Влияние социально-экономических процессов на экспансию сниженной лексики
в современном русском языке
В статье рассматривается социально-экономическая мотивированность
развития словарного состава языка на материале сниженной лексики в
современном русском.
Конец XX века поразил языковедов интенсивным расширением использования
сниженных слов и выражений в русском языке. Начиная с середины 1980-х
годов господствующие в России дискурсивные типы перестраиваются в
качественно новый дискурс – агрессивный, риторичный, актуализирующий в
языке функцию воздействия и, как следствие, требующий, с одной стороны,
новых форм для старых значений, с другой – переосмысления существующих в
языке лексем, вытеснения из них прежнего значения новым. Этот процесс
совершается по нескольким направлениям, главное из которых
характеризуется интенсивной коллоквиализацией и жаргонизацией
словоупотребления.
Заметной тенденцией в перестройке лексической системы современного
русского языка, и прежде всего, его стилистияческой системы, является
переход жаргонных лексем и значений в сферу общеизвестной лексики. Этот
процесс приобретает массовый характер. Многочисленные социально- и
профессионально-групповые жаргоны, ранее бывшие обособленными,
эзотерическими системами, теперь проявляют явную тенденцию к открытости
и, вступая в активное взаимодействие с кодифицированным литературным
языком, разговорным языком и просторечием (весьма условно, на наш
взгляд, выделяемая форма языка неграмотного и малограмотного населения),
приводят к образованию специфического функционального слоя в русской
лексике – общенационального жаргона, или интержаргона, или
общенационального (в отличие от социально замкнутого) сленга.
В общеупотребительном языке сегодня широко используются слова, которые
лет двадцать назад если и выходили за пределы колючей проволоки,
огораживающей места заключения преступников, то не далее кабинетов
следователей и оперативных работников правоохранительных органов. Так,
по нашим наблюдениям, в разговорном языке, наряду со словом
бездельничать, получает широкое распространение его экспрессивный
арготический аналог дурковать; опрос нескольких практиканток
медицинского училища показывает, что в речи больничных работников уже
несколько лет прочно утвердилась лексема жмурик (труп). Широко
употребляются в общеизвестном языке также формы: децил (немного), канать
(идти), кемарить (спать, отдыхать), лажа (нечто фальшивое, не
соответствующее действительности) и облажаться (показать свою
несостоятельность в чем-либо), мазы (обстоятельства) (например: Какие
мазы? – Как дела?), менжа (страх, нерешительность; нерешительный,
боязливый человек) и менжоваться (испытывать страх), чмо (инвектива) и
прочие.
Способность таких лексем к экспансии поражает. Характерно
зафиксированное нами использование в публичной речи (с университетской
кафедры во время лекции) сугубо арготического слова одним из вузовских
преподавателей, женщиной в возрасте между 50 и 60 годами. Говоря о неких
журналистах, выступивших в печати с ложными сведениями, эта
преподавательница сказала, что они, дескать, ‘опарафинились’. Закрытые
словари ‘блатной музыки’ растолковывают значение опарафиниться как
‘подвергнуться унижению одним из существующих в уголовной среде способов
– обливанием мочой’; парафин – ‘подвергнувшийся такому унижению
человек’. Как видим, и форма, и основной план содержания (значение
‘опозориться’) перешли в общеупотребительный язык, стали осмысляться как
возможные для публичного использования.
Таким образом, современный дискурс заполняется новыми по стилистической
принадлежности лексическими единицами – общеупотребительным сленгом.
На несколько порядков шире проявляет себя процесс актуализации в
семантической структуре уже существующих в общеупотребительном языке
слов значений, ранее бытовавших в жаргонах. Основное, традиционное
значение вытесняется на периферию, привычные слова начинают
восприниматься в их соотнесенности со сниженными понятиями, хотя
интенция говорящего может иметь иное направление. Приходилось слышать от
школьных преподавателей советы избегать в среде учащихся младшего и
среднего возраста употребления, например, такого слова, как головка (в
высказываниях наподобие: Держите головки прямо и прочее), – и не по
причине неоправданного использования уменьшительно-ласкательных форм, а
вследствие устойчивого параллельного восприятия этой лексемы в значении,
связанном с мужской половой сферой.
