Гедеман Ю.В. 1924 – основные черты хозяйственного права. Трансформация понятия собственности (книга)

Гедеман Ю.В. 1924 – основные черты хозяйственного права. Трансформация
понятия собственности

Правовая идеология Гедемана

Все движется, все течет, все изменяется. Так учил еще старик Гераклит,
философ древней Греции. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку,—говорил
он; мало того—река, в которую ты погружаешь свое тело, не та, из которой
ты выходишь на берег, ибо за время твоего пребывания в воде, состав ее
изменился.

В мире социальных отношений так же нет ничего вечного, неизменного,
постоянного. Поколения человечества сменяют одно другое, системы
хозяйства уступают место друг другу. Изменяются способы производства и
формы распределения. Раб, отдававший продукт своего труда целиком своему
господину, отошел в область истории и был заменен крепостным. Наступила
система крепостного строя, где производитель отдает помещику лишь часть
своего продукта. Но и крепостной строй уступил место системе частного
капитализма, где производитель-рабочий, как древний раб, создает не для
себя, а для собственника средств производства. Но это не есть повторение
пройденного пути человечества, не восстановление рабства древнего мира.
Раб был вещью, он не имел прав, он не был свободным. Но зато господин
обязан был содержать раба до его смерти, лечить его и кормить его семью.
При системе же частного капитализма, владелец предприятия сводит свои
заботы о рабочем до минимума голодной заработной платы и не берет на
себя расходов по содержанию его семьи. Содержателю парижских омнибусов
содержание лошади обходится дороже жалованья кондуктору.

Но тот же рабочий с его голодной заработной платой пришел на смену не
только крепостному: фабрика вытесняет ремесло. Ремесленник производил
продукт своими средствами производства, из своего материала и в свою
пользу. Он становился собственником произведенной им вещи. Рабочий
производит чужими машинами из не своего сырья и в пользу фабриканта.
Рабочий никогда не собственник продукта фабрики, за свой труд он
получает лишь наемную плату. Но зато он «свободен»; как равный против
равного стоит он на рынке труда против капиталиста и в праве не
согласиться на предлагаемые ему фабрикантом условия работы. Такова
система частного капитализма и правовая идеология класса, создавшего эту
систему и защищающего ее. Но еще Луи Блан сказал, что такая свобода
означает свободу умереть голодною смертью.

В социальном мире сменяются одна другою системы производства и формы
распределения, способы присвоения прибавочной ценности. Вместе с ними
меняются и системы права, как порядка общественных отношений по
производству и распределению.

- 4 –

Право общества, основанного на системе рабства, уступило свое место
праву строя крепостного. Крепостное право заменилось «свободным» правом
аренды. Ремесленный строй городов с его цеховым правом вытеснен правом
«свободного» договора рабочего с предпринимателем. Буржуазия в своих
целях и классовых интересах создала принципы «свободного» права и ввела
Кодекс Наполеона, построенный на этих принципах. Это есть «кодекс
взыскания долгов, судебного запрета и принудительной продажи с молотка»,
как сказал Маркс («18 брюмера»). Но этот кодекс нужен буржуазии для
защиты ее частной собственности, и его принципы будут существовать и,
существуя, действовать, пока будет существовать частная собственность.

Свобода действий и защищающее ее «свободное» право нужны были буржуазии.
Это способствовало развитию частной инициативы и содействовало
накоплению капиталов. Лозунг средины XIX века: Enrichissez-vous!
(Обогащайтесь!) означал так же: производите. Это была эпоха личного
обогащения путем индивидуального производства, не объединенного в
систему. Каждый индивид мог стать владельцем средств производства,
производить за свой страх, продавать за свой риск и потому класть барыши
в свой карман.

Но капитал имеет тенденцию к концентрации, из небольших размеров
вырастает в колоссальную силу. Он становится орудием развития
промышленности, не знающим себе преград. Он борется со своими
конкурентами и вытесняет слабейших.

Но действие вызывает противодействие—этот закон физических явлений
применим и к миру социальных отношений. Возрастающая сила крупного
капитала, заставляет его противников в борьбе организовать свои силы,
сложить их вместе и выступить на защиту своих интересов. Отдельные
владельцы средств производства, собственники небольших капиталов,
объединяются в коллективы и стремятся бороться с крупным капиталом
организованным путем. Разрозненность единичных сил заменяется их
организациею в систему. Личность подчиняется коллективу, индивид
действует по указанию объединения. Право личности уступает праву союза.

То же явление мы имеем и в классе пролетариата. Отдельный рабочий среди
стихии буржуазной свободы стоит перед лицом голодной смерти. В борьбе за
свое существование он организуется в одно целое с теми, чье положение в
процессе производства сходно с его положением. Он отдает свою свободу
личности, несущую за собою свободу умереть с голоду, свободе над ним
созданного им союза. Личность подчиняется коллективу, право личности
уступает праву союза.

Так естественное развитие частно-капиталистической системы производства
и распределения с естественной необходимостью вытесняет право личности и
на его место ставит право союза. Так интерес индивида подчиняется
интересу коллектива. В этом—логика развития общественных отношений,
того, что называется социальным прогрессом.

Кто привык мыслить диалектически, тот понимает, что настоящее переменно
будущим, отрицающим настоящее. Тот понимает, что развитие индивидуализма
неминуемо приведет к его отрицанию, к появлению коллективизма. Тому
ясно, что право личности, доведенное до макси-

— 5 —

мальных пределов своего развития, приводит к анархии производства, к
условиям гибельным для самой личности, и как реакция—к созданию нового
права—права союза. На место права личности становится право коллектива,
подчиняющее себе право индивида. На место интереса отдельного лица
выступает коллективный интерес, сначала отдельных группировок и слоев,
чтобы затем перейти в ярко выраженную организацию интересов целого
социального класса.

Кто привык обосновывать идеологию на материальном фундаменте, кто в
основу своего отношения к историческим сменам мировоззрений кладет
принцип: бытие определяет сознание,—тот понимает, что правовые воззрения
лишь отражения всей совокупности экономических явлений. И как нет сил
заставить реку катить свои воды вверх против естественного ее течения,
так нет средств повернуть вспять колесо истории и заставить капитал
рассыпаться на отдельные кусочки. Система частного капитализма не может
создать условий для благосостояния отдельных человеческих особей и для
безболезненного процветания права личности. Так же точно нет в мире
никаких сил, чтобы поставить единичного рабочего в положение, равное с
работодателем, и создать ему условия пользования всеми благами права
личности в системе частного капитализма.

История человечества и общественных отношений ведет к отрицанию
личности, как хозяйственного центра. Она же ведет и к отрицанию права
личности, как носителя хозяйственной инициативы. Личность сменяется
коллективом, и ее право уступает праву коллектива

Развитие частного капитализма приводит к новым формам хозяйства.
Хозяйство индивида сменяется хозяйством коллектива. Отдельный
предприниматель уже не самостоятельный распорядитель даже и своем
предприятии. Он объединил свою деятельность с деятельностью других таких
же, как и он, отдельных ранее, предпринимателей.

Отдельное предприятие уже подчиняет свою работу воле союза отдельных
предпринимателей, иначе оно умрет в борьбе с крупным капиталом. На место
свободных действий отдельных предпринимателей выступают их объединения:
картели, синдикаты, тресты. Над всеми ими царит капитал финансовый и
всем им диктует свою волю, которой они хотят противопоставить свои
объединенные силы. Так будет продолжаться, пока дальнейший рост
финансового капитала не сделает из этих объединенных сил своих слуг и
исполнителей своих велений.

Это объединение отдельных предпринимателей создает новые формы хозяйства
и через то новую его систему. Так родится новое право—хозяйственное, о
котором не думали наши предки.

Крушение старых форм хозяйства повлекло к крушению старых форм права.
Свободная инициатива личности создавала иллюзию неподвижности права.
Право казалось неподвижным, пока никто на свободу частной инициативы не
посягал. Но развитие экономической жизни вызвало смену
явлений—инициатива личности уступила место творчеству коллектива, и
свобода личности получила ущемление. Появилось строительство новых форм
хозяйства и создание нового права. Экономический базис еще не
выкристаллизовался, и потому формы нового права

- 6 –

еще недостаточно окрепли. Отсюда всем стало ясно, что право движется.
Как будто оно раньше было в состоянии застоя!

Мировая война и германская революция 1919 г. лишь ускорили создание
новых форм общественной жизни. Они оказались силою, ускорившею появление
новых форм хозяйства. Смена старого новым приняла характер
катастрофический, старое рушится с лихорадочной поспешностью, а новое
рождается в хаосе обломков. Кто не понимает истории, тот поражен и
удручен быстрой сменой явлений.

* * *

К числу пораженных грандиозностью событий принадлежит и старик Гедеман.
Сквозь запыленные окна Йенского университета он видит, как смена старых
форм жизни коснулась и этого мирного городка. Там, за стенами старинного
здания науки, творится новая жизнь: хозяйство частное сменяется
хозяйством социального коллектива, новые формы хозяйства создают новое
понимание права. Но он видит лишь обломки старого, которые мешают ему
разглядеть новое социальное здание во всей его полноте. И потому он еще
во власти старых форм, он еще под обаянием старой системы. Он стоит
среди обступившего его огромного количества деталей нового, не
находящихся в согласии со старой системой. И потому он сомневается в их
«конституционности».

