33
Оглавление
Введение
Глава1. Проявление полисемии в русском языке
Глава 2. Проявление полисемии в древнерусском языке
2.1.Появление полисемии в древнерусском языке
2.2.Полисемия в бытовой лексике древнерусского языка ХI –XIVвв.
Заключение
Литература
Введение
Лексический состав языка отражает в большей или меньшей степени
различные стороны жизни народа на протяжении всей его истории. Поэтому
изучение лексики в историческом аспекте является необходимым звеном в
русской лексикологии, на актуальность и важность которого не раз
указывалось в лингвистической литературе.
Но проблема создания исторической лексикологии как науки остается до сих
пор решенной не полностью в силу того, что планомерное научное описание
словарного состава языка и выяснение исторических закономерностей его
развития представляет определенные трудности, тогда как “главная задача
русской исторической лексикологии заключается в том, чтобы выяснить, как
происходило развитие лексических средств русского языка в целом, во всех
его разновидностях – литературного языка и говоров, включая и
профессиональную терминологию, в том, чтобы установить, с чего это
развитие началось, как протекало, какие этапы прошло, установить
хронологические рамки отдельных слов или целых групп и категорий слов,
т.е. изучить внутренние законы развития этого словарного состава в связи
с историей народа.” [24, 67].
Развитие исторической лексикологии находится в зависимости от наличия
хороших и полных исторических и этимологических словарей. Известно, что
составление словарей – одно из самых старых занятий, сопутствующих
развитию письменной культуры. “Вычленение слова из текста, его
объяснение; изучение его происхождения, изменение фонетического состава,
морфологической структуры, эволюции значений, изучение функционирования
слова на фоне развития языка, отражающего исторический опыт данного
общества – необходимое условие разработки исторической лексикологии
русского языка.”[4,90]. Все это составляло и составляет основной
предмет исторического языкознания (лексикологии и лексикографии) с
момента его возникновения.
Собирание материала для таких словарей начинается с конца XVIII века.
(Н.А.Алексеев “Церковный словарь”). Но более научное организованное
изучение письменных памятников и, следовательно, накопления материалов
для словарей древнерусского и русского языков начинается с 50-х годов
XIX века. (А.Х.Востоков “Словарь церковного языка”, И.И.Срезневский
“Материалы для словаря древнерусского языка”).
Наиболее значительный вклад в развитии русской исторической лексикологии
XIX века внесли такие выдающиеся языковеды, как А.Х.Востоков,
И.И.Срезневский, Ф.И.Буслаев, А.А.Потебня.
Много и плодотворно потрудился на поприще русской исторической
лексикологии В.В.Виноградов, обращающийся к изучению истории отдельных
слов, лексических групп слов и даже отдельных выражений. Большая заслуга
в этой области принадлежит и Б.А.Ларину, Р.А.Будагову.
Появление на протяжении последних десятилетий нескольких крупных
исследований, в которых ученые останавливаются на описании словарного
состава в относительно ограниченные и более или менее четко определенные
эпохи развития языка (труды Ф,А,Филина, П.Я.Черных, Ю.С.Сорокина) –
свидетельствуют о начале создания обобщающего исследования по
исторической лексикологии русского языка.
Все вышеперечисленные труды и работы по различным вопросам исторической
лексикологии свидетельствуют о заметном росте интереса к семантическому
анализу лексики. Семантика – наука о значении, являющаяся
непосредственным составляющим такой науки, как лексикология. “И
исследование истории значений отдельных слов доставляет для
исторической семантики” (а, значит, и для исторической лексикологии)
“ценный материал. Исследование истории значений слов русского
литературного языка помогает глубже осознать лексико-семантические
связи и взаимодействие литературного языка с русскими народными говорами
и другими славянскими языками”. [3,4].
Вопрос определения лексического значения слова нашел широкое освещение в
трудах таких выдающихся ученых-лингвистов как И.В. Арнольд, Т.И.
Арбекова, И.Р. Гальперин, Р.З. Гинзбург, М.А. Кронгауз,. Однако, ученым
до сих пор не удалось получить однозначного и общепринятого ответа на
этот вопрос.
Значение слова нельзя отождествлять ни с понятием (или предметом),
которое оно выражает, ни с самим словом, ни с его звучанием.
Значение слова имеет объем и содержание. Объем значения – это
совокупность предметов одного и того же класса, к которым данное слово
применимо в качестве названия. Содержание значения – это знание о данном
предмете и его характеристика.[7,78]
Лексическое значение слова представляет собой сложную структуру,
включающую в себя целый ряд составляющих: 1) вещественное содержание:
денотативный и сигнификативный аспекты; 2) коннотативный аспект; 3)
прагматический аспект[6,93].
В свою очередь, в коннотативном и прагматическом аспектах выделяют
различные компоненты.
Все аспекты образуют единую структуру, определяющую системные и
функциональные характеристики слова.
Анализ смысловой структуры слова способствует установлению типов и видов
лексического значения. Общепринятой классификации и терминологии типов
лексического значения не существует.
Многозначность (или полисемия) – одно из важнейших свойств слова.
Богатство выразительных средств языка во многом зависит от степени
развития полисемии в этом языке. На определенной ступени развития языка
образование новых слов за счет морфологических средств становится
ограниченным, и полисемия играет очень важную роль в предоставлении
средств обогащения словарного состава языка.
В данной работе предпринята попытка исследования процесса
-семантического развития слов , т.е. полисемии в древнерусском языке.
Актуальность работы заключается в том, что, во-первых, изучаемый период
является очень важным в истории русского народа: это период формирования
русской народности и ее языка. С одной стороны, это древнерусский
период: образование Киевского государства, объединившего почти все
восточнославянские племена, что сыграло важную роль в развитии
восточнославянской письменности и языка восточных славян. В этот период
характерно:
· резкое усиление “старославянской” стихии, поэтому можно говорить о
новой языковой основе литературного языка,
· решительное вытеснение глаголицы и других систем письма кириллицей,
которая становится единственно допустимым письмом в Древней Руси.
Методы работы
Изучение полисемии требует соответствующих методов исследования. В
современной лингвистике в течение последних десятилетий популярностью
пользуется описательный метод исследования, т.е. изучение отдельных слов
и их значение. В данной работе используется этот метод, как
основополагающий в исследовании развития и взаимодействия значений
Кроме того, в работе применяется метод фронтального сопоставления данных
различных словарей и сравнительно-исторический метод с целью
установления, являются или нет слова данной группы родственными, т.е.
