его невиновным, даже если
судье кажется, что обвиняемый скорее виновен, чем невиновен. Но в
обычном суде принять законное решение судье мешает обвинительный уклон,
психологическую подоплеку которого раскрывает высказывание председателя
городского суда г. Геленджика Г.В.Чурсиной: “Что греха таить: когда
приходит “дело”, судья стоит в определенных рамках, действует по
принципу: нет дыма без огня. Если судья не осудит, его самого осудят. Та
же милиция твердит: “Мы ловим преступников, а в суде их выпускают!”… В
“традиционном суде” судья обычно не закрывает рта: от первого до
последнего слова вся тяжесть доказательств – на нем. Судья не имеет
возможности быть “весами” – все видеть, анализировать со стороны,
абстрагироваться – и невольно бросает лишнюю каплю на чашу обвинения.
Государство должно доказать свое обвинение. Не смогло это сделать –
выпусти человека… Человек должен иметь шанс. В суде присяжных все
быстро становится на свои места” HYPERLINK \l “sub_9946” *(46) .

В обычном суде председательствующему судье трудно быть “весами”, т.е.
последовательно руководствоваться принципами состязательности и
равноправия сторон, законности, презумпции невиновности, обеспечения
прав и свобод человека и гражданина и другими демократическими
принципами уголовного судопроизводства, еще и потому, что исторически
сложившаяся у нас обычная форма судопроизводства до недавнего времени
была ориентирована прежде всего на то, чтобы исключить оправдание
виновного, что характерно для репрессивного типа судопроизводства.

Вот почему, если “тупиковые”, нестандартные ситуации первого типа (когда
подсудимый отрицает свою виновность, а исследованные в суде
доказательства не позволяют сделать однозначного вывода ни о несомненной
виновности, ни о несомненной невиновности из-за дефицита или
противоречивости доказательств) возникают в обычном суде, то
подсудимого, скорее всего, ожидает обвинительный приговор, вероятность
которого прямо пропорциональна общественной опасности рассматриваемого
деяния и силе, с которой на него отреагировало Его Величество
Общественное Мнение.

И наоборот, если подобные ситуации возникают в суде присяжных, то у
подсудимого и его защитника больше шансов рассчитывать на оправдательный
вердикт. Это объясняется тем, что благодаря разделению функций между
председательствующим судьей и коллегией присяжных заседателей и другим
особенностям этой формы судопроизводства в суде присяжных возникают
более благоприятные, чем в обычном суде, социально-психологические и
процессуальные условия для того, чтобы судья и присяжные заседатели
ориентировались на ценности не репрессивного, а охранительного типа
судопроизводства и при выполнении своих функциональных обязанностей
могли быть “весами”, т.е. последовательно руководствовались принципами
законности, презумпции невиновности, обеспечения прав и свобод личности
и другими демократическими принципами уголовного судопроизводства.

Так, 84,8% опрошенных судей подтвердили, что суды присяжных более
надежно, чем обычные суды, обеспечивают соблюдение презумпции
невиновности и вытекающих из нее процессуальных правил, сформулированных
в ст. 49 Конституции РФ (каждый обвиняемый в совершении преступления
считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в
предусмотренном федеральным законом порядке вступившим в законную силу
приговором суда; обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность;
неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого).

83,6% судей считают, что суды присяжных обеспечивают более строгое
соблюдение требований ч. 2 ст. 50 Конституции РФ, запрещающей
использование при осуществлении правосудия доказательств, полученных с
нарушением федерального закона, и требований ст. 69 УПК РСФСР о том, что
доказательства, полученные с нарушением закона, признаются не имеющими
юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения, а также
использоваться при доказывании обстоятельств, перечисленных в ст. 68 УПК
РСФСР.

В суде присяжных права и свободы человека и гражданина более надежно
защищены от незаконного и необоснованного обвинения еще и потому, что
согласно ч. 1 ст. 348 УПК РФ для председательствующего судьи обязателен
только оправдательный вердикт, который влечет постановление им
оправдательного приговора. Обвинительный вердикт коллегии присяжных
заседателей не обязателен для председательствующего в двух случаях:

1) если председательствующий признает, что обвинительный вердикт вынесен
в отношении невиновного и имеются достаточные основания для
постановления оправдательного приговора ввиду того, что не установлено
событие преступления либо не доказано участие подсудимого в совершении
преступления, то он выносит постановление о роспуске коллегии присяжных
заседателей и направлении дела на новое рассмотрение иным составом суда
со стадии предварительного слушания (ч. 5 ст. 348 УПК РФ);

2) обвинительный вердикт коллегии присяжных заседателей не препятствует
постановлению оправдательного приговора, если председательствующий
признает, что деяние подсудимого не содержит признаков преступления (ч.
4 ст. 348 УПК РФ). По аналогичному основанию, предусмотренному ч. 4 ст.
459 УПК РСФСР, в 1995 г. вынесен 1 оправдательный приговор, в 1996 г. –
10, в 1997 г. – 2, в 1998 г. – 1, в 1999 г. – 0, в 2000 г. – 0, в 2001
г. – 0.

Таким образом, процессуальная форма суда присяжных содержит двойной
процессуальный механизм защиты невинного человека от ошибок,
обвинительного уклона профессиональных и непрофессиональных судей.
Благодаря этому механизму суд присяжных по своему правозащитному
потенциалу не имеет себе равных. Об этом свидетельствует высказывание
знаменитого французского историка, социолога и психолога, основателя
социальной психологии, исследователя поведения человеческих масс, в том
числе в суде присяжных, Гюстава Лебона (1841-1931): “Я решительно не
вижу ни одного случая, когда бы мог не пожелать лучше иметь дело с
присяжными, нежели с судьями, если бы мне пришлось быть неправильно
обвиненным в каком-нибудь преступлении. С первыми я все-таки имел бы
некоторые шансы на оправдание, тогда как со вторыми этого бы не было”
HYPERLINK \l “sub_9947” *(47) .

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что значение конституционного
права обвиняемого на рассмотрение его дела судом с участием присяжных
заседателей заключается в том, что процессуальная форма суда присяжных
обеспечивает более надежную защиту прав и свобод человека и гражданина
от незаконного и необоснованного обвинения, уменьшает риск осуждения
невиновного человека, что имеет особенно важное значение при
рассмотрении и разрешении в нестандартных ситуациях сложных уголовных
дел о преступлениях, наказуемых длительными сроками лишения свободы,
пожизненным лишением свободы или смертной казнью.

Следует отметить, что указанные преимущества суда присяжных по сравнению
с обычной формой судопроизводства присущи только его классической
(англосаксонской) модели. В связи с этим представляется недостаточно
обоснованным предложение заменить принятую в Российской Федерации
англосаксонскую модель суда присяжных на французскую, которая, хотя и
носит название суда присяжных, в действительности не является таковой в
общепринятом смысле. Во Франции профессиональные судьи и присяжные
заседатели образуют единую коллегию, которая разрешает дело в полном
объеме. Фактически это одна из разновидностей суда шеффенов. Аналогичная
форма существовала в Российской Федерации до 1 января 2003 г.
(профессиональный судья и два народных заседателя, различие численного
состава не меняет существа дела).

С точки зрения защиты прав человека от незаконного и необоснованного
обвинения альтернативой суду присяжных не является не только суд в
составе председательствующего и двух народных заседателей, но и суды в
составе трех профессиональных судей. Анализ статистических данных
свидетельствует о том, что суды присяжных по сравнению с
профессиональным судом предъявляют более строгие требования к качеству
предварительного следствия, доказанности обвинения, чаще выносят
оправдательные приговоры. Так, за 8 лет функционирования этой формы
судопроизводства (с 1993 по 2001 г.) в девяти регионах Российской
Федерации в среднем оправдано 18,5% подсудимых, тогда как в обычных
судах – около 0,45%.

В регионах, где действует суд присяжных, профессиональному суду в
составе трех судей обвиняемые отдают предпочтение лишь по 3-5%
рассматриваемых дел. В то же время обвиняемые достаточно широко
используют гарантированное им право на рассмотрение их дел с участием
присяжных заседателей. Так, если в 1994 г. ходатайства о рассмотрении
дел с участием присяжных были заявлены по 20,4% дел, поступивших в
краевые и областные суды, где действует эта форма судопроизводства, то в
1995 г. – по 30,9, в 1996 г. – по 37,3, в 1997 г. – по 36,8, в 1998 г. –
по 43,2%, в 1999 г. – по 44, а в 2000 г. – по 38,2% дел.

Ежегодно возрастало и количество дел с вынесением приговоров,
рассмотренных с участием присяжных: в 1994 г. – 174 дела в отношении 241
человека, в 1995 г. – 257 дел в отношении 419 человек, в 1996 г. – 331
дело в отношении 622 человек, в 1997 г. – 419 дел в отношении 880
человек. В последующие годы количество дел несколько уменьшилось: в 1998
г. – 388 дел в отношении 782 лиц, в 1999 г. – 418 дел в отношении 880
человек, в 2000 г. – 359 дел в отношении 774 человек, в 2001 г. – 335
дел в отношении 501 человека.

О доверии обвиняемых к суду присяжных свидетельствует и то, что в
областные и краевые суды регионов России, не входящих в зону действия
судов присяжных, поступали многочисленные ходатайства обвиняемых о
рассмотрении их дел судами с участием присяжных заседателей. Однако
такие ходатайства отклонялись со ссылкой на постановление Верховного
Совета Российской Федерации от 16 июля 1993 г., которым судопроизводство
с участием присяжных введено в действие только в девяти регионах, и ст.
6 Заключительных и переходных положений Конституции Российской
Федерации. Некоторые подсудимые и лица, осужденные к смертной казни без
предоставления им конституционного права на рассмотрение их дела судом
присяжных, стали обращаться с жалобами и запросами в Конституционный Суд
РФ, справедливо указывая на то, что лишение их данного права
противоречит ч. 2 ст. 20 Конституции РФ, гарантирующей обвиняемым в
совершении особо тяжких преступлений, наказуемых смертной казнью, право
на рассмотрение их дела судом с участием присяжных заседателей.

В постановлении Конституционного Суда РФ от 2 февраля 1999 г. по делу о
проверке конституционности положений ст. 41 и ч. 3 ст. 42 УПК РСФСР, п.
1 и 2 названного постановления Верховного Совета РСФСР от 16 июля 1993
г. сделан вывод, что, принимая решение о распространении судов присяжных
в девяти регионах, законодатель, основываясь на положениях действовавшей
в то время Конституции РФ и учитывая обстоятельства организационного,
материального и технического характера, исходил из поэтапного введения
суда присяжных на территории России. Вместе с тем Конституционный Суд
признал, что, поскольку суды присяжных функционируют не во всех
регионах, существует временное неравенство правовых возможностей для
лиц, привлекаемых к уголовной ответственности за особо тяжкие
преступления против жизни, за совершение которых федеральным законом
установлена смертная казнь. Однако, согласно п. 4 того же постановления
Конституционного Суда, это временное неравенство граждан должно быть
устранено не путем отказа от судов присяжных там, где они действуют, а
посредством незамедлительного принятия федерального закона,
предусмотренного разд. 2 Конституции РФ, обеспечивающего на всей
территории Российской Федерации каждому обвиняемому в преступлении, за
которое установлено наказание в виде смертной казни, реализацию права на
рассмотрение его дела судом присяжных.

В соответствии с тем же постановлением Конституционного Суда РФ до
принятия названного федерального закона приостановлено применение
наказания в виде смертной казни, которое никаким судом, в том числе с
участием присяжных заседателей, назначаться не может.

Для обеспечения реализации конституционного принципа равенства всех
перед законом и судом (ст. 19 Конституции РФ) для всех обвиняемых в
совершении преступлений, подсудных суду присяжных (независимо от места
совершения преступления и места жительства обвиняемого), необходимо было
незамедлительно принять федеральный закон, предусмотренный разд. 2
Конституции РФ, обеспечивающий на всей территории Российской Федерации
право обвиняемого на рассмотрение его дела судом с участием присяжных
заседателей во всех случаях, предусмотренных законом. Указанный
федеральный закон был принят только после принятия УПК РФ.

Согласно п. 2 ч. 2 ст. 30 УПК РФ по ходатайству обвиняемого судья с
участием присяжных заседателей в качестве суда первой инстанции
рассматривает уголовные дела о преступлениях, указанных в ч. 3 ст. 31
УПК РФ, т.е. подсудных Верховному суду республики, краевому или
областному суду, суду города федерального значения, суду автономной
области и суду автономного округа.

Данное положение в соответствии с Федеральным законом “О внесении
изменений в Федеральный закон “О введении в действие
Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации” от 22 ноября 2001
г. вводится в действие:

1) с 1 июля 2002 г. в субъектах Российской Федерации, в которых созданы
и действуют суды с участием присяжных заседателей: в Алтайском,
Краснодарском и Ставропольском краях, в Ивановской, Московской,
Ростовской, Рязанской, Саратовской и Ульяновской областях;

2) с 1 января 2003 г. – в Республике Адыгея, Республике Алтай,
Республике Баркортостан, Республике Бурятия, Республике Дагестан,
Республике Ингушетия, Кабардино-Балкарской Республике, Республике
Калмыкия, Республике Коми, Республике Марий Эл, Республике Мордовия,
Республике Северная Осетия-Алания, Республике Татарстан, Удмуртской
Республике, Республике Хакасия, Чувашской Республике – Чувашии, в
Красноярском и Приморских краях, в Амурской, Архангельской,
Астраханской, Белгородской, Брянской, Владимирской, Волгоградской,
Вологодской, Воронежской, Иркутской, Калининградской, Калужской,
Камчатской, Кемеровской, Кировской, Курганской, Курской, Ленинградской,
Липецкой, Магаданской, Мурманской, Нижегородской, Новосибирской, Омской,
Оренбургской, Орловской, Пензен-ской, Псковской, Самарской,
Свердловской, Смоленской, Тамбовской, Тверской, Тульской, Тюменской,
Челябинской, Читинской и Ярославской областях, в Еврейской автономной
области, в Агинском Бурятском, Коми-Пермяцком и Корякском автономных
округах;

3) с 1 июля 2003 г. – в Республике Карелия, Республике Саха (Якутия),
Республике Тыва, в Хабаровском крае, в Костромской, Новгородской,
Пермской, Сахалинской и Томской областях, в городе федерального значения
Москве, в Усть-Ордынском Бурятском, Ханты-Мансийском, Чукотском и
Ямало-Ненецком автономных округах;

4) с 1 января 2004 г. – в Карачаево-Черкесской Республике, в городе
федерального значения Санкт-Петербурге, в Ненецком, Таймырском
(Долгано-Ненецком) и Эвенкийском автономных округах;

5) с 1 января 2007 г. – в Чеченской Республике.

Верховный Совет РСФСР в названном выше постановлении предложил
рассматривать в качестве одного из важнейших направлений судебной
реформы признание права каждого лица на разбирательство его дела судом
присяжных в случаях, установленных законом, с учетом того, что
реализация этого права имеет не только юридическое, но и
общественно-политического значение для решения задач судебной реформы по
построению в Российской Федерации демократического правового
государства, становлению и развитию в России независимой судебной
власти, ориентированной на правовые ценности, отраженные в международных
стандартах в области прав человека, демократизации и гуманизации
судебной системы, совершенствованию уголовно-процессуального
законодательства и практики его применения, приведению их в соответствие
с требованиями Конституции РФ.

Законодательство о суде присяжных и практика его применения явились
своеобразным правовым “полигоном”, на котором в современном российском
уголовном процессе стали практически реализовываться закрепленные в
Конституции РФ демократические принципы построения уголовного
судопроизводства на основе состязательности и равноправия сторон (ч. 3
ст. 123) и недопустимости использования при осуществлении правосудия
доказательств, полученных с нарушением федерального закона (ч. 2 ст.
50), а также положение ч. 3 ст. 69 УПК РСФСР о том, что доказательства,
полученные с нарушением закона, признаются не имеющими юридической силы
и не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для
доказывания обстоятельств, перечисленных в ст. 68 УПК РСФСР.

Законодательство о суде присяжных и практика его применения оказали
также большое влияние на разработку в УПК РФ правил определения
недопустимых доказательств (ст. 75 УПК РФ), порядка исключения
доказательств по ходатайству сторон на предварительном слушании, которое
предусмотрено и в процедуре традиционного правосудия (ст. 235 УПК РФ),
принципа состязательности сторон (ст. 15 УПК РФ), правил построения
судопроизводства на началах состязательности и равноправия сторон
(председательствующий руководит судебным заседанием, принимает все
предусмотренные УПК меры для обеспечения состязательности и равноправия
сторон – ч. 1 ст. 243 УПК РФ; наделение сторон равными процессуальными
правами и возможностями – ст. 244 УПК РФ; правомочия прокурора полностью
или частично отказаться от обвинения либо изменить его в сторону
смягчения – ч. 7 и 8 ст. 246 УПК РФ и др.).

Реализация конституционного права каждого человека на рассмотрение его
дела судом с участием присяжных заседателей в случаях, предусмотренных
законом, функционирование этой формы судопроизводства в Российской
Федерации способствуют воспитанию у следователей, прокуроров, адвокатов
и судей нового правового мышления, основанного на уважении прав
человека, искоренению у них казенно-бюрократического отношения к правам
и свободам человека, поддержанию их профессиональной натренированности
на уровне, обеспечивающем качественное выполнение их профессиональных
обязанностей в состязательном уголовном процессе, в том числе по
обеспечению непосредственного действия прав и свобод человека и
гражданина в уголовном процессе, соблюдению процессуального порядка
расследования и судебного разбирательства.

Этому способствует, в частности, то, что суд присяжных предъявляет более
строгие требования к качеству предварительного расследования,
доказанности предъявленного подсудимому обвинения на основании
достаточного количества допустимых доказательств, не прощает ошибок,
нарушений прав человека и процессуального порядка расследования при
собирании доказательств. Это подтвердили 84,8% опрошенных судей, 87,1%
прокуроров и 53,3% следователей. Опрошенные прокуроры отметили, что по
делам, рассматриваемым в суде присяжных, они более внимательно и
ответственно осуществляют прокурорский надзор за предварительным
расследованием (67,7%), более тщательно готовятся к состязательному
процессу в суде присяжных и активно участвуют в нем (96,6%).

Деятельность в суде присяжных способствует повышению профессиональной
культуры и у судей. Поставленный перед необходимостью произнести
публично юридически правильное и понятное для присяжных заседателей
напутственное слово, судья-профессионал вынужден более внимательно
изучать действующее уголовное и уголовно-процессуальное
законодательство, постановления пленумов Верховного суда, комментарии,
справочники, знакомиться с новейшей научной литературой по теории
доказательств и уголовного права и т.п. Все это способствует расширению
его кругозора, а значит, и повышению профессионального мастерства.

Резюмируя сказанное, можно сделать следующие выводы о причинах
возрождения суда присяжных в Российской Федерации, значении
конституционного права обвиняемого на рассмотрение его дела судом с
участием присяжных заседателей в случаях, предусмотренных федеральным
законом:

1. Основной причиной возрождения в Российской Федерации суда присяжных
явилось то, что при переходе от социалистической, принудительно
управляемой экономики к рынку, от тоталитаризма к построению
демократического правового государства возникла объективная
необходимость в такой форме судопроизводства, более надежно защищающей
права и свободы человека и гражданина в уголовном процессе, в том числе
от незаконного и необоснованного обвинения.

2. Признание права каждого лица на рассмотрение его дела судом присяжных
в случаях, установленных законом, является одним из важнейших
направлений судебной реформы в Российской Федерации не только потому,
что эта форма судопроизводства более надежно защищает права и свободы
каждого человека от незаконного, необоснованного и несправедливого
обвинения и уголовного наказания, уменьшает риск судебной ошибки и
произвольного осуждения подсудимого к смертной казни, пожизненному
лишению свободы или длительным срокам лишения свободы. Функционирование
суда присяжных имеет важное общественно-политическое значение,
заключающееся в том, что его функционирование на определенном
историческом этапе предъявляет повышенные требования к качеству
предварительного расследования и судебного разбирательства,
профессионализму органов дознания, следователей, прокуроров, адвокатов и
судей, соблюдению ими своих профессиональных обязанностей, требований
Конституции и уголовно-процессуального закона, конституционных и
процессуальных прав потерпевших, свидетелей, подозреваемых, обвиняемых,
подсудимых и других участников процесса. Это способствует эффективному
решению задач судебной реформы по построению в России демократического
правового государства, в котором права и свободы человека и гражданина
являются непосредственно действующими, признаются, соблюдаются,
защищаются, определяют смысл деятельности исполнительной власти,
прокуратуры, законодательной и судебной власти, всех должностных лиц и
народных представителей, участвующих в предварительном расследовании и
судебном разбирательстве уголовных дел.

Функционирование возрожденного в Российской Федерации суда присяжных
способствовало решению следующих задач судебной реформы, в которых
заинтересованы все участники уголовного процесса, поскольку от этого
зависит обеспечение их прав и законных интересов:

1) формированию в Российской Федерации самостоятельной судебной власти,
независимой от законодательной и исполнительной властей, прокуратуры;

2) совершенствованию уголовно-процессуального законодательства,
приведению его в соответствии с конституционным принципом
состязательности и равноправия сторон;

3) повышению профессиональной культуры следователей, прокуроров,
адвокатов и судей, поддержанию их профессиональной натренированности на
уровне, обеспечивающем качественное выполнение их профессиональных
обязанностей в состязательном уголовном процессе с участием присяжных
заседателей;

4) побуждению правоохранительных органов бороться с преступностью только
законными методами; демократизации и гуманизации деятельности органов
дознания, предварительного следствия, прокуратуры и судов, искоренению в
них коррупции, казенно-бюрократического отношения к правам и свободам
человека и гражданина, пренебрежительного отношения к требованиям
Конституции и уголовно-процессуального закона, предупреждению случаев
незаконного и необоснованного осуждения к смертной казни, пожизненному
лишению свободы или к длительным срокам лишения свободы человека,
который невиновен или хотя и виновен, но не в такой степени, чтобы его
можно было лишать права на жизнь или “на всю оставшуюся жизнь” права на
свободу.

1.3. Способна ли коллегия присяжных заседателей правильно судить о
фактической стороне дела и виновности подсудимого?

Одной из главных причин негативно-скептического отношения многих
профессиональных юристов к суду присяжных заключается в их сомнении в
способности коллегии присяжных заседателей правильно решать сложные
вопросы о фактической стороне дела, виновности.

Суть позиции противников суда присяжных и в прошлом, и сейчас вытекает
из главной посылки: хорошим судьей может быть только профессионал,
знающий право, теорию доказательств, судебную практику, так же как надо
быть профессионалом, знатоком своего дела, а не руководствоваться лишь
здравым смыслом инженеру, врачу, ремесленнику, торговцу. Присяжные
заседатели – не профессионалы, следовательно, они не настоящие, а
“потешные” судьи и поэтому не могут по-настоящему участвовать в процессе
доказывания, а значит, и судить о фактической стороне дела и виновности.

В дореволюционной России скептическое отношение многих профессиональных
юристов к способностям присяжных заседателей правильно и справедливо
решать сложные и ответственные вопросы о фактической стороне и
виновности было обусловлено еще и тем, что обязанности присяжного
заседателя легли в основном на плечи неграмотных крестьян, еще не
успевших отвыкнуть от крепостного ярма и самодержавно-крепостнических
порядков.

С учетом этого перед реформой 1864 г. даже такие выдающиеся умы из
либерально-консервативного и демократического лагерей, как Блудов и
Спасович, по свидетельству А.Ф.Кони, исходили из предположения о
“неспособности русского человека отличить закон от распоряжений
начальства, преступника от несчастного, справедливость от милосердия и
служение потребностям государства от личных чувств и настроений”
HYPERLINK \l “sub_9948” *(48) .

Однако многолетняя деятельность суда присяжных – с ноября 1864 г. по
ноябрь 1917 г. – не подтвердила этих опасений. Уже через два года после
начала деятельности этого суда, в 1866 г., министр юстиции Д.Н.Замятин
во “всеподданнейшем” отчете отметил, что “присяжные заседатели,
состоящие преимущественно из крестьян (например, в Ямбурге из 12
заседателей было 11 крестьян), вполне оправдали возложенные на них
надежды: им предлагались весьма трудные для решения вопросы, над
которыми обыкновенно затруднялись люди, приученные опытом к правильному
пониманию уголовных дел, и все эти вопросы благодаря поразительному
вниманию, с которым присяжные заседатели вникают в дело, разрешались в
наибольшей части случаев правильно и удовлетворительно” HYPERLINK \l
“sub_9949” *(49) .

Способность коллегии присяжных заседателей правильно и справедливо
решать по сложным уголовным делам вопросы о фактической стороне дела и
виновности была подтверждена в 1894 г. на совещании старейших
председателей и прокуроров судебных палат по поводу предстоящего
пересмотра законодательства, где они на основании изучения многолетней
деятельности российского суда присяжных пришли к выводу (18 голосами
против двух) о том, что “по деятельности своей современный суд присяжных
не только является удовлетворяющим своей цели, но и представляет лучшую
форму, какую только можно представить для решения большей части
серьезных уголовных дел, особливо в тех случаях, когда тяжелое обвинение
связано с уликами, требующими житейской мудрости” HYPERLINK \l
“sub_9950” *(50) .

Эти преимущества признают и современные исследователи суда присяжных. На
состоявшейся в мае 1999 г. в Италии международной конференции “Участие
непрофессионалов в уголовном судопроизводстве в XXI в.” пришли к выводу,
что “прослеживается тенденция к расширению роли присяжных в странах
англосаксонской правовой системы, в частности в США. Например, в штате
Аризона… присяжные получили более широкие возможности исследования
доказательств. Отмечается, что коллегии присяжных, получившие
дополнительные права, нередко самостоятельно открывают новые
обстоятельства и обнаруживают вещественные доказательства, имеющие
принципиальное значение для разрешения дела, что вызывает удивление со
стороны представителей как государственного обвинения, так и защиты”
HYPERLINK \l “sub_9951” *(51) .

Представляется, что одна из главных причин сомнения некоторых
профессиональных юристов в способности коллегии присяжных заседателей
правильно и справедливо решать сложные и ответственные вопросы о
фактической стороне дела и виновности подсудимого заключается в
недооценке ими интеллектуально-духовного потенциала коллегии присяжных
заседателей как субъекта коллективного решения указанных вопросов.

Для объективной оценки интеллектуально-духовного потенциала коллегии
присяжных заседателей следует учитывать рассмотренные ниже
опосредованные процессуальной формой суда присяжных
социально-психологические факторы, определяющие ее способность как малой
социальной группы вырабатывать качественное согласованное коллективное
решение по вопросам о фактической стороне дела и виновности подсудимого.

Возрастной состав коллегии присяжных заседателей (от 25 до 70 лет).
Согласно ст. 80 Закона “О судоустройстве РСФСР” обязанности присяжного
заседателя могут быть возложены только на лиц в возрасте от 25 до 70
лет. Такой возрастной состав обеспечивает формирование коллегии
присяжных заседателей из числа лиц, обладающих достаточной социальной,
нравственной и интеллектуальной зрелостью, достаточным запасом житейской
мудрости (практического рассудка), достаточным развитием умения
логически мыслить и жизненным опытом, которые необходимы для правильного
решения вопросов о фактической стороне, виновности.

Как правильно отмечал С.И.Викторский, “для решения вопросов, касающихся
фактической стороны и виновности, самое главное – умение логически
мыслить и житейский опыт, а у народных судей нельзя отнять первого из
этих качеств, вторым же они богаче, чем коронные судьи, обстановка жизни
которых гораздо однообразнее, как у людей одного и того же склада
занятий” HYPERLINK \l “sub_9952” *(52) .

Коллегия присяжных заседателей превосходит профессиональных судей по
богатству жизненного опыта, разнообразию знаний об окружающей
действительности, необходимых для правильного и справедливого решения
вопросов о фактической стороне дела, виновности подсудимого, благодаря
еще одному социально-психологическому фактору – разнородному личному
составу.

Разнородный личный состав коллегии присяжных заседателей.

В социально-психологической литературе HYPERLINK \l “sub_9953” *(53)
отмечается, что группы с неоднородным личным составом, со значительными
индивидуально-психологическими различиями участников лучше, чем
однородные (состоящие из личностей с примерно одинаковой системой
качеств, имеющих значение для содержания совместной деятельности),
справляются со сложными проблемами и задачами. Это объясняется тем, что
неоднородный состав группы способствует активизации коллективного
мышления. Благодаря различиям в опыте, в подходах к делу, в точках
зрения, мышлении, особенностях восприятия, памяти и т.д. участники
группы с разных сторон подходят к решению. В результате увеличивается
число идей, разнообразных вариантов решения и, следовательно,
вероятность эффективного выполнения поставленной задачи.

На важное значение разнородного личного состава коллегии присяжных
заседателей для выработки качественного, согласованного коллективного
решения по вопросам о виновности обращали внимание еще дореволюционные
российские исследователи суда присяжных. “Если каждый новый субъект, –
писал В.Н.Палаузов, – вращался в одной сфере с прежними, находился под
одними с ними влияниями (это именно и бывает в коллегии ученых судей),
то своим присоединением он не внесет ничего в общую сумму знаний. Но
если (как это имеет место при образовании коллегии присяжных судей)
члены набираются из разных слоев общества – тогда действительно можно
ожидать, что каждое новое лицо внесет свою лепту в общую массу сведений,
необходимых для разрешения различных вопросов” HYPERLINK \l “sub_9954”
*(54) .

Л.Е.Владимиров отмечал, что разнородный состав коллегии присяжных
заседателей имеет особенно важное значение в такой многонациональной
стране, как Россия, где каждая нация, народность имеет специфические для
нее особенности быта, характера, нравов, обычаев и т.п., без учета
которых невозможно всесторонне исследовать вопросы о виновности,
особенно по делам, обвинение по которым построено на косвенных уликах.
“Конечно, и судья может знать этот (народный) быт, – писал он. – Но
никогда в нем нельзя найти такого всестороннего знания, какое имеется в
составе присяжных, в котором почти всегда находятся представители разных
сфер жизни. Никогда судейская коллегия, поглощенная своей специальной
профессией, не может внести в суд такого обширного и глубокого знания
ежедневной жизни, как состав присяжных… Эти сведения в особенности
важны в стране, где различные сословия народа живут совершенно отдельною
жизнью, различными идеями и имеют различный характер… Нигде, может
быть, с этой точки зрения суд присяжных так не нужен, как у нас, в
России” HYPERLINK \l “sub_9955” *(55) .

Неоднородный состав коллегии присяжных заседателей оказывает
благотворное влияние на выработку качественного коллективного решения по
вопросам о виновности, так как способствует уменьшению в коллегии
конформности, психологического давления на членов группы мнения
большинства. Как отмечают социальные психологи, “установлено, что
гомогенные, т.е. однородные по какому-либо признаку, группы отличаются
большей конформностью, чем гетерогенные группы” HYPERLINK \l “sub_9956”
*(56) .

Формированию разнородного личного состава коллегии присяжных заседателей
способствуют следующие организационные и процессуальные меры:

число включаемых в общие списки присяжных заседателей края, области
граждан, постоянно проживающих в районах и городах края, области, должно
примерно соответствовать в существующей пропорции числу жителей каждого
района и города края, области (ч. 2 ст. 81 Закона “О судоустройстве
РСФСР”);

общие списки присяжных заседателей составляются районной, городской
администрацией отдельно по каждому району и городу края, области на
основе списков избирателей путем случайной выборки установленного числа
граждан (ч. 3 ст. 82 Закона “О судоустройстве РСФСР”;

после назначения судебного заседания по распоряжению
председательствующего секретарь судебного заседания или помощник судьи
производит отбор кандидатов в присяжные заседатели из находящихся в суде
общего и запасного годовых списков путем случайной выборки (ч. 1 ст. 326
УПК РФ).

После решения всех вопросов о самоотводах и отводах по указанию
председательствующего секретарь судебного заседания или помощник судьи
составляет список оставшихся кандидатов в присяжные заседатели в той
последовательности, в которой они были включены в первоначальный список
(ч. 17 ст. 328 УПК РФ).

Если количество неотведенных кандидатов в присяжные заседатели превышает
14, то в протокол судебного заседания по указанию председательствующего
включаются 14 первых по списку кандидатов. С учетом характера и
сложности уголовного дела по решению председательствующего может быть
избрано большее количество запасных присяжных заседателей, которые также
включаются в протокол судебного заседания (ч. 18 ст. 328 УПК РФ).

Председательствующий оглашает фамилии, имена и отчества присяжных
заседателей, занесенные в протокол судебного заседания. При этом первые
12 образуют коллегию присяжных заседателей по уголовному делу, а два
последних участвуют в рассмотрении уголовного дела в качестве запасных
присяжных заседателей (ч. 21 ст. 328 УПК РФ).

Последнее процессуальное мероприятие обеспечивает формирование не только
разнородного, но и оптимального количественного состава коллегии
присяжных заседателей, что также способствует выработке качественного
коллективного решения по вопросам о фактической стороне дела и
виновности подсудимого.

Оптимальный количественный состав коллегии присяжных заседателей. Суд
присяжных возник на достаточно высоком этапе развития человеческой
цивилизации, когда люди не только перестали верить в суд богов, но и
убедились, что идеальные судьи, обладающие совершенной мудростью, редко
встречаются даже в мифах и легендах, а тем более на грешной земле, как
среди профессиональных судей, так и среди народных представителей.

Постепенно человечество осознало, что, как справедливо отмечал арабский
философ и врач Ибн-Рушд (1126-1198), “скорее всего совершенство
существует преимущественно во многих индивидах, взятых вместе. Для
отдельного же индивида без помощи других, видно, невозможно обрести и
какую-нибудь из этих добродетелей. Для приобретения своей добродетели
человек нуждается в других людях” HYPERLINK \l “sub_9957” *(57) .

Особенно важным представляется вывод известного американского
социального психолога Дэвида Майерса о том, что “в интеллектуальных
проблемах, где существует объективно правильный ответ, групповое решение
обычно лучше большинства индивидуальных” HYPERLINK \l “sub_9958” *(58) .

Основной секрет продуктивности группового решения заключается в том, что
оно вырабатывается в процессе групповой дискуссии. Благотворное влияние
групповой дискуссии на выработку качественного группового решения
отмечал еще средневековый арабский философ – “первый философ Востока”
Аль-Фараби: “Ведь достоверно известно, что нет более веских, полезных и
сильных доводов, чем свидетельства различных знаний об одной и той же
вещи и объединение многих мнений в одном, ибо интеллект у всех служит
для доказательства… Когда же различные умы сойдутся после размышления,
самопроверки, споров, прений, дебатов, рассмотрения с противоположных
сторон, то тогда не будет ничего вернее того убеждения, к которому они
придут, доказав его и единодушно согласившись с ним” HYPERLINK \l
“sub_9959” *(59) .

По наблюдениям Р.Гарриса, возникающие в процессе групповой дискуссии
умственные “трения” между присяжными заседателями способствуют
нейтрализации их предубеждений: “Предубеждения присяжных сглаживаются
некоторого рода умственным трением; они могут даже вполне нейтрализовать
друг друга” HYPERLINK \l “sub_9960” *(60) .

В социально-психологической литературе отмечается, что качество
группового решения зависит от величины группы, ее количественного
состава. С увеличением группы наступают социально-психологические
последствия, благотворно влияющие на качество вырабатываемого решения: в
группе появляется больше людей с яркой индивидуальностью, что
способствует широкому и разностороннему обсуждению различных вопросов;
увеличивается способность группы собрать и переработать за одно и то же
время большее количество информации; большее число людей может
участвовать в выработке и принятии решения, во взвешивании и в оценке
положительных и отрицательных сторон; с ростом группы обычно повышается
ее “ресурс талантов”, что увеличивает вероятность принятия оптимальных
решений для задач, имеющих много альтернативных вариантов решения
HYPERLINK \l “sub_9961” *(61) .

Однако увеличение группы оказывает благотворное влияние на качество
коллективных решений и коллективной деятельности в целом лишь в пределах
того количественного состава, который оптимален для данного вида
деятельности, для качественного и эффективного решения задач,
определяющих содержание этой деятельности.

Как установлено социально-психологическими исследованиями, “с
увеличением группы ее эффективность возрастает, но лишь до определенного
уровня: при достижении некоторого “критического значения” величина
группы перестает влиять на эффективность ее деятельности, а затем – при
большем увеличении – эффективность снижается (слишком большая
численность группы приводит к тому, что люди начинают мешать друг
другу)” HYPERLINK \l “sub_9962” *(62) .

Поскольку социально-психологическими следствиями увеличения
количественного состава может быть как улучшение, так и ухудшение
деятельности группы, качества принимаемого ею коллективного решения,
постольку важное теоретическое и практическое значение имеет проблема
оптимального размера группы, что относится и к коллегии присяжных
заседателей.

Конструктивный подход к этой проблеме содержится в работах известного
российского психолога А.В.Петровского, который исходит из того, что
оптимальный размер коллектива определяется практически с учетом
содержания групповой деятельности таким образом, чтобы он обеспечивал
эффективное решение ее функциональных задач HYPERLINK \l “sub_9963”
*(63) .

В судебной коллегии благоприятные социально-психологические условия,
способствующие принятию оптимального качественного решения по вопросам о
виновности, могут возникнуть, лишь когда:

– количество людей, входящих в состав судебной коллегии, не очень мало
(как в суде шеффенов, или нашем обычном суде), поскольку при слишком
малой величине группы ее члены не взаимодополняют и не взаимообогащают
друг друга по разнообразию жизненного опыта, по широте и глубине
социальной компетентности, степени развития естественной логической
способности;

– количество людей, входящих в состав судебной коллегии, не очень велико
(как в суде гелиастов в Древней Греции – до 2001 судьи), это затрудняет
возможность эффективного использования сильных сторон духовного
потенциала каждого судьи, снижает чувство личной ответственности при
разрешении дела, превращает правосудие в его противоположность –
произвол разъяренной толпы (“суд Линча”).

Опытным путем (методом проб и ошибок) человечество постепенно пришло к
выводу, что по сложным делам для принятия оптимального, качественного
решения больше всего приспособлена коллегия присяжных заседателей,
состоящая из 12 народных представителей.

Установлено, что при таком количественном составе (12) присяжные
заседатели не только дополняют друг друга по запасу знаний об окружающей
действительности, но и в меньшей степени подвержены влиянию конформизма,
т.е. склонности без достаточного самостоятельного осмысления, пассивно,
некритически присоединяться к мнению большинства или авторитетов,
формальных или неформальных лидеров HYPERLINK \l “sub_9964” *(64) .

Это создает благоприятные социально-психологические условия для того,
чтобы меньшинство критически относилось к мнениям большинства,
формальных и неформальных лидеров и чтобы эти лидеры и большинство в
процессе дискуссии с достаточным почтением и вниманием относились к
здравомыслящим суждениям меньшинства, т.е. в условиях, когда группа
более устойчива против конформизма, растет конструктивное влияние
меньшинства на качество решения.

Следует отметить, что процесс влияния на членов группы меньшинства
принципиально отличается от процесса влияния на них большинства. В
социально-психологической литературе отмечается, что большинство
оказывает довольно сильное влияние в основном на “наивных субъектов”.
Некритически принимая навязанную им позицию, такие субъекты “сужают
выбор рассматриваемых возможностей, ограничиваясь лишь той из них,
которую им предлагает большинство, не стремятся к поиску альтернатив, не
замечают другие решения, в том числе правильные” HYPERLINK \l “sub_9965”
*(65) .

Совершенно по-другому влияет на членов группы, на позицию большинства, а
через него и на “наивных субъектов” меньшинство: “Если на ранней стадии
рассмотрения проблемы его мнение может быть отвергнуто индивидом, то при
уверенном и последовательном отстаивании меньшинством выдвигаемой точки
зрения она постепенно должна начать приниматься во внимание членами
группы, что приведет к переоценке всей ситуации, в которой в качестве
одной из наличных альтернатив выступит именно позиция меньшинства. Кроме
того, устойчивая и долговременная позиция меньшинства, расходящаяся с
мнением как отдельного члена группы, так и ее большинства, порождает
своеобразную конфликтную ситуацию, ведущую к усилению познавательной
активности ее участников…” HYPERLINK \l “sub_9966” *(66) .

Особенно важным для понимания влияния меньшинства на позицию отдельных
членов группы и ее большинства является вывод о том, что хотя влияние
меньшинства “проявляется с гораздо меньшей силой, однако стимулирует
более дивергентные стратегии мышления членов группы, способствует росту
оригинальности и разнообразия решений и, что очень важно, их
эффективности. Причем влияние меньшинства оказывается полезным (в плане
генерирования индивидами оригинальных решений) даже в том случае, когда
лежащее в его основе мнение является ошибочным” HYPERLINK \l “sub_9967”
*(67) .

Дело в том, что “в случае рассогласования мнений меньшинства с точкой
зрения того или иного члена группы последний проверяет значительное
количество альтернативных решений и мыслительный процесс разворачивается
во многих направлениях. Возрастает вероятность найти новые, неожиданные
решения, которые, вполне возможно, окажутся эффективнее предыдущих”
HYPERLINK \l “sub_9968” *(68) .

В коллегии присяжных заседателей влияние меньшинства и незначительного
большинства возрастает, когда вердикт по вопросам о виновности
вырабатывается в условиях информационной неопределенности, не
позволяющей уверенно судить ни о несомненной виновности, ни о
несомненной невиновности подсудимого и когда это меньшинство или
незначительное большинство настаивает на оправдании. Как отмечает
Д.Майерс, “когда доказательства не столь убедительны… обсуждение может
смягчить присяжных… Это уточняет “правило большинства в две трети”:
даже если незначительное большинство настаивает на оправдании, оно
обычно побеждает… Более того, меньшинство, предлагающее оправдание,
имеет больше шансов победить, чем меньшинство, предлагающее осуждение”
HYPERLINK \l “sub_9969” *(69) .

Оптимальный количественный состав коллегии присяжных заседателей создает
благоприятные социально-психологические условия для их продуктивного
коллективного мышления, вынесения ими качественного коллективного
решения по вопросам о фактической стороне дела и виновности подсудимого
не сам по себе, а в сочетании с другими опосредованными процессуальной
формой суда присяжных социально-психологичскими факторами, в том числе
рассмотренными ниже.

Качественный личный состав коллегии присяжных заседателей, состоящей из
людей, способных быстро и эффективно включиться в деятельность по
исполнению обязанностей присяжных заседателей, также играет значительную
роль в эффективности ее работы.

Социально-психологическое понятие “включенность” означает степень
вхождения человека в систему требований, норм, ролей, прав,
обязанностей, ожиданий, которые предъявляет к нему сфера его
деятельности HYPERLINK \l “sub_9970” *(70) .

Для понимания значения включенности как одного из важнейших
социально-психологических факторов интенсификации психической
деятельности личности, быстрой адаптации ее к определенному виду
деятельности по решению сложных вопросов в условиях жесткого регламента
времени особый интерес представляют следующие положения из области
социальной психологии, разработанные Б.Д.Парыгиным HYPERLINK \l
“sub_9971” *(71) :

“Степень включенности человека в деятельность характеризуется не только
уровнем его ориентированности в системе специфических для определенной
ситуации требований, но и мерой внутренней, психической идентификации,
т.е. уподобления с данной деятельностью, готовностью к слиянию с ней и к
максимальной отдаче”;

“…Включенность… характеризуется определенной степенью соответствия
или несоответствия внутреннего, психического состояния, настроя личности
в целом тем требованиям, которые предъявляют ей конкретные условия
протекания той или иной деятельности…”;

“…Максимальная психологическая включенность человека в деятельность,
конкретную ситуацию, предполагающая использование его внутренних
резервов, становится практически возможной лишь при достаточно высоком
уровне его сосредоточенности на предмете деятельности. А это
предполагает, в свою очередь, полное выключение из сознания личности
всех других, как внешних, так и внутренних, факторов, которые могли бы
деформировать ее отношение к деятельности…” (выделено мной. – В.М.).

Для формирования качественного состава коллегии присяжных заседателей из
числа лиц, способных быстро и эффективно включиться в исполнение
обязанностей присяжного заседателя, кандидаты в присяжные заседатели
должны отвечать следующим требованиям, предусмотренным ст. 80 Закона “О
судоустройстве РСФСР”.

Согласно ч. 1 ст. 80 действующего Закона “О судоустройстве РСФСР”
присяжными заседателями являются граждане Российской Федерации,
включенные в списки присяжных заседателей и призванные в установленном
законом порядке к участию в рассмотрении судом дела.

В списки присяжных заседателей не включаются лица:

1) не внесенные на предшествующих составлению списков присяжных
заседателей выборах или всенародном голосовании (референдуме) в списки
избирателей или граждан, имеющих право участвовать в референдуме;

2) не достигшие к моменту составления списков присяжных заседателей
возраста 25 лет;

3) имеющие неснятую или непогашенную судимость;

4) признанные судом недееспособными или ограниченные судом в
дееспособности (ч. 2 ст. 80 Закона “О судоустройстве РСФСР”).

В соответствии с ч. 4 ст. 80 названного Закона из списков присяжных
заседателей исключаются по их письменному заявлению:

1) лица, не владеющие языком, на котором ведется судопроизводство в
данной местности;

2) немые, глухие, слепые и другие лица, являющиеся инвалидами;

3) лица, не способные в силу своих физических или психических
недостатков, подтвержденных медицинскими документами, успешно исполнять
обязанности присяжных заседателей;

4) престарелые, которые достигли возраста 70 лет;

5) руководители и заместители руководителей органов представительной и
исполнительной власти;

6) военнослужащие;

7) судьи, прокуроры, следователи, адвокаты, нотариусы, а также лица,
принадлежащие к руководящему и оперативному составу органов внутренних
дел и государственной безопасности;

8) священнослужители.

Председателем суда или председательствующим судьей освобождаются от
исполнения обязанностей присяжных заседателей:

а) подозреваемые или обвиняемые в совершении преступления;

б) лица, не владеющие языком, на котором ведется судопроизводство, – при
необеспеченности в суде синхронного перевода;

в) немые, глухие, слепые и другие лица, являющиеся инвалидами, – при
отсутствии организационных либо технических возможностей их полноценного
участия в судебном заседании (ч. 5 ст. 80 Закона “О судоустройстве
РСФСР”);

г) лица, указанные в ч. 4 ст. 80 названного Закона, – по их просьбе,
заявленной до окончания их отбора для исполнения обязанностей присяжных
заседателей по конкретному делу.

Кроме того, могут быть освобождены от исполнения обязанностей присяжных
заседателей по их устному или письменному заявлению:

1) лица старше 60 лет;

2) женщины, имеющие детей в возрасте до трех лет;

3) лица, которые в силу религиозных убеждений считают для себя
невозможным участие в осуществлении правосудия;

4) лица, отвлечение которых от исполнения служебных обязанностей может
повлечь существенный вред общественным и государственным интересам
(врачи, учителя, пилоты авиалиний и др.);

5) иные лица, имеющие уважительные причины для неучастия в судебном
заседании.

От исполнения обязанностей присяжного заседателя по конкретному делу
председательствующий судья освобождает всякого, чья объективность
вызывает обоснованные сомнения вследствие оказанного на это лицо
незаконного воздействия, наличия у него предвзятого мнения, знания им
обстоятельств дела из непроцессуальных источников, а также по другим
причинам (ч. 7 ст. 80 Закона).

К числу этих “других причин” можно отнести то, что кандидат в присяжные
заседатели по рассматриваемому делу является потерпевшим, гражданским
истцом, гражданским ответчиком, свидетелем, экспертом и иные
предусмотренные в ст. 61 и 63 УПК РФ обстоятельства, дающие основание
считать, что кандидат прямо или косвенно заинтересован в этом деле и
потому подлежит мотивированному отводу.

Формированию качественного состава коллегии присяжных заседателей из
числа лиц, отвечающих требованиям закона, обеспечивающим быстрое и
эффективное включение присяжных заседателей в исполнение своих
обязанностей, способствует реализация специальных организационных мер
(составление общего и запасного списков присяжных заседателей и др.) и
уголовно-процессуальных правил. К последним, в частности, относятся:

проверка секретарем судебного заседания или помощником судьи (после
назначения судебного заседания) наличия обстоятельств, препятствующих
участию лица в качестве присяжного заседателя в рассмотрении уголовного
дела (ч. 2 ст. 326 УПК РФ);

опрос председательствующим кандидатов в присяжные заседатели о наличии
обстоятельств, препятствующих их участию в качестве присяжных
заседателей в рассмотрении уголовного дела (ч. 3 ст. 328 УПК РФ);

реализация кандидатами в присяжные заседатели своего права указать на
причины, препятствующие исполнению ими обязанностей присяжного
заседателя, а также заявить самоотвод (ч. 4 ст. 328 УПК РФ);

удовлетворение председательствующим судьей самоотводов кандидатов в
присяжные заседатели (ч. 7 ст. 328 УПК РФ);

реализация сторонами при формировании коллегии присяжных заседателей
своих полномочий задать кандидатам в присяжные заседатели вопросы,
связанные с выяснением обстоятельств, препятствующих участию лица в
качестве присяжного заседателя в рассмотрении данного уголовного дела
(ч. 8 ст. 328 УПК РФ) и передать председательствующему мотивированные
письменные ходатайства об отводах, не оглашая их (ч. 9 ст. 328 УПК РФ);

реализация сторонами своих полномочий до приведения присяжных
заседателей к присяге заявить, что вследствие особенностей
рассматриваемого уголовного дела образованная коллегия присяжных
заседателей в целом может оказаться неспособной вынести объективный
вердикт (ч. 1 ст. 330 УПК РФ).

Рассмотренные выше социально-психологические факторы (качественный,
количественный, разнородный и возрастной личный состав коллегии
присяжных заседателей) создают предпосылки для действия еще одного
важного социально-психологического фактора, определяющего способность
коллегии присяжных заседателей правильно и справедливо решать вопросы о
фактической стороне дела и виновности подсудимого, – высокого уровня
социально-психологического развития коллегии присяжных заседателей как
малой социальной группы.

Высокий уровень социально-психологического развития коллегии присяжных
заседателей как малой социальной группы. Коллегия присяжных заседателей
становится дееспособным субъектом коллективного решения сложных и
ответственных вопросов о виновности не сразу же после ее образования в
суде присяжных. В этот момент по уровню своего
социально-психологического развития она представляет собой
группу-конгломерат, под которой в социальной психологии понимается
группа ранее непосредственно незнакомых людей, оказавшихся (или
собранных) на одном пространстве и в одно время и общающихся
поверхностно и ситуативно.

В суде присяжных быстрое и эффективное преобразование коллегии из
“гадкого утенка” – группы-конгломерата в “прекрасного лебедя” – малую
социальную группу, обладающую достаточно высоким уровнем
социально-психологического развития для правильного и справедливого
решения сложнейших и ответственнейших вопросов о фактической стороне
дела и виновности подсудимого, обеспечивается различными элементами
процессуальной формы суда присяжных.

Этому способствуют, в частности, следующие элементы процессуальной формы
суда присяжных, направленные на формирование здорового
социально-психологического микроклимата в коллегии присяжных
заседателей, сознательного отношения к выполнению своего долга, чувства
ответственности, корректировку и “подтягивание” их нравственного и
правового сознания до уровня решаемых задач (вопросов), повышение их
юридической информированности, активизацию их здравого смысла, совести и
коллективного мышления в процессе выработки согласованного коллективного
решения по указанным вопросам:

1) разъяснение председательствующим судьей присяжным заседателям стоящих
перед ними задач, их прав и обязанностей (п. 5 ч. 2 ст. 328, ч. 1 ст.
334, ст. 333 УПК РФ);

2) торжественная процедура принятия присяжными присяги следующего
содержания: “Приступая к исполнению ответственных обязанностей
присяжного заседателя, торжественно клянусь исполнять их честно и
беспристрастно, принимать во внимание все рассмотренные в суде
доказательства, как уличающие подсудимого, так и оправдывающие его,
разрешать уголовное дело по своему внутреннему убеждению и совести, не
оправдывая виновного и не осуждая невиновного, как подобает свободному
гражданину и справедливому человеку” (ч. 1 ст. 332 УПК РФ);

3) ответственному и добросовестному исполнению присяжными заседателями
своих обязанностей в соответствии с требованиями присяги способствует и
предусмотренный уголовно-процессуальным законом порядок ограждения
коллегии присяжных заседателей от неправомерного влияния
заинтересованных лиц и присутствующей в зале судебного заседания
публики. В соответствии с ч. 22 ст. 328 УПК РФ по завершении
формирования коллегии присяжных заседателей председательствующий
предлагает им занять отведенное им место на скамье присяжных
заседателей, которая должна быть отделена от присутствующих в зале
судебного заседания и расположена, как правило, напротив скамьи
подсудимых. Запасные присяжные заседатели занимают на скамье присяжных
заседателей специально отведенные для них председательствующим места.

Такое ограждение психологически благотворно воздействует на присяжных,
повышает у них чувство ответственности и гражданского мужества.
А.М.Бобрищев-Пушкин считал, что “важным подспорьем” для формирования у
присяжных “вполне достаточного запаса судейского мужества… является то
изолирование, которому они подвергаются в силу закона; устраняя от них
всякое постороннее влияние, оно не только объединяет их в сознании
выпавшей на их долю тяжелой задачи, но и создает вокруг них как бы
особую гражданско-правовую атмосферу, в которой нет места легкомыслию,
личным вкусам и случайным влияниям; значение такого изолирования так
важно и благодетельно, что даже коронные судьи во сколько-нибудь
серьезных делах… когда они действуют с присяжными, принимают
всевозможные меры для отдаления себя от посторонних элементов” HYPERLINK
\l “sub_9972” *(72) .

Представляется, что изолирование присяжных формирует в коллегии такую
гражданско-правовую атмосферу не само по себе, а в сочетании с
процедурой публичного разъяснения присяжным заседателям их прав и
обязанностей и торжественной процедурой принятия ими присяги. О значении
присяги очень хорошо сказал Г.В.Плеханов: “Присяга – великая вещь даже
для человека нерелигиозного. Присягающий четью своей ручается за
исполнение взятого на себя обязательства” HYPERLINK \l “sub_9973” *(73)
.

Формированию в коллегии присяжных заседателей гражданско-правовой
атмосферы, здорового социально-психологического микроклимата
способствуют и другие элементы процессуальной формы суда присяжных,
направленные на создание оптимальной структурной организации коллегии,
нейтрализующей психологическое давление на присяжных внешних и
внутренних авторитетов, обладающих высоким статусом HYPERLINK \l
“sub_9974” *(74) и престижем HYPERLINK \l “sub_9975” *(75) :

реализация требований ст. 341 УПК РФ об обеспечении тайны совещания
присяжных заседателей. После напутственного слова председательствующего
коллегия присяжных заседателей удаляется в совещательную комнату для
вынесения вердикта (ч. 1). Присутствие в совещательной комнате иных лиц,
кроме коллегии присяжных заседателей, не допускается (ч. 2). Присяжные
заседатели не могут разглашать суждения, имевшие место во время
совещания (ч. 4);

реализация требований ст. 331 УПК РФ, регламентирующей демократический
порядок выбора старшины присяжных заседателей, его права и обязанности.
Присяжные заседатели, входящие в состав коллегии, в совещательной
комнате открытым голосованием избирают большинством голосов старшину,
который о своем избрании сообщает председательствующему (ч. 1 ст. 331
УПК РФ). Старшина присяжных заседателей руководит ходом совещания
присяжных заседателей, по их поручению обращается к
председательствующему с вопросами и просьбами, оглашает поставленные
судом вопросы, записывает ответы на них, подводит итоги голосования,
оформляет вердикт и по указанию председательствующего провозглашает его
в судебном заседании (ч. 2 ст. 331 УПК РФ).

Нетрудно заметить, что, хотя старшина является для остальных членов
коллегии присяжных заседателей и формальным, и неформальным лидером
(ведь именно его предпочли избрать старшиной остальные присяжные), его
социальная власть в коллегии носит почти символический характер: его
властные полномочия по отношению к остальным присяжным ограничены тем,
что он руководит ходом их совещания и выступает в качестве своеобразного
“диспетчера”, координирующего предусмотренные уголовно-процессуальным
законом коммуникативные связи между присяжными и председательствующим.

Для того чтобы старшина в ходе судебного следствия и в процессе
выработки коллективного решения по вопросам о виновности не мог
оказывать психологического давления на других присяжных заседателей
HYPERLINK \l “sub_9976” *(76) он наделяется равными с ними общими
обязанностями и правами в решении всех вопросов, возникающих при
рассмотрении дела и вынесении вердикта.

С этой же целью старшина не наделяется такими атрибутами социальной
власти, как право поощрять или наказывать членов коллегии присяжных
заседателей, предписывать им какое-либо поведение. Не обладает старшина
и привилегированным положением в коммуникативной сети, когда любой
руководитель является ее центром HYPERLINK \l “sub_9977” *(77) . Этому
препятствует децентрализованная коммуникативная сеть коллегии присяжных
заседателей: все члены коллегии обладают одинаковыми с остальными
возможностями принимать, передавать и перерабатывать доказательственную
информацию, доводы сторон, содержание напутственного слова
председательствующего, вступая в прямое общение друг с другом. Поскольку
уголовно-процессуальный закон не содержит каких-либо препятствий для
свободного межличностного общения членов коллегии присяжных, каждый из
них может свободно взаимодействовать с любым другим присяжным
заседателем. Таким образом в коллегии присяжных заседателей складывается
полная, неограниченная сеть коммуникации, которая, как отмечается в
социально-психологической литературе HYPERLINK \l “sub_9978” *(78) ,
оптимальна для решения сложных, нестандартных задач, а также в тех
случаях, когда вмененная деятельность должна служить развитию
межличностных отношений, повышению удовлетворенности членов группы
групповым членством.

Все это предрасполагает старшину присяжных заседателей к
либерально-демократическому стилю руководства. При таком стиле возникает
благоприятная социально-психологическая атмосфера для активного
включения участников в совместную деятельность, эффективной мобилизации
их интеллектуальных, эмоциональных ресурсов, улучшаются восприятие,
переработка информации и качество решений, предупреждается возможность
ошибок HYPERLINK \l “sub_9979” *(79) , а соответственно повышается
качество принимаемого вердикта.

Совершенно другая социально-психологическая атмосфера складывается в
судебной коллегии, когда формальным и неформальным лидером в ней
является председательствующий судья-профессионал, который по своим
социально-психологическому “весу”, статусу, правам и обязанностям,
властным полномочиям существенно превосходит других членов судебной
коллегии, лучше них знает материалы уголовного дела, действующее
законодательство, имеет больше возможностей контролировать процесс
циркуляции доказательственной информации.

Как установлено социально-политическими исследованиями, “человек,
обладающий бульшим объемом информации и бульшей возможностью
регулировать ее циркуляцию, выполняет более значимую роль в решении
проблемы. Эта роль тем весомее, чем центральнее позиция, которую он
занимает. В этом случае он становится главным субъектом окончательного
решения”.

С учетом сказанного следует критически отнестись к опыту тех стран, в
которых присяжные заседатели и профессиональные судьи образуют единую
судебную коллегию при обсуждении вопросов о виновности и вынесении
вердикта. Как отмечают С.В.Боботов и Н.Ф.Чистяков, после того как во
Франции в 1945 г. из жюри присяжных и судей создали единую судебную
коллегию, “влияние профессиональных судей стало решающим вплоть до того,
что в ряде случаев обвинительный приговор навязывался присяжным вопреки
мнению большинства”. При таком объединении правозащитный потенциал суда
присяжных существенно снижается и его функционирование теряет социальный
смысл.

По свидетельству французского судьи Ж.М.Ламбера, при такой форме
судопроизводства в суде присяжных председательствующий имеет возможность
единолично распоряжаться жизнью обвиняемого: “…Этим… грешили
некоторые председатели суда присяжных, обладавшие даром навязывать свое
мнение другим и мастерски затаскивать подсудимых под нож гильотины: “Не
знаю, что об этом думаете вы, но ведь перед нами убийца пожилой
супружеской пары, который уже через восемнадцать лет выйдет на волю,
если мы и приговорим его к пожизненному заключению. Кто может
поручиться, что он не возьмется за старое?” Или: “Что бы ни говорили
психиатры, я никогда не поверю, что убийца полицейского – сумасшедший
или что-то в этом роде. К таким людям у нас не должно быть снисхождения.
Пусть это послужит примером для других”.

К счастью, рассмотренные выше особенности процессуальной формы нашего
суда присяжных исключают возможность такого психологического давления на
присяжных со стороны как профессиональных судей, так и старшины
присяжных заседателей, что создает благоприятные
социально-психологические условия для выработки качественного
согласованного коллективного решения по поставленным перед коллегией
присяжных заседателей вопросам. Этому способствуют и рассмотренные ниже
элементы процессуальной формы суда присяжных;

4) процедура постановки вопросов, подлежащих разрешению присяжными
заседателями (ст. 338 и 339 УПК РФ). Давно известно, что на правильно
сформулированный вопрос любой здравомыслящий человек способен найти
адекватный ответ. “Когда человека о чем-нибудь спрашивают, – писал
Платон в диалоге “Федон”, – он сам может дать правильный ответ на любой
вопрос при условии, что вопрос задан правильно” HYPERLINK \l “sub_9980”
*(80) .

Правильно поставленный вопрос, выполняя в процессе мыслительной
деятельности функцию выделения и фиксации неизвестного, а также
рефлексивную, регулятивную и стимулирующую функции HYPERLINK \l
“sub_9981” *(81) , определяет пути и способы его решения.

Как отмечает П.В.Копнин, “правильно поставить вопрос – это уже в
значительной мере определить его решение… Уже при постановке вопроса
определяется способ его решения” HYPERLINK \l “sub_9982” *(82) .

Однако даже достаточно информированный и сообразительный здравомыслящий
человек, способный дать точные ответы на правильно заданные ему вопросы,
не всегда может их правильно поставить. Тем более трудно рассчитывать на
то, что сложные вопросы о виновности в безукоризненной логической и
юридической форме одновременно зародятся в 12 головах присяжных
заседателей. Для точной формулировки этих вопросов, выполняющих в
уголовном судопроизводстве функцию процессуально-правового алгоритма,
определяющего основные направления и пределы судебного исследования по
рассматриваемому уголовному делу, необходимы специальные юридические
знания, умения и навыки.

Таким образом, получается, что по сложным делам решение вопросов о
виновности – это слишком ответственное дело, чтобы его можно было
доверять привыкшим к человеческим страданиям и пораженным обвинительным
уклоном профессиональным судьям, а правильная постановка вопросов о
виновности – это очень сложное дело, чтобы его можно было поручать не
имеющим специальной юридической подготовки, юридических умений и навыков
непрофессиональным “однодневным судьям” – присяжным заседателям.

Это противоречие и призвана разрешить предусмотренная ст. 338 и 339 УПК
РФ процедура постановки вопросов, подлежащих разрешению присяжными
заседателями, которая возлагает всю ответственность за правильную
постановку этих вопросов на председательствующего судью, что также
необходимо учитывать при определении способности коллегии присяжных
заседателей правильно и справедливо решать относящиеся к ее компетенции
вопросы (более подробно процедура постановки вопросов присяжным
заседателям будет рассмотрена в разделе “Участие адвоката в постановке
вопросов присяжным заседателям”);

5) правильно поставленные на разрешение присяжных вопросы о фактической
стороне дела и виновности подсудимого способствуют их правильному
решению коллегией присяжных заседателей лишь в том случае, если все
члены коллегии при разрешении вопросов о виновности в своих рассуждениях
опираются на одни и те же исследованные в суде достоверные фактические
данные и юридические основания и правильно понимают их смысл. Это
обеспечивается юридическим наставлением, содержащимся в напутственном
слове председательствующего. Согласно ч. 2 и 3 ст. 340 УПК РФ при
произнесении напутственного слова председательствующий, не выражая
своего мнения по вопросам, поставленным перед коллегией присяжных
заседателей:

приводит содержание обвинения;

сообщает содержание уголовного закона, предусматривающего
ответственность за совершение деяния, в котором обвиняется подсудимый;

напоминает об исследованных в суде доказательствах, как уличающих
подсудимого, так и оправдывающих его, не выражая при этом своего
отношения к этим доказательствам и не делая выводов из них;

излагает позиции государственного обвинителя и защиты;

разъясняет присяжным заседателям основные правила оценки доказательств в
их совокупности; сущность принципа презумпции невиновности; положение о
толковании неустранимых сомнений в пользу подсудимого; положение о том,
что их вердикт может быть основан лишь на тех доказательствах, которые
непосредственно исследованы в судебном заседании, никакие доказательства
для них не имеют заранее установленной силы, их выводы не могут
основываться на предположениях, а также на доказательствах, признанных
судом недопустимыми;

обращает внимание коллегии присяжных заседателей на то, что отказ
подсудимого от дачи показаний или его молчание в суде не имеют
юридического значения и не могут быть истолкованы как свидетельство
виновности подсудимого;

разъясняет порядок совещания присяжных заседателей, подготовки ответов
на поставленные вопросы, голосования по ответам и вынесения вердикта.

Нетрудно заметить, что содержащееся в напутственном слове юридическое
наставление представляет собой популярную теорию доказательств и
уголовного права в объеме, необходимом для правильного и справедливого
решения вопросов о фактической стороне дела, виновности подсудимого, что
также обеспечивает достаточно высокий уровень социально-психологического
развития коллегии присяжных заседателей как субъекта коллективного
решения указанных вопросов.

Этому способствует и то, что:

председательствующий завершает свое напутственное слово напоминанием
присяжным заседателям содержания данной ими присяги и обращает внимание
на то, что в случае вынесения обвинительного вердикта они могут признать
подсудимого заслуживающим снисхождения (ч. 4 ст. 340 УПК РФ);

присяжные заседатели, выслушав напутственное слово председательствующего
и ознакомившись с поставленными перед ними вопросами, вправе получить от
него дополнительные разъяснения (ч. 5 ст. 340 УПК РФ).

Эта же статья предоставляет сторонам право заявить в судебном заседании
возражения в связи с содержанием напутственного слова
председательствующего по мотивам нарушения им принципа объективности и
беспристрастности (ч. 6).

Все это обеспечивает повышение уровня ориентированности членов коллегии
присяжных заседателей в условиях решаемой ими ответственной социальной
задачи, в исходных данных (исследованных доказательствах, доводах
сторон, требованиях уголовного и уголовно-процессуального законов,
требованиях общественной совести, изложенных в тексте присяги), которые
необходимо использовать в качестве логических посылок в рассуждениях,
выводах коллегии присяжных заседателей при решении вопросов о
фактической стороне дела и виновности.

В связи с этим сошлемся на мнение Н.А.Буцковского, который полагал, что
и присяжные, и “судьи-техники” пользуются “одними и теми же данными,
обнаруженными следствием, и едва ли можно допустить, чтобы из этих
данных естественная логика, присущая каждому человеку с более или менее
проницательным умом, не могла вывести относящиеся к предмету обвинения
соображения, в которых наглядная непосредственность суждений во многих
случаях вернее ученых и тонких анализов” HYPERLINK \l “sub_9983” *(83) .

Дальнейшее социально-психологическое развитие коллегии присяжных
заседателей как малой социальной группы, призванной решать сложные и
ответственные вопросы о фактической стороне дела и виновности
подсудимого, обеспечивается следующими элементами процессуальной формы
суда присяжных:

если в ходе совещания присяжные заседатели придут к выводу о
необходимости получить от председательствующего дополнительные
разъяснения по поставленным вопросам, то они возвращаются в зал
судебного заседания и старшина обращается к председательствующему с
соответствующей просьбой (ч. 1 ст. 344 УПК РФ);

председательствующий в присутствии сторон дает необходимые разъяснения,
либо, выслушав мнение сторон, при необходимости вносит соответствующие
уточнения в поставленные вопросы, либо дополняет вопросный лист новыми
вопросами (ч. 2 ст. 344 УПК РФ). По поводу внесенных в вопросный лист
изменений председательствующий произносит краткое напутственное слово,
которое отражается в протоколе (ч. 3 ст. 344 УПК РФ);

после этого присяжные заседатели возвращаются в совещательную комнату
для вынесения вердикта (ч. 4 ст. 344 УПК РФ). Если у присяжных
заседателей во время совещания возникнут сомнения по поводу каких-либо
фактических обстоятельств уголовного дела, имеющих существенное значение
для ответов на поставленные вопросы и требующих дополнительного
исследования, то они возвращаются в зал судебного заседания и старшина
обращается с соответствующей просьбой к председательствующему (ч. 5 ст.
344 УПК РФ);

председательствующий, выслушав мнение сторон, решает вопрос о
возобновлении судебного следствия. После окончания судебного следствия с
учетом мнения сторон могут быть внесены уточнения в поставленные перед
присяжными заседателями вопросы или сформулированы новые вопросы.
Выслушав речи и реплики сторон по вновь исследованным обстоятельствам,
последнее слово подсудимого и напутственное слово председательствующего,
присяжные заседатели возвращаются в совещательную комнату для вынесения
вердикта (ч. 6 ст. 344 УПК РФ);

после подписания вопросного листа с внесенными в него ответами на
поставленные вопросы присяжные заседатели возвращаются в зал судебного
заседания (ч. 1 ст. 345 УПК РФ). Старшина присяжных заседателей передает
председательствующему вопросный лист с внесенными в него ответами. При
отсутствии замечаний председательствующий возвращает вопросный лист
старшине присяжных заседателей для провозглашения. Найдя вердикт неясным
или противоречивым, председательствующий указывает на его неясность или
противоречивость коллегии присяжных заседателей и предлагает им
возвратиться в совещательную комнату для внесения уточнений в вопросный
лист. Председательствующий вправе также после выслушивания мнений сторон
внести в вопросный лист дополнительные вопросы. Выслушав краткое
напутственное слово председательствующего по поводу изменений в
вопросном листе, коллегия присяжных заседателей возвращается в
совещательную комнату для вынесения вердикта (ч. 2 ст. 345 УПК РФ).

Таким образом, дальнейшее социально-психологическое развитие коллегии
присяжных заседателей, достижение ею достаточного
социально-психологического уровня для правильного решения вопросов о
фактической стороне дела, виновности подсудимого обеспечиваются: 1)
дополнительными разъяснениями председательствующего по поводу
поставленных перед присяжными вопросов; 2) внесением
председательствующим соответствующих уточнений в поставленные вопросы
либо дополнением им вопросного листа новыми вопросами; 3) произнесением
председательствующим краткого напутственного слова по поводу внесенных в
вопросный лист изменений; 4) возобновлением судебного следствия для
разрешения возникших у присяжных заседателей во время совещания сомнений
по поводу каких-либо фактических обстоятельств уголовного дела, имеющих
существенное значение для ответов на поставленные вопросы и требующих
дополнительного исследования; 5) внесением председательствующим судьей
уточнений в поставленные перед присяжными заседателями вопросы или
формулировкой новых вопросов с учетом вновь исследованных обстоятельств
и мнения сторон; 6) выслушиванием присяжными заседателями речи и реплик
сторон по вновь исследованным обстоятельствам, последнего слова
подсудимого и напутственного слова председательствующего; 7) указанием
председательствующего судьи коллегии присяжных заседателей на неясность
или противоречивость вердикта, внесением председательствующим с учетом
мнений сторон в вопросный лист дополнительных вопросов и выслушиванием
присяжными краткого напутственного слова председательствующего по поводу
изменений в вопросном листе.

Основываясь на проведенном анализе, можно сделать вывод, что способность
коллегии присяжных заседателей как малой социальной группы выработать
качественное согласованное коллективное решение по вопросам о
фактической стороне дела и виновности подсудимого определяется
следующими взаимосвязанными социально-психологическими факторами,
опосредованными процессуальной формой суда присяжных: 1) достаточным
уровнем социально-психологического развития коллегии присяжных
заседателей как субъекта коллективного решения указанных вопросов; 2)
качественным личным составом коллегии присяжных заседателей, состоящей
из людей, способных быстро и эффективно включаться в исполнение
обязанностей присяжного заседателя; 3) оптимальным количественным
составом коллегии присяжных заседателей (12 человек); 4) разнородным
личным составом коллегии присяжных заседателей, состоящей из людей
разных социально-психологических типов; 5) возрастным составом коллегии
присяжных заседателей (от 25 до 70 лет).

Все сказанное о благотворном влиянии процессуальной формы суда присяжных
на способность коллегии присяжных заседателей правильно решать вопросы о
фактической стороне дела и виновности можно подытожить словами
В.Д.Спасовича из его речи по делу персидского принца Кейкубата Мирзы:
“Суд присяжных не дает отчета о том, как он пришел к известному
убеждению, но в своих отправлениях он так великолепно обставлен и такими
гарантиями окружен, которые изобретены наукою и освещены долговременным
опытом всех образованных народов, что правомерность его решений
образцовая и стоит вне сомнения. Решителей по совести вопросов о
виновности подсудимого много – 12 человек, и они заимствуются из лучших
и надежных слоев общества – они совокупляются в один компонент случайно
и не на долгое время, так что не могут приноровиться один к другому,
спеться между собою, выработать известную рутину; они действуют под
впечатлением торжественной присяги – судить правдиво, они пользуются
руководящими постановлениями председателя, наконец, им преподносят не
все дело в сыром виде, но дело, очищенное посредством отсечения от него
данных сомнительного свойства, могущих направить на ложные пути; до них
не доносится все дознание, все оговоры, изветы и все сведения по слуху,
без указания источника или из мутных источников” HYPERLINK \l “sub_9984”
*(84) .

Глава 2. Здравый смысл – интеллектуальная основа судопроизводства и
защиты в суде с участием присяжных заседателей

В состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей
основными движущими силами, определяющими творческий потенциал,
активность и сознательность присяжных заседателей, председательствующего
судьи и защитника при выполнении ими своих обязанностей, являются их
здравый смысл и совесть, которые представляют собой соответственно
интеллектуальную и нравственную основы данного вида судопроизводства и
защиты.

Продолжающаяся более века бесконечная дискуссия между сторонниками и
противниками суда присяжных по существу сводится к попыткам теоретически
подтвердить или опровергнуть следующие положения, высказанные накануне
Судебной реформы 1864 года предводителем дворянства Тверской губернии
А.М.Унковским в записке об освобождении крестьян: “…разве суд
присяжных в Англии в ХV и ХVI столетиях был более образован, нежели наш?
Англия вводит суд присяжных всюду, куда достигает ее владычество, и
везде это учреждение оказывает благодетельные последствия. Суд присяжных
существует даже в Новой Зеландии. Неужели дикари этого острова более
развиты, чем наш народ?.. Для суждения о виновности… нужны только
здравый смысл и совесть… Неужели можно отвергать в нашем народе и эти
качества?” HYPERLINK \l “sub_9985” *(85) .

Недостаточно обоснованной представляется как позиция оппонентов суда
присяжных, отрицающих его состоятельность на том основании, что для
решения вопросов о фактической стороне дела, виновности подсудимого мало
здравого смысла и совести, так и позиция сторонников суда присяжных,
которые считают, что для решения указанных вопросов необходимы только
здравый смысл и совесть. И те и другие не учитывают в достаточной
степени рассмотренные выше опосредованные процессуальной формой суда
присяжных социально-психологические факторы (возрастной состав,
разнородный личный состав, количественный и качественный состав коллегии
присяжных заседателей, достаточно высокий уровень
социально-психологического развития коллегии присяжных заседателей,
который обеспечивает формирование в коллегии присяжных заседателей
благоприятных социально-психологических условий для выработки
качественного согласованного коллективного решения (вердикта) по
вопросам о фактической стороне дела, виновности подсудимого). Указанные
социально-психологические факторы на индивидуально-психологическом
уровне обеспечивают активизацию здравого смысла и совести присяжных
заседателей, их способности сознательно и ответственно участвовать в
коллективном исследовании и разрешении данных вопросов.

Еще одна причина недооценки профессиональными юристами
интеллектуально-духовного потенциала коллегии присяжных заседателей
заключается в том, что в юридической литературе, в том числе юридической
психологии и юридической этике, не получили достаточной разработки такие
категории, как “здравый смысл” и “совесть”. В предисловии к русскому
изданию книги американского юриста Уильяма Бернэма “Суд присяжных
заседателей” заведующий кафедрой международного права МГИМО МИД РФ
Ю.М.Колосков справедливо заметил, что, “поскольку в состав жюри
присяжных входят не профессиональные юристы, большое значение
приобретают такие категории, как мораль, нравственность, здравый смысл,
справедливость и т.п.” HYPERLINK \l “sub_9986” *(86) .

Однако ни в одном из 36 разделов этой книги не содержится специального
анализа этих категорий, в том числе здравого смысла и совести. Начало
этому направлению исследований положила серия статей автора настоящей
книги HYPERLINK \l “sub_9987” *(87) , в которых здравый смысл и совесть
рассматриваются как соответственно интеллектуальная и нравственная
основы судопроизводства, обвинения и защиты в суде с участием присяжных
заседателей.

2.1. Сущность и значение здравого смысла человека как субъекта
практической деятельности и общения

Под здравым смыслом понимается совокупность знаний об окружающей
действительности, навыков, форм мышления обыкновенного нормального
человека, используемых в его практической повседневной деятельности.
Поэтому здравый смысл называют еще практическим рассудком или житейской
мудростью HYPERLINK \l “sub_9988” *(88) .

Мудрость – это личностная характеристика здравомыслящего человека,
обладающего обобщенными знаниями существенного в жизни, умеющего
правильно применять эти знания в своей деятельности, вести себя
благоразумно, с достоинством и предусмотрительно, способного схватывать
общее и существенное в вещах, с наименьшими затратами сил и средств
достигать максимальных результатов, решать возникающие в настоящем
проблемы на основании прошлого опыта, реалистической оценки ситуации и
логических приемов с точки зрения возможных будущих последствий
HYPERLINK \l “sub_9989” *(89) .

На важное значение мудрости для человека как субъекта разумной
практической деятельности и общения указывается уже в Библии – в Притчах
Соломоновых: “…Блажен человек, который снискал мудрость, и человек,
который приобрел разум… Потому что приобретение ее лучше приобретения
серебра, и прибыли от нее больше, нежели от золота… Она дороже
драгоценных камней, и ничего из желаемого тобою не сравнится с нею”
HYPERLINK \l “sub_9990” *(90)

С древнейших времен считается, что от мудрости, по выражению Демокрита,
“получаются следующие три плода”, от которых зависит успех человека во
всех его важнейших практических делах, в том числе при ведении защиты в
суде с участием присяжных заседателей: “дар хорошо мыслить, хорошо
говорить и хорошо делать” HYPERLINK \l “sub_9991” *(91) (выделено мной.
– В.М.).

Умение хорошо мыслить, хорошо говорить и хорошо делать имеет особенно
важное значение в процессе подготовки, обоснования, принятия и
реализации ответственных практических решений в сложных жизненных
ситуациях, в условиях информационной неопределенности, дефицита или
противоречивости исходных данных.

“Умен и мудр тот, – пишет А.Г.Спиркин, – кто обладает способностью
разобраться и найтись в сложной, запутанной, темной обстановке. И
недаром сова Минервы, осуществляя свой полет в сумерках, символизирует
собой мудрость – высшую степень ума” HYPERLINK \l “sub_9992” *(92) .

Умение правильно и быстро сориентироваться в неопределенной обстановке,
восполнить или устранить дефицит либо противоречивость информации путем
постановки правильных вопросов и правильного осмысления полученных
ответов, адекватно оценить актуальную (текущую, оперативную) и
потенциальную информацию (хранящуюся в памяти субъекта принятия решения,
людей, с которыми он взаимодействует, и в других носителях) и
самостоятельно принять оптимальное ответственное практическое решение –
один из важнейших показателей, по которому человечество уже давно
научилось отличать мудрых, умных людей, обладающих высоким
интеллектуально-духовным потенциалом здравого смысла, от глупцов,
страдающих его дефицитом.

Об этом свидетельствует содержание старинной притчи о хозяине и двух его
работниках. Один работник спросил своего хозяина, почему за одну и ту же
работу в качестве приказчика второй работник получает в 5 раз больше,
чем он. Хозяин ему ответил: “Узнай, что это там, вдалеке, пылится”.
Работник сбегал и доложил: “Гонят гурт овец”. Хозяин спросил: “Куда
гонят овец?” Работник сбегал и доложил: “В город”. Хозяин спросил:
“Зачем гонят овец в город?” Работник сбегал и доложил: “Продавать на
рынке”. Хозяин спросил: “Сколько овец?” Работник сбегал и доложил.
Хозяин спросил: “Кто хозяин?” Работник сбегал и доложил. Хозяин спросил:
“По какой цене он собирается продавать овец?” Не получив ответа, хозяин
увидел, что к ним подъезжает второй приказчик, и дал ему то же
поручение: “Узнай, что это там пылится”.

Второй приказчик отъехал, а через некоторое время вернулся и рассказал:
“Гонят гурт овец в количестве 562 голов в город на продажу. Хозяин
такой-то. Продавать намеревался по цене 25 за голову. Я перекупил весь
гурт по 20 за голову. Цена в городе – 24”. Хозяин, обращаясь к первому
приказчику, сказал: “Ну, а теперь ты понимаешь, почему я плачу ему в 5
раз больше, чем тебе?” HYPERLINK \l “sub_9993” *(93) .

В данном случае для восполнения информационной неопределенности и
принятия правильного, самостоятельного, ответственного решения
достаточно было догадаться поставить несколько правильных вопросов.

Однако в процессе подготовки и принятия ответственных практических
решений не всегда удается собрать полную и достоверную информацию по
объективным причинам, например в связи с противодействием
заинтересованных лиц, быстро меняющейся обстановкой и т.п. Эффективность
подготовки, принятия и реализации решений в подобных ситуациях в
значительной степени зависит от умения планировать предстоящую
практическую деятельность с учетом различных факторов, как
благоприятствующих, так и препятствующих предстоящей деятельности, что
также является одним из существенных признаков подлинного здравомыслия,
истинной житейской мудрости.

Планирование – это способ организации предстоящей деятельности путем
мысленного моделирования ее содержания, составления ее рабочей программы
(плана), предусматривающей цель, пути, средства и способы ее достижения,
а также оптимальную последовательность целесообразных действий HYPERLINK
\l “sub_9994” *(94) .

В условиях неопределенной, сложной, быстро меняющейся обстановки
житейская мудрость при подготовке, обосновании и принятии решений
проявляется, во-первых, в способности правильно определить основную цель
деятельности: “Кораблю, который не знает, к какой гавани он плывет, не
поможет никакой попутный ветер” (Сенека).

Для того чтобы в практической деятельности в максимальной степени
использовать те шансы, возможности, которые дают “дуновения” или
“порывы” капризного “попутного ветра” (переменчивой благоприятной
обстановки), планирование и организация деятельности, направленной на
достижение основной цели, должны осуществляться таким образом, чтобы
одновременно с основной (стратегической) целью намечались и
реализовывались промежуточные (тактические) цели, способствующие ее
достижению.

Это правило житейской мудрости прекрасно выразил Ф.Бэкон: “Во всех наших
действиях мы должны так внутренне настроить и подготовить себя, так
расставить в своем уме и подчинить друг другу все наши намерения и цели,
чтобы в случае, если нам не удастся в каком-нибудь деле добиться высшей
степени успеха, мы могли бы, однако, вплотную приблизиться к ней или в
крайнем случае занять хотя бы третью от вершины успеха ступеньку… Мы
должны постоянно следить за тем, чтобы каждое наше действие и каждое
наше решение приносили нам тот или иной полезный результат, ни в коем
случае не позволять себе прийти в отчаяние, пасть духом и сразу опустить
руки, если вдруг окажется, что мы не можем достичь нашей основной цели.
Ибо… деятелю менее всего подобает стремиться к достижению
одной-единственной цели. Тот, кто поступает так, неизбежно поплатится за
это потерей бесчисленного множества возможностей, которые всегда попутно
возникают в деловой практике и которые, пожалуй, смогут оказаться более
благоприятными для чего-то другого, что лишь позднее раскроет свою
пользу, чем то, что уже находится у нас в руках. Поэтому нужно
хорошенько запомнить следующий принцип: “Это необходимо сделать, но не
следует забывать и о другом” HYPERLINK \l “sub_9995” *(95) (выделено
мной. – В.М.).

Для того чтобы каждое действие и каждое решение приносило определенный
полезный результат, приближающий достижение поставленных основной и
промежуточных целей, эти решения необходимо планировать и реализовывать
своевременно и в оптимальной последовательности. Как отмечал
Л.Н.Толстой, “мудрость во всех житейских делах… состоит не в том,
чтобы знать, что нужно делать, а в том, чтобы знать, что делать прежде,
а что после” HYPERLINK \l “sub_9996” *(96) (выделено мной. – В.М.).

Разумный, здравомыслящий подход к выработке оптимального практического
решения в неопределенной обстановке заключается в стремлении предельно
минимизировать риск при выборе основной и промежуточных целей и средств
их достижения, снизить его уровень до такой степени, при которой он не
представляет опасности для интересов субъекта практической деятельности,
других людей и общества.

Для эффективного управления риском, уменьшения его уровня человек,
обладающий здравым смыслом, житейской мудростью, практическим рассудком,
учитывает все внешние обстоятельства и свои возможности, а также
правовые и нравственные законы того общества, в котором он живет, и
различные правила, установления, рекомендации, инструкции и т.д.,
выработанные этим обществом HYPERLINK \l “sub_9997” *(97) , т.е.
различные социальные нормы, соблюдение которых обеспечивает безопасность
субъектов практической деятельности, надежность их деятельности.

Этому способствуют и заблаговременное прогнозирование возможных
опасностей, и планирование соответствующих контрмер, обеспечивающих
выживание человека, сохранность управляемой им техники, и т.п., что
имеет особенно важное значение в деятельности космонавтов,
летчиков-испытателей HYPERLINK \l “sub_9998” *(98) .

“…Труд летчика-испытателя опаснее многих иных профессий, – пишет
летчик-космонавт Г.Т.Береговой, – но бесспорно также и то, что труд этот
не лотерея, где повезет или не повезет, не балансирование на лезвии
неконтролируемых случайностей… Подавляющее большинство неожиданностей,
с которыми пилот встречается или может встретиться в воздухе, детально
продуманы им еще на земле… против всякой из них разрабатывается
система соответствующих контрмер и действий. Иначе профессия
летчика-испытателя смахивала бы на нечто схожее с клубом добровольных
самоубийц, т.е. попросту не была бы профессией” HYPERLINK \l “sub_9999”
*(99) .

Такой ответственный, взвешенный, всесторонне продуманный, системный
подход к принятию практических решений в важнейших делах характерен для
здравомыслящих людей в любой сфере человеческой деятельности. Об этом
свидетельствуют рассуждения известного российского хлебороба
Т.С.Мальцева:

“Земля, на которой мы возделываем хлеб, представляется мне в виде
шахматной доски с множеством клеток-массивов. И над нею склонились двое:
природа мыслящая, т.е. человек, и природа немыслящая (стихия, погодные и
другие условия). Да, собственно, и сама “шахматная доска” – тоже природа
и тоже немыслящая… Белыми всегда играет природа, за ней, как
говорится, право первого хода, ибо она определяет особенности времени
года, температурные режимы, нормы осадков, их распределение. Действует
природа неосознанно, однако самоуверенно, будучи хозяйкой положения.
Поэтому задача земледельца очень сложна, и всякий раз она меняется, но у
него есть преимущества, и среди них – разум, опыт прошлых поколений,
техническая оснащенность. Чтобы не проиграть очередную “партию”,
земледелец должен точно соизмерять свои цели и задачи, исходя из
конкретных условий.

У любого шахматиста есть свои излюбленные приемы… особенно в середине
и в конце партии. Кто часто встречается с одним и тем же партнером, тот,
разумеется, лучше усваивает все эти особенности, лучше приноровится к
ним. Но и у природы есть, так сказать, свои излюбленные “ходы”. Самый
сильный из них – засуха, который она чаще всего и применяет, чередуя
разные варианты. Современный земледелец, опираясь на науку, опыт лучших
мастеров, способен осуществлять сложнейшие маневры, тактические приемы и
таким образом уклоняться от ударов стихии или же смягчать их действие.
Выигрывают, как правило, наиболее искусные хозяева земли, умудренные
жизнью, опытом, знаниями” HYPERLINK \l “sub_99100” *(100) (выделено
мной. – В.М.).

Еще одно существенное проявление здравого смысла в процессе выработки
оптимального практического решения в условиях информационной
неопределенности заключается в тщательном продумывании, во всесторонней
оценке, “взвешивании” социальной ценности альтернативных решений с
учетом их явных или вероятных последствий для других людей и общества.
“Разумный человек, – пишут М.-А.Робер и Ф.Тильман, – решая проблему,
расширяет поле решений, рассматривает все большее число возможных
последствий своих действий и их вероятности и яснее осознает социальные
требования и ценности, которые он выбирает… Если нужно рисковать, то
разумнее выбрать “самое лучшее из возможного”. Если последствия
неопределенны, нужно спасать прежде всего то, чем дорожишь больше всего”
HYPERLINK \l “sub_99101” *(101) .

Следует особо отметить, что подлинная мудрость принципиально отличается
от “мудрости” беспринципных, эгоистичных, корыстолюбивых людей.
“Себялюбивая мудрость гнусна во всех видах своих. Это мудрость крыс,
покидающих дом, которому суждено завалиться; мудрость лисы, выгоняющей
барсука из вырытой им норы; мудрость крокодила, проливающего слезы перед
тем, как пожрать свою жертву” HYPERLINK \l “sub_99102” *(102) .

Подлинное здравомыслие, мудрость наиболеее ярко проявляются в суждениях
о правильном или неправильном, справедливом или несправедливом.
“Обладатель здравого суждения… видит вещи с правильной, справедливой,
здоровой точки зрения. Авантюрист, правильно рассчитывающий людские
слабости и всегда верно выбирающий объект для своих обманов, тем не
менее не является носителем здравого суждения в полном смысле слова”
HYPERLINK \l “sub_99103” *(103) .

Следовательно, истинный здравый смысл, подлинная мудрость ничего общего
не имеют с такой формой практического мышления, как хитрость, которая
характерна для недалеких людей со шныряющим умишком, неразборчивых в
средствах достижения своих корыстных целей.

Комментируя притчу Соломона “Умный следит за своими поступками, глупец
же прибегает к хитрости”, Ф.Бэкон пишет: “Есть два вида практической
мудрости: одна – истинная и здравая, другая – недостойная и ложная,
которую Соломон не боится назвать глупостью. Тот, кто выбирает первую,
заботится о своем собственном пути, заранее предвидит опасности, думает
о том, как их избежать, прибегает к помощи честных людей, вооружается
против бесчестных, осторожен в своих начинаниях, готов и к отступлению,
готов и воспользоваться удобным случаем, энергичен в борьбе с
препятствиями и вообще принимает во внимание бесчисленное множество
других обстоятельств, которые имеют отношение к его собственным
действиям и поступкам. Другой же вид целиком сшит из лжи и хитрости и
все надежды свои возлагает на обман других людей и на возможность
использовать их в своих интересах. Такую мудрость притча эта с полным
основанием отвергает не только как бесчестную, но и просто как глупую.
Ибо, во-первых, все это меньше всего принадлежит к тем вещам, которые
находятся в нашей власти, и не существует никакого твердого правила, на
которое такая мудрость могла бы опираться; наоборот, каждый день здесь
нужны все новые и новые хитрости, поскольку прежние теряют свою силу и
устаревают. Во-вторых, кто хоть однажды снискал себе славу хитрого и
коварного человека, тот полностью лишил себя важнейшего средства всякой
практической деятельности – доверия, и поэтому ему придется столкнуться
с тем, что его расчеты не оправдаются. Наконец, все эти хитрости, какими
бы прекрасными они ни казались и как бы они ни нравились, все же чаще
всего терпят полный крах, что хорошо заметил Тацит: “Хитрые и дерзкие
планы хороши в мечтах, тяжелы в исполнении и плохо кончаются” HYPERLINK
\l “sub_99104” *(104) (выделено мной. – М.В.).

Это мудрое высказывание нуждается в существенном уточнении: мудрый
человек не прибегает к хитростям до тех пор, пока к этому его не
вынуждает состояние крайней необходимости или необходимой обороны,
вызванное безнравственными и противоправными действиями преступника. Как
будет показано в следующей главе, в подобных, а также в других
нравственно-конфликтных ситуациях при осуществлении некоторых видов
деятельности (врачебной, военной, дипломатической) применение в
интересах безопасности личности, окружающих людей, общества, государства
определенных хитростей вполне допустимо. В остальных случаях применение
уловок для введения в заблуждение людей, использование их ошибок в своих
интересах не может быть оправданным.

Упражнения в подобных хитростях особенно неуместны перед лицом Фемиды.
Применение в суде различных уловок – ненадежное средство не только
обвинения, но и защиты, особенно в суде присяжных.

П.С.Пороховщиков (П.Сергеич) подчеркивал, что защита должна быть верная,
надежная, безошибочная, что “лучшая защита – это защита законом. Она не
всегда ведет к полному оправданию, но ее преимущество заключается в том,
что, если защитник нашел юридически верное положение, оно обязательно
для судей” HYPERLINK \l “sub_99105” *(105) . В то же время он
предостерегал начинающих адвокатов от адвокатских хитростей, за которые
расплачиваются их клиенты: “Всякий нечестный прием есть прием
ненадежный, и одна нечестная уловка может при самой умелой защите
погубить подсудимого” HYPERLINK \l “sub_99106” *(106) .

В том, что предрасположенный к нечестным уловкам адвокат является
источником повышенной опасности для своего подзащитного, что применение
им таких уловок неразумно, бессмысленно, ибо опасно для обвиняемого,
особенно в суде присяжных, был убежден и известный английский юрист
Р.Гаррис, который в своей книге весьма нелестно отзывается о таких
адвокатах и об их “хитростях”:

“Нечестные уловки на суде ничего, кроме жалкой известности, не создадут
для адвоката” HYPERLINK \l “sub_99107” *(107) , они “пригодны скорее для
фокусника на балаганах, чем для адвоката на суде… Такие уловки – прием
плохих адвокатов, и худшее или лучшее в них заключается в том, что они
никогда не достигают цели. Присяжные сразу видят их; они вредят делу
вместо того, чтоб служить ему, как объявления врача-шарлатана, выдающие
его обман” HYPERLINK \l “sub_99108” *(108) (выделено мной. – В.М.).

С учетом всего сказанного можно сделать вывод, что здравый смысл в его
высших проявлениях представляет собой форму практического мышления
социально, нравственно и интеллектуально зрелой личности, для которой
характерен ответственный, осторожный, взвешенный, тщательно и
всесторонне продуманный, системный подход к принятию важных практических
решений, к определению целей, задач, путей, средств и способов
достижения целей с учетом природы вещей, существующих в обществе
нравственных, правовых и других социальных норм, иных человеческих
ценностей, общих свойств человеческой природы, культуры, нравов,
обычаев, производственно-бытовых условий жизни людей разных
социально-психологических типов, а также с учетом складывающейся
обстановки, своих возможностей, прогнозируемых последствий принимаемого
решения для себя, других людей и общества.

2.2. Интеллектуально-духовный потенциал здравого смысла как формы
практического мышления при исследовании вопросов о виновности в процессе
доказывания

Отношение к здравому смыслу, его интеллектуальному потенциалу – это тот
оселок, на котором проверялось отношение к суду присяжных в России
накануне и после его введения.

Так, убежденный сторонник суда присяжных прокурор А.М.Бобрищев-Пушкин в
результате тринадцатилетнего изучения судебной практики (он
присутствовал на 716 процессах суда присяжных в различных губерниях
России, закончившихся осуждением 918 и оправданием 590 подсудимых)
пришел к выводу: “…чтобы быть присяжным средней силы, обыкновенный
житейский опыт и здравый смысл вполне достаточны” HYPERLINK \l
“sub_99109” *(109)

Совершенно по-другому относились к здравому смыслу народных
представителей, а значит, и к суду присяжных его противники. Один из
наиболее известных противников суда присяжных – граф Д.Н.Блудов писал:
“…могут сказать, что для получения убеждения о вине или невиновности
подсудимого не нужно особого образования и достаточно одного здравого
смысла. Действительно, здравый смысл присущ учености; но здравый смысл
обыкновенного человека ограничивается тесным кругом его общественной
жизни и ежедневного положения: он редко и с трудом достигает предметов,
выходящих из его круга. Нетрудно заключить о вине и невиновности
подсудимого, когда для него есть в виду положительные, так сказать,
осязаемые доказательства и данные; но в большей части случаев к сему
заключению может довести только внимательное соображение многих
обстоятельств и высшая способность к тонкому анализу и логическим
выводам; для сего уже одного здравого смысла далеко не достаточно”
HYPERLINK \l “sub_99110” *(110) .

Нетрудно заметить, что в этом высказывании здравый смысл обыкновенного
человека рассматривается как низшая форма интеллекта, как более
элементарная, легковесная, рутинная, менее квалифицированная форма
интеллектуальной деятельности, которой недоступно опосредованное
познание истины по сложным вопросам о виновности в неопределенной
обстановке. В такой обстановке, по мнению Блудова, правильно разрешать
вопросы о виновности способен только ученый, высокообразованный ум.

Среди современных противников суда присяжных такое отношение к здравому
смыслу как низшей форме интеллекта, как мышлению домашне-кухонного
обихода сформировалось не без влияния известного высказывания Ф.Энгельса
о том, что “здравый человеческий рассудок, весьма почтенный спутник в
четырех стенах домашнего обихода, переживает самые удивительные
приключения, лишь только отважится выйти на широкий простор
исследования” HYPERLINK \l “sub_99111” *(111) .

Однако в этом высказывании речь идет о беспомощности здравого смысла в
решении лишь теоретических проблем. Например, на основании одного лишь
здравого смысла невозможно самостоятельно раскрыть понятие состава
преступления, которое является научной абстракцией, выстраданной научным
анализом.

Но, как справедливо отмечает М.С.Строгович, “судебная деятельность не
есть теоретическое исследование, академическое изучение фактов и
явлений. Судебная деятельность – это практика… протекающая в сложной
обстановке и трудных условиях, а не лабораторное исследование” HYPERLINK
\l “sub_99112” *(112) .

Методологической основой объективной оценки интеллектуального потенциала
здравого смысла как формы практического мышления являются положения из
области философии и психологии о том, что для различных областей
человеческой деятельности подходят различные формы мышления.

На это обращал внимание еще в 1916 г. известный американский философ
Вильям Джеймс: “Здравый смысл лучше подходит для одной сферы жизни,
наука – для другой, философская критика – для третьей” HYPERLINK \l
“sub_99113” *(113) .

Комментируя это высказывание, профессор Вашингтонского университета
психолог Дж.Верч пишет: “В подходе Джеймса особенно важно то, что он не
допускал, что здравый смысл как-то более примитивен или стоит ниже
других форм мышления… По его мнению, он гносеологически явно более
ранний… и все же это никоим образом не означает, что он менее
эффективен или менее мощный. Наоборот, он лучше подходит для одной сферы
жизни…” HYPERLINK \l “sub_99114” *(114) .

Здравый смысл по творческому потенциалу, способности решать
нестандартные задачи в неопределенной обстановке уступает теоретическому
мышлению только в теоретической деятельности, направленной на открытие
принципиально новых научных знаний. В научной сфере деятельности одним
из основных психологических барьеров на пути открытия принципиально
новых знаний является рассудочная деятельность, в которой в качестве
логических посылок для умозаключений выступают устоявшиеся знания,
представления, опирающиеся на здравый смысл.

Доктор философских наук, профессор А.К.Сухотин об этом пишет: “По
существу, здравый смысл – это совокупность устоявшихся догм,
принадлежащих вчерашнему дню науки… Сколько выдающихся результатов
было объявлено абсурдным и только потому, что они выходили за границы
здравого смысла!.. Будучи хранилищем старых парадигм, здравый смысл
осуществляет функцию, так сказать, “методологического деспотизма”
HYPERLINK \l “sub_99115” *(115) .

Для того чтобы избавиться от этого своеобразного методологического
деспотизма, психологического барьера на пути к принципиально новым
знаниям, “исследователь действует вопреки существующему здравому смыслу,
вопреки принятым взглядам, вопреки тому, что кажется очевидным. Он
совершает невероятные, даже абсурдные с точки зрения устоявшихся
представлений действия… именно такие нетрадиционные, фантастические
операции формируют неожиданные сочетания объектов, позволяют проникнуть
в новые области действительности, к новым сторонам явлений” HYPERLINK \l
“sub_99116” *(116) .

Однако применение подобных полуфантастических приемов, вполне допустимое
и даже необходимое для активизации, искусственного взбадривания,
“подстегивания” творческого воображения ученых, что помогает им
эффективно преодолевать психологические барьеры на пути к научным
открытиям, едва ли может быть полезным в практической деятельности,
особенно судебной, поскольку при использовании этих нестандартных
приемов творческая интуиция активизируется за счет освобождения ее от
контроля сознательной логической деятельности и необходимости считаться
с ценным для принятия ответственных практических решений “человеческим
капиталом” – жизненным опытом личности. Как отмечает выдающийся ученый
XX в., канадский биолог и врач Ганс Селье, “истинное открытие очень
редко произрастает из логических построений, и это особенно характерно
для естественных наук” HYPERLINK \l “sub_99117” *(117) .

Еще более определенно об этом сказал А.Эйнштейн: “Открытие не является
делом более логического мышления, даже если конечный продукт связан с
логической формой” HYPERLINK \l “sub_99118” *(118) .

Здравый смысл, или практический рассудок, в своих индуктивных и
дедуктивных умозаключениях опирающийся на выстраданные прошлым опытом
знания, факты, представления, по своему творческому потенциалу,
способности решать нестандартные задачи в неопределенной обстановке
уступает теоретическому мышлению только в научной сфере, но превосходит
его в практической сфере жизни.

Так, по мнению Б.Я.Пушканского, автора содержательной научной монографии
“Обыденное знание”, практическая мудрость (здравый смысл) превосходит
теоретическую “в смысле способности принимать разумные решения в
вопросах практической жизни (житейских или государственных)… так как
основывается на знании не только общего, но и частного, на учете не
только общих принципов, но и многообразия конкретного опыта. Аристотель
особо подчеркивал, что для целей непосредственной практики (не только
житейской, но и такой, как, например, государственные дела) знание
частных вопросов даже важнее, чем знание общего” HYPERLINK \l
“sub_99119” *(119) .

Знание частных вопросов имеет особенно важное значение для правильного и
своевременного разрешения актуальных практических проблем, которые
нередко возникают внезапно, под давлением независимых от субъекта
практической деятельности внешних обстоятельств, требующих
безотлагательного разрешения в жестких пространственно-временных рамках,
порой в неопределенной, неясной и противоречивой обстановке и при
ограниченных силах и средствах.

В подобных ситуациях одним из важных познавательных средств восполнения
информационной неопределенности и выработки нестандартного оптимального
практического решения являются лежащие в основе повседневного
жизненно-практического опыта обыденные знания об окружающей
действительности.

Наглядным подтверждением тому является рассказ участника описанных ниже
событий, происшедших в 1916 г. на одном из участков Западного фронта:
“Как-то командиру части сообщили, что на его участок собирается с
инспекцией великий князь. Было приказано продемонстрировать
боеготовность полка и доблесть войск: атаковать противника и занять
некоторые его рубежи. Поставленная задача не соответствовала, однако,
боезапасу, которым располагала часть. Возникла проблема выбора объектов,
на которых следовало сосредоточить артогонь, и объекта для первого
удара, чтобы при ограниченном числе снарядов возможно ослабить ожидаемое
сопротивление противника. Офицеры штаба высказали разные предложения.
Все они, однако, были слабоаргументированы. Споры затянулись бы, если бы
денщик командира полка не попросил разрешения вмешаться в разговор.
Наблюдая время от времени в перископ за позициями противника, он
заметил, что, как только выглядывает солнце, на крыше одной из землянок
появляется и греется на солнце котенок с бантиком. С выводом нельзя было
не согласиться: землянка явно была офицерским жильем или командным
пунктом. И в том и в другом случае первой целью артобстрела следовало
выбрать землянку с котенком…” HYPERLINK \l “sub_99120” *(120)
(выделено мной. – В.М.).

Нетрудно заметить, что достаточно высокого общего и специального
(военного) образования квалифицированных офицеров оказалось недостаточно
для того, чтобы в условиях неочевидности совместными усилиями восполнить
информационную неопределенность и выработать нестандартное оптимальное
практическое решение. Главным психологическим барьером на пути решения
этой творческой задачи явилось то, что высокообразованным умам офицеров
не хватило здравого смысла, практической сметки, частных, обыденных
знаний об окружающей действительности, при помощи которых неграмотный
денщик сумел в неопределенной обстановке найти фактическое основание для
выбора оптимального в данной ситуации практического решения.

Он определил его путем наблюдения, т.е. целенаправленного восприятия
объектов окружающей реальности, их признаков и взаимосвязей, – факторов,
имеющих значение для решения поставленной задачи. Наблюдение является
методом непосредственного познания.

Однако расследуемое деяние, содержащее признаки преступления, является
событием прошлого. Поэтому истина по вопросам о виновности может быть
установлена только опосредованным путем собирания и оценки
следов-отображений и иных доказательств с использованием таких сложных
форм аналитико-синтезирующей деятельности, как мысленное моделирование
картины расследуемого события и образов причастных к нему лиц,
составление их психологического портрета, построение и проверка версий о
сущности происшедшего, причастных к нему лицах, об их виновности или
невиновности и других существенных обстоятельствах HYPERLINK \l
“sub_99121” *(121) .

Эффективное использование этих методов познания истины в условиях
неочевидности в значительной степени зависит от интеллектуального
потенциала здравого смысла субъекта расследования, степени развития его
естественной логической способности и богатства житейского опыта,
разнообразных знаний об окружающей действительности, местных условий
жизни, культуры, нравов и обычаев людей разных социально-психологических
типов.

Это убедительно показано в классических произведениях детективного
жанра, в которых непрофессиональные сыщики неизменно посрамляют
бестолковых профессионалов исключительно благодаря более высокому
интеллектуальному потенциалу здравого смысла HYPERLINK \l “sub_99122”
*(122) . Приведем для примера рассказ выдающегося русского ученого и
педагога К.Д.Ушинского об американском индейце.

“Индеец Северной Америки, возвратившись в свою хижину, открыл, что
окорок ветчины, который он повесил на дерево провялиться, был украден.
Осмотрев внимательно местность, индеец пустился преследовать вора и
спрашивал у всех, кто встречался ему: не видели ли они старого белого
человека небольшого роста с коротким ружьем и с небольшою собакою, у
которой очень длинный и мохнатый хвост. Многие отвечали ему, что
действительно встречали такого человека, но в то же время спрашивали,
как он мог давать такое подробное описание лица, которого никогда не
видел. “Что вор небольшого роста, – отвечал индеец, – это я заключил из
того, что он должен был подкладывать камни, чтобы снять ветчину, которую
я повесил, стоя на земле; что он старик – я знаю это по его коротким
шагам, следы которых остались на упавших листьях в лесу, что он белый –
я знаю это потому, что он выворачивает свои пятки, чего индеец никогда
не делает. Ружье его должно быть коротко, это я видел потому, что,
поставив его у дерева, он сдернул немного кору. Собака его невелика –
это видно по ее следам; а что у нее пушистый хвост – это я заметил по
знаку, который она оставила на песке, когда сидела и облизывалась, пока
хозяин ее крал мою ветчину” HYPERLINK \l “sub_99123” *(123) .

В этом рассказе убедительно показано, что вопреки мнению противников
суда присяжных здравому смыслу как форме практического мышления вполне
по силам опосредованное познание истины по вопросам о фактической
стороне дела, виновности в неопределенной обстановке с использованием
таких сложных форм аналитико-синтезирующей деятельности, как:

поиск в условиях неочевидности следов-отображений расследуемого прошлого
события, причастных к нему лиц, используемых ими сил и средств;

мысленное воссоздание по обнаруженным следам-отображениям картины
расследуемого события (в данном случае – кражи), образа причастного к
нему человека, его психологического портрета, используемых им сил и
средств;

выдвижение, логическая и психологическая разработка и проверка версии о
личности субъекта преступления, что имеет особенно важное значение при
доказывании на основании косвенных улик.

Кроме того, в рассказе реалистически изображена “анатомия” здравого
смысла, т.е. его структура, основные компоненты, взаимодействие которых
определяет интеллектуально-духовный потенциал здравого смысла,
продуктивность его аналитико-синтезирующей деятельности в неопределенной
обстановке.

Нетрудно заметить, что филигранная интеллектуальная работа неграмотного
индейца по поиску в условиях неочевидности следов-отображений вора,
используемых им сил и средств, мысленному моделированию по этим следам
способа совершения кражи, образа вора, его психологических особенностей,
а также по выдвижению, логико-психологической разработке и проверке
версии о личности преступника – вся эта сложная аналитико-синтезирующая
деятельность покоится на двух “китах”:

1) на естественной логической способности рассуждать и делать логические
выводы из рассуждений;

2) на жизненном опыте охотника, знании им местных условий жизни,
культуры, нравов и обычаев людей.

Итак, именно естественная логическая способность и жизненный опыт
личности определяют интеллектуально-духовный потенциал здравого смысла,
продуктивность его аналитико-синтезирующей деятельности в неопределенной
обстановке, в том числе и в процессе доказывания на предварительном
следствии и в суде. Рассмотрим эти компоненты здравого смысла подробнее
применительно к процессу доказывания.

Естественная логическая способность рассуждать и делать логические
выводы из рассуждений возникла в процессе человеческого развития. Для
человека жизненно необходимо думать логически правильно, потому что
иначе он не смог бы понять самые элементарные закономерности природы и
общества, не смог бы правильно регулировать свое поведение в
соответствии с объективной реальностью. В общем и целом люди мыслят
логически правильно, хотя в большинстве своем они науку логики не
изучали HYPERLINK \l “sub_99124” *(124) .

Способность рассуждать и делать логические выводы из рассуждений в той
или иной степени присуща любому разумному человеку независимо от сферы
его деятельности.

Абстрактный аппарат естественной логической способности в принципе
одинаков у людей разных социально-психологических типов – от охотника до
крестьянина и академика. Об этом говорит и выдающийся российский
психофизиолог академик А.А.Ухтомский: “Несколько лет тому назад
известный германский теоретик познания профессор Алоиз Риль писал, что
мышление ученого ничем не отличается от мышления мужика. Это совершенно
верно. Абстрактный аппарат мысли один и тот же…” HYPERLINK \l
“sub_99125” *(125) .

Всякая логическая абстракция обобщает определенные черты и
закономерности объективной действительности. Реальной основой и
критерием логически правильного обобщения и сопоставления является
практика. “…Если мы подвергнем анализу все понятия, которыми
пользуется человек в процессе абстрактного мышления, – пишет известный
болгарский философ Панайот Гиндев, – то убедимся в том, что они – плод
его практической деятельности” HYPERLINK \l “sub_99126” *(126) .

И ученый, и практик при поиске истины в рассуждениях и логических
выводах так или иначе опираются на практику, но в реальной ситуации эта
связь имеет более непосредственный характер, что объективно и
субъективно усложняет условия интеллектуальной деятельности, повышает ее
ответственность. На это указывал известный российский ученый-психолог
Б.М.Теплов: “Работа практического ума непосредственно вплетена в
практическую деятельность и подвергается ее непрерывному испытанию,
тогда как работа теоретического ума обычно подвергается такой проверке
лишь в конечных результатах. Отсюда та своеобразная ответственность,
которая присуща практическому мышлению. Теоретический ум отвечает перед
практикой лишь за конечный результат своей работы, тогда как
практический ум несет ответственность в самом процессе мыслительной
деятельности. Ученый-теоретик может выдвигать разного рода рабочие
гипотезы, испытывать их иногда в течение очень длительного срока,
отбрасывать те, которые себя не оправдывают, заменять их другими и т.д.
У практика возможности пользоваться гипотезами несравненно более
ограниченны, так как проверяться эти гипотезы должны не в специальных
экспериментах, а в самой жизни, и – что особенно важно – практический
работник далеко не всегда имеет время для такого рода проверок. Жесткие
условия времени – одна из самых характерных особенностей работы
практического ума” HYPERLINK \l “sub_99127” *(127) (выделено мной. –
В.М.).

С учетом этого Теплов приходит к выводу, что “нет ни малейшего основания
считать работу практического ума более простой и элементарной, чем
работу теоретического ума… Если уж устанавливать градации деятельности
по трудности и сложности требований, предъявляемых уму, то придется
признать, что с точки зрения многообразия, а иногда и внутренней
противоречивости интеллектуальных задач, а также жесткости условий, в
которых протекает умственная работа, первые места должны занять высшие
формы практической деятельности…” HYPERLINK \l “sub_99128” *(128)
(выделено мной. – В.М.).

Среди высших форм практической деятельности одно из первых мест
принадлежит деятельности по разрешению сложных вопросов о виновности в
нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях, в частности в условиях
информационной неопределенности. Как было показано выше, одним из
важнейших средств восполнения информационной неопределенности при
решении вопросов о виновности, фактической стороне дела является второй
компонент здравого смысла – жизненный опыт личности.

Жизненный опыт личности – это совокупность приобретенных и освоенных в
ходе индивидуальной человеческой жизни знаний, умений и навыков
личности, используемых ею в целях решения актуальных жизненных проблем
HYPERLINK \l “sub_99129” *(129) .

Основу жизненного опыта образуют обыденные знания об окружающей
действительности, содержание которых “кристаллизуется в ходе
умозаключений по индукции из наблюдений регулярных, чередующихся,
ритмических событий. Представляя обобщение периодических массовых
явлений и процессов, они составляют основу практической жизненной
позиции – отношения человека к миру (выбор ценностей, целеполагание и
т.п.)” HYPERLINK \l “sub_99130” *(130) .

Обыденные знания представляют собой ядро обыденного сознания, в котором
эмпирически отражаются общественное бытие и повседневная практика
индивидов, масс, социальных групп, единые для всех индивидов данной
общности условия жизни, способы и схемы деятельности, различные связи
индивидов с другими людьми и вещами, их естественные (биологические) и
социальные потребности и интересы.