Его окружает «тесным кольцом пестрый калейдоскоп явлений», из которого
где-то вдали начинает вырисовываться нечто новое: «понятие о
хозяйственном праве». Для него это—невиданное дотоле зрелище. Всю свою
жизнь он имел дело с проявлениями частной инициативы, с правом свободной
личности, не стесняемой порчами какого-то «хозяйственного» права. И он
сомневается: не мираж ли это хозяйственное право? Не есть ли это лишь
преходящее явление, вызванное мировою катастрофою? — Привыкший к старым
формам, он грезит прошлым и убежден, что старое вернется, хотя в сильно
измененном виде. Он верит, что хозяйственное право—призвано лишь для
нашего времени,—эпохи хаоса и создания революции, хотя и имеет корни в
прошлом. И он утверждает, что «исполнив свое призвание, оно может отойти
в область истории».

В чем же он видит призвание хозяйственного права? В том же, в чем и
призвание права естественного: в укреплении права личности, в развитии
условий для свободы индивида и его инициативы. Но он не знает одного
закона истории: бытие определяет сознание, идеология эпохи есть
результат хозяйственного развития этой эпохи. То, что для XIX века
казалось естественным и неотъемлемым правом личности, в действительности
было только необходимы следствием развития частного капитализма. С
переходом частно-капиталистических отношений в свое отрицание, право
личности уже не отражает системы хозяйства XX века и потому должно сойти
со сцены.

Хозяйственное право для Гедемана вовсе не есть особое право.
Хозяйственность—это лишь «оттенок», «основной тон» всего права
настоящего момента. Напряженность, подвижность, смена явлений—вот
причина этого оттенка современного права. Эта хозяйственность весьма

- 7 –

высокого напряжения, подготовлялась уже давно и во время революции
достигла «определенной кульминационной точки».

Эта же хозяйственность наших дней, эта напряженность нашего времени
переустройства форм жизни не есть явление вечное. Оно окончится. Все
успокоится, все придет в норму, к общему благополучию, к гармонии
интересов. И вновь засияет свобода личности и ее право. Таковы грезы и
мечтания Гедемана.

Но это же хозяйственное напряжение вызвало и подчинение личности
коллективу. Оно же привело и к праву союзов с их доминирующею над правом
личности ролью. Правда, право союзов как будто подготовлялось уже давно,
но обострилось лишь сейчас и притом под влиянием революции. Но и это
право профессиональное, право союзов— явление временное. И это
подчинение личности союзу, это умаление прав личности—есть явление
историческое и потому преходящее. Вечное же это—личность и право
личности. Они будут существовать и впредь всегда, вечно, неизменно.

А потому задача нашего времени,—так мыслит Гедеман,—пронести сквозь наше
бурное время идею личности во всей ее чистоте, сохранить право личности
от подавления ее правом союзов. Конечно, личность не так просто и скоро
подчинит свою волю воле коллектива. Между ними существует борьба:
личность стремится сохранить свою самостоятельность. Но в этой борьбе
Гедеман видит нечто иное: он видит в ней «стремление личности вновь
восстановить свою самостоятельность по отношению к союзам». И в этом он
усматривает «первую ступень к ближайшей будущей эпохе», когда вновь
наступит царство личности и господство ее права. Так идеализм,
воспитанный на праве личности, создает себе иллюзию, а действительность
принимает за мираж.

Право личности вновь появится в полной силе, в полном блеске— так мыслит
Гедеман. Но оно будет действовать в условиях, сильно измененных. Ибо вся
правовая обстановка движется, развивается, изменяется. В жизнь вступают
новые формы права, хотя и под старыми этикетками. Причина
этому—хозяйственное напряжение.

Возьмите право собственности: «всем известны те сильные ограничения,
которым подвержена теперь собственность, и которые доводят ее почти до
полного бессилия». Но это не будет бессильная собственность, нет—«она
преображается в живую, находящуюся в движении, силу». Из состояния
покоя, она переходит в движение. Момент обладания переходит в
использование, возможность спокойного владения заменяется необходимостью
осуществления. Покой сменяется движением, и право переходит в социальную
функцию. Спокойное обладание отошло на задний план, а решающее значение
осталось за осуществлением хозяйственных функций, содержащихся в
собственности». А потому собственность уже отрывается от своего субъекта
и «оказывается в зависимости лишь от хозяйственного напряжения», то есть
от всего народного хозяйства, а не от воли собственника, не от желаний
личности.

Возьмите право акционерное. Раньше на первом плане стояло спокойное
обладание акциею. Теперь решающее значение приобрело

- 8 –

«распределение власти», связанной с акциею. Акция, спокойное обладание
которою давало лишь право на спокойное получение дивиденда, сменяется
борьбою за власть, за осуществление активных прав, связанных с акциею.
«Пакеты» акций становятся средством «влияния на текущий хозяйственный
процесс».

Возьмите право, касающееся договоров поставки, и на них отразилось
хозяйственное напряжение наших дней. «Верность договорам» уступила перед
обесценением денег, и принцип разорительности разрушил прежнюю веру в
святость соблюдения договоров.

Это же хозяйственное напряжение, и только оно—так думает Гедеман—привело
к расслоению нации. Да, скажем мы, Burgfrieden трещит по всем швам, мир
раскололся на две части: одна—за старые формы хозяйства, другая—за
новые. Одна—за инициативу индивида, за право личности; другая—за
массовое действие, за право коллектива. Но причина этого отнюдь, не в
хозяйственном напряжении наших дней, расслоение общества и борьба внутри
общественных сил, так же стары, как история человечества с момента
появления частной собственности. Они базируются на хозяйственном
процессе, но только не одни ч наших дней, а всей истории всего
человечества…

Профессор Гедеман—человек не нашего лагеря: он—индивидуалист, сторонник
права личности, этой основы буржуазной идеологии. И все же его мысли для
нас полны интереса. Он создал в Европе целую школу. Он один из тех
немногих юристов буржуазного лагеря, который связал право с экономикой.
Но он не утверждает, подобно Штаммлеру, что экономика и право составляют
разные стороны хозяйственной жизни. Он обосновывает право на экономике и
изменения правовых институтов объясняет причинами хозяйственными.
Придавая большое значение хозяйственному напряжению наших дней, он не
говорит, что только оно вызвало изменения в области права. Корни этого
он видит глубже—в общественных отношениях до мировой войны, в
хозяйственной жизни своей страны до разразившейся в ней революции. Под
этим углом зрения он рассматривает трансформацию правовых идей; с ножом
анатома он изучает изменения правовых понятий и с микроскопом
естествоиспытателя он следит за переходом правовых институтов в другие
формы. Его вывод состоит в том, что под старыми названиями жизнь создаст
совершенно новое содержание. Трансформация экономики вызывает
трансформацию права.

Его ошибка—в вере в право личности, в переоценке личности для будущего.
Эту ошибку мы понимаем: она объясняется всей прошлой его идеологией.
Разделять ее мы не будем. Но ознакомиться с идеологиею замены развития
правовых институтов из них самих развитием права на почве экономики для
многих из нас далеко не излишняя роскошь. Это ведет к пониманию права,
творимого нами и нашими современниками.

Ал. МАЛИЦКИЙ.

- 9 –

Основные черты хозяйственного права

Со дня Революции прошло уже почти столько же времени, сколько
продолжалась европейская война. В первые дни Революции казалось, будто
все рушится. Однако, ученый, не взирая на свое личное отношение к
судьбам родины, обязан спокойно созерцать все происходящее вокруг него.
Тотчас же стало ясным, что право не может быть окончательно уничтожено.
Но с другой стороны стало очевидно и то, что многое в правовой жизни
должно подвергнуться изменениям. Однако, далеко не ясным еще оставалось,
каких пределов достигнут эти изменения и каков будет общий характер
измененного права. Даже в настоящее время никто не осмелится сказать об
этом последнее слово.

Само собою разумеется, что Революция вызвала самое сильное потрясение в
области публичного права. Но и частное право постепенно было вынуждено
отрешиться от своей неподвижности и втянуться в общий водоворот. Лозунги
социализации угрожали захлестнуть собственность. Право наследования
казалось многим помехой для истинного и успешного прогресса. Особенно
настойчиво раздавались голоса, критиковавшие право личного найма; голоса
эти вскоре превратились в бурный зов, требовавший единого рабочего
законодательства. Это требование в числе многих других получило свое
общее выражение в Герлицкой программе социал-демократов большинства 1921
года. Правовая часть этой программы, как известно, была намечена
нынешним министром юстиции Радбрухом в виде следующей смелой и резкой
формулы «Господствующее ныне частноправовое понимание права должно
уступить место социальному; имущественное право должно подчиниться праву
личности и праву социального коллектива».

