Калининградский государственный технический университет
Кафедра философии и культурологии
Реферат на тему
«Любовь как способ человеческого существования».
Реферат подготовила:
Ст. гр. 99ВТ-1.
Устич Н.В.
Научный руководитель
к.ф.н., доцент
Архангельский О.И.
Калининград 2001
Содержание
Введение.
1). Тема любви в истории философии и культуры.
1.1). Любовь в античной Греции.
1.2). Любовь в христианско-византийском мире.
1.3). Любовь нового времени.
2). «Любовь – это стремление к бессмертию».
3). Две революции в отношениях мужчин и женщин.
3.1). Культура и антикультура любви.
3.2). Разлады мужской и женской сексуальности.
4). Ревность.
Заключение.
Введение. По мере развития общества любовь наполняется социальным и
нравственным содержанием, становясь образцом отношений между людьми.
Только в любви и через любовь человек становится человеком. Без любви он
неполноценное существо, лишенное подлинной жизни и глубины и не
способное ни действовать эффективно, ни понимать адекватно других и
себя. И если человек – центральный объект философии, то тема
человеческой любви, взятая во всей ее широте, должна быть одной из
ведущих в философских размышлениях.
ТЕМА ЛЮБВИ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ И КУЛЬТУРЫ:
1). Детство человеческой любви.
Уже давно люди спрашивали себя, когда возникла любовь — вынес ли ее
человек из животного царства, или она появилась позднее. Многие считают,
что любовь родилась позже своих собратьев — ненависти, зависти,
дружелюбия, материнского чувства. Пещерные люди, которые жили ордой,
групповым браком, наверно, не знали никакой любви. Исследователи
древности говорят, что ее не было даже тогда, когда стало возникать
единобрачие. Исходя из работ таких исследователей — Моргана и Бахофена,—
Энгельс писал: «До средних веков не могло быть и речи об индивидуальной
половой любви. Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские
отношения, одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людей различного
пола стремление к половой связи, что как для мужчин, так и для женщин не
было совершенно безразлично, с кем они вступали в эти интимнейшие
отношения. Но от этого до современной половой любви еще бесконечно
далеко».
Многие философы, психологи, ученые считают, что во время античности
любви не было, а был один только телесный эрос, простое половое
влечение. Эрос античности — так называют они любовь того времени, и это
ходячий взгляд, который многие считают аксиомой.
Гегель писал, что в искусстве античности любовь не встречается «в такой
субъективной глубине и интимности чувства», как позднее. «Она вообще
выступает в этом искусстве как подчиненный для изображения момент или же
только в аспекте чувственного наслаждения». В одах Сапфо, говорит
Гегель, больше виден изнурительный жар крови, чем «глубокое истинное
чувство субъективного настроения». У Анакреона тоже нет индивидуального
влечения, и «бесконечная важность обладать именно этой девушкой и
никакой другой… остается в стороне…».
Трагедия древних, по мнению Гегеля, «также не знает страсти любви в ее
романтическом значении». И в скульптуре, например в Венере Медицейской,
«совершенно отсутствует выражение внутреннего чувства, как его требует
романтическое искусство».
Вряд ли, конечно, верно, что в древности не было настоящей любви. О
любви то и дело говорится уже в самых древних мифах Греции, а в
классическую эпоху, почти двадцать пять веков назад, появились даже
теории духовной любви — Сократа, Платона и Аристотеля. А греческие боги
любви? В свите богини любви Афродиты было много богов—покровителей
любви. Один из них олицетворял собой начало и конец любви (у Эрота была
стрела, рождающая любовь, и стрела, гасящая ее), другой — плотские
вожделения (Гимэрот), третий — ответную любовь (Антэрот), четвертый —
страстное желание (Поф), пятый — любовные уговоры (богиня Пейто), шестой
— брак (Гименей), седьмой — роды (Илифия). И раз были боги любви и даже
теории любви, то откуда же они брались, если не из любви?
Если говорить об эросе, то слово это больше подходит к народам, которые
вышли на дорогу цивилизации раньше греков,— к египтянам, шумерам,
аккадам. Правда, от них дошло до нас очень мало литературных памятников
— из-за хрупкости и недолговечности папирусов, и сведений об их любви
очень немного. Из любовной лирики Древнего Египта уцелело, например,
всего около пятидесяти стихов и фрагментов.
При древних храмах жили тогда особые жрицы любви, их почитали, а любовь
обожествлялась как таинственная сила. И характер этой любви хорошо виден
по истории жрицы любви Шамхат и дикого человека Энкй-ду, укротить
которого ее послали. Вот как говорится об этом в поэме:
Раскрыла Шамхат груди, свой срам обнажила. Увидел Энкиду — забыл, где
родился! Не смущаясь, приняла его дыханье… Наслажденье дала ему, дело
женщин, Ласки его были ей приятны.
Конечно, это еще простой эрос, телесный, лишенный духовности. Но уже и в
те времена людям ясно было, что этот эрос не просто животное чувство,—
он очеловечивает человека. Сказание о Гильгамеше, может быть,, первая в
мире поэма, где прямо говорится об этом.
Таким же эросом, судя по дошедшим до нас преданиям, была сначала любовь
и в Древнем Египте. Четыре тысячелетия назад у египтян уже был культ
Хатор — богини любви и веселья. В ее честь пели тогда гимны, в которых
ее называют Прекрасной, Золотой, Владычицей звезд.
Но чуть позднее — около тридцати пяти веков назад — в Древнем Египте
возникла любовная лирика, искусная и изощренная в своих высших взлетах.
И любовь, которая в ней отразилась, не была простым эросом,— в ней были
уже духовные чувства, «вечные», во многом похожие на нынешние.
Рождение любви видно и в других областях духовной культуры Египта. В те
же времена — примерно три с половиной тысячи лет назад — египтяне
создают знаменитый скульптурный портрет — голову Нефертити. В ней
запечатлелся такой высокий эстетический уровень, такая высота духа, при
которой уже вполне возможна любовь.
Любовь Эхнатона к Нефертити вообще была, пожалуй, первой известной нам
из истории великой любовью. В сотнях надписей, в десятках скульптур и
надгробий воз- , глашал фараон свою любовь к Нефертити, и легенды об
этой любви передавались из поколения в поколение.