По своему источнику и функциональному предназначению обыденные знания –
“это практические знания, которые формируются на основе практического
отношения человека к миру. Их накопление, обработка, распространение
осуществляются в процессе общественного производства и непосредственного
общения между людьми… Они тесно взаимосвязаны с повседневной
практикой: являются ее результатом, проверяются и закрепляются практикой
и более или менее адекватно воспроизводят ее структуры и обслуживают ее”
HYPERLINK \l “sub_99131” *(131) .

Обыденные знания обслуживают практику тем, что позволяют правильно
оценить конкретную жизненную ситуацию с учетом всех существенных
обстоятельств, принять разумное решение, соответствующее императивам
здравого смысла (ответственный, осторожный, взвешенный, системный подход
к принятию решения с учетом всех обстоятельств, от которых зависит его
качество; его последствий для себя, других людей и общества), и таким
образом детерминируют поступки человека. “Практическое знание,
руководящее поступками человека, – пишет А.А.Ивин, – это особый,
самостоятельный тип знания. Практическое знание направлено на конкретную
ситуацию и требует учета “обстоятельств” в их бесконечном разнообразии.
Жизнь не строится исходя из теоретических начал и общих принципов, она
конкретна и руководствуется конкретным знанием, оцениваемым с точки
зрения здравого смысла” HYPERLINK \l “sub_99132” *(132) .

Познавательную ценность, рациональность и надежность обыденным
практическим знаниям придает то, что “повседневность существует в
единстве с обществом и культурой, как только они приобретают твердую
организацию” HYPERLINK \l “sub_99133” *(133) (выделено мной. – В.М.).
Поэтому повседневный опыт является источником разумного мышления и
стихийного материалистического отношения к миру, дает надежные знания о
внешних формах проявления общественных процессов HYPERLINK \l
“sub_99134” *(134) .

В структуре жизненного опыта особенно важное значение имеет знание и
понимание людей разных социально-психологических типов, их практической
психологии, нравов, обычаев, условий жизни. В приведенном выше примере
именно эти знания предопределили продуктивную интеллектуальную
деятельность индейца по обнаружению и расшифровке следов-отображений
кражи, их контекстного функционального значения, воссозданию по ним
картины происшедшего в прошлом события, способа кражи, образов вора, его
собаки и ружья.

Все это подтверждает справедливость высказывания Л.Е.Владимирова о том,
что “ни одна отрасль эмпирических знаний так часто нами не прилагается к
ежедневной жизни, как та практическая психология, которая называется на
обыденном языке знанием людей. Мы мало сознаем законы этого знания, мы
мало анализируем сведения, которые при этом применяются. Но каждый из
нас действует в жизни на основании этих сведений, и часто тот, кто
наиболее понимает характеры человеческие, наименее может объяснить
теорию своего знания. Можно быть отличным специалистом по психологии и
не понимать самые сложные характеры, и можно быть невеждою в науке о
душе и отлично понимать людей” HYPERLINK \l “sub_99135” *(135) (как их
понимал наш неграмотный индеец. – В.М.).

Выстраданные житейским опытом различные обыденные знания об окружающей
действительности имеют особенно важное значение в процессе доказывания в
условиях неочевидности – при дефиците или противоречивости сведений.

В подобных ситуациях эти знания в процессе собирания дополнительных
доказательств являются ключом, помогающим даже при неясной картине
происшествия быстро догадаться, предположить, практически проверить и
понять, на каких объектах окружающей среды (людях, участках местности,
помещениях, расположенных в них предметах, вещах) могли отобразиться
следы (отпечатки) расследуемого прошлого события, т.е. какие объекты
находились в причинно-следственной и пространственно-временной связи с
расследуемым событием, причастными к нему лицами.

С точки зрения современной теории понимания это объясняется тем, что
житейские знания и опыт являются средством понимания: “Разнообразные
знания подобны стеклам очков: в познании и общении они играют роль
линзы, с помощью которой мы лучше видим и понимаем окружающее…”, так
как “чтобы понимать отображенную в знании действительность, необходимо
осмысливать ее содержание, опираясь на прошлый опыт, т.е. знания,
полученные в мыслительной деятельности, осуществленной ранее” HYPERLINK
\l “sub_99136” *(136) .

Мощность этих “линз”, “кратность” усиления понимания и чувствительность
восприятия неочевидных следов прямо пропорциональны богатству, объему и
разнообразию накопленного прошлого опыта. Дело в том, что в соответствии
с психологическим законом апперцепции, определяющим зависимость
восприятия от прошлого опыта и от общего содержания психической
деятельности человека, чем богаче житейский опыт, разнообразнее знания
об окружающей действительности, тем выше способность обращать внимание
на смысловые связи между ними и расследуемым событием и правильно
осмысливать их. Это существенно повышает продуктивность интеллектуальной
деятельности по выдвижению и проверке гипотез о местах возможного
нахождения неочевидных следов расследуемого события, поскольку, “чем
этот опыт богаче, тем разнообразнее гипотезы и тем больше шансов найти
среди них верную” HYPERLINK \l “sub_99137” *(137) .

В процессе собирания доказательств ценность богатого жизненного опыта,
разнообразных знаний об окружающей действительности, о людях разных
социально-психологических типов, об их нравах, обычаях, условиях их
жизни, работы заключается еще и в том, что эти знания помогают субъектам
доказывания ставить правильные дополняющие, уточняющие и контрольные
вопросы, направленные на получение от допрашиваемого всей известной ему
полезной информации, имеющей доказательственное значение.

Чем более обширен и разнообразен “веер” заданных дополняющих, уточняющих
и контрольных вопросов и чем больше получено правильных или неправильных
ответов допрашиваемого о причинно-следственных и
пространственно-временных связях источника доказательств с расследуемым
событием, причастными к нему лицами, тем больше “запас прочности” того
информационного фундамента, который служит основой проверки и оценки
этого и других отдельных доказательств и выводов об обстоятельствах,
подлежащих доказыванию.

На огромное значение для правильной проверки и оценки отдельных
доказательств богатого житейского опыта, разнообразных житейских знаний
об окружающей действительности обращал внимание Л.Е.Владимиров:
“Уголовные доказательства берутся из жизни. Это не абстрактные доводы, а
факты, клочки действительности. Правильная их оценка предполагает знание
общества, его жизни, его характера. Оценка, например, показаний
свидетелей обусловлена знанием известного класса, из которого они вышли,
его нравов, обычаев – словом, быта народного” HYPERLINK \l “sub_99138”
*(138) .

Эти знания помогают лучше понять доказательственное значение
определенных фактических данных, что является обязательной предпосылкой
их эффективного использования в процессе доказывания. Нередко
следователи, прокуроры, адвокаты и судьи не обращают внимания на
имеющиеся в деле ценные фактические данные и не используют их в процессе
собирания, проверки и оценки сведений, потому что не осознают их
доказательственное значение. В результате эти данные так и не
превращаются в доказательственную информацию, ибо они “превращаются в
информацию, когда осознается их значение” HYPERLINK \l “sub_99139”
*(139) .

В структуре обыденных знаний об окружающей действительности особенно
важное значение в обнаружении надежных фактических оснований для
определения главных направлений поиска дополнительной доказательственной
информации, объективной проверки и оценки исследуемых доказательств
имеют неконцептуализированные элементы знания, составляющие обыденный
контекст жизнедеятельности человека.

“В своем повседневном поведении, – пишет социолог С.А.Белановский, –
человек, как правило, руководствуется не концепциями, а своего рода
доконцептуальными знаниями и представлениями. К примеру, знание о том,
как добраться от дома до работы, за исключением каких-то особых случаев,
не требует специальной рефлексии и концептуальной проработки.
Повседневный контекст жизнедеятельности человека,
неконцептуализированный в силу своей привычности и “беспроблемности”,
может служить источником важной информации для социального
исследователя, плохо знакомого с конкретными условиями на изучаемом
объекте. То, что привычно и почти не осознаваемо для членов определенной
социальной среды или субкультуры, для внешнего наблюдателя может быть
поразительным и неожиданным” HYPERLINK \l “sub_99140” *(140) (выделено
мной. – В.М.).

Таким образом, чем разнообразнее житейский опыт, чем разностороннее
обыденные знания о народном быте, о различных видах “производственных
субкультур”, о повседневном контексте жизнедеятельности людей разных
социально-психологических типов, тем выше способность субъекта
доказывания “нащупать” не бросающиеся в глаза реальные, фактические
основания, имеющие значение для собирания новых фактических данных,
объективной проверки и оценки исследуемых доказательств. Как уже
отмечалось выше, эти знания имеют важное значение и в процессе групповой
дискуссии, направленной на выработку согласованного коллективного
решения по вопросам о виновности.

Наглядное представление о важном значении их для обнаружения в процессе
судебного следствия в суде присяжных фактических данных, имеющих
значение для объективной проверки и оценки собранных доказательств,
полного, всестороннего и объективного исследования вопросов о
фактической стороне виновности в условиях неочевидности, дает следующее
высказывание одного из первых исследователей дореволюционного
российского суда присяжных – С.Гогеля:

“Кто бывал в зале суда и внимательно относился к происходившему, тот,
несомненно, поражался, какую громадную массу познаний, чисто житейских,
необходимо иметь судьям для того, чтобы оценить собранные
предварительным следствием и выясненные судебным следствием улики;
необходимо, например, знать сельский быт, начиная с того, как устроена
хата, где что хранят, как ссыпают хлеб, как обряжают телегу и сани,
какие следы остаются и т.д.; как важны эти сведения для оценки показаний
потерпевших, для определения, действительно ли они могли опознать
похищенное у них и т.д.; столь же важно знать особые условия жизни
городской, жизни коммерческой и т.д. Нельзя забывать, что достаточно
потерпевшему или мнимо потерпевшему решительно заявить о совершении
такого-то преступления, чтобы было начато следствие, опознать у лица, на
которое он указал как на преступника, один из похищенных предметов,
чтобы почва для обвинения была готова; как часто все следствие идет
исключительно на показаниях свидетелей сторон: одни говорят в пользу
обвинения, другие – в пользу оправдания; как часто свидетели подучены
так хорошо, что говорят так же гладко, складно, как и свидетели, на
стороне которых правда, и вот необходимо найти тот оселок, на котором
можно испробовать истинность показаний, и тут-то присяжные заседатели с
их глубокими познаниями жизни повседневной, жизни крестьянской,
помещичьей, городской, купеческой, лавочной и т.д. безусловно
незаменимы. При подробных расспросах знающими жизнь присяжными окажется,
что одна из сторон говорит неправду, путается, но не логически, а, так
сказать, жизненно: собирает хлеб не туда, куда следует, покупает или
продает не тогда и не там, где можно, и т.д.; эти мелочи исчезают,
пропадают совершенно для людей кабинета, а между тем лишь благодаря им
удается раскрыть истину, и не в пустых делах, а в серьезных, в убийствах
и др. (выделено мной. – В.М.).

А мотив преступления – этот нерв преступления – какое необъятное море
житейских познаний необходимо иметь для того, чтобы в каждом отдельном
случае решить, есть ли преступный мотив или нет” HYPERLINK \l
“sub_99141” *(141) .

Столь длинная цитата приведена потому, что в ней очень четко показано,
что именно лежащие в основе совокупного здравого смысла 12 присяжных
заседателей выстраданные их житейским опытом разнообразные житейские
познания о повседневных производственно-бытовых реалиях, о “закоулках” и
“подвалах” обыденной, повседневной практической жизни, отражающие
устойчивые причинно-следственные и пространственно-временные связи
окружающей повседневной реальности, являются практическим критерием
истины при проверке и оценке относимости, доброкачественности и
достоверности доказательств, а также при исследовании мотива и других
обстоятельств, подлежащих доказыванию на их основе.

Кроме того, в этом высказывании очень рельефно продемонстрирована
полезная и эффективная работа здравого смысла по поиску и обнаружению
прочных фактических оснований как для тщательной, всесторонней и
объективной проверки и оценки отдельных доказательств, так и для
правильного разрешения дела на основании всех собранных, проверенных и
оцененных доказательств. Нетрудно заметить, что суть работы здравого
смысла по поиску надежных фактических оснований для объективной,
тщательной и всесторонней проверки и оценки исследуемых доказательств
заключается в способности “знающих жизнь присяжных” вести “подробные
расспросы”, т.е. задавать допрашиваемым толковые, дельные, умные
дополняющие, уточняющие и контрольные вопросы. Чем больше задано таких
вопросов, в основании которых лежат житейские знания об окружающей
среде, причинно-следственных и пространственно-временных связях между
предметами и явлениями объективной реальности, и чем больше получено
ответов, в которых правильно или неправильно раскрываются житейские
связи, тем больше будет степень уверенности, прочность внутренней
убежденности субъектов доказывания о доброкачественности или
недоброкачественности, относимости или неотносимости, достоверности или
недостоверности этого доказательства, ибо “чем всестороннее представлен
факт в высказываниях субъектов, тем полнее и глубже его понимание, тем
больше оснований для взаимопонимания сторон. И наоборот, чем
ограниченнее представлены связи искомых событий, тем меньше
объяснительные возможности их понимания, а значит, и меньше возможности
взаимопонимания субъектных сторон” HYPERLINK \l “sub_99142” *(142) .

При поиске и обнаружении фактических оснований для объективной проверки
и оценки показаний свидетелей, потерпевших и подсудимых наиболее сильной
стороной здравого смысла является способность быстро “схватывать”
фактические данные, по которым можно отличить достоверные показания от
лжи или добросовестного заблуждения.

Вооруженные специальными познаниями в области теории доказательств,
криминалистики, в том числе о следственно-прокурорских “хитростях”,
юристы проявляют своеобразный “дальтонизм” по отношению к хитростям
житейским, особенно изощренным формам лжи, замешанной на искусном
сочетании вымысла и житейской реальности, когда допрашиваемые, говоря
словами С.Гогеля, “путаются не логически, а, так сказать, жизненно”.
Следователь, прокурор, адвокат, судья-профессионал, если они умные люди,
в лучшем случае способны “вычислить” ложь “логическую” – путем
логического анализа информации, содержащейся в показаниях допрошенного,
и сопоставления ее со сведениями из других источников. Однако если
допрашиваемый тоже неглупый человек и ладно лжет, т.е. ни в чем себе не
противоречит и искусно “вплетает” свою ложь в другие имеющиеся в деле
фактические данные, разоблачить его юрист-профессионал чаще всего не в
состоянии, потому что не обладает достаточным запасом житейско-бытовых
знаний.

Для расшифровки и разоблачения тщательно продуманной и детально
разработанной лжи хитрого человека необходимо руководствоваться не
только юридическими познаниями, но и правилами здравого смысла,
житейской мудрости. Одно из этих правил прекрасно сформулировал и
эмпирически обосновал Р.Гаррис: “Свидетель является в суд с заранее
искусно сочиненным показанием, говорит без запинки. Но вы знаете, что
явления внешнего мира происходят в связи с другими явлениями. Рассказ
свидетеля составлен из ряда фактов; если это факты действительные, они
подойдут ко множеству других фактов; при этом они не могли существовать,
не вызвав ряда других фактов или не оказав на них некоторого влияния.
Если показание ложно, то при всем искусстве вымысла события,
удостоверяемые свидетелем, не могут подойти к окружающим фактам во всех
своих подробностях. Окружающие обстоятельства во всем своем множестве
будут совпадать с показанием правдивым, ибо последнее, как бы ни
казалось оно малоправдоподобным, составляет часть целого, ими
образуемого, подобно тому как камень, выбитый из скалы хотя бы в самой
причудливой форме, не может не подойти к своему прежнему месту.

Чтобы судить о том, предлагают ли вам настоящий или поддельный обломок,
надо исследовать скалу, из которой он высечен. Другими словами, вам надо
приглядеться к окружающим обстоятельствам. Как бы ловок ни был
свидетель, он не может подготовиться к вопросам, которых не ожидал; и
если вы будете проверять вымышленные события, сравнивать их с
действительными, вы обнаружите, что во всей их совокупности и те и
другие существовать не могли; при сопоставлении неизбежно произойдет
некоторое перемещение действительных фактов, чего на самом деле быть не
могло.

Может ли вымышленный рассказ вполне подойти к действительным событиям?
Конечно, нет, но не всегда бывает возможно точно установить окружающие
обстоятельства; в этом именно заключается главная трудность” HYPERLINK
\l “sub_99143” *(143) (выделено мной. – В.М.).

Отсюда видно, что эффективная деятельность по разоблачению лжи по всем
правилам житейской мудрости, здравого смысла возможна лишь при одном
существенном условии – когда разоблачитель лжи превосходит лжеца или по
крайней мере не уступает ему по всем параметрам здравого смысла – и по
естественной логической способности, и по объему житейских знаний об
окружающей реальности, т.е. свободно ориентируется во всех мельчайших,
едва уловимых деталях и изгибах “скалы” (объективной реальности),
которой принадлежит выбитый настоящий или не принадлежит поддельный
“обломок” (достоверное или ложное показание).

Если учесть, что инициатива и временной фактор, т.е. возможность
заблаговременно продумать возможные неожиданные и опасные вопросы и
правдоподобные ответы на них, находятся на стороне лжеца, а обыкновенный
человек, которого пытаются ввести в заблуждение, – следователь,
прокурор, судья – чаще всего не обладает достаточным запасом времени и
житейско-бытовых знаний для своевременной постановки неожиданных для
допрашиваемого вопросов, то разоблачение изощренной лжи на
предварительном следствии и в обычном суде маловероятно.

Возможность вычислить и разоблачить искусную, правдоподобную ложь
существенно возрастает в суде присяжных, где, как уже отмечалось, 12
присяжных заседателей взаимно дополняют друг друга по своей естественной
логической способности и запасу знаний об окружающей действительности.
Именно благодаря огромному запасу житейско-бытовых знаний об окружающей
среде, которые они черпают из глубокого и обширного резервуара народной
жизни, коллегия из 12 присяжных заседателей способна не только поставить
перед допрашиваемым правильные дополняющие, уточняющие и контрольные
вопросы, ответы на которые помогают отличить истину от лжи, но и
разоблачить различные фальсификации доказательств, к которым нередко
прибегают заинтересованные лица.

Вот почему в суде присяжных так часто “рассыпаются” как карточный домик
плохо расследованные, “шитые белыми нитками” дела, которые обычно
“проходят” в народных судах.

В отличие от пассивных народных заседателей, чья инициатива подавляется
авторитетом судьи-профессионала, с которым они совместно решают все
вопросы, в том числе правовые, присяжные заседатели, осознавая, что
только от их решения зависит судьба человека, при проверке и оценке
доказательств проявляют больше ответственности, заинтересованности,
внимательности, ставят допрашиваемым вопросы и активно обсуждают
значение каждой исследуемой улики, что способствует объективной проверке
и оценке всех доказательств, прошедших через горнило их всестороннего
обсуждения. Об этом свидетельствует следующее высказывание
Л.Е.Владимирова: “…для того чтобы оценка доказательства достигла
известной степени объективности, нужно, чтобы она была произведена
значительным числом оценщиков, рассматривающих его с разных точек
зрения, сообразно своим индивидуальным особенностям. Это единственное
существующее средство сделать определение силы доказательства по
возможности объективным. Различные воззрения при этом методе
сталкиваются, борются: в этом состязании все исключительно субъективное
должно отпасть, остается только то, что может вынести процесс
всестороннего обсуждения” HYPERLINK \l “sub_99144” *(144) .

О продуктивности такого подхода для обеспечения объективного
исследования сложных предметов и явлений, преодоления заблуждения на
пути к истине в житейских, практических делах говорил и Ф.Ницше: “Видеть
вещи как они есть! Средство: смотреть на них сотней глаз, из многих лиц”
HYPERLINK \l “sub_99145” *(145) .

С точки зрения современной науки продуктивность совместной
интеллектуальной деятельности 12 независимых друг от друга и от
профессионального судьи присяжных заседателей при проверке и оценке
доказательств объясняется тем, что, как уже отмечалось, их общие и
частные знания об окружающей среде служат как бы оценочным фильтром для
всякого последующего познания HYPERLINK \l “sub_99146” *(146) , что
усиливает способность коллегии присяжных заседателей адекватно судить об
относимости, доброкачественности и достоверности доказательств.

Тем более необходимы совместная интеллектуальная деятельность нескольких
независимых оценщиков, их совокупный потенциал здравого смысла в
процессе принятия окончательного решения по делу на основании оценки
всех собранных доказательств.

Следует особо отметить, что в содержание жизненного опыта личности, на
который опирается здравый смысл, входят не только обыденные, но и
научные знания. Современные исследователи подчеркивают, что здравый
смысл как критерий рационального мышления “не может существовать лишь в
качестве некритического сочетания наивного реализма с господствующими в
данном обществе традиционными представлениями… Новое здравомыслие
насквозь пронизано современными научными идеями, концепциями, оно
питается ими и их питает” HYPERLINK \l “sub_99147” *(147) .

Благодаря тому что в структуре жизненного опыта обыденные знания тесно
переплетаются с научными, здравый смысл обладает достаточным
интеллектуально-духовным потенциалом для правильных суждений о различных
сферах деятельности и ее результатах, в том числе о научной
деятельности. “Хотя здравый смысл касается в первую очередь социальной
жизни, – пишет А.А.Ивин, – по своей природе он более универсален, так
как способен судить о любой деятельности, включая теоретическую
деятельность и ее результаты – сменяющие друг друга теории и концепции”
HYPERLINK \l “sub_99148” *(148) .

Выделить в структуре жизненного опыта личности знания, которые являются
чисто научными и чисто обыденными, очень трудно, потому что не
существует четкого “водораздела” между научным и обыденным знанием. О
том, что между ними не всегда можно провести четкую разграничительную
линию, а тем более разделить их “китайской стеной”, свидетельствуют
следующие высказывания авторитетных ученых из различных отраслей науки:

социолога С.А.Белановского о том, что “в составе обыденного знания могут
быть обнаружены неконцептуализированные, слабоконцептуализированные и
высококонцептуализированные компоненты. В этом заключается одно из его
коренных отличий от научного знания, которое если и не является целиком
высококонцептуализированным, то, во всяком случае, стремится к этому
идеалу” HYPERLINK \l “sub_99149” *(149) ;

английского философа, логика и социолога К.Р.Поппера, по мнению которого
“рост научного знания можно считать ростом обычного человеческого
знания, выраженного в ясной и отчетливой форме… Научное знание есть
как бы ясно выраженное обыденное знание” HYPERLINK \l “sub_99150” *(150)
.

На основании эмпирического обобщения и научного анализа обыденных знаний
становится возможным развитие науки и специализированного теоретического
и практического знания, которое усваивается человеком путем образования,
специализированной практики HYPERLINK \l “sub_99151” *(151) .

Таким образом, в жизненном опыте современного человека тесно
переплетаются научные и обыденные знания, элементы которых могут быть
использованы в решении и научных, и практических задач.

С учетом этого следует согласиться с оригинальной мыслью известного
российского философа и историка А.И.Ракитова о том, что “главное отличие
здравого смысла от науки состоит не в количестве и содержании
охватываемой ими информации, а в системообразующих принципах, ибо они
противоречат друг другу не как хаос системе, но как системы, опирающиеся
на разные познавательные принципы.

Системообразующий принцип научного познания коротко можно сформулировать
так: “Все об объекте”.

Напротив, системообразующий принцип здравого смысла гласит: “Все для
субъекта” HYPERLINK \l “sub_99152” *(152) (выделено мной. – В.М.).

Представляется, что системообразующий принцип здравого смысла точнее
было бы сформулировать так: “Все для субъекта жизненного опыта об
объекте его жизненного опыта”. Субъектом жизненного опыта является
человеческая личность, определенный, реально существующий и изменяющийся
во времени человек – член того или иного общества. Объектом жизненного
опыта выступают всевозможные проблемы жизни, которые предстоит решать
HYPERLINK \l “sub_99153” *(153) .

Человек изменяется во времени не только как индивид, как биологическое
существо, как физиологический организм, но и как личность, обладающая
определенным жизненным опытом. Поскольку на протяжении всей жизни ему
приходится выполнять различные роли и в соответствии с ними решать
разнообразные задачи, жизненный опыт личности, ее научные и обыденные
знания, умения и навыки постоянно изменяются, пополняются и
совершенствуются.

Поэтому в широком смысле опыт – это “отражение в памяти результатов
активного восприятия внешнего мира в процессе познания и практики,
включая и определенную возможность для действующего субъекта обращения к
внешним, социальным накопителям опыта (социальной памяти): литературе
художественной и научно-технической, документам, специальным массивам
(банкам) данных, имеющимся внешним системам и устройствам, созданным
ранее, опыту других индивидов или сообществ и т.д.” HYPERLINK \l
“sub_99154” *(154) .

Одно из важнейших преимуществ суда присяжных по сравнению с другими
формами судопроизводства заключается в том, что он создает идеальные
процессуальные условия для приобщения присяжных заседателей как
субъектов жизненного опыта к социальным накопителям опыта, расширяющим и
углубляющим их личный жизненный опыт до уровня решаемых ими практических
задач по определению виновности. Этому способствуют, в частности,
напутственное слово председательствующего, содержащее наставление по
юридическим вопросам, и качественно-количественный состав коллегии
присяжных заседателей, состоящей из 12 народных представителей, взаимно
дополняющих друг друга по своей естественной логической способности и
знанию об окружающей действительности.

Все это не учитывают противники суда присяжных, для которых типично
метафизическое видение жизненного опыта присяжных заседателей как
однообразных, неизменных, остановившихся в своем развитии обыденных
знаний, умений и навыков, “зацикленных” только на ограниченной области
их прошлой практической деятельности.

Именно такое метафизическое видение при оценке “человеческого капитала”
присяжных заседателей, их жизненного опыта как духовной основы для
решения вопросов о виновности делает методологически уязвимыми
приведенные выше рассуждения Д.Н.Блудова о том, что “здравый смысл
обыкновенного человека ограничивается тесным кругом его общественной
жизни и ежедневного положения: он редко и с трудом достигает предметов,
выходящих из его круга…”, и о том, что ему недоступны “внимательное
соображение многих обстоятельств и высшая способность к тонкому анализу
и логическим выводам…”, а также о том, что это доступно только
ученому, т.е. высокообразованному, уму.

В связи с этим необходимо проанализировать еще один излюбленный довод
противников суда присяжных. “Согласитесь, – говорят они, – что средний
умственный уровень присяжных – посредственность, между тем коронных
судей можно выбирать из людей весьма талантливых” HYPERLINK \l
“sub_99155” *(155) .

Действительно, большинство присяжных – это обыкновенные люди. Но то же
самое можно сказать и о среднем умственном уровне профессиональных
судей, следователей, прокуроров и адвокатов, представителей других сфер
практической деятельности. Таланты и гении редко встречаются даже среди
писателей и поэтов, а также среди ученых, большинство из которых
полезные для науки чернорабочие, кропотливо собирающие для нее факты.

Если бы общество делало ставку только на талантливых и гениальных судей,
следователей, прокуроров и адвокатов, оно могло бы остаться без
правосудия ввиду отсутствия среди служителей Фемиды достаточного
количества талантов и гениев.

Между тем человеческое правосудие как-то выживает без талантов и гениев,
потому что для правильного и справедливого разрешения уголовных и
гражданских дел требуются не они, а прежде всего обладающие здравым
смыслом и совестью обыкновенные люди, которые хотя и не располагают
таким мощным творческим потенциалом, как у талантов и гениев, зато и не
впадают в присущие им крайности.

Не случайно А.М.Бобрищев-Пушкин к наиболее опасным для правосудия
категориям присяжных относил талантливых профессоров: “Погруженные в
науку и чтение лекций профессора по большей части знают почти
исключительно, притом часто слишком теоретично, только наиболее развитую
часть общества и склонны относиться к остальным как к детям или дикарям,
а к задачам общественным – как к вопросам второстепенного интереса; это
лучшие из профессоров, но ввиду приведенных особенностей очень плохие,
за блестящим исключением, присяжные” HYPERLINK \l “sub_99156” *(156) .

Представляется, что подмеченные А.М.Бобрищевым-Пушкиным субъективные
факторы, препятствующие быстрому и эффективному психологическому
включению в деятельность присяжного заседателя и мешающие качественному
исполнению его обязанностей, присущи не только “лучшим профессорам”, но
и другим категориям людей. Поэтому рассмотрим эти субъективные факторы
подробнее.

Отношение к задачам общественным как к вопросам второстепенного
интереса. Очень характерны первые слова, с которыми в романе
Л.Н.Толстого “Воскресение” к Нехлюдову при встрече в комнате присяжных
обратился его знакомый “товарищ по несчастью”. “А, и вы попались, – с
громким хохотом встретил Петр Герасимович Нехлюдова. – Не отвертелись?”
HYPERLINK \l “sub_99157” *(157) .

Стремление “отвертеться” особенно характерно для людей, которые редко
проявляют интерес к каким-либо обязанностям, выходящим за пределы
решаемых творческих задач, требующих полной душевной сосредоточенности,
мобилизации всех интеллектуальных, эмоциональных и волевых ресурсов.

Подтверждением тому является своеобразная исповедь Г.Селье: “…положа
руку на сердце, должен признаться в периодических угрызениях совести по
поводу моей расхлябанности при исполнении прямых обязанностей
гражданина, администратора, члена комиссий и редакционных советов, члена
научных обществ и при заполнении разного рода анкет. Понимаете, я не то
чтобы пренебрегаю своими обязанностями во всех этих отношениях, просто,
похоже, мне не удается накапливать достаточно энергии для всего этого…
Если бы каждый относился к своим обязанностям такого рода столь же
нерадиво, как я, мы оказались бы в состоянии чудовищного хаоса, но, к
счастью, так поступают далеко не все… я хочу делать только то, что
могу делать лучше других” HYPERLINK \l “sub_99158” *(158) (выделено
мной. – В.М.).

По свидетельству Селье, полнейшая сосредоточенность, мобилизация всех
душевных сил и фокусирование их на решении актуальной творческой
“сверхзадачи” характерны и для других талантливых ученых: “В течение
всей моей научной жизни я не встречал ни одного выдающегося ученого,
полностью свободного от эгоизма и тщеславия. Всецело поглощенные
достижением своих целей, лишь некоторые из них проводили столько времени
в кругу семьи или уделяли решению общественных проблем столько внимания,
сколько следовало среднему добропорядочному гражданину” HYPERLINK \l
“sub_99159” *(159) (выделено мной. – В.М.).

Надо заметить, что многие талантливые и гениальные люди по складу своего
творческого мышления вообще не предрасположены следовать стандартам
поведения среднего добропорядочного гражданина. Более того, многим из
них в определенной степени свойственно отклоняющееся от нормы поведение,
их деятельность в повседневности не всегда вписывается в рамки обыденных
представлений об образе жизни, о нормальных отношениях между людьми
HYPERLINK \l “sub_99160” *(160) , которые имеют важное значение для
правильной нравственной и юридической оценки рассматриваемой в суде
житейской драмы.

Все это характерно и для ученых, и для художников, поэтов и писателей.
Последних от среднего добропорядочного гражданина порой отличает еще и
некоторая экстравагантность поведения. По свидетельству известного
польского писателя и литературоведа Яна Парандовского, эта
экстравагантность не обязательно бывает тщетной потугой на
оригинальность: “Человеку, живущему воображением, свойственна склонность
воплощаться в образы, занимающие его фантазию. Поэтому, вместо того
чтобы руководствоваться общепринятыми нормами, он поступает, как пишет,
т.е. сообразно со своей фантазией. Нередко это перерастает в вызывающее
и упрямое пренебрежение к общественным нормам и правилам поведения, к
моде, к языку, ко всем условностям – дурным и хорошим. Так поступают не
только представители богемы, но и их противники – аристократы от
искусства вроде Байрона или Уайльда. Они придают своей жизни
определенный стиль, делают ее оригинальным и красочным вымыслом и
противопоставляют его скучной, серой действительности” HYPERLINK \l
“sub_99161” *(161) .

По-видимому, людям с художественным типом мышления, испытывающим
непреодолимую потребность предаваться красочным вымыслам, оторванным от
повседневной действительности, разукрашивать ее своим воображением,
больше всего свойственна человеческая слабость, на которую обращал
внимание Ф.Бэкон: “…человеческий разум в силу своей склонности легко
предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит. И в
то время как многое в природе единично и совершенно, не имеет себе
подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых
нет” HYPERLINK \l “sub_99162” *(162) .

Эта особенность при решении вопросов о виновности на основании косвенных
улик проявляется в большей степени у людей с развитым воображением.
Известный английский юрист XIX века У.Уильз в подтверждение этого в
своей книге приводит следующее высказывание опытного судьи Одерсона:
“Необходимо предупредить присяжных относительно опасности ошибки, в
которую они могут быть введены целым рядом косвенных улик. Ум всегда
находит удовольствие в прилаживании одного обстоятельства к другому и
готов даже делать маленькие натяжки, если это нужно для того, чтобы
связать их в одно стройное целое. Чем даровитее человек, тем легче ему
впасть в это заблуждение и обмануть самого себя, прибавив какое-нибудь
недостающее звено в цепи доказательств и признав действительность
какого-нибудь факта, согласного с прежде составленным убеждением и
необходимого для его полноты” HYPERLINK \l “sub_99163” *(163) (выделено
мной. – В.М.).

К этой человеческой слабости, которая проявляется в умозрительных, не
основанных на реальных фактах и их взаимосвязях индуктивных и
дедуктивных умозаключениях, художники, писатели, поэты и ученые больше
всего предрасположены в силу их оторванности от непосредственной
практики. “Одним из худших “заболеваний” научного мышления, – пишет
Г.Селье, – является тенденция видеть то, что хотелось бы увидеть; у себя
в лаборатории мы называем это явление “гнилым оптимизмом”… Поскольку в
науке мы постоянно сталкиваемся с фактами, полностью противоречащими
повседневному опыту, избавиться от наших предубеждений – нелегкое дело”
HYPERLINK \l “sub_99164” *(164) (выделено мной. – В.М.).

Люди, обладающие практическим рассудком, не предрасположены предаваться
“гнилому оптимизму”, парадоксальным “кульбитам” творческого воображения,
потому что за это их моментально наказывает расчетливая практическая
жизнь, требующая быстрого, надежного и хорошо ощутимого практического
результата и не прощающая незрелых или скороспелых плодов “гнилого
оптимизма”, высоко парящего над суровой повседневной реальностью в
поисках парадоксального научного или художественного открытия. Поэтому
люди, обладающие посредственным творческим воображением, в своих
суждениях и выводах менее предубеждены, проявляют большую осторожность,
меньше предрасположены к спекулятивным умозаключениям.

Об этом свидетельствует исследование выдающегося российского психолога
А.Р.Лурия. В начале 30-х годов он, изучая познавательные процессы у
неграмотных крестьян, проживающих в отдаленных кишлаках Узбекистана,
просил их сделать вывод из следующих посылок: “На далеком Севере, где
снег, все медведи белые”. “Новая Земля – на далеком Севере, и там всегда
снег”. “Какого цвета там медведи?” На это часто следовал ответ: “Я не
знаю, какие там медведи, я на Севере не был” или: “Мы всегда говорим
только то, что видим, того, чего мы не видели, мы не говорим” HYPERLINK
\l “sub_99165” *(165)

Эта характерная для здравого смысла, практического рассудка черта – в
своих суждениях, выводах, умозаключениях опираться на те посылки,
доступные им общие и частные знания, в истинности которых субъект
практической деятельности убедился на собственном опыте, – обусловлена
непосредственной связью с практикой, ответственностью за решение
практических задач.

Указанная особенность здравого смысла как формы мышления гносеологически
более ранней, чем теоретическое мышление, была в полной мере присуща еще
первобытному человеку и сохранилась у современного человека, обладающего
практическим рассудком, на что обращал внимание знаменитый швейцарский
философ, психолог и психиатр Карл Юнг: “Первобытный человек в высшей
степени основывается на фактах окружающего внешнего мира… Он ведет
себя точно так же, как и мы” HYPERLINK \l “sub_99166” *(166) .

Стремление как первобытного, так и современного человека с практическим
рассудком опираться на твердую почву фактов обусловлено практической
нуждой: у первобытного человека от этого зависела его выживаемость в
процессе естественного отбора и борьбы с природной стихией; у
современного человека от этого зависят его успехи или неудачи во всех
важнейших житейских делах.

Использование в качестве логических посылок для дедуктивных и
индуктивных умозаключений только тех общих и частных знаний, в
истинности которых субъект практической деятельности искренне убежден,
не сомневается, поскольку они проверены на практике, стали достоянием
его личного опыта, – это очень ценное качество практического рассудка,
которое помогает человеку избегать ошибок в важнейших житейских делах, в
том числе и судебных, ибо, как справедливо отмечают известные
французские философы А.Арно и П.Николь, “человеческие заблуждения…
проистекают в большинстве своем из того, что люди основывают
умозаключения на ложных началах, а не из того, что они неправильно
умозаключают, исходя из принятых ими начал. Редко когда умозаключение
ложно лишь по той причине, что неправильно выведено следствие…”
HYPERLINK \l “sub_99167” *(167) .

И все же в приведенных ответах крестьян о белых медведях не может не
смущать некоторая мужицкая “упертость”, упрямое нежелание в своих
рассуждениях использовать в качестве логических посылок объективно
истинные общие и частные знания, выходящие за пределы их ограниченного
житейского опыта. Представляется, что эта “упертость” имеет ситуационную
обусловленность и не вызвана какой-либо ущербностью логического аппарата
малообразованного человека, его неспособностью перерабатывать
разнообразную информацию об окружающей действительности, не имеющую
прямого отношения к его практическим делам.

Дело в том, что, для того чтобы запустить и эмоционально активизировать
психофизиологический механизм естественной логической способности у
малообразованного крестьянина, занятого тяжелым повседневным физическим
трудом, необходим достаточно серьезный повод, так или иначе
соотносящийся с его важнейшими житейскими делами. Для тружеников
отдаленных районов знойного Узбекистана таким поводом едва ли могло
стать отвлеченное от их повседневных производственно-бытовых и
географических реалий задание ученого столичного гостя, при помощи
которого он пытался побудить их рефлексировать о белых медведях и прочих
диковинных для узбекского крестьянина 30-х годов предметах и
одновременно предаваться дедуктивным умозаключениям.

Другое дело – участие в расследовании (еще раз вспомним пример с
индейцем), рассмотрении и разрешении сложного уголовного дела. Это очень
серьезный повод для того, чтобы даже у посредственного по своим
интеллектуальным способностям человека как следует заработала,
эмоционально активизировалась естественная логическая способность, и для
того, чтобы даже малограмотный человек почувствовал сильную потребность
при разрешении сложнейших вопросов о виновности опираться не только на
свой житейский опыт, но и на все исследованные в суде доказательства,
фактические данные, добросовестно использовать их в качестве посылок для
дедуктивных и индуктивных умозаключений по вопросам о виновности.

Здесь мы подошли к анализу еще одного субъективного фактора,
препятствующего увлеченным чем-то одним людям качественно выполнять
обязанности присяжного заседателя, быстро и эффективно психологически
включаться в эту деятельность: в структуре их жизненного опыта
преобладают общие теоретические знания, оторванные от действительности,
современной жизни, ее практических проблем, производственно-бытовых
реалий, что мешает им правильно ориентироваться в “закоулках” и
“подвалах” обыденной, повседневной практической жизни.

Наиболее уязвимы в этом плане люди с теоретическим или философским
складом ума. На это обращал внимание еще Платон в диалоге “Теэтет”, в
котором служанка посмеялась над философом Фалесом, когда он,
засмотревшись на небесные светила, упал в колодец, “что-де он стремится
знать, что на небе, того же, что рядом и под ногами, не замечает. Эта
насмешка относится ко всем, кто бы ни проводил свой век в занятиях
философией…” HYPERLINK \l “sub_99168” *(168) .

В этом диалоге Сократ рассуждает о том, что оторванный от
действительности человек, привыкший в своих умозрениях “обозревать всю
землю”, но не знающий простых вещей и теряющийся в любых
обстоятельствах, нередко становится объектом насмешек окружающих его
людей: “…такой человек, общаясь с кем-то частным образом или на людях,
например… когда ему приходится в суде или где-нибудь еще толковать о
том, что у него под ногами и перед глазами, – вызывает смех… на каждом
шагу по неопытности попадая в колодцы и тупики, и эта ужасная
нескладность слывет придурковатостью…” HYPERLINK \l “sub_99169” *(169)
(выделено мной. – В.М.).

Отсюда видно, что у таких людей одной из главных причин
“придурковатости” и непрактичности является то, что из-за оторванности
от окружающей действительности, отсутствия достаточного житейского опыта
в структуре их знаний преобладают общие истины и отсутствуют частные
знания о простых вещах, т.е. о повседневной жизни и ее
производственно-бытовых реалиях.

Эти реалии можно безнаказанно игнорировать лишь в умозрительных
теоретически-философских построениях. В практической жизни отсутствие в
логических посылках необходимых элементов частных знаний о повседневных
реалиях неизбежно приводит к тому, что человек в своих умозаключениях и
основанных на них решениях попадает в “лужи”, “тупики” и “колодцы” и
ударяется тем больнее, чем выше от повседневной реальности он воспаряет
в своих абстрактных, умозрительных рассуждениях.

Некоторые люди в своей оторванности от действительности заходят так
далеко, что, как инопланетяне, не способны ориентироваться в
повседневной жизни, не могут самостоятельно решать даже элементарных
практических вопросов. Людей такого типа в народе не случайно называют
умными дураками. Естественно, что такие люди не могут быть хорошими
судьями, присяжными заседателями, даже если очень хотят этого, порой
проявляя характерную для умных и не очень умных “дураков с инициативой”
бурную, но неадекватную активность.

Об одном таком “шальном” присяжном заседателе рассказывает
А.М.Бобрищев-Пушкин: при рассмотрении дела в отношении крестьянского
парня Федора Тимофеева, обвинявшегося в убийстве любовницы, в составе
коллегии присяжных заседателей был профессор, “делавший необычно наивные
вопросы свидетелям. Сами присяжные… отзывались о последнем как о
чудаке, и поэтому можно было думать, что в вердикте будут странности; на
деле же оказалось следующее: присяжные ответили отрицательно на первый
вопрос о предумышленном убийстве и, признавая Тимофеева виновным в
убийстве в запальчивости, дали ему снисхождение” HYPERLINK \l
“sub_99170” *(170) (выделено мной. – В.М.).

В данном случае высокообразованному профессору, который прекрасно
ориентировался в узком предмете, свободно оперировал в его рамках
отвлеченными, абстрактными понятиями, поставить правильные вопросы о
существенных обстоятельствах рассматриваемого дела помешала оторванность
от действительности, ее житейско-бытовых проблем, вследствие чего
теряется способность схватывать фактические основания для логически
правильных вопросов и умозаключений при исследовании вопросов о
фактической стороне дела и виновности подсудимого.

Обычно этот недостаток вызван еще одним субъективным фактором, который
мы упоминали и на который указывал А.М.Бобрищев-Пушкин: “…профессора
по большей части знают почти исключительно, притом часто слишком
теоретично, только наиболее развитую часть общества и склонны относиться
к остальным как к детям или дикарям…” HYPERLINK \l “sub_99171” *(171)
.

Этот субъективный фактор представляет собой одно из проявлений
социально-психологической некомпетентности, которая в той или иной
степени присуща представителям всех слоев общества. Подоплеку этой
тотальной социально-психологической некомпетентности объясняет герой
повести И.Грековой “Кафедра”: “Я не раз думал о слоистом строении
общества: отдельные слои живут, почти не смешиваясь. Активное общение
происходит внутри слоя, соприкосновения с другими эпизодичны” HYPERLINK
\l “sub_99172” *(172) .

И все же этот универсальный недостаток в большей степени присущ
увлеченным и захваченным одним делом людям, которые обычно с достаточным
интересом и почтением относятся только к людям “такого же калибра”, как
и они. В меньшей степени он проявляется у обыкновенных людей, среди
которых чаще встречаются “гении общения”, хорошо понимающие практическую
психологию и умеющие общаться с людьми разных социально-психологических
типов, поскольку от этого зависит эффективное решение повседневных
практических проблем.

С учетом проведенного анализа следует согласиться с выводом
Л.Е.Владимирова о том, что для правильного суждения по вопросам о
виновности “совсем не нужно быть человеком выше обычного уровня
умственной посредственности…” HYPERLINK \l “sub_99173” *(173) ,
поскольку при таком среднем уровне развития обыкновенный, нормальный
человек обладает достаточным запасом здравого смысла, знаний об
окружающей действительности и достаточной степенью развития естественной
логической способности суждения. В то же время он лишен тех крайностей,
которые мешают принимать правильные и справедливые практические решения,
соответствующие императивам здравого смысла (ответственный, осторожный,
взвешенный, всесторонне продуманный системный подход к принятию решения
с учетом объективной реальности, действующих в обществе нравственных,
правовых и других социальных норм, последствий принимаемого решения для
себя, других людей и всего общества).

А вот как он обосновывает этот вывод: “Все, что нужно, – это внимание и
осторожность. Человек талантливый может сделать в этой сфере гораздо
больше ошибок, чем человек посредственный.

В самом деле, в чем заключается характеристический признак таланта?
Талант смел; он имеет воображение. Весьма часто из ничтожного количества
данных он делает выводы… Талант есть по преимуществу способность
дедуктивная. Он гораздо более наклонен к синтезу, чем к анализу. Талант
деспотичен: если он умеет оценивать факты, то он их умеет и насиловать,
когда дело идет об оправдании любимой идеи. Талант часто софистичен в
своих идеях и почти всегда блистателен в аргументации. Он сильно в себя
верит и поэтому – часто шибок на вывод. Словом, его шествие сильно
напоминает прогулку по канату, прогулку смелую и чудную, но полную
опасности.

В науке талант освещает; в жизни – впадает в крайности; в юстиции – это
обоюдоострый меч: он может давать прекрасные решения, но он может также
произнести приговор необдуманно-смелый, а потому часто и ложный. Если бы
мы могли себе вообразить суд присяжных, составленный из одних талантов,
то нет сомнения, что мы бы имели великолепные приговоры, но мы бы имели
также и фатальные ошибки. Мы имели бы удивительную цепь улик,
заковывающих злодея. Но эта же цепь могла бы по временам заковывать и
невиновного.

Совсем не то посредственность. Если талант смел, то посредственность
почти всегда боязлива, осторожна. Талант дедуктивен, посредственность
индуктивна и любит озираться кругом. Это уже не блестящий марш по
канату, марш, вызывающий удивление, но полный опасности, а тяжелое
шествие по твердой почве… Посредственность не деспотична: если она не
гениальна в оценке фактов, то она их зато и не насилует. Доказательства,
могущие убедить ее, должны быть, как и она сама, тяжелы, осязательны,
вески. Посредственность совершает свои логические операции медленно, что
вовсе не заслуга, но она зато не делает и прыжков в темноту, как часто
бывает с талантом.

Коротко, посредственность не изобрела бы пороха, но она может
пользоваться правильно тем порохом, который выдуман другими. В науке
посредственность… полезный чернорабочий… в жизни – это партия без
цвета, но также и без крайностей; в юстиции – это сама осторожность,
которая, может быть, не сумеет изобличить ловкого злодея, но которая
зато предоставляет гарантии для невиновного.

Теперь, если бы вы имели несчастье сделаться подсудимым, каких судей
предпочли бы вы – представителей осторожной посредственности или
представителей таланта? Что до меня, я предпочел бы осторожную
посредственность” HYPERLINK \l “sub_99174” *(174) (выделено мной. –
В.М.).

Столь длинная цитата приведена потому, что в ней великолепно, образно и
точно описаны те особенности здравого смысла, естественной логической
способности обыкновенного человека, которые обеспечивают надежный,
взвешенный, фактически обоснованный, правильный логический вывод по
вопросам о виновности, и те личностные особенности незаурядных людей,
которые мешают им сформулировать правильные выводы по этим вопросам,
соответствующие императивам здравого смысла.

Правда, в этих рассуждениях Владимирова содержится одна спорная посылка,
основанная на противопоставлении индукции и дедукции, – о том, что
талант силен в дедукции, а посредственность – в индукции.

С точки зрения современных научных представлений эффективное решение
любой теоретической или практической задачи возможно лишь тогда, когда
указанные логические операции функционируют неразрывно. Еще Ф.Энгельс,
критикуя “всеиндуктивистов”, писал, что индукция и дедукция “связаны
между собой столь же необходимым образом, как синтез и анализ. Вместо
того чтобы односторонне превозносить одну из них до небес за счет
другой, надо стараться применять каждую на своем месте, а этого можно
добиться лишь в том случае, если не упускать из виду их связь между
собою, их взаимное дополнение друг друга” HYPERLINK \l “sub_99175”
*(175) .

Человек, который силен в дедукции, но слаб в индукции или наоборот, вряд
ли станет талантливым ученым, писателем, поэтом, художником либо
толковым практиком. Именно люди, у которых не все в порядке с индукцией
или дедукцией, а тем более с той и другой, обычно и страдают дефицитом
здравого смысла, что проявляется в том, что они за “деревьями” не видят
“леса”, а в “лесу” не различают отдельных “деревьев”, не умеют толково
распорядиться своим человеческим “капиталом” – жизненным опытом,
знаниями, умениями и навыками, правильно применить их к конкретной
жизненной ситуации.

Этот недостаток обычно указывает на слабое развитие логической
способности суждения, которую И.Кант называл “природным умом” и полагал,
что она проявляется в “умении подводить под правила, т.е. различать,
подчинено ли нечто данному правилу или нет” HYPERLINK \l “sub_99176”
*(176) .

Слабое развитие способности суждения, которое проявляется в ошибочном
применении известных правил, неумении использовать общие и частные
знания в конкретной ситуации, Кант называл “глупостью” и добавлял, что
“против этого недостатка нет лекарства”. По его мнению, этот недостаток
проявляется и у высокообразованных людей: “Тупой или ограниченный ум,
которому недостает лишь надлежащей силы рассудка и собственных понятий,
может обучением достигнуть даже учености. Но так как в таких случаях
подобным людям обычно недостает способности суждения… то нередко можно
встретить весьма ученых мужей, которые, применяя свою науку, на каждом
шагу обнаруживают этот непоправимый недостаток” HYPERLINK \l “sub_99177”
*(177) .

Среди глупых людей с “тупым и ограниченным умом”, не могущих
самостоятельно мыслить из-за слабого развития способности суждения, Кант
особо выделял представителей тех профессий, у которых наличие этого
недостатка делает их источником повышенной опасности для других людей и
общества: “…врач, судья или политик может иметь в своей голове столь
много превосходных медицинских, юридических или политических правил, что
сам способен быть хорошим учителем в своей области и тем не менее в
применении их легко может впасть в ошибки или потому, что ему недостает
естественной способности суждения… так что он хотя и способен in
abstracto усматривать общее, но не может различить, подходит ли под него
данный случай in concreto, или же потому, что он к такому суждению
недостаточно подготовлен примерами и реальной деятельностью” HYPERLINK
\l “sub_99178” *(178) .

Последнее обстоятельство препятствует развитию и совершенствованию
способности суждения как одного из важнейших компонентов практического
рассудка, здравого смысла, поддержанию этой способности в практической
“форме”, обеспечению ее достаточной натренированности для решения
практических задач.

Наибольшую ценность в этом плане представляют те виды практической
деятельности, которые развивают, совершенствуют, оттачивают и шлифуют
естественную логическую способность в завершающих практических
действиях, позволяющих отличить истину от заблуждения. Люди с таким
практическим опытом обнаруживают в своих суждениях больше здравого
смысла, чем люди с отвлеченными от реальной практической жизни
занятиями.

На это специально обращал внимание Р.Декарт, который под здравым смыслом
понимал способность “правильно рассуждать и отличать истину от
заблуждения”: “…мне казалось, что я могу встретить более истины в
рассуждениях каждого, касающихся непосредственно интересующих его дел,
исход которых немедленно накажет его, если он неправильно рассудил, чем
в кабинетных умозрениях образованного человека, не завершающихся
действием” HYPERLINK \l “sub_99179” *(179) (выделено мной. – В.М.).

О значении систематически повторяющихся успешных действий для
поддержания натренированности способности суждения свидетельствуют
следующие любопытные рассуждения Гегеля. Он поясняет, почему
высокообразованным людям с глубоким умом и блестящим воображением не
везет при игре в карты: “Игрок узнает правила и ежеминутно применяет их
с помощью способности суждения. Поэтому-то люди, обладающие глубоким
умом и блестящим воображением, часто оказываются плохими игроками – и не
просто потому, что игра их не интересует, а потому, что их способность
суждения не столь натренирована в применении правил в повседневной
жизни” HYPERLINK \l “sub_99180” *(180) (выделено мной.- В.М.).

С учетом высказываний Гегеля, Канта, Декарта и проведенного выше анализа
можно сделать вывод, что высокообразованные люди, как отмеченные печатью
таланта и гениальности, так и без признаков таковых, а просто
многознающие, в практических делах оказываются “в дураках” либо потому,
что они не проявляют интереса к определенной сфере практической
деятельности, либо потому, что в структуре их жизненного опыта
преобладают общие знания, оторванные от повседневной жизни, и недостает
конкретных знаний о практических правилах, производственно-бытовых
деталях какой-то сферы практической жизни, либо потому, что их
логическая способность суждения не натренирована в применении
определенных правил в повседневной жизни. У многознающих людей без
признаков таланта и гениальности к этому еще добавляется слабое развитие
логической способности суждения, без которой “многознание уму не
научает”, о чем свидетельствуют слова Фауста:

Я богословьем овладел,

Над философией корпел,

Юриспруденцию долбил.

Однако я при этом всем

Был и остался дураком HYPERLINK \l “sub_99181”
*(181)

В подобных случаях принятие разумных практических решений,
соответствующих императивам здравого смысла, невозможно.

В связи с этим необходимо отметить, что А.М.Бобрищев-Пушкин среди
бестолковых присяжных заседателей особо выделял бездарных профессоров:
“Другой разряд – профессора-буквоеды, рутинеры, представляющие собой
сборники книжных теорий, потерявшие способность самостоятельно мыслить –
действуют на суде слишком недальновидно и слишком педантично” HYPERLINK
\l “sub_99182” *(182)

Люди с рутинным, шаблонным мышлением встречаются среди разных категорий
людей. Как присяжные заседатели они ненадежны еще и вследствие своей
повышенной подверженности влиянию предрассудков и стереотипов,
определяющих неправильное и несправедливое отношение к окружающим и
своему долгу, что способствует формированию обвинительного уклона.

В социально-психологической литературе отмечается, что стереотипы
являются своеобразным инструментом “грубой настройки”, позволяющим
человеку “экономить” психологические ресурсы HYPERLINK \l “sub_99183”
*(183) . Однако “в случае активного использования стереотипа как
средства познания и понимания других людей неизбежно возникновение
предубеждений и существенных искажений объективной ситуации” HYPERLINK
\l “sub_99184” *(184) .

В уголовном судопроизводстве особенно опасны отрицательные стереотипы, в
основе которых лежат предвзятое мнение, необъективное отношение к людям
другой национальности, профессии, социальной группы. Отрицательное
влияние подобных стереотипов на способность человека правильно понимать
других людей, объективно оценивать их поступки наглядно изображено
Е.Шварцем в пьесе-сказке “Дракон”. Один из героев сказки – архивариус
Шарлемарь – рассуждает: “Я, правда, в жизни своей не видел ни одного
цыгана. Но я еще в школе проходил, что это люди страшные. Это бродяги по
природе, по кровке. Они враги любой государственной системы, иначе они
обосновались бы где-нибудь, а не бродили туда-сюда. Они проникают всюду”
HYPERLINK \l “sub_99185” *(185) .

Таким образом, для архивариуса опасность цыган несомненна, хотя он не
встречал их и ничего плохого они ему не сделали.

Надо заметить, что подобные стереотипы-предрассудки могут проявляться
прежде всего у людей, не отягощенных образованием. Активное
использование их в качестве средства познания и понимания людей в
уголовном судопроизводстве неизбежно приводит к обвинительному уклону,
игнорированию презумпции невиновности и ошибочному выводу по вопросам о
виновности.

Сильная подверженность влиянию подобных стереотипов – один из
характерных признаков дефицита здравого смысла, недостаточного развития
естественной логической способности суждения. Этот недостаток может
проявляться как у образованных, так и у необразованных присяжных
заседателей. К счастью, такие “шальные” заседатели встречаются редко, а
если и попадаются, то их влияние нейтрализуется другими членами коллегии
присяжных заседателей, большинство из которых не страдают дефицитом
здравого смысла.

Об этом свидетельствует следующий комичный случай, о котором поведал
С.Хрулев: “Двадцатилетний цыган определением палаты был предан суду за
кражу лошади; единственной уликою против него было то, что он “цыган”;
присяжные были почти исключительно крестьяне и казаки. После
оправдательного решения, во время перерыва, присяжные вошли в комнату,
где они собирались… и один из присяжных… горячо заспорил со своими
товарищами: “Як же такого вора и миловать? Вин лошадь буде красть, а мы
будем ему казати – сделайти милость воруйте? Нет, я так не хочу!..” “Да
як же признать его виноватым, – возражают казаку другие присяжные, – як
нема нияких доказательств?” – “Да вин у меня украл жеребца?” – “У вас?
Да когда же?” – “Да се давни дило було, – отвечал казак, – лит, мабут,
двадцать або двадцать пять”. “Да ведь ему всего двадцать лет”, –
возражали казаку. “Так что ж? Як не вин украв, так его батько, цыган”.
Взрыв хохота охладил разгорячившегося “возмутительным” приговором
присяжного” HYPERLINK \l “sub_99186” *(186) .

Заметим, что, как отмечалось выше, процессуальная форма суда присяжных
предоставляет возможность своевременно выявить лиц, повышенно
подверженных влиянию подобных предрассудков, которые ставят под сомнение
их объективность, беспристрастность, и заявить им отвод.

Основываясь на проведенном анализе, можно сделать следующие выводы,
имеющие принципиальное значение для объективной оценки
интеллектуально-духовного потенциала здравого смысла как формы
практического мышления при исследовании вопросов о виновности в процессе
доказывания.

1. Интеллектуальный потенциал здравого смысла определяют две основные
его духовные компоненты: 1) естественная логическая способность
рассуждать и делать логические выводы из рассуждений; 2) жизненный опыт
личности.

2. В содержание жизненного опыта присяжных заседателей входят все их
общие и частные знания об окружающей действительности (научные,
специальные, юридические и обыденные), а также основанные на них умения
и навыки, приобретенные и освоенные ими как в процессе личной
познавательно-практической деятельности, так и путем приобщения в
процессе рассмотрения данного дела к внешним социальным накопителям
опыта, в том числе:

обыденные знания о житейских реалиях повседневной жизни, о практической
психологии людей разных социальных типов, об их нравах, обычаях и т.п.;

приобретенные в процессе рассмотрения дела общие и частные знания по
юридическим вопросам и об исследованных в суде доказательствах, доводах
сторон.

Короче говоря, в содержание жизненного опыта присяжных заседателей
входят все общие и частные знания, которые выступают в качестве
духовной, информационной основы для логически и юридически правильного
исследования в процессе доказывания и решения вопросов о фактической
стороне дела и виновности подсудимого, начиная с момента выдвижения,
логической и психологической разработки и проверки версий и заканчивая
логическим, психологическим и юридическим обоснованием выводов в
процессе выработки вердикта по этим вопросам.

3. Естественная логическая способность рассуждать и делать логические
выводы из рассуждений присуща в той или иной степени любому психически
здоровому присяжному заседателю и профессиональному судье. Абстрактный
аппарат естественной логической способности одинаков и у
профессиональных судей, и у присяжных заседателей разных
социально-психологических типов.

4. Интеллектуальный потенциал естественной логической способности
рассуждать и делать логические выводы из рассуждений при решении
практических вопросов, в том числе о виновности, зависит не только и не
столько от образованности профессионального судьи и присяжных
заседателей, сколько от их способности суждения, сущность которой
заключается в умении самостоятельно мыслить, применять правила и другие
общие и частные знания к конкретной, индивидуально неповторимой
ситуации, учитывать ее уникальный смысл.

Для поддержания способности суждения в достаточно высокой
интеллектуальной “форме”, ее практической натренированности наибольшую
ценность представляют те виды практической деятельности, которые
развивают, совершенствуют, оттачивают и шлифуют естественную логическую
способность в завершающих практических действиях, позволяющих отличить
истину от заблуждения. Люди, обладающие хорошо развитым практическим
рассудком и опытом, обнаруживают в своих суждениях больше здравого
смысла, чем субъекты, занимающиеся отвлеченными от реальной практической
жизни кабинетными вопросами, имеющие высокий уровень общего и
специального образования.

5. В процессе доказывания в условиях неочевидности лежащие в основе
здравого смысла естественная логическая способность суждения,
разнообразный жизненный опыт, разносторонние знания об окружающей
действительности помогают субъектам доказывания быстро догадаться,
предположить, практически проверить и понять, на каких объектах
окружающей среды могли остаться следы-отображения расследуемого прошлого
события. Здравый смысл позволяет определить их относимость к
расследуемому событию, обнаружить надежные фактические основания для
полной, всесторонней и объективной проверки достоверности собранных
доказательств и их достаточности, психологически и логически
расшифровать взаимное контекстное функциональное значение собранных
доказательств, мысленно реконструировать картину расследуемого прошлого
события, образы причастных к нему лиц, используемых ими предметов,
средств, что способствует формированию у присяжных и других субъектов
доказывания правильного внутреннего убеждения по вопросам о виновности,
вынесению правильного и справедливого вердикта.

6. Для логически и юридически правильного решения вопросов о виновности
подходят обыкновенные психически здоровые люди, не заинтересованные в
исходе дела, обладающие достаточным житейским опытом и способностью
суждения, т.е. умением применять усвоенные общие и частные знания, в том
числе и юридические, к разрешаемому уголовному делу с учетом его
специфических особенностей.

То, что большинство присяжных заседателей по своему среднему умственному
уровню являются посредственностями, не только не препятствует вынесению
логически и юридически правильного вердикта по вопросам о виновности, но
и, наоборот, способствует предупреждению логических и юридических
ошибок, поскольку это не мешает таким людям в своих важнейших житейских
делах, в том числе и судебных, держаться за накопленные житейским опытом
знания и представления, использовать в качестве посылок для
умозаключений, выводов и основанных на них практических решений только
проверенные факты, обстоятельства. Кроме того, присяжные, наделенные
здравым смыслом и совестью, менее предрасположены “насиловать”,
произвольно интерпретировать факты в своих предположениях, рассуждениях
и выводах. Поэтому они, как правило, менее предубеждены, проявляют
большую объективность и осторожность при исследовании вопросов о
виновности на основании оценки доказательств и вынесении вердикта. Им
меньше свойственно отношение к общественным обязанностям как к вопросам
второстепенного интереса, что чаще проявляется у увлеченных людей,
которые вследствие полной сосредоточенности на своей деятельности
предрасположены относиться к судейским обязанностям как к общественным
“веригам”.

7. Вместе с тем проведенный анализ не дает оснований для слишком
оптимистического вывода о том, что посредственность всегда превосходит
высокообразованного человека в способности принимать качественные
решения, соответствующие императивам здравого смысла (ответственный,
осторожный, взвешенный, всесторонне продуманный, системный подход к
подготовке и принятию решений с учетом их последствий для других людей и
общества).

Было бы наивно полагать, что человеческая глупость, проявляющаяся в
легкомысленном, безответственном отношении к выработке решений,
затрагивающих судьбы других людей и общества, – это “привилегия” только
высокопросвещенного ума высокообразованных людей, так сказать,
своеобразная расплата за многознание, за годы мучений, потраченные на
учение, на усвоение общих истин.

Рассмотренный выше пример с бывалым казаком, готовым вынести
обвинительный вердикт по делу о краже лошади любому случайно
заподозренному цыгану только потому, что подозреваемый, его отец и дед –
цыгане, является наглядным подтверждением тому, что глупые люди,
обделенные способностью суждения и при этом психически совершенно
здоровые, встречаются и среди посредственностей.

Но все же у большинства людей, имеющих посредственный уровень
умственного развития и более или менее успешно занимающихся каким-либо
видом практической деятельности, основные компоненты здравого смысла, от
которых зависит их способность вырабатывать правильные практические
решения, соответствующие объективной реальности, развиты вполне
удовлетворительно.

8. Неспособность удовлетворительно заниматься каким-либо видом
практической деятельности, хронические неудачи, негативное отношение к
социальным нормам, своим гражданским, семейным и служебным обязанностям,
неумение разумно сопрягать их, непонимание окружающих людей,
игнорирование их потребностей и законных интересов, неумение нормально
общаться с ними и другие проявления социальной и личностной незрелости –
серьезный повод для того, чтобы усомниться в наличии достаточного
интеллектуально-духовного потенциала здравого смысла как у
высокообразованного, так и у не очень образованного человека, как у
обыкновенной посредственности, так и у необыкновенной личности,
обнаруживающей признаки таланта и гениальности. Такие люди при
исследовании вопросов о виновности в процессе доказывания ненадежны ни в
каком качестве – ни следователей, ни прокуроров, ни адвокатов, ни судей,
ни присяжных заседателей.

Глава 3. Совесть – нравственная основа судопроизводства и защиты в суде
с участием присяжных заседателей

Чтобы присяжные заседатели могли добросовестно выполнять свой
гражданский долг, они должны не только правильно осознать свои
обязанности, но и проникнуться чувством личной ответственности за их
исполнение. Этому, в частности, способствует предусмотренная законом (ч.
1 ст. 332 УПК РФ) процедура принятия присяжными заседателями присяги.
Напомним ее текст: “Приступая к исполнению ответственных обязанностей
присяжного заседателя, торжественно клянусь исполнять их честно и
беспристрастно, принимать во внимание все рассмотренные в суде
доказательства, как уличающие подсудимого, так и оправдывающие его,
разрешать уголовное дело по своему внутреннему убеждению и совести, не
оправдывая виновного и не осуждая невиновного, как подобает свободному
гражданину и справедливому человеку”.

Текст присяги, торжественная процедура ее принятия, напоминание
председательствующим в напутственном слове о содержании присяги
выступают в качестве внешних стимулов, побуждений к добросовестному
исполнению обязанностей присяжного заседателя.

Но для того чтобы они превратились в устойчивый мотив поведения,
детерминирующий сознательное выполнение личностью своего гражданского
долга, содержание присяги и другие правовые нормы, регламентирующие
обязанности присяжных заседателей, должны приобрести для всех них
личностный смысл, стать элементом их правосознания.

Как отмечал русский православный философ И.А.Ильин, “право только тогда
осуществит свое назначение, когда правосознание примет его, наполнится
его содержанием и позволит новому знанию влиять на жизнь души,
определять ее решения и направлять поведение человека. Тогда право
станет силой во внутренней жизни человека, а через это и в своей внешней
жизни.

Однако для этого необходимо, чтобы право в его объективном смысловом
содержании и его объективном значении было не только осознано мыслью и
проверено опытом, но и признано волею человека” HYPERLINK \l “sub_99187”
*(187) .

Все это возможно лишь тогда, когда содержащиеся во внешнем велении
требования (в данном случае в присяге и других нормах УПК,
регламентирующих обязанности присяжных) интегрируются со сложившейся
мотивационно-смысловой структурой их личности HYPERLINK \l “sub_99188”
*(188) .

Ядром мотивационно-смысловой структуры личности присяжного заседателя,
председательствующего судьи, защитника и других участников уголовного
процесса является их совесть, которая выступает в качестве нравственной
основы судопроизводства и защиты в суде с участием присяжных
заседателей.

На огромное значение совести участников судебного процесса неоднократно
обращал внимание А.Ф.Кони: “Ни в одной деятельности не приходится так
часто тревожить свою совесть, то призывая ее в судьи, то требуя от нее
указаний, то отыскивая в ней одной поддержки” HYPERLINK \l “sub_99189”
*(189) .

Поскольку совесть является нравственной основой судопроизводства с
участием присяжных заседателей, то особую актуальность приобретает
проблема взаимной активизации совести его участников, прежде всего
присяжных заседателей и председательствующего судьи. Эта проблема
включает две взаимосвязанные задачи:

1) нейтрализацию присущих в той или иной степени каждому участнику
судебного процесса человеческих “слабостей”, нравственных недостатков,
противоречащих общечеловеческим моральным нормам и ценностям;

2) “поднятие” личной совести участников судебного процесса до уровня
требований общественной гуманистической совести, выражающей
общечеловеческие моральные нормы и ценности.

Предпосылкой эффективного решения этих задач в суде является отчетливое
понимание:

1) сущности и значения совести человека как субъекта практической
деятельности и общения;

2) роли совести в процессе доказывания;

3) типов человеческой совести и их проявлений в уголовном
судопроизводстве;

4) общечеловеческих потребностей и чувств, лежащих в основе общественной
гуманистической совести коллегии присяжных заседателей;

5) правдосудия в уголовном судопроизводстве с участием присяжных
заседателей.

3.1. Сущность и значение совести человека как субъекта практической
деятельности и общения

Наиболее обобщенно и кратко сущность совести определяет академический
Словарь русского языка: “Совесть – внутренняя оценка своих поступков,
чувство нравственной ответственности за свое поведение” HYPERLINK \l
“sub_99190” *(190) . Однако в этом определении не отражены следующие
существенные моменты:

1) человек внутренне оценивает не только свои поступки, но и намерения;

2) критерием внутренней оценки человеком своих намерений и поступков
является их нравственная достойность;

3) при оценке нравственной достойности своих поступков и намерений
человек учитывает общечеловеческие нормы морали, в которых отражено
общечеловеческое представление о добре и зле, и личные нравственные
идеалы, выражающие его ценностные ориентации;

4) чувство нравственной ответственности у человека как субъекта
деятельности и общения возникает не только перед самим собой, но и перед
другими людьми и обществом.

С учетом сказанного понятие совести можно сформулировать так: совесть –
это внутренняя оценка человеком нравственной достойности своих поступков
и намерений с учетом существующих в обществе норм морали и нравственных
идеалов данной личности и обусловленное этой оценкой чувство
нравственной ответственности за свое поведение перед окружающими людьми
и обществом.

Основное значение совести заключается в том, что она помогает человеку
как субъекту практической деятельности и общения регулировать свои
действия в соответствии с требованиями других людей и общества.

Категория “совесть” возникла на том этапе развития человечества, когда
человек начал сознавать, что считается добром, а что – злом.

Для более детального раскрытия значения совести человека как субъекта
практической деятельности и общения необходимо рассмотреть два
конкретных вопроса:

1) совесть как способность личности к нравственной саморегуляции;

2) совесть как способность личности к нравственному самоконтролю.

Совесть как способность личности к нравственной саморегуляции. Различные
проявления сущности совести, ее значение как способности личности к
нравственной саморегуляции в соответствии с требованиями общества,
других людей, своих представлений о добре и зле очень точно передают
следующие строки из стихотворения В.А.Жуковского, в котором совесть
выступает одновременно в роли и законодателя, и судьи, и свидетеля, и
обвинителя:

Сколь неизбежна власть твоя,

Гроза преступников, невинных утешитель,

О совесть, наших дел закон и обвинитель,

Свидетель и судья HYPERLINK \l “sub_99191” *(191)

Значение совести как внутреннего закона прекрасно выразил Сенека,
который, определив ее как осознанную разумом и пережитую чувством
нравственную норму HYPERLINK \l “sub_99192” *(192) , обратил внимание на
то, что в качестве внутреннего “закона” могут выступать только такие
нормы, которые не только осознаны человеческим разумом, но и внутренне
приняты человеческим сердцем, эмоционально пережиты личностью, т.е. в
качестве внутреннего закона выступают только личностно значимые
нравственные нормы.

По мнению Эрика Фромма, именно через внутреннее усвоение норм
общественной морали формируется совесть: “При формировании совести такие
авторитеты, как родители, церковь, государство, общественное мнение,
сознательно или бессознательно признаются в качестве нравственных и
моральных законодателей, чьи законы и санкции усваиваются,
интернализируются индивидом. Таким образом, законы и санкции внешнего
авторитета становятся частью индивида и вместо чувства ответственности
перед кем-то внешним появляется ответственность перед своей совестью.
Совесть – более эффективный регулятор поведения, чем страх перед внешним
авторитетом; ибо если от последнего можно спастись бегством, то от себя
не убежишь, а значит, нe убежишь и от интернализированного авторитета,
ставшего частью индивидуального “я” HYPERLINK \l “sub_99193” *(193) .

В этом высказывании хорошо показано происхождение и значение совести как
внутреннего закона, но не отражен существенный момент: личность в
процессе усвоения и реализации в практической деятельности тех или иных
социальных норм проявляет активность, свободу выбора, что отражает
понятие “система ценностных ориентаций личности”, под которой понимается
ее аксиологическое “Я”, т.е. “связанная по определенной личностной
логике совокупность убеждений, идеалов и запретов, принимаемых индивидом
для себя как свои собственные внутренние ориентиры” HYPERLINK \l
“sub_99194” *(194) .

Представляется, что совесть как внутренний закон – это прежде всего наше
аксиологическое “Я”, которое определяет содержание, силу и чистоту
нашего внутреннего голоса, его способность “шептать”, “говорить”,
“взывать” или даже “вопить”, когда человек в своих поступках или
“грешных” намерениях покушается на личностно значимые ценности.

В системе ценностных ориентаций человека особенно важное значение имеет
личностное отношение к другим людям, правам человека, нормам
общественной морали, которые в концентрированном виде выражены в
библейских заповедях: “возлюби ближнего своего”, “не убий”, “не
прелюбодействуй” и т.д., нормам профессиональной этики, закону,
окружающей природной среде. Голос совести, выстрадавшей свое
(личностное) отношение к этим фундаментальным ценностям, является,
говоря словами В.А.Сухомлинского, “эмоциональным стражем убеждений”,
который побуждает человека к активной жизненной позиции в соответствии
со своими внутренними убеждениями – ценностными ориентациями. Например,
в произведениях В.Распутина и Ч.Айтматова изображена борьба между
героями с чистой и нечистой “экологической” совестью.

Голос совести, в котором выражается ценностное отношение к закону,
праву, проявляется как чувство законности, чувство права.
Л.Е.Владимиров, подчеркивая важное значение чувства законности как
“энергетического мотива жизни”, идеального мотива, побуждающего к
активной жизненной позиции, направленной на защиту права, иногда за счет
других своих личных интересов, приводит великолепный пример об одном
путешествующем англичанине, который, “чтобы отстоять неправильно
просчитанный в отеле гульден, остается в городе на несколько дней и
издерживает десятки гульденов на процесс, бьется не из-за гульдена, а
из-за своего права…”. Далее Владимиров отмечает, что смысл этого
поступка англичанин видит в защите не только права, но и других, не
менее значимых для него личностных ценностей – личного нравственного
достоинства, достоинства своих сограждан и, наконец, достоинства своей
страны, которую он представляет: “В том гульдене он защищает свою старую
Англию. Защита приобретенного права есть, таким образом, прежде всего
нравственная обязанность каждого человека как личности. Но затем, далее
это есть нравственная обязанность по отношению к обществу” HYPERLINK \l
“sub_99195” *(195) .

Естественно, что такая активная гражданская позиция, требующая во имя
общественных интересов жертвовать, поступаться личными интересами,
устанавливается не без внутренней борьбы, в которой осознается,
“взвешивается” ценность конкурирующих мотивов.

После того как личность свободно изберет и реализует практически тот или
иной мотив поведения (личностно значимую моральную ценность, которая
выступает в роли внутреннего морального закона), совесть выступает уже в
роли внутреннего “судьи”, “свидетеля”, “утешителя” или “обвинителя”. Она
осознается человеком как самооценка нравственной достойности своих
намерений и поступков с точки зрения их соответствия или несоответствия
общечеловеческим нормам морали и личностно значимым ценностям. Именно
это значение совести имел в виду Сенека, говоря о ней как о “внутреннем
голосе, обвиняющем и оправдывающем наши поступки с точки зрения их
нравственного достоинства” HYPERLINK \l “sub_99196” *(196) .

Роль совести как внутреннего “утешителя” или “обвинителя”
обусловливается внутренней оценкой нравственной достойности своих
намерений и поступков (как правильных, достойных, так и неправильных,
недостойных), чувством нравственной ответственности за свое поведение
перед окружающими людьми и обществом. Это чувство эмоционально
переживается личностью как чистая совесть или как угрызения совести.

Чистая совесть, основанная на осознании моральной чистоты помыслов и
поступков, преисполняет человека внутренним спокойствием, уверенностью,
придает ему твердость и решимость в борьбе со злом. И наоборот,
угрызения совести, возникающие, когда человек сознает, что поступил или
намеревается поступить не так, как должен был по требованию внутреннего
убеждения, морали, закона, проявляются во внутреннем беспокойстве,
неуверенности, страхе, чувстве стыда и других неприятных переживаниях,
которые представляют собой моральное наказание за нарушение моральных
норм HYPERLINK \l “sub_99197” *(197) .

Переживаемые человеком состояния чистой совести и угрызений совести
хорошо описаны А.С.Пушкиным в “Борисе Годунове”:

…Едина разве совесть?

Так, здравая, она восторжествует

Над злобою, над темной клеветою.

Но если в ней единое пятно,

Единое случайно завелося,

Тогда – беда! как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрек.

И все тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах…

И рад бежать, да некуда… ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Научной основой, объясняющей эмоциональные переживания чистой совести и
угрызения совести, является разработанная академиком П.В.Симоновым
психофизиологическая теория эмоций, раскрывающая их
отражательно-оценочную и регуляторную функции HYPERLINK \l “sub_99198”
*(198) . В свете этой теории “совесть есть присущая человеку способность
эмоционально реагировать на последствия своих прогнозируемых или
совершаемых поступков в той мере, в какой они затрагивают удовлетворение
двух фундаментальных потребностей – в объективной истине и
альтруистической потребности добра” HYPERLINK \l “sub_99199” *(199) .
Основная функция совести заключается в том, чтобы “просигналить об
отступлении от истины и напомнить о причиненном зле” HYPERLINK \l
“sub_99200” *(200) . Представляется, что психофизиологическое понятие
совести объясняет ее значение в качестве не только внутреннего “судьи”,
“утешителя”, “обвинителя”, но и внутреннего “свидетеля”.

Совесть как внутренний “свидетель”. Эмоциональные сигналы совести,
свидетельствующие об отступлении от истины и напоминающие о причиненном
зле, осознаются личностью как чувства стыда, вины и раскаяния, которые
выбивают человека из обычной колеи и сопровождаются потерей внутренней,
психологический устойчивости. Это душевное состояние великолепно описано
А.С.Пушкиным:

…Совесть,

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник,

Заимодавец грубый, эта ведьма,

От коей меркнет месяц и могилы

Смущаются и мертвых высылают… HYPERLINK \l
“sub_99201” *(201)

Чувства стыда, вины и раскаяния по поводу безнравственного или
противоправного поступка проявляются в виде не только субъективного
переживания, внутреннего психологического дискомфорта, напряженности и
беспокойства, но и определенных психофизиологических реакций,
обусловленных тем, что угрызения совести по психофизиологической природе
представляют собой стрессовое состояние, вызванное недостойным
поступком. Это состояние прекрасно выразил английский поэт Генри
Филдинг:

Тому, чья совесть нечиста,

Не утаить вины,

Кричат глаза, когда уста

Молчать принуждены.

Комментируя эти строки, доктор медицинских наук, профессор Л.П.Гримак
пишет: “К этому следовало бы добавить, что кричат не только глаза,
кричит нервная система, кричит весь организм, кричит непременно, даже
если человек сознательно старается не слышать этого крика. Здесь
оказывается бессилен любой аутотренинг, так как травмирующая причина
представляет собой явление значительно более высокого порядка и не может
быть подвластна аутогенной тренировке – относительно более низкому
уровню регуляции” HYPERLINK \l “sub_99202” *(202) .

Человек в таком состоянии субъективно и объективно предрасположен к двум
типам поведения:

1) к откровенному признанию и искуплению своей вины перед самим собой,
соответствующим человеком или коллективом;

2) к различным формам дезадаптивного поведения, усугубляющим его
положение.

Первый тип поведения может проявляться в деятельном раскаянии, в
частности в активном содействии правоохранительным органам в раскрытии и
расследовании преступления. В процессе деятельного раскаяния виновное
лицо сообщает известные ему фактические данные, сведения о расследуемом
событии, имеющие значение прямых, косвенных и вспомогательных
(оценочных) доказательств, что создает благоприятные процессуальные
условия для раскрытия, полного и всестороннего расследования
преступления (лицо, совершившее преступление, осведомлено о нем лучше,
чем десятки или даже тысячи свидетелей).

Такое деятельное раскаяние, сопровождающееся удовлетворением присущей
обвиняемому или подсудимому потребности в объективной истине и
альтруистической потребности добра, субъективно переживается им как
внутреннее облегчение, удовлетворение своими добрыми поступками,
свидетельствующими о его чистосердечном раскаянии в причиненном зле.

Если же виновный человек пытается скрыть от других людей и общества свою
причастность к преступлению, то это может усугубить душевный разлад,
сопровождающий угрызения совести, что способствует различным формам
дезадаптивного поведения: самоубийству, девиантному поведению,
эмоциональным срывам. Кроме того, в таком состоянии человек способен
проговориться или разоблачить себя своим поведением. По-видимому, именно
это имел в виду М.Монтень, рассказывая, какие удивительные вещи способна
проделывать с нами совесть: “Она заставляет нас изменять себе, предавать
себя и самому себе вредить. Даже когда нет свидетеля, она выдает нас
против воли”. В подтверждение он приводит рассказ о финикийце Бессии,
который, когда его стали упрекать в том, что он без причины разорил
гнездо и убил воробьев, “оправдывался тем, что эти птички без умолку зря
обвиняли его в убийстве отца. До этого мгновения никто не знал об этом
отцеубийстве, оно оставалось тайной, но мстящие фурии человеческой
совести заставили раскрыть эту тайну именно того, кто должен был понести
за нее наказание” HYPERLINK \l “sub_99203” *(203) .

Вот почему совесть, по выражению В.А.Жуковского, – это “гроза
преступников”. Рассказ о Бессии помогает понять и смысл латинской
поговорки: “Совесть – тысяча свидетелей” HYPERLINK \l “sub_99204” *(204)
.

Следует, однако, иметь в виду, что “улики поведения” могут проявляться и
у невиновных людей как защитная психологическая реакция совестливого
человека в связи с обрушившимся на него подозрением в причастности к
совершению опасного преступления. Нравственно-психологическую подоплеку
таких “улик поведения” очень хорошо понимал герой детективных романов
Агаты Кристи – сыщик Эркюль Пуаро: “…я хорошо знаю человеческую
натуру… и я должен вам сказать, что даже самые невинные люди теряют
голову и делают невероятные глупости, если их смогут заподозрить в
убийстве” HYPERLINK \l “sub_99205” *(205) .

Подобные “улики поведения” могут появляться и у работников
правоохранительных органов в экстремальных ситуациях, вызванных
применением преступниками различных форм противодействия раскрытию
истины, направленных на компрометацию, нейтрализацию опасных для них
сотрудников милиции, прокуратуры. В интересной и содержательной повести
Станислава Родионова “Долгое дело” HYPERLINK \l “sub_99206” *(206)
умная и волевая преступница, в отношении которой следователь Рябинин
расследовал уголовное дело, оговорила его в вымогательстве и получении
от нее взятки, предварительно проникнув к нему в квартиру и спрятав
конверт с деньгами в шкафу, где они и были обнаружены при обыске
работниками прокуратуры. В результате Рябинина задерживают по подозрению
во взяточничестве. Далее психологически убедительно показана
парадоксальная психология невиновного, но заподозренного совестливого
человека: обрушившееся на гордого, впечатлительного, порядочного
следователя подозрение в тяжком преступлении вводит его в состояние
сильного нравственно-психологического шока, сопровождающегося
дезорганизацией мышления и других психических процессов, что существенно
ограничивает его возможности защищаться от несправедливого и ошибочного
обвинения. Более того, в поведении невиновного человека под влиянием
оборонительной доминанты начинают проявляться защитные реакции, которые
обычно свойственны виновному: сильное волнение, растерянность,
суетливость, выжидательное поведение, односложные ответы,
продолжительные паузы в разговоре и т.п.

Такие защитные реакции могут проявляться и у близких подозреваемому лиц.
Очень характерно, что жена Рябинина, когда на квартире была обнаружена
подброшенная преступницей сумма денег, для того чтобы защитить мужа,
стала давать ложные показания: сначала о том, что эти деньги она
одолжила у разных людей, затем – что нашла их на улице и спрятала в
шкафу.

Все это убедительно свидетельствует о том, что если подобные защитные
реакции – подозрительные “улики поведения” – проявляются даже у
вооруженного специальными юридическими знаниями следователя и близких
ему людей, то тем более уязвимыми в подобных ситуациях оказываются
простые граждане, заподозренные в убийстве или другом тяжком
преступлении в силу случайного стечения обстоятельств.

Как справедливо отмечает П.Д.Баренбойм, “виновность или невиновность,
искренность или лживость не могут быть точно диагностированы по внешним
проявлениям и психофизиологическим симптомам, которые не специфичны для
определенных состояний даже одного человека в разное время. Одни и те же
переживания могут приводить к различным реакциям, а одинаковые реакции
вызываться разнородными переживаниями. Поэтому в теории уголовного
процесса, следственной и судебной практике поведению обвиняемого, манере
вести себя, экспрессии, мимике, жестикуляции, интонации и
физиологическим реакциям не должно придаваться никакого
доказательственного значения” HYPERLINK \l “sub_99207” *(207) .

Даже если ложь заподозренного человека и близких ему людей бесспорно
доказана, такая “улика поведения” сама по себе еще не доказывает
причастности лгущего к расследуемому преступлению, его виновности.
Поэтому добросовестный судебный оратор в своей речи не только сам не
будет преувеличивать значение “улик поведения”, искажать с их помощью
“перспективу” дела, но и предостережет от подобных ошибок присяжных, как
это сделал Л.Е.Владимиров в защитительной речи по делу Кравцова,
обвинявшегося в подлоге: “Это вообще очень слабая категория
доказательств. Опыт показывает, что и невиновный человек при первом к
нему прикосновении страшного аппарата уголовной юстиции может прибегать
к самым предосудительным средствам для своего спасения. Но из этого
нельзя еще делать заключения, что спасающийся таким образом
действительно виновен. Что делать, никто не хочет погибать! Люди,
спасаясь, лгут, запутываются в своей лжи и неповинно гибнут” HYPERLINK
\l “sub_99208” *(208) .

В то же время “улики поведения”, а также чувство вины, угрызения совести
и другие переживания могут не проявляться у виновного человека, если он
не воспитан в духе общественной морали, не приучен соотносить свои
поступки с принятыми в обществе нормами, руководствуется в жизни
антиобщественными ценностями, интересами, сугубо эгоистическими мотивами
и представлениями о дозволенном и недопустимом и к тому же обладает
невысоким общим уровнем развития (как чеховский Злоумышленник).

В подобных случаях нечистая, не воспитанная в духе общественной морали
совесть выполняет функцию самооправдания, рационализации совершенного
или предполагаемого поступка. Как отмечает Э.Фромм, многие люди,
творившие зло или совершавшие недобрые дела, “…уверяют, что мотивом их
поступков тоже является их совесть: инквизиторы, сжигавшие людей заживо
на кострах именем своей совести; завоеватели, требующие действовать от
имени их совести, тогда как превыше всех соображений ставят жажду
власти. Поистине нет ни одного жестокого или равнодушного поступка,
совершенного против других или против самого себя, который нельзя было
бы подвести под веление совести, а это говорит о том, что власть совести
в том и проявляется, что всегда испытывают нужду в ее поддержке”
HYPERLINK \l “sub_99209” *(209) .

Таким образом, совесть – это весьма сложный и противоречивый духовный
феномен, который как внутренний голос может проявляться в качестве не
только строгого “обвинителя”, “судьи” и “свидетеля”, но и “священника”,
милостиво отпускающего ocтyпившeмycя или падшему человеку его
нравственные грехи.

Совесть как способность личности к нравственному самоконтролю.
Правильность и справедливость человеческих поступков в сложных жизненных
ситуациях, требующих нравственного выбора, зависят от способности
личности как субъекта практической деятельности и общения к
нравственному самоконтролю. Содержание этой способности также раскрывает
психологическое понятие совести: “Совесть – это способность личности
осуществлять нравственный самоконтроль, самостоятельно формулировать для
себя нравственные обязанности, требовать для себя их выполнения и
производить самооценку совершаемых поступков” HYPERLINK \l “sub_99210”
*(210) .

С точки зрения психологии совесть – это своеобразный внутренний
“контрольный прибор” HYPERLINK \l “sub_99211” *(211) , “это наше
собственное воздействие на самих себя” HYPERLINK \l “sub_99212” *(212) .
Значимость этого внутреннего “контролера” определяется тем, что
обыкновенным людям в повседневной жизни вообще свойственны
противоречивые желания, что очень тонко подметил Омар Хайям:

Противоречивых мы полны желаний:

В одной руке – бокал, другая – на Коране.

В таких случаях совесть как доброжелательный внутренний “собеседник”,
“советчик” или “контролер” подсказывает, какое из противоречивых
внутренних побуждений предпочесть.

Указания совести имеют особенно важное значение в сложных, экстремальных
жизненных ситуациях, требующих нравственного выбора одного из нескольких
конкурирующих мотивов, имеющих личностную и общественную значимость. В
подобных ситуациях человек, прежде чем отдать предпочтение тому или
иному мотиву, тщательно, порой мучительно взвешивает их на весах своей
совести и склоняется к тому мотиву, который занимает более высокое место
в “табели о рангах” системы ценностных ориентаций личности,
осуществляющей нравственный выбор с учетом общественной и личностной
значимости каждого “взвешиваемого” мотива.

В произведениях художественной литературы эта борьба мотивов
изображается как рефлексирующий внутренний голос совести человека,
проникнутого чувством личной ответственности за свои поступки и
намерения в сложной нравственно-конфликтной ситуации, требующей
морального выбора одной из двух взаимно исключающих форм поведения,
одной из двух моральных ценностей, скажем, между личным и общественным
интересом, между целями и средствами их достижения.

Например, как поступить сотруднику уголовного розыска или следователю в
нравственно-конфликтной ситуации, когда можно оказать снисхождение,
поблажку одному преступнику, чтобы поймать несколько других, не раскрыть
до конца одно преступление, зато быстро и эффективно раскрыть несколько
других? Разрешая этот нравственно-этический конфликт, герой романа
Аркадия Адамова “Петля” приходит к правильному выводу, что “покупные”
методы работы с преступником способны принести лишь неисчислимые
нравственные потери: “Мало того, что “спасенный” убедится, что за счет
предательства, доноса по довольно-таки циничному и не очень совестливому
“раскладу” власть может списать твое собственное преступление. Так можно
ли уважать такую власть? Может ли она иметь авторитет? Может ли
требовать нравственных поступков от людей, если она сама безнравственна?
А ведь от “спасенного” многие узнают об этой его сделке с властью.
Далеко пойдут круги от каждого такого случая.

Но мало этого… Такая “выгодная” сделка, а за ней и другая, и третья в
конце концов расшатают и сметут нравственные принципы у самой власти, у
людей, ею уполномоченных вести борьбу с преступностью. И это во сто крат
опаснее всего остального” HYPERLINK \l “sub_99213” *(213) .

Таким образом, совестливый сотрудник милиции разрешает возникший
моральный конфликт в соответствии с естественными нравственными
идеалами, правильным представлением о том, что в борьбе со злом могут
быть использованы не любые средства. Эту нравственную норму прекрасно
выразил азербайджанский поэт Мирза Шафи:

Добру и злу дано всегда сражаться,

И в вечной битве зло сильнее тем,

Что средства для добра не все годятся,

Меж тем как зло не брезгует ничем.

Следует, однако, иметь в виду, что в состоянии необходимой обороны, для
защиты законных личных и общественных интересов, прежде всего жизни,
здоровья и других прав и свобод человека, допустимо использовать любые
средства, соразмерные грозящей опасности. Неиспользование этих средств в
подобных ситуациях, особенно для работника правоохранительных органов,
безнравственно, поскольку поощряет, способствует злу в различных его
проявлениях.

Но и в экстремальных жизненных ситуациях при выборе соразмерных средств
защиты от грозящей опасности человек не лишен свободы выбора
оптимального крайнего средства. В любом случае “надо стремиться к тому,
чтобы избираемое средство, обеспечивая достижение поставленной цели,
было наименьшим злом, а тем самым по возможности и наибольшим в данной
ситуации добром” HYPERLINK \l “sub_99214” *(214) .

Все это художественно убедительно показано в произведении В.Астафьева
“Печальный детектив”, в котором совестливому герою романа милиционеру
Сошнину, неоднократно раненному в схватке с опасными вооруженными
преступниками, противостоит его бессовестный коллега Федя Лебеда,
который “ни разу не то что не ранен, но даже не поцарапан”, потому что
“жил и работал по принципу: “нас не трогай, мы не тронем”, а когда нужно
было вступить в единоборство с вооруженным преступником, вместо себя
подставил под его пулю безоружного молодого сотрудника, вчерашнего
выпускника училища, “забыв” передать ему пистолет”.

Нравственная состоятельность Сошнина проявляется и в его умении
преодолеть безнравственную стихию в самом себе, когда нужно было
проявить “сверхнормативную” активность – прогнать из подъезда
подвыпившую компанию распоясавшихся хулиганов. Сначала Сошнин сделал
вид, что “ничего не видит, ничего не слышит”, и попытался усыпить свою
совесть: “Надоело на службе возиться со всякой швалью, yстал… от нее,
и психовать, нарываться на нож или драку не хотелось – донарывался”.
Память услужливо напомнила слова тюремного парикмахера: “Усю шпану не
перебреешь”.

Дальше психологически достоверно показано, что пассивное поведение,
уступки при столкновении со злом на руку лишь антигероям, которые,
убедившись, что намеченная ими жертва не проявляет никакой инициативы и
даже подыгрывает им своим молчанием или заискивающими репликами,
постепенно растормаживаются и переходят в наступление. И в этот самый
критический момент Сошнин сумел перебороть свою минутную слабость,
собраться с духом и разбросать “героев подворотни”, которые на самом
деле оказались “голыми королями” с жалкими, трусливыми душонками.

Таким образом, в сложных жизненных ситуациях, требующих нравственного
выбора, борьба противоположных мотивов свойственна любому человеку. У
совестливого и мужественного человека, в системе ценностных ориентаций
которого преобладает чувство долга, личной ответственности перед другими
людьми, обществом, борьба мотивов завершается выбором нравственно
достойного поступка.

Итак, мы убедились в том, что основное значение совести как внутреннего
“контролера” заключается в том, что она в особых, нестандартных,
специфических человеческих ситуациях управляет процессом мотивации
поведения, под которым понимается процесс осознания мотивов и выбор из
них мотива действия HYPERLINK \l “sub_99215” *(215) .

Проведенный выше анализ свидетельствует о том, что процесс мотивации
может быть условно разделен на три основных этапа, каждый из которых
находится под неусыпным контролем совести:

1) осознание (понимание и чувственное, эмоциональное влечение)
конкурирующих мотивов;

2) рациональная и эмоциональная оценка нравственного достоинства
конкурирующих мотивов и соответствующих им намерений с учетом их
возможных последствий для себя, других людей и общества, а также того
места, которое данный мотив занимает в системе ценностных ориентаций
личности, ее аксиологического “Я”;

3) свободный выбор одного из конкурирующих мотивов.

Главным звеном процесса мотивации является свободный выбор одного из
конкурирующих мотивов, который представляет собой волевой процесс. Воля
– это психический процесс сознательного управления деятельностью,
проявляющийся в преодолении трудностей и препятствий на пути к
достижению поставленной цели HYPERLINK \l “sub_99216” *(216) .

В сложных жизненных ситуациях, требующих нравственного выбора, основной
мотив, имеющий по “шкале” ценностных ориентаций личности наибольший
личностный и общественный “рейтинг”, осознается как цель деятельности
(поступка), а другие конкурирующие мотивы – как внутренние препятствия.
К ним относятся побуждения, желания, влечения, мешающие достичь
намеченной цели. Человек преодолевает их при помощи волевого усилия –
особого нервно-психического напряжения, мобилизующего его физические,
интеллектуальные и моральные силы HYPERLINK \l “sub_99217” *(217) .

Но даже у сильного, волевого человека волевой процесс “запускается” не
сам по себе, а совестью HYPERLINK \l “sub_99218” *(218) , которая
выступает в роли свое-образного эмоционального “допинга”, “генератора” и
“аккумулятора”, усиливающего:

желание добиться цели (основной мотив);

способность отказаться (полностью или частично) от препятствующих
достижению этой цели конкурирующих мотивов, т.е. совесть помогает
набросить на эти мотивы “уздечку”, сдерживающую их проявление.

Усиление желания добиться основной цели и мобилизация способности
отказаться от конкурирующих мотивов происходят потому, что совесть как
присущая человеку способность эмоционально реагировать на последствия
своих прогнозируемых или совершаемых поступков в той мере, в какой они
затрагивают удовлетворение потребности в объективной истине и
альтруистической потребности добра, энергизирует, эмоционально
“подпитывает” не только волю, но и интеллект человека, что помогает в
практической деятельности и общении переориентироваться в сложной,
проблемной ситуации, по-новому осмыслить ее и принять разумное,
ответственное решение.

Дело в том, что интеллект сам по себе не функционирует, он живет и
работает в тесном единении с миром эмоций и ценностных установок
человека HYPERLINK \l “sub_99219” *(219) , которые проявляются как
человеческие чувства. Известный российский психолог П.Я.Гальперин
обращает внимание на то, что “чувства… представляют собой не просто
субъективное отражение большей или меньшей физиологической
взволнованности. Проявление чувства означает резкое изменение оценки
предмета, на котором сосредоточивается чувство, а в связи с этим
изменение в оценке остальных предметов и, следовательно, ситуации в
целом. Созревая и оформившись, чувства становятся могучим средством
переориентировки в ситуации” HYPERLINK \l “sub_99220” *(220) .

С учетом сказанного можно сделать вывод, что психофизиологической
основой совести как способности личности к нравственному самоконтролю и
нравственной саморегуляции являются эмоциональные сигналы, оценивающие
вероятность удовлетворения или неудовлетворения потребности в
объективной истине и альтруистической потребности добра, которые
активизируют познавательно-волевые процессы субъекта практической
деятельности и общения, что имеет особенно важное значение в процессе
доказывания.

3.2. Роль совести в процессе доказывания

В процессе доказывания, т.е. исследования вопросов о фактической стороне
расследуемого события, виновности и других обстоятельств, подлежащих
доказыванию путем собирания, проверки, оценки и использования
доказательств, совесть проявляется как способность субъектов доказывания
к нравственной саморегуляции и нравственному самоконтролю в соответствии
с требованиями уголовно-процессуального закона и нравственными нормами,
в том числе профессиональной этики (следственной, прокурорской,
адвокатской и судебной).

Совесть имеет особенно важное значение в процессе раскрытия,
расследования и рассмотрения в суде запутанных дел об убийствах и других
опасных преступлениях, наказуемых смертной казнью, пожизненным лишением
свободы или длительными сроками лишения свободы.

По таким делам совесть выступает прежде всего в роли эмоционального
стража соблюдения субъектами доказывания презумпции невиновности (в
соответствии со ст. 49 Конституции РФ каждый обвиняемый в совершении
преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана
в предусмотренном законом порядке и установлена вступившим в законную
силу приговором суда: обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность;
всякое неустранимое сомнение должно толковаться в пользу обвиняемого) и
вытекающих из нее нравственных и процессуальных норм, регламентирующих
порядок предварительного расследования и судебного разбирательства.

Презумпция невиновности и вытекающие из нее нравственные и
процессуальные правила только тогда реализуются в уголовном процессе,
когда их соблюдение находится под неусыпным контролем совести субъектов
доказывания. Наглядной иллюстрацией тому является рассказ русского
писателя И.Шкляревского (ученика Ф.М.Достоевского) “Что побудило к
убийству?”, в котором совестливый судебный следователь быстро догадался,
что “улики поведения” заподозренной, но невиновной женщины являются
всего лишь защитной реакцией на обрушившееся на нее подозрение.
Успокаивая запутавшуюся во лжи неповинную женщину, судебный следователь
рассказывает ей о выстраданных своими ошибками правилах производства
следствия, которые диктует голос его совести, напоминающий о презумпции
невиновности и необходимости объективного, всестороннего и
беспристрастного расследования: “По странной случайности в начале моей
службы мне попадались такие запутанные дела, в которых неотразимые
подозрения падали чаще всего на лиц, совершенно невинных и оправдания их
казались баснями; преступники же долго оставались вовсе в стороне,
людьми посторонними. Но в конце следствия ход дела изменялся и басни
превращались в быль. Вследствие этого у меня выработалось считать
вероятными самые неправдоподобные истории и проследить их, если,
конечно, они не полная нелепость… и ко всем неотразимым
доказательствам я отношусь с крайнею осторожностью и беспристрастием…”

В этом рассказе реалистически показано, что на начальном этапе процесса
доказывания вся попавшая в орбиту следствия текущая информация (знания,
сведения, фактические данные), имеющая значение для решения вопросов о
виновности заподозренного человека, носит не достоверный, а
вероятностный характер. В процессе доказывания эти вероятностные знания
должны быть преобразованы в достоверные.

Сущность и диалектика развития вероятностного и достоверного знания
раскрываются в книге В.В.Ильина: “”Вероятность” и “достоверность” – это
модальные характеристики знания, которые выражают степень его
обоснованности. Знание считается достоверным, если есть основание
утверждать, что истинность его установлена. Знание считается вероятным,
если твердые основания для уверенности в его истинности отсутствуют и
оно нуждается в дополнительном логическом или практическом обосновании.
Диалектика развития знания подчиняется закону трансформации
вероятностных знаний в достоверные за счет выявления оснований их
истинности” HYPERLINK \l “sub_99221” *(221) (выделено мной. – В.М.).

В процессе доказывания преобразование вероятностных знаний о сущности
расследуемого события, причастных к нему лицах, об их виновности,
устранение сомнений в их достоверности, дополнительное логическое и
практическое обоснование их истинности или ошибочности осуществляются
путем построения и проверки соответствующих версий и контрверсий.

Проверка версий и контрверсий осуществляется путем их логической и
психологической разработки, мысленного моделирования вытекающих
следствий по поводу расследуемого события, действий причастных к нему
лиц, на основе фактов, обстоятельств, следов-отображений,
предшествующих, сопутствующих и последующих расследуемому событию, а
также путем разработки “веера” вопросов, направленных на установление
наличия или отсутствия соответствующих следствий (обстоятельств, фактов,
следов-отображений).

Только тогда, когда в процессе дальнейшего доказывания, собирания,
проверки и оценки сведений будет установлено достаточное количество
следствий из проверяемых версий о виновности, т.е. дополнительных
обстоятельств, фактов, следов-отображений, подтверждающих, что
расследуемое событие действительно является видом преступления, что его
совершило определенное лицо (или лица) и что это лицо (или лица) виновно
в совершении преступления, в котором ему предъявлено обвинение, и при
этом не будет установлено обстоятельств, фактов, следов-отображений,
оправдывающих подозреваемых или обвиняемых, т.е. не будет контрверсий,
исключающих преступность деяния, – только при всех этих условиях
вероятностное знание о виновности объективно трансформируется в
достоверное и субъективно осознается как таковое всеми субъектами
доказывания, в том числе и присяжными заседателями.

В связи с этим представляет интерес мнение К.Ю.А.Миттермайера о том, что
достоверность “есть то состояние сознания, при котором основания “за”
(pro) не ослабляются никакими действительными или вероятными:
основаниями “против” (contra)” HYPERLINK \l “sub_99222” *(222) , а также
вывод А.Жиряева о том, что “психологический переход от вероятности к
достоверности совершается через постепенное удаление из сознания
исследователя говорящих против действительности доказываемого факта
оснований по мере открывающейся в данном случае их невероятности”
HYPERLINK \l “sub_99223” *(223) .

Процесс доказывания, включающий преобразование вероятностного знания по
основным вопросам о виновности в достоверное путем выдвижения и проверки
версий и контрверсий, находится под неусыпным контролем беспокойной
человеческой совести, ее эмоциональных сигналов, оценивающих степень
удовлетворения потребности в объективной истине и альтруистической
потребности добра (справедливости).

При доказывании в условиях неочевидности, при дефиците или
противоречивости доказательств совесть помогает субъектам доказывания
честно бороться с сомнениями в виновности подозреваемого или
обвиняемого. Трудность правильного разрешения возникающих в процессе
доказывания сомнений обусловлена тем, что, как отмечает М.С.Строгович,
“не существует в общем виде каких-либо признаков, которые позволяли бы
заранее определить, какое сомнение является разумным, а какое
неразумным. Если судья неразумно сомневается, он с равным успехом может
быть и неразумно уверен, убежден. Судит судья – реальный, живой человек,
и ему нельзя сказать заранее, до вынесения приговора, что его сомнение
неразумно, а уверенность в обратном была бы разумной. Что разумно,
решают сами судьи” HYPERLINK \l “sub_99224” *(224) , руководствуясь
указаниями здравого смысла и совести.

Сущность честной борьбы с сомнением в процессе преобразования
вероятностных (сомнительных и правдоподобных) знаний в достоверные
знания по вопросам о виновности четко определил А.Ф.Кони: “В деле суда
достоверность вырабатывается из правдоподобности и добывается
последовательным устранением возникших сомнений. Благодетельный и
разумный обычай, обратившийся почти в неписаный закон, предписывает
всякое сомнение толковать в пользу подсудимого. Но какое это сомнение?
Конечно, не мимолетное, непроверенное и соблазнительное по легко
достигаемому при посредстве него решению, являющееся не плодом вялой
работы ленивого ума и сонной совести, а остающееся после долгой,
внимательной и всесторонней оценки каждого доказательства в отдельности
и всех их в совокупности, в связи с личностью и житейской обстановкой
обвиняемого. С сомнением надо бороться – и победить его или быть им
побежденным так, чтобы в конце концов, не колеблясь и не смущаясь,
сказать решительное слово – “виновен” или “нет” HYPERLINK \l “sub_99225”
*(225) .

В процессе доказывания в условиях неопределенности совесть помогает
субъектам доказывания преодолевать особое психофизиологические
состояние, которое является главным психологическим барьером на пути
преобразования вероятностного знания в достоверное знание о виновности
или невиновности заподозренного человека. Это состояние, при котором
следователь, прокурор, адвокат и судья, говоря словами Н.Заболоцкого,
“позволяют душе лениться”, А.Ф.Кони назвал “ленью ума, отказывающегося
проникнуть в глубь вещей и пробивать себе дорогу среди кажущихся
видимостей и поверхностных противоречий”.

Именно совесть помогает субъектам доказывания бороться с ленью ума,
заставляет их “душу трудиться”, благодаря тому что эмоциональные сигналы
совести “запускают” и эмоционально “подпитывают” волевой процесс,
направленный на преодоление познавательных трудностей по преобразованию
вероятностных знаний в достоверные знания о виновности или невиновности
в процессе выдвижения, логической разработки и проверки разнообразных
версий, кропотливого собирания доказательств, долгой, внимательной и
всесторонней проверки и оценки каждого доказательства и всех их в
совокупности в связи с личностью и житейскими обстоятельствами
заподозренного человека. С точки зрения психофизиологии мобилизующее
влияние эмоции совести на этот познавательно-волевой процесс объясняется
тем, что “воля очень тесно связана с эмоциями и для ее проявления
непременно необходимо чувство, “питающее” ee. Без соответствующей эмоции
волевой акт быстро истощается, перестает иметь такое значение для
личности, которое оправдало бы волевое усилие” HYPERLINK \l “sub_99226”
*(226) .

По сложным, запутанным делам установить достаточное количество
доказательств, свидетельствующих либо о несомненной виновности, либо о
несомненной невиновности, не всегда удается по объективным причинам.
Дело в том, что преступление как событие прошлого может быть познано
(раскрыто) только опосредованным путем – на основании совокупности
следов, в которых отобразились признаки, свойства, факты расследуемого
события и причастных к нему лиц. В свете современных научных
представлений становится очевидно, что “след события всегда фрагментарен
и неполно характеризует событие, его оставившее… обязательно найдутся
такие свойства событий, которые будут отсутствовать в совокупности
соответствующих следов. “Отсутствовать” в смысле невозможности
обоснованно утверждать ни то, что эти свойства были, ни то, что их не
было” HYPERLINK \l “sub_99227” *(227) .

Проявлением этой общей закономерности в процессе доказывания является,
как уже отмечалось, возникновение “тупиковых”, логически патовых
ситуаций, когда из-за отсутствия в цепи собранных доказательств
существенных звеньев о некоторых свойствах, признаках исследуемого
прошлого события, причастных к нему лицах невозможно обоснованно
утверждать ни о несомненной виновности, ни о несомненной невиновности
подозреваемого, обвиняемого или подсудимого.

В таких нестандартных ситуациях, в которых переход вероятностного
(сомнительного или правдоподобного) знания в достоверное невозможен по
объективным причинам HYPERLINK \l “sub_99228” *(228) , совесть не только
подсказывает субъектам доказывания, что они имеют моральное право
признать себя побежденными возникшим у них сомнением в виновности
заподозренного человека, но и напоминает им, что в соответствии с
презумпцией невиновности они юридически обязаны оправдать его, даже если
им кажется, что более справедливым является обратное.

В процессе доказывания совесть субъектов доказывания функционирует в
неразрывном единстве с их здравым смыслом, т.е. с их естественной
логической способностью и житейским опытом, ядро которого составляет
“архив казуистики”. “Каждый из проживших на свете, – писал
Л.Е.Владимиров, – имеет свой архив казуистики, при помощи которого он
ориентируется в жизни между людьми” HYPERLINK \l “sub_99229” *(229) . В
основе “архивов казуистики” лежат выстраданные личным опытом житейские
знания и представления об обычном течении вещей, об устойчивых,
закономерных взаимосвязях между предметами и явлениями объективной
реальности.

Гегель такой опыт называл “первым источником нашего познания” и полагал,
что “главное содержание опыта составляют законы, т.е. такая связь двух
явлений, когда при наличии одного явления всякий раз происходит и
другое… Событие подтверждается преимущественно теми следствиями и
взаимосвязью тех разнообразных обстоятельств, в отношении которых у нас
имеется свой собственный опыт” HYPERLINK \l “sub_99230” *(230) .

В свете современных научных представлений “архивы казуистики”
представляют собой хранящиеся в кладовой человеческой памяти житейские
знания и представления об окружающей реальности, о
причинно-следственных, пространственно-временных и вероятностных связях
между предметами и явлениями объективной действительности. “У здоровых
людей, – пишет психофизиолог Д.А.Ширяев, – в памяти сохраняются не
только сам факт реализации прошедших событий, временные связи и
ассоциации между ними, но и вероятностные соотношения между имевшими
место событиями, т.е. информация о том, с какой вероятностью после
реализации одного события следует ожидать наступления другого, после
другого – третьего и т.д. Использование этой информации уменьшает
субъективную неопределенность ситуации и позволяет осуществлять активное
прогнозирование вероятных событий” HYPERLINK \l “sub_99231” *(231) .

Своими эмоциональными сигналами совесть способствует актуализации,
активному извлечению из “архивов казуистики”, переводу из области
подсознания в сферу сознания субъектов доказывания всей полезной
информации, помогающей обнаружить и переработать текущую
доказательственную информацию. Эмоциональные сигналы совести облегчают
анализ и синтез текущей информации еще и тем, что регулируют процесс ее
восприятия и переработки таким образом, что субъект доказывания
воспринимает и перерабатывает не всю информацию, поступающую извне, а
только определенную ее часть, имеющую значение для удовлетворения
потребности в объективной истине и альтруистической потребности добра
(справедливости). Психологически это объясняется тем, что, как отмечал
Л.С.Выготский, “наши чувства дают нам мир в выдержках, извлечениях,
важных для нас…” HYPERLINK \l “sub_99232” *(232) .

В процессе доказывания в условиях неочевидности хранящиеся в “архивах
казуистики” схемы причинно-следственных, пространственно-временных и
вероятностных связей между предметами и явлениями объективной
действительности выступают в роли своеобразной познавательной кальки,
облегчающей аналитико-синтезирующую деятельность по преобразованию
вероятностного знания в достоверное знание о виновности или невиновности
подсудимого. Эти схемы, с одной стороны, помогают не обращать внимания
на броскую “шелуху” случайных, привходящих обстоятельств, в “оперении”
которых является сущность, с другой – сосредоточивают внимание субъектов
доказывания на существенной информации, имеющей значение для выдвижения,
логической разработки и проверки разнообразных версий, собирания, оценки
и использования доказательств, особенно косвенных улик.

В сложных, проблемных ситуациях эмоциональные сигналы беспокойной
совести 12 присяжных заседателей заставляют их здравый смысл десятки,
сотни и тысячи раз “рыться” в “архивах казуистики” в поисках
соответствующих причинно-следственных, пространственно-временных и
вероятностных связей, имеющих значение для установления правильной
взаимосвязи между уликами, объективной и всесторонней оценки речей
прокурора и адвоката. В подобных ситуациях эмоциональные сигналы совести
выступают в роли “повивальной бабки”, способствующей рождению
интуитивной догадки – идеи, помогающей синтезировать, связать в единое
целое внешне противоречивые факты, обстоятельства, имеющие значение
косвенных улик, понять их общее происхождение от расследуемого события,
действий причастных к нему лиц, используемых ими сил и средств.

С точки зрения психофизиологии такое активизирующее воздействие
эмоциональных сигналов совести на аналитико-синтетическую деятельность
при оценке косвенных улик в условиях неочевидности объясняется тем, что,
как отмечает академик П.К.Анохин, в эмоционально “заряженном” мозгу
“образуется среда, богатая возможностями всяких ассоциаций… в момент,
когда энергетические заряды поступают в кору больших полушарий…
появляется возможность соединения тех жизненных впечатлений, тех
элементов нашего опыта, которые раньше не соединялись” HYPERLINK \l
“sub_99233” *(233) .

При оценке и использовании косвенных улик в процессе доказывания
совесть, ее эмоциональные сигналы не только помогают синтезировать,
правильно объяснить фрагментарную доказательственную информацию, имеющую
значение косвенных улик, построить на ее основе “мозаичную” картину
расследуемого события, но и выступают в роли эмоционального “стража”,
контролирующего, чтобы при оценке и использовании улик субъекты
доказывания не рисовали в своем воображении, в своем обвинительном
заключении, в своей обвинительной или защитительной речи произвольные
картины расследуемого прошлого события, не соответствующие объективной
реальности.