ведущие свое начало от одного первоисточника. Иначе говоря, происходят
ли данные слова из общего праязыка.
Все вышесказанное позволяет сформулировать конкретные задачи
исследования, поставленные для достижения цели:
Составление картотеки словарных статей, собранных из разных типов
словарей для всех слов, входящих в группу.
Исследование этимологии слов и их значение(семантика).
Материалом исследования послужили данные различных лингвистических
словарей, в первую очередь, этимологических и исторических. Кроме этого,
использованы данные диалектных словарей (“Словарь русских народных
говоров”), так как устное бытование слова в диалектах и просторечии
является немаловажным звеном в общем функционировании слова в языке. В
работе используются также данные толковых, энциклопедических и словарей
современного русского литературного языка.
Работа состоит из введения, двух глав, заключения и приложения.
Глава1. Проявление полисемии в русском языке
Слово может быть однозначным (моносемичным): могущество, модельер,
набросок, навигатор, овация, научно-популярный и др. Однозначные слова
разнообразны по морфологической структуре: имя существительное
(остроугольник), имя прилагательное (остроугольный), глагол
(остроумничать), наречие (остроумно) и т. д.; слова с непроизводной
(мяч) и производной основой (заведующий), сложные слова (благосостояние,
космовидение, остроумие). Термин, в идеале, стремится к однозначности, и
большинство терминов являются однозначными: мед. гастрит, инфаркт;
литер. аллитерация, анафора, хорей; лингв. деепричастие, причастие,
фонема и др. Однозначные слова входят в разнообразные тематические
группы – названия растений, представителей животного мира: берёза,
крыжовник, ромашка, пескарь, сойка и др.; названия людей по роду
деятельности, специальности: врач, зоотехник, лётчик и др. [6,89].
Однако большинство слов в русском языке имеет несколько значений.
Способность слова иметь не одно, а несколько значений называется
многозначностью, или полисемией (гр. polэs?mos – многозначный), а слово
называется многозначным. Например: модель – 1) образцовый экземпляр
какого-л. изделия, а также образец для изготовления чего-л. (выставка
моделей женского платья); 2) воспроизведение или схема чего-л., обычно в
уменьшенном виде (модель станка); 3) тип, марка, образец, конструкция
(новая модель автомобиля); 4) то, что служит материалом, натурой для
художественного изображения, воспроизведения; 5) образец, с которого
снимается форма для отливки или для воспроизведения в другом
материале[14,153].
В момент возникновения слово всегда однозначно. Новое значение является
результатом переносного употребления слова, когда название одного
явления употребляется в качестве наименования другого. Предпосылкой для
употребления слова в переносном значении является сходство явлений или
их смежность, вследствие чего все значения многозначного слова связаны
между собой. Несмотря на многозначность, слово представляет собой
семантическое единство, которое называется семантической структурой
слова[14,67].
Различаются два основных вида переносного значения слова –
метафорический перенос и метонимический перенос.
В основе метафорического переноса лежит сходство предметов, явлений в
широком смысле этого слова; следовательно, метафорический перенос связан
с сопоставлением и сравнением явлений, а новое значение у слова является
результатом ассоциативных связей. Такой перенос может быть осуществлен
на основе сходства внешних признаков: по форме, месторасположению
предметов, цвету, вкусу, а также по сходству функций предметов и
др[14,152]. Например: лапа – 1) нога, ступня; 2) ветвь хвойного дерева;
игла (иголка) – 1) заостренный металлический стержень с ушком для
вдевания нитки, используемый для шитья; 2) лист хвойных деревьев; 3)
твердые, колючие образования на теле некоторых животных (у ежей, ершей);
гроза – 1) атмосферное явление; 2) беда, опасность; 3) кто-что-л.,
внушающее страх, наводящее ужас; полотёр – 1) человек, натирающий полы;
2) приспособление для натирания полов; сторож – 1) лицо, охраняющее
что-л.; 2) приспособление для кипячения молока.
Метонимический перенос – это перенос наименования по смежности явлений,
их взаимосвязи (пространственной, временной и т. п.): действие –
результат действия [набор – 1) действие по глаголу набирать (набор
рабочей силы); 2) совокупность лгд или предметов (набор инструментов);
наварка – 1) действие по глаголу наварить; 2) то, что наварено];
действие – место действия (вход – ср. вход воспрещен, вход в зал);
материал – изделия из этого материала [золото – 1) минерал; 2) изделия
из золота]; учреждение – люди, которые работают в этом учреждении
(учиться в институте, весь институт вышел на воскресник) и т. д. Чаще
всего метонимический перенос наблюдается у отглагольных имен
существительных. В результате метонимического переноса происходит
развитие многозначности терминов: словообразование – 1) процесс
образования новых слов; 2) раздел науки о языке, изучающий процессы
словообразования; фразеология – 1) совокупность устойчивых
словосочетаний; 2) раздел науки о языке, изучающий устойчивые
словосочетания[14,167].
Разновидностью метонимии является синекдоха – такой перенос значения,
когда название целого используется для наименования части целого, и
наоборот. Нередко такой перенос значения наблюдается у соматизмов –
слов, обозначающих части человеческого тела (голова, рука и т. д.):
голова – ‘умный человек’, рука – ‘тот, кто оказывает поддержку[14,189].
В результате переноса у слов образуется новое значение, которое
закрепляется речевой практикой. Слово в переносном значении, как и в
прямом, продолжает выполнять номинативную функцию. Такой вид переноса
(метафора, метонимия, синекдоха) называется общеязыковым. От
общеязыковых метафор, метонимии, синекдохи следует отличать
индивидуальные, или индивидуально-авторские. Они возникают в
определенном контексте с целью придать речи бульшую образность,
выразительность. Индивидуаль-ноавторские метафоры, метонимии, синекдохи
– это тропы, т. е. изобразительно-выразительные средства языка.
Экспрессивность этих приемов создается за счет соединения в слове двух
значений – называется то, с чем сравнивается, подразумевается то, что
сравнивается: Теперь его одноглазое кожаное лицо… стало хитрым и
ликующим (М. Г.); Поздний вечер печален и тих, точно медленные и лёгкие
шаги мальчика, едва слышные в сумеречном, утолщённом молчании засыпающих
полей (М. Г.); Одна изба стремилась перещеголять другую по обилию света
(Ал.)[14,184,].
Развитие многозначности слова – это длительный исторический процесс.
Многие слова в русском языке имеют большое количество значений: бить,
жизнь, идти др. Следует отметить, что базой для образования новых
значений слова может быть основное, прямое значение слова, тогда от него
образуется ряд новых значений. Новое значение может быть образовано и от
переносного значения слова (как результат вторичного, последовательного
переноса): игла, натура, описать и др.
