Злобин Г.А., Никифоров Б.С. 1972 – Умысел и его формы
Введение
Одним из принципов советского уголовного права яв¬ляется принцип
субъективного вменения. В соответствии с формулой ст. 3 Основ уголовного
законодательства Союза ССР и союзных республик за совершенное
об¬щественно опасное деяние, предусмотренное уголовным заколом, лицо
подлежит уголовной ответственности и наказанию лишь в том случае, если
оно совершило дея¬ние умышленно «ли по неосторожности. В развернутом и
обобщенном виде эта формула означает, что преду¬смотренные уголовным
законом объективно сущестую-щие фактические элементы этого деящия
охватывались умыслом или неосторожностью виновного. Это правило
является—и должно быть —правилом без исключений. Встречающиеся иногда
отклонения от него не могут быть терпимы и неизменно вытравляются на
практике.
В привычных доктринальных определениях субъктив-ной стороны не всегда
отражается всеобщий и всеобъем¬лющий характер принципа субъективного
вменения. «Субъективная сторона преступления, —’ читаем мы в одном из
учебников уголовного права,—представляет собой психическое отношение
лица к совершаемому им общественно опасному деянию»’. Как видно,
психическое отношение деятеля к обстоятельствам, характеризую¬щим самого
деятеля, это определение выводит за рамки субъективной стороны. Между
тем в ряде случаев за обстоятельствами такого рода закон признает
большое значение как с точки зрения разграничения преступно¬го и
непреступного поведения (должностные преступле¬ния), так и с точки
зрения характеристики степени об¬щественной опасности преступного деяния
(при совер¬шении некоторых преступлений особо опасными рециди-вистами).
В этих случаях указанные обстоятельства также относятся к числу
предусмотренных уголовным
” – ‘ • » •
По существу эта же точка зрения выражена и в ру¬ководящем постановлении
Пленума Верховного Суда СССР от 22 декабря 1964 г., где говорится, в
частности, что «суды должны отграничивать хулиганство от других
преступлений в зависимости от содержания и направлен¬ности умысла
виновного, мотивов, целей и обстоятельств совершенных им действий» и что
в связи с этим «нане¬сение оскорблений, побоев, причинение легких или
ме¬нее тяжких телесных повреждений и другие подобные действия,
совершенные по личным мотивам, могут ква-лифицироваться как хулиганство
лишь тогда, когда они были сопряжены с грубым нарушением общественного
порядка и выражали явное неуважение к обществу»2.
* «Научный комментарий к Уголовному кодексу РСФСР-», Свердловск, 1964,
стр. 398.
2 «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР, 1924—1970»,
«Известия», 1971, стр. 488—489.
40
Аналогичную мысль Пленум Верховного Суда СССР выразил в руководящем
постановлении от 25 марта 1964 г., где он указал, что ответственности по
ч. 3 ст. 117 УК РСФСР подлежит лицо, которое «знало или допус¬кало, что
совершает насильственный половой акт с не¬совершеннолетней…»’.
Суммируя сказанное, можно прийти к выводу, что верхней юридической
границей умысла является созна¬ние и желание, а нижней—сознание и
сознательное до¬пущение общественно опасного характера деяния.
Пред¬ставляется, что при таком решении наша фигура и нога¬ми, и плечами
упирается в выравненные интеллектуаль¬но-волевые плоскости. В указанных
границах при совер¬шении материальных преступлений умысел выражается в
предвидении общественно опасных последствий дейст¬вия или бездействия,
соединенном с их желанием или сознательным допущением2.
Юридические границы умысла при совершении кон¬кретных преступлений
устанавливаются путем анализа их законодательных определений. К этому
вопросу мы будем не раз возвращаться. \
Вопрос о криминологическом определении границ умысла
?Дать криминологическое определение границ умыс¬ла — значит ответить на
вопрос о том, какая субъектив¬ная сторона общественно опасного поведения
оправды¬вает отнесение его к числу сравнительно более тяжких—
умышленных—преступлений и применение к преступни¬ку соответствующих мер
воздействия. Как и в предыду¬щем случае, ответ на этот вопрос должен
быть дан как в общем определении, так и применительно к конкретным
преступлениям.
Можно, конечно, сказать, что на этот вопрос отвечает юридическое
определение границ умысла. С точки зре-
‘ «Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР. 1924—1970», стр.
456.
2 В дальнейшем будет показано, что сформулированное в тек¬сте
юридико-логическое определение границ умысла в полно»! объе¬ме применимо
только к материальным преступлениям. Об умысле применительно к
формальным преступлениям н к формальным эле¬ментам материальных
преступлений см. стр. 181.
