Содержание.
Введение
1. Величайший поэт Германии.
2. Художник-революционер.
3. Старая, но вечно новая история.
4. «Масленица страсти».
5. Соединенные силы смеха и гнева Гейне.
Заключение.
Литература.
Введение.
Все хорошие философы хороши по-разному, все плохие – плохи одинаково.
Гейне один из тех, кто не только покорил свое время, но и вторгся
глубоко в будущее, став спутником духовной жизни человечества. О нем
можно сказать, что ни до, ни после него не было поэта-философа, сходного
с ним, хотя у него были и предки и потомки. “Сам Гейне, оглядываясь на
пройденный им путь, очень точно определил свое место в немецкой
литературе”. Он назвал себя последним поэтом романтизма и первым поэтом
новой, революционной школы поэзии, довершив эту самооценку важным
признанием, что после всех сокрушительных ударов, нанесенных им
христианско-рыцарскому романтизму, он сам порой испытывал рецидивы
томления по голубому цветку романтики, правда, в новой, «предельно
дерзкой форме современного юмора», который должен вобрать в себя все
лучшие элементы прошлого Он был новатором в том единственном смысле
этого слова, который предполагает органическое слияние традиций с
новооткрытием.
1. Величайший поэт Германии.
Останься Гейне автором одной лишь «Книги песен», своего лирического
первенца, он с полным правом вошел бы в круг величайших поэтов Германии.
Вместе с тем этой романтической, хотя и далеко не безобидной, книгой
он, к удовольствию ее либеральных поклонников, ревнителей общественного
спокойствия, не вызвал бы против себя Столетней войны, отголоски которой
слышны еще сегодня. В этой ожесточенной войне кондотьеров реакции и
мракобесия, вроде Меттерниха и Геббельса, с кинжалом в одной руке и
факелом в другой, всегда окружали сонмы вооруженных перьями подручных.
Втайне вздыхая над страницами гейневских песен о любви, соловьях и
розах, они гласно предавали анафеме и распинали на каждом журнальном
кресте «совсем другого» Гейне — бунтовщика, врага порядка, хулителя
всего «священного». Одним словом, того Гейне, который, презрев обещанное
ему всеобщее благорасположение при жизни и бестревожный сон в могиле,
когда пришел срок социальных битв, отважно перевооружился, сменив
«золотую лиру на тугой лук и смертоносные стрелы».
Сверкать я молнией умею,
Так вы решили: я—не гром.
Как вы ошиблись! Я владею
И громовержца языком.
И только нужный час настанет,—
Я должен вас предостеречь:
Раскатом грома голос грянет,
Ударом грозным станет речь.
Он с честью выполнил свой долг. “И когда в 1843 году молодой философ и
революционер Карл Маркс впервые встретился с маститым и прославленным
поэтом, он мог уже видеть в нем образец того типа писателя, какого
требовало время: они стали друзьями и соратниками”. По свидетельству
Лафарга, «Гейне и Гете, которых Маркс в разговоре часто цитировал, он
знал наизусть». Он знал наизусть и цитировал не только громоподобные
стихи Гейне той поры, когда дух его сатиры носился над «хаосом» немецкой
политической поэзии и бунтовской философии, но и тихогласные мелодии
«Книги песен» и «Новой весны».
“Однажды Гейне сказал, что мир раскололся пополам, и трещина прошла
по его сердцу, сердцу поэта, которое есть центр мира”. В самом деле,
великому философу было суждено стать средоточием стремительной,
неустойчивой, переходной эпохи, когда в мире завершался цикл
антифеодальных революций, но прежде чем капитализм очистил себе дорогу
от обломков средневековья, он оказался перед лицом нового, им же
порожденного врага — пролетариата, единственно революционного класса,
который угрожал существованию самих основ буржуазного общества. При
этом, чем ближе к поворотному моменту — революции 1848 года, тем
очевиднее становился отход буржуазной демократии от ее прежней
революционности, тем решительнее возвещала о себе молодая, созревшая в
классовых боях пролетарская демократия.
Оказавшись в самом водовороте общеевропейских событий и идейных
волнений, Гейне, обладавший отзывчивым сердцем поэта, прозорливым умом
мыслителя и острейшим пером мастера, чувствовал сильнее, понимал глубже,
видел дальше всех своих немецких сверстников и сумел с большей мощью,
чем все они вместе, отразить свой век, его величие и слабости и в то же
время с покоряющей откровенностью раскрыть противоречивый мир
собственной души, ее взлеты и падения, радости и муки. Он никогда не
выжидал, когда события или новые идеи отодвинутся на достаточное
расстояние, чтобы их можно было, как большую картину, рассмотреть
издалека. Стремясь идти в авангарде времени, он умел схватывать
существеннейшие приметы и самое дыхание каждодневно творимой истории.