При доказывании на основании косвенных улик лежащие в основе жизненного
опыта присяжных заседателей “архивы казуистики”, хранящиеся в них схемы
причинно-следственных, пространственно-временных и вероятностных связей
между предметами и явлениями объективной действительности выступают в
качестве практического критерия истины при оценке доказательств и
обстоятельств дела, помогают формированию у присяжных заседателей
правильного внутреннего убеждения по вопросам о фактической стороне дела
и виновности на основании косвенных доказательств, “цементированию” их
правильными бытовыми соображениями.

Об этом свидетельствуют следующие слова А.Ф.Кони из его обвинительной
речи по делу об убийстве Белова: “Житейский опыт укажет, в каком порядке
улики следуют одна за другой; для пополнения небольших пробелов между
уликами явятся соображения, не произвольные, не отвлеченные, а
почерпнутые из быта подсудимых, из их обстановки, из условий окружающей
жизни, из общих свойств человеческой природы…: Они, как цементом,
скрепят и сплотят улики между собой и образуют материал для обвинения в
преступлении. Оно, это преступление, не будет доказано с точки зрения
старого, отжившего суда, который имел дело с формами, с бумагою, но не с
живым человеком, – оно будет видимо, оно будет чувствуемо с точки зрения
нового суда, по совести и убеждению” HYPERLINK \l “sub_99234” *(234) .

В суде присяжных черпаемые из глубокого родника народной жизни бытовые
соображения образуют материал не только для обвинения, но и для защиты.
“Всякий участвующий в деле адвокат, – пишет американский юрист У.Бернэм,
– в сущности добивается от присяжных, чтобы они сказали нечто следующее:
“Это дело в вашем изложении в точности совпадает с моим опытом, моими
представлениями о том, как такие вещи происходят на практике” HYPERLINK
\l “sub_99235” *(235) .

При оценке показаний и судебных речей извлекаемые по эмоциональным
сигналам совести из глубин памяти присяжных схемы причинно-следственных,
пространственно-временных и вероятностных связей между предметами и
явлениями окружающей реальности выступают в роли своеобразного
внутреннего “детектора”, “оселка”, на котором совесть присяжных поверяет
правдивость и достоверность показаний и судебных речей.

Поэтому для оказания на присяжных заседателей эффективного воздействия
связь между уликами в обвинительной и защитительной речах не должна быть
произвольной, а должна основываться на правильных бытовых соображениях,
отражающих реальные причинно-следственные, пространственно-временные и
вероятностные связи объективной реальности, ибо только такие бытовые
соображения способны “сцементировать” или “расшатать” улики и основанное
на них обвинение и сформировать у присяжных правильное внутреннее
убеждение “по совести” о виновности или невиновности подсудимого.

С учетом сказанного можно сделать следующие выводы о роли совести в
процессе доказывания:

1. Совесть выполняет в процессе доказывания две основные взаимосвязанные
функции, способствующие активной жизненной позиции субъектов
доказывания, сознательному выполнению ими служебного и гражданского
долга, эффективной переработке доказательственной информации: 1) функцию
нравственного самоконтроля, эмоционального “стража” соблюдения
субъектами доказывания презумпции невиновности и правил уголовного
судопроизводства, обеспечивающих беспристрастность и справедливость
предварительного и судебного следствия; 2) функцию эмоциональной
активизации познавательно-волевых процессов при построении, логической
разработке и проверке версий, собирании, проверке, оценке и
использовании доказательств, что способствует поддержанию
интеллектуально-волевых процессов субъектов доказывания на уровне,
обеспечивающем эффективное преобразование вероятностного знания в
достоверное знание о виновности или невиновности заподозренного
человека.

2. Совесть субъектов доказывания функционирует в неразрывном единстве с
их здравым смыслом, т.е. с их естественной логической способностью и
житейским опытом, ядро которого составляет “архив казуистики” –
хранящиеся в памяти данные о причинно-следственных,
пространственно-временных и вероятностных связях между предметами и
явлениями окружающей действительности. Своими эмоциональными сигналами
совесть способствует актуализации, активному извлечению из “архивов
казуистики”, переводу из области подсознания в сферу сознания субъектов
доказывания всей полезной информации, помогающей обнаружить и
переработать текущую доказательственную информацию, что имеет особенно
важное значение при доказывании на основании косвенных улик.

3. При доказывании на основании косвенных доказательств для активизации
здравого смысла и совести присяжных обвинитель и защитник, анализируя в
своих речах косвенные улики, их взаимосвязи, должны приводить
соответствующие житейскому опыту присяжных правильные бытовые
соображения, “цементирующие” или “расшатывающие” улики и основанное на
них обвинение, и таким образом способствовать формированию у присяжных
правильного внутреннего убеждения “по совести” о виновности или
невиновности подсудимого.

Следует особо отметить, что всякие попытки произвольной интерпретации в
защитительной или обвинительной речах косвенных улик с целью исказить
фактическую сторону дела в суде присяжных неуместны не только из
этических соображений, но и потому, что находящиеся в распоряжении
коллегии присяжных заседателей 12 “архивов казуистики”, содержащих
разнообразные схемы причинно-следственных, пространственно-временных и
вероятностных связей между предметами и явлениями окружающей
действительности, представляют собой мощнейший “детектор лжи”,
обладающий повышенной чувствительностью к улавливанию фальши,
неискренности, “натяжек”, любых форм человеческой лжи. Поэтому любая
попытка адвокатов и прокуроров ввести в заблуждение присяжных
заседателей, сформировать у них ошибочное внутреннее убеждение по
вопросам о виновности представляет собой необоснованный риск, который
особенно не оправдан со стороны адвоката, ввиду того что свое негативное
отношение к плутующему правозащитнику присяжные невольно переносят на
его подзащитного.

3.3. Типы человеческой совести и их проявление в уголовном
судопроизводстве

В зависимости от системы ценностных ориентаций субъектов деятельности и
общения, которые лежат в основе их нравственного сознания, человеческую
совесть можно разделить на три типа: идеальный тип человеческой совести;
авторитарный тип человеческой совести; гуманистический тип человеческой
совести.

3.3.1. Идеальный тип человеческой совести

Яркий образ идеального судьи с совершенной совестью, который не только
хочет, но и может быть справедливым, нарисовал Ф.Ницше: “Поистине никто
не имеет больших прав на наше уважение, чем тот, кто хочет и может быть
справедливым. Ибо в справедливости совмещаются и скрываются высшие и
редчайшие добродетели…: Рука справедливого, правомочного творить суд,
уже не дрожит больше, когда ей приходится держать весы правосудия;
неумолимый к самому себе, кладет он гирю за гирей, взор его не
омрачается, когда чаша весов поднимается и опускается, а голос его не
звучит ни излишней суровостью, ни излишней мягкостью, когда он
провозглашает приговор. Если бы он был просто холодным демоном познания,
то он распространял бы вокруг себя ледяную атмосферу сверхчеловечески
ужасного величия, которой мы должны были бы страшиться, а не почитать
ее; но он, оставаясь человеком, пытается от поверхностного сомнения
подняться к строгой достоверности, от мягкой терпимости – к императиву
“ты должен”, от редкой добродетели великодушия – к редчайшей добродетели
справедливости… стремится к истине не как к эгоистическому предмету
обладания для отдельного лица…: к истине как к вселенскому суду, а
отнюдь не как к пойманной добыче и радости одинокого охотника:… Лишь
поскольку правдивый человек обладает безусловной решимостью быть
справедливым, постольку можно видеть нечто великое в…: стремлении к
истине, тогда как для более тупого взора с этим стремлением к истине
сливается обыкновенно целый ряд самых разнообразных инстинктов, как то:
любопытство, бегство от скуки, зависть, тщеславие, страсть к игре –
инстинктов, которые не имеют ничего общего с истиной. Поэтому, хотя мир
кажется переполнен людьми, которые “служат истине”, тем не менее
добродетель справедливости встречается очень редко… мало кто воистину
служит истине, ибо лишь немногие обладают чистой волей быть
справедливыми, а из числа последних лишь самые немногие достаточно
сильны, чтобы быть справедливыми. Совершенно недостаточно обладать
только волей к истине: и наиболее ужасные страдания выпадают на долю
людей, обладающих стремлением к справедливости, но без достаточной силы
суждения; поэтому интересы общего благосостояния требуют прежде всего
самого широкого посева способности суждения, которое позволило бы нам
отличать фанатика от судьи и слепую страсть творить суд от сознательной
уверенности в праве судить. Но где найти средства для насаждения такой
способности суждения? Поэтому люди, когда им говорят об истине и
справедливости, осуждены испытывать вечную боязливую неуверенность в
том, говорит ли с ними фанатик или судья” HYPERLINK \l “sub_99236”
*(236) .

В этом высказывании очень рельефно представлено содержание идеального
типа человеческой совести, его основные элементы, благодаря которым
судья не только проникается сознательной уверенностью в праве судить, но
и действительно способен “воистину служить истине”, правильно и
справедливо разрешать дело “по совести”. Для этого он прежде всего
должен обладать “чистой волей”, т.е. безусловной решимостью быть
справедливым, и стремлением к истине как к “вселенскому суду”, а также
соответствующими этим нравственно-волевым и интеллектуальным побуждениям
нравственными добродетелями: честностью, правдивостью,
принципиальностью, чувством ответственности, объективностью,
беспристрастностью, великодушием, мягкой терпимостью к людям и т.п.

Для правильного и справедливого разрешения дела “по совести” судья
должен обладать не только “добрым сердцем”, но и “разумом сердца” –
достаточным потенциалом здравого смысла, т.е. естественной логической
способности суждения и житейского опыта, от которых, как уже отмечалось,
зависят сила, зрелость и точность его суждений, умозаключений при
разрешении дела.

Кроме того, все эти драгоценные человеческие качества высочайшей
нравственной и интеллектуальной пробы, которые не у всякого найдешь, у
судьи с идеальным типом совести сочетаются с совершенным отсутствием
лени ума, праздного любопытства, отношения к подсудимому как к пойманной
добыче и прочих “охотничьих инстинктов”, зависти, тщеславия и других
нравственных пороков, которые в той или иной степени проявляются почти у
каждого человека, и поэтому люди предпочитают великодушно называть их
“человеческими слабостями”.

Совершенно очевидно, что счастливое сочетание всех необходимых для
правильного, справедливого разрешения дела достоинств и полного
отсутствия “человеческих слабостей”, являющихся потенциальным источником
судебного произвола, среди обыкновенных людей практически не
встречается. В полной мере всеми этими добродетелями может обладать
только сам Создатель, а не простые смертные. Перефразировав высказывание
Цицерона о природе, можно сказать, что Создатель не сотворил на Земле
никого с совершенной во всех отношениях совестью, но, как бы опасаясь,
что ему нечего будет дать остальным, если отдаст все совершенства
одному, он каждому дал свои достоинства вместе с каким-нибудь
недостатком.

И человечество настолько смирилось с этим, что, по свидетельству
известного польского философа и писателя Владислава Татаркевича, “мораль
стремления к совершенству не будит всеобщей симпатии. Не только потому,
что эта идея слишком трудна и потому ненадежна… Более того: мы видим,
что стремление к совершенству легко будит в людях чувство самодовольства
и превосходства, те черты, которые называют фарисейскими. И точно так же
известно, что это стремление часто является эгоцентричным и дает худшие
результаты в моральном и общественном плане, чем поведение
экстравертивное, основанное не на собственном совершенстве, а на
доброжелательности и доброте по отношению к другим” HYPERLINK \l
“sub_99237” *(237) .

На грешной Земле совесть, в которой выражаются присущие человеческой
природе достоинства и недостатки, проявляется в различных формах
гуманистической и авторитарной совести. Эти типы человеческой совести в
той или иной степени (в различных пропорциях) свойственны каждому
человеку. В процессе социализации индивида (воспитания, образования и
деятельности) уникальное сочетание авторитарной и гуманистической
совести формируется под влиянием условий жизни, воспитания и
деятельности личности.

Конкретное проявление авторитарного и гуманистического типа совести в
деятельности и общении зависит не только от устойчивых
индивидуально-психологических особенностей и временного психического или
психофизиологического состояния личности, но и от внешних условий
деятельности, нравственного “микроклимата” в коллективе или группе,
ценности которых разделяет данная личность, сложившейся жизненной
ситуации, обстановки, в которой человек принимает решение, требующее
нравственного выбора.

3.3.2. Авторитарный тип человеческой совести

Сущность этого типа совести и его обычные проявления очень точно
определил и описал Э.Фромм: “Предписания авторитарной совести опираются
не на собственные ценностные суждения, а исключительно на требования и
запреты, санкционированные авторитетом. Если подобным нормам случится
быть хорошими, то и совесть будет направлять действия человека по
хорошей стезе. Однако они выступают как нормы совести не потому, что
хорошие, а потому, что предписаны авторитетом. Так что, окажись эти
нормы плохими, они тоже будут элементом совести. К примеру, человек,
полностью уверовавший в Гитлера, совершая отвратительные, бесчеловечные
поступки, мог думать, что ведет себя согласно совести… Наличие
внешнего авторитета, к которому человек относится с благоговейным
страхом, – это источник, постоянно подпитывающий интернализованный
авторитет – совесть. Если бы авторитет не существовал в
действительности, т.е. если бы человек не имел оснований его бояться,
тогда авторитарная совесть ослабла бы и утратила силу…” HYPERLINK \l
“sub_99238” *(238) .

Таким образом, “содержание авторитарной совести складывается из
предписаний и запретов авторитета; ее сила коренится в эмоциях страха и
преклонении перед авторитетом. Чистая совесть… это сознание того, что
ты угодил авторитетам (внешним или интернализированным), а нечистая
совесть – это сознание того, что ты не угодил им” HYPERLINK \l
“sub_99239” *(239) .

Сразу же отметим, что авторитарным типом совести обладают не только
“законченные негодяи”, но и вполне добропорядочные люди, находящиеся в
зависимом положении от других людей, которые являются для них
формальными или неформальными лидерами, авторитетами. Например, ярко
выраженным авторитарным типом совести обладал министр юстиции Российской
империи граф В.Н.Панин. В беседе с великой княгиней Еленой Павловной
Александр II говорил: “Вы не знаете характер графа Панина… У него
вовсе нет убеждений, и будет только одна забота угодить мне”. Сам Панин
утверждал: “У меня есть убеждения… сильные убеждения. Напрасно иногда
думают противное. Но по долгу верноподданнической присяги я считаю себя
обязанным прежде всего узнавать взгляд государя императора. Если я
каким-либо путем, прямо или косвенно, удостоверюсь, что государь смотрит
на дело иначе, чем я, я долгом считаю тотчас отступить от убеждений и
действовать даже наперекор им с той или даже большей энергией, как если
бы я руководствовался своими собственными убеждениями” HYPERLINK \l
“sub_99240” *(240) .

Авторитарным типом совести обладают многие высокопоставленные и мелкие
чиновники, которые во всех других отношениях могут быть не просто
замечательными людьми, но и образцами для подражания.

Так, герой романа братьев Вайнеров “Эра милосердия” сотрудник МУРа
старший лейтенант Шарапов, который многократно проявлял невероятное
мужество и находчивость при столкновении с преступниками, убедившись в
невиновности подозреваемого Груздева, не сумел настоять на его
освобождении, после того как на него “цыкнул” капитан Жеглов: “И больше
об этом хватит, старший лейтенант Шарапов”. Дальше следует нравственный
монолог, во время которого младший по званию умудряется не только
убаюкать свою совесть, но и показать старшему “кукиш в кармане”:
“Замолчал он, и мне как будто говорить нечего стало, хотя и вертелось у
меня на языке, что Жеглов – это еще не МУР, что во всем этом нет логики
и нет справедливости, но как-то заклинил он меня своим окриком: ведь я
как-никак военная косточка и пререкаться с начальством в молодые еще
годы отучен” HYPERLINK \l “sub_99241” *(241) .

Здесь очень точно подмечена характерная черта “служивых” людей, которым
трудно проявлять гражданское мужество, принципиальную позицию при
столкновении с формальным лидером, который для них является начальником.
Все они в той или иной степени страдают комплексом гоголевского
смотрителя училищ Луки Лукича: “Я, признаюсь, так воспитан, что,
заговори со мною одним чином кто повыше, у меня просто и души нет, и
язык как в грязь завязнул”.

Таким образом, Луку Лукича воспитали не родители, а унылая и
беспросветная чиновничья жизнь, построенная на началах жесткой
субординации, давления бестолковых формальных лидеров с авторитарным
типом совести, о чем свидетельствуют его сетования: “Упаси вас Бог
служить по ученой части: всего боишься, всякий тебя поучает и хочет
показать, что он тоже умный человек”.

В уголовном процессе авторитарный тип совести с комплексом Луки Лукича
проявлялся у народных заседателей под влиянием противоестественных
процессуальных условий, при которых вопреки указаниям здравого смысла о
том, что “в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань”, в одну
судебную коллегию объединяются для совместного решения всех вопросов, в
том числе и правовых, два народных заседателя и председательствующий
судья-профессионал, который по воле законодателя становится не только
формальным, но и неформальным лидером. Под давлением его авторитета
народные заседатели, понимая, что они сами ничего не решают и своим
присутствием только символизируют торжественность судебной обстановки,
превращались в послушных “кивал”.

В этих условиях у судьи-профессионала постепенно формируется
авторитарно-бюрократический тип совести, чему способствует и
профессиональная деформация, обусловленная привыканием к судейскому
ремеслу.

Основные проявления авторитарно-бюрократической совести профессиональных
судей один из первых дореволюционных исследователей суда присяжных в
России – Н.Д.Сергиевский: “Суд коронный теряет мало-помалу способность
быть живым органом общественной совести; коронный судья может знать
отлично закон, но жизнь от него ускользает. Сидя за своим кодексом, он
забывает, что жизнь в своем развитии не ждет формальных определений
закона, что возникают новые отношения, новые явления, не подходящие под
старые условия, которые предусмотрены законом. Судья изо дня в день
сталкивается с преступником, и в нем мало-помалу притупляется чувство
сострадания к падшему человеку; в каждом преступнике он начинает видеть
простой объект для приложения наказаний. Кроме того, обязанность судьи,
налагающего наказание, состоит в подведении частного случая под общую
норму закона. Умение и беспристрастие его выражаются более всего в том,
что он облагает одинаковые преступления одинаковыми наказаниями…
Поэтому он в бесконечном разнообразии юридических и фактических
отношений неизбежно старается уловить общие родовые черты и по ним
классифицирует деяния, подлежащие его обсуждению; постепенно он теряет
охоту и способность вглядываться во внутреннее значение проходящих перед
его глазами фактов и в индивидуальные черты действующих лиц. В каждом
новом деле он старается прежде всего схватить ту общую сторону, которою
оно соприкасается с массой других, по внешнему виду подобных дел, и все
менее и менее интересуют его особенности, лежащие в личности преступника
и обстоятельствах преступления. Несмотря на все разнообразие обстановки
действующих лиц, он видит в них только нарушителей закона, которые
должны быть наказаны; из двух интересов, которыми обусловливается
наказание, интереса общественного и интереса частного, лица подсудимого,
первый все более и более заслоняет в его глазах второй. Чем искуснее он
становится в применении закона, тем одностороннее определяет он деяния;
навык облегчает ему решение юридического вопроса, вопроса о наказании, и
притупляет его взгляд при рассмотрении фактической стороны, т.е. вопроса
о факте и виновности…” HYPERLINK \l “sub_99242” *(242) .

Формированию у профессиональных судей авторитарно-бюрократического типа
совести способствует и их зависимость от государства, которое им и
прокурорам платит жалованье. Причем, как остроумно подметил Г.Джаншиев,
“зависимость чиновника от правительства прямо пропорциональна
получаемому содержанию, т.е. чем выше содержание, тем больше
зависимость” HYPERLINK \l “sub_99243” *(243) , и поэтому они вообще
предрасположены в первую очередь “блюсти” публичные, государственные
интересы. Когда судья-профессионал и прокурор в своем стремлении
исправно отработать положенное им жалованье чрезмерно увлекаются
публичными интересами в ущерб частным интересам потерпевшего или
подсудимого, рождается следственный, прокурорский и судебный произвол.

Этому произволу способствует зависимость следователей, прокуроров и
судей от их начальников и начальников их начальников, над которыми тоже
есть начальники. Чем выше место чиновника в этой гигантской чиновничьей
пирамиде, тем больше у него возможность оказать хотя бы косвенное, хотя
бы незначительное, почти незаметное и неуловимое для окружающих, но
влияние на своего собрата по казенной службе – следователя, прокурора и
судью.

Накануне Судебной реформы 1864 г. это хорошо понимали даже консервативно
настроенные законодатели, о чем свидетельствует записка Государственного
совета о преобразовании судебной части: “В делах судебных могут быть
нередко заинтересованы или непосредственно, или в качестве покровителей
подсудимых лица, начальствующие над судьями или вообще сильные по своему
положению в обществе. Такие лица имеют множество средств, не роняя
внешнего достоинства, дать судье почувствовать их влияние. Конечно,
судья, проникнутый чувством своего долга, не станет торговаться с
совестью для угождения кому бы то ни было. Но учреждения, имея дело с
действительным, а не идеальным порядком вещей, не могут не принимать в
расчет людских страстей и слабостей…” HYPERLINK \l “sub_99244” *(244)
.

Особенно подвержены внешним влияниям бессовестные и недалекие судьи.
Впрочем, такие судьи, даже если на них не оказывается внешнее влияние и
они лишены личных пристрастий, являются источником повышенной опасности
для правосудия уже вследствие своей душевной неразвитости и отсутствия
чувства ответственности, что является одним из самых опасных проявлений
авторитарно-бюрократической совести. Одной из причин Судебной реформы
1864 г., венцом которой явилось введение суда присяжных, было то, что в
российских судах нередко восседали именно такие судьи. “Знатоки нашей
старой уголовной практики, – пишет Г.Джаншиев, – удостоверяют, что в
старых судах было немало случаев осуждения невинных, вызванных не
пристрастием судей, а исключительно близорукостью, халатностью и
неспособностью их отвлечься от усвоенных долгою практикой привычек и
рутины” HYPERLINK \l “sub_99245” *(245) .

Не гарантируют надежной защиты частных и общественных интересов от
различных проявлений авторитарно-бюрократической совести и выдающиеся
способности очень ответственного профессионального судьи, ибо, чем выше
его способности, тем больше он предрасположен мечтать стать “судебным
генералом”, тем больше боится, чтобы его приговор не “поломали”
вышестоящие “судебные генералы” и, следовательно, тем больше он
озирается на мнения своих непосредственных судебных начальников и их
начальников из надзорных инстанций, ориентируется в своих решениях на
выработанные судебной практикой “стандарты доказанности”.

Чем более умен и компетентен судья-профессионал с
авторитарно-бюрократической совестью, тем более опасен чинимый им
произвол, который по своей изощренности, общественной опасности,
особенно для интересов потерпевшего и подсудимого, может превосходить
произвол административный. На это еще в 1911 г. обращал внимание
Л.Е.Владимиров в своем “Пособии для уголовной защиты”: “Давняя традиция
нашей интеллигенции предписывала всегда гнушаться произвола
административного. Но на свете есть еще и произвол судебный, тем более
страшный, что он всегда прикрыт от всяких нареканий непроницаемой чешуей
– формальною законностью. Но законность, могущая идти против
справедливости, и притом в безупречной со стороны буквы форме,
составляет гнет даже более тяжкий, чем открытый произвол администрации”
HYPERLINK \l “sub_99246” *(246) .

Поистине, как остроумно заметил Г.Лихтенберг, чтобы поступить
справедливо, нужно знать очень немного, но чтобы с полным основанием
творить несправедливость, нужно основательно изучить право.

Надо откровенно признать, что во многих случаях те проявления
завуалированного судебного произвола, которые юристы предпочитают
называть “судебными ошибками”, по существу являются изощренным
юридическим плутовством, на которое привыкла сквозь пальцы смотреть
авторитарно-бюрократическая совесть профессиональных судей, например,
когда судья берет на себя смелость сделать окончательный вывод по
существу дела, но этот вывод не соответствует фактическим
обстоятельствам, вследствие чего невиновный признается виновным. Это
особенно опасно в тех случаях, когда судья-профессионал сомневается в
доказанности преступления и в то же время осознает, что при существующих
заниженных “стандартах доказанности”, выработанных судебной практикой,
он все равно ничего не добьется. Если он не поступит “как все”, т.е. в
соответствии с этими стандартами, то приговор может быть отменен и
другой судья все равно вынесет приговор, соответствующий устоявшейся
практике по сходным делам HYPERLINK \l “sub_99247” *(247) .

Еще более убедительные доводы для того, чтобы успокоить свою совесть,
профессиональный судья находит, когда совершено тяжкое преступление,
вызывающее у него и у публики чувство гнева и возмущения. В подобных
случаях он понимает, что при данной совокупности доказательств осуждение
невиновного исключается не в полной мере, но эмоционально не может
устоять перед вынесением обвинительного приговора, тем более что
надеется на поддержку общественности и “снисходительность” вышестоящих
инстанций HYPERLINK \l “sub_99248” *(248) .

Такая “гибкая” совесть обычно не присуща присяжным заседателям, которые
в подобных нравственно-конфликтных ситуациях скорее оправдают
преступника, чья вина не доказана с несомненностью, чем осудят
невиновного.

Как временным судьям присяжным не присущи и другие нравственные
недостатки профессиональных судей, обусловленные их профессиональной
деформацией: привыканием к человеческим страданиям, равнодушием к
подсудимому, его судьбе, нежеланием вникать в обстоятельства, смягчающие
ответственность виновного HYPERLINK \l “sub_99249” *(249) , формализмом
и другими проявлениями авторитарно-бюрократической совести служителей
Фемиды. “И что ужаснее всего, – пишет Л.Е.Владимиров, – подсудимый
везде, со всех сторон, куда ни повернется, в царстве Фемиды встречает
людей, смотрящих на его дело, на его жизнь лишь как на материал
интересный или неинтересный, “большое” или “обыкновенное” дело,
“выигрышное” или “невыигрышное”, подвигающее в карьере или безразличное.
Только одни присяжные заседатели слушают дело без всяких посторонних
соображений” HYPERLINK \l “sub_99250” *(250) . Здесь мы подошли к
рассмотрению следующего типа человеческой совести.

3.3.3. Гуманистический тип человеческой совести

Обращая внимание на принципиальное отличие этого типа совести от
авторитарного, Э.Фромм пишет: “Гуманистическая совесть – это не
интернализированный голос авторитета, которому мы стараемся угодить и
недовольства которого мы боимся; это наш собственный голос, не зависящий
от внешних санкций и одобрений” HYPERLINK \l “sub_99251” *(251) .

Сущность гуманистической совести заключается в готовности человека
“прислушиваться к голосу собственной человечности вне зависимости от
чьих бы то ни было распоряжений” HYPERLINK \l “sub_99252” *(252) .

Нравственной основой гуманистического типа совести является стремление
человека к истине и справедливости. Э.Фромм, отмечая, что “стремление
человека к справедливости и истине является неотъемлемой чертой
человеческой природы”, обосновывает это анализом природы человека, как
социальной, так и индивидуальной: “В ней мы обнаруживаем, что для
каждого бесправного идеи справедливости и истины – важнейшее средство в
борьбе за свою свободу и развитие. Наряду с тем что большая часть
человечества на протяжении его истории была вынуждена защищать себя от
более сильных групп, которые подавляли и эксплуатировали ее, каждый
индивид в детстве проходит период бессилия” HYPERLINK \l “sub_99253”
*(253) .

Для обоснования на индивидуально-психологическом уровне того, что
человеческой природе присуще стремление к истине и справедливости, можно
сослаться на высказывание И.Канта: “Ничто не возмущает нас больше, чем
несправедливость; все другие виды зла, которые нам приходится терпеть,
ничто по сравнению с ней… Мы движимы сочувствием к несчастиям и беде
других в такой же мере, как и к нашим собственным” HYPERLINK \l
“sub_99254” *(254) .

Любой человек предрасположен к такому сочувствию и сопереживанию хотя бы
потому, что и сам опасается подобных бед и несчастий, порожденных
различными формами зла, произвола, несправедливости. Как подметил
Ф.Ларошфуко, “у большинства людей любовь к справедливости – это просто
боязнь подвергнуться несправедливости” HYPERLINK \l “sub_99255” *(255) .

В принципе стремление к истине и справедливости как общечеловеческое
качество в той или иной степени присуще и присяжным, и судьям. Но
присяжные заседатели превосходят профессиональных судей в этой
человеческой способности, потому что им как временным судьям и народным
представителям больше свойственна боязнь подвергнуться несправедливости,
а значит, и боязнь принять ошибочное судебное решение; они более
способны к эмпатии, умению сочувствовать, сопереживать людям, их
стремлению к истине и справедливости, их желанию защитить личные права и
интересы, и поэтому они превосходят судей и в способности поставить себя
на место потерпевшего, виновного или невиновного подсудимого, войти в
его положение, “влезть в его шкуру”.

Сама новизна положения присяжных, временно исполняющих судебные функции,
вносит в их суждения такую свежесть и серьезность, какую трудно найти у
судьи-профессионала. Непривычка к судебной деятельности заставляет
присяжных внимательно приглядываться к особенностям каждого дела,
индивидуализировать его. “…Эта способность, – отмечает Г.Джаншиев, –
сообщается суду только присоединением к нему присяжных из народа,
относящихся к подсудимому как люди, не заеденные судебной рутиной, с
живым интересом, а не как к очередному N для свода статистических
сведений”.

В отличие от народных заседателей, действующих по подсказке
председательствующего, и профессиональных судей, озирающихся в своих
решениях на разъяснения вышестоящих многочисленных судебных начальников
и инстанций, присяжные заседатели при разрешении дела ориентируются на
подсказку только одного “начальника” – своей совести.

Следовательно, по-настоящему свободой воли, необходимой для оценки
исследуемых в суде доказательств, правильного и справедливого разрешения
дела на основании истинного внутреннего убеждения “по совести”, обладают
только присяжные, которые при осуществлении правосудия являются не
мнимыми (как народные заседатели), а подлинными выразителями
общественной гуманистической совести.

Этому способствует процессуальная форма суда присяжных, которая
активизирует у присяжных заседателей общечеловеческие потребности и
чувства, лежащие в основе общественной гуманистической совести, что
обостряет их нравственную и интеллектуальную чувствительность.

3.4. Общечеловеческие потребности и чувства, лежащие в основе
общественной гуманистической совести коллегии присяжных заседателей

Одной из важнейших детерминант стремления присяжных заседателей к истине
и справедливости при разрешении сложных уголовных дел в нестандартных
нравственно-конфликтных ситуациях является то, что они сочувствуют и
сопереживают общечеловеческим потребностям и чувствам потерпевшего и
подсудимого, их родственников, близких им людей.

Важнейшими общечеловеческими потребностями и чувствами, лежащими в
основе общественной гуманистической совести коллегии присяжных
заседателей, являются потребность в защите свободы и безопасности
личности и других прав человека, альтруистическая потребность добра,
потребность следовать принятым в данном обществе социальным нормам и
потребность в правде, а также вызванные удовлетворением или
неудовлетворением этих потребностей чувства. На актуализацию и
активизацию в сознании и подсознании присяжных заседателей этих
потребностей и чувств направлены и торжественная процедура принятия
присяги, и разъяснение присяжным их прав и обязанностей, и напутственное
слово председательствующего, и речи сторон.

В качестве примера нравственно корректной “настройки” присяжных на
гуманистическую “волну” путем актуализации и активизации у них
общечеловеческих потребностей и чувств можно привести следующий фрагмент
из речи С.А.Андреевского по делу Кронштадтского банка, в котором адвокат
с этой целью удачно обыграл выражение “суд улицы”: “Еще недавно один
публицист дерзнул назвать суд присяжных “улицей”. Но вопреки намерениям
автора я вижу в этом слове не унижение или поругание суда присяжных, а
такую характеристику его, в которой метко соединены едва ли не самые
дорогие черты этого суда. И правда: пусть вы – улица! Мы этому рады. На
улице свежий воздух; мы бываем там все без различия, именитые и
ничтожные; там мы все равны, потому что на глазах народа чувствуем свою
безопасность; перед улицей никто не позволит себе бесстыдства – вспомним
и похороны, о которых говорил вчера прокурор; когда вы на улице
провожаете близкого покойника, незнакомые люди снимут шапку и
перекрестятся… На улице помогут заболевшему, подадут милостыню нищему,
остановят обидчика, задержат бегущего вора! Когда у вас в доме беда –
грабеж, убийство, пожар – куда вы бежите за помощью? На улицу. Потому
что там всегда найдутся люди, готовые служить началам общечеловеческой
справедливости. Вносите к нам, в наши суды, эти начала… Приходите
судить с улицы, потому что сам законодатель пожелал брать своих судей
именно оттуда, а не из кабинетов и салонов” HYPERLINK \l “sub_99256”
*(256) .

Образно обыгрывая выражение “суд улицы”, С.А.Андреевский под “улицей”
имел в виду обыкновенных, простых людей, знающих жизнь, которые в
большей степени способны служить началам общечеловеческой
справедливости, сочувствовать и сопереживать потребностям и чувствам
попавшего в беду человека, чем оторванные от жизни люди с кабинетными
или салонными занятиями.

Способность судебного оратора произнести качественную судебную речь,
активизирующую в сознании и подсознании присяжных заседателей
общечеловеческие потребности и чувства, лежащие в основе общественной
гуманистической совести коллегии присяжных заседателей, зависит от
правильного понимания оратором содержания этих потребностей и чувств, к
рассмотрению которых мы приступаем.

Потребность в защите свободы и безопасности личности и других прав
человека. К этим правам относятся право на жизнь, свободу и безопасность
личности, на равенство перед законом; право на защиту от произвольного
ареста, задержания или изгнания, от рабства и подневольного
существования, от пыток и жестокого обращения, от произвольного
вмешательства в личную и семейную жизнь; право на труд и другие
неотъемлемые права и свободы, которые индивид обретает в силу рождения
HYPERLINK \l “sub_99257” *(257) .

Альтруистическая потребность добра. Эта потребность, которую еще
называют потребностью “для других”, выражается в присущем в той или иной
степени каждому человеку естественном желании заботиться о благе других
людей, нуждающихся в помощи, готовности оказывать им действенную и
бескорыстную помощь, не считаясь с личными интересами. Альтруистическая
потребность добра обусловлена способностью человека к эмоциональному
резонансу, т.е. сопереживанию эмоционального состояния другого человека,
нуждающегося в помощи HYPERLINK \l “sub_99258” *(258) .

Побуждаемое этой потребностью альтруистическое поведение отличается
двумя существенными признаками. Первый из них проявляется в оказании
действенной помощи другому человеку, который нуждается в этой помощи.
Такое альтруистическое поведение может быть направлено на благо не
только своих родных, близких, но и совершенно незнакомого человека,
который беспомощен, слаб, немощен, покалечен, болен, устал, унижен,
оскорблен, отвержен, одинок, потерпел поражение, испытывает душевное
смятение и т.п.

Второй существенный признак альтруистического поведения заключается в
том, что действенная помощь другому человеку ради его блага оказывается
бескорыстной, т.е. без ожидания каких-либо внешних наград и без расчета
на взаимность. Как справедливо заметил известный немецкий психолог Хайнц
Хекхауден, “если помощь оказывается по сути с расчетом на взаимность,
т.e. с расчетом на будущую компенсацию, то она теряет свой
альтруистический характер” HYPERLINK \l “sub_99259” *(259) .

Пожалуй, единственная “корысть” альтруистического поведения заключается
в том, что человек, совершивший альтруистический поступок, обретает
внутреннее удовлетворение, душевное спокойствие, чувство спокойной
совести, т.е. не испытывает угрызений совести. Только на такую
“внутреннюю награду” рассчитывает подлинный альтруист. И в этом его
принципиальное отличие от “героя”, спасающего своего ближнего в расчете
на взаимность, на “достойную компенсацию” либо на “награду Родины”.

Еще раз заметим, что альтруистическая потребность добра в той или иной
степени присуща каждому здоровому человеку, так же как и эгоистическая
потребность добра для самого себя. Но для того чтобы в процессе
удовлетворения этих естественнейших человеческих потребностей не
создавать проблемы себе, своим близким, другим людям и обществу, каждый
здравомыслящий человек в деятельности и общении должен избегать двух
крайностей.

Первая крайность заключается в том, что человек становится
преимущественно эгоистом, в котором доминирует и подавляет добрые порывы
человеческой души эгоистическая установка делать добро только для себя.
“Черный мундир” чистого (идеального) эгоиста нередко примеряют на себя
честолюбивые молодые люди, которые “метят в Наполеоны”. По этому поводу
П.В.Симонов и П.М.Ершов справедливо замечают: “Иногда (особенно часто
это бывает с молодыми людьми) кажется: “все люди эгоисты, каждый
хлопочет о себе; забота о ближнем, альтруизм – досужая выдумка…”, и
человек многие годы пытается обходиться без удовлетворения потребности
“для других”, а то, что он все-таки делает по природной доброте, он
рассматривает как свою слабость или глупость. Но потребность “для
других” неуничтожима. В итоге человек приходит к удручающему
одиночеству, к созерцанию своей полной ненужности. Остается заводить
домашнюю собачку, чтобы было о ком заботиться” HYPERLINK \l “sub_99260”
*(260) .

В то же время опасно впадать и в другую крайность – некритический
альтруизм. Один человек не может помочь всем – это очевидно, поэтому
приходится выбирать и субъекта помощи, и ее вид. Рафинированного
альтруиста обычно отличает непонимание окружающей реальности, прежде
всего людей, с которыми он общается, одаривая их своими непомерными
щедротами. Бездушный альтруизм граничит с эгоизмом, объективно и
субъективно приводит к тому, что идеальный альтруист, так же как и
идеальный эгоист, приносит себе, окружающим и обществу больше зла, чем
добра, и в конце концов испытывает душевное и материальное банкротство.

В “Тимоне Афинском” Шекспир изобразил прекрасного человека, рожденного,
по его словам, “для благотворительности”, раздающего свое имущество
направо и налево и… создающего вокруг себя толпу паразитов. В конце
концов он разоряется и становится неизлечимым мизантропом. По этому
поводу Шекспир говорит устами Флабия: “Какая странная судьба, что мы
всегда более грешим именно тогда, когда слишком благодетельствуем
другим!” HYPERLINK \l “sub_99261” *(261) .

По-видимому, основная причина неадекватной альтруистической или
эгоистической деятельности заключается не в избытке или недостатке
альтруистической потребности добра, а в дефиците здравого смысла,
поскольку именно этот недостаток лишает человека способности принимать
разумные, ответственные, взвешенные решения с учетом их последствий для
себя, других людей и всего общества.

Для мудрого, здравомыслящего человека характерно повышенное чувство
ответственности за принятие решений, в том числе удовлетворяющих его
альтруистическую потребность добра. В основе этого чувства
ответственности лежит осознание:

1) объективной необходимости оказания конкретной помощи другому человеку
в конкретной жизненной ситуации;

2) своих личных возможностей (сил, средств, умений и навыков) оказать
своевременную и достаточную действенную помощь нуждающемуся в ней
человеку.

Наглядное представление об этом дает притча о сострадательном
самаритянине:

“…Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам,
которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва
живым.

По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо.

Так же и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо.

Самаритянин же некто, проезжая, нашел на него, и, увидев его, сжалился,
и, подошед, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на
своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой
день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал
ему: позаботься о нем; и, если издержишь что более, я, когда возвращусь,
отдам тебе” HYPERLINK \l “sub_99262” *(262) .

Нетрудно заметить, что поведение самаритянина, к которому его побудила
альтруистическая потребность добра, разумно, потому что оно основано на
чувстве личной ответственности, обусловленном трезвой, здравомыслящей
оценкой объективной необходимости оказания помощи ограбленному и
истекающему кровью человеку, а также личных возможностей оказать
своевременную и достаточную помощь нуждающемуся.

Испытываемое человеком чувство личной ответственности в процессе
принятия разумных решений, удовлетворяющих альтруистическую потребность
добра, называется добросовестностью или совестливостью, которая является
одним из проявлений чувства совести. Добросовестность, или
совестливость, человека зависит не только от уровня развития у него
нравственного сознания, совести, но и от логической способности
рассуждать. На это обращал внимание еще Аристотель: “Так называемая
совесть, которая позволяет называть людей совестящимися и имеющими
совесть, – это правильный суд любого человека. Это подтверждается (вот
чем): доброго мы считаем особенно совестливым, а иметь совестливость в
иных вещах – это свойство доброты.

Совестливость же – это умеющая судить совесть доброго человека, причем
судить правильно, а правилен (этот суд), когда исходит от истинно
(доброго человека). Мы применяем понятия “совесть”, “соображение”,
“рассудительность” и “ум” к одним и тем же людям и говорим, что они
имеют совесть и уже наделены умом и что они рассудительные и
соображающие… И если человек способен судить о том, с чем имеет дело
рассудительность, то он соображающий…, добросовестный… или
совестящийся, ибо доброта – общее свойство вообще всех добродетельных
людей в их отношении к другому” HYPERLINK \l “sub_99263” *(263) .

Проведенный анализ свидетельствует о том, что альтруистическая
потребность добра, являясь общим свойством всех добродетельных людей,
только тогда объективно приводит к поистине добрым и справедливым
поступкам, когда человек, принимая решение, удовлетворяющее эту
общечеловеческую потребность, руководствуется не только естественным
человеческим желанием, но и указаниями здравого смысла и чувства личной
ответственности, обусловленными осознанием объективной необходимости
оказания конкретному человеку конкретной помощи в конкретной жизненной
ситуации и своих личных возможностей для оказания такой помощи (сил,
средств, знаний, умений и навыков).

Одной из важнейших детерминант правильного и справедливого
альтруистического поведения является потребность следовать существующим
в данном обществе социальным нормам. Эта потребность обусловлена тем,
что содержащиеся в нравственных, религиозных, правовых и других
социальных нормах правила, предписания, предостережения и запреты
накладывают на действия человека социокультурные рамки, которые
облагораживают взаимоотношения между отдельными гражданами, социальными
группами и коллективами, защищают их от взаимного личного, группового
или коллективного эгоизма, предупреждают, предостерегают каждого
субъекта и окружающих людей от беспечных, неосмотрительных, неосторожных
или умышленных общественно опасных действий. А это обеспечивает
целостность социальной системы, ее стабильное, надежное
функционирование, ее защиту от саморазрушения, самораспада,
дезорганизующих действий тех или иных лиц и социальных групп HYPERLINK
\l “sub_99264” *(264) .

Лишь при соблюдении в обществе нравственных, религиозных, правовых и
иных социальных норм, упорядочивающих взаимоотношения между его
элементами, возможны подлинно духовная жизнь общества, подлинно
гуманный, справедливый порядок взаимоотношений между отдельными людьми,
организациями и должностными лицами, принятие ими здравомыслящих,
ответственных, взвешенных, тщательно и всесторонне продуманных
практических решений по удовлетворению различных потребностей с учетом
последствий этих решений для себя, других людей и общества.

При принятии решения по вопросам о виновности в нестандартных
нравственно-конфликтных ситуациях одной из важнейших детерминант
правильного и справедливого разрешения их присяжными заседателями
является актуализированная под влиянием процессуальной формы суда
присяжных, речей председательствующего, обвинителя и защитника
потребность следовать правовым нормам, которая помогает присяжным
заседателям:

1) правильно определить меру удовлетворения альтруистической потребности
добра при вынесении вердикта, т.е. своеобразную нравственную и правовую
“черту”, за которой добро для подсудимого превращается в произвол по
отношению к потерпевшему и обществу;

2) осознать, понять и почувствовать социальную и личную ответственность
за вынесение справедливого вердикта по вопросам о виновности: то, что
каждый из них мог бы простить подсудимому как обыкновенный человек, он
не всегда вправе прощать ему как присяжный заседатель, который, жалея
подсудимого, должен пожалеть и потерпевшего и общество.

Следует особо отметить, что правовые нормы, закрепленные в них
общеобязательные правила поведения мотивируют действенное стремление к
истине и справедливости, поэтому их знание есть важное условие
осмысленного творения добра. Знание правовых норм и понимание их смысла
являются обязательной предпосылкой реальной гражданской дееспособности,
т.е. способности осознавать и реализовывать свои права и обязанности.
Незнание же законов и непонимание смысла содержащихся в них предписаний
и запретов равносильно правовой невменяемости. Об этом прекрасно сказал
И.А.Ильин:

“Народ, не знающий законов своей страны, ведет внеправовую жизнь или
довольствуется самодельными и неустойчивыми зачатками права. Люди, не
ведающие своих обязанностей, не в состоянии блюсти их, не знают их
пределов и бессильны против вымогательства “воеводы”, ростовщика и
грабителя; люди, не знающие своих полномочий, произвольно превышают их
или же трусливо уступают силе; люди, не знающие своих запретностей,
легко забывают всякий удерж и дисциплину или оказываются обреченными на
правовую невменяемость. Незнание положительного права ведет неизбежно к
произволу сильного и запугиванию слабого. Мало того, оно делает
невозможной жизнь в праве и по праву. Люди пребывают в состоянии
животных или вещей, до которых не доходит голос, взывавший о том… что
“можно”, что “должно” и чего “нельзя”, однако им запрещено
“оправдываться незнанием закона”: и, невменяемые, они не могут даже
претендовать на унизительную для человека невменяемость.

Народу необходимо и достойно знать законы своей страны; это входит в
состав правовой жизни. Право говорит на языке сознания и обращается к
сознательным существам; оно утверждает и отрицает, оно формулирует и
требует для того, чтобы люди знали, что утверждено и что отринуто, и
сознавали формулированное требование. И тот, кому оно “позволяет”,
“предписывает” и “воспрещает”, является субъектом полномочий,
обязанностей и запретностей, т.е. субъектом права. Самая сущность, самая
природа права в том, что оно творится сознательными существами и для
сознательных существ, мыслящими субъектами и для мыслящих субъектов.

Поэтому нелеп и опасен такой порядок жизни, при котором народу
недоступно знание его права: когда, например, среди народа есть
неграмотные люди, или когда право начертано на чужом языке, или когда
текст законов остается недоступным для народа, или же смысл права
выражается слишком сложно, запутанно и непонятно. Тогда, в лучшем
случае, между народом и правом выдвигается иерархия корыстных
посредников, взимающих особую дань за “отыскание” правоты и
обслуживающих народную темноту в свою пользу: им выгодно затемнить ясное
дело, а не уяснить темное, спасти “безнадежное” и внести кривду в суд; и
под их “опытными” руками толкование закона быстро превращается в
профессиональный кривотолк… Нельзя человеку не быть субъектом права,
ибо самая сущность права состоит в том, что оно обращается ко всякому
вменяемому человеку хотя бы уже с одними запретами и предписаниями. И
согласно этому, невозможно, чтобы субъектом права была неодушевленная
вещь, насекомое или животное, ибо право предполагает способность к
знанию, разумению и к соответственному управлению собою…” HYPERLINK \l
“sub_99265” *(265) .

Для оценки нравственного и интеллектуального потенциала гуманистической
совести и здравого смысла народных представителей, для правильного
осознания точного смысла закона чрезвычайно важное значение имеет
указание И.А.Ильина на то, что “совестный и беспристрастный подход к
выяснению “точного смысла закона” доступен не только “образованному”
юристу, но и простому человеку; недостаток общего или юридического
образования может помешать ему в осуществлении этого точного выяснения,
отсутствие умения и навыка может затруднить его; но сознание важности и
необходимости такого некорыстного интереса к содержанию права, такого
“незаинтересованного” понимания, такого некаузального выяснения может
быть свойственно ему в высшей степени” HYPERLINK \l “sub_99266” *(266) .

В связи с этим еще раз отмечу (поскольку это упорно не хотят замечать
противники суда присяжных), что наиболее благоприятные условия для
формирования у народных представителей, исполняющих судейские
обязанности, подлинной правовой “вменяемости”, т.е. осознания своих
судейских прав и обязанностей, нравственного и правового смысла закона,
принимаемых решений по вопросам о виновности, возникают именно в суде
присяжных, поскольку его процессуальная форма:

1) максимально актуализирует и активизирует у судьи-профессионала и
присяжных заседателей потребность следовать существующим в обществе
нравственным и правовым нормам, подтягивая их нравственное и правовое
сознание до уровня понимания презумпции невиновности и других
нравственных и правовых основ правильного и справедливого разрешения
рассматриваемого дела;

2) обеспечивает надежную защиту нравственного и правового сознания
присяжных от кривотолков недобросовестных профессиональных “толмачей”
действующего закона – адвоката, прокурора и судьи-профессионала
благодаря тому, что все нравственные и юридические наставления народным
представителям в суде присяжных даются публично, под действенным
взаимным контролем судьи, прокурора и адвоката.

Еще одно существенное условие, активизирующее у присяжных потребность
следовать существующим в обществе нравственным и правовым нормам, – их
убежденность в правильности и справедливости этих норм, их соответствии
объективной реальности. П.М.Ершов отмечает, что, когда существующие в
обществе нормы, в том числе и правовые, перестают отвечать реалиям
жизни, эффективно регулировать общественные отношения, у людей возникает
“неудовлетворенность господствующими нормами, их обветшание развязывает
социальные потребности, превышающие норму, и ведет к новым
представлениям о законе, праве, морали, нравственности” HYPERLINK \l
“sub_99267” *(267) . Эту мысль он иллюстрирует словами героя романа
Р.П.Уоррена “Вся королевская рать”: “Право – это узкое одеяло на
двуспальной кровати, когда ночь холодная, а на кровати трое. Одеяла не
хватает, сколько его ни тащи и ни натягивай, и кому-то с краю не
миновать воспаления легких. Законы – это штаны, купленные мальчишке в
прошлом году, а у нас всегда нынешний год и штаны лопаются по шву – и
щиколотки наружу. Законы всегда тесны и коротки для подрастающего
человечества. В лучшем случае ты можешь что-то сделать, а потом сочинить
подходящий к такому случаю закон, но к тому времени, как он попадет в
книги, тебе уже нужен новый” HYPERLINK \l “sub_99268” *(268) .

Осознание человеком обветшалости закона, неадекватности содержащихся в
нем правил, предписаний и запретов быстро меняющейся жизни,
складывающимся и развивающимся общественным отношениям является одним из
существенных факторов, мешающих следовать существующим в обществе
социальным нормам. Этот нравственно-психологический феномен,
по-видимому, объясняется и тем, что применение устаревших социальных
норм противоречит еще одной фундаментальной общечеловеческой
потребности, мотивирующей стремление к истине и справедливости, –
потребности в правде.

Потребность в правде. Содержание этой потребности заключается в двух
значениях русского слова “правда”: “правда-истина” и
“правда-справедливость”, которые выражают две стороны поиска истины в
делах, затрагивающих человека. “Какое прекрасное русское слово “Правда”
в его первоначальном народном смысле, – писал Н.А.Бердяев, – “искать
Правду” – значит искать одновременно высшую истину и высшую
справедливость” HYPERLINK \l “sub_99269” *(269) . На эти две стороны
единой, общечеловеческой потребности в правде обращал внимание и
известный русский социолог Н.К.Михайловский в своих “Письмах о правде и
неправде”: “Везде, где есть место обеим половинам единой Правды, т.е. во
всех делах, затрагивающих человека как животное естественное, одной
истины человеку мало – нужна еще справедливость. Он может понимать ее
узко, мелко, даже низко, но по самой природе своей не может от нее
отказаться, и забытая, искусственно подавляемая половина правды без его
ведома, даже против его воли руководит им” HYPERLINK \l “sub_99270”
*(270) .

В современной литературе по теории познания также отмечается, что
“понятие “правда” охватывает и объективную, и моральную правду, и
объективную истину, и моральную правоту” HYPERLINK \l “sub_99271” *(271)
.

Таким образом, для раскрытия сущности общечеловеческой потребности в
правде необходимо проанализировать две ее единые, неразрывные
диалектические противоположности – “правду-истину” и
“правду-справедливость”. Потребность в “правде-истине” выражается в
естественном желании каждого человека иметь правильное, объективное
представление об окружающей действительности, об обществе, в котором он
живет, о людях, с которыми он взаимодействует, общается, о поступках и
намерениях окружающих его людей HYPERLINK \l “sub_99272” *(272) , от
чего зависит способность человека принимать правильные, разумные решения
в важнейших делах, в том числе судебных.

Антиподом “правды-истины” является неправда в виде непреднамеренного,
добросовестного заблуждения либо обмана. Наибольший вред несет неправда
в форме обмана. Наиболее четко и обобщенно понятие этого
коммуникативного феномена определяют Дж.А.Подлесны и Д.А.Раскин: “Обман
может быть определен как поступок или утверждение, цель которого –
скрыть истину от другого или ввести его в заблуждение”. Существуют и
другие определения этого понятия. Так, В.В.Знаков полагает, что “обман –
это полуправда, сообщенная партнеру с расчетом на то, что он сделает из
нее ошибочные, соответствующие намерениям обманывающего выводы.
Полуправда потому, что, сообщая некоторые подлинные факты, обманщик
умышленно утаивает другие, важные для понимания целого” HYPERLINK \l
“sub_99273” *(273) .

Так, в высказываниях о человеческих поступках безнравственная полуправда
может выступать в виде изощренных “фигур умолчания” о субъективных и
объективных причинах, обстоятельствах, нравственно-психологически и
юридически оправдывающих определенные поступки. Такой изощренной
“фигурой умолчания” является, например, высказывание “правдолюбца”,
который, сообщая другим людям, что их знакомый, родственник попал в
милицию, “забывает” добавить “маленькие” существенные детали о том, что
он защищал женщину от насильника, убийцы или хулигана.

Представляется, что обман не сводится только к полуправде, которая
представляет собой лишь один из его способов. Самым простым и известным
способом обмана является ложь – неверное сообщение, умышленно искажающее
факты. Д.И.Дубровский при определении сущности обмана допускает ту же
ошибку, что и В.В.Знаков, – сводит ее к одному из способов обмана, но
только не к полуправде, а ко лжи: “Обман – это неверное сообщение,
способное ввести в заблуждение общество, коллектив, социальную группу
или отдельную личность. Будучи обманутым, субъект принимает за истинное,
подлинное, верное, прекрасное, справедливое (и наоборот) то, что таковым
не является” HYPERLINK \l “sub_99274” *(274) .

Такие же последствия, препятствующие удовлетворению потребности в
“правде-истине”, наступают и тогда, когда способом сокрытия истины от
других или введения их в заблуждение избирается частичная ложь, о
которой говорит сатана в “Дон-Жуане” (А.Толстого):

С правдой ложь срослась и к правде так пристала,

Что отскоблить ее нельзя никак.

С.Поварнин отмечает, что частичная ложь – это излюбленный прием
софистов, к которому они прибегают, когда не располагают истинными
доводами, для того чтобы ввести своего противника в заблуждение,
побудить его принять ложный довод за истинный: “…часто нельзя сразу и
отличить, где ложь кончается, где начинается правда… Такая ложь
незаметно проходит, часто спрятавшись под плащом идущей вместе с ней
истины. Подобных случаев в обычной жизни – тьмы тем” HYPERLINK \l
“sub_99275” *(275) . Представляется, что частичная ложь “незаметно
проходит… спрятавшись под плащом идущей вместе с ней…” не истины, а
полуправды. И в подобных случаях не с правдой, а с полуправдой ложь
срастается настолько, “что отскоблить ее нельзя никак”.

Проведенный анализ свидетельствует о том, что к существенным признакам
обмана относятся и его способы. Поэтому сущность этого коммуникативного
феномена можно определить следующим образом: обман – это поступок или
утверждение, осуществляемые с целью сокрытия истины или введения в
заблуждение личности, коллектива, другой социальной группы или общества
путем полуправды, лжи и частичной лжи.

Негативное отношение общественного сознания к обману лучше всего
передают эпитеты, характеризующие его как орудие неправды,
несправедливости, безнравственный способ обеспечения собственных
потребностей и интересов за счет ущемления или пренебрежения
потребностями и интересами других людей: бессовестный, бесстыдный,
наглый, вероломный, гнусный, ловкий, демагогический, лукавый,
злонамеренный.

Но еще больше в русском языке эпитетов для основного способа обмана –
многоликой человеческой лжи как безнравственного средства достижения
неправедных, несправедливых целей: бездушная, беззастенчивая,
бессовестная, бесстыдная, благовидная, благоприличная, вкрадчивая,
возмутительная, гнусная, грубая, дерзкая, замаскированная, злая,
изменническая, изощренная, махровая, мелкая, наглая, нарядная,
приукрашенная, нахальная, низкая, ничтожная, обывательская, оголтелая,
подлая, потаенная, предательская, скрытая, тайная, тонкая, хитрая,
ядовитая HYPERLINK \l “sub_99276” *(276) .

Не случайно великие моралисты называли лживость гнуснейшим нравственным
пороком. Так, М.Монтень, отмечая мерзость, низость,
противоестественность и общественную опасность этого порока, пишет:
“Наше взаимопонимание осуществляется лишь единственно возможным для нас
путем, а именно через слово: тот, кто извращает его, тот предатель по
отношению к обществу; слово – единственное орудие, с помощью которого мы
оповещаем друг друга о наших желаниях и мыслях, оно – толмач нашей души;
если мы лишимся его, то не сможем держаться вместе, не сможем достигать
взаимопонимания; если оно обманывает нас, оно делает невозможным всякое
общение человека с себе подобными, оно разбивает все скрепы
государственного устройства” HYPERLINK \l “sub_99277” *(277) .

Замешанные на изощренных формах словоблудия, словесной “эквилибристики”,
ложь и другие способы обмана опасны для частных и общественных интересов
еще и тем, что они затрудняют удовлетворение других общечеловеческих
потребностей, которые лежат в основе общественной гуманистической
совести, особенно потребности в защите свободы и безопасности личности и
других прав человека и потребности следовать существующим в обществе
социальным нормам, в том числе и правовым.

Ложь, частичная ложь и полуправда с изощренными “фигурами умолчания”
особенно недопустимы в уголовном процессе. Применение следователем,
прокурором и судьей этих способов обмана приводит к игнорированию
обстоятельств, исключающих или смягчающих уголовную ответственность, и к
соответствующим изощренным юридическим “припискам”.

Потребность в “правде-справедливости”, или “нравственной правде”
(“житейской правде”). В философской и психологической литературе
отмечается, что “правда означает не только истинное, но и правильное,
верное, подлинное, справедливое, соответствующее высшим ценностям и
целям, идеалам человечности” HYPERLINK \l “sub_99278” *(278) .

Соответственно и потребность в правде заключается не только в стремлении
правильно ориентироваться в окружающей реальности в соответствии с
объективной истиной, но и в естественном желании каждого человека, чтобы
к нему правильно, по правде, пo справедливости, по-человечески,
по-доброму относились, считаясь с его общечеловеческими потребностями,
чувствами, не обижали его, не посягали на его жизнь, здоровье, свободу,
честь (общественную репутацию), личное достоинство и другие права
человека, не лгали ему, не утаивали от него истину, что предрасполагает
каждого человека к такому же порядочному поведению по отношению к другим
людям.

Приверженность людей правде – это тот оселок, на котором проверяются не
только нравственная состоятельность личности, но и состояние
общественной морали, царящие в обществе нравы. Как справедливо заметил
М.Монтень, “первый признак порчи общественных нравов – это исчезновение
правды, ибо правдивость лежит в основе всякой добродетели” HYPERLINK \l
“sub_99279” *(279) .

Однако в человеческих взаимоотношениях правдивость, т.е. объективная
истинность + искренность высказывания, суждения, является добродетелью
лишь тогда, когда она справедлива, т.е. служит благу общающихся людей и
общества, когда имеет гуманистический смысл в конкретной ситуации. “Нет
правды и справедливости вообще, – пишет известный болгарский философ
П.Гиндев, – они нераздельно связаны с условиями, временем и местом
определенных общественных событий” HYPERLINK \l “sub_99280” *(280) .

Например, в условиях войны по отношению к противнику справедливо
прибегать к обману, скрывать от него истину, вводить его в заблуждение.
Поэтому издревле обучение искусству обмана является составной частью
военного искусства. Об этом много веков назад Сунь-Цзы писал: “Война –
это путь обмана. Поэтому если ты и можешь что-нибудь, показывай
противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай
ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был далеко, показывай,
что ты близко” HYPERLINK \l “sub_99281” *(281) .

В некоторых ситуациях высказывание “правды-истины” о других людях
бессмысленно и несправедливо, потому что причиняет им душевные
страдания. Например, бессмысленно, несправедливо, безнравственно,
бесчеловечно калеку называть уродом, даже если это высказывание
соответствует действительности.

В других случаях высказывание “правды-истины” бессмысленно и
несправедливо потому, что создает угрозу безопасности для самого
высказывающего, окружающих его людей и общества. Хорошо известно, что
многие убийства, изнасилования, кражи и другие опасные преступления
совершаются при помощи неосторожных, неосмотрительных, беспечных
правдолюбцев – жертв этих преступлений или их родственников, знакомых,
которые своими неадекватными правдиво-истинными высказываниями
способствовали формированию у недобрых людей преступного замысла и его
успешной реализации.

В зарождающейся криминальной ситуации во взаимоотношениях с преступными
элементами проявление потенциальной жертвой “стерильной” честности,
искренности, правдивости высказываний бессмысленно, неадекватно и даже
несправедливо по отношению к себе, окружающим людям, обществу. В
подобных ситуациях, наоборот, имеет смысл, справедливо, нравственно
оправданно прибегать к различным формам хитрости, полуправды и прямой
лжи. Вынужденное применение в экстремальной ситуации этих недопустимых в
обычных условиях средств помогает иногда разрушить криминальную ситуацию
в зародыше.

Наглядным примером тому является рассказ итальянского писателя
Джан-Франческо Страпаролле (из его книги “Приятие ночи”) о находчивой
пожилой женщине, которой хозяин доверил охрану замка, а сам со своей
челядью убыл в другую местность. Однажды, обходя замок, она заметила
вора, спрятавшегося на чердаке и наблюдавшего за ней.

Какую наиболее целесообразную линию поведения следовало бы избрать в
этой ситуации немощной безоружной женщине? На первый взгляд она может
избрать один из двух вариантов поведения: крикнуть вору, чтобы он
убирался, или же промолчать, сделав вид, что не заметила его. Причем
второй вариант кажется наиболее разумным и безопасным, так как он не
провоцирует преступника на более решительные действия и оставляет
старушке свободу маневра: выйти из замка, позвать кого-нибудь и т.п.

Однако на самом деле наиболее разумным стал третий вариант поведения,
который она избрала: находчиво изобразив, будто в замке полно мужчин,
она стала громко называть различные мужские имена и отдавать
многочисленные “распоряжения”, чем так напугала вора, что он предпочел
незаметно покинуть замок, не причинив никакого вреда.

Нетрудно заметить, что криминальная ситуация была разрушена в зародыше
путем рефлексивного управления поведением противника при помощи ложных
высказываний в расчете на то, что он примет их за чистую монету и таким
образом будет введен в заблуждение о реальной обстановке, ошибочно
оценит ее как неблагоприятную для совершения кражи HYPERLINK \l
“sub_99282” *(282) .

По существу, действия старушки представляют собой искусную манипуляцию
поведением противника, но манипуляцию вынужденную, к которой ее
подтолкнули внешние специфические обстоятельства. При таких
обстоятельствах “стерильная” честность по отношению к вору была бы
бессмысленной, несправедливой, безнравственной; удовлетворение его
потребности в “правде-истине”, чтобы он правильно оценил обстановку как
благоприятную для хищения, было бы, как говорится, “хуже воровства”.

Сложные, нестандартные нравственно-конфликтные ситуации, в которых
высказывание “правды-матки” “хуже воровства”, нередко возникают и во
врачебной практике. Настоящий врач не станет добивать безнадежно
больного человека правдивым сообщением ему истинного диагноза и
неблагоприятного прогноза лечения, из которого видно, что у него нет
шансов на выздоровление. В подобных ситуациях лечащий врач в
соответствии со служебным долгом вынужден прибегать к благодетельному
обману. Такой обман один из крупнейших русских ученых-медиков,
С.П.Боткин, называл “святой ложью” HYPERLINK \l “sub_99283” *(283) .

Известный российский хирург Н.И.Петров, отмечая благотворное влияние на
психическое состояние умирающего человека “святой лжи” и полуправды,
писал: “Умелому и доброжелательному объяснению верят, им утешаются и с
ним легче умирают не только так называемые непосвященные люди, но и
хирурги с огромным именем, когда они заболевают и превращаются в
подавленных болезнью пациентов… Нередко с успехом можно сослаться на
действительно существующую неясность диагноза и оставить, таким образом,
в утешение больному то сомнение, которое он может истолковать в свою
пользу” HYPERLINK \l “sub_99284” *(284) .

Несмотря на то что применяемые лечащими врачами “святая ложь” и
полуправда замешаны на обмане и неискренности, использование в подобных
экстремальных ситуациях таких средств, недопустимых в обычных условиях,
оправданно и по медицинским, и по нравственным соображениям. Ведь для
умирающего человека и объективно, и субъективно благом является не
удовлетворение потребности в “правде-истине”, а улучшение его
психического самочувствия, так как от этого зависит его
психофизиологическая способность бороться с болезнью и если не победить
ее, то по крайней мере не впасть в отчаяние, которое не только забирает
у больного человека последние силы, но и подталкивает его к
самоубийству. Поэтому неадекватное высказывание лечащим врачом
правды-истины больному представляет собой грубейшее нарушение врачебной
тайны.

Как известно, подобным нарушением является и разглашение сведений,
полученных медицинским работником от больного в ходе лечения и не
подлежащих разглашению в обществе. В связи с этим возникает очень
деликатный и важный вопрос, имеющий прямое отношение к потребности в
“правде-истине” и “правде-справедливости”: имеет ли моральное право
проводивший судебно-психиатрическую экспертизу врач-психиатр (или другой
судебный эксперт) сообщать в своем заключении или на допросе о том, что
обвиняемый в процессе обследования признался ему в совершении
преступления, и изложить письменно или устно содержание признания
доверившегося ему обвиняемого?

Хотя действующее уголовно-процессуальное законодательство не относит
экспертов к числу лиц, которые освобождены от обязанности давать
показания против обвиняемого и не могут быть допрошены об
обстоятельствах, ставших известными в связи с исполнением ими своих
обязанностей, тем не менее с точки зрения судебной и врачебной этики
психиатр или другой судебный эксперт не вправе злоупотреблять доверием
обследуемого ими обвиняемого и разглашать его признание, а тем более
фиксировать содержание доверительной беседы в своем заключении или на
допросе у следователя, заведомо зная, что эти сведения могут быть
использованы против доверившегося ему человека. В таком случае эксперт
вольно или невольно превращается в подручного следователя, оказывающего
ему сомнительную услугу по получению и закреплению “признательных
показаний” обвиняемого.

Этот изощренный способ получения и фиксации признания обвиняемого
особенно опасен, когда недобросовестные следователи проведение такой
“судебной экспертизы” поручают беспринципным психиатрам и другим
экспертам, готовым не только как следует “разговорить” подэкспертного
обвиняемого, но и дать заключение по принципу “чего изволите?”. При
доказывании в условиях неочевидности, особенно когда обвиняемый
отказывается от ранее данных показаний, именно авторитетное
свидетельство эксперта о том, что обвиняемый во время беседы с ним
признался в совершении преступления и виновности, перевешивает чашу
обвинения, что приводит иногда к трагической судебной ошибке.

Такая ошибка была допущена, например, по делу 20-летнего француза
Кристиана Ранусси, обвиненного в убийстве на сексуальной почве 8-летней
девочки Мари Долорес Рамоле. По свидетельству Жиля Перро, во время суда
по этому делу обвинение успешно использовало признания, добытые
проводившим судебно-психиатрическую экспертизу доктором Фиорентини и
зафиксированные им в своем заключении.

По этому поводу в своей книге, посвященной истории уголовного
преследования К.Ранусси, суда над ним, Ж.Перро пишет: “Если психиатры
сохранили веру в психиатрию и убеждены, что она может помочь правосудию,
они не должны брать на себя функции полицейских. Какой обвиняемый
согласится вести доверительную беседу, лежащую в основе психиатрического
обследования, зная, что человек, сидящий напротив него в камере для
свиданий, является двуликим Янусом, а располагающее к доверию лицо врача
– лишь маска на лице шпика, жадно впитывающего любые компрометирующие
сведения?

Если же дело обстоит подобным образом, то следует предоставить
обвиняемому такие же гарантии, которые обеспечены ему законом перед
лицом следственного судьи, и позволить, к примеру, адвокатам
присутствовать при беседах их подзащитных с психиатрами. Допросы в
полиции также идут без адвокатов, но полицейские обязаны дать
подозреваемому для ознакомления отпечатанный протокол, и тот может
отказаться подписать его, если сочтет, что он не соответствует духу
показаний. С психиатром дело обстоит иначе. Когда он расстается с
заключенным, тот не знает, какая часть беседы будет записана и в каких
словах изложена на бумаге….Когда же ему дают прочесть заключение, то
оказывается, что время упущено.

Наверное, добросовестных следственных судей не меньше, чем достойных
психиатров, но тогда непонятно, почему первые добывают признания в
условиях, строго определенных законом, а вторые получили неоправданную
привилегию выпытывать их любым способом, записывать добытые сведения без
малейшего контроля со стороны человека, которому угрожает эшафот…”
HYPERLINK \l “sub_99285” *(285) .

Справедливость этого высказывания тем более очевидна, если учесть, что
эксперты, особенно психологи и психиатры, вследствие своей специальной
подготовки располагают мощнейшим арсеналом средств психологического
воздействия на личность вплоть до внушения, и благодаря этому им
нетрудно войти в доверие, расположить к себе подэкспертного обвиняемого,
“развязать язык” и “как следует” разговорить его, т.е. склонить к даче
определенных показаний и таким образом “выудить” у него сведения,
которые он, может быть, никогда не сообщил бы даже своим родным,
близким, а тем более следователю.

И если здравый смысл и гуманистическая совесть внутренне протестуют, не
признают справедливыми, расценивают как предательство действия эксперта,
оказывающего следствию сомнительные услуги по получению и закреплению
“признательных показаний” обвиняемого, то тем более несправедливо,
негуманно, не по-человечески требовать подобных услуг от родителей и
других близких родственников обвиняемого. Поэтому Конституция Российской
Федерации (ч. 1 ст. 51) и УПК РСФСР (п. 9 ст. 34) совершенно справедливо
предоставляют гражданам право не свидетельствовать не только против
себя, но и против близких родственников – родителей, детей,
усыновителей, родных братьев и сестер, деда, бабки, внука и супруга.

К сожалению, справедливость этого права, его демократическое значение и
гуманистический смысл осознаются далеко не всеми юристами и, что
особенно удивительно, даже адвокатами. Один из них – член Московской
областной коллегии адвокатов А.Куприянов – в закреплении в Основном
законе этого права даже усмотрел признаки деградации человеческой
совести: “…За истекшие три тысячелетия совесть человеческая вновь
претерпела изменения и снова в целом не в лучшую сторону. Современное
законодательство считает великим достижением положения ст. 51
Конституции РФ, гласящей, что никто не обязан свидетельствовать против
себя самого и своих близких родственников. Практически эта статья
Конституции узаконивает ложь в суде. Придется в очередной раз совестью
пренебречь, ибо Конституция разрешает…” HYPERLINK \l “sub_99286”
*(286) .

Однако эти рассуждения и опасения Куприянова едва ли можно признать
обоснованными. Ведь Конституция РФ, провозглашая, что никто не обязан
свидетельствовать против себя и своих ближайших родственников, ни в коей
мере не заставляет граждан лгать, пренебрегать совестью, не освобождает
от самостоятельного нравственного выбора; она лишь предоставляет право
не изобличать себя и самых близких людей, не доносить на себя и близких
родственников, потому что с точки зрения лежащих в основе права и
гуманистической совести общечеловеческих представлений о добре и
справедливости это противоестественно, особенно доносить, предавать,
изобличать в преступлении самых близких и дорогих тебе людей, которые
делали тебе только добро. Во имя сохранения добрых, нормальных
человеческих взаимоотношений между членами семьи, близкими
родственниками не всегда бывает просто донести и на самого себя,
особенно когда понимаешь, что это может повлечь распад или тяжелое
материальное положение

В связи с этим представляет интерес проведенный Н.Д.Арутюновой
филологический, логический, этический и культурологический анализ
значения слова “правда”. На его основе она сделала вывод о том, что
“доносы и предательство не характеризуются в терминах правды. В доносе
обычно содержится истина, но о доносчике не говорят, что он сказал
правду. Донос может помочь следствию установить истину, но одна только
следственная истина не гарантирует суда по правде. Идея правды тесно
связана с представлением о справедливом суде” HYPERLINK \l “sub_99287”
*(287) .

Думается, что в этом содержательном высказывании несколько преувеличена
роль доноса в установлении истины. Донос, предательство, в особенности
кощунственное свидетельствование против отца, матери, других близких
родственников, – это настолько противоестественное, противное
человеческой природе, общечеловеческим представлениям о добре и
справедливости явление, что оно приобретает смысл только тогда, когда
такой “правдолюбец” озабочен целями, не совместимыми с подлинным
стремлением к истине и справедливости: местью, видами на единоличное
владение домом, машиной и прочими мелкокорыстными мотивами.

Поскольку свидетельствование против близких родственников и объективно,
и субъективно представляет собой донос на них, их предательство, не
несет подлинной правды и не имеет подлинной нравственной ценности, то
вопреки мнению Куприянова совестью пренебрегает скорее не тот, кто
считает такое поведение недопустимым, нравственно противоестественным,
бесчеловечным, несправедливым, кощунственным по отношению к близким
родственникам, а тот, кто вопреки лежащим в основе права и общественной
гуманистической совести общечеловеческим представлениям о добре и
справедливости игнорирует свое конституционное право не
свидетельствовать против них и изобличает их своими показаниями (даже
если содержание этих показаний соответствует действительности), а также
тот, кто уверяет других, что так поступать по отношению к своим матери,
отцу, дочери, сыну и другим близким родственникам “по-божески”.

О том, что не всегда “по-божески” говорить всю правду, что ради блага
ближнего иногда бывает разумно прибегнуть к благодетельной лжи,
свидетельствует любопытное рассуждение отца Александра Ельчанинова о
“нечувствительности православия к некоторым видам лжи”. В качестве
примеров такой деликатной нечувствительности он приводит рассказ о
келейнике, ложью примирившем поссорившихся старцев, и совет Иоанна
Кронштадтского “не только не передавать дурных отзывов, но передавать
лучше несуществующие хорошие”. По мнению отца Александра, “это
происходит от некоторого пренебрежения к житейской действительности.
Наши дрязги, ссоры, злоба – это “несущее”, хотя оно как-то существует, в
то время как выдуманное доброе более реально, хотя оно и выдумано”
HYPERLINK \l “sub_99288” *(288) .

Нравственно стерильную позицию адвоката Куприянова, убежденного в том,
что во имя библейской правдивости “по-божески” доносить на себя и самых
близких людей, не считаясь с тем, как это отзовется на их судьбе,
взаимоотношениях, материальном положении, трудно признать справедливой
еще и потому, что в своих праведном порыве и абстрактных сентенциях о
деградации человеческой совести он тщится быть “папее Папы”. Между тем
предусмотренная религиозным культом процедура отпущения грехов,
совершенных в связи с различными нарушениями библейских заповедей,
свидетельствует о том, что церковь весьма толерантно, терпимо,
снисходительно относится к человеческим слабостям и нравственным
проступкам обыкновенных людей, особенно когда они переступили черту
божественного закона под сильным давлением внешних обстоятельств.

Все сказанное о “правде-справедливости” (нравственной, или житейской,
правде) можно передать емким афоризмом испанского философа-моралиста и
писателя Бальтасара Грасиана из его книги “Карманный оракул”: “Ничто не
требует столь осторожного обращения, как правда, – это кровопускание из
самого сердца нашего. Немалое нужно уменье и сказать правду, и чтобы
умолчать о ней. Один раз солжешь – и пропала твоя слава человека
честного. Обманутого считают простаком, обманщика – подлецом, что куда
хуже. Не всякую правду сказать можно: об одной умолчи ради себя, о
другой – ради другого” HYPERLINK \l “sub_99289” *(289) .

Приведенные выше несложные примеры и рассуждения потребовались для того,
чтобы приблизиться к пониманию смыслообразующей роли гуманистической
совести и здравого смысла в мотивации действий, направленных на
удовлетворение потребности в “правде-справедливости”.

Сущность и значение смыслообразующей функции гуманистической совести
четко определил известный австрийский психолог и психиатр В.Франкл:
“…В поисках смысла человека направляет его совесть. Одним словом,
совесть – это орган смысла. Ее можно определить как способность
обнаружить тот единственный и уникальный смысл, который кроется в любой
ситуации” HYPERLINK \l “sub_99290” *(290) .

Благодаря смыслообразующей функции гуманистическая совесть выступает в
роли “проводника, ведущего человека в его ответах на вопросы,
поставленные жизнью”, что помогает человеку лучше ощутить себя в роли
ответчика HYPERLINK \l “sub_99291” *(291) , т.e. осознать и проникнуться
чувством личной ответственности перед другими людьми и обществом за
свободу выбора того или иного варианта поведения в конкретной ситуации,
что имеет особенно важное значение для принятия ответственных решений в
сложных, уникальных жизненных ситуациях.

Именно благодаря смыслообразующей функции гуманистической совести
человек осознает и чувствует, в каких житейских ситуациях ради
собственного блага, блага других людей и общества имеет смысл раскрывать
“правду-истину” правдивыми высказываниями, а в каких такие высказывания
нецелесообразны, бессмысленны, поскольку создают угрозу для нормального
удовлетворения других, более важных в данной ситуации потребностей в
личной безопасности, альтруистической потребности добра, потребности в
“правде-справедливости”.

Для юридического анализа смыслообразующей роли совести в процессе
принятия решений в сложных нравственно-конфликтных жизненных ситуациях
имеет чрезвычайно важное значение мысль В.Франкла о том, что совесть
помогает человеку найти даже такой смысл, который может противоречить
сложившимся ценностям, в том числе социальным нормам, когда эти ценности
уже не отвечают быстро изменяющейся ситуации.

Эту мысль он иллюстрирует рассказом о человеке, который попал в Освенцим
вместе со своей молодой женой. “Когда они оказались там, рассказывал он
мне после освобождения, их разделили, и в этот момент он вдруг
почувствовал сильное стремление умолять ее выжить любой ценой. Вы
понимаете? Любой ценой… Она поняла, что он имел в виду: она была
красива, и в недалеком будущем для нее мог возникнуть шанс сохранить
жизнь, согласившись на проституцию среди ОС. И поскольку такая ситуация
могла возникнуть, муж хотел заранее, так сказать, отпустить ей грех. В
последний момент совесть заставила его, приказала ему освободить жену от
заповеди “не прелюбодействуй”. В уникальной – поистине уникальной –
ситуации, уникальный смысл состоял в том, чтобы отказаться от
универсальной ценности супружеской верности, нарушить одну из заповедей.
Разумеется, это была единственная возможность исполнить другую из 10
заповедей – “не убий”. Если бы он не дал ей этого разрешения, он принял
бы на себя долю ответственности за ее смерть” HYPERLINK \l “sub_99292”
*(292) .

В этом рассказе очень четко показано, что смыслообразующая функция
гуманистической совести проявляется не только в момент принятия
нестандартного решения, требующего сложного нравственного выбора, но и в
процессе его нравственной оценки как самим исполнителем, так и людьми, с
которыми он взаимодействовал в процессе его реализации, и последующими
оценщиками его поступка, узнавшими о вынужденном нарушении им потерявшей
значение социальной нормы, “блюсти” которую в сложившейся экстремальной
ситуации потеряло смысл.

Кроме того, из приведенного рассказа видно, что, для того чтобы по
правде судить о справедливости или несправедливости,
нравственно-психологической оправданности или неоправданности
определенного поступка, нарушающего те или иные социальные нормы, для
того чтобы такое суждение в полной мере удовлетворяло потребность
общающихся людей в “правде-справедливости” (нравственной, или житейской,
правде), высказываемое суждение должно не только правильно отражать факт
совершения этого поступка, но и раскрывать его субъективные и
объективные причины (мотивы, цели, независимые от исполнителя внешние
обстоятельства), вызывающие или не вызывающие крайнюю необходимость в
сложившейся уникальной, нестандартной ситуации ради блага общающихся
людей пожертвовать одной ценностью (потребностью, нормой) ради более
значимой в данной ситуации другой ценности (потребности, нормы).

Совершенно очевидно, что вся эта сложнейшая внутренняя работа
гуманистической совести по осмыслению-осознанию и прочувствованию
уникальности сложившейся жизненной ситуации, подлинного, истинного
нравственного смысла поступка как справедливого или несправедливого
возможна лишь во взаимодействии со здравым смыслом человека, его
естественной логической способностью, выстраданными житейским опытом
“архивами казуистики”, хранящимися в них представлениями о добре и зле,
справедливости или несправедливости человеческих поступков в тех или
иных житейских ситуациях.

Поэтому мысль Франкла о том, что совесть – это орган смысла,
определяющий cпocoбность человека обнаружить тот единственный и
уникальный смысл, который кроется в любой ситуации, нуждается в
уточнении: органами, осуществляющими смыслообразующую функцию при оценке
уникального смысла сложившейся жизненной ситуации, принятии в подобных
ситуациях ответственных, “судьбоносных” решений, руководящих сложным
нравственным выбором, являются здравый смысл и гуманистическая совесть.

Однако для того чтобы вся эта сложнейшая внутренняя работа
гуманистической совести и здравого смысла могла состояться, субъект
оценки и принятия решения должен располагать достоверной информацией о
внутренних и внешних детерминантах поступка, о не зависящих от него
внешних обстоятельствах, подталкивающих его к определенному поступку,
нравственно-психологически оправдывающих его. Но это возможно лишь
тогда, когда удовлетворена и вторая сторона единой потребности в правде
– в “правде-истине”.

Для удовлетворения единой потребности в правде, осуществления разумного,
осмысленного поиска истины и справедливости в важнейших делах, в том
числе и судебных, человек, принимающий и оценивающий ответственное
решение, должен располагать объективными критериями оценки истины и
справедливости, иметь правильное представление о значимых для всех
общающихся людей ценностях, социальных нормах и основанных на них
эталонах поведения, уяснить их подлинный смысл. Сопутствующий поиску
истины и справедливости в важнейших житейских делах процесс осознания
значимых для всех общающихся людей ценностей, социальных норм и
основанных на них эталонов поведения, их смысла, значения в жизни
человека называют правдоискательством.

По мнению исследователя русского национального характера К.Касьяновой,
правдоискательство чрезвычайно характерно для нашей культуры, оно
выступает в роли очень сильного мотивационного фактора для человека,
воспитанного в этой культуре: “Когда он начинает искать истину, он
бросает все остальное, отказывается от самого необходимого, ограничивает
свои потребности до самого минимального уровня и думает, читает,
рассуждает, спорит, разыскивает книги и людей, бродит из города в город,
из монастыря в монастырь, переходит от одного учения к другому. И нет
для него ничего важнее этого. Он задумывается над основными вопросами
бытия! Как должен человек себя вести, жить, думать, работать? Для чего
он послан в мир (что должно возникнуть в результате его пребывания на
земле)? Вот это и есть правдоискательство” HYPERLINK \l “sub_99293”
*(293) .

По-видимому, правдоискательство присуще не только российской, но и любой
другой культуре, поскольку в основе этого духовного феномена лежит
общечеловеческое стремление к истине и справедливости. Имеются основания
полагать, что категория “правдоискательство” характеризует не столько
культуру того или иного народа, его национальные особенности, сколько
ситуационно обусловленные состояния общественного сознания и состояние
души людей, озабоченных поиском истинного смысла, справедливости в
человеческой жизни, человеческих взаимоотношениях, поступках.

Правдоискательство как состояние общественного сознания, испытывающего
потребность переосмыслить, переориентироватъ свои установки в
соответствии с быстро меняющейся реальностью, разобраться в актуальных
проблемах современного бытия, в том числе сложных философских,
нравственных, религиозных и юридических проблемах, возникает на “крутых
поворотах” истории, когда рушатся прежние ценности, нравственные
представления, когда люди чувствуют, что их прежние взгляды, точки
зрения на окружающую реальность быстро ветшают, устаревают, мешают
правильно ориентироваться в жизни. В этих условиях у людей возникает
естественное желание произвести своеобразную “инвентаризацию” и
“переоценку” своего “духовного багажа”, стремление восполнить его таким
образом, чтобы он мог служить духовной опорой в поисках истины и
справедливости, постижении истинного смысла жизни и человеческих
поступков.

Так, в современных условиях одним из существенных проявлений
правдоискательства является обращение многих россиян, в том числе
воспитанных в духе “махрового” атеизма, к религии в поисках духовной
опоры. Как отмечает российский социолог В.И.Гараджа, “сегодня
большинство верующих ищет в вере, обращении к церкви “духовность”, т.е.
скорее этическую, чем политическую, ориентацию” HYPERLINK \l “sub_99294”
*(294) . Для некоторых россиян, в том числе и юристов, обращение к
религии имело более широкое мировоззренческое значение. Об этом
свидетельствовала развернувшаяся на страницах журнала “Российская
юстиция” дискуссия о божественном происхождении судебной власти, начало
которой положил известный московский адвокат П.Баренбойм HYPERLINK \l
“sub_99295” *(295) .

Правдоискательство как ситуативно обусловленное психическое состояние
человека (состояние его души), озабоченного поиском истины и
справедливости в нестандартной нравственно-конфликтной жизненной
ситуации, требующей сложного, ответственного выбора, представляет собой
процесс осознания, актуализации в сознании человека ценностей,
социальных норм, эталонов поведения, выступающих в качестве объективного
(значимого для себя и других людей) критерия оценки уникального смысла
сложившейся ситуации, правильности и справедливости принимаемого
решения.

В процессе правдоискательства человек, поставленный перед необходимостью
принимать правильное и справедливое “судьбоносное” решение (так же как и
общественное сознание на “крутых поворотах” истории), испытывает
естественные желания:

1) отойти от привычной точки зрения, выйти за пределы обыденных
стереотипных представлений своего ограниченного прошлого опыта,
обогатить его новыми духовными элементами, имеющими важное
мировоззренческое значение, путем общения с другими людьми,
специалистами, изучения специальной литературы, приобщения к другим
накопителям социального опыта и таким образом расширить духовный
кругозор, способность понимания уникального смысла возникшей необычной
ситуации;

2) произвести основательную “инвентаризацию” и оценку накопленной ранее
и приобретенной по случаю принятия важного решения духовной “наличности”
– ценностей, норм, эталонов поведения, взглядов, мнений, представлений,
как следует “взвесить” их и “ранжировать” по степени важности, т.e.
значимости, для постижения смысла уникальной ситуации, принятия
правильного и справедливого решения.

Одно из величайших достоинств процессуальной формы суда присяжных
заключается в том, что она предельно активизирует процесс
правдоискательства, направленный на поиск народными представителями
объективных критериев оценки уникального смысла рассматриваемой судебной
драмы, принятие правильного, справедливого решения по вопросам о
виновности. При этом процессуальная форма суда присяжных, с одной
стороны, предельно облегчает присяжным заседателям поиск таких критериев
(не надо ходить “по городам и весям”, искать сведущих людей, “рыться” в
специальной литературе и т.п.); с другой – обеспечивает действенный
социальный контроль за тем, чтобы, как уже отмечалось, народные
представители не использовали в качестве критериев оценки уникального
смысла расследуемого события ошибочные стереотипы сознания типа “молчит
– значит виновен” и т.п., а руководствовались требованиями уголовного и
уголовно-процессуального законов и лежащими в основе права и
общественной гуманистической совести представлениями о добре и
справедливости.

В процессе правдоискательства присяга, ее содержание и форма,
торжественная процедура ее принятия выполняют функцию своеобразного
общественного камертона для настройки судейской совести присяжных
заседателей и председательствующего на гуманистическую “волну” в
соответствии с требованиями общественной гуманистической совести,
лежащими в ее основе общечеловеческими потребностями и чувствами,
мотивирующими стремление к истине и справедливости при осуществлении
правосудия, что способствует формированию у присяжных и
судьи-профессионала нравственно-психологического иммунитета к произволу
и внешним влияниям.

Об этом значении присяги прекрасно сказал А.Ф.Кони: “Между указаниями…
совести и произволом есть огромная разница. То, что называется
“судейской совестью”, есть сила, поддерживающая судью и вносящая особый,
возвышенный смысл в творимое им дело. Условия ее проявления прекрасно
изображены в присяге судей и присяжных заседателей. С ее голосом надо
считаться под угрозой глубокого душевного разлада с собой… С
непосредственным приложением ее голоса к решению каждого дела связаны и
трудные, и сладкие минуты. Последние бывают тогда, когда на закате своей
трудовой жизни, вспоминая отдельные эпизоды своей деятельности, судья
имеет возможность сказать себе, что ни голос страсти, ни посторонние
влияния, ни личные соображения, ни шум и гул общественного возбуждения –
ничто не заглушало в нем сокровенного голоса, не изменяло его искреннего
убеждения и не свело его с намеченного судейским долгом пути
действительного правосудия” HYPERLINK \l “sub_99296” *(296) .

Торжественная процедура принятия присяги, напоминание ее содержания в
напутственном слове председательствующего, другие рассмотренные выше
элементы процессуальной формы суда присяжных являются эффективными
нравственно-психологическими регуляторами действительного правосудия,
потому что они актуализируют и активизируют у присяжных заседателей и
председательствующего не только общечеловеческие потребности, но и
общечеловеческие чувства, лежащие в основе общественной гуманистической
совести и мотивирующие стремление к истине и справедливости.

Важнейшими из этих общечеловеческих чувств, вызываемых удовлетворением
или неудовлетворением рассмотренных общечеловеческих потребностей,
являются чувства правды или неправды, уверенности или сомнения,
справедливости или несправедливости, законности или противозаконности,
личной и общественной безопасности или страха, радости или горя, печали,
жалости, сострадания, альтруистическое чувство HYPERLINK \l “sub_99297”
*(297) Б.И.Додонов альтруистические переживания называет
альтруистическими эмоциями, которые “возникают на основе потребности в
содействии, помощи, покровительстве другим людям” и, конечно же, чувство
долга, которое является “главным дирижером”, управляющим этим
своеoбразным “оркестром” чувств, исполняющим вариации на вечную тему о
правах человека, его чести и человеческом достоинстве.

В чувстве долга выражается yбeжденность личности в правильности не
только нравственных, но и других социальных норм, в том числе и
правовых, потребность в соблюдении которых личность испытывает при
выполнении своих обязанностей. При этом “чувство долга побуждает его
(человека) действовать в соответствии с той или иной усвоенной им нормой
поведения. Человек, проникшийся чувством долга, считает себя обязанным
действовать должным образом. Он испытывает при этом чувство личной
ответственности за осуществление порученного ему или добровольно взятого
на себя дела” HYPERLINK \l “sub_99298” *(298) .

Так как в суде присяжных под влиянием более совершенной процессуальной
формы актуализируются и активизируются рассмотренные выше
общечеловеческие потребности и чувства, которые, в свою очередь,
активизируют ценностно-смысловую деятельность гуманистической совести и
здравого смысла, это способствует:

1) предупреждению проявлений у присяжных заседателей элементов
авторитарно-бюрократической совести, незрелых, скороспелых суждений по
вопросам о виновности;

2) повышению у них чувства ответственности при исследовании
доказательств и разрешении рассматриваемого дела.

Все это в сложных нравственно-конфликтных ситуациях предрасполагает
присяжных заседателей не к формальному правосудию, а к гуманному
правдосудию.

3.5. Правдосудие в суде с участием присяжных заседателей

В монографии, посвященной проблемам этосологии (учение о нравах и
нравственности), В.Т.Ефимов отмечает, что специфика российского
менталитета в области правосудия заключается в том, что он ориентирован
“не столько на правосудие, сколько на правдосудие… в России высший
ориентир в регулировании отношений между людьми – это правда и
справедливость, а высший судья – совесть” HYPERLINK \l “sub_99299”
*(299) . Представляется, что в этом высказывании несколько
идеализируется уровень менталитета россиян, их нравственного сознания
при осуществлении правосудия. Как уже отмечалось, одной из причин
введения суда присяжных в Российской империи явилось то, что российские
суды были полны “неправды черной”, т.е. многие уголовные дела
разрешались не по правде, не по справедливости, не по совести. Это
проявлялось и при советской власти. Для того чтобы положить конец
произволу, возникла социальная необходимость ввести особую форму
судопроизводства с участием присяжных заседателей, при которой присущие
менталитету обыкновенных людей обвинительный уклон, другие проявления
авторитарно-бюрократической совести и “человеческие слабости”,
являющиеся источниками судебного произвола и ошибок, нейтрализуются и
одновременно активизируются здравый смысл, естественная логическая
способность суждения и жизненный опыт обыкновенных людей, присущие им
потребность в правде и другие общечеловеческие потребности и чувства,
лежащие в основе общественной гуманистической совести. Все это
способствует полному, всестороннему и объективному исследованию в
состязательном уголовном процессе вопросов о виновности и выработке по
этим вопросам в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях
правильного и справедливого вердикта, соответствующего императивам
здравого смысла и общественной гуманистической совести.

С учетом сказанного сущность правдосудия можно определить следующим
образом: правдосудие – это обусловленное процессуальной формой суда
присяжных объективное, полное и всестороннее исследование в
состязательном уголовном процессе вопросов о виновности и выработка по
этим вопросам в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях
правильного и справедливого вердикта, соответствующего императивам
здравого смысла и общественной гуманистической совести.

Социальный смысл, содержание, процессуальные и
нравственно-психологические условия подлинного правдосудия прекрасно
описаны А.Ф.Кони: “…Вывод о виновности является результатом сложной
внутренней работы судьи, не стесненного в определении силы
доказательства ничем, кроме указаний разума и голоса совести. Притом по
важнейшим делам судебная власть зовет к себе на помощь общество в лице
присяжных заседателей и говорит этим обществу: “Я сделала все, что
могла, чтобы выяснить злое дело человека, ставимого мною на твой суд, –
теперь скажи свое слово самообороны или укажи мне, что, ограждая тебя, я
ошиблась в его виновности”.

Повсеместное отсутствие требований от присяжных мотивировки их решения
есть самое яркое признание свободы судейского убеждения. Но, ставя
высоко эту свободу как необходимое условие истинного правдосудия, не
надо смешивать ее с произволом, с усмотрением судьи, лишенным разумного
основания и не опирающимся на логический вывод из обстоятельств дела.
Свобода внутреннего убеждения состоит по отношению к каждому
доказательству в том, что доказательство это может быть принято судьей
за удостоверение существования того или другого обстоятельства лишь
тогда, когда, рассмотрев его, обдумав и взвесив, судья находит его не
возбуждающим сомнения и достойным веры. По отношению ко всем
доказательствам вместе – свобода внутреннего убеждения в том, что
сопоставление, противопоставление и проверка одних доказательств другими
совершаются не по заранее начертанной программе, а путем разумной
критической работы, ищущей доступной человеку ступени правды, и одной
только правды, как бы ни было в некоторых случаях тяжело подчинить свое
личное чувство последовательному выводу сознания… Напряжение душевных
сил судьи для отыскания истины есть исполнение поручения государства,
которое, уповая на его спокойное беспристрастие, вверяет ему частицу
своей власти. Поэтому оно ждет от судьи обдуманного приговора, а не
мимолетного мнения, внушенного порывом чувства или предвзятым взглядом.
Бедствие для правосудия, когда в приговорах решение зависит от личного
расчета. Поэтому судья, решая дело, никогда не имеет ни права, ни
нравственного основания говорить: “так хочу”. Он должен говорить,
подобно Лютеру: “…я не могу иначе, не могу потому, что и логика вещей,
и внутреннее чувство, и житейская правда, и смысл закона твердо и
неукоснительно подсказывают мне мое решение, и против всякого другого
заговорит моя совесть как судьи и человека. Постановляя свой приговор,
судья может ошибаться; но, если он хочет быть действительно судьею, а не
представителем произвола в ту или другую сторону, он должен основывать
свое решение на том, что в данное время ему представляется логически
неизбежным и нравственно-обязательным” HYPERLINK \l “sub_99300” *(300) .

Отсюда видно, что вырабатываемый в процессе правдосудия истинный
оправдательный или обвинительный вердикт по вопросам о виновности
(доказано ли, что соответствующее деяние имело место? доказано ли, что
это деяние совершил подсудимый? виновен ли подсудимый в совершении этого
деяния?) отличается от произвольного или формального правосудия тем, что
присяжные заседатели разрешают эти вопросы правильно и справедливо
только тогда, когда в результате объективного, полного и всестороннего
исследования обстоятельств, подлежащих доказыванию (мотив, способ
совершения преступления и др.), на основании непосредственно изученных в
судебном заседании сведений и юридического наставления
председательствующего они внутренне убеждаются в логической неизбежности
и нравственной обязательности оправдательного или обвинительного
вердикта, т.е. в том, что такое решение соответствует “правде-истине”
(юридической правде) и “правде-справедливости” (нравственной, или
житейской, правде).

Определяя, какое решение (обвинительный или оправдательный вердикт)
является логически неизбежным, присяжные заседатели руководствуются
указаниями здравого смысла и совести. В свою очередь, то или иное
указание здравого смысла и совести детерминировано тем, какое из этих
противоположных решений в конкретной ситуации в наибольшей степени
обеспечивает удовлетворение потребности в “правде-истине”,
“правде-справедливости” и других общечеловеческих потребностей, лежащих
в основе общественной гуманистической совести. На весах здравого смысла
и совести особенно тщательно взвешиваются доводы в пользу обвинения,
которые могут быть положены в основу обвинительного вердикта. Они
принимаются только тогда, когда подкреплены достаточным количеством
всесторонне исследованных, достоверных доказательств.

Как отмечает А.М.Бобрищев-Пушкин, “на суде присяжных опасность
логических ошибок, свойственная всякому человеческому суду, чрезвычайно
ослаблена чрезвычайной фактической… добросовестностью присяжных;
логика же фактов всегда служила настоящим образцом логики умозрения;
замечается даже значительный скептицизм присяжных в отношении последней,
так как они стремятся всякий вывод строить, по возможности,
непосредственно на фактах. Отсюда их крайнее внимание к деталям,
недостаток которых в деле представляется им значительным препятствием.
Этого недостатка не может восполнить и чрезвычайно резко выраженный в
обстановке преступления преступный мотив” HYPERLINK \l “sub_99301”
*(301) .

В этой чрезвычайной фактической добросовестности присяжных заседателей
кроется один из секретов того, что в суде присяжных более
последовательно, чем в обычном суде, соблюдаются презумпция невиновности
и вытекающие из нее правила оценки доказательств. По свидетельству того
же Бобрищева-Пушкина, “на суде присяжных могущественно действует из всех
презумпций одна – презумпция невиновности подсудимого, “сомнение” –
это… то слово, которое наиболее часто оглашает залу заседаний,
значение его действия огромно: сомнение, толкуемое всегда в пользу
подсудимого, не знает границы ни по свойству деяния, ни по характеру
личности и играет роль как в наиболее тяжких преступлениях, так и в
ничтожных… пусть это будет сомнение в достаточном развитии
подсудимого, прикидывающегося глупым, пусть подсудимый отказывается
предъявить документ, имеющий значение по делу, – сомнение не обращается
на него, а к обвинителю предъявляется требование доказать развитость
подсудимого или то, что доказывающий вину документ действительно
существует… главной причиной сомнения… является неполнота дела,
которая на мнительные составы влияет иногда так сильно, что они впадают
в чрезмерную мелочность по отношению к уликам и к их оценке” HYPERLINK
\l “sub_99302” *(302) .

При наличии в деле серьезных обвинительных доказательств одной из
главных причин сомнения присяжных в виновности подсудимого является
дефицит или противоречивость информации о личности подсудимого, его
вменяемости, что препятствует формированию у них внутреннего убеждения в
виновности обвиняемого и их нравственно-психологической готовности
вынести ему обвинительный вердикт, даже если он изобличается в
причастности к убийству или другому тяжкому преступлению серьезными
доказательствами. В таких случаях, как отмечает Бобрищев-Пушкин,
присяжные “оказываются в совещательной комнате неспособными чисто
формально написать “виновен” – о лице, которое прошло перед их глазами,
как имя, как нумер” HYPERLINK \l “sub_99303” *(303) .

В дореволюционных судах формированию у присяжных заседателей правильного
внутреннего убеждения в виновности подсудимого нередко препятствовали
противоречивые и научно несостоятельные заключения судебных экспертиз,
особенно судебно-медицинской и судебно-психиатрической.

Показывая несостоятельность упреков в адрес присяжных за оправдательные
вердикты по нашумевшим делам, по которым заключение недобросовестного
или некомпетентного эксперта помогло опытному преступнику избежать
ответственности, А.Ф.Кони писал: “В большинстве так называемых
сенсационных процессов перед присяжными развертывается яркая картина
эгоистического бездушия, нравственной грязи и беспощадной корысти,
которые в поисках не нуждающегося в труде и жадного к наслаждениям
существования привели обвиняемого на скамью подсудимых. Задача присяжных
при созерцании такой картины должна им представиться хотя и тяжелой “по
человечеству”, но, однако, не сложной. Нo вот фактическая сторона
судебного следствия окончена, допрос свидетелей и осмотр вещественных
доказательств завершен, и на сцену выступают служители науки во
всеоружии странных для присяжных слов: нравственное помешательство,
неврастения, амбулия, вырождение, атавизм, наследственность, автогипноз,
навязчивое состояние, привязчивые идеи и т.п. Краски житейской картины,
которая казалась такой ясной, начинают тускнеть и стираться, и вместо
человека, забывшего страх Божий, заглушившего в себе голос совести,
утратившего стыд и жалость в жадном желании обогатиться во что бы то ни
стало, утолить свою ненависть мщением или свою похоть насилием,
выступает по большей части неответственный за свои поступки по своей
психофизиологической организации человек. Не он управлял своими
поступками и задумывал свое злое дело, а во всем виноваты злые мачехи –
природа и жизнь, пославшие ему морелевые уши или гутчинсоновские зубы,
слишком длинные руки или седлообразное небо или же наградившие его, в
данном случае к счастью, в боковых и восходящих линиях близкими родными,
из которых некоторые или были пьяницами, или болели сифилисом, или
страдали падучей болезнью, или, наконец, проявили какую-либо
ненормальность в своей умственной сфере. В душе присяжных поселяется
смущение, и боязнь осуждения больного – слепой и бессильной игрушки
жестокой судьбы – диктует им оправдательный приговор, чему способствует
благоговейное преклонение защиты перед авторитетными словами науки и
почти обычная слабость знаний обвинителей в области психологии и учения
о душевных болезнях” HYPERLINK \l “sub_99304” *(304) .

Это рассуждение наглядно показывает чрезвычайную фактическую
добросовестность присяжных, в частности то, что сомнение их в виновности
обвиняемого может быть преодолено только тогда, когда собрано
достаточное количество доказательств о каждом элементе состава
преступления. Даже избыточное количество доказательств об объекте,
объективной и субъективной стороне деяния может не компенсировать
неполноту расследования о субъекте преступления. В данном случае эта
неполнота выразилась в научно несостоятельном и противоречивом
заключении эксперта-психиатра по вопросам о вменяемости подсудимого. В
таких случаях, как отмечает А.Ф.Кони, “присяжные, подавленные сумбуром
противоречивых данных и отсутствием обдуманной последовательности в их
добывании, видят, и совершенно справедливо, в оправдательном решении
спасительный исход из своих сомнений” HYPERLINK \l “sub_99305” *(305) .

С точки зрения современного системного подхода к принятию решений
испытываемые присяжными в подобных ситуациях “муки” объясняются не
только огромной ценой возможного ошибочного обвинительного вердикта, но
и тем, что на стадии предрешения (афферентного синтеза) HYPERLINK \l
“sub_99306” *(306) . Стадия предрешения (афферентного синтеза) – это
стадия предварительного осознания и подготовки решения, на которой
анализируются основные компоненты цели – модель будущего результата,
средства, методы, условия и критерии оценки данных компонентов, а также
восполняется информационная неопределенность по каждому из этих
компонентов с учетом требований, предъявляемых к цели и ее компонентам.
При этом “требование сообщества для данного социального элемента
выступает в качестве объективной внешней необходимости, аналогичной
потребности для индивида… Если хотя бы в одном из компонентов
существует неопределенность, то социальный элемент должен принять
решение по устранению этой неопределенности для безусловной реализации
исходного требования” ощущаемые присяжными неполнота дела, дефицит или
противоречивость информации о личности подсудимого, его вменяемости
осознаются как условия, препятствующие эффективной реализации социальных
требований к присяжным заседателям, сформулированных в присяге и
напутственном слове председательствующего.

Подобная чрезвычайная фактическая добросовестность присяжных заседателей
проявляется и тогда, когда обвинение основано на прямых доказательствах
и подсудимый полностью признает свою вину, особенно когда он обвиняется
в убийстве. Для не привыкших к разбирательству таких дел присяжных
убийство – это настолько необычное, противоестественное человеческой
природе деяние, что нравственно-психологическая готовность вынести
подсудимому обвинительный вердикт, за которым неизбежно следует тяжкое
наказание, у присяжных формируется только тогда, когда они на основании
достаточного количества достоверных доказательств убеждаются не только в
том, что убийцей является подсудимый, а не другое лицо, но и в том, что
он отдавал отчет в своих действиях, был вменяем в момент совершения
убийства, т.е. что он действительно виновен в убийстве.

В подобных ситуациях одним из самых характерных проявлений чрезвычайной
фактической добросовестности присяжных является их стремление восполнить
материалы судебного следствия путем постановки допрашиваемым лицам
толковых дополняющих, уточняющих и контрольных вопросов (когда такие
вопросы не догадались поставить прокурор, адвокат или
председательствующий судья).

Наглядное представление об этом дает следующий типичный пример из работы
С.Хрулева: “Молодой крестьянин обвинялся в убийстве с целью ограбления
кабатчика; он был вполне уличен, сознался и на суде с удивительным
хладнокровием рассказал о своем приготовлении к убийству и о самом
убийстве. На вопрос присяжных: для чего он набросил зипун на голову
убитого, перед тем как нанести ему удар топором, и сколько раз он
ударил? – подсудимый отвечал: “Ударили мы только один раз, потому больше
не нужно было. Мы по плотницкой части прежде были, так рука у нас
верная. Зипун мы набросили для того, чтобы кровь на нас не брызнула и
никаких доказательств на нас не было. Мы хотя люди и необразованные, –
добавил он, – а свой разум при себе имеем и насчет доказательств имеем
понятие” …Суд приговорил его к бессрочной каторге” HYPERLINK \l
“sub_99307” *(307) .

Нетрудно заметить, что правильному решению присяжными заседателями
вопросов о фактической стороне виновности способствовало то, что
благодаря их дельным, толковым вопросам при допросе подсудимого удалось
получить дополнительные фактические данные о существенных деталях –
признаках всех элементов состава преступления (субъекта – субъективной
стороны – объекта – объективной стороны убийства), которые в
совокупности могли быть известны только исполнителю данного
преступления.

Знание подсудимым этих деталей сыграло роль своеобразного
“катализатора”, облегчающего и ускоряющего формирование на основании
всех непосредственно исследованных в судебном заседании доказательств
внутреннего убеждения присяжных по всем основным вопросам о виновности
(доказано ли, что соответствующее деяние имело место? доказано ли, что
это деяние совершил подсудимый? виновен ли подсудимый в совершении этого
деяния?) и их нравственно-психологической готовности “по совести”
вынести подсудимому строгий, но справедливый обвинительный вердикт.

Если бы председательствующий судья не разрешил присяжным задать
подсудимому указанные вопросы и они не получили бы от него
дополнительные фактические данные, то внутреннее убеждение присяжных по
вопросу о виновности и их нравственно-психологическая готовность вынести
обвинительный вердикт могли бы не сформироваться.

Отсюда следует, что председательствующий судья должен крайне внимательно
относиться к ходатайствам присяжных о постановке допрашиваемым лицам
определенных вопросов и ставить эти вопросы, даже если ему кажется, что
они несущественны. Как уже отмечалось, профессиональные юристы из-за
односторонности своего житейского опыта не всегда могут догадаться о
фактических причинах, которые лежат в основании таких вопросов и
вердикта присяжных.

Таким образом, нормальная деятельность здравого смысла и совести
присяжных заседателей по формированию правильного внутреннего убеждения
о виновности подсудимого и нравственно-психологической готовности
вынести обвинительный вердикт по вопросам о виновности возможна только
при добротной информационно-логической основе, ибо, как справедливо
заметил Ф.Бэкон, “человеческий ум всеми силами стремится выйти из
состояния неуверенности и найти нечто прочное и неподвижное, на что он
мог бы, как на твердь, опереться в своих блужданиях и исследованиях”
HYPERLINK \l “sub_99308” *(308) .

В такой надежной информационно-логической “тверди” здравый смысл и
совесть присяжных заседателей особенно нуждаются, когда сложнейшие и
ответственнейшие вопросы о виновности приходится решать на основании
косвенных доказательств.

Известный российский ученый-процессуалист Л.Е.Владимиров процесс
доказывания на основании достаточного количества косвенных улик, на
заключительном этапе которого формируются правильная картина
расследуемого события, образы причастных к нему лиц, сравнивал с
реконструкцией разбитой вазы: “Ваза разбита, осколки – ее улики.
Осколки, вместе собранные, должны восстановить вам эту вазу, хотя с
трещинками, но в прежнем объеме. Осколки должны складываться в одно.
Там, где такого согласия нет, где улики не направляются к одной общей
цели, там нет места убеждению, что они имеют общее происхождение в том
преступлении, в том изменении во внешнем мире, от которого полетели
осколки в разные стороны” HYPERLINK \l “sub_99309” *(309) .

Отсюда видно, что в процессе доказывания по вопросам о виновности
здравый смысл и совесть признают достаточным такое количество косвенных
доказательств, при котором их неполнота несущественна, она на уровне
“трещин” при реконструкции разбитой вазы, которые по своим размерам
могут даже приближаться к “выбоинам” и зияющим “дырам”, если только они
не препятствуют сделать несомненный однозначный вывод, что все
“осколки”, “черепки” (следы-отображения, доказательства) из одной и той
же конкретной “вазы” (расследуемого события, действий причастных к нему
лиц).

Следует отметить, что процесс доказывания по вопросам о виновности на
основании косвенных доказательств гораздо сложнее банальной
реконструкции разбитой вазы хотя бы потому, что для мысленной
реконструкции “мозаичной” картины расследуемого прошлого события можно
использовать не любые относящиеся к делу “осколки-улики”, а только
допустимые, процессуально доброкачественные фактические данные,
доказательства, полученные с соблюдением конституционных и
процессуальных прав подозреваемого, обвиняемого и других участников
процесса и процессуального порядка расследования, т.е. такие улики,
которые обнаружены, зафиксированы, отражены в материалах дела с
соблюдением процессуальной формы.

При отсутствии в деле достаточного количества допустимых косвенных
доказательств, наличии всего лишь нескольких “улик-осколков” – то ли от
“прекрасной вазы”, то ли от “ночного горшка”, т.е. при невосполнимом
дефиците доказательственной информации, вследствие чего она приобретает
неясный, противоречивый характер и по ней невозможно сформировать
внутреннее убеждение присяжных заседателей о виновности подсудимого, у
них возникает нравственно-психологическая предрасположенность к
вынесению оправдательного вердикта.

Необходимо особо отметить, что по делам об убийствах и других опасных
преступлениях, обвинение по которым на первый взгляд основано на
достаточно серьезных уликах, неполнота дела как фактическое основание
для возникновения сомнения в виновности подсудимого не всегда достаточно
четко осознается присяжными заседателями. В некоторых случаях она
ощущается ими только интуитивно, как находящееся на периферии или даже
за “кулисами” сознания неопределенное “что-то не так”, расшатывающее
первоначальное впечатление о виновности подсудимого и усиливающее
сомнение и страх осудить неповинного человека.

“Иногда дело представляется ясным и убеждение о виновности как будто
полное, – пишет С.Хрулев, – но что-то в глубине души говорит, что дело
не так ясно, как кажется; это необъяснимое “что-то” невольно заставляет
задуматься перед тем, как произнести роковое “да”. Это “что-то”,
мало-помалу развиваясь, беспощадно ломает сложившееся уже убеждение и
вызывает такое сомнение, что судья останавливается в недоумении. Улики,
доказательства, все обстоятельства дела говорят за несомненную
виновность подсудимого, а “что-то” настойчиво твердит свое. И сколько
раз это “что-то” спасало людей от напрасной каторги!” HYPERLINK \l
“sub_99310” *(310) .

С точки зрения современных научных представлений из области
психофизиологии “что-то” представляет собой одно из проявлений
сверхсознания, которое в особо ответственных ситуациях звучит как “голос
совести”, вызывающий чувство повышенной личной ответственности,
активизирующий способность сомневаться в обоснованности своих поступков,
анализировать их возможные последствия. Как отмечает академик
П.В.Симонов, “механизм сверхсознания присущ любому человеку… Именно
этот механизм на базе объективной детерминации поступков присущими
каждому из нас генетическими задатками и условиями воспитания порождает
не требующее доказательств субъективное чувство личной ответственности
за свои действия, т.е. потребность вновь и вновь спросить себя: а прав
ли я, поступая именно таким образом?” HYPERLINK \l “sub_99311” *(311) .

Очень много внимания механизму сверхсознания уделял Ф.М.Достоевский. Он
писал: “…”совесть” может заблудиться до самого безнравственного. Надо
еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?”
HYPERLINK \l “sub_99312” *(312) .

Именно такими вопросами терзают свои души присяжные заседатели при
рассмотрении наиболее сложных уголовных дел и разрешении их в
нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях. Этот механизм
сверхсознания запускается и активизируется под влиянием рассмотренных
выше особенностей процессуальной формы суда присяжных, подтягивающей
нравственное сознание обычных присяжных до уровня совестливого судьи
HYPERLINK \l “sub_99313” *(313) “Под выражением “совестливый человек”,
– пишет известный английский философ, основатель новейшей английской
этики Дж.Мур, – мы понимаем человека, который, задумываясь над тем, что
он должен делать, всегда имеет в виду мысль о правильности поступка и не
совершит его до тех пор, пока не убедится в том, что его предполагаемый
поступок правилен”, добросовестно относящегося к выполнению своих
обязанностей, требований к нему общества, содержащихся в тексте присяги
и напутственном слове председательствующего судьи.