41
ния толкования действующего закона в процессе его применения это и в
самом деле так. Если закон ограни¬чивает умысел указанием на
сознательное допущение общественно опасного характера деяния, нельзя
усмаг-ривать умысел там, где такого допущения нет. Если дан¬ная статья
Особенной части предусматривает ответст-венность лишь при наличии
желания последствий, со¬деянное нельзя квалифицировать по этой статье,
если такого желания не установлено.
Однако интересующая нас проблема этим далеко не исчерпывается. Нет
надобности доказывать, что умысел, границы и формы умысла, граница между
умыслом и неосторожностью суть факты, они существуют не толь¬ко в нашем
воображении, а прежде всего в объективной действительности. В
законодательном или доктриналь-ном определении умысла и его форм эти
факты могут быть отражены с достаточной полнотой и точностью или же,
напротив, в том или ином отношении неудовлетвори¬тельно. Задача
законодателя и обслуживающей уголов¬ное законодательство теории
уголовного права совер¬шенствовать эти определения с тем, чтобы они
более полно и точно отражали соответствующие факты дейст¬вительности^!
Напомним замечательную мысль Маркса: «Законо¬датель..,—писал он,—должен
смотреть на себя как на естествоиспытателя. Он не делает законов, он не
изобре¬тает их, а только формулирует, он выражает в созна¬тельных
положительных законах внутренние законы ду¬ховных отношений. Мы должны
были бы бросить упрек законодателю в безграничном произволе, если бы он
под¬менил сущность дела своими выдумками»’. И в другом ме¬сте: «Закон не
свободен от общей для всех обязанности говорить правду. Он вдвойне
обязан это делать, так как он является всеобщим и подлинным выразителем
правовой природы вещей. Правовая природа вещей не может по¬этому
приспособляться к закону—закон, напротив, дол¬жен приспособляться к
ней»2.
Юридическое определение границ субъективной сто¬роны, таким образом, не
должно быть и не является про¬извольным. Оно отражает или должно
отражать реаль-
‘ К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 168. 2 Там же, стр. 122.
42
нбС|Ть общественных отношений, иначе оно не будет ь достаточной мере
эффективным. В той мере, в какой оно этого не делает, оно бьет мимо
цели: криминологически умышленные преступления могут оказаться
юридически неосторожными, и наоборот. Поэтому оценка соответст¬вующих
положений действующего законодательства с точки зрения его соответствия
требованиям социальной действительности составляет важную задачу науки.
‘Если, например, считать, что действующее законода¬тельство
применительно к формальным преступлениям не проводит деления умысла на
виды, требуя лишь, что¬бы виновный сознавал общественно опасный характер
со¬деянного, наука должна решить, обосновано ли кримино¬логически такое
решение, которое ставит знак равенства между случаями, когда виновный
желал совершить дей¬ствия, например,хулиганского характера и когда он
все¬го лишь «сознательно допускал», что его действия носят такой
характер. Решение этого вопроса тем более важ¬но, что согласно
распространенной точке зрения деление умысла на виды применимо и к
формальным преступле¬ниям, однако, лишь в том своеобразном смысле, что
такие преступления могут совершаться только с прямым умыс-лом/«Поскольку
косвенный умысел характеризуется без-различным отношением к общественно
опасным послед¬ствиям,—пишут авторы одного из учебников Общей час¬ти
советского уголовного права,—постольку нельзя гово¬рить о косвенном
умысле при таких преступлениях, где само деяние (действие или
бездействие) образует окон¬ченный состав преступления и где в состав не
включает¬ся наступление определенных общественно опасных по¬следствий.
Виновный в этих случаях, сознавая совершае-мое им действие или
бездействие, тем самым желает совершить его, т. е. действует с прямым
умыслом»’.
Как видим, речь идет здесь не о различении оттен¬ков умысла в рамках
состава, например, того же хули¬ганства, а о непризнании хулиганскими
действий, при совершении которых субъект всего лишь «сознательно
допускал», что он грубо нарушает общественный поря¬док и выражает явное
неуважение к обществу.
Этим криминологические масштабы проблемы, одна¬ко, не ограничиваются.
* «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1962, стр. 146. 43
•^Как известно, действующее законодательство рас’ крывает понятие
неосторожности только в терминах от¬ношения виновного к последствиям
своих действий. Тео¬рия нередко делает из этого вывод, что «неосторожные
действия или бездействие, которые могли бы повлечь, но фактически не
‘вызвали общественно опасных последст¬вий, не считаются законом
достаточным основанием для привлечения лица к уголовной
ответственности»’.