2. Художник-революционер.
Во всем, что писал Гейне, от нежной песни до газетной статьи, кипит
мощный поток лиризма, звучит голос внутренне раскованной, познавшей себя
личности, художника-революционера, который, говоря о времени, не
прячется за его широкой спиной, но с сознанием своего права говорит и о
себе, кого оно избрало своим певцом, глашатаем и судьей. Свое оружие —
слово — Гейне недаром назвал «певучим пламенем»: это пламя, которое,
подобно естественному огню, и светит, и греет, и сжигает.
С этим связано еще одно счастливейшее свойство философского
дарования Гейне: в своей поэзии он с удивительной последовательностью и
полнотой воплотил не только все этапы целой исторической эпохи, но и все
возрасты собственной жизни: юность, зрелость, старость в их неподдельной
физической и духовной сущности; причем, не однажды, особенно в стихах
последних лет, когда Гейне был уже неизлечимо болен, он поднимался до
подлинного трагизма, но зато никогда не казался смешным или жалким, как
это бывает с теми, кто тщится предстать в возрасте давно пережитом или
еще не близком. Сознание и чувства Гейне, нередко спорившие друг с
другом в решении этой огромной задачи — поэтического воссоздания жизни
художника, дружно трудились над тем, чтобы он неизменно оставался самим
собой. Справедливо писал Генрих Манн, что «когда к истрепанным томикам
Гейне обращается зрелый человек, он находит в нем зрелого человека, как
юноша находит в нем юношу, ибо каждый возраст одинаково ему присущ и
узнает себя в нем».
Своей «лирической юностью» называл Гейне «Книгу песен» (1827) —
поэтическую хронику его первого творческого десятилетия. Создавалась она
в годы жестокой реакции, сковавшей, после крушения наполеоновской
империи, все европейские страны, в особенности отсталую полуфеодальную
дворянско-поповско-чиновничью Германию.
С самого начала работы над будущей книгой Гейне сознательно ставил себе
цель быть оригинальным, выработать свой поэтическо-философский стиль.
Разъясняя в одной ранней статье свое представление о романтизме, он
бросил вызов реакционным романтикам, выдвинув два радикальных
требования: изгнать из поэзии христианско-рыцарский дух и отказаться от
смутной, туманной, призрачной образной формы. «Образы, которым надлежит
вызывать подлинные романтические чувства, должны быть столь же прозрачны
и столь же четко очерчены, как и образы пластической поэзии». “Вся
«Книга песен» станет широкой ареной борьбы Гейне за демократический
романтизм”.
Обычно принято говорить о мрачном тоне «Книги песен» и пессимизме ее
автора. Спора нет, свинцовые тучи «арестованного времени» не прошли мимо
Гейне, и черная тень их лежит на его стихах. Стихотворный цикл
«Сновидения», которым открывается первый раздел — «Юношеские
страдания»,— не только дань начинающего поэта традиции немецких
романтиков, рассматривавших мир сквозь кошмарно-фантастическую призму
ночной мглы, но живой стон одинокой, бесприютной, оскорбленной души
философа-плебея.
Сквозной темой книги, ее ведущей осью является неразделенная любовь.
Строгий отбор поэтического материала и вдумчивое его расположение
превратили стихотворный сборник в своеобразную лирическую повесть,
внешне завершенную, внутренне единую и динамичную, в которой каждый из
четырех разделов ощущается как ступень в развитии любовного сюжета, как
стремительное восхождение всей поэтической системы к просторам реализма.
С каждой страницей «повести» все отчетливей проступает живой,
многогранный образ ее лирического героя. Не беспечно веселый подмастерье
народной песни, ставшей животворным источником гейневской философии, а
современный образованный и мыслящий молодой человек смотрит на нас
широко раскрытыми то печальными, то озорными глазами, юноша с пылким и
беспокойным сердцем, распахнутым и для радости бытия, и для чужого горя,
сердцем, жаждущим счастья и борьбы, но обреченным на одиночество и
страдания в этом темном филистерском царстве господ и рабов.