Активизация у присяжных заседателей такого механизма сверхсознания
обеспечивает эффективный нравственный самоконтроль за тем, чтобы в
основе их убеждения “по совести” лежали общие и частные знания,
адекватно отражающие действительность, что позволяет критически
оценивать правильность убеждений, своевременно осознавать их ошибочность
или недостаточную обоснованность.

В подобных ситуациях, когда здравый смысл и совесть подсказывают
присяжным, что доводы обвинения не основаны на добротной “фактической
подкладке”, у них “не поднимается рука” вынести обвинительный вердикт,
т.е. не формируется нравственно-психологическая готовность к этому, даже
если интуиция подсказывает им, что подсудимый скорее виновен, чем
невиновен, особенно по делам об убийствах и других особо тяжких
преступлениях, по которым чрезвычайно велика цена возможной судебной
ошибки.

Наглядным примером тому может послужить еще один типичный пример из
работы С.Хрулева. По одному делу об убийстве с весьма серьезными
доказательствами присяжные после долгого совещания вынесли
оправдательный вердикт, удививший всех. Состав присяжных был
интеллигентный, а старшиной был человек весьма уважаемый, которого
заподозрить в легком отношении к делу и в слабости к подсудимому никто
не мог. Во время перерыва между присяжными и публикой завязался разговор
о вердикте и один господин, обращаясь к старшине, сказал: “А у меня
никакого сомнения не возникло, и я глубоко убежден, что это дело рук его
(подсудимого)”. “Да, – ответил старшина, – такого же убеждения были все
мы, присяжные. А когда я взял перо в руки, чтобы написать ответ, то
вдруг всем нам захотелось и сегодня ночью, и завтра, и послезавтра
спать, а не мучиться тем, что мы отправили на каторгу невиновного
человека, и рука невольно опустилась” HYPERLINK \l “sub_99314” *(314) .

1. Этими словами поясняется смысл многих “непонятных” решений присяжных.

Следует отметить принципиальное отличие подлинного внутреннего убеждения
“по совести” присяжных заседателей, несущих моральную ответственность за
правильность и справедливость своего судьбоносного вердикта по вопросам
о виновности, от мнимого “глубокого внутреннего убеждения” о виновности
подсудимого у присутствующих в зале суда, не несущих никакой
ответственности за свои скороспелые выводы о виновности человека,
обвиненного в серьезном преступлении. Как правило, это праздная публика,
относящаяся к рассматриваемой судебной драме как к театральному
спектаклю, на который они слетаются, чтобы пощекотать себе нервы, а
заодно и удовлетворить подогретое судебными репортерами и слухами о
“страшном убийстве” любопытство и прочие “охотничьи инстинкты”. Эти люди
являются представителями предубежденного суда общественного мнения. Их
“глубокое внутреннее убеждение” в виновности подсудимого на самом деле
является обвинительным уклоном, сформировавшимся под влиянием
непроверенных слухов, скороспелых суждений падких до сенсаций
репортеров. Для закрепления этой обвинительной установки у такой
“образованной” публики достаточно, чтобы в процессе судебного следствия
промелькнуло лишь несколько подозрительных фактов.

Подлинное внутреннее убеждение “по совести” о виновности подсудимого
может быть сформировано только у самостоятельно разрешающих дело
присяжных заседателей. В соответствии с требованиями закона, присяги оно
может быть выработано только на основании всех непосредственно
исследованных в суде доказательств, доводов, установленных на их основе
обстоятельств рассматриваемого дела. Если их оказалось недостаточно для
установления существенных обстоятельств дела и формирования внутреннего
убеждения присяжных о виновности подсудимого, то присяжные не имеют
права ни по закону, ни по совести признавать подсудимого виновным.

Содержание присяги и напутственного слова председательствующего судьи
способствует формированию очень ценного духовного компонента внутреннего
убеждения присяжных по вопросам о виновности – искренности, которая
выполняет роль своеобразной “легирующей добавки”, придающей внутреннему
убеждению особую прочность и основательность HYPERLINK \l “sub_99315”
*(315) . Не случайно филологи рассматривают искренность высказывания как
существенное условие, обеспечивающее соответствие содержания предложения
действительности. “Огрубляя, можно сказать, – пишет И.Б.Шатуновский, –
что правда = “искренность” + “истинность”… образно говоря, искренность
– это тень истинности и в то же время источник правды”. Соответственно,
отсутствие искренности – это существенный признак лжи, неправды, в том
числе и полуправды: “…ложь и неправда… всегда сохраняют в своем
значении коммуникативно выделенный компонент неискренности…” “Любое
мыслимое утверждение относительно факта, – пишет известный английский
философ М.Полани, – может быть сделано искренне или как ложь. Само
высказывание в обоих случаях остается одним и тем же, но его неявные
факторы различны. Правдивое высказывание налагает на говорящего
обязанность верить в то, что он утверждает. Он отправляется с этой верой
в плавание по безбрежному океану возможных последствий этого
высказывания. В неискреннем высказывании эта вера отсутствует: на воду
спускается дырявое судно, чтобы другие сели на него и потонули”
HYPERLINK \l “sub_99316” *(316) . На то, что уверенность как убеждение
(но не предубеждение) является составной частью истинного высказывания,
основанного на правильном и полном отражении действительности, указывают
и ученые-юристы (см.: Васильев Л.М. Проблемы истины в современном
российском уголовном процессе (Концептуальные положения). Краснодар,
1998. С. 185; Ларин А.М. От следственной версии к истине. М.: Юрид.
лит-ра, 1976. С. 187).

В сфере уголовного судопроизводства таким “дырявым судном”, на котором
“тонут” судьбы неповинных людей, является замаскированное
правдоподобными рассуждениями следователя, прокурора, судьи неискреннее,
сомнительное, произвольное обвинение, основанное на непроверенных
предположениях, подозрительных фактах, цена которых на “весах” здравого
смысла и гуманистической совести невелика, о чем свидетельствует мудрое
высказывание Ф.Бэкона: “Подозрений у человека тем больше, чем меньше он
знает. Поэтому надлежит избавиться от подозрений, стараясь узнать
побольше… Всего лучше поэтому умерить подозрения, помня, что они могут
быть справедливы, и вместе с тем надеясь, что они ложны” HYPERLINK \l
“sub_99317” *(317) .

Подозрения – это всего лишь возникающие в условиях дефицита или
противоречивости исходных данных интуитивные догадки. Подлинное,
искреннее внутреннее убеждение возникает на основании не интуиции, а
доказательства. Как отмечает А.А.Ивин, “ссылка на интуицию не может
служить твердым и тем более окончательным основанием для принятия
каких-то утверждений. Интуиция дает интересные новые идеи, но нередко
порождает также ошибки, вводит в заблуждение. Интуитивные догадки
субъективны и неустойчивы, они нуждаются в логическом обосновании. Чтобы
убедить в интуитивно схваченной истине не только других, но и самого
себя, требуется развернутое рассуждение, доказательство… Интуиция не
может заменить разум даже в тех областях, где ее роль существенна. Она
не является непогрешимой, ее прозрения всегда нуждаются в критической
проверке и обосновании, даже если речь идет о фундаментальных видах
интуиции” HYPERLINK \l “sub_99318” *(318) .

При недоказанности предъявленного обвинения одно из самых характерных
проявлений неискренности в решении вопросов о виновности в обычном суде
выражается в том, что при наличии неустранимых сомнений в причастности
подсудимого к рассматриваемому преступлению его вопреки требованиям
презумпции невиновности не оправдывают, а обвиняют в совершении менее
опасного преступления и для успокоения судейской совести назначают ему
соответствующее более мягкое наказание.

Такие “лукавые”, неискренние приговоры, “которые, не содержат в себе
решительного обвинения, не могут быть однозначно названы и
оправдывающими” HYPERLINK \l “sub_99319” *(319) , они нравственно и
юридически несостоятельны, так как противоречат не только презумпции
невиновности, но и принципам назначения наказания. Как справедливо
заметил А.Жиряев, “меньшее наказание должно быть назначаемо за меньшую
вину, а не за меньшую ее известность” HYPERLINK \l “sub_99320” *(320) .
То, что в суде присяжных подсудимых в подобных ситуациях оправдывают,
является одним из проявлений искренности и фактической добросовестности
присяжных, последовательного соблюдения ими принципа презумпции
невиновности при вынесении вердикта.

Если в процессе судебного следствия и судебных прений тезисы обвинения о
виновности подсудимого и обвинительные доказательства (улики) не
выдерживают испытания на критическую проверку и обоснованность и у
присяжных заседателей остается неустранимое сомнение в виновности
подсудимого, то это сомнение они в соответствии с презумпцией
невиновности последовательно толкуют в пользу подсудимого, полагая, что
“лучше ошибиться в сторону оправдания, чем в сторону обвинения…”
HYPERLINK \l “sub_99321” *(321) .

Такой подход к принятию ответственного решения по вопросам о виновности
соответствует презумпции невиновности, императивам здравого смысла и
гуманистической совести, особенно когда обвинение в опасном преступлении
основано на косвенных доказательствах. Как отмечал известный английский
юрист прошлого века У.Уильз, “если является какое-нибудь сомнение
относительно действительности связи между обстоятельствами,
составляющими улики, и главным фактом полноты доказательств,
подтверждающих состав преступления… или собственно того заключения,
которое следует вывести из представленных улик, то во всех этих случаях
лучше ошибиться в оправдании, нежели в обвинении подсудимого, или, по
общепринятому выражению, лучше освободить десять виновных, нежели
подвергнуть наказанию одного невинного. Это правило является неизбежным
следствием того, что при составлении заключения на основании косвенных
улик и вероятностей непременно делается множество ошибок и что во многих
случаях нет никакой возможности точно определить границу между
нравственной достоверностью и сомнением. В вопросах гражданского права
судья обязан произносить свое решение на основании большей вероятности в
пользу той или другой тяжущейся стороны; но когда дело идет о жизни или
свободе человека, то несправедливо и даже нет никакой нужды обвинять
подсудимого иначе как на основании совершенных доказательств” HYPERLINK
\l “sub_99322” *(322) .

Совершенство косвенных доказательств определяет их относимость, т.е.
причинно-следственную и пространственно-временную связь с расследуемым
событием, действиями причастных к нему и (или) осведомленных о нем лиц,
используемыми ими силами и средствами, а также их достоверность,
допустимость (процессуальная доброкачественность) и достаточность,
которую, в свою очередь, определяют количество и доказательственная
ценность собранных косвенных доказательств.

В связи с этим представляют интерес следующие рассуждения А.Жиряева:
“При совокупности двух или нескольких улик нередко сомнение насчет
доказанности одной из них, например бегства подсудимого, на которое,
конечно, мог он решиться и не в сознании своей преступности, устраняется
другою, с нею гармонирующей, например тем, что при поимке бежавшего
найдены у него подозрительные вещи, которые, конечно, без
предшествующего обстоятельства очень легко могли бы казаться и не
поличным. Здесь бегством, как действием, подтверждается уличающее
свойство причины, именно того, что найденные при пойманном вещи
приобретены им путем незаконным и, следовательно, составляют поличное:
ибо, в противном случае, зачем бы было бежать ему? и наоборот, поличным,
как причиною, объясняется оподозряющее направление действия, именно
бегства: ибо, не имея при себе вещей, указывающих на преступление,
подсудимый, по всей вероятности, по крайней мере в этот раз, спокойно
оставался бы на своем месте. Точно так же и при всех других
гармонических уликах, на чем бы ни основывалась взаимная связь между
ними, на категории ли причинности, или же взаимодействия и т.п., в самой
этой связи содержится новое для познающего подтверждение их
доказательности относительно главного искомого факта, именно
подтверждение тому, что, при данных условиях, эти обстоятельства могут
находиться в сочетании только с сим последним” HYPERLINK \l “sub_99323”
*(323) .

Таким образом, при доказывании на основании косвенных улик
информационно-логической базой, на которую опираются здравый смысл и
совесть присяжных заседателей и судьи-профессионала, “стремясь выйти из
состояния неуверенности и найти нечто прочное и неподвижное” (Ф.Бэкон),
являются не сами по себе косвенные доказательства, не их арифметическая
совокупность, а их система, объективная взаимосвязь, которая как бы
увеличивает в геометрической прогрессии доказательственную ценность
каждого доказательства и их совокупности.

В процессе доказывания на основании косвенных улик содержащееся в каждой
улике предположительное, вероятностное знание преобразуется в
достоверное лишь в том случае, если эти улики обладают достаточной
доказательственной ценностью, т.е. качествами, свойствами, исключающими
вероятность случайного совпадения улик по причинам, не относящимся к
расследуемому событию, действиям обвиняемого, а также исключающим
возможность использования этих улик для обоснования проверяемых
контрверсий.

На “весах” здравого смысла и совести ценность косвенных улик тем больше,
чем меньше вероятность их случайного совпадения по причинам, не
относящимся к расследуемому событию, действиям обвиняемого, и чем меньше
они годятся для обоснования проверяемых контрверсий. Так, краденая вещь
чаще находится у лица, причастного к преступлению, нежели у
постороннего. Вероятность обнаружения краденого у постороннего тем
меньше, чем быстрее оно найдено. Факт обнаружения краденой вещи как
косвенная улика имеет наибольшую доказательственную силу, оказывает
наибольшее влияние на формирование внутреннего убеждения о виновности
подсудимого, когда эта вещь обнаружена сразу после кражи.

Вероятность случайного происхождения косвенных улик еще больше
уменьшается, когда косвенные доказательства находятся между собой в
объективной взаимосвязи, объясняют, дополняют, поддерживают и
подкрепляют друг друга как элементы единой системы доказательств,
подтверждающей версию о виновности подсудимого и опровергающей
проверяемые контрверсии.

Как правильно отмечает Г.М.Резник, “в судебном доказывании обоснование
тезиса протекает в виде индуктивного накопления аргументов. Каждое
косвенное доказательство, взятое само по себе, подтверждает доказываемый
тезис, но подтверждает его не достоверно, а с некоторой степенью
правдоподобности. С присоединением к первой улике второй, третьей,
четвертой и т.д. наша уверенность в истинности доказываемого тезиса
крепнет, первоначальная его проблематичность переходит в высокую степень
вероятности и, наконец, в достоверность – содержательную достоверность
вывода о совершении обвиняемым преступления” HYPERLINK \l “sub_99324”
*(324) .

Чем больше собрано относимых, достоверных и допустимых доказательств,
чем больше их доказательственная ценность, т.е. своеобразие, редкость,
необычность, чем более необычны, редки, уникальны их взаимный “расклад”,
их взаимное контекстное значение, их объективная взаимосвязь,
указывающие на единое происхождение всех исследованных улик от одной
причины – преступных действий подсудимого, тем больше эти улики влияют
на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей о виновности
подсудимого и на их нравственно-психологическую готовность вынести
обвинительный вердикт.

В процессе судебного следствия эти улики должны разрабатываться в
оптимальной последовательности. Как отмечает С.Хрулев, “если…
производить судебное следствие без всякой системы, допрашивать
свидетелей и прочитывать документы как попало, то получится не такое
ясное, цельное впечатление, как получится, если судебное следствие будет
производиться систематически. Иногда даже впечатление меняется –
ослабевается или усиливается только оттого, что одни доказательства
разрабатываются прежде или после других, их отменяющих и тем дающих им
известное впечатление. Поэтому порядок рассмотрения доказательств на
суде, т.е. управления ходом судебного следствия, несомненно, может
оказать влияние на силу, а в некоторых случаях даже на характер
впечатления доказательств” HYPERLINK \l “sub_99325” *(325) .

Таким образом, в суде присяжных на основании косвенных доказательств
логически безупречное индуктивное умозаключение о виновности подсудимого
(выводное достоверное знание о его виновности) возможно лишь в том
случае, если для этого имеется достаточное количество относимых,
достоверных и допустимых ценных доказательств (улик), разработанных,
исследованных в ходе судебного следствия в оптимальной
последовательности, которые в своей взаимосвязи и взаимном контекстном
значении хотя и фрагментарны, но в целом правильно и полно отражают
сущность расследуемого события, образ и действия причастных к нему лиц,
что делает вывод о виновности каждого обвиняемого логически неизбежным.

Логическая неизбежность вывода о виновности подсудимого субъективно
осознается и переживается присяжными заседателями и другими субъектами
доказывания как состояние сознательной веры, субъективной уверенности,
внутренней убежденности HYPERLINK \l “sub_99326” *(326) . Как отмечает
П.В.Копнин, “человек, принимающийся за практическое действие без
убеждения в истинности идеи, которую он собирается претворить в жизнь,
лишен воли, целеустремленности, эмоциональной возбужденности, которые
необходимы для успешного ее осуществления.

Вера выступает определенным промежуточным звеном между знанием и
практическим действием, она не только и не просто знание, а знание,
оплодотворенное волей, чувствами и стремлением человека, перешедшее в
убеждение… Убежденность, вера, уверенность являются необходимым
средством практического действия, реализующего объективно-истинные идеи.

Таким образом, сознательная вера выражает внутреннюю убежденность
субъекта в истинности идеи, правильности плана ее практической
реализации. В ней объективно-истинное знание переходит в субъективную
уверенность, которая толкает, побуждает, психологически настраивает
человека на практическое действие, претворяющее идею в жизнь…” в
виновности обвиняемого, которое нравственно-психологически настраивает,
внутренне побуждает, подталкивает присяжных к вынесению обвинительного
вердикта.

Чувство сознательной уверенности, внутренней убежденности в правильности
вывода о виновности подсудимого является лишь эмоциональным переживанием
гуманистической совестью присяжных заседателей высокой вероятности
удовлетворения потребности в “правде-истине” (юридической правде) при
достаточном количестве относимых к делу, процессуально доброкачественных
достоверных фактических данных (доказательств).

Поэтому чем более прочен, надежен, основателен информационный
“фундамент”, обеспечивающий высокую вероятность удовлетворения
потребности в “правде-истине” при решении вопросов о виновности, тем
больше субъективная вера присяжных в правильность, истинность их выводов
по вопросам о виновности, тем больше ими ощущается свободное от
внутренних колебаний, сомнений чувство субъективной уверенности,
внутренней убежденности, “запускающее” практическое действие,
направленное на вынесение вердикта по вопросам о виновности. И наоборот,
при отсутствии достаточно прочной, надежной “фактической” подкладки
вердикта, при дефиците или противоречивости исходных данных,
доказательств присяжные, поставленные перед необходимостью принимать
важное решение по вопросом о виновности, осознают и чувствуют (отчетливо
или смутно) субъективную неуверенность, внутренние колебания, сомнения,
которые представляют собой эмоциональные переживания гуманистической
совестью низкой вероятности удовлетворения потребности в “правде-истине”
(юридической правде) в условиях неочевидности, в неопределенной
обстановке. В подобных случаях здравый смысл и гуманистическая совесть
подсказывают присяжным, что при таком “раскладе” доказательств не только
закон, но и фактические данные “что дышло: куда повернул – то и вышло”,
т.е. достоверный логический вывод невозможен.

Если с учетом всего сказанного провести контекстный анализ приведенного
выше (на с. 180) высказывания С.Хрулева, то становится очевидным, что
под необъяснимым “что-то” на самом деле имеется в виду вполне объяснимое
“что-то не так”, которое представляет собой естественную эмоциональную
реакцию гуманистической совести и здравого смысла присяжных заседателей
(их естественной логической способности и “архивов казуистики”) на
“натянутое”, произвольное, не обоснованное достаточным количеством
достоверных доказательств обвинение, а также на противоестественные для
нормальной работы здравого смысла и совести процессуальные условия,
выразившиеся в неполноте дела, дефиците или противоречивости косвенных
доказательств, их неправильной разработке в процессе судебного
следствия.

Итак, вопреки расхожему мнению “образованной” публики о том, что
оправдательные вердикты присяжные выносят под влиянием эмоциональных
речей “гипнотизеров-адвокатов”, истинная причина оправдательных
вердиктов присяжных по сложным делам, разрешаемым в нестандартных
нравственно-конфликтных ситуациях, заключается в банальной неполноте
предварительного и судебного следствия, в отсутствии надежной
“фактической подкладки” для логически и юридически безупречных выводов
по вопросам о виновности. Защитительные речи способных адвокатов,
“взламывающие” шитые белыми нитками недоброкачественно расследованные
уголовные дела, – это лишь итоговая констатация неполноты дела, низкого
качества предварительного и судебного следствия.

Надо заметить, что дефицит или противоречивость доказательств – это
вообще очень благодатная процессуальная почва для “цветов красноречия”
способного адвоката, поскольку чем меньше фактических данных положено в
основу обвинения и чем больше они противоречат друг другу, тем больше
возможностей у защиты для выдвижения, логической и психологической
разработки контрверсий и тем меньше возможностей у обвинения для их
опровержения, что усугубляет сомнения присяжных и предрасполагает их к
вынесению оправдательного вердикта.

Основываясь на проведенном анализе, можно сделать вывод, что при
разрешении дела в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях
главным психологическим барьером, препятствующим формированию у
присяжных внутреннего убеждения “по совести” о виновности подсудимого,
их нравственно-психологической готовности вынести обвинительный вердикт
при наличии в деле серьезных улик является обусловленное неполнотой
дела, дефицитом и (или) противоречивостью доказательств, неправильной
последовательностью их разработки состояние субъективной неуверенности.
Оно эмоционально ощущается присяжными как чувство тревожного сомнения и
страха осудить невиновного человека, что нравственно-психологически
предрасполагает их к вынесению оправдательного вердикта. Этот
психологический барьер представляет собой труднопреодолимый для
обвинения своеобразный “бастион сомнений и страха”, хорошо укрепленный и
совокупным интеллектуальным, и нравственным потенциалом здравого смысла
и гуманистической совести 12 присяжных заседателей, их присягой и
напутственным словом председательствующего, подтягивающим их
нравственное и правовое сознание до уровня понимания презумпции
невиновности, т.е. толкования неустранимых сомнений в пользу
обвиняемого.

Существует только один законный и надежный способ разрушить этот мощный
психологический барьер и овладеть основательно укрепленным “бастионом
сомнения и страха” присяжных заседателей – качественное предварительное
и судебное следствие, обеспечивающее всестороннее и объективное
исследование каждого элемента состава преступления на основании
достаточного количества относимых, достоверных, допустимых
доказательств, представленных присяжным заседателям в оптимальной
последовательности. Только это способствует формированию у присяжных
неколебимого, спокойного и искреннего внутреннего убеждения в виновности
подсудимого и нравственно-психологической готовности вынести
обвинительный вердикт.

Но и это еще не все. Даже при наличии достаточного количества относимых,
достоверных и допустимых доказательств и их представлении в оптимальной
последовательности у присяжных заседателей, по свидетельству
А.М.Бобрищева-Пушкина, иногда возникает особое психическое состояние,
“когда цепь логических доводов, вполне убеждая ум, не сопровождается,
однако, тем душевным движением, которое называется внутренним
убеждением” HYPERLINK \l “sub_99327” *(327) .

Обыкновенно это случается, когда присяжные не сомневаются только в
юридической правильности вывода о виновности, но сомневаются в
справедливости этого вывода, его соответствии жизненной, нравственной
правде. В подобных нравственно-конфликтных ситуациях процесс становления
внутреннего убеждения по вопросам о виновности не достигает той
заключительной стадии, на которой формируется
нравственно-психологическая готовность вынести обвинительный вердикт.

Следует учитывать, что при решении вопроса о справедливости вывода о
виновности подсудимого присяжные заседатели как судьи общественной
совести учитывают более широкие и разнообразные критерии жизненной
правды, чем те, которые содержатся в применяемом законе.

Общечеловеческие критерии жизненной правды, которые лежат в основе
справедливого правосудия, сформулировал еще Аристотель: “Все то, что
должно заслуживать снисхождения, подходит под понятие правды. Кроме
того, правда требует неодинаковой оценки по отношению к ошибкам,
несправедливым поступкам и несчастьям. К числу несчастий относится все
то, что случается без умысла и без всякого злого намерения, к числу
заблуждений – все то, что случается не без умысла, но не вследствие
порочности; к числу несправедливых поступков – все то, что случается не
без умысла, но вместе с тем вследствие порочности… Правда заключается
и в том, чтобы прощать человеческие слабости, в том еще, чтобы иметь в
виду не закон, а законодателя, не букву закона, а мысль законодателя, не
самый поступок, а намерение человека (его совершившего), не часть, а
целое, в том, чтобы обращать внимание не на то, каким выказал себя
человек в данном случае, но каков он был всегда или по большей части.
Правда заключается еще и в том, чтобы более помнить полученное добро,
чем испытанное зло, и добро, нами полученное, помнить более, чем добро,
нами самими сделанное, в том, чтобы терпеливо переносить делаемые нам
несправедливости и предпочитать судиться словом, а не делом, в том,
наконец, чтобы охотнее обращаться к суду посредников, чем к суду
публичному, потому что посредник заботится о правде, а судья – о законе;
для того и изобретен суд посредников, чтобы могла торжествовать правда”
HYPERLINK \l “sub_99328” *(328) .

В суде присяжных в качестве такого посредника, призванного судить “по
правде”, “по совести”, “по справедливости”, выступает коллегия присяжных
заседателей. Яркую и точную ее характеристику как органа правдосудия,
осуществляющего подлинное, истинное правосудие “по правде”, а не только
с учетом формальных требований закона, дал В.Д.Спасович в речи по делу о
надворном советнике А.И.Пальме, обвинявшемся в растрате вверенных ему по
службе денег и в подлоге: “Господа присяжные заседатели, я покончил со
всею юридическою стороною дела, со всеми подробностями, со всеми
статьями закона. После всех рассказов, разборов, объяснений остается
нерастворимый осадок, неприятный, нечистый – растрата чужой
собственности, нарушение простейшего правила общественной морали – не
трогай чужого, нарушение одной из десяти заповедей Моисеевых и
нескольких статей Уголовного кодекса. Если бы ваша работа была
механическая, если бы ваш приговор состоял в том, чтобы признать, что в
данном случае есть поступок, подходящий под форму, одинаковую,
однообразную, установленную законом, после чего судьям пришлось бы точно
так же этот отвлеченный поступок подвести под отвлеченную и однообразную
по качеству и по количеству меру наказания, то мне пришлось бы замолчать
и остановиться. Но дело в том, господа присяжные заседатели, что вы
судьи живого дела, живого человека: вы должны разрешить вопрос не об
одинаковой, а о большей или меньшей виновности этого человека, взвесить,
насколько его поступок волен или неволен, вынужден внешними
обстоятельствами или не вынужден; наконец, если в этом человеке не все
еще испорчено, то следует сострадательно отнестись к нему, подать ему
руку, как брату в человечестве, как брату во Христе. Закон дает нам на
этот счет самые обширные, самые безграничные полномочия; этими
полномочиями можно злоупотреблять; но вы знаете, что у меня не было
такого помышления; я не старался представить вам белое черным и
наоборот; я, однако, утверждаю, что вы обязаны пользоваться этими
полномочиями, когда представляется к тому подходящий случай. Я полагаю,
что совокупною деятельностью вашею, господа присяжные заседатели и
господа судьи, будет установлен такой приговор, который будет
соответствовать настоящей правде жизни, а не одной только отвлеченной
правде закона” HYPERLINK \l “sub_99329” *(329) . (выделено мной. –
В.М.).

Ограниченной правде закона обычно следует судья-профессионал, для
которого общие требования закона всегда правильны и справедливы уже
потому только, что это закон, и до тех пор правильны и справедливы, пока
подлежащий применению закон в силе, т.е. не отменен.

В процессе разрешения рассматриваемых в суде сложных уголовных дел
нередко возникают нестандартные нравственно-конфликтные ситуации, когда
формальная юридическая правда противоречит житейской правде
(нравственной правде, правде-справедливости). Правильное и справедливое
разрешение подобных нравственно-конфликтных ситуаций возможно только в
суде присяжных.

В таких случаях под влиянием процессуальной формы суда присяжных,
торжественной процедуры принятия присяжными заседателями присяги,
напутственного слова председательствующего и речей сторон активизируется
смыслообразующая функция гуманистической совести и здравого смысла
присяжных заседателей. Это, в частности, выражается в том, что они, как
отмечает А.Ф.Кони, “не заглушая своих сомнений формальными указаниями
закона… бестрепетно вглядываются в житейские явления и в их внутреннем
смысле ищут для себя поддержки и указания. Узкое юридическое понимание
может не мириться с тем, что в приговорах их по таким делам “совершил” и
“виновен” очень часто вовсе не являются синонимами, но широкое правовое
чувство никогда не оскорбится этим” HYPERLINK \l “sub_99330” *(330) .

Под “широким правовым чувством”, по-видимому, имеются в виду
общечеловеческие чувства по поводу удовлетворения общечеловеческих
потребностей, в том числе в “правде-справедливости”. Л.Е.Владимиров в
книге “Уголовный законодатель как воспитатель народа” писал:
“Общественная… совесть под справедливостью как целью уголовного
правосудия понимает истую, нравственную справедливость, при которой
вникают и в основательность, разумность карательного закона, и в
жизненную правду приводимых виновником оправданий” HYPERLINK \l
“sub_99331” *(331) .

При рассмотрении и разрешении уголовного дела по вопросам о виновности в
сложных нравственно-конфликтных ситуациях присяжные прежде всего
стараются понять, насколько основателен, разумен, нравственно справедлив
уголовный закон, карающий подсудимого. Если этот закон предусматривает
ответственность за деяния, не представляющие общественной опасности, или
неразумную санкцию, несоразмерную общественной опасности определенного
деяния, гуманистическая совесть присяжных заседателей реагирует на эту
форму социальной несправедливости оправдательными вердиктами,
побуждающими законодателя скорректировать уголовный закон, привести его
в соответствие с требованиями жизни: пересмотреть санкцию в сторону
смягчения или вообще отменить уголовную ответственность за данный вид
деяния, переведя его в разряд административных правонарушений.

По свидетельству Кони, “многими из своих оправдательных, систематически
повторяющихся приговоров присяжные заседатели сослужили службу
законодательству, указав ему на противоречие жизни с требованиями
закона. Так было с паспортами, так было с некоторыми видами краж. Так
делается и теперь по наболевшему вопросу о несовершеннолетних
преступниках” HYPERLINK \l “sub_99332” *(332) .

Если же действующий закон не противоречит требованиям жизни,
существующим в обществе представлениям о справедливом наказании, при
решении вопроса о виновности гуманистическая совесть и здравый смысл
подсказывают присяжным, чтобы они, “основываясь исключительно на
“убеждении своей совести” и памятуя свою великую нравственную
ответственность, наполнили… промежуток между фактом и виною…
соображениями, в силу которых подсудимый оказывается человеком виновным
или невиновным” HYPERLINK \l “sub_99333” *(333) .

При этом они особенно тщательно взвешивают жизненную правду приводимых
подсудимым и его защитником оправданий, вникают в те бытовые и
нравственно-психологические обстоятельства, которые подтолкнули
подсудимого к совершению рассматриваемого общественно опасного деяния, и
с учетом всех этих конкретных обстоятельств определяют, справедливо ли
признать подсудимого виновным со всеми вытекающими из такого признания
последствиями, в том числе с необходимостью отбывать предусмотренное
уголовным законом наказание.

Как отмечал Кони, “наказание есть не только правовое, но и бытовое
явление, и его нельзя прилагать механически ко всякому однородному
преступлению одинаково. Карая нарушителя закона, суд имеет дело не с
однородной формулой отношения деятеля к деянию, а обсуждает так
называемое преступное состояние, представляющее собой в каждом отдельном
случае своего рода круг, в центре которого стоит обвиняемый, от которого
в окружности идут радиусы, выражающие более или менее все стороны его
личности и житейского положения – психологическую, антропологическую,
общественную, экономическую, бытовую, этнографическую и патологическую.
Для правильной оценки этого состояния не может быть общего, равно
применимого мерила, и механически прилагаемое наказание без соображения
движущих сил, приводящих к преступлению, было бы в огромном числе
случаев великой несправедливостью” HYPERLINK \l “sub_99334” *(334) .

Последовательно развивая эту глубокую мысль, нельзя не признать, что в
тех случаях, когда “преступное состояние подсудимого” детерминировано
совокупностью неблагоприятных общественных, бытовых, психологических,
психофизиологических и других не зависящих от подсудимого движущих сил,
приведших его к преступлению, то взаимодействие этих факторов, если
личность подсудимого в целом характеризуется положительно, может
существенно снижать степень его виновности, опуская ее до того предельно
низкого уровня, за которым дальнейшее уголовное преследование, уголовное
наказание теряет социальный смысл. Поэтому присяжные в подобных
ситуациях, руководствуясь указаниями общественной гуманистической
совести, иногда не вменяют подсудимому вину по нравственным соображениям
и выносят ему оправдательный вердикт.

В дореволюционной России такие оправдательные вердикты чаще всего
выносились при рассмотрении дел о менее опасных преступлениях, например,
в отношении молодых батраков, впервые совершивших кражу. Но обычно такие
дела до суда не доходили. По свидетельству С.Гогеля, “часто добрый
хозяин, зная, что у работника нрав хороший, что проступок его –
случайная слабость, прощает его. Если по чьему-то почину заявили
властям, завели ту общественную машину правосудия, которая, начиная с
протокола урядника и кончая приговором суда, действует неумолимо,
последовательно переходя все установленные фазисы, то и тут на суде,
перед присяжными, хозяин, если он человек добрый и за работником ничего
дурного не замечавший, дает об нем хороший отзыв, и этот отзыв о
поведении производит громадное впечатление, он почти всегда влечет за
собой оправдательный вердикт” HYPERLINK \l “sub_99335” *(335) .

Далее Гогель отмечает, что “едва ли кто бросит камень в институт
присяжных за такой вердикт, они ведь судят человека обвиняемого, а не
преступление”, и обращает внимание на следующие соображения общественной
гуманистической совести присяжных при вынесении оправдательного вердикта
в отношении проворовавшегося батрака:

“…обыкновенно, почти исключительно, это сын недостаточных родителей,
не имеющий ничего своего и служащий батраком, работником у других…”;

“…рано, чересчур рано отданный на произвол судьбы, лишенный
необходимого руководства в жизни, и, главное, нравственного, он не
обладает никакими устоями, в нем не выработался нравственный кодекс,
он… недостаточно воспитан в духе общества, недостаточно с ним
согласован…”;

“…в то же время обыкновенный вор из числа батраков… еще не разобщен
с этим обществом… он одно из колес в общем механизме общественной
жизни, в случае проявления личной энергии, женитьбы и т.д…”;

кражу он совершает “…под влиянием вполне естественного, общего у всех
его возраста молодых людей (18-20 лет), какого бы они ни были класса,
желания покутить… не имея никаких на то средств, соблазняется и
решается воспользоваться средствами своего хозяина для этой цели”;

способ совершения кражи, последующее поведение вора настолько
бесхитростны, что кража моментально раскрывается, особенно в деревне:
“это не остается тайной, жизнь каждого человека в деревне проходит как
бы под стеклянным колпаком, еще не обнаружена кража, а уже все жители
недоумевают, на какие это средства кутит батрак и уж этим путем
открывают самую кражу”;

положительный отзыв хозяина удостоверяет присяжным, что “…они имеют
дело не с преступным, вредным для общества человеком, а лишь единожды
погрешившим по молодости лет”. Это дает им основание верить, что,
“будучи оставлен в обществе, он еще, вероятно, сольется с ним,
помилованный грех будет его удерживать”;

больше всего общественную гуманистическую совесть присяжных заседателей
беспокоят следующие существенные обстоятельства, которые говорят о
социальной нецелесообразности, бессмысленности и даже общественном вреде
дальнейшего уголовного преследования, наказания единожды
проворовавшегося батрака: присяжные заседатели хорошо понимают, что если
молодой, неопытный, незрелый, нравственно не сформировавшийся батрак
“попадет в тюрьму и проведет в ней хоть несколько месяцев без дела и
среди развращающих разговоров сложившихся уже преступников, то уже
возврата ему в общество нет. Действительно, последствия первого
обвинительного приговора… ужасны. Этим приговором определяется вся
дальнейшая будущность осужденного… Все его связи, все его отношения с
обществом порваны, ему не только трудно, ему почти невозможно вернуться
назад. Он, как говорит простой народ, человек “подозренный”, он, по
выражению полицейскому, “бывший уголовный преступник”, у которого по
поводу всякой кражи в околотке, где он живет, производят обыск, ему
никто из хозяев не вверит своего имущества:… отношений с ним люди
незапятнанные, без преступного прошлого избегают. И как его не избегать,
как ему доверять? Ведь он не только раз совершил кражу, проявил свою
нечестность; он просидел известное время в тюрьме, т.е. просидел без
дома, без дисциплины, среди людей, из которых многие опытные
преступники, дающие своим товарищам по заключению даровое обучение
своими рассказами о совершенных ими преступлениях. По выходе из тюрьмы
судившийся человек все-таки пробует обыкновенно возвратиться на
нормальный путь, ищет занятий… и, не получая их, побуждаемый самой
неукротимой естественной потребностью – голодом, обращается к
единственному знакомому ему уже способу приобретения средств – краже”;

общественную гуманистическую совесть присяжных заседателей беспокоит не
только то, что тюрьма для случайно оступившегося человека является
своеобразным “университетом”, где он повышает свою преступную
квалификацию и нравственно разлагается, приобщаясь к нравственным
ценностям преступного мира, криминальной идеологии. Они также сознают,
что привыкших к житейским трудностям, тяжелому физическому труду
российские тюрьмы “…с их добродушной дисциплиной вообще не могут
устрашать, а для людей, несколько раз судившихся, они предоставляют
такие условия жизни, с которыми те уже свыклись, которые им не тяжелы;
ведь кормят их не хуже, чем дома; лечат их…: а главное, дают:…
возможность полного осуществления их главной наклонности – к безделью.
Эта наклонность к безделью все больше развивается в них по мере
пребывания в тюрьме и является главным препятствием к возвращению в
нормальную жизнь. Они приучаются к полной беззаботности, отсутствию
инициативы, безделью: стол всегда накрыт, известный минимум удобств
всегда готов, только не проявляйте активной энергии… При нынешней
системе: украл, пожалуй на готовые хлеба, на покой: – вот эта-то сторона
тюремных порядков раз навсегда делает невозможным для судившихся
возвращение к нормальной, трудовой жизни…” HYPERLINK \l “sub_99336”
*(336) . Это высказывание, содержащиеся в нем соображения общественной
гуманистической совести сохраняют свою актуальность и в наше время,
причем не только в России, но и в более развитых странах, в которых
осужденные люди испытывают те же проблемы, что и россияне, о чем
свидетельствует немецкий философ и психолог Г.Мюнстерберг: “…чаще
всего источником духовной заразы является общение в исправительном
заведении с другими преступниками. После отбытия наказания часто
продолжаются социально-психологические его последствия – общее
отчуждение и исключение вернувшегося из общества, что также ведет его
снова на путь преступления” HYPERLINK \l “sub_99337” *(337) .

Все эти соображения свидетельствуют о том, что присяжные заседатели в
большей степени, чем судья-профессионал и находящиеся под его влиянием
народные заседатели, являются выразителями общественной гуманистической
совести, с большей ответственностью относятся к вынесению
оправдательного или обвинительного вердикта с учетом того, как
принимаемое решение отразится, “аукнется” не только на судьбе
подсудимого и потерпевшего, на их правах, в том числе праве на труд, но
и на всем обществе.

Именно благодаря такому ответственному, взвешенному, человечному,
чуждому формализма отношению присяжных к правосудию, которое
соответствовало чаяниям и характеру русского народа, суд присяжных очень
быстро завоевал авторитет у россиян, особенно среди простых людей. Об
этом С.Хрулев через 40 лет после введения в России суда присяжных писал:
“…Русскому народу всегда будет чужд суд формальный, решающий дела не
“по душе”… Русский человек прежде всего человек добрый, “сердечный” и
по природе своей враг всякого педантизма; ему чужд тот формализм,
которому охотно подчиняются другие народности, может быть, более
культурные, но менее его “сердечные”, добродушные. Поэтому русскому
человеку всегда будет дорог тот суд и вообще то учреждение, в котором
формализм не мешает смотреть правильно на сущность дела… народу с
такими особенностями духа, с почти детским добродушием полюбился суд,
решающий существо дела вне формальностей, по разуму и сердцу, “по
правде”, как говорит народ. Эта уверенность, что присяжные “разберут
дело по правде”, до такой степени глубоко укоренилась в народном
сознании, что она невольно сообщается даже подсудимым. Благодаря этому
судебные деятели могут наблюдать замечательное явление: из года в год
увеличивающееся число сознающихся подсудимых, обычные ответы которых в
прежнее время – “знать не знаю, ведать не ведаю” – все реже и реже
слышатся на суде и на следствии” HYPERLINK \l “sub_99338” *(338) .

Однако и в прошлом, и сейчас “милостивые”, оправдательные вердикты
присяжных не вызывали и не вызывают всеобщего энтузиазма, потому что
среди лиц, оправданных по нравственным основаниям, “по правде”, по
мотиву нецелесообразности, бессмысленности дальнейшего уголовного
преследования, попадались и те, кто умышленно совершил убийство или
другое опасное преступление.

Для того чтобы успокоить поборников “стерильной” законности, которые в
подобных оправдательных вердиктах усматривают посягательство на основы
правосудия, поощрение самосуда, заметим, что такие “милостивые” вердикты
присяжные выносят лишь в исключительных случаях HYPERLINK \l “sub_99339”
*(339) , в рассмотренных в гл. 1 нестандартных нравственно-конфликтных
ситуациях первого типа, например когда подсудимый признает свою
причастность и виновность в совершении насильственного преступления, но
заявляет, что действовал не по злой воле, а “по правде”, “по неволе”,
под давлением не зависящих от него внешних обстоятельств,
безнравственных и противозаконных действий потерпевшего, защищая от его
глумления и преступных посягательств свои жизнь, здоровье, честь и
человеческое достоинство.

Об одном таком случае рассказывает П.С.Пороховщиков в книге “Искусство
речи на суде”, реалистически описывая работу гуманистической совести, ее
смыслообразующую функцию при разрешении вопросов о виновности в подобных
нравственно-конфликтных ситуациях, когда в сознании присяжных борются
доводы ума и сердца:

“В прошлом году в Петербурге присяжные оправдали крестьянина,
совершившего двойное убийство: своей жены и любовника. И это был
справедливый приговор, несмотря на страшное дело. Они оправдали убийцу
не из жалости на чужой счет, а по справедливости. Жена ненавидела его,
он любил ее; она ушла к любовнику, и они вдвоем готовились к убийству
мужа. Он пошел к жене, чтобы увести ее домой, к детям; его встретили
насмешками, бранью, угрозами. Он знал, что они сговорились отделаться от
него. Произошла ссора, и он, озлобленный насмешками, зарезал обоих. Что
же, он виновен или нет? Рассудок всегда ответит: да; их злодейство не
оправдывает преступления, он должен был удержать поднятую руку. А
чувство справедливости дало присяжным нравственное право сказать: нет,
не виновен. И будь я присяжным, я, вероятно, сказал бы то же самое”
HYPERLINK \l “sub_99340” *(340) .

Такие оправдательные вердикты, небезупречные с точки зрения абстрактной
правовой нормы, трудно признать неправильными с точки зрения лежащих в
основе права общечеловеческих представлений о добре и справедливости,
особенно если учесть, что именно потерпевшие своим откровенно наглым,
дерзким, вызывающим поведением, унижающим честь и достоинство
подсудимого как человека, мужчины, супруга и отца, довели его до того
критического, несчастного состояния, в котором даже добропорядочный и
законопослушный человек плохо контролирует свое поведение, временно
теряет способность к нравственной саморегуляции и самоконтролю в
соответствии с требованиями общества, становится в определенной степени
нравственно невменяемым, не способным отдавать себе отчет в смысле
совершаемых нетипичных для него насильственных действий HYPERLINK \l
“sub_99341” *(341) . В экстремальных жизненных ситуациях система норм и
ценностей личности может искажаться.

Гуманистическая совесть и здравый смысл присяжных подсказывают им, что в
период этого временного нравственного “затмения” униженный и
оскорбленный человек едва ли способен по-настоящему правильно и свободно
избрать наиболее разумный вариант поведения в экстремальной ситуации,
вызванной самими потерпевшими.

Поскольку в подобной ситуации с большой натяжкой можно говорить о
свободе воли обиженного до глубины души, до потери нравственного смысла
подсудимого, то тем более с большой натяжкой можно усматривать в его
психическом отношении к спровоцированным потерпевшими насильственным
действиям вину, даже если подходить с чисто юридической меркой. Особенно
это верно по отношению к человеку, у которого повышенная
чувствительность к любому произволу сочетается со слабым типом нервной
системы, эмоционально-волевой неустойчивостью, холерическим или
меланхолическим темпераментом, высокой, но недостаточно устойчивой
самооценкой и другими индивидуально-психологическими особенностями,
делающими его повышенно уязвимым при столкновении с различными видами
произвола, несправедливости.

По-человечески взвесив все эти нравственные соображения, в подобных
нравственно-конфликтных ситуациях присяжные по указанию своей
гуманистической совести в переступившем черту закона подсудимом видят не
виновного, не опасного для общества преступника, а случайно
оступившегося по вине потерпевших, безвредного для общества, несчастного
человека, достаточно наказанного и судом собственной совести, и
несчастной судьбой, и несправедливыми действиями потерпевших, и
длительным сроком содержания под стражей, и материальными издержками,
неизбежно сопутствующими предварительному и судебному следствию.

Вот почему гуманистическая совесть присяжных бунтует, противится и не
может согласиться с обвинительными заключениями и речами, в которых
обиженный, униженный и оскорбленный, гордый, добрый и совестливый по
своей натуре человек изображается как законченный негодяй, заслуживающий
смертной казни или длительных сроков лишения свободы. При оценке таких
поступков присяжные как судьи общественной гуманистической совести
учитывают не только отсутствие у обвиняемого злой воли, но и то, что,
как справедливо заметил А.М.Бобрищев-Пушкин, “по отношению к преступнику
особо несчастное стечение обстоятельств – стихийное, так сказать,
давление событий, разумеется, может довести до минимума нравственное
право общества наказывать…” HYPERLINK \l “sub_99342” *(342) .

Для того чтобы помочь присяжным заседателям правильно “взвесить” на
“весах” их здравого смысла и гуманистической совести жизненную правду
приводимых подсудимым оправданий, при разработке и произнесении
обвинительной и защитительной речей используются специальные
риторические приемы – “общие места”, которые по своей логической
сущности представляют собой общие логические посылки – аргументы для
рассуждений о правде-справедливости HYPERLINK \l “sub_99343” *(343) .
Аристотель такие “общие места” называл “топами”. В современной
философской литературе понятие справедливости рассматривается в одном
ряду с такими словами-терминами, как “законность”, “объективность”,
“вина”, “возмездие”, “заслуга”, “благодарность”, “доверие”,
“благотворительность”, “милосердие”. При этом отмечается, “что взгляд с
точки зрения справедливости полезен в обстановке конфликта. В
конфликтных ситуациях особенно актуальны моральное обоснование позиций и
связанное с ним декларирование заглавных ценностей… Справедливость
есть средство распространения и осуществлений нравственных
представлений. Это средство может преодолеть барьер невежества,
непонимания… Справедливое тесно связано с разумной деятельностью
человека. По крайней мере, все, что в состоянии “оправдаться” перед
разумом, может характеризоваться как справедливое…”. В судебной речи
“общие места”, взгляд с точки зрения правды-справедливости имеют
особенно важное значение, когда при рассмотрении и разрешении дела
возникают сложные нравственно-конфликтные ситуации HYPERLINK \l
“sub_99344” *(344) .

В качестве примера можно привести следующий фрагмент из речи
С.А.Андреевского по делу Тарковского: “Ваш долг удалять из общества
только дурных, злонамеренных, вредных, опасных людей. Вы не сухие
юристы, вы – живые, сердечные судьи совести. И вы не осудите человека с
добрейшею душою, привязчивого, искреннего, всеми любимого, но
замученного двумя своими недугами до потери всякого смысла.:.. Суд
присяжных всегда поймет истинное горе подсудимого. Этот суд всегда
отличит человека несчастного и безвредного от виновного” HYPERLINK \l
“sub_99345” *(345) .

Другой известный русский адвокат – Н.П.Карабчевский – в своей
защитительной речи по делу Николая Кашина подобное критическое состояние
сильного душевного волнения обвиняемого, вызванное постоянными изменами,
пьянством жены, ее продолжительным глумлением над его честью и
достоинством, ее пьяной бравадой, что она ночью изменит ему еще раз (“Я
к Ваське пойду”), что послужило последней каплей, переполнившей чашу его
терпения, совершенно справедливо назвал “нравственным невменением”:
“Перед нами печальный акт, совершенный человеком в состоянии того
нравственного невменения, перед которым бесполезно и бессильно людское
правосудие” HYPERLINK \l “sub_99346” *(346) .

По мнению А.М.Бобрищева-Пушкина, при разрешении дел в подобных
нравственно-конфликтных ситуациях “…совершенно неустранимо действие…
общего судебного закона, по которому и коронные, и присяжные судьи,
решая по совести вопрос о виновности, решают на самом деле вопрос о
наказуемости. Мнительные умы склонны видеть в этом узурпацию и
потрясение основ правосудия; но первое мнение падает само собой: пусть
закон не формулирует это право судьи – оно не только нравственно
необходимое, но и оказывается законом природы, против которого все
усилия законодателей бесплодны…” HYPERLINK \l “sub_99347” *(347) .

Представляется, что это высказывание нуждается в уточнении: в подобных
ситуациях вопрос о виновности решают “по совести” обычно только
присяжные заседатели, а судьи-профессионалы чаще всего руководствуются
формальными юридическими соображениями и разъяснениями вышестоящих
судебных инстанций, как правило, без учета рассмотренных выше
нравственных соображений, свидетельствующих о бессмысленности
дальнейшего уголовного преследования обвиняемого при разрешении дела в
сложных, нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.

При разрешении в подобных ситуациях дел об убийствах и о других опасных
преступлениях профессиональный судья в обычном суде не может позволить
себе признать подсудимого невиновным по нравственным основаниям,
предусмотренным в уголовном кодексе, потому что он знает, что такой
оправдательный приговор неизбежно будет отменен кассационной инстанцией,
где заседают высококвалифицированные профессиональные судьи, чье
представление о справедливом приговоре для человека, совершившего
умышленное убийство или иное опасное преступление, не идет дальше
справедливого наказания.

Резюмируя сказанное, можно сделать следующие выводы о сущности,
содержании, процессуальных и нравственно-психологических условиях
проявления в суде присяжных правдосудия – подлинного, правильного и
справедливого правосудия, в полной мере соответствующего человеческому
стремлению к истине и справедливости:

1. Правдосудие – это обусловленный процессуальной формой суда присяжных
процесс объективного, полного и всестороннего исследования в
состязательном уголовном процессе вопросов о виновности и выработки по
этим вопросам в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях
правильного и справедливого вердикта, соответствующего императивам
здравого смысла и общественной гуманистической совести.

2. Внутреннее убеждение присяжных заседателей в правильности и
справедливости вывода о виновности подсудимого и соответствующая этому
убеждению психологическая готовность вынести обвинительный вердикт
формируются только тогда, когда присяжные заседатели не сомневаются:

в относимости, достоверности и достаточности положенных в основу этого
вывода доказательств;

в том, что этот вывод соответствует юридической правде (праву,
требованиям уголовного и уголовно-процессуального законов);

в том, что вывод о виновности нравственно справедлив, т.е. соответствует
не только формальной юридической правде, но и неформальной жизненной,
нравственной правде, требованиям общественной гуманистической совести,
лежащим в ее основе представлениям о добре и справедливости, основанным
на понимании, сочувствии и сопереживании, общечеловеческим потребностям
и чувствам.

3. Отсутствие хотя бы одного из этих компонентов внутренней убежденности
нравственно-психологически предрасполагает присяжных заседателей к
сомнениям, внутренним колебаниям и страху несправедливо осудить
неповинного или лишь формально виновного человека, вынесение
обвинительного вердикта в отношении которого было бы только
формально-юридически правильным, а по существу – попранием истинного
правосудия и общечеловеческих представлений о добре и справедливости.

4. Указанные сомнения, внутренние колебания и страх несправедливо
осудить неповинного или лишь формально виновного человека
нравственно-психологически подталкивают присяжных заседателей к
вынесению в отношении подсудимого оправдательного вердикта или же, когда
имеются нравственные и юридические основания для признания его
виновности, обвинительного вердикта с признанием его заслуживающим
снисхождения.

5. Вероятность формирования у присяжных заседателей всех указанных
компонентов внутреннего убеждения о виновности подсудимого,
нравственно-психологически предрасполагающих их к вынесению
обвинительного вердикта, возрастает, когда предварительное и судебное
следствия проведены качественно, в процессе судебного следствия в
оптимальной последовательности представлено достаточное количество
относимых, достоверных и допустимых доказательств, на основании которых
полно и всесторонне, с учетом позиции защиты и обвинения, исследованы
вопросы о виновности и другие обстоятельства, подлежащие доказыванию.

Рассмотренные выше закономерности функционирования здравого смысла как
интеллектуальной основы и совести как нравственной основы
судопроизводства и защиты в суде с участием присяжных заседателей
адвокат должен учитывать при подготовке и ведении защиты на разных
этапах судопроизводства с участием присяжных заседателей.

Глава 4. Подготовка адвоката к ведению защиты в суде с участием
присяжных заседателей

Подготовка к ведению защиты в суде с участием присяжных заседателей
включает:

1) участие адвоката при окончании предварительного расследования по
делам, которые по ходатайству обвиняемого могут быть направлены для
рассмотрения в суд с участием присяжных заседателей;

2) изучение материалов уголовного дела и составление адвокатского досье;

3) предварительную разработку позиции защиты по уголовному делу;

4) подготовку адвоката к отдельным этапам судопроизводства с участием
присяжных заседателей.

4.1 Участие адвоката при окончании предварительного расследования по
делам, которые по ходатайству обвиняемого могут быть направлены для
рассмотрения в суд с участием присяжных заседателей

Согласно п. 6 ст. 51 УПК РФ участие защитника обязательно по всем делам,
которые подлежат рассмотрению судом с участием присяжных заседателей.

Суд с участием присяжных заседателей в составе судьи федерального суда
общей юрисдикции и коллегии из 12 присяжных заседателей по ходатайству
обвиняемого в качестве суда первой инстанции рассматривает уголовные
дела о преступлениях, указанных в ч. 3 ст. 31 УПК РФ (п. 2 ч. 2 ст. 30
УПК РФ), т.е. подсудные Верховному суду республики, краевому или
областному суду, суду города федерального значения, суду автономной
области и суду автономного округа.

По таким делам при ознакомлении обвиняемого и его защитника с
материалами уголовного дела следователь согласно ч. 5 ст. 217 УПК РФ
обязан разъяснить обвиняемому его право ходатайствовать о рассмотрении
его дела судом с участием присяжных заседателей. При этом следователь
должен разъяснить особенности рассмотрения уголовного дела судом с
участием присяжных заседателей, права обвиняемого в судебном
разбирательстве и порядок обжалования судебного решения. Если один или
несколько обвиняемых отказываются от суда с участием присяжных
заседателей, то следователь решает вопрос о выделении уголовных дел в
отношении этих обвиняемых в отдельное производство. При невозможности
выделения уголовного дела в отдельное производство уголовное дело в
целом рассматривается судом с участием присяжных заседателей (ч. 5 ст.
217 УПК РФ).

О разъяснении обвиняемому его права ходатайствовать о рассмотрении его
дела судом с участием присяжных заседателей, а также о его желании
воспользоваться этим правом или отказаться от него следователь обязан
сделать запись в протоколе ознакомления с материалами дела (ч. 2 ст. 218
УПК РФ).

Адвокат должен проконтролировать выполнение следователем указанных
требований закона и обратить внимание подзащитного на те особенности
судопроизводства с участием присяжных заседателей, которые необходимо
учитывать при осуществлении защиты, в частности, на то, что:

1) при этой форме судопроизводства основные вопросы о фактической
стороне и виновности, а также вопрос о том, заслуживает ли подсудимый
снисхождения, решаются непрофессиональными судьями, а вопросы правовой
квалификации тех действий, которые признаны установленными вердиктом
присяжных, и назначение наказания, а также другие юридические вопросы
решаются профессиональным судьей (ст. 339, 343, 345, 350, 351 УПК РФ);

2) в ходе судебного следствия и судебных прений в суде с участием
присяжных заседателей запрещается исследовать и упоминать в присутствии
присяжных доказательства, признанные в установленном порядке
недопустимыми, а также факты прежней судимости и иные данные, способные
вызвать предубеждение присяжных в отношении подсудимого (ч. 6, 8 ст.
335, ч. 2, 3 ст. 336 УПК РФ);

3) оправдательный вердикт коллегии присяжных заседателей обязателен для
председательствующего судьи и влечет за собой постановление им
оправдательного приговора (ч. 1 ст. 348 УПК РФ);

4) обвинительный вердикт обязателен для председательствующего судьи, за
исключением следующих двух случаев:

а) обвинительный вердикт коллегии присяжных заседателей не препятствует
постановлению оправдательного приговора, если председательствующий
признает, что деяние подсудимого не содержит признаков преступления (ч.
4 ст. 348 УПК РФ);

б) если председательствующий признает, что обвинительный вердикт вынесен
в отношении невиновного и имеются достаточные основания для
постановления оправдательного приговора ввиду того, что не установлено
событие преступления либо не доказано участие подсудимого в совершении
преступления, то он выносит постановление о роспуске коллегии присяжных
заседателей и направлении уголовного дела на новое рассмотрение иным
составом суда со стадии предварительного слушания. Это постановление не
подлежит обжалованию в кассационном порядке (ч. 5 ст. 348 УПК РФ);

5) решение суда с участием присяжных заседателей может быть отменено или
изменено в кассационном порядке только по таким общим основаниям, как
нарушение уголовно-процессуального закона, неправильное применение
уголовного закона и несправедливость приговора (ч. 2 ст. 379 УПК РФ);

6) согласно ч. 2 ст. 379 УПК РФ решение суда с участием присяжных
заседателей не может быть отменено или изменено по такому основанию, как
несоответствие выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим
обстоятельствам дела, установленным судом, поскольку при рассмотрении
дел с участием присяжных заседателей вопрос о доказанности события
преступления и виновности подсудимого отнесен к исключительной
компетенции присяжных заседателей и их вердикт обязателен для
председательствующего судьи (за исключением указанных случаев,
предусмотренных ч. 4 и 5 ст. 348 УПК РФ);

7) приговор, постановленный на основании вердикта присяжных заседателей
и противоречащий ему, подлежит отмене с передачей уголовного дела на
новое рассмотрение в суд первой инстанции. В этом случае новое
рассмотрение уголовного дела начинается с момента, следующего за
вынесением вердикта присяжными заседателями (ч. 3 ст. 386 УПК РФ).

Следует особо отметить, что защитник ни в коем случае не должен
навязывать подзащитному свое мнение о целесообразности или
нецелесообразности заявлять ходатайство о рассмотрении его дела в суде с
участием присяжных заседателей. Адвокат может лишь обратить внимание
подзащитного на наличие в деле обстоятельств, благоприятных для его
рассмотрения в таком суде. К таким обстоятельствам относятся, например:

совершение подсудимым преступления под давлением экстраординарных
внешних обстоятельств, виктимного, безнравственного и противоправного
поведения потерпевшего и других обстоятельств, которые позволяют
рассчитывать на то, что присяжные заседатели могут признать
чистосердечно раскаявшегося и признавшего вину подсудимого заслуживающим
снисхождения либо даже оправдать его, несмотря на доказанность события
преступления и причастность к его совершению подсудимого;

необъективное, одностороннее и неполное предварительное расследование,
особенно когда эти недостатки не могут быть восполнены в судебном
разбирательстве, обвинение основано на недопустимых доказательствах,
полученных с нарушением закона, конституционных и процессуальных прав
подозреваемого, обвиняемого, свидетелей, наличие в деле других
фактических оснований для оспаривания относимости, допустимости,
достоверности и достаточности доказательств, которыми изобличается
подзащитный.

При обнаружении в деле недопустимых доказательств адвокат должен
разъяснить обвиняемому указанные в ч. 2 ст. 75 УПК РФ случаи, при
которых суд, прокурор, следователь, дознаватель согласно ч. 2 и 3 ст. 88
УПК РФ обязаны признать доказательство недопустимым по ходатайству
подозреваемого, обвиняемого или по собственной инициативе.

Если на предварительном следствии по тем или иным причинам (например, из
тактических соображений) нецелесообразно заявлять ходатайства об
исключении из дела недопустимых доказательств, полученных с нарушением
закона, либо если следователь необоснованно отклонил такое ходатайство
обвиняемого, защитник должен заявить ходатайство об исключении
недопустимого доказательства в суде, прежде всего в стадии
предварительного слушания. Практика идет по пути проверки и исключения
на этой стадии только тех доказательств, которые указаны в обвинительном
заключении.

Адвокат должен проинформировать обвиняемого (особенно когда он
собирается отказаться в суде от показаний, данных на предварительном
следствии) о том, в какой степени предъявленное ему обвинение
подтверждается другими имеющимися в деле доказательствами, объективными
данными, полученными независимо от показаний подозреваемого и
обвиняемого; насколько “приросли улики” к данным на предварительном
следствии “признательным показаниям”, от которых подзащитный думает
отказаться в суде.

По делам о групповых преступлениях адвокат должен проинформировать
подзащитного и о том, согласована ли позиция между всеми обвиняемыми и
их защитниками, т.е. какая защита может возникнуть по такому делу в
суде: солидарная либо коллизионная, при которой подзащитный будет
изобличаться не только “подельником”, но и адвокатом последнего.

Следует отметить, что в состязательном уголовном процессе с участием
присяжных заседателей наиболее опасные ситуации для защиты возникают,
когда при наличии в деле серьезных улик каждый из подсудимых, по
собственному разумению или совету неопытного адвоката отрицая свою
виновность, оговаривает другого. На это обращал внимание еще
А.М.Бобрищев-Пушкин: “Если при несознании двоих подсудимых они взаимно
друг друга оговаривают, то… скептицизм может дойти до того, что
присяжные как бы принимают фикцию, что каждый из подсудимых сознался за
другого” HYPERLINK \l “sub_99348” *(348) .

В случае если на предварительном расследовании обвиняемый заявлял алиби,
адвокат и его подзащитный должны заявить ходатайство о вызове
соответствующих свидетелей, так как согласно ч. 6 ст. 234 УПК РФ
ходатайство защиты о вызове свидетеля для установления алиби подсудимого
подлежит удовлетворению на предварительном слушании лишь в случае, если
оно заявлялось в ходе предварительного расследования и было отклонено
дознавателем, следователем или прокурором.

4.2 Изучение материалов уголовного дела и составление адвокатского досье

Одной из важнейших предпосылок надежной и эффективной деятельности
адвоката в состязательном уголовном судопроизводстве с участием
присяжных заседателей является доскональное знание им уголовного дела,
которое обеспечивается добросовестным изучением материалов дела во всех
его мельчайших подробностях. Об этом хорошо сказал П.Сергеич в пособии
для адвокатов: “Если можно, вы должны знать дело лучше всех, если нельзя
– не хуже председателя и обвинителя. Если ваш противник будет настоящий
прокурор, вы увидите, что он знает дело именно вдоль и поперек, помнит
не только страницы, но и внешний вид каждой бумажонки, знает, сколько
раз и когда допрошен каждый свидетель, где встречаются недомолвки и где
попадаются описки в актах следователя. Вот опасный противник. Таким
должны быть и вы. Но такая работа будет отнимать невероятное количество
времени! Разумеется. Так что же? Ведь вы защитник. Ваш досуг принадлежит
не вам, а подсудимому” HYPERLINK \l “sub_99349” *(349) .

Для того чтобы знать дело лучше всех или, по крайней мере, не хуже
своего процессуального противника и судьи, адвокат должен изучать
уголовное дело, пользуясь определенной системой, что даст возможность в
полной мере использовать имеющиеся в нем материалы в интересах защиты.

Большинство адвокатов начинают изучать материалы уголовного дела с
обвинительного заключения. Такой подход представляется правильным.
Адвокат должен сначала узнать, в чем подсудимый обвиняется, признал ли
он свою вину и что он собой представляет как личность. Эти основные
данные можно почерпнуть прежде всего из обвинительного заключения,
которое представляет собой итоговый документ всего предварительного
расследования. В нем согласно ст. 220 УПК РФ следователь обязан указать:

– фамилию, имя и отчество обвиняемого или обвиняемых, данные о личности
каждого из них;

– существо обвинения, место и время совершения преступления, его
способы, мотивы, цели, последствия и другие обстоятельства, имеющие
значение для данного уголовного дела;

– формулировку предъявленного обвинения с указанием пункта, части,
статьи Уголовного кодекса РФ, предусматривающих ответственность за
данное преступление;

– перечень доказательств, подтверждающих обвинение;

– перечень доказательств, на которые ссылается сторона защиты;

– обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание;

– данные о потерпевшем, характере и размере вреда, причиненного ему
преступлением.

Обвинительное заключение должно содержать ссылки на тома и листы
уголовного дела. К обвинительному заключению прилагается список
подлежащих вызову в судебное заседание лиц со стороны обвинения и со
стороны защиты с указанием их места жительства и (или) места нахождения.

Адвокат обязан тщательно изучить обвинительное заключение с правовой и
фактической точек зрения, сопоставить содержащиеся в нем утверждения и
перечисленные в нем доказательства с материалами дела.

Ознакомившись с обвинительным заключением, адвокат должен прежде всего
определить, соответствует ли оно требованиям уголовно-процессуального
закона, утверждено ли оно прокурором (п. 1 ч. 1 ст. 221 УПК РФ), вручена
ли обвиняемому копия обвинительного заключения (ч. 2 ст. 222 УПК РФ).
Согласно п. 1 и 2 ч. 1 ст. 237 УПК РФ невыполнение этих требований
препятствует рассмотрению дела в суде и влечет возвращение судьей
уголовного дела (по ходатайству стороны или собственной инициативе)
прокурору для устранения этих препятствий.

В некоторых случаях несоответствие обвинительного заключения требованиям
закона можно установить сразу, еще до изучения всех материалов дела,
например, когда:

– формулировка предъявленного обвинения по обвинительному заключению не
соответствует существу обвинения;

– в обвинительном заключении отсутствует перечень доказательств,
подтверждающих обвинение;

– обвинительное заключение не утверждено прокурором либо не подписано
составившим его следователем;

– по групповым и многоэпизодным делам не приведен перечень
доказательств, подтверждающих обвинение в отношении каждого обвиняемого
в отдельности и по каждому вмененному эпизоду.

Разумеется, чтобы составить необходимое представление обо всем деле, о
законности и обоснованности предъявленного подсудимому обвинения,
следует изучать не только обвинительное заключение, но и все остальные
содержащиеся в деле процессуальные документы.

Что же касается практики дальнейшей работы с материалами уголовного
дела, то у разных адвокатов она часто не совпадает. Одни адвокаты
начинают изучать материалы дела с первого листа и до конца по порядку
подшитых документов. Другие изучают дело начиная с последнего листа и
читают его “в обратном направлении” либо знакомятся с делом выборочно:
главным образом с показаниями обвиняемого и потерпевших.

Представляется, что эти приемы не могут обеспечить всестороннего и
глубокого изучения материалов дела для выяснения всех необходимых
средств защиты и выявления возможных нарушений закона, допущенных
органом дознания и следователем, по следующим причинам.

В изучаемом уголовном деле содержатся различного рода документы,
протоколы допросов обвиняемого, потерпевшего, свидетелей и других лиц.
Нередко каждый из них допрашивался несколько раз в разное время,
несколькими дознавателями и следователями, протоколы их допросов могут
быть подшиты в разных томах дела.

Привлеченный к уголовной ответственности человек, ставший обвиняемым,
допрашивается, как правило, не в одном и том же процессуальном качестве.
Вначале он может быть допрошен как свидетель, потом как подозреваемый, и
в конечном счете он допрашивается в качестве обвиняемого.

Для того чтобы иметь полное представление обо всех этих многочисленных
показаниях, их достоверности, о наличии или об отсутствии противоречий в
них, а также для разрешения вопроса о том, могут ли они использоваться в
качестве бесспорных доказательств по уголовному делу, добыты ли они
законным путем, протоколы допросов целесообразно объединить по
процессуальным фигурам.

Даты протоколов соответствующих следственных действий и фамилии
следователей и дознавателей, участвовавших в их производстве,
сопоставляются с соответствующими данными, содержащимися в
постановлениях о возбуждении уголовного дела, принятии его к
производству, создании оперативно-следственной группы, об изменениях в
ее составе, отдельном поручении о производстве следственных действий,
что позволяет установить:

1) сколько раз допрашивалось то или иное лицо;

2) кто производил эти допросы и имел ли этот следователь или дознаватель
полномочия на их производство;

3) можно ли использовать протоколы этих допросов в качестве
доказательства с учетом времени их производства и других условий,
определяющих их допустимость.

Руководствуясь этими записями, адвокат может приступить к чтению и
изучению материалов дела, составлению выписок и адвокатского досье.

Адвокатское досье, состоящее из копий основных процессуальных документов
и выписок из материалов уголовного дела, целесообразно формировать по
следующей системе:

1. Постановления: о возбуждении уголовного дела; о принятии дела к
производству; о создании оперативно-следственной группы, об изменении в
ее составе; о привлечении в качестве обвиняемого; об избрании меры
пресечения; отдельные поручения о производстве следственных действий.

2. Протоколы допросов подсудимого в качестве свидетеля, подозреваемого,
обвиняемого, очных ставок с ним. (Следует обращать внимание на то, не
изменялись ли показания подсудимого, не менялась ли его позиция
относительно предъявленного ему обвинения, его версия о событии
преступления; одновременно следует сразу же записывать возможные вопросы
к подсудимому, чтобы не забыть поставить их в ходе беседы и судебного
следствия.)

3. Ходатайства и жалобы подсудимого и его защитника. Необходимо
проверить, правильно ли они разрешены следователем или прокурором.

4. Протоколы допросов потерпевшего, очных ставок с ним.

5. Протоколы допросов свидетелей и очных ставок с ними.

При изучении и составлении выписок из протоколов допросов потерпевшего и
свидетелей также следует обращать внимание на то, не изменяли ли они
свои показания.

6. Протоколы осмотров места происшествия, вещественных доказательств,
документов, обысков, следственного эксперимента и т.д. (лист дела, дата,
ФИО следователя или дознавателя).

7. Постановление о назначении судебной экспертизы (лист дела, дата, ФИО
следователя); протокол объявления обвиняемому постановления о назначении
судебной экспертизы (лист дела, дата, ФИО следователя); заключение
эксперта (лист дела, дата, ФИО эксперта, сведения о его квалификации);
протокол ознакомления обвиняемого с заключением эксперта (лист дела,
дата, ФИО следователя); протоколы допроса эксперта (лист дела, дата, ФИО
следователя).

8. Протокол ознакомления обвиняемого и защитника с материалами
уголовного дела (лист дела, дата, ФИО следователя).

При изучении указанных процессуальных документов адвокат должен прежде
всего проверить, не нарушены ли следователем требования закона,
соблюдены ли основные процессуальные гарантии, в частности, выполнил ли
следователь требования ч. 5 ст. 217 УПК РФ, обязывающей его разъяснить
обвиняемому его право ходатайствовать:

1) о рассмотрении уголовного дела судом с участием присяжных заседателей
в случаях, предусмотренных п. 1 ч. 3 ст. 31 УПК РФ. (При этом
следователь разъясняет особенности рассмотрения уголовного дела этим
судом, права обвиняемого в судебном разбирательстве и порядок
обжалования судебного решения. Если один или несколько обвиняемых
отказываются от суда с участием присяжных заседателей, то следователь
решает вопрос о выделении уголовных дел в отношении этих обвиняемых в
отдельное производство. При невозможности выделения уголовного дела в
отдельное производство (о чем должно быть вынесено следователем
соответствующее постановление) уголовное дело в целом рассматривается
судом с участием присяжных заседателей);

2) о проведении предварительного слушания при наличии обстоятельств,
предусмотренных ст. 229 УПК РФ (п. 3 ч. 5 ст. 217 УПК РФ).

Хранящиеся в адвокатском досье выписки и копии основных процессуальных
документов одновременно могут служить и путеводителем для участия в
исследовании материалов дела в судебном заседании.

Для проверки законности и обоснованности предъявленного подсудимому
обвинения необходимо тщательно и всесторонне изучить не только
обвинительное заключение и основные процессуальные документы, но и все
дело. Чтобы составить полное представление обо всем деле, следует
изучить все процессуальные документы от начала и до конца.

Если, например, в обвинительном заключении имеется ссылка на показания
какого-либо свидетеля, то протокол допроса этого свидетеля должен быть
прочитан от первой до последней строки, а если он допрашивался несколько
раз, то все его показания должны быть изучены в том хронологическом
порядке, в котором они были даны на предварительном следствии. Если в
обвинительном заключении имеется ссылка на заключение экспертов, то
нужно внимательно изучить не только его заключительную часть, где
формулируются выводы, но и ту часть, где эти выводы обосновываются, а
также формулировку поставленных вопросов.

Особое внимание необходимо обращать на вещественные доказательства,
которые могут помочь иногда новому освещению всей картины преступления.

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

` :

`

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

jz

he6

he6

he6

he6

j?

he6

j6

he6

he6

he6

p

ae

ae

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

ji

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

^

`

?

?

?

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

c

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

O

he6

he6

he6

he6

he6

he6

?

?

3/4

A

A

I

?

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

n

|

~

,

.

®

°

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

?

?

?

U

Ue

TH

e

i

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

?

?

?

1/4

E

E

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

u

TH”

i%

)

„-

\3

7

9

(–

n-

p-

r-

~-

?-

3

3

F3

H3

J3

V3

X3

a;

a;

§ § § § E? I? ue? th? ? ? ? ?Ae ?Ae ?Ae 1/4Ae 3/4Ae EAe IAe ?I ?I aeI aeI eI oI oeI 3/4O he6 he6 he6 he6 he6 he6 he6 he6 ;?Y d] ?_ Ib zf &k Oo *v *{ Ue† O‰ B? ?“ ?– B› ®  § ?® ? AE· ¶3/4 ?Ae ,E uI O O *U (Y >a

3/4O

AO

?O

oO

oO

O

O

®Oe

°Oe

aOe

aOe

aeOe

?Oe

oOe

,e

.e

^e

`e

be

ne

pe

0

2

b

d

f

r

t

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

:>a

te

?i

Jo

?/

fu

Fy

x

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

8????????????????????????????

?

?

???????????????????????????

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

8?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

8?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

8?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

he6

аях чрезвычайно ценные результаты, имевшие решительное влияние на исход
дела. Вещественные доказательства не только представляют собою орудия и
средства, следы и плоды преступления, но вдумчивое сопоставление их
между собою дает иногда возможность проследить постепенную подготовку
преступления и даже самое зарождение мысли о нем. В целях правосудия это
весьма важно, ибо не только дает опору обвинению, но создает возможность
законного отказа от него… Как председатель суда, я бывал не раз
свидетелем прискорбных сюрпризов, которые создавались для сторон во
время судебного заседания, вследствие незнакомства их с тем, что
содержится в непросмотренных ими пакетах и свертках, лежащих на столе
вещественных доказательств” HYPERLINK \l “sub_99350” *(350) . Чтобы не
оказаться в подобной ситуации, адвокат должен внимательно осмотреть
вещественные доказательства при ознакомлении своего подзащитного с
материалами уголовного дела.

4.3. Предварительная разработка позиции защиты по уголовному делу

Позиция защиты по уголовному делу – это отношение защиты к
предъявленному подсудимому обвинению, ее мнение о доказанности,
законности и обоснованности обвинения, а также фактическая и юридическая
версии расследованного события, которые защита собирается заявить и
доказать в судебном заседании с целью получить определенное решение по
уголовному делу.

Разработка адвокатом позиции по уголовному делу начинается после
изучения им всех материалов уголовного дела, составления адвокатского
досье и ознакомления с законодательством, регулирующим уголовную
ответственность и наказание за данное преступление, с практикой
Верховного суда РФ по таким категориям уголовных дел, изучения
комментариев ученых и практикующих юристов к действующим УК РФ и УПК РФ.

Сразу же заметим, что в результате изучения материалов уголовного дела
определяется, конечно, только предварительная позиция. Окончательную
позицию по делу адвокат по согласованию со своим подзащитным
вырабатывает после завершения судебного следствия. Именно окончательную
позицию защиты адвокат и отстаивает в своей судебной речи.

Предварительная разработка позиции защиты по уголовному делу включает
следующие этапы:

1) анализ фактических обстоятельств уголовного дела, который направлен
на то, чтобы вычленить из всего многообразия и объема содержащейся в
деле информации те обстоятельства, которые составляют суть юридической
проблемы, т.е. имеют юридическое значение. Для этого необходимо,
основываясь на всех изученных материалах дела, последовательно ответить
на девять основных вопросов: когда, где, кто, что, почему, с какой
целью, каким способом, при каких обстоятельствах и с кем совершил
преступление. Если ответы на эти вопросы записать в форме
повествовательных предложений, то получится короткий рассказ, отражающий
объективную картину события. Этот короткий рассказ (история) называется
фабулой дела;

2) анализ правовой оценки (квалификации) действий обвиняемого, который
начинается с последовательного решения следующих правовых вопросов:

предусмотрено ли это деяние в УК РФ?

в какой статье Особенной части УК РФ описаны противоправные действия, в
совершении которых обвиняется подсудимый?

не следует ли квалифицировать содеянное по другой статье УК РФ,
предусматривающей ответственность за сходные деяния?

Сравнив фабулу дела с диспозицией статьи УК РФ, предусматривающей
деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый, необходимо решить
следующие правовые вопросы:

а) совпадает ли объект данного состава деяния с общественными
отношениями, на которые посягало деяние, описанное в фабуле дела?

б) совпадают ли признаки объективной стороны данного состава деяния и
деяния, описанного в фабуле дела?

в) совпадают ли названные в данной статье УК РФ признаки субъекта
преступления с описанными в фабуле дела признаками личности человека,
который, по версии следователя, совершил преступление?

г) совпадают ли названные в данной статье УК РФ признаки субъективной
стороны, в первую очередь форма и вид вины, с описанными в фабуле дела
обстоятельствами?

Затем фактические обстоятельства (фабула дела) сопоставляются с
элементами смежных (схожих) составов преступлений, предусмотренных УК
РФ.

Если в описании фабулы дела имеются признаки необходимой обороны или
других обстоятельств, исключающих преступность деяния, эти признаки
сравниваются с диспозицией статей УК РФ, предусматривающих
соответствующие обстоятельства, исключающие преступность деяния;

3) анализ относимости, допустимости, достоверности и полноты
(достаточности) доказательств обвинения и защиты. Для этого адвокат
должен хорошо знать следующие положения разд. III УПК РФ (Доказательства
и доказывание):

– обстоятельства, подлежащие доказыванию (ст. 73 УПК);

– понятие доказательств (ст. 74 УПК);

– основания признания доказательств недопустимыми (ст. 75 УПК);

– положения закона об отдельных видах доказательств:

показания подозреваемого (ст. 76 УПК);

показания обвиняемого (ст. 77 УПК);

показания потерпевшего (ст. 78 УПК);

показания свидетеля (ст. 79 УПК);

заключение и показания эксперта (ст. 80 УПК);

понятие вещественных доказательств (ст. 81 УПК), порядок их хранения
(ст. 82 УПК);

иные документы (ст. 84 УПК);

– требования, которым должны отвечать протоколы следственных действий и
судебного заседания (ст. 83 УПК РФ);

– правила собирания, проверки и оценки доказательств (ст. 86, 87 и 88
УПК РФ);

– использование в доказывании результатов оперативно-розыскной
деятельности (ст. 89 УПК РФ).

Анализ доказательств начинается с оценки относимости и допустимости
имеющихся в деле доказательств. Доказательство считается отвечающим
требованиям относимости, если оно содержит фактические данные,
относящиеся к предмету доказывания, т.е. к перечисленным в ст. 73 УПК РФ
обстоятельствам, подлежащим доказыванию по уголовному делу.

В случае обнаружения процессуально недоброкачественных доказательств,
полученных с нарушением требований, предъявляемых к процессуальной форме
их получения и оформления, следует составить перечень таких
доказательств и определить основания, по которым данные доказательства
могут быть оспорены.

В соответствии с ч. 1 ст. 75 УПК РФ являются недопустимыми
доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ. Недопустимые
доказательства не имеют юридической силы и не могут быть положены в
основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из
обстоятельств, предусмотренных ст. 73 УПК РФ.

Согласно ч. 2 ст. 75 УПК РФ к недопустимым доказательствам относятся:

1) показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного
производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи
отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в
суде;

2) показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке,
предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может
указать источника своей осведомленности;

3) иные доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ.

Адвокат должен проверить, выполнены ли на этапе предварительного
расследования требования ст. 88 УПК РФ, согласно которым в случаях,
указанных в ч. 2 ст. 75 УПК РФ, прокурор, следователь, дознаватель
признают доказательство недопустимым как по ходатайству подозреваемого,
обвиняемого, так и по собственной инициативе, а доказательство,
признанное таковым, не подлежит включению в обвинительное заключение или
обвинительный акт.

Если эти положения на досудебных стадиях производства выполнены не были,
адвокат должен оценить, как имеющиеся процессуальные нарушения могут
отразиться в суде присяжных на доказательственной базе обвинения с
учетом того, что согласно ч. 2 и 4 ст. 88 УПК РФ суд вправе признать
доказательство недопустимым по ходатайству сторон или по собственной
инициативе в порядке, установленном ст. 234 и 235 УПК РФ.

При анализе доказательств адвокат должен проверить выполнение требований
ч. 1 ст. 220 УПК РФ о том, что в обвинительном заключении следователь
должен привести перечень доказательств, подтверждающих обвинение (п. 5),
и перечень доказательств, на которые ссылается защита (п. 6).
Сопоставление тех и других доказательств, выявление между ними
противоречий позволяют обнаружить слабые места в доказательственной базе
обвинения.

Следует учитывать, что по делам, обвинение по которым основано главным
образом на косвенных уликах, возможны ситуации, когда доказательства
могут быть истолкованы сторонами в противоположных смыслах. В таких
случаях адвокату следует проанализировать содержание доказательственной
информации, сопоставить ее с фабулой дела и определить, какую
интерпретацию данной информации можно предложить в контексте
обстоятельств данного дела. При этом важно продумать не только
собственный вариант, но и возможные варианты оценки этих доказательств
противоположной стороной.

Затем все имеющиеся в деле доказательства обвинения (обвинительные
доказательства) и доказательства защиты (защитительные доказательства)
анализируются с позиции их достоверности и полноты. Достоверным
считается доказательство, истинность которого (соответствие заключенных
в нем фактических данных действительности) проверена и бесспорно
подтверждается другими доказательствами. Проверка достоверности
собранных по делу доказательств, устранение возможных противоречий между
ними – важнейшие условия вынесения присяжными заседателями правильного и
справедливого вердикта и основанного на нем приговора суда. Для
объективной оценки достоверности имеющихся в деле обвинительных и
оправдательных доказательств адвокат должен сопоставить их с другими
доказательствами, имеющимися в уголовном деле.

Анализ полноты доказательств имеет целью оценку достаточности или
недостаточности всех собранных доказательств для разрешения уголовного
дела (ч. 1 ст. 88 УПК РФ), а именно:

1) для установления в процессе доказывания всех указанных в ст. 73 УПК
РФ обстоятельств, подлежащих доказыванию: события преступления (времени,
места, способа и других обстоятельств совершения преступления);
виновности лица в совершении преступления, формы его вины и мотивов;
обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого; характера и размера
вреда, причиненного преступлением; обстоятельств, исключающих
преступность и наказуемость деяния; обстоятельств, смягчающих и
отягчающих наказание; обстоятельств, которые могут повлечь за собой
освобождение от уголовной ответственности и наказания; обстоятельств,
способствовавших совершению преступления;

2) для формирования в процессе доказывания правильного внутреннего
убеждения у присяжных заседателей по вопросам о фактической стороне дела
и виновности подсудимого, а у председательствующего судьи – по вопросам,
разрешаемым судом при постановлении приговора (ст. 299 и 351 УПК РФ).

Таким образом, при анализе полноты доказательств адвокат должен прежде
всего оценить, достаточно ли в деле доказательств для подтверждения
каждого факта, составляющего фабулу дела: о событии преступления
(времени, месте, способе и иных обстоятельствах); о причастности данного
лица к совершению этого деяния; о его виновности (умысле или
неосторожности, их видах, мотивах и целях); об обстоятельствах,
характеризующих личность виновного, и т.п.;

3) с учетом результатов анализа фактических обстоятельств уголовного
дела (фабулы дела), анализа правовой оценки (квалификации) действий
обвиняемого, анализа имеющихся в деле доказательств обвинения и защиты,
их относимости, допустимости, достоверности и полноты (достаточности)
адвокат оценивает законность и обоснованность позиции следователя и
прокурора по уголовному делу, изложенной в обвинительном заключении;

4) после этого адвокат беседует с подзащитным с целью определения и
согласования с ним предварительной позиции по уголовному делу в суде.
Знаменитый французский адвокат Жак Вержес на вопрос корреспондента
“Известий”, какие самые известные процессы ему не удалось выиграть,
ответил: “То, что я вам скажу, прозвучит нескромно, но я выиграл все.
Когда я говорю “выиграл”, то имею в виду, что достиг всех целей, которые
мы поставили перед собой вместе с подсудимым” HYPERLINK \l “sub_99351”
*(351) .

Для того чтобы поставить реально достижимые цели защиты и “выиграть
дело”, адвокат должен правильно определить и согласовать с подзащитным
позицию по уголовному делу с учетом:

– материалов уголовного дела, имеющихся в нем доказательств;

– позиции следователя и прокурора, изложенной в обвинительном
заключении;

– позиции потерпевшего и свидетелей;

– позиции других проходящих по делу обвиняемых и их защитников;

– позиции обвиняемого, изложенной в протоколе его допроса в качестве
обвиняемого.

Согласно ч. 2 ст. 173 УПК РФ в начале допроса следователь выясняет у
обвиняемого, признает ли он себя виновным, желает ли давать показания по
существу предъявленного обвинения. В случае отказа обвиняемого от дачи
показаний следователь делает соответствующую запись в протоколе его
допроса. В приложении 43 УПК РФ (протокол допроса обвиняемого)
обвиняемому предоставлено право собственноручно выразить свое отношение
к обвинению в пяти вариантах:

– виновным себя в совершении преступления (в котором он обвиняется)
признаю;

– виновным себя в совершении преступления (в котором он обвиняется) не
признаю;

– виновным себя в совершении преступления (в котором он обвиняется)
признаю частично;

– давать показания желаю;

– давать показания не желаю.

Для проверки прочности позиции и доводов подзащитного Цицерон
рекомендовал при беседе с ним использовать следующий прием: “Выслушав
своего клиента, я вступаю с ним в спор от имени его противника; он
возражает и таким образом высказывает мне все, что ему кажется полезным
для дела; когда он ушел, я воплощаю в себе три лица: себя, своего
противника и судью, всячески стараясь быть вполне беспристрастным”
HYPERLINK \l “sub_99352” *(352) .

В результате беседы с подзащитным адвокат по согласованию с ним может
выбрать (с учетом всех указанных выше факторов) одну из трех
предварительных позиций по уголовному делу HYPERLINK \l “sub_99353”
*(353) :

– позицию невиновности;

– позицию частичной виновности;

– позицию полной виновности;

Позиция невиновности охватывается формулой “обвиняемый (подсудимый)
полностью невиновен”. Эта позиция выбирается в следующих ситуациях:

1) когда подзащитный не признает себя виновным. В подобных ситуациях
адвокату ни в коем случае нельзя занимать позицию защиты, при которой
утверждается его виновность, хотя бы и частичная, даже если, по мнению
адвоката, в деле есть слишком сильные доказательства и выгоднее было бы
поспорить с квалификацией деяния, чем утверждать о невиновности. В этом
случае адвокат, не ставя под сомнение невиновность подзащитного, обязан
найти такую форму изложения своей позиции, чтобы дать суду альтернативу
юридического разрешения дела с пользой для подзащитного;

2) когда подзащитный из-за своей юридической некомпетентности
необоснованно признал свою вину полностью или частично, т.е. когда имеет
место самооговор либо ошибка в объекте признания. Например, когда
обвиняемый признает себя виновным в смерти человека, хотя объективно
имела место самооборона, либо признает факты, не содержащие состава
преступления. Бывают полные признания, сделанные по причине раскаяния,
из желания загладить вину. В этих случаях адвокат также может занимать
позицию невиновности, если нет достаточных доказательств его вины;

3) когда подзащитный избирает позицию молчания: никак не выражает своего
отношения к обвинению, не участвует ни в каких следственных действиях и
отказывается от дачи показаний. Избрание адвокатом позиции невиновности
в подобной ситуации вытекает из смысла презумпции невиновности: лицо,
привлекающееся к уголовной ответственности, считается невиновным, пока
обратное не будет установлено судебным приговором, вступившим в законную
силу. Адвокат выступает гарантом реализации этого конституционного права
для граждан и поэтому должен искать подтверждений невиновности клиента,
несмотря на занятую им позицию молчания.

Юридически позиция невиновности выражается в:

непричастности подзащитного к совершению преступления, в котором он
обвиняется (п. 1 ч. 1 ст. 27 УПК РФ);

отсутствии события преступления (п. 1 ч. 1 ст. 24 УПК РФ);

отсутствии состава преступления в деянии, в котором обвиняется
подзащитный (п. 2 ч. 1 ст. 24 УПК РФ), в том числе: невиновное
причинение вреда (ст. 28 УК РФ); добровольный отказ от совершения
преступления (ст. 31 УК РФ); причинение вреда в состоянии необходимой
обороны (ст. 37 УК РФ); при задержании лица, совершившего преступление
(ст. 38 УК РФ); в состоянии крайней необходимости (ст. 39 УК РФ); в
результате физического или психического принуждения (ст. 40 УК РФ); при
обоснованном риске (ст. 41 УК РФ); лицом, действующим во исполнение
обязательного для него приказа или распоряжения (ст. 42 УК РФ); случаи,
когда до вступления приговора в законную силу преступность и
наказуемость этого деяния были устранены новым уголовным законом (ч. 2
ст. 24 УК РФ); недостижение лицом к моменту совершения деяния,
предусмотренного уголовным законом возраста, с которого наступает
уголовная ответственность, а также признание, что несовершеннолетний,
который хотя и достиг возраста, с которого наступает уголовная
ответственность, но вследствие отставания в психическом развитии, не
связанного с психическим развитием, не мог в полной мере осознавать
фактический характер и общественную опасность своих действий
(бездействия) и руководить ими в момент совершения деяния,
предусмотренного уголовным законом (ч. 3 ст. 27 УПК РФ).

Позиция частичной виновности охватывается формулой “подсудимый, хотя и
виновен, но не в такой степени либо не в том, в чем его обвиняют”. Эту
позицию защита может занимать и при полном, и при частичном признании
обвиняемым вины в предъявленном обвинении в следующих ситуациях:

по многоэпизодным делам, когда подзащитный согласен с квалификацией
деяния, в котором он обвиняется, но оспаривает объем обвинения: признает
участие в одних эпизодах и отрицает в других либо оспаривает размер
похищенного. Например, утверждает, что не похищал многих вещей,
указанных в обвинении, или не согласен с суммой, в которую оценено
похищенное;

когда подзащитный признает факты предъявленного обвинения, но не
согласен с их юридической оценкой: оспаривает квалификацию действий,
умысла, сговора, причинно-следственные связи содеянного и последствий и
др.;

когда подзащитный не согласен с изложением фактов в обвинении, заявляет,
что:

там описано то, чего не было на самом деле (например, что он заранее
договорился о встрече с соучастником с целью совершения преступления,
тогда как в действительности они встретились случайно);

там не описано, что действительно было (например, что потерпевшая по
делу об изнасиловании сама предложила поехать к ней домой, говорила,
что, если он на ней не женится, она заявит в милицию и посадит его);

там не точно описаны события (это касается времени, места, состава
участников, распределения их ролей и т.п.).

Юридически позиция частичной виновности может выражаться в:

– исключении из обвинения отдельных эпизодов;

– уменьшении размера ущерба;

– переквалификации действий обвиняемого на другую часть этой же статьи
УК РФ либо на другую статью;

– исключении отдельных квалифицирующих признаков;

– признании поведения потерпевшего провоцирующим;

– признании смягчающих и исключительных обстоятельств.

Позиция полной виновности охватывается формулой “обвиняемый (подсудимый)
полностью виновен, но заслуживает снисхождения”. Эту позицию защита
может принимать, когда все доводы о невиновности или частичной
виновности проверены, подзащитный полностью признал свою вину и
квалификация не вызывает сомнения. В подобных ситуациях основные
направления защиты связаны с поиском путей смягчения участи
подзащитного.

Юридически позиция полной виновности может выражаться в:

– оспаривании отягчающих обстоятельств (ст. 63 УК РФ);

– оспаривании низменных мотивов, алчных побуждений;

– признании смягчающих и исключительных обстоятельств (ст. 61, 64 УК
РФ);

– оценке данных о личности обвиняемого и потерпевшего, их поведения с
использованием психологического и виктимологического анализов (когда
совершению деяния, в котором обвиняется подзащитный, способствовало
виктимное поведение потерпевшего).

Для убеждения присяжных заседателей в правильности позиции защиты
особенно важное значение имеет разработка убедительной фактической
версии защиты, объясняющей, когда, где, кто, что, почему, с какой целью,
каким способом, при каких обстоятельствах и с кем подзащитный совершил
рассматриваемое в суде деяние. Надежная фактическая версия
характеризуется следующими признаками.

Во-первых, она должна быть логичной. Именно потому, что присяжные
склонны прислушиваться к логическим доводам, версия защиты должна не
ограничиваться простым описанием случившегося, а указывать и причины, по
которым события развернулись именно так, как это утверждает защита.

Во-вторых, фактическая версия не должна быть чрезмерно сложной. Адвокату
должно хватить нескольких фраз, чтобы объяснить, что случилось и почему.
Простота нужна не потому, что поставлены под сомнение умственные
способности присяжных. Адвокату никогда не следует недооценивать
коллективную мудрость 12 граждан, пусть даже они не знали до суда
обстоятельств дела и не имеют специального юридического образования. Она
желательна потому, что присяжные скорее примут простое объяснение
имевших место событий, чем версию, понять которую можно, лишь
продравшись сквозь дебри юридической аргументации.

Третья особенность надежной фактической версии дела – это, по существу,
синтез первых двух признаков. Речь идет о том, что она должна
соответствовать жизненному опыту присяжных заседателей, их
представлениям о том, как устроен наш мир, как “такие вещи” происходят
на практике, представлениям об общих свойствах человеческой природы, о
причинно-следственных и пространственно-временных связях между
предметами и явлениями окружающей действительности.

Наконец, фактическая версия должна соответствовать юридической.
Присяжные возвращаются в зал суда не только для того, чтобы сообщить
судье, какие обстоятельства происшедшего они признали доказанными. На
самом деле они понимают, что к установленным ими фактам будет применен
соответствующий уголовный закон. Ведь перед удалением присяжных
заседателей в совещательную комнату судья в напутственном слове давал им
юридическое наставление, в котором ознакомил их с элементами состава
того преступления, в котором обвиняется подсудимый, и правилами оценки
доказательств. Таким образом, адвокат должен позаботиться о том, чтобы
фактическая версия защиты соответствовала юридической версии защиты.

Разработке убедительной фактической версии рассматриваемого в суде
присяжных события способствует использование метода мысленного
моделирования, мысленной реконструкции картины, механизма, способа и
обстановки преступления на основании анализа имеющихся в деле
доказательств, подтверждающих виновность или невиновность подсудимого.

Этот метод используется и государственными обвинителями при разработке
фактической версии обвинения. Вот, например, как рассказывал об этом,
вспоминая свою прокурорскую практику, А.Ф.Кони: “Я посвящал вечер
накануне заседания исключительно мысли о предстоящем деле, стараясь
представить себе, как именно было совершено преступление и в какой
обстановке. После того как я пришел к убеждению в виновности путем
логических, житейских и психологических соображений, я начинал мыслить
образами. Они иногда возникали передо мной с такой силой, что я как бы
присутствовал невидимым свидетелем при самом совершении преступления, и
это без моего желания, невольно, как мне кажется, отражалось на
убедительности моей речи, обращенной к присяжным” HYPERLINK \l
“sub_99354” *(354) .

4.4 Подготовка адвоката к отдельным этапам судопроизводства с участием
присяжных заседателей

С учетом особенностей отдельных этапов судопроизводства с участием
присяжных заседателей адвокат должен специально готовиться принять
участие в:

1) предварительном слушании дела;

2) подготовительной части судебного заседания;

3) формировании коллегии присяжных заседателей;

4) судебном следствии;

5) прениях сторон;

6) постановке вопросов, подлежащих разрешению коллегией присяжных
заседателей;

7) обсуждении последствий вердикта присяжных заседателей.

Подготовка адвоката к участию в предварительном слушании направлена на
решение следующих задач:

1) определить, имеются ли основания для принятия судом решений,
предусмотренных ст. 236 УПК РФ:

– о направлении уголовного дела по подсудности;

– о возвращении уголовного дела прокурору по основаниям, предусмотренным
ст. 237 УПК РФ;

– о приостановлении производства по уголовному делу по основаниям,
предусмотренным ст. 238 УПК РФ;

– о прекращении уголовного дела или уголовного преследования по
основаниям, предусмотренным ст. 239 УПК РФ;

– о назначении судебного заседания;

2) проверить, нет ли в материалах уголовного дела сведений об
обстоятельствах, исключающих участие в производстве по уголовному делу.
Согласно ст. 61, 63 и 64 УПК РФ судья, прокурор, следователь,
дознаватель, секретарь судебного заседания, переводчик, эксперт,
специалист, защитник не могут участвовать в производстве по уголовному
делу, если этот человек:

– является потерпевшим, гражданским истцом, гражданским ответчиком или
свидетелем по данному уголовному делу;

– участвовал в качестве присяжного заседателя, эксперта, специалиста,
переводчика, понятого, секретаря судебного заседания, защитника,
законного представителя подозреваемого, обвиняемого, представителя
потерпевшего, гражданского истца или гражданского ответчика, а судья
также – в качестве дознавателя, следователя, прокурора в производстве по
данному уголовному делу;

– является близким родственником или родственником любого из участников
производства по данному уголовному делу.

Указанные лица не могут участвовать в производстве по уголовному делу
также в случаях, если имеются иные обстоятельства, дающие основание
полагать, что они лично, прямо или косвенно, заинтересованы в исходе
данного уголовного дела. При наличии таких обстоятельств адвокат в
соответствии со ст. 62 УПК РФ обязан заявить этим лицам отвод;

3) при наличии для этого оснований подготовить ходатайства:

– об исключении доказательств;

– о допросе любых лиц, которым что-либо известно об обстоятельствах
производства следственных действий или изъятии и приобщении к делу
документов, за исключением лиц, обладающих свидетельским иммунитетом (ч.
8 ст. 234 УПК РФ);

– об истребовании дополнительных доказательств или предметов, имеющих
значение для дела (ч. 7 ст. 234 УПК РФ), в том числе о вызове в судебное
заседание новых свидетелей, экспертов и специалистов, об истребовании и
приобщении к делу вещественных доказательств и документов;

– об изменении обвиняемому меры пресечения;

– о гражданском иске и мерах его обеспечения;

– о производстве экспертизы.

Подготовка адвоката к подготовительной части судебного заседания
включает:

1) подготовку и обоснование предусмотренных ч. 1 ст. 271 УПК РФ
ходатайств:

– о вызове новых свидетелей, экспертов и специалистов;

– об истребовании вещественных доказательств и документов;

– об исключении доказательств, полученных с нарушением требований УПК
РФ;

2) определение своего отношения к возможным ходатайствам обвинения, к
вопросу о рассмотрении дела в отсутствие кого-либо из участников
уголовного судопроизводства (ст. 272 УПК РФ).

При подготовке к участию в формировании коллегии присяжных заседателей
адвокату необходимо изучить:

1) требования, предъявляемые законом к кандидатам в присяжные заседатели
(ст. 80 Закона “О судоустройстве РСФСР”);

2) положения ст. 327 (ч. 5), ст. 328 (ч. 7-10, 12-16) УПК РФ,
регулирующие полномочия сторон, в том числе защитника, при формировании
коллегии присяжных заседателей:

а) задать каждому из оставшихся после удовлетворения самоотводов
кандидатов в присяжные заседатели вопросы, которые относятся к выяснению
обстоятельств, препятствующих участию лица в качестве присяжного
заседателя в рассмотрении уголовного дела;

б) заявить письменные мотивированные ходатайства об отводах;

в) по согласованию с подзащитным заявить два немотивированных отвода
путем вычеркивания из полученного предварительного списка фамилий
отводимых кандидатов в присяжные заседатели;

г) если в уголовном деле участвуют несколько подсудимых, то
немотивированный отвод производится по их взаимному согласию, а в случае
недостижения согласия – путем разделения между ними количества отводимых
присяжных заседателей поровну, если это возможно. Если такое разделение
невозможно, то подсудимые реализуют свое право на немотивированный отвод
по большинству голосов или по жребию;

д) заявить равное с другой стороной дополнительное количество
немотивированных отводов, если позволяет количество неотведенных
присяжных заседателей.

Следует также не забывать и о правиле, предусмотренном ч. 1 ст. 330 УПК
РФ: до приведения присяжных заседателей к присяге стороны могут заявить,
что вследствие особенностей рассматриваемого уголовного дела
образованная коллегия присяжных заседателей в целом может оказаться
неспособной вынести объективный вердикт.

Подготовка адвоката к участию в судебном следствии включает:

1) написание вступительного заявления защитника с изложением
согласованной с подсудимым позиции по предъявленному обвинению и мнения
о порядке исследования представленных им доказательств (ч. 1 и 3 ст. 335
УПК РФ);

2) составление согласно ч. 5 и 6 ст. 335 УПК РФ ходатайства об
исключении недопустимых доказательств (когда из тактических соображений
такое ходатайство целесообразно заявить на данном этапе
судопроизводства);

3) определение предмета исследования фактических обстоятельств в
соответствии с требованиями ч. 7 ст. 335 УПК РФ;

4) разработку вопросов и тактических приемов допросов “свидетелей
обвинения” (потерпевшего, свидетелей, специалиста, эксперта, законного
представителя) и “свидетелей защиты” (вызванных по инициативе защиты
свидетелей, специалиста, эксперта);

5) составление ходатайства об оглашении всех необходимых для защиты
подсудимого материалов предварительного расследования (протоколов
следственных действий, заключения эксперта и иных документов).

При подготовке к участию в прениях сторон адвокату следует:

1) с учетом результатов судебного следствия определить окончательную
позицию защиты по уголовному делу, прежде всего по основным вопросам,
которые ставятся на разрешение коллегии присяжных заседателей (доказано
ли, что деяние имело место; доказано ли, что это деяние совершил
подсудимый; виновен ли подсудимый в совершении этого деяния), поскольку
эти вопросы согласно ч. 1 ст. 339 УПК РФ ставятся по каждому из деяний,
в которых обвиняется подсудимый, а также по поводу того, заслуживает ли
подсудимый снисхождения (ч. 4 ст. 339 УПК РФ);

2) определить предмет своей судебной речи с учетом того, что:

– прения сторон проводятся лишь в пределах вопросов, подлежащих
разрешению присяжными заседателями. Стороны не вправе касаться
обстоятельств, которые рассматриваются после вынесения вердикта без
участия присяжных (ч. 2 ст. 336 УПК РФ);

– стороны не вправе ссылаться в обоснование своей позиции на
доказательства, которые в установленном порядке признаны недопустимыми
или не исследовались в судебном заседании (ч. 3 ст. 336 УПК РФ);

3) в зависимости от избранной позиции по делу подготовить защитительную
речь. При этом могут быть использованы следующие формы подготовки
судебной речи (в зависимости от опыта и квалификации адвоката,
индивидуальных особенностей его памяти и мышления, умения или неумения в
достаточной степени “словом твердо править и держать мысль на привязи
свою”):

а) написание речи целиком;

б) изготовление тезисов выступления;

в) составление письменного плана речи;

г) составление мысленного плана речи.

Подготовка адвоката к участию в постановке вопросов, подлежащих
разрешению коллегией присяжных заседателей, включает:

1) изучение положений ст. 339 УПК РФ (о содержании вопросов присяжным
заседателям);

2) изучение положений ст. 338 УПК РФ, регламентирующих порядок
постановки вопросов, подлежащих разрешению присяжными заседателями;

3) анализ основных результатов судебного следствия, а также позиций
государственного обвинителя и других защитников, изложенных в их
выступлениях;

4) составление предусмотренного ч. 2 ст. 338 УПК РФ предложения о
постановке определенных вопросов, которые целесообразно задать присяжным
заседателям с учетом позиции защиты;

5) прогнозирование возможных предложений со стороны обвинения о
постановке определенных вопросов и заблаговременную подготовку в
соответствии с ч. 2 ст. 228 УПК РФ своих замечаний по содержанию и
формулировке этих вопросов.

Подготовка адвоката к участию в обсуждении последствий вердикта
присяжных заседателей направлена на решение следующих задач:

1) при вынесении оправдательного вердикта – составить план участия
адвоката в исследовании и обсуждении вопросов, связанных с разрешением
гражданского иска, распределением судебных издержек, вещественными
доказательствами (ч. 2 ст. 347 УПК РФ);

2) в случае вынесения обвинительного вердикта – составить план участия
адвоката в исследовании и обсуждении обстоятельств, связанных с
квалификацией содеянного подсудимым, назначением ему наказания,
разрешением гражданского иска и другими вопросами, разрешаемыми судом
при постановлении обвинительного приговора (ч. 3 ст. 347 УПК РФ).

Более подробно особенности участия адвоката на различных этапах
разбирательства в суде с участием присяжных заседателей изложены в
следующей HYPERLINK \l “sub_500” главе книги.

Глава 5. Особенности ведения защиты на различных этапах судопроизводства
с участием присяжных заседателей

5.1. Участие адвоката в предварительном слушании дела

Согласно п. 5 ч. 2 ст. 229 УПК РФ проведение предварительного слушания
обязательно для решения вопроса о рассмотрении уголовного дела судом с
участием присяжных заседателей.

Эффективное участие адвоката в предварительном слушании зависит от
знания им положений, раскрывающих:

1) общий порядок предварительного слушания;

2) порядок исключения доказательств;

3) виды решений, принимаемых судьей на предварительном слушании;

4) порядок возвращения уголовного дела прокурору;

5) порядок изменения обвинения и отказа от обвинения;

6) особенности предварительного слушания в суде с участием присяжных
заседателей.

Общий порядок предварительного слушания. Адвокат должен иметь в виду,
что в процессе предварительного слушания должны соблюдаться следующие
правила, предусмотренные ст. 234 УПК РФ и регламентирующие общий порядок
предварительного слушания:

1. Согласно ч. 1 ст. 234 УПК РФ предварительное слушание производится
единолично судьей с участием сторон в закрытом судебном заседании с
соблюдением правил, установленных гл. 34 (“Предварительное слушание”),
33 (“Общий порядок подготовки к судебному заседанию”) и 35 (“Общие
условия судебного разбирательства”) УПК РФ.

2. Уведомление о вызове сторон в судебное заседание должно быть
направлено не менее чем за трое суток до дня проведения предварительного
слушания (ч. 2 ст. 234 УПК РФ).

3. По ходатайству подсудимого предварительное слушание может быть
проведено в его отсутствие (ч. 3 ст. 234 УПК РФ). В данном случае
адвокат должен удостовериться, что подзащитный по собственной воле, а не
по чьему-либо принуждению отказался участвовать в предварительном
слушании. К делу должно быть приобщено соответствующее ходатайство или
заявление обвиняемого. Очевидно, что одного сообщения должностного лица
следственного изолятора здесь недостаточно.

4. Неявка других своевременно извещенных участников производства по
уголовному делу не препятствует проведению предварительного слушания (ч.
4 ст. 234 УПК РФ).

5. В случае если стороной заявлено ходатайство об исключении
доказательства, судья выясняет у другой стороны, имеются ли у нее
возражения. При отсутствии возражений судья удовлетворяет ходатайство и
выносит постановление о назначении судебного заседания, если отсутствуют
иные основания для проведения предварительного слушания (ч. 5 ст. 234
УПК РФ).

6. Ходатайство стороны защиты о вызове свидетелей для установления алиби
подсудимого подлежит удовлетворению лишь в тех случаях, когда оно
заявлялось в ходе предварительного расследования и было отклонено
дознавателем, следователем или прокурором. Такое ходатайство также может
быть удовлетворено, если о свидетеле стало известно после окончания
предварительного расследования (ч. 6 ст. 234 УПК РФ).

7. Ходатайство стороны защиты об истребовании дополнительных
доказательств или предметов подлежит удовлетворению при условии, что
данные доказательства и предметы имеют значение для уголовного дела (ч.
7 ст. 234 УПК РФ).

8. По ходатайству сторон в качестве свидетелей могут быть допрошены
любые лица, которым что-либо известно об обстоятельствах производства
следственных действий или изъятия и приобщения к уголовному делу
документов, за исключением лиц, обладающих свидетельским иммунитетом (ч.
8 ст. 234 УПК РФ).

9. В ходе предварительного слушания ведется протокол (ч. 9 ст. 234 УПК
РФ).

Порядок исключения доказательств. По делам, рассматриваемым в суде с
участием присяжных заседателей, на этапе предварительного слушания
особенно важное значение имеет реализация защитой своих полномочий на
заявление ходатайства об исключении недопустимых доказательств и на
возражение против необоснованных ходатайств защиты об исключении
доказательств, являющихся допустимыми. Для этого адвокат должен
учитывать положения ст. 235 УПК РФ, раскрывающие порядок и правовые
последствия заявления ходатайств об исключении доказательств:

1. Стороны вправе заявить ходатайство об исключении из перечня
доказательств, предъявляемых в судебном разбирательстве, любого
доказательства. В случае заявления стороной такого ходатайства его копия
передается другой стороне в день представления ходатайства в суд (ч. 1
ст. 235 УПК РФ).

2. Ходатайство об исключении доказательства помимо указания на это
доказательство должно содержать предусмотренные УПК РФ основания для
принятия такого решения и обстоятельства, обосновывающие ходатайство (ч.
2 ст. 235 УПК РФ).

В силу ст. 50 Конституции РФ при осуществлении правосудия не допускается
использование доказательств, полученных с нарушением федерального
закона.

В соответствии с ч. 2 ст. 75 УПК РФ к недопустимым доказательствам
относятся:

показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного
производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи
отказа от защитника, и не подтвержденные им в суде;

показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке,
предположениях, слухе, а также показания свидетеля, который не может
указать источник своей осведомленности;

иные доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ.

В постановлении Пленума Верховного суда РФ от 31 октября 1995 г. N 8 “О
некоторых вопросах применения судом Конституции Российской Федерации при
осуществлении правосудия” разъяснено, что доказательства должны
признаваться полученными с нарушением закона, если при их собирании и
закреплении были нарушены гарантированные Конституцией РФ права человека
и гражданина или установленный уголовно-процессуальным законодательством
порядок их собирания и закрепления, а также если собирание и закрепление
доказательств осуществлено ненадлежащим лицом или органом либо в
результате действий, не предусмотренных процессуальными нормами.

В судебной практике признаются недопустимыми доказательства по мотиву
нарушения прав человека и гражданина при собирании и закреплении
доказательств, когда органы дознания и следователи допустили, в
частности, следующие нарушения:

а) вопреки требованиям ст. 48 Конституции РФ, ч. 4 ст. 46, ч. 4 ст. 47
УПК РФ, подозреваемому и обвиняемому не было разъяснено их право на
получение квалифицированной юридической помощи и право отказаться от
дачи показаний;

б) потерпевшим и свидетелям не разъяснено их право не свидетельствовать
против самого себя, своего супруга (своей супруги) и других близких
родственников (ст. 51 Конституции Российской Федерации, п. 3 ч. 2 ст.
42, п. 1 ч. 4 ст. 56 УПК РФ);

в) показания получены с применением насилия, угроз либо пыток;

г) не соблюден принцип добровольности при обращении с заявлением о явке
с повинной (ст. 142 УПК РФ).

Доказательства могут признаваться недопустимыми и в связи с тем, что они
собраны в результате действий, не предусмотренных процессуальными
нормами, либо потому, что собирание и исследование их осуществлено
ненадлежащим лицом, не имеющим права собирать и закреплять
доказательства.

Основания для оспаривания адвокатом допустимости доказательств и
заявления ходатайства об исключении соответствующих протоколов
следственных действий по мотиву того, что собирание и закрепление
доказательств осуществлено ненадлежащим лицом, не имеющим право собирать
и закреплять доказательства, возникают в случаях, когда:

нет постановления следователя о принятии дела к своему производству;

нет постановления прокурора о создании следственной бригады;

нет постановления прокурора о передаче дела другому следственному
органу;

нет отдельного поручения другому следователю или органу дознания на
производство следственных действий.

Например, по рассмотренному Саратовским областным судом делу, по
которому были оправданы по п. “д”, “ж”, “к” ч. 2 ст. 105, п. “а” ч. 2
ст. 163, п. “в” ч. 3 ст. 163 УК РФ подсудимые Родин и Султанов, в стадии
предварительного слушания из судебного разбирательства были исключены 57
протоколов допроса различных свидетелей, допрошенных работниками милиции
до вынесения следователем прокуратуры отдельного поручения. Был также
исключен как процессуально недоброкачественный протокол допроса в
качестве свидетеля подозреваемого Султанова, поскольку следователь в
нарушение ст. 51 Конституции РФ предупредил его об уголовной
ответственности по ст. 181-182 УК РФ и тем самым обязал
свидетельствовать против самого себя.