Если принять обе только что приведенные позиции, то придется прийти к
выводу, что три пятых всех извест¬ных Особенной части
преступлений—формальные пре¬ступления—могут быть совершены только с
прямым умыс¬лом и не влекут уголовной ответственности ни при какон
другой форме субъективной стороны. Такой же вывод мы должны будем
сделать и в отношении формальных эль-ментов материальных преступлений.
Способ убийства, возраст и другие признаки, характеризующие
потерпев¬шего, и тому подобные обстоятельства не относятся к категории
последствий, и их тоже можно будет вменять в вину, по-видимому, лишь в
том случае, если субъкт же¬лал, чтобы примененный им способ убийства был
имен¬но особо жестоким или опасным для жизни многих лю¬дей, или желал
изнасиловать именно несовершеннолет¬нюю^
Если к этому добавить, что по букве или смыслу зако¬на многие
материальные преступления могут быть совер¬шены только с прямым умыслом,
а некоторые—только по неосторожности, то получится, что для косвенного
умыела в Уголовном кодексе по существу почти не оста¬ется места.
Если этот вывод не получает подтверждения в дейст¬вующем
законодательстве, он может быть опровергнут юридическими аргументами.
Если же он обоснован дей¬ствующим законодательством, он подлежит
криминоло¬гической оценке.
1 15), непосредственный
(ао1из сопзеоиепз), последующий, определенный””неопределенный,
альтернативный, общий, ,, специальный, заранее обдуманный (ао1из
ргаетеа1а1и5), внезапный (ао1из }тре1из), прямой и непрямой*.
Определять и характеризовать названные виды умыс¬ла здесь нет никакой
необходимости, так как это уже сделано в юридической литературе с
большой обстоятель¬ностью и точностью2. Гораздо важнее уяснить позицию
Б. С. Утевского, суть которой можно изложить следую¬щим образом.
1. Все названные виды умысла «свидетельствуют в лучшем случае о
схоластичности, оторванности от жизни, ненужности для практики, о
стремлении осложнить по¬нимание вопроса для неспециалистов и тем самым
еще более отдать их в руки специалистов-юристов»3.
«Советское государство и право» 1947 г. № 7; И. Г. Г у р в и ч,
Косвенный умысел по советскому уголовному праву. Автореферат канд.
дисс., М., 1951, и д’р.
‘ Б. С. Утевский справедливо указывает, что этот перечень видов умысла
неисчерпывающий.
2 См., например, Н. С. Т а г а н ц е в. Курс русского уголовного права.
Часть общая, кн. I, вып. II, СПб., 1878.
3 Б. С. У т е в с к и и, Вина в советском уголовном праве, стр. 166.
80
2. В ряде случаев соответствующие конструкции «преследуют политическую
задачу—узаконить господ¬ствующий в феодальных или буржуазных судах
произ¬вол…»’.
3. «Все эти деления умысла и другие… потеряли впо¬следствии всякое
значение и в настоящее время пред¬ставляют лишь исторический интерес»2.
4. «…Проверенное на практике советских органов юсти¬ции и нашедшее
подтверждение в советской теории уголовного права деление вины на умысел
прямой, умысел эвентуальный… остается непоколебимым»3.
5. Любые попытки «восстановления» иных видов умысла в советкой науке
уголовного права (например, признание А. А. Пионтковским существования
неопре¬деленного умысла) не заслуживают одобрения4, ибо формулировка
умысла в советском уголовном законе является окончательной и не
нуждается ни в каких дополнениях и изменениях5.
Необоснованность последнего, столь категоричного утверждения об
абсолютном совершенстве существую¬щего в законодательстве определения
умысла была показана в предыдущих главах. Ясно, что и с
общемето¬дологических позиций материалистической диалектики нельзя
объявлять ту или иную юридическую конструк¬цию «окончательной и не
нуждающейся ни в каких изменениях и дополнениях».
Отметим, однако, что и 20 лет тому назад вопрос о научной ценности и
практической важности некоторых видов умысла вовсе не был столь
бесспорным для совет¬ских юристов.
В юридической литературе ила дискуссия о право¬мерности понятия
косвенного умысла, которая отрица¬лась, например, В. Лившицем6 и М.
Чельцовым7, на что
‘ Б. С. Утевский, Вина а советском уголовном праве, стр. 166.
2 Т а м же, стр. 167.
3 Т а м же, стр. 1’72.
4 Там же, стр. 206—207. ‘Там же, стр. 183..
6 В. Я. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское
государство и право» 1947 г. № 7.
7 М. Ч ельцов. Спорные вопросы учения о преступлении, сСоциалистическая
законность» 1947 г. № 4.
