Уголовное законодательство периода грубых нарушений законности
(1927-1941 гг.)
Уголовное законодательство 30-х гг. принадлежит к наиболее мрачным
периодам его истории. Именно оно будучи наиболее репрессивным из всех
правовых средств стало использоваться в нормотворческой и
правоисполнительской деятельности как орудие массовых репрессий в
отношении противников режима личной власти H.В.Сталина, становления и
упрочения командно-административной системы государственно-партийного
социализма. Уголовная политика начала базироваться на глубоко ошибочной
сталинской концепции усиления классовой борьбы по мере строительства
социализма.
В.И.Ленин называл тремя главными врагами Советской власти
взяточничество, безграмотность и комчванство. И.В.Сталин объявил тремя
врагами государства верхушку буржуазной интеллигенции в промышленности,
кулачество в деревне и бюрократические элементы в аппарате*(40).
С конца 20-х гг. начался демонтаж ленинской модели социализма и его
подсистемы – уголовного права. В это же время прошла серия судебных
процессов со смертными приговорами в отношении “врагов” в
промышленности. В 1928 г. по так называемому Шахтинскому делу осуждены
“вредители” в каменноугольной промышленности Донецка. В приговоре
говорилось: “Следствием установлено, что работа этой контрреволюционной
организации, действовавшей в течение ряда лет, выразилась в злостном
саботаже и скрытой дезорганизаторской деятельности, в подрыве
каменноугольного хозяйства методами нерационального строительства,
ненужных затрат капитала, понижения качества продукции, повышения
себестоимости, а также в прямом разрушении шахт, рудных заводов и
т.д.”*(41).
Как нетрудно убедиться из приведенной цитаты, типичная
бесхозяйственность произвольно превращалась в контрреволюционные
преступления. И такие “шахтинцы”, по уверению главы партии и
государства, “сидели” во всех отраслях промышленности.
По другому делу – “Промпартии” – в 1930 г. еще одна большая группа
крупных специалистов обвинялась в контрреволюционной деятельности в виде
вредительского планирования народного хозяйства, в связи с зарубежными
организациями и подготовке к диверсионным актам. Громкий процесс
состоялся в 1931 г. По нему были осуждены члены контрреволюционной
организации, которые “вредительствовали” в Госплане, ВСНХ, Госбанке,
Наркомате труда, Центросоюзе и т.д. и т.п. Такие процессы прокатились по
всей стране со стереотипными обвинениями во вредительстве, создании
контрреволюционных организаций, подготовке террористических актов,
антисоветской агитации и пропаганде.
Кулачество, понятие которого оказалось растяжимым, нормативно не
определенным и потому часто охватывающим середняцкие слои крестьянства,
за исключением действительно опасных преступников, совершающих
террористические акты, уничтожение колхозного имущества и другие тяжкие
преступления, преследовалось по статьям о контрреволюционных и
общеуголовных преступлениях. Вот как об этом писал краткий курс истории
ВКП(б): “В ответ на отказ кулачества продавать излишки хлеба по твердым
ценам партия и правительство провели ряд чрезвычайных мер против
кулачества, применили 107 статью Уголовного кодекса о конфискации по
суду излишков хлеба у кулаков и спекулянтов в случае их отказа продавать
эти излишки государству по твердым ценам”*(42).
Для борьбы с кулаками, или, как их еще именовали, “кулацко-зажиточными
элементами”, широко применялись статьи УК об уклонении от уплаты
налогов, ростовщичестве, нарушении правил о трудовом законодательстве.
Для реализации политики “ликвидации кулачества как класса” широко и
произвольно использовались нормы о контрреволюционных преступлениях.
Например, в Докладной записке юридической части Колхозцентра РСФСР
(октябрь 1929 г.) кулацкие выступления рекомендовалось относить к
преступлениям, предусмотренным ст. 58-58.14 УК. Подрыв кооперации в виде
срыва собраний, препятствия сельскохозяйственным работам – вредительство
(ст. 58.14), разрушение или повреждение колхозного имущества взрывом,
поджогом – диверсия (ст. 588), пропаганда и агитация, направленная на
противодействие колхозному движению – антисоветская агитация и
пропаганда (ст. 58.10).
18-й Пленум Верховного Суда СССР от 2 января 1928 г. внес свою лепту в
беззаконие. Он разъяснил, что под контрреволюционными действиями надо
понимать действия и в тех случаях, “когда совершивший их хотя и не
ставил прямо контрреволюционной цели, однако сознательно допускал их
наступление или должен был пред видеть общественно опасный характер
последствий своих действий”*(43). Верховный Суд СССР, таким образом, не
только расширил вину контрреволюционного преступления за счет косвенного
умысла, но и признал возможным контрреволюционное преступление даже по
неосторожности.