Это, однако, были только программы, крупные штрихи, идеи. Нас обступило
огромное количество деталей, то забегавших дальше программы, то
отстававших от нее. Законы и постановления посыпались на нас в таком
обилии, как никогда, причем многие из них тотчас же после своего
появления на свет вызывали сомнения в своей кон-

— 10 —

ституционности. Наряду со старыми классическими, авторитетными
постановлениями Верховного Суда появились более юные, не совсем
законные, отпрыски других судебных учреждений; судебная практика
промышленных и торговых судов, которая началась еще в довоенное время и
постепенно возрастала в своем значении и внутреннем содержании, затем
различнейшие решения Верховной Финансовой Палаты, Верховного
Хозяйственного Суда и других инстанций, и больше всего необозримое
количество решений примирительных судов,—все вместе они громче и громче
требовали уравнения в правах с решениями обычных судов. К старым,
богатым опытом, типичным журналам и комментариям присоединилось обилие
новых периодических изданий, как то: правительственная официальная
рабочая газета, газеты, издаваемые Советами промышленных предприятий с
их политическим направлением и многие другие. Наряду с этим возникает
изумительно быстро развивающийся институт рескриптов, которые
преимущественно исходят из министерских кабинетов, особенно же из
Министерства Труда. Это напоминает собою времена Византийской империи,
когда Квестор Sacri Palatii в качестве Императорского Советника издавал
для провинций бесчисленные декреты подобного стиля.

Таким образом, нас окружает тесным кольцом пестрый калейдоскоп явлений,
вызывающий у некоторых изумление, у многих—презрение, и лишь для
немногих становящийся предметом серьезного изучения. В изобилии
расплодившиеся частности начинают заглушать старую догматику, подобно
тому, как в свое время, полторы тысячи лет тому назад, законодательный
материал угрожал похоронить более солидный пандектный материал. Но из
этого хаоса начинает вырисовываться нечто новое: понятие о хозяйственном
праве.

Поразительно, с какой быстротой, в течение трех—пяти лет это понятие
приобрело право гражданства. В университетах читают лекции о
хозяйственном праве, учреждаются специальные кафедры и специальные
институты. В литературе оно уже давно завоевало неотъемлемое место, от
солидного учебника до простейших картограмм. Мы с ним сталкиваемся как в
повседневной прессе, так и в политических беседах. Большинство этих форм
появилось совершенно произвольно и независимо друг от друга. Очевидно,
пред нами нечто более значительное, чем простой лозунг.

Понемногу проясняется при этом взор исследователя; в этом, сравнительно
маленьком и незначительном обстоятельстве, повторяется и значительная, и
старая истина: Революции почти всегда сами по себе ничего не создают, а
только продолжают то, что возникло раньше; те идеи, которые они
громогласно возвещают широким массам, зародились задолго или даже не
задолго до этого; теперь же они только претворяются в жизни более
стремительным и бурным темпом. И, так называемое, хозяйственное право
фактически, как мы увидим впоследствии, имеет свои корни в истории,
которая предшествует и войне, и Революции. Если еще и теперь
отказываются признавать этот органический рост, то это только обозначает
сильное нежелание смотреть истине в глаза. Хозяйственное право
безусловно призвано для нашего времени; исполнив свое призвание, оно
может отойти в область истории.

— 11 —

Эта истина покоится на более обширном основании. Каждый период, или,
яснее говоря, каждая эпоха имеет свой особый отпечаток-это—непреложная
истина, пред которой должны склониться и правоведы. Поэтому и упрек в
отчужденности правоведов от жизни, поскольку он вообще справедлив, не
заслуживает особого внимания. Дух времени настолько силен, что правовед,
даже желая изолировать себя от окружающего мира, стихийно связан со
своими современниками. И он со всеми своими школами и учениями является
тоже только современником, разделяющим общую судьбу.

Мы воспользуемся историческим примером естественного права для того,
чтобы стало ясно, что представляет собою нынешнее хозяйственное право.

Тогда, почти полтораста лет тому назад, миром овладело так называемое
«просвещение»;_ хотелось, наконец, освободиться от остатков «мрачного»
средневековья. Проповедуется отречение от религии и ее догм. Раздается
клич о возврате к природе. Он встречает одинаково живой отклик как в
глубочайших недрах философии, так и в пастушеских играх дам времен
Рококо. Тогда в естественной науке проснулось сознание своего «я»,
сознание своих сил. И, наряду с естественной религией и естественной
философией, родилось также и естественное право. Свыше ста лет оно
владело умами; о нем писались толстые фолианты и ему подчинялось
законодательство; оно стало предметом культа до такой степени, что
укоренилось мнение, будто немыслимо существование какого бы то ни было
другого права, кроме естественного. Оно не оставалось в пределах
кабинетов ученых и судебных канцелярий. Наоборот, оно оказало сильное
влияние на окружающее. Государственная система европейского континента,
равно как и «нового мира», за океаном, была до оснований потрясена
естественным правом.

И крушение цеховых ограничений, и последовавший вслед затем – подъем
торговли и промышленности, и «общие права человека», бледный оттиск
которых мы встречаем еще и в нашей государственной конституции 1919
года,—все это было бы совершенно немыслимо, если бы им не предшествовало
естественное право юристов того времени.

Нужно, пожалуй, провести аналогию между указанным выше явлением и
хозяйственным правом нашего времени. К нему можно подойти только как к
историческому явлению, которое появляется и исчезает; от начала до конца
его пройдет приблизительно одно—два столетия; оно составляет частицу
духа нашего времени и родственно многим другим явлениям. Подобно тому,
как в 17 и 18 веках слово «природа» проходило красной нитью через все
жизненные отношения (это слово было таким же расплывчатым и
неопределенным, как и слово «хозяйственность»), точно так же мы теперь
волей-неволей считаем хозяйство единственным знамением всех проявлений
нашей жизни. Мы уже имеем хозяйственную философию, хозяйственную
политику, хозяйственную географию, хозяйственную прессу, изобилие
хозяйственных властей, специальное Министерство хозяйства и специальный
хозяйственный парламент. Раньше все эти предметы либо были вовсе

— 12 —

неизвестны, либо не носили специфического характера, а теперь со
стихийной необходимостью они вошли в наш обиход; равным образом,
необходимым знамением нашего времени стало и хозяйственное право со
своими специальными хозяйственными судами.

Этим устраняются также все попытки, которые желают истолковать
хозяйственное право, как специальную область права, специальную
«материю» или «дисциплину». Сегодня еще является господствующим
воззрение о том, что наряду с правом семейным, наследственным,
государственным, церковным, международным, нужно поставить и новый
предмет: хозяйственное право. Это воззрение даже приблизительно не
объясняет того, каким образом это явление так глубоко внедрилось в ход
истории. Более ценна попытка ввести в объяснение этого явления
профессиональный момент (как это будет рассмотрено ниже); при этом
исходят из того, что наряду с правами, общими для всех граждан,
присущими им, как таковым,—как например, право наследования,—следует
ввести право отдельных профессиональных сословий, торговцев, сельских
хозяев, промышленных рабочих и т. д.; все эти многочисленные
профессиональные права должны быть объединены под общей маркой
хозяйственного права. Все же и такое понимание слишком узко. Вообще, не
следует класть в основу материальный признак, согласно которому одна
часть правовой «материи» составляет хозяйственное право, другая же—нет.
В основу нужно положить характерный оттенок, точно так же как это было
необходимо для понимания естественного права. Мы видим, что вся область
права носит этот общий оттенок; понятно, этот оттенок в одних местах
выражен сильнее, в других слабее, но, во всяком случае мы можем его
найти и в наиболее отдаленных областях права, как напр., в семейном
праве или церковном.

Этот основной тон, который сопровождает все то, что является сейчас п р
а в о м, определяется лучше всего одним понятием, которое идет дальше
понятия хозяйства, а именно, словом «хозяйственность» Мы все знаем эту
специфическую хозяйственность наших дней. Она отличается крайней
напряженностью,—беспримерной непрерывностью работы, подвижностью, сменой
явлений и затем лозунгом высшего достижения, идеей максимального
использования всяких положений. Эта хозяйственность, весьма высокого
напряжения и быстро сменяющаяся, подготовлялась уже давно; во время
Революции она только достигла определенной кульминационной точки;
конечный путь ее еще сокрыт от нашего взора.

Вполне понятно, что эта хозяйственность и ее отличительные признаки
коснулись и области права. Отдельные правовые институты как бы
автоматически оказались втянутыми в этот водоворот. Они участвуют в этом
постоянном движении и пестрой многогранности хозяйственности. Элемент
подвижности подчинил их себе и они лишились при этом своего характера
«абсолюта».

Это выступает перед нами с почти рельефной ясностью, когда мы, исходя из
нового правового материала нашего времени, ставим вопрос: откуда
собственно исходит это право? Мы видим, что в обширном масштабе почти
совершенно исчезают ясные границы

— 13 —

между законом и договором. Многочисленные обязанности и повинности,
носящие юридический характер, не находятся в зависимости от
определенного текста закона и не коренятся в отдельном договоре. Скорее
они определяются уставами союзов, соглашениями крупных концернов,
условиями разных объединений анонимных товариществ, трудовыми
регламентами фабрик или домовыми регламентами крупных наемных
домовладений, инструкциями, которые составляются фабрзавкомами вместе с
предпринимателями относительно приема рабочих, и другими явлениями
подобного происхождения. Отдельное лицо должно пред этим бессильно
склониться. И для него совершенно безразлично, взят ли тот или иной
параграф, определяющий его юридическое положение, из текста закона
старого стиля, или из уставов союза. Правда, и теперь еще судорожно
стараются удержать новые явления в области договора. Но, по крайней
мере, в тарифных договорах, наиболее могущественных из этих новых
явлений, эта попытка потерпела окончательную неудачу. Ибо при тарифных
договорах оказалось просто невозможным отнести так называемую
нормативную часть их содержания к сфере договоров. Здесь скорее
употребляется тот же язык, на котором говорит законодатель, или министр,
облеченный диктаторскими полномочиями. Не надо также упускать из виду
того, что и в других областях имеются подобные могущественные побочные
силы, которых не могут подчинить себе ни старые договорные формулы, ни
схемы официального законодательства. И если взглянуть, кто овладел этими
силами, то мы увидим, что сделали это великие державы нашей
хозяйственной жизни, которые и в данном случае оказались господствующими
над условиями нашей современности.