6 Заказ 5642
81
указывал в своей монографии и Б. С. Утевский. Как было сказано выше, ряд
юристов (в том числе А. А. Пионтхоп-ский) использовали понятие
неопределенного умысла при анализе судебной практики.
Учебник ВЮЗИ в противоположность позиции, занятой Б. С. Утевским,
утверждает, что «теории совет¬ского уголовного права и судебной практике
известны и другие виды умысла»’.
В числе этих видов умысла учебник называет: умысел, заранее обдуманный и
внезапно возникший, аффектиро¬ванный (как разновидность внезапно
возникшего умыс¬ла), а также умысел определенный (простой и
альтер¬нативный) и неопределенный2.
Таким образом, анализ советской уголовноправовой литературы приводит к
выводу, что к числу основ¬ных вопросов рассматриваемой проблемы
относятся следующие;
1. Какие же в действительности виды умысла извест¬ны судебной практике.
2. В чем смысл (сущность) разграничения видов умысла по различным
основаниям.
3. Существует ли проблема сравнительной тяжести различных видов умысла.
4. Каковы различия между прямым и косвенным умыслом по действующему
законодательству.
5. Возможно ли (и целесообразно ли) различение прямого и косвенного
умысла при совершении преступ¬лений, в состав которых законодатель не
включил наступ¬ление определенных общественно опасных последствий.
6. Возможен ли косвенный умысел при соучастии в преступлении, а также в
случае приготовления и покуше¬ния на преступление.
Для более убедительного ответа на поставленные вопросы (пятый вопрос
подробно рассмотрен в гл. IV) необходимо обратиться к судебной практике
и представ¬лениям об умысле практических работников.
Виды умысла в судебной практике
Существуют три основных пути установления позиций судебной практики в
вопросе о разграничении и юриди-
‘ «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1964, стр. 131. 2 Т а м
же, стр. 132—133.
82
ческом значении видов умысла: изучение постановлений и определений
высших судебных органов, анализ уголов¬ных дел, выяснение взглядов
практических работников-юристов.
Сразу же следует отметить, что опубликованные по-становления и
определения Верховного Суда СССР и Верховного Суда РСФСР содержат Крайне
ограниченное число указаний, касающихся юридического значения и
критериев разграничения видов умысла, причем эти указания даются лишь в
связи с отдельными видами преступлений или по отдельным делам.
За все время существования советской судебной системы высшие суды ни
разу не предпринимали попыт¬ки выработать общие руководящие указания,
касаю¬щиеся принципов квалификации преступлений по субъек¬тивной стороне
преступного деяния.
Как в практике Верховного Суда Союза ССР, так и в практике Верховного
Суда РСФСР наибольшее число указаний по вопросам о видах умысла
относится к пре¬ступлениям против личности. Главное место среди этих
указаний принадлежит вопросам разграничения прямого и косвенного умысла
при совершении умышленных убийств и умышленных тяжких телесных
повреждениях, повлекших смерть потерпевшего.
Наиболее четкой и стабильной является позиция / судебной практики,
выражающаяся в признании того, ( что покушение на преступление
(приготовление к пре- ,/ ступлению) возможно только при наличии у
виновного \] прямого умысла. В этом отношении судебная практика
Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик решительно
отвергает взгляды некоторых юристов-теоретиков о возможности
ответственности за покушение при эвентуальном умысле’.
Так, в постановлении № 9 Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г.
сказано: «В соответствии со ст. 15 Основ уголовного законодательства
Союза ССР и союзных республик деяние виновного может быть при¬знано
покушением на убийство лишь в тех случаях, когда оно было
непосредственно направлено на лишение
* В. Лившиц, К вопросу о понятии эвентуального умысла, «Советское
государство и право» 1947 г. № 7, стр. 43.
б* 83
жизни другого человека и, следовательно, совершалось с прямым умыслом»’.
Столь же определенно высказался Президиум Верхов¬ного Суда РСФСР в
постановлении по делу С., осужден¬ного судом первой инстанции по ст. 15
и п. «б» ст. 102 УК РСФСР, указав, что «покушение на убийство воз- ,
можно только с прямым умыслом»2. ‘
Очевидно, что по изложенным ранее соображениям, позиция Верховных Судов
Союза ССР и РСФСР в во¬просе о возможности покушения только с прямым
умыс¬лом может быть отнесена лишь к материальным пре¬ступлениям. В
случае совершения преступления фор¬мального, при котором отсутствуют
основания для раз-граничения прямого и косвенного умысла, толкование
закона (ст. 15 Основ) должно осуществляться в иной терминологии.