3. Судья вправе допросить свидетеля или приобщить к уголовному делу
документ, упомянутый в ходатайстве. В случае если одна из сторон
возражает против исключения доказательства, судья вправе огласить
протоколы следственных действий и иные документы, имеющиеся в уголовном
деле и (или) представленные сторонами (ч. 3 ст. 235 УПК РФ).

4. При рассмотрении ходатайства об исключении доказательства,
заявленного стороной защиты на том основании, что доказательство было
получено с нарушением требований УПК РФ, бремя опровержения доводов,
представленных стороной защиты, лежит на прокуроре. В остальных случаях
бремя доказывания лежит на стороне, заявившей ходатайство (ч. 4 ст. 235
УПК РФ).

5. Если суд принял решение об исключении доказательства, то данное
доказательство в соответствии с ч. 5 ст. 235 УПК РФ теряет юридическую
силу и не может быть положено в основу приговора или иного судебного
решения, а также исследоваться в ходе судебного разбирательства и
использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных
ст. 73 УПК РФ.

Юридические последствия признания судьей на предварительном слушании
того или иного доказательства недопустимым, полученным органом дознания
и предварительного следствия с нарушением закона заключаются в том, что
автоматически исключается из дальнейшего судебного разбирательства не
только это доказательство, но и все построенные на нем производные
доказательства (правило “плодов отравленного дерева”). В результате
исключения этих доказательств на предварительном слушании подрывается
доказательственная база обвинения, поскольку в судебном разбирательстве
в присутствии присяжных заседателей могут исследоваться только
допустимые доказательства, т.е. исключенные недопустимые доказательства
не влияют на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей.

В юридической литературе высказывается совершенно обоснованное мнение,
что при проведении предварительного слушания решение по вопросам о
допустимости доказательств должно приниматься судьей по ходу
предварительного слушания, так как от этого зависит позиция сторон,
принятие ими решений о заявлении в процессе предварительного слушания
тех или иных ходатайств. Так, государственный обвинитель при исключении
конкретных доказательств и недостаточности в связи с этим доказательств
обвинения может полностью или частично отказаться от обвинения или
изменить его либо заявить ходатайство о направлении дела для
производства дополнительного расследования HYPERLINK \l “sub_99355”
*(355) . Обвиняемый, его защитник и государственный обвинитель при
своевременном ознакомлении в ходе предварительного слушания с решением
судьи об исключении представленных ими доказательств могут уточнить или
изменить свою позицию и заявить процессуальные ходатайства. Адвокату
целесообразно заявлять такие ходатайства лишь в случаях, когда их
удовлетворение обеспечит защиту прав и законных интересов его
подзащитного.

6. По уголовному делу, которое рассматривается судом с участием
присяжных заседателей, стороны либо иные участники судебного заседания
не вправе сообщать присяжным заседателям о существовании доказательства,
исключенного по решению суда (ч. 6 ст. 235 УПК РФ).

7. При рассмотрении уголовного дела по существу суд по ходатайству
стороны вправе повторно рассмотреть вопрос о признании исключенного
доказательства допустимым (ч. 7 ст. 235 УПК РФ).

Если судья удовлетворяет ходатайство об исключении доказательства и при
этом назначает судебное заседание, то в постановлении указывается, какое
доказательство исключается и какие материалы уголовного дела,
обосновывающие исключение данного доказательства, не могут исследоваться
и оглашаться в судебном заседании и использоваться в процессе
доказывания (ч. 4 ст. 236 УПК РФ).

Виды решений, принимаемых судьей на предварительном слушании. Участие в
предварительном слушании дела адвоката помогает суду правильно выбрать
одно из решений, предусмотренных ст. 236 УПК РФ: о направлении
уголовного дела по подсудности; о возвращении уголовного дела прокурору
по основаниям, предусмотренным ст. 237 УПК РФ; о приостановлении
производства по уголовному делу по основаниям, предусмотренным ст. 238
УПК РФ; о прекращении уголовного дела или уголовного преследования по
основаниям, предусмотренным ст. 239 УПК РФ; о назначении судебного
заседания.

При наличии оснований к назначению судебного заседания адвокат
высказывает свое суждение об этом, заявляет ходатайства об истребовании
дополнительных доказательств или предметов, имеющих значение для дела, в
том числе о вызове в судебное заседание новых свидетелей, экспертов и
специалистов, об истребовании и приобщении к делу вещественных
доказательств и документов (ч. 7 ст. 237 УПК РФ). При необходимости
адвокат может заявить и другие ходатайства.

Судья в соответствии с ч. 2 ст. 236 УПК РФ должен свое решение оформить
постановлением в соответствии с требованиями ч. 2 ст. 227 УПК РФ,
отразив результаты рассмотрения заявленных ходатайств и поданных жалоб
(ч. 3 ст. 236 УПК РФ).

После рассмотрения ходатайства, заявленного в этой стадии процесса
адвокатом или другими участниками процесса, суд, выяснив мнения сторон,
может принять решение: о вызове в судебное заседание новых свидетелей,
экспертов и специалистов; об истребовании и приобщении к делу
вещественных доказательств и документов; об изменении обвиняемому меры
пресечения; о гражданском иске и мерах его обеспечения; а также о
производстве экспертизы, если обстоятельства, имеющие значение для дачи
заключения, требуют дополнительного выяснения и при этом не нарушаются
права обвиняемого и других участников процесса, установленные
уголовно-процессуальным законом (п. 10 постановления Пленума Верховного
суда РФ N 9 от 20 декабря 1994 г. “О некоторых вопросах, связанных с
применением судами уголовно-процессуальных норм, регулирующих
производство в суде присяжных”) HYPERLINK \l “sub_99356” *(356) .

Если при разрешении ходатайства обвиняемого о предоставлении времени для
ознакомления с материалами уголовного дела суд установит, что требования
ч. 5 ст. 109 УПК РФ (о предоставлении материалов оконченного
расследованием уголовного дела обвиняемому, содержащемуся под стражей, и
его защитнику не позднее 30 суток до окончания предельного срока
содержания под стражей) были нарушены, а предельный срок содержания
обвиняемого под стражей истек, суд изменяет меру пресечения в виде
заключения под стражу, удовлетворяет ходатайство обвиняемого и
устанавливает ему срок для ознакомления с материалами уголовного дела
(ч. 6 ст. 236 УПК РФ).

Порядок возвращения уголовного дела прокурору. Следует отметить, что УПК
РФ не предусматривает возможности направления судом уголовного дела для
дополнительного расследования ни по собственной инициативе, ни по
ходатайству прокурора или иных участников. В то же время согласно ч. 1
ст. 237 УПК РФ судья по ходатайству стороны или по собственной
инициативе возвращает уголовное дело прокурору для устранения
препятствий к его рассмотрению судом, когда:

1) обвинительное заключение или обвинительный акт составлены с
нарушением требований УПК РФ, что исключает возможность постановления
судом приговора или вынесения иного решения на основе данного заключения
или акта (п. 1 ч. 1 ст. 237 УПК РФ);

2) копия обвинительного заключения или обвинительного акта не была
вручена обвиняемому (п. 2 ч. 1 ст. 237 УПК РФ);

3) есть необходимость составления обвинительного заключения или
обвинительного акта по уголовному делу, направленному в суд, с
постановлением о применении принудительной меры медицинского характера
(п. 3 ч. 1 ст. 237 УПК РФ).

В этих случаях судья обязывает прокурора в пятидневный срок обеспечить
устранение допущенных нарушений (ч. 2 ст. 237 УПК РФ).

При возвращении уголовного дела прокурору суд решает вопрос о мере
пресечения в отношении обвиняемого (ч. 3 ст. 237 УПК РФ).

Порядок изменения обвинения и отказа от обвинения. Если прокурор в ходе
предварительного слушания придет к выводу о необходимости изменить
обвинение в сторону смягчения, то в соответствии с ч. 8 ст. 246 УПК РФ
он может изменить его путем:

а) исключения из юридической квалификации деяния признаков преступления,
отягчающих наказания (п. 1);

б) исключения из обвинения ссылки на какую-либо норму УК РФ, нарушение
которой вменялось ему в обвинительном заключении или обвинительном акте,
если деяние подсудимого предусматривается другой нормой УК РФ (п. 2);

в) переквалификации деяния в соответствии с нормой УК РФ,
предусматривающей более мягкое наказание (п. 3).

Если в ходе предварительного слушания прокурор изменяет обвинение, судья
также отражает это в постановлении и в случаях, предусмотренных УПК РФ,
направляет уголовное дело по подсудности (ч. 5 ст. 236 УПК РФ).

Когда прокурор изменяет обвинение в сторону смягчения, то это, как
правило, требует составления новой формулировки обвинения.
Государственный обвинитель в этом случае должен представлять эту
формулировку в письменном виде, с тем чтобы она была воспроизведена
судом в вынесенном на основании заявления постановлении о продолжении
судебного разбирательства дела в объеме обвинения, поддерживаемого
государственным обвинителем.

Если в ходе предварительного слушания прокурор придет к выводу, что
представленные доказательства не подтверждают предъявленного подсудимому
обвинения, он отказывается от обвинения и излагает мотивы отказа,
представив их суду в письменном виде.

Полный или частичный отказ государственного обвинителя от обвинения в
ходе предварительного слушания влечет за собой прекращение уголовного
дела или уголовного преследования полностью или в соответствующей части
по основаниям, предусмотренным п. 1 и 2 ч. 1 ст. 24 и п. 1 и 2 ч. 1 ст.
27 УПК РФ (ч. 1 ст. 239, ч. 7 ст. 246 УПК РФ).

Особенности предварительного слушания в суде с участием присяжных
заседателей. В соответствии со ст. 325 УПК РФ предварительное слушание в
суде с участием присяжных заседателей проводится в порядке,
предусмотренном гл. 34 УПК РФ с учетом следующих положений:

1. Уголовное дело, в котором участвует несколько подсудимых, должно
рассматриваться судом с участием присяжных заседателей в отношении всех
подсудимых, если хотя бы один из них заявил ходатайство о рассмотрении
уголовного дела таким судом (ч. 2 ст. 325). Однако при этом следует
иметь в виду, что если другие обвиняемые при ознакомлении с материалами
дела возражают против рассмотрения дела судом с участием присяжных
заседателей, то следователь обязан рассмотреть вопрос о выделении
уголовного дела в отношении этих обвиняемых в отдельное производство. И
только при невозможности этого дело в целом рассматривается судом с
участием присяжных заседателей (п. 1 ч. 5 ст. 217 УПК РФ).

2. Если подсудимый не заявил ходатайство о рассмотрении его уголовного
дела судом с участием присяжных заседателей, то данное уголовное дело
рассматривается другим составом суда в порядке, установленном ч. 3 ст.
30 УПК РФ.

3. В постановлении о назначении уголовного дела к слушанию судом с
участием присяжных заседателей должно быть определено количество
кандидатов в присяжные заседатели, подлежащих вызову в судебное
заседание, которых должно быть не менее двадцати, а также указано,
открытым, закрытым или частично закрытым будет судебное заседание; в
последнем случае суд должен определить, в какой части судебное заседание
будет закрытым (ч. 4 ст. 325).

4. Постановление судьи о рассмотрении уголовного дела с участием
присяжных заседателей является окончательным; последующий отказ
подсудимого от рассмотрения уголовного дела в таком порядке не
принимается (ч. 5 ст. 325).

5. Копии постановления, вынесенного судьей по результатам
предварительного слушания, вручаются сторонам по их просьбе (ч. 6 ст.
325).

5.2. Участие адвоката при формировании коллегии присяжных заседателей

Эффективное участие адвоката в формировании коллегии присяжных
заседателей зависит от знания им общих положений, раскрывающих: 1)
требования, предъявляемые законом к кандидатам в присяжные заседатели;
2) содержание, форму, виды и примерные формулировки вопросов кандидатам
в присяжные заседатели для выявления их соответствия требованиям закона;
3) задачи и полномочия адвоката по участию в формировании коллегии
присяжных заседателей.

Требования, предъявляемые законом к кандидатам в присяжные заседатели,
рассмотрены в HYPERLINK \l “sub_13” разд. 1.3 “Способна ли коллегия
присяжных заседателей правильно судить по вопросам о фактической стороне
дела и виновности подсудимого?”.

Для выяснения соответствия кандидатов в присяжные заседатели
предъявляемым к ним законом требованиям в процессе формирования коллегии
присяжных заседателей им задаются специальные вопросы.

Содержание, форма, виды и примерные формулировки вопросов кандидатам в
присяжные заседатели для установления их соответствия требованиям закона
HYPERLINK \l “sub_99357” *(357) .

При постановке вопросов кандидатам в присяжные заседатели для выявления
их соответствия требованиям закона следует руководствоваться следующими
общими правилами:

1. Вопросы должны быть сформулированы в простых и понятных людям разного
интеллектуального уровня выражениях.

2. В начале вопроса следует предусмотреть такую форму обращения к
кандидатам в присяжные заседатели, чтобы каждый из них воспринимал
вопрос как задаваемый ему лично, например: “Кто из вас?..”; “Кому из
присутствующих?..”; “Кому из вас известно?..”; “Кто из вас
когда-нибудь?..”, “Поднимите, пожалуйста, руки те, кто полагает…”;
“Кому из вас доводилось видеть, как?..”; “Кто из вас слышал от
уважаемого вами человека, что…”

3. Каждый вопрос должен предполагать единственный однозначный ответ –
утвердительный либо отрицательный. Нельзя ставить вопросы громоздкие,
запутанные, допускающие двоякие ответы на них.

4. Вопросы не должны формировать предубеждение присяжных по отношению к
подсудимому, а также преждевременно раскрывать обстоятельства дела.

5. В вопросах не должна проявляться позиция государственного обвинителя
или защиты.

6. Мнение, на которое делается ссылка в вопросе, не следует приписывать
определенному, в особенности авторитетному, лицу. Например, нельзя
ставить такой вопрос: “Президент России требует борьбы с коррупцией
самыми жестокими мерами. Кто из вас против борьбы с коррупцией?”

7. Вопросы нужно ставить так, чтобы кандидату в присяжные заседатели
легко было дать честный ответ, чтобы эти вопросы не задевали его
самолюбие и не выставляли его в смешном виде. Например, при
необходимости выяснения отношения кандидатов в присяжные заседатели к
действиям сексуального характера нельзя ставить вопрос: “Кто из
присутствующих имел гомосексуальные контакты?” В подобных случаях
правильнее спросить: “Кто из присутствующих считает, что половые связи
мужчины с мужчиной или женщины с женщиной – их личное дело?”

8. Вопросы должны задаваться со вполне определенной целью – для
выявления тех присяжных заседателей, которые будут участвовать в
рассмотрении дела. Если на вопрос одинаково могут ответить все или почти
все кандидаты, он, как правило, неудачен. Например, неправильно ставить
вопрос: “Кто из присутствующих когда-либо обращался к врачу?”
Целесообразнее поставить (если в нем есть необходимость) такой вопрос:
“Кто из вас в последние 3 года лечился или проходил профилактическое
обследование в больнице?”

9. Не нужно ставить бессмысленные, т.е. бесполезные для целей судебного
разбирательства, вопросы. Если вопрос может восприниматься присяжными
как бессмысленный, необходимо пояснить, зачем он задается.

10. В любом случае целесообразно ставить только такие вопросы, ответы на
которые позволяют:

а) устранить тех кандидатов, которые не отвечают требованиям,
предъявляемым законом к присяжным заседателям;

б) решить вопрос об освобождении кандидатов, которые, скорее всего, не
станут точно следовать требованиям закона, изложенным в тексте присяги и
напутственном слове председательствующего судьи;

в) освободить от участия в данном процессе потенциально необъективных,
предубежденных кандидатов;

г) дать защитнику дополнительную информацию о присяжных заседателях для
возможного мотивированного или немотивированного отвода некоторых из
них.

Для обеспечения качественного состава присяжных заседателей, способных
добросовестно и эффективно исполнять свои обязанности, кандидатам могут
быть поставлены следующие виды вопросов:

1) вопросы для выявления лиц, которые по закону не могут быть присяжными
заседателями либо могут быть освобождены от обязанностей присяжного
заседателя;

2) вопросы для выявления предубежденности в связи с характером
предъявленного подсудимому обвинения;

3) вопросы для выявления предубежденности в связи с возможностью
назначения подсудимому исключительной меры наказания;

4) вопросы для выявления предубежденности в связи с личностью
подсудимого, потерпевшего, свидетеля и эксперта.

Примерные формулировки вопросов для выявления лиц, которые по закону не
могут быть присяжными заседателями либо могут быть освобождены от
обязанностей присяжного заседателя

1. Кому из вас не исполнилось двадцати пяти лет?

2. Пожалуйста, поднимите руки те, кто был когда-либо потерпевшим,
обвиняемым или иным образом привлекался либо привлекается к производству
по уголовному делу? (Этот вопрос предлагается формулировать в такой
общей форме для того, чтобы не ставить в неудобное положение тех, у кого
есть неснятая или непогашенная судимость, либо тех, кто в настоящее
время привлекается в качестве подозреваемого или обвиняемого.)

3. Кто из вас испытывает трудности с пониманием русского языка, на
котором ведется сегодняшнее судебное заседание, либо с трудом говорит
по-русски?

4. Кто из вас знаком с прокурором, защитником, подсудимым, потерпевшим,
свидетелями, экспертом, гражданским истцом, гражданским ответчиком и их
представителями? (Фамилии этих участников судебного разбирательства
объявляются председательствующим судьей во вступительной речи).

5. Уважаемые присяжные заседатели! Прошу встать тех из вас, кто был до
прихода в суд знаком друг с другом.

6. Кто из вас в этом году уже участвовал в судебном заседании в качестве
присяжного заседателя?

7. Кто из вас знает что-либо по данному уголовному делу помимо той
информации, о которой сообщил председательствующий во вступительной
речи?

8. Кто из вас до или после вашего прихода в суд обсуждал с кем бы то ни
было рассматриваемое уголовное дело?

9. У кого из вас сложилось впечатление о виновности или невиновности
подсудимого после ознакомления со статьей в газете, передачей по радио
или телевидению?

10. Кто из вас уже составил твердое мнение о виновности или невиновности
подсудимого?

11. Оказывалось ли на кого-нибудь из вас воздействие в связи с данным
уголовным делом? Если это было, поднимите, пожалуйста, руку.

12. У кого из вас имеются религиозные, нравственные и политические
убеждения, которые не позволяют вам участвовать в рассмотрении данного
уголовного дела?

13. Кто из вас каким-либо образом заинтересован в исходе данного
уголовного дела?

14. Кто из вас хочет заявить об уважительных причинах, препятствующих
выполнению обязанности присяжного заседателя в этом уголовном деле?

Для решения вопроса о возможности включения того или иного лица в состав
коллегии присяжных заседателей и об отсутствии у него предвзятого мнения
при рассмотрении конкретного уголовного дела необходимо также учитывать
характер предъявленного подсудимому обвинения.

В качестве примера приводятся возможные формулировки вопросов для
выявления предубежденности кандидатов в присяжные заседатели по делу об
убийстве при отягчающих обстоятельствах (ч. 2 ст. 105 УК РФ):

1. Кому из вас, ваших родственников или близких знакомых доводилось
подвергаться нападениям, угрозам, оскорблениям либо каким-нибудь иным
обидным для вас выходкам посторонних лиц в связи с исполнением вами
служебных обязанностей или общественного долга? (В случае если обвинение
предъявлено по п. “б” ч. 2 ст. 105 УК РФ.)

2. Кто из вас, ваших родственников или близких знакомых подвергался
захвату в качестве заложника либо иному насилию, связанному с похищением
человека? (При предъявлении обвинения по п. “в” ч. 2 ст. 105 УК РФ.)

3. Кто из присутствующих здесь мужчин готовится стать отцом? Кто из
присутствующих здесь женщин готовится стать матерью? (При предъявлении
обвинения по п. “г” ч. 2 ст. 105 УК РФ.)

4. Кто из вас сталкивался со случаями истязания, глумления над жертвой
или другими случаями жестокого обращения с человеком? (При предъявлении
обвинения по п. “д” ч. 2 ст. 105 УК РФ.)

5. Кто из вас, ваших близких родственников и знакомых пострадал от
преступления, совершенного группой лиц? (При предъявлении обвинения по
п. “ж” ч. 2 ст. 105 УК РФ.)

6. Кто из вас когда-либо пострадал от преступлений, связанных с
нападением, с незаконным проникновением в ваше жилище, с требованием
передачи вашего имущества под угрозой применения насилия, либо имеет
родственников, друзей, ставших жертвами таких преступлений? (При
предъявлении обвинения по п. “з” ч. 2 ст. 105 УК РФ).

7. Кто из вас не одобряет каких-либо обычаев и традиций лиц другой
национальности?

8. У кого из вас случались конфликты с гражданами другой национальности
(или расово-этнической группы)? (При предъявлении обвинения по п. “л” ч.
2 ст. 105 УК РФ.)

Примерные формулировки вопросов для выявления предубежденности в связи с
возможностью назначения подсудимому исключительной меры наказания

1. Кто из вас считает, что закон не должен предусматривать наказание в
виде смертной казни за преступления, не связанные с насилием над
человеком?

2. Кто из вас сторонник полной отмены смертной казни?

3. Кто из вас полагает, что в современных условиях смертную казнь
полностью отменять нельзя?

4. Кто из вас полагает, что в современных условиях смертную казнь
следует применять только за убийство при отягчающих обстоятельствах?

С позиции защиты сторонники смертной казни ненадежные кандидаты в
присяжные заседатели. Как отмечает американский социальный психолог
Д.Майерс, в уголовном процессе людям, которые ничего не имеют против
смертной казни, “более свойственно вставать на сторону обвинения,
ощущать, что суд “нянчится с преступником”, и неодобрительно относиться
к реализации конституционных прав обвиняемого… те, кто одобряет
смертную казнь, больше озабочены борьбой с преступностью и меньше –
свершением правосудия” HYPERLINK \l “sub_99358” *(358) .

Примерные формулировки вопросов для выявления предубежденности в связи с
личностью подсудимого, потерпевшего, свидетеля и эксперта

1. Кто из вас полагает, что представители некоторых наций и народностей
более склонны к совершению преступлений, чем представители другой
национальности?

2. Кто из вас отрицательно относится к представителям определенной
национальности (или расово-этнической группы)?

3. У кого из вас случались конфликты с гражданами другой национальности
(или расово-этнической группы)?

4. Кто из вас считает, что решение о виновности подростка должно
постановляться на основании более веских доказательств, чем решение о
виновности взрослого подсудимого?

5. Есть мнение, что существуют люди, предрасположенные к совершению
преступлений. Кто из вас разделяет такую позицию?

6. Кто из вас разделяет мнение, что сегодня невозможно нажить крупное
состояние честным путем, без нарушения закона?

7. Кто из вас может поверить (или, наоборот, не может поверить)
показаниям должностного лица, работающего в правоохранительных органах,
лишь на том основании, что он является работником этих органов?

8. У кого из вас родственники или близкие вам люди работают в
правоохранительных органах?

9. Кто из вас отрицательно относится к психиатрам? (Если по делу в
качестве доказательства будет фигурировать заключение судебного
психиатра.)

Наибольшую сложность при применении вопросно-ответного метода выяснения
у присяжных заседателей предубежденности вызывает то, что не все из них
бывают искренни в своих ответах. “Большинство присяжных в ответ на
заявление судьи: “Поднимите руку, если вы читали об этом деле что-либо,
что могло бы вызвать у вас предубеждение” – не признаются прямо в своей
предвзятости. Чтобы выявить ее, нужны дальнейшие расспросы” HYPERLINK \l
“sub_99359” *(359) .

Обязательной предпосылкой эффективного проведения рассматриваемой
процедуры является заблаговременная разработка “веера вопросов”, которые
ставятся “вразбивку” таким образом, чтобы в конце концов ответы
неискреннего присяжного “высветили” его предубежденность. По своей
сущности искусно разработанный “веер вопросов” представляет собой
психологический тест, диагностирующий наличие или отсутствие у кандидата
отрицательных стереотипов общественного сознания и других
психологических особенностей, ограничивающих его способность объективно
и беспристрастно исполнять обязанности присяжного заседателя.

С этой целью в США адвокаты при подготовке к участию в отборе присяжных
заседателей тщательно продумывают соответствующие вопросы и в
необходимых случаях обращаются за советом к социальным психологам и
социологам, которые помогают им разработать оптимальный для улавливания
предубежденности в ответах присяжных “веер вопросов”.

По свидетельству Д.Майерса, для оказания адвокатам и их подзащитным
такого рода услуг в США существуют специализированные консультативные
фирмы, доход которых “составляет ни много ни мало 25 млн. долл.
ежегодно, и большинство клиентов удовлетворены результатами” HYPERLINK
\l “sub_99360” *(360) .

Задачи и полномочия адвоката по участию в формировании коллегии
присяжных заседателей

Способность коллегии присяжных заседателей, состоящей из 12 человек,
вынести правильный и справедливый вердикт по основным вопросам о
фактической стороне дела и виновности подсудимого, а также по вопросу о
том, заслуживает ли подсудимый снисхождения, зависит от ее качественного
состава. В идеале коллегия присяжных заседателей должна быть
сформирована из беспристрастных, объективных людей, способных
последовательно руководствоваться требованиями присяги, изложенными в ч.
1 ст. 332 УПК РФ.

Однако на практике каждая сторона в силу своего умения стремится к
формированию такой коллегии присяжных, которая заранее была бы склонна
(в зависимости от целей формирующего) либо оправдать, либо признать
подсудимого виновным.

По-видимому, именно с учетом этого обстоятельства наш
уголовно-процессуальный закон предусматривает при формировании коллегии
присяжных заседателей довольно широкие полномочия судьи и незначительные
возможности сторон. Тем не менее и в этих условиях адвокат и его
подзащитный, участвуя в формировании коллегии присяжных заседателей,
имеют возможность в определенной степени влиять на то, чтобы в состав
коллегии присяжных заседателей входили люди, которым они доверяют, не
сомневаются в их объективности и беспристрастности. Этому способствует
реализация защитой следующих правомочий:

1) права задавать каждому из оставшихся кандидатов в присяжные
заседатели (после удовлетворения ходатайств о невозможности участия в
рассмотрении дела и самоотводов) вопросы, которые, по ее мнению,
проясняют обстоятельства, препятствующие участию лица в качестве
присяжного заседателя в рассмотрении данного уголовного дела (ч. 8 ст.
328 УПК РФ). При формулировке этих вопросов адвокат должен учитывать
рассмотренные выше общие положения о содержании, форме, виде и примерных
формулировках вопросов кандидатам в присяжные заседатели для
установления их соответствия требованиям закона.

Для адвоката и его подзащитного особенно важное значение имеет
постановка вопросов, направленных на установление наличия или отсутствия
у кандидатов в присяжные заседатели предвзятых мнений, предубеждающих
присяжных в пользу виновности обвиняемого. Наличие у присяжных
заседателей таких предвзятых мнений приводит к формированию у них
устойчивой сознательной или подсознательной обвинительной установки,
которая проявляется в том, что они воспринимают в основном
доказательства и доводы обвинения и проявляют своеобразный “дальтонизм”
по отношению к доказательствам и доводам защиты, не замечают или не
придают им должного значения. Такие опасные для защиты предвзятые мнения
присущи, например, следующим типам людей:

лицам, которые сами (или их родственники, близкие им люди) пострадали от
преступления, аналогичного рассматриваемому;

лицам, одобряющим смертную казнь;

лицам, подверженным влиянию негативных стереотипов общественного
сознания, различных социальных предрассудков. “Предрассудки по отношению
к известным сословиям или профессиям, расам или религиям, пристрастие к
некоторым чертам характера, антипатия к некоторым физиономиям… все это
может нанести тяжелый удар объективности судопроизводства, несмотря на
наличие доброй воли со стороны судьи” HYPERLINK \l “sub_99361” *(361) .

2) права подсудимого и его защитника заявить мотивированный отвод
присяжному заседателю путем передачи председательствующему
мотивированного письменного ходатайства (без его оглашения) об отводах в
связи с обстоятельствами, препятствующими участию лица в качестве
присяжного заседателя в рассмотрении уголовного дела (п. 1 ч. 5 ст. 327,
ч. 9, 10 ст. 328 УПК РФ);

3) права подсудимого или его защитника дважды (т.е. двум кандидатам в
присяжные заседатели) заявить немотивированный отвод путем вычеркивания
из полученного предварительного списка фамилий отводимых кандидатов в
присяжные заседатели, после чего эти списки передаются
председательствующему без оглашения фамилий отводимых присяжных (п. 2 ч.
5 ст. 327, ч. 13 ст. 328 УПК РФ).

Согласно ч. 14 ст. 328 УПК РФ немотивированный отвод первым заявляет
государственный обвинитель, предварительно согласовав свою позицию по
отводам с другими участниками уголовного судопроизводства со стороны
обвинения (потерпевшим, гражданским истцом, их представителями). Хорошо
известно, что А.Ф.Кони и другие известные обвинители нередко великодушно
отказывались от своего права на безмотивный отвод в пользу подсудимого и
его защитника. Такое “джентльменское” процессуальное поведение можно
только приветствовать, если учесть гуманный смысл процедуры безмотивного
отвода, на который обращал внимание еще Чезаре Беккариа: “Было бы
справедливо, чтобы обвиняемый мог в известных пределах отводить судей,
которые ему кажутся подозрительными. Если это будет ему беспрепятственно
предоставлено в течение известного времени, то осуждение представится
как бы собственным приговором над самим собой” HYPERLINK \l “sub_99362”
*(362) .

Председательствующий предлагает сторонам заявить немотивированные
отводы, если после удовлетворения заявленных самоотводов и
мотивированных отводов количество оставшихся кандидатов в присяжные
заседатели составляет восемнадцать человек или более (ч. 12 ст. 328 УПК
РФ).

Подсудимый вправе поручить своему защитнику осуществление права на отвод
присяжных заседателей. Если подсудимый отказывается от своего права на
отвод, то защитник без его согласия не вправе самостоятельно участвовать
в их отводе.

Если в уголовном деле участвует несколько подсудимых, то
немотивированный отвод производится по их взаимному согласию, а в случае
недостижения согласия – путем разделения между ними количества отводимых
присяжных заседателей поровну, если это возможно. Если такое разделение
невозможно, то подсудимые реализуют свое право на немотивированный отвод
по большинству голосов или по жребию (ч. 15 ст. 328 УПК РФ).

Если позволяет количество неотведенных присяжных заседателей, то
председательствующий может предоставить сторонам право на равное число
дополнительных немотивированных отводов (ч. 16 ст. 328 УПК РФ).

Подсудимому или его защитнику особенно целесообразно воспользоваться
своим правом на немотивированные отводы в случаях, когда
председательствующий не удовлетворил их мотивированный отвод или если
они придут к выводу о возможной необъективности кого-либо из присяжных
заседателей или неспособности в силу иных причин ответственно выполнять
обязанности присяжного заседателя.

При существующем у нас ограниченном количестве немотивированных отводов
очень важно, чтобы подзащитный и его защитник толково распорядились этим
правом. Надо заметить, что безмотивный отвод – чрезвычайно сложная и
ответственная тактико-психологическая задача защиты, которую по любому
делу приходится решать в условиях неопределенности, дефицита информации
о личности кандидатов в присяжные заседатели, об их
индивидуально-психологических особенностях, определяющих их способность
или неспособность проявлять объективность.

Некоторые адвокаты эту неопределенность пытаются восполнить
сомнительными физиономическими опытами. Известный французский публицист
Ж.Перро, юрист по образованию, в своей книге, посвященной анализу причин
ошибочного обвинительного вердикта присяжных по делу 20-летнего
Кристиана Ранусси, обвиненного в убийстве восьмилетней девочки,
анализируя многочисленные тактические ошибки защиты по этому делу, особо
обращает внимание на одну из них, выразившуюся в необоснованном отводе
одной женщины, внешний облик которой не понравился адвокату. Через год
после того как на основании ошибочного обвинительного вердикта Кристиан
Ранусси был казнен, к его адвокату подошел председатель местного
отделения Лиги защиты прав человека и с горечью сказал: “Увы, вы отвели
кандидатуру одной из наших активисток, убежденной противницы смертной
казни…” По этому поводу Ж.Перро отмечает, что в результате применения
подобных физиономических опытов подсудимый может лишиться жизни “только
из-за того, что его адвокатов привлекла обманчиво добродушная физиономия
или, наоборот, оттолкнуло угрюмое выражение лица, отметавшее всякую
мысль о милосердии” HYPERLINK \l “sub_99363” *(363) .

Представляется, что при безмотивном отводе более надежным критерием, чем
внешний облик кандидата, является его социально-психологический тип. Для
того чтобы подобрался качественный состав коллегии присяжных
заседателей, при котором вероятность необоснованного осуждения
невиновного человека была бы минимальной, в ходе процедуры
немотивированного отвода следует отводить прежде всего тех, чьи
социально-психологические особенности мешают им последовательно
руководствоваться презумпцией невиновности и другими правовыми
принципами и лежащими в их основе нравственными нормами, имеющими важное
значение для вынесения правильного и справедливого вердикта.

Так, по делам об изнасиловании и убийствах, особенно когда потерпевшим
является ребенок, следует безмотивно отводить скорее кандидатов из числа
женщин, особенно имеющих несовершеннолетних детей, чем мужчин, поскольку
женщины более эмоциональны и им труднее сохранить объективность и
беспристрастность при рассмотрении и разрешении таких дел.

В ситуациях сложного выбора следует безмотивно отводить, во-первых,
скорее кандидата, не принадлежащего к той социальной группе населения, к
которой относится подсудимый, чем являющегося представителем этой
группы, поскольку последний может не только быть более толерантным,
терпимым по отношению к обвиняемому, но и лучше понять
нравственно-психологическую подоплеку рассматриваемой судебной драмы, в
которой мог участвовать или не участвовать подсудимый, правильно оценить
доводы обвиняемого в контексте житейско-бытовых реалий знакомой ему
социальной среды и разъяснить это другим членам коллегии присяжных
заседателей. По-видимому, именно эти обстоятельства определяют смысл
старинной формулы, заимствованной из английского права: “Присяжные из
числа равных (обвиняемому) сограждан”.

Во-вторых, в ситуации сложного выбора целесообразно безмотивно отводить
скорее неверующего, чем верующего, поскольку верующий человек в большей
степени, чем неверующий, способен в составе коллегии присяжных
заседателей, если можно так выразиться, излучать и воспринимать
“фимиамы” толерантности, терпимо-объективно относиться и к потерпевшему,
и к обвиняемому, более предрасположен свято соблюдать презумпцию
невиновности и другие правовые принципы и нравственные нормы, на которых
они основаны.

Как отмечал русский писатель и православный мыслитель И.А.Ильин,
“религиозность утверждает в душе человека аксиоматические корни
правосознания: чувство собственного духовного достоинства, способность к
автономной жизни и искусство признавать духовное начало в других
людях… Религиозность несет правосознанию все свои дары: и высшее
призвание, и абсолютное мерило ценности, и цельность характера, и силу
вдохновения, и жизненный героизм. Это значит, что в душе религиозного
человека пробуждаются именно те самые благородные силы, которые
необходимы для процветания благородной государственности” HYPERLINK \l
“sub_99364” *(364) .

Благотворное влияние религиозности на нравственное и политическое
сознание подтверждается и результатами исследования современных
социальных психологов. “Подлинно религиозные люди, – пишет В.В.Знаков, –
показывают более высокие результаты по шкале “веры в справедливый мир” и
обнаруживают меньшую склонность к авторитаризму, чем те, кто редко
соблюдает обряды и посещает церковь… Верующие люди более
снисходительны к недостаткам ближних и поэтому более ценят в общении
рефлексивную правду… потому что совесть является одним из центральных
компонентов христианского религиозного сознания, определяющих весь строй
отношений верующих с окружающими” HYPERLINK \l “sub_99365” *(365) .

В-третьих, целесообразно отводить скорее чиновника, чем нечиновника,
поскольку первый больше предрасположен к казенно-бюрократическому
исполнению долга, отношению к правам и свободам человека и гражданина.
Кроме того, как уже отмечалось, суд присяжных рассчитан на рассмотрение
сложных дел об убийствах и других опасных преступлениях, разрешение
которых по вопросам о фактической стороне, виновности в нестандартных
нравственно-конфликтных ситуациях общество не может, самоустранившись,
доверять государству, представляющим его чиновникам. Среди чиновников
отводить целесообразно скорее субъекта, имеющего опыт повседневного
применения закона, чем человека, не имеющего такого опыта, поскольку для
первого “медовый месяц” святого отношения к закону уже давно прошел, а
для последнего только наступает в период исполнения обязанностей
присяжного заседателя.

Наибольшим опытом повседневного применения закона обладают
профессиональные юристы. Среди них в первую очередь следует безмотивно
отводить тех, кто по роду своей деятельности предрасположен понимать
презумпцию невиновности и вытекающие из нее процессуальные правила
скорее умом, чем “сердцем”, скорее как нравственные и правовые “вериги”,
чем как социальное благо, поскольку эти социальные нормы существенно
усложняют их деятельность и тем самым ограничивают возможность их
произвола.

Естественно, что больше всего этим “страдают” следователи, прокуроры и
судьи, что не всегда предрасполагает их строго блюсти презумпцию
невиновности. Очень характерно ироничное замечание французского судьи
Жана Мишеля Ламбера: “Сомнение должно толковаться в пользу…” –
принцип, при одном упоминании которого профессиональные юристы невольно
обмениваются между собой понимающими улыбками” HYPERLINK \l “sub_99366”
*(366) .

Профессиональные юристы, особенно судьи, прокуроры, следователи,
адвокаты, нотариусы, а также лица, принадлежащие к руководящему и
оперативному составу органов внутренних дел и государственной
безопасности, ненадежны как присяжные заседатели не только потому, что
им трудно отключиться от своих профессиональных обязанностей, но и
потому, что из-за постоянной перегруженности делами они предрасположены
к стереотипному профессиональному поведению. Благодаря юридическому
образованию и опыту, формирующим у них стереотипное, шаблонное отношение
к закону, который они повседневно применяют, к людям, их человеческим
трагедиям и страданиям, души профессиональных юристов неизбежно
черствеют, нередко покрываются плесенью казенно-бюрократического
отношения к людям, их проблемам.

Но самая главная причина, из-за которой нецелесообразно включать в
состав коллегии присяжных заседателей профессиональных юристов,
заключается в том, что, как отмечал А.М.Бобрищев-Пушкин, “обыкновенно
юристы-присяжные насилуют своих товарищей” HYPERLINK \l “sub_99367”
*(367) , т.е., являясь для остальных членов коллегии авторитетами по
вопросам о виновности, активно навязывают им свое мнение, свои доводы, в
том числе юридические, свои суждения по этим вопросам.

С этим можно было бы смириться, если бы мнения, доводы и суждения
присяжных-юристов по этим вопросам всегда были логически и юридически
безупречны. Но в том-то и дело, что это не так. Не случайно
Бобрищев-Пушкин к числу наиболее опасных категорий присяжных, “грозящих
институту присяжных заседателей”, относил юристов, которые
тенденциозностью теоретического и практического характера придают
вердиктам “гибельный и ненавистный оттенок судебного произвола”
HYPERLINK \l “sub_99368” *(368) .

Среди юристов, которые “приходят в суд с наиболее опасными для судьи
данными – предвзятыми мнениями”, он особо выделял “отпавших от права
кандидатов права”, старающихся “изображать в совещательной комнате
оракулов и привносить в неюридические умы отрывки сомнительных
юридических знаний”. Этот недостаток отчетливо проявлялся и у присяжных
из числа адвокатов-цивилистов, большинство из которых “в качестве
калифов на час… тенденциозно выдвигают всеми силами перед судом” свою
“поверхностную криминалистику” HYPERLINK \l “sub_99369” *(369) .

Опасность для правосудия этих дидактически-юридических опусов
присяжных-юристов заключается в том, что в келейной обстановке
совещательной комнаты, в отличие от произносимого публично
напутственного слова председательствующего, утрачивается общественный
контроль за объективностью и правильностью юридических доводов, которые
можно использовать в качестве логических посылок при вынесении вердикта
по вопросам о виновности. При этом социально не контролируемые
назидательные юридические монологи “авторитетных” присяжных-юристов, к
которым с повышенным вниманием относятся остальные присяжные, “забивают”
или искажают объективную и правильную юридическую информацию,
содержащуюся в напутственном слове председательствующего, что являлось
одной из причин логических и юридических ошибок в вердиктах, выносимых
дореволюционными коллегиями присяжных заседателей, в составе которых
были и юристы.

С учетом сказанного представляется, что юристов вообще не следует
включать в списки присяжных заседателей и привлекать их к исполнению
этой гражданской обязанности. Между тем Пленум Верховного Суда РФ и
некоторые ученые-юристы придерживаются другого мнения.

Рассмотрев вопрос об освобождении от обязанностей присяжных заседателей
руководителей и заместителей руководителей органов представительной и
исполнительной власти, военнослужащих, судей, прокуроров, следователей,
адвокатов и других работников правоохранительных органов, которые в
соответствии с ч. 4 ст. 80 Закона “О судоустройстве РСФСР” подлежат
освобождению от этих обязанностей по их письменному или устному
заявлению, Пленум Верховного Суда РФ указал, что освобождать этих лиц от
обязанностей присяжных заседателей следует “по их просьбе, заявленной до
окончания их отбора… по конкретному делу. Если такой просьбы не
последовало, эти лица наряду с другими присяжными заседателями
освобождаются от участия в рассмотрении дела лишь при наличии у
председательствующего судьи обоснованных сомнений в их объективности
вследствие оказанного на них незаконного воздействия, наличия у них
предвзятого мнения, их осведомленности в деле, подлежащем рассмотрению,
а также по другим причинам” (п. 12 постановления Пленума Верховного Суда
HYPERLINK \l “sub_99370” *(370) ).

По мнению М.В.Немытиной, позиция Пленума Верховного Суда РФ по этому
вопросу справедлива, поскольку “с позиций теории прав человека никакие
привилегии и, наоборот, ограничения в правах и обязанностях граждан по
признаку профессиональной принадлежности недопустимы… Если
апеллировать к дореволюционному отечественному опыту, то люди,
принадлежащие к профессии юриста, не освобождались от присяжной
повинности. Напротив, участие в судебном разбирательстве в качестве
присяжного заседателя позволяло им увидеть деятельность суда в ином
ракурсе, под другим углом зрения, обогащало, способствовало повышению их
профессионального уровня” HYPERLINK \l “sub_99371” *(371) .

Думается, что при решении вопроса о целесообразности включения
профессиональных юристов в состав коллегии присяжных заседателей следует
исходить не только и не столько из того, будет ли это полезно для
профессионального роста юристов, а прежде всего из того, как это
повлияет на создание благоприятной социально-психологической обстановки
для вынесения качественного вердикта коллегии присяжных заседателей.
Приведенные выше соображения, в том числе основанные на результатах
капитального исследования А.М.Бобрищева-Пушкина, свидетельствуют о том,
что от включения юристов в состав коллегии присяжных заседателей больше
минусов, чем плюсов.

Представляется, что по объективным и субъективным причинам не способны
качественно исполнять обязанности и другие предусмотренные ч. 4 ст. 80
указанного Закона лица (не владеющие языком, на котором ведется
судопроизводство в данной местности; немые, глухие, слепые и другие
лица, являющиеся инвалидами; лица, не способные в силу своих физических
или психических недостатков, подтвержденных медицинскими документами,
успешно исполнять обязанности присяжного заседателя; престарелые,
которые достигли возраста 70 лет; священнослужители; руководители и
заместители органов представительной и исполнительной власти;
военнослужащие). Едва ли оправданно решать вопрос о включении их в
списки присяжных заседателей и в состав коллегии присяжных заседателей в
зависимости от того, захотят ли они обратиться с письменным или устным
заявлением об исключении их из списков присяжных заседателей или
кандидатов в присяжные заседатели.

Особенно это касается лиц, страдающих психическими недостатками,
подтвержденными медицинскими документами, так как такие недостатки могут
помешать им критически оценить свои возможности полноценно реализовывать
права и обязанности присяжного заседателя. Дело в том, что любой
психический недостаток так или иначе означает определенные аномалии в
тех сферах психики, которые образуют интеллектуальный, эмоциональный,
волевой и нравственный потенциал личности, и тем самым ограничивает
субъекта, страдающего этим недостатком, в способности быть личностью,
надежно исполняющей такую важную социальную роль, как присяжный
заседатель.

“Стать личностью, – пишет известный российский патопсихолог Б.С.Братусь,
– значит, во-первых, занять определенную жизненную, прежде всего
нравственную, позицию; во-вторых, в достаточной степени осознать ее и
нести за нее ответственность; в-третьих, утверждать ее своими
поступками, делами, всей своей жизнью” HYPERLINK \l “sub_99372” *(372) .

В сложных видах человеческой деятельности по этим трем параметрам бывают
сбои и отказы даже у психически здоровых людей; тем более они могут
случиться с лицами, страдающими психическими недостатками, даже если эти
недостатки не исключают гражданской дееспособности в целом, если они
пограничны между нормой и патологией и даже если они ближе к норме, чем
к патологии.

Известный русский психиатр П.Б.Ганнушкин в работе “Клиника психопатий”
особое внимание уделил описанию интеллектуальной деятельности
“конституционально-глупых психопатов”: “Эта группа… находится на
границе между психическим здоровьем и психической болезнью; это люди,
врожденно ограниченные, от рождения неумные, без всякой границы…
Подобного рода люди иногда прекрасно учатся (у них сплошь и рядом
хорошая память) не только в средней, но и в высшей школе; когда же они
вступают в жизнь, когда им приходится применять их знания к
действительности, проявлять известную инициативу – они оказываются
совершенно бесплодными. Они умеют себя “держать в обществе”, говорить о
погоде, говорить шаблонные, банальные вещи, но не проявляют никакой
оригинальности (отсюда выражение “салонное слабоумие”). Они хорошо
справляются с жизнью лишь в определенных узких, давно установленных
рамках домашнего обихода и материального благополучия. С другой стороны,
сюда относятся и элементарно-простые, примитивные люди, лишенные
духовных запросов, но хорошо справляющиеся с несложными требованиями
какого-нибудь ремесла, иногда даже без больших недоразумений работающие
в торговле, даже в администрации.

Одной из отличительных черт конституционально-ограниченных является их
большая внушаемость, их постоянная готовность подчиниться голосу
большинства, “общественному мнению”…это люди шаблона, банальности,
моды.

Это те “нормальные” люди, которых Ферри… сравнивает с готовым платьем
из больших магазинов, здесь действует только закон подражания.

К конституционально-глупым надо отнести и тех своеобразных субъектов,
которые отличаются большим самомнением и которые с высокопарным,
торжественным видом изрекают общие места или не имеющие никакого смысла
витиеватые фразы, представляющие набор пышных слов без содержания…
Может быть, здесь же надо упомянуть и о некоторых резонерах, стремление
которых иметь обо всем свое суждение ведет к грубейшим ошибкам, к
высказыванию в качестве истин нелепых, имеющих в основе игнорирование
элементарных логических требований суждений. Нелишнеподчеркнуть, что по
отношению ко многим видам конституциональной глупости подтверждается
изречение знаменитого немецкого психиатра, что они могут, умеют больше,
чем знают… в результате чего в грубо элементарной жизни они часто
оказываются даже более приспособленными, чем так называемые умные люди”
HYPERLINK \l “sub_99373” *(373) .

Последнее обстоятельство свидетельствует о том, что не ко всем
психопатам, у которых обнаруживается “конституциональная глупость”,
относятся приведенные в начале цитаты слова о том, что люди, страдающие
этим психическим недостатком, являются “неумными, без всякой границы”.
По крайней мере у тех из них, которые успешно адаптируются и даже
преуспевают “в грубо элементарной жизни”, в пределах этой сферы
человеческой деятельности их глупость может и вовсе не проявляться. Дело
в том, что в пределах зоны “грубо элементарной жизни” им помогают
успешно адаптироваться и преуспевать как раз те проявления “салонного
слабоумия” (шаблонное мышление, повышенная конформность, умение “держать
себя” в обществе, светские апломб и резонерство, умение изрекать с
важным видом банальности и т.п.), которые делают их совершенно
непригодными к исполнению обязанностей присяжного заседателя.

Естественно, едва ли можно рассчитывать на то, что люди с таким
психическим складом, обусловленным их психическими недостатками
(психопатией), способны критически оценить свой интеллектуально-духовный
потенциал и обратиться с устным или письменным заявлением, чтобы их
освободили от исполнения обязанностей присяжного заседателя.

Надо отметить, что включение лиц, страдающих психопатиями и другими
психическими недостатками, в состав коллегии присяжных заседателей
отрицательно влияет на качественный состав коллегии не только потому,
что вследствие этих недостатков они ненадежны как отдельные личности, но
и потому, что из-за этих недостатков они плохо психологически совместимы
с другими членами группы, что снижает эффективность совместной
деятельности по выработке согласованного коллективного решения.

Плохо психологически совместимы не только лица с психическими
недостатками, но и слепые, немые, глухие, а также лица, не владеющие
языком, на котором ведется судопроизводство, даже если имеется
возможность привлечь переводчика и соответствующие технические средства.
Особенно это актуально, когда по воле жребия в коллегии соберется
несколько лиц с разными физическими и психическими недостатками.

При таком составе, исключающем возможность правильного взаимопонимания
между присяжными заседателями в процессе выработки согласованного
коллективного решения по вопросам о виновности, в коллегии неизбежно
возникнет ситуация, гораздо более абсурдно-комичная, чем описанная в
старинной эпиграмме:

Глухой глухого звал к суду судьи глухого,

Глухой кричал: “Моя им сведена корова!”

“Помилуй, – возопил глухой тому в ответ, –

Сей пустошью владел еще покойный дед”.

Судья решил: “Почто ж идти вам брат на брата:

Не тот и не другой, а девка виновата”.

Поскольку по рассмотренным выше объективным и субъективным причинам
невозможно быстрое и эффективное включение лиц, указанных в ч. 4 ст. 80
Закона “О судоустройстве РСФСР”, в совместную деятельность коллегии
присяжных заседателей по рассмотрению сложных дел об убийствах и о
других тяжких преступлениях и выработке качественного, согласованного
коллективного решения по вопросам о виновности, эти лица ненадежны как
присяжные заседатели. Поэтому им целесообразно заявлять мотивированный
или немотивированный отвод.

Такие отводы целесообразно заявлять и лицам, которые не желают исполнять
обязанности присяжного заседателя. Представляется, что это является
уважительной причиной для неучастия в судебном заседании, так как
согласно ч. 5 ст. 32 Конституции РФ участие граждан в отправлении
правосудия является их правом, а не обязанностью. Лица, упорно не
желающие исполнять обязанности присяжного заседателя, не способны быстро
и эффективно включиться в совместную деятельность коллегии присяжных
заседателей. Поэтому их следует освобождать от исполнения этих
обязанностей, даже если они не приводят убедительных доводов о причинах
своего нежелания исполнять их.

Формальное включение таких кандидатов в состав коллегии присяжных
заседателей бессмысленно, ибо они так же формально будут “отбывать свой
номер”. В связи с неудачной попыткой “отвертеться” от исполнения
обязанностей присяжного заседателя они психологически предрасположены к
негативизму и другим формам безответственного поведения, не могут
полностью сосредоточиться на исполнении обязанностей присяжного
заседателя.

При несоблюдении предусмотренного ч. 17-24 ст. 328 УПК РФ
процессуального порядка образования коллегии присяжных заседателей и в
других необходимых случаях адвокату надлежит сделать заявление о
допущенных нарушениях.

В заключение следует отметить такое важное средство защиты для
обеспечения качественного состава коллегии присяжных заседателей, как
право подсудимого и его защитника заявить о тенденциозности состава
коллегии присяжных заседателей.

Так, по делам о преступлениях, связанных с национальными столкновениями,
и половых преступлениях опасным может быть не только стопроцентное
участие в процессе присяжных одной национальности или одного пола
HYPERLINK \l “sub_99374” *(374) , но и их простое большинство.

Например, суд присяжных штата Вирджиния оправдал Лорену Бобит, которая
кухонным ножом отрезала у спящего мужа то, что считала орудием своей
пытки, – половой член (ее молодой супруг был приверженцем жесткого
секса, что травмировало Лорену и физически, и нравственно). Коллегия
присяжных заседателей, в составе которой было семь женщин и пять мужчин,
признала Лорену невиновной, посчитав, что она совершила эти действия в
состоянии временного умственного расстройства HYPERLINK \l “sub_99375”
*(375) .

Не вдаваясь в оценку правильности и справедливости вердикта, замечу, что
по данному делу высокая вероятность ошибки была обусловлена
тенденциозным составом коллегии присяжных заседателей, в которой
преобладали женщины.

Статья 330 УПК РФ предусматривает достаточно надежный процессуальный
механизм предупреждения подобных ошибок при формировании состава
коллегии присяжных заседателей. В случае образования, по мнению адвоката
и его подзащитного, тенденциозной, необъективной коллегии присяжных
заседателей они имеют возможность до приведения присяжных к присяге
заявить, что вследствие особенностей рассматриваемого уголовного дела
сформированная коллегия присяжных заседателей в целом может оказаться
неспособной вынести объективный вердикт (ч. 1 ст. 330 УПК РФ).

Такое заявление после выслушивания мнения сторон разрешается
председательствующим в совещательной комнате с вынесением постановления
(ч. 2 ст. 330 УПК РФ).

Если заявление будет признано обоснованным, председательствующий
распускает коллегию присяжных заседателей и возобновляет подготовку к
рассмотрению уголовного дела судом с участием присяжных заседателей в
соответствии со ст. 324 УПК РФ (ч. 3 ст. 330 УПК РФ).

К сожалению, как свидетельствует практика, адвокаты не всегда уделяли
должное внимание процедуре формирования качественного состава коллегии
присяжных заседателей для исключения ее тенденциозности, что подчас
приводило к вынесению несправедливых вердиктов.

5.3. Участие адвоката в судебном следствии

Эффективное участие адвоката в судебном следствии зависит от знания им
общих положений, раскрывающих: 1) процессуальные и тактические
особенности судебного следствия в суде с участием присяжных заседателей;
2) процессуальный порядок и виды судебного допроса подсудимого,
потерпевшего, свидетелей и эксперта; 3) требования, предъявляемые к
постановке вопросов допрашиваемым лицам.

Процессуальные и тактические особенности судебного следствия в суде с
участием присяжных заседателей

У некоторых юристов бытует мнение, что суд присяжных – это “суд толпы”,
“суд эмоций”, который выносит решение не столько на основе
доказательств, сколько под давлением театральных приемов и краснобайства
ловких адвокатов или прокуроров. Практика показывает, что это далеко не
так. Присяжные внимательно и заинтересованно относятся к исследованию
доказательств. Хотя красноречие государственного обвинителя и защитника
важно, но решающим фактором судебного разбирательства по-прежнему
остаются выводы судебного следствия.

Судебное следствие в суде с участием присяжных заседателей начинается со
вступительных заявлений государственного обвинителя и защитника (ч. 1
ст. 335 УПК РФ).

Во вступительном заявлении государственный обвинитель излагает существо
предъявленного обвинения и предлагает порядок исследования
представленных им доказательств (ч. 2 ст. 335 УПК РФ).

По форме и содержанию заявление прокурора должно представлять собой
краткое и понятное для присяжных заседателей изложение существа
предъявленного обвинения, но без упоминания о фактах судимости и иных
данных, способных вызвать у них предубеждение.

Во вступительном заявлении адвокат высказывает согласованную с
подзащитным позицию защиты по предъявленному его подзащитному обвинению
и мнение о порядке исследования представленных им доказательств (ч. 3
ст. 335 УПК РФ).

При определении порядка исследования представленных защитой
доказательств адвокат должен учитывать следующие общие правила,
сформулированные в ст. 274 УПК РФ (Порядок исследования доказательств):

1) очередность исследования доказательств определяется стороной,
представляющей доказательства суду;

2) первой представляет доказательства сторона обвинения. После
исследования доказательств, представленных стороной обвинения,
исследуются доказательства, представленные стороной защиты;

3) допрос подсудимого проводится в соответствии со ст. 275 УПК РФ. С
разрешения председательствующего подсудимый вправе давать показания в
любой момент судебного следствия;

4) если в уголовном деле участвует несколько подсудимых, то очередность
представления ими доказательств определяется судом с учетом мнения
сторон.

Установление оптимального порядка исследования доказательств (с учетом
требований ст. 274 УПК РФ) позволяет разумно организовать судебное
разбирательство, провести его наиболее рационально, целеустремленно,
чтобы обеспечить исследование всех доказательств, необходимых для
выяснения возникающих по делу вопросов, при наименьших затратах сил и
времени суда, сторон и вызываемых в судебное заседание граждан. Это
особенно важно, например, при рассмотрении громоздких, многоэпизодных
групповых дел, где необходимо определить очередность следственных
действий, прежде всего допросов подсудимых, потерпевших, свидетелей:
допрашивать ли их по каждому из эпизодов обвинения, или последовательно
исследовать доказательства в отношении каждого из подсудимых, или как-то
иначе.

На важное значение определения правильного порядка исследования
доказательств, т.е. очередности их представления сторонами, обращали
внимание еще дореволюционные исследователи суда присяжных: “Если…
производить судебное следствие без всякой системы, допрашивать
свидетелей и прочитывать документы как попало, то получится не такое
ясное, цельное впечатление, как получится, если судебное следствие будет
производиться систематически. Иногда даже впечатление меняется –
ослабевается или усиливается только оттого, что одни доказательства
разрабатываются прежде или после других, их отменяющих и тем дающих им
известное впечатление. Поэтому порядок рассмотрения доказательств на
суде, т.е. управление ходом судебного следствия, несомненно, может
оказать влияние на силу, а в некоторых случаях даже на характер
впечатления доказательств” HYPERLINK \l “sub_99376” *(376) .

Адвокату целесообразно определять такой порядок исследования
доказательств, который является оптимальным для убеждения присяжных
заседателей в правильности и справедливости позиции защиты, формирования
у них соответствующего этой позиции правильного внутреннего убеждения по
вопросам о фактической стороне дела и виновности подсудимого, а также о
том, заслуживает ли он снисхождения.

В состязательном уголовном процессе для защиты чаще всего оптимальным
является такой порядок исследования доказательств, при котором не
признающий своей виновности подсудимый допрашивается не первым, а после
непосредственного исследования в суде доказательств обвинения, так как
эффективно защищаться от незаконного и необоснованного обвинения,
убеждать присяжных заседателей и председательствующего судью в
правильности позиции защиты и ошибочности обвинения можно только после
исследования доказательств обвинения.

При разработке и обосновании порядка исследования доказательств по делам
о групповых преступлениях адвокат и его подзащитный должны учитывать,
что по таким делам прокурор может предложить председательствующему судье
производить допросы членов группы в следующем оптимальном для
поддержания государственного обвинения порядке:

сначала допросить второстепенных участников преступной группы, которые,
как правило, менее опытны в криминальной деятельности, чем основные, или
не очень умны либо слабохарактерны, что и предопределяет их
второстепенную роль в группе;

затем допросить наиболее активных исполнителей;

и, наконец, допросить организатора преступной группы.

Такой порядок допросов защита может поддержать лишь в тех случаях, когда
он согласуется с ее позицией. При ведении согласованной защиты, когда не
все подсудимые признают свою вину, адвокат может ходатайствовать начать
допрос с наиболее толкового из тех, кто не признает своей вины в целом
или по большинству эпизодов.

При ведении коллизионной защиты, когда позиции подсудимых полностью или
частично расходятся – одни полностью или частично признают свою вину,
другие отрицают ее, – адвокат подзащитного, признающего вину,
необязательно должен участвовать в изобличении других подсудимых,
которых защищают другие адвокаты. В подобных ситуациях следует
руководствоваться первой заповедью коллизионной защиты: “не обвиняй,
защищая”.

Одной из особенностей судебного следствия, которую должен учитывать
адвокат при ведении защиты в суде с участием присяжных заседателей,
является участие в нем присяжных заседателей.

Присяжные заседатели через председательствующего вправе после допроса
сторонами подсудимого, потерпевшего, свидетелей, эксперта задать им
вопросы. Вопросы излагаются присяжными заседателями в письменном виде и
подаются председательствующему через старшину. Эти вопросы формулируются
председательствующим и могут быть им отведены как не относящиеся к
предъявленному обвинению (ч. 4 ст. 335 УПК РФ).

Судья по собственной инициативе, а также по ходатайству сторон исключает
из уголовного дела доказательства, недопустимость которых выявилась в
ходе судебного разбирательства (ч. 5 ст. 335 УПК РФ). По смыслу закона
исключение из разбирательства дела в суде присяжных недопустимых
доказательств может проводиться как в подготовительной части судебного
заседания, так и на всем протяжении судебного следствия.

Если вопрос о недопустимости доказательств возник во время судебного
разбирательства, он рассматривается в отсутствие присяжных заседателей.
Заслушав мнение сторон, судья принимает решение об отказе в
удовлетворении ходатайства либо об исключении доказательства,
признанного им недопустимым (ч. 6 ст. 335 УПК РФ).

Председательствующий судья не вправе отказать стороне в исследовании
доказательства, если оно не исключено из разбирательства как
недопустимое.

Следует учитывать, что исключение из судебного разбирательства
недопустимых доказательств обвинения усиливает позицию защиты в
состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей, так
как подрывает доказательственную базу обвинения. Как отмечалось, при
дефиците или противоречивости доказательств обвинения у присяжных
заседателей появляются непреодолимые сомнения, колебания, не формируется
нравственно-психологическая готовность вынести обвинительный вердикт, у
многих из них “не поднимается рука” дать положительный ответ на вопрос о
виновности, даже если им кажется, что подсудимый скорее виновен, чем
невиновен.

Этому способствует и нарушение председательствующим судьей при
исследовании доказательств обвинения сформулированного в ст. 240 УПК РФ
принципа непосредственности и устности судебного разбирательства,
поскольку:

присяжные выносят вердикт, не знакомясь с материалами уголовного дела, и
все, что не рассмотрено в их присутствии в судебном заседании, останется
для них неизвестным и не сможет быть учтено при решении вопроса о
виновности подсудимого:

уголовно-процессуальный закон обязывает присяжных заседателей “принимать
во внимание все рассмотренные в суде доказательства” (ч. 1 ст. 332 УПК
РФ – текст присяги), основывать свой вердикт “лишь на тех
доказательствах, которые непосредственно исследованы в судебном
заседании” (п. 5 ч. 3 ст. 340 УПК РФ – содержание напутственного слова
председательствующего);

в соответствии с ч. 1 ст. 281 УПК РФ оглашение ранее данных в ходе
предварительного расследования и судебного разбирательства показаний
потерпевшего и свидетеля допускается с согласия сторон в случаях:

1) наличия существенных противоречий между ранее данными показаниями и
показаниями, данными в суде;

2) неявки в судебное заседание свидетеля или потерпевшего.

Необходимо отметить, что в суде с участием присяжных заседателей неявка
в судебное заседание потерпевшего и свидетелей обвинения часто бывает
невосполнима даже в тех случаях, когда государственному обвинителю
удается добиться оглашения ранее данных ими показаний, так как
препятствует формированию у присяжных заседателей правильного
внутреннего убеждения о доказанности предъявленного подсудимому
обвинения.

Так, по делу Митителова, обвинявшегося в убийстве с особой жестокостью
двух лиц (Московская обл.), председательствующий удовлетворил
необоснованное ходатайство обвинителя и постановил закончить судебное
следствие в отсутствие неявившихся свидетелей. Из 13 лиц, указанных в
списке, приложенном к обвинительному заключению, в судебном заседании
были допрошены только 5 второстепенных свидетелей, которые очевидцами
происшествия не являлись. В результате присяжные заседатели вынесли
оправдательный вердикт.

В состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей
успех обвинения и защиты во многом зависит от умения прокурора и
адвоката при представлении и непосредственном исследовании доказательств
общаться с присяжными заседателями, учитывать особенности восприятия ими
доказательств, принимать меры к тому, чтобы они полно и правильно
уясняли их суть. Об этом свидетельствует следующее высказывание адвоката
Е.Ю.Львовой:

“Приведу пример, когда я в процессе присяжных Мособлсуда проиграла
допрос свидетеля из-за отсутствия навыка “работать на восприятие”.

Полтора часа я привычным для адвоката способом допрашивала свидетеля
обвинения, пытаясь системой вопросов уличить его во лжи. Я настолько
серьезно углубилась в допрос, что забыла про присяжных. Я задавала такие
вопросы:

Вопрос: Как часто вы ездили в это место?

Ответ: Каждый день. Там, за домами, на стоянку и ставлю свою машину.

Вопрос: Сколько лет вы туда ездите?

Ответ: Лет десять.

Вопрос: Вы живете в этом городе?

Ответ: Да, но не в этом районе.

Вопрос: Судя по всему, вы хорошо знаете это место, тогда почему путаете
номер дома? На предварительном следствии вы говорили, что увидели
машину, из которой стреляли, около дома N 16, а сейчас вы утверждаете,
что около дома N 5.

Ответ: Я и сейчас не могу назвать номер дома.

Вопрос: Но вы же говорите дом N 5, значит, знаете нумерацию домов?

Ответ: Не знаю.

Адвокат: Прошу огласить показания свидетеля на предварительном
следствии, где свидетель называет номер дома, а сейчас утверждает, что
не знает нумерации, и, кроме того, сейчас и тогда называет разные номера
домов…

После оглашения показаний вновь последовал изнурительный повторный
допрос по тем же обстоятельствам. Свидетель стоял на своем и предложил
нарисовать схему, где он увидел машину.

И тут, воспользовавшись паузой, прокурор Рогачева, повернувшись к
присяжным, тихо и доверительно произнесла:

– Вот вы, уважаемые присяжные, ходите в облсуд каждый день уже неделю.
Хоть кто-нибудь из вас обратил внимание на номер дома?

Присяжные оживились, стали кивать в поддержку прокурора, а значит, и
свидетеля.

Вот так, грамотно, одной фразой прокурор выиграл у меня допрос и
заработал очки у присяжных” HYPERLINK \l “sub_99377” *(377) .

Анализ практики работы государственных обвинителей и защитников в суде с
участием присяжных заседателей показывает, что, добиваясь успеха, они:

1) наиболее убедительные доказательства предпочитают исследовать в
начале или в конце судебного следствия;

2) дают возможность присяжным заседателям понять смысл привлечения того
или иного доказательства, не откладывая прояснение этого вопроса до
прений сторон;

3) позволяют присяжным “угадать” вывод, вытекающий из исследования
доказательств, тем самым как бы вовлекая их в работу на своей стороне;

4) ведут себя корректно с судьей и противной стороной;

5) демонстрируют дружеское, как бы граничащее с единомыслием
расположение к присяжным заседателям; постоянно эмоционально и зрительно
контактируют с ними, дают им краткие разъяснения, часто обращаются к
ним, требуют, чтобы свидетели давали показания, глядя на присяжных
заседателей;

6) резюмируют показания по их завершении, спрашивают в конце: “Правильно
ли я вас понял, свидетель, что…?”;

7) в ходе допросов используют вещественные доказательства и документы
HYPERLINK \l “sub_99378” *(378) .

Приобщенные к делу вещественные доказательства должны быть
продемонстрированы в ходе судебного следствия наглядно и убедительно,
чтобы их значение было понятно присяжным заседателям. Оглашение лишь
протокола их осмотра, как правило, эту задачу не выполняет.

Разумеется, осмотр вещественного доказательства в суде присяжных должен
быть процессуально подготовлен. Прежде чем приступить к нему,
необходимо, чтобы присяжные уяснили, когда и где был изъят этот предмет,
в связи с чем он приобщен к делу. Для этого надлежит огласить полностью
или частично соответствующий протокол осмотра, обыска, выемки или
допросить лицо, представившее доказательство.

Для обеспечения лучшего восприятия оглашаемых документов можно
порекомендовать следующие опробованные на практике приемы:

1) целесообразно оглашать лишь те документы или их фрагменты, которые
действительно нужны для правильного разрешения дела, иначе изложенные в
них важные обстоятельства могут “утонуть” в мелочах и пройти мимо
внимания присяжных;

2) содержание оглашаемых протоколов осмотров, обысков, следственных
экспериментов станет более доходчивым для присяжных, если адвокат будет
сопровождать эти действия демонстрацией подготовленных заранее планов и
схем (места происшествия и др.), а также фотографий – приложений к
протоколам;

3) адвокат вправе в необходимых случаях предъявить оглашаемый документ
присяжным для непосредственного ознакомления (предпочтительнее, чтобы в
этом случае он предъявлялся не в единственном экземпляре, но в таком
количестве копий, которое позволит всем присяжным ознакомиться с ним
одновременно).

По ходу судебного следствия адвокат должен внимательно наблюдать за
реакцией присяжных заседателей. Если какое-либо доказательство оказалось
непонятно присяжным, необходимо принять дополнительные меры для того,
чтобы заседатели уяснили суть подтверждаемых доказательством фактических
данных.

Адвокат также должен учитывать, что согласно ч. 7 ст. 335 УПК РФ в ходе
судебного следствия в присутствии присяжных заседателей подлежат
исследованию только те фактические обстоятельства уголовного дела,
вопрос о доказанности которых решается ими в соответствии с
полномочиями, предусмотренными ст. 334 УПК РФ.

Неприемлемы встречающиеся иногда в судебной практике случаи, когда
доказывание обвинения подменяется сбором компрометирующих сведений о
частной жизни обвиняемого. А.Ф.Кони в свое время правильно отмечал, что
в суде присяжных личность обвиняемого должна исследоваться “постольку,
поскольку она вложилась в факт преступления”.

“Обвинение, – отмечал он, – может быть доказано или опровергнуто
доказательствами, разъясняющими такие стороны личности и жизни
обвиняемого, в которых выразились свойства, вызвавшие движущие
побуждения его судимого деяния, или, наоборот, с которыми это деяние
стоит в прямом противоречии. Суд рассматривает не жизнь обвиняемого
вообще, а преступное деяние, он осуждает подсудимого за те стороны его
личности, которые выразились в этом деянии, а не жизнь его. Иначе
судебному исследованию не будет предела” HYPERLINK \l “sub_99379” *(379)
.

С учетом этого данные о личности подсудимого исследуются с участием
присяжных заседателей лишь в той мере, в какой они необходимы для
установления отдельных признаков состава преступления, в совершении
которого он обвиняется. Запрещается исследовать факты прежней судимости,
признания подсудимого хроническим алкоголиком или наркоманом, а также
иные данные, способные вызвать предубеждение присяжных в отношении
подсудимого (ч. 8 ст. 335 УПК РФ), поскольку эти обстоятельства могут
способствовать необъективной оценке доказательств его виновности. Такое
же предубеждение могут вызвать и другие, не имеющие прямого отношения к
виновности подсудимого данные, отрицательно характеризующие его.

Следует, однако, учитывать, что по сложившейся судебной практике данные,
отрицательно характеризующие подсудимого, перестают быть запретными в
тех случаях, когда адвокат или его подзащитный пытаются ввести присяжных
заседателей в заблуждение о личности подсудимого, характеризуют его как
доброго, честного человека, хорошего труженика, прекрасного семьянина,
хотя на самом деле это не соответствует действительности. Л.Б.Алексеева
полагает, что в таких случаях “обвинение вправе привести факты, если оно
ими располагает, свидетельствующие об обратном, т.е. о том, что
подсудимый не такой хороший человек, как это пытается представить
защита. Поэтому если защитник заявит, что подсудимый впервые совершил
преступление, то, несмотря даже на прямой запрет, прокурор вправе
сообщить присяжным, что подсудимый имеет неснятую судимость или был
признан особо опасным преступником. Присяжным можно не сообщать те или
иные фактические обстоятельства, не связанные прямо с разрешением
вопроса о виновности подсудимого, но присяжных нельзя вводить в
заблуждение, т.е. сообщать им ложные сведения” HYPERLINK \l “sub_99380”
*(380) .

Представляется, что эта позиция и основанная на ней судебная практика
противоречат ч. 6 ст. 446 УПК, по смыслу которой обстоятельства,
относящиеся к прежней судимости подсудимого и признанию его особо
опасным рецидивистом, не могут упоминаться ни при каких условиях. Как
справедливо отмечают Е.Ю.Львова и С.А.Насонов, “опасность предубеждения
в таком случае многократно перевешивает опасность заблуждения, на
которую указывает Л.Б.Алексеева и которая может быть устранена
соответствующим разъяснением судьи” HYPERLINK \l “sub_99381” *(381) .

Тем не менее с учетом сложившейся практики из этических и тактических
соображений адвокату и его подзащитному не следует представлять
подсудимого “белее альпийских снегов”, когда это не соответствует
действительности, поскольку подобные попытки ввести присяжных
заседателей в заблуждение о личности подсудимого приводят к тому, что
знакомые с материалами дела прокурор, потерпевший или кто-нибудь из
свидетелей заявляют о прежней судимости подсудимого и других
обстоятельствах, отрицательно характеризующих его личность. Вероятность
подобных заявлений особенно велика в тех случаях, когда защита
одновременно с необоснованным “обелением” подсудимого откровенно
стремится “очернить”, скомпрометировать жертву преступления и
свидетелей, дающих невыгодные ей показания.

Даже если судья разъяснит присяжным заседателям, что они не должны
принимать во внимание заявление прокурора, потерпевшего или свидетелей о
прошлой судимости и других обстоятельствах, отрицательно характеризующих
подсудимого, предубеждение против него может сохраниться. Положение
защиты в подобных ситуациях усугубляется тем, что, как отметил С.Теймен,
кассационная палата “неоднократно квалифицировала намеренное оглашение
потерпевшим сведений о судимостях обвиняемых как несущественную ошибку,
если она была исправлена в напутственном слове председательствующего”
HYPERLINK \l “sub_99382” *(382) . Вероятность подобного решения
кассационной палаты возрастает, когда адвокат в ходе судебного
разбирательства не заявлял ходатайства о роспуске коллегии присяжных
заседателей по мотиву ее тенденциозности.

Такое же предубеждение могут вызвать и другие, не имеющие прямого
отношения к виновности подсудимого сведения, отрицательно
характеризующие его личность. В постановлении Пленума Верховного Суда РФ
от 20 декабря 1994 г. (п. 16) указано, что по смыслу закона и с учетом
компетенции присяжных с их участием не должны исследоваться данные,
характеризующие личность подсудимого (характеристики, справки о
состоянии здоровья, о семейном положении, медицинское заключение о
нуждаемости подсудимого в принудительном лечении от алкоголизма или
наркомании и т.п.).

В то же время данные о состоянии здоровья, о семейном положении и другие
сведения о личности подсудимого могут исследоваться с участием присяжных
заседателей в тех случаях, когда они необходимы для правильного и
справедливого решения вопросов о том, заслуживает ли подсудимый
снисхождения (например, сведения о тяжелой неизлечимой болезни
подсудимого или о том, что на его иждивении находятся несовершеннолетние
дети).

В процессе судебного следствия важно оградить присяжных заседателей от
сведений, выходящих за пределы доказывания, так как это может оказать на
них неблагоприятное эмоциональное воздействие, отрицательно повлиять на
их объективность и беспристрастность, поэтому председательствующий в
соответствии со ст. 243 УПК РФ вправе устранить такое доказательство из
судебного разбирательства с обязательным приведением в постановлении
мотивов принятого решения. Этот вопрос чаще всего возникает, когда в
судебном заседании обсуждается возможность предъявления присяжным
заседателям фотографий жертв преступлений или видеозаписей, сделанных на
месте происшествия.

За исключением отмеченных выше особенностей, судебное следствие в суде
присяжных ведется в общем порядке, который регламентируется главой 37
УПК РФ.

Адвокат должен учитывать, что УПК РФ заметно расширил возможности
судебного следствия как в целях исследования представленных
доказательств, так и для получения новой доказательственной информации.
Помимо допросов, осмотра вещественных доказательств, местности и
помещения, оглашения показаний и документов, производства экспертизы
предусматривается возможность проведения следственного эксперимента (ст.
288 УПК РФ), предъявления для опознания лица или предмета (ст. 289 УПК
РФ), освидетельствования (ст. 290 УПК РФ).

Процессуальный порядок и виды судебного допроса подсудимого,
потерпевшего, свидетелей и эксперта

Среди различных способов проверки и исследования доказательств с
участием присяжных заседателей основное место занимают судебные допросы
(подсудимого, потерпевшего, свидетелей и экспертов), при помощи которых
добывается наибольшее количество информации об обстоятельствах,
подлежащих доказыванию.

Глава 37 УПК РФ предусматривает осуществление судебного следствия на
началах состязательности и равноправия сторон. Это проявляется прежде
всего в том, что по новому УПК инициатива и активная роль в ведении
допроса с позиции соответственно обвинения и защиты принадлежит
сторонам, что выражается в следующих процессуальных правилах допроса
подсудимого, потерпевшего, свидетелей и эксперта:

1) судья задает вопросы подсудимому только после его допроса сторонами
(ч. 3 ст. 275 УПК РФ). Аналогично строится допрос потерпевшего и
свидетелей (ч. 3 ст. 278, ч. 1 ст. 277 УПК РФ). По новому УПК, в отличие
от УПК РСФСР, председательствующий судья не предлагает подсудимому дать
показания об известных ему обстоятельствах дела (ч. 1 ст. 280 УПК
РСФСР), а потерпевшему и свидетелю – сообщить все, что им известно по
делу (ч. 2 ст. 283 УПК РСФСР), т.е. УПК РФ не предусматривает
обязательной стадии свободного рассказа с постановкой общего вопроса,
побуждающего допрашиваемого свободно рассказать все, что ему известно по
рассматриваемому в суде делу. Представляется, что такое предложение,
если это соответствует избранной тактике допроса, должно исходить от
стороны, которая первой приступает к допросу;

2) при согласии подсудимого дать показания первым его допрашивают
защитник и участники судебного разбирательства со стороны защиты, затем
государственный обвинитель и участники судебного разбирательства со
стороны обвинения (ч. 1 ст. 275 УПК РФ). Этот порядок допроса может быть
изменен судом по ходатайству стороны, если в уголовном деле участвует
несколько подсудимых (ч. 5 ст. 275 УПК РФ);

3) при допросе потерпевшего или свидетеля первой задает вопросы та
сторона, по ходатайству которой он вызван в судебное заседание (ч. 3 ст.
278 УПК РФ). В соответствии с этим правилом при допросе потерпевшего и
свидетелей обвинения первыми их всегда допрашивают государственный
обвинитель, потерпевший и гражданский истец. Свидетелей защиты первыми
допрашивают подсудимый, его защитник и гражданский ответчик, его
представитель;

4) после оглашения заключения эксперта ему могут быть заданы вопросы
сторонами. При этом первой вопросы задает сторона, по инициативе которой
была назначена экспертиза (ч. 2 ст. 282 УПК РФ).

При необходимости суд вправе предоставить эксперту время, необходимое
для подготовки ответов на вопросы суда и сторон (ч. 3 ст. 282 УПК РФ).

Таким образом, допрос эксперта осуществляется также на основании
состязательности и равноправия сторон в порядке, при котором инициатива
и активная роль в допросе экспертов с позиции обвинения и защиты
принадлежит сторонам.

Указанные процессуальные правила обусловливают необходимость тщательной
подготовки адвоката к судебным допросам как свидетелей защиты
(подсудимого, свидетелей и экспертов), которые первоначально будут
допрашиваться с позиции защиты, так и свидетелей обвинения
(потерпевшего, свидетелей и экспертов, допрашиваемых первоначально с
позиции обвинения).

При подготовке к судебным допросам свидетелей защиты и свидетелей
обвинения адвокат должен быть готов к участию в разнообразных видах
допросов (основного (первоначального), дополнительного и повторного).

При основном (первоначальном) допросе определенного лица (подсудимого,
потерпевшего, свидетеля, эксперта) стороны и суд ставят ему вопросы и
получают информацию о всех обстоятельствах, подлежащих доказыванию (ст.
73 УПК РФ).

Дополнительный допрос заключается в том, что стороны и суд выясняют
обстоятельства, упущенные в ходе основного допроса, либо уточняют факты,
по поводу которых другие свидетели, потерпевшие и подсудимые дали иные
показания, чем лицо, подлежащее дополнительному допросу. Поскольку цель
такого допроса довольно конкретна и тема его ограниченна, не следует
превращать дополнительный допрос в новый основной по всем существенным
обстоятельствам дела; здесь выясняются лишь отдельные моменты,
нуждающиеся в уточнениях.

Следует отметить, что по всем существенным обстоятельствам дела
определенное лицо может допрашиваться не только при основном, но и при
повторном допросе.

Повторный допрос подсудимого, потерпевшего, свидетеля или эксперта
проводится после его основного допроса, когда в связи с исследованием
других доказательств возникают сомнения в достоверности полученных ранее
первоначальных показаний либо имеется необходимость в их уточнении.
Например, при допросе одного свидетеля суд выяснил, как, по его словам,
происходило событие (время, место, способ и иные обстоятельства,
подлежащие доказыванию). Другие же свидетели об этих обстоятельствах
дали иные показания. В подобных случаях стороны и суд вправе повторно
допросить ранее допрошенного свидетеля. Повторный допрос определенного
лица проводится по всем существенным обстоятельствам с целью получения
от него правдивых показаний.

По способам их ведения судебные допросы подразделяются на перекрестный и
шахматный.

При перекрестном допросе участники судебного разбирательства с учетом
предусмотренной уголовно-процессуальным законом очередности ставят
вопросы одному и тому же лицу (подсудимому, потерпевшему, свидетелю или
эксперту) по поводу одних и тех же исследуемых обстоятельств (например,
места, времени или способа совершения преступления) в целях проверки,
уточнения и дополнения его показаний.

Перекрестный допрос служит эффективным средством выявления и устранения
противоречий, восполнения пробелов и уточнения деталей в показаниях
допрашиваемого лица. С этой целью может применяться и такой способ, как
шахматный допрос.

Его сущность заключается в том, что при основном допросе одного лица
допрашивающий попутно ставит вопросы и другим, уже допрошенным лицам по
тем обстоятельствам и фактам, о которых идет речь в данный момент в
основном допросе. Шахматный допрос может быть проведен в связи с
основным допросом. Так, при основном допросе подсудимого по тем же
обстоятельствам и фактам попутно ставят вопросы находящимся в зале
судебного заседания ранее допрошенным потерпевшему, свидетелям и
эксперту, и наоборот. Адвокату, проводящему шахматный допрос, не следует
забывать, что вопросы, задаваемые другим лицам, должны преследовать
конкретную цель подтверждения или опровержения показаний допрашиваемого
и не уводить в сторону от линии основного допроса.

Как видно из изложенного, шахматный допрос отличается от перекрестного.
При шахматном допросе допрашивает один участник процесса, а при
перекрестном – многие. При шахматном допросе одно и то же обстоятельство
выясняется одним допрашивающим у разных лиц, а при перекрестном –
стороны (несколько допрашивающих) выясняют одно и то же обстоятельство у
одного лица.

Адвокат должен умело сочетать рассмотренные выше виды судебного допроса,
чтобы с позиции защиты исследовать обстоятельства, подлежащие
доказыванию. При этом необходимо проконтролировать, чтобы при проведении
допросов прокурором была обеспечена “опрятность приемов обвинения”
(А.Ф.Кони), особенно при проведении шахматного и перекрестного допросов,
которые в условиях открытого судебного разбирательства оказывают
повышенное психологическое воздействие на психику допрашиваемого и могут
склонить его к показаниям, желательным одному из участников процесса.

Вот почему П.С.Пороховщиков, говоря о перекрестном допросе, с одной
стороны, отмечал, что “для людей честных и умелых это средство раскрыть
то, что без того осталось бы недоступным для суда”, с другой –
предупреждал, что, когда это острое оружие используют нечестные и
неумелые люди, оно может превратиться “в то искусство, посредством
которого можно заставить человека отречься от всего, что он знает, и
назвать себя не своим именем” HYPERLINK \l “sub_99383” *(383) .

Эффективное участие адвоката в различных видах допросов зависит от его
тщательной подготовки к судебному следствию, в частности, от
заблаговременной разработки предполагаемой тактической линии поведения
государственного обвинителя при ведении допросов, т.е. прогнозирования,
какие вопросы и в какой последовательности будет задавать прокурор
свидетелям обвинения и свидетелям защиты.

Адвокат должен также учитывать роль председательствующего судьи в ходе
допросов. В состязательном уголовном процессе основные полномочия судьи
относятся к созданию необходимых условий для исполнения сторонами их
процессуальных обязанностей и осуществления предоставленных им прав. Это
нашло отражение в следующих процессуальных правилах допроса подсудимого,
потерпевшего и свидетелей, которые, естественно, действуют и при
рассмотрении дел с участием присяжных заседателей:

1) председательствующий отклоняет наводящие вопросы и вопросы, не
имеющие отношения к уголовному делу (ч. 1 ст. 275 УПК РФ);

2) потерпевший с разрешения председательствующего может давать показания
в любой момент судебного следствия (ч. 2 ст. 277 УПК РФ). Согласно ч. 1
ст. 277 он допрашивается в порядке, установленном ч. 2-6 ст. 278 УПК РФ
(допрос свидетелей);

3) свидетели допрашиваются порознь и в отсутствие не допрошенных
свидетелей (ч. 1 ст. 278 УПК РФ);

4) перед допросом потерпевшего и свидетеля председательствующий
устанавливает личности потерпевшего, свидетеля, выясняет их отношение к
подсудимому, отношение свидетеля к потерпевшему, разъясняет свидетелю и
потерпевшему права, обязанности и ответственность, предусмотренные ст.
56 УПК РФ, о чем свидетель и потерпевший дают подписку, которая
приобщается к протоколу судебного заседания (ч. 2 ст. 278 УПК РФ);

5) подсудимый, потерпевший и свидетель вправе пользоваться письменными
заметками, которые предъявляются суду по его требованию (ч. 2 ст. 275,
ч. 1 ст. 279 УПК РФ);

6) потерпевшему и свидетелю разрешается прочтение имеющихся у них
документов, относящихся к их показаниям. Эти документы предъявляются
суду и по его определению или постановлению могут быть приобщены к
материалам уголовного дела (ч. 2 ст. 279 УПК РФ). Однако в нарушение
принципа состязательности и равноправия сторон ст. 275 УПК РФ не
наделяет подсудимого правом прочтения имеющихся у него документов;

7) допрошенные потерпевший и свидетели могут покинуть зал судебного
заседания до окончания судебного следствия с разрешения
председательствующего, который при этом учитывает мнения сторон (ч. 4
ст. 278 УПК РФ);

8) при необходимости обеспечения безопасности потерпевшего или
свидетеля, его близких родственников, родственников и близких лиц суд
без оглашения подлинных данных о личности потерпевшего либо свидетеля
вправе провести его допрос в условиях, исключающих визуальное наблюдение
потерпевшего или свидетеля другими участниками судебного
разбирательства, о чем суд выносит определение или постановление (ч. 5
ст. 278 УПК РФ);

9) в случае заявления сторонами обоснованного ходатайства о раскрытии
подлинных сведений о лице, дающем показания, в связи с необходимостью
осуществления защиты подсудимого либо установления каких-либо
существенных для рассмотрения уголовного дела обстоятельств суд вправе
предоставить сторонам возможность ознакомления с указанными сведениями о
личности потерпевшего или свидетеля (ч. 6 ст. 278 УПК РФ);

10) допрос подсудимого в отсутствие другого подсудимого допускается по
ходатайству сторон или по инициативе суда, о чем выносится определение
или постановление. В этом случае после возвращения подсудимого в зал
судебного заседания председательствующий сообщает ему содержание
показаний, данных в его отсутствие, и предоставляет ему возможность
задавать вопросы подсудимому, допрошенному в его отсутствие (ч. 4 ст.
275 УПК РФ);

11) по ходатайству сторон суд вправе вызвать для допроса эксперта,
давшего заключение в ходе предварительного расследования, для
разъяснения или дополнения данного им заключения. Однако если такое
ходатайство от сторон не поступало, то суд может вызвать эксперта в
судебное заседание и по собственной инициативе (ч. 1 ст. 282 УПК РФ).

Создание необходимых условий для исполнения сторонами их процессуальных
обязанностей и осуществления предоставленных им прав обеспечивается и
полномочиями судьи, относящимися к допросу несовершеннолетнего
потерпевшего и свидетеля, а также к оглашению ранее данных показаний
подсудимого, потерпевшего и свидетелей.

В целях обеспечения охраны прав несовершеннолетних потерпевших и
свидетелей УПК РФ предусматривает особый порядок их допроса,
обеспечивающий создание благоприятной психологической обстановки, чтобы,
не травмируя психику несовершеннолетнего, получать от него полные,
достоверные и правдивые показания.

При допросе потерпевших и свидетелей в возрасте до четырнадцати лет, а
по усмотрению суда и в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет
участвует педагог. Допрос несовершеннолетних потерпевших и свидетелей,
имеющих физические и психические недостатки, проводится во всех случаях
в присутствии педагога (ч. 1 ст. 280 УПК РФ).

До начала допроса несовершеннолетнего председательствующий разъясняет
педагогу его права, о чем в протоколе судебного заседания делается
соответствующая запись (ч. 2 ст. 280 УПК РФ).

Педагог вправе с разрешения председательствующего задавать вопросы
несовершеннолетнему потерпевшему, свидетелю (ч. 3 ст. 280 УПК РФ).

При необходимости для участия в допросе несовершеннолетних потерпевших и
свидетелей вызываются также их законные представители, которые могут с
разрешения председательствующего задавать вопросы допрашиваемому. Допрос
потерпевшего или свидетеля, не достигшего возраста четырнадцати лет,
проводится с обязательным участием его законного представителя (ч. 4 ст.
280 УПК РФ).

Перед допросом потерпевших и свидетелей, не достигших возраста
шестнадцати лет, председательствующий разъясняет им значение для
уголовного дела полных и правдивых показаний. Об ответственности за
отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний эти лица не
предупреждаются и подписка у них не берется (ч. 5 ст. 280 УПК РФ).

В целях охраны прав несовершеннолетних по ходатайству сторон, а также по
инициативе суда допрос потерпевших и подсудимых, не достигших возраста
восемнадцати лет, может быть проведен в отсутствие взрослого
подсудимого, о чем суд выносит определение или постановление. После
возвращения подсудимого в зал судебного заседания ему должны быть
сообщены показания этих лиц и предоставлена возможность задавать им
вопросы (ч. 6 ст. 280 УПК РФ).

По окончании допроса потерпевший или свидетель, не достигший возраста
восемнадцати лет, педагог, присутствовавший при его допросе, а также
законные представители потерпевшего или свидетеля могут покинуть зал
судебного заседания с разрешения председательствующего (ч. 7 ст. 280 УПК
РФ).

Эффективное участие адвоката в различных видах судебного допроса
потерпевших, свидетелей и подсудимого зависит и от знания
процессуального порядка оглашения ранее данных ими показаний. Согласно
ч. 1 ст. 276 УПК РФ оглашение показаний подсудимого, данных при
производстве предварительного расследования, а также воспроизведение
приложенных к протоколу допроса материалов фотографирования, аудио- и
(или) видеозаписи, киносъемки его показаний могут иметь место в
следующих случаях:

1) при наличии существенных противоречий между показаниями, данными
подсудимым в ходе предварительного расследования и в суде, за
исключением случаев, предусмотренных п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ (показания
подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по
уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от
защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде);

2) когда уголовное дело рассматривается в отсутствие подсудимого в
соответствии с ч. 4 ст. 247 УПК РФ – в случае, если по уголовному делу
небольшой или средней тяжести подсудимый ходатайствует о рассмотрении
данного уголовного дела в его отсутствие.

Указанные выше требования (ч. 1 ст. 276 УПК РФ) распространяются и на
случаи оглашения показаний подсудимого, данных ранее не только в ходе
предварительного расследования, но и в суде (ч. 2 ст. 276 УПК РФ).

Как отмечалось выше, в соответствии с ч. 1 ст. 281 УПК РФ оглашение
показаний потерпевшего и свидетеля, ранее данных при производстве
предварительного расследования или судебного разбирательства, а также
демонстрация фотографических негативов и снимков, диапозитивов,
сделанных в ходе допросов, воспроизведение аудио- и (или) видеозаписи,
киносъемки допросов допускаются с согласия сторон в случаях:

1) наличия существенных противоречий между ранее данными показаниями и
показаниями, данными в суде;

2) неявки в судебное заседание свидетеля или потерпевшего.

Согласно ч. 2 ст. 281 УПК РФ заявленный в суде отказ потерпевшего или
свидетеля от дачи показаний не препятствует оглашению его показаний,
данных во время предварительного следствия. При решении вопроса об
оглашении показаний лиц, обладающих свидетельским иммунитетом,
необходимо убедиться, что в соответствии с требованиями ч. 2 ст. 11 УПК
РФ дознаватель, следователь, прокурор и суд предупредили указанных лиц о
том, что их показания могут использоваться в качестве доказательств в
ходе дальнейшего производства по уголовному делу.

Не допускаются демонстрация фотографических негативов и снимков,
диапозитивов, сделанных в ходе допроса подсудимого, потерпевшего и
свидетеля, а также воспроизведение аудио- и (или) видеозаписи,
киносъемки допроса без предварительного оглашения показаний,
содержащихся в соответствующем протоколе допроса или протоколе судебного
заседания (ч. 3 ст. 276, ч. 3 ст. 281 УПК РФ).

Требования, предъявляемые к постановке вопросов в судебном допросе

Юридическая наука и адвокатская практика выработали следующие требования
к постановке вопросов адвокатом допрашиваемому лицу:

1) перед постановкой вопроса надо прогнозировать возможные ответы
допрашиваемых и влияние этих ответов на формирование внутреннего
убеждения присяжных заседателей о доказанности фактических обстоятельств
дела и виновности подсудимого;

2) задавать вопрос следует только тогда, когда имеются основания
получить определенный ответ. Адвокат должен ставить допрашиваемым только
такие вопросы, ответы на которые “работают” на отстаиваемую им позицию
защиты, способствуют формированию убеждения присяжных заседателей в ее
обоснованности;

3) каждый задаваемый вопрос должен вытекать из материалов дела и
помогать получению от допрашиваемого полной информации об
обстоятельствах, подлежащих доказыванию, их исследованию с позиции
защиты;

4) не следует ставить рискованные и неосторожные вопросы, которые могут
вызвать неблагоприятные для защиты ответы, а также вопросы об
обстоятельствах, уже достаточно выясненных или не имеющих значения для
дела, “вопросы ради вопросов”;

5) вопросы должны быть краткими, понятными, точными и конкретными. Чем
конкретнее вопрос, тем больше оснований рассчитывать на такой же ответ,
тем менее вероятно уклонение от него допрашиваемого. Если вопрос
ставится в общей форме, то и ответ допрашиваемый может дать в общей
форме;

6) формулировка вопросов должна быть ориентирована на уровень
умственного и культурного развития допрашиваемого и присяжных
заседателей;

7) допрашиваемым могут быть поставлены как открытые вопросы (требующие
развернутого ответа), так и закрытые (на них можно ответить “да” или
“нет”). При основном (первоначальном) допросе целесообразно ставить
открытые вопросы, в том числе и вопрос о том, что известно
допрашиваемому об обстоятельствах рассматриваемого дела, который
целесообразно ставить первым;

8) неприемлемы неэтичные, двусмысленные и наводящие вопросы, содержащие
подсказку ответа. Адвокат должен сам избегать таких вопросов и
незамедлительно заявлять возражения, когда подобные вопросы задает
государственный обвинитель;

9) следует также избегать вопросов, ориентирующих допрашиваемого на
ответ, носящий характер предположения, поскольку подобные ответы могут
вызвать у присяжных заседателей сомнения в обоснованности, четкости
позиции защиты по разрешаемым ими вопросам;

10) между вопросами должна быть определенная связь, соответствующая
задуманной допрашивающим тактической схеме допроса, обеспечивающей
получение информации об обстоятельствах рассматриваемого дела в
оптимальной последовательности для мысленного воссоздания присяжными
заседателями обстоятельств дела с позиции защиты, а также для
соответствующих выводов по решаемым ими вопросам о фактической стороне
дела и виновности (невиновности) подсудимого;

11) при допросе свидетелей защиты целесообразно начинать основной
(первоначальный) допрос с наиболее важных, существенных для защиты
моментов;

12) при допросе же свидетелей обвинения адвокату из тактических
соображений целесообразно придерживаться следующей последовательности в
постановке вопросов: вначале допрашиваемому ставят вопросы, наиболее для
него благоприятные, не вызывающие отрицательной реакции; затем переходят
к вопросам об обстоятельствах, прямо не затрагивающих интересы
допрашиваемого (как первая, так и вторая группа вопросов помогает
установлению психологического контакта с допрашиваемым); наконец,
формулируются наиболее существенные и важные с позиции защиты вопросы;

13) для установления и поддержания психологического контакта с
допрашиваемым и присяжными заседателями важное значение имеют также темп
и тон задаваемых адвокатом вопросов, а также его поза, мимика и
жестикуляция.

Вопросы нужно ставить энергично, но спокойным и не раздражительным
тоном, не делая между ними больших пауз, которые характерны для
неорганизованного и несобранного человека.

При постановке вопросов поза должна быть естественной и скромной,
соответствующей той, которая свойственна лицу, сидящему за столом в
судебном учреждении во время разбирательства дела. Не следует задавать
вопросы, покачиваясь, развалясь на столе, перекинув небрежно руку за
спинку стула.

Мимика и жесты должны быть естественными и скупыми. Не следует
гримасничать и сильно жестикулировать руками.

В заключение следует отметить, что необходимо уметь не только правильно
ставить вопросы, но и выслушивать ответы на них допрашиваемого. Иногда
адвокат ставит вопрос, а затем не слушает ответ, переговаривается с
кем-то, читает бумаги, листает записи и т.п. Такое нетактичное поведение
препятствует установлению и поддержанию психологического контакта с
допрашиваемым и присяжными заседателями.

5.4. Участие адвоката в прениях сторон (процессуальные и тактические
аспекты)

Прения сторон в суде с участием присяжных заседателей – это
самостоятельная часть судебного разбирательства, в которой каждая из
участвующих сторон в своем выступлении подводит итог судебного следствия
и обсуждает вопросы, относящиеся к компетенции присяжных заседателей и
председательствующего судьи.

Выступление адвоката в прениях сторон является итогом всей его
предыдущей деятельности по защите подсудимого. Защищая подсудимого,
отстаивая его невиновность или меньшую степень ответственности, адвокат
своей защитительной речью помогает присяжным заседателям и
председательствующему судье правильно оценить исследованные в суде
доказательства и обстоятельства дела, что способствует установлению
истины по делу, вынесению правильного и справедливого вердикта и
приговора.

Эффективное участие адвоката в прениях сторон в суде с участием
присяжных заседателей зависит прежде всего от его умения выбрать и
согласовать со своим подзащитным правильную позицию и тактически
грамотно реализовать ее на данном этапе судопроизводства с учетом
результатов судебного следствия и процессуального порядка прений сторон.

Процессуальный порядок прений сторон в суде с участием присяжных
заседателей регламентируется ст. 336 и 292 УПК РФ. В соответствии с ч. 1
ст. 336 УПК РФ после окончания судебного следствия суд с участием
присяжных заседателей переходит к выслушиванию прений сторон, которые
проводятся по общим правилам, установленным ст. 292 УПК РФ.

Прения сторон состоят из речей обвинителя и защитника (ч. 1 ст. 292 УПК
РФ).

В прениях сторон могут также участвовать потерпевший и его
представитель. Гражданский истец, гражданский ответчик, их
представители, подсудимый вправе ходатайствовать об участии в прениях
сторон (ч. 2 ст. 292 УПК РФ).

Последовательность выступлений участников прений сторон устанавливается
судом. При этом первым во всех случаях выступает обвинитель, а последним
– подсудимый и его защитник. Гражданский ответчик и его представитель
выступают в прениях сторон после гражданского истца и его представителя
(ч. 3 ст. 292 УПК РФ).

По делам о групповых преступлениях, по которым несколько лиц обвиняются
в совершении одного или нескольких преступлений, успех защиты во многом
зависит от выбора правильной последовательности выступлений адвокатов. В
УПК РФ этот вопрос не регламентирован. Между тем по таким делам иногда
между защитниками возникает спор о том, в каком порядке они будут
выступать в прениях сторон – кто раньше, кто позже. Представляется, что
последовательность выступлений защитников должна определяться
председательствующим судьей с учетом согласованного мнения всех
участвующих в процессе адвокатов в зависимости от того, какая защита
складывается – солидарная или коллизионная. При солидарной защите, когда
подсудимые и их адвокаты отстаивают общую позицию, например ставят
вопрос об уменьшении размера ущерба и (или) о переквалификации действий
каждого из подсудимых на другую часть этой же статьи УК РФ либо на
другую статью, целесообразно, чтобы первым выступал наиболее
подготовленный адвокат. При этом он после освещения общих вопросов
переходит к защите своего подзащитного. Если в процессе участвует более
двух защитников, из тактических соображений в целях обеспечения наиболее
эффективного воздействия на присяжных заседателей целесообразно, чтобы
наиболее подготовленные адвокаты выступали первым и последним.

Совершенно другой должен быть подход к определению порядка (очередности)
выступления защитников при возникновении коллизионной защиты, когда одни
обвиняемые полностью отрицают свою виновность, а другие признают свою
вину, изобличают своими показаниями себя и остальных обвиняемых и таким
образом работают не только на свою позицию защиты, но и на укрепление
позиции обвинения в отношении остальных обвиняемых (которые отрицают
свою виновность). В подобных случаях адвокатам последних для ведения
эффективной защиты необходимо знать не только доводы обвинения,
изложенные в речи государственного обвинителя, но и доводы адвокатов,
защищающих подсудимых, которые изобличают своими показаниями остальных
подсудимых. Поэтому адвокаты подсудимых, признающих свою вину и
изобличающих остальных подсудимых, должны выступать с речью раньше, чем
адвокаты обвиняемых, которые отрицают свою виновность.

Суд не вправе ограничивать продолжительность прений сторон. При этом
председательствующий вправе остановить участвующих в прениях лиц, если
они касаются обстоятельств, не имеющих отношения к рассматриваемому
уголовному делу, а также доказательств, признанных недопустимыми (ч. 5
ст. 292 УПК РФ).

По делам, рассматриваемым судом с участием присяжных заседателей, закон
разделяет судебную процедуру прений сторон на два этапа: до вынесения
вердикта присяжными (ст. 336 УПК РФ) и после вынесения вердикта (ст. 347
УПК РФ).

На первом этапе прения сторон в соответствии с ч. 2 ст. 336 УПК РФ
проводятся лишь в пределах вопросов, предусмотренных ч. 1, 2, 3 и 4 ст.
339 УПК РФ и подлежащих разрешению присяжными заседателями. Стороны не
вправе касаться обстоятельств, которые рассматриваются после вынесения
вердикта, без участия присяжных заседателей. Если участник прений сторон
упоминает о таких обстоятельствах, то председательствующий останавливает
его и разъясняет присяжным заседателям, что указанные обстоятельства не
должны быть приняты ими во внимание при вынесении вердикта (ч. 2 ст. 336
УПК РФ).

Стороны не вправе ссылаться в обоснование своей позиции на
доказательства, которые в установленном порядке признаны недопустимыми
или не исследовались в судебном заседании. Судья прерывает такие
выступления и разъясняет присяжным заседателям, что они не должны
учитывать данные обстоятельства при вынесении вердикта (ч. 3 ст. 336, ч.
4 ст. 292 УПК РФ).

После произнесения речей всеми участниками прений сторон каждый из них
может выступить еще один раз с репликой (ч. 6 ст. 292, ч. 1 ст. 337 УПК
РФ). “Реплика” – слово латинского происхождения. Оно означает ответ,
возражение, замечание одного собеседника на слова другого. В
процессуальном смысле реплика означает ответ, возражение одной стороны
на доводы и соображения другой стороны, изложенные в прениях на судебном
процессе. Реплика – это тоже речь. Но это речь особого рода, в которой
одна сторона отвечает на речь другой стороны.

Следует помнить, что реплика не является ни повторением, ни продолжением
основной речи. Она имеет вполне самостоятельное значение и должна быть
только ответом на речь другой стороны. В состязательном уголовном
судопроизводстве удачное использование адвокатом и его подзащитным
реплики дает защите огромные тактические преимущества в связи с тем, что
право последней реплики принадлежит защитнику и подсудимому (ч. 1 ст.
337 УПК РФ).

С репликами по поводу сказанного в речах сначала выступают участники
прений сторон со стороны обвинения. Обычно первым с репликой выступает
государственный обвинитель. Чаще всего выступление прокурора с репликой
представляет собой его замечания и возражения по поводу сказанного в
защитительной речи адвоката.

После выступления государственного обвинителя с репликой право на
ответную реплику имеет защитник. При участии в судебном заседании
нескольких защитников возникает вопрос о порядке их участия в полемике.
Представляется, что если государственный обвинитель в своей реплике
подверг критике речь каждого из защитников, то каждый из них может
выступить с репликой. Если в реплике прокурора прозвучала критика только
в отношении речи одного защитника, то с ответной репликой может
выступить данный защитник. Остальные защитники могут ограничиться
заявлением о том, что государственный обвинитель не привел в своей
реплике никаких критических замечаний по поводу их речей и поэтому
отсутствует необходимость выступать с ответной репликой HYPERLINK \l
“sub_99384” *(384) .

По содержанию и форме прения сторон, их выступления с речью и репликой
представляют собой разновидность эристической дискуссии (спора).
Эристическая дискуссия (спор) – это коллективное исследование проблемы,
в котором каждая сторона, опровергая мнение собеседника (противника),
аргументирует (отстаивает) свою позицию с целью склонить к своему мнению
противника и слушателей HYPERLINK \l “sub_99385” *(385) .

В прениях сторон состязательность проявляется в форме не только
эристической дискуссии, но и полемики. Полемика – это борьба
принципиально противоположных мнений по тому или иному вопросу,
публичный спор с целью защитить, отстоять свою точку зрения и
опровергнуть мнение оппонента. С точки зрения логики полемика –
столкновение, логическая борьба несовместимых утверждений, взглядов,
позиций HYPERLINK \l “sub_99386” *(386) .

Правосудие заинтересовано в том, чтобы результаты судебного следствия,
доказательства и обстоятельства дела были одинаково тщательно освещены с
позиции как обвинения, так и защиты. О значении для правосудия освещения
обстоятельств дела с позиции не только обвинения, но и защиты очень
хорошо сказал известный московский адвокат В.Л.Россельс: “Судья с
помощью прокурора и защитника воспринимает обстоятельства дела подобно
человеку, смотрящему в стереоскоп обоими глазами, из которых каждый
видит предмет со своей “позиции”, вследствие чего предмет этот виден не
только в его плоскостном изображении, но и как бы рельефно,
пространственно и в глубину” HYPERLINK \l “sub_99387” *(387) .

Таким образом, истинному, правильному и справедливому правосудию в
одинаковой степени необходимы и государственный обвинитель, и
адвокат-защитник, поскольку только в споре этих процессуальных
противников, борьбе их обоснованных мнений, суждений и доводов в
состязательном уголовном судопроизводстве рождается истина об
обстоятельствах, подлежащих доказыванию.

Однако полемика сторон только тогда помогает присяжным заседателям и
председательствующему судье разобраться в обстоятельствах дела, принять
правильное и справедливое решение, когда она касается вопросов, имеющих
важное значение для дела и ведется принципиально и достойно. Полемика в
речи защитника ни в коем случае не должна перерастать в личные выпады
против государственного обвинителя или гражданского истца, в мелочные
придирки, а тем более в подтасовку фактов и слов. Недопустимо
использовать некорректные приемы ведения полемики, которые рекомендовал
Л.Е.Владимиров в пособии для адвокатов “Advocatus miles”: “Будьте
постоянно и неуклонно несправедливы к своему противнику… Рвите речь
противника в клочки и клочки эти с хохотом бросайте на ветер… будьте
беспощадны и придирайтесь к слову, описке, ошибке в слове… Это ведь не
умственный диспут, а потасовка словами и доводами” HYPERLINK \l
“sub_99388” *(388) .

По свидетельству П.С.Пороховщикова применение подобных недостойных
приемов ведения полемики всегда вызывает раздражение против оратора у
судей и присяжных заседателей. “Неопытные защитники постоянно забывают,
что следует спорить с доказательствами, а не с прокурором. С точки
зрения целесообразности можно посоветовать всякому оратору: будьте
безгранично любезны к противнику и снисходительны к его ошибкам; это
покажет ваше превосходство и действительно расположит слушателей в вашу
пользу” HYPERLINK \l “sub_99389” *(389) .

При выступлении перед присяжными заседателями с защитительной речью и
репликой основная задача адвоката заключается в том, чтобы доказать и
убедить присяжных в обоснованности и справедливости отстаиваемой им
позиции защиты. Для достижения этой цели выступление адвоката должна
быть построено по всем правилам судебного ораторского искусства (см.
HYPERLINK \l “sub_600” гл. 6 ).

5.5. Участие адвоката в постановке вопросов, подлежащих разрешению
коллегией присяжных заседателей HYPERLINK \l “sub_99390” *(390)

Эффективное участие адвоката на данном этапе судопроизводства зависит от
знания им предусмотренной ст. 338 и 339 УПК РФ процедуры постановки
вопросов, подлежащих разрешению коллегией присяжных заседателей, которая
в сравнении с ранее действовавшими правилами существенных изменений не
претерпела.

Согласно ч. 7 ст. 343 УПК РФ на поставленные перед ними вопросы
присяжные заседатели должны дать утвердительные или отрицательные ответы
с обязательным пояснительным словом или словосочетанием, раскрывающим
или уточняющим смысл ответа (“Да, виновен”; “Нет, не виновен”).

Вопросы, подлежащие разрешению коллегией присяжных заседателей,
председательствующий судья формулирует в письменном виде после окончания
прений сторон с учетом результатов судебного следствия и приведенных
сторонами в прениях доводов (ч. 1 ст. 338 УПК РФ), т.е. тогда, когда уже
исследованы все допустимые доказательства, прояснились позиции сторон и
когда уже можно поставить перед присяжными те вопросы, на которые должны
дать ответы только они.

Текст сформулированных им вопросов председательствующий передает
сторонам. Форма вопросного листа предусмотрена в Приложении к УПК РФ.

Подсудимый, его законный представитель, защитник, гражданский ответчик,
его законный представитель, а также государственный обвинитель,
потерпевший, его законный представитель, гражданский истец и его
представитель могут высказать свои замечания по содержанию и
формулировке вопросов и внести предложения о постановке новых вопросов.

Умение адвоката своевременно подготовиться к постановке вопросов
(очевидно, что продумывать их надлежит заранее) и правильно
реализовывать свои полномочия на этом этапе судопроизводства приобретает
важное значение в связи с тем, что, к сожалению, при формулировании
вопросов профессиональные судьи нередко допускают ошибки и просчеты,
которые во многих случаях являются причиной искажения выводов присяжных
заседателей и, следовательно, незаконных судебных постановлений.

Распространенность таких ошибок подтверждается тем фактом, что
практически в каждом втором деле, разрешенном судом присяжных и
поступившем для рассмотрения в кассационном порядке, стороны ссылались
на процессуальные нарушения, вызванные постановкой перед присяжными
заседателями вопросов и ответами на них.

Влияние формулировок вопросов, поставленных перед присяжными
заседателями, на содержание ответов на эти вопросы, на решение присяжных
о виновности либо невиновности подсудимого, а потому и на результаты
рассмотрения дела в целом чрезвычайно велико. Об этом свидетельствует и
положение ч. 2 ст. 385 УПК РФ, в соответствии с которым в качестве
одного из двух возможных оснований отмены оправдательного приговора,
постановленного в связи с оправдательным вердиктом присяжных
заседателей, названы нарушения уголовно-процессуального закона,
повлиявшие на содержание поставленных перед присяжными заседателями
вопросов и ответов на них.

Для эффективной реализации своих полномочий при постановке вопросов
адвокат должен прежде всего основательно разобраться в сформулированных
в ст. 339 УПК РФ общих положениях о типе и содержании вопросов, которые
могут быть поставлены коллегии присяжных заседателей, а также в
требованиях, предъявляемых к постановке любого вопроса и формулировке
его в вопросном листе.

Такие требования сводятся к следующему:

1. Не могут ставиться отдельно либо в составе других вопросы, требующие
от присяжных заседателей юридической квалификации статуса подсудимого (о
его судимости), а также другие вопросы, требующие собственно юридической
оценки при вынесении присяжными заседателями своего вердикта (ч. 5 ст.
339 УПК РФ).

Если запрет упоминать о судимостях однозначен и понятен, то вторая часть
этой правовой нормы, бесспорно, нуждается в комментарии, так как именно
это положение на практике оказывается трудновыполнимым.

Действительно, закон запрещает ставить вопросы, требующие собственно
юридической оценки при вынесении присяжными своего вердикта (например, о
наличии юридических оснований оправдания – ч. 2 ст. 302 УПК РФ), а также
использовать юридические термины (“крайняя необходимость”, “убийство с
особой жестокостью”, “неосторожное убийство”, “изнасилование” и т.д.).
Однако при таких составах преступлений, как бандитизм, разбой,
изнасилование, насильственные действия сексуального характера, бывает
непросто заменять формулировки закона неюридическими терминами, что,
конечно, вызывает особую сложность при постановке вопросов для
присяжных.

Впрочем, сделать так, чтобы присяжные заседатели вообще были отстранены
от юридической значимости вопросов, на которые они отвечают, невозможно,
да и не этого требует закон. Ведь присяжные признают доказанными (либо
недоказанными) события, которые находятся в рамках права, являются
признаками преступления, те деяния, за которое установлена
ответственность Уголовным кодексом. Выводы присяжных заседателей
являются основанием для последующего постановления приговора
председательствующим, т.е. вердикт предрешает юридическую оценку
фактических обстоятельств, признанных коллегией присяжных заседателей
доказанными, и является непременным условием последующего строго
юридического решения.

Поэтому очень важно, чтобы еще до удаления присяжных заседателей в
совещательную комнату председательствующий в напутственном слове
разъяснил смысл и суть правовых норм, лежащих в основе предъявленного
подсудимому обвинения, и тех вопросов, на которые им придется отвечать,
и чтобы сами эти вопросы не состояли из непонятных присяжным юридических
терминов и не вынуждали их давать собственно юридическую оценку тем
фактам, которые они признают доказанными либо недоказанными.