В результате таких “рекомендаций” высшего судебного органа страны
Уголовно-кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР вынуждена была в
своем отчете того времени отметить многочисленные случаи незаконного
осуждения за контрреволюционные преступления не “классово враждебных
элементов”, а бедняков и середняков, совершивших бытовые преступления,
преступления против порядка управления и хозяйственные
преступления*(44).
Большой суровостью санкций в сочетании с расплывчатостью диспозиций,
граничащей с юридической безграмотностью, отличался печально известный
Закон от 7 августа 1932 г. “Об охране имущества государственных
предприятий, колхозов и в кооперации и укреплении государственной
(социалистической) собственности” Так, в Законе “приравнивалась” по
приему законодательной аналогии колхозная собственность к
государственной. Без какой-либо дифференциации преступлений от мелких до
крупных была установлена ответственность вплоть до расстрела за хищение
такой собственности. Этот закон применялся во время Отечественной войны
и после нее за сбор колосков, оставшихся в поле после уборки хлеба (так
называемые “колосковые дела”).
Угроза, как сказано в законе, “кулацко-капиталистических элементов”
колхозникам с целью заставить их выйти из колхоза или с целью
насильственного разрушения колхоза приравнивалась к контрреволюционным
преступлениям с лишением свободы от 5 до 10 лет с заключением в
концентрационные лагеря.
Помимо уголовного для массовых репрессий активно использовалось
административное законодательство в виде высылки до 10 лет с
конфискацией имущества по решению местных исполнительных органов. Так, в
постановлении ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г. “О мероприятиях по
укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в
районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством” исполкомам
краевых (областных) Советов и правительствам автономных республик было
дано право принимать все необходимые меры по борьбе с кулачеством вплоть
до полной конфискации имущества кулаков и выселения их из пределов
отдельных районов и краев (областей). При этом продавать собственное
имущество “кулацко-зажиточным элементам” запрещалось, продавать продукты
сельского хозяйства – тоже. При самовольной распродаже имущества
“кулацких хозяйств” райсоветы имели право на “немедленную конфискацию
имущества”.
?пределялись и на местах трактовались весьма широко и произвольно*(45).
В результате репрессивное “раскулачивание”, само по себе
антиконституционное, охватило не только 4,2% кулаков по официальной
статистике, но и 15% иного сельскохозяйственного населения, главным
образом, середняков. “Антикулацкое” уголовное законодательство исходило
из априорной принадлежности крестьян к “кулакам” и “зажиточным”
элементам, чему способствовало и тогдашнее законодательство о
социально-опасных элементах, преступлений не совершивших, но высылке
подлежащих*(46).
В 1935 г. отменяется ст. 8 Основных начал, предоставлявшая союзным
республикам право определять минимальный возраст уголовной
ответственности. По Закону от 7 апреля 1935 г. “О мерах борьбы с
преступностью несовершеннолетних” несовершеннолетние привлекались к
ответственности за кражи, насильственные преступления и убийства начиная
с 12 лет, как было сказано в законе, “с применением всех мер уголовного
наказания”. Поскольку с 30-х гг. уголовные законы издавались главным
образом Союзом ССР, а не республиками, то оставалось неясным, отменяли
ли более поздние общесоюзные законы Основные начала 1924 г., с их
запретом применять к несовершеннолетним смертную казнь, ссылку, высылку
и другие наказания.
Ужесточение уголовных репрессий осуществлялось и введением
постановлением ЦИК и СНК СССР от 8 августа 1936 г. тюремного заключения
наряду с прежним местом отбывания лишения свободы в
исправительно-трудовых лагерях двух режимов.
Постановлением ЦИК СССР от 2 октября 1937 г. был повышен максимум
лишения свободы с 10 до 25 лет. В 1939 г. было отменено
условно-досрочное освобождение заключенных от дальнейшего отбытия
наказания.
Единственным исключением из сверхрепрессивного уголовного
законодательства 30-х гг. оказалась новая общесоюзная норма о погашении
судимости со сниженным по сравнению с республиканскими нормами сроком
погашения. Возможно, она была вынужденной из-за громадного числа судимых
граждан.
В 1936 г. принимается новая (сталинская) Конституция СССР.