Как же проявило себя полисемия в древнерусском языке? Для того, чтобы
ответиь на этот вопрос, выясним, что представляя и себя древнерусский
язык.
XI-XVII века – период формирования древнерусского, а потом старорусского
языка великорусской народности. Это период существования двух типов
языка:
Церковно-книжный тип литературного языка. Им написаны Евангелия,
житийная литература, патерики и другие церковные тексты. Данный тип
характеризуют все языковые явления, возникшие на основе старославянского
языка. Но нельзя сказать, что все тексты церковно-книжного типа языка
написаны чистым старославянским языком. Можно наблюдать отклонение от
его норм, которое началось примерно в XI веке. Отсюда, постоянное
смешение старославянских черт и древнерусских. Например, отмечается не
только старославянская лексика, но и древнерусская с русским значением.
Начиная с XIV века, развивается монастырское образование. В Москве
ведется историческая работа, создаются переводы, возникают светские
библиотеки. В XV – XVI веках становится заметным рост грамотности среди
населения. Появляется много практических книг (Лечебники, сочинения по
астрологии, “Домострой” и другие), в которых обнаруживается научный
подход к явлениям природы.
В связи с этим, под влиянием живой народной речи происходит отход от
церковно-книжного языка, и начинает развиваться народно-литературный тип
языка (разговорный язык). Данный тип языка представлен, в основном,
текстами делового языка. (Судебники, в которых употреблялась различная
терминологическая лексика, Грамоты). Деловой язык на раннем этапе
обслуживал документальную письменность. В период с XIV по XVI век
складывается новый демократический тип делового языка.
В связи с этим мы исследуем полисемию в церковно- книжном и разговорном
языках.
Глава 2. Проявление полисемии в древнерусском языке
2.1.Появление полисемии в древнерусском языке
В последние годы в работах историков русского языка все больше внимания
уделяется вопросам лексических исследований. В нашей работе мы
исследуем полисемию и ее проявление в древнерусском языке.
Так мы в ходе исследования выявили, что появление многозначности в
древнерусском языке – это возможность употребления слов в обобщенном и
переносном отвлеченном значении. Для этого мы приведем примеры.
Например, в памятниках литературы интересующего нас периода” влага
встречается со значением – I) “жидкость”, “питье”: и яко се нъ при коемь
зъданъ съсоудъ малоу нъкакоу влагоу имоуштю -Изб.1076, л.208, а также 2)
“сырость”, “влажность”; бугль огнь пъ исоушяеть и пожьнеть влагоу_и
очиштяеть – Изб.1076,л.208 об.
Смрадъ встречается со значением – I) “дурной запах”, “зловонно”; и акы
огнъмь тьрьние гръхы попали, доубъ рай быс львиця агня. смрадъ муро.
пагоуба богатьство. вранъ голоуби-ця – Усп.202а и 2) “мерзость”, “тлон”:
но вьсе ли прахъ и пч-нелъ. не вьсе ли смрадъ. бывъщгя любая пынъ соуть
гноусьная -Усп.275 в.
Оградити I) “окружить забором”: чловъкъ нъныи насади ниноградъ и
онлотъмъ и оградити – Остр. 55 и 2) “защитить”: и оградивъ ся върою п
оупованиемь» испълнивъ жо ся доуха святаго начать подвизатися – Усп.576;
Приведем пример появления в древнерусском языке слов с переносным
значением( на примере слова «детинец»).
В древнерусском языке существовало слово дЬтинъцъ “внутренняя крепость,
кремль”, как историзм достаточно хорошо известное и теперь. Семантически
оно находится в коррелятивной (соотносительной) паре с существительным
острогъ “внешняя крепость в противоположность детинцу”: “видевше силу
Половечьскую повелеша люде(м) всем бежати из острога в детинець”
(Лаврентьевская летопись под 1152 годом); “Изяслав же пришед к
Белугороду, и стоя около детинца (…) острог бяше Ростислав до него сам
пожегл” (Ипатьевская летопись под 1161 годом. Словарь древнерусского
языка (Х1-Х1У вв.). М., 1988. Т. III).
Можно предполагать, что для носителей русского языка той поры, когда это
слово было в активном употреблении, его формальное и смысловое
устройство было вполне внятным. Однако со временем эта “внутренняя
форма” была утрачена, вернее, сохранилась возможность отождествить
корневую базу слова с морфемой дет- (праслав. ), но характер связи
значений “дитя, детский” и “укрепление, кремль” формулируется с большим
трудом.
В известной работе “Поэтические воззрения славян на природу” А.Н.
Афанасьев словом детинец иллюстрирует реконструируемые представления о
необходимости кровавой жертвы (вплоть до человеческой) при заложении
города. Вот его пересказ легенды об основании Новгорода: “когда Славенск
запустел и понадобилось срубить новый город, то народные старшины,
следуя древнему обычаю, послали перед солнечным восходом гонцов во все
стороны, с наказом захватить первое живое существо, какое им встретится.
Навстречу попалось дитя; оно было взято и положено в основание крепости,
которая потому и названа Детинцем” (Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения
славян на природу. М., 1994. Т. II.[1,65]. Объяснение носит, конечно,
анекдотический характер и принадлежит к типичным топонимическим
преданиям, которым свойственны наивноэтимологические и
ложномотивационные осмысления, а на этой основе – произвольное
конструирование “исторических фактов”.
Если древнерусское детиньц “укрепление, оплот”, “внутренняя крепость”
действительно имеет отношение к слову дитя, детя, то семантическая
мотивация здесь должна быть иная, хотя она и не до конца ясна.
А.Г. Преображенский пытался истолковать слово как “место, где находится
гарнизон” и указывал на клишированное выражение дети боярские “служилые
люди” (Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка.
М.-Л., 1949. Т. 1).
Александр Брюкнер и вслед за ним Макс Фасмер, по-видимому, не нашедшие
более удачных альтернатив, объясняли устройство слова детинец тем, что
во внутренней крепости укрывали не принимавших участия в обороне города
несовершеннолетних детей [12,92]. М. Фасмер. Этимологический словарь
русского языка. М., 1964-1973. Т. I). Вероятно, это же назначение
внутренней части городского укрепления имеет в виду Франтишек Славский,
толкуя древнерусское детинец как “место для детей” [15,71]
Не будучи удовлетворенной подобными решениями из-за их натянутости, Ж.Ж.