Сходство между героем и его творцом очевидно, ибо философ создавал
его по собственному образу и подобию. Обоим тесно и душно в мире, где
справляют свой маскарад «рыцари, монахи, государи». Оба хотели бы
бороться, но еще не свершились желанные сроки: вокруг — сумерки, страх и
безмолвие. Оба парят в небе сладостно-утешительной мечты, но это
романтическое небо — иллюзорное убежище для слабых духом, золотой сон с
безрадостным пробуждением.
Остается любовь — неотчуждаемый дар молодости; остается упоение
хмелем первой, чистой страсти, со смехом и слезами, горькой радостью и
светлой скорбью, — всем, что люди называют счастьем.
Но в этом мире и любовь — трагедия. Она заключается не в том, что ныне,
как тысячу лет назад, действует стихийный закон естества, когда
Юноша девушку любит,
А ей полюбился другой
Но тот — не ее, а другую
Назвал своей дорогой
За первого встречного замуж
Девушка с горя идет,
А юноша тяжко страдает,
Спасенья нигде не найдет.
3. Старая, но вечно новая история.
Старая, но вечно новая история. С каждым она хоть раз в жизни
случилась, и поэтому лирический рассказ о ней заставляет сердце одного
дрогнуть еще не утихшей болью, сердце другого — грустью ожившего
воспоминания. “Себе самому и всем жертвам этого недуга Гейне в таком
случае дает простой совет: забудь ее и полюби другую”. Вот если недуг
повторился, тогда это уже горе, но и против него есть лекарство:
посмейся над собой, дай ему раствориться в смехе:
Тот, кто любит в первый раз,
Хоть несчастливо, тот — бог;
А кто любит во второй
Безнадежно, тот — дурак.
Я — дурак такой: люблю я
Без надежды вновь.
Смеются Солнце, месяц, звезды, с ними
Я смеюсь — и умираю
С другой стороны, в голове влюбленного философа-поэта, опьяненной
близостью «милой», соловьиной ночью, ароматом цветов, бьется мучительно
трезвая мысль, что между ним, простолюдином, и его «жестокой»
избранницей сердца стоит не вечный закон взаимного притяжения, а закон
социальный, отделивший каменной стеной отчуждения всех благоденствующих
от обездоленных. В этом трагедия современной любви.
В романтическую ткань книги время от времени вплетаются стихотворения,
которые раскрывают этот социальный мотив, озаряя своим уже не
призрачным, а реальным светом печальную повесть о не осуществившейся
любви. Вместе с «Фреско-сонетами», балладами «Гренадеры» и «Валтасар»,
со многими космическими метафорами «Северного моря» они напоминают нам о
том, что за поэтом-волшебником, неподражаемым певцом любви, стоит
суровый, с гневно сжатыми губами поэт-гражданин, решивший освободиться
от великого груза сердечных страстей и выйти на ратное поле жизни.
Смело ломая окаменевшие традиции романтизма, не выходя при этом из его
русла, Гейне ломал и самого себя.” В этой двойной борьбе он пускает в
ход сильнейшее свое оружие — иронию. Она — не озорство, не надуманный
прием”. Во всех ее гранях — саркастическая, юмористически добродушная,
исполненная горечи или грусти — она вырастает из самых глубин его
противоречивого духа, из столкновения живущего в нем бойца,
порывающегося к реальному действию, и романтика, вынужденного
предаваться мечтательному созерцанию. В лирическую стихию «Книги песен»
ирония входит не как чуждое ей начало, а как ее живой фермент,
призванный стоять на страже того, чтобы поэзия, рожденная в разорванном,
дисгармоническом мире, сама, вопреки правде жизни, не превратилась во
всепримиряющую гармонию, чтобы чувства философа, стремящегося в
романтическую высь, и критический разум, стоящий на почве земной
действительности, не теряли друг друга из вида. В
«сентиментально-коварных» песенках Гейне ирония то звучит как вторая,
насмешливо диссонирующая мелодия, то неожиданно взрывается в финале,
разрушая так любовно и бережно возведенное здание мечты.
В иронии Гейне таится не только разрушительная, но и созидательная сила.
С помощью иронии он преодолевает свою одержимость одной страстью с ее
трагической безысходностью, формирует в себе нового человека, свободного
от моральной скверны старого общества и готового идти навстречу своей
тяжелой, но единственной судьбе. Вместе со своей обоюдоострой иронией он
отрывается от романтической созерцательности и учится видеть мир глазами
реалиста.