Русский язык конца ХХ века ‘обогащается’ огромным списком общеизвестных
лексем, в которых традиционное значение энергично теснится новым,
пришедшим из различных (уголовного, молодежного, коммерческого и других)
социальных жаргонов: базар (базарить) – выяснение отношений; разговор;
баян – шприц; болт – перстень-печатка; гасить – бить до потери сознания;
гнать – говорить неправду; грузить – утомлять трудновоспринимаемой
речью, внушать что-либо; доход – слабый человек; завалить – убить;
замочить – то же, что завалить; крыша – криминальная поддержка
предпринимательской деятельности; кинуть – обмануть; колоть – заставлять
кого-либо в чем-либо признаться; мусор – милиционер; наезжать (наезд) –
предъявлять требования; опустить – подвергнуть унижению или резкой
насмешке; петух – инвектива; плетка – пистолет; приход – начало действия
наркотического вещества; стрела (стрелка) – условленная встреча; тереть
(перетирать) – разговаривать о делах, решать вопросы в беседе; щегол –
инвектива и другие.
Влияние жаргонной семантики сегодня так велико, что на уровне
общественного сознания начинают переосмысляться лексические нормы
русского языка: возникает, наряду с зафиксированным в академических
источниках, некий мифологический свод правил словоупотребления. Так,
студентка-филолог уверяет в невозможности использования даже в
разговорной речи форм кончить школу, университет, кончить работу, фильм
кончился и т.д. Здесь очевидна попытка избежать той формы слова, которая
связана с жаргонным значением (кончить – получить удовлетворение в
половом акте), хотя на вопрос, не влияет ли это обстоятельство на
представления информанта о правилах семантической сочетаемости слов, им
был дан полный негодования отрицательный ответ. Исследования показывают,
что достаточно широк круг людей (в данных материалах это рабочие,
водители, грузчики, то есть в основном мужчины в возрасте от 20 до 50
лет), которых можно обидеть предложением сесть. По их представлениям,
садятся в тюрьму, а на стул, кресло – присаживаются. Список примеров
можно продолжить.
Наблюдения показывают интенсивное распространение в современной русской
лексике усеченных слов, слов-обрубков, которые отличаются от своих
производителей (общеупотребительных слов) новым качеством – отчетливо
выраженной сниженностью. Данные лексемы образованы с явными нарушениями
традиционных словообразовательных механизмов, нарочито в обход
проторенных путей. Корни усекаются практически произвольно: азер
(азербайджанец), алик (алкоголик), Афган (Афганистан), глюк
(галлюцинация), диссер (диссертация), дистроф (дистрофик), мент
(милиционер), преп (преподаватель), хрон (хронически больной человек) и
целый ряд других.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что эффект сниженности
новых слов возникает не просто в результате сокращения материальной
оболочки производящей основы (как известно, морфологический способ
словообразования при помощи нулевого суффикса широко распространен в
русском языке). В данном случае очевидно, что важным стилеобразующим,
снижающим средством является именно нарочитая нестандартность,
отсутствие словообразовательной закономерности в акте усечения лексемы.
Качественно новый этап обозначился сегодня в распространении обсценной
(непристойной) лексики. Мат всегда занимал существенное место в языковом
сознании русского народа [см., напр., 4] , однако сегодня исследования
показывают его невиданную ранее экспансию.
Столь интенсивные модификации русского дискурса конца ХХ века
настоятельно требуют выяснения лежащих в основе этого процесса факторов.
С одной стороны, активизацию сниженной лексики в современной русской
речи следует рассматривать в контексте внутреннего закономерного
развития национального языка и его ядра – языка литературного. По мнению
Б.А.Ларина, “историческая эволюция любого литературного языка может быть
представлена как ряд последовательных ‘снижений’, варваризаций, но лучше
сказать как ряд концентрических развертываний” [Ларин, 1977: 176].
Видимо, действие закона экономии речевых усилий, заставляющего
использовать более краткие по форме и емкие по смыслу, экспрессивные
лексические единицы, и закона аналогии, упрощающего, универсализирующего
лексический, словообразовательный и другие системные уровни языка,
возникая на низших функционально- стилистических ступенях, со временем
распространяется в сфере общеупотребительной речи.