Варбот предложила видеть в слове детинец производное от глагола дети
“строить, основывать” с первоначальной мотивировкой “устроенное
(укрепленное) поселение”[2,25] (Варбот Ж.Ж. Детинец // Русская речь.
1977. № 1). О.Н. Трубачев в “В словаре древнеславянского языка” эту
версию упоминает в контексте идеи о возможной контаминации производного
от прилагательного детин “детский”, каковым определено существительное
детинец, с производными от глагола дети “строить, создавать”
(Этимологический словарь славянских языков. М., 1974 [далее: ЭССЯ]. Вып.
5). Таким образом, как видим, точка зрения Ж.Ж. Варбот в целом О.Н.
Трубачевым все же отклоняется, а связь с понятием “детский” и
отнесенность слова детинец “кремль” к гнезду праслав. *с1е1- “дитя,
дети, детский” принимается как вполне установленная, хотя подробности
семантической мотивированности так и оставлены непроясненными.
Решению этимологической (или, если угодно, просто
семантико-мотивационной) задачи, задаваемой словом детинец “внутренняя
крепость, кремль”, может способствовать внимательный взгляд на иные
смыслы, которые передаются этой и близкими к ней формами.
У восточнославянских слов с корнем дет- (детёнок, детёныш, детыш, детуш,
детка и др.) отмечаются значения “небольшой сруб или ящик на дне колодца
(для предохранения от засыпания водяной жилы землею или наполненный
углем с песком для очистки воды)”; “(центральная) часть плетеной ловушки
для рыбы в виде забора из жердочек”; “деталь рыболовного снаряда,
вставляемая внутрь”; “внутренняя конусообразная часть рыболовной верши”
и под. (Словарь древнерусского языка. Л., 1965)
Весьма примечательным следует счесть то обстоятельство, что значения
тождественные, подобные или построенные на той же общей идее, отмечаются
у некоторых словообразовательных продолжений корня *та1(ег)-: материк
“сруб дома”; матёрье “внутренность храма или вообще какого-либо большого
здания”; матица, матка “несущая балка (кровли и пола)”, “киль судна”,
“матня; центральная часть невода”, “рыболовный снаряд; верша”,
“конусообразная плетенка рыболовного снаряда морды” и проч., а далее
русское слово на территории Удмуртии матер и к “часть пруда, где
протекают воды питающей его реки или подземного источника”, “русло”,
“стержень, фарватер реки”, “кряж”, “густой, дремучий лес; крупнолесье
[то есть “срединная, основная часть леса”]” (словарь).
Сказанное дает основание для предположения о том, что в слове детинец
нужно усматривать аналог слову матка, матица “база, основа, осевая,
центральная или главная часть; основание, причина, корень, источник
множеством частных реализаций этой общей и широкой семантики, включая
анатомические (“внутренний орган женского тела, в котором развивается
плод”): внутреннюю крепость или кремль должно рассматривать как корень,
центр, метрополию в противоположность периферии – внешней крепости
острогу) и, далее, некрепостной застройке посадам).
Итак, первоначально древнерусское детиньц, восходя к праславянскому
“(анатом.) матка” (иначе говоря, “детское место”), представляет собою
метафору, которая, отталкиваясь от широкой идеи “основы, базы, ц е н т р
а, истока, н а ч а л”, сводит ее к градостроительному и
градооборонительному понятию “внутренняя крепость, кремль (как
пространственный центр и историческое начало города)”.
В изменениях значений славянизмов отражаются многие идеи и образы,
свойственные христианской философской литературе. Так, представление о
ничтожности, смертности материального и величии, бессмертии духовного
отразилось в истории слова прахъ, заимствованного из старославянского
языка. Первоначально старославянское прахъ, как и русское порохъ,
означало любое сыпучее вещество (пыль, пепел и т. п.). Однако для
церковно-книжных памятников было типично употребление слова прахъ по
отношению к останкам человека, например: «приникахомъ бо и къ гробу
всегда… что убо тамо видьхомъ бра(т)е… не попелъ [т.е. пепел] ли и
прах» («Огласительные поучения Феодора Студита»). Иные употребления
слова (в значениях «пыль», «порошок») постепенно уступают место этому
наиболее типичному употреблению (ср. «мир его праху» и т. п.). Русское
порохъ употреблялось в иных жанрах (его фиксации в церковно-книжных
памятниках единичны), называя чаще всего пыль, а также порошок (обычно
лекарственный). С XVII в. в деловой письменности это слово стало
употребляться преимущественно для называния сыпучей взрывчатой смеси,
передав свои первичные значения другим словам (пыль, порошок).
И слово предать, и слово прах получили свои новые значения сходным путем
— путем так называемого семантического «заражения» (французское). Этот
образный термин введен французским ученым М. Бреалем (84, стр.
206). Явление семантического «заражения» состоит в том, что постоянное,
типизированное употребление слова для изображения одной и той же
ситуации, в одном и том же словесном окружении (контексте) приводит к
тому, что другие, более редкие употребления становятся невозможными.
Слово получает в языке то значение, которое оно раньше выражало
совместно с другими словами контекста. Оно получает значение этого
контекста, «заражается» значением от контекста.
Путем семантического «заражения» изменяли свои значения многие
славянизмы. Это очень важный процесс в истории литературного языка. Мы
рассмотрим его подробнее на примерах еще трех славянизмов. Речь пойдет о
глаголах с приставкой про-: превзойти, превознести и преставиться.
В истории этих слов очень много общего. Все они первоначально означали
перемещение в пространстве:
превъзити — «высоко взойти», превъзнести — «высоко вознести»,
преставитися — «переместиться».
Глагол превъзити употреблялся обычно для передачи древнегреческого
глагола бяерронусо — «I) переходить, переступать, пересекать; 2)
превосходить, превышать». Прямое (первое) значение этого греческого
слова слага-лось из значений его частей: приставка пер- соответствует
старославянской приставке пре-, а глагол означает «шагать, ходить,
восходить, подниматься». На основе прямого возникло переносное значение
греческого глагола «перегнать кого-либо в чем-либо, превзойти».
Славянский глагол превъзити (превъсходити) соответствует как структуре
греческого глагола, так и его значениям: в старославянских памятниках и
в церковно-книжных памятниках, возникших на Руси, он употреблялся в двух
значениях: «I) перейти, переходить, 2) превзойти, превосходить».