Действительно, после «Лирического интермеццо», где действие любовной
повести все еще происходит во сне или в тайниках души, окутанной дымкой,
в разделе «Опять на родине» нам предстает в графически четких линиях
немецкий город, его реальные обитатели, да и сама возлюбленная поэта
выходит наконец из тумана, и оказывается — она не королевская дочь, не
безликая в своей многоликости красавица, а обыкновенная женщина, к тому
же еще несчастная, обремененная нуждой и житейскими заботами.
В великолепно-грандиозных «эпиграммах» «Северного моря», венчающего
книгу, перед нами неожиданно распахивается такая ширь пространства и
времени, что человеку, кажется, в пору растаять в ней. Но именно здесь,
оставшись один на один со своими думами, со всеми стихиями природы,
столь созвучными его душе, поэт сам обретает рост и голос исполина.” В
метрически-вольных, как море, стихах, овеянных всеми ветрами,
пропитанных соленой влагой прибоя, то убаюканных штилем, то вздыбленных
штормом, ведет он раздумчивые и веселые беседы с небесными светилами, со
своими собратьями древними эллинами и их вечно прекрасными
очеловеченными богами”. В этом одухотворенном, величественном, всегда
юном организме природы все сущее, от цветка до галактик, равноценно и
равноправно.
Стихи «Северного моря», прозвучавшие как гимн торжествующей
молодости, были предвестьем нового, оптимистического восприятия жизни и
любви у Гейне. Оно сказалось во втором сборнике его лирики «Новая
весна», последней книге, созданной поэтом на земле своей родины. Он
оставил позади юность, пропев ей прощальную песню в стихах этой книги,
но взял с собой в новую дорогу окрепшее мужество, свободу духа и
решимость стать солдатом в «общественной войне человечества».
Чуть не в каждой галерее
Есть картина, где герой,
Порываясь в бой скорее,
Поднял щит над головой.
Но амурчики стащили
Меч у хмурого бойца
И гирляндой роз и лилий
Окружили молодца.
Цепи горя, путы счастья
Принуждают и меня
Оставаться без участья
К битвам нынешнего дня.
“Сквозь лирическую поэзию Гейне, этот сплав чувственности и
целомудрия, пробивается одна мысль, которая поднимет голос в его первой
прозаической книге «Путешествие по Гарпу», а в дальнейшем станет
сердцевиной его философских и социальных воззрений, — возмущенная мысль
о том, что аскетическая мораль христианской религии с ее требованием
обуздания «греховной» плоти ради спасения «вечной» души в корне
враждебна самой природе человека, его естественному стремлению
наслаждаться радостями земного бытия, не ожидая небесных благ”. Все
любимые наставники Гейне, от гуманистов Возрождения до сенсимонистов и
«великого язычника» Гете, внушали ему, что человек — высшее творение
природы, более высокое, чем сам бог, которого он же придумал, и создан
он для счастья на земле.
Смелый до дерзости отпор постной догме отречения, питавшей поэзию
феодальных романтиков, равно как и лицемерие сухопарых ханжей и святош,
дал Гейне в циклах стихотворений под названием «Разные», написанных уже
в Париже, куда немецкий поэт-патриот, гонимый на родине, переехал вскоре
после того, как Франция пережила события революции 1830 года.
В Париже, о жителях которого Энгельс сказал, что они сочетают в себе
страсть к наслаждению со страстью к историческому действию, Гейне сразу
попал в свою стихию, тем более что обе страсти были одинаково присущи
его натуре. Страсть Гейне к историческому действию нашла себе широкое
применение на арене воинствующей революционной публицистики, страсть к
наслаждению, сбросив покров юношеской стыдливости, хлынула в эротические
стихи «Разных».
Смысл названия книги — разные женщины. “В пластически осязаемых,
словно отлитых из бронзы стихах, на фоне всегда взвихренного,
веселящегося и спорящего Парижа, выступает новый образ поэта, зрелого
мужа”. Он давно осознал, что для людей его возраста и принципов то, что
называется делом всей жизни, неизмеримо выше любви, но, как человек,
которому ничто человеческое не чуждо, он спешит без самобичевания и мук
допить свой золотой кубок счастья и, как фульский король, бросить его в
море.
Не отвергай! Пусть жар погас,
Возврата нет весне,
Но дай еще хоть малый срок,
Чтоб отгореть и мне.
И пусть не можешь ты любить,—
Хоть другом назови.
Мы в дружбе ценим поздний дар
Долюбленной любви.
4. «Масленица страсти».