Что касается отдельных правовых институтов, то указанные нами выше
обстоятельства яснее всего проявляются в области понятия собственности.
Понятно, что при современной оценке собственности с научной точки зрения
решающее значение должны иметь не политические настроения. Не следует
определять, что является добром или злом с точки зрения борющихся
партий; нужно просто наблюдать факты и устанавливать аполитичные,
юридические, хозяйственно-правовые признаки.

Всем известны те сильные ограничения, которым подвержена теперь
собственность, и которые доводят ее почти до полного бессилия. Можно ли
назвать собственностью калийный рудник, который принадлежит кому-либо в
настоящее время? Собственник хотел бы увеличить производительность, но
он либо вовсе не вправе этого сделать, либо только но определенной для
него нормы. Он может и совсем отказаться от производства, установленной
для него нормы, тогда от всей его собственности остается только рента.

Вначале эти явления не поддавались юридическому объяснению. Но быть
может, понимание этих явлений затруднено только до тех пор, пока мы не
отрешимся от того старого понятия собственности, с которым мы выросли.
Это старое понятие собственности было приспособление к обладанию, к
владению (почти в буквальном смысле), к собственности в состоянии покоя.
В настоящее время высокое хозяйственное напряжение привело собственность
как бы в движение.

— 14 —

Возможность использования выступила на первый план, собственность
представляет собою сумму меняющихся прав, конгломерат функций, живую,
находящуюся в движении силу.

Согласно этому анализу может на первый взгляд показаться, будто
доминирующее положение собственника неизмеримо выросло. В то же время,
однако, обнаруживается обратное явление: значительное ослабление этого
доминирующего положения. Коль скоро спокойное обладание отошло на задний
план, а решающее значение осталось за осуществлением хозяйственных
функций, содержащихся в собственности, то с точки зрения юридической
совершенно безразлично, кто осуществляет право собственности. А отсюда
небольшой мысленный шаг к тому, чтобы допустить участие нескольких в
одной и той же собственности, возможность расчленения функций, и что
право собственности одного подчиняется высшему праву собственности
другой силы, напр., государства или какой-либо другой самоуправляющейся
организации. В этом кроется ядро движения социализации (поскольку оно
вышло за пределы проблемы чисто внешней организации). Возможность
использования может быть совершенно иначе подвержена внешнему контролю,
чем простое обладание. Вследствие этого исчезает и «абсолютность»
понятия собственности; собственность оказывается в зависимости от
степени хозяйственного напряжения.

Почти та же судьба постигла и понятие о личности. Как известно, в этой
доктрине, развивающейся в течении нескольких веков, мы не остановились
на том, чтобы считать субъектом прав только отдельные физические лица.
Мы признали и практически осуществили, что и определенные союзы, как-то
государство, или зарегистрированное общество (в противоположность
незарегистрированным), или акционерное общество, получают права
«личности». Вначале и тут господствовала альтернатива «или—или»: либо
предоставлены права юридического лица, либо нет; если же он (союз) их
имеет, то он обладает ими со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Все это учение, или—по крайней мере—его фактическое применение, привело
в области хозяйственного мира к тяжелым и неблагоприятным последствиям.
Почти историческим является тот пример, что профессиональные союзы
напрасно пытались при господстве германского гражданского Уложения
приобрести права юридического лица. Пользуясь формальным постановлением
закона, им отказывали в предоставления прав личности; в настоящее же
время каждый, независимо от своих политических и партийных убеждений,
должен признать это ошибкой. Между тем, не взирая на то, что за ними
формально не признавали полного понятия личности, они выросли в огромную
силу; только этот результат, их

— 15 —

сила, имел, в сущности говоря, для них значение. Вспомним о чрезвычайно
обширной области тарифных договоров для того, чтобы все сказанное стало
для нас наглядным. И разве эти полные сил формы могут не обладать
правами «личности»? То же самое относится и к представительным органам
предприятий, к более новым формам, которые точно так же требуют
предоставления прав личности. И здесь на первом плане стоит
функционирование. Нет желания просто «обладать», нет желания
пользоваться правами личности в состоянии покоя, но есть желание
принимать участие в живом ходе событий. Участие в управлении
предприятием было, как известию, первым громким лозунгом в борьбе за
издание закона о фабрично-заводских комитетах. И здесь опять таки
необходимо разрушить заколдованный круг абсолютного. Проект тарифного
закона, который носится теперь в воздухе, характерен для этого явления.
Есть стремление предоставить профессиональным и подобным союзам—так
сказать—законное право борьбы. Какое изменение может внести признание за
ними полного и абсолютного понятия личности? Им хотят предоставить
ограниченное право личности, насколько это необходимо для того, чтобы
действовать и бороться. Правда, это ограничение двустороннее: как в
выгодную, так и в невыгодную сторону, ибо при
обратной—невыгодной—стороне ограничивается и их ответственность.

Другой пример дает нам переоценка нашего акционерного права. Если
сравнить с современными формами отношений старую догматику, которая
господствовала при создании Торгового Уложения, или даже при акционерной
новелле, то эта догматика кажется чуть ли не идиллией. Вся область была
монотипна. Существовала акция, действовавшая в виде абсолютной величины,
и опять-таки на первом плане стояло спокойное «обладание» ею. Хотя
теоретически и существовали тогда привилегированные акции, но на
практике они тихо прозябали и то лишь изредка; там, где они на практике
и применялись, преимущество их по существу заключалось только в более
высоком дивиденде и вместе с этим в более высокой степени обладания. В
настоящее время все это целиком взбудоражено. Победа осталась за
привилегированными акциями. Сотни обществ выпускают эти
привилегированные акции на рынок. Их почти насильно втянули в оборот, и
стало почти модным выпускать привилегированные акции. Опасаются даже
прослыть отсталыми, если отказаться от выпуска таких акций. На первом
плане, однако, крупный переворот заключается в том, что эти
привилегированные акции в большинстве случаев приобрели многократное
право голоса, в некоторых случаях достигшее, как известно, до тридцати
раз. Вместе с этим, опять отступило на задний план обладание (включая и
дивиденд). Решающее значение приобрело рас-

— 16 —

пределение власти, соучастие, влияние на текущий хозяйственный процесс.
Борьба оживляет все эти явления. Уже образовались союзы для защиты
«основных» акционеров. «Пакетами» акций швыряют друг в друга, как
каменными глыбами, и юристы призываются на помощь, ибо никогда еще
постановления общих собраний не оспаривались в таком большом количестве
и с такой страстностью, как теперь.

Резче всего обнаруживается исчезновение абсолютной прочности и праве,
касающемся договоров поставки. Это явление слишком хорошо знакомо. До
войны само собою считалась аксиомою необходимость соблюдения договора.
«Верность договорам» была абсолютной ценностью, где не может быть
никаких уклонений и отклонений. Когда началась воина, пытались
неоднократно орудовать неуклюжей формулой, что война просто-напросто
прекращает действие договоров. Тогда началась великая борьба имперского
суда в защиту прочности договоров. В этой, первой, стадии борьба была
еще относительно легка, и имперский суд не желал из-за одной только
войны поколебать что-либо в прочности договоров. Но вскоре наступили
недостаток сырья, дороговизна и обесценение денег. Борьба становилась
все труднее. Она превратилась, наконец, в борьбу, вызываемую
исключительно безнадежностью и отчаянием. Ибо, как ни стремились
сохранить абсолютный характер прочности договоров, все же некоторые
явления оказывались не подлежащими ответственности. И опять таки
хозяйственность стала решающим признаком в решениях имперского суда. Так
возникла знаменитая судебная практика имперского суда о разорительности,
согласно которой никто не может быть доведен до хозяйственного
уничтожения путем принуждения к соблюдению договоров.

Впрочем, и здесь поднял голову функциональный момент; однако, и он
вначале не давал окончательного разрешения. Привыкли в старой догматике
рассматривать исполнение и контрисполнение, как неизменные величины.
Неподвижно лежали они друг против друга. Сразу пробудилось сознание, что
оба эти исполнения должны расцениваться как живые явления,
сопровождающие яруг друга, которые приспособляются друг к другу, которые
вместе растут и уменьшаются.