Употребления в прямом значении были чрезвычайно редки: в большом
количестве памятников можно найти лишь два-три случая такого
употребления; например, «Не можеть о(т)нудь пр-Ьвъзити на вышьнее ноо]»
(«Ефремовская кормчая», XII в.). Сравните употребление этого глагола в
Псалтыри (Не. 37, 5), часто цитируемой древнерусскими авторами: «моихъ
грЬховъ множьство превзидоша главу мою [моих грехов множество превысило
голову мою]» («Ярославский сборник», XIII в.). Абсолютно преобладало
употребление глагола превъзити для обозначения превосходства в чем-либо,
например: «превзити вс-ь(х) добродЪтелию [превзойти всех добродетелью]»
(«Киево-Печерский патерик»); «злоба ихъ превзиде содому и гомору»
(«Палея», список 1406 г.).
Глагол превознести (превозносить) употреблялся для перевода греческого
глагола— «высоко возносить». В буквальном смысле — «высоко поднять» — он
употреблялся крайне редко, например: «СЬдъ же убо царь на престол высоць
же и превъзнесенъ [Сел царь на престоле высоком и высоко вознесенном]»
(«Житие Варлаама и Иоасафа»). Обычным было переносное употребление
глагола — «высоко вознести на словах, в мыслях; восхвалить», например:
«Възвелича тя сама цесарица мати господня и превъзнесе [Возвеличила тебя
сама царица мать божья и восхвалила (превознесла)]» («Киево-Печерский
патерик»). Впоследствии наиболее частое применение слова превратилось в
его единственное значение.
Глагол преставитися, образованный от глагола преставити присоединением
возвратного местоимения ся— «себя», означал первоначально «переместиться
с одного места на другое, переставить себя». Однако чаще всего глагол
преставитися употреблялся для обозначения лишь одного перемещения — «из
этого мира в мир иной». В памятниках он постоянно использовался в таких
сочетаниях: преставитися — отъ свъта, отъ жития, к богу, въ вЬчъную
жизнь, в бесконечную жизнь, на истинъныи животъ («на истинную жизнь»),
отъ временъныхъ на въчныя (т.е. «от временного к вечному»), к животу
бесстрастъя («к жизни без страданий») и т. п.
Лишь в очень редких случаях глагол называл какие-либо иные перемещения.
Такие употребления отмечены в наиболее древних памятниках; так, в
«Изборнике 1076 г.» читаем: «Аш(т)е бо съ мудрыими члвкы бес-ьдующе
скоро въ обрызы [описка вместо въ образы ихъ прЪставимъся [Если будем
беседовать с мудрыми людьми, то скоро станем на них похожими (буквально
перейдем, «переставим себя» в их образы)]». Однако типизированное
применение слова — обозначение смерти — постепенно стало единственно
возможным: глагол стал обозначать не «переместиться», а «умереть».
Глагол преставити, от которого образован преставитися, также мог
употребляться для обозначения смерти, например: «Нъ ба дЬля не повъдаи
никому же о мне дондъже о(т) земьля оъ проставить мя [Но бога ради не
поведай никому обо мне до тех пор, пока бог не удалит меня с земли
(буквально «пока Бог от земли не переставит меня»)]» («Пролог», 1383
г.). Однако такие употребления глагола преставити были чрезвычайно
редки. Этим и следует объяснить тот факт, что глагол преставити не
получил значения «умертвить»; он мог, как и русский переставити,
обозначать любое перемещение.
Итак, развитие значений глаголов превзойти, превознести и преставиться
протекало следующим образом: в первичном, прямом значении глаголы
применялись редко, типичным было употребление глаголов во вторичных
значениях. Это наиболее частое использование в контексте стало
единственным значением глаголов.
Как видим, во всех рассмотренных случаях типизация употреблений
славянизмов вызывала сдвиги в их значениях. А сама типизация вызвана
причиной, находящейся вне языка,— развитием церковно-книжных жанров с их
специфическими особенностями употребления слов.
Перечисленные явления (стандартизация, типизация употребления,
ограничение сочетаемости, «заражение» от контекста) — главные, но не
единственные причины изменения значений славянизмов.
Некоторые славянизмы получили новые значения только под влиянием тех
греческих слов, для перевода которых они обычно применялись. Таково,
например, слово гражданинъ. Чем объяснить развитие у этого слова
значения «подданный государства, член общества»? Ведь оно образовано от
слова градъ («город») и должно было бы, подобно русскому слову
горожанинъ, обозначать жителя города. Дело в том, что в памятниках
старославянского и церковнославянского языков слово гражданинъ постоянно
употреблялось для перевода древнегреческого слова, которое обозначало
как жителя города, так и подданного государства. Это слово было
образовано от греческого — «город-государство». Как известно,
древнегреческие города («полисы») представляли собой государственные
объединения. Поэтому горожанин, член городской общины, был одновременно
и гражданином, т.е. подданным определенного государства. Славянизм
гражданинъ заимствовал (или, как принято говорить, калькировал) значение
греческого. Долгое время слово гражданинъ употреблялось в двух
значениях: 1) «житель города», например: «Володимеръ же обьстоя [т.е.
осаждал] градъ. изнемогаху въ градъ людье. и (реч) Володимеръ къ
гражаномъ…» («Повесть временных лет»); 2) «житель, подданный
государства», например: «и шедъ прилъпися единому гражанину страны тоя»
(«Златая цепь», сборник сочинений отцов церкви, список XIV в., это
цитата из Евангелия, Лук. 15, 15; однако во многих списках Евангелия в
этом месте употребляется слово житель). Но «встретившись» в русском
языке со словом горожанинъ, имевшим только одно значение — «житель
города», славянизм гражданинъ постепенно закрепился только в том
значении, которое его отличало от русского слова. Почему же горо-жанинъ
не получило значения «подданный государства»? Ответ очень прост: оно не
могло калькировать значение греческого так как вообще не употреблялось в
памятниках, переведенных с греческого языка:
– переводы, как уже говорилось, делались на церковнославянский язык, в
котором это исконно русское слово отсутствовало.
Сходным образом изменялись значения славянизма глава. Как и гражданинъ,
это слово сохранило то значение, которое было взято у греческого слова и
которым оно отличалось от русского голова. Греческое слово имело
значение не только «голова как часть тела», но и «верх, край» и
употреблялось для обозначения начала сочинения или его раздела. Так же
стало употребляться и слово глава.
До сих пор мы рассматривали изменение значений славянизмов в пределах
церковнославянского языка. За его пределами (в русском литературном
языке, народных говорах) слово укреплялось с изменившимся значением.
Однако нередки случаи изменения значения славянизма уже в новой сфере.