С другой стороны, словно для того, чтобы раскалить возмущение рыцарей
мещанской добродетели, женщины, с которыми справляет свою «масленицу
страсти» поэт, — это красотки парижских бульваров, дамы с камелиями.
Слов нет, в любви двадцать пятачков не составляют рубля. Но немецкие
критики с таким жаром напали на автора «Разных», так прямолинейно
отнесли эту головокружительную историю мимолетных связей, свиданий и
измен к личности самого Гейне, что можно подумать, будто в творчестве
настоящего поэта его внутренняя жизнь всегда тождественна фактам его
внешней биографии.
Размах гейневской философии огромен — от передачи едва уловимых
вибраций души до выражения пафоса целой эпохи, от песенки «Ты — как
цветок» до «Силезских ткачей», отличающихся друг от друга, как свирель и
зовущий к битве барабан.
Неизменно отстаивая «неотъемлемые права духа» в поэзии, Гейне
добровольно подчинял свой талант только совести и требованиям истории.
Он еще раз, к вящей славе своей, принял их диктат, когда в начале
сороковых годов, в виду приближавшейся германской революции, выступил
как ее певец и предтеча. Свободно, с таким веселым задором, точно
решение стать «барабанщиком революции» пришло к нему как озарение, а не
в результате раздумий и преодоленных противоречий, возвещает он в трех
строфах «Доктрины», открывающей книгу «Современных стихотворений», свой
символ веры поэта и гражданина:
Стучи в барабан и не бойся,
Целуй маркитанку под стук;
Вся мудрость житейская в этом,
Весь смысл глубочайших наук.
Будя барабаном уснувших,
Тревогу без устали бей;
Вперед и вперед подвигайся—
В том тайна премудрости всей.
И Гегель, и тайны науки —
Все в этой доктрине одной;
Я понял ее, потому что
Я сам барабанщик лихой!
Со свойственным ему искусством выражать многое в немногих словах,
Гейне, определяя свое место в строю борцов за свободу, попутно, одной
строкой: «Целуй маркитанку под стук» — отметает обычный для
мелкобуржуазных поэтов его времени идеал революционера как аскета с
горящими глазами, отрешившегося от всего мирского, а двумя другими
строками: «И Гегель, и тайны науки — все в этой доктрине одной» — с
гордостью напоминает о том, что именно он, Гейне, первый понял
революционный дух гегелевской диалектики и первый, вопреки своему
учителю, сделал из нее реальный вывод о закономерности народных
восстаний.
“Считая себя солдатом революции, Гейне обращается к своему
отточенному оружию — сатире. Смех Гейне, родившийся в «Книге песен», как
звонкий родник среди романтических деревьев «старого сказочного леса»,
вырвавшись на простор жизни, становится бурной рекой, низвергающей на
своем пути гранитные скалы и пороги”.
Душою «Современных стихотворений», в которых поэт не оставляет
камня на камне от всех идолов старой Германии, является стихотворение
«Силезские ткачи»—отклик на первое организованное восстание немецких
рабочих в 1844 году. Стихотворение это, как небо от земли, далеко от
поэзии так называемого «истинного социализма» с ее
жалостливо-филантропическим лепетом о страдающем бедняке и о классовом
братстве. Оно написано сурово-пророческим, гневно-угрожащим стихом,
каждое слово которого обрушивается, как чугунный молот, сокрушая по
частям официальный лозунг феодальной партии:
«С богом за короля и отечество» — и возвещая великую миссию
пролетариата, призванного историей стать могильщиком собственнического
мира.
5. Соединенные силы смеха и гнева Гейне.
Соединенными силами смеха и гнева Гейне, «дробя стекло, кует
булат», разрушает отживающее и утверждает новое. В своей
сатирико-романтической поэме «Германия. Зимняя сказка» он страстно
порывается рассмотреть сквозь мглу времени облик социалистического
общества; однако в нарисованной им картине, при всем обилии в ней света
и радостных красок, общий рисунок лишен реалистической четкости, как и
само представление поэта о социализме. Связанный многими сторонами
своего существа со старой, домарксистской эпохой, Гейне, преодолевая
мучительные колебания и сомнения, больше сердцем, чем сознанием
приблизился к порогу научного социализма, но не нашел в себе силы
сделать еще один шаг. Он остался на рубеже, но с глазами, жадно
обращенными в будущее, с душою, полной обманчивого страха за судьбы
веками созданных кумиров красоты и ликующей веры, что только победивший
пролетариат нанесет смертельный удар старому миру, «в котором невинность
погибала, эгоизм благоденствовал, человек эксплуатировал человека».