Очевидно, что во всех случаях, насколько это возможно, вопросы для
присяжных заседателей должны ставиться не в формулировках уголовного
закона, не с использованием юридических терминов, а в соответствии с
конкретными фактическими обстоятельствами вмененного в вину подсудимому
преступления.

2. Формулировки вопросов не должны допускать при каком-либо ответе на
них признание подсудимого виновным в совершении деяния, по которому
государственный обвинитель не предъявлял ему обвинения либо не
поддерживал обвинения к моменту постановки вопросов (ч. 6 ст. 339 УПК
РФ). Если государственный обвинитель не изменил обвинения и полностью
его поддерживает, то основанием для вопросов служит обвинительное
заключение; в случае изменения государственным обвинителем обвинения в
сторону смягчения вопросы для коллегии присяжных заседателей
формулируются в пределах измененного обвинения.

3. Вопросы, подлежащие разрешению присяжными заседателями, ставятся в
отношении каждого подсудимого отдельно (ч. 7 ст. 339 УПК РФ). Если по
делу обвиняется несколько лиц, вопросы, поставленные перед коллегией
присяжных заседателей, могут быть изложены в нескольких вопросных листах
(по числу подсудимых) либо в одном вопросном листе, но в отношении
каждого подсудимого отдельно и в таких формулировках, чтобы ответы на
них не предрешали признания виновным либо невиновным другого
подсудимого.

4. Вопросы ставятся в понятных присяжным заседателям формулировках (ч. 8
ст. 339 УПК РФ), смысл которых должен быть ясен каждому присяжному
заседателю.

С учетом общих требований (ч. 1-8 ст. 339 УПК РФ) формулируются
основные, а также частные (альтернативные, вспомогательные,
дополнительные) вопросы, подлежащие разрешению коллегией присяжных
заседателей.

Основные вопросы. Согласно ч. 1 ст. 339 УПК РФ по каждому из деяний, в
совершении которых обвиняется подсудимый, ставятся три основных вопроса,
определяющих содержание вердикта:

1) доказано ли, что деяние имело место?

2) доказано ли, что это деяние совершил подсудимый?

3) виновен ли подсудимый в совершении этого деяния?

Поскольку выводы суда не могут основываться на предположениях, перед
присяжными заседателями не могут ставиться вопросы о вероятности
виновности подсудимого в совершении деяния. В вопросном листе
недопустима и постановка вопросов о виновности иных, кроме подсудимых,
лиц.

Следует учитывать, что при заполнении вопросного листа вопросы о
доказанности фактических обстоятельств, отражающих существенные признаки
состава преступления, в совершении которого обвиняется подсудимый,
должны формулироваться в сжатой форме и в то же время достаточно
развернуто, чтобы в нем нашли отражение подлежащие доказыванию
обстоятельства (время, место, способ совершения преступления и др.),
поэтому уже в первом вопросе о доказанности самого деяния в понятных для
присяжных заседателей формулировках должны быть указаны эти существенные
обстоятельства, как они изложены в предъявленном подсудимому и
поддерживаемом государственным обвинителем обвинении.

Например, по делу об убийстве из хулиганских побуждений первый основной
вопрос можно сформулировать так: “Доказано ли, что 13 июня 2001 г. в
Москве на улице Волочаевской около входа в дом культуры “Серп и молот”
потерпевшему Д. после того, как он отказал незнакомому ему мужчине дать
сигарету, был нанесен удар ножом в грудь, от которого Д. скончался на
месте?”

В последующих основных вопросах формулировки фактических обстоятельств
дела могут не повторяться либо формулироваться короче со ссылкой на то,
что присяжные заседатели уже дали ответ на вопрос о доказанности деяния:
“Если на первый вопрос дан утвердительный ответ, то доказано ли, что это
деяние совершил подсудимый М.?”

Однако если в совершении преступления обвиняется несколько лиц
(например, в процессе совместного лишения жизни потерпевшего Д.
подсудимый М. нанес ему удар ножом в живот, а подсудимый Н. в это время
накинул на шею потерпевшего веревку и сдавливал органы шеи), то в
вопросах о доказанности действий каждого из подсудимых должны быть
повторены те фактические обстоятельства, которые имеют непосредственное
отношение к предъявленному этому подсудимому обвинению, например: “Если
на первый вопрос (в котором шла речь о доказанности события преступления
– смерти потерпевшего в результате колото-резаного проникающего ножевого
ранения брюшной полости с повреждением печени и перелома подъязычной
кости и щитовидного хряща) дан утвердительный ответ, то доказано ли, что
в совершении указанного деяния участвовал подсудимый М., который нанес
Д. удар ножом в грудь?” В содержании вопроса о доказанности действий
подсудимого Н. соответственно должны найти отражение те действия,
которые вменяются в вину Н.: “Если на вопрос N 1 дан утвердительный
ответ, то доказано ли, что в совершении указанных в нем действий
участвовал Н., который накинул Д. на шею веревку и сдавил органы шеи?”

В соответствии с ч. 2 ст. 339 УПК РФ в вопросном листе возможна (если
обстоятельства дела позволяют это сделать) также постановка одного
основного вопроса о виновности подсудимого, являющегося соединением всех
трех основных вопросов, указанных в ч. 1 ст. 339 УПК РФ.

Частные вопросы. После основного вопроса о виновности подсудимого могут
ставиться частные вопросы о таких обстоятельствах, которые влияют на
степень виновности либо изменяют ее характер, влекут освобождение
подсудимого от ответственности. В необходимых случаях отдельно ставятся
также частные вопросы о степени осуществления преступного намерения,
причинах, в силу которых деяние не было доведено до конца, степени и
характере соучастия каждого из подсудимых в совершении преступления
(примеры вопросов по делам о преступлении, совершенном несколькими
подсудимыми, приведены выше).

К частным вопросам относятся прежде всего альтернативные вопросы,
которые ставятся тогда, когда защита либо подсудимый оспаривают
доказанность совершения более тяжкого преступления, а потому имеются
основания поставить на разрешение присяжных и вопрос о виновности
подсудимого в совершении менее тяжкого преступления.

Например, если председательствующий судья на основании поддерживаемого
обвинения сформулировал вопрос о доказанности убийства с особой
жестокостью (п. “д” ч. 2 ст. 105 УК РФ), а защита полагает, что
подсудимый совершил убийство в состоянии сильного душевного волнения,
вызванного (спровоцированного) противоправным или аморальным поведением
потерпевшего (ст. 107 УК РФ), то наряду с вопросом о виновности
подсудимого в совершении преступления, предусмотренного п. “д” ч. 2 ст.
105 УК РФ, может быть поставлен и вопрос о доказанности совершения
убийства в ответ на неправомерное поведение потерпевшего (ст. 107 УК
РФ).

Согласно ч. 3 ст. 339 УПК РФ вопросы, позволяющие установить виновность
подсудимого в совершении менее тяжкого преступления, допустимы, если
этим не ухудшается положение подсудимого и не нарушается его право на
защиту.

Альтернативные вопросы ставятся и тогда, когда защита оспаривает версию
обвинения о том, что деяние, например убийство, совершено умышленно, и
настаивает на том, что оно имело место по неосторожности. В подобных
ситуациях перед вопросом о виновности и могут быть поставлены
альтернативные частные вопросы.

Например, по делу, по которому наступление смерти потерпевшего в
результате действий подсудимого не оспаривается, после вопроса о том,
доказано ли, что подсудимый произвел выстрел в потерпевшего, имея цель
лишить его жизни, может быть задан следующий:

“Если на предыдущий вопрос дан отрицательный ответ, то знал ли
подсудимый, что пистолет заряжен и что в результате нажатия на спусковой
крючок может произойти выстрел?”

Нельзя забывать и еще одно важное правило. Согласно ч. 2 ст. 338 УПК РФ
судья не вправе отказать подсудимому или его защитнику в постановке
вопросов о наличии по уголовному делу фактических обстоятельств,
исключающих ответственность подсудимого за содеянное или влекущих за
собой его ответственность за менее тяжкое преступление.

Например, когда подсудимый обвиняется в совершении убийства,
ответственность за которое предусмотрена ч. 1 ст. 105 УК РФ, а защитой
выдвигается версия о необходимой обороне, после основных вопросов о
доказанности деяния и совершения его подсудимым, поставленных на
основании поддерживаемого обвинения (1. “Доказано ли, что 6 июля 2001 г.
П. было причинено огнестрельное проникающее ранение грудной клетки с
повреждением сердца, от которого П. скончался на месте?”; 2. “Доказано
ли, что указанное деяние совершил подсудимый Б. во время ссоры с П.?”),
может быть поставлен следующий альтернативный вопрос:

“Если на первый вопрос дан положительный, а на второй – отрицательный
ответы, то доказано ли, что со стороны потерпевшего П. имело место
нападение на Б., которое представляло опасность для его жизни, и что Б.
выстрелил в П., защищаясь от нападения?”

С учетом изменений, внесенных Федеральным законом от 14 марта 2002 г. в
ст. 37 УК РФ, не является преступлением причинение вреда посягающему
лицу в тех случаях, когда посягательство было сопряжено с насилием,
опасным для жизни обороняющегося, либо с непосредственной угрозой
применения такого насилия, поэтому вопрос о соответствии способа защиты
характеру и опасности посягательства в данном случае был бы излишним.
Разумеется, когда по обстоятельствам дела может идти речь о превышении
пределов необходимой обороны (ч. 2 ст. 37 УК РФ), то соответствующий
вопрос перед присяжными заседателями может быть поставлен.

Случается, что при наличии фактических оснований для постановки
альтернативного вопроса о менее тяжком преступлении некоторые адвокаты
из тактических соображений не проявляют инициативу в постановке такого
вопроса, особенно когда, с их точки зрения, позиция обвинения о
совершении подсудимым более тяжкого преступления выглядит недостаточно
убедительно. В таких случаях они рассчитывают получить отрицательный
ответ на единственный вопрос – о доказанности совершения более тяжкого
преступления – и в результате добиться полного оправдания подсудимого.
Адвокат должен учитывать, что в подобных ситуациях инициативу в
постановке альтернативного вопроса о совершении менее тяжкого
преступления может проявить прокурор.

Обстоятельства, исключающие ответственность. К фактическим
обстоятельствам, исключающим ответственность подсудимого за содеянное,
относятся:

1) обстоятельства, связанные с невиновным причинением вреда, которые в
судебной практике именуются случаем или казусом. Согласно ст. 28 УК РФ
деяние, повлекшее вред, признается совершенным невиновно, если:

лицо, его совершившее, не осознавало и по обстоятельствам дела не могло
осознавать общественной опасности своих действий (бездействия) либо не
предвидело возможности наступления общественно опасных последствий и по
обстоятельствам дела не должно было или не могло их предвидеть (ч. 1 ст.
28 УК);

лицо, его совершившее, хотя и предвидело возможность наступления
общественно опасных последствий своих действий (бездействия), но не
могло предотвратить эти последствия в силу несоответствия своих
психофизиологических качеств требованиям экстремальных условий или
нервно-психическим перегрузкам (ч. 2 ст. 28 УК).

Вспомогательные вопросы о доказанности обстоятельств, свидетельствующих
о случайном причинении вреда, ставятся после первых двух основных
вопросов о фактической стороне, сформулированных в соответствии с
предъявленным подсудимому обвинением, но перед основным вопросом о
виновности;

2) предусмотренные гл. 8 УК РФ обстоятельства, исключающие преступность
деяния (необходимая оборона, причинение вреда при задержании лица,
совершившего преступление, крайняя необходимость, физическое или
психическое принуждение, обоснованный риск, исполнение приказа или
распоряжения начальника). Поскольку в зависимости от наличия или
отсутствия этих фактических обстоятельств решается вопрос о событии
преступления, частные вопросы о доказанности этих фактических
обстоятельств ставятся после первого основного вопроса о событии
преступления.

К частным (дополнительным) вопросам об обстоятельствах, которые влияют
на степень ответственности, относятся также:

1) вопросы о степени осуществления преступного намерения, причинах, в
силу которых деяние не было доведено до конца, степени и характере
соучастия каждого из подсудимых в совершении преступления.

Например, в ситуации, когда государственный обвинитель утверждает, что
было совершено покушение на преступление, а защита настаивает на
добровольном отказе от его совершения, рекомендуется ставить следующие
частные вопросы:

“Доказано ли, что подсудимый не до конца довел свое намерение совершить
половой акт с гр. Н. вопреки ее воле и желанию в связи с оказанным ею
сопротивлением?”;

“Если на предыдущий вопрос дан отрицательный ответ, то добровольно ли
отказался подсудимый от намерения совершить с гр. Н. половой акт вопреки
ее воле и желанию?”;

2) дополнительные вопросы могут ставиться и тогда, когда подсудимый
обвиняется в преступлении с несколькими квалифицирующими признаками
(например, в изнасиловании несовершеннолетней с применением физического
насилия и угрозой убийства), но не согласен с тем, что знал о возрасте
потерпевшей и что угрожал ей убийством. В таких случаях при включении в
вопрос сразу всех трех квалифицирующих признаков присяжные заседатели с
учетом того, что подсудимый самого факта изнасилования не отрицает,
скорее всего дадут ответ: “Да, доказано”. Однако при таком
формулировании вопроса остается вероятность того, что присяжные могли не
очень четко уяснить значимость признания ими доказанными квалифицирующих
признаков (угроза убийством, возраст потерпевшей) для последующей
юридической оценки содеянного.

Чтобы все же не возникло сомнений в том, что присяжные уяснили все
детали вопроса и дали точный ответ, в подобных случаях возможно
поставить коллегии присяжных заседателей сначала первый основной вопрос,
в котором фактические обстоятельства изнасилования будут изложены без
квалифицирующих признаков: “Доказано ли, что с Ивановой Н. было
совершено половое сношение против ее воли и согласия?”

Затем задаются дополнительные вопросы по каждому из квалифицирующих
признаков:

“Если на первый вопрос дан утвердительный ответ, то доказано ли, что по
отношению к Ивановой Н. применялось физическое насилие с целью
подавления ее сопротивления?”;

“Если на первый вопрос дан утвердительный ответ, то доказано ли, что в
отношении Ивановой Н. имела место угроза лишения жизни?”;

“Если на первый вопрос (о событии преступления) и на второй вопрос (о
том, доказано ли, что это деяние совершил подсудимый) даны
утвердительные ответы, то доказано ли, что подсудимый знал о возрасте
потерпевшей?”;

3) частные вопросы об обстоятельствах, которые влияют на степень
виновности (к этим обстоятельствам относятся совершение преступления в
результате физического или психического принуждения либо в силу
материальной, служебной или иной зависимости; совершение преступления
небольшой тяжести вследствие случайного стечения обстоятельств;
совершение преступления в силу стечения тяжелых жизненных обстоятельств
либо по мотиву сострадания и о других обстоятельствах, предусмотренных
ст. 61 УК РФ и смягчающих наказание);

4) частные вопросы об обстоятельствах (причинах), влекущих для
подсудимого менее строгое наказание. Такими причинами могут быть прежде
всего предусмотренные ч. 1 ст. 64 УК РФ исключительные обстоятельства,
связанные с целями и мотивами преступления, ролью виновного, его
поведением во время или после совершения преступления, активным
содействием участника группового преступления раскрытию этого
преступления. Поскольку в соответствии с ч. 2 ст. 64 УК РФ
исключительными могут быть признаны как отдельные смягчающие
обстоятельства, так и совокупность таких обстоятельств, то при
постановке частных вопросов можно обратиться к другим смягчающим
обстоятельствам, указанным в ст. 61 УК РФ;

5) частные вопросы о доказанности обстоятельств, влекущих освобождение
подсудимого от уголовной ответственности по основаниям, предусмотренным
Особенной частью УК РФ, например, о факте вымогательства взятки или
факте добровольного сообщения органу, имеющему право возбудить уголовное
дело, о даче взятки (примечание к ст. 291 УК РФ), о добровольной сдаче
оружия (примечание к ст. 222 УК РФ) и др.

Таким образом, главное предназначение постановки частных вопросов
заключается в том, чтобы помочь присяжным заседателям полно и правильно
ответить на основные вопросы о фактических обстоятельствах дела и
виновности или невиновности подсудимого.

Постановка присяжным заседателям частных вопросов, кроме того, помогает
решить вопрос о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения в случае
признания его виновным (ч. 4 ст. 339 УПК РФ), особенно когда позиции
сторон по этим вопросам полностью или частично расходятся, в связи с чем
те или иные обстоятельства, связанные с исследованием названных
вопросов, вызывают споры между сторонами.

Частные вопросы ставятся не всегда, а лишь в случаях, когда без их
постановки невозможно получить правильные и полные ответы коллегии
присяжных заседателей по обязательным вопросам.

Вопросы о снисхождении. Как известно, ранее действовавший УПК РСФСР (ст.
460) считал возможным признание подсудимого заслуживающим не только
снисхождения, но и особого снисхождения, тогда как новый
уголовно-процессуальный закон предусматривает лишь одно решение:
заслуживает или не заслуживает подсудимый снисхождения.

Сделанный присяжными заседателями вывод о том, что подсудимый
заслуживает снисхождения, обязателен для председательствующего при
назначении наказания (ч. 1 ст. 349 УПК РФ).

При постановке вопроса о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения,
нужно учитывать следующие разъяснения уже упоминавшегося постановления
Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 20.12.94 г. “О некоторых
вопросах применения судами уголовно-процессуальных норм,
регламентирующих производство в суде присяжных”:

1) если подсудимый обвиняется в совершении нескольких преступлений,
образующих реальную совокупность, указанный вопрос должен ставиться
применительно к каждому деянию, в совершении которого подсудимый может
быть признан виновным (ч. 1, п. 19);

2) если подсудимый обвиняется в совершении одного преступления, а также
когда одно деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый, содержит
признаки нескольких преступлений (идеальная совокупность), перед
присяжными заседателями должен ставиться один общий вопрос о
снисхождении (ч. 2, п. 19).

Порядок обсуждения и формулирования вопросов. На время обсуждения и
формулирования вопросов присяжные заседатели удаляются из зала судебного
заседания (ч. 3 ст. 338 УПК РФ).

С учетом замечаний и предложений сторон судья в совещательной комнате
окончательно формулирует вопросы, подлежащие разрешению присяжными
заседателями, и вносит их в вопросный лист, который подписывается им (ч.
4 ст. 338 УПК РФ).

Вопросный лист оглашается в присутствии присяжных заседателей и
передается старшине присяжных. Еще до удаления в совещательную комнату
присяжные заседатели вправе получить от председательствующего
разъяснения по возникшим у них неясностям в связи с поставленными
вопросами, не касаясь при этом существа возможных ответов на эти вопросы
(ч. 5 ст. 338 УПК РФ). Они также могут попросить разъяснения по
поставленным вопросам и после того, как ушли на совещание, если
необходимость в этом возникла уже в ходе обсуждения вопросов. В таком
случае вся коллегия возвращается в зал судебного заседания и в
присутствии сторон старшина присяжных обращается к председательствующему
судье с соответствующей просьбой, по поводу которой участники процесса
могут высказать свое мнение.

Председательствующий дает необходимые разъяснения присяжным заседателям,
он также, выслушав мнение сторон, может внести уточнения в поставленные
вопросы либо дополнить вопросный лист новыми вопросами. Если в вопросный
лист внесены изменения, то председательствующий в кратком напутственном
слове должен разъяснить присяжным заседателям смысл этих изменений, а
само напутственное слово должно быть отражено в протоколе (ч. 2, 3 ст.
344 УПК РФ).

Этим своим правом, как показывает практика, присяжные заседатели
пользуются в основном по сложным многоэпизодным делам, когда
поставленные перед ними вопросы были сформулированы неудачно (громоздко,
с использованием непонятных им формулировок и т.д.).

Как уже отмечалось, поставленные перед коллегией присяжных заседателей
вопросы разрешаются с учетом не только непосредственно исследованных в
ходе судебного следствия доказательств, а также приведенных в ходе
прений доводов сторон, но и напутственного слова председательствующего,
содержащегося в нем наставления по юридическим вопросам. Именно поэтому
напутственное слово председательствующего согласно ст. 340 УПК РФ
произносится перед удалением коллегии присяжных заседателей в
совещательную комнату для вынесения вердикта. В связи с этим необходимо
еще раз указать на важное значение контроля адвоката за тем, чтобы
содержание напутственного слова председательствующего соответствовало
требованиям ст. 340 УПК РФ, в частности, чтобы он не выражал свое мнение
по вопросам, поставленным перед коллегией присяжных заседателей, чтобы
он в напутственном слове изложил позицию не только обвинения, но и
защиты, напомнил присяжным заседателям исследованные в суде
доказательства, как уличающие подсудимого, так и оправдывающие его, не
выражая при этом своего отношения к этим доказательствам и не делая
выводов из них (ч. 2 ст. 340 УПК РФ). Если же председательствующий при
произнесении напутственного слова нарушил принцип объективности и
беспристрастности, то адвокат вправе заявить в связи с этим в судебном
заседании возражения (ч. 6 ст. 340 УПК РФ).

Необъективность председательствующего судьи при произнесении
напутственного слова, если это повлияло или могло повлиять на вынесение
присяжными вердикта о виновности подсудимого, является одним из
оснований для отмены или изменения судебного решения (п. 2 ч. 1 ст. 379
УПК РФ).

После возвращения присяжных в зал судебного заседания, но еще до
провозглашения вердикта старшина присяжных передает
председательствующему вопросный лист с внесенными в него ответами. При
отсутствии замечаний вопросный лист возвращается старшине присяжных
заседателей для провозглашения. Если же председательствующий,
ознакомившись с ответами присяжных заседателей, нашел, что их вердикт
неясен или противоречив, он указывает на это коллегии присяжных
заседателей и предлагает возвратиться в совещательную комнату для
внесения уточнений в вопросный лист. Председательствующий также вправе,
выслушав мнение сторон, внести в вопросный лист дополнительные вопросы,
после чего он произносит краткое напутственное слово по поводу
изменений, внесенных в вопросный лист (ч. 2 ст. 345 УПК РФ). Таким
образом, закон позволяет в этом случае уже в судебном заседании
устранить нарушения, допущенные при вынесении вердикта.

5.6. Участие адвоката в обсуждении последствий вердикта коллегии
присяжных заседателей HYPERLINK \l “sub_99391” *(391)

Судебное разбирательство после провозглашения вердикта. После
провозглашения вердикта присяжных заседателей судебное разбирательство
продолжается с участием сторон (ч. 1 ст. 347 УПК РФ), но без участия
присяжных заседателей.

Если подсудимый, находившийся под стражей, был признан присяжными
заседателями невиновным, то он немедленно, сразу после провозглашения
вердикта освобождается из-под стражи в зале судебного заседания.

При вынесении присяжными заседателями оправдательного вердикта
исследуются и обсуждаются лишь вопросы, связанные с разрешением
гражданского иска, распределением судебных издержек, вещественными
доказательствами (ч. 2 ст. 347 УПК РФ).

В случае вынесения обвинительного вердикта производится исследование
обстоятельств, касающихся квалификации содеянного подсудимым, назначения
ему наказания, рассмотрения гражданского иска и других вопросов,
разрешаемых судом при постановлении обвинительного приговора. По
окончании исследования указанных обстоятельств выслушиваются прения
сторон, во время которых последними выступают защитник и подсудимый (ч.
3 ст. 347 УПК РФ).

Стороны, в том числе и прокурор, могут затрагивать в своих выступлениях
любые вопросы права, подлежащие разрешению при постановлении судом
обвинительного приговора, однако им запрещено ставить под сомнение
правильность вердикта, вынесенного присяжными заседателями (ч. 4 ст. 347
УПК РФ). Какой-либо другой специфики в сравнении с рассмотрением дел в
общем порядке, т.е. без участия присяжных заседателей, в этой стадии
нет.

По окончании прений сторон в случае провозглашения обвинительного
вердикта подсудимому предоставляется последнее слово, после чего судья
удаляется для вынесения решения по уголовному делу (ч. 5 ст. 347 УПК
РФ).

Судья должен руководствоваться следующими требованиями ст. 348 УПК РФ об
обязательности вердикта:

1) оправдательный вердикт коллегии присяжных заседателей обязателен для
председательствующего судьи и влечет за собой вынесение им
оправдательного приговора (ч. 1 ст. 348 УПК РФ);

2) обвинительный же вердикт согласно ч. 2 ст. 348 УПК РФ обязателен для
председательствующего по уголовному делу, за исключением следующих двух
случаев:

а) если председательствующий признает, что деяние подсудимого,
признанное присяжными доказанным, не содержит признаков преступления,
обвинительный вердикт коллегии присяжных заседателей не препятствует
постановлению оправдательного приговора (ч. 4 ст. 348 УПК РФ);

б) если же председательствующий придет к выводу, что обвинительный
вердикт вынесен в отношении невиновного и имеются достаточные основания
для постановки оправдательного приговора ввиду того, что не установлено
событие преступления либо не доказано участие подсудимого в совершении
преступления, то он выносит постановление о роспуске коллегии присяжных
заседателей и направлении уголовного дела на новое рассмотрение иным
составом суда со стадии предварительного слушания. Это постановление
принимается судьей самостоятельно, без обсуждения со сторонами,
обжалованию в кассационном порядке не подлежит (ч. 5 ст. 348 УПК РФ).

В остальных случаях председательствующий квалифицирует содеянное в
соответствии с обвинительным вердиктом, а также установленными судом
обстоятельствами, не подлежащими разрешению присяжными заседателями и
требующими собственно юридической оценки (ч. 3 ст. 348 УПК РФ).

Из приведенных положений следует, что вынесение присяжными заседателями
обвинительного вердикта не означает, что в этом случае непременно будет
постановлен и обвинительный приговор. Вполне может случиться так, что
лицо, которому было предъявлено обвинение, например, в получении взятки
или злоупотреблении должностными полномочиями, и признанное присяжными
заседателями виновным, будет оправдано судьей, который придет, например,
к выводу, что подсудимый не является должностным лицом и потому не может
быть субъектом указанных преступлений. Одного этого примера достаточно,
чтобы подчеркнуть, как важно адвокату тщательно готовиться не только к
выступлению перед присяжными заседателями, но и к участию во вторых
прениях, когда обсуждаются вопросы квалификации действий подсудимого,
признанных присяжными доказанными, назначения наказания, вида
исправительного учреждения и др.

Глава 6. Судебное ораторское искусство как средство построения
убедительной защитительной речи в суде с участием присяжных заседателей

Во все времена ораторов, в совершенстве владеющих искусством речи, было
не так много, в том числе среди юристов и в других многочисленных
профессиях, в которых невладение ораторским искусством является одним из
признаков функциональной беспомощности, профессиональной
несостоятельности.

В этой связи можно вспомнить статью А.П.Чехова “Хорошая новость”, в
которой он по поводу введения в Московском университете курса декламации
писал: “Мы, русские люди, любим поговорить и послушать, но ораторское
искусство у нас в совершенном загоне… не умеем говорить коротко и
незнакомы с той грацией речи, когда при наименьшей затрате сил
достигается известный эффект… У нас много присяжных поверенных,
прокуроров, профессоров, проповедников, в которых по существу их
профессий должно бы предполагать ораторскую жилку, у нас много
учреждений, которые называются “говорильными”, потому что в них по
обязанностям службы много и долго говорят, но у нас совсем нет людей,
умеющих выражать свои мысли ясно, коротко и просто. В обеих столицах
насчитывают всего-навсего настоящих ораторов пять-шесть, а о
провинциальных златоустах что-то не слыхать. На кафедрах у нас сидят
заики и шептуны, которых можно слушать и понимать, только
приспособившись к ним… Ходит анекдот про некоего капитана, который
будто бы, когда его товарища опускали в могилу, собирался прочесть
длинную речь, но выговорил: “Будь здоров!”, крякнул и больше ничего не
сказал. Нечто подобное рассказывают про почтенного В.В.Стасова, который
несколько лет назад в клубе художников, желая прочесть лекцию, минут
пять изображал из себя молчаливую смущенную статую, постоял на эстраде,
помялся, да с тем и ушел, не сказав ни одного слова. А сколько анекдотов
можно было бы рассказать про адвокатов, вызывающих своим косноязычием
смех даже у подсудимого, про жрецов науки, которые “изводили” своих
слушателей и в конце концов возбуждали к науке полнейшее отвращение… В
обществе, где презирается истинное красноречие, царят риторика,
ханжество слова или пошлое краснобайство. И в древности и в новейшее
время ораторство было одним из сильнейших рычагов культуры. Немыслимо,
чтобы проповедник новой религии не был в то же время и увлекательным
оратором. Все лучшие государственные люди в эпоху процветания
государств, лучшие философы, поэты, реформаторы были в то же время и
лучшими ораторами. “Цветами” красноречия был усыпан путь ко всякой
карьере, и искусство говорить считалось обязательным. Быть может, и мы
когда-нибудь дождемся, что наши юристы, профессора и вообще должностные
лица, обязанные по службе говорить не только учено, но и вразумительно и
красиво, не станут оправдываться тем, что они “не умеют” говорить. В
сущности ведь для интеллигентного человека дурно говорить должно бы
считаться таким же неприличием, как не уметь читать и писать, и в деле
образования и воспитания обучение красноречию следовало бы считать
неизбежным” HYPERLINK \l “sub_99392” *(392) .

Эти слова А.П.Чехова сохраняют свою актуальность и сегодня, ибо
ораторское искусство у нас по-прежнему “в совершенном загоне”: как и в
прошлом, не умеют красиво, вразумительно и убедительно говорить даже те,
кто управляет другими людьми, воспитывает, обучает, обвиняет, защищает и
судит их, т.е. многие чиновники, педагоги и юристы, в том числе
достигшие “степеней известных”. Во многих школах, вузах, в том числе
юридических, этому важнейшему искусству не обучают либо обучают так, что
лучше бы не обучали вовсе: формально, абстрактно, неинтересно, без учета
свойств человеческой природы, которые проявляются при восприятии
слушателями публичной речи.

Такие пробелы в воспитании и образовании особенно ощутимы в деятельности
судебных ораторов, от неадекватной речевой деятельности которых страдают
и публичные, и частные интересы потерпевшего и подсудимого, особенно
когда невразумительные речи произносят обвинитель и защитник.

В состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей
адвокат или прокурор, не владеющий ораторским искусством, в лучшем
случае бесполезен, в худшем – источник повышенной опасности и для
потерпевшего, и для обвиняемого, и для всего общества.

Не случайно у Р.Гарриса некачественная, неубедительная судебная речь
ассоциируется с различными проявлениями человеческой глупости,
абсурдного, ненадежного поведения: “Плохая речь подточит самое прочное
дело. Это все равно что нарядить миллионера в тряпки. Плохой оратор –
это моряк, который при самом отплытии уже выкидывает сигнал бедствия;
многие пожалеют о нем, но никто не пойдет к нему на помощь… плохая
речь может погубить самое верное дело, как кутила может промотать
огромное состояние, тогда как хорошая речь придает и ненадежному делу
действительные или кажущиеся преимущества. В речах заурядных адвокатов
совсем не бывает искусства, но при умелом пользовании им против того,
кто им пользоваться не умеет, и при равенстве прочих условий едва ли
можно сомневаться в исходе процесса” HYPERLINK \l “sub_99393” *(393) .

От некачественной, неубедительной судебной речи страдают не только
интересы правосудия, потерпевшего и подсудимого, но и репутация, имидж
судебного оратора, особенно адвоката, ибо любую замеченную в его речи
погрешность многие слушатели предрасположены объяснять его глупостью и
не прощают ее.

На это специально обращал внимание Цицерон, объясняя, почему при начале
речи волнуется любой оратор, причем, чем он способнее, тем более робеет:
“…Если в других искусствах какой-нибудь бывалый мастер с хорошим
именем случайно сделает свое дело хуже обычного, то все считают, что он
просто не захотел или по нездоровью не смог показать свое умение в
полном блеске: “Нынче Росций был не в настроении!” или: “Нынче у Росция
живот болел!” Если же у оратора подметят какую-нибудь погрешность, то ее
приписывают только глупости; а для глупости извинения нет, потому что не
бывает человек глупым от настроения или оттого, что живот болит. Тем
более строгому суду подвергаемся мы, ораторы; и сколько раз мы
выступаем, столько раз над нами совершается этот суд. При этом если кто
ошибся раз на сцене, о том не говорят сразу, что он не умеет играть;
если же оратор будет замечен в какой оплошности, то слава о его тупости
будет если не вечной, то очень и очень долгой” HYPERLINK \l “sub_99394”
*(394) .

Понятно, что после таких промашек, ставящих под сомнение благоразумие
судебного оратора, он едва ли может рассчитывать на доверие присяжных
заседателей, а значит, и на их внимание к его позиции и доводам, на
которых она основана.

С этим необходимо считаться и председательствующему судье, поскольку
если он при произнесении напутственного слова окажется несостоятелен как
судебный оратор, то это может основательно подорвать его авторитет как
судьи-профессионала и ему вряд ли удастся надлежащим образом разъяснить
присяжным содержание обвинения, уголовного закона, исследованные в суде
доказательства, как уличающие, так и оправдывающие, и другие юридические
вопросы.

Более того, не владеющий ораторским искусством председательствующий
судья не способен выполнить в состязательном уголовном процессе с
участием присяжных заседателей свою главную миссию – скорректировать и
поднять нравственное и правовое сознание присяжных заседателей до уровня
решаемых ими задач – сложных и ответственных вопросов о фактической
стороне дела и виновности подсудимого.

В связи с этим уместно привести высказывание судьи Московского
областного суда, заслуженного юриста Российской Федерации
Н.В.Григорьевой, имеющей большой опыт работы в суде присяжных: “Работа в
суде присяжных предполагает, что профессиональный судья наделен высоким
интеллектом и хорошо владеет ораторским мастерством. Тот образовательный
уровень, который требовался для работы в традиционном суде с двумя
народными заседателями, как показывает опыт, явно недостаточен. В суде
присяжных судья из должностного лица, пишущего штампованные приговоры,
превращается в общественного деятеля, говорящего публично от лица права.
А потому ему надо владеть красноречием, уроки которого в юридических
вузах, к сожалению, либо вовсе отсутствуют, либо проводятся на
недостаточно высоком уровне… Для присяжных заседателей
профессиональный судья – весьма авторитетное лицо, сочетающее в себе
мудрость и культурность, и, если его речь обманывает их ожидания,
представители народа чувствуют разочарование и их доверие к словам
председательствующего падает” HYPERLINK \l “sub_99395” *(395) .

Для овладения судебным ораторским искусством судьи, адвокаты и прокуроры
должны прежде всего знать теоретические основы этого искусства.
Известный русский лингвист А.М.Пешковский, подчеркивая важное значение
основательной теоретической подготовки для продуктивной деятельности в
любом виде искусства, писал: “…Во всяком искусстве есть и теория и
практика. И относительно всякого искусства можно категорически
отстаивать следующие основные положения: 1) чем менее одарено данное
лицо в области данного искусства, тем более нуждается оно для
производства равного с одаренным лицом в помощи теории; 2) как бы ни
было одарено данное лицо, знание теории ему никогда и ни в каком случае
не повредит, а, напротив, еще более повысит качественно его
художественную продукцию; 3) как бы ни было одарено данное лицо, знание
теории во всяком случае всегда и везде сбережет определенное количество
времени как в овладении теми или иными художественными средствами, так и
в последующем применении их” HYPERLINK \l “sub_99396” *(396) .

В состязательном уголовном процессе с участием присяжных заседателей
такое благотворное влияние на эффективную деятельность адвоката в
качестве судебного оратора оказывает знание следующих рассмотренных в
данной главе общих вопросов:

1) cущности и основного содержания судебного ораторского искусства;

2) построения убедительной защитительной речи как разновидности
аргументационной деятельности;

3) способов убеждающего воздействия, используемых в аргументационной
деятельности по построению убедительной защитительной речи;

4) коммуникативных качеств искусной защитительной речи, определяющих ее
убеждающее воздействие на присяжных заседателей и председательствующего
судью;

5) реплики защитника как процессуального средства убеждающего
воздействия на присяжных заседателей и председательствующего судью;

6) качеств личности адвоката, определяющих его способность овладеть
судебным ораторским искусством, разработать и произнести убедительную
защитительную речь.

6.1. Сущность и основное содержание судебного ораторского искусства

Судебное ораторское искусство – это основанная на учете закономерностей
функционирования здравого смысла, совести и других общих свойств
человеческой природы, которые проявляются при произнесении и восприятии
устной публичной речи, система общих положений из области риторики,
логики, теории аргументации, культуры и техники речи, психологии,
социальной психологии и других наук, в том числе
уголовно-процессуального права, и основанных на них практических
рекомендаций и приемов построения и произнесения убедительной судебной
речи.

Основное содержание судебного ораторского искусства отвечает на три
главных вопроса, от правильного решения которых зависит способность
судебного оратора (государственного обвинителя и защитника) разработать
и произнести в суде с участием присяжных заседателей убедительную по
содержанию и форме судебную речь: 1) о чем говорить; 2) что говорить; 3)
как говорить.

Вопросы “о чем говорить” и “что говорить” определяют содержание
обвинительной и защитительной речей.

Вопрос “о чем говорить” направлен на определение предмета судебной речи
с учетом того, что согласно ч. 2 ст. 336 УПК РФ прения сторон проводятся
лишь в пределах вопросов, подлежащих разрешению присяжными заседателями.
Учитывая, что выступление адвоката перед присяжными заседателями с
защитительной речью является одним из способов защиты, используемых
адвокатом в целях добиться вынесения коллегией присяжных заседателей
определенного вердикта по относящимся к их компетенции вопросам, при
определении предмета защитительной речи следует исходить из требований
уголовно-процессуального закона к постановке вопросов, подлежащих
разрешению присяжными заседателями с учетом результатов судебного
следствия и прений сторон (ст. 338 УПК РФ), и содержанию вопросов
присяжным заседателям (ст. 339 УПК РФ).

При определении предмета защитительной речи перед присяжными
заседателями следует исходить прежде всего из содержания предусмотренных
ч. 1 ст. 339 УПК РФ основных вопросов:

1) доказано ли, что деяние имело место?

2) доказано ли, что это деяние совершил подсудимый?

3) виновен ли подсудимый в совершении этого деяния?

Именно анализу этих вопросов с позиции защиты с учетом исследованных в
суде доказательств и доводов обвинения, изложенных в речи
государственного обвинителя, посвящено основное содержание защитительной
речи.

В необходимых случаях в защитительной речи анализируется также вопрос о
том, заслуживает ли подсудимый снисхождения (ч. 4 ст. 339 УПК РФ), а
также предусмотренные ч. 3 ст. 339 УПК РФ вопросы:

о таких обстоятельствах, которые влияют на степень виновности либо
изменяют ее характер, влекут освобождение подсудимого от
ответственности;

о степени осуществления преступного намерения, причинах, в силу которых
деяние не было доведено до конца;

о степени и характере участия каждого из подсудимых в совершении
преступления;

вопросы, позволяющие установить виновность подсудимого в совершении
менее тяжкого преступления, если этим не ухудшается положение
подсудимого и не нарушается его право на защиту.

Вопрос “что говорить” направлен на логическую аргументацию позиции
защиты по вопросам, относящимся к предмету речи в суде с участием
присяжных заседателей. По своему содержанию защитительная речь
представляет собой выступление, направленное на убеждение присяжных
заседателей в том, что имеются фактические и правовые основания для
принятия ими одного из следующих решений (соответствующих избранной
позиции защиты):

1) вынесения оправдательного вердикта по всем деяниям, в которых
обвиняется подсудимый (согласно ч. 3 ст. 343 УПК РФ оправдательный
вердикт выносится, если за отрицательный ответ на любой из поставленных
в вопросном листе основных вопросов проголосовало не менее шести
присяжных заседателей. В соответствии с ч. 1 ст. 339 основные вопросы
ставятся по каждому из деяний, в совершении которых обвиняется
подсудимый);

2) вынесения оправдательного вердикта по одному или нескольким деяниям,
виновность подсудимого в совершении которых защита не признает, и
обвинительного вердикта по другим деяниям с признанием подсудимого
заслуживающим снисхождения (когда защита полностью или частично признает
подсудимого виновным в совершении других деяний, в которых он также
обвиняется);

3) вынесения обвинительного вердикта с признанием подсудимого виновным в
совершении менее тяжкого преступления, чем то, в котором он обвиняется,
и заслуживающим снисхождения (когда защита оспаривает квалификацию
деяния, в котором обвиняется подсудимый);

4) вынесения обвинительного вердикта с признанием подсудимого виновным в
совершении того преступления, в котором он обвиняется, но в меньшем
объеме, и заслуживающим снисхождения (когда защита оспаривает объем
обвинения, но не оспаривает квалификацию деяния);

5) вынесения обвинительного вердикта с признанием подсудимого
заслуживающим снисхождения (когда защита признает подсудимого виновным в
полном объеме предъявленного ему обвинения).

Конкретное содержание защитительной речи по указанным выше вопросам
определяется адвокатом с учетом результатов судебного следствия и
избранной и согласованной с подзащитным позиции защиты.

Для убеждения присяжных заседателей в правильности и обоснованности
позиции защиты важное значение имеет не только содержание, но и форма
защитительной речи. Если разработка содержания защитительной речи
направлена на решение вопросов, о чем и что говорить, то разработка
формы речи – на решение вопроса о том, как говорить, чтобы убедить
присяжных заседателей и председательствующего судью в правильности,
справедливости и обоснованности своей позиции по вопросам, подлежащим
разрешению присяжными заседателями.

Для произнесения убедительной защитительной речи в суде с участием
присяжных заседателей одинаково важное значение имеют и содержание, и
форма защитительной речи. Американские юристы отмечают, что “если у вас
неудачная форма изложения, т.е. то, как вы говорите, то уже не имеет
значения, что вы говорите, потому что все равно вас не будут слушать”
HYPERLINK \l “sub_99397” *(397) .

Вопрос “как говорить” направлен на разработку убедительной формы
изложения и произнесения содержания защитительной речи при помощи
языковых средств: языка, стиля речи, ораторских приемов, а также за счет
оптимальной для убеждения присяжных заседателей композиции защитительной
речи.

6.1.1. Требования, предъявляемые к композиции и содержанию защитительной
речи

Композиция (от лат. сompositio – составление, упорядочение) – построение
произведения, расположение его составных частей и материала каждой части
в оптимальном для раскрытия темы порядке.

В устном выступлении композиция – это логика развития темы,
реально-речевая структура выступления, в которой отражается соотношение
ее частей: вступления, главной части, заключения – по их целевому
назначению, по стилистическим особенностям, по соотношению общих
положений и конкретных фактов, рациональных и эмоциональных средств
речевого воздействия HYPERLINK \l “sub_99398” *(398) .

При разработке композиции защитительной речи следует руководствоваться
выработанными наукой и практикой общими требованиями (принципами),
регламентирующими методику разработки композиции любой речи, в том числе
и судебной.

Принцип органического единства требует логически-смыслового единства
всех частей (вступления, главной части и заключения) и материала речи,
их подчинения главной мысли. О логически-смысловом единстве совершенной
речи очень красочно сказал Платон: “Всякая речь должна быть составлена,
словно живое существо, – у нее должно быть тело с головой и ногами,
причем туловище и конечности должны подходить друг к другу и
соответствовать целому” HYPERLINK \l “sub_99399” *(399) .
Логически-смысловое единство всех частей речи обеспечивается их
подчинением главной мысли (тезису). “Во всяком сочинении, – отмечал
М.М.Сперанский, – есть известная царствующая мысль, к которой должно все
относиться. Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к
сему концу, иначе они будут введены без причины, они будут излишни, а
все излишнее несносно” HYPERLINK \l “sub_99400” *(400) .

Именно тезис, главная мысль находится в центре композиции речи, связывая
в гармоническое единое целое все ее части (вступление, главную часть и
заключение речи), весь ее материал – имеющиеся в распоряжении оратора
доводы, факты, доказательства, знания, которые используются в качестве
логических посылок в доказывании тезиса (главной мысли).

При выступлении перед присяжными заседателями с защитительной речью в
ней в качестве тезиса (главной мысли) выступают доказываемые адвокатом
положения, в которых выражается сущность позиции защиты по решаемым
присяжными заседателями вопросам о фактической стороне дела и
виновности, а также о том, заслуживает ли подсудимый снисхождения.

Принцип расположения материала речи в оптимальной для доказывания тезиса
(главной мысли) взаимосвязи, чтобы элементы речи, их форма и содержание
(аргументы, доводы, доказательства) взаимно подкрепляли и усиливали
убеждающее воздействие. М.М.Сперанский этот принцип сформулировал
следующим образом: “Обозреть свой предмет, раздробить его на части и,
сличив одну часть с другой, приметить, какое положение для каждой
выгоднее, какая связь между ними естественнее, в каком расстоянии они
более друг на друга отливают света; приметить все сие и установить их в
сем положении, дать сию связь, поставить в сем расстоянии”. При этом для
обеспечения наибольшего убеждающего воздействия “надобно, чтобы один
довод не только не вредил другому, но и поддерживал его. Доводы все
могут доказывать одну и ту же вещь, но не иметь между тем близкой связи
между собой” HYPERLINK \l “sub_99401” *(401) .

Принцип расположения аргументов (доводов, доказательств) в оптимальном
для доказывания главной мысли (тезиса) порядке (очередности),
усиливающем убеждающее воздействие. Известный российский специалист по
психотехнологии убеждающего воздействия доктор психологических наук
А.Ю.Панасюк полагает, что при определении последовательности
предъявления аргументов следует руководствоваться следующими правилами:

1) если неизвестна исходная установка собеседника, то сильные аргументы
следует поместить в начало и в конец;

2) если исходная установка собеседника не негативная, то начинайте со
слабых, а заканчивайте сильными;

3) если исходная установка собеседника негативная (явно не
дружественная), то начинайте с сильных аргументов, а заканчивать можно и
слабыми HYPERLINK \l “sub_99402” *(402) .

С учетом того что защитительная речь адвоката направлена на убеждение и
переубеждение не только и не столько собеседника (процессуального
противника), а прежде всего присяжных заседателей, а также того, что
после выступления прокурора с обвинительной речью, которая может
сформировать у присяжных заседателей некоторое предубеждение в пользу
обвинения (особенно если прокурор произнес сильную, убедительную по
содержанию и форме обвинительную речь), представляется, что адвокату для
опровержения доводов обвинения, обеспечения наибольшей убедительности
защитительной речи чаще всего следует придерживаться “гомерова порядка”
расположения доводов, доказательств, который считался наилучшим в
классических риториках: сначала сильные аргументы, затем масса
доказательств средней силы, в конце – один наиболее мощный аргумент
HYPERLINK \l “sub_99403” *(403) . Слабые доводы в защитительной речи в
этом случае лучше не приводить вообще.

Принцип изложения материала речи в логической последовательности, чтобы
каждая мысль (фраза) вытекала из предыдущей или была соотнесена с ней.
Как отмечал М.М.Сперанский, “все мысли в слове должны быть связаны между
собой так, чтоб одна мысль содержала в себе, так сказать, семя другой”
HYPERLINK \l “sub_99404” *(404) , что способствует ясности речи. На это
указывал и другой известный русский риторик – К.Л.Луцкий: “Ясность речи
значительно увеличивается благодаря естественности в развитии мыслей,
являющейся для судебного оратора вообще ариадновой нитью, заключающейся
в том, что каждая мысль помещается в соответствующем ей месте, притом
так, что первая подготовляет вторую, вторая влечет третью, и все вместе
образуют одну неразрывную цепь, в которой звенья соединяются без всякого
усилия” HYPERLINK \l “sub_99405” *(405) .

На типичные проявления логически непоследовательной речи указывал
А.Ф.Кони: “Если мысль скачет с предмета на предмет, перебрасывается,
если главное постоянно прерывается, то такую речь почти невозможно
слушать” HYPERLINK \l “sub_99406” *(406) . И наоборот, если мысли текут,
развиваются в четкой логической последовательности, такую речь не только
возможно, но и приятно слушать, ибо она покоряет ум и сердце своим
ладным, гармоническим единством. “Естественное течение мысли, – писал
он, – доставляет кроме умственного глубокое эстетическое наслаждение”
HYPERLINK \l “sub_99407” *(407) .

Логическая последовательность изложения материала в речи обеспечивается
планом речи. План речи – это ее содержательная схема, в которой
отражается естественный переход от одной мысли к другой. “Надо построить
план так, – указывал А.Ф.Кони, – чтобы вторая мысль вытекала из первой,
третья – из второй и т.д. или чтобы был естественный переход от одного к
другому” HYPERLINK \l “sub_99408” *(408) .

Рассмотренные общие принципы разработки композиции речи учитываются и
при подготовке защитительной речи с учетом предназначения ее
вступительной, главной и заключительной частей.

Подготовку защитительной речи целесообразно начинать с разработки ее
главной части. При выступлении перед присяжными заседателями целью
главной части защитительной речи является изложение и обоснование
позиции защиты по вопросам, разрешение которых относится к компетенции
присяжных заседателей, убеждение их в правильности и обоснованности
позиции защиты, а также опровержение позиции и доводов обвинения в целях
переубеждения присяжных заседателей и судьи (поскольку, как уже
отмечалось, после речи государственного обвинителя у них складывается
определенное мнение о позиции обвинения). На решение указанной задачи
направлены следующие элементы этой части защитительной речи:

1) изложение фактических обстоятельств дела;

2) анализ и оценка доказательств;

3) характеристика личности подсудимого и потерпевшего;

4) анализ причин и условий, способствовавших совершению преступления.

Содержание и последовательность расположения этих элементов в
защитительной речи строго индивидуальны и зависят от результатов
судебного следствия, избранной защитой позиции, характера предъявленного
обвинения, особенностей доказательственного материала и других
обстоятельств рассматриваемого дела, а также от содержания речи
государственного обвинителя, приведенных в ней доводов и соображений.
Вряд ли поможет правильному разрешению уголовного дела и своему
подзащитному такой адвокат, который, игнорируя результаты судебного
следствия, позицию и доводы государственного обвинителя, будет строить
главную часть своей речи, упрямо следуя заранее принятой схеме.

В зависимости от результатов судебного следствия, избранной позиции и
тактики защиты, других конкретных обстоятельств указанные элементы
защитительной речи могут располагаться в различной последовательности.

Так, если адвокат считает доказанной иную фактическую фабулу обвинения
по сравнению с той, которую сформулировал прокурор, то, как правило, он
излагает фактические обстоятельства дела после или в ходе анализа и
оценки доказательств.

Когда подсудимый отрицает предъявленное ему обвинение, главную часть
защитительной речи можно начать с характеристики личности подсудимого,
если, разумеется, она положительная. Такое начало расчищает защитнику
дорогу для анализа оправдательных доказательств. При отрицательной
характеристике подсудимого главную часть речи можно начать с анализа
сомнительных и недоброкачественных доказательств обвинения.

Таким образом, разработка главной части защитительной речи – дело живое,
творческое, оно не терпит шаблона, однообразия, заранее установленного
трафарета.

При разработке и произнесении главной части речи особое внимание адвокат
должен уделять разъяснению присяжным заседателям с позиции защиты
сомнительных фактов, обстоятельств. По свидетельству С.Хрулева, “та речь
произведет впечатление на присяжных заседателей, которая разъясняет
сомнительные для них обстоятельства, освещая их с должных сторон, т.е.
затрагивает самую суть дела, и говорится понятным для них языком, и…
та речь, которая не удовлетворяет этим условиям, как бы ни была эффектно
изложена по форме, не производит никакого впечатления или, лучше
сказать, не окажет влияния на решение дела” HYPERLINK \l “sub_99409”
*(409) .

Представляется, что для приобщения начинающих адвокатов к искусству
творческой разработки указанных элементов главной части защитительной
речи им будет полезно познакомиться с прилагаемыми к книге образцами
убедительных защитительных речей и комментариями к ним. Эти речи
систематизированы с учетом типичных нравственно-конфликтных ситуаций,
которые складываются при рассмотрении уголовных дел в суде с участием
присяжных заседателей в следующем порядке:

1) защитительные речи по “уликовым” делам, обвинение по которым
построено на косвенных доказательствах;

2) защитительные речи по делам об убийствах, совершенных обвиняемыми под
давлением экстраординарных внешних обстоятельств, виктимного поведения,
безнравственных и противоправных действий потерпевших;

3) защитительные речи при ведении коллизионной защиты по делам о
групповых преступлениях.

В этих речах удачно разработана не только главная часть, ее основные
элементы, объяснены с позиции защиты сомнительные обстоятельства, но и
“композиционная рамка” защитительной речи – ее вступление и заключение.

Во вступлении защитительной речи адвокат стремится решить следующие
задачи по созданию условий для эффективного убеждения и переубеждения
присяжных заседателей (в связи с тем, что, как отмечалось, после речи
государственного обвинителя у них уже сложилось определенное мнение),
формированию у них внимательного и благосклонного отношения к позиции и
доводам защиты:

1) овладеть вниманием присяжных заседателей;

2) вызвать их интерес к речи;

3) установить с ними психологический контакт, расположить их к себе,
завоевать их доверие;

4) сформировать у них ответственное отношение к правильному и
справедливому решению относящихся к их компетенции вопросов в
соответствии с требованиями, изложенными в тексте присяги и в
юридическом наставлении, которое им будет приведено в напутственном
слове председательствующего судьи;

5) психологически подготовить присяжных к восприятию позиции и доводов
защиты, изложенных в главной части речи.

Для решения этих задач во вступительной части защитительной речи
используются различные приемы:

оценка с позиции защиты общественного и морально-этического значения
рассматриваемого дела. Этот прием удачно использовал адвокат
К.Ф.Хартулари в защитительной речи по делу Левенштейн:

“Господа судьи и господа присяжные заседатели! Если только вы признаете
за судом уголовным и его приговорами нравственно-педагогическое значение
и не отрицаете того глубокого интереса, какой представляет собой
настоящий процесс, затрагивающий одну из самых больных сторон нашего
общественного организма, то, несомненно, должны будете отнестись к
участи обвиняемой с тем особенным вниманием и осторожностью, которыми
только и обусловливается справедливость человеческого суда вообще и
вашего будущего приговора в особенности!

Правда, что переданная вам, господа присяжные заседатели, подсудимой
история ее прошлой жизни, со времени знакомства с Линевичем и до
совершения настоящего преступления, не нова – она так же стара и
обыденна, как история десятка и сотни тысяч женщин, увлеченных,
обманутых и покинутых теми, для которых пожертвовали всем, что дает
право на звание честной женщины и на уважение общества! Но столь же
устарелым следует признать, в свою очередь, и предположение, что
суровостью судебных приговоров, которых требует от вас обвинительная
власть, можно предотвратить в будущеми подобные драматические эпизоды
среди незаконной семьи.

Мне кажется, что сообщенные обвиняемой факты из жизни ее, как
обольщенной девушки, незаконной жены и такой же незаконной матери, будут
повторяться независимо от судебной кары, до тех пор, пока, по
справедливому замечанию одного из поборников женского вопроса, не будет
закона, который защищал бы нравственный капитал женщин с такой же
строгостью, с какой осуждает вора, похитившего имущество:…” HYPERLINK
\l “sub_99410” *(410) ;

описание картины преступления и причастных к нему лиц. В качестве
примера можно привести следующий фрагмент из речи А.П.Карабчевского в
защиту Ольги Палем:

“Господа присяжные заседатели! Менее года тому назад, 17 мая, в
обстановке довольно специфической, с осложнениями в виде распитой
бутылки дешевого шампанского на столе, стряслось большое зло. На грязный
трактирный пол упал ничком убитый наповал молодой человек, подававший
самые большие надежды на удачную карьеру, любимый семьей, уважаемый
товарищами, здоровый и рассудительный, обещавший долгую и благополучную
жизнь. Рядом с этим пошла по больничным и тюремным мытарствам еще
молодая, полная сил и жажды жизни женщина, тяжело раненная в грудь,
теперь измученная нравственно и физически, ожидающая от вас решения
своей участи. На протяжении какой-нибудь шальной секунды, отделившей два
сухих коротких выстрела, уместилось столько зла, что немудрено, если из
него выросло то “большое”, всех интересующее дело, которое вы призваны
теперь разрешить” HYPERLINK \l “sub_99411” *(411) ;

указание на специфические особенности рассматриваемого дела. Этот прием
удачно использовал С.А.Андреевский в речи по делу о краже изумрудной
брошки (см. с. 391-393 прилагаемых образцов убедительных защитительных
речей);

апелляция к отдельным положениям, выдвинутым в речи государственного
обвинителя, с разбором отдельных положений, ошибок и т.п. Данный прием
использован в речи А.И.Урусова по делу Волоховой, речи Ф.Н.Плевако в
защиту Каструбо-Карицкого (см. с. 399-401, 459-462 прилагаемых образцов
убедительных защитительных речей);

приведение приправленных “философской солью” общих предпосылок
(нравственно-этического, психологического или чисто житейского
характера) для обоснования позиции защиты. Этот прием использован
С.А.Андреевским в речи в защиту Тарновского и в речи в защиту Андреева,
Ф.Н.Плевако в речи в защиту князя Г.И.Грузинского и в речи в защиту
В.В.Ильяшенко (см. с. 405-408, 411-413, 430-432 прилагаемых образцов
убедительных защитительных речей);

разъяснение присяжным заседателям социального смысла и правомочий защиты
при рассмотрении уголовного дела. В качестве примера приведем
вступительную часть речи Ф.Н.Плевако в защиту Гаврилова:

“Господа судьи и господа присяжные заседатели!

По естественному праву, которое принято нашим законом, подсудимый,
прежде чем вы произнесете вердикт о его виновности или невиновности,
может требовать, чтобы избранная им защита указала вам в деле все те
данные, которые или оправдывают его, или значительно ослабляют те
основания, доводы и улики, которые только что вы изволили выслушать в
обвинительной речи господина прокурора.

Только в этих пределах слово защитника и будет верно своему назначению.
Только в этих пределах он использует то, что ожидает от него общество и
чего вправе ожидать сам подсудимый… Вот чем ограничивается право
защиты и чем исчерпывается ее обязанность перед подсудимым” HYPERLINK \l
“sub_99412” *(412) .

В тех случаях, когда защита, не оспаривая доказанности обвинения,
добивается признания обвиняемого заслуживающим снисхождения,
вступительную часть защитительной речи можно начать с изложения существа
позиции. Именно таким образом начал свою речь Ф.Н.Плевако по делу
Бартенева:

“Между обвинением и подсудимым в настоящем деле нет места для
захватывающей дух борьбы, для непримиримого спора. Подсудимый,
сознавшийся на предварительном следствии, подтвердил без всяких
уклонений свое слово и здесь, на суде. Это упрощает задачу защиты,
сужает объем ее, ограничивает ее доводы теми, которые по данным делам
могут влиять лишь на меру и степень заслуженной подсудимым кары.

Формулируя с достаточной точностью признаки, по которым судья распознает
между безнравственными поступками такие, которые влекут за собой
уголовную кару, указывая на роды и виды наказаний, сопровождающих то или
иное преступление, закон не исчерпал всех случаев, которые влияют на
понижение назначенного наказания, но предоставил судьям значительную
долю усмотрения при смягчении его. Все, что в жизни подсудимого, в его
характере, в его прирожденных достоинствах и недостатках, наконец, в
обстановке совершенного им преступления возбуждает сожаление,
снисходительное сострадание в честном человеческом сердце, все это имеет
право принять во внимание и судья, отправляющий правосудие. Отсюда
следует, что изучение условий, которые влияют на меру наказания,
ожидаемого подсудимым, должно совпасть с воспроизведением тех
фактических подробностей дела, в которых заключаются яркие признаки
наличности данных, уполномочивающих меня говорить о пощаде и
снисхождении к моему клиенту. Останавливаясь на них, я воспользуюсь
планом обвинителя: сначала изучу прошлое подсудимого и его жертвы до их
первой встречи и затем уже, проследив печальную драму, начавшуюся их
знакомством, подойду к ужасной минуте преступления. Вся разница будет
заключаться в том, что я введу в дело факты, пройденные молчанием со
стороны обвинителя, а эти факты дадут место иным выводам, более мягким,
чем те, к которым пришел он; но метод, обнаруживающий в своем применении
присутствие человечности и сострадания, надеюсь, имеет право
конкурировать с тем, которому он противополагается. Итак, к делу”
HYPERLINK \l “sub_99413” *(413) .

В данном случае при построении вступительной части были использованы и
другие приемы: апелляция к отдельным положениям, выдвинутым в речи
государственного обвинителя, и изложение программы выступления в главной
части речи. Последний прием применяется чаще всего во вступительной
части защитительной речи по сложным многоэпизодным и (или) групповым
делам.

Если вступительная часть речи – это своеобразная прелюдия к
фортепианному произведению, то заключительную часть речи можно сравнить
с заключительным аккордом. О значении заключительной части речи очень
хорошо сказал К.Л.Луцкий: “Заключение – последняя и одна из наиболее
важных частей судебной речи. Успех оратора на суде часто зависит от
него, еще чаще от него зависит неуспех его. Задача заключения – нанести
последний для победы удар и подействовать в последний раз на ум и волю
судей и присяжных. Судебного оратора тут можно сравнить с артистом,
певцом или музыкантом: последние ноты решают успех всей исполнявшейся
вещи” HYPERLINK \l “sub_99414” *(414) .

При выступлении перед присяжными заседателями заключение защитительной
речи направлено на то, чтобы окончательно убедить присяжных заседателей
в правильности и справедливости позиции защиты по вопросам, относящимся
к их компетенции, побудить их вынести по этим вопросам соответствующий
позиции защиты вердикт. С этой целью адвокаты в заключении используют
следующие приемы:

краткое повторение позиции защиты по указанным вопросам;

краткое подведение итогов судебного следствия с суммированием основных
доказательств и доводов защиты;

напоминание присяжным основных данных, положительно характеризующих
подзащитного и (или) вызывающих к нему сочувствие (его молодость,
чистосердечное раскаяние, совершение им преступления не по злой воле, а
под давлением неблагоприятных внешних обстоятельств, виктимного
поведения потерпевшего и т.п.);

обращение к чувству милосердия и справедливости присяжных заседателей и
судьи;

обращение внимания присяжных заседателей и судьи на уникальные
особенности рассматриваемого дела, обусловленные мотивами, причинами и
условиями совершения преступления, личностью подзащитного, с кратким
приведением общих предпосылок нравственно-психологического и житейского
характера, обосновывающих справедливость позиции защиты.

Именно блестящее окончание защитительной речи с использованием
последнего приема помогло П.А.Александрову добиться оправдательного
вердикта присяжных по делу Веры Засулич, обвинявшейся в покушении на
убийство петербургского градоначальника Трепова. Как известно, Вера
Засулич не отрицала, что она стреляла в него с целью убить его за
надругательство над политическим заключенным Боголюбовым.

Об искусном, корректном, надежном и эффективном применении указанного
приема свидетельствует то, что Александров в заключительной
(“просительной”) части защитительной речи не только не обращался к
присяжным заседателям с просьбой об оправдании подзащитной, но и, как
это видно из приведенного ниже фрагмента, признавал возможность
вынесения обвинительного вердикта. Однако при этом он привел такие
соображения, которые послужили основанием для вынесения присяжными
заседателями оправдательного вердикта. Вместе с тем эти соображения
содержали основания для признания подзащитной заслуживающей снисхождения
на случай, если бы присяжные вынесли обвинительный вердикт (его
вероятность была велика, особенно если учесть, что, как отмечалось,
защита не оспаривала факта покушения Веры Засулич на умышленное убийство
потерпевшего). Таким образом, в заключении была реализована скрытая
альтернатива:

“Господа присяжные заседатели!

Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжких душевных страданий
является перед судом общественной совести женщина по обвинению в
кровавом преступлении.

Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины,
обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более
счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был
суд правый, отклик суда божественного, который взирает не на внешнюю
только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную
преступность человека. Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись
и мстили за себя.

В первый раз является сюда женщина, для которой в преступлении не было
личных интересов, личной мести, женщина, которая со своим преступлением
связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по
несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется
менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для
торжества закона, для общественности нужно признать кару законною, тогда
– да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь!

Не много страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной,
разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от
вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее
жертва предотвратили возможность повторения случая, вызвавшего ее
поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах
его нельзя не видеть честного и благородного порыва.

Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и
остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, позволяющие
подобные преступления, порождающие подобных преступников” HYPERLINK \l
“sub_99415” *(415) .

Эффективное воздействие заключения судебной речи Александрова на
присяжных заседателей было обусловлено и тем, что оно, так же как и
вступление, было органически связано с содержанием главной части речи
как по содержанию, так и по стилю изложения.

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что основное содержание
судебного ораторского искусства как средства построения убедительной
защитительной речи составляют общие положения и рекомендации, которые
отвечают на три главных вопроса: о чем, что и как говорить, чтобы
убедить присяжных заседателей в правильности и справедливости позиции и
доводов защиты и в необходимости вынести соответствующий вердикт по
решаемым ими вопросам о фактической стороне дела, а также о том,
заслуживает ли подсудимый снисхождения.

Вместе с тем для построения убедительной по содержанию и форме судебной
речи защитник должен знать и другие (рассмотренные ниже) общие
положения, которые лежат в основе судебного ораторского искусства.

6.2. Построение убедительной защитительной речи как разновидность
аргументационной деятельности

Построение убедительной защитительной речи представляет собой
разновидность аргументационной деятельности. Аргументация – это
интеллектуально-речевая деятельность, сущность которой заключается в
приведении доводов (аргументов) с целью оправдания или опровержения
какого-либо мнения, усиления или ослабления чьих-либо убеждений,
изменения позиции или убеждений другой стороны.

Довод, или аргумент, представляет собой одно или несколько связанных
между собой утверждений. Довод предназначается для поддержки тезиса
аргументации – утверждения, которое аргументирующая сторона находит
нужным внушить аудитории, сделать составной частью ее убеждений
HYPERLINK \l “sub_99416” *(416) .

Объектом аргументации является человек, его взгляды и поведение.
“Аргументация, – пишет X.Перельман, – всегда адресуется лицом,
называемым оратором, независимо от того, является он говорящим или
пишущим, аудитории слушателей или читателей. Ее цели – достижение или
усиление приверженности аудитории некоторому тезису, согласия с которым
надеется получить оратор” HYPERLINK \l “sub_99417” *(417) .

В ходе аргументации обосновывается целесообразность принятия тезиса с
целью выработки активной жизненной позиции и реализации определенных
программ, действий, вытекающих из доказываемого положения. Главная цель
всякой аргументации – сделать собеседника своим единомышленником по
обсуждаемому вопросу и участником реализации своих программ. Если
аргументация проведена корректно, то в процессе аргументирования
доказывается истинность обсуждаемого тезиса (тезисов) и формируется
убеждение у тех, с кем ведется аргументация HYPERLINK \l “sub_99418”
*(418) .

Аргументация обращена в первую очередь к разуму человека, который
способен, рассудив, принять или отвергнуть мнение аргументатора (в том
числе и судебного оратора), и поэтому предполагает разумность и активную
реакцию тех, кто ее воспринимает, их способность рационально взвешивать
аргументы, сознательно принимать их или оспаривать, вести диалог с
аргументатором.

О значении, гуманистическом характере аргументации, ее принципиальном
отличии от принудительных способов воздействия на взгляды и поведение
людей очень хорошо сказал Г.Джонсон: “Аргументация есть всепроникающая
черта человеческой жизни. Это не означает, что нет случаев, когда
человек поддается гипнозу, подсознательной стимуляции, наркотикам,
“промыванию мозгов” и физической силе, и что нет случаев, в которых он
может должным образом контролировать действия и взгляды своих
собратьев-людей средствами иными, чем аргументация. Однако только тот
человек, которого можно назвать бесчеловечным, будет получать
удовольствие от воздействия на поведение других людей лишь
неаргументационными средствами, и только идиот будет охотно подчиняться
ему. Мы даже не властвуем над людьми, когда мы только манипулируем ими.
Мы можем властвовать над людьми, только рассматривая их как людей”
HYPERLINK \l “sub_99419” *(419) .

Рассмотренные выше положения позволяют понять смысл высказывания
А.Ф.Кони о том, что “в основании судебного красноречия лежит
необходимость доказывать и убеждать, иными словами, необходимость
склонять слушателей присоединиться к своему мнению” HYPERLINK \l
“sub_99420” *(420) .

Словосочетание “склонять слушателей присоединиться к своему мнению”
означает не принудительное навязывание присяжным заседателям и
председательствующему судье своего мнения, а процесс их убеждения,
направленный на то, чтобы добиться внутреннего принятия ими позиции
судебного оратора, их согласия с его точкой зрения на все важные вопросы
рассматриваемого дела, готовности действовать в соответствии с этим
убеждением. Достижение этой цели в судебной речи обеспечивается таким
способом воздействия на взгляды и поведение слушателей, как
аргументация, т.е. приведением доводов (аргументов), подтверждающих
правильность и справедливость позиции судебного оратора.

Таким образом, в основании судебного ораторского искусства лежит процесс
аргументации, направленный на то, чтобы сделать председательствующего
судью и присяжных заседателей своими единомышленниками по всем
обсуждаемым вопросам, склонить их присоединиться к мнению судебного
оратора. В связи с этим уместно привести еще одно определение этого
понятия: “Аргументация – способ рассуждения, обеспечивающий
доказательность и убедительность выступления: совокупность аргументов в
пользу чего-либо” HYPERLINK \l “sub_99421” *(421) .

Убедительность выступления зависит не только от доказательности речи, но
и от эффективного решения других задач аргументации (убеждения,
склонения слушателей присоединиться к мнению аргументатора, чтобы они
стали его единомышленниками по всем обсуждаемым им вопросам). Эти задачи
сформулировал еще Цицерон: “Все построение убедительной судебной речи
основано на трех вещах: доказать правоту того, что мы защищаем,
расположить к себе слушателей, направить их мысли в нужную для дела
сторону” HYPERLINK \l “sub_99422” *(422) .

Для эффективного решения этих взаимосвязанных задач в процессе
аргументации наряду с логическими применяются речевые,
эмоционально-психологические и другие внелогические способы убеждающего
воздействия. Различные способы убеждающего воздействия изучаются в
логике, психологии, лингвистике, психолингвистике, риторике и других
науках. Совместное изучение многообразных способов убеждения аудитории с
помощью речевого воздействия является предметом особой отрасли знания –
теории аргументации, представляющей собой комплексное учение о наиболее
эффективных в коммуникативном процессе логических и внелогических
способах (методах и приемах) убеждающего воздействия. Теория
аргументации анализирует и объясняет скрытые механизмы “незаметного
искусства” речевого воздействия в рамках самых различных коммуникативных
систем. Влиять на убеждения слушателей или зрителей можно не только с
помощью речи и словесно выраженных доводов, но и многими другими
способами: жестом, мимикой, наглядными образами и т.п. Даже молчание в
определенных случаях оказывается достаточно веским аргументом HYPERLINK
\l “sub_99423” *(423) .

Различные логические и внелогические способы убеждающего воздействия
изучаются и теорией судебного ораторского искусства в целях разработки
рекомендаций и приемов построения убедительной по содержанию и форме
судебной речи.

6.3. Способы убеждающего воздействия, используемые в аргументационной
деятельности по построению убедительной защитительной речи

По свидетельству С.Хрулева, в состязательном уголовном процессе с
участием присяжных заседателей последние смотрят на большинство
обвинителей и защитников одинаково: как на лиц, заинтересованных исходом
дела, и к их доводам “относятся более или менее недоверчиво”,
воспринимают их только тогда, когда эти доводы “заставляют их убедиться”
HYPERLINK \l “sub_99424” *(424) .

Чаще всего присяжные заседатели относятся недоверчиво к доводам
защитника. Для преодоления этого барьера адвокат в процессе аргументации
должен использовать разнообразные способы убеждающего воздействия.

Основными способами убеждающего воздействия, которые используются для
построения убедительной защитительной речи, убеждения слушателей
(процессуального противника, присяжных заседателей и
председательствующего судью), склонения их к мнению, позиции защитника,
являются: 1) убеждение; 2) информирование (передача информации); 3)
внушение; 4) этический способ убеждения. Эффективное убеждающее
воздействие судебной речи зависит от правильного использования всех
возможностей, заложенных в каждом из этих способов убеждения.

Основным способом убеждающего речевого воздействия на слушателей
является убеждение. Для построения убедительной судебной речи
используются следующие формы убеждения: логическое убеждение,
эмоциональное убеждение и убеждение в форме дискуссии.

Логическое убеждение осуществляется путем логических операций
доказывания (доказательства), критики и опровержения. Доказательство –
это логическая операция обоснования истинности какого-либо суждения с
помощью других истинных и связанных с ним суждений, это разновидность
процесса аргументации, а именно аргументация, устанавливающая истинность
суждения на основе других истинных суждений.

Для обеспечения убеждающего воздействия судебной речи при ее построении
необходимо соблюдать правила логического доказательства, которые
сводятся к следующим основным положениям:

тезис и аргументы (доводы) должны быть ясными, четкими, точно
определенными;

тезис должен оставаться тождественным, т.е. одним и тем же, на
протяжении всего доказательства (обоснования);

доводы, приводимые в подтверждение тезиса, не должны противоречить друг
другу;

обоснование истинного тезиса требует использования истинных аргументов;

истинность доводов должна быть установлена (доказана) независимо от
тезиса;

доводы (аргументы) должны служить достаточным основанием для данного
тезиса;

в ходе доказательства (обоснования) необходимо соблюдать формы
умозаключений (дедукция, индукция и аналогия) и логические законы
мышления: закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного
третьего, закон достаточного основания.

Нарушение этих правил ведет к логическим ошибкам, которые порой имеют
место и в судебной речи. Наиболее распространенные из них:

ложное основание, или основное заблуждение, когда обосновываемый тезис
пытаются вывести из ложных посылок;

предвосхищение основания, или недоказанное основание, когда тезис
пытаются вывести из таких посылок, которые сами нуждаются в
подтверждении их истинности;

порочный круг, когда тезис выводится из посылок, а те, в свою очередь, –
из тезиса;

полная подмена тезиса, или отступление от тезиса, проявляется в том,
что, выдвинув в качестве тезиса определенное положение, аргументатор
фактически обосновывает нечто другое, близкое или сходное с тезисом
положение, и тем самым подменяет основную идею другой;

частичная подмена тезиса выражается в том, что в ходе выступления
аргументатор пытается видоизменить собственный тезис, сужая или смягчая
свое первоначально слишком общее, преувеличенное либо слишком резкое
утверждение. Так, первоначальное утверждение, о том, что “все участники
преступления действовали умышленно”, видоизменяется до утверждения
“большинство из них действовали умышленно”;

чрезмерное доказательство по принципу “чем больше аргументов, тем
лучше”; аргументация в таком случае будет чрезмерной или нелогичной,
особенно когда незаметно для себя аргументатор использует явно
противоречащие друг другу доводы;

смешение причинной связи с простой последовательностью во времени, когда
рассуждают по принципу “после этого, значит, по причине этого”;

ложное следование, когда в подтверждение тезиса переходят от сказанного
в определенном отношении к сказанному безотносительно;

поспешное обобщение, когда аргументом, подтверждающим лишь часть тезиса,
обосновывают весь тезис;

ошибка в демонстрации, когда отсутствует логическая связь между
аргументами и обосновываемым тезисом.

Подобные логические ошибки вызывают критическое отношение к позиции
судебного оратора со стороны его процессуального противника и
слушателей. В таких случаях в процессе полемики для убеждения и
переубеждения друг друга, завоевания, привлечения на свою сторону
слушателей судебные ораторы применяют еще два способа логической
аргументации: критику и опровержение.

Критика – это логическая операция, направленная на разрушение ранее
состоявшегося процесса аргументации. Если целью аргументации является
выработка убеждения в истинности или, по крайней мере, в частичной
обоснованности какого-либо положения, то конечной целью критики является
разубеждение людей в обоснованности того или иного положения и убеждение
их в ложности этого положения. Конечная цель при критике достигается не
всегда. Иногда удается лишь установить необоснованность утверждения, а
иногда указывается ложность утверждения или низкая степень
правдоподобия. Поэтому можно выделить два способа критики: критику
аргументации и установление ложности, или малой степени правдоподобия
утверждения. В первом случае критика называется контраргументацией, а
критикуемое положение – тезисом. Частным случаем контраргументации
является логическое опровержение. Опровержение – это установление
ложности какого-либо положения с использованием логических средств и
доказанных положений. Такого рода положения называются аргументами
опровержения. По направленности рассуждения выделяют критику тезиса
путем обоснования антитезиса и критику, которая называется сведением к
абсурду.

Логическое убеждение в форме опровержения, критики и доказательства
обычно сочетается с эмоциональным убеждением.

Эмоциональное убеждение рассчитано на пробуждение, использование в
последующих мыслительных процессах убеждаемых соответствующих излагаемым
обстоятельствам переживаний, эмоций и чувств. Рациональное логическое
убеждение сильнее, когда оно воспринимается в определенном эмоциональном
состоянии. Это объясняется тем, что эмоции являются необходимым
элементом любого познавательного процесса и в то же время выступают
стимулирующим началом, необходимым условием самого познания.
Необходимость прибегать в судебной речи к эмоциональному убеждению
вытекает из того, что, как установлено проведенными исследованиями, при
восприятии речи слушателями высший уровень понимания предмета речи, при
котором они не только понимают, о чем говорил оратор (запомнили основную
мысль), понимают, что говорилось по этому поводу (помнят главные
аргументы), но и сохраняют впечатление, помнят, как оратор говорил,
достигается только тогда, когда оратору удалось своим ораторским
искусством произвести глубокое впечатление на чувства людей HYPERLINK \l
“sub_99425” *(425) .

Убеждение в форме дискуссии осуществляется путем обмена доводами,
утверждениями в целях отстаивания своей точки зрения в процессе
полемики. К этой форме убеждения судебные ораторы прибегают, когда после
выслушивания речей всех участников прений сторон выступают еще один раз
– с репликой. Защитники нередко используют эту форму убеждения при
построении защитительной речи для опровержения позиции и доводов,
содержащихся в речи государственного обвинителя.

Применение этих форм убеждения предполагает использование и такого
способа убеждающего речевого воздействия, как информирование (передача
целенаправленно отобранной информации). Сознательно отобранная и
целенаправленная информация обладает большой убедительной силой и
способна серьезным образом изменить образ мыслей, мнение каждого
человека.

В судебной речи сущность информирования как способа убеждающего речевого
воздействия заключается в целенаправленной передаче сообщений о каких-то
фактах, сведений об участниках рассматриваемого события, их поведении во
время, до и после совершения рассматриваемого деяния и другой имеющей
значение по делу информации. Путем передачи заранее подготовленной,
отобранной и систематизированной информации судебный оратор оказывает
необходимое воздействие на суд и судебную аудиторию: передаваемые
сведения повышают психическую активность слушателей, формируют ту или
иную направленность их познавательных процессов (восприятия, мышления,
воображения), приводят к необходимости переоценки отдельных
обстоятельств рассматриваемого дела HYPERLINK \l “sub_99426” *(426) .

В качестве примера удачного использования рассмотренных выше способов
убеждающего воздействия (информирования, убеждения в форме дискуссии,
эмоционального убеждения и логических способов убеждения –
доказательства, критики и опровержения) для убеждения присяжных
заседателей в необоснованности позиции обвинения и склонения их к мнению
защиты можно привести следующий фрагмент из защитительной речи
С.А.Андреевского по делу отставного подполковника Мироновича,
обвинявшегося в том, что он в ночь на 28 августа 1883 г. в помещении
принадлежащей ему ссудной кассы на Невском проспекте убил дочь своего
приказчика – 13-летнюю Сарру Беккер, будучи озлоблен на нее за то, что
она не согласилась вступить с ним в половую связь.

Показывая несостоятельность этого обвинения, основанного на произвольной
интерпретации слабых и противоречивых косвенных улик (жадность, грубость
и другие отрицательные черты характера Мироновича; его прошлое
подозрительное поведение – был неравнодушен к женщинам, приставал с
поцелуями к Сарре, ревновал ее к другим; подозрительная поза трупа
потерпевшей – раздвинутые ноги, но девственная плева не нарушена; на
месте происшествия был обнаружен вексель на имя должника Мироновича –
Грязнова, который, по мнению обвинения, был подброшен самим Мироновичем,
чтобы направить следствие по ложному пути), С.А.Андреевский привел
присяжным следующие бытовые соображения, “расшатывающие” эти улики и
основанное на них обвинение, вызывающие обоснованное сомнение в
виновности подсудимого:

“…Любопытно… читать то место обвинительного акта, где говорится, что
убийство было совершено из каких-то личных видов на покойную и только
для отвода замаскировано похищением вещей и векселей Грязнова… Все как
один человек нашли, что было изнасилование, и добавляют, что оно было
замаскировано. Между тем стоило сдвинуть Сарре ноги, задернуть юбку,
ударить раз, другой по стеклам витрины, – и весь следственный синедрион
был бы за тридевять земель от изнасилования. Но Миронович этого не
сделал, хотя, вероятно, и очень бы хотел отвести глаза властям. Он, по
мнению противников наших, поступил так: девочку он оставил с поднятыми
юбками, стекла витрины пожалел, а придумал приписать убийство одному из
своих бесчисленных должников, Грязнову, и для этого один вексель
Грязнова и его просроченные квитанции вынул из ящика и бросил на диван в
комнате, смежной с кассой. Какая удивительная психология! Предполагать,
что Миронович после убийства… из всех живущих на свете людей почему-то
остановился на одном каком-то Грязнове, которого он давным-давно не
видел… не только психологически это несостоятельно, но несостоятельно
и практически в глазах всякого, кто изучал или просто наблюдал приемы
убийц, маскирующих свое преступление. Ни один убийца не отведет вам
своего дела на одно какое-либо ясно определенное лицо, т.е. именно на А
или В. Он вам отведет его на целый алфавит, на всевозможных, самых
разнообразных людей, чтобы растерялись и кинулись в разные стороны. Для
того чтобы отводить подозрение на определенное лицо, нужно было быть
слишком уверенным, что сразу же не оборвешься; нужно достоверно знать,
что подставляемый убийца во время совершения преступления находился в
подходящих для подозрения условиях. Особенно строго нужно было все это
взвешивать тому убийце, который не намеревался бежать, а хотел
оставаться на месте и во всем давать отчет. Миронович давно не видал
Грязнова: он мог думать, что тот умер, давно уехал и т.п.,
следовательно, все сразу могло рушиться. Все это должен был знать
Миронович и на такую подделку не мог пойти. Но лучше всего то, что
Миронович вовсе не оберегал следов этой мудреной и нелепой подделки и
рисковал совершенно ее потерять. Известно, что документы Грязнова далеко
не сразу нашлись. Первые пришедшие их не видели. Сам Миронович на них не
указывал. Нашел их пристав Рейзин совершенно случайно. Не найди он их –
они могли бы так же улететь, как волосы Сарры улетели с окна с бумажкой,
на которой лежали.

По всему этому документы Грязнова не могли, не должны были на здравый
взгляд казаться или считаться уликой против Мироновича…

…Но поставьте вопрос наоборот – скажите себе, что Миронович невиновен,
– и вам станет совершенно понятно поведение Мироновича при нахождении
векселей Грязнова. Миронович приходит в свою кассу, застает полицию и
наталкивается на загадочное убийство с кражей. Никаких следов
преступника; нельзя даже догадаться, кто здесь был и как действовал.
Более всех заинтересован сам хозяин кассы – Миронович – человек
осторожный и скупой. Он ошеломлен: как его обошли? Он, кроме того,
растерян и огорчен: ведь убили девочку, которую в некотором роде ему
доверил ее отец! Но теперь представьте, что в таком положении Миронович
вдруг слышит от пристава Рейзина, что нашлись какие-то бумаги. Он
кидается: какие? Документы Грязнова. Ну, слава Богу, хоть какая-нибудь
ниточка нашлась! Тогда Миронович кипятится и торжествует: это, наверное,
Грязнов; о, господа, это такой мошенник! Он на все способен. Это он
сделал! (Нужно заметить, что Миронович всех неисправных должников привык
считать первыми злодеями и мошенниками.) И он выражает мысль, что это
убийство – проделка Грязнова. Узнают, что Грязнов был в тюрьме и не мог
убить; тогда Миронович, боясь потерять последнюю нить, настаивает, что,
вероятно, Грязнов подослал другого, но, когда и это отпадает, он
разубеждается… Словом, как подделка со стороны Мироновича убийства
другим лицом векселя Грязнова бессмысленны, потому что были другие,
настоятельные и более легкие средства отвести глаза…

…Что может быть натуральнее? Человек ошибся… как простая ошибка его
в объяснении себе убийства, для него непонятного, эпизод с этим
документом весьма понятен. Из этого только можно заключить, что в
полицейских способностях исследования дела Миронович недалеко ушел от
прочих своих товарищей… Кстати, мы здесь же имеем превосходный пример:
помощник пристава Сакс, увидав раздвинутые ноги Сарры Беккер, решил
бесповоротно, что тут было изнасилование, и не только изнасилование…
он был готов пари держать, что доктор найдет изуродованные половые части
– полнейшее растление. И однако же на другой день это документально
опроверглось; так же документально, как подозрение Мироновича против
Грязнова, опроверглось справкой из тюрьмы. И я не понимаю, почему Сакс
может ошибаться, а Миронович не имеет на это никакого права? …Казалось
бы: что же дальше? Половые органы Сарры Беккер не повреждены; Миронович
в часы убийства был дома. Был еще только четвертый день следствия. Еще
было время своевременно заняться настоящим, а не фантастическим убийцей.
Но что же делают? На что тратят время? Исследуют нравственные качества
Мироновича и его отношения к Сарре Беккер. Спрашивается, ну к чему это?
Если бы он был мужчина самый лакомый до женщины, если бы он даже
заглядывал на Сарру Беккер, или мимоходом трогал ее, или даже намечал ее
себе в будущие любовницы, то все-таки в настоящем случае он на нее не
нападал и не поругал ее чести. Повторяю, к чему же нам его прошлое, его
вкусы, его привычки, тайны его постели, его старческие связи и т.п.?
Кому нужна эта громоздкая декорация из совсем другой оперы – эта
декорация из “Отелло”, когда идет балет “Два вора”? Вот это и есть то,
что один наш славный оратор назвал “извращением судебной перспективы”:
ненужным заслоняют зрение, а главное упускают.

…И то, что дворник на эту ночь не был прислан, тоже совершенно лишено
значения умышленной западни со стороны Миpoновича. Давно уже чуть не вся
публика в один голос порешила с этой уликой тем соображением, что и в
предыдущую перед убийством ночь дворник не ночевал, а в ту ночь
Миронович ничего не сделал: значит, это случайность. И правда, Сарра
тяготилась присылкой дворников, они сами показали, что она от них
запиралась. В последнее время она возмужала и не прибегала к этой мере.
Но все же дворник ее стеснял. Запоры были так крепки, Сарра была так
расторопна, с зимы до осени она успела зарекомендовать себя такой
самостоятельной слугой, – почему же и не снизойти к ее просьбе? Словом,
для Мироновича вопрос о дворниках успел утратить свою настоятельность:
страхуешь 10 раз – не горит, на 11-й раз судишь – авось, и так уцелеет:
ан тут-то и пожар. Разве это не натурально? И разве вы не слышите самой
искренней ноты в ответе Мироновича на вопрос Янцыса в то самое утро,
когда открылось преступление: “Почему не было дворника?” – “Сама просила
не присылать”. Кроме того, Миронович в этот день имел заботы с
Порховниковым и векселями Янцыса. Он мог и забыть о дворнике. И разве вы
не хотите понять раскаяний Мироновича в это утро за послабление Сарры
или за свою неосторожность? Не понимаете чувства, с которым он приник к
плачущему Беккеру со словами: “Сам знаю, что золотой был ребенок; что же
делать!”

…:Наутро, после фатальной ночи, Миронович, как мы знаем, в свой
обычный час, рано утром пьет свой чай так же спокойно, как и накануне
перед сном. Из дому он отправляется разыскивать Порховникова, который
задолжал ему 200 рублей, не застает его в доме Лисицына и едет в
Пушкинскую улицу, но и тут узнает от Подускова, что Порховников скрылся.
Миронович ругается и негодует, как истинный скупец, и на замечание, что
сумма долга очень невелика, произносит типичную фразу, типичное
оправдание людей его профессии: “Не cyмма важна, а важно то, что меня,
честного человека, надули!” И представить, что это раздражение
Мироновича приводится как доказательство его душевного потрясения после
убийства! Ну как, в самом деле, серьезно считаться с такой психологией:
придираются к голосу Мироновича и слышат в нем ноты виновности, а на
факт, поражающий факт, доказывающий его невиновность, закрывают глаза.
Этот факт тут же, рядом, а именно: вот эта самая озабоченность
Мироновича получить долг с Порховникова. Разве она была возможна и
мыслима, если бы Миронович убил перед тем ночью Сарру Беккер? Разве он
мог бы серьезно интересоваться этим долгом? Да ведь еще как настойчиво –
поехал в один дом на Преображенскую улицу (минуя роковую кассу), потом
вернулся на Пушкинскую улицу (тоже мимо кассы) – точно ничего
злополучного и не было.

Ведь если бы он убил, он знал бы, что касса была всю ночь отпертой, что
она и теперь открыта, что, может быть, из нее уже все растаскано и он
теперь нищий, что там следы его ужасного дела. Его должно было мучить:
знают ли уже? Пришел ли кто-нибудь? Его бы против воли туда потянуло.
Где же тут до Порховникова? Откуда бы взялась прежняя энергия
преследовать должников? Не ясно ли, что этот человек продолжает свою
нормальную жизнь, что ему в эти минуты никакая беда еще не снилась… А
разгадчики дела на все это даже не обращают внимания! Я утверждаю, что
вы нигде не найдете убийцу, который бы так неподражаемо разыграл
невинность в это утро, именно этими поисками Порховникова, как разыграл
ее Миронович, а не найдете потому, что так именно мог поступить только
действительно невиновный…

Сообразите, наконец, что Миронович от начала до конца ни от одного
своего слова не отступился, ни разу не солгал и не впал в противоречие.
А для виновного срок был слишком велик, чтобы не соблазниться и не
солгать; вспомните только, как другие в этом деле зарапортовались и
меняли показания! Сопоставьте его поведение накануне убийства и на
другой день; вспомните, что ни одной царапины ни на лице, ни на руках у
него не было; обратите внимание на то, что у него был сделан полицейский
обыск – и весь гардероб его оказался налицо: ни малейшего скандального
пятнышка на белье (а будь здесь неодолимая страсть – пятна секретного
происхождения непременно бы нашлись), ни одной скрытой, окровавленной
или замытой одежды. Вспомните, наконец, что Сарра Беккер невинна. Не
ясно ли, что все, чем стараются опутать Мироновича, спадает с него, как
шелуха; что в этом обвинении нет ни одной живой, осмысленной,
проникающей в нашу совесть улики; что все они, эти улики, не что иное,
как собрание восковых фигур. Нет никакой внутренней силы, нет истины в
этом обвинении!” HYPERLINK \l “sub_99427” *(427) .

Правильное применение информирования (передачи информации), различных
способов логического убеждения (доказательства, критики и опровержения)
и эмоционального убеждения (как в приведенном фрагменте речи
Андреевского) создает предпосылки для эффективного использования еще
двух способов убеждающего воздействия: этического способа убеждения и
внушения.

Внушение как способ убеждающего воздействия. Необходимо отметить, что
речь идет не о банальном плутовском внушении, рассчитанном на
некритическое восприятие и принятие слов, выраженных в них мыслей и
воли, а об убеждающем внушении, которое представляет собой один из
моментов, сторон, способов убеждения, подчиненных главным способам
убеждения в судебной речи – информированию и убеждению при помощи
рациональных логических доводов. М.И.Скуленко в монографии, посвященной
исследованию убеждающего воздействия публицистики, отмечает, что
“посредством внушения можно распространять истинное знание, внушение
может служить интересам утверждения передовой идеологии, прогрессивных
взглядов и убеждений” HYPERLINK \l “sub_99428” *(428) .

В социальной психологии под внушением как дополнительным средством
убеждения понимается целенаправленное воздействие человека на других
людей в целях “вызвать у них предрасположение к себе, завоевать полное
доверие у них к себе, к тому, что он говорит. В итоге успешно внушить им
свои рассуждения, убедить в их верности” HYPERLINK \l “sub_99429” *(429)
.

Внушение как момент или сторона убеждения HYPERLINK \l “sub_99430”
*(430) . Известный российский специалист в области социальной психологии
Б.Парыгин пишет: “В свое время еще Платон отмечал, что убеждение людей
может осуществляться не только путем логических доказательств в
истинности нового знания, но и путем внушения” широко используется в
воспитании, образовании и в других сферах человеческих взаимоотношений,
в том числе в дипломатической практике. Например, при ведении
дипломатических переговоров внушение как дополнительный способ убеждения
применяется в целях направления мыслей партнера по переговорам в нужную
для дела (целей переговоров) сторону путем передачи собеседнику
интересной для него “дозированной” достоверной информации (“почвы для
беседы”), вызывающей у того определенные вопросы, в русле которых
протекает дипломатическая беседа. Заранее продуманные и всесторонне
взвешенные ответы на вопросы оказывают на собеседника сильное убеждающее
воздействие, что способствует эффективному достижению целей переговоров.
“Вы король беседы в Европе. Каким же секретом вы владеете?” – спросил
однажды Наполеон у Талейрана. Тот ответил: “Когда вы ведете войну, вы
всегда выбираете ваше поле сражений?.. И я выбираю почву для беседы. Я
соглашусь только с тем, о чем я могу что-либо сказать… я не позволю
задавать себе вопросы никому, за исключением вас. Если же от меня
требуют что-то, то это именно то, что я подсказал через вопросы”
HYPERLINK \l “sub_99431” *(431) .

В процессе духовного общения HYPERLINK \l “sub_99432” *(432) . Под
духовным общением понимается “процесс взаимного обмена мыслями,
чувствами, волевыми побуждениями с целью управления одних людей другими”
внушение как дополнительный способ убеждения особенно широко применяется
в политике, публицистике, в любых видах публичных выступлений,
рассчитанных на эффективное воздействие на массовую аудиторию.
М.И.Скуленко в монографии, посвященной комплексному исследованию
закономерностей убеждающего воздействия публицистики, подчеркивает:
“Внушение является способом формирования убеждений. Пусть не сразу, не
единичным воздействием, а постепенно, исподволь внушение ведет человека
к прочным образованиям сознания – убеждениям. Внушение в своем широком
значении выступает, следовательно, как часть процесса убеждения, а не
самостоятельный, отдельный от убеждения способ психического воздействия”
HYPERLINK \l “sub_99433” *(433) .

Далее он отмечает, что для обеспечения эффективного словесного
воздействия на массовую аудиторию, формирования у людей истинных
убеждений, отвечающих их интересам, публицистика должна в полной мере
использовать возможности всех способов убеждающего воздействия – и
сообщение фактов, и их интерпретацию, и внушение, которое “придает
создаваемому убеждению ясность и четкость в сочетании с готовностью к
незамедлительному действию” HYPERLINK \l “sub_99434” *(434) .

Такое внушение позволяет эффективно предупреждать и снимать барьеры
неприятия информации у любого, даже самого предубежденного и упрямого
человека, не желающего убедиться. Одни лишь рациональные доводы на таких
людей не действуют. А.И.Герцен по этому поводу заметил: “Как мало можно
взять логикой, когда человек не хочет убедиться” HYPERLINK \l
“sub_99435” *(435) .

Поскольку такие люди, от упертых умов которых отскакивают все разумные
доводы, встречаются в любой аудитории, убедить массовую аудиторию,
опираясь только на логику фактов, разъяснение и обоснование, невозможно.
Если бы метод убеждения основывался только на этом, то, как справедливо
заметил М.И.Скуленко, “была бы потеряна та часть аудитории, которая “не
хочет” убедиться. Для нее барьер неприятия информации может быть
разрушен с помощью “обходного маневра”, с помощью внушения” HYPERLINK \l
“sub_99436” *(436) .

Все это относится не только к публицистике, но и к ораторскому
искусству. Попытки оратора оказать на слушателей психологическое
воздействие без внушения, одними лишь рациональными доводами снижают
эффективность такого воздействия, особенно когда приходится вести
полемику. В процессе полемики доказательность речи, являясь основой
построения убедительной речи, еще не гарантирует формирования у
слушателей внутреннего убеждения о правильности и справедливости
положений и доводов оратора. Специалисты по современной риторике
отмечают: “Практика полемических выступлений показывает, что в споре…
можно доказать какое-то положение, но не убедить в его истинности
окружающих и, наоборот, убедить, но не доказать” HYPERLINK \l
“sub_99437” *(437) .

Подобные ситуации случаются и в состязательных уголовных процессах,
когда проигравшая сторона (обвинитель или защитник) при разработке и
произнесении судебной речи не использует разнообразные способы
убеждающего воздействия, в том числе и те, которые обеспечивают эффект
убеждающего внушения, т.е. помогают расположить к себе HYPERLINK \l
“sub_99438” *(438) . По мнению французского философа, писателя,
математика и физика Блеза Паскаля, “искусство убеждения состоит как в
искусстве убеждать, так и в искусстве быть приятным” присяжных
заседателей и председательствующего судью и направить их мысли в нужную
для дела сторону.

Этический способ убеждения. Обвинительная или защитительная речи
обеспечивают эффект убеждающего внушения только тогда, когда присяжные
заседатели и председательствующий судья доверяют оратору. Это
объясняется следующей социально-психологической закономерностью
восприятия информации между людьми: “…она пропускается сквозь фильтры
доверия и недоверия… Невнушаемость тождественна недоверию… если
налицо полное и безоговорочное доверие… то человеческие слова у
слушающего вызывают с полной необходимостью те самые представления,
образы и ощущения, какие имеет в виду говорящий; а полная ясность и
безоговорочность этих вызванных представлений с той же необходимостью
требует действий, как будто эти представления были получены прямым
наблюдением и познанием, а не посредством другого лица” HYPERLINK \l
“sub_99439” *(439) .

Степень доверия к речи оратора, особенно в условиях информационной
неопределенности, при дефиците доказательств, зависит от его
нравственной характеристики. Все это хорошо понимали еще античные
ораторы, в частности Аристотель: “Доказательство достигается с помощью
нравственного характера говорящего в том случае, когда речь произносится
так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что вообще
мы более и скорее верим людям хорошим, а в тех случаях, где нет ничего
ясного и где есть место колебанию, – и подавно…” HYPERLINK \l
“sub_99440” *(440) . Эту мысль Аристотель последовательно развивает в
других местах “Риторики”, подчеркивая, что речь честного,
здравомыслящего оратора может оказать убеждающее воздействие,
сопровождающееся убеждающим внушением, даже без достаточного количества
доказательств: “…можно убеждать не только посредством речи,
наполненной доказательствами, но еще и этическим способом, ведь мы верим
оратору, потому что он кажется нам человеком известного склада, т.е.
если он кажется нам человеком честным или благомыслящим или тем и другим
вместе”.

О важном значении, которое Аристотель придавал этическому способу
убеждения, особенно для обеспечения эффекта убеждающего внушения,
свидетельствует то, что к этому способу он возвращается еще в одном
месте “Риторики”: “Есть три причины, возбуждающие доверие к говорящему,
потому что есть именно столько вещей, в силу которых мы верим без
доказательства, – это разум, добродетель и благорасположение”.

Наличие у обвинителя или защитника этих качеств, вызывающих к нему
доверие, имеет особенно важное значение в суде присяжных, где, как
справедливо заметил С.Хрулев, присяжные предрасположены “…охотнее
выслушивать тех… к кому они относятся с большим доверием. Это доверие
есть та почва, на которой скорее всего человек найдет сочувствие своему
убеждению и на которой борьба двух противников, равносильных по
способностям, но неравных по доверию, делается неравною” HYPERLINK \l
“sub_99441” *(441) .

Доверие к благоразумному, здравомыслящему и нравственно добропорядочному
оратору психологически предрасполагает присяжных заседателей и
председательствующего судью согласиться с его позицией и доводами,
ускоряет формирование у них психологической готовности принять решение,
соответствующее его позиции и доводам. Как сказал К.Л.Луцкий,
“благоразумие судебного оратора… бесконечно увеличивает значение
остальных его качеств. В трудном и неизменном пути требуется не только
расположенный, но и знающий проводник. В ораторе судьи должны видеть
здравый смысл и рассудительность, нужно, чтобы он производил впечатление
человека серьезного, зрелого умом и размышляющего; человека, в котором
уверены, что ни сам не сможет впасть в ошибку, ни других увлечь в нее.
Его влияние в этом случае будет покоиться на прочных основаниях, и
выводы его речи будут почти решением для суда” HYPERLINK \l “sub_99442”
*(442) .

Одно из важнейших условий завоевания доверия присяжных заседателей –
умение судебного оратора произносить живую, свободную, экспромтную речь,
по словам французского адвоката и теоретика судебного красноречия
Германа де Бетса, “столь же непринужденную, как если бы вы начали
рассказывать какую-нибудь историю вашему товарищу на его вопрос: “Что
нового?”” HYPERLINK \l “sub_99443” *(443) .

Такая живая, свободная речь более эффективно воздействует на слушателей,
потому что обеспечивает не только доказательность, но и внушающее
воздействие. Именно этим отличается речь подлинного оратора от сообщения
докладчика. “Психологическое воздействие речи оратора обычно сильнее
речи докладчика, так как оратор наряду с сообщением и убеждением
использует прямое внушение, вызывая более сильную активизацию эмоций
аудитории” HYPERLINK \l “sub_99444” *(444) .

В состязательном уголовном процессе живая, свободная, естественная,
экспромтная речь подлинного оратора, сопровождающаяся внушающим
воздействием, выполняет роль своеобразного “смазочного масла” HYPERLINK
\l “sub_99445” *(445) Как отмечал А.М.Пешковский, “умение говорить –
это то смазочное масло, которое необходимо для всякой
культурно-государственной машины и без которого она просто остановилась
бы”, облегчающего установление и поддержание психологического контакта
между сторонами, председательствующим и присяжными заседателями, что
имеет особенно важное значение во время прений сторон, произнесения
речей и напутственного слова председательствующего.

Антиподом искусной, живой, свободной, экспромтной судебной речи является
характерная для обычного судопроизводства “казенная” судебная речь, при
произнесении которой оратор, уподобляясь докладчику, зачитывает заранее
приготовленнее выступление “по бумажке” или механически воспроизводит
его “по памяти”.

Следует учитывать, что присяжные заседатели о надежности, благоразумии,
здравом смысле судебного оратора судят по его речевой деятельности не
только во время судебных прений, но и на предыдущих этапах судебного
разбирательства. Особенно важное значение для формирования
благоприятного впечатления о благоразумии, здравом смысле прокурора и
адвоката имеет их умение ставить допрашиваемым лицам правильные вопросы.

Одним из проявлений дефицита здравого смысла, обусловленных слабым
развитием способности суждения, является постановка бессмысленных
вопросов. О том, что постановка подобных вопросов является одной из
характерных примет человеческой глупости, непросвещенного и неразвитого
ума или непроницательности, свидетельствует следующее остроумное
замечание И.Канта: “Умение ставить разумные вопросы есть уже важный и
необходимый признак ума или проницательности. Если вопрос сам по себе
бессмыслен и требует бесполезных ответов, то кроме стыда для
вопрошающего он имеет еще тот недостаток, что побуждает
неосмотрительного слушателя к нелепым ответам и создает смешное зрелище:
один (по выражению древних) доит козла, а другой держит под ним решето”
HYPERLINK \l “sub_99446” *(446) .

Во время судебного следствия “доение козла” выражается в постановке
допрашиваемым лицам бестолковых, ненужных вопросов, которые побуждают их
давать соответствующие ответы, не “работающие” ни на “поле” защиты, ни
на “поле” обвинения.

Соучастие обвинителя и защитника в этом постыдном зрелище подрывает их
авторитет и у допрашиваемых лиц, и у присяжных заседателей, и у
председательствующего судьи, ибо невольно вызывает у слушателей
иронично-скептическое отношение и, таким образом, разрушает
убедительность судебной речи обвинителя или защитника еще до начала
судебных прений.

6.4 Коммуникативные качества искусной защитительной речи, определяющие
ее убеждающее воздействие на присяжных заседателей и
председательствующего судью

Впечатление о благоразумии, здравомыслии и нравственной
добропорядочности судебного оратора и доверие к нему у присяжных
заседателей и председательствующего судьи формируются тогда, когда в его
живой, свободной речи проявляются определенные коммуникативные качества,
обеспечивающие ее убеждающее воздействие, т.е. доказательность и эффект
убеждающего внушения. Живая разговорная речь судебного
оратора-импровизатора более или менее успешно выполняет в состязательном
процессе свою роль “смазочного масла” в зависимости от того, насколько
успешно при ее произнесении проявляются следующие коммуникативные
качества, являющиеся своеобразными компонентами этого “смазочного
масла”:

– ясность,

– правильность,

– логичность,

– лаконичность при достаточной продолжительности,

– выразительность,

– уместность,

– искренность и

– точность.

В процессе убеждения воздействие каждого из этих коммуникативных качеств
речи носит системный характер, т. е. обеспечивает эффективное убеждающее
воздействие только в системе с другими коммуникативными качествами речи,
взаимосодействуя решению трех взаимосвязанных задач в процессе
убеждения: доказать правильность и справедливость позиции оратора, его
доводов; расположить к себе слушателей; направить их мысли в нужную для
дела сторону.

Проявление в речи защитника всех этих коммуникативных качеств
свидетельствует о высокой культуре его речи HYPERLINK \l “sub_99447”
*(447) . Культура речи – “это такой набор и такая организация речевых
средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении
современных языковых норм и этики общения позволяют обеспечить
наибольший эффект в достижении поставленных коммуникативных задач”, о
его умении эффективно духовно общаться HYPERLINK \l “sub_99448” *(448)
Напомню, что под духовным общением понимается процесс взаимного обмена
мыслями, чувствами, волевыми побуждениями с целью управления с
процессуальным противником, присяжными заседателями и
председательствующим судьей в состязательном уголовном процессе. Вместе
с тем такие качества должны быть присущи и речи председательствующего
судьи, для того чтобы он эффективно выполнял свои функциональные
обязанности по организации состязательного процесса Известный специалист
по психологии речи Н.И.Жинкин, отмечая важное значение языка, речи для
оптимизации поведения в различных сферах деятельности, пишет: “Обычно
язык и речь называют деятельностью. Но это не вполне точно. Лучше
сказать, что язык и речь – это механизм, способный управлять получением
и обработкой информации, с тем чтобы оптимизировать поведение и все виды
человеческой деятельности” HYPERLINK \l “sub_99449” *(449) .

Поэтому каждое коммуникативное качество судебной речи, обеспечивающее ее
убедительность, необходимо подвергнуть детальному анализу с учетом
речевых средств и способов, придающих звучащему слову соответствующие
коммуникативные качества.

Следует отметить, что охватить теоретическим анализом интимнейший
механизм рождения соответствующего коммуникативного качествасложнейшая
задача, которую невозможно решить только при помощи рассмотрения даже
образцовых судебных речей. Ведь самый интимный механизм рождения и
реализации замысла оратора остается как бы “за кулисами” произнесенной в
состязательном процессе, а тем более опубликованной речи.
Представляется, что один из надежных способов преодолеть этот мощнейший
для теоретического анализа барьер – привести экспертные оценки
выдающихся ораторов и теоретиков судебного красноречия, которые
выступали с речами в состязательных уголовных процессах или слушали и
наблюдали такие процессы.

Ясность речи заключается в ее доходчивости, понятности для адресата. На
ее важное значение указывал еще Аристотель: “Достоинства стиля
заключаются в ясности; доказательством этому служит то, что, раз речь не
ясна, она не достигает своей цели” HYPERLINK \l “sub_99450” *(450) . О
значении ясной речи в суде присяжных очень хорошо сказал К.Л.Луцкий:
“Всем понятно, что судебная речь должна быть ясна для судей и присяжных
заседателей. Но этого мало. Она должна быть для них ясна настолько,
чтобы они совершенно поняли ее, даже если бы слушали невнимательно…
Ясность судебной речи столь необходимое качество ее, что ничем другим
оно заменено быть не может… если присяжные чего-нибудь не поймут, то
вина в том не присяжных, а оратора, ибо говорить на суде следует так,
чтобы не понять нельзя было” HYPERLINK \l “sub_99451” *(451) .

По свидетельству С.Хрулева, в суде присяжных “только те речи влияют на
решение дела, которые убедительны по своей понятности. Когда на суде
присутствуют прокурор и защитник, которых присяжные понимают, то решение
их будет основано на всестороннем обсуждении дела и более или менее
удовлетворять требованиям правосудия” HYPERLINK \l “sub_99452” *(452) .
И наоборот, “непонятная присяжным заседателям речь, как бы она
красноречива ни была, не оказывает на их убеждение никакого влияния…
непонятная речь стороны тождественна отсутствию ее на суде, и так как
отсутствие обоих сторон или одной из них ведет к одностороннему решению
дела, то присяжные заседатели неминуемо должны взглянуть на дело
односторонне…” HYPERLINK \l “sub_99453” *(453) .

Ясность речи достигается использованием общеупотребительных слов и
выражений, взятых из обыденной речи. “Самая ясная речь, – писал
Аристотель в “Поэтике”, – та, которая состоит из общеупотребительных
слов” HYPERLINK \l “sub_99454” *(454) .

В “Риторике” Аристотель указывал на то, что использование
общеупотребительных слов и выражений придает речи не только ясность, но
и естественность, что повышает ее убедительность. При отступлении же от
стиля обыденной речи снижается ее естественность, а значит, и
убедительность: “…Естественное способно убеждать, а искусственное –
напротив. (Люди) недоверчиво относятся к такому (оратору), как будто он
замышляет (что-нибудь против них), точно так же как к подмешанным
винам… Хорошо скрывает свое искусство тот, кто составляет свою речь из
выражений, взятых из обыденной речи…” HYPERLINK \l “sub_99455” *(455)
.

Неспособность судебного оратора изъясняться перед присяжными
заседателями языком обыденной речи неприемлема не только потому, что
содержание речи не доходит до их сознания, но и потому, что препятствует
установлению и поддержанию психологического контакта с присяжными, даже
если судебная речь обладает другими важными коммуникативными качествами,
например логичностью и выразительностью. “Сколько раз приходилось
наблюдать, – пишет С.Хрулев, – что присяжные делают над собой усилие,
чтобы понять прекрасную, плавную, логичную речь обвинителя или
защитника, видеть ясно, что они изредка недоумевающе взглядывают на
оратора, ничего не понимая в ней, и затем видеть, как они оживляются,
внимательно прислушиваются к каждому слову другого оратора, не спуская с
него глаз, как скоро он заговорит с ними простым, понятным языком,
доступным их пониманию” HYPERLINK \l “sub_99456” *(456) .

Неумение излагать перед присяжными заседателями свои мысли языком
обыденной речи – одно из типичных проявлений функциональной
безграмотности обвинителей и защитников, страдающих дефицитом здравого
смысла.

Ясность, понятность речи имеют особенно важное значение в напутственном
слове председательствующего, в котором при помощи общеупотребительных
слов и выражений, взятых из обыденной речи, можно донести до ума и
сердца присяжных заседателей содержание любого юридически значимого
факта, термина, имеющих значение для выработки правильного и
справедливого вердикта по вопросам о виновности, даже содержании
принципов уголовного судопроизводства.

Л.Е.Владимиров об этом писал: “Принципы судопроизводства суть не что
иное, как правила простого здравого смысла, доступные пониманию каждого,
кто не лишен здравого смысла. Едва ли вы найдете такого человека,
который не понял бы популярного объяснения их. Конечно, простой человек
не поймет вас, если вы будете говорить о “принципе устности”, но он вас
вполне поймет, если вы ему скажете: “Чтобы судить, каков человек
свидетель, его нужно видеть и выслушивать лично”. Простой человек не
только поймет это, но еще и подумает: “Как же иначе? Как же можно судить
о человеке, не видевши его?” Простой человек не поймет вас, если вы
будете ему говорить о “принципе состязательности”, но он вас отлично
поймет, если вы ему скажете: “Прокурор говорит, что подсудимый украл, а
защитник, – что нет. Выслушайте обе стороны и судите сами”. Простой
человек с недоумением посмотрит на вас, если вы ему скажете: “Бремя
доказывания лежит на плечах обвинителя”, но он вас как нельзя лучше
поймет, если вы ему так объясните этот принцип: “По здравому смыслу, кто
утверждает что-нибудь, должен это доказать. Прокурор говорит, что
подсудимый убил человека. Ясно, прокурор должен это доказать. Если
прокурор не представляет доказательств, то подсудимому и защищаться
невозможно, так как он не знает, почему именно прокурор возводит на него
обвинение. Для ясности я дам вам пример. Вы в толпе. Вдруг вас хватают,
обвиняют в воровстве часов и говорят: “Докажите, что вы не украли, и мы
вас отпустим”. Ясно, что вы ответите: “Это ваша обязанность доказать,
что я украл”. Таким образом, мы думаем, что есть всегда возможность
популярно объяснить принципы судопроизводства, где они нужны присяжным
для оценки силы известного доказательства” HYPERLINK \l “sub_99457”
*(457) .

Популярность, доступность, прозрачная ясность речи, а значит, и ее
убедительность зависят и от других ее коммуникативных качеств, в том
числе от ее правильности. Как отмечают филологи, “сама правильность…
оценивается нами так высоко, в сущности, как необходимое условие
ясности” HYPERLINK \l “sub_99458” *(458) .

Правильность речи заключается в ее соответствии нормам современного
литературного языка, т.е. общепринятым в общественно-речевой практике
правилам грамматики, словоупотребления и произношения HYPERLINK \l
“sub_99459” *(459) . По мнению известного французского специалиста по
искусству речи Поля Л.Сопера, неправильная речь подрывает убедительность
публичного выступления оратора тем, что “большинство слушателей, и даже
те из них, которые сами допускают грамматические погрешности, не упустят
случая отметить наиболее очевидные ошибки в языке оратора. К тому же вас
никогда не оставит чувство неуверенности, пока не будете твердо знать,
что ваша речь грамматически правильна. Только полная уверенность в этом
отношении дает возможность при произнесении речи сосредоточиться не на
словах, а на ее содержании” HYPERLINK \l “sub_99460” *(460) .

В результате оратор теряет способность “говорить речь”, т. е.
произносить живую, свободную, уверенную, непроизвольную, экспромтную
речь, и расплачивается за это тем, что слушатели начинают подозревать
его в тупости. Поистине, как говорил М.В.Ломоносов, “тупа оратория,
косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история,
сомнительна юриспруденция без грамматики” HYPERLINK \l “sub_99461”
*(461) .

Всех этих нелестных эпитетов заслуживает судебная речь, когда при ее
построении, разработке и произнесении игнорируются не только
грамматические, но и другие языковые нормы, в том числе нормы ударения,
произношения, синтаксические нормы и нормы словоупотребления.

В литературе по теории и практике красноречия отмечается, что
грамматические ошибки, ошибки в словоупотреблении, в построении фраз,
включение в речь неупотребительных или непонятных слов, неправильное
ударение нарушают чистоту речи, затрудняют восприятие ее содержания
HYPERLINK \l “sub_99462” *(462) Дело в том, что “с помощью слов мы не
передаем, а вызываем аналогичные мысли в голове воспринимающего.
Слушающий воспринимает материальный облик слов и их связь, а осознает
то, что ими выражается” HYPERLINK \l “sub_99463” *(463) .

Нечистая, неправильная судебная речь, изобилующая ошибками, режет слух,
отвлекает внимание от содержания речи, затемняет и затуманивает смысл
слов и выражений, из которых соткана речь, а значит, и смысл всей речи,
что вызывает у присяжных и председательствующего судьи негативную
реакцию, недоверие к оратору, сомнение в правильности его позиции и
доводов. И наоборот, правильная речь, соответствующая общепринятым
языковым нормам, особенно если она состоит из простых,
общеупотребительных слов и выражений, поддерживает внимание и интерес
слушателей, облегчает понимание ее содержания, что предрасполагает
присяжных и судью-профессионала с большим доверием относиться к оратору,
а значит, и к его позиции и доводам.

Не случайно Р.Гаррис советовал адвокатам говорить в суде присяжных
“простыми словами перед простыми людьми, зная, что задача честной речи в
том, чтобы быть понятой слушателями, и, чем легче им вас понимать, тем
честнее вы им кажетесь” HYPERLINK \l “sub_99464” *(464) .

Ясности речи способствует еще одно очень важное коммуникативное качество
– ее логичность. Любая речь, в том числе и судебная, представляет собой
совокупность суждений, относящихся к одному и тому же вопросу, которые
позволяют развить и глубже понять то, что уже известно о некотором
предмете речи. Специалисты по логике отмечают, что “с помощью
рассуждений получается большая часть человеческих знаний о внешнем мире.
Процесс рассуждений – надежный способ формирования мнений и убеждений
людей” HYPERLINK \l “sub_99465” *(465) при условии, что речь логична.

Логичность речи заключается в изложении ее содержания в логической
последовательности в соответствии с законами логики и связями и
отношениями объективной реальности – объективной логики расследуемого
события, логики вещей, с которыми взаимодействовали это событие,
причастные к нему лица, логики поведения этих лиц, обусловленной общими
свойствами их человеческой природы и индивидуальными особенностями.

Р.Гаррис, подчеркивая, что логичность речи является одним из важнейших,
необходимых условий для того, чтобы поддерживать внимание присяжных и
делать для них понятным и убедительным ее содержание, писал:
“Необходимое условие заключается в том, чтобы быть логически
последовательным: без этого ваша речь не будет даже понятой. Отдельные
мысли могут быть усвоены слушателями, но вся речь останется набором слов
и путаных понятий… Человеческий ум есть машина рассуждающая, и он
легче усваивает доводы, изложенные в логической последовательности,
нежели такие, в которых посылки и выводы представляются в исковерканном
виде” HYPERLINK \l “sub_99466” *(466) .

Логическая последовательность судебной речи обеспечивается прежде всего
соблюдением требований законов логики. К основным законам логики
относятся закон тождества, закон непротиворечия, закон исключенного
третьего и закон достаточного основания. Речь отвечает законам логики,
когда оратор соблюдает эти законы, не нарушает их требований.

Закон тождества требует, чтобы любая мысль имела определенное устойчивое
и вполне конкретное содержание, чтобы в процессе рассуждения мы не
меняли смысла понятия, не подменяли терминов и обосновываемых тезисов.

Закон непротиворечия устанавливает, что в рассуждении, доказательстве не
должно быть логически противоположных или противоречащих мыслей об одном
и том же предмете, взятом в одно и то же время и в одном и том же
отношении, запрещает на один и тот же вопрос, в одно и то же время, в
одном и том же смысле отвечать и “да”, и “нет”.

Закон исключенного третьего близок к закону непротиворечия, но в отличие
от него относим только к одной группе суждений – противоречащих. Закон
исключенного третьего гласит: из двух противоречащих суждений одно
должно быть истинным, другое – ложным, а третьего не дано. Рассуждение
ведется по формуле “или – или”. Платон проиллюстрировал требования этого
закона так: “Человек не может быть одновременно как здоровым, так и
больным”.

Закон достаточного основания утверждает, что всякая правильная мысль
должна быть обоснована другими мыслями, истинность которых доказана
практикой человека. Рассуждения оратора должны быть обоснованными,
доказательными, опираться на действительные факты, примеры из реальной
жизни и научно обоснованные истины. Другими словами, когда мы в речи
что-то утверждаем, в чем-то убеждаем аудиторию, мы не должны делать это
голословно, мы обязаны обосновать наши положения, доказать их
истинность.

В принципе эти законы представляют собой логические правила здравого
смысла, которыми человек овладевает в процессе социализации,
практической деятельности. Неспособность человека в своих рассуждениях
руководствоваться требованиями законов логики – один из существенных
признаков дефицита здравого смысла, человеческой глупости. Народ остро
чувствует алогичность и высмеивает ее в пословицах и поговорках
HYPERLINK \l “sub_99467” *(467) : “Один про Фому, другой про Ерему”; “В
огороде бузина, а в Киеве дядька”; “С ворон начал, а на сорок перевел”.

Логически непоследовательная, запутанная речь, как правило, присуща
функционально безграмотным судебным ораторам, страдающим дефицитом
здравого смысла, которые по этой причине не умеют “словом твердо править
и мысль держать на привязи свою”.

“Нужно ли напоминать, что словами оратора должен руководить здравый
смысл, – пишет П.С.Пороховщиков, – что небылиц и бессмыслиц говорить
нельзя? Судите сами, читатель.

Казалось бы, ни один обвинитель не станет намеренно ослаблять
поддерживаемого им обвинения. Однако товарищ прокурора обращается к
присяжным с таким заявлением: “Настоящее дело темное; с одной стороны,
подсудимый утверждает, что совершенно непричастен к краже; с другой –
трое свидетелей удостоверяют, что он был задержан на месте преступления
с поличным”. Если при таких уликах дело называется темным, то что же
можно назвать ясным?” HYPERLINK \l “sub_99468” *(468)

Такая невразумительная, небрежная речь неубедительна не только потому,
что противоречит законам логики и объективной реальности, но и потому,
что не лучшим образом характеризует интеллектуально-духовный потенциал
личности судебного оратора, роняет его авторитет перед присяжными
заседателями и председательствующим судьей, возбуждает у них недоверие.

Логичность речи во многом зависит от умения судебного оратора правильно
использовать средства интонационного выделения логической структуры
речи. А.Ф.Кони советовал лекторам “вообще менять тон – повышать и
понижать его в связи со смыслом и значением данной фразы и даже
отдельного слова (логическое ударение). Тон подчеркивает. Иногда хорошо
“упасть” в тоне: с высокого вдруг перейти на низкий, сделав паузу. Это
“иногда” определяется местом в речи… Точных указаний делать по этому
вопросу нельзя: может подсказать чутье лектора, вдумчивость. Следует
помнить о значении пауз между отдельными частями устной речи (то же, что
абзац или красная строка в письменной). Речь не должна произноситься
одним махом; она должна быть речью, живым словом” HYPERLINK \l
“sub_99469” *(469) .

Живое слово, звучащая речь, требует четкой смысловой группировки слов
вокруг логических центров, когда воспринимаются не только отдельные
слова, но и целые смысловые блоки, именуемые речевыми тактами HYPERLINK
\l “sub_99470” *(470) . Речевые такты объединяют группу слов, тесно
связанных между собой по смыслу. Внутри речевого такта слова
произносятся как одно целое. Причем центром речевого такта становится
слово, несущее на себе логическое ударение. Логическое ударение- это
интонационное выделение наиболее важного в речевом такте слова,
выражающего суть того, о чем говорится в речевом такте. Логическое
ударение в отличие от грамматического выделяет не отдельный слог, а
целое слово и может перемещаться в рамках одной и той же фразы в
зависимости от цели высказывания. Логические паузы – это
паузы-остановки, при помощи которых в звучащей речи отделяются связанные
между собой речевые такты и более крупные смысловые фрагменты речи,
состоящие из нескольких фраз.

Логические паузы перед началом слов, определяющих неповторимый смысл
высказывания, имеют важное значение не только для эффективного выделения
логической структуры речи, содержащихся в речевых тактах мыслей, идей,
но и для их творческого усвоения слушателями и преобразования в личные
убеждения. Об этом свидетельствуют результаты психологического
исследования С.В.Герасимова: “Если сразу же за пониманием одной идеи
начинает излагаться следующая, то для творчества просто не остается
места. Более того, разные циклы мышления накладываются друг на друга и
интерферируют, что значительно затрудняет восприятие и запоминание
материала, каждому знакомо чувство невозможности продолжить работу после
осознания новой для себя яркой идеи. Пауза в этом случае необходима. Эта
пауза заполнена напряженной внутренней активностью” HYPERLINK \l
“sub_99471” *(471) .

Отсюда видно, что правильные логические паузы повышают убедительность
судебной речи тем, что стимулируют внутреннюю активность слушателей, их
психические процессы (восприятие, мышление, воображение, память). А это
имеет важное значение как в тех случаях, когда до сознания присяжных
заседателей необходимо эффективно донести определенные готовые мысли,
идеи, выводы, так и в тех, когда нужно побудить их прийти к этим мыслям,
идеям и выводам самостоятельно, путем логической переработки
содержащихся в речи существенных фактов – логических посылок для
определенных выводов.

В последнем случае логическая пауза выполняет функцию ораторского
тактического приема наведения слушателей на главную мысль. “Опытный
оратор, – пишет П.С.Пороховщиков, – всегда может прикрыть от слушателей
свою главную мысль и навести их на нее, не высказываясь до конца. Когда
же мысль уже сложилась у них, когда зашевелилось торжество завершенного
творчества и с рождением мысли родилось и пристрастие к своему детищу,
тогда они уже не критики, полные недоверия, а единомышленники оратора,
восхищенные собственною проницательностью” HYPERLINK \l “sub_99472”
*(472) , что существенно повышает убедительность судебной речи,
поскольку делает присяжных соавторами мысли умелого оратора.

Этому способствует и оптимальный темп судебной речи, т.е. скорость
произнесения звуков, слогов, слов в единицу времени, например в секунду.
Для эффективного интонационного выделения оптимальным является
естественный, умеренно медленный темп речи, который помогает присяжным
заседателям правильно воспринять (услышать), логически переработать и
критически оценить все высказанные оратором существенные факты,
доказательства, мысли, идеи, выступающие в качестве логических посылок
рассуждений и конечных выводов по вопросам о виновности.

При стремительном темпе речи и допроса HYPERLINK \l “sub_99473” *(473)
“Если вы будете гнать ваши факты мимо присяжных, – писал Р.Гаррис, – они
не успеют вглядеться в них. Каждая существенная частица в свидетельских
показаниях должна быть отчетлива, удобопонятна и должна стоять на своем
месте, не то ваше дело и в целом окажется небезупречным. Если у вас есть
шансы выиграть дело, лучше ведите допрос слишком медленно, чем слишком
быстро” восприятие, мышление, воображение и память присяжных заседателей
не успевают за текущей информацией, содержащейся в речи. О том, что
быстрый темп речи не соответствует психофизическим и
психофизиологическим свойствам человеческой природы слушателей,
свидетельствует высказывание античного риторика Деметрия: “Подобно тому
как не замечаешь бегущих людей, так можно не расслышать и быструю речь”
HYPERLINK \l “sub_99474” *(474) . В судебной речи стремительный темп
неоправдан еще и потому, что он делает невозможным эффективное
использование и других средств убеждения, особенно логических ударений и
пауз.

При выборе средств интонационного выделения логической структуры речи
следует руководствоваться указаниями здравого смысла, памятуя о том, что
“фразовая интонация играет решающую роль в определении подлинного облика
любого высказывания. Она в состоянии радикально изменить его смысл и
совершенно нейтрализовать его логическую структуру” HYPERLINK \l
“sub_99475” *(475) .

Неправильная расстановка логических пауз и другие проявления
неадекватной фразовой интонации, нарушающие смысл высказывания, – один
из самых характерных признаков дефицита здравого смысла. По
свидетельству А.Д.Дикого, этот признак человеческой глупости великолепно
изображал актер М.Чехов в роли Хлестакова: “Но самой потрясающей
находкой Чехова была речь его Хлестакова. Алогичная, рваная, с
неоправданными интонациями, с паузами в невозможных местах, она
неопровержимо свидетельствовала о скудоумии этого Хлестакова.
Гоголевские замечания о “легкости в мыслях необыкновенной” получали свою
отчетливую реализацию. Создавалось впечатление, что у Чехова-Хлестакова
слово на долю секунды обгоняло мысль. Она не поспевала за словом,
выскакивающим произвольно, отставала от него, как плохой дирижер от
слаженного оркестра… Хлестаков говорил, и никак нельзя было
предугадать, какое следующее слово и по каким причинам родится в его
захудалом мозгу” HYPERLINK \l “sub_99476” *(476) .

На типичные проявления бестолковой судебной речи, обусловленные
дефицитом здравого смысла у оратора, обращал внимание П.С.Пороховщиков:
“У нас на суде почти без исключения преобладают печальные крайности;
одни говорят со скоростью тысяча слов в минуту; другие мучительно ищут
их или выжимают из себя звуки с таким усилием, как если бы их душили за
горло; те бормочут, эти кричат. Оратор… говорит, почти не меняя голоса
и так быстро, что за ним бывает трудно следить. Между тем Квинтилиан
писал про Цицерона: “говорит с расстановкой”. Если вслушаться в наши
речи, нельзя не заметить в них странную особенность. Существенные части
фраз по большей части произносятся с непонятной скороговоркой или робким
бормотанием; а всякие сорные слова вроде: при всяких условиях вообще, а
в данном случае в особенности; жизнь – это драгоценное благо человека;
кража, т.е. тайное похищение чужого движимого имущества и т.п. –
раздаются громко, отчетливо, “словно падает жемчуг на серебряное блюдо”.
Обвинительная речь о краже банки с вареньем мчится, громит, сокрушает, а
обвинение в посягательстве против женской чести или в предумышленном
убийстве хромает, ищет, заикается” HYPERLINK \l “sub_99477” *(477) .

Одним из типичных проявлений бестолковой судебной речи, произносимой без
логических пауз и ударений и т. п., является интонационно
невыразительная, однообразная, монотонная речь, текущая “ручейком”.
П.С.Пороховщиков предостерегал судебных ораторов от такой речи,
поскольку она очень быстро утомляет присяжных заседателей, вводит их в
полудремотное состояние, при котором снижается эффективность восприятия
и понимания ее содержания: “Остерегайтесь говорить ручейком: вода
струится, журчит, лепечет и скользит по мозгам слушателей, не оставляя в
них следа. Чтобы избежать утомительного однообразия, надо составить речь
в таком порядке, чтобы каждый переход от одного раздела к другому
требовал перемены интонации” HYPERLINK \l “sub_99478” *(478) .

В другой работе П.С.Пороховщиков особо предостерегал судебных ораторов
от такой ошибки, как недостаточно громкая и отчетливая речь: “Эта ошибка
повторяется постоянно; молодые защитники не замечают ее. Между тем
акустика в наших залах невозможная, и глухой голос совсем пропадает в
них. Судьи часто с трудом следят за речами сторон, а они ближе к
защитнику, чем присяжные. Слышно начало фразы, не слышен конец;
пропущено два-три слова, и потерян смысл целого предложения. Не имея
привычки следить за собою, оратор не может наблюдать за тем, чтобы таким
образом не пропадали и важнейшие его соображения” HYPERLINK \l
“sub_99479” *(479) , без которых логическая структура речи не
воспринимается, теряется ее убедительность.

Убедительность речи пропадает еще и потому, что “такие негромкие и
неотчетливые речи кажутся просто робкими, является представление, что
говорящий сам не уверен в ценности своих слов и верности своих
юридических соображений” HYPERLINK \l “sub_99480” *(480) . И наоборот,
“…умеренно громкая, отчетливая речь, если только в ней не сквозит
излишней самоуверенности, сразу располагает залу в пользу оратора и
внушает присяжным убеждение, что его следует слушать со вниманием”
HYPERLINK \l “sub_99481” *(481) .

Для правильного восприятия и осмысления логической структуры речь должна
обладать еще одним важным коммуникативным качеством, от которого зависит
ее убедительность, – лаконичностью при достаточной продолжительности.

Лаконичность при достаточной продолжительности речи А.Ф.Кони называл
краткостью. Однако, как это видно из его приведенного ниже высказывания,
он имел в виду именно лаконичность HYPERLINK \l “sub_99482” *(482) .
Слово “лаконичный” означает краткость и четкость в выражении мыслей. По
преданию, этим качеством славились спартанцы, жители древней Лакии при
достаточной, разумной, целесообразной продолжительности речи: “Краткость
речи состоит не только в краткости времени, в течение которого она
произносится. Лекция может идти целый час и все-таки быть краткой; она
же при 10 минутах может казаться длинной, утомительной” HYPERLINK \l
“sub_99483” *(483) …”Краткость – отсутствие всего лишнего, не
относящегося к содержанию, всего того водянистого и засоряющего, чем
обычно грешат речи. Надо избегать лишнего: оно расхолаживает и ведет к
потере внимания слушателей. Чтобы из мрамора сделать лицо, надо удалить
из него все то, что не есть лицо (мнение А.П.Чехова). Так и лектор ни
под каким видом не должен допускать в своей речи ничего из того, что
разжижает речь, что делает ее “предлинновенной”, что нарушает второе
требование: быстрое движение речи вперед. Речь должна быть экономной,
упругой. Нельзя рассуждать так: ничего, я оставлю это слово, это
предложение, этот образ, хотя они и не особенно-то важны. Все неважное –
выбрасывать, тогда и получится та краткость, о которой тот же Чехов
сказал: “Краткость – сестра таланта”. Нужно делать так, чтобы слов было
относительно немного, а мыслей, чувств, эмоций – много. Тогда речь
краткая, тогда она уподобляется вкусному вину, которого достаточно
рюмки, чтобы почувствовать себя приятно опьяненным, тогда она исполнит
завет Майкова: словам тесно, а мыслям просторно” HYPERLINK \l
“sub_99484” *(484) .

Но экономная, упругая, емкая и содержательная речь, в которой словам
тесно, а мыслям просторно, слов относительно мало, а мыслей, чувств,
эмоций много, в которой нет ни одного лишнего слова, мешающего движению,
развитию главной мысли, – это речь лаконичная, обладающая достаточной
(разумной, целесообразной) продолжительностью. Лаконичная речь,
обладающая достаточной продолжительностью, по времени может быть и
краткой, и длинной, произносимой в течение нескольких часов и даже дней
– когда здравый смысл подсказывает, что разумно, целесообразно, уместно
избрать ту или иную продолжительность с учетом складывающейся ситуации,
замысла оратора, его интеллектуально-духовного потенциала, его речевых
“ресурсов”, умений и навыков.

“Речь может быть сказана в двадцать минут и быть очень длинной,пишет
Р.Гаррис, – может длиться шесть часов и быть необыкновенно сжатой.
Вступительная речь по обвинению Артура Ортона в ложных показаниях под
присягой (дело Тичборна) продолжалась несколько дней, и тем не менее это
образец точного, стройного и сжатого изложения” HYPERLINK \l “sub_99485”
*(485) . Такую речь Гаррис, так же как и А.Ф.Кони, почему-то называет
краткой, а не лаконичной.

Таким образом, лаконичность и достаточная (разумная, целесообразная)
продолжительность уместны в более или менее краткой и в более или менее
длинной речи. Тогда как более или менее короткая или длинная речь
уместна не всегда, даже если такая речь достаточно лаконична. О том, что
слишком длинная судебная речь бывает чаще всего неуместной, известно
всем судебным ораторам, но не все они догадываются о том, что и короткая
речь бывает неуместной, функционально неоправданной, когда она не
позволяет понятно и убедительно передать присяжным нужное содержание.

Это хорошо понимали античные ораторы, о чем свидетельствует Цицерон в
трактате “Об ораторе”: “Повествование, согласно правилам, должно быть
кратким… если же краткость состоит в том, чтобы все слова были только
самыми необходимыми, то такая краткость требуется лишь изредка, обычно
очень мешает изложению, – не только потому, что делает его темным, но и
потому, что уничтожает самое главное достоинство рассказа – его прелесть
и убедительность” HYPERLINK \l “sub_99486” *(486) . Эту мысль он
последовательно развивает в “Ораторе”, где подчеркивает, что краткость
является достоинством речи лишь в том случае, “если предмет того
требует” HYPERLINK \l “sub_99487” *(487) .

В суде присяжных, где в условиях информационной неопределенности,
дефицита или противоречивости доказательств рассматриваются наиболее
сложные, нестандартные дела об убийствах и других опасных преступлениях,
краткая речь может быть неуместной. Обвинитель или защитник, который
собирается “пленить сердца” присяжных заседателей слишком краткой,
лапидарной речью, рискует тем, что их умы окажутся в плену аргументов
его более разговорчивого процессуального противника. Не случайно
П.С.Пороховщиков предостерегал судебных ораторов от такой речи: “Сжатая
речь – опасное достоинство для оратора” HYPERLINK \l “sub_99488” *(488)
. Дело в том, что она может быть не только непонятна, но и
неубедительна, особенно для малоразвитых присяжных: “…для человека
малоразвитого новая мысль есть трудность. Надо дать ему время вдуматься,
усвоить ее, надо задержать на ней его внимание” HYPERLINK \l “sub_99489”
*(489) .

Краткая речь не всегда “долетает” до ума даже достаточно развитых
присяжных заседателей как в тex случаях, когда содержащиеся в ней мысли
просты и доступны для понимания любого здравомыслящего человека, так и
тогда, когда даже высокообразованным людям приходится растолковывать
сложные, неочевидные соображения, поскольку одним из свойств
человеческой природы является то, что “мысли привычные, вполне очевидные
скользят в мозгу слушателей, не задевая его. Менее обыкновенные не
успевают в него проникнуть” HYPERLINK \l “sub_99490” *(490) .

С точки зрения современной науки некоторая информационно-словесная
избыточность в речи необходима, во-первых, для того, чтобы гарантировать
понимание содержания речи, требующее глубокого размышления HYPERLINK \l
“sub_99491” *(491) , во-вторых, для гарантированного усвоения присяжными
заседателями всей полезной информации, влияющей на постепенное
формирование их внутреннего убеждения по вопросам о виновности. Дело в
том, что лишь незначительная часть содержащейся в речи оратора
информации сразу же объективируется сознанием присяжных, оказывается в
фокусе мыслительной деятельности слушателей. Остальная часть
воспринятой, услышанной ими полезной информации, имеющей отношение к
решаемым вопросам, “оседает” в подсознании и актуализируется,
извлекается из его “складов” и “архивов” лишь в процессе принятия
решения под влиянием чувства ответственности и других эмоциональных
переживаний.

Как отмечается в психологической литературе, “получая из внешнего мира
колоссальный поток информации, человеческий мозг… доводит до уровня
сознания примерно тысячную часть объема этого потока. Неужели остальная
часть просто отбрасывается как ненужная? Нет, мозг аккумулирует и еще
часть информации, оставляя ее за “порогом” сознания. Эта информация
накапливается, перерабатывается, чтобы в один прекрасный момент, как это
часто бывает в творческой деятельности, “выйти на поверхность” и стать
основой для решения проблем, не поддававшихся решению при оперировании
осознанной информацией” HYPERLINK \l “sub_99492” *(492) .

Отсюда видно, что подсознание слушателей представляет собой своеобразный
“инкубатор”, в котором постепенно “дозревает” до уровня сознательного
убеждения “не переваренная” сознанием, избыточная, но полезная для
принятия правильного решения информация. При разработке и произнесении
судебной речи этот психофизиологический и психологический механизм может
быть использован для направления мыслей присяжных заседателей в нужную
для дела сторону, т. е. для реализации метода убеждающего внушения как
составной части процесса убеждения.

Все это объясняет, почему лаконичная речь для обеспечения убеждающего
воздействия должна быть достаточно продолжительна. Это имеет особенно
важное значение в защитительной речи, поскольку адвокату после
выступления прокурора приходится не только убеждать, но и переубеждать
присяжных заседателей. Без эффекта убеждающего внушения, который
обеспечивает только достаточно продолжительная речь, тут не обойтись.
“Искусство защитника, – писал Л.Е.Владимиров, – должно состоять в том,
чтобы, не будучи многословным, а скорее сжатым, говорить, однако,
настолько долго, чтобы подчинить себе волю и мысль слушателей. Очень
короткою речью нельзя достигнуть той внушаемости слушателей, какая
нужна” HYPERLINK \l “sub_99493” *(493) .

Опасна, однако, и другая крайность. Когда присяжные начинают ощущать,
что их утомляет продолжительная речь, они невольно испытывают негативное
отношение к оратору, злоупотребляющему их вниманием. В этот момент они
меньше всего предрасположены внимать его внушениям и yбeждениям,
поскольку их больше всего начинает занимать не то, о чем он говорит, а
то, когда он перестанет говорить. В такой ситуации каждое последующее
слово, при помощи которого он продолжает испытывать их терпение,
вызывает у присяжных сильнейший негативизм, “упертость”, нежелание
прислушиваться даже к самым веским доводам.

О наступлении этого критического периода, который особенно опасен для
адвоката и его подзащитного, свидетельствуют характерные признаки –
например, присяжные перестают смотреть на оратора и начинают нетерпеливо
барабанить пальцами. “Когда присяжные начинают барабанить пальцами, –
отмечает Р.Гаррис, – вы можете быть уверены, что уже говорили дольше,
чем следовало, и каждое новое слово может оказаться не только
утомительным для них, но и опасным для вашего доверителя” HYPERLINK \l
“sub_99494” *(494) .

Такая реакция у присяжных обычно проявляется тогда, когда судебная речь
не только чрезмерно продолжительна, но и недостаточно выразительна.

Выразительностью (экспрессивностью) речи называются такие особенности ее
структуры, которые поддерживают внимание и интерес слушателей, облегчают
им восприятие, запоминание и логическую переработку материала более или
менее продолжительной речи оратора, вызывают у них положительные эмоции
и чувства, активизирующие их логическое и образное мышление,
воображение, логическую и образную память.

Выразительность трактуют еще как художественную убедительность HYPERLINK
\l “sub_99495” *(495) . Эффект достигается за счет использования
следующих средств:

1) эстетически совершенного стиля;

2) образных средств;

3) риторических фигур.

Эстетически совершенный стиль судебной речи. Под стилем понимается
особая манера выражать свои мысли письменно или устно. Содержание этого
понятия изящно раскрывает Д.Тьебо: “…стиль проявляется в выборе
мыслей, которые желаешь выразить; в выборе порядка, в котором будут
следовать эти мысли; в выборе связей, объединяющих мысли; в выборе
выражений, в которых эти мысли облекаются; в выборе “оборотов”, которые
принимают эти выражения… и, наконец, в выборе общего тона, которому
подчиняется все” HYPERLINK \l “sub_99496” *(496) . Очарование и
своеобразие стилю придает индивидуальный слог речи, т.е. оригинальная
манера высказывать свои мысли. Как отмечал В.Г.Белинский, “слог – это
рельефность, осязаемость мысли; в слоге весь человек; слог всегда
оригинален, как личность, как характер” HYPERLINK \l “sub_99497” *(497)
.

Индивидуальный слог (стиль) речи зависит от эстетического образования и
воспитания оратора, обогащающих его жизненный опыт пониманием и
ощущением прекрасного в его различных проявлениях, в том числе в
художественной литературе, которая имеет особенно важное значение для
приобщения личности к эстетике словесного творчества HYPERLINK \l
“sub_99498” *(498) .

Все это способствует формированию и развитию у оратора лежащих в основе
его индивидуального стиля речевых умений и навыков, о которых пишет
известный российский специалист по культуре речи Б.Н.Головин: “Ощущение
говорящим и пишущим целесообразности того или иного слова, той или иной
синтаксической конструкции и их сложного сцепления в пределах целостных
отрезков текста и всего текста – вот та мощная сила, которая выковывает
образцовую речь” HYPERLINK \l “sub_99499” *(499) .

Для обеспечения эффекта убеждающего внушения слог и стиль судебной речи
должны обладать значительными эстетическими достоинствами. Об этом
прекрасно сказал К.Л.Луцкий: “Судебный оратор только беспрерывными
впечатлениями на ум присяжных может заставить их быть внимательными к
речи, в особенности к большой. “А мы слушаем, – говорит Расин, – только
постольку, поскольку то нравится нашим ушам и воображению благодаря
очарованию стиля”. Поэтому Цицерон и считал, что нет красноречия, где
нет очарования, и Аристотель учил очаровывать слушателей: те, кто охотно
слушают, лучше понимают и легче верят. Главное очарование стиля
заключается в гармонии речи, той гармонии, которая вызывает
представление о соразмерности в повышении и падении, благородстве и
изящности, величии и мягкости и которая есть результат порядка,
распределения и пропорциональности слов, фраз, периодов и всех
составляющих судебной речи… Из гармонии слов и их соединений вытекает
главная гармония ораторской речи – гармония фраз в отношении их самих и
их последовательности, лежащая в основании периодов, т. е. определенных
разделов речи, в которых связанные между собой части имеют разумное
соотношение и дают достаточный отдых для слуха, ума и дыхания, составляя
вместе, в целом, законченный смысл и совершенный отрывок… И если бы
изъять из судебной речи гармонию, в ней не осталось бы ни силы, ни
благородства, ни изящности, ни всего того, что дает ей красоту… Лонжен
говорит: “Гармония речи производит впечатление не только на ухо, но и на
ум; она вызывает массу мыслей, чувств, образов и говорит непосредственно
нашей душе соотношением между звуками и мыслями”” HYPERLINK \l
“sub_99500” *(500) .

Ладное, гармоническое сочетание всех элементов речи оживляет красотой,
силой и изяществом выражений каждый фрагмент судебной речи и всю речь в
целом, что вызывает у присяжных заседателей эстетическое удовлетворение,
сопровождающееся положительными чувствами и эмоциями, возбуждающими и
поддерживающими не только интерес и внимание, но и стимулируемые ими
психические процессы – образное и логическое мышление, воображение,
образную и логическую память. Все это способствует формированию у
присяжных положительного отношения к оратору, сочувствия и сопереживания
его мыслям, доводам, рассуждениям, является составной частью эффекта
убеждающего внушения, сопутствующего убедительной судебной речи.

Изящный, эстетически совершенный стиль речи имеет особенно важное
значение при доказывании на основании косвенных улик, которое всегда
протекает в условиях некоторой неопределенности HYPERLINK \l “sub_99501”
*(501) В гносеологическом аспекте неопределенность – это “потенциально
возможная, но не выявленная адекватность (неадекватность) отображения
оригиналу”, даже когда в деле имеется достаточное количество
доказательств. При оценке речей обвинителя и защитника присяжные помимо
основного критерия их истинности – исследованных в ходе судебного
следствия доказательств – учитывают и дополнительные, вторичные
критерии, одним из которых является эстетическое совершенство этих
речей.

Это свойство человеческой природы – при познании истины в условиях
информационной неопределенности опираться и на дополнительный,
эстетический критерий. Оно проявляется и в других сферах познавательной
и практической деятельности. Так, А.Эйнштейн неоднократно говорил, что
его уверенность в справедливости установленных им уравнений общей теории
относительности еще до их практической проверки проистекала из осознания
их стройности, красоты, внутренней замкнутости HYPERLINK \l “sub_99502”
*(502) .

Красота, изящество, элегантность и другие признаки эстетического
совершенства, прекрасного выступают в качестве критерия истины не только
в науке, но и в различных сферах практики, о чем свидетельствуют
следующие высказывания авторитетных специалистов:

“Операция должна быть проведена эстетично, потому что некрасиво
прооперированный глаз видеть не будет” (известный глазной хирург
З.И.Мороз);

“Некрасивый самолет не полетит. Не знаю почему, но не полетит” (академик
А.Яковлев) HYPERLINK \l “sub_99503” *(503) .

Соответственно и эстетически несовершенная, художественно
невыразительная речь “не долетит” до сознания присяжных заседателей, не
повлияет на их внутреннее убеждение по вопросам виновности при
рассмотрении сложного дела в условиях информационной неопределенности,
особенно при доказывании на основании косвенных улик.

Такое воздействие может оказать только эстетически совершенная,
гармоничная, выразительная обвинительная или защитительная речь, которая
воспринимается как художественное произведение. “Прочтите любую речь
истинного оратора, – пишет П.С.Пороховщиков,- и вы убедитесь, что,
будучи обвинением или защитой, она есть вместе с тем художественное
произведение” HYPERLINK \l “sub_99504” *(504) .

Искусная, художественно выразительная речь позволяет защитнику и
обвинителю эффективно решать три задачи построения убедительной речи:
доходчиво доказать присяжным правильность и справедливость своей
позиции, доводов, на которых она основана: привлечь, расположить к себе
присяжных; направить их мысли в нужную для дела сторону.

Однако этот эффект обеспечивается только тогда, когда все части речи
(вступление, основная часть и заключение) достаточно выразительны, не
диссонируют друг с другом по художественной разработанности. Такой
диссонанс – одно из типичных проявлений функциональной безграмотности
ораторов, страдающих дефицитом здравого смысла. Сенека Старший
рассказывал, что античный ритор Пассиен блестяще произносил лишь
заключительные части речи, и слушатели, зная это, расходились после его
вступления, чтобы вернуться к заключению HYPERLINK \l “sub_99505” *(505)
. Совершенно очевидно, что одним лишь блестящим заключением невозможно
эффективно убедить слушателей, которые во время произнесения главной
части пребывают в спячке либо мысленно или наяву покидают оратора.

Следовательно, убедительная, прекрасная речь, так же как и неотразимо
привлекательная, прекрасная женщина, не может быть “местами хороша”, она
должна быть совершенна во всех своих частях – и во вступлении, и в
главной части, и в заключении, – только тогда оратор может серьезно
рассчитывать на то, что интерес и внимание присяжных заседателей не
изменят ему на протяжении всей речи и что она произведет на присяжных
неотразимое впечатление, завоюет их умы и сердца, т. е. окончательно
убедит присяжных, сформирует у них психологическую готовность вынести
правильный и справедливый вердикт, соответствующий положениям и доводам
оратора.

В процессе разработки судебной речи для придания ей художественной
выразительности используются образные средства речи и риторические
фигуры.

В суде присяжных необходимость “рассыпать” перед присяжными заседателями
в обвинительной и защитительной речах риторический “бисер” с
использованием различных фигур и образных средств вызывается тем, что
речь во всей ее полноте должна дойти до сознания не только самых
сообразительных, самых умных, самых образованных, но и самых
обыкновенных присяжных, которые в коллегии преобладают. Это вытекает из
главного принципа риторики, сформулированного еще Аристотелем:
“…риторика не рассматривает того, что является правдоподобным для
отдельного лица, например для Сократа или Каллия, но имеет в виду то,
что убедительно для всех людей, каковы они есть…”, прежде всего для
тех обыкновенных слушателей, “…которые не в состоянии ни охватывать
сразу длинную нить рассуждений, ни выводить заключения издалека…
рассуждения неудобопонятны вследствие своей длины, потому что судья ведь
предполагается человеком заурядным” HYPERLINK \l “sub_99506” *(506) .

С учетом содержания указанного главного принципа риторики трудно
признать достаточно обоснованными высказываемые в юридической и
психологической литературе советы о том, что при построении и
произнесении судебной речи целесообразно ориентироваться на наиболее
авторитетных присяжных заседателей. Так, по мнению французского
социального психолога Гюстава Лебона, “оратору нет нужды привлекать на
свою сторону всех присяжных – он должен привлечь только вожаков, которые
дают направление общему мнению… Этих-то двух-трех вожаков и надо
постараться убедить адвокату при помощи искусных внушений” HYPERLINK \l
“sub_99507” *(507) . Сходную точку зрения высказывал и Р.Гаррис: “Умелый
и опытный адвокат всегда различит среди присяжных заседателей того,
которому подчиняются другие: к нему он и обратит свою речь… вы
выиграете дело, убедив умнейшего. Если этого нельзя сделать, попытайтесь
склонить в свою сторону слабейших…” HYPERLINK \l “sub_99508” *(508)

Думается, что эти рекомендации трудно признать теоретически и
практически обоснованными не только потому, что они противоречат
основному принципу риторики, но и потому, что их практическая реализация
сопряжена со значительным риском. Во-первых, к моменту судебных прений
невозможно точно определить, кто из 12 присяжных является более и кто
менее авторитетным, влиятельным, сообразительным. Мнения об этом оратора
и присяжных заседателей могут не совпадать. Авторитет, влияние и
интеллектуально-духовный потенциал каждого присяжного заседателя
по-настоящему проявляются и реально выявляются только в совещательной
комнате, в процессе групповой дискуссии по поставленным перед коллегией
присяжных заседателей вопросам.

Во-вторых, даже если бы проницательному оратору удалось “вычислить”
более и менее авторитетных присяжных, обращение речи только к ним
рискованно и потому, что это не будет способствовать установлению и
поддержанию психологического контакта с остальными присяжными, которые
почувствуют, что оратор духовно общается только с теми из них, которые
ему кажутся более или менее авторитетными.

Итак, в соответствии с основным принципом риторики в судебной речи,
ориентированной прежде всего на обычных, заурядных людей, яркий
риторический “бисер” в виде выразительных образных средств речи и
риторических фигур необходим для того, чтобы сделать речь убедительной
для всех без исключения присяжных заседателей, помочь каждому из них
“охватить сразу длинную нить рассуждений” оратора, понять логику его
рассуждений и выводов.

Образные средства речи (образная речь). Основным средством построения
образной речи являются различные тропы – обороты речи, в которых слова,
фразы и выражения употребляются в переносном смысле в целях достижения
большей художественной выразительности. В основе тропов лежит
сопоставление двух представлений, одно из которых связано с другим на
основе сходства, смежности или контраста.

Наиболее распространенными тропами являются сравнение, метафора,
метонимия, синекдоха, эпитет, перифраза, аллегория, олицетворение,
гипербола, литота, ирония HYPERLINK \l “sub_99509” *(509) .

Сравнение – образное сопоставление двух предметов или явлений с целью
более яркой и наглядной характеристики одного из них при помощи другого.
К сравнению близка метафора.

Метафора – это образный перенос названия с одного предмета на другой,
замена прямого наименования словом, употребляемым в образном значении. В
сущности метафора – скрытое сравнение. Аристотель подчеркивал, что
“…между тем и другим существует лишь незначительная разница. Так,
когда поэт (говорит) об Ахилле: “он ринулся как лев” – это есть
сравнение. Когда же он говорит: “лев ринулся” – это есть метафора: так
как оба обладают храбростью, то поэт, пользуясь метафорой, назвал
(львом) Ахилла…, все удачно употребленные метафоры будут в то же время
и сравнениями, а сравнения, (наоборот, будут) метафорами, раз
отсутствует слово сравнения (как)” HYPERLINK \l “sub_99510” *(510) .

Метонимия – образное употребление вместо названия предмета речи названия
какого-то другого предмета, который тесно с ним связан. Например, у
А.С.Пушкина: “Все флаги в гости будут к нам”.

Разновидностью метонимии является синекдоха – троп, сущность которого
заключается в том, что называется часть вместо целого, используется
единственное число вместо множественного или, наоборот, целое вместо
части, множественное число вместо единственного.

Эпитет – образное, красочное определение, обрисовывающее предмет речи
или передающее отношение к нему оратора.

Перифраза – образный оборот, состоящий в замене названия предмета или
явления описанием их существенных признаков или указанием на их
существенные черты. Например, “царь зверей” вместо “лев”.

Аллегория – иносказательное образное изображение отвлеченного понятия
при помощи конкретного жизненного образа. Например, в баснях, сказках
глупость, упрямство воплощаются в образе осла.

Олицетворение – образное перенесение свойств человека на неодушевленные
предметы и отвлеченные понятия. Эти предметы и понятия наделяются даром
речи, способностью передвигаться в пространстве, мыслить и чувствовать.

Гипербола – образное выражение, состоящее в преувеличении размеров,
силы, красоты, значения описываемого. В необходимых случаях в речи может
применяться и обратная гипербола – литота.

Литота – образное выражение, преуменьшающее размеры, силу, значение
описываемого.

Ирония – употребление слова или выражения в смысле, обратном
буквальному, с целью насмешки. Но это не грубая, а тонкая насмешка,
прикрытая внешней учтивостью. Иначе говоря, ирония – это замаскированная
насмешка, “…где скрытый смысл является отрицанием буквального”
HYPERLINK \l “sub_99511” *(511) .

В судебной речи разные образные средства используются прежде всего для
привлечения и поддержания внимания и интереса присяжных к речи. По
выражению К.Д.Ушинского, внимание – это “дверь в сознание человека, и,
приоткрыв ее в начале выступления, оратор стремится держать ее открытой
на протяжении всей речи” HYPERLINK \l “sub_99512” *(512) . С этой целью
в судебной речи и используются образные средства. “Умение непрерывно
подстрекать внимание слушателей, – писал Р.Гаррис, – есть одно из
основных правил красноречия. Неожиданное сравнение, оригинальная мысль
или изящный оборот – все это служит указанной цели в искусно
составленной речи” HYPERLINK \l “sub_99513” *(513) .

В искусно составленной речи образные средства “вкраплены” таким образом,
чтобы внимание и интерес присяжных постоянно взбадривались и освежались,
а утомление не наступало. “Чтобы внимание слушателей не ослабевало, –
советовал А.Левенстим в книге “Речь государственного обвинителя в
уголовном суде” (СПб., 1894), – следует распределять факты таким
образом, чтобы живой рассказ был ближе к концу, чем к началу, иначе
впечатление, оставленное речью, будет бледное. Кроме того, при начале
речи ум слушателей свеж, а к концу внимание ослабевает и должно быть
подогрето искусственно… Нельзя однообразные факты излагать один за
другим. Напротив, надо непременно разнообразить содержание речи, чтобы
не утомлять присяжных. Чрезмерное утомление – это злейший враг оратора,
ибо нельзя убеждать слушателя, который не следит за вашей речью. Его
внимание надо возбуждать и поддерживать во что бы то ни стало. Если
обстоятельства дела однообразны, то удачные сравнения, тонкий юмор и
ловко рассказанный исторический факт оживляют всю залу. Защита отлично
знает эту сторону дела, и поэтому ее лучшие представители умеют
возбудить внимание присяжных” HYPERLINK \l “sub_99514” *(514) .

Для своевременного искусственного освежения ума и подогрева интереса и
внимания присяжных к содержанию главной части речи А.Левенстим
рекомендовал наблюдать за малейшими изменениями в их облике и поведении:
“Во время речи следует смотреть на присяжных в упор и по выражению глаз
и лица судить о том, как они относятся к доводам. Если их поза и взоры
следят за вами, то вы можете быть убеждены, что речь действует и доводы
их интересуют. Но как только они начинают смотреть не на оратора, а на
публику или на разные предметы, стоящие в зале заседания, то это значит,
что они устали и их внимание следует оживить” HYPERLINK \l “sub_99515”
*(515) .

С этой целью опытные ораторы приводят уместные примеры из художественной
литературы, пословицы, поговорки, образные фразеологические выражения,
содержащие элементы юмора, например каламбуры. Об этом действенном
приеме освежения ума и оживления внимания и интереса к речи рассказал
герой “Скучной истории” A.П.Чехова: “Читаешь четверть, полчаса, и вот
замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок, на Петра
Игнатьевича, один ползет за платком, другой сядет поудобнее, третий
улыбнется своим мыслям… Это значит, что внимание утомлено. Нужно и
принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь
каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят,
слышится гул моря… Я тоже смеюсь. Внимание оживилось. Я могу
продолжать” HYPERLINK \l “sub_99516” *(516) .

Своевременное и уместное применение оратором образных средств не только
освежает внимание и интерес к речи, но и способствует эффективному
поддержанию психологического контакта со слушателями, покорению их умов
и сердец, что обеспечивает убеждающее воздействие. Об этом прекрасно
сказал В.О.Ключевский: “Развивая мысль в речи, надо сперва ее вложить в
ум слушателя, потом в наглядном сравнении предъявить ее воображению и,
наконец, на мягкой лирической подкладке осторожно положить ее на сердце,
и тогда слушатель – Ваш военнопленный и сам не убежит от Вас, даже когда
Вы отпустите его на волю, останется вечно послушным Вашим клиентом”
HYPERLINK \l “sub_99517” *(517) .

Отсюда видно, что образная речь позволяет эффективно поддерживать
внимание и интерес слушателей, потому что экспрессивные речевые средства
оказывают интегральное воздействие на все психические процессы,
участвующие в познании, задевают все наиболее чувствительные “струны
души” – и эмоции, и чувства, и восприятие, и логическое и образное
мышление, и воображение, и логическую и образную память.

По свидетельству П.С.Пороховщикова, судебная речь, украшенная образами,
несравненно выразительнее, живее, нагляднее простой речи, составленной
из одних рассуждений. Поэтому она лучше запоминается присяжными,
оказывает действенное влияние на формирование их внутреннего убеждения:
“Речь, составленная из одних рассуждений, не может удерживаться в голове
людей непривычных; она исчезает из памяти присяжных, как только они
прошли в совещательную комнату. Если в ней были эффективные картины,
этого случиться не может. С другой стороны, только краски и образы могут
создать живую речь, т.е. такую, которая могла бы произвести впечатление
на слушателей” HYPERLINK \l “sub_99518” *(518) .

На это обращал внимание и Р.Гаррис: “Впечатление, остающееся у
слушателей после слов настоящего оратора, есть ряд образов. Люди не
столько слышат, сколько видят и чувствуют истинно великую речь. Поэтому
слова, не вызывающие образов, скоро утомляют их. Оратор – чародей,
который взмахом своего волшебного жезла создает перед слушателями сцены,
в которых они не только зрители, но и актеры: они испытывают на себе
непосредственное отражение разворачивающихся перед ними событий и
переживают окружающие их радости и горести. Я не хочу сказать, что
следует искусственно заражать присяжных истерикой. Нет, но вы должны
достигнуть того, чтобы они не только слышали ваши слова, но и видели
картину, рисующуюся перед вами, и были увлечены порывом ваших
собственных чувств” HYPERLINK \l “sub_99519” *(519) .

Такая образная речь имеет особенно важное значение для убеждения
присяжных, у которых образный тип мышления доминирует над рассудочным
(понятийно-логическим, научным). Как отмечает академик Б.Раушенбах, у
людей разных социально-психологических типов, “…как правило, один из
типов мышления доминирует – идет ли речь о знаменитых деятелях науки и
культуры или об обычных людях, не наделенных особыми талантами… Для
человека, у которого доминирует образное мышление, доводы рационального
знания кажутся второстепенными и малоубедительными” HYPERLINK \l
“sub_99520” *(520) . Но если доводы рационального знания “нарядить в
одежды” образной речи, они обретут весомость и убедительность для людей,
у которых преобладает образное мышление.

Такой прием применил, например, В.Д.Спасович, который образно разъяснил
присяжным, что без установления мотивов преступления уголовное дело,
“точно статуя без головы, или без рук, или без туловища” HYPERLINK \l
“sub_99521” *(521) .

Сравнения и другие образные средства позволяют донести сложные мысли до
ума всех присяжных заседателей, среди которых преобладают люди, имеющие
средний уровень развития образного и логического мышления. Как отмечал
П.С.Пороховщиков, “оратору всегда желательно быть понятым всеми: для
этого он должен обладать умением приспособить свою речь к уровню
средних, а может быть, и ниже чем средних людей. Я не ошибусь, если
скажу, что и большинство так называемых образованных людей нашего
общества не слишком привыкли усваивать общие мысли без помощи примеров
или сравнений” HYPERLINK \l “sub_99522” *(522) .

Выраженные в образной форме рациональные знания, мысли, идеи обладают
повышенной убедительностью для слушателей с любым типом мышления и
уровнем его развития. В литературе по психологии убеждения отмечается,
что, “как правило, убеждающая деятельность предпочитает теоретическим,
абстрактным понятиям интеллектуальные сплавы образов-мыслей. Убеждающий
образ-мысль легко находит душевный отклик, так как у адресата убеждения
в сфере его личного опыта всегда отыщется чувственный аналог
предъявленного образа” HYPERLINK \l “sub_99523” *(523) , что
способствует активизации здравого смысла слушателей, их логической
способности суждения, их жизненного опыта.

Интеллектуальные сплавы образов-мыслей имеют особенно важное значение,
когда для убеждения и переубеждения слушателей необходима длинная цепь
рассуждений. Дело в том, что сами по себе такие рассуждения, без
образов, как отмечает М.Масарский, “не годятся для убеждения. Убеждение
оперирует целостными образами. А логика здесь присутствует в виде
коротких “цепей замыкания”. Чрезвычайно важен и способ связывания
убеждающих образов – ассоциация по пространственно-временному
совмещению, по неожиданности, по смежности, по звуковому сходству”
HYPERLINK \l “sub_99524” *(524) . Эти ассоциации, поддерживая внимание и
интерес к длинной нити рассуждений, одновременно выступают в виде
своеобразной “кальки”, наглядной опорной схемы, благодаря которой
эффективно воспринимаются, логически перерабатываются и запоминаются
если нe вся цепь рассуждений оратора, то по крайней мере, наиболее
важные его мысли.

Следует учитывать и то, что “образное мышление древнее логического,
рассуждающего. В силу этого образы глубоко проникают в сознание, а
логические формы остаются на его поверхности, выполняя функцию
строительных лесов вокруг здания мысли… Образы интенсивнее
переживаются… информационно избыточны, вследствие чего восприятие их
гарантировано” HYPERLINK \l “sub_99525” *(525) .

Как установлено специальными исследованиями, для внутренней речи, к
которой адресуется убеждение, основным является образный
(предметно-схематический) код HYPERLINK \l “sub_99526” *(526) , который
обладает повышенной чувствительностью к восприятию передаваемых в
образной форме мыслей, эмоций и чувств, в которых отражаются
человеческие ценности, потребности, т.е. человеческое сердце,
человеческая совесть HYPERLINK \l “sub_99527” *(527) .

Как отмечал академик Б.Раушенбах, надежной основой человеческого
познания и основанного на нем поведения является рационально-образная
картина мира: “Мир следует постигать, по выражению Гомера, и мыслью, и
сердцем. Лишь совокупность научной и “сердечной” картины мира дает
достойное человека отображение мира в его сознании и сможет быть
надежной основой для поведения” HYPERLINK \l “sub_99528” *(528) .

Удачные сравнения, метафоры, эпитеты и другие образные средства (тропы)
являются эффективным способом отображения в сознании человека достойной
его рационально-образной, научной и “сердечной” картины мира, потому что
они чувственно отражают свойства и признаки предметов и явлений
окружающей действительности, их реальные взаимосвязи, что вызывает у
слушателей и читателей соответствующие интеллектуальные и эмоциональные
ассоциации и таким образом активизирует их здравый смысл и совесть.

“Что такое выразительный эпитет или содержательная метафора, как не
чувственное отражение реальных причинных взаимосвязей действительности?
– пишет литературовед Б.Рунин. – Искусство позволяет ассоциативно
продлить их. Поставив в связь два, казалось бы, далеких явления,
художник как бы вовлекает в промежуток между ними наш собственный опыт”
HYPERLINK \l “sub_99529” *(529) . Однако для того чтобы оживить свою
речь удачным образным оборотом, обвинитель и защитник, так же как и
художник, должны обладать достаточным здравым смыслом и совестью, прежде
всего достаточно высокой логической способностью суждения и богатым
“архивом казуистики”, т. е. адекватным запасом знаний об окружающей
действительности, пониманием практической психологии людей, природы
окружающих их предметов и вещей, реальных взаимосвязей между ними,
поскольку, как уже отмечалось, в основе тропов лежит логически-образное
сопоставление двух представлений на основе сходства, смежности или
контраста.

О том, что при выборе подходящих тропов участвуют обе компоненты
здравого смысла – логическая способность суждения и жизненный опыт, –
свидетельствует следующее высказывание Аристотеля: “Нужно употреблять в
речи подходящие эпитеты и метафоры, а этого можно достигнуть с помощью
аналогии; в противном случае [метафора и эпитет] покажутся
неподходящими, вследствие того что противоположность двух понятий
наиболее ясна в том случае, когда эти понятия стоят рядом. Нужно
рассудить, что так же [подходит] для старика, как пурпуровый плащ для
юноши, потому что тому и другому приличествует не одно и то же. И если
желаешь представить что-нибудь в прекрасном свете, следует заимствовать
метафору от предмета лучшего в самом роде вещей; если же [хочешь]
выставить что-нибудь в дурном свете, то [следует заимствовать ее] от
худших вещей, например… о просящем милостыню сказать, что он просто
обращается с просьбой, а об обращающемся с просьбой сказать, что он
просит милостыню… Так, Ификрат называл Каллия нищенствующим жрецом
Кибелы, а не факелоносцем. На это Каллий говорил, что он [Ификрат] –
человек непосвященный, ибо в противном случае он называл бы его не
нищенствующим жрецом Кибелы, а факелоносцем. И та и другая должности
имеют отношение к богине, но одна из них почетна, а другая нет. Точно
так же [лица посторонние] называют [окружающих Дионисия] Дионисиевыми
льстецами, а сами они называют себя художниками. И то, и другое названия
– метафора, но первое [исходит от лиц], придающих этому грязное
значение, а другое – [от лиц, подразумевающих] противоположное. Точно
так же и грабители называют себя теперь пористами [сборщиками
чрезвычайных податей]. С таким же основанием можно сказать про человека,
поступившего несправедливо, что он ошибся, а про человека, впавшего в
ошибку, что он поступил несправедливо, и про человека, совершившего
кражу, что он взял, а также, что он ограбил” HYPERLINK \l “sub_99530”
*(530) .

Таким образом, метафоры, эпитеты, сравнения и другие образные обороты
речи способны не только передавать тончайшие нюансы человеческих
взаимоотношений, но и в определенной степени формировать отношение к ним
слушателей посредством образной речи, оказывающей мощное воздействие на
внутренний мир человека, его воображение, образное мышление, образную
память.

Все это имеет особенно важное значение при разработке и произнесении
защитительной речи, особенно когда рассматриваемое в суде присяжных
опасное деяние вызвало сильный общественный диссонанс, негативное
отношение общественного мнения к личности случайно заподозренного,
неповинного человека. В таких случаях защитник обязан сделать все
возможное для того, чтобы это настроение общественного мнения не
распространилось на коллегию присяжных заседателей, не повлияло на их
внутреннее убеждение, не повлекло вынесения неправильного и
несправедливого обвинительного вердикта. Об этой сверхзадаче защиты,
которую адвокат может эффективно решить при помощи юридически грамотной,
образной речи, прекрасно сказал С.А.Андреевский в работе “Об уголовной
защите”: “Ему нужно отстаивать узкие интересы отдельного лица против
общества. Общественная масса уже готова задавить отдельного человека,
необходимо эту массу задержать, умилостивить, заставить ее отказаться от
своего намерения, воздержаться от осуждения. Нужно достигнуть, чтобы она
ничего не сделала этому человеку, чтобы она сказала “нет”” HYPERLINK \l
“sub_99531” *(531) .

Не менее сложная задача стоит перед защитником, когда присяжных
заседателей необходимо убедить в том, чтобы они признали заслуживающим
снисхождения в целом добропорядочного, но социально незрелого,
необразованного и нравственно невоспитанного подсудимого, впервые
совершившего опасное преступление под давлением крайней нужды и других
неблагоприятных внешних обстоятельств.

В качестве примера эффективного решения защитником этой задачи при
помощи образных средств (сравнения) можно привести следующий фрагмент из
речи С.А.Андреевского по делу крестьянского парня Зайцева, совершившего
убийство с целью ограбления после того, как купец Павлов выгнал его с
работы, оставив без угла, без крова, без средств существования (за пять
лет до совершения этого преступления Зайцев вместе с другими мальчиками
был привезен в Петербург из деревни земляком-извозчиком и устроен на
работу в башмачную лавку к купцу Павлову, у которого по контракту должен
был прожить пять лет на всем готовом, а затем получать жалованье):
“…Человек, брошенный на улицу, это все равно что блуждающая звезда,
которою ничто не управляет: она может своим ударом разрушить всякое
препятствие на своем пути и сама об это препятствие разрушиться. Мысли
такого человека не текут подобно нашим. Человеческие правила, понятия о
долге кажутся ему чем-то исчезнувшим в тумане: он слышит шум, он видит
огромные дома или лица прохожих, но той мягкой точки зрения, с которой
на все это смотрим мы, у него нет… Будущая неделя, месяц, год – для
него такие страшные призраки, что он об них не смеет и подумать: он
отгоняет от себя попытку заглянуть в них, хотя знает, что они наверное
настанут. И вот такой-то внутренний мир носил в себе Зайцев, когда он
очутился… без угла и крова среди улиц Петербурга” HYPERLINK \l
“sub_99532” *(532) .

В состязательном уголовном процессе в судебной речи сравнения, ирония и
другие образные средства используются не только для того, чтобы привлечь
внимание слушателей к мыслям, доводам, доказательствам, на которых
основана позиция оратора, но и для того, чтобы обратить их внимание на
несостоятельность мыслей, доводов и доказательств, лежащих в основе
позиции его процессуального противника.

Этим искусством в совершенстве владел “король русской адвокатуры”
В.Д.Спасович. Так, по делу Н.Андриевской он обратил внимание на
несостоятельность заключения медицинской экспертизы по нескольким
существенным фактам, что вызывало сомнение в компетентности экспертов.
При этом Спасович заметил, что раз эксперты ошиблись в нескольких
фактах, то обаяние их авторитета пропало, так как “авторитет есть нечто
цельное, как заговор. Раз в одном пункте его провалишь, он провалится и
во всей своей целости” HYPERLINK \l “sub_99533” *(533) .

В речи по другому делу Спасович искусно применил иронию, прикрытую
внешней учтивостью тонкую насмешку над несостоятельными доводами его
процессуального противника: “Сами ответчики не могут отрицать, что нет
ни одной черты в первой части заключения, которая бы не была живьем
взята из источников. Они в претензии только за то, что в эту картину не
внесены все те показания, которые удостоверяют, что хотя мозг у
Терпигорева был атрофирован, размягчен, но этот мозг не вполне
бездействовал, что Терпигорев все-таки до конца жизни своей говорил,
ходил, сопротивлялся, когда его заставляли делать то или другое. Но с
этим, господа судьи, и мы вполне согласны; мы сами не отрицаем того, что
Терпигорев до конца своей жизни говорил, хотя запинаясь, отвечал, хотя
некстати, ходил, хотя спотыкаясь, брал вещи, хотя они у него из рук
валились, чего-то желал, хотя окружающие могли им управлять, как
двухлетним ребенком” HYPERLINK \l “sub_99534” *(534) .

В этом фрагменте Спасович удачно применил не только один из тропов
(образных средств) – иронию, но и одну из риторических фигур – антитезу,
что способствовало повышению доказательности речи, а также решению и
других задач убеждения (расположить к себе тех, перед кем мы выступаем,
и направить их мысли в нужную для дела сторону HYPERLINK \l “sub_99535”
*(535) ).

Таким образом, для эффективного решения этих трех взаимосвязанных задач
образные средства (тропы) должны применяться в оптимальном сочетании с
риторическими фигурами.

Риторические фигуры (фигуры речи) – это особые стилистические обороты,
служащие для усиления образно-выразительной стороны высказывания и его
семантически-стилевой организации HYPERLINK \l “sub_99536” *(536) .
Говоря словами П.С.Пороховщикова, фигуры речи – это “курсив в печати,
красные чернила в рукописи” HYPERLINK \l “sub_99537” *(537) .

В процессе произнесения и восприятия речи риторические фигуры выступают
в роли своеобразных “манков”, привлекающих внимание и возбуждающих
интерес слушателей, активизирующих у них логическое и образное мышление,
воображение, логическую и образную память. С этой целью в судебной речи
используются такие фигуры, как повтор, антитеза, предупреждение,
вопросно-ответный ход, риторический вопрос и фигура умолчания.

Наиболее распространенной фигурой являются речевые повторы. Этот прием
был хорошо известен еще античным ораторам, о чем свидетельствуют слова
из трактата Деметрия “О стиле”: “Для ясности часто требуется повторить
одно и то же…” HYPERLINK \l “sub_99538” *(538) При правильном
расположении повторяемых слов повторение одного и того же придает фразе
не только ясность, но и значительность, что делает высказывание более
убедительным, поскольку, как отмечал Аристотель, “…в речи, как в
угощении: малое (количество блюд) может казаться большим… если их
умело расположить… повторение одного и того же слова способствует
величавости речи.., повторенное слово… придает фразе значительность”
HYPERLINK \l “sub_99539” *(539)

Этому способствует и повторение одних и тех же мыслей новыми речевыми
оборотами с использованием разнообразных слов и словосочетаний,
подчеркивающих различные оттенки и нюансы высказываемой мысли. По мнению
Р.Гарриса, такие речевые повторы обеспечивают убедительность речи тем,
что “основная мысль повторяется не повторением слов, а новыми, изящными
оборотами, и благодаря этому вместо одной мысли в словах… как будто
слышны две или три” HYPERLINK \l “sub_99540” *(540) .

Речевые повторы и обусловленный ими “стереоэффект”, как бы умножающий
количество высказанных мыслей, создают комфортные психологические
условия для усвоения присяжными наиболее важных мыслей, соображений
оратора. “…Необходимо повторять ваши соображения, пока присяжные не
освоят их. Это надо делать, меняя выражения и оборот мыслей. При этих
условиях повторение будет приятно, а не утомительно” HYPERLINK \l
“sub_99541” *(541) , – писал Гаррис. Это способствует завоеванию не
только умов, но и сердец присяжных заседателей, предупреждению их
утомления.

На действенность этого риторического приема указывал и П.С.Пороховщиков:
“…отдых вниманию присяжных следует давать не бесцельными
рассуждениями, а повторением существенных доводов в новых риторических
оборотах” HYPERLINK \l “sub_99542” *(542) .

Для разработки таких оборотов используются синонимы – слова, выражающие
одно и то же понятие, тождественные или близкие по своему значению,
которые отличаются один от другого или оттенками значения, или
стилистической окраской (и сферой употребления), или одновременно обоими
признаками HYPERLINK \l “sub_99543” *(543) .

Способность синонимов выявлять и оттенять различные аспекты речи отмечал
еще Аристотель: “…одно слово более употребительно, более подходит,
скорее может представить дело перед глазами, чем другое. Кроме того, и
разные слова представляют предмет не в одном и том же свете…”
HYPERLINK \l “sub_99544” *(544)

Каждый из синонимов, отличаясь оттенком значения, выделяет какую-то одну
особенность предмета, явления или какой-то признак действия, а в
совокупности синонимы способствуют более глубокому, всестороннему
описанию явлений действительности HYPERLINK \l “sub_99545” *(545) , что
повышает убедительность речи. М.И.Скуленко отмечает, что повторение
одного и того же факта или суждения другими словами-синонимами
“…позволяет избежать тавтологии и в то же время дает возможность
использовать все убеждающие свойства повторения – привлечение внимания к
доказываемой мысли, облегчение понимания и усвоения знаний, закрепление
информации в памяти” HYPERLINK \l “sub_99546” *(546) . Наиболее важные
мысли можно повторить и в одних и тех же словах, в кратких стереотипных
выражениях. “Для убеждения на уровне мышления, – пишет М.И.Скуленко, –
предпочтительна не только стереотипность, но и максимальная
упрощенность. Лаконичные, простые, доходчивые фразы легче усваивать без
усилий рационального осмысления” HYPERLINK \l “sub_99547” *(547) .

Для того чтобы одни и те же слова и фразы не надоедали, их следует
располагать по-разному – в начале или в конце предложений, отрывков, в
одной или двух стоящих рядом фразах, что придает речи большую
выразительность, привлекательность, убедительность. Не случайно Цицерон
среди красот речи, которые порождаются сочетанием слов, особо выделял
различные речевые повторы: “Они состоят в том, чтобы повторять и
удваивать слова; или возвращать их в слегка измененном виде; или
начинать несколько раз с одного и того же слова, или кончать таким
образом, или вместе и начинать и кончать; или добавлять повторение в
начале, или помещать его в конце; или два раза подряд употреблять одно и
то же слово в различных значениях; или заканчивать ряды слов одинаковыми
падежами или окончаниями… или несколько раз повторять одно и то же
слово в разных падежах… чтобы одно и то же содержание повторялось в
разной форме” HYPERLINK \l “sub_99548” *(548) .

В состязательном уголовном процессе в судебной речи особенно важное
значение имеют повторяемые слова и словосочетания, выполняющие функцию
лейтмотива, главной идеи предмета спора. В процессе восприятия и
переработки повторяемых слов и словосочетаний, выполняющих функцию
лейтмотива, эти речевые повторы “…обрастают ассоциациями и приобретают
особую идейную, психологическую и символическую глубину” HYPERLINK \l
“sub_99549” *(549) , что создает прочную основу восприятия содержания
речи.

Для активизации познавательных и эмоциональных процессов присяжных
заседателей в судебной речи могут использоваться антитеза,
предупреждение, вопросно-ответный прием, риторический вопрос.

Антитеза – это риторическая фигура, в которой для усиления
выразительности речи резко противопоставляются противоположные явления,
понятия и признаки. “Главные достоинства этой фигуры заключаются в том,
– писал П.С.Пороховщиков, – что обе части антитезы взаимно освещают одна
другую; мысль выигрывает в силе; при этом мысль выражается в сжатой
форме и это тоже увеличивает ее выразительность” HYPERLINK \l
“sub_99550” *(550) .

Наглядное представление об этом дает следующий фрагмент из речи Цицерона
против Луция Сервия Катилины, возглавившего заговор с целью
насильственного захвата власти. Обращаясь к квиритам (полноправным
римским гражданам), Цицерон сказал: “…На нашей стороне сражается
чувство чести, на той – наглость; …здесь верность, там – обман; здесь
– доблесть, там – преступление; здесь – непоколебимость, там –
неистовство; здесь – честное имя, там – позор; здесь – сдержанность, там
– распущенность; словом, справедливость, умеренность, храбрость,
благоразумие, все доблести борются с несправедливостью, развращенностью,
леностью, безрассудством, всяческими пороками; наконец, изобилие
сражается с нищетой, порядочность – с подлостью, разум – с безумием,
наконец, добрые надежды – с полной безнадежностью” HYPERLINK \l
“sub_99551” *(551)

Элементы смыслового противопоставления могут содержаться и в других
риторических фигурах, например в предупреждении. Предупреждение –
риторическая фигура, которая состоит в том, что оратор, прогнозируя
возражения слушателей или какого-либо оппонента, упреждая, опережая их,
сам себе возражает от лица слушателей или оппонента и опровергает эти
возражения от своего имени HYPERLINK \l “sub_99552” *(552) . Благодаря
этому приему речь приобретает форму диалога, что способствует
активизации внимания, мышления, воображения и памяти слушателей.

Диалогизации монологической речи и повышению внутренней активности
слушателей способствуют и такие риторические приемы, как
вопросно-ответный ход и постановка риторических вопросов.

Вопросно-ответный ход – риторическая фигура, которая заключается в том,
что оратор задает себе и слушателям вопросы и сам на них отвечает.

Наглядным примером искусного использования этого приема для построения
убедительной судебной речи является следующий фрагмент из речи
С.А.Андреевского по упомянутому выше делу Зайцева, который после его
изгнания купцом Павловым оказался без крова и средств существования, что
подтолкнуло его к совершению убийства с целью ограбления: “…Что же
теперь ему оставалось предпринять? Поступить на другое место? Для этого
нужны знакомства – их у него не было. Родных, которые бы приютили, не
было также… Ехать в деревню? Но каково туда появляться и что там с
собою делать? Не забудьте, господа присяжные заседатели, что все эти
вопросы должен был обсуждать Зайцев, будучи брошенным на улицу”
HYPERLINK \l “sub_99553” *(553) .

Среди современных российских судебных ораторов этот риторический прием
искусно использовал адвокат Я.С.Киселев, о чем свидетельствует следующий
фрагмент из его речи: “Фельетон приобщен следователем к делу. Зачем? Как
доказательство? Фельетон им служить не может. Приобщен как мнение
сведущего лица? И это невозможно, если следовать закону. Для чего же
фельетон приобщен? Неужели для эдакого деликатного предупреждения судьи:
“Вы, конечно, свободны вынести любой приговор, но учтите, общественное
мнение уже выражено”? Нет, не могу я допустить, что обвинительная власть
пыталась таким путем воздействовать на суд. Так для чего же приобщен
фельетон? Неизвестно” HYPERLINK \l “sub_99554” *(554) .

Нетрудно заметить, что в этом фрагменте речи вопросно-ответный ход
искусно сочетается с еще одной риторической фигурой – риторическим
вопросом.

Риторический вопрос – это стилистическая фигура речи, которая состоит в
том, что оратор эмоционально утверждает или отрицает что-либо в форме
вопросов, но не отвечает на них HYPERLINK \l “sub_99555” *(555) .
Риторический вопрос рассчитан на то, что у слушателей сама собой
возникнет мысль: “Ну разумеется, это так!”

В качестве примера можно привести фрагмент из речи Демосфена: “Разве не
противозаконно, отказавшись от лишних расходов, требовать для себя
участия в почестях, воздаваемых тем, кто несет эти расходы? Разве не
противозаконно обвинять человека, взявшего на это подряд, в том, что
корабль вовремя не был поставлен у причала, и в то же время требовать
для себя благодарности за хорошо выполненную службу?” HYPERLINK \l
“sub_99556” *(556)

Неожиданный перерыв мысли – риторическая фигура, которая заключается в
том, что оратор неожиданно для слушателей прерывает начатую мысль, а
затем, поговорив о другом, возвращается к недоговоренному ранее. Этот
прием дает пищу не только вниманию, взбадривая и освежая его, но и
любопытству, поддразнивая его, что способствует формированию у
слушателей интереса к речи, поддержанию с ними психологического
контакта, направлению их мыслей в нужную для дела сторону.

Этому служит и фигура умолчания – эффективный способ убеждения, который
заключается в том, что оратор в своей речи не договаривает все до конца,
не “разжевывает” присяжным заседателям очевидные мысли, конечные выводы,
а только сообщает им веские фактические данные, которые на сознательном
и подсознательном уровнях запускают логический механизм мышления таким
образом, что присяжные самостоятельно, путем собственных размышлений и
сопутствующих им подсознательных интеллектуальных и эмоциональных
ассоциаций приходят к прогнозируемым судебным оратором конечным выводам.

Эта риторическая фигура, основанная на понимании общих психологических
свойств человеческой природы, была хорошо известна древним ораторам.
Античный риторик Деметрий в своем трактате “О стиле”, комментируя слова
древнего оратора Феофаста о том, что не следует дотошно договаривать до
конца все, но кое-что оставлять слушателю, чтобы он подумал и сам сделал
вывод, писал: “Ведь тот, кто понял недосказанное вами, тот уже не просто
слушатель, но ваш свидетель, и притом доброжелательный. Ведь он самому
себе кажется понятливым, потому что вы предоставили ему повод проявить
свой ум. А если все втолковывать слушателю, как дураку, то будет похоже,
что [вы] плохого мнения о нем” HYPERLINK \l “sub_99557” *(557) .

На высокую эффективность фигуры умолчания обращал внимание и Р.Гаррис:
“Существует способ повлиять на ум присяжных, нимало не подавая виду об
этом, и этот способ самый успешный из всех. Все люди более или менее
склонны к самомнению, и каждый считает себя умным человеком. Каждый
любит разобраться в деле собственными силами: всякому приятно думать,
что он не хуже всякого другого умеет видеть под землею… Когда вы
хотите произвести особенно сильное впечатление на присяжных каким-нибудь
соображением, не договаривайте его до конца, если только можете
достигнуть своей цели намеком; предоставьте присяжным самим сделать
конечный вывод” HYPERLINK \l “sub_99558” *(558) .

Эффект внушаюшего убеждения обеспечивает и применение риторической
фигуры в виде словесных оборотов типа “я не уверен”, “не кажется ли
вам”, “нам всем ясно”, “нет сомнения” и т. п. Как отмечают теоретики
красноречия, в подобных словесных оборотах “есть доля невинного
внушения” HYPERLINK \l “sub_99559” *(559) , которое проявляется только
тогда, когда эта риторическая фигура соответствует речевой ситуации.

Здесь мы подошли к рассмотрению еще одного важного коммуникативного
качества языка, от которого зависит эффективность убеждающего
воздействия судебной речи в состязательном процессе с участием присяжных
заседателей.

Уместность речи – это такой подбор, такая организация средств языка и
речи, которые больше всего подходят для ситуации высказывания, отвечают
задачам и целям общения, содействуют установлению и поддержанию
психологического контакта между говорящим и слушающим HYPERLINK \l
“sub_99560” *(560) .

При разработке и произнесении искусной судебной речи самое трудное
заключается в том, чтобы на протяжении всей речи иметь в виду, что и как
(в частности, в каком стиле) уместно говорить в каждой ее части с учетом
существа дела (предмета спора между обвинением и защитой), особенностей
лиц, говорящих в суде и воспринимающих сказанное. Об этом Цицерон пишет:
“Как в жизни, так и в речи нет ничего труднее, как видеть, что
уместно… Не для всякого общественного положения, не для всякой
должности, не для всякого возраста, не для всякого места и момента и
слушателя подходит один и тот же стиль, но в каждой части речи, так же
как и в жизни, надо всегда иметь в виду, что уместно: это зависит и от
существа дела, о котором говорится, и от лиц, и говорящих, и слушающих”
HYPERLINK \l “sub_99561” *(561) .

В судебной речи неуместны пышные фразы и выражения, придающие ей
цветистый стиль, внешний лоск, поскольку они своей непривычностью
затемняют смысл и создают впечатление неестественности, что разрушает
убедительность. На это обращал внимание еще Деметрий: “[Что же касается]
убедительности, то [ее составляют два] качества: ясность и привычность.
Действительно, все неясное и непривычное не убеждает. А потому, если
речь преследует цель быть убедительной, слова в ней должны подбираться
не слишком высокие и пышные” HYPERLINK \l “sub_99562” *(562) . О том,
что высокопарность и изощренность речи, излишний блеск слов разрушают
естественность и убедительность речи, писал и другой античный риторик –
Квинтилиан: “Там, где напоказ выставляется искусство речи, обычно
предполагается недостаток истины” HYPERLINK \l “sub_99563” *(563) .

Квинтилиан полагал, что применение в речи “цветов красноречия” только
тогда соответствует требованиям здравого смысла, когда они применяются
умеренно и уместно, когда они украшают и оживляют речь, услаждают слух и
возбуждают эмоции аудитории, подкрепляя тем самым доказательства в суде
HYPERLINK \l “sub_99564” *(564) . По мнению Квинтилиана, императивам
здравого смысла соответствует только красноречие, следующее принципу
золотой середины: “Пусть красноречие будет великолепно без излишеств,
возвышенно без риска… богато без роскошества, мило без развязности,
величаво без напыщенности: здесь, как во всем, вернейший путь – средний,
а все крайности- ошибки” HYPERLINK \l “sub_99565” *(565) .

Во-первых, такой умеренный стиль для судебного высказывания оптимален
потому, что он в наибольшей степени соответствует предмету речи –
изложению обстоятельств расследуемого события, содержащего признаки
преступления, особенно когда речь идет о таких обстоятельствах,
разукрашивать которые “цветами красноречия” было бы не просто неуместно,
а вопиюще неестественно, кощунственно. “Красота и живость речи уместны
не всегда, – писал П.С.Пороховщиков. – Можно ли щеголять изяществом
слога, говоря о результатах медицинского исследования мертвого тела, или
блистать красивыми выражениями, передавая содержание гражданской сделки?
Быть не вполне понятным в таких случаях значит говорить на воздух”
HYPERLINK \l “sub_99566” *(566) .

Во-вторых, соблюдение в стиле речи принципа золотой середины уместно
потому, что он соответствует среднему уровню развития обыкновенного
здравомыслящего присяжного заседателя, позволяет любому оратору
эффективно донести свою аргументацию до ума и сердца любого присяжного.

И наконец, в-третьих, речь, построенная в стиле золотой середины,
соответствует среднему уровню развития большинства судебных ораторов, их
реальным интеллектуально-духовным ресурсам, душевным качествам, что
придает речи естественность, а значит, и убедительность. На это указывал
еще Аристотель: “Душевными качествами [я называю] то, сообразно чему
человек бывает таким, а не иным… и, если оратор употребляет выражения,
соответствующие душевному качеству, он обнаруживает свой нравственный
облик, потому что человек неотесанный и человек образованный сказали бы
не одно и то же и не в одних и тех же выражениях” HYPERLINK \l
“sub_99567” *(567) .

Если слушатели ощущают, что речь оратора не соответствует его реальным
душевным качествам, его истинному интеллектуально-духовному потенциалу
и, для того чтобы произвести на них впечатление, он говорит чужими
словами, “поет не своим голосом”, то они не воспримут его убеждения,
поскольку, как и любая фальшь, неискренность вызывает сомнение в
нравственном облике оратора, его добропорядочности, надежности.

Но даже если интеллектуально-духовные ресурсы оратора дают ему моральное
право отступить от принципа золотой середины и говорить с присяжными
более высоким и изысканным стилем, прибегать к такому стилю чаще всего
неуместно, потому что это может отрицательно повлиять на ясность и
убедительность аргументации и разрушить психологический контакт с
присяжными заседателями, чем непременно воспользуется здравомыслящий
процессуальный противник.

Вот что говорит об этом С.Хрулев: “Сказать речь красноречиво, изящно и
убедительно… может не всякий – это удел избранных лиц, талантов. Еще
труднее сказать понятно изящную речь с оттенком социальным, философским,
психологическим. Помимо того что усвоить такую речь могут только
интеллигентные присяжные заседатели, нужно, чтобы оратор, кроме таланта,
обладал серьезным образованием и большою эрудициею, ибо иначе речь его,
несмотря на все свое изящество, будет бесцельна и только сконфузит
своего автора: один насмешливый намек рушит всю речь, все произведенное
ею впечатление. Между тем приходится наблюдать, что именно по громким
делам обвинители и защитники, щеголяя пред публикой своим красноречием,
пускаются в область психологии, философии, социологии и литературы и
теряют под собою почву так, что образованный противник, который является
по громкому делу, одним словом уничтожает впечатление такой речи. Нам
помнится, как однажды после длинной философской речи прокурора защитник
начал свою речь: “Я не так смел, чтобы на утлой ладье своих знаний
пуститься по бурному морю философии. Пусть такая отвага будет уделом
смелых, а я буду говорить вам о деле, ибо меня теперь интересует судьба
подсудимого, а не социальные вопросы”. Ясный намек вызвал у всех улыбку
и разом уничтожил впечатление очень хорошей речи обвинителя. В конце
концов, защитник “вырвал” нужное ему решение, ибо своею сжатой, короткой
и понятной речью умел повлиять на присяжных, тогда как обвинитель своею
длинной речью не достиг этого, будучи непонятым присяжными. “Во
многоглаголии несть спасения”” HYPERLINK \l “sub_99568” *(568) .

В этом содержательном высказывании все точно, за исключением, может
быть, только фразы, в которой Хрулев говорит о том, что своим намеком,
вызвавшим у всех улыбку, защитник уничтожил “впечатление очень хорошей
речи обвинителя”. Представляется, что обвинительную речь, впечатление от
которой оказалось легко разрушить одним лишь ироничным намеком
защитника, едва ли можно назвать “очень хорошей”, даже если она местами
хороша, поскольку она не обладает по крайней мере четырьмя
коммуникативными качествами, без которых речь не может оказать
убеждающего воздействия, – ясностью, краткостью, выразительностью и
уместностью. В данном случае “очень хорошей” скорее можно назвать речь
защитника, поскольку она обладает всеми коммуникативными качествами,
определяющими успех убеждающего воздействия, в том числе уместностью.

Уместность речи защитника проявилась в удачном применении иронии. Надо
заметить, что ирония и другие формы юмора – это обоюдоострое оружие, с
которым в суде присяжных следует обращаться очень осторожно, иначе оно,
подобно бумерангу, может зацепить самого оратора, если он применит его
неуместно, т.е. не считаясь с обстоятельствами и лицами, прежде всего с
представлениями присяжных заседателей о приличном и уместном. На это
обращал внимание К.Л.Луцкий: “В возражении иногда уместны бывают легкая
ирония и благородная шутка, хотя величие и серьезность судебного
процесса заставляют относиться крайне осторожно к такому способу борьбы
и, пожалуй, на суде правильнее всего было бы не пользоваться им совсем.
Тем не менее шутка и ирония являются иногда могущественным оружием и
разбивают подчас самые хитроумные доказательства сразу и бесповоротно.
Однако могущественно это оружие только тогда, когда им пользуются и
весьма ловко, и очень кстати. В противном случае оно падает на голову
неудачно применившего его и ранит больней, чем удар противника”
HYPERLINK \l “sub_99569” *(569) .

Чтобы избежать этого, легкую иронию и благородную шутку лучше всего
применять так, как это советовал делать Цицерон, – в ответ на
несправедливые выпады, необъективность, пристрастность, вздорность
процессуального противника, свидетелей, для того чтобы лучше высветить
их несостоятельность перед присяжными заседателями. Убеждающее
воздействие на слушателей остроумных шуток, задевающих тех, кто их
спровоцировал своей глупостью, вздорностью и пристрастностью, Цицерон
объяснял тем, что “вообще больше внушает доверия то, что мы говорим в
ответ на нападки, чем когда сами нападаем; во-первых, ответ требует
большей сообразительности, а во-вторых, ответ для человека более
пристоен- он показывает, что кабы нас не задевали, то и мы никого не
тронули. Так вот у Красса в его речи все, что ни есть… остроумного,
сказано лишь в ответ на выпады противника” HYPERLINK \l “sub_99570”
*(570) .

В ответ на несостоятельные и несправедливые выпады противника в судебной
речи можно использовать и иронию, и сарказм, и каламбуры, и другие
шутки. Это мастерски умел делать известный российский адвокат
В.И.Жуковский. По свидетельству Л.Д.Ляховецкого, “сарказмы сыплются у
Жуковского непринужденно в речи, произносимой тихо и с виду
добродушно..:. В.И.Жуковский умеет улавливать комические черты в
поступках людских, в нравах, в характерах, комбинировать их в комические
картины и передавать их в неподражаемой игривости речи, усиливая ее
впечатление соответственными жестами и движениями. “Жала” Жуковского
боятся все противники. Бороться с ним довольно трудно. Он легко
разрушает сильную аргументацию удачной шуткой, меткой остротой”
HYPERLINK \l “sub_99571” *(571) .

Например, вот как Жуковский ответил на сомнительные художественные
“красоты” одного оратора, манерно живописавшего свою клиентку “среди
майского аромата и весенних фиалок”, в то время как речь шла о ее
участии в подлоге векселей на значительную сумму. “Фиалки?.. Фиалки:?..
– с своеобразною своею комичною манерой произнес несколько раз В.И., как
бы что-то нюхая в воздухе. – Да, милостивые государи, тут действительно
пахнет… Только не фиалками, тут… подлогом пахнет” HYPERLINK \l
“sub_99572” *(572) . Нетрудно заметить, что остроумный каламбур прибавил
речи Жуковского убедительности ровно столько, сколько отнял ее у речи
его не в меру красноречивого оппонента. Сильный убеждающе-внушающий
эффект этой шутки обусловлен тем, что она была применена уместно в ответ
на то, что и объективно, и субъективно в восприятии присяжных является
неуместным в суде, – на фальшь, натяжку, неискренность. Причем свою
меткую остроту Жуковский произнес тактично, с использованием пристойных
слов и выражений, не оскорбляющих нравственные представления и чувства и
того, на кого эта шутка была нацелена, и тех, кто присутствовал в зале,
особенно присяжных заседателей и председательствующего судью.

Здравомыслящий судебный оратор всегда должен мысленно примерять
весомость и пристойность своих аргументов и усиливающий их убеждающий
эффект “цветов красноречия”, в том числе острот, не только на присяжных
заседателей, но и на председательствующего, памятуя о том, что последний
может остановить его поток красноречия и обратить внимание присяжных на
его неуместность, другим способом оказать на них легальное влияние.

Не случайно Р.Гаррис рекомендовал относиться к председательствующему как
к тринадцатому присяжному и даже с большим вниманием, “ибо случается,
что, не успев склонить на свою сторону присяжных, вы все-таки можете
выиграть, если убедили судью. Он может оказаться сильнейшим вашим
сторонником; старайтесь поэтому привлечь все его внимание к вашим
словам. Я слыхал недавно, как адвокат, проигравший дело, говорил своему
счастливому противнику: “Вы выиграли, потому что присяжные пошли за
судьей!” “Да, – ответил тот, – но судья-то пошел за мной”. Если судья
согласится с вашим толкованием закона или фактов, оно повторится и в
ответе присяжных” HYPERLINK \l “sub_99573” *(573) .

Но разумные юридические доводы обвинительной или защитительной речи
могут не дойти до сознания судей, если они “приправлены” неуместными
“цветами красноречия”, оскорбляющими слух и человеческое достоинство
участников рассматриваемой судебной драмы, или если еще на подступах к
речи обвинитель или защитник своей неадекватной речевой деятельностью,
например неуместным шутовством, уничтожили свою репутацию как оратора.
Наглядное представление об этом дает живописный рассказ Цицерона: “Вот
вышел крошечного роста свидетель. “Можно его допросить?” – говорит
Филипп. “Только покороче”, – говорит председатель суда, которому
некогда. “Не беспокойся, – ответил тот, – я допрошу крошечку”. Разве не
смешно? Но заседавший судья Луций Аврифик был еще поменьше ростом, чем
свидетель; вот все и засмеялись на судью: и острота получилась совсем
шутовская” HYPERLINK \l “sub_99574” *(574) . Неуместное и бестактное
шутовство по поводу внешней непривлекательности свидетеля и судьи,
вызвавшее у последнего негативизм, разрушило убедительность речи
шутника-оратора еще до того, как она была произнесена.

В суде присяжных такой эффект могут вызвать любое бестактное слово или
выражение обвинителя и защитника, любая их грубость, несдержанность,
которые оскорбляют лежащие в основе здравого смысла и совести присяжных
заседателей представления и чувства о том, что и в какой ситуации
является пристойным и уместным и что является непристойным и неуместным.
“По свойственному каждому из нас чувству изящного, – пишет
П.С.Пороховщиков, – мы бываем очень впечатлительны к различию приличного
и неуместного в чужих словах; было бы хорошо, если бы мы развивали эту
восприимчивость и по отношению к самим себе” HYPERLINK \l “sub_99575”
*(575) .

Отсутствие такой восприимчивости, которую К.Л.Луцкий и другие теоретики
судебного красноречия называли “ораторской предосторожностью” HYPERLINK
\l “sub_99576” *(576) , выражается в различных формах неадекватной,
неуместной, бестактной речевой деятельности, своей резкостью и грубостью
оскорбляющей слух и достоинство тех, о ком и для кого говорится речь.
“Современные молодые ораторы, – писал П.С.Пороховщиков,- без стеснения
говорят о свидетельницах: содержанка, любовница, проститутка, забывая,
что произнесение этих слов составляет уголовный проступок и что свобода
судебной речи не есть право безнаказанного оскорбления женщины”
HYPERLINK \l “sub_99577” *(577) . Такие грубые, бестактные высказывания,
оскорбляющие чувство пристойности присяжных, вызывают у них негативизм к
доводам оратора, что разрушает убедительность его речи уже при первом
резком слове, даже если оно верно передает то, о чем говорится в речи. И
наоборот, присяжные по достоинству оценят душевный такт и великодушие
оратора, с большим вниманием и благосклонностью отнесутся к его доводам,
если почувствуют, что он щадит человеческое достоинство и деликатное
положение женщины, о которой ведет речь, и из уважения к присяжным и
всем присутствующим в зале людям выражается о ней пристойно. “”Вы
знаете, – говорил обвинитель, – что между Янсеном и Акар существовала
большая дружба, старинная приязнь, переходящая в родственные отношения,
которая допускает постоянное пребывание Янсена у Акар, допускает
возможность обедать и завтракать у нее, заведовать ее кассой, вести
расчеты, почти жить у нее”. Мысль понятна без оскорбительных, грубых
слов” HYPERLINK \l “sub_99578” *(578) .

Такие пристойные словесные обороты повышают убедительность обвинительной
и защитительной речей, поскольку усиливают доверие присяжных к оратору,
формируют у них представление о его нравственной добропорядочности, об
опрятности, о гуманном, справедливом, объективном отношении к людям
независимо от их положения. А это психологически предрасполагает
присяжных внимательно прислушиваться к мнению оратора и доводам, на
которых оно основано, или, иначе говоря, обеспечивает эффект внушающего
убеждения, помогает оратору склонять слушателей к своему мнению.

Все, что препятствует обвинителю и защитнику своей речью склонять
присяжных заседателей и председательствующего судью к своему мнению,
устанавливать и поддерживать с ними психологический контакт, доказывать,
убеждать в правильности и справедливости этого мнения и подкрепляющих
его доводов, формировать у присяжных психологическую готовность принять
решение, соответствующее мнению оратора, – все это в судебной речи
неуместно.

Особенно неуместны личные нападки на подсудимого, потерпевшего,
свидетелей, стремление очернить, замарать, нравственно уничтожить
свидетелей, выгодных для противной стороны, или, наоборот, приукрасить
личные достоинства тех, чьи показания выгодны для оратора. К.К.Арсеньев
в статье “Русское судебное красноречие” предостерегал обвинителей от
этой ошибки: “Систематически возвышать или унижать свидетелей и
экспертов, смотря по тому, показывают ли они в пользу обвинения или
защиты, значит рисковать потерей доверия со стороны присяжных. Явная
натянутость доводов, приводимых с целью дискредитирования или
превознесения свидетелей, может подорвать все остальные основы
обвинения; сомнение, однажды возбужденное, может идти все дальше и
дальше- и не остановится даже перед тем, чего ему не следовало касаться”
HYPERLINK \l “sub_99579” *(579) .

Этому способствует и слишком заметное желание добиться обвинения. “Как
только в ваших словах будет заметно желание добиться обвинения, – писал
Р.Гаррис, – присяжные начнут подозревать вас или вашего доверителя в
мстительности; это худшее, что только может случиться со свидетелем или
со стороною” HYPERLINK \l “sub_99580” *(580) . Такое впечатление,
вызывающее в присяжных сильное сомнение в объективности и
беспристрастности обвинителя и разрушающее убедительность его речи,
обычно провоцируется чрезмерной страстностью и раздражительностью
оратора. Подчеркивая неуместность такой раздражительности, поскольку она
находится в вопиющем противоречии с истинными целями обвинения,
представлениями и чувствами присяжных о пристойности и справедливости
обвинительной речи, Гаррис писал: “Нет ничего хуже этого как с точки
зрения чистой справедливости, так и в практических целях. Тот, кто
вносит страстность в обвинение, вызывает противоположное отношение к
подсудимому со стороны присяжных. Уважение к тому, что называется fair
play HYPERLINK \l “sub_99581″ *(581) , возмущается при виде попыток
добиться осуждения человека посредством декламации и резких слов.
Виновен он или нет – вот в чем вопрос. Вы не призваны громить
преступление; если есть преступление, конечно, есть и преступник; но оно
не будет хуже, злее, как бы вы ни громили против него. Вы не призваны
громить и подсудимого. Он может быть невиновен; что же вы будете
нападать на невиновного человека? Он может быть и виновен; что же, вы –
судья его или палач?

Он не станет лучше, не станет хуже; ни преступление не сделается более
безнравственным, ни обвинение тверже установленным от декламации и
раздражения. Не раздражайтесь, когда обвиняете, вы можете только
проиграть от этого. Я знал случаи оправдания подсудимых вследствие
слишком настойчивого стремления… добиться обвинения…” HYPERLINK \l
“sub_99582” *(582) . Это окончательно подрывает убедительность
обвинительной речи, определяет ее неспособность повлиять на формирование
внутреннего убеждения присяжных по вопросам о виновности.

Разрушающие убедительность речи декламация на повышенных тонах,
страстность, громкие, резкие раздражительные выражения неуместны не
только в обвинительной, но и в защитительной речи. Еще раз сошлюсь на
авторитетное свидетельство Гаppиca: “Сдержанность в обращении всегда
ближе ведет к цели, чем шумливость. Я не знаю дел, выигранных шумом и
треском; в пене у рта нет веса, в яростных словах нет силы… крик
никого не убеждает; он притупляет слух присяжных, а иногда и вовсе
оглушает их. Никогда не приходилось мне наблюдать, чтобы громовые речи
адвокатов имели успех у присяжных, разумею – в пользу их клиента”
HYPERLINK \l “sub_99583” *(583) .

Громовые речи защитника не оказывают убеждающего воздействия на
присяжных даже тогда, когда “гром и молния” раздаются в ответ на
несправедливые выпады необъективного обвинителя и защитник проникнут
искренним негодованием по поводу бестактности своего процессуального
противника. Здравый смысл подсказывает, что в таких случаях защитнику не
стоит разражаться праведным гневом, поскольку бестактность обвинителя и
без того по достоинству будет оценена присяжными, причем в тем большей
степени, чем более достойно, спокойно, сдержанно, корректно и умеренно
прозвучали возражения со стороны защиты. Ведь тогда убедительность речи
защитника возрастает еще и за счет контраста с непристойной речью
обвинителя. Это хорошо понимали античные ораторы, о чем свидетельствует
замечание Цицерона о том, что если не обращать внимания на слишком
язвительные и оскорбительные нападки в речи противника, терпеливо
сносить их, чтобы в запальчивости не забыть о деле, то можно добиться
еще и того, что “всякий, кто меня поносит, кажется задирой и чуть ли не
сумасбродом” HYPERLINK \l “sub_99584” *(584) .

Присяжные в высшей степени восприимчивы не только к непристойной
грубости и раздражительности судебного оратора, но и к его непристойной
вежливости, которая также разрушает убедительность судебной речи. Для
фактического обоснования этой несколько парадоксальной мысли будет
уместно привести еще одну подробную цитату из книги П.С.Пороховщикова,
которая потребуется также и для того, чтобы психологически подготовить
читателя к анализу еще одного важного коммуникативного качества речи,
обеспечивающего ее убедительность: “…Ненужная вежливость также может
резать ухо и, хуже того, может быть смешна. Нигде не принято говорить:
господин насильник, господин поджигатель. Зачем же государственному
обвинителю твердить на каждом шагу: “господин Золотов” о подсудимом,
которого он обвиняет в подкупе к убийству? А вслед за обвинителем
защитники повторяют: “господин Лучин”, “господин Рапацкий”, “господин
Киреев”. Рапацкий – это слесарь, Киреев – булочник, напавшие на
Федорова; Лучин – приказчик Золотова, нанявший их для расправы с убитым;
“господин Рябинин” – это швейцар, указавший им на Федорова; “господин
Чирков” – извозчик, умчавший их после рокового удара. В уголовном споре,
когда поставлен вопрос – преступник или честный человек, нет места
житейским условностям и несвоевременная вежливость переходит в насмешку.
Но для одного из защитников и вежливости оказалось мало. Надо заметить,
что, за исключением Рябинина, все подсудимые на судебном следствии
признали, что Киреев и Рапацкий были подкуплены Золотовым и Лучиным,
чтобы отколотить Федорова, а Чирков – чтобы увезти их после расправы с
ним. На предварительном следствии Золотов, Рапацкий и Чирков признали,
что было предумышленное убийство. Киреев ударом палки оглушил Федорова,
его товарищ Рапацкий всадил ему в грудь финский нож по самую рукоятку. В
порыве вдохновения один из защитников восклицал: “Чирков – это славный,
симпатичный юноша! Киреев – это добрый, честный труженик! Лучин – это
милый, хороший мальчик!”, а старший товарищ оратора кончил свою речь
таким обращением к присяжным: “Небесное правосудие совершилось”, т. е.
среди бела дня за несколько рублей зарезали человека; “совершите
земное!”, скажите: виновных нет…” HYPERLINK \l “sub_99585” *(585)

Ироничный комментарий Пороховщикова по поводу неуместного употребления
обвинителем, а вслед за ним и защитниками формально вежливых слов и
оборотов речи, уместных в повседневной жизни, но непристойно,
издевательски звучащих в зале суда, поскольку они не соответствуют
предметам, обстоятельствам и лицам, о которых ведется речь, очень точно
передает не только неуместность, но и неискренность судебной речи и то,
что этот диссонанс окончательно разрушает ее убедительность.

Под влиянием этого вопиющего речевого диссонанса здравый смысл и совесть
присяжных заседателей внутренне бунтуют, противятся и невольно приходят
к выводу: “Не верю!” Для того чтобы судебная речь не вызывала такой
внутренней реакции, разрушающей убедительность высказанных оратором
положений и доводов и препятствующей его стремлению склонить присяжных к
своему мнению, речь должна обладать еще одним коммуникативным
качествомискренностью.

Сразу же замечу, что в известной мне литературе по культуре речи это
коммуникативное качество речи не выделяется и не определяется. Между тем
оно имеет очень важное значение для обеспечения убедительности речи,
особенно защитительной речи в суде присяжных.

“Говоря перед судьями, в особенности в трудных делах, я всегда
чувствовал, – писал С.А.Андреевский в работе “Об уголовной защите”, –
что мне прежде всего нужно было бороться с как бы уже готовым недоверием
ко всему, что мне придется сказать. Являлась потребность убеждать судей
самым тоном моей речи, что я не фигляр и не фокусник, намеревающийся
незаметно отводить им глаза, а что я собеседник, желающий попросту
помочь им в их задаче. Согласятся – хорошо, не согласятся – их воля.
Поэтому мои слушатели вскоре испытывали полную свободу от всяких
искусственных гипнозов, и с той минуты уже ни одно мое слово не
пропадало даром. И я всеми своими нервами всегда старался до конца
удержать за собою их доверие” HYPERLINK \l “sub_99586” *(586) .

Основной “секрет” убедительности своих речей Андреевский объяснял тем,
что он говорил перед присяжными заседателями искренне, выражая
внутреннюю убежденность в правильности и справедливости своих положений
и доводов: “Я просто не способен к лживым изворотам; мой голос помимо
моей воли выдаст меня, если я возьмусь развивать то, во что не верю. Я
нахожу всякую неправду глупою, ненужною, уродливою, и мне как-то скучно
с нею возиться. Я ни разу не сказал перед судом ни одного слова, в
котором бы я не был убежден” HYPERLINK \l “sub_99587” *(587) .

Внутренняя убежденность в правильности и справедливости содержания речи
психофизиологически обусловливает ее искренний тон, естественным образом
выражающий подлинные мысли и чувства оратора, что вызывает эффект
убеждающего внушения, сопровождающийся формированием у слушателей
доверия к оратору, психологической предрасположенности склониться к его
мнению, согласиться с его доводом. Наглядным подтверждением тому
является случай, о котором рассказывает С.А.Андреевский: “Как-то в
Вильне один из приятелей моего клиента после прений сказал мне: “Что бы
о вас ни думали, но каждый, слушающий вас, поневоле чувствует: этот
человек говорит правду”. И ни от кого другого я не слышал отзыва более
для меня ценного, более соответствующего тому, к чему я всегда
стремился” HYPERLINK \l “sub_99588” *(588) .

Здравомыслящий судебный оратор всегда старается искренним тоном речи
вызвать у присяжных заседателей уверенность в своей правдивости еще и
потому, что без этого невозможно побудить их не только к согласию с его
мнениями и доводами, но и к решению вынести вердикт, соответствующий
этим мнению и доводам.

Основываясь на критическом анализе высказываний Андреевского и других
теоретиков и практиков судебного красноречия, можно сделать вывод, что
сущность этого коммуникативного качества речи заключается в вызывающем
доверие слушателей искреннем тоне речи, естественным образом выражающем
подлинные мысли и чувства оратора, его внутреннюю убежденность в
правильности и справедливости отстаиваемых им положений и доводов, что
способствует формированию такой же внутренней убежденности у присяжных
заседателей, их психологической готовности вынести решение,
соответствующее позиции оратора.

На важное значение этого коммуникативного качества речи, вызывающего
доверие и уважение к оратору, обращал внимание К.Л.Луцкий: “Нет нужды
доказывать, насколько судебному оратору важно уважение и доверие судей и
присяжных заседателей. “Доверие, – говорил Флери, – вызывает половину
убеждения”, и часто только благодаря его отсутствию оратору не удается
достигнуть убеждения. Чтобы заслужить уважение и доверие, судебному
оратору надлежит стремиться к тому, чтобы казаться всегда в своих речах
просвещенным, искренним и добросовестным, ибо при отсутствии подобных
качеств в речи оратор рискует потерпеть неудачу, пользуясь даже всеми
другими средствами для убеждений” HYPERLINK \l “sub_99589” *(589) .

Для адвокатов и прокуроров, выступающих в суде присяжных, особенно
ценными являются замечания Луцкого о том, что присяжные обладают
изумительной чуткостью к обнаружению притворства в судебной речи и что
для них “притворство в речи – это маска духа” HYPERLINK \l “sub_99590”
*(590) . Предостерегая судебных ораторов от использования притворства
как средства для обмана присяжных, Луцкий писал: “Могут быть, конечно,
случаи, когда оно дает возможность ввести их в обман. Но обман этот
будет случаен, и потому общие правила не могут считаться с ним. Для
подражания и воспроизведения характера судебный оратор должен иметь
достойный образец в себе самом, он должен рисовать собственное сердце и
говорить согласно своим чувствам, другими словами, ему необходимо быть
достойным, чтобы уметь казаться таковым. “Наиболее верное средство
казаться, – говорит Сократ, – это быть”. В этом основа того уважения,
которым пользуется судебный оратор, и того убеждения, которое вызывает
он”.

Неискренний тон судебной речи, разрушающий ее убедительность, обычно
бывает следствием душевного нравственно-психологического разлада с самим
собой. “Человек лжет в жизни вообще часто, – писал А.Ф.Кони, – а в нашей
русской жизни и очень часто, трояким образом: он говорит не то, что
думает, – это ложь по отношению к другим; он думает не то, что
чувствует, – это ложь по отношению к себе, и, наконец, он впадает в
ложь, так сказать, в квадрате: говорит не то, что думает, а думает не
то, что чувствует. Присутствие каждого из этих видов лжи почти всегда
чувствуется слушателями и отнимает у публичной речи ее силу и
убедительность. Поэтому искренность по отношению к чувству и делаемому
выводу или утверждению должна составлять необходимую принадлежность
хорошей, т.е. претендующей на влияние, судебной речи. Изустное слово
всегда плодотворнее письменного: оно живит слушающего и говорящего. Но
этой животворной силы оно лишается, когда оратор сам не верит тому, что
говорит, и, утверждая, втайне сомневается или старается призвать себе на
помощь вместо зрелой мысли громкие слова, лишенные в данном случае
внутреннего содержания” HYPERLINK \l “sub_99591” *(591) .

По мнению Л.Е.Владимирова, искренность мысли и чувства оратора
составляет самое главное внутреннее достоинство речи, определяющее ее
способность “доказывать, убеждать, внушать, располагать, трогать”
HYPERLINK \l “sub_99592” *(592) , т.е. быть по-настоящему убедительной
речью, пленяющей и умы, и сердца присяжных заседателей. “Что такое
искренность мысли и чувства? Человек верит в свою мысль и действительно
чувствует то, что он выражает. А верит он в свою мысль и чувствует то,
что выражает, потому что он честен, потому что он не лицемер, потому что
он верит в добро, в прекрасное, в справедливое:” HYPERLINK \l
“sub_99593” *(593) .

Одним из самых распространенных проявлений функциональной безграмотности
как обвинителей, так и защитников является неискренний, ложный,
напускной пафос, который особенно характерен для речей недалеких
адвокатов, увлекающихся дешевым успехом у чувствительных дам из публики.
Как остроумно заметил С.А.Андреевский, “…для защитника, который
приучается выигрывать дела только темпераментом, ничего другого и не
остается, как изображать волнение… Ибо если он попробует настоящим
образом анализировать дело и станет говорить нечленораздельными
периодами, то это выйдет у него так плохо, что не только присяжные
заседатели, но и достолюбезные для него зрители из глубины залы слушать
его перестанут” HYPERLINK \l “sub_99594” *(594) .

Такая “чувствительная” манера никакого убеждающего воздействия на
присяжных заседателей и председательствующего не оказывает, поскольку их
коробит от подобных актерских приемов, которые ими воспринимаются как
неестественные. “Если попадаются присяжные, сколько-нибудь развитые и
сознающие свое достоинство, – пишет Андреевский, – то, по моим
наблюдениям, они, видя, что защитник впадает в театральные интонации,
всегда испытывают некоторую неловкость и тотчас же либо опускают глаза,
либо стараются глядеть по сторонам, чтобы не смущать защитника,
прибегающего к ненужным пошлостям… И неужели наши уголовные адвокаты,
расточающие дешевые эффекты перед публикой, никогда не чувствовали, что
их важнейшие слушатели вовсе не нуждаются в этом напускном пафосе?”
HYPERLINK \l “sub_99595” *(595)

Убедительность речи окончательно пропадает, когда судебный оратор
неискренний тон своей речи пытается прикрыть фальшивой, неестественной
мимикой, гримасами. “Гримасы лица очень близко подходят к телесному
кривлянию, и нельзя не скорбеть о том, что они еще не вывелись в наше
утонченно-воспитанное время, – писал Р.Гаррис. – Некоторые адвокаты
обращаются к присяжным с таким искаженным лицом, как будто принятая ими
на себя тяжелая задача причиняет им физическую боль. Другие стараются
изобразить на своем лице величайшее презрение, гнев или насмешку. Но не
всякому дано выражать свои чувства одним взглядом. Выражение лица есть
отражение чувств человека; он не властен придать себе естественное
выражение, если оно не явилось естественным путем, так же как нельзя
придать живую улыбку лицу резиновой куклы… Ясно, что мы не обладаем
умением в каждую данную минуту приводить в движение те именно мускулы,
которые нужны, чтобы изобразить на своем лице известное выражение.
Всякие попытки к этому не только смешны, но и бессмысленны. Я видел
однажды, как адвокат сделал негодующее лицо, а у присяжных рот расплылся
в улыбку до самых ушей. Он хотел играть, не будучи актером, и не сумел.
Он, если можно так выразиться, дернул не за те мускулы и неожиданно для
себя оказался шутом.

Люди по большей части столь плохие актеры, что не умеют подражать даже
самим себе, когда хотят этого. Я видал другого адвоката, опускавшего
голову и склонявшегося в сторону присяжных тем движением, которое,
вероятно, внушило Диккенсу обозначение “присяжного изгиба”, а потом
выворачивал глаза кверху, чтобы наблюдать за произведенным эффектом; все
это должно было обозначать пафос. Но это не вышло; остался дрянной актер
перед насмешливыми зрителями. Игра, заметная для окружающих, – плохая
игра. Заметная игра на суде, пожалуй, хуже всякой другой плохой игры.
Как только у присяжных явится подозрение, что их хотят провести, все их
доверие пропадает и они не станут слушать самых убедительных ваших
соображений, самое здравое и правдоподобное из ваших рассуждений будет
казаться им лишь самым лживым” HYPERLINK \l “sub_99596” *(596) .

Таким образом, при ложном, напускном пафосе попытка скрыть
неестественный тон речи при помощи неестественных телодвижений и
неестественного выражения лица оборачивается тем, что критическая масса
неестественности, как снежный ком, существенно возрастает за счет того,
что к фальшивым чувствам прибавляются фальшивая мимика, гримасы лица и
фальшивые театральные позы. Все это, вместе взятое, невольно, вопреки
намерениям неискреннего оратора, выдает фальшивую внутреннюю маску
неискренности, что подрывает доверие к оратору и окончательно разрушает
убедительность его речи.

Этот конфуз обычно случается, когда оратор изменяет своим истинным
мыслям и чувствам, так сказать, словесно прелюбодействует, лукавит,
публично выражает мысли, в правильность и справедливость которых сам не
верит, и чувства, которые он на самом деле не ощущает, не переживает, т.
е. когда оратор внутренне не убежден, сомневается в правильности и
справедливости того, в чем он пытается убедить присяжных заседателей. И
наоборот, когда судебный оратор искренен, не лукавит перед своей
совестью и присяжными заседателями, внутренне убежден в правильности и
справедливости того, к чему хочет склонить присяжных, это невольно
придает естественность и тону его речи, и его жестам, и его выражению
лица, т. е. всему тому, по чему присяжные судят об искренности
высказываемых оратором мыслей и чувств. “Если вы говорите с убеждением,
– указывает Р.Гаррис,- а так должен говорить адвокат в каждом деле, – на
чертах вашего лица безо всякого усилия с вашей стороны отразятся все те
чувства, для передачи коих они призваны самой природой. И вы можете быть
уверены, что, если не будете заниматься искусственной мимикой, вы
никогда не дернете не за тот мускул” HYPERLINK \l “sub_99597” *(597) .

Лишь тогда, когда присяжные чувствуют, что выражаемые обвинителем или
защитником мысли, эмоции и чувства выстраданы его внутренним убеждением,
и не сомневаются в их искренности, они психологически предрасположены
внимать не только логическим доводам, но и эмоциям и чувствам оратора,
сочувствовать и сопереживать им, что является одним из важнейших условий
эффективного убеждающего воздействия на присяжных заседателей. Это
происходит только тогда, когда эти чувства и эмоции имеют разумное
основание. П.С.Пороховщиков, отмечая, что чувство может иметь разумное
основание и может быть переносимым ветром перекати-полем, приводит
мудрое высказывание английского теоретика красноречия Блэра: “Если мы
хотим, чтобы вызванное нами чувство оказало более или менее
продолжительное влияние на слушателей, то должны прежде всего подумать о
том, чтобы склонить на свою сторону их рассудок и здравый взгляд на
вещи… Надо доказать им, что имеются действительные и достаточные
основания для того, чтобы они горячо приняли дело к сердцу. Надо, чтобы
они имели перед собой логическое и нравственное оправдание чувства, ими
овладевающего, и были уверены, что не ошибаются, отдаваясь ему”
HYPERLINK \l “sub_99598” *(598) .

Все это возможно лишь в том случае, если в речи содержится жизненный
материал для возбуждения у присяжных заседателей определенных эмоций и
чувств путем сообщения им фактов и соображений, активизирующих в их
сознании и подсознании эмоциональные и интеллектуальные ассоциации,
представления, которые постепенно настраивают их и вызывают
соответствующие чувства и мысли, созвучные мыслям и чувствам оратора.
“Если содержание речи, – говорит К.Л.Луцкий, – дает материал для
возбуждения чувства, оратор не должен сразу, без всякой подготовки судей
– присяжных заседателей- прибегать к тому; ему необходимо подойти к нему
постепенно и ввести в него незаметно. Ему следует сначала привести
факты, изложить свои соображения. Подготовленный таким образом ум легче
дает себя увлечь. Такова система больших судебных ораторов. Они умеют
вызвать наибольший подъем речью, каждому душевному движению предпосылая
факты и соображения, из которых оно логически вытекает. Они развивают
чувство постепенно, усиливают его, доводят до высокой степени
напряжения… Оратор же, который без ясных для судей и присяжных мотивов
неожиданно отдастся сильному волнению и будет стараться вызвать его у
них, уподобится “пьяному среди трезвых”, как говорит Цицерон. Это будет
гром не по сезону” HYPERLINK \l “sub_99599” *(599) . В таком положении и
оказываются обвинитель или защитник, когда они прибегают к пафосу, не
раскрыв в речи его разумных логических и нравственных оснований, фактов,
соображений, рациональных доводов.

Таким образом, рациональные доводы необходимы в судебной речи для того,
чтобы направлять в нужную для дела сторону и мысли, и чувства присяжных
заседателей и председательствующего судьи. При этом в рациональных
доводах нуждается больше всего сам оратор, поскольку, если он не будет
опираться на истинные факты, соображения, то вызываемые им мысли и
чувства и вся его речь потеряют искренность, а значит, и убедительность.

Даже при наличии весомых фактов, логически и нравственно оправдывающих
выражение оратором определенных эмоций и чувств, излишне эмоциональная
речь в суде присяжных не подобает ни обвинителю, ни защитнику, ибо
невольно вызывает у присяжных сомнение в их объективности,
беспристрастности и воспринимается как откровенное
нравственно-психологическое вымогательство. “Тот, кто прямо просит их
жалости, – писал Р.Гаррис, – плохой адвокат; а кто изображает им факты
так, что вызывает у них сожаление к своему клиенту, тот – настоящий
оратор. Этот знает людей, тот – нет. Одному вы сочувствуете, другого
презираете” HYPERLINK \l “sub_99600” *(600) .

Не случайно он предостерегал адвокатов от попыток оказать влияние на
присяжных непосредственным обращением к их чувствам: “…прямое
обращение к страстям присяжных неуместно и несправедливо. Они призваны
решать дело не под влиянием страстей или чувства, и попытки к
воздействию на них в этом направлении могут привести их к неверному
решению. Вы имеете право искать сочувствие присяжных, но это следует
делать фактами, а не продажной чувствительностью; только воздействие
фактами на чувства есть законный прием адвокатского искусства и законное
пользование властью красноречия; искусство заключается в том, чтобы
представить факты в таком виде, чтобы они сделали то, что вам делать
воспрещается… всякая попытка оказать влияние на присяжных
непосредственным обращением к их чувствам неизбежно вызывает их
неудовольствие” HYPERLINK \l “sub_99601” *(601) .

Бурный натиск на эмоции и чувства присяжных заседателей вызывает
неудовольствие не только у них, но и у председательствующего судьи.
“Если обстоятельства дела сами по себе вызывают сочувствие присяжных к
вашему доверителю, – указывает Гаррис, – вам нет нужды греметь в трубы,
чтобы заявлять об этом во всеуслышание; если его нет, жалкие уловки
затронуть это сочувствие останутся втуне; мало того, они могут вызвать в
судье раздражение против вас, а иногда настроить его против вашего
доверителя; вы можете быть уверены, что, проникнутый желанием быть
справедливым по отношению к обеим сторонам, он всячески будет
препятствовать вам выиграть дело каким-либо несправедливым
преимуществом; если затем вы проиграете верное дело вследствие его
стараний помешать вам выиграть его недостойным приемом, в этом будете
виноваты вы, а не он” HYPERLINK \l “sub_99602” *(602) .

Еще одним недостойным приемом, который придает обвинительной и
защитительной речам неискренность, является лесть. Р.Гаррис в своей
книге неоднократно предостерегал судебных ораторов от ее применения, так
как она подрывает их моральный авторитет у присяжных заседателей: “Ничто
не способно вызвать у присяжных более оскорбительного сознания вашего
пренебрежения к их умственным силам, как лесть. Говоря о лести, я
разумею грубые, недостойные приемы обращения вроде следующих: “Вы, как
просвещенные люди…” …Посмотрите внимательно на присяжных в ту
минуту, когда адвокат силится убедить их, что они представляют из себя
нечто выше обыкновенных смертных, и вы прочтете на их лицах то же
выражение, с каким толпа слушает базарного торговца, расхваливающего
свой товар. Слушатели отлично понимают, что им, как говорится, “втирают
очки”, но в последнем случае это забавляет их, не раздражая; в первом –
они возмущены и смотрят на вас с пренебрежением, как на обманщика,
который обмошенничал бы их, если бы только мог” HYPERLINK \l “sub_99603”
*(603) .

Для того чтобы наглядно показать, что эта “аллергическая” реакция
окончательно подрывает интеллектуальный и моральный авторитет судебного
оратора и разрушает убедительность его речи, уместно еще раз сослаться
на авторитетное свидетельство Гарриса: “Стараясь расположить к себе
присяжных, чтобы обеспечить себе их внимание, надо, как я уже говорил,
остерегаться того, к чему слишком часто прибегают молодые адвокаты. Я
говорю о лести. Надо помнить, что, сев на свои места в суде, присяжные
остаются такими же людьми, какими были раньше. Человеку, уважающему свое
достоинство, не подобает “гладить их по шерстке”. Если вы станете
толковать им, что они умные люди, как будто нужно напоминать им, что они
не совсем дураки, вы внушите им далеко не лестное представление о вашем
собственном уме и знании людей. Нет также никакой нужды объяснять им,
что они англичане; они сами знают это; а если между ними есть люди
других национальностей, им не слишком приятно будет слушать вас.

Нет нужды твердить им, что вы видите в них людей здравомыслящих; это
также не слишком занимательно, и вы ничего не выиграете этим в их
глазах. Надо убедить их, что вы рассуждаете здраво, а не они. Нет
надобности также говорить о вашей уверенности в том, что они “честно и
беспристрастно оценят обстоятельства дела”; это… самое жалкое
пустословие. Заезженные выражения не производят впечатления на
слушателей, напротив, раздражают их своей беспомощностью: они выдают
бедность мысли и слога, изобличают полную несостоятельность говорящего.
Есть ли смысл в том, чтобы рассуждать перед присяжными об их честности,
точно кто-нибудь сомневается в ней или в их беспристрастии, как будто вы
подозреваете в них сильное предубеждение в пользу вашего противника.
Короче сказать, не следует давать присяжным основание думать, что вы
собираетесь водить их за нос. Тот, кто станет убеждать их верить в самих
себя, не покажется ли просто глупцом в их глазах? Куда лучше будет, если
вы сумеете заставить их верить в вас” HYPERLINK \l “sub_99604” *(604) .

Присяжные заседатели нравственно-психологически предрасположены верить
судебному оратору, когда они не сомневаются в его нравственной
добропорядочности и здравомыслии. Этому способствует еще одно важное
коммуникативное качество речи – ее точность.

Точность речи заключается в соответствии высказывания замыслам
говорящего или пишущего и явлениям действительности. Точность речи имеет
особенно важное значение в законотворческой деятельности и юридической
практике. “Неточное слово в праве, – писал А.А. Ушаков, – большое
социальное зло: оно создает почву для произвола и беззакония” HYPERLINK
\l “sub_99605” *(605) .

Точность и ясность речи основаны на знании и понимании предмета и
значений слов HYPERLINK \l “sub_99606” *(606) , что, в свою очередь,
зависит от интеллектуально-духовного потенциала судебного оратора,
степени развития его естественной логической способности и жизненного
опыта. “Что неясно представляешь, то неясно и выскажешь, – писал Н.Г.
Чернышевский,неточность и запутанность выражений свидетельствуют только
о запутанности мыслей” HYPERLINK \l “sub_99607” *(607) . На это обращал
внимание и В.Г. Белинский: “Слово отражает мысль: непонятна мысль –
непонятно и слово… что прочувствует и поймет человек, то он выразит;
слов недостает у людей только тогда, когда они выражают то, чего сами не
понимают хорошенько. Человек ясно выражает, когда им владеет мысль, но
еще яснее, когда он владеет мыслью…” HYPERLINK \l “sub_99608” *(608)

Точность особенно важна в судебной речи, о чем прекрасно сказал
К.Л.Луцкий: “В судебной речи точность выражений есть правильность
высшего рода. Она состоит в передаче мысли единственно свойственными ей
словами. Мысли в судебной речи должны быть обозначаемы столь же точно,
как и лица. Как лицо получает наибольшее отличие от других благодаря
своему имени, так и каждая мысль должна отличаться от всякой другой
точностью своего выражения. Выражение точное определяет мысль во всем ее
целом, тогда как не вполне точное представляет ее лишь наполовину, а
неточное и совсем извращает…” HYPERLINK \l “sub_99609” *(609)

Точность речи защитника и обвинителя основывается прежде всего на их
фактической добросовестности, которая является одним из важнейших
показателей их нравственной и профессиональной состоятельности, их
умения вести честную состязательную борьбу в уголовном процессе. Вот что
говорил по этому поводу Л.Е.Владимиров в своем “Пособии для уголовной
защиты”: “К судебной борьбе… нужно предъявлять одно безусловное
требование: судебные деятели, юристы, специально готовящиеся служить
правосудию, должны отличаться от политических и общественных дельцов
одною чертою: самою высокою добросовестностью в изложении фактов.
Адвокат должен быть нотариусом фактов” HYPERLINK \l “sub_99610” *(610) .

К сожалению, об этом не всегда задумываются не только адвокаты, но и
прокуроры, которые упражняются перед присяжными заседателями в хитрых
уловках, замешанных на неточной, нравственно неопрятной речи. Об одной
такой уловке рассказывает П.С.Пороховщиков: “…каждый раз, когда
свидетель дает двоякую меру чего-либо, в словах сторон сказывается
недостаток логической дисциплины. Свидетель показал, что подсудимый
растратил от восьми до десяти тысяч; обвинитель всегда повторит: было
растрачено десять тысяч, защитник всегда скажет: восемь. Следует
отучиться от этого наивного приема; ибо нет сомнения, что судья и
присяжные всякий раз мысленно поправят оратора не к его выгоде”
HYPERLINK \l “sub_99611” *(611) . Такие “мысленные поправки”,
изобличающие судебного оратора в фактической недобросовестности,
разрушают убедительность речи тем, что внушают присяжным сомнение в
достоверности и всех остальных фактов, доказательств. Обнаружив
слабость, сомнительность, неточность каких-либо доказательств, фактов,
присяжные свое недоверие к этим, говоря словами Р.Гарриса, “ненадежным
проходимцам” HYPERLINK \l “sub_99612” *(612) предрасположены
экстраполировать и на достоверные факты, доказательства: “Факты, сами по
себе вполне заслуживающие уважения, пострадают в глазах присяжных
вследствие своего соседства с теми, коих слабость и сомнительность…
удалось изобличить” HYPERLINK \l “sub_99613” *(613) .

Неточная речь, допущена ли она умышленно или по небрежности, подмечена
ли она присяжными заседателями самостоятельно или с помощью
внимательного процессуального противника, также ставит произнесшего ее
оратора в положение изобличенного обманщика, с мнением и доводами
которого люди меньше всего предрасположены считаться при разрешении
своих важнейших дел; не посчитаются с ними и присяжные заседатели при
вынесении вердикта.

Таким образом, неточная речь опасна для любого оратора, выступающего в
состязательном уголовном процессе в суде присяжных, особенно для
адвоката и прокурора. Обвинитель и защитник, которые неосмотрительно
прибегают к этому оружию, рискуют потерять у присяжных кредит доверия.
Как только это случится, обвинитель или защитник начинает существовать
лишь формально, не оказывая на внутреннее убеждение присяжных по
вопросам о виновности никакого влияния, особенно при доказывании в
условиях информационной неопределенности.

Следовательно, чем меньшим количеством доказательств располагает
судебный оратор для обоснования своей позиции, тем большее значение
имеет точность его речи, проявляющаяся в фактической добросовестности,
аккуратном обращении с фактами при их сообщении и интерпретации. Только
тогда он может рассчитывать на то, что присяжные будут видеть в нем
мудрого, надежного интерпретатора фактов дела, к позиции и доводам
которого нужно внимательно прислушаться.

Так что лукавые адвокатские и прокурорские риторические уловки, в основе
которых лежат фактическая недобросовестность, “страусиная хитрость”,
легкомысленный расчет “авось не заметят”, неспособность предвидеть, как
эти шитые белыми нитками хитрости “аукнутся” в душах присяжных и
отразятся на судьбе потерпевшего и подсудимого, по-видимому, объясняются
не только “недостатком логической дисциплины”, но и вообще дефицитом
здравого смысла, т. е. недостаточным развитием логической способности
суждения и жизненного опыта.

Этот же недостаток является главной причиной еще одного вида неточности
в речах судебных ораторов – небрежного, неряшливого слога. По
свидетельству П.С.Пороховщикова, “неряшливость речи доходит до того, что
образованные люди, нимало ни стесняясь и не замечая того, употребляют
рядом слова, не соответствующие одно другому и даже прямо исключающие
друг друга. Эксперт-врач, ученый человек, говорит: “Подсудимый был
довольно порядочно выпивши, и смерть раненого, несомненно вероятно,
последовала от удара ножом”; прокурор полагает, что “факт можно считать
более или менее установленным”; защитник заявляет присяжным, что они
имеют право отвергать всякое усиливающее вину обстоятельство, если оно
является недоказанным или по крайней мере сомнительным. Говорят: “Зашить
концы в воду”; прежняя судимость обвиняемого уже служит для него
“большим отрицательным минусом”. Председательствующий в своем напутствии
упорно называет подсудимого Матвеева Максимовым, умершего от раны
Максимова – Матвеевым и в заключение предлагает им такой вывод: “Факты
не оставляют сомнения в том, что подсудимый является тем преступником,
которым он действительно является”. Такие речи хоть кого собьют с толку”
HYPERLINK \l “sub_99614” *(614) .

Проведенный анализ свидетельствует о том, что в состязательном уголовном
процессе убедительность судебных речей сторон, в том числе и защитника,
их способность в процессе доказывания донести до умов и сердец присяжных
заседателей и председательствующего судьи свою позицию, доводы,
аргументы, доказательства, на которых она основана, склонить
профессионального и непрофессиональных судей к своему мнению, оказать
легальное психологическое воздействие на формирование у них правильного
внутреннего убеждения по вопросам о фактической стороне дела и
виновности зависят от системы коммуникативных качеств судебной речи
оратора, важнейшими из которых являются точность, искренность,
уместность, выразительность, лаконичность при достаточной
продолжительности, логичность, правильность и ясность.

Воздействие на слушателей этих коммуникативных качеств речи носит
системный характер, т.е. каждое из них взаимосодействует проявлению
других качеств речи и их интегральному воздействию на присяжных
заседателей и председательствующего судью. Так, правильность речи
является предпосылкой ее ясности, ясность помогает донести до слушателей
логическую структуру, т.е. служит предпосылкой логичности речи, и т.д.

Только когда в защитительной речи адвоката проявляются все указанные
коммуникативные качества, слово, как объективное явление и духовный
символ, будет вызывать у присяжных заседателей и председательствующего
судьи прогнозируемый оратором резонанс, обеспечивающий доказательность
речи и эффект внушающего убеждения, что способствует наилучшему решению
трех взаимосвязанных задач, направленных на убеждение слушателя:
доказать правоту того, что мы защищаем; расположить к себе тех, перед
кем мы выступаем; направить их мысли в нужную для дела сторону.

Указанные коммуникативные качества, особенно ясность, правильность,
логичность и точность, должны проявляться и в судебной речи
председательствующего судьи – при разъяснении им присяжным заседателям
их прав и обязанностей, а также при произнесении напутственного слова.

Отсутствие или слабая выраженность одного или нескольких указанных
коммуникативных качеств разрушают убедительность судебной речи,
подрывают деловой и моральный авторитет адвоката, снижают его
способность оказывать посредством речи легальное воздействие на
выработку коллегией присяжных заседателей качественного вердикта в
соответствии с позицией защиты, особенно когда речам защитника недостает
точности и искренности. Отсутствие точности и искренности, даже при
наличии других коммуникативных качеств, превращает ораторское искусство
в “плутовское красноречие”, которое И.Кант называл “искусством
уговаривать”, т. е. вводить в заблуждение с помощью “красивой
видимости… для того, чтобы настроить души до того, как они вынесут
свое суждение в пользу оратора…” HYPERLINK \l “sub_99615” *(615) .

6.5 Реплика защитника как процессуальное средство убеждающего
воздействия на присяжных заседателей и председательствующего судью

В процессе полемики участников прений сторон в суде с участием присяжных
заседателей удачная реплика по своему убеждающему воздействию может даже
превосходить основную речь. Как отмечал Л.Е.Владимиров, “в репликах
стороны, избавившись от разных украшений, свойственных первым речам,
вступают в настоящий бой доказательствами и аргументами. Часто в
репликах силы сторон развертываются с особой энергией, и нередко реплики
играют более важную роль, чем первые речи” HYPERLINK \l “sub_99616”
*(616) .

Для обеспечения достаточного убеждающего воздействия на присяжных
заседателей и председательствующего судью защитнику при выступлении с
репликой следует придерживаться следующих требований, выработанных
наукой и практикой:

1. В начале своего выступления с репликой адвокату следует возвратиться
к тому положению своей речи, по поводу которого государственный
обвинитель выступил с репликой. В случае неверного понимания прокурором
отдельных положений речи защитник должен в ясных выражениях объяснить
сущность своих высказываний.

2. В реплике защитник должен придерживаться только спорных положений, не
выходить за рамки вопроса, вызвавшего реплику государственного
обвинителя. Выделив спорное положение, ставшее предметом полемики,
адвокат должен повторить те аргументы, которые им были уже приведены в
речи. Если убедительность их была поколеблена доводами прокурора, то
защитнику следует привести новые аргументы в подтверждение своей точки
зрения. Анализ несостоятельных аргументов процессуального противника
должен быть проведен глубоко, всесторонне и убедительно.

3. В заключительной части реплики адвокату следует еще раз в
систематизированном виде изложить свою позицию по спорному вопросу. Если
же в реплике прокурора было справедливо обращено внимание на неэтичные
высказывания со стороны защитника, то последнему следует принести свои
извинения HYPERLINK \l “sub_99617” *(617) .

4. Убеждающее воздействие реплики на присяжных заседателей и
председательствующего судью возрастает, если она произносится сразу же в
ответ на выступление процессуального противника в виде удачной
импровизации HYPERLINK \l “sub_99618” *(618) . Импровизация – вид и
компонент сиюминутной публичной деятельности, в которой создается
субъектно-объектный новый продукт. Она характеризуется экспромтным,
новационным, неожиданным стилем поведения в изменяющихся условиях
жизнедеятельности. В импровизации проявляется способность человека к
перестройке своего поведения в изменяющихся условиях. Импровизация как
условие и компонент творчества опирается на интуицию, а также на
общекультурные и специальные знания, умения и навыки. Ораторы со времен
античности и до наших дней используют элементы импровизации как средство
воздействия на массы. Например, В. Д.Спасович, выступая по делу
Овсянникова в качестве представителя лиц страхового общества, в ответ на
упрек защитника Овсянникова, что он строит свои выводы на одних
косвенных уликах, на чертах и черточках, ответил: “Н-да! Черты и
черточки! Но ведь из них складываются очертания, а из очертаний – буквы,
а из букв – слоги, а из слогов возникает слово, и это слово – поджог!”

5. При выступлении с репликой (так же, как и в защитительной речи)
адвокат ни в коем случае не должен переносить критику на выступающего,
его личность, унижать личное достоинство государственного обвинителя,
потерпевшего и свидетелей и других участников процесса. На
недопустимость и опасность для защиты подобных некорректных способов
ведения полемики обращал внимание еще Цицерон: “А при ведении дел нам
приходится соблюдать очень большую осторожность в каждом разделе речи,
чтобы ни на что не споткнуться, ни на что не налететь. Свидетель часто
бывает для нас безопасен или почти безопасен, если только его не
задевать; но нетпросит подзащитный, донимают заступники, требуют
напуститься на него, изругать его, хотя бы допросить его; я не поддаюсь,
не уступаю, не соглашаюсь, но никто меня даже не похвалит, ибо люди
несведущие скорее склонны упрекать тебя за глупые слова, чем хвалить за
мудрое молчание. А ведь беда задеть свидетеля вспыльчивого, неглупого,
да и к тому же заслуженного: воля к вреду у него во вспыльчивости, сила
в уме, вес в заслугах… Я не могу себе представить ничего более
позорного, чем когда после каких-нибудь слов, или ответа, или вопроса
следует такой разговор: “Прикончил!” – “Противника?” – “Как бы не так!
Себя и подзащитного”” HYPERLINK \l “sub_99619” *(619) .

6. Выступая с репликой, адвокат обязан быть сдержанным, полемику надо
вести в корректной форме, “рассудительным”, спокойно-уверенным тоном.
С.И.Поварнин в своей книге HYPERLINK \l “sub_99620” *(620) отмечает,
что такая манера ведения полемики оказывает сильное убеждающее
воздействие не только на оппонента, но и на слушателей: “Спокойная,
уверенная и рассудительная аргументация нередко действует удивительно
убеждающе. Особенно мне приходилось наблюдать это на уличных маленьких
митингах. Спорят, вопят, волнуются. И вот подходит и вмешивается
какой-то “гражданин”, с безмятежным спокойствием ставит вопрос, медленно
вытягивая из кармана портсигар. Чтобы закурить папиросу. Уже один его
“рассудительный”, спокойно-уверенный тон действует приятно на
разгоряченные умы, как холодный душ на разгоряченное тело, и импонирует
слушателям. Если человек при этом достаточно умен и “умеет говорить”
языком, понятным такой аудитории, как эта, успех его почти несомненен.
Уверенное спокойствие в таких случаях – огромная сила. Вообще хороший
спор требует прежде всего спокойствия и выдержки. Горячий спорщик,
постоянно впадающий в возбужденное состояние, никогда не будет мастером
устного спора, каким бы знанием теории спора и логики он ни обладал, как
бы остр ум его ни был” (выделено мной. – В.М.).

Не случайно Р.Гаррис рассматривал соблюдение защитником невозмутимого
спокойствия в обращении на суде как один из элементов самой защиты, и
далеко не последний: “Несокрушимое спокойствие есть венец человеческого
самообладания и одно из существенных свойств хорошего адвоката. Ссылки
на природную раздражительность, нервную впечатлительность, плохое
пищеварение, роковую неудачу и тому подобное – все это никого не
извиняет. Вашему клиенту необходимо спокойствие его поверенного, и он
имеет право требовать, чтобы вы дали ему то, что ему нужно. У вас
раздражительный темперамент – тем хуже для вас, но так или иначе вы
обязаны владеть собою, пока участвуете в процессе. Нельзя даже
допустить, чтобы окружающим показалось, что вы вышли из себя, потому что
никто никогда не признает, что слова человека, потерявшего
самообладание, вполне соответствуют его мыслям. Слушающие всегда
производят некоторую “поправку” этой слабости. А коль скоро присяжным
приходится делать такую поправку, вы уже потеряли шансы на успех и с
ними в большинстве случаев погубили и своего клиента. Не следует
упускать из вида и того, что присяжные бывают в высшей степени
восприимчивы к раздражительности адвоката. Она передается им так же
быстро, как домашним в семейном кругу… Будь у меня дело в суде, я
предпочел бы скромного, но благодушного работника блистательному, но
раздражительному адвокату. В первом случае, если мое дело надежное, я,
вероятно, выиграю его; во втором – едва ли удастся не проиграть”
HYPERLINK \l “sub_99621” *(621) .

7. Убедительность выступления с репликой зависит от умения адвоката
пользоваться и другими средствами “внешней убедительности”, которые
обеспечивают внушающее воздействие на оппонента и слушателей. По
свидетельству С.И.Поварнина, “кто обладает громким, внушительным
голосом, говорит спокойно, отчетливо, самоуверенно, авторитетно, имеет
представительную внешность и манеры, тот обладает, при прочих равных
условиях, огромным преимуществом в устном споре. Он невольно
“импонирует”, в большинстве случаев, и противнику. Кто глубоко и твердо
убежден в том, за что спорит, и умеет выразить эту неколебимую твердость
убежденным спором, манерой говорить и выражением лица, тот обладает тоже
большой внушающей силой и “действует” даже на противника, особенно
такого, у которого этой убежденности нет. Убедительный тон и манера
говорить часто убедительнее самого основательного довода”. И наоборот,
“кто говорит слабым, нетвердым голосом, неуверенно, тот, при обычных
обстоятельствах, теряет в споре перед слушателями, – все равно, из-за
победы этот спор или же для убеждения” HYPERLINK \l “sub_99622” *(622) .

6.6 Качества личности адвоката, определяющие его способность овладеть
судебным ораторским искусством

Важнейшим качеством личности адвоката, от которого зависит его
способность овладеть судебным ораторским искусством, выступить с
убедительной защитительной речью и репликой, является его высокая общая
культура. Известное высказывание А.Ф.Кони о том, что образованный юрист
должен быть человеком, “в котором общее образование идет впереди
специального” HYPERLINK \l “sub_99623” *(623) , относится прежде всего к
адвокату как судебному оратору.

Цицерон, отмечая важное значение высокой общей культуры для эффективного
овладения основами ораторского искусства, писал: “Красноречием можно
овладеть, лишь сравнявшись в знаниях с образованнейшими людьми”
HYPERLINK \l “sub_99624” *(624) . Особенно важное значение он придавал
философскому и научному образованию оратора HYPERLINK \l “sub_99625”
*(625) .

“Основанием красноречия является философия… предмет этот весьма
достоин познания: не зная его, сплошь и рядом допускаешь ошибки не
только в жизни, но и в стихах и в прозе…” HYPERLINK \l “sub_99626”
*(626) ;

“Оратор… без всестороннего научного образования не сможет иметь
достаточных знаний и вкуса” HYPERLINK \l “sub_99627” *(627) , не сможет
овладеть предметом речи и содержательно разработать ее, ибо “речь должна
расцветать и разворачиваться только на основе полного знания предмета”
HYPERLINK \l “sub_99628” *(628) .

На важное значение разносторонней научной подготовки для овладения
основами ораторского искусства, умением построить, разработать и
произнести искусную речь обращал внимание и М.В.Ломоносов: “Материя
риторическая есть все, о чем говорить можно, т.е. все известные вещи в
свете, откуда явствует, что, ежели кто имеет большее познание настоящих
и прошедших вещей, т.е. чем искуснее в науках, у того большее есть
изобилие материи к красноречию” HYPERLINK \l “sub_99629” *(629) .

Разносторонняя научная подготовка, особенно философская, способствует
развитию мышления судебного оратора, его способности генерировать
конструктивные идеи, четко формулировать и излагать мысли в живой,
свободной, импровизационной, экспромтной речи. Чрезвычайно ценной
является мысль Г.Бетса о том, что ораторам, не умеющим “говорить речь,
рассуждать… недостает не слов, а идей, и именно ясных идей” HYPERLINK
\l “sub_99630” *(630) и что ораторская свобода речи “прежде всего есть
способность созидать стройный ряд идей и располагать их во взаимной
связи и зависимости. Она заключается гораздо больше в способности
мыслить, чем говорить” HYPERLINK \l “sub_99631” *(631) .

Когда мы проникаемся идеей, говорит Вольтер, хорошо овладели своей
мыслью, она выходит из головы, вполне вооруженной подходящими
выражениями, облеченной в подходящие слова, как Минерва, вышедшая из
головы Юпитера в доспехах.

Таким образом, для овладения ораторским искусством адвокат не должен
ограничиваться специальной юридической подготовкой, запасом знаний,
полученных в средней школе и вузе. Едва ли способны быть настоящими
судебными ораторами адвокаты, которые относятся к тому типу людей, о
котором Козьма Прутков заметил: “Некоторые люди подобны колбасам: чем их
наполнят – то и носят в себе всю жизнь”.

Разумеется, судебный оратор должен обладать прежде всего основательной и
всесторонней юридической подготовкой, т. е. высокой профессиональной
культурой. Но она обязательно должна сочетаться с высокой общей
культурой. Л.Е.Владимиров в своем “Пособии для уголовной защиты” писал,
что, для того чтобы произнести искусную речь, отвечающую требованиям
древних – доказывать, очаровывать и увлекать, оратор должен обладать
высокой общей и профессиональной культурой, располагать огромными
духовными ресурсами: “Нужно быть в одно и то же время и философом, и
художником, и юристом, и государственным человеком. Таким защитником был
покойный Спасович. Обаяние его ученых, художественных и разнообразных по
содержанию речей не поддается описанию. Я думаю, что он был величайшим
защитником своего времени, равного которому не было в то время в Европе”
HYPERLINK \l “sub_99632” *(632) .

Такой же разносторонней и глубокой философской, эстетической и
юридической образованностью обладал и А.Ф.Кони. Л.Е.Владимиров особое
внимание обращает на его основательную теоретическую подготовку:
“Теоретическое образование спасло Кони от того беспомощного состояния
растерянности в необозримом море отдельных случаев, какое замечается у
практиков-криминалистов, лишенных научного приема…” HYPERLINK \l
“sub_99633” *(633) Это лишает их способности вести эффективную
интеллигентную борьбу в состязательном уголовном процессе, в частности
при произнесении судебной речи.

Основательная теоретическая подготовка помогала А.Ф.Кони разработать и
произнести искусную судебную речь как в тех случаях, когда он выступал в
качестве обвинителя, так и тогда, когда он действовал в качестве судьи.
По свидетельству Л.Е.Владимирова, когда Кони объясняет присяжным
заседателям их положение в суде, он понятными словами излагает то, что
составляет выработанную в науке и жизни народов теорию HYPERLINK \l
“sub_99634” *(634) .

Но для того чтобы то или иное общее положение теории доказательств или
закона стало достоянием правосознания каждого присяжного, его необходимо
“наполнить” конкретным содержанием, облечь в живую, бытовую форму с
учетом специфических особенностей рассматриваемого дела. Это уже работа
естественной логической способности суждения по применению общих и
частных знаний к конкретным ситуациям.

Анатолий Федорович Кони, по свидетельству очевидцев, был “весь проникнут
индивидуальными особенностями случая; если он прибегает к какому-нибудь
отвлеченному положению, то он сумеет его отыскать, раскрыть в данном
отдельном случае и воплотить в живую бытовую форму…” HYPERLINK \l
“sub_99635” *(635) . “Научная мысль под руками Кони живет и дополняется
богатым содержанием психологического анализа преступления и бытовой
стороны уголовной действительности” HYPERLINK \l “sub_99636” *(636) .

Неумение раскрывать ясным, понятным языком общие положения закона и
теории и связывать их с бытовой психологической стороной рассматриваемой
судебной драмы – одно из характерных проявлений функциональной
безграмотности судебных ораторов, страдающих дефицитом здравого смысла.
Этот недостаток, разрушающий убедительность судебной речи, проявляется
чаще всего в речах обвинителей.

“Служители правосудия совсем забывают о главном вопросе, с самого начала
поставленном в общественной совести: как? отчего?- и погружаются всецело
в технические подробности, представляющие как бы юридическую анатомию
деяния виновного, – писал П.С.Пороховщиков в своих “Прокурорских
заметках”. – Мы излагаем обстоятельства дела, представляем улики и,
разъяснив присяжным, что “судебным следствием установлены все признаки
состава преступления в деянии подсудимого”, опускаемся в кресло с
сознанием исполненного долга. Это, может быть, правильно в коронном
суде, но это совсем не то, что нужно в суде с присяжными… Наши
противники знают это и ведут защиту, разбирая бытовые стороны дела. В
этой области они естественным образом несравненно чаще соприкасаются с
настроением и чувствами присяжных, чем мы в наших рассуждениях и
выводах. Поэтому они имеют на них и больше влияния, чем мы” HYPERLINK \l
“sub_99637” *(637) .

Для того чтобы в судебной речи правильно и убедительно разобрать бытовые
стороны дела, обвинитель и защитник, как мы в этом убедились выше, при
анализе речи С.А.Андреевского, должны обладать достаточным запасом не
только общих, но и частных знаний об окружающей действительности.

В процессе анализа бытовых сторон дела систематизированные общие и
частные знания об окружающей реальности выступают в роли источника
правильных идей, понятий и нужных для их выражения в судебной речи слов.
Г.Бетс, основываясь на личном опыте и опыте других известных адвокатов,
полагал, что для приобретения значительного запаса идей, понятий и
нужных для их выражения слов адвокат, как мольеровская женщина, должен
иметь “понятие обо всем, и, заметьте, понятия точные, ясные, а не
темные, смутные представления. Адвокату нужно знать сущность всех
предметов, подлежащих научному исследованию, иметь ясное понятие обо
всех явлениях, хотя бы и не с самой глубокой стороны их; но это
совершенно не то, что поверхностное знание всего доступного знанию. Он
должен быть готов при знании основных положений быстро усвоить себе
самые специальные стороны известного вопроса” HYPERLINK \l “sub_99638”
*(638) .

Для развития этой важной способности, от которой зависит убедительность
судебной речи, Г.Бетс рекомендовал ораторам “…открыть наши чувства,
эти двери нашей души, выходящие во внешний мир… Нужно много, постоянно
наблюдать, видеть, слышать, трогать, даже пробовать и нюхать. Нужно
много читать, т.е. пользоваться наблюдениями других людей, заключенными
в книгах; читать, без сомнения, юридические книги, но не ограничиваться
ими, так как тот, кто ограничивается чтением только книг по известной
специальности, становится человеком крайне односторонним, своего рода
маньяком… Порхайте, как бабочка HYPERLINK \l “sub_99639” *(639)
Представляется, что этот метод пополнения жизненного опыта, расширения
житейского и научного кругозора точнее было бы уподоблять не
поверхностному “порханию бабочки”, а продуктивной работе трудолюбивой
пчелы по собиранию нектара и преобразованию его в качественно новый
ценный продукт – мед, особенно если учесть, что Г.Бетс приобретенные
таким образом знания советует основательно переработать собственным
умом, осмыслить и систематизировать их, т.е. преобразовать в составные
части личного мировоззрения: “…Не оставляйте в хаотическом виде,
случайно нагроможденными друг на друга эти обрывки и наблюдения;
приводите ваше случайное чтение к единству, делайте из него нечто целое
путем изучения основных руководств по каждой науке; отдавайте себе
строгий отчет в терминологии. Основные понятия будут притягательными
центрами, вокруг которых будут группироваться по закону логического
сродства: приобретенные сведения”, читайте при всяком удобном случае…
что вам попадется под руку… Читайте газеты, журналы, романы,
поэтические произведения; читайте научные сочинения, направляйте вашу
любознательность по всем ветвям человеческого знания… Я выигрывал
процессы – и очень удачно – благодаря в значительной степени тому, что
знал формулу эликсира Гаруса и терапевтическое значение ликера Fowler.
Однажды я поздравил себя с тем, что прочел случайно статью одного
инженера о роли снарядов, предохраняющих от пыли при работе в
каменноугольных копях. Каким образом станете вы судить об экспертизе, не
владея техническими познаниями, не будучи знакомы с терминами данной
специальности?” HYPERLINK \l “sub_99640” *(640) .

О важном значении для успешной защиты в состязательном уголовном
процессе частных знаний об окружающей действительности говорил и
Р.Гаррис: “В адвокатском искусстве вообще обращают слишком мало внимания
на мелочи, забывая, что нередко ничтожнейшее обстоятельство бывает осью,
на которой вертится все дело” HYPERLINK \l “sub_99641” *(641) .

Почитайте произнесенные в крупнейших состязательных уголовных процессах
судебные речи А.Ф.Кони, В.Д.Спасовича, С.А.Андреевского, Ф.Н.Плевако,
Н.П.Карабчевского, П.А.Александрова, К.К.Арсеньева, А.Н.Урусова,
В.И.Жуковского и других выдающихся судебных ораторов – и вы убедитесь,
что все дело здесь “вертится” на существенных “мелочах”, на их
интерпретации с позиции обвинения и защиты, особенно при исследовании
вопросов о виновности в нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.

Но для того чтобы обратить внимание присяжных заседателей на эти
существенные “мелочи” во время судебного следствия и правильно
“обыграть” их в обвинительной и защитительной речах, надо обладать
высокой общей и профессиональной культурой, располагать “морем” общих и
частных знаний об окружающей действительности, о человеке, об общих
свойствах человеческой природы, человеческого характера. В руках
здравомыслящего обвинителя и защитника эти знания, особенно понимание
человеческих характеров, общих свойств человеческой природы,
представляют собой мощнейшее средство, интеллектуальное оружие
интеллигентной состязательной борьбы, что имеет особенно важное значение
в деятельности защитника. “Вся работа адвоката, – писал Р.Гаррис, – идет
в области человеческой природы. Люди – его рабочий прибор, люди – та
нива, над которой он трудится. Измеряет ли он силы противника,
настроение присяжных, оценивает ли умственные способности и
добросовестность свидетеля, все равно ключ к успеху лежит в знании
человеческой природы или человеческого характера” HYPERLINK \l
“sub_99642” *(642) .

Одним из важнейших источников этих знаний является художественная
литература, что подчеркивает С.Залыгин: “Спрашивается, каким же образом
юрист сможет обвинять или защищать людей, не обладая теми знаниями о
природе человека, которые дает классическая литература?” HYPERLINK \l
“sub_99643” *(643) В этом отношении особенно ценными являются
“Воскресение” Л.Н.Толстого, “Преступление и наказание” и другие
произведения Ф.М.Достоевского, рассказы русского писателя А.Шкляревского
HYPERLINK \l “sub_99644” *(644) , “Американская трагедия” Т.Драйзера и
другие содержательные художественные произведения на криминальные темы,
в том числе классические произведения детективного жанра Э.По, А.Кристи,
А.Конан-Дойла и др. HYPERLINK \l “sub_99645” *(645) И конечно же
ценнейшим источником знаний об общих свойствах человеческой природы,
которые проявляются при подготовке, совершении и сокрытии преступления,
а также в процессе его раскрытия и расследования, являются речи
выдающихся российских судебных ораторов, которых мы перечислили выше.

Р.Гаррис считал, что знание и понимание адвокатом людей имеет особенно
важное значение в процессах по сложным делам, обвинение по которым
основано на противоречивых уликах, когда присяжных надо предостеречь от
ошибочного вердикта, “привести их к более внимательной оценке
противоречивых домогательств сторон. Для этого нужны не громкие фразы, а
рассудочная деятельность. Вы должны уничтожить не только теорию, ими
изобретенную, но и основания ее. Для этого нужны и проницательность, и
способность к логическим рассуждениям. Вам необходимо выяснить с
несомненностью, какое создалось у них представление о сравнительных
преимуществах сторон. Как это сделать? Шарлатан сказал бы: “Чтением
мыслей”. Адвокат ответит: “здравым смыслом”, т. е. посредством
умозаключений, основанных на знании людей. Вам, может быть, ни разу не
удастся уловить их точку зрения: если удастся и речь ваша будет искусна
по приемам и содержанию, вы подчините их себе; если нет- тем хуже для
вашего клиента: у вас нет надлежащего знания людей, и он ничего бы не
потерял, если бы вы молчали вместо того, чтобы говорить” HYPERLINK \l
“sub_99646” *(646) (выделено мной. – В.М.).

Неумение судебных ораторов в состязательном уголовном процессе уловить
точку зрения присяжных заседателей, повлиять на нее своей искусной по
приемам и содержанию речью – одно из типичных проявлений функциональной
безграмотности обвинителя и защитника, обусловленной их низкой общей и
профессиональной культурой. Следует особо отметить, что этот недостаток,
лишающий оратора способности предвидеть, как его звучащее слово
“аукнется” в душах слушателей, повлияет на их умы и сердца, снижает
эффективность публичного выступления в любых видах ораторского
искусства, а не только в судебных речах.

В связи с этим сохраняет актуальность глубокая мысль, которую высказал
А.В.Луначарский в 1918 г. при открытии Института живого слова: “Дать
речь, как целесообразное орудие индивидууму, – это значит проложить
правильные пути между внутренним человеческим миром и словесным его
выражением…”, чтобы слово вызывало у людей, к которым мы обращаемся,
адекватную реакцию, находило “именно тот резонанс, которого мы хотели…
нам нужно приучить человека понимать внимающих ему и окружающих его,
приучить прослеживать судьбу слова не только в воздухе, но и в душах
тех, к кому слово обращено. Я настаиваю на том, что с этой точки зрения
искусство речи глубоко психологично и глубоко социально, что, не
изучивши той общественной психологической среды, в которой слово
раздается как духовный символ, а не как просто физическое явление,
нельзя, в сущности говоря, сказать, что ты умеешь говорить” HYPERLINK \l
“sub_99647” *(647) .

В состязательном уголовном процессе эта проблема приобретает особую
значимость в связи с тем, что защитник, не умеющий предвидеть судьбу
своего слова в душах слушателей, прежде всего присяжных заседателей и
председательствующего судьи, – это источник повышенной опасности и для
подсудимого, и для интересов правосудия в целом. Такой адвокат в
состязательном процессе создает угрозу для интересов подзащитного и
правосудия еще на подступах к судебным прениям, в процессе судебного
следствия тем, что из-за своей неспособности предвидеть влияние своих
вопросов на формирование внутреннего убеждения присяжных заседателей и
председательствующего судьи предрасположен задавать опасные дополняющие,
уточняющие и контрольные вопросы, которые могут вызвать неблагоприятные
для подзащитного ответы, склоняющие весы правосудия в сторону обвинения.
А это особенно опасно при исследовании вопросов о виновности в
нестандартных нравственно-конфликтных ситуациях.

Предостерегая адвокатов от постановки таких рискованных вопросов, ответы
на которые могут окончательно “потопить” подзащитного, снизить шансы
добиться целей защиты, Р.Гаррис писал: “Необходима величайшая
осмотрительность, чтобы решить, следует ли предложить известный вопрос
или нет… А делается как раз наоборот… молодой человек, которому
поручена защита, старается задавать как можно больше вопросов каждому
свидетелю… и получает невыгодные, а иногда и губительные, роковые для
обвиняемого ответы. Чтобы сажать под замок всяких злополучных
“преступников”, правительству нет нужды заботиться о государственных
обвинителях, пока существуют начинающие защитники, ибо эти молодые люди
могут задавать свидетелям вопросы по таким обстоятельствам, о которых
[даже] обвинитель не имеет права спрашивать” HYPERLINK \l “sub_99648”
*(648) .

По мнению Р.Гарриса, молодые адвокаты повышенно предрасположены к
подобным ошибкам из-за недостатка жизненного опыта, плохого знания
людей: “Я видел людей, признанных виновными только вследствие ошибок их
защитников, видел немало несомненных преступников, уходивших на свободу
вследствие неумелости обвинителей. Можно быть превосходным законником и
плохим адвокатом. Не зная людей, не обладая большой опытностью, нельзя
быть настоящим адвокатом… Одно знание закона не сделает вас адвокатом,
как длинный шест не научит ходить по канату” HYPERLINK \l “sub_99649”
*(649) .

И все же основной причиной неадекватной деятельности защитников в
состязательном уголовном процессе, при которой защитник невольно
превращается во второго обвинителя, является не молодость, ибо подобные
ошибки случаются и с убеленными сединой мэтрами, которые уже давно
избавились от этого “недостатка”. Главное здесь – дефицит здравого
смысла, обусловленный слабым развитием способности суждения, а также то,
что в структуре жизненного опыта оратора отсутствует достаточное
количество общих и частных знаний, которые в совокупности образуют его
общую и профессиональную культуру.

В заключение следует особо отметить такое важное качества личности, от
которого зависит способность адвоката овладеть судебным ораторским
искусством, как трудолюбие. По свидетельству Гарриса, “люди, получившие
известность выдающихся ораторов, достигали этого путем огромной работы,
неутомимого упражнения и старательного изучения великих художников
слова… если принять во внимание, что умение говорить есть верное
средство успеха, то надо признать, что ради успеха можно трудиться всю
жизнь” HYPERLINK \l “sub_99650” *(650) .

Заключение

Одним из важнейших направлений судебной реформы в Российской Федерации
является признание права каждого лица на разбирательство его дела судом
с участием присяжных заседателей в случаях, установленных законом. Это
право получило закрепление в Декларации прав и свобод человека и
гражданина и нескольких статьях Конституции Российской Федерации, потому
что процессуальная форма суда с участием присяжных заседателей:

более надежно, чем обычная форма судопроизводства, защищает права и
свободы человека и гражданина от обвинительного уклона следователей,
прокуроров, профессиональных и непрофессиональных судей, их произвола,
ошибок;

обеспечивает формирование в уголовном процессе наиболее благоприятных
процессуальных и социально-психологических условий для последовательной
реализации демократических принципов (основ) справедливого правосудия, в
том числе принципа состязательности и равноправия сторон и принципа
презумпции невиновности;

активизирует наиболее сильные стороны духовного потенциала защитника,
обвинителя, председательствующего судьи, присяжных заседателей, прежде
всего их здравый смысл и совесть, которые выступают в качестве движущей
силы состязательного уголовного процесса с участием присяжных
заседателей;

нейтрализует присущие участникам процесса элементы
авторитарно-бюрократической совести и другие “человеческие слабости”,
являющиеся источниками следственно-прокурорского и судебного произвола,
ошибок.

Эти преимущества суда с участием присяжных заседателей имеют особенно
важное значение для предупреждения непоправимых ошибок по делам об
убийствах и других тяжких преступлениях, наказуемых длительными сроками
лишения свободы, пожизненным лишением свободы или смертной казнью,
особенно при рассмотрении и разрешении таких дел в нестандартных
нравственно-конфликтных ситуациях. По таким делам в подобных ситуациях
суд с участием присяжных заседателей выступает в качестве высшего суда
общественной совести для общества и высшего суда последней надежды для
неповинного или формально виновного человека, совершившего общественно
опасное деяние не по злой воле, а “поневоле”, случайно, под давлением
внешних обстоятельств, виктимного, безнравственного и противоправного
поведения потерпевшего.

В суде с участием присяжных заседателей права и свободы подсудимого,
который невиновен вовсе либо хотя и виновен, но не в такой степени,
чтобы его можно было лишать права на жизнь или на свободу почти на “всю
оставшуюся жизнь”, более надежно защищены от незаконного и
необоснованного обвинения, вызванного обвинительным уклоном, ошибками и
произволом следователей, прокуроров и профессиональных и
непрофессиональных судей. Такая защищенность обусловлена тем, что
сложная процессуальная форма суда присяжных обеспечивает более
последовательное соблюдение принципа презумпции невиновности и других
демократических принципов уголовного судопроизводства. Этому, в
частности, способствует рассмотренный выше процессуальный механизм,
обеспечивающий двойную защиту “от дурака”, двойную перестраховку от
обвинительного уклона, произвольных, ошибочных решений.

Здесь уместно привести мудрое высказывание французского
философа-просветителя Ш.Монтескье о значении сложной процессуальной
формы для защиты прав, свобод и законных интересов людей: “Формализма
оказывается слишком много для стороны, действующей недобросовестно,
потому что он ее стесняет, и, наоборот, его слишком мало для честного
человека, которого он защищает: его сложность, а также порождаемые им
медлительность и издержки представляются ценою, за которую каждый
покупает свою свободу и обеспечивает свое добро”.

Из всех форм уголовного судопроизводства с участием народных
представителей, которые смогло до сих пор придумать человечество, суд
присяжных является самой совершенной и надежной для защиты свободы,
других прав и законных интересов человека и гражданина. Поэтому с
издержками на содержание такого суда, на формирование оптимального
качественного и количественного состава коллегии присяжных заседателей,
на оплату труда 12 присяжных заседателей необходимо смириться.

В свете проведенного выше анализа становится очевидно, что такой
количественный состав коллегии присяжных заседателей представляет собой
оптимальную избыточность, которая является одним из универсальных
механизмов обеспечения надежности функционирования систем различной
природы HYPERLINK \l “sub_99651” *(651) , в том числе и судебной. Пора
понять, что издержки на содержание суда присяжных – это те самые
издержки, экономя на которых граждане, общество и государство на
трагических судебных ошибках обычных судов-“конвейеров” в очередной раз
убеждаются, что дешевая юстиция нам дорого обходится.

Было бы странно, если бы общество, тратя огромные средства на
совершенствование техники, на повышение ее надежности путем усложнения
ее конструкции в целях защиты людей, общества от “дурака”-оператора, не
позаботилось о создании более надежной, а значит, и более сложной и
дорогой формы судопроизводства для защиты прав и свобод человека и
гражданина от незаконного и необоснованного обвинения, следственных и
судебных ошибок, обусловленных обвинительным уклоном профессиональных
юристов, особенно по делам об убийствах и других особо тяжких
преступлениях, наказуемых смертной казнью, пожизненным лишением свободы
или длительными сроками лишения свободы. Как уже отмечалось, в
современных условиях цена судебных ошибок по таким делам возросла: в
новом Уголовном кодексе резко повышены верхние пределы наказания за все
преступления с применением насилия – с 15 до 20 лет, а за особо тяжкие
преступления, посягающие на жизнь, смертная казнь в порядке помилования
может быть заменена пожизненным лишением свободы или лишением свободы на
срок 25 лет (ст. 59 УК), а по совокупности приговоров сроки лишения
свободы могут достигать 30 лет (ст. 70 УК).

Настороженное и негативное отношение к суду с участием присяжных
заседателей со стороны судей и работников правоохранительных органов в
определенной степени вызвано тем, что в условиях недостаточного
финансирования многие судьи, следователи и прокуроры психологически
предрасположены относиться к возрожденному в России суду присяжных как к
подброшенному сытым Западом прожорливому растущему ребенку, из-за
расходов на содержание и развитие которого приходится отказывать себе в
самом необходимом.

Кроме того, “аллергия” профессиональных юристов на суд присяжных – это
нормальная психологическая реакция обыкновенных следователей,
прокуроров, судей и адвокатов, как добросовестных, так и
недобросовестных, как компетентных, так и не очень компетентных. В
основе этой реакции лежит действие великого закона экономии энергии,
поскольку новая форма судопроизводства заставляет их работать более
качественно и интенсивно, с большими затратами сил.

У профессиональных судей дополнительные затраты энергии вызваны
психологической перестройкой, адаптацией к новой форме судопроизводства,
требующей от них новых знаний, умений и навыков по организации отбора
присяжных, формированию коллегии присяжных заседателей, организации
процесса на основе принципов состязательности и равноправия сторон,
подготовке и произнесению напутственного слова и вообще по осознанию и
реализации новой роли председательствующего судьи в состязательном
уголовном процессе. При этом, как это ни парадоксально, чем более опытен
судья, тем труднее ему адаптироваться к судопроизводству с участием
присяжных заседателей, поскольку прежние его умения и навыки выступают в
качестве сильнейшего психологического барьера.

Для недобросовестных и неквалифицированных судей, следователей,
прокуроров и адвокатов суд присяжных неудобен и тем, что его сложная
процессуальная форма, не прощающая ошибок, произвола, высвечивает их
нравственную и профессиональную несостоятельность, заставляет их
использовать только законные методы борьбы с преступностью.

Но именно всем тем, чем суд присяжных неудобен для недобросовестных и
добросовестных профессиональных юристов, он удобен для граждан, всего
общества. Как справедливо заметил Л.Е.Владимиров, “правосудие должно
удовлетворять именно общество, а не юристов; народ, а не класс людей,
зарабатывающих себе на жизнь и делающих карьеру разбором тяжб и
расследованием преступлений” HYPERLINK \l “sub_99652” *(652) .

Таким образом, при оценке социальной ценности суда с участием присяжных
заседателей необходимо учитывать не только его юридическое значение,
которое проявляется в конкретных делах, но и общественно-политическое,
заключающееся в том, что социальное функционирование на определенном
историческом этапе этой формы судопроизводства, предъявляющей повышенные
требования к качеству предварительного расследования и судебного
разбирательства, способствует построению в России демократического
правового государства, в котором права и свободы человека и гражданина
являются непосредственно действующими, признаются, соблюдаются,
защищаются, определяют смысл деятельности исполнительной,
законодательной и судебной властей, прокуратуры. Кроме того, социальное
функционирование суда с участием присяжных заседателей призвано
способствовать формированию в Российской Федерации самостоятельной
судебной власти, независимой от законодательной и исполнительной
властей, повышению профессиональной культуры следователей, прокуроров,
адвокатов и судей, поддержанию их профессиональной натренированности на
уровне, обеспечивающем качественное выполнение ими профессиональных
обязанностей в состязательном уголовном процессе с участием присяжных
заседателей.

Только в условиях реальной состязательности и равенства сторон в суде с
участием присяжных заседателей по-настоящему проверяется качество
предварительного следствия, сполна выявляются и в полной мере
формируются, развиваются, оттачиваются и шлифуются профессиональное
мастерство адвоката, прокурора и судьи, знание и понимание ими закона,
их теоретическая подготовка, их общая и профессиональная культура,
умение адвоката и прокурора произносить живую, свободную, убедительную
судебную речь. Поэтому, лишь пройдя горнило суда с участием присяжных
заседателей, обыкновенные адвокат, прокурор и судья превращаются в
настоящих профессионалов. И только когда у нас по-настоящему заработают
суды присяжных, общество получит ответ на вопрос “А судьи кто?” и узнает
настоящую цену своих прокуроров и адвокатов, выявит их истинное место в
“табели о рангах”.

Лишь когда у нас по всей стране, а не только в отдельных
привилегированных регионах, которым наш законодатель “милостиво
разрешил” возродить эту форму судопроизводства, начнут реально
функционировать суды с участием присяжных заседателей, в обществе
возникнет подлинная потребность в судьях, прокурорах и адвокатах такого
масштаба, как А.Ф.Кони, В.Д.Спасович, Ф.Н.Плевако, С.А.Андреевский,
Н.П.Карабчевский, талант которых расцвел именно после введения в России
суда присяжных.

Поэтому сегодня сохраняет актуальность та высокая оценка суда с участием
присяжных заседателей, которую ему в начале XX века дал известный
российский судебный деятель и ученый-процессуалист И.Я.Фойницкий: “В той
форме народного участия, которая известна под именем суда присяжных,
судебные достоинства его получают самое высшее развитие, которого до сих
пор достигало человечество, так что до наших дней суд присяжных
представляется наиболее близким к идеалу суда… возражения против суда
присяжных… говорят, собственно, в пользу этого института до тех пор,
пока не будет изобретен и испробован другой, с которым его можно было бы
сравнить” HYPERLINK \l “sub_99653” *(653) .

??????????????????????????????

*(1) Арно А., Николь П. Логика, или Искусство мыслить. М.: Наука, 1973.
С. 689.

*(2) См.: Кнорринг В.И. Теория, практика и искусство управления: Учебник
для вузов. М.: Норма-Инфра-М, 1999. С. 22, 24.

*(3) Цит. по: Антология мировой философии: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1969.
С. 87.

*(4) Цит. по: Котарбинский Т. Трактат о хорошей работе. М.: Экономика,
1975. С. 33.

*(5) Гаррис Р. Школа адвокатуры: Руководство к ведению гражданских и
уголовных дел. СПб., 1911. С. 13.

*(6) Там же. С. 7.

*(7) Иеринг Р. фон. Цель в праве. СПб., 1881. С. 302-303.

*(8) Цит. по: Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. СПб., 1914. С. 121.

*(9) Цит. по: Джаншиев Г. Основы судебной реформы: К 25-летию нового
суда. М., 1891. С. 30-31.

*(10) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. М., 1896. С. 2.

*(11) См.: Садыков Ф. Я против суда присяжных//Рос. юстиция. 1997. N 1;
Мельников С. Пир во время Чечни//Рос. юстиция. 1995. N 9; Кислов А.
Присяжные оправдатели//Известия. 1998. 15 окт.; Зыков В. Суд присяжных
не гарантирует законность//Известия. 1998. 31 окт., и др.

*(12) См.: Кривомазов Н. Суд присяжных: пристань последней надежды//Рос.
газета. 1996. 27 марта; Ляхов Ю., Золотых В. Суд присяжных – путь к
справедливой юстиции//Рос. юстиция. 1997. N 3; Ларин А. Суд присяжных –
это подлинное правосудие//Известия. 1998. 5 дек.; Он же. Иного пути у
нас нет: Открытое письмо противникам суда присяжных//Рос. юстиция. 1999.
N 2.

*(13) Садыков Ф. Указ соч.

*(14) Мельников С. Пир во время Чечни.

*(15) Цит. по: Социо-логос. Социология. Антропология. Метафизика. Вып.
1. М.: Прогресс, 1991. С. 275.

*(16) См.: Тейман С. Вслед за Россией суд присяжных возрожден в
Испании//Рос. юстиция. 1996. N 11. С. 3.

*(17) Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992. С.
209-210.

*(18) Уолкер Р. Английская судебная система. М.: Юрид. лит-ра, 1980. С.
278.

*(19) Уолкер Р. Английская судебная система. М.: Юрид. лит-ра, 1980. С.
278.

*(20) Цит. по: Маймин Е.А. Пушкин: Жизнь и творчество. М.: Наука, 1984.
С. 9.

*(21) Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. С. 45.

*(22) Юридические пословицы и поговорки русского народа. М., 1885. С.
25-26.

*(23) Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 3.

*(24) См.: Боботов С.В., Чистяков Н.Ф. Суд присяжных: история и
современность. М.: Манускрипт, 1992. С. 58.

*(25) Цит. по: Коротких М.Г. Судебная реформа 1864 г. в России. Воронеж:
ВГУ, 1994. С. 54.

*(26) Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 6.

*(27) Аксаков И.С. Полн. собр. соч. Т. IV. С. 656-657.;

*(28) Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. С. 45.

*(29) Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 4. М.: Юрид. лит-ра, 1967. С. 324.

*(30) Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. С. 50.

*(31) О судебных Уставах от 20 ноября 1864 г. за пятьдесят лет. Пг.,
1917. Т. 1. С. 1.

*(32) Викторский С.И. Русский уголовный процесс. М., 1912. С. 36.

*(33) Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 281.

*(34) Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 272.

*(35) См.: Демичев А. Военный суд присяжных//Законность. 1997. N 8. С.
23.

*(36) См.: Немытина М. Суд присяжных в России//Сов. юстиция. 1992. N
21/22. С. 21.

*(37) Цит. по: Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. С. 123-1242.

*(38) См.: Чайковская О. Тайны следствия//Лит. газета. 1987. 15 июля;
Борин А. Преступление против правосудия//Лит. газета. 1987. 5 авг.;
Щекочихин Ю. Шторм после “шторма”//Лит. газета. 1987. 2 дек.; Холодов М.
По кругам беззакония//Соц. индустрия. 1987. 15 окт.; Золотарев В.
Юридическая переписка//Лит. Россия. 1980. 19 дек.; Мельник В.
Непримиримое отношение к бюрократизму – важнейшая задача
нравственно-политического воспитания студентов-юристов//Сов. гос-во и
право. 1990. N 7. С. 86-87, и др.

*(39) См.: Китаев Н.Н. Неправосудные приговоры к смертной казни.
Системный анализ допущенных ошибок. Иркутск: Изд-во ИГЭА, 2001. С. 17.

*(40) См.: Демидов И.Ф. Проблема прав человека в российском уголовном
процессе. М., 1995. С. 67.

*(41) Пашин С.А. Судебная реформа и суд присяжных. М.: Российская
правовая академия (РПА), 1994. С. 43.

*(42) Нормативные материалы о судьях и суде присяжных. М.: Юрид. лит-ра,
1994. С. 24-25.

*(43) Там же. С. 27.

*(44) Нормативные материалы о судьях и суде присяжных. С. 24.

*(45) Кони А.Ф. Избр. произв. М., 1956. С. 89.

*(46) Цит. по: Максудов Р., Флемер М. Исследование постреформаторской
ситуации судейского корпуса//Уголовное право. 1999. N 1. С. 50.

*(47) Лебон Г. Психология народов и масс. СПб.: Макет, 1995. С. 281.

*(48) Сб. статей/Под ред. В.Л.Обнинского. М., 1914. С. XII.

*(49) Журнал Министерства юстиции. 1867. N 2. С. 114.

*(50) Цит. по: Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. С.132.

*(51) Львова Е. Суд народа в XXI веке: По материалам международной
конференции в Сиракузах//Рос. юстиция. 1999. N 12. С. 11.

*(52) Викторский С.И. Русский уголовный процесс. С. 35.

*(53 См.: Немов Р.С. Психология: Учебник для студентов высших учеб.
заведений: В 2 кн. Кн. 1. Основы общей психологии. М.: Правоведение;
Владос, 1994. С. 177-178; Он же. Социально-психологический анализ
эффективности деятельности коллектива. М.: Педагогика, 1984. С. 201;
Тильман Ф. Психология индивида и группы. М.: Прогресс, 1988. С. 209.

*(54) Палаузов В.Н. К вопросу о форме участия народного элемента в
уголовной юстиции. Одесса, 1876. С. 35.

*(55) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. Харьков, 1877. С. 58-59.

*(56) Викторский С.И. Русский уголовный процесс. С. 35.

*(57) См.: Немов Р.С. Психология: Учебник для студентов высших учеб.
заведений: В 2 кн. Кн. 1. Основы общей психологии. М.: Правоведение;
Владос, 1994. С. 177-178; Он же. Социально-психологический анализ
эффективности деятельности коллектива. М.: Педагогика, 1984. С. 201;
Тильман Ф. Психология индивида и группы. М.: Прогресс, 1988. С. 209.

*(58) Майерс Д. Социальная психология. СПб.: Питер, 1997. С. 427.

*(59) Аль-Фараби. Философские трактаты. Алма-Ата: Наука, 1972. С. 44-45.

*(60) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 274.

*(61) См.: Немов Р.С. Психология. Кн. 1. С. 474.

*(62) Ломов Б.Ф. Совместная (групповая) деятельность людей, формирование
трудовых коллективов и психологические аспекты управления ими//Правовые
и социально-психологические аспекты управления. М., 1972. С. 217; см.
также: Социальная психология: История. Теория. Эмпирические
исследования. Л.: ЛГУ, 1979. С. 133.

*(63) См.: Петровский А.В. Личность. Деятельность. Коллектив. М.:
Политиздат, 1982. С. 75-76.

*(64) См.: Воскресенский В., Конышева Л. Количество склонно переходить в
качество//Рос. юстиция. 1996. N 12. С. 11-12.

*(65) Кричевский Р.Л., Дубовская Е.М. Психология малой группы. С. 101.

*(66) Там же. С. 100.

*(67) Там же. С. 101.

*(68) Там же. С. 99.

*(69) Майерс Д. Социальная психология. С. 427.

*(70) См.: Парыгин Б.Д. Научно-техническая революция и личность:
Социально-психологические проблемы руководства. М.: Политиздат, 1979. С.
77.

*(71) См. Там же. С. 76-80; Он же. Социальная психология: Проблемы
методологии, истории и теории. СПб.: ИГУП, 1999. С. 206, 215.

*(72) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 324.

*(73) Плеханов Г.В. Соч. М., 1952. Т. 24. С. 315.

*(74) В социальной психологии под статусом понимается положение,
занимаемое человеком в системе межличностных отношений в группе,
характеризующее меру его признания со стороны членов сообщества (см.:
Немов Р.С. Социально-психологический анализ эффективной деятельности
коллектива. С. 11, 17, 190)

*(75) Престиж – мера признания обществом заслуг индивида; результат
соотнесения социально значимых характеристик со шкалой ценностей,
сложившейся в данной общности (см.: Психология: Словарь/Под общ. ред.
А.В.Петровского, М.Г.Ярошевского. С. 291).

*(76) В социально-психологической литературе отмечается, что лидер может
оказывать сильное влияние на процесс выработки группового решения, делая
его, в частности, более рискованным, нежели решения отдельных членов
группы (см.: Кричевский Р.Л., Дубовская Е.М. Психология малой группы. С.
159; Козелецкий Ю. Психологическая теория решений. С. 387; Костинская
А.Г. Зарубежные исследования группового принятия решений, связанных с
риском//Вопросы психологии. 1976. N 5).

*(77) Это не характерно для централизованной коммуникативной сети, когда
формальный лидер находится в центре информационных потоков и играет
основную роль в организации обмена информацией и межличностного
взаимодействия, особенно когда избирается иерархический, или
радикальный, вариант коммуникативной сети – вся информация передается
членам группы только через центральное лицо (см.: Битянова М.Р.
Социальная психология. М.: Международная педагогическая академия, 1994.
С. 64).

*(78) См.: Битянова М.Р. Социальная психология. С. 65.

*(79) См.: Немов Р.С. Социально-психологический анализ эффективной
деятельности коллектива. С. 125, 181; Он же. Психология. Кн. 1. Общие
основы психологии. С. 477.

*(80) Платон. Соч.: В 3 т. Т. 2. М.: Мысль, 1970. С. 34.

*(81) См.: Шумаков Н.Б. Роль вопроса в структуре мышления//Вопросы
психологии. 1984. N 1. С. 92.

*(82) Копнин П.В. Диалектика, логика, наука. М.: Наука, 1973. С. 227;
см. также: Аверьянов Л.Я. Почему люди задают вопросы? М.: Социолог,
1993.

*(83) Цит. по: Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 113.

*(84) Старченко А.А. Логика: Учебник для юрид. вузов. М.: Высшая школа,
1987. С. 94-95.77-178.

*(85) Цит. по: Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 140-141.

*(86) Бернэм У. Суд присяжных заседателей; Рассмотрение дела судом
присяжных: Науч.-практич. пособие для судей. Варшава, 1997.

*(87) См.: Мельник В.В. Здравый смысл – основа интеллектуального
потенциала суда присяжных//Рос. юстиция. 1995. N 6; Он же. Здравый смысл
в процессе поиска доказательства//Рос. юстиция. 1995. N 7; Он же.
Здравый смысл в процессе доказывания//Рос. юстиция. 1995. N 8; Он же.
Здравый смысл в напутственном слове//Рос. юстиция. 1995. N 9; Он же.
Здравый смысл при вынесении вердикта//Рос. юстиция. 1995. N 10. В этом
же издании в 1996 г. были опубликованы пять моих статей о совести как
нравственной основе человеческого фактора суда присяжных: см. N 2, 3, 4,
5 и 6.

*(88) Бернэм У. Суд присяжных заседателей; Рассмотрение дела судом
присяжных: Науч.-практич. пособие для судей. Варшава, 1997.

*(89) См.: Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. М.: Политиздат, 1972.
С. 108, 109.

*(90) Притчи. 13-15.

*(91) Цит. по: Маковельский А.О. Древнегреческие атомисты. Баку, 1946.
С. 314.

*(92) Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. С. 107.

*(93) См.: Жариков Е.С. Вопросы психологической подготовки
кадров//Деньги и кредит. 1991. N 10. С. 8.

*(94) См.: Липский Б.И. Практическая природа истины. Л.: ЛГУ, 1988. С.
133.

*(95) Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1971. С. 488-489.

*(96) Цит. по: Перекличка веков: размышления, суждения, высказывания.
М.: Мысль, 1990. С. 190.

*(97) Панкратьев В.Ф. Система гносеологии. М.: Мысль, 1993. С. 88.2

*(98) См.: Мельник В.В. Выживаемость человека при
катастрофах//Катастрофы: взгляд в прошлое и будущее. М., 1991. С. 87-92;
Он же. Право на защиту общества от стихии//Сов. юстиция. 1989. С. 14-15.

*(99) Береговой Г.Т. Три высоты. М.: Воениздат, 1986. С. 146.

*(100) Мальцев Т.С. Раздумья о земле, о хлебе. М.: Наука, 1986. С. 231.

*(101) Робер М.-А., Тильман Ф. Психология индивида и группы. М.:
Прогресс, 1988. С. 102.

*(102) Бэкон Ф. Новая Атлантида: Опыты и наставления нравственные и
политические. 2-е изд. М., 1962. С. 82.

*(103) Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М.: Прогресс, 1988. С. 74.

*(104) Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. Т. I. С. 463-464.

*(105) Сергеич П. Уголовная защита: Практические заметки. 2-е изд. СПб.,
1913. С. 38.

*(106) Там же. С. 4.

*(107) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 18.

*(108) Там же. С. 28, 29.

*(109) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 261.

*(110) Цит. по: Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 307.

*(111) Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 21.

*(112) Строгович М.С. Избр. труды. Т. 3: Теория судебных доказательств.
М.: Наука, 1991. С. 209.

*(113) Цит. по: Верч Дж. Голос разума: Социокультурный подход к
опосредованному действию. М.: Тривола, 1996. С. 116.

*(114) Цит. по: Верч Дж. Голос разума: Социокультурный подход к
опосредованному действию. С. 116.

*(115) Сухотин А. Парадоксы науки. М.: Мол. гвардия, 1978. С. 78.

*(116) Майданов А.С. Искусство открытия: Методология и логика научного
творчества. М.: Ретро, 1993. С. 116. См. также: Кедров Б.М. О творчестве
в науке и технике. М.: Мол. гвардия, 1997; Бонди Г. Относительность и
здравый смысл. М.: Мир, 1967; Пайерс Р. Сюрпризы в теоретической физике.
М.: Наука, 1988; Секей Г. Парадоксы в теории вероятности и
математической статистике. М.: Мир, 1990; Мельник В.В.
Познавательно-эвристическое значение художественной литературы
детективного жанра//Психологический журнал. Т. 13. 1992. N 3. С. 94-101.

*(117) Селье Г. От мечты к открытию: Как стать ученым. М.: Прогресс,
1987. С. 247.

*(118) Цит. по: Методологические вопросы биокибернетики. М.: Наука,
1974. С. 171.

*(119) Пушканский Б.Я. Обыденное знание. Л.: ЛГУ, 1987. С. 11.

*(120) Юдин Д.В., Юдин А.Д. Число и мысль. Вып. 8; Математики измеряют
сложность. М.: Знание, 1985. С. 159-160.

*(121) См.: Образцов В.А. Выявление и изобличение преступника. М.:
Юристъ, 1997.

*(122) См.: Мельник В.В. Познавательно-эвристическое значение
художественной литературы детективного жанра. С. 94-102; Он же. Детектив
глазами юриста//Сов. юстиция. 1988. N 9, 14; Он же. Детектив глазами
судебного психолога//Сов. юстиция. 1990. N 2.

*(123) Ушинский К.Д. Собр. соч. Т. 4. М.; Л.: АПН РСФСР, 1948. С. 127.

*(124) См.: Зегет В. Элементарная логика. М.: Высшая школа, 1985. С. 21.

*(125) Ухтомский А.А. Письма//Новый мир. 1973. N 1. С. 262-263.

*(126) Гиндев П. Философия и социальное познание. М.: Прогресс, 1979. С.
221.

*(127) Теплов Б.М. Избр. труды: В 2 т. Т. 1. М.: Педагогика, 1985. С.
225.

*(128) Теплов Б.М. Избр. труды. Т. 1. С. 266.

*(129) См.: Корнеев П.В. Жизненный опыт личности. М.: Политиздат, 1985.
С. 15, 18.

*(130) Ильин В.В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М.: МГУ,
1993. С. 69-70.

*(131) Горелова В.Н. Обыденное сознание как философская проблема. Пермь,
1993. С. 100.

*(132) Ивин А.А. Основы теории аргументации. М.: Владос, 1997. С. 141.

*(133) Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль
рациональности//Социо-логос. Социология. Антропология. Метафизика. Вып.
1: Общество и сферы смысла. М.: Прогресс, 1991. С. 46, 47.

*(134) См.: Мюллер В., Улиг Д. Общество и сознание. М.: Прогресс, 1984.
С. 176; Краткий словарь по социологии. М.: Политиздат, 1988. С. 318.

*(135) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 114.

*(136) Знаков В.В. Понимание в познании и общении. М.: Институт
психологии РАН, 1994. С. 67.

*(137) Гофруа Ж. Что такое психология? В 2 т. Т. 1/Пер. с фр. М.: Мир,
1992. С. 323.

*(138) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 57.

*(139) Мимиконов А.Г. Управление и информация. М.: Наука, 1975. С. 90.

*(140) Белановский С.А. Методика и техника фокусированного интервью. М.:
Наука, 1993. С. 227.

*(141) Гогель С. Суд присяжных и экспертиза в России. Ковна, 1894. С.
44-45.

*(142) Шилков Ю.М. Гносеологические основы мыслительной деятельности.
СПб., 1992. С. 177.

*(143) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 65.

*(144) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 56.

*(145) Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. СПб.: Худ. лит-ра,
1993. С. 38.

*(146) См.: Гусев С.С., Тульчинский Г.Я. Проблемы понимания в философии.
М.: Политиздат, 1983. С. 21.3

*(147) Емельянова Т.П. Феномен “здравого смысла” в социальном познании:
социально-психологический аспект//Социальная динамика и духовная
культура. Тверь, 1992. С. 110.

*(148) Ивин А.А. Основы теории аргументации. С. 144.

*(149) Белановский С.А. Методика и техника фокусированного интервью. С.
226.

*(150) Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983. С.
326, 344.

*(151) См.: Горелова В.Н. Обыденное сознание как философская проблема.
С. 100.

*(152) Ракитов А.И. Историческое познание: Системно-гносеологический
подход. М.: Политиздат, 1982. С. 127.

*(153) Корнеев П.В. Жизненный опыт личности. С. 16.

*(154) Карташев В.А. Система систем: Очерки общей теории и методологии.
М.: Прогресс-Академия, 1995. С. 56.

*(155) Цит. по: Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 64.

*(156) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 260.

*(157) Толстой Л. Воскресение. М.: Худ. лит-ра, 1966. С. 17.

*(158) Селье Г. От мечты к открытию: Как стать ученым. С. 100.

*(159) Селье Г. От мечты к открытию: Как стать ученым. С. 45-46.

*(160) См.: Гончаренко Н.В. Гений в искусстве и науке. М.: Искусство,
1991. С. 364. Здесь же приводится любопытный разговор: Ленин на слова
Горького: “И потом, мы все, художники, немного невменяемые люди” –
заметил: “Нелегко спорить против этого”. Еще одно любопытное
высказывание принадлежит современной талантливой поэтессе Римме
Казаковой. На вопрос корреспондента: “Поэты – люди особенные?” – она
ответила: “Скажем так, не совсем нормальные… Мозги-то настроены на
поэтическое осмысление жизни, а в бытовом плане ты дурак
дураком”//Клиент всегда прав. 2000. N 4.

*(161) Парандовский Я. Алхимия слова. М.: Правда, 1989. С. 119.

*(162) Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. Т. 2. С. 20.

*(163) Уильз У. Опыт теории косвенных улик, объясненной примерами. М.,
1864. С. 33.

*(164) Селье Г. От мечты к открытию: Как стать ученым. С. 111.

*(165) См.: Грановская Р.М. Элементы практической психологии. 2-е изд.,
испр. и доп. Л.: ЛГУ. 1988. С. 151.

*(166) Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. М.: Прогресс; Универс,
1994. С. 165.

*(167) Арно А., Николь П. Логика, или Искусство мыслить. С. 178.

*(168) Платон. Соч.: В 3 т. Т. 2. С. 268.

*(169) Там же. С. 268, 269.

*(170) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 343-344.

*(171) Там же. С. 260.

*(172) Грекова И. Кафедра//Новый мир. 1978. N 9. С. 138.

*(173) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 64.

*(174) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 64-65.1

*(175) Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 542-543. См. также: Кондаков
Н.И. Введение в логику. М.: Наука, 1967. С. 119.

*(176) Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1996. С. 120.

*(177) Кант И. Критика чистого разума. С. 121.

*(178) Там же.

*(179) Декарт Р. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1989. С. 255.

*(180) Гегель. Работы разных лет: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1972. С. 234.

*(181) Гете В. Фауст. М., 1953. С. 53.2.

*(182) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 260.

*(183) См.: Парыгин Б.Д. Научно-техническая революция и личность:
Социально-психологические проблемы. С. 161.

*(184) Битянова М.Р. Социальная психология. С. 39.

*(185) Цит. по: Дубинин И.И., Гусляков Л.Г. Динамика обыденного
сознания. Минск: Университетское, 1985. С. 36-37.

*(186) Хрулев С. Суд присяжных: Очерк деятельности судов и судебных
порядков//Журнал гражданского и уоголовного права (далее – ЖГУП). Кн.
10. С. 119.

*(187) Ильин И.А. О сущности правосознания. М.: Рарог, 1993. С. 40.

*(188) О роли мотивационно-смысловой структуры личности в механизме
мотивационной саморегуляции личности см.: Файзуллаев А.А. Мотивационная
саморегуляция личности. Ташкент: Академия наук Узб. ССР, 1987. С. 44-46.

*(189) Кони А.Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 212.

*(190) Словарь русского языка: В 4 т. Т. 4. М.: Наука, 1961. С. 243.

*(191) Жуковский В.А. Соч. Т. 1. СПб., 1855. С. 474.

*(192) См.: Фромм Э. Психоанализ и этика. М.: Республика, 1993. С. 401.

*(193) Там же. С. 116.

*(194) Сержантов В.Ф. Человек, его природа и смысл бытия. Л.: ЛГУ, 1990.
С. 211.

*(195) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 49.

*(196) Цит. по: Фромм Э. Психоанализ и этика. С. 115.

*(197) Как отмечает А.А.Ивин, “особенности моральных норм во многом
связаны со своеобразием стоящих за ними санкций. Моральное наказание:
является не только внешним (моральное порицание), но и внутренним
(угрызения совести)”. См.: Ивин А.А. Основы теории аргументации. С. 213.

*(198) См.: Симонов П.В. Мотивированный мозг: Высшая нервная
деятельность и естественнонаучные основы общей психологии. М.: Наука,
1987. С. 63-104.

*(199) Симонов П.В. Созидающий мозг: Нейробиологические основы
творчества. М.: Наука, 1987. С. 53-54.

*(200) Там же. С. 53.

*(201) Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 5. Л., 1949. С. 345.

*(202) Гримак Л.П. Резервы человеческой психики: Введение в психологию
активности. М.: Политиздат, 1989. С. 300.

*(203) Монтень М. Опыты: В 3 кн. Кн. 2. М.: Голос, 1992. С. 39-40.

*(204) Словарь латинских крылатых слов. М.: Русский язык, 1988. С. 136.

*(205) Кристи А. Восточный экспресс//Веские доказательства. М., 1987. С.
392.

*(206) Родионов С. Долгое дело. Камень. М.; Л., 1991.

*(207) Баренбойм П. Как предотвратить пытки: Применение психологических
знаний для защиты граждан. М.: Белые альвы, 1997. С. 26.

*(208) Владимиров Л.Е. Защитительные речи и публичные лекции. М., 1892.
С. 222.

*(209) Фромм Э. Психоанализ и этика. С. 115.

*(210) Краткий психологический словарь. С. 325.

*(211) Никифоров Г.С. Самоконтроль человека. Л.: ЛГУ, 1989. С. 70-72.

*(212) Фромм Э. Психоанализ и этика. С. 126.

*(213) Адамов А. Инспектор Лосев//Диология. М., 1978. С. 495-500.

*(214) Анисимов С.Ф. Мораль и поведение. М.: Мысль, 1985. С. 84.

*(215) Анисимов С.Ф. Мораль и поведение. С. 51.

*(216) См.: Казаков В.Г., Кондратьева Л.Л. Психология. М.: Высшая школа,
1989. С. 180.

*(217)) Там же.

*(218) По мнению И.М.Сеченова, рядом с волей “всегда стоит, определяя
ее, какой-нибудь нравственный мотив: (воля) одна, сама по себе
действовать не может:” (Сеченов И.М. Избр. произв. Т. 1. М.: АН СССР,
1952. С. 260)

*(219) См.: Каныгин Ю.М. Основы когнитивного естествознания:
Информационная теория социальных систем. Киев, 1993. С. 196.

*(220) Гальперин П.Я. Введение в психологию. М.: МГУ, 1976. С. 92-93.

*(221) Ильин В.В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. С. 61.

*(222) Цит. по: Жиряев А. Теория улик. Дерпт, 1855. С. 82.

*(223) Там же. С. 85.

*(224) Строгович М.С. Избр. труды. Т. 3: Теория судебных доказательств.
С. 225.

*(225) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 25.

*(226) Шингаров Г.Х. Эмоции и чувства как форма отражения
действительности. М.: Наука, 1971. С. 187-188.

*(227) Анисимов А.М. О специфике познания прошлого//Познание
возможности: Тезисы международной науч.-практич. конференции. М., 1994.
С. 187.

*(228) В подобных ситуациях конкретное преступление остается
нераскрытым. Как правильно отмечает Г.М.Резник, “вывод о возможности
раскрытия всякого преступления верен применительно к понятию
преступления как вида или типа, но он оказывается иногда несостоятельным
в отношении конкретного уголовного дела”. См.: Резник Г.М. Оправдание за
недоказанностью//Сов. юстиция. 1969. N 15. С. 12.

*(229) Владимиров Л.Е. Учение об уголовных доказательствах. СПб., 1910.
С. 332.

*(230) Гегель. Работы разных лет: В. 2 т. Т. 2. С. 12-13.

*(231) Ширяев Д.А. Психофизиологические механизмы вероятностного
прогнозирования. Рига: Знание, 1986. С. 112.

*(232) Цит. по: Методологические аспекты изучения деятельности
мозга//Материалы международного симпозиума 1983 г. М.: Наука, 1986. С.
197.

*(233) Анохин П.К. О творческом процессе с точки зрения
физиологии//Художественное творчество. Л.: Наука, 1983. С. 261-262.

*(234) Цит. по: Судебное красноречие русских юристов прошлого. М.:
Фемида, 1992. С. 15.

*(235) Бернэм У. Суд присяжных заседателей… С. 63.

*(236) Ницше Ф. Несвоевременные размышления//Ницше Ф. Полн. собр. соч.
Т. 2. М., 1909. С. 129-131.

*(237) Татаркевич В. О счастье и совершенстве человека. М.: Прогресс,
1981. С. 357.

*(238) Фромм Э. Психоанализ и этика. С. 117.

*(239) Там же. С. 118-119.

*(240) Цит. по: Коротких М.Г. Судебная реформа 1864 года в России. С.
231.

*(241) Вайнер А.А., Вайнер Г.А. Эра милосердия. М., 1976. С. 286.

*(242) Сергиевский Н.Д. О суде присяжных. Ярославль, 1875. С. 9-10.

*(243) Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 182.

*(244) Цит. по: Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 270.

*(245) Цит. по: Джаншиев Г. Основы судебной реформы. С. 275.

*(246) Владимиров Л.Е. Advokatus miles: Пособие для уголовной защиты.
СПб., 1911. С. 2.

*(247) См.: Эффективность правосудия и проблема устранения судебных
ошибок. Ч. 1. М.: Институт гос-ва и права АН СССР, 1975. С. 134.

*(248) См. там же.

*(249) По свидетельству Л.Е.Владимирова, один старый судья говорил
Герцену, что он не любил вникать в обстоятельства, уменьшающие
виновность: “Как начнешь перебирать эти обстоятельства да переходить
последовательно от одного к другому, смотришь – и дойдешь до полного
оправдания” (Владимиров Л.Е. Уголовный законодатель как воспитатель
народа. С. 43-44).

*(250) Там же. С. 95-96.

*(251) Фромм Э. Психоанализ и этика. С. 54.

*(252) Там же. С. 281.

*(253) Фромм Э. Бегство от свободы//Психология личности. С. 54.

*(254) Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 2. М.: Мысль, 1964. С. 201.

*(255) Размышления и афоризмы французских моралистов XVI-XVIII веков.
М., 1987. С. 125.

*(256) Андреевский С.А. Драмы жизни. Пг., 1916. С. 609.

*(257) См.: Политология: Энциклопедический словарь. М., 1993. С.
309-310; Общая теория прав человека. М.: Норма, 1996.

*(258) См.: Симонов П.В., Ершов П.М., Вяземский Ю.П. Происхождение
духовности. М.: Наука, 1989. С. 34-39.

*(259) Хекхауден Х. Мотивация и деятельность. Т. 1. М.: Педагогика,
1966. С. 348.

*(260) Симонов П.В., Ершов П.М. Темперамент. Характер. Личность. М.:
Наука, 1984. С. 116.

*(261) Цит. по: Мечников И.И. Этюды оптимизма. М.: Наука, 1987. С.
256-258.

*(262) Лук. 10, 30-35//Евангелия. М.: Терра, 1990.

*(263) Аристотель. Соч.: В. 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 184-186.

*(264) См.: Плахов В.Д. Социальные нормы. Философские обоснования общей
теории. М.: Мысль, 1985. С. 33, 92-94, 100-101; Ильин И.А. О сущности
правосознания. С. 50; Симонов П.В., Ершов П.М. Темперамент. Характер.
Личность. С. 26; Симонов П.В., Ершов П.М., Вяземский Ю.П. Происхождение
духовности. С. 11; Котик М.А. Психология и безопасность. Таллин: Валгус,
1987. С. 296.

*(265) Ильин И.А. О сущности правосознания. С. 24-25.

*(266) Там же. С. 25.

*(267) Ершов П.М. Потребности человека. М.: Мысль, 1990. С. 156.

*(268) Цит. по: Ершов П.М. Потребности человека. С. 156-157.

*(269) Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1991. С. 391.

*(270) Михайловский Н.К. Соч.: В 6 т. Т. 4. СПб., 1897. С. 430.

*(271) Алексеев П.В., Панин А.В. Теория познания и диалектика. М.:
Высшая школа, 1991. С. 32; см. также: Александров А.Д. Истина как
моральная ценность//Наука и ценности. Новосибирск, 1987. С. 32.

*(272) См.: Лук А.Н. Эмоции и личность. М.: Знание, 1982. С. 101.

*(273) Цит. по: Знаков В.В. Классификация психологических признаков
истинных и неистинных сообщений в коммуникативных
ситуациях//Психологический журнал. 1999. Т. 20. N 2. С. 60.

*(274) Дубровский Д.И. Обман: Философско-психологический анализ. М.:
РЭЙ, 1994. С. 5.

*(275) Поварнин С. Спор: О теории и практике спора. СПб.: Лань, 1996. С.
115.

*(276) См.: Горбачевич К.С., Хабло Е.П. Словарь эпитетов русского
литературного языка. Л.: Наука, 1979. С. 222, 291.

*(277) Монтень М. Опыты. Кн. 2. С. 373.

*(278) Дубровский Д.И. Обман: Философско-психологический анализ. С. 5.

*(279) Монтень М. Опыты. Кн. 2. С. 372.

*(280) Гиндев П. Философия и социальное познание. С. 224.

*(281) Цит. по: Лук А.Н. Эмоции и личность. С. 106.

*(282) См.: Мельник В.В. Человек в экстремальной ситуации//Сов. юстиция.
1993. N 20. С. 28-30.

*(283) См.: Ночевник М.Н. Человеческое общение. М.: Политиздат, 1988. С.
71.

*(284) Там же. С. 71-72.

*(285) Перро Ж. Красный пуловер. С. 140-141.

*(286) Куприянов А. Голос Божий в современном суде//Рос. юстиция. 1997.
N 1. С. 3.

*(287) Арутюнова Н.Д. Истина: фон и коннотации//Логический анализ языка:
Культурные концепты. М.: Наука, 1991. С. 29.

*(288) Цит. по: Касьянова К. О русском национальном характере. М.:
Институт национальной модели экономики, 1994. С. 224.

*(289) Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. М.: Наука, 1984. С. 41.

*(290) Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. С. 38.

*(291) См. там же. С. 190.4

*(292) Франкл В. Человек в поисках смысла. С. 296.

*(293) Касьянова К. О русском национальном характере. С. 229.

*(294) Гараджа В.И. Социология религии. М.: Аспект-Пресс, 1996. С. 158.

*(295) См.: Баренбойм П. Божественное происхождение судебной
власти//Рос. юстиция. 1996. N 1; Он же. Александр Мень: от религии к
правовым идеям//Рос. юстиция. 1996. N 5; Кротов А. Божественная природа
судебной власти: новые аргументы//Рос. юстиция. 1996. N 5; Панасюк А. Не
судите да не судимы будете//Рос. юстиция. 1990. N 16; Куприянов А. Голос
Божий в современном суде//Рос. юстиция. 1997. N 1. С. 3.

*(296) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 33.

*(297) Додонов Б.И. Эмоция как ценность. М.: Политиздат, 1978. С. 109.

*(298) Рейнвальд Н.И. Психология личности. С. 161.

*(299) Ефимов В.Т. Введение в этосологию. Нравы и нравственность. М.,
1993. С. 329.

*(300) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 24-25.

*(301) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 551.

*(302) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 600, 562.

*(303) Там же. С. 562.

*(304) Кони А.Ф. Присяжные заседатели//Суд присяжных в России. Л.:
Лениздат, 1991. С. 81-82.

*(305) Там же. С. 82.

*(306) Карташов В.А. Система систем: Очерки общей теории и методологии.
С. 72-73.

*(307) Хрулев С. Суд присяжных: Очерк деятельности судов и судебных
порядков//ЖГУГП. Кн. 10. С. 81.

*(308) Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 319.

*(309) Владимиров Л.Е. Учение об уголовных доказательствах. С. 380.

*(310) Хрулев С. Суд присяжных: Очерк деятельности судов и судебных
порядков//ЖГУП. Кн. 10. С. 97-98.

*(311) Симонов П.В. Детерминизм и свобода выбора//Методологические
проблемы физиологии высшей нервной деятельности. М.: Наука, 1982. С.
117.

*(312) Цит. по: Рейнвальд Н.И. Психология личности. С. 139.

*(313) Мур Дж. Принципы этики. М.: Прогресс, 1984. С. 270.

*(314) Хрулев С. Суд присяжных: Очерк деятельности судов и судебных
порядков//ЖГУП. Кн. 10. С. 99.

*(315) Шатуновский И.Б. “Правда”, “истина”, “искренность”,
“правильность” и “ложь” как показатели соответствия (несоответствия)
содержания предложения мысли и действительности//Логический анализ
языка. Культурные концепты. М.: Наука, 1991. С. 33-35.

*(316) Полани М. Личностное знание. М.: Прогресс, 1985. С. 259.

*(317) Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. Т. 2. С. 426.

*(318) Ивин А.А. Основы теории аргументации. С. 130.

*(319) Жиряев А. Теория улик. С. 78.

*(320) Там же.

*(321) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 600.

*(322) Уильз У. Опыт теории косвенных улик, объясненной примерами. С.
150.

*(323) Жиряев А. Теория улик. С. 70.

*(324) Резник Г. Внутреннее убеждение при оценке доказательств. С. 74.

*(325) Хрулев С. Суд присяжных: Очерк деятельности судов и судебных
порядков//ЖГУП. Кн. 9. С. 55.

*(326) Копнин П.В. Гносеологические и логические основы науки. М.:
Мысль, 1974. С. 252, 254; Он же. Диалектика как логика и теория
познания: Опыт логико-гносеологического исследования. С. 300-303;
Филатов В.П. Научное познание и мир человека. М.: Политиздат, 1989. С.
194.

*(327) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 373.

*(328) Античные риторики. М.: МГУ, 1978. С. 62.

*(329) Спасович В.Д. Соч. Т. V: Судебные речи (1867-1874). С. 262.

*(330) Кони А.Ф. За последние годы. СПб., 1898. С. 297.

*(331) Владимиров Л.Е. Уголовный законодатель как воспитатель народа. С.
34.

*(332) Кони А.Ф. За последние годы. С. 357.

*(333) Там же.

*(334) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 32.

*(335) Гогель С. Суд присяжных и экспертиза в России. С. 52.

*(336) См.: Гогель С. Суд присяжных и экспертиза в России. С. 53-54.

*(337) Мюнстерберг Г. Основы психотехники. СПб.: Изд. дом “ПЭТ” при
участии изд-ва “Алетейя”, 1996. С. 106.

*(338) Хрулев С. Суд присяжных: Очерк деятельности судов и судебных
порядков//ЖГУП. Кн. 10. С. 124-125.

*(339) См.: Алексеева Л.С. Проблема факта и права в суде
присяжных//Науч. труды: Сб. М.: РПА, 1993. С. 27; Пашин С.А. Судебная
реформа и суд присяжных. С. 75; Кириллова Н.П. Суд присяжных в России и
мировой опыт. СПб., 1998. С. 32-33; Резник Г.М. Рыцарь
правосудия//Плевако Ф.Н. Избр. речи. М.: Юридич. лит-ра, 1993. С. 18.,

*(340) Сергеич П. Искусство речи на суде. М.: Юрид. лит-ра, 1988. С.
267.

*(341) см.: Дружинин В.В. Мотивация деятельности в чрезвычайных
ситуациях. Минск: Университетское, 1985. С. 6.

*(342) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 342-343.

*(343) см.: Античные риторики. С. 23.

*(344) Дубко Е.Л., Титов В.А. Идеал, справедливость, счастье. М.: МГУ,
1989. С. 176, 181.

*(345) Андреевский С.А. Защитительные речи. СПб., 1909. С. 267.

*(346) Карабчевский Н.П. Речи. 1882-1902. СПб., 1902. С. 569.

*(347) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 342-343.

*(348) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 526.

*(349) Сергеич П. Уголовная защита. С. 28.

*(350) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 74.

*(351) Коваленко Ю. Жак Вержес, легендарный адвокат знаменитых
террористов, коронованных особ и безвестных нищих//Известия. 1995. 28
янв.

*(352) Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972. С. 150.

*(353) Защита по уголовному делу. Пособие для адвокатов, М.: Юристъ,
1998. С. 34-37.

*(354) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 74.

*(355) См.: Лупинская П.А. Проблемы допустимости доказательств при
рассмотрении дел судом присяжных//Рассмотрение дел судом присяжных:
Науч.-практ. пособие для судей. Варшава: Бюро по демократическим
институтам и правам человека, 1997. С. 121; Лупинская П.А., Кипнис Н.М.
Некоторые вопросы, возникающие в практике применения
уголовно-процессуального законодательства при рассмотрении уголовных дел
судом присяжных (предварительное слушание)//Вест. Саратовской
государственной академии права. Саратов, 1996. С. 74-76 и др.

*(356) Бюллетень Верховного суда РФ. 1995. N 3.

*(357) При подготовке настоящего раздела использована статья С.А.Пашина
“Вопросы, задаваемые присяжным заседателям в суде при их отборе для
участия в рассмотрении дела”//Суд присяжных: Науч.-практ. сб. М.:
Российская правовая академия, 1993. С. 179-197.

*(358) Майерс Д. Социальная психология. С. 176.

*(359) Майерс Д. Социальная психология. С. 423.

*(360) Там же.

*(361) Мюнстерберг Г. Основы психотехники: В 2 т. Т. 2. СПб., 1996. С.
149.

*(362) Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М.: НКЮ СССР, 1939. С.
253.

*(363) Перро Ж. Красный пуловер. М.: Прогресс, 1985. С. 178.

*(364) Ильин И.А. О сущности правосознания. С. 224.

*(365) Знаков В.В. Правда и ложь в сознании руского народа в современной
психологии понимания. М.: Ин-т психологии РАН, 1993. С. 65.

*(366) Ламбер Ж.М. Маленький судья. М.: Прогресс, 1990. С. 291.

*(367) Бобрищев-Пушкин А.М. Эмпирические законы деятельности русского
суда присяжных. С. 261.

*(368) Там же.

*(369) Там же. С. 260, 261.

*(370) См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 1995. N 3.

*(371) Немытина М.В. Российский суд присяжных. М.: БЕК, 1991. С. 43.

*(372) Братусь Б.С. Аномалии личности. М.: Мысль, 1988. С. 59.

*(373) Цит. по: Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления/Под
ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: МГУ, 1981. С. 390.

*(374) См.: Пашин С.А. Судебная реформа и суд присяжных. С. 12-13.

*(375) См.: Надеин В. Суд присяжных оправдал женщину, которая жестоко
отомстила своему мужу//Известия. 1994. 25 янв.

*(376) Хрулев С. Суд присяжных: Очерк деятельности судов и судебных
порядков//ЖГУП. Кн. 9. С. 55.

*(377) Суд присяжных: Проблемы и практика применения законодательства.
Материалы научно-практической конференции. М., 1996. С. 21-22.

*(378) См.: Состязательное правосудие: Труды науч.-практич. лабораторий.
Ч. I. Выпуск I. С. 70-71.

*(379) Кони А.Ф. Судебные речи. СПб., 1905. С. 735.

*(380) Рассмотрение дел судом присяжных: Науч.-практич. пособие. М.:
Юрид. лит-ра, 1977. С. 145.

*(381) Доказывание в уголовном процессе: Традиции и современность. М.:
Юристъ, 2000. С. 227.

*(382) Тейман С. Трудности защиты в российских судах: осторожные советы
американского адвоката. Защита по уголовному делу. С. 194.

*(383) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 151.

*(384) См.: Судебные прения по уголовным делам: Учеб. пособие. Казань:
Изд-во Казанский ун-т, 1992. С. 112.

*(385) См.: Стешов А.В. Как победить в споре. О культуре полемики. Л.:
Лениздат, 1991. С. 11.

*(386) См.: Павлова Л.Г. Спор, дискуссия, полемика. М.: Просвещение,
1991. С. 6, 125; Шенберг В.А. Полемика как способ духовного
противоборства. Л., 1991. С. 17.

*(387) Левин А.М., Огнев П.А., Россельс В.Л. Защитник в советском суде.
М., 1960. С. 15.

*(388) Владимиров Л.Е. Advocatus miles. С. 169.

*(389) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 328.

*(390) При подготовке данного раздела использована работа: Решетова
Н.Ю., Мельник В.В. Участие государственного обвинителя в заключительных
этапах судопроизводства с участием присяжных заседателей//Поддержание
государственного обвинения в суде с участием присяжных заседателей. М.:
НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной
прокуратуре РФ. С. 377-398.

*(391) При подготовке данного раздела использована работа: Решетова
Н.Ю., Мельник В.В. Участие государственного обвинителя в заключительных
этапах судопроизводства с участием присяжных заседателей//Поддержание
государственного обвинения в суде с участием присяжных заседателей. С.
399-402.

*(392) Цит. по: Об ораторском искусстве. М.: Политиздат, 1973. С.
149-150.

*(393) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 148.

*(394) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С. 99.

*(395) Григорьева Н.В. Напутственное слово председательствующего
судьи//Состязательное правосудие: Труды науч.-практич. лабораторий. Вып.
1. Ч. 1. М.: Международный комитет содействия правовой реформе, 1996. С.
161-162.

*(396) Пешковский А.М. Избр. труды. М., 1958. С. 253.

*(397) Цит. по: Ивакина Н.Н. Основы судебного красноречия. М.: Юрист,
2000. С. 11.

*(398) См.: Стешов А.В. Устное выступление: логика и композиция. Л.,
1989. С. 25.

*(399) Платон. Соч.: В 3 т. Т. 2. С. 203.

*(400) Русская риторика: Хрестоматия/Авт.- сост. Л.К.Граудина. М.:
Просвещение, 1996. С. 81.

*(401) Русская риторика: Хрестоматия/Авт.- сост. Л.К.Граудина. М.:
Просвещение, 1996. С. 78.

*(402) См.: Панасюк А.Ю. Как убеждать в своей правоте: Современные
технологии убеждающего воздействия. М.: Дело, 2001. С. 120-124.

*(403) Михайличенко Н.А. Основы риторики: Учеб. пособие. М.: Юнтус,
1994. С. 24.

*(404) Русская риторика. С. 80.

*(405) Судебное красноречие русских юристов прошлого. С. 205.

*(406) Кони А.Ф. Избр. произв. М., 1956. С. 115.

*(407) Там же.

*(408) Там же.

*(409) Хрулев С. Суд присяжных//ЖГУП. Кн. 9. С. 38.

*(410) Судебные речи известных русских юристов. М.: Юрид. лит-ра, 1958.
С. 793.

*(411) Там же. С. 397-398.

*(412) Плевако Ф.Н. Избр. речи. М.: Юрид. лит-ра, 1993. С. 211-212.

*(413) Судебные речи известных русских юристов. С. 474-475.

*(414) Судебное красноречие русских юристов прошлого. С. 199.

*(415) Судебные речи известных русских юристов. С. 41-42.

*(416) См.: Ивин А.А. Основы теории аргументации. С. 67.

*(417) Цит. по: Алексеев А.П. Аргументация. Познание. Общение. М.: МГУ,
1991. С. 18.

*(418) См.: Брутян Г.А. Аргументация. Ереван: Академия наук Армянской
ССР, 1984. С. 5, 32.

*(419) Цит. по: Алексеев А.П. Аргументация. Познание. Общение. С. 22.

*(420) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 67.

*(421) Павлова Л.Г. Спор, дискуссия, полемика. С. 123.

*(422) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С.
152.

*(423) См.: Ивин А.А. Основы теории аргументации. С. 6; Кириллов В.И.,
Старченко А.А. Логика. М.: Юрист, 2000. С. 196.

*(424) Хрулев С. Суд присяжных//ЖГУП. Кн. 9. С. 58-59.

*(425) См.: Стешов А.В. Как победить в споре. О культуре полемики. С.
53-54.

*(426) См.: Судебные прения по уголовным делам. С. 59-61.

*(427) Андреевский С.А. Защитительные речи. С. 144-155.

*(428) Убеждающее воздействие публицистики (основы теории). Киев: Вища
школа, 1986. С. 129.

*(429) Шепель В.М. Социально-психологические проблемы воспитания. М.:
Просвещение, 1987. С. 202.

*(430) Парыгин Б. Социальная психология. СПб., 1999. С. 405.

*(431) Цит. по: Борисов Ю.В. Шарль Морис Талейран. М.: Международные
отношения, 1986. С. 158.

*(432) Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. С. 200

*(433) Скуленко М.И. Убеждающее воздействие публицистики: Основы теории.
Киев.: Виша школа, 1986. С.125.

*(434) Скуленко М.И. Убеждающее воздействие публицистики. С. 147, 130.

*(435) Герцен А.И. Собр. соч. Т. 10. М., 1956. С. 102.

*(436) Скуленко М.И. Убеждающее воздействие публицистики. С. 126.

*(437) Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи.
Современная риторика. Ростов н/Д: Феникс, 1995. С. 466-467.

*(438) Паскаль Б.О геометрическом уме и об искусстве убеждать//Логика и
риторика: Хрестоматия. Минск: Тетра Системс, 1997. С. 227.

*(439) Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М.: Наука, 1979. С.
155, 156, 159.

*(440) Античные риторики. С. 19-20.

*(441) Хрулев С. Суд присяжных//ЖГУП. Кн. 9. С. 58.

*(442) Судебное красноречие русских юристов прошлого. С. 184.

*(443) Бетс Г. де. Искусство говорить на суде. М., 1896. С. 15.

*(444) Кузьмина Н.В. Искусство убеждать//Труд. Контакты. Эмоции. Л.,
1980. С. 101.

*(445) облегчающего установление и поддержание психологического контакта
между сторонами, председательствующим и присяжными заседателями, что
имеет особенно важное значение во время прений сторон, произнесения
речей и напутственного слова председательствующего.

*(446) Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 3. С. 159.

*(447) Культура русской речи и эффективность общения. М.: Наука, 1996.
С. 13.

*(448) См.: Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. С. 200.

*(449) Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. М.: Наука, 1982. С.
135.

*(450) Античные риторики. С. 128.

*(451) Цит. по: Судебное красноречие: С. 204-205.

*(452) Хрулев С. Суд присяжных//ЖГУП. Кн. 9. С. 40.

*(453) Там же. С. 40, 41.

*(454) Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 4. С. 670.

*(455) Античные риторики. С. 129-130.

*(456) Хрулев С. Суд присяжных//ЖГУП. Кн. 9. С. 40.

*(457) Владимиров Л.Е. Суд присяжных. С. 136.

*(458) Пешковский А.М. Объективная и нормативная точка зрения на
язык//Основы культуры речи: Хрестоматия. М.: Высшая школа, 1984. С. 245.

*(459) См.: Кохтев Н.Н. Риторика: Учеб. пособие. М.: Просвещение, 1994.
С. 58-59.

*(460) Сопер П.Л. Основы искусства речи. М.: Прогресс-Академия, 1992. С.
304.

*(461) Цит. по: Михайличенко Н.А.Основы риторики. С. 28.

*(462) Граудина Л.К., Миськевич Г.И. Теория и пратика русского
красноречия. М.: Наука, 1989. С. 170.

*(463) Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. С. 216-217.

*(464) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 264.

*(465) Логика: Учеб. пособие. Минск: Высшая школа, 1994. С. 159.

*(466) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 18.

*(467) См.: Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Человеческое слово могуче: М.:
Просвещение, 1994. С. 60.

*(468) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 30-31.

*(469) Кони А.Ф. Избр.произв. С. 109.

*(470) См.: Запорожец Т.И. Логика сценической речи: Учеб. пособие для
театральных и культурно-просветительских учебных заведений. М.:
Просвещение, 1974. С. 12-47; Головин Б.Н. Основы культуры речи. М.:
Высшая школа, 1998. С. 200; Чихачев В.П. Культура речи лектора//Основы
лекторского мастерства. М.: Знание, 1978. С. 154-158.

*(471) Герасимов С.В. Познавательная активность и понимание//Вопросы
психологии. 1994. N 3. С. 92.

*(472) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 229.

*(473) См.: Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 49.

*(474) Античные риторики. С. 269.

*(475) Масарский М. Убеждающее слово. М.: Молодая гвардия, 1979. С. 81.

*(476) Цит. по: Запорожец Т.И. Логика сценической речи. С. 17.

*(477) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 42-43.

*(478) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 44.

*(479) Он же. Уголовная защита. СПб., 1913. С. 241.

*(480) Там же.

*(481) Там же.

*(482) См.: Современный словарь иностранных слов. М.: Русский язык,
1992. С. 330.

*(483) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 113-114.

*(484) Там же. С. 114.

*(485) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 34.

*(486) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С.
195.

*(487) Там же. С. 359.

*(488) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 225.

*(489) Там же.

*(490) Там же.

*(491) См.: Звягинцев В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. М.,
1967. С. 250; Масарский М. Убеждающее слово. С. 66.

*(492) Коробейников В.С. Духовное общение, обмен информацией,
идеологическая борьба. М., 1976. С. 25.

*(493) Судебное красноречие: С. 94.

*(494) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 35.

*(495) См.: Головин Б.Н. Основы культуры речи. С. 186.

*(496) См.: Стешов А.В. Как победить в споре: О культуре полемики. С.
102.

*(497) Цит. по: Безменова Н.А. Очерк по теории и истории риторики. М.,
1991. С. 98.

*(498) Русские писатели о литературном труде: В 4 т. Т. 1. Л., 1954. С.
606.

*(499) Головин Б.Н. Основы культуры речи. С. 19.

*(500) Судебное красноречие: С. 200, 202.

*(501) См.: Диалектика познания сложных систем/Под ред. В.С.Тюхтина. М.:
Мысль, 1988. С. 67)

*(502) Фейнберг Е.Л. Кибернетика. Логика. Искусство. М.: Радио и связь,
1981. С. 71.

*(503) Цит. по: Сухотин А. Ритмы и алгоритмы. М.: Мол. гвардия, 1978. С.
140, 142.

*(504) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 127.

*(505) См.: Кузнецова Т.И., Стрельникова И.П. Ораторское искусство в
Древнем Риме. М.: Наука, 1976. С. 165.

*(506) Античные риторики. С. 21-22.

*(507) Лебон Г. Психология народов и масс. С. 278.

*(508) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 18-19.

*(509) См.: Васильева А.Н. Художественная речь. М.: Русский язык, 1983;
Кохтев Н.Н., Розенталь Д.Э. Искусство публичного выступления. М., 1988.
С. 42-110; Скляревская Г.Н. Метафора. Новосибирск: Наука, 1985; Федоров
А.И. Образная речь. Новосибирск: Наука, 1985; Голуб И.Б., Розенталь Д.Э.
Секреты хорошей речи. М.: Международные отношения, 1993. С. 197-256.

*(510) Античные риторики. С. 134, 135.

*(511) Дземидок Б. О комическом. М.: Прогресс, 1974. С. 102.

*(512) Цит. по: Михайличенко Н.А. Основы риторики. С. 38.

*(513) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 149.

*(514) Судебное красноречие: С. 163-164.

*(515) Там же. С. 166.

*(516) Чехов А.П. Собр. соч.: В 12 т. Т. 6. М.: Госполитиздат, 1956. С.
276.

*(517) Цит. по: Кохтев Н.Н. Риторика. С. 131.

*(518) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 49.

*(519) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 152.

*(520) Раушенбах Б. К рационально-образной картине мира//Коммунист.
1989. N 8. С. 90, 93.

*(521) Судебные речи известных русских юристов. С. 628.

*(522) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 47.

*(523) Масарский М. Убеждающее слово. С. 101.

*(524) Там же. С. 37-38.

*(525) Масарский М. Убеждающее слово. С. 100, 101.

*(526) См.: Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи//Вопросы
языкознания. 1964. С. 28.

*(527) См.: Маздыбаев К. Психология ответственности. Л.: Наука, 1983. С.
25.

*(528) Раушенбах Б. К рационально-образной картине мира. С. 92.

*(529) Цит. по: Васильева А.Н. Художественная речь. С. 183.

*(530) Античные риторики. С. 130-131.

*(531) Андреевский С.А. Защитительные речи. С. 23.

*(532) Андреевский С.А. Защитительные речи. С. 48-49.

*(533) Спасович В.Д. Соч. Т. V. С. 290.

*(534) Цит. по: Скрипилев Е.А. В.Д.Спасович – король русской адвокатуры.
М.: Институт гос-ва и права Российской академии наук, 1999. С. 58.

*(535) Спасович В.Д. Соч. Т. V. С. 290.

*(536) См.: Васильева А.Н. Художественная речь; Кохтев Н.Н. Основы
ораторской речи. С. 196.

*(537) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 46.

*(538) Античные риторики. С. 269.

*(539) Там же. С. 249.

*(540) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 279.

*(541) Там же. С. 227.

*(542) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 30.

*(543) См.: Александрова З.Е. Словарь синонимов русского языка. М.:
Русский язык, 1986. С. 5.

*(544) Античные риторики. С. 131.

*(545) См.: Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи. С.
5.

*(546) Скуленко М.И. Убеждающее воздействие публицистики. С. 132.

*(547) Там же. С. 134.

*(548) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С.
358.

*(549) Кохтев Н.Н. Основы ораторской речи. С. 197.

*(550) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 56.

*(551) Цицерон Марк Туллий. Речи: В 2 т. Т. 1. М., 1962. С. 309.

*(552) Кохтев Н.Н. Основы ораторской речи. С. 200.

*(553) Андреевский С.А. Защитительные речи. С. 48.

*(554) Судебные речи адвокатов/Сост. С.А. Хейфиц. Л., 1972. С. 99.

*(555) Крывелев И.А. Ораторское искусство лектора//Основы лекторского
мастерства. М.: Знание, 1978. С. 136.

*(556) Демосфен. Речи: В 3 т. Т. II. М.: Памятники исторической мысли,
1994. С. 173.

*(557) Античные риторики. С. 273.

*(558) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 27.

*(559) Граудина Л.К., Миськевич Г.И. Теория и практика русского
красноречия. С. 170.

*(560) См.: Васильева А.Н. Основы культуры речи. М.: Русский язык, 1990.
С. 87.

*(561) Цит. по: Античные теории языка и стиля. М.; Л.: Наука, 1936. С.
196.

*(562) Цит. по: Античные теории языка и стиля. М.; Л.: Наука, 1936. С.
273.

*(563) Кузнецова Т.И., Стрельникова И.П. Ораторское искусство в Древнем
Риме. С. 176.

*(564) См. там же. С. 177.

*(565) Там же. С. 184.

*(566) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 17.

*(567) Античные риторики С. 138.

*(568) Хрулев С. Суд присяжных//ЖГУП. С. 42.

*(569) Судебное красноречие русских юристов прошлого. С. 196.

*(570) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С.
176.

*(571) Ляховецкий Л.Д. Характеристика известных русских судебных
ораторов. СПб., 1897. С. 111.

*(572) Цит. по: Алексеев Н.С., Макарова З.В. Ораторское искусство в
суде. С. 85.

*(573) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 155.

*(574) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С.
179-180.

*(575) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 32.

*(576) См.: Судебное красноречие: С. 187-188.

*(577) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 33.

*(578) Там же.

*(579) Судебное красноречие: С. 10.

*(580) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 181.

*(581) Fair play – честная игра, равенство условий для каждого в спорте,
в торговой конкуренции, в судебном заседании.

*(582) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 171-172.

*(583) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 16.

*(584) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С.
192.

*(585) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 34-35.

*(586) Андреевский С.А. Защитительные речи. С. 21-22.

*(587) Там же. С. 29.

*(588) Там же.

*(589) Судебное красноречие: С. 181-182.

*(590) Там же. С. 182.

*(591) Кони А.Ф. Избр. произв. С. 65-67.

*(592) Судебное красноречие: С. 60, 61.

*(593) Там же. С. 61.

*(594) Андреевский С.А. Защитительные речи. С. 21.

*(595) Там же. С. 20-21.

*(596) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 29-30.

*(597) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 30.

*(598) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 262-263.

*(599) Судебное красноречие: С. 179.

*(600) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 19.

*(601) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 19.

*(602) Там же. С. 166.

*(603) Там же. С. 17-18.

*(604) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 156-157.

*(605) Ушаков А.А. Очерки советской законодательной стилистики. Пермь,
1967. С. 48.

*(606) См.: Васильева А.Н. Основы культуры речи. С. 64-65; Головин Б.Н.
Основы культуры речи. С. 128; Ивакина Н.Н. Культура судебной речи. М.:
БЕК, 1995. С. 7-9.

*(607) Цит. по: Головин Б.Н. Основы культуры речи. С. 123.

*(608) Там же.

*(609) Судебное красноречие: С. 203.

*(610) Там же. С. 53.

*(611) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 22.

*(612) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 178.

*(613) Там же. С. 147.

*(614) Сергеич П. Искусство речи на суде. С. 22.

*(615) Кант И. Критика способности суждения. М.: Искусство, 1994. С.
201.

*(616) Судебное красноречие… С. 90.

*(617) См.: Судебные прения по уголовным делам. С. 113.

*(618) См.: Харькин В. Н. Импровизация: Импровизация? Импровизация! М.:
ИЧП “Издательство Магистр”, 1997. С. 11, 38, 65, 203-206)

*(619) Цицерон Марк Туллий. Речи. Т. 1. С. 191-192.

*(620) Поварнин С.И. Спор: О теории и практике спора. С. 57.

*(621) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 54.

*(622) Поварнин С.И. Спор: О теории и практике спора. С. 93, 94.

*(623) См.: Выдря М. А.Ф.Кони как судебный оратор//Кони А.Ф. Собр. соч.:
В 8 т. Т. 3. С. 7.

*(624) Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. С. 78.

*(625) Там же. С. 353.

*(626) Там же. С. 344-345.

*(627) Там же. С. 221.

*(628) Там же. С. 81.

*(629) Об ораторском искусстве. С. 72.

*(630) Бетс Г. де. Искусство говорить на суде. С. 20.

*(631) Там же. С. 18.

*(632) Судебное красноречие… С. 95.

*(633) Владимиров Л.Е. Защитительные речи и публичные лекции. С. 486.

*(634) Владимиров Л.Е. Защитительные речи и публичные лекции. М., 1892.
С. 480.

*(635) Там же. С. 476.

*(636) Там же. С. 485.

*(637) Судебное красноречие… С. 232.

*(638) Бетс Г. де. Искусство говорить на суде. С. 23.

*(639) Бетс Г. де. Искусство говорить на суде. С. 22-23.

*(640) Бетс Г. де. Искусство говорить на суде. С. 21-22.

*(641) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 60.

*(642) Там же.

*(643) Залыгин С. Заглянем в послезавтра//Лит. газета. 1985. 25 дек.

*(644) Шкляревский А. Что побудило к убийству: Рассказы следователя. М.:
Худ. лит-ра, 1993.

*(645) См.: Мельник В.В. Познавательно-эвристическое значение
художественной литературы детективного жанра//Психологич. журнал. 1992.
Т. 13. N 3. С. 94-102; Он же. Детектив глазами юриста//Сов. юстиция.
1998. N 14; Он же. Детектив глазами судебного психолога//Сов. юстиция.
1990. N 2; Он же. Глазами криминалиста//Лит. газета. 1986. 10 сент.

*(646) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 17.

*(647) Цит. по: Об ораторском искусстве. С. 306-307.

*(648) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 187.

*(649) Гаррис Р. Школа адвокатуры. С. 185.

*(650) Там же. С. 362.

*(651) См.: Никифоров Г.С. Надежность профессиональной деятельности.
СПб.: СПбГУ, 1996. С. 64.

*(652) Владимиров Л.Е. Уголовный законодатель как воспитатель народа. С.
41.

*(653) Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. Т. 1. 4-е изд.
СПб, 1912. С. 342.

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter

Похожие документы
Обсуждение

Ответить

Курсовые, Дипломы, Рефераты на заказ в кратчайшие сроки
Заказать реферат!
UkrReferat.com. Всі права захищені. 2000-2020