Сценарий пушкинского празника
Лицейский вечер в школе
Театр у школі. Що може бути краще? Всім хочеться грати. Тому що немає
дитячого щастя більше, ніж грати на сцені. Отже дитина починає поважати
себе, яку б маленьку роль їй ні дали. І взагалі діти готові вертітися
навколо театру й робити все що завгодно для спектаклю – хоч статі мити
Але завжди є великі проблеми. Де взяти п’єсу для шкільного театру? Таку
п’єсу, щоб у ній ролей вистачило на всіх, таку п’єсу, щоб захоплювала,
таку п’єсу, щоб були цікаві костюми – що це за театр, у якому грають у
буденному одязі?
У школі О. Тубельского такі п’єси складають самі. Це, власне кажучи,
навіть не п’єса, а просто композиція, але зате які тексти – адже їх
писали Пушкін і його товариші!
Що за свято! Мільйон гостей! І всіх зустрічає директор у фраку та
білосніжній манишці, тому що він теж грає сьогодні. Уявити собі це не
можна – треба випробувати.
Сьогодні редакція пропонуємо вам сценарій одного такого спектаклю –
композицію про ліцей, складену в 734-й школі. Ми друкуємо цей текст із
таємною надією: сьогодні ви просто почитаєте і доторкнетеся душею, а
може бути, у майбутньому ви й самі, користуючись цією п’єсою як основою,
поставите пушкінський спектакль у своїй школі.
ПРОЛОГ
Николай I. Пушкин способен на все, исключая добро. Ни благоговения к
божеству, ни любви к отечеству… Семью жалко, жену жалко, хорошая
женщина.
Дубельт. Ваше сиятельство, не позднее послезавтрашнего дня я ожидаю в
столице дуэль.
Бенкендорф. Между кем и кем?
Дубельт. Между двора его величества камер-юнкером Пушкиным и поручиком
кавалергардского полка бароном Егором Осиповичем Геккерном-Дантесом.
Имею копию черновика оскорбительного письма Пушкина к барону
Геккерну-отцу.
Николай I. Прочитай письмо.
Дубельт (читает). «…подобно старой развратнице, вы подстерегали мою
жену в углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного
сына… Не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские
увещевания… Ваш сын осмеливался разговаривать с ней так, как он подлец
и шалопай. Имею честь быть…»
Николай I. Он дурно кончит. Я говорю, что он дурно кончит. Теперь я его
вижу позорной жизни человек. Ничем и никогда не смоет перед потомками с
себя сих пятен… и умрет не по-христиански. Поступить с дуэлянтами по
закону. (Встает.) Спокойной ночи! (Уходит.)
Бенкендорф. Хорошее сердце у императора.
Дубельт. Золотое сердце.
Пауза.
Бенкендорф. Так как же быть с дуэлью?
Дубельт. Это как прикажете, ваше сиятельство.
Бенкендорф. Извольте послать на место дуэли с тем, чтобы взяли их с
пистолетами и под суд. Примите во внимание – место могут изменить.
Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство.
Бенкендорф. Дантес каков стрелок?
Дубельт. Туз – десять шагов.
Пауза.
Бенкендорф. Императора жаль.
Дубельт. Еще бы!
Бенкендорф. Примите меры, чтобы люди не ошиблись, а то поедут не туда…
Дубельт. Слушаюсь, ваше сиятельство. (Уходит.)
Появляются Пушкин и Данзас.
Пушкин (Данзасу). Теперь единственное, что я хочу Вам сказать, – это то,
что если дело не окончится сегодня же, то при первой встрече с
Геккерном, отцом и сыном, я плюну им в лицо.
Выстрелы…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Дом Пушкиных.
Первый чтец. Александр, хотя и старший из сыновей, не был любимцем
матери.
Второй чтец. Как все красивые и ловкие женщины, Надежда Осиповна
страстно желала, чтобы дети ее обладали красивой наружностью и хорошими
манерами.
Первый чтец. Но Александру недоставало именно этих качеств.
Надежда Осиповна. Толстый, неповоротливый, со многими странностями в
характере. Это приводило меня в отчаяние. Я пыталась расшевелить его.
Хотела, чтобы он был живей, играл, бегал со сверстниками.
Пушкин. Эти игры и беготня были пыткой для меня, и я спешил укрыться в
комнате бабушки, Марии Алексеевны. Залезал в корзину, которая стояла у
ее ног, и сидел там, думая, что меня не возьмут из такого безопасного
приюта.
Надежда Осиповна. Гуляя однажды с нами, он вдруг отстал, уселся в пыли
посреди улицы и сидел, пока люди не стали над ним смеяться. А потом
вдруг встал со словами: «Ну что зубы скалите, чего нашли смешного!». Я
не знала, куда глаза спрятать.
Домашняя суета. Бегают люди…
Первый. А маленький барин чрезвычайно туп к учению.
Второй. На занятиях ревет горькими слезами.
Третий. Арифметика вовсе в голову не идет.
Первый. Да и языки не прививаются, разве что французский.
Второй. К музыке не способен, танцевать не желает, неуклюж.
Девятилетний Пушкин обложен книгами, читает. Вокруг шум, беготня, суета.
Чтец. В девять лет произошли неожиданные перемены.
Первый. Вдруг читать начал. Надо же.
Второй. Да, читает все подряд, без разбора.
Третий. Ночи напролет от книг не отрывается. Хорошо ли это?
Первый чтец. К десяти годам знает наизусть почти всю французскую
литературу.
Надежда Осиповна. И немудрено – память хорошая.
Второй чтец. Появляется желание и самому приняться за сочинение.
Первый чтец. И первые опыты, конечно, на французском языке.
Пушкин пишет. Из-за двери подглядывают, показывают пальцем. Он
смущается, рвет, комкает, бросает в огонь.
Чтец. В четверг, 26 мая 1811 года, Александру Пушкину исполнилось 12
лет. Первой поздравила его няня – Арина Родионовна.
Арина Родионовна (протягивает красную рубашку). Носи на счастье. Не
верь, что люди говорят: в мае родиться – век маяться. Счастье – пташка
вольная: куда захотело, там и село.
Василий Львович (вынимает лист, перевязанный ленточкой). Поверь же дяде:
тот спасается лишь от бед, Кто в тишине живет, кого не знает свет.
Первый чтец. Вечером были танцы.
Второй чтец. Александр танцевал с Сонечкой Сушковой.
Занят дамой, влюбленно смотрит, забыв о танцах, путает фигуры, наступает
на ноги.
Пушкин. Вы – маленькая блондинка.
Сонечка Сушкова. Неправда, волосы у меня темнее Ваших! (Спорят.)
Пушкин подхватывает ее под руку, ведет к трюмо. Крепко прижимает один из
ее локонов к своей курчавой голове.
Сонечка (выдергивает свой локон из его пальцев). Видите, Ваши светлее!
Пушкин (ее пускает, смеется). Я Вам буду писать письма из Петербурга.
Хорошо?
Сонечка. Только непременно в стихах. (Жмет его руку.)
Пушкин подпрыгивает, хохочет звонко.
Надежда Осиповна. Вы плохо себя ведете, Александр!
Пушкин (взрослый)
Доселе в резвости беспечной
Брели по розам дни мои,
В невинной ясности сердечной
Не знал мучений я любви.
Но быстро день за днем умчался.
Где ж детства ранние следы?
Прелестный возраст миновался,
Увяли первые цветы!
Уж сердце в радости не бьется
При милом виде мотылька,
Что в воздухе кружит и вьется
С дыханьем тихим ветерка, –
И в беспокойстве непонятном
Пылаю, тлею, кровь горит,
И все языком сердцу внятным,
О нежной страсти говорит.
Подруга возраста златого,
Подруга красных детских лет,
Тебя ли вижу, взоров свет,
Друг сердца, милая Сушкова,
Везде со мною образ твой,
Везде со мною призрак милый. (Уходят.)
Появляются родители Пушкина.
Надежда Осиповна. Так дальше невозможно. Надобно что-то предпринять.
Сергей Львович. Его надо поместить в компанию сверстников. Может быть,
пообщительней станет. Ну, скажем, к иезуитам, в благородный институт.
Надежда Осиповна. Я бы предпочла русский частный пансион.
Сергей Львович. Есть такой, прекрасно устроенный аббатом Николаем. Там
воспитываются дети из лучших семейств.
Первый чтец. Невольно подумаешь, что бы стало с Пушкиным, какое бы
получил он направление под руководством аббата.
Второй чтец. К счастью, в это время открывается Лицей в Царском Селе.
Сергей Львович. Вот то, что нам нужно!
В доме у Кюхельбекера.
Чтец. Вильгельм кончил с отличием пансион и приехал домой. Ему уже 14
лет.
Собирается домашний совет: мать, сестра, барон, тетка…
Мать. Куда определить Вильгельма?
Молчание.
Барон. В военную службу, в корпус (твердо).
Кузен. Но у Вильгельма, кажется, нет расположения к военной службе…
Барон. Военная служба для молодых людей – это все, хотя я сам не был
никогда военным… его надо зачислить в корпус.
Вильгельм сидит и пишет стихи. Бежит сестра.
Сестра. Там о тебе говорят.
Вильгельм (рассеянно). Обо мне?
Сестра. Да, они хотят отдать тебя на войну или в корпус.
Вильгельм. Ты знаешь наверное?
Сестра. Да.
Вильгельм. Клянись!
Сестра (неуверенно). Клянусь.
Вильгельм (бледный и решительный). Хорошо, ты можешь идти.
Мать. У него редкие способности. Он расположен к стихам. Военная служба
ему не подойдет.
Барон. Ах, к стихам. Да, стихи – это уже другое дело. Стихи – это
литература.
Тетка. Он должен поступить в Лицей.
Барон. Но ведь это, кажется, во Франции.
Тетка (с негодованием). Нет, барон, это в России, в Царском Селе,
полчаса ходьбы отсюда. Это будет благородное заведение.
Барон. Прекрасно! Он поступает в Лицей.
Мать. Ах! Прекрасно! Это так близко!
Тетка. Барон, Вы должны отвезти Вильгельма и определить его.
Барон (с недоумением). Куда отвезти? Но Лицей не во Франции. Это в
Царском Селе. Зачем отвозить?
Тетка. Ах, мой бог! Но их там введут к министру графу Алексею
Кирилловичу. Мы надеемся на Вас.
Барон. Я сделаю все, я сам отвезу его в Лицей.
Тетка (зовет Вильгельма, Вильгельм входит). Будь внимателен Мы решили
сейчас. что ты поступишь в Лицей. Этот Лицей открыт совсем недалеко: в
Царском Селе. Там тебя будут учить всему – и стихам тоже. Там у тебя
будут товарищи.
Вильгельм стоит как вкопанный.
Тетка. Барон был так добр, что согласился сам отвезти тебя к министру.
Барон перестает сосать леденец, с интересом смотрит на тетку. Вильгельм,
не говоря ни слова, двигается вон из комнаты.
Тетка. Что с ним?
Мать. Он расстроен, бедный мальчик.
Чтец. Вильгельм не был расстроен. Просто на эту ночь у него с дворовым
Сенькой был назначен побег в Верро, где ждала его Минхен, дочка его
почтеннейшего тамошнего наставника. Ей было всего 12 лет.
Вильгельм. Я перед отъездом обещал, что похищу ее из отчего дома и тайно
с ней обвенчаюсь.
Ночь. Сенька стучит в окно Вильгельму. Вильгельм берет тетрадь, кладет в
карман сухари, одевается, лезет в окно. Оба идут за угол дома. Вильгельм
становится на колени и целует землю, глотает слезы. Сенька ждет.
Проходят несколько шагов и наталкиваются на раскрытое окно.
У окна сидит барон и равнодушно смотрит на Вильгельма. Вильгельм
застывает на месте, Сенька исчезает.
Барон. Добрый вечер.
Вильгельм (задыхаясь). Добрый вечер.
Барон. Очень хорошая погода – совсем Венеция… Как твои успехи?
Вильгельм. Благодарю Вас. Из немецкого – хорошо, из французского – тоже.
Барон (изумленно). Неужели?!
Вильгельм (теряет почву под ногами). Из латинского – тоже.
Барон. А! Это – другое дело.
Рядом раскрывается окно, показывается удивленная мать в чепце.
Барон. Добрый вечер, Устинья Яковлевна, какая чудесная погода! Я прямо
дышу этим воздухом.
Мать (оторопев). Да… Но как здесь Вильгельм?! Что он делает тут ночью,
в саду?
Барон. Вильгельм? Ах, Вильгельм! Тоже дышит воздухом, он гуляет.
Мать. Вильгельм, поди сюда! Что ты здесь делаешь, мой мальчик?
(Притягивает его, гладит волосы.) Иди ко мне, в окно.
Вильгельм залезает.
Барон. Скорее в Лицей!
Публика в лицее.
Первый. Прекрасный памятник заботливости государя Александра Павловича о
просвещении России.
Александр Павлович. Я питаю твердое упование, что заведение это вскоре
процветет под управлением начальства, коему оно вверяется.
Первый. Государь подарил Лицею личную библиотеку.
Второй. Там есть книги, которые сохранили драгоценные, собственноручные
его замечания и отметки.
Третий. Для помещения Лицея он отвел часть Царскосельского дворца!
Первый. Что вы говорите?! Невозможно было сделать лучшего выбора.
Второй. Говорят, в Лицее и бесплатно учат?
Первый. Бесплатно? Что вы говорите?
Третий. Какая прелесть!
Второй. Но говорят, попасть трудно. Вступительные экзамены тяжелы.
Чтец. На первый случай в Лицей полагается принять не менее 20-ти и не
более 30-ти воспитанников.
Дети съезжаются к министру Разумовскому. Барон ведет под руку
Вильгельма. Входят в залу. Там человек 12 взрослых, у каждого – по
мальчику. Вильгельм проходит мимо крошечного мальчика, который стоит
возле унылого человека. Барон опускается в кресло. Вильгельм
оглядывается. Рядом – черненький, вертлявый, как обезьяна, мальчик. Его
держит за руку господин в черном фраке. Мальчик делает Вильгельму
гримасу.
Господин во фраке. Мишель, будьте же спокойней.
Это Миша Яковлев. Мальчик румяный, толстый, со светлыми глазами и русыми
волосами. С ним старичок в парадной форме адмирала. Он очень сердит.
Увидел барона – лицо прояснилось.
Адмирал. Иоаниккий Федорович…
Барон (перестает сосать леденец, подходит, жмет руку). Иван Петрович!
Дорогой адмирал!
Адмирал (ворчит). Петр Иванович. Что ты, батюшка, имена стал путать? Я
жду министра уже полчаса.
Вильгельм смотрит на румяного мальчика, а тот рассматривает Вильгельма.
Адмирал. Ваня, походите по залу.
Мальчики, Вильгельм и Ваня идут, смотрят друг на друга. Когда проходят
мимо Миши Яковлева, тот показывает им язык.
Ваня. Обезьяна!
Вильгельм (Ване). Он совсем как паяц.
Адмирал сердится, стучит палкой. Барон тоже стучит палкой.
Адмирал (подзывает дежурного чиновника). Его превосходительство намерен
сегодня нас принять?
Чиновник. Простите, ваше превосходительство. Его превосходительство
кончает свой туалет.
Адмирал. Но мне нужен Алексей Кириллович, а не туалет его.
Чиновник. Немедля доложу.
Появляется Василий Львович с Пушкиным.
Адмирал. Вы кого же, Василий Львович, привезли?
Василий Львович. Племянника, Сергея Львовича сына. Саша!
Подходит Пушкин. Ходить увальнем, увидел Вильгельма, смеется, наблюдает
за ним.
Чиновник (выкликает с места). Барон Дельвиг Антон Антонович!
Дельвиг идет неохотно, неуверенно.
Чиновник. Комовский!
Семенит аккуратными маленькими шажками.
– Яковлев!
Маленькая обезьянка почти бежит на вызов.
– Пущин!
– Пушкин!
– Кюхельбекер!
Чтец. Поступающих экзаменовал Малиновский, только что назначенный
директором Лицея.
Все разъезжаются. Яковлев на прощание делает такую гримасу, что Пушкин
скалит белые зубы, толкает Пущина в бок.
Литургия. Освящение Лицея.
Куницын. Познания Ваши должны быть обширны, ибо Вы будете иметь
непосредственное влияние на благо целого общества. Государственный
человек должен знать все, что только прикасается к кругу его
деятельности… Государственный человек, будучи возвышенным над прочими,
обращает на себя взоры своих сограждан; его слова и проступки служат для
них примером. Если нравы его беспорочны, то он может образовать народную
нравственность более собственным примером, нежели властью.
Чтец. По окончании речи Куницына государь осмотрел помещение и удостоил
своим присутствием обеденный стол. Их торжество заключилось иллюминациею
(уходят).
Сцена в Лицее. На сцене лицеисты.
Первый лицеист. Наша семья была интернациональна.
Второй лицеист. Кюхля – немец по отцу и матери.
Третий лицеист. Отцы Данзаса, Дельвига, Корфа – немцы.
Четвертый лицеист. Брогльо – итальянец.
Пятый лицеист. У Горчакова, Матюшкина матери – немки.
Шестой лицеист. У Пушкина прадед – арап.
Седьмой лицеист. Но Лицей воспитал учеников в духе любви к Отечеству, к
России.
Все вместе. И все мы, лицеисты пушкинского выпуска, считали и проявили
себя в дальнейшем истинно русскими.
Первый лицеист. Нам целый мир чужбина.
Второй лицеист. Отечество нам Царское Село.
Третий лицеист. Все мы были разного вероисповедания.
Четвертый лицеист. Данзас, Кюхля – католического.
Пятый лицеист. Матюшкин – лютеранского.
Шестой лицеист. Но в Лицее не придавалось особого значения религиозным
убеждения и обрядам.
Седьмой лицеист. Все воспитанники равны, как дети одного отца и
семейства, а потому никто не может презирать других или гордиться перед
прочими чем бы то ни было. Если кто замечен будет в сем пороке, тот
занимает самое нижнее место, пока не исправится.
Первый чтец. Первый выпуск Лицея дал результаты, на которые учредители
заведения при всем своем либерализме и не рассчитывали.
Второй чтец. Первый пушкинский выпуск дал России, пожалуй, только одного
видного надежного «столпа Отечества» в николаевское время – Модеста
Корфа. Прославился он другими именами. Это Пушкин, декабристы – Иван
Пущин, Вильгельм Кюхельбекер, поэт Дельвиг, отважный флотоводец Федор
Матюшкин, отважный генерал Вальховский, это талантливый дипломат
Александр Горчаков.
Третий чтец. Не случайно этот выпуск считался впоследствии «рассадником
свободолюбия», а для двора само понятие «лицейский дух» было символом
бунтарства и преступного вольнолюбия.
Первый чтец. Австрийский канцлер Меттерних, проницательный политик,
после восстания на Сенатской площади дал специальное задание Фридриху
Гауеншильду, преподавателю Лицея: «Я потребовал у господина Гауеншильда
составления подробной истории лицеистов. Эта история будет очень
интересна. Она даст ключ к пониманию того страшного феномена, что, так
сказать, собственные дети несчастного Александра I стремились к его
гибели и не останавливались даже пред возможностью его убийства».
Второй чтец. Разумеется, преподавание в Лицее само по себе не
преследовало цели воспитывать бунтарей и тиранов.
Пущин. Но достаточно было уже и того, что оно способствовало быстрому
нашему умственному созреванию, развивало критическое, самостоятельное
мышление.
Куницын. Любовь к славе и Отечеству должны быть Вашими руководителями!
Исполните лестную надежду, на Вас возлагаемую, время Вашего воспитания
не будет потеряно… Вы будете иметь непосредственное влияние на благо
целого общества.
Пушкин.
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжжена…
Первый чтец. Николай Федорович Кошанский, доктор философии,
преподаватель российской и латинской словесности.
Лицеист. Однажды, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, он
сказал…
Кошанский. Теперь, господа, будем пробовать перья. Опишите мне,
пожалуйста, розу стихами.
Все сидят, пишут, скрипят перьями.
Пущин (взрослый). Стихи ни у кого не клеились, а Пушкин мигом прочел два
четверостишия, которые всех нас восхитили.
Пушкин (маленький)
Где наша роза,
Друзья мои?
Увяла роза,
Дитя зари.
Так вянет младость!
Не говори:
Вот жизни радость!
Цветку скажи:
Прости, жалею!
И на лилею
Нам укажи.
Второй чтец. Сам Кошанский писал стихи в старомодном классическом стиле.
Кошанский. И не принимал ветреные легковесные поэзии юного Пушкина.
(Обращаясь к Пушкину). Вы отступаете от канонов стихосложения, пишете не
по правилам.
Пушкин. Кошанского я прозвал Аристархом.
Третий чтец. Аристарх – суровый древнегреческий критик.
Пушкин.
Помилуй, трезвый Аристарх,
Моих бакхических посланий,
Не осуждай моих мечтаний
И чувства в ветреных стихах…
Помилуй, сжалься надо мной –
Не нужны мне твои уроки.
Я знаю сам свои пороки.
Конечно, беден гений мой…
А ты, мой скучный проповедник,
Умерь ученый вкуса гнев!
Поди кричи, брани другого
И брось ленивца молодого,
Об нем тихонько пожалев.
Первый чтец. В 1814 году Кошанский заболел, и его замещал профессор
философии Александр Иванович Галич.
Дельвиг. Добрейший и умнейший человек.
Пущин. Вел себя с нами, как равный.
Кюхельбекер. И скоро сделался всеобщим любимцем.
Яковлев. Уроки проходили непринужденно, в веселых беседах.
Горчаков. Мы даже не оставались на своих местах, а окружали толпой
кафедру нашего снисходительного лектора.