Эти изменения часто бывают очень существенны. Иногда слово приобретает
значение, противоположное тому, которое оно имело ранее. Так произошло,
например, со славянизмами предыдущий и блаженный. Предыдущий — форма
действительного причастия настоящего времени глагола предъити,
заимствованного из старославянского языка. Значение глагола предъити,
употреблявшегося почти исключительно в церковно-книжных памятниках,
первоначально сложилось из его частей: ити — «идти», предъ — «вперед,
перед». Например: «предъидущемъ преподъбьныимъ чьрно-ризьцемъ съ
св-ыдами. а по нихъ диякони [впереди шли черноризцы (монахи) со свечами,
а за ними дьяконы]» («Сказание о Борисе и Глебе»). Как видим, исконным
значением глагола предъити было конкретное действие — движение в
пространстве. Впоследствии, еще в церковнославянском языке, глагол
предъити изменил это значение. На основе прежнего «идти впереди в
пространстве» возникло «идти, следовать впереди во времени». В значении
«будущий, грядущий» употреблялась преимущественно причастная форма
предъидущии, В этом значении форма предъидущии употреблялась в
церковно-книжных памятниках вплоть до ХУП-ХУШ вв. Слова, наиболее
употребительные в церковно-книжных памятниках, выходили за пределы
церковнославянского языка, проникали в светскую письменность. Этот
процесс коснулся и причастия предъидущии, гораздо более
употребительного, чем другие формы глагола предъити, которые так и не
вышли за пределы церковно-книжной письменности. Но в новой языковой
сфере предъидущии было осмыслено не как «следующий впереди настоящего
момента, в будущем», а как «следовавший перед, до настоящего момента,
т.е. в прошлом». Значение «впереди», таким образом, в церковных жанрах
осмыслялось как «после, потом, в будущем», а в светских жанрах — «до,
раньше, в прошлом».
Таким образом, в светских жанрах письменности церковно-книжное слово
предъидущии получило новое значение, в котором оно употребляется и в
современном русском языке.
Интересно, что подобное совмещение противоположных значений (но без
распределения по жанрам) было и у слов передний (преднии) и задний. Эти
слова ранее означали как «прошлый, предшествующий», так и «будущий»,
например: «нашу переднюю (т.е. прошлую) дружбу къ себь помятуешь».
(«Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом,
Нагаями и Турциею», 1516 г.); «А в передние (т.е. будущие) годы с росолу
дань платит «ь» старцемъ. а за прошлые годы с росолу дани старцемъ не
платити» («Книга списков с вотчинных и других крепостей Соловецкого
монастыря», 1552 г.); «Нынь же, молю вы, за преднее (т.е. прежнее)
безумье покаитесь)». («Поучения Серапиона Владимирского», XIII в.,
список XIV в.); «Преже бо того не бывал таков пожаръ, от него же избави
господи и в предняа (т.е. будущие лЪта» («Московский летописный свод»
конца XV в.); «Да и о поп-ьхъ Ивановскыхъ говорили … чтобъ попомъ ругу
(т.е. жалованье) отдали за задние (т.е. прошлые) годы, что имъ не дали,
да и впе-редъ бы давали ругу» (Львовская летопись, XVI в.); «Володимеръ
же бь разумьа древняя и задняя» (в роли существительного: будущее)
(Ипатьевская летопись, список XV в.).
Слово блаженный, употреблявшееся ранее исключительно в церковном
обиходе, попав в народный язык, было переосмыслено и получило новое
значение. В значении «невозмутимо счастливый» слово употреблялось для
называния святых. К их числу причислялись и юродивые: церковь поощряла
юродивых — людей, добровольно, во имя веры, ставших нищими и бродягами,
принявших вид безумных. «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство
небесное», — сказано в Евангелии (Матф., 5, 3; Лука, 6, 20). Однако не у
всех юродивые вызывали почтение: в народе зачастую относились к ним
отрицательно, ибо их вид и поведение не вызывали симпатии. Отношение к
человеку отразилось и в названии этого человека: слово блаженный
получило значение «глуповатый, чудаковатый». С ним связаны такие слова,
как блажь, блажить (58).
Славянизмы, имевшие положительное или нейтральное значение в
церковнославянском языке, часто получают неодобрительную или ироническую
окраску за его пределами. Слово разглаголъствовати, например, возникшее
в церковнославянском языке, по-видимому, не ранее ХУ1-ХУП вв.,
первоначально означало просто «много говорить» , например: «И паки
двонадеся-тол-ьтный [речь идет о Христе] в томъ же храм-Ь
разгла-гольствоваше среди мудрыхъ учителей» («Проскинита-рий» Арсения
Каллуды; переведен с греческого языка в 1686г.). За пределами
церковнославянского языка этот глагол стал иронически употребляться в
значении «говорить много, бессодержательно и высокопарно». Первые такие
употребления отмечены лишь в памятниках XVIII в., например: «Мужикъ…
началъ было кой что еще разглагольствовать, но сапожникъ, который былъ,
как говорится, себъ на ум-ь, прес-Ькъ его балы т.е. пустую..»
2.2.Полисемия в бытовой лексике древнерусского языка ХI –XIVвв.
Как известно, явление несколько менее регулярно, чем описанное выше. Оно
наблюдается, например, у слова локътъ, где наряду со значением ‘рука,
часть руки’ отмечено вторичное значение ‘мера длины’: егуптяне бо
локтемь сяжень зо-вуть (Пал 1406, 51в). У более редко употребляющегося,
старославянского по происхождению, варианта лакъть первичного значения в
памятниках не отмечается вообще. История названия другой части тела
(следует уточнить, что здесь и ниже речь идет лишь о названиях
конечностей), слова пърстъ, также свидетельствует о том, что ему было
свойственно значение ‘мера длины’. В этой связи заслуживает упоминания
также слово пядь ‘расстояние между большим пальцем и мизинцем’, откуда
развилось значение ‘небольшая мера длины’ и «очень маленькое
расстояние».