События революции 1848 года и ее трагический финал Гейне встретил
прикованный смертельной болезнью к постели, с которой ему уже не суждено
было подняться. Физические муки и душевная скорбь о жестоко обманутых
ожиданиях, соединившись, ввергли поэта в состояние глубокого отчаяния,
от крайностей которого его спасали не медицинские средства и утешения
близких, а его собственные испытанные целители — светлый ум,
неиссякаемый юмор и поэзия. Вместе с тем того, что было завоевано всей
его жизнью — веры в торжество правды, надежды на будущее и любви к
человеку, — не могли сломить в нем ни материальные невзгоды, ни болезнь,
превратившая его в «Иова на ложе страданий», ни темная ночь реакции,
нависшая над притихшей Европой.
Однако самое потрясающее в этой трагедии долгого и мучительного
умирания было то, что творческий дух поэта не только не померк, не
изменил себе, а напротив, как бы назло самой смерти, оставался ясным и
неутомимо деятельным до последнего часа. Словно неопалимая купина, горел
он, не сгорая, и в этом пламени рождались такие сокровища, каким могла
бы позавидовать даже его собственная молодость.
Среди этих сокровищ сборник стихов «Романсеро» — «золотая книга
побежденного», вокруг которой сосредоточено все, что создано Гейне в
последние годы жизни.
В этой великой, но скорбной книге счастливейший поэт, но несчастнейший
человек, как прикованный Прометей, свободный только в мыслях, расширяет
свои поэтические владения до отдаленных границ земного мира и истории.
“Всю книгу объединяют философские раздумья о минувших веках, о
сегодняшнем дне, о будущем человека”.
Отшумела буря революции. Одни остались на поле боя, другие, истекая
кровью, скрылись в тревожной тьме. Все они побежденные. Сам поэт — один
из них: он побежден, но не сдался. Он тридцать лет, как часовой свободы,
стоял на боевом посту, но вот:
Свободен пост! Мое слабеет тело…
Один упал — другой сменил бойца!
Я не сдаюсь! Еще оружье цело,
И только жизнь иссякла до конца.
Всегда было так: гибли добрые, торжествовали злые. Но кровь героя,
пролитая за правду, не умирает: не только вожди, увенчанные победами, но
и «сын злосчастья»,
Смелый воин, побежденный
Лишь судьбой несправедливой,
Будет в памяти потомков
Как герой вовеки славен.
И тот, кто сегодня побежден, завтра станет победителем.
Заключение
С такой мыслью, которая, как свет лампады, озаряет изнутри каждое, даже
трагическое, слово поэта, он навсегда, без обиды на живых, но с горькой
иронией над самим собой, покорно, но сохраняя гордость и величие перед
лицом смерти, прощается с людьми, с природой, с ее вечным праздником
красоты и благости, хотя:
О, как страшна, как мерзостна могила!
Как сладостен уют гнезда земного!
И как расстаться горестно и больно!
Он расстается с недругами и друзьями. С одними, — зная, что они
вырвут язык у его трупа, чтобы он не заговорил и мертвый. С другими, —
уповая на то, что, простив своему поэту все его вольные и невольные
ошибки, они бережно будут хранить его добрую славу и передадут ее детям
и внукам.
Он не ошибся. Светлая память о Генрихе Гейне живет не в мраморе и
бронзе, а в сердцах народов, которые усыновили и ввели в свою семью
великого национального немецкого поэта, сделав его дорогое наследие
достоянием всего человечество.
Литература:
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 4. – 671с.
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 5. – 742с.
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 6. –608с.
Миринский И.В. Статьи о классиках. М.,1966. – 254 с.
Хофман Дж. Марксизм и теория «Праксита». М.,1978. – 499с.
Фромм Эрих. Душа человека. М.,1992. – 564с.
Миринский И.В. Статьи о классиках. М.,1966. С.143.
Хофман Дж. Марксизм и теория «Праксита». М.,1978. С. 123.
Фромм Эрих. Душа человека. М.,1992. С. 56.
Миринский И.В. Статьи о классиках. М.,1966. С.144.
Фромм Эрих. Душа человека. М.,1992. С. 112.
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 4. С. 342.
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 5. С. 342
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 6. С. 77
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 6. С. 131
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 4. С. 561.
Гейне Г. Собр. соч. : в 10 т. М., 1958. Т. 5. С. 701.
PAGE
PAGE 11
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