Несомненно, что с абстрактной точки зрения, это—заманчивая перспектива.
Но она подвержена опасности. Опасность заключается в том, что то, что
вначале было разумно, жизненно, то погружается в обычную механику, и
что, вместо живого функционирования, мы будем иметь лишь механическое
взаимодействие. Цифра, представляющая собою наиболее безжизненную форму,
пробралась и сюда. Путем цифровых индексов, путем цифровых коэффициентов
пытаются выравнивать повышение и понижение обесценения денег. Подобным
путем даже приблизительно не подошли к разрешению этой проблемы.
Знаменательно для всего духа нашего времени, что немецкий союз адвокатов
назначил конкурс на сочинение по вопросу о том, насколько вмешательство
законодателя могло бы разрешить проблему обесценения денег. Так быстро
не удастся этого разрешить. И в этой области больше, чем в какой-либо
другой, будет ощущаться «дух нашего времени» со своей арифметикой,

— 17—

развившейся в течении целого ряда десятилетий. Необходимо терпение в
этом вопросе. В переходные времена можно достигнуть значительных успехов
путем цифровых коэффициентов. Однако, окончательный отвлеченный синтез
может явиться только результатом постепенного созревания.

То, что мы рассматривали до сих пор, производит странное, пугающее и
почти хаотическое впечатление. Ценности, которые внутри нашей догматики
казались совершенно неизменными, как—собственность, личность,
акционерное право, соблюдение договоров и многие другие, стали
колебаться. Где искать спасения?

N

$

0

2

6

8

J

L

P

R

Z

\

p

r

„

†

?

?

’

”

?

?

?

?

?

1/4

O

O

a

a

i

o

0

2

@

B

Z

\

j

l

x

z

?

?

?

c

°

?

?

?

A

A

Ae

AE

I

I

TH

a

o

o

&

(

8

N

P

f

h

~

‚

’

”

–

¤

¦

A

Ae

I

I

?

O

a

a

ae

ae

Rнаиболее отличительным признаком нашей жизни и деятельности.
Это—расслоение всей нашей нации, которое обнаруживается нами на каждом
шагу, которое внушает опасение, которое кое-где достигает размеров
кастовой обособленности. Мы не впадем в ошибку, если и в данном случае
мы припишем высокому хозяйственному напряжению ответственность за то,
что люди волей-неволей оказались стиснутыми в обособленные слои. В этих
явлениях заключается трагический момент; наиболее культурный человек
страдает больше всего. Однако, если кто-нибудь вообще желает сохранить
УІ * свое место в хозяйственном процессе, тот вынужден примириться с
мыслью о существовании этих слоев. Многое при этом берет свое начала в
области чисто человеческих отношений, многое в области политики. Но в
наиболее чистом, в наиболее наглядном виде, возникновение и отвердевание
слоев, выступают пред нами в области хозяйственного права.

Интересно проследить, как заколебались старые территориальные границы
под натиском «хозяйственности». Географическое распределение
государственных границ, которые установлены большей частью лет 50—100
тому назад, не соответствует больше потребностям наших дней, пропитанных
духом хозяйственности. Возникла проблема хозяйственных провинций, во
многих отношениях еще туманная, однако, уже намеченная и даже признанная
в государственной конституции и в некоторых специальных законах, как
напр., в законе об электричестве. Медленно, но верно, она делает
некоторые успехи. Мы могли бы написать отдельную обширную главу о том,

— 13 —

как эта проблема проникла в образование концернов, в контакте
фабрично-заводских комитетов между собою, как она вентилируется при
объединении промысловых и потребительских обществ, как распределение
поставок, а также распределение электрических и водных сил производится
независимо от административных границ и создает свои собственные
границы, основанные на хозяйственном признаке.

Но на первом плане стоит не это территориальное расслоение, а расслоение
человеческих масс, своеобразное, болезненно-необходимое. Никогда оно не
охватит всей нашей жизни, но оно нас затрагивает во многих важных и
болезненных местах, оно угрожает охватить хотя бы те области нашей
жизни, которые ярче всего освещены «хозяйственным правом».

Наши мысли при этом не могут отрешиться от традиционных представлений, и
наш взор теряет свою ясность, не умея отличать своевременное от
несвоевременного. Нам приходит в голову «сословное деление», которое в
прошлом владело умами людей и отчасти законами, то деление на
дворянское, мещанское и крестьянское сословия, на котором в значительной
части построено Прусское Уложение. Нам приходит также в голову простая
формула об имущих и неимущих классах, которую еще в прошлом поколении
поставил перед юристами Антон Менгер, крупный австрийский ученый и
социалист, оплодотворивший ею наше нарождавшееся тогда Гражданское
Уложение. В настоящее время эта группировка и расслоение очерчены
гораздо резче, более разносторонне и более жизненно. Оно опять-таки
базируется на действующем, движущемся и двигающем хозяйственном
процессе.

Огромное количество примеров этому бросается в глаза всякому, кто в
достаточной степени усвоил понятие о хозяйственном праве и с точки
зрения этого права рассматривает новые и новейшие явления. Особенно живо
это расслоение проявляется в области трудового права. Тут резко
противопоставляются слой трудящихся и слой работодателей. Но этим дело
не ограничивается. Внутри этих крупных категорий процесс разделения и
расслоения продолжается глубже. Раньше всего отмечается крупное деление
трудящихся на три группы: рабочих, служащих, чиновников; это деление,
чем дальше, тем сознательнее конструируется и основывается на все более
возрастающем количестве объективных признаков. Всем этим трем группам
свойственна определенная градация, основанная на заработной плате и
жалованье; эта градация порождает некрасивую пронырливость, постоянную,
развра-

— 19 —

щающую и деморализующую борьбу за переход из 4-го разряда в пятый или
шестой, из 11-го в 12-й или 13-й и т. д. Это же имеет место в тарифных
соглашениях служащих, хотя и не столь гласно и очевидно, как среди
чиновников. Из лона тарифов выросли специальные камеры по разбивке на
категории; неделями они возятся над тем, чтобы провести распределение по
разрядам и отнести того или иного в тот или иной разряд. Каждый в
отдельности неминуемо попадает в эти сети тарифных расслоений. Потом
опять начинаются повышения, стремления подняться вверх; все это почти
становится драматическим, если вообще можно говорить о драматизме в
таких сухих материях. Возьмем для примера выделение, так называемых,
«ответственных служащих», которые давно уже выделились в обособленный
слой, с самостоятельной собственной прессой, собственными лидерами,
собственными проектами. Или возьмем еще для примера торговых агентов,
страховых агентов и тому подобные слои, которых пытаются путем
тарификации привлечь в огромную армию служащих; однако, у них свежи в
памяти остатки их самостоятельности, и за эту самостоятельность они
вступают в борьбу. Однако, это движение захватывает не только область
труда. Всюду, где появляется «хозяйственность», возникает и расслоение.
Армия земельных арендаторов и армия землевладельцев наступают друг
против друга в борьбе за выгоду. Расслоение квартиронанимателей и
домовладельцев уже давно обнаружилось в общественной жизни. Эта
группировка уже достигла организованных форм настолько, что в крупных
домовладениях больших городов квартиронаниматели объединяются в домовые
комитеты на подобие тому, как в промышленных предприятиях персонал
объединяется в фабрично-заводские комитеты.

При этом, как только в хозяйственном процессе формируются новые
созвездия, тотчас же возникают все новые слои. Всякий наблюдатель не мог
не забыть того, как проблема поселкового строительства преобразовывала и
группировала людей. Вначале казалось, что тут возможны только две
стороны: крупные землевладельцы, которые должны предоставить необходимую
землю, и поселенцы, которые должны ее получить. Однако, как только были
сделаны первые практические шаги, то среди поселенцев обнаружился
внутренний антагонизм: новые поселенцы и коренные жители выступили друг
против “друга: одни, вынужденные уйти из городов и стремившиеся в
деревню, а другие, находившиеся уже там, желавшие только расширить свои
крохотные участки и повысить их доходность. Кто мог считаться с
отдельными горожанами или отдельными поселенцами при этом неожиданном,
почти головокружительном, развитии поселкового строительства? По крайней
мере, общественное суждение с самого начала вращалось вокруг целых
слоев, их возникновения, интересов и антагонизма.

Все это, естественно, нашло свое отражение в области права. В настоящее
время мы встречаем неоднократно, что законы так и

— 20 —

начинаются со слов: «служащим, в смысле настоящего закона, является;
тот, который…..», «рабочим, в смысле этого закона, считается тот,
который…..», «чиновником, в смысле этого закона, считается тот,
который…..». И борьба за причисление к той или иной группе обостряется
особенно тогда, когда все стремится к узаконению, либо государственному,
либо «автономному», самостоятельно созданному. Известно, что уже трижды
вызывал оживленные споры вопрос о том, должно ли исчезнуть деление на
рабочих и служащих, или эти самостоятельные слои должны быть сохраняемы
параллельно; первый раз уже в 1911 году, когда было издано постановление
о государственном страховании, затем, в 1920 году при составлении закона
о фабрично-заводских комитетах и теперь, в третий раз, когда в проекте
постановления о примирительных судах, прямо предусмотрены примирительные
камеры для рабочих и служащих отдельно. Скоро составляемый кодекс о
труде в четвертый раз вновь вынесет этот вопрос (исторически, пожалуй,
уже разрешенный) на правовую платформу. Однако, всякий раз, когда юрист
в качестве законодателя, либо судьи, либо теоретика признает
определенную группировку вполне законченной, то из этого вытекают
дальнейшие правовые последствия. Это одно уже доказывает, до какой
степени расслоение стало играть роль основного элемента хозяйственного
права. Тот, кто при выборе профессии присоединился к слою служащих,
подпадает под охрану совершенно иных тарифов и страхований, должен
считаться с совершенно иными властями и судами, нежели тот, который
присоединился к слою рабочих. И кто переходит из слоя рабочих в слой
чиновников, тот лишается наиболее острого «хозяйственного» оружия—права
на забастовку. Хотя отсутствие у чиновников права на забастовку не
совсем ясно выражено еще в законе, однако оно носит характер почти
общепризнанного обычного права.