Интересно, что любовь появляется во времена, когда женщина попадает под
господство мужчины. Можно было бы подумать, что любовь возникла в
истории как психологическое возмещение за женское рабство: подчинив
женщину, мужчина сам попал к ней в плен. Но это внешний подход — и очень
однолинейный. Ясно, что рождение любви — как и других духовных чувств —
зависело не от одной причины, а от многих и было только одним звеном в
цепи общего развития человека.
У рождения любви было много и других пружин — и прежде всего духовное
усложнение человека, рождение в нем новых идеалов, подъем на новые
ступени этического и эстетического развития.
Но самое неожиданное состоит в том, что это было, видимо, второе
рождение любви. Впрочем, говорить об этом можно пока больше
предположительно, чем утвердительно. Думать так позволяют кое-какие
свидетельства, которые дошли до нас от первобытных времен — песни,
фрагменты первобытной музыки и живописи, обычаи тех племен Индии,
Америки, Африки, в которых женщины занимают матриархально высокое
положение.
Современные этнографы считают, что матриархата как всеобщей ступени в
жизни человечества не было. Но, возможно, матриархальные нравы правили
жизнью хотя бы некоторых народов. Судя по обычаям, которые сохранились у
таких народов, женщины и мужчины были у них социально равны и между ними
было гораздо больше дружественной близости, чем соперничества.
Психологический уровень людей был достаточно высок, душевные их
отношения глубоки, и в этом теплом климате вполне могли появиться первые
весенние побеги любви.
Позднее духовный климат резко переменился: это можно увидеть по
некоторым нынешним племенам, в том числе австралийским. Главным чувством
мужчины было у них высокомерие и презрение к женщине, главным чувством
женщины — боязнь и неприязнь к мужчине. «Они,— говорит о девочках
подросток из племени, алава.— как и крокодилы, были нашими естественными
противниками… Я думал о них как о злейших врагах, которых надо
всячески изводить и мучить…» «При малейшем поводе мы нападали на
девочек, а они — на нас». «Может, именно поэтому я, как и многие другие
аборигены, никогда не ухаживал за девушкой. Может, поэтому большинство
алава не целуют своих подруг даже после женитьбы» ‘.
Можно предположить, что похожие нравы царили в начальные времена
варварского патриархата. Любовь не выдержала этого психологического
ледникового периода и погибла. И лишь спустя долгие тысячелетия, когда
отношения мужчины и женщины начали смягчаться, любовь стала рождаться
снова.
Сапфо пишет:
Словно ветер, с горы на дубы налетающий,
Эрос души потряс нам…
Страстью я горю и безумствую…
Сила этой страсти, сотрясающей человека,—сила телесной страсти, и
выражается она в «категориях» телесных, а не духовных ощущений. Но
поэтичность этих телесных ощущений, их эстетическая – настроенность— это
и есть их духовность; такая поэтичная телесность была тогдашней формой
духовности.
Еще в доклассические времена многие поэты Греции писали о любви как о
главной радости жизни.
Так говорил о ней и современник Сапфо Алкей и Мимнерм в своих
песнях к прекрасной флейтистке Нанно. и Феогнид в своих элегиях.
И уже тогда стало осознаваться раздвоение любви, ее деление на
плотскую и, духовную. В V в. до н. э философы стали говорить о двух
Афродитах: Афродите Пандемос (Всенародной)— божестве грубой чувственной
любви и Афродите Урании (дочери Урана)—богине любви возвышенной,
утонченной. А в сократических теориях о любви говорилось как о школе
мудрости, важной части добродетель, помощнике разума.
2).Рождение индивидуальной любви.
Новые ступень в психологии любви запечатлевают римские поэты 1 в. до н.
э.—Катулл, Тибулл, Проперций, Овидий, Горации, Вергилий. Любовь
достигает у и их огромных высот, утончается, приобретает новые свойства,
которых не было раньше.
Конечно, речь идет о высших точках тогдашней любви, о любви, пропущенной
через сердце художника и поэтому опоэтизированной, рафинированой. Любовь
в жизни обычно ниже по своему уровню, чем в лирике. Говоря о своих
чувствах стихами, поэт уже одним этим дает им другое звучание,
облагораживает, угончает их, делает более богатыми — делает другими. И
кроме того, любовь в искусстве — это вершина горы, а много ли места
занимает вершина в общей масса горы?
конечно, немало было в те времена любви без озарений, простой, грубом, и
любви обычной, незаметной, ничем особенным не выдающейся. Наверно,
именно таким и было большинство любовных связей того времени — подножье,
на котором возвышалась любовь искусства. Но в искусстве той поры больше
всего запечатлелись высшие взлеты чувства, и особенно ярко видно это в
поэзии
Эта титаническая ненасытность — особое свойство античной любви, и о нем
много рассказывают нам и мифы и стихи древних. Именно с такой
ненасытностью любили в мифах и Зевс, и Посейдон, и Аполлон, и другие
боги. Среди греческих легенд о Геракле есть и легенда о его тринадцатом
подвиге, о котором у нас почти не знают. Это был настоящий любовный
подвиг—по приказу царя Эврисфея Геракл в одну ночь оплодотворил сорок
девять дочерей Феспия. Те же подвиги совершал и Равана, страрший царь
ракшасов из индийской мифологии: у него были сотни жен, и он каждый день
посещал всех их. И здесь любовь титанична, и здесь она чрезмерна, полна
буйного изобилия.
3).Любовь в античной Греции, в христианско – византийском мире.
Любовь означает незаменимость. Если говорить с позиции мужчины, то
любимая женщина—не просто одна из женщин, а Женщина, ибо в ней как бы
сосредоточился и воплотился весь женский род. Но, разумеется, только для
любящего. Изъясняясь языком Гегеля, можно было бы сказать, что
любовь—снятие дурной бесконечности [бессмысленного повторения) в
сексуальных отношениях между разными полами Трагедия Дон Жуана как раз и
состояла в том, что не смог он, полюбив, сиять дурную бесконечность
своих авантюрных увлечений.
Мы сказали «между разными полами». Да, это так. Однополая
любовь—извращение не только любви, но и самой жизни. Такая любовь
угрожает самому существованию человечества, ибо бездетна, не говоря уже
об ее патологии.
Впрочем, древние греки грешили однополой любовью. Само слово
«лесбиянство» произошло от названия одного из крупных ионийских островов
— острова Лесбоса, где впервые были описана любовь женщины к женщине, и
сделала это сама лесбиянка и не как-нибудь, а в пронзительной лирике.
Эта женщина — знаменитая древнегреческая поэтесса Сапфо.
Пришедшая в Грецию из Персии любовь между мужчинами — обыкновенное
явление в кругу древне-греческого философа Платона, более того, они им
восхваляется как высшая форма любви.
Став искусственно отделенной от своей половины, каждая половина
стремится к своей половине. Это в лучшем случае. Но найти свою половину
нелегко. Поэтому в худшем случае каждая половина стремится к соединению
с любой половиной соответствующего пола. Отсюда и разнополая, и
однополая любовь.
Эрос — главным образом половая любовь. Отсюда эротикэ — искусство
любви. Отсюда и название произведения римского поэта Левия
«Эротопайнион» — “Любовная забава», аналогичная поэме Овдия —«Искусство
любви». Правда любовь-страсть может быть направлена и на другое. Геродот
писал о спартанском царе Павсании, что тот имел страсть стать тираном.
Однако любовная страсть, как всякая страсть, редка и непродолжительна.
Более спокойна -филиа. У этой любви больший спектр
значений, чем у эроса. Такой любовью можно любить многоразличное. Это,
кроме того, не только любовь, но и дружба. Поэтому эротическая любовь —
лишь один из видов филии.
Христианский мыслитель Аврелий Августин выделял три формы любви — любовь
человека к Богу, любовь к ближнему и любовь Бога к человеку.
Первая выражается как стремление человека к совершенству на пути к Богу
и связана с человеком, его природой, дающей возможность думать, решать.
Она начинается как желание любить Бога, однако без нужной ясности о
предмете любви. Поэтому сначала надо найти истинный предмет любви и путь
к нему, что внесет беспокойство в сердце, поставит вопрос. В результате
исканий человеку надо достичь правильного направления любви и, конечно,
возвышенной любви к Богу, а не низменной любви к сотворенному миру.
Истинная — первая, ибо человек любит все во имя Бога, любит самое любовь
к Богу;вторая — ложна, ибо направлена на преходящее, тленное. Важно не
потерять правильного направления, меры (самый большой грех — самолюбие,
выражающееся в высокомерии, заносчивости).
Истинная любовь, говорит Августин, может быть только к Богу, ибо любимо
непреходящее, вечное. Любя Бога, не согрешишь («люби и делай то, что
хочешь»), именно так можно преодолеть властвующие в этом мире страх,
заботы, потери, смерть. Человеку необходимо не только знать, что Бог —
высшее благо, но прежде всего любить его. Это означает, по мысли
Августина, что вся любовь к людям, вещам в этом мире истинна только
тогда, когда она во имя Бога, а не во имя человека. Он высказывается
парадоксально: самолюбие человеку необходимо, но оно принимается с тем
условием, что больше себя любишь Бога. Кто любит Бога, тот любит и себя.
Любовь к ближнему — вторая форма любви, принятая в христианстве. Она
возможна потому, что «ближний» — это подобие Бога. Она объединяет
естественно и без исключения всех людей в единое целое. Третья форма —
любовь Бога к созданию. Бог не только любит, он сам есть любовь,
таинство которой заключено в учении о триединстве. В таком аспекте
любовь в своей изначальной глубине непостижима и недоступна человеку. Но
любовь Бога прорывается наружу как творение и избавление человека от
грехов. Бог не только создает вселенную в первом акте своей любви, но и
реставрирует мир «падших», восстанавливает в нем истинный порядок.
4).Тема любви в философской культуре нового времени.
В эпоху Возрождения тема любви расцвела в обстановке общего острого
интересе ко всему земному и человеческому, освобождающемуся из-под
контроля церкви. Лю6онь» возвратила себе статус жизненной философской
категории, который она имела в античности у Эмпедокла и Платона. Под
пером Д.Бруно любовь превращается во всепроникающую космическую силу,
которая делает человека непобедимым, Человеком овладевает горячее
желание быть причастным к божественной, в смысле ее величия, Природе, то
есть пребывать в той интеллектуальной «любви к Богу», о которой
флорентинец Л. Эбрео писал в своих «Диалогах о любви» (1549) и понятие
которой заимствовал впоследствии Б. Спиноза.
Космической силой стала любовь и в творчестве немецкого
мистика-пантеиста эпохи Возрождения Якоба Бёме (1575—1624). Он объявляет
любовь и гнев существенными свойствами божества и движущей пружиной
человеческой истории, где они превращаются соответственно в добро и зло.
Принимая учение о творении мира богом, Бёме придал ему в высшей степени
своеобразный характер: бог изначально имел в себе и любовь и раздор и
«саморазделился» на существующие в природе вещи. Таким путем возник и
Адам — первый человек, который, однако, наоборот, представлял собой
будто бы нераздельность мужского и женского начал, он был «девическим
мужчиной» и «мужской девой» одновременно, андрогином. Охваченный
любовной тоской, андрогин Адам совершил акт двойного грехопадения. В
результате этого любовь утратила единство с мудростью, то есть потеряла
то совершенство любви, которым она обладала в божественном лоне. Начало
новому соединению любви с мудростью положил акт искупления Христом
грехов человеческого рода. Будущее любви — в ее соединении с разумом, в
распространении среди людей разумной любви. Схема эта, конечно,
фантастическая, но она воодушевлялась мыслью о достижимости людьми
совершенства как в познании тайн мира, так и в любви, которая есть
«все». Идея человека – андрогина была известна еще с эпохи античности,
она была и у Платона, а потом появлялась в философии любви не раз,
например у Н. А. Бердяева.
Рене Декарт в трактате «Страсти души» (1649) утверждает, что «любовь
есть волнение души, вызванное движением «духов», которое побуждает душу
добровольно соединиться с предметами, которые кажутся ей близкими, а
ненависть есть волнение, вызванное духами.
Декарт для себя проводил различие между видами «соединения», но в своем
трактате стремился продемонстрировать максимальную беспристрастность,
объективность.
Определение любви Спинозы, построенное в духе абстрактных и педантичных
составляющих его философской системы, недалеко ушло от формализма
соображений Декарта, но направленность конкретизации этого определения
иная. Пусть в общем виде «любовь есть удовольствие, сопровождаемое идеей
внешней причины», но как различны эти «причины» и связываемые с ними
«удовольствия»! Спиноза вовсе не ратует за аскетизм, его идеал — это
человек, не уничтоживший свои телесные страсти, но сумевший ввести их в
разумное русло и подчинивший их таким аффектам, которые все более
обогащают душу и делают ее обладателя целеустремленной и стойкой
личностью. Высший среди этих аффектов — «интеллектуальная любовь к
богу», то есть любознательность, пытливость, горячая увлеченность делом
познания «бога», то есть бесконечной и неисчерпаемой Природы. Это
воодушевленная самоотверженность ученого, посвятившего свою жизнь
научным исследованиям. В исследовательской деятельности человек находит
для своих потенций наибольшее выражение, он достигает единения с
универсумом, и это возвышает его над преходящими житейскими радостями и
страданиями, поселяя , в его душе ликующее чувство приобщения к
вечности.
Третий, после Декарта и Спинозы, великий новатор 17в. Лейбниц перенес
центр тяжести на столь прославлявшуюся в древности Цицероном
любовь-дружбу, которая в лучших своих образцах развивает в характере
людей черты жертвенной и бескорыстной самоотверженности. В небольшом
наброске «Об аффектах» он упрекает Декарта, что тот недостаточно ясно
отграничил бескорыстное и светлое чувство любви от эгоистического и
темного тяготения к наслаждениям. Подлинная любовь означает стремление к
совершенству, и оно заложено в самых сокровенных глубинах нашего «я»,
развиваясь тем сильнее, чем более совершенен объект нашей любви или хотя
бы кажется нам таким. Для возрастания и распространения любви необходимы
знание и действие в их единстве — познание общих идеалов человеческого
рода и деятельность ради укрепления дружбы и гармонии между людьми. Но
жертвенности и беззаветности самоотдачи в подлинной дружбе противоречат
столь же естественно укорененная в людях сила самосохранения, любовь к
самим себе. Как эти два стремления согласуются между собой, зависит от
особенностей каждого конкретного лица, в принципе же они должны быть
соединены через то волнующее и сладкое чувство, которое овладевает нами,
когда мы видим успехи и счастье тех лиц, к которым мы особенно тепло
расположены.
Арнольд Хейнлинк в своем вышедшем в 1665 г. труде «Любовь»
разделяет ее на два подвида — чувственную и действенную любовь.
Чувственная любовь еще не сама нравственность, а награда за нее (можно
принимать, можно не принимать ее). Она выражается как телесная и
чувственная любовь, то есть страсть и желание (так же душа связана с
телом); сама по себе она не плоха и не хороша;
и, так же как духовная любовь, есть подтверждение того, что наши
действия находятся в зависимости от разума и высшего закона
нравственности (люди, однако, этого не ценят).
Действенная любовь как целенаправленное, твердое желание к действию
выражается в трех формах. Первая — любовь-уважение — формирует
нравственность как готовность действовать по велению разума. Вторая —
любовь-доброжелательность — не может быть преступной, плохой, ибо
является одной из черт Бога. Третья — любовь-стремление, склонность —
характеризует деятельность как нравственную наиболее глубоко.
В свою очередь Стендаль в знаменитом трактате «О любви» (1822) указывает
на четыре формы любви:
любовь-страсть, любовь-желание, физическую любовь и любовь-честолюбие.
Разумеется, можно найти и другие варианты классификации видов любви, но
ясно одно — всегда надо иметь в виду многозначность этого феномена.
«ЛЮБОВЬ — ЭТО СТРЕМЛЕНИЕ К БЕССМЕРТИЮ…»
Эрос и либидо
Скандальная знаменитость XX в. психоаналитическая теория либидо,
фактически подтвердила — в пределах человеческого микрокосма —
космическую интуицию древнейших натурфилософов: Великий Эрос,
космогоническая сила, начало влечения к соединению стихий, существ,
вещей, лежит в самой основе всех явлений этого мира. Эротически
заряженное поле — первичная и могущественная энергия человека; именно
она, отклоненная от своей прямой цели, расходуется на самые
разнообразные нужды общественно-культурного жизнеустроения. (Зигмунд
Фрейд, создатель практики и философии психоанализа, говорил даже о
количественных характеристиках этой энергии, еще почти неисследованных.)
Либидо, то есть энергия всех первичных позывов, объединяющихся в
человеческом представлении словом «любовь», включает, по Фрейду, все
формы любовных и дружественных чувств, все привязанности к себе, к
родителям, к сверстникам, к родине, к профессии и делу, к отвлеченным
понятиям, к Богу и т. д.: один и тот же исходный половой импульс питает
их всех. Такой пансексуализм неприятно сконфузил многих, скорее всего в
силу своей холодно-научной оголенности. Ибо подобное видение, обряженное
в великолепные мифологические одежды, рожденное в
поэтически-провидческом исступлении не только никого не шокировало, но
вдохновляло и возвышало веками. Речь идет о Платоне, его учении об
Эросе, с которым отец психоанализа сам удостоверил свое родство, говоря
о совпадении платоновского эроса с его собственным понятием либидо.
Вспомним, как всю иерархию эротических чувств, вздымающуюся пирамиду
любовных стремлений, вплоть до идеальной вершины, любви к Небесной
Красоте как таковой, Платон упирает в подножие чисто полового страстного
стремления. Без него никакая восходящая лестница невозможна, попросту ей
неоткуда было бы взяться. Земля и небо, земная страсть и небесное
блаженство связаны одним проводником. Земная красота, единственно, где
сверкает отблеск — пусть слабый — небесной красоты, рождает у души
воспоминание и тоску по утерянной горней родине, бессмертному
великолепию идеальных божественных форм. В трепетном безумстве
стремления к близости с любимым, слиянию с ним — надежда вновь обрести
потерянное. Здесь как будто созидается радужный путь Туда, у души
«прорезаются» крылья. Как глубочайший исток и загадка платоновского мира
нас поражает эротическая неистовость тона философа, возбужденный
«физиологизм» его стиля, когда он рисует эти картины в диалоге «Федр».
За этой загадкой стоит эмоционально-волевая установка на предельную
конденсацию половой энергии (и ни в коем случае не на ее угашение!) для
ее претворения в высшие формы без потери ее энергийной ценности, всего
ее жара и пыла. Неистовство влюбленных стоит в одном ряду — или, точнее,
в начале одного ряда — тех «величайших для нас благ», которые «возникают
от неистовства»: дара пророчества, творческой одержимости,
художественного вдохновения, горячей молитвенной устремленности к
небесному, к богу. Не будет внизу вулкана натурального пола, его
огнедышащей энергии, не будет ничего и вверху, никакой красоты умного,
духовного космоса, которую стремится обрести человек, как будто говорит
внутри Платона какое-то простое знание-проницание. Эта глубокая истина
отслаивается как общезначимое зерно от всей обволакивающей его пышной
мифологии небесных сфер, судеб, ниспадающих в материальный уровень душ и
вновь восходящих, мифологии, окрашенной влиянием восточной метафизики
кармы и переселения душ (у Платона «закон Ад расти и», богини судьбы в
ее карающем аспекте).
Как всегда у Платона, боковые ответвления его мысли, разные уровни
истины предмета представлены участниками его диалогов. Среди таких
поворотов особенно интересен миф о первоначальной целостности
человеческой природы, всемирно известный как миф об андрогинах,
вложенный автором в уста Аристофана. Любовное влечение и соединение —
это и есть смутное, неосознанное стремление и несовершенная попытка
«сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу». При
всей своей образной детализации, полете поэтической фантазии автора,
этот миф выражает буквальный мистериальный смысл соединения «двух в
одного». Здесь указан идеал личностной физически-духовной целостности
человека, исцеляющей его слабую смертную природу, идеал, отличный от
торжествующего у Платона видения эротического восхождения к бестелесной,
чисто духовной красоте. Как всегда в мифологическом мышлении, требуемое
к достижению (то есть желаемое будущее) помещается в прошлом (как в
каком-то прекрасном начале уже бывшее), вызывая глубинную тоску по
утраченному состоянию и потребность к нему вернуться.
Эрос у Платона — прежде всего стремление к совершенствованию,
пронизывающее развитие мира и в человеке сознательно направляемое к
превозможению натурального уровня чувств и понимания, к восхождению на
все более высокую и духовную ступень. Этот смысл Эроса ярко изобличает
платоновский миф о его рождении от Пороса (старейшего из богов,
упоминаемого среди первых космогонических сил, таких, как Хаос; а
означает он «путь», «средство для достижения», «богатство») и Пенни
(олицетворения Бедности). Эрот как воплощенное алкание того, чего у него
самого нет (недостача как побуждение к обретению), олицетворяет
человеческую ступень в космической иерархии. Он — квинтэссенция человека
как вечно стремящегося начала. Боги ни к чему не стремятся, они
статичное, самодовлеющее бытие достигнутого апогея и апофеоза качества.
И Эрос у Платона поэтому не бог, а особый «гений», «нечто среднее между
бессмертным и смертным», потенциально бессмертное начало, как
человечество в своем пути к Богу. Сам генетический состав Эрота в
некотором роде аллегория человека, особого посредствующего звена между
высшими и низшими мирами: Отец его, его уникальное «богатство» и
«путь»,— это человеческий Разум, искра Божественного Духа, а Мать,
Бедность,— «материя», несовершенная телесная организация человека,
вступившая в брачный союз с Духом и потому втянутая в его стремления.
Целый ряд уравнений смысла любви приводит диалектическую мысль Платона к
выводу, что истинное стремление Эроса, скрывающееся за всеми его
осуществляющимися формами творческого «рождения в прекрасном», есть
стремление к бессмертию: «…рождение — это та доля бессмертия и
вечности, которая отпущена смертному существу. Но если любовь, как мы
согласились, есть стремление к вечному обладанию благом, то наряду с
благом нельзя не желать и бессмертия. А, значит, любовь — это стремление
к бессмертию… Ведь у животных, так же как и у людей, смертная природа
стремится стать по возможности бессмертной». Какие же формы бессмертия
порождает Эрос в человеке? На своем сугубом поприще половой любви и
полового рождения он обеспечивает единственно возможное в природе
родовое бессмертие. Но понимание его неабсолютности ведет к
трансформации эротической энергии зачатия в «духовную беременность»:
творчество новых форм государственности, бытовой, экономической,
художественной культуры. Такое бессмертие в отличие от первого более
личностное (помнят и чтут конкретного творца), а потому и более
завидное; но ему уготована участь утешать смертного человека лишь
сознанием своей посмертной славы, памяти о нем в потомстве. Культурное
бессмертие — тоже в конечном итоге не абсолютно, подвержено всем
превратностям людского мнения и шире — катастрофическому неблагополучию
всего земного, в том числе цивилизаций и культур. Платон, истинный
провидец и глубочайший метафизик, выразивший заветнейшие алкания
человеческой души, не может на этом остановиться. Как высшая цель
эротических стремлений ему нужен Абсолют, неущербное, всегда прекрасное
и бессмертное бытие. Но обретение его в созерцании-проницании
бессмертной душой идеальных форм, того «прекрасного само по себе,
прозрачного, чистого, беспримесного, не обремененного человеческой
плотью, красками и всяким другим бренным вздором… божественно
прекрасного… во всем его единообразии» ‘, не оставляет места
личностному самосознанию. В погоне за бессмертием, доступным
по-настоящему лишь человеческой личности, эта личность окончательно
утрачивается. Эрос, по существу, терпит поражение.
Фрейд также укореняет инстинкт жизни, ее стремление продлиться до
бесконечности в Эрос, только у него как трезвого ученого XX в.,
последний расшифровывается как пол, зародышевые клетки, точнее, их
энергия — либидо. Фрейд принимает положение Вейсмана о практически
бессмертной «зародышевой плазме, которая служит для сохранения вида, для
размножения», дополняет его динамическим пониманием, выдвигая на первый
план «не самую живую материю, но действующие в ней силы»2. Силам Эроса,
с их принципом наслаждения, принадлежит жизнестроительная,
оптимистическая роль. Они борются с первичным позывом к смерти, этим, по
Фрейду, стремлением живой материи вернуться в более простое,
неорганическое состояние, из которого она когда-то возникла. Фрейд, как
и Платон, не утративший в своем представлении Эроса древние
натурфилософские его грани, видит в нем, в энергии либидо, космическое
влечение к соединению: атом стремится к атому — и созидается большое и
малое неорганическое тело, клетка к клетке — и возникает многоклеточный
организм, особь к особи — и формируются отряды, сообщества, а на ступени
человека — разного рода «либидинозно заряженные» родовые, общинные
массы, группы, наконец, общества. Но природный Эрос за притяжением таит
отталкивание, агрессию («Вражда» натурфилософов), и все союзы чреваты
взрывоопасными, самоуничтожительными потенциями. У Фрейда эта вторая,
антиэротическая первичная тенденция обозначается как влечение к Смерти,
зов Танатоса, то есть ученый, вслед за Гераклитом и Эмпедоклом,
отщепляет от Эроса его оборотную, отрицательную сторону, его
противоречие в самостоятельную силу.
Любовь- и этом проявляется ее уникальная роль в жизни — одна из
немногих сфер, в которых человек способен почувствовать и пережить свою
абсолютную незаменимость. Во многих социальных ролях и функциях
конкретного человека можно заменить, заместить, сменить, только не в
любви. В этой сфере жизни индивид имеет, таким образом, высшую ценность,
высшее значение по сравнению со всем остальным. Здесь человек не
функция, а он сам, в своем конкретном и непосредственном абсолюте.
Именно поэтому только в любви человек может прочувствовать смысл своего
существования для другого и смысл существования другого для себя. Это
высший синтез смысла существования человека. Любовь помогает ему
проявиться, выявляя, увеличивая, развивая в нем хорошее, положительное,
ценное.
И, наконец, любовь — это одно из проявлений человеческой свободы. Никто
не может заставить любить (многое можно заставить сделать: работать,
даже совершать зло, но не любить) — ни другого, ни самого себя. Любовь —
дело свободной инициативы, она основа самой себя. У нее нет внешних
побудителей, она не сводится ни к умозаключениям, ни к природным
влечениям, инстинктам. Нередко она хорошо понятна разуму, и поэтому
многие сближают любовь и разум, противопоставляя их иррациональной вере.
«Потому любовь,— пишет, например, Л. Фейербах,— идентична лишь разуму, а
не вере, что, как и разум, любовь свободна, универсальна, в то время как
вера по своей природе скупа, ограниченна. Только там, где есть разум,
властвует всеобщая любовь; сам разум не что иное, как универсальная
любовь» ‘.
Однако часто любовь выглядит как нечто неподвластное разуму, особенно
рациональной логике, расчетливым соображениям, что подчеркивали, в
частности, романтики в своей концепции любви. «В романтической любви,—
писал В. Жирмунский,— соединяются романтическое , учение о сущности
жизни и ее назначении, мистическая антология и этика. Любовь у
романтиков— это мистическое познание сущности жизни; любовь открывает
любящему бесконечную душу любимого. В любви соединяются небо и земля,
чувственное и одухотворенное, духовное обретает плоть; любовь — самая
сладкая радость на земле, на нее молятся, и она сама — молитва небу». В
любви романтики находили удовлетворение потребности в эмоциональной
теплоте и психологической интимности.
Такую «дополняющую» природу любви наиболее точно охарактеризовал,
пожалуй, Б. Паскаль в своем учении о «логике сердца», о «порядке любви»,
противоположном порядку, царящему в природе и разуме. Он писал:
«Сердце имеет свои законы, которых не знает разум…» И далее: «Сердце
держится своего порядка, а разум своего: он руководится причинами и
доказательствами, а сердце руководится иным. Никто не доказывает, что
того-то мы обязаны любить, излагая по порядку причины любви: это было бы
смешно… Этот порядок состоит главным образом в отступлениях на каждом
шагу от порядка — чтобы постоянно иметь в виду цель».
Две революции в отношениях мужчин и женщин
Культура и антикультура любви
В последние сто лет интерес к полу стал всемирным: никогда еще в
искусстве, в науке, в публичной жизни он не взлетал так высоко.
Этот всемирный интерес — новая — и очень сложная — проблема, которую
выдвинула перед человечеством сама история. Самопознание человека
углубляется, в него входят новые и новые области, и отношения полов
стали таким новым материком, не освоив который люди не могут идти
дальше.
Поэтому и возникли на рубеже веков новые отрасли науки—сексология,
социология семьи, этнография пола; поэтому родилось в 20-е годы новое,
реалистическое половое просвещение; поэтому ученые, писатели, политики
так много говорят о женском вопросе, о переворотах в семье, об
отношениях мужчин и женщин.
На земле уже давно угасает патриархат, мужевластие (буквально —
«главенство отцов»). На смену ему идет новое состояние мира: его можно,
видимо, назвать биархат — главенство обоих полов (от латинского «би»—
два и греческого «архе»— главенство, начало, власть).
Биархатные перевороты пронизывают все отношения мужчины и женщины —
экономические и семейные, социальные и сексуальные. Женщина из домашнего
существа становится и общественным, из «второго пола» начинает делаться
равным. Все ее жизненные роли в корне меняются, и она делается, говоря
упрощенно, таким же двигателем общества и такой же личностью, как и
мужчина.
Эти кардинальные перемены в положении женщи-ць1 — начало больших
поворотов во всей «мужской» культуре и цивилизации. Они могут круто
усилить женский фермент в этой культуре, уравновесить добром и мягкостью
силовые струны — каркас нынешней цивилизации, они могут породить в
будущем новую, «андрогинную» культуру — союз всего лучшего в мужском и
женском отношении к миру.
Пока мы делаем только первые, черновые шаги к этой андрогинной
цивилизации. Мы идем на ощупь, вслепую, оступаемся, падаем, и это
утяжеляет и запутывает жизнь женщин, мужчин, семьи, общества. Впрочем,
здесь будет говориться только об одной стороне таких
переворотов—психологической. Биархатная революция, меняя весь уклад
человеческой жизни, влияет и на чувства людей, на их отношения, на всю
любовную культуру человечества.
Революцией этой движут демократические идеалы; социальное равенство
мужчин и женщин — равенство людей, разных душой и телом, одинаковая
ценность мужского и женского вклада в жизнь человечества; гуманизм и
свобода их любви, рождение просвещенной и человечной любовной культуры,
вытеснение старых кодексов морали — ханжески-пуританских и
распутно-анархических. Цель этой революции — очеловечить все отношения
мужчин и женщин — общественные, трудовые, семейные, любовно-сексуальные.
Биархатные влияния преобладают в мировом реалистическом искусстве, в
сексологии, в научном половом просвещении, в передовом женском
движении—во всей демократической культуре мира. К ним присоединилась и
католическая церковь — очень влиятельная сила западного мира. В середине
60-х годов, в самом начале сексуальной революции, она отказалась от
понимания секса как греха и заявила, что потребности нашего тела так же
законны и человечны, как потребности духа.
К сожалению, у нас почти нет серьезных работ о том что делается в этой
области на Западе, какие сложные процессы там протекают. Впрочем,
некоторые социологи, философы и литературоведы писали о сексуальной
революции на Западе, о ее необыкновенной запутанности, о двух ее
течениях — прогрессивном и регрессивном.
В сексуальной жизни Запада сплелись самые разные течения. Понемногу
угасает патриархатная докультура любви, построенная на незнании и
невежестве; начинает терять силу ханжески-пуританская антикультура; в
недрах этих сдвигов, служа их подспудным двигателем, нарастает
гуманистическая и просвещенная культура любви; а рядом полыхает
анархо-коммерческая антикультура секса, ошеломляя людей своей
вакханальностью.
Разобраться в сложном сцеплении тех сдвигов, которыми полна сексуальная
культура мира, будет, пожалуй, легче, если мы поймем, что сейчас идет не
одна сексуальная революция с двумя флангами, а две, враждующие между
собой,— демократическая и анархическая. Они во многом полярны, хотя у
них есть и сходство.
Демократическая культура любви все больше набирает силу и все. острее
противостоит анархической антикультуре, которая тоже круто растет в
последние десятилетия. Эти полюсы культуры пола нарастают одновременно,
и такая поляризация — одна из главных черт сегодняшней сексуальной
культуры.
Демократическая революция в отношениях полов — составная часть
биархатных переворотов, она до глубины пропитана их антидеспотическим и
человечным духом. Первые ее ласточки появились еще в XIX в., об этом
много говорили тогда экономисты, утописты, революционеры, писатели.
Среди них были Фурье, Дж. Ст. Милль, а в России—Н. Г. Чернышевский и М.
Л. Михайлов; много писал об этих переворотах Энгельс («Положение
рабочего класса в Англии» и т. д.), Маркс в «Капитале», Ленин в
«Развитии капитализма в России» и в послереволюционных работах.
Тогда начало в корне меняться все разделение труда между женщиной и
мужчиной и все их социальные роли — в обществе и в семье. Как говорил
Маркс, крупная промышленность разрушила экономическую базу старой семьи
и создала «новую экономическую основу для высшей формы семьи и отношения
между полами» .
Эта высшая форма семьи и высшая форма отношений между полами рождаются в
муках, с болью и кровью. Начинает угасать двойная мораль — гусарская для
мужчин, монашеская для женщин; меньше становится невежества и
предрассудков; растет влияние сексологии и полового просвещения — новых
рычагов прогресса, которые помогут подмять любовно-половую жизнь из
низин бескультурья на высоты культуры.
Начинает рождаться гуманистическая и просвещенная культура любви. Она
углубляет личные отношения людей, обогащает их высшими человеческими
идеалами насыщает глубокой духовностью.
Новая культура любви рождается как сплетение главных богатств любовной
культуры человечества, Впитывание всего лучшего в человечестве — это,
возможно, ее магистральный путь. Впрочем, пока такое впитывание идет
больше в теоретических областях — в науке, в искусстве; созревание этой
всеохватывающей культуры начинается именно там.
Разлады мужской и женской сексуальности
У человека, как говорит биология, есть три главные органические
потребности, три кита всей его биопсихической жизни. Это потребность в
еде (голод), потребность в питье (жажда), половая потребность (либидо —
от латинского «желание, страсть»).
Все они заложены в глубинах организма, и все — благо по своей природной
сути: они поддерживают нашу жизнь, наполняют ее радостями, дают человеку
биологическую и нервную энергию — основу всей его эмоциональной и
духовной энергии.
Половое состояние организма очень важно для общего состояния человека,
для жизни его чувств, разума; это один из главных наших двигателей, и,
если он работает плохо, хуже работают и другие двигатели.
У мужчины и женщины очень отличается друг от друга многое в психологии и
биологии пола. Биопсихические ощущения у них имеют разный характер,
разные механизмы, и поэтому половые процессы в их теле, их нервных
системах протекают по-разному, особенно в минуты физической близости.
Такой разлад мужского и женского организма заложен в самой природе
человека, и он — центральное противоречие всей интимной жизни, одна из
главных причин многих болезней, психологических бед, разводов. Как
проявляется этот разлад?
Во-первых, активная половая потребность просыпается у девушек позднее,
чем у юношей,— часто только через несколько месяцев замужества, а то и
после родов. “Женщина пробуждается в девушке позднее, чем мужчина в
юноше. Это создает ощутимые разлады в юношеской любви и часто в первые
годы супружества. Молодым супругам нередко нужно друг от друга не совсем
то или совсем не то: молодым мужьям — больше тело, чем душа, молодым
женам — больше душа, чем тело.Во-вторых, пик половой потребности тоже
наступает у женщин позднее, чем у мужчин,— часто тогда, когда у мужчин
она уже начинает пригасать. У женщин такой пик бывает обычно годам к
28—30, у мужчин — на 4— 5 лет раньше. Мужчины часто стандартизируются к
этому времени в своей физической любви, а в женщинах просыпается
естественная тяга к любовной новизне, к уходу от стандарта, который
притупляет чувства.
Кстати говоря, непросвещенная сексуальность у большинства людей угасает
преждевременно, долгота ее жизни намного меньше нормальной. Особенно
касается это женщин — многие из них к 45—50 годам считают, что у них уже
все в прошлом, и, к вреду для себя и своих мужей, покидают стезю
физической любви.
Просвещенная сексуальность сопровождает человека до старости, и это
естественно, нормально. По американским данным, 60 процентов людей
старше 60 лет и четверть людей старше 70 лет пользуются благами любви в
ее полном объеме. Врачи считают, что такое «долголюбие» полезно для
здоровья, нервов, для всего самочувствия человека: оно отдаляет
старость, отодвигает болезни и, сохраняя бодрость, дает людям новую
энергию, нервную и физическую.
Следующая черта дисгармонии, ее зерно и основа ~~ это разница в пружинах
полового чувства у мужчин и женщин. У полового чувства есть как бы два
двигателя — психологический и физиологический, и их роль в ощущениях
женщин и мужчин очень неодинакова.
У женщин первую скрипку чаще играет психология а физиологические пружины
подчиняются ей. Поэтому в отличие от мужчин — у женщин чаще всего не
бывает физической тяги без психологического влечения.
Поэтому же любая психологическая помеха — грубость, неделикатность,
нехватка внимания — может остановить пробуждение женского либидо,
сорвать его. Женское половое чувство гораздо ранимее мужского, а его
психологические тормоза гораздо сильнее.
У мужчин телесные порывы либидо сильнее психологических, и они звучат
громче психологических в том их сплаве, из которого состоит половое
чувство.
Неодинакова и скорость, с которой нарастают половые ощущения у женщины и
мужчины. У женщины эта скорость замедленная по сравнению с мужчиной, у –
мужчины убыстренная по сравнению с женщиной. Поэтому часто бывает, что
мужчина уже достиг биологического финиша, а женщина еще далека от него.
Здесь, как говорят медики, и таятся истоки многих болезней, неврозов,
психологических бед и конфликтов. Здесь и лежат истоки женской
фригидности (холодности), виновник которой чаще всего — мужчина.
У многих племен, живущих в районах экватора, с незапамятных времен
существует просветительная подготовка к семейной жизни. Когда мальчики и
девочки становятся подростками, их отделяют от племени — и друг от друга
— и обучают всему, что должен уметь взрослый. Готовят их и к физической
любви, и обучение юношей идет под девизом: «настоящий мужчина думает
прежде всего о женщине», «тот не мужчина, кто не умеет сначала насытить
женщину».Разлад мужского и женского организма — крупное биологическое
несовершенство в природе человека, и, чтобы смягчить его, нужна глубокая
и просвещенная культура любви — культура, которая придет на смену
нынешней докультуре.
Ревность.
Особо надо сказать о ревности, которая испокон веков считается «законной
спутницей» любви, потому что якобы нет любви без ревности. Даже в
уголовном кодексе ревность рассматривается как «смягчающее
обстоятельство» в «любовных преступлениях», а надо бы в ней видеть
«отягчающее обстоятельство». Застарелое заблуждение напрямую связывает
ревность с любовью. Некоторые склонны видеть в ревности подобие
животного инстинкта, выполняющего в природе функцию естественного отбора
и закрепляющего в борьбе особей право сильного и охрану этого права.
Тогда ревность — это придаток к функции воспроизведения. Но в том-то все
и дело, что любовь не сводится к инстинкту размножения, а возвышается
над ним, как храм возвышается над своим фундаментом. Так и ревность,
какие бы природные корни она ни имела, есть культурный феномен, а
точнее, нравственный порок. Никак не могу согласиться с П. А.
Флоренским, который понимал ревность как «рвение в любви», «заботу о
непорочности, о подлинности, наконец, о сохранении своей любви» ‘. Нет,
ревность как культурно-историческое явление имеет совсем другой смысл,
связанный с заботой о своих правах собственности на любимого человека.
Ревность — спутница не столько любви (есть любовь без ревности и
ревность без любви), сколько духовной ущербности человека или же самих
любовных отношений. Ревность — это духовное насилие, переходящее нередко
в физическое.
Во-первых, ревность рождается тогда, когда человек не уверен в себе и
страдает каким-либо «комплексом неполноценности» (в психологическом, а
не психиатрическом смысле). Появление в поле зрения достойного соперника
повергает его в смятение, вызывает чувство страха от возможной потери
дорогого человека. Это унизительное психологическое состояние—настоящий
кризис человеческого достоинства, во всяком случае, его неизбежный
дефект. Такая «страдальческая ревность» разрушительна прежде всего для
самого ревнивца.
Во-вторых, ревность — неизбежное следствие чувства собственности на
человека, сопряженное с наложением внешних уз и «цепей» на любимого и
отношения с ним, а также с системой «слежения» (явного или
неявно-стыдливого), запретов, отчетов и т. д. Такая «агрессивная
ревность» унижает прежде всего любимого, ибо не считается с его
неотъемлемым правом на свободу и относительную автономность, на
несводимый «личный остаток бытия». Недаром она является причиной
раздоров, распрей, конфликтов, обид, разногласий вплоть до разводов и
даже преступлений. Приведу в этой связи мнение Н. А. Бердяева на
ревность как на своеобразный «грех» и «вину» в любви:
«Ревность отрицает космическую природу любви, ее связь с мировой
гармонией во имя индивидуалистической буржуазной собственности… В
таинстве любви нет собственника и частной собственности».
В-третьих, ревность характерна для человека-эгоиста, рассматривающего
других людей в качестве средства для своей жизни, а не как ее цель.
Испокон веков эгоизм считается «глубинным корнем» едва ли не всех
пороков человека. Шопенгауэр даже полагает, что эгоист не способен к
страданию, дружбе и любви. Конечно, нельзя согласиться с этим слишком
категоричным утверждением. Однако любовь эгоиста изначально ущербна в
силу его неспособности понять и признать абсолютную самоценность другого
человека и забыть о себе ради него. Любовь-агапе — одна из необходимых
ипостасей подлинной любви — чужда его натуре. Зато ревность прямо
вытекает из нее.
В-четвертых, ревность произрастает из такой благодатной для нее почвы,
как недоверие к любимому и его поведению, изначальное или приобретенное.
Ревность — кризис доверия и веры в отношениях, а причин здесь — великое
множество; и чрезмерная подозрительность любящего, и легкомыслие
любимого, и длительные разлуки по необходимости, и «злые наговоры»
окружающих, и многое другое. Пожалуй, это наиболее «оправданная»
ревность, если бы она не была по существу «кризисом любви», началом ее
конца.
Как бы там ни было, но всякая ревность — «злой гений» любви, либо
изначально подрезающий ей крылья, либо исподволь подтачивающий ее, либо
грубо разрушающий и убивающий ее. Она бессмысленна и бесполезна,
поскольку не несет в себе положительно-созидательного начала. Если тебя
любят, ревновать бессмысленно, если тебя мало любят — тоже бессмысленно,
если уже не любят — тем более бессмысленно. Причем бессмысленность эта
отнюдь не логического, не рационального порядка (каковой здесь нет), а с
точки зрения внутренней свободы чувств. Ревность противостоит не только
природе, но и культуре любви: задача состоит не в том, чтобы «шпионить»
в любви, а в том, чтобы творчески вдохновлять ее, учитывая тончайшую и
прихотливую природу чувств. О результатах этого сугубо уникального
творчества скажут сами чувства — их угасание или же полный расцвет,
страдание или же радость в отношениях. Возвышающая человека любовь — а
подлинная любовь другой не бывает! — исключает ревность как унижающее
обоих чувство. Такая любовь невозможна без глубокого уважения любимого,
признания его самоценности и свободы, абсолютного доверия к нему и
светлой веры в него. Это — горная вершина в жизни человеческой, на
которую взлетают на лучезарных крыльях любви. А без крыльев — что за
любовь! Литература
1.Ивин А.А. Философия любви, т.1, М.,1990.
2.Ивин А.А. Философия любви, т.1, М.,1990.
PAGE
PAGE 2
20
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