Именно так и поступил Пленум Верховного Суда СССР, указав в
постановлении от 25 марта 1964 г., что «при разрешении дел о покушении
на изнасилование с применением физического насилия суды должны
уста¬навливать, действовал ли подсудимый с целью соверше¬ния полового
акта и являлось ли применяемое им наси¬лие средством к достижению этой
цели»3.
Представляется, что при всей принципиальной правильности отрицания
возможности покушения с кос¬венным умыслом эта позиция представляет
собой описа¬ние частного случая — покушения на материальное
пре¬ступление. Напротив, понятие «преступного намерения» более полно и
правильно описывает субъективную сторо¬ну и приготовления, и покушения
на любое умышленное преступление независимо от того, включены или нет в
его состав общественно опасные последствия деяния. Часть 4 ст. 15 Основ
употребляет применительно к при¬готовлению и покушению термин
«преступное намере¬ние», т. е. устанавливает тем самым, что и
приготовле¬ние, и покушение с субъективной стороны характеризу¬ются
желанием совершить преступление.
1 1964 г. № 3, стр. 46.
98
роге автобусы. Стоявшие у насыпи подростки, среди ко¬торых был и
потерпевший, стали бросать в автобусы камни. Увидев это, М. бросил в
ребят металлический штуцер тормозного рукава и кусок доски. Штуцер попал
в голову Николаю К. От полученного повреждения Ни¬колай К. через двое
суток умер. Отклоняя протест про¬курора, ставившего вопрос о
переквалификации действий М. с ч. 2 ст. 108 на ст. 106 УК РСФСР,
Президиум Вер¬ховного Суда РСФСР пояснил свою позицию следующим образом:
«Бросая штуцер, М. действовал умышленно, а не неосторожно, сознавал, что
мог причинить кому-либо повреждения, и допускал это. При таких
обстоятельствах ответственность за свои действия М. должен нести в
за¬висимости от наступивших последствий»’.-
Как видно из этого постановления, Президиум Вер¬ховного Суда РСФСР не
конкретизирует какое-либо предвиденное виновным последствие, говоря лишь
о «повреждении», и квалифицирует действия М. не по конкретной их
целенаправленности (она и не могла быть установлена), а «в зависимости
от наступивших послед¬ствий». -Налицо опять-таки признаки
неопределенного умысла, вызвавшего, как это видно из протеста, известные
трудности при квалификации содеянного. •
Эта позиция — квалифицировать преступление, совер¬шенное с
неопределенным умыслом, по фактически на¬ступившим последствиям—была
вполне очевидной и при выборочном изучении 50 неопубликованных
поста¬новлений и определений Верховного Суда РСФСР, выне¬сенных в связи
с рассмотрением дел об умышленных тяж¬ких телесных повреждениях,
повлекших смерть потерпе¬вшего.
На этой основе можно сделать следующие выводы.
‘Вопрос о неопределенном (альтернативном) умысле * возникает перед
практикой лишь в связи с так называе-; мыми материальными
преступлениями, так как сама классификация видов умысла на определенный
и неоп-. ределенный (алъ-тервативный) построена в зависи-. мости от
интеллектуального и волевого отношения субъекта к общественно опасным
последствиям своего умышленного деяния.
‘
$
h
?
o
f
?
ожет быть совершено лишь умышленно. Виновный сознает, что совершает
деяния, нарушающие неприкосновенность жи¬лища граждан, и желает
совершения их или сознательно допускает их (юридическая ошибка, т. е.
ошибочные представления виновного, чтобы он был вправе… произ¬вести
обыск.., не исключает ответственности)»1.
Здесь нетрудно заметить забавное недоразумение. Авторы не могут не
знать, что ошибка в «смешанной про¬тивоправности»2 есть ошибка «з
объективных элементах» состава3, исключающая умысел. Признавая
ответствен¬ным лицо, допустившее такую ошибку при ‘незаконном обыске,
авторы признают возможной ответственность за неосторожный незаконный
обыск.
Как видно, общепризнанный тезис о том, что незакон¬ный обыск может быть
совершен лишь умышленно, по-коитсч на трактовке умысла как сознания не
общественно опасного характера, а фактического содержания деяния. С этой
точки зрения любой обыск, а не только незакон¬ный, произвести по
неосторожности и в самом деле трудно.
По вопросу о субъективной стороне незаконного ли¬шения свободы мы
обнаружили,в наших источниках те же разноречия, что и по вопросу о
субъективной стороне незаконного обыска. Причины этих разноречий,
по-види¬мому, те же самые. Это видно, например, из того, что прямой
умысел при совершении этого преступления в одном из источников
раскрывается так: «Виновный дол¬жен сознавать, что он лишает кого-либо
свободы, и же¬лать это сделать»4. Оставляя пунктуацию и «должен» на
совести авторов, нельзя не заметить, что, если действо¬вать согласно
этому определению, «виновным» можно будет признать любого следователя.
Применительно к этому составу нас, однако, интере¬совало в первую
очередь другое — обрисовка субъектив¬ного отношения виновного к
характеру способа лишения свободы, когда это преступление совершается
способом,
‘ Там же, источник 10, стр. 322.
‘В. Н. Кудрявцев, Объективная сторона преступления М, 1960, стр. 120.
3 сСоветское уголовное право. Часть Общая» Л., 1960 стр. 317 —318.
4 сПеречень», источник 6, стр. 241.
133
опасным для жизни или здоровья потерпевшего. К сожа¬лению, в наших
источниках об этом не говорится ни слова. Судя по тому, что интерес к
этой стороне дела проявля¬ется лишь тогда, когда в результате применения
такого способа «потерпевший умер или получил вред здоровью»*, учебники и
комментарии к распространению принципа субъективного вменения на эти
случаи интереса не про¬являют.
Иначе обстоит дело в отношении квалифицирующих последствий, причем как в
формальных, так и в матери¬альных преступлениях.
Если при незаконном, производстве аборта2 потерпев¬шей причинена смерть,
она может быть вменена субъек¬ту в вину лишь при наличии определенного
субъективного отношения к этому событию. «Объективное вменение здесь
невозможно,—специально подчеркивается в одном из комментариев,—так же
как и во всяком другом прес¬туплении»3. Однако по вопросу о том, каким
должно быть это отношение, мнения расходятся. Большинство авторов
считают, что содеянное остается в рамках ч. 3 ст. 116 УК РСФСР, если в
отношении смерти имела место неосто¬рожность, тогда как при наличии
косвенного умысла со¬деянное должно квалифицироваться по совокупности с
убийством. Согласно другой точке зрения содеянное ос¬тается в рамках ч.
3 ст. 116 и при наличии косвенного умысла в отношении смерти.
В результате одна и та же по существу ситуация оце¬нивается в источниках
различным образом. В одном из них в качестве незаконного производства
аборта, ослож¬ненного умышленным убийством, рассматривается ситуа¬ция,
когда «врач, допустивший при производстве аборта прободение матки, не
отправляет потерпевшую в больни¬цу, а сознательно допускает наступление
смерти, чтобы скрыть совершение незаконного аборта»4. В другом
ис¬точнике случай, когда «в результате неудачного аборта возникает
угроза гибели женщины, а виновный, стремясь избежать разоблачения, не
принимает необходимых мер
‘ Т а м ж е, источник 7, стр. 275.
2 Отнесение простого аборта к категории формальных спорно, но этот
вопрос мы сейчас оставляем в стоооне-
3 сПеречень», источник 6, стр. 233.
4 Т а м же, источник 4, стр, 162.
134
к спасению потерпевшей…», предлагается квалифициро¬вать по ч. 3 ст.
116 УК РСФСР1- ;
Положение дополнительно осложняется тем, что нет полной ясности и
относительно субъективной стороны основного преступления. Большинство
авторов считают, что таковой является прямой умысел. Дальше, однако,
начинаются обычные разногласия и возникают обычные недоразумения.
«Виновный должен сознавать, — читаем мы в одном из учебников,—что
женщина беременна, и желает эту беременность прекратить. Неосторожное
при¬чинение выкидыша есть телесное повреждение»2.
Нельзя не заметить, однако, что, с одной стороны, с подобным «прямым
умыслом» действует любое лицо, производящее аборт самым что ни на есть
законным об¬разом. С другой — между прямым умыслом и неосторож¬ностью
имеется, как известно, «свободное место». На возникающий в связи с этим
вопрос категорически отве¬чает ленинградский комментарий. «Умысел при
аборте,— читаем мы там,— может быть только прямым. Эвентуаль¬ный умысел,
т. е. случаи, когда, например, врач, пропи-сывая лекарство для лечения
больной, допускает возмож¬ность выкидыша, под понятие аборта не
подойдет»3.
В связи с этим ответом возникают, однако, новые во¬просы. Во-первых,
почему «не подойдет»? Во-вторых, не потому ли, что и в этом случае
вопрос решается в плос¬кости отношения не к общественно опасному
характеру, а к фактическому содержанию деяния? Ведь если встать на такую
же (только полнее выраженную) «прямоумыш-ленную» позицию учебника МГУ:
«Виновный сознает, что его действия направлены на незаконное прервание
беременности, предвидит, что его действия могут повлечь такой результат,
и желает его наступления»4 то можно поставить вопрос и о квалификации
случаев, когда субъ¬ект, производя аборт, безразлично относится к
правовой характеристике—законности, незаконности—своих дей¬ствий:
например, случаев, когда врач, производя аборт рпта Гас1е в ситуации
крайней необходимости, не про¬являет интереса к тому, действительно ли
такая ситуа¬ция налицо.
‘Там же, источник 8, стр. 274. ‘Там же, источник 2, стр. 155.
3 Т а м же, источник 6. стр. 232.
4 Т а м же, источник 3, стр. 155.
1ЯЯ
По вопросу о субъективной стороне автотранспортных преступлений мнения
теоретиков более или менее едины. Они сводятся к тому, что вопрос этот
следует решать раз¬дельно в отношении нарушения правил, где возможны
умысел или неосторожность, и в отношении последствий, где может быть
только неосторожность. Наличие умысла в отношении последствий переносит
содеянное в область преступлений против личности. Эта позиция получила
подтверждение в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 9 апреля
1965 г.
Прежде чем перейти к дальнейшим соображениям на эту тему, заметим, что
при такой позиции лицу, при¬влеченному к ответственности за причинение
потерпевше¬му в результате нарушения правил безопасности дви¬жения
автомототранспорта тяжких телесных поврежде¬ний, выгоднее доказывать,
что он действовал умышленно (ч. 1 ст. 108 УК РСФСР предусматривает
лишение сво¬боды на срок до восьми лет), а не неосторожно (ч. 1 ст.
211—лишение свободы на срок до десяти лет).
До того, как интересующая нас теоретическая про¬блема получила
авторитетное решение в постановлении Пленума Верховного Суда СССР,
некоторые источники в рамках квалификации по ст.ст. 211 и 212 УК РСФСР
допускали в отношении последствий косвенный умысел’.
Важнее, однако, другое. При любом подходе к делу источники раскрывают
содержание умысла, как, впро¬чем, и неосторожности, в рассматриваемом
составе, ма¬ло считаясь с общими определениями этих понятий в законе.
Повторяя знакомую нам по другим примерам картину, источники различают
виды умысла примени¬тельно не к последствиям нарушения правил, а к самим
этим правилам, и таким же образом раскрывают поня¬тие неосторожности и
ее видов2.
Кроме того, различая виды умысла при нарушении правил, источники в
качестве критерия деления нередко используют оттенки не волевого, а
интеллектуального от¬ношения. Так, «выезд в рейс на заведомо технически
не¬исправной автомашине» без дальнейших аргументов рас¬сматривается как
пример «прямоумышленного» дейст¬вия3.
‘Там же, источник 2, стр. 390, источник 8, стр. 451’—452. 2 Т а м же,
источник 8, стр. 451. ‘ Т ам ж е, источник 5, стр. 502.
136
Справедливости ради следует отметить, что иногда встречается и иной, по
нашему мнению, более строгий подход к решению всех этих вопросов. Так, в
учебнике МГУ подчеркивается, что в ст. 211 УК РСФСР речь идет о
неосторожном преступлении: виновный сознает, что нарушает правила, но не
предвидит наступления об¬щественно опасных последствий, хотя должен и
может это предвидеть, либо предвидит возможность таких по¬следствий, но
легкомысленно рассчитывает их предот¬вратить*.
Но вот вопрос: будет ли оставлен в силе приговор, на основании этой
концепции освобождающий от ответствен¬ности лицо, которое не сознавало,
но должно было и могло сознавать, что нарушает правило? Если судить по
приведенному выше постановлению Пленума Верховно¬го Суда СССР,
по-видимому, нет.
Наконец, может показаться, что законодатель, фор¬мулируя определение
интересующего нас преступления, индивидуализирует наказание эа него в
зависимости только от тяжести наступивших последствий. В самом деле, по
УК РСФСР, например, в случае причинения по¬терпевшему менее тяжкого
телесного повреждения ли¬шение свободы не может быть назначено на срок
более двух лет, тогда как при причинении тяжкого телесного повреждения
оно может быть назначено на срок до де¬сяти лет.
Учитывая, однако, что тяжесть последствий нередко определяется в этих
ситуациях случайными обстоятель¬ствами, складывающимися на месте и не
зависящими от «качества» поведения субъекта, и что принцип
субъектив¬ного вменения действует и здесь, теория могла бы под¬сказать
суду кое-какие критерии индивидуализации на¬казания, относящиеся к
субъективной стороне деяния. К сожалению, использованные нами источники
даже не пытаются сделать это2 создавая впечатление, что ника¬кой
проблемы здесь нет.
Для сопоставления решений, даваемых по некоторым
•Там же, источник 3, стр. 371—372.
2 Единственным исключением является «Научно-практический комментарий
Уголовного кодекса РСФСР» (изд. 2, М., 1964), где на стр. 453 имеется
намек в том смысле, что конкретная форма от¬ношения к последствиям
(самонадеянность, небрежность, степень небрежности и т. д.) может иметь
значение при выборе наказания.
137
однородным вопросам в одном и том же источнике, мы используем
Комментарий к Уголовному кодексу Казах¬ской ССР под редакцией В. Н.
Маркелова и Г. Ф. Поле¬нова по той причине, что это—одно из наиболее
новых изданий такого рода.
Одним из таких однородных вопросов является воп¬рос об отношении
субъекта к «смешанной противоправ¬ности» действия, его незаконности с
точки зрения не¬уголовного права. Это отношение комментарий
харак¬теризует различным образом, как правило, без аргумен¬тов.
Отношение к незаконности действия характеризуется в комментарии как
«умышленное» в составах незакон¬ной порубки леса (ст. 83 УК Казахской
ССР), незакон¬ного распоряжения.. землей (ст. 156), незаконного заня¬тия
водными промыслами (ст. 162), незаконного хране¬ния оружия (ст. 202);
как умысел прямой или косвенный в составах неза¬конного выезда за
границу (ст. 69) и незаконного поль¬зования эмблемами Красного Креста и
Красного Полу¬месяца (ст. 185);
как прямой умысел в составах незаконного приобре¬тения орденов (ст. 175)
и незаконного врачевания (ст. 209);
как умысел или неосторожность в составах наруше¬ния законодательства о
труде (ст. 125) и незаконной охо¬ты на животных, охотиться на которых
полностью запре¬щено (ч. 2 ст. 163); если же речь идет об иной
незакон¬ной охоте (ч. 1 ст. 163) —только как умысел, «посколь¬ку
привлечению к уголовной ответственности предше¬ствует административная
ответственность».
Разновидностью указания на незаконность действия является упоминание в
определении деяния на наруше¬ние виновным тех или иных подзаконных
правил. В боль¬шинстве случаев .(ст. ст. 70, 71, 161, 181, 206, 217,
218, 222) отношение к нарушению таких правил характеризу¬ется как
умышленное или неосторожное.
Однако в составах занятия запрещенными промысла¬ми (ст. 164), нарушения
паспортных правил (ст. 180) и некоторых других может быть только прямой
умысел;
аргумент: уголовной ответственности предшествует дву¬кратное
дисциплинарное взыскание. Напротив, наруше¬ние правил въезда и
проживания в пограничной полосе
138
(ст. 179) может быть совершено с умыслом прямым или косвенным.
В тех случаях, когда закон включает в определение преступления указание
на последствия нарушения правил (несчастные случаи с людьми, иные
«тяжкие пос¬ледствия»), комментарий характеризует отношение к этим
последствиям как неосторожное. Однако при ана¬лизе нарушения правил
охраны труда (ст. 126) неосто¬рожность предполагается «как правило», а
при наруше-ни противоэпидемических правил (ст. 210) допускается
косвенный умысел.
Представляет, далее, интерес решение вопроса о пси¬хическом отношении
виновного к обстоятельствам, харак¬теризующим личность потерпевшего.
Применительно к ряду составов, в которых потерпевший является
должно¬стным лицом или представителем общественности и дея¬ние
совершается в связи с его должностной или обще¬ственной деятельностью
(сопротивление представителю власти (ст. 171), или работнику милиции,
или народно¬му дружиннику (ст. 17 Г), оскорбление этих лиц (ст.ст. 172,
172′), угроза или насилие в отношении дол¬жностных лиц (ст. 173),
посягательство на жизнь работ¬ника милиции или народного дружинника (ст.
173′) и некоторые другие), комментарий признает возможность только
«прямого умысла», который он раскрывает как сознание виновным того, что
потерпевшим является дол¬жностное лицо или общественный, работник.
Почему та¬кое отношение именуется прямым умыслом, остается не¬ясным, но
еще менее понятен отход комментария от этой позиции в ряде других
случаев.
Что касается несовершеннолетия потерпевшей при из-насиловании
комментарий вслед за постановлением Пле¬нума Верховного Суда СССР от 25
марта 1964 г. допус¬кает любую форму отношения: «Знало или допускало,
что совершает насильственный половой акт с несовер¬шеннолетней, либо
могло и должно было это предви¬деть»’. Таким же образом решается вопрос
в отноше¬нии потерпевшего при мужеложстве2. Но когда речь за¬ходит о
недостижении 16-летнего возраста при половом’ сношении с недостигшим
этого возраста лицом женского
*
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