Законодательство об ответственности за преступления передается в
исключительное ведение СССР. Суверенные союзные республики были лишены
права на собственные уголовные законодательства на своей территории. В
самой Конституции мы находим целый ряд прогрессивных нормативных
установлений, в том числе и по уголовному законодательству. Во
исполнение их в 1938 г. принимается Закон о судоустройстве. Последний
отменил ст. 22 Основных начал, позволяющую ссылать и высылать лиц, не
совершивших преступлений либо оправданных за них. Но Закон о
судоустройстве не отменил привлечение к ответственности невиновных. Так,
согласно ч. II ст. 1 (3) постановления ЦИК СССР от 8 июля 1934 г. “О
дополнении Положения о преступлениях государственных и особо для Союза
ССР опасных преступлениях против порядка управления” по статьям об
измене Родине совершеннолетние члены семьи изменника Родины, совместно с
ним проживающие или находящиеся на его иждивении, только на этом
основании подлежали высылке в отдаленные районы Сибири на пять лет.
Абсолютно определенная санкция – 10 лет лишения свободы – была
установлена за недонесение со стороны военнослужащего о готовящейся или
совершенной измене. В целом Конституция СССР и Закон о судоустройстве не
помешали практике беззаконных репрессий. Количество осужденных с 1936 по
1937 г. за контрреволюционные преступления выросло в 10 раз. Ужесточение
карательной политики сказалось и на общей судимости. Так, если в 1937 г.
удельный вес заключенных в СССР в расчете на 100 тыс. населения
составлял 469 человек, то в 1939 г. он удвоился до 859 чел.*(47)
Во второй половине 30-х гг. прошла серия судебных процессов над высшими
руководителями партии и государства. 16 января 1935 г. Военной коллегией
Верховного Суда СССР вынесен приговор по делу о так называемом
“Московском центре”, по которому были осуждены Г.Е.Зиновьев,
Л.Б.Каменев, Г.Е.Евдокимов и др. 27 января 1935 г. Л.Б.Каменев вторично
осуждается по “Кремлевскому делу”. 13 марта 1938 г. по так называемому
делу “антисоветского правотроцкистского блока” осуждены Н.И.Бухарин,
А.П.Рыков и др.
Руководителям якобы контрреволюционных групп, как правило, предъявлялись
обвинения в измене Родине, террористической деятельности, шпионаже,
вредительстве, диверсии, создании контрреволюционной организации.
Рядовым членам группы инкриминировалась преимущественно “подготовка
террористических актов”, за что они приговаривались к расстрелу с
исполнением приговоров в день их вынесения.
Самым распространенным было обвинение в антисоветской агитации и
пропаганде, которая выражалась в “клевете на руководителей партии и
государства”, высказывании недовольства условиями жизни трудящихся,
“восхвалении” жизни в капиталистических государствах. Антисоветской
агитацией и пропагандой считалось любое выступление в защиту “врагов
народа”, включая высказывания простого человеческого сочувствия им.
Особенно рьяно преследовалось по ст. 58.10 УК “непочтительное упоминание
имени Сталина”*(48).
Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК партии, избранных на XVII съезде
партии, 70% их были арестованы и расстреляны в 1937-1938 гг. как “враги
народа”. Из 1966 делегатов того же съезда с решающим и совещательным
голосом было осуждено за контрреволюционные выступления более половины –
1108 человек*(49).
Таким образом, уголовное законодательство 30-х гг. оказалось поистине
кровавым, отбросившим принципы законности, гуманизма и справедливости в
средневековую бездну. Во-первых, вопреки принципу демократизма и
суверенности союзных республик, они были лишены права на издание
собственных уголовных кодексов. Во-вторых, в противовес принципу
законности, исходящему из того, что основанием уголовной ответственности
может быть исключительно совершение преступления, а не опасная личность
в виде “врагов народа”, “кулацко-зажиточных элементов” и проч., акцент в
уголовном законодательстве этого периода был сделан именно на “опасную
личность”, не совершившую конкретного преступления. В-третьих, грубо
нарушался принцип личной ответственности и вины, когда уголовной (не
говоря уже о десятилетней административной) высылке подвергались лица,
не виновные в совершении преступлений других лиц (так называемые “ЧСИР”
– члены семьи изменника Родины). В-четвертых, в противоречие принципу
гуманизма была установлена уголовная ответственность с 12-летнего
возраста, лишение свободы повышено до 25 лет, введено тюремное
заключение, отменено условно-досрочное освобождение. В-пятых, в
отступление от принципа категоризации преступлений и дифференциации
ответственности посягательства на государственную собственность
преследовались без учета тяжести ущерба. Преступления против
государственной собственности, против представителей власти карались
несопоставимо строже, чем преступления против жизни и здоровья граждан.
За хищение социалистической собственности суд мог приговорить к
расстрелу, а за умышленное убийство – только к 10 годам лишения свободы.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