Довольно сложную семантическую структуру имеют древнерусские названия
мехов. В этой группе обозначения меха для подавляющего большинства слов
не является первичным. В типичном случае названия мехов образуются путем
метонимического переноса из названий пушных зверей: бобръ, вълк,
лисица, пъсъць, соболь и др. Уже на этой базе некоторые названия мехов
при помощи функционального переноса получают вторичное значение
«денежная единица», которое является терминологическим. Это относится к
названиям беличьих и куньих мехов: бЪла, 6’Ълъка, веверица, вЪкъша,
куна, куница. У ряда слов из упомянутого значения развивается еще более
абстрактное значение. Так, у слова куница подобным абстрактным значением
является значение ‘вид пошлины’. Наиболее полно все типы значений
представлены у слова куна. Слово куна может, во-первых, употребляться в
значении ‘вид животного, куница’: вроваху бо. . . ини на елура рекше в
куну, етери же въ коркодилъ. (ГА XIII—XIV, 45в). Часто оно встречается в
производном значении ‘шкурка куницы’: тъгда володимиръ по-велЬ метати
людьмъ кунами же и скорою и паволокы. (СкБГ XII, 25в). На основе этого
значения образовались в свою очередь два новых значения — 1) ‘одежда из
шкур куницы и 2) ‘название денежной единицы’: 1) ты же облачиши ся и
ходиши въ паволоц^в и въ кунахъ. (СбТр ХП/ХШ, 15 об.); 2) въдале есмь
гюрьгевицу без девяти кунъ .’в. гривыгЬ. (ГрБ № 119, 10—30 XII). На
основе последнего образовано еще значение ‘деньги’, которое закрепилось
за формой множественного числа: повелЬ ему дати ‘Ьсти и пити елико
хощеть еще же и кунами тому давъ отъпусти и. (ЖФП XII, 43в). Итак,
семантическое развитие слов данной группы можно схематически представить
следующим образом: ‘пушной зверь’ — ‘шкурка — ‘одежда из шкурок”
‘денежная единица’ —’деньги’ (‘пошлина’).
Довольно регулярным является развитие нового значения ‘вид одежды’ у
группы слов с общим значением ‘вид ткани’. Оно возникло из
окказионального употребления (‘вид ткани’ — ‘одежда из соответствующей
ткани’ — ‘вид одежды’) и охватило широкий круг слов. К названиям льняных
тканей, встретившихся в значении ‘вид одежды’, относятся слова лънъ и
платъно: мы же пло(т) свою штао.(м) и лномь и шелкы одъвае(м). (ГБ XIV,
996); ирезрт, батьство и славу, и члвч(с)кую ч(с)ть. сложи вшець и
багряницу платна паучины хужща сия вмънивъ. (ЖВИ XIV—XV, 128а). Слово
полява (понева) также может обозначать одежду из полотна (главным
образом погребальную): азъ. . . въл’Ьзохъ // въ гробъи съвл’вкохъ и. . .
оставивъ на нем. одину тъчию поняву. (ПС XI, 51 об.— 52); възьми и
поняву его. яко красьна есть. (Там же, 52); съвлъкохъ попову съ него. да
и быхъ нага оставилъ (Там же, 52); т-Ьло убо не обрате ся. . . . понявы
же едины обр^тоша ся. (Ир 1383, 1426). Названия тонкого полотна грецизмы
вусъ и вусинъ наблюдаются в значении «вид одеждыД: и въ пе[‘фир’Ь, и въ
вус’Ь питающеся, и въ глубин убожья истьляющеся. (Ь … ростам) (Пч к.
XIV, 117 об.); и вщгЬвъ люди издалеча Алексамдръ въ 6’Ьлахъ ризахъ,
иеръемъ же престоящемъ въ вусинхъ (ГА XIII— XIV, 28г).
Почти все названия шерстяных тканей, наблюдающиеся в текстах XI—XIV вв.,
встретились в значении «вид одежды». Это в первую очередь относится к
термину сукно: вся паша оправдания яко сукно раздрано [в др. си. рубище
повержено] нредъ тобою. (ГЛ XIII—XIV, 70а); травою нитатн(с) и сукны и
власяницами одъватися. (тр^суок; рахссш;) (Там же, 268а). Группа
синонимичных существительных, обозначающих дорогую шерстяную ткань
багрового цвета (например, слово багръ), может образовать значение
указанного тина: тъ богато на земли живяше. въ багръ и въ иаво юц-ь
хо-жаше. (СбТР ХП/ХТ11, 3 об.); въ багъръ мя обълкъ еси (Там же, 185
об.); коиждо днь приходив) свое принося омрачение. о(т) носягцаго боръ
(в др. си. багоръ] и вЬнець. и до носящаго нолотняны рубы. (Пр 1383,
84г)
Из названий шелков в значении ”вид одежды’ может употребляться термин с
общим значением паволока: тъ богато на земли живяше. въ багръ и въ
паволоцъ хожаше. (СбТр ХП/ХШ, 3 об.); паучина приносимъ на паволоку
ц(с)рьску. (П114 XIV, 102а). Другие названия шелковых тканей (шелкъ,
брачина, а также грецизмы акилфъ и оксамитъ) тоже встречаются в подобном
значении: они убо ни власяна рубища на гЬлъ иму(т). мы же пло(т) свою
питае(м). и лпомь и шелкы одЬвае(м). (ГБ XIV, 996);
Следует иметь в виду, что семантические взаимоотношения между названиями
со значениями «вид ткани» и «вид одежды» являются довольно сложными.
Так, для языка ранних древнерусских текстов характерным следует считать
процесс, когда исконное название одежды получает вторичное значение
”название ткани’. Этот процесс охватил ограниченный круг слов —
некоторые образования с суф. -ица: багряница, чървленица, понявица.
Существительное попвица с первичным значением «погребальная одежда,
сделанная из куска полотна», может употребляться в значении «кусок
полотна»: аще кто обиеть е [каменис] поняви-цою, и держпть пддъ огие(м).
то руку обожьжо(т) пеня-вица же без ирода пр(е)бш!ао(т). (Пал 1406,
139а).
Слово багряница широко наблюдается в значении «вид одежды»: ПС XI, ЖФСт
XII, КЕ XII, КР 1284, ПрЛ XIII, ЛЛ 1377, Пр н. XIV, ЖВИ Х1У-ХУ, ЛИ ок.
1425. Но иногда оно встречается в значении «соответствующая ткань»: и
начати древодльство дяти злато и сребро. и м’Ьдь и синету багряницю. и
червьленицю. (Пал 1406, 132г).
Существительное чървлелица, имеющее первичное значение «дорогая шелковая
одежда» (ГБ XIV, ЖВИ XIV— XV), также может получить значение «вид
ткани»: и вси вношаху пропов^даное имъ. . . се же каменье драгое на
нарамникъ. овъ же черлвленицю [так] скану. (ГБ XIV, 205а).