Данзас. Галич – прямой контраст Кошанскому, угрюмому рифмотворцу,
ретивому творцу холодных од.
Дельвиг
Нет, добрый Галич мой!
Поклону ты не сроден.
Друг мудрости прямой,
Правдив и благороден.
Пушкин. Именно Галич одобрил меня на поэтическое поприще. Именно он
заставил написать меня для экзамена 1815 года «Воспоминания в Царском
селе».
Первый чтец. Были в Лицее, однако, и офицеры совсем иного рода: шпионы,
наушники, иезуиты, агенты тайной полиции.
Второй чтец. Самый страшный из них – Мартин Пилецкий – надзиратель по
ученой и нравственной части.
Корф (взрослый). Пилецкий со своей длинной и высохшей фигурой, с
горящими всеми огнями фанатизма глазами, с кошачьими походкою и
приемами, с жестоко-хладнокровною и ироническою прикрытою видом
отцовской нежности строгостью долго жил в нашей памяти, как бы
какое-нибудь привидение из другого мира.
Третий чтец. В Москве открыт заговор мартинистов.
Первый лицеист. Мы хорошенько не знали, что такое мартинисты.
Второй лицеист. Пилецкий разъяснил.
Пилецкий (окруженный лицеистами). Мартинисты – это французы и люди,
приверженные кот всему французскому, насмешники и философы,
непочтительные и готовые на все; дух непочтения и своевольства – вот что
такое мартинизм; ныне ему приходит конец. Главные очаги разврата –
московские и петербургские модные лавки и книги французские –
уничтожаются. Более ничего знать вам не нужно.
Первый чтец. Во время классов Давида Ивановича де Будри, профессора
французской словесности, Пушкин спросил…
Пушкин. Что такое мартинизм?
Будри. Где вы слышали это слово? (Грозно гладит на всех, срывает с
головы парик, говорит отрывисто, хрипло, точно на площади). Мартинизм –
пагубное суеверие. Мартинисты – мистики. Злоупотребляя понятием
божества, суеверье во все века затмевало разум. Приносились человеческие
жертвы – и сколько людей было предано огню одной инквизиции! Не
напоминают ли суеверья новейшие старых?! Пустые таинства предрассудки
роковые! Мольер превосходно изобразил могущество и пустоту сего суеверия
в «Тартюфе». Вот что такое мартинизм.
Кюхельбекер. Итак, мартинисты – святоши.
Данзас. Мартином зовут Пилецкого.
Пущин. Отныне все, что делал он, было мартинизмом.
Корф (взрослый). Он святоша, мистик… От всех чувств обыкновенной
человеческой природы, даже от врожденной любви к родителям, старался
обратить нас исключительно к Богу, и если бы мы более оставались в его
руках, непременно сделал бы из нас иезуитов…
Первый чтец. И это говорит о нем тишайший, образцовый пай-мальчик
Модинька Корф.
Второй чтец. У Пушкина, Пущина, Дельвига, Кюхельбекера, он вызывал
отвращение и ненависть.
Третий чтец. Гувернер Илья Пилецкий, брат Мартина, Постоянно шпионил за
лицеистами.
Малиновский. Всюду страсти: рядом, во дворце, брошенная мужем и неверная
ему императрица, вероломный император. А в самом Лицее – сколько
страстей. Братья Пилецкие день и ночь стараются извести. Только и есть
двое порядочных людей – Куницын и де Будри, брат Марата.
Входит Пилецкий.
Пилецкий. Я требую решительных мер. Нравы среди воспитанников
учреждаются опасные. Если не удалить отчаянных – всем грозит зараза.
Разврат явен. Данзас – отчаянный, Броглио – безрассудный, Пушкин –
развратный. Исключение этих трех воспитанников принесет большую пользу.
Малиновский. Есть происшествия?
Пилецкий. Очень дурные.
Малиновский. И что же?
Пилецкий. Один крикнул кроткому Есакову только за то, что тот, не
игравши, поднял чужой мяч в зале: «Я тебе рожу разобью!»
Малиновский. Это грубость (морщится). Что еще?
Пилецкий. Еще? В классе Гауеншильда все знали урок за исключением
Малиновского.
Малиновский. Следовало бы меня тотчас уведомить.
Пилецкий (спокойней, мягче). Броглио – шалун. Данзас и Дельвиг – ленивы.
Шалости их вообще непристойны. Пушкин предан страсти всех осмеивать, но
сметлив и словоохотлив, иногда выказывает и добродушие.
Малиновский. За что же выключать их из Лицея? Не лучше ль вразумить?
Пилецкий. На исключении Броглио и Данзаса я не настаиваю, хотя они
весьма туги на приятие науки, ничего из курса не знают и подают мало
надежды. Но Пушкина надо исключать немедля. Он противоборствует и
озлился. Сочиняет насмешливые стихи на всех профессоров и Пушкин
приемлет в сочинении сих пакостей важную роль.
Малиновский (вздохнув). Не единственную… (молчание).
Пилецкий (с сожалением, как будто нехотя). Пушкин должен быть выключен
из списков за безверие.
Малиновский в упор смотрит на него.
Пилецкий. Преданный страсти сочинительства; сей отрок знает наизусть все
безбожные и бесстыдные стихотворения осьмнадцатого столетия, заставить
их забыть его невозможно. Разговоры с ним ни к чему не ведут, ибо, как я
заметил, все крайности, в том числе и совершенное бесстыдство и
безверие, доставляют ему видимое наслаждение. Это очень заразительно.
Воспитанник Дельвиг тоже подозрителен, хотя леность делает его менее
опасным.
Я предупреждаю вас, что попытки исправления вызвали в последние дни
большое озлобление. Меры нужны скорые. (Оставляет записи и уходит.)
Малиновский читает со вниманием. Его внимание привлекает шум. Группа
воспитанников идет на прогулку. Все они разные, разная походка.
Разговаривают. Пушкин очень проворен.
Малиновский. Вон и Пушкин. Пилецкий называет его кромешником. Семья
действительно славится каким-то беспутством и пересмешничеством.
Пушкин весел. Смеется.
Малиновский. Чему-то смеется. Видно, вольный воздух действует на них
благотворно.
Кюхельбекер подпрыгивает. Болтает руками.
Малиновский смотрит на них по-доброму, но с тревогой. Смотрит на записки
и запирает их в шкаф.
Чтец. Все было по-прежнему. Малиновский ничего не предпринимал Пилецкий
тоже.
Дельвиг читает какое-то сочинение. Крадется Илья Пилецкий.
Пилецкий. Дайте мне ваши бумаги.
Дельвиг. Вы не имеете права. (Пытается спрятать.)
Пилецкий пытается схватить. С бешеным видом на него наскакивает Пушкин.
Пушкин (кричит). Как вы смеете брать наши бумаги?!
Пилецкий (как будто не понимает). Чаво-сь?
Пушкин (кричит). Значит, и письма наши из ящика будете брать?
Вальховский (всегда тихий, всех подталкивает). Не робейте, не
сдавайтесь.
Все толпятся вокруг Пилецкого. Громкие голоса. Крики.
Кюхельбекер (машет руками, ногами. Орет). Вон его! Не уступай!
Пилецкий ныряет между лицеистами. Рядом стоит сам иезуит Мартин
Пилецкий. Стоит спокойно, заложив руки за спину. Лицеисты от
неожиданности пятятся. Мартин улыбается.
Корсаковы. Этот из-за вас Иконников вышел, из-за Вас его прогнал.
(Плачет).
Мясоедов. Вы родителя моего оскорбили. Я не согласен.
Малиновский. Вы ничего не должны говорить о наших родителях.
Лицеист. Вы не имеете права читать наших писем!
Пилецкий молчит. Смотрит на них.
Дельвиг. Если вы не согласитесь, мы все немедля покинем Лицей.
Пилецкий молчит. Потом вдруг улыбается. Они ждут его ответа. Пушкин
смотрит волчком, исподлобья, глаза блестят. Длинные руки Кюхельбекера
болтаются.
Пилецкий. Оставайтесь, господа, в Лицее. (Идет к выходу.)
Чтец. Они долго стояли, пораженные.
Лицеисты. Что теперь монах сделает?
Смотрят в окно.
Чтец. По дороге медленно едет коляска. В ней Мартин со связкою книг.
Сомнений нет.
Лицеист. Он уехал. Он покинул Лицей.
Первый чтец. Они кончили Лицей на три месяца раньше положенного. Стены
сами больше уже их не держали.
Второй чтец. 9 июня 1817 года… Завтра они покинут Лицей навсегда.
Кюхельбекер
В последний раз, в сени уединенья,
Моим стихам внимает наш пенат.
Лицейской жизни милый брат,
Делю с тобой последние мгновенья.
Дельвиг
Прошли лета соединенья.
Разорван он, наш верный круг.
Прости! Хранимый небом,
Не разлучайся, милый друг,
С свободою и Фебом!
Пущин
Узнай любовь, неведомую мне,
Любовь надежд, восторгов, упоенья;
И дни твои полетом сновиденья
Да пролетят в счастливой тишине!
Пушкин
Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,
Пори мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я.
И пусть (услышит ли судьба мои молитвы?),
Пусть будут счастливы все, все твои друзья!
Чтец
Лицей кончился.
Лицеисты исполняют гимн.
Шесть лет промчались, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж Отечества призванье
Гремит нам: «Шествуйте, сыны».
О матерь, матерь вняли мы призванью,
Кипит в груди младая кровь.
Одно лишь есть у нас желанье –
Всегда хранить к тебе любовь.
Простимся, братья! Руку в руке.
Обнимемся в последний раз.
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, породнила нас.
Друг на друге остановите
Свой взор с прощальною слезой.
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой.
То ж к дружбе пылкое стремленье.
Ту ж юную ко славе кровь,
В несчастье – гордое терпенье,
А в счастье – всем равно любовь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Чтец. Лицейское детство – это и детство всей молодой России, и ее
надежда.
Кюхельбекер. В Лицее были уставом запрещены телесные наказания.
Пущин. Не было казарменного устройства.
Пушкин. У каждого лицеиста – отдельная комната.
Дельвиг. Пансионный день распределялся гигиенично.
Горчаков. На учение – 7 часов.
Данзас. Остальное время – прогулки, игры, гимнастика.
Кюхельбекер. Курс общеобразовательный и рассчитан на 6 лет.
Пушкин. Прекрасная библиотека выписывала всю периодическую печать.
Пущин. Мы читали много и свободно.
Дельвиг. Профессора аттестовали нас не цифрами, а отзывами.
Первый чтец. В каждом лицеисте было воспитано такое чувство личного
достоинства, непременной особенностью которого было уважение к другому,
чувство дружбы, родства и братства.
Второй чтец. В лицее впервые Пушкин нашел себе товарищей. Дружбой
освящена вся его жизнь и вся его поэзия.
Пушкин (взрослый)
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен.
Непоколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело.
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам – Царское Село.