От этого, повсюду нас окружающего, процесса расслоения, мы подымаемся к
мысли о процессе комбинации, имеющей более высокую отвлеченную ценность.
Слои не всегда расположены друг против друга разрозненно и как бы
отчужденно, но находятся в некоторой связи друг с другом. Тут
открывается большое поле деятельности для всякого рода мудрствования,
хозяйничания и экспериментирования над новейшими этическими ценностями.
Примером этого в небольшом масштабе может послужить положение
музыкантов-профессионалов. Они уже давно объединены в союзе, и едва ли
можно теперь найти какого-нибуь флейтиста, играющего не по установленной
ставке. Но тут возникает важный вопрос, с кем следует заключить тарифное
соглашение: с капельмейстерами ли, этими «предпринимателями» в области
искусства, с которыми исключительно имели дело раньше, или же с
совершенно иным слоем, охотно вступающим в соглашение, владельцами кафе
и гостиниц. Это—вопрос, который может считаться мелким по своей
экономической ценности, но важный по своему симптоматическому значению
для нашего времени и для нашего хозяйственно-правового образа действия.

- 21 –

Крупнейшим и убедительнейшим примером этому является Совет
Государственного Хозяйства. В виде робких начинаний он появился еще в
эпоху Бисмарка, но все-таки еще года два тому назад был почти совершенно
неизвестен; за это время он превратился в нашем юридическом мышлении в
прочный фактор, к которому нельзя легко относиться. Никто из трехсот
двадцати шести членов Совета не идет туда в силу своего личного
интереса; каждый является представителем интересов, представителем новой
юридической формации. Это представительство не идентично по своей
правовой сущности с депутатством в политическом парламенте и не
вмещается в цивильно-правовое учение Гражданского Уложения о
представительстве. Как бы текст закона ни старался наложить на них
печать «представителей» хозяйственных интересов «всего народа», однако,
каждый является представителем определенной группы, определенного слоя.
В Совете должны быть представлены и свое слово могут сказать все слои,
имеющие какое-либо значение в хозяйственной жизни, берущие и дающие,
большие и малые. Здесь мы встречаем наряду с крупными, завоевавшими себе
уже историческое место слоями трудящихся, также и потребителей, домашних
хозяек, врачей, адвокатов и все, что организовано на подобие Союза, что
окрепло как слой, и превратилось в «делегирующий орган». Все это на
подобие мозаики соединилось в картину, охватывающую с правовой стороны
всю хозяйственную жизнь. Было бы головокружительным зрелищем, если бы
эту картину составлял художник, божьей милости, Солон, который
располагал бы камни и краски по божественному вдохновению. К сожалению,
однако, и в этом высшем органе, Совете, преобладает механика, цифра
смущает умы, и борьба за количество мест в этом «слоеобразовании» была
наиболее отличительной чертой в истории его создания. Можно подумать,
что эта мозаика должна стать последним словом нашей организаторской
мудрости. Маленькие, почти незаметные, намеки можно встретить еще в
довоенное время, напр., комбинация в правлениях некоторых бирж, где
заседали вместе представители фондовой биржи, продуктовой, металлической
в строго соразмеренном соотношении мест; с каждым годом прогрессировало
это уточнение и дальнейшее разветвление: два представителя от
мукомольной промышленности, пять представителей сельскохозяйственной
промышленности и подсобных сельскохозяйственных промыслов должны быть
привлекаемы, если подлежат обсуждению вопросы, затрагивающие торговлю
сельскохозяйственными продуктами и т. д. С тех пор идея эта сильно
развилась. Известно, что до сих пор столь сильное стремление к
социализации не создало ничего нового, кроме все тех же, так называемых,
хозяйственных органов самоуправления. И все они, независимо от их
названия, государственный калийный Совет со своими 30-ю представителями,
угольный Совет с 60-ю, или хозяйственный союз железных дорог со своим
пленумом в 70 человек, носят одинаковый типичный отпечаток. Они являются
Советами государственного хозяйства в миниатюре, составленными из
групповых представительств и ведущими страстную борьбу за распределение
мест. Все это на нас обрушилось со стихийной силой. Бесполезно было бы
приписать этот метод воле отдельного гениального человека, или

— 22 —

сильного государственного мужа. Судьба нас беспощадно вынуждает все это
выполнить даже вопреки нашему желанию.

Таким образом, мы подошли к этической стороне проблемы. Здесь все
сосредоточивается в одном вопросе: что станет с отдельным человеком?
Кажется, будто он имеет все меньше возможностей вмешиваться в область
нашего хозяйственного права, и что его все больше вытесняют формуляры,
союзы и слои. Даже судейское сословие лишилось своей индивидуальности,
вследствие начал «паритетности». Ибо, заседатели, которые сидят с боков
в торговом суде, в примирительных жилищных камерах, в рабочих
примирительных комитетах и будущих трудовых судах, стоят на почве
представительства отдельных интересов, как бы они честно ни стремились к
тому, чтобы оставаться беспристрастными. И даже круг предпринимателей,
который до сих пор в наше, чреватое «хозяйственностью», время, больше
всего сохранил свою самостоятельность, мало по малу приносится в жертву
духу времени путем разнообразных «сплетений», картелей, концернов и
других форм, созданных общностью интересов. Лишь весьма немногие
пользуются еще своей полной свободой. Сверху, с анонимных концернов,
исходят Законы о распределении дивидендов и капиталов и многое другое,
что является решающим для всей хозяйственной деятельности.

Именно с этой точки зрения сопоставление современного законодательства с
законодательством прошлым (за 30 лет тому назад), приводит к весьма
важным заключениям.

Германское Гражданское Уложение, которое существует не больше одного
человеческого поколения, и которое, как совершенно правильно говорят,
базировалось не на будущем, а на прошлом, еще является типичным
законодательством, основанным на индивидуализме. Его строки пестрят
выражениями: покупщик, наниматель, служащий. Даже в главе о
товариществах чувствуется ясно, что основной фигурой являются те пять
приятелей, которые объединились в литературный союз, или те две домашних
хозяйки, которые решили совместно закупать чай. Ничего в нем нет о
союзах как таковых, об институте нанимателей, об институте служащих. А
теперь на первом плане всюду институт сотрудников, фабрично-заводский
комитет, господствующую роль играет регламент домовый и трудовой
регламент; формуляры, условия поставки, полисные условия и тарифы
создают повсюду безликую и безличную почву. Куда исчез отдельный человек
в нашей новой, системе права, в этом праве высокого хозяйственного
напряжения?

Нет недостатка в попытках заступиться за него и спасти его. Сюда
относится известный перечень «гарантированных прав», который
Государственная Конституция восприняла из прежней индивидуалистической
эпохи: свобода передвижения и эмиграции, свобода мнений,
неприкосновенность жилища и тайна почтовой корреспонденции. Сюда
относится также и борьба, которую государственный суд часто вел пре-

— 23 —

имущественно с помощью § 826 Гражданскою Уложения для того, чтобы
препятствовать полному удушению хозяйственного существования отдельной
личности.

В этом и состоит этическая сторона нашего хозяйственного права.
Несомненно, что и в институте союзов коренятся высокие этические
ценности. Чувство товарищества и чувство общественности могут здесь
проявиться в полной мере. Вполне понятно, что тысячи воодушевляются при
звуках гимна профессиональных союзов: «Мощь и сила наших рук остановят
машины стук».

Конечно, не рука отдельного человека, а рука его могущественного союза.
В этих словах заключается весь смысл происходящего переворота. Ибо тут
же мы слышим продолжение этой песни: «А если не хочешь быть братом моим,
Сшибу тебе череп ударом одним».

Истая этичность в хозяйственной гонке станет возможной только тогда,
когда удастся найти в будущем удачный компромисс между личностью и идеей
расслоения. Там, где индивидуум задыхается в кастовой атмосфере,
неминуемо наступает его гибель. Тени Византийской Империи оживают
предками. Это должно нам внушить серьезные опасения. Уже раздаются
голоса отчаявшихся, котороіе понимают слово «судьба» в смысле абсолютной
неизменяемости и отрицают даже в узких пределах всякое свободное
движение. Но это недопустимо для истинного юриста и, равным образом, для
активного руководителя-хозяйственника. Каждая эпоха подвергается
давлению определенных стремлений, которые всегда склонны к
чрезмерностям. Всякий активный руководитель должен этому
противодействовать. В настоящее время необходимо стать выше партийной
политики и защищать личность, как более слабый элемент, не для того,
чтобы поднять его на щит, но с целью здорового компромисса. И если этот
компромисс назвать общественным, социальным, то можно было бы создать
следующий парадокс: «в настоящее время можно считать общественным защиту
личности против общества».