Некоторые специфические семантические особенности характерны для еще
одной группы исследуемых слов — названий видов пищи. Большую часть этой
сферы лексики можно подразделить по тематическому признаку на названия
видов пищи растительного происхождения и названия видов пищи животного
происхождения. Первые являются исконными названиями съедобных растений,
которые относительно регулярно способны развивать новое значение «вид
пищи». Примеры таких слов в древнерусском языке весьма многочисленны
(бобъ, горохъ, капуста, кропъ, лукъ, макъ, пъпъръ, ривифь, слива, смокы,
чесиовитъцъи др.): а кр(с)тити на блюд в. разв’Ъ сочива вся. горохъ.
бобъ соцевица. ривифь. (КН 1280, 523 об.); капуста же солона без масла
… и по пяти смокъвъ. (УСт ХП/ХШ, 208); строять же съмЬшение съ
кроп(м)ъ. и съ пьпьрьмь. (Там же, 208); ядяхомъ мяс(а) лукъ и хл’Ьбы до
сыти(ЛЛ 1377, 32, 086).
Некоторые слова в деловой речи получают новые значения, не свойственные
им за ее пределами. Так, глагол вылъзти в «Русской правде» несколько раз
употребляется в значении «явиться в качестве свидетеля»: «Оже вы-бьють
зубъ… а люди вылъзуть. то. 12 гржнъ продаже [т.е. 12 гривен штрафа]»
(Пространная редакция). Слово дело в юридических памятниках с XIV в.
начинает употребляться в новом значении «спор, тяжба, судебный процесс»:
«И в розбое, и в поличномъ, и в татбъ, и во всякихъ д-Ьлехъ въдаетъ самъ
Петръ митрополитъ единъ, или кому прикажетъ» («Ярлык хана Узбека
митрополиту Петру», 1315 г.); слово бумага в деловой речи XVI в.
получило значение «документ, акт» (в других памятниках оно употреблялось
с XV в. в значениях «хлопчатобумажная ткань» и «материал для письма»);
слово черный, употреблявшееся со значением цвета, в документах XVII в.
отмечено со значением «черновой» (например, черная челобитная) (85, стр.
182) и др.
Заканчивая рассмотрение бытовых названий в памятниках древнерусской
письменности XI—XIV вв., можно сделать некоторые выводы:
1. Обозначения предметов не являются первичными для подавляющего
большинства слов анализируемой тематической группы.
2. Уже на этой базе названия при помощи функционального переноса
образовывают вторичное значение
3. У ряда слов из упомянутого значения развивается еще более абстрактное
значение.
Подводя некоторые итоги, можно сказать, что Картотека СДР XI—XIV вв.
дает обширный материал для суждения о семантике некоторых разрядов
лексики памятников письменности указанного периода.
Мы выяснили в ходе исследования, что у смысловых групп слов, развивающих
вторичное значение фиксируются словарями нерегулярно. Дело в том, что
такие значения по экстралингвистическим причинам (введение новой системы
мер) постепенно утрачиваются в языке.
Список использованных словарей
1. Большая советская энциклопедия, М., 1970 – 1978.
2. Даль В.В. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., М.,
2001
3. Словарь древнерусского языка XI-XIV вв., М., 1988-1991
4. Словарь русских народных говоров. М., Л., 1965-1992.
5. Словарь русского языка XI-XVII вв., М., 1975-1983.
6. Словарь русского языка XVIII в. М., 1984-1988.
7. Словарь-справочник “Слова о полку Игореве”. Л., 1965 – 1673
8. Словарь современного русского литературного языка., М.-Л.,
1948-1965.
9. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка., М.,
1958.
10. Толковый словарь русского языка. /Под ред. Д.Н.Ушакова. М,1980.
11. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973.
12. Энциклопедический словарь. Ф.А.Брокгауз и И.А.Ефрон. С.-Пет., 1891 –
1907
13. Этимологический словарь славянских языков. /Под ред.О.Н.Трубачева.
М., 1988.
Список использованных книг и статей
1. Ахманова О.С., Виноградов В.В., Иванов В.В. О некоторых вопросах и
задачах описательной, исторической и сравнительно-исторической
лексикологии. //Вопросы языкознания, 1999, № 6.
2. Ахманова О.С. Очерки по общей и русской лексикологии. М., 1957.
3. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1956.
4. Богатова Г.А. История слова как объект русской исторической
лексикографии. М., 1984.
5. Виноградов В.В. Материалы и исследования в области исторической
лексикологии русского литературного языка. //Виноградов В.В. Избранные
труды. Лексикология и лексикография. М., 1977.
6. Гак В.Г. К проблеме гносеологических аспектов. // Вопросы описания
лексико-семантической системы языка. М., 1971, ч.1.
7. Городецкий Б.Ю. К проблеме семантической типологии. М., 1969.
8. Иссерлин Е.М. Лексические замены и вставки в отдельных списках
“Моления” Даниила Заточника”. //Русская историческая лексикология и
лексикография. Л., 1972.
9. История лексики русского литературного языка XVI – начала XIX века.
М., 1981.
10. История слова в текстах и словарях. МГПИ, 1988.
11. Кузнецова Э.В. Русская лексика как система. Свердловск., 1980.
12. Кузнецова Э.В. Лексикология русского языка. М., 1982.
13. Крысин Л.П. Иноязычные слова в русском языке. М., 1968.
14. Левашов Е.А. История слов и картотека толкового словаря. // Вопросы
практической лексикографии. Л., 1979.
15. Львов А.Г. Лексика Повести временных лет. М., 1975.
16. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
17. Материалы по русско-славянскому языкознанию. Воронеж, 1977.
18. Немченко В.Н. Современный русский язык. Словообразование. М., 1982.
19. Полякова Е.Н. Лексика местных деловых памятников XVII – начала XVIII
вв. и принципы ее изучения.- Пермь, 1979.
20. Проблемы современной и исторической лексикологии.- МГПИ, 1979.
21. Русская грамматика. М., 1980.
22. Сорокин Ю.С. Развитие словарного состава русского литературного
языка. 30-90 гг. XIX в. М.-Л., 1965.
23. Трубачев О.Н. Этимологические исследования и лексическая семантика
в русском языке. М., 1976.
24. Улуханов И.С. Словообразовательная семантика в русском языке. М.,
1977.
25. Уфимцева А.А. Семантика слова. М., 1980.
26. Филин Ф.П. Историческая лексикология русского языка. М., 1977.
27. Филин Ф.П. Очерки по истории языкознания. М., 1982.
28. Черных П.Я. Очерки русской исторической лексикологии. Древнерусский
период. М., 1956.
29. Шанский Н.М. Очерки по русскому словообразованию и лексикологии. М.,
1959.
30. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