Анна Керн. Я заметила, что в нем до чрезвычайности развито чувство
благодарности; самая малейшая услуга ему или кому-нибудь из его близких
трогала его несказанно.
Первый чтец. Он всего полгода был в Лицее – еще снег не стаял. Но
родительский дом был оставлен навсегда.
Второй чтец. Они жили во дворце и знали обо всем ранее и точнее, чем их
родители.
Третий чтец. Ранее почувствовали тревогу.
Класс. Урок у Будри, профессора французской словесности, родного брата
Марата – великого трибуна Французской революции.
Яковлев что-то пересказывает по-французски. Слышны звуки далекой трубы.
Все прислушиваются.
Будри (все сидит и прислушивается. Наконец очнулся). Итак, все кончено.
Кюхельбекер. Теперь каждый день, гуляя, мы провожали войска.
Пушкин. Война была еще не объявлена, а войска шли через Царское Село.
Первый чтец. Война началась в ночь с 22 на 23 июня. (Уходят.)
Входят директор Малиновский и Куницын.
Малиновский. Горько мне в такую ночь средь стольких красот думать о
наших обстоятельствах. Навалились. Слышно, идут уже без остановок. Если
так далее пойдет – через месяц нам нужно будет отсюда уходить; место –
Ревель. Об этом никто не знает и знать не должен. Вам нужно
приготовиться. Я не поеду, не желаю, мне поздно, я устал.
Куницын. Без вас они от рук отобьются в изгнании, я с ними не слажу.
Малиновский. Вы пожарища не видели? Военного, ветром распространенного?
Когда города поджигаются? А я видел. И чтоб не лишить малых сил в
изгнании мысли о доме, нужно будет вам опекать все затеи их – журналы,
песни, даже куплеты, безделицы, для того что не годится в этом возрасте
терять свой дом. Я на них между делом посматривал, некрепки дома у них,
а теперь и этот валится.
Куницын. Без вас ехать нельзя, а вам оставаться негде.
Малиновский. Все может случиться, но россиянин докажет свое достоинство.
Иначе жизнь была бы мне в тягость. Решительного ответа сейчас не прошу,
но прошу вас пока не оставлять малых сил и понемногу приучаться заменять
меня. Главное – надлежит нам стараться, чтобы воспитанники и не
догадывались, что все нарушено.
Газетная комната.
Кюхельбекер. Враг продвигается к Москве.
Пушкин. Барклай смене.
Данзас. Главнокомандующим назначен Кутузов.
Пущин. Через десять дней нам прочли реляцию о победе Бородинской.
Дельвиг. Никто еще не смел ей верить.
Горчаков. Стало известно, что мы дождемся годовщины открытия Лицея, а
там сразу же соберемся в путь.
Кюхельбекер. 19 октября прошло, никто не велел нам собираться.
Малиновский. Господа лицеисты, пройдите в залу для внимательного
прочтения реляции. (Они проходят.)
В годовщину основания сего Лицея, вчера, 19 сего октября, Наполеон
Бонапарт ушел из Москвы.
Пушкин. Мы никуда не уехали.
Чтец. Директор Малиновский не сознавался в том, что болен.
Малиновский. Все более тревожась, взялся я за дела лицейские. Давно уже
хотел составить алфавитную табель ученикам с показанием их дарований.
(Сидит пишет и читает.) Броглио – простосердечен, крайне упрям,
чувствителен, с гневом и признателен. Дельвиг в полезном – медлен, в
шалостях – скор. Насмешлив, нескромен и добродушен. Горчаков –
чрезвычайных успехов и легок в памяти. Вольховский – многих
способностей. Пущин – твердых успехов и осторожен. Корф – скромен, как
дитя, отлично прилежен, но искателен. Данзан – не видно никаких
способностей, кроме рисунка. Кюхельбекер – пылких чувств, честолюбив и
труда в словесности ненасытного. Пушкин – вкус холодный,
проницательность совершенная, с насмешливостью, любовь к словесности
уединенная и к славе – тайная. Раболепства ни в ком нет.
Первый чтец. Остальное он решил сказать Куницыну на словах.
Малиновский расписался, поставил точку, засыпал лист песком и свалился.
Второй чтец. Ему становилось все труднее дышать, мысли путались.
Входит Куницын.
Малиновский (бредит, поднимается на постели). Ваше превосходительство, в
вверенном мне воспитательном учреждении есть главное – нет духа
раболепствия.
Первый чтец. Видимо, умирающий Василий Федорович принял Куницына за
кого-то другого.
Пущин. После смерти Малиновского мы все, не сговариваясь, стал
подумывать о будущем.
Кюхельбекер. В корпусах готовят военных.
Дельвиг. В университетах – ученых.
Пушкин. Назначение Лицея неясно.
Данзас. Никто из нас не рассчитывал на отцовские поместья.
Первый чтец. Мать Кюхельбекера жила крохами. Он должен быть бросить
музыку, на учителя денег не хватало.
Кюхельбекер. Я был вечно в долгах. Посылая мне два или три рубля для
уплаты долга, мать каждый раз давала понять, как гибельно в моем
положении делать долги. (Кюхельбекер записывает в своем словаре). Долги.
Лучшее средство, чтобы не иметь больших долгов есть воздержание от
малых. Сравнивают беспорядок с комками снега, которые увеличиваются по
мере того, как их катят. Так все и происходило. Я занимал по полтиннику,
а в конце года писал домой, что задолжал три рубля.
Первый чтец. Горчаков относился к делу иначе.
Горчаков. О долгах забывал.
Пушкин. У меня надежды на присылки были неверные.
Второй чтец. Только Вольховский и Матюшкин знали свое будущее.
Вольховский хотел быть военным. Матюшкин мечтал быть моряком.
Кюхельбекер. Я, втайне влюбленный в молоденькую Вельо, комендантову
дочку, готовился стать супругом. И уже написал об этом домой.
Мать. Надо немедля уняться; ты еще слишком молод и только кончив лицей и
заняв положение, можешь думать о браке.
Пушкин. Вильгельм, есть ли в твоем словаре что-нибудь новое?
Кюхельбекер. Есть на Р и на С: равнодушие, рабство, развращение; сила,
свобода гражданская и страсти.
Пущин. Самые сильные страсти те, которые зависят от устроения тела
человеческого, – например, любовь, приводящая кровь в волнение и
затмевающая рассудок, или леность, ослабляющая все пружины деятельности.
Дельвиг. Только шесть главных побудительных причин возбуждают страсти и
производят большую часть великих перемен: любовь, страх, ненависть,
своевольствие, скупость и фанатизм.
Кюхельбекер. Послушайте из Вольтера. (Читает.) Преодолев все препятствия
для любви, остается самое трудное – не иметь никаких препятствий.
Пущин. Не понимаю…
Кюхельбекер. Любовь требует препятствий, в противном случае начинается
пресыщение.
Пущин. Откуда ты это знаешь?
Кюхельбекер. Из Вейсса.
Пущин. Можно ли говорить, что только страсти движут важными переменами?
По-моему, всем движет разум.
Кюхельбекер. Однако же поэзия порождается страстями, безумием и
восторгом, а не разумом.
Пушкин. Нет, разумом. Когда я пишу стихи – это не восторг. Забвение.
Внезапный холод или жар, рифмы, мгновенная радость… Но не восторг.
Второй чтец. Все, казалось, переменилось. У всех ломался голос, появился
пух на подбородке, который они с гордостью подстригали; но дружба
осталась все та же.
Пушкин. Я проспался теперь рано, с радостью, которая была непонятна.
Просыпался счастливый, сам не зная почему.
Пушкин (взрослый). Лицей отступал не сразу. Сны были лицейские. То в
лицейском зале читаю перед Державиным свои стихи, тол ссорюсь и мирюсь с
Жанно Пущиным, то крадусь по темному дворцовому коридору.
Пушкин крадется по дворцовому коридору.
Первый чтец. Он поджидает Наташу – хорошенькую горничную старой фрейлины
Волконской.
Слышны шаги.
Пушкин. Наташа?
Второй чтец (кидается – о ужас! – награждает поцелуем обомлевшую
фрейлину).
Голос царя. Что же это будет? Они не только рвут через забор мои
наливные яблоки, но и не дают проходу фрейлинам моей жены.
Голос Энгельгардта. Мне пришлось пустить вход все свои дипломатические
таланты, чтобы уладить это дело.
Первый чтец. Поговаривали, что из-за этого случая царь ускорил их
выпуск.
Вольховский (Кюхельбекеру). Поживи Василий Федорович еще, он переделал
бы и самых ветреных. Пушкин не стал бы гулякой.
Кюхельбекер. Но он не может совладать со своими страстями.
Марья Алексеевна (бабка Пушкина). Не знаю, что выйдет из моего старшего
внука: из одной крайности в другую бросается, нет у него середины. Бог
знает, чем все это кончится, ежели он не переменится. (Обращается к
нему.) Ведь экий шалун ты какой, помяни мое слово, не сносить тебе своей
головы.
Корф. Порывистый, импульсивный, неожиданный в своих реакциях,
вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими страстями.
Калилич (учитель чистописания). Да что он вам дался шалун был и больше
ничего.
Лицеисты. Стрекоза! Сверчок! Искра! Обезьяна! Мартышка! Смесь обезьяны с
тигром! Прекрасен! Урод!
Пушкин
А я, повеса вечно праздный,
Потом негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний.
Первый чтец. Пушкин – мера? Пушкин – море! Кто до него так возвышенно и
целомудренно мог воспеть все тончайше оттенки любовного чувства?
Второй чтец. Тут все – и легкая увлеченность, и глубокая страсть, и
ревность, и терзающие воспоминания о былой любви, и ожидание новой, и
добродушная насмешка над девичьим кокетством.
Третий чтец. И даже описание самой чувственной плотской любви – у него
высокая, целомудренная поэзия.
Первый чтец. И просто любование женской красотой.
Пушкин
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое небесное созданье,
Пройдет и скроется… ужель не можно мне,
Любуясь девою в печальном сладострастье
Глазами следовать за ней и в Мишине
Благословлять ее на радость и на счастье.
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Все – даже счастия того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги.
Пушкин, Пущин и Ломоносов собираются на бал к Бакуниным.
Пушкин. Это мой первый выход в свет.
Ломоносов. Посмотрите, как дядька Фома начистил мне пуговицы на мундире:
блестят!
Пущин (пытается растянуть панталоны, из которых вырос). Вырос, маловаты.
Да ладно.
Бал. Веера шевелятся. Красавицы переговариваются Танцы. Музыка смолкла.
Пушкин. Мое чувство к Екатерине Бакуниной было не похоже на то, что я
испытывал ранее, гоняясь за горничной Наташей. Потребность видеть ее
стала у меня привычкой. Хоть не ее, хотя край платья, который мелькнет
из-за деревьев. (Пишет и читает).
Итак, я счастлив был итак, я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался… (Вздыхает. Слышит тяжкий вздох.)
Жанно, ты не спишь?
Пущин. Александр, не могу спать, вот уже две недели как я влюблен.
Пушкин. В кого?
Пущин. В Катеньку Бакунину. Почитай, Александр. Как ты думаешь, чьи это
стихи?
Пушкин (читает).
Ах, зачем ты все летаешь,
Милый призрак, предо мной,
И летая, умножаешь,
В сердце пламень страсти злой.
Что в мечтах без исполненья?
Что в любви без упоенья?
В жизни розно с дорогой?
Это стихи не Кюхли. Он пишет только о дружбе и об осенней буре. И не
Дельвига.
Пущин. Это стихи Илличевского.
Пушкин. Значит, они встречались?
Пущин. Да, наверное, встречались.
Пушкин (продолжает читать)
И где веселья быстрый день?
Помчались летом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень.
Первый чтец. Илличевский, Пушкин и Пущин столкнулись в обожании
Бакуниной.
Пушкин (взрослый)
Мы вспомнили, как Вакху приносили
Безмолвную мы жертву в первый раз.
Как мы одну все трое полюбили.
(Уходят.)
np3/4
A
pA
E
E
?
1/4
E
1/4
]Первый чтец. Получив это странное и противоречивое заведение, директор
постарался прежде всего уяснить его цели и ввести всех в рамки. Он
приготовился к укрощению, но только одним средством – добродушием.
Второй чтец. Медленно начал осматриваться, находить доступ к сердцам.
Третий чтец. Он прекрасно понимал, что только младшие, будущие курсы
будут детьми его сердца. А этим осталось пробыть в лицее всего полтора
года, и всякое, даже незначительное улучшение, будет благо.
Энгельгардт. Большие слабости – это проступки, с ними надо неуклонно
бороться, а на маленькие надо закрывать глаза.
Первый чтец. Самыми трудными и опасными оказались Пушкин, Дельвиг и
Кюхельбекер.
Энгельгардт. Поэты. Кюхельбекер, по крайней мере, несмотря на безумства,
добр и отходчив. Но Дельвиг – холодный насмешник. Пушкин же…
Второй чтец. У Егора Антоновича были свои особые виды на то, как может
быть устроено счастье этого воспитанника.
Энгельгардт. Он без труда добился на экзамене одобрения Державина. К
нему расположен Карамзин. Но до времени нужно ввести его в границы.
Третий чтец. Егор Антонович признавал, и очень признавал поэзию.
Энгельгардт. Да! Но я признаю ее как средство образования, как
развлечение, как то, что нравится женщинам, наконец, как приятное
меланхолическое занятие. Но я не признаю ее как страсть. Эти оглодки
гусиных перьев, этот быстрый, острый, невидящий взор Пушкина. Эта дикая
улыбка – все это страсть.
Первый чтец. Егор Антонович не был ни ловеласом, ни ханжой. Он был
умудрен опытом и отлично знал, какой вес имеют в делах, как выдвигают
иногда на первое место одна улыбка женщины, одно оброненное ею слово.
Энгельгардт. Я всецело за то, чтобы воспитанники умягчились в женском
обществе.
Второй чтец. Он отлично понимал, откуда у Пушкина холод к нему,
внезапная дерзость.
Энгельгардт. Все это гусарская казарма, в которую он бегает.
Третий чтец. Прекратить эти посещения директор не мог.
Энгельгардт. Но решил ввести у себя вечера и приглашать на них, с одной
стороны, знакомых и близких моему семейству дам, а с другой – лицейских
воспитанников. Быть может, это приблизит, приручит Пушкина. Мне
случалось видеть, как и не такие головорезы становились в обществе дам
мягкими как воск.
Танцы у Энгельгардта.
Первый чтец. В семью Егора Антоновича приехала его дальняя родственница,
Мария Смит. Судьба этой дамы трогательна: она вдова.
Пушкин танцует с ней. Прижимает ее, кидает пламенные взоры. Задыхается.
Второй чтец. Егор Антонович заметил.
Энгельгардт. Пушкин стал усиленно показывать, что тронут. Хорошо бы,
участью молодой вдовы, нет – ее прелестями. Но! Родственница моей жены,
весьма воспитанная особа, не осталась безразличной к вниманию повесы.
Взмахом руки директор прекращает музыку.
Третий чтец. Еще одно начинание по отношению к Пушкину дало совсем не
тот эффект, на который он рассчитывал. Более того, эффект был скандален.
Энгельгардт. Резвый, почти светский круг молодых дам и юношей был
возведен этим юнцом до какого-то клуба сапожников.
Первый чтец. Он слышал уже о бале Бакуниной и тоже надеялся блеснуть.
Энгельгардт. В конце концов, чем Мария хуже Бакуниной. Она будет
скромною царицей бала. И как все обернулось. Мало того, юнец и Мария
куда-то исчезли, я сам был принужден искать их в своем саду. И нашел…
Второй чтец. Пушкин более не будет приглашаться.
Энгельгардт. Да! Но кто поручится, что этот негодник не назначил ей
свидание где-нибудь тут же, неподалеку – завтра или через неделю?
Третий чтец. Дом графа Ожаровского в Царском Селе был близким домом для
воспитанников лицея.
Пущин. Граф жил очень открыто.
Дельвиг. Мы встречались там со своими профессорами.
Горчаков. И те являлись перед нами без всякого ореола величия.
Данзас. Чаще всего встречались с Кошанским.
Вечер. Романсы. Поют, поют, поют…
Первый чтец. В 1814 году графиня Ожаровская умерла. Кошанский написал
стихотворение на ее смерть.
Кошарский.
Ни прелесть, ни краса, ни радость юных лет,
Ни пламень нежного супруга,
Ни сиротство детей, едва узревших свет,
Ни слез не спасли от тяжкого недуга.
И Ожаровской нет!
Потухла, как заря, во мраке тихой ночи,
Как эхо томное в пустыне соловья!
О, небо! Со слезой к тебе подъемлю очи.
И, бренный, не могу не вопросить тебя:
Ужели радостью нам льститься невозможно
И в милой счастие напрасно находить,
Коль лучшим существом жить
в мире лучшем должно,
А нам здесь слезы лить?!
Увы, не будешь ты всех радостей душею,
Не встретить каждого любезностью своею;
И другу не вместить в себе одной весь мир,
Уже не сядешь ты в мечтанье за клавир…
Второй чтец. На это стихотворение Антон Дельвиг в том же году написал
пародию.
Дельвиг
На смерть кучера Агафона.
Ни рыжая бразда, ни радость старых лет,
Ни дряхлая твоя супруга,
Ни кони не спасли от тяжкого недуга…
И Агафона – нет!
Потух, как от копыт, огонь во мраке ночи,
Как ржанье звучное усталого коня!
О, небо! Со слезой к тебе подъемлю очи
И, бренный, не могу не вопросить тебя:
Ужель не вечно нам вожжами править можно
И счастие в вине напрасно находить?
Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно,
А нам с худыми быть?!
(Уходят.)
Первый чтец. В Царское Село приехали Карамзины. Приехали навсегда. Им
отвели неудобный и сырой дом в Китайской деревне.
Второй чтец. Некоторые лицеисты стали частыми гостями Карамзиных. Чаще
всех там бывал Пушкин.
На сцене Карамзин, Карамзина, Пушкин и Ломоносов. Пушкин читает стихи,
очень веселю говорлив…
Пушкин
…добрый мой сосед, семидесяти лет,
Уволенный от службы майором отставным,
Зовет меня из дружбы
хлеб-соль откушать с ним.
Вечернею пирушкой старик, развеселясь…
Вспомнит ту баталью, где роты впереди
Летел навстречу славы…
Ломоносов. Я не узнавал его. Привык к молчаливому Пушкину. Он был
дичком, и я приготовился блеснуть остроумием рядом с этим сумрачным
поэтом. Но он не давал мне раскрыть рта. Он весь как будто преобразился.
Карамзина смеется, слушая Пушкина.
Ломоносов (взрослый). Катерина Андреевна смеялась звонко, весело, и я
увидел удивление на лице ее мужа.
Карамзин. Этого смеха я не слышал уже давно.
Первый чтец. Назавтра в неурочное время, наскоро пообедав, он убеждал к
Карамзиным. Это был час, когда историограф отправлялся гулять.
Карамзина (вышивает, в руках пяльцы. Удивилась, испугалась, увидев
Пушкина). Здесь все ходят мимо этой уединенной хижины и чуть не
заглядывают в окна… Помогите мне разматывать шелк.
Пушкин, стоя на коленях, следить за ее пальцами. Карамзина берет шелк с
его пальцев.
Карамзина. Вам нужно немедленно уходить. Вас будут искать и посадят на
хлеб и воду. Вы не должны убегать от своего директора.
Второй чтец. Он ушел в отчаянии. Она считала его школяром и более никем.
Пушкин. Я забыл дорогу к гусарам, которые так привыкли ко мне.
Первый чтец. Участь его была решена: теперь он каждый день будет ходить
в Китайскую деревню.
Дельвиг. А молодая вдова?
Пушкин. Это не имело никакого отношения к Китайской деревне. Было бы
преступно даже думать о ней здесь. В присутствии Екатерины Андреевны я
не думал ни о ком более.
Второй чтец. Его домом стал Китайский домик Карамзиных. Юному поэту,
только что вышедшему из мальчишеского возраста, никогда не знавшему
материнской ласки, добрая и обаятельная Екатерина Андреевна в какой-то
степени заменила и мать.
Ломоносов (осторожно следит за уходящим Пушкиным). Он все время ходил к
гусарам. Потом – родственница моя, молодая вдова. Теперь эти похождения
решительно кончились.
Первый чтец. Он ходит каждый вечер к Карамзиным.
Пушкин (взрослый).
В гостиной истинно дворян ской
Чуждались щегольства речей
И щекотливости мещанской
Журнальных чопорных судей.
Хозяйкой светской и свободной
Был принят слог простонародный
И не пугал ее ушей
Живою странностью своей…
Хозяйка спесью не смущала:
Равно для всех она была
Непринужденна и мила.
Второй чтец. Быть может, с Пушкина только мы и научились понимать, что
такое любовь? Быть может, с Пушкина мы и научились восхищаться женщиной?
Пушкин (взрослый)
Я знаю, путь уж мой измерен,
Но, чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.
Пушкин (лицеист). Каждое утро я просыпался с новой целью: я должен был
быть уверен, что вечером буду сидеть за круглым столом, видеть ее,
слышать. Всюду она, только она, ее серые умные глаза.
Пушкин-лицеист входит в гостиную. Карамзин один сидит в кресле. Пушкин
растерян. Карамзин приглашает его садиться. Молчание.
Карамзин. Прочитайте мне что-нибудь новое.
Пушкин достает листок, вдруг вспыхивает и прячет его в карман.
Карамзин (пожимает плечами). Прочитайте, пожалуйста.
Пушкин (читает, сначала в замешательстве, потом голос его крепнет).
Медлительно влекутся дни мои…
Карамзин. Как он прочел последнюю строку?! Кому он писал это?
Первый чтец. Карамзин вдруг понял, что Пушкин нес сюда, к нему в дом,
это стихотворение, чтобы прочитать его Екатерине Андреевне.
Второй чтец. Неделю он не был у Карамзиных и понял…
Пушкин. Что не могу более жить так и завтра же утром ускользну во время
прогулки или скроюсь с самого утра, чтобы увидеть косяк ее окна, угол
дома.
Первый чтец. Все, что он писал теперь, писал в тайной надежде, что стихи
как-либо попадут в ее руки. Иначе он не написал бы и не переписал бы ни
одной строки.
Второй чтец. Он не мог теперь и дня прожить без этой женщины.
Третий чтец. Стихи о Бакуниной – только догадка о настоящих мучениях,
которые вдруг пришли теперь и только начинались.
Пушкин. Самый звук ее имени не должен быть никому известен.
Пущин. Пушкин от нас что-то скрывает.
Дельвиг. Он нас как будто не слышит.
Кюхельбекер. Не отвечает на вопросы.
Пушкин (взрослый). Я пугался участи, которая предстояла: молчать всю
жизнь, до конца, никогда не называть ее по имени. Никому даже Пущину.
Бояться самого себя, чтобы никто не догадался.
Первый чтец. Он чертил на песке вензель N.N. Это был теперь ее вензель.
Он всюду искал следы той, которую отныне всю жизнь должен будет звать
N.N.
Е. Растопчина.
О! Кто видал ее, о! кто ей близок был,
Тот знает, тот постиг, каким обвороженьем
Она влечет к себе!.. Тот скоро полюбил
И оценил ее! Тот собственным стремленьем
Почувствует, зачем своим благоговеньем
Ее поэтов сонм издавна окружил, –
Зачем она была меж огненных світил
Звездою мирною, священным вдохновеньем!
Второй чтец. Екатерина Андреевна была для Пушкина глубокой
привязанностью на всю жизнь. Он обращался к ней в критических жизненных
ситуациях.
Третий чтец. Октябрь 1824 года. Из письма Жуковскому: «Ты увидишь
Карамзиных – тебя да их люблю страстно».
Первый чтец. 10 августа 1825 года Вяземскому: «Что Карамзины? Я бы к ним
писал, но боюсь приличия – а все люблю их от всего сердца!»
Пушкин (лицеист). Что еще предстоит? Бог с ним – но никому ни слова.
Второй чтец. Тайна этой любви тяготила его. Она не давала успокоиться ни
на час, ни на миг. Так все началось. Он был готов на все – с самого
начала.
Пушкин (лицеист)
Вот страсть, которой я сгораю!..
Я вяну, гибну в цвете лет,
Но исцелиться не желаю.
Третий чтец. Перед смертью, приходя в сознание, Пушкин спрашивал о
Карамзиной.
Пушкин. Карамзина? Тут ли Карамзина?
Первый чтец. Ее не было в тот момент, за нею послали. Она тотчас
приехала и просилась с умирающим, потом зарыдала и вышла из комнаты.
Второй чтец. «Первая любовь, о которой знали только люди, знавшие ее, о
которой он вспоминал, умирая, – вот характер отношения Пушкина к
Карамзиной» – Ю. Тынянов.
Третий чтец. «Пушкин обращался мыслью к юности, удивительно ли, что он
вспомнил и позвал именно Карамзину?» – Ю. Лотман.
Пушкин (взрослый)
Богами вам еще даны,
Златые дни, златые ночи,
И томных дев устремлены
На вас внимательные очи.
Играйте, пойте, о друзья!
Утратьте вечер скоротечный:
И вашей радости беспечной
Сквозь слезы улыбнулся я.
(Уходят.)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Разговаривают шестилетняя Марина Цветаева и ее мать.
Марина. Пушкин меня заразил любовью. Словом – любовь. Ведь разное: вещь,
которую никак не зовут, – и вещь, которую так зовут.
Мать. Тебе какая кукла больше нравится: тетина, нюренбергская или
крестнина, парижская?
Марина. Парижская.
Мать. Почему?
Марина. Потому что у нее глаза страстные.
Мать (угрожающе). Что-о-о!
Марина (спохватившись). Я… Я хотела сказать: страшные.
Мать (еще более угрожающе). То-то же.
Марина (взрослая). Мать не поняла. Мать услышала смысл и, может быть,
вознегодовала правильно. Но поняла – неправильно. Ее глаза – страстные,
а я чувствую страсти… Не я одна. Все поэты, и Пушкин первый. Немного
позже – мне было шесть лет, и это был мой первый музыкальный год… В
Мерзляковском переулке был публичный вечер – рождественский. Давали
сцену из «Русалки», потом «Рогнеду» и сцену из «Евгения Онегина».
Татьяна сидит. Идет Онегин. Он не садится, она встает. Оба стоят.
Онегин
Вы мне писали,
Не опирайтесь. Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила;
Она в волненье привела
Давно умолкнувшие чувства;
Но вас хвалить я не хочу;
Я за нее вам отплачу
Признаньем также без искусства.
Примите исповедь мою:
Себя нас суд вам отдаю…
Мать. Что же, Муся, тебе больше всего понравилось?
Марина. Татьяна и Онегин.
Мать. Что-о-о? Не «Русалка», где мельница, и князь, и леший? Не
«Рогнеда»?
Марина. Татьяна и Онегин.
Мать. Ну как же это может быть? Ты же там ничего не поняла! Ну что ты
там могла понять?
Молчание.
Мать (торжествующе). Ага, ни слова не поняла, как я и думала. В шесть
лет! Ну что же тебе там могло понравиться?
Марина. Татьяна и Онегин.
Мать. Ну почему, Мусенька, Татьяна и Онегин?
Марина. Потому что – любовь.
(Уходят.)
На сцене Керн, Пушкин, Илличевский. Иван Андреевич Крылов и брат Керн.
Анна Керн. Вам захотелось узнать некоторые подробности моего знакомства
с Пушкиным. Спешу исполнить ваше желание. Первый мой визит к тетушке
Олениной.
Брат подводит Керн к Крылову.
Брат. Рекомендую вам меньшую сестру мою.
Крылов. Очень рад познакомиться с сестрицей.
Керн. Мы играли в шарады. Не помню, за какой фант Крылова заставили
прочитать одну из басен.
Крылов читает.
Анна Керн. Во время дальнейшей игры на молю долю выпала роль Клеопатры.
Когда я держала корзину с цветами, Пушкин вместе с братом подошел ко
мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал…
Пушкин. А роль змеи, как видно, предназначается этому господину.
Анна Керн. Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла. Потом мы сели
ужинать.
Пушкин (садится рядом с братом Керн, бросает на нее влюбленные взгляды и
говорит, обращаясь к брату). Можно ли быть такой хорошенькой?
Крылов. Кто из нас грешник?
Брат. А кто праведник? А кто из нас в ад попадет?
Пушкин. Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких женщин, там
можно будет играть в шарады. Спроси у мадам Керн, хотела ли бы она
попасть в ад?
Анна Керн (сухо). В ад не желаю.
Брат. Ну как же теперь, Пушкин?
Пушкин. Я раздумал. В ад не хочу. Хотя там и будет много хорошеньких
женщин.
Гости расходятся. Пушкин остается на сцене один и читает стихотворение.
Пушкин.
Приметы.
Я ехал к вам: живые сны
А мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал ой бег игривый.
Я ехал прочь: иные сны…
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
Анна Керн. Восхищенная Пушкиным, я страстно хотела увидеть его, и это
желание скоро исполнилось.
Первый чтец. Июнь 1825 года. Анна Керн гостит в доме своей тетки в
Тригорском.
Пушкин. Угадайте, что нас вдруг сблизило? Скука? Сродство чувства? Не
знаю. Каждую ночь гуляю по саду и повторяю себе: она была здесь –
камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе. Пишу много
стихов.
Второй чтец. В Тригорском Пушкин впервые читает своих «Цыган».
Керн, Илличевский, Пушкин, другие.
Пушкин
Утешься, друг: она дитя.
Твое унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце бедное – шутя.
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна.
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
Заглянет в облако любое,
Его так пышно озарит –
И во уже перешла в другое,
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Промолвя: там остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?
Утешься.
Анна Керн. Я никогда не забуду того волнения, которое охватило мою
душу… Я истаивала от наслаждения…
За сценой звучит романс «Я помню чудное мгновенье».
Первый чтец. Пушкин познакомил с Анной Керн своего лицейского друга
Илличевского.
Илличевский. Я не мог остаться равнодушным к обаянию и красоте Анны
Петровны.
Второй чтец. Но не на всех красота действует одинаково.
Третий чтец. И если у Пушкина она вылилась во вдохновенные, чарующие
звуки, то у Илличевского, напротив, саркастические и смешные стихи.
Четвертый чтец. Отец Анны Петровны Керн имел горчичную фабрику.
Илличевский часто называл ее…
Илличевский
Сердцу царица, горчичная мастерица.
Близ тебя в восторге нем,
Пью отраду и веселье;
Без тебя я жадно ем
Фабрики твоей поделье.
Ты так радостно мила!
Люди скажут: «Небылица!
Чтоб тебя подчас могла
Мне напоминать горчица».
Без горчицы всякий стол
Мне теперь сухоеденье;
Честолюбцу льстит престол,
Мне ж – горчичницей владенье.
Но угодно так судьбе,
Ни вдова ты, ни девица,
И моя любовь к тебе –
После ужина горчица.
Пушкин (читает из письма к А. П. Керн).
…Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас.
Надеюсь, вы прочтете это письмо так – спрячете ли вы его у себя на
груди? Ответите ли мне длинным посланием? Пишите мне обо всем, что
придет вам в голову – заклинаю вас…
Первый чтец. Первый биограф Керн Модзалевский сообщает: «Незадолго до
смерти Анна Петровна захворала, ее берегли, старались не тревожить. И
вдруг она услышала ужасный шум под окном: 16 лошадей, запряженных по
четыре в ряд, везли огромную колесную платформу с гранитной глыбой –
пьедесталом памятника Пушкину.
Анна Керн. А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!
Второй чтец. Через несколько дней она умерла, завершив свой
тяжело-грустный век, как написал ее сын.
Третий чтец. Но все любящие Пушкина помнят, что на этом веку было
«чудное мгновенье».
(Уходят.)
На сцене – литературный салон.
Тетка Брейткопф (наливает Кюхельбекеру кофе). Вильгельм, ты изменился.
Что с тобой? (В сторону). Вильгельм влюбился, нужно ожидать глупостей.
Первый чтец. Тетка была права: Вильгельм был действительно влюблен, и от
него действительно можно было ожидать глупостей.
Второй чтец. Влюбился он сразу, в один вечер, и, как ему показалось,
навсегда.
Третий чтец. Однажды его назвал Дельвиг в литературный салон к Софье
Дмитриевне Пономаревой.
Первый чтец. Будучи еще девушкой, она навещала в лицее своего брата и
познакомилась со многими из его товарищей. Была она женщина, счастливо
одаренная природой. Имеет необыкновенные таланты, получила отличное
воспитание. Знает прекрасно немецкий, французский и итальянский языки,
даже отчасти латинский, переводит на русский прозою лучше многих
литераторов, рисует, танцует, поет, играет на фортепиано превосходно.
Жаль только, что ведет слишком рассеянную жизнь.
Второй чтец. Замужем она была за сыном богатого откупщика Пономарева.
Третий чтец. Убедившись скоро, что муж ее не стоит, предалась вполне
легкомысленному поведению и, чтобы в этом не мешали, споила своего мужа.
Пономарева на диване, окруженная группой литераторов: Гнедич, Измайлов,
Крылов. Дельвиг приводит Кюхельбекера. Дельвиг садится подле хозяйки
очень близко, прижимается нескромно. Входит Илличевский. Хозяйка
встречает его радушно. В дверях появляется пьяный супруг.
Супруг. А, щелкоперы, насиделись? (Потом вдруг учтиво). Милости прошу,
милости прошу.
Дельвиг (Кюхельбекеру). Софья Дмитриевна супруга в черном теле держит,
вот он и попивает, бедняга.
Первый чтец. Вильгельм провел бессонную ночь. Назавтра послал Софье
Дмитриевне цветы. На третий день к ней поехал.
Софья Дмитриевна (идет навстречу Кюхельбекеру. Берет за руку, сажает
рядом с собой). Вильгельм Карлович, я вам рада. (Кюхельбекер не
шевелится.) Отчего вы всех так дичитесь? Говорят, вы нелюдим и мизантроп
ужасный?
Кюхельбекер (бормочет). О нет.
Софья Дмитриевна. Про вас говорят тысячу ужасных вещей – вы дуэлист, вы
опасный человек. Право, вы, кажется, страшный человек.
Кюхельбекер смотрит ей глаза. Берет руки ее и целует.
Софья Дмитриевна (поднимается, тащит к столу. Кладет пред ним альбом).
Читайте и пишите, а я на вас буду смотреть.
Кюхельбекер вдруг обнимает ее.
Софья Дмитриевна. О, вы, кажется, не такой мизантроп, как мне говорили.
(Она смеется. Рука Кюхельбекера упала.)
Кюхельбекер. Вы меня заставляете испытывать страдания.
Софья Дмитриевна. Мне о вас Дельвиг намедни целый вечер рассказывал.
Кюхельбекер. Что же он обо мне говорил?
Софья Дмитриевна. Он говорил, что вы человек необыкновенный. Что вы
будете когда-нибудь знамениты… и несчастливы.
Кюхельбекер. Не знаю, буду ли я знаменит, но я уже сейчас несчастлив.
Софья Дмитриевна. Пишите же в альбом: вы несчастливы, а в будущем
знамениты – это для альбома очень интересно.
Кюхельбекер (перелистывает альбом, читает).
Блажен, кто на тебя взирать украдкой смеет,
Трикрат блаженнее, кто говорит с тобой;
Тот полубог прямой,
Кто выманить, сорвать твой поцелуй сумеет.
Но тот завиднейшей судьбой,
Но тот бессмертьем насладится,
Чьей смелою рукой твой пояс отрешится!
Владимир Панаев. А вы зачем его к себе в альбом пустили?
Софья Дмитриевна. Альбом открыт для всех.
Кюхельбекер.
О! Олосинька Илличевский:
При виде вас, нахмуря лица,
Все шепчут жалобы одни:
Женатые – зачем не холосты они,
А неженатые – зачем вы не девица.
Захлопывает альбом.
Софья Дмитриевна (раскрывает его). Пишите.
Кюхельбекер (пишет). Я чувствовал себя хорошо, мог бы чувствовать себя
еще лучше, принял лекарство и умер. (Встает, шагает к Софье Дмитриевне,
обнимает ее. Уходит.)
Кюхельбекер (сидит. Входит Семен, протягивает письмо). Кто приносил?
Семен. Человек какой-то, чей – не сказывался.
Кюхельбекер (читает). «Иоаким Иванович Пономарев с глубочайшим
прискорбием имеет честь уведомить вас, Милостивейший Государь, о
скоропостижной кончине супруги его Софьи Дмитриевны, последовавшей волей
Божию 1-го сего ноября. Заупокойное служение имеет состояться сего 1-го
дня ноября. Погребение совершено быть имеет 4-го сего ноября».
Кюхельбекер заламывает руки, плачет. Судорожно скидывает халат,
одевается… Убегает.
У Пономаревых толпятся люди. Увидя Вильгельма, все в голос зарыдали,
подняли к глазам платки. Кто-то смеется.
Стоит гроб. Кюхельбекер подходит. Рыдает. Всматривается в лицо. Целует в
лоб и в руки. Покойница дает ему легкий щелчок в губы. Он хочет
подняться, но покойница обвивает его шею руками. Вильгельму становится
дурно. Софья Дмитриевна выскакивает из гроба и начинает его тормошить.
Софья Дмитриевна. Это я друзей испытываю (хохочет). Искренне ли они меня
любят.
Все смеются. Особенно Панаев. Он даже присел на корточки.
Кюхельбекер (шагает к Панаеву, хватает его за ворот, приподнимает и
хрипит в лицо). Если бы вы не были мне так мерзки, я бы вас пристрелил,
как зайца.
Софья Дмитриевна (держит его за руки). Вильгельм Карлович, дорогой, это
я виновата, я хотела, чтобы вышло весело. Не сердитесь же.
Кюхельбекер, наклоняется к ней, смотрит в лицо бессмысленным взглядом и
уходит.
Панаев. Господин, который сердится из-за пустяков.
Тетка (ставит перед ним кофе). Вилли, ты должен отсюда уехать. Ты должен
быть профессором. Уезжай в Дерпт. Это хороший город. Ты там отдохнешь.
Господин Жуковский знает тебя с самой хорошей стороны и сможет тебя
устроить.
Кюхельбекер. В самом деле, может быть, в Дерпт?
Первый чтец. На вечере у Софи он написал в альбом прощальную, очень
грустную, но холодную заметку:
«Человек это был всегда недоволен настоящим положением, всегда он
жертвовал будущему и в будущем предвидел одни неприятности; его многие
почитали человеком необыкновенным и ошибались; другие… Верьте, что он
был лучше и хуже молвы и суждений о нем людей, знавших только его
наружность».
Второй чтец. Днем, однако, он заехал к ней проститься.
Софья Дмитриевна сидит на диване. Ее обнимает Панаев. Кюхельбекер входит
без доклада. Видит все – поворачивается и уходит.
Третий чтец. Софи больше для него не существует.
Первый чтец. Как будто злая пророчица сидела над колыбелью и предвещала
ему неудачи и беды. Три раза на Сенатской площади стрелял он в брата
императора – Михаила. И три рада пистолет дал осечку! Бежал, сумел
добраться до Варшавы, но его схватили.
Кюхельбекер сидит в каземате и пишет свой дневник.
Второй чтец. В каменном каземате – три метра в ширину, пять в длину –
Кюхельбекер пишет свой дневник. Тишина. Абсолютная тишина. И так в
продолжение целых десяти лет.
Третий чтец. Разнообразие заключается в том, что его перемещали из
крепости в крепость: Петропавловская, Динабургская, позже Ревельская
цитадель.
Первый чтец. После многих лет – поселение в Сибири. Кюхельбекер –
Пушкину: «В судьбе моей произошла такая огромная перемена, что и поныне
душа не устоялась. Дышу чистым свежим воздухом, иду куда хочу, не вижу
ни ружей, ни конвоя, не слышу ни скрипы замков, ни шепота часовых при
смене: все это прекрасно, а между тем – поверишь ли? – порою жалею о
своем уединении. Там я был ближе к вере, к поэзии, к идеалу».
Второй чтец. В один из дней Кюхельбекер отправляется к своему лицейскому
другу Ивану Пущину в Ялуторовск.
Пущин – Энгельгардту: «Три дня гостил у меня оригинал Вильгельм. Приехал
на житье в Курган со своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и
с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским
чувством. Это свидание напомнило мне живо старину: он тот же оригинал,
только с проседью в голове. Зачитал меня стихами донельзя. Не могу
сказать вам, чтобы его семейный быт убеждал в прочности супружества.
Выбор супружницы доказывает вкус и выбор нашего чудака: и в Баргузине
можно было найти что-нибудь для глаз лучшее. Нрав ее необыкновенно
тяжел, и симпатии между ними никакой…»
Кюхельбекер – Пушкину: «…Невеста моя в своем роде очень хороша: черные
глаза ее жгут душу, в лице что-то младенческое и вместе с тем что-то
страшное, о чем вы, европейцы, едва ли имеете понятие».
Из воспоминаний человека, знавшего вдову Кюхельбекера: «Старческие черты
ее выражали доброту и кротость, и верилось, что она успокаивала
несчастного Вильгельме Кюхельбекера последние 10 лет его жизни».
Кюхельбекер
Да! чаша житейская желчи полна,
Но выпил же я эту чашу до дна, –
И вот опьянелой, больной головою
Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму,
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы – милой Отчизны.
Пушкин.
Пора, пора! Душевных наших мук
Не стоить мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг,
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечное преданье оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
(Уходят.)
Первый чтец. Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая – дело
сладострастия…
Пушкин. Моя женитьба на Натали (которая моя 113- любовь) решена.
Голоса. Пожалей о первой красавице здешней, Гончаровой… Она идет за
Пушкина. Это верно…
Второй чтец. Пушкин – князю Вяземскому…
Пушкин. Сказывал ты Катерине Андреевне Карамзиной о моей помолвке? Я
уверен в ее участии, но передай мне ее слова – они нужны моему сердцу.
Голоса. Бедная Гончарова. Она так молода, так невинна, а он такой
ветреный, безнравственный.
Пушкин. Участь моя решена. Я женюсь. Та, которую любил я целых два года,
которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась
мне блаженством, – Боже мой, она почти моя!
Третий чтец. Пушкин – Наталье Николаевне: «Я мало езжу в свет. Вас там
ожидают с нетерпением. Прекрасные дамы спрашивают у меня ваш портрет и
не прощают того, что у меня его нет. Я утешаю себя, проводя целые часы
перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды. Я купил бы
ее, если бы она не стоила 40 тысяч рублей».
Первый чтец. Мадонна (сонет)
Не множеством картин старинных мастеров
Украсть я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный Спаситель –
Она с величием, он с разумом в очах –
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
На сцене появляются цыганка Таня, Нащокин, Ольга, Пушкин.
Цыганка Таня. Раз вечером – аккурат на два дня до свадьбы его
оставалось, – зашла я к Нащокину и Ольге, цыганке, жившей с Нащокиным.
Не успели мы и поздороваться, как под крыльцо сани подкатили, и в сени
вошел Пушкин. Увидел меня из саней и кричит…
Пушкин. Ах, радость моя, как я рад тебе, моя бесценная (целует в щеку и
усаживается на софу. Задумчиво глядит на Таню). Спой мне, Таня
что-нибудь на счастье; слышала, может быть, я женюсь?
Цыганка Таня. Как не слыхать, дай вам Бог, Александр Сергеевич.
Пушкин. Ну, спой мне, спой.
Цыганка Таня. Давай, Оля, гитару. Споем барину.
Цыганка Таня (подбирает мотив). Думаю, что мне спеть… На сердце у
самой невесело было в ту пору: у меня был свой предмет, и жена увезла
его от меня в деревню, и очень тосковала я оттого. И думаючи об этом,
запела я песню, – она хоть и подблюдною считается, а только не годится
было мне ее теперича петь, потому она будто, сказывают, не к добру.
Ах, матушка, что так в поле пыльно?
Государыня, что так пыльно?
Кони разыгралися. А чьи то кони, чьи то кони?
Кони Александра Сергеевича…
Пушкин громко рыдает.
Нащокин (кидаясь к нему). Что с тобой, что с тобой, Пушкин?
Пушкин. Ах, это ее песня все мне внутри перевернула, она мне не радость,
а большую потерю предвещает!
Цыганка Таня. И недолго он после этого оставался тут, уехал, ни с кем не
простился.
Первый чтец. Накануне свадьбы Пушкин позвал своих приятелей на
мальчишник. Был необыкновенно грустен, так что гостям было даже неловко.
Второй чтец. Но на другой день, на свадьбе. Все любовались веселостью и
радостью поэта и его молодой супруги, которая была изумительно хороша.
Сцена венчания. Музыка…
Пушкин. Я женат – и счастлив. Одно желание мое – чтоб ничего в жизни
моей не изменилось: лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново,
что, кажется, я переродился.
Третий чтец. С тех пор как он женился, это совсем другой человек –
положительный, рассудительный, обожающий свою жену.
Пушкин
Сердце бьется от радости:
То так,
То пятак,
То деньжата.
Первый чтец. В этих словах – биение и тревога сердца.
Второй чтец.
Хочешь быть учтив – поклонись,
Хочешь поднять – нагнись,
Хочешь быть в раю – молись,
Хочешь быть в аду – женись.
Третий чтец. Он, кажется очень ухаживает за молодой женой и напоминает
при ней Вулкана с Венерою.
Первый чтец. Став женой Пушкина, Наталья Николаевна достойно исполняла
эту нелегкую роль.
Второй чтец. Пушкин гениален не только как поэт, но и как человек.
Третий чтец. Полнота жизни взрывает его изнутри.
Первый чтец. Он тек как большая река, одновременно многими рукавами:
быть и поэтом, и светским человеком, и ученым, и уединенным
меланхоликом, и семьянином, беседовать с царем и с ямщиками.
Второй чтец. Его на все хватало, и всего ему еще не хватало.
Третий чтец. Того же он хотел и от жены.
Пушкин. Мне нравилось, как она домовито хозяйничает, расчетливо спорит с
книгопродавцами из-за денег, рожает детей одного за другим, блистает на
балах. Я хотел видеть ее и тихо хозяйкой в деревенском доме, и звездой
петербургского бала, ослепительной и неприступной.
Первый чтец. Но по силам ли это ей, московской барышне, вдруг ставшей
женой первого поэта России, первой красавицей роскошной царственной
Невы, хозяйкой большого дома.
Наталья Николаевна. Всегда без денег, с дерзкими слугами, с болеющими
детьми, всегда или после родов, или в ожидании ребенка.
Первый чтец. Чувство взрослости оглушило ее, успех кружил голову.
Второй чтец (на фоне танца). Но она была неглупа и добродетельна.
Пушкин. Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом
ничего сравнить нельзя на свете, – а душу твою люблю я еще более твоего
лица.
Третий чтец. 1 января 1834 года.
Пушкин. Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично
моим летам). Но двору хотелось, чтоб Н.Н. танцевала в Аничкове… Меня
спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством. Доволен, потому что
государь имел намерение отличить меня. А не сделать смешным.
Бал. Наталья Николаевна танцует с Дантесом.
Пушкин. Я весел… Вдруг виденье гробовое,
Внезапный мрак или что-нибудь таакое…
Первый чтец. Что?
Пушкин. Мне совестно признаться в этом…
Второй чтец. В чем же?
Пушкин
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду,
Как тень он гонится. Вот и теперь,
Мне кажется, он с нами
Сам-третей…
Первый чтец. Апрель 1834 года. Из письма Пушкина жене.
Пушкин. Сказавшись больным, я не пошел поздравить наследника престола с
совершеннолетием…
Первый чтец. Письмо было вскрыто, передано Бенкендорфу, а от него попало
к царю.
Пушкин. Какая глубокая безнравственность в привычках нашего
правительства: полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их
читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится
в том признаться и давать ход интриге… Мысль, что кто-нибудь нас с
тобой подслушивает, приводит меня в бешенство. Без политической свободы
жить очень можно, без семейственной неприкосновенности невозможно:
каторга не в пример лучше.
Продолжается бал. Пары танцуют. Позади Пушкина кто-то указывает на
Дантеса, при этом поднимает пальцы вверх, растопыривая их рогами. Смех
за спиной.
Пушкин (затравленно озирается, потом берет себя в руки).
Мне бой знаком –
Люблю я звук мечей;
От первых лет поклонник бранной славы,
Люблю войны кровавые забавы,
И смерти мысль мила душе моей.
Во цвете лет свободы верный воин,
Перед собой кто смерти не видал,
Тот полного веселья не вкушал
И милых жен лобзанья недостоин.
Второй чтец. Борьба, свобода. Любовь – нерасторжимое целое. Бой – удел
мужа.
Сцена из пролога. Заканчивается выстрелами.
М. Цветаева. Пушкин меня заразил любовью. Словом – любовь. Ведь разное:
вещь, которую никак не зовут, – и вещь, которую так зовут.
Пушкин
Я знаю – путь уж мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.
Я вас любил, любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем.
Но пусть она вас больше не тревожит,
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То ревностью, то страстию томим,
Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
Музыка.
Интервью с создателями спектакля
В 734-й это началось около двадцати лет назад, с первого камерного
вечера, подготовленного к Дню лицея. А с появлением театра «Фантазия»
вечера с монтажом переросли в спектакли.
Вот что рассказывают создатели и участники спектакля.
– С чего начинается работа над спектаклем?
– За несколько месяцев до спектакля в вестибюле вывешивается большой
белый лист, на котором написано; «Впереди – лицейский день. Кем вы себя
мыслите? Какое участие можете принять в его подготовке?» Ребята, учителя
и выпускники пишут на этом листе свои фамилии и предполагаемые роли. Так
собирается актерский коллектив, художники, которые делают декорации,
осветители и так далее.
– Кто пишет сценарий?
– Авторов композиции назвать не так-то просто. Валерия Михайловна
Озерова – словесник и руководитель литературной мастерской школы –
вместе с ребятами подбирает тексты и пишет первоначальный сценарий.
Затем во время репетиций, которые ведет главный режиссер Вадим
Злотников, этот сценарий претерпевает значительные изменения, иногда от
первоначального текста практически ничего не остается.
Кроме того, в школе есть еще режиссер – Татьяна Навроцкая. Она готовит к
спектаклю сцены с младшими лицеистами.
– Не надоедает ли каждый год играть один и тот же спектакль?
– Спектакль каждый год – новый. Тексты каждый раз подбираются заново. И
актеры каждый год разные.
– Когда начинаются репетиции?
– Официально репетиции начинаются с 1 октября. И количество их идет по
нарастающей. С 1-го по 7-е они еще вписываются в какое-то нормальное
время, а после 7-го октября у режиссеров и актеров день начинает
мешаться с ночью, иногда репетиции длятся допоздна. Официально во время
уроков репетиции никто не планирует, но то одна, то другая группа
актеров и в учебное время пробирается в зал…
– Как вы подбираете актеров?
– Актеров мы находим все из того же листа в вестибюле.
– Как вы решаете проблему с мальчиками-актерами? Понятно, что среди
девочек желающих будет много, но ведь для лицейского праздник нужны и
Пушкин, и Пущин, и Кюхельбекер…
– Действительно, девочек записывается намного больше. И мы стараемся
ввести в спектакль как можно больше женских ролей. А мальчиков иногда
приходится и уговаривать.
– Вы берете на роль одного претендента или нескольких?
– Бывает по-разному. Спектакль в праздничную неделю идет два раза, и
часто в одном спектакле играет один актер, а во втором – другой.
– Почему вы даете спектакль дважды?
– Потому что билетов на наш спектакль не достать – желающих слишком
много. Билеты бесплатны, но очень дефицитны. Зал вмещает всего 300
человек. Перед спектаклем распространяются пригласительные для гостей,
контрамарки для выпускников, бывших актеров, и билеты для школьников. У
дверей стоят билетеры и пропускают строго по билетам: бывали случаи, что
спектакль не мог начаться, так как все проходы были заставлены стульями,
а проходы нужны актерам во время спектакля.
Билеты школьники получают с 7-го класса. Младшие только мечтают об этом
– скорее подрасти, чтобы увидеть лицейский спектакль.
– Бывает ли, что вы снимаете с роли? И за что: за дисциплину или за
неспособность?
– Такое бывает крайне редко. Любого актера стремимся «дотянуть», чтобы
он все-таки сыграл, получил от этого какое-то удовлетворение. Бывают
такие ребята, которым с трудом дается даже одна фраза. Но если он хотят
играть, мы им всегда помогаем.
– Есть ли актеры, которые из года в год играют одни и те же роли?
– Есть. Это в основном типажи. Например, длинный худой Кюхельбекер.
В спектакле есть Кюхельбекер-мальчик, Кюхельбекер-лицеист и взрослый
Кюхельбекер. Один и тот же мальчик играл Кюхельбекера разного возраста
несколько лет подряд.
– Кто регулирует освещение, открывает и закрывает занавес?
– Спектаклем полностью управляют ребята.
– Кому обычно достается главная роль – Пушкина?
– Мы не стремимся к портретному сходству. Нам не принципиально, чтобы
Пушкин обязательно был кудрявым, главное, чтобы он умел читать стихи.
– Кто делает костюмы для спектакля?
– Несколько лет назад костюмы мы брали напрокат в театре «Эрмитаж». Но
сейчас и костюмы в театральной костюмерной обветшали, и стоит этот все
теперь слишком дорого. Стали шить сами. Девочки на уроках труда
выполнили несколько замечательных авторских работ. В одном из театров
купили списанные фраки и доведи их «до ума». А вообще сейчас по всей
школе развешаны выкройки платьев XIX века. Каждый желающий может
переснять их, потому что костюмы нужны не только для спектакля, но и для
бала, которым завершается праздничная лицейская неделя. А на бал
пропуском является бальное платье.
Тем, кто решится начать в своей школе лицейские вечера предупреждаем:
конечно, в эти дни в школе страшная суета, все вверх тормашками, но все
с нетерпение ждут спектаклей и бала. Но именно предпраздничная суета и
радость праздника рождают дух школы.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