Из древних времен перешло к нам различие между публичным и частным
правом. Публичное право, писал великий римский юрист свыше 1500 лет тому
назад, это то, что преследует целью благополучие римского государства,
частное право это то, что относится к пользе отдельных лиц. Много сотен
лет спустя в Глоссе, составленной особенно тщательно для пояснения
Corpus juris, мы читаем на этом самом месте,

— 24 —

что и в частном праве польза отдельного лица, не является единственным
элементом, что она только стоит на первом месте, но, что на втором месте
и здесь стоит «publica utilitas», общественная польза, т. е польза
коллектива; ибо, говорит Глосса, для государства важно, чтобы никто
ничего не использовал во вред (ne quis re sua male utatur). Весьма
соблазнительно истолковывать и лозунг нашего времени в том смысле, что
именно идея «социализации» должна воспрепятствовать злостному
использованию частных интересов. Кто, однако, смотрит глубже, кто ради
хозяйственных ценностей не желает приносить в жертву ценностей высшего
порядка, у того является искушение преобразовать мудрое изречение
Глоссы. И со стороны социальных сил, сил коллектива, со стороны res
publica, наблюдается чрезмерность использования силы. Возможно, что мы
уже теперь в сетях этих сил. И поэтому, в настоящее время, пожалуй,
важнее обратиться не к отдельным личностям, но к союзам, организациям и
даже к государству, с напоминанием «Ne quis re sua male titatur».

Никто не может предсказать, какая новая эпоха последует за нашей. Не
подлежит, однако, сомнению, что и хозяйственное право сойдет со сцены
также, как некогда естественное право и другие крупные течения, школы
философов и юристов и их современников. Возможно также, что замечаемое
уже теперь стремление личности вновь восстановить свою самостоятельность
по отношению к союзам является первой ступенью к ближайшей будущей
эпохе.

Трансформация понятия собственности

1. В 1803 году Савиньи выпустил свою книгу о владении, которая дала
общее направление и тон науке права всего 19 века. Книга эта фактически
в течение целого века рассматривалась, как откровение, как высшее
руководство вообще, и в частности, для всего вещного права. Не было
конечно, недостатка и в критике отдельных частностей и даже основной
позиции Савиньи. Пылкий Иозеф Колер в своем учебнике Гражданского права
в главе о владении, позволил себе высказаться даже следующим образом:
«Бартолус был самостоятельным мыслителем, Савиньи же предпочел подчинить
свои мысли миру чужих мыслей; это, правда, было предварительным условием
для исторического обзора, но и осталось только предварительным условием;
и никто не был столь чужд действительно исторической обработке права,
как сам Савиньи».

— 26 —

Но вся эта картина мало вреда причинила понятию о владении, как таковом.
Самым заботливым образом, как и раньше, продолжали изучать,
анализировать это понятие и освещать его с самых разнообразных сторон.
Знаменательно также, что еще при втором чтении гражданского уложения в
Рейхстаге, считали необходимыми дебатировать о таком незначительном
институте, как право собственника отыскивать свою вещь на участке,
принадлежащем другому лицу (§ 867 Герман. Гр. Улож.), тогда как все
остальное вещное право быстро и без всяких прений было принято.

Как далеко все это отстоит от великих проблем нашей современности!

Как незначительна та роль, которую играет в действительной жизни теория
Савиньи о владении, видно хотя бы из того, что лишь в залах суда мы едва
встречаем это понятие в виде вспомогательного средства в заключительных
фразах адвокатских объяснений: «кроме того, иск основан на нарушении
владения».

В настоящее время нас интересует, в первую очередь, собственность. Но
она то, в сравнении с чрезмерным подчеркиванием, владения, оставлялась
без внимания т. н. пандектной доктриной и даже была в загоне. И, как бы
то ни было, учение о собственности постепенно попало на совершенно
неправильную колею.

2. Это было вызвано тем, что умышленно, во имя образования особой
категории понятий, вследствие абстрактного доктринерства, учение о
собственности создано и развито исключительно на основе частного права.
Это было ошибкой, имевшей огромнейшие последствия.

В начале 19-го века подобное отношение, пожалуй, могло быть допустимым.
Ученые со своей точки зрения могли доставить себе удовольствие сохранить
собственность «в чистоте», без т. н. инородных тел. Даже ограничение
понятия собственности на основах «чистого» частного права в тогдашних
судебных учреждениях не внушало никаких опасений. Фактически публичное
право мало могло еще сказать тогда по вопросу о праве собственности.
Надо помнить, что только незадолго до того была воспринята из
французской революции «свобода собственности» и ее «гарантии», а это
обозначало в те времена возможно более полного устранения всяких
правительственных мероприятий.

Между тем, административная власть государства выросла до бесконечности,
и все экономические категории, в том числе и собственность, подверглись
особенно сильному натиску с ее стороны. В скрытом виде это проявлялось,
прежде всего, в местном праве отдельных областей империи. И лишь позже
прибавились различнейшие имперские законы. Впрочем, совершенно
безразлично, посредством какой группы законов были проведены фактические
ограничения собственности. В случае надобности, всякий может привести
этому достаточное количество примеров. Различнейшие мероприятия
промышленной, строительной и лесной полиции, насильственное и
принудительное объединение лесовладельцев или владельцев рыбных
промыслов, использование (теперь, правда, не столь уже важное), земель
для военных целей и множество других явлений, всплывают с быстротой
молнии перед нашим умственным взором. Война, с ее бесчисленными мерами
реквизиций, запрещением вывоза, прекращением деятельности одних и
слиянием дру-

— 27 —

гих фабрик, наконец, революция с ее принудительным ведением хозяйства в
домах, эксплуатируемых для жилья, с ее «самоуправляющимися органами» в
угольном, рудничном хозяйстве и в других отраслях промышленности,—все
они местами сжали собственность до такой степени, что от той
идеологической «свободы», с которой начался 19-й век, остались
незначительные следы. Все это приводилось в исполнение при сознательном
игнорировании частноправового порядка. Отделение юстиции от
администрации, оказало еще более обостряющее действие. Именно поэтому
многочисленные вторжения административных властей вышли за пределы
частного права. В то время, как власти старались показать, будто частная
собственность осталась ненарушимой, последняя фактически была весьма
поколеблена.

Все же нельзя упускать из виду, что и в частноправовой области были
произведены значительные изменения. Началось это с картелей; концерны мы
в настоящее время можем пока считать заключительной формой. И формы,
возникшие на основе частной добровольной инициативы, обнаруживали во
многих направлениях существенное ограничение собственника. То
обстоятельство, что большая часть, по-видимому, и не относится к области
вещного права, как, например, значительное изменение акционерного права,
не должно нас вводить в заблуждение. Это находится в связи со вторым
кардинальным сдвигом понятия собственности, который будет изложен ниже
под лит. 3. Во всяком случае, это сильное влияние картелей и концернов с
определенной точки зрения растет параллельно влиянию административной
власти государства. Это две великих силы, которые, как уже теперь
показывают железнодорожная проблема и осуществление т. н. репарационных
платежей, могут между собою даже конкурировать.

Что же представляет в сравнении с такой силой худосочная собственность
по германскому Гражданскому Уложению?

3. При всех этих явлениях, с почти ослепительной ясностью, обнаружилось
дальнейшее превращение собственности, которое еще глубже раскрывает пред
нами ее содержание.

Мы можем рассматривать собственность в состоянии покоя и в состоянии
движения. Оба эти состояния, понятно, не совсем исключают друг друга. Но
основной тон зависит только от одного из них. Это обстоятельство
накладывает особый отпечаток на все вещное право, затем дальше—на всю
правовую жизнь и через нее на все культурные и политические отношения.

Кто придерживается первого способа рассмотрения, как это сделал прошлый
век и вместе с ним германское Гр. Улож., тот защищает в первую очередь,
обладание, помещает центр тяжести в самое распределение жизненных благ и
не заботится о том применении, которое эти блага испытывают в руке
обладателя, защищаемого законом. Это по необходимости должно повести к
тому, что обладатель может свои блага, по своему усмотрению, уничтожать,
что он может их использовать самым хищническим образом, что он,
осуществляя свое право собственника, совсем или почти совсем не подчинен

— 28 —

контролю со стороны закона. Здесь пред нами выступает т. н. абсолютная
собственность, научно и со всей полнотой разработанная романистами 19-го
века, философски связанная с явлениями индивидуализма и политически
подвергающаяся страстным многочисленным нападкам как «твердыня
капитализма».

Напротив, кто выдвигает на первый план второй способ рассмотрения,
который характерен для современного развития (отнюдь не исключительно
революционного), кто, таким образом, рассматривает собственность в ее
движении, ее применении, ее меняющемся использовании, и именно так
подходит к правовому регулированию ее, тот (ибо всякое право
представляет собой установление границ и пределов), раньше всего будет
склонен к тому, чтобы выступить против чрезмерной возможности
использования. Для него главное значение уже имеет не состояние
обладания, не совершившееся уже распределение благ, ненарушимое покойное
владение, а справедливое установление границ возможности использования,
контроль, постоянный контроль над применением. И это должно его привести
к совершенно другому основному положению относительно проблемы
распределения. Основным положением является уже не обладание, но участие
в текущем процессе, в управлении, в доходности, в прибыли.

4. В связи с этим подымает свою голову идея, которую окрестили звучным
словом «социализация». И тотчас же, многие начинают пугаться и
уклоняются от того, чтобы сталкиваться с таким крупным явлением.