Однако не вызывает сомнений, что главными трансформаторами современного
русского дискурса выступают экстралингвистические факторы.
Сниженная лексика была представлена в языке и до 80-х годов. Как
отмечают исследователи (например, [Грачев, 1992: 61]), в ХХ веке русский
язык трижды испытал нашествие сниженных слов (в частности арготизмов, то
есть лексики деклассированных элементов – преступников, бродяг, босяков,
беспризорников, нищих и прочих). Важно отметить, что вторжение
арготизмов и прочих жаргонных единиц было связано с глобальными
историческими событиями, социальными переменами, идеологическими
сломами: 10–20-е годы – Первая мировая война, две революции, гражданская
война, НЭП, повлекшие возникновение революционной и, параллельно,
мелкособственнической идеологии; 40–60-е годы – Великая Отечественная
война, затем идеологическая ломка после 1956 года, ‘оттепель’.
Преобразования общественно-экономических условий, произошедшие в 80–90-е
годы, лежат в основе сегодняшних трансформаций языка.
Изменение способов материального существования человека в русском
обществе повлекло смену идеологической парадигмы. Возникла необходимость
самостоятельно отвечать за свой общественный статус, самоутверждаться в
конкурентной борьбе; актуализировался страх субъекта перед окружающим
миром. Характер социальных отношений приобрел своеобразную напряженную
диалогичность.
Снятие социально-политических запретов по инерции распространилось и на
сферу языка: ‘свобода’ в нем проявилась, в частности, в виде
ненормированного словоупотребления.
Отменена цензура в СМИ – это привело к тому, что тоталитарный дискурс
потерял искусственную поддержку.
В обществе резко возросла активность отдельных социальных групп –
носителей сниженных форм языка: коммерческой, уголовной, молодежной.
В публицистическом, политическом, художественном и других видах дискурса
широко разрабатываются темы криминальной, политической борьбы,
наркомании и пьянства, секса, проституции; в рекламных роликах активно
используются ранее табуированные номинации гинекологического и
урологического характера (критические дни, моча, менструация, прокладки,
тампоны). Это обусловлено выдвижением на первый план интересов,
связанных с коммерческой деятельностью, сферой быта, удовлетворением
естественных потребностей человека.
В итоге язык становится в значительной степени средством самоутверждения
субъекта в социуме. Дискурс приобретает агрессивность, речевое поведение
– риторичность; активизируется функция воздействия в языке. Интенсивно
развиваются полемические формы диалога.
Отдельного внимания требует вопрос о факторах, вызывающих интенсивный
наплыв обсценной лексики в современной речи. Процесс инвективизации
имеет, как представляется, следующее объяснение.
Грубая лексика активизировалась как естественная реакция на
неоправданное засилье высокой парадной лексики в тоталитарном дискурсе
периода СССР. Таким образом, она как результат реактивного снижения
дискурса, явилась ответом на сформированные неадекватно реалиям
тоталитарные тексты.
Инвективы, будучи элементами ‘неофициального’ языка, воспринимаются
субъектами речи в качестве одной из форм социального протеста, поэтому
политическая свобода на бытовом уровне проявилась в психологической
готовности публично использовать нецензурную лексику, которая в
определенных социальных слоях, а главное – в определенных ситуациях
перестала мыслиться как табуированная.
В разговорном дискурсе употребление инвектив диктуется необходимостью
для субъекта речи эмоциональной разрядки. Матерные слова, благодаря
своему особому положению в языке, создают при употреблении мощный
резонанс, реализуя тем самым экспрессивную функцию.
Инвективы употребляются также для обеспечения связности устных
разговорных текстов при недостаточности в языковом арсенале говорящего
иных текстообразующих средств. В этом случае, вероятно, табуированное
значение матерных слов стирается, обсценные лексемы зачастую в той или
иной степени редуцируются – до форм бля, на и др.
Исследователи, занимающиеся социальными диалектами, подчеркивают
общественную обособленность, замкнутость их носителей. Э.М. Береговская,
говоря о молодежном сленге, включает в сферу изучения информантов в
возрасте от 14-15 до 24-25 лет. Основная часть носителей молодежного
жаргона, по ее наблюдениям, – это ‘хиппующие’ старшеклассники и студенты
[Береговская, 1996: 40]. Исследователи блатного наречия выделяют его
носителей в уголовной и близких к ней средах.
Собранные материалы дают гораздо более значительный разброс в отношении
социального статуса носителей интержаргона. Большую часть (около 60%)
авторов сниженных словоупотреблений в наших записях составляет молодежь
в возрасте от 14-15 до 30 лет. При этом социальный состав ее
неоднороден: в большинстве своем – школьники, студенты, аспиранты и
молодые преподаватели вузов разного интеллектуального и культурного
уровня; меньшую часть составляют лица, занимающиеся
предпринимательством, в том числе торгующие на рынках г. Воронежа,
люмпенизированные слои (наркоманы, носители уголовного сознания, не
нашедшие себя в жизни молодые люди). Оставшаяся доля информантов
составлена из лиц более зрелого возраста: работники милиции, коммерсанты
(как ‘офисные’ работники, так и торговцы на рынках), преподаватели
воронежских вузов, рабочие и служащие. В СМИ зафиксированы высказывания
крупных общественных деятелей, государственных чиновников (в том числе
депутат Государственной Думы А.И.Гуров, Президент РФ и прочие),
журналистов.
Таким образом, данные ставят факты сниженного словоупотребления в
зависимость не от определенного статуса носителей языка, а от характера
коммуникативной ситуации. Тем самым закладываются основы для нового
понимания социальных жаргонов. Как известно, современные изыскания по
вопросу о распространенности социальных диалектов опираются на
предположение об их замкнутости в среде их носителей. Утрированно (или
на бытовом уровне) эту точку зрения можно выразить так: уголовник,
наркоман, милиционер и т.д. пользуется присущим ему языком, не осознавая
его сниженности, неуместности. Лингвистические материалы говорят о том,
что человек любого социального уровня в соответствующей речевой ситуации
может перейти в сниженный ‘регистр’ языка, преследуя определенные
коммуникативные цели. Опыт подсказывает, что ни один студент, увлеченный
музыкой, не станет на экзамене объясняться с преподавателем на языке
музыкального жаргона; уголовнику, желающему устроиться на работу, в
отделе кадров любого предприятия придется забыть арго – и, как правило,
он с этим успешно справляется; инженер, всю жизнь вращавшийся в
интеллигентской среде и теперь занявшийся предпринимательством,
овладевает не только коммерческим жаргоном, но и тесно связанным с ним
языком уголовной ‘крыши’. Жизнь дает много других примеров.
Таким образом, выбор стиля (подобно выбору оружия) определяется в
значительной степени конкретной речевой ситуацией, а гибкость в его
использовании зависит от развитости языкового сознания носителя речи, от
объема его лексикона, который формируется (часто помимо воли субъекта) в
настоящих условиях чрезвычайно активно: за счет СМИ, кино,
художественной литературы, активного общения в разных социальных сферах
и т.д. Поэтому в языке выражается не только “образ жизни речевого
коллектива, который его породил”, то есть социального субъекта, как
полагает Э.М.Береговская [1996: 39], но и качество социальных связей –
характер общественно-экономических процессов, формирование новых
социальных отношений и сфер, обретение отдельными общественными слоями
(коммерческим, уголовным и другими) новых социальных функций, пересмотр
общественных приоритетов. Язык характеризует не столько группы, сколько
целостную социальную структуру в ее тенденциях.
Литература
Береговская Э.М. Молодежный сленг: формирование и функционирование //
ВЯ. 1996. №3. С.32-41.
Грачев М.А. Третья волна // Русская речь. 1992. №4. С.61-64.
Ларин Б.А. История русского языка и общее языкознание. М., 1977.
Успенский Б.А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной
фразеологии. Семантика русского мата в историческом освещении //
Semiotics and the History of Culture (In Honor of Jurii Lotman). Ann
Arbor, 1988.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