Но это неправильная точка зрения. Само собою разумеется, что это слово
не должно быть применяемо в смысле партийно-политического лозунга, но
как идея научная, из духа времени возникшая. С этой точки зрения давать
себе отчет в том, что находится в стадии развития, представляет собою
больше, чем научное удовольствие, это является прямо таки обязанностью.

- 29 –

Практические попытки социализации ближайшей современности в деталях
своих не могут быть названы благоприятными по своим последствиям.

Но они все в целом несут одинаковый отпечаток и дают, таким образом,
возможность определить постоянную линию развития. Правда, формально
собственность осталась еще в руках отдельного предпринимателя, но этот
отдельный предприниматель значительно ограничен в своей свободе
хозяйственного движения тремя силами, а) своим союзом (возможно,
достигшим ступени самоуправляющейся корпорации), б) участие рабочих (и
других экономических слоев, как-то: торговцев, потребителей и т. д), и
в) высшим надзором государственных органов, который в руках актуального
министра может принять диктаторский характер.

К этим новейшим попыткам нужно присоединить еще и те наблюдения, которые
уже и в довоенное время были доступны тому, кто при исследовании понятия
собственности не закрывал глаз на публично-правовые воздействия (как они
выше очерчены).

Получается общее впечатление значительной силы, от которого будущая
догматика ни в коем случае не сможет отрешиться:

1. Первое—это сознание общей связи всех правовых явлений, затрагивающих
собственность во всем ее объеме, независимо от того, содержатся ли они в
частном праве, или вытекают из права публичного. Просто невозможно
рассекать на две половины тот правовой материал, который касается
собственности. Это значит, что публично-правовые воздействия вовлекаются
в субстанцию собственности. От них уже нельзя отделаться просто, как от
внешних побочных влияний, соприкасающихся с собственностью.

2. Второе—это сознание, что центр тяжести понятия собственности надо
искать не в обладании, а в использовании.

3. И третье—должна быть возможность привлечь несколько факторов к
понятию собственности, а именно к использованию ее. Это преимущественно
должно быть произведено таким образом, что, наряду с частным
собственником, исстари защищаемым германским Гражданским Уложением,
должен быть привлечен какой-нибудь могущественный фактор, представляющий
собою общество.

— 30 —

Само собой разумеется, что эти три явления не обязательно должны быть
налицо в каждый отдельный момент и при каждом единичном явлении
собственности. Вполне достаточно, если доказана возможность подобного
способа мышления. Практическое их применение, т. е. применение их при
подходящих обстоятельствах, будет уже тогда не вопросом науки, а
вопросом политики, и может быть предоставлено дальнейшему будущему.

Автор брошюры, проф. Гедеман, является директором Института
Хозяйственного права при Университете в г. Иене (Германия). Брошюра
носит название „Grundzuge des Wirtshaftsrechts”, изд. 1922 г., стр. 32.

Неблагоприятным для частно-капиталистической собственности, но едва ли
особенно тяжелым для нее в условиях содружества немецкой
социал-демократии с капиталистами и промышленниками. А. М.

Автор, хотя и не социалист, совершенно правильно подметил, что под
руководством социал-демократии германские профсоюзы выросли в огромную
силу, но лишь потенциальную, остающуюся без применения, и поэтому пока
только в этом росте, в том накапливании организованной силы и
заключается весь результат рабочего движения в настоящее время,
руководимого германскою социал-демократиею, положительно мешающею
профсоюзам принимать активное участие в живом ходе событий. А. М.

Автор, не будучи социалистом, правильно подметил, что расслоение нации,
то есть разделение общества на классы есть результат экономических
условий и что по мере роста хозяйственного напряжения разделение
общества на противоположные друг другу, или—выражаясь терминологией т.
Троцкого— «полярные», классы, проявляется все более и более рельефно. А.
М.

Под «наиболее культурным человеком» автор—в силу своей общей идеологии
буржуазного юриста-теоретика—понимает ту «сильную личность» в кавычках,
которая стремится проявить свою индивидуальность в сторону увеличения
своего личного благосостояния: ведь автор сторонник индивидуализма и
идеолог буржуазного общества, основанного на индивидуализме, что
особенно ярко выражается далее в этой статье и особенно в ее конце. А М.

Автор правильно подметил, как империализм—эта новейшая стадия
развившегося капитализма—отирает границы современных государственных
территорий и на их место ставит новые районы капиталистического и
промышленного влияния, как результат борьбы за рынки. А. М.

Автору совершенно чуждо материалистическое понимание мира и ем событий,
хотя он понимает, что расслоение человеческих масс, то есть разделение
общества на классы есть явление необходимое, он утверждает, что
расслоение «никогда де охватывает всей нашей жизни», но это его
утверждение основано на том, что он не разделяет нашего положения:
«бытие определяет сознание», в силу которого разделение общества на
классы, расслоение человечества неминуемо охватывает всю жизнь как всего
общества (коллектива, так и каждого индивидуума), отражаясь на его
психике, идеологии и т. д. А. М.

В условиях меньшевизма, проводимого германскою социал-демократиею,
действительно следует отметить взаимную грызню и конкуренцию в рядах
трудящихся, но ведь это на руку буржуазии, а германские
социал-демократы—ее друзья. А. М.

Вспомните английские трэд-юнионы, или английский союз
железнодорожников, состоящий исключительно из квалифицированных техников
и инженеров А М.

Так германская социал-демократия проводит принцип, столь благоприятный,
для буржуазии: «Разделяй и властвуй!». Для буржуазии ничего более не
нужно, как разделение класса трудящихся на отдельные слои с различными и
противоречивыми друг другу интересами. А. М.

Так же—прибавим мы—как и парламенты буржуазно-демократических стран,
основанные на идее примирения классовых интересов при помощи чисто
цифрового подсчета результатов голосования, в то время как члены
парламента из представителей рабочих становятся слугами капитала. А. М.

Индивидуалист, коим является автор, только и может сказать так, как
сказал здесь автор. Но эта его мысль о защите личности против общества
плохо вяжется с его же признанием, что «в институте союзов коренятся
высокие этические ценности» Тогда для чего же—во имя каких высоких
идеалов (автор-идеалист)—надо бороться против проявления высоких
этических ценностей, и во имя чего нужно защищать личность против
общества? Здесь явный тупик в противоречии, в который зашла буржуазная
идеология, стремящаяся проводить принцип индивидуализма, когда все
объективные условия ведут к коллективизации, когда на место личности
появляется союз. Не будет ли правильнее признать, что благо личности
зависит от блага союза, т.е. общества организованною в бесклассовый
союз, где не будет борьбы классовых интересов? А М.

К тому государству, в которой интересы громадного большинства каждый
день приносятся в жертву небольшой кучке собственников средств
производства, и где за индивида, за личность признается, лишь
собственник. А. М.

Не подлежит для нас никакому сомнению, что со сцены сойдет не только
хозяйственное право, но и всякое право вообще, как результат деления
общества на классы. Но только это произойдет не как следствие
восстановления личностью своей самостоятельности по отношению к союзам,
но как результат согласования личностью своей самостоятельности с целями
и деятельностью всего коллектива, организованного большинством
трудящихся, первоначально в своих классовых интересах. Этого
естественного хода истории, «духа времени» и не понял автор, стремящийся
пронести неповрежденною «идею личности» сквозь, столь непонятный для
него смутный поток событий. А. М.

Статья проф. Гедемана помещена в журнале «Recht und Wirtehaft» за 1922
год № 10, стр. 585-592. Прим. переводчика.

Автор статьи имеет ввиду знаменитый труд германского ученого Ф. К
Савиньи, появившийся 3-го мая 1803 года под названием «Recht des
Besitzs» (О праве владения). Этот труд, посвященный изучению одной из
интереснейших проблем, созданных учением римского права о владении
(Possessio), поставил Савиньи в ряду первых юристов того времени. Он
создал т. н. историческую школу, которая установила в науке права
изучение истории, требовала исторического воззрения для полного и
всестороннего понимания развития правовых начал и объединила опыт и
историю при изучении правовых институтов. (Прим. переводчика).

Бартолус (Бартоло)—знаменитый средневековый итальянский юрист. Влияние
его было огромное и за пределами Италии. В Испании, например, заключения
и мнения Бартолуса пользовались даже силою закона и считались
обязательными для суда. Он был главным представителем средневековых
схоластиков-юристов, так называемых, комментаторов римского права,
которые носили название «бартолистов». Деятельность «бартолистов»
вызвала некоторую критику со стороны Савиньи в его сочинении «История
римского права в средние века». Проф. Иозеф Колер считает практическую
критику римского права «бартолистами» более ценной, нежели историческую
обработку того же права. (Прим. переводчика).

Германский проф. Иозеф Колер был одним из противников исторической
школы Савиньи. Он резко возражал против узко-догматической, пандектной
доктрины. Будучи сторонником сравнительного метода изучения права, он
восставал против весьма развитого тогда в науке подражания римским
нормам, и требовал создания новых норм, вызванных текущей жизнью.
Взгляды свои Колер подробно изложил в своих монографиях «Право, как
культурное явление» (Das Recht als Kulturerscheinung), изд. І885 г. и
«Идеалы права» (Die Ideale im Recht), изд І89І года. (Примечание
перев.).

Прения в Рейхстаге о германском Гр. У лож. целиком еще проникнуты были
этой точкой зрения. Планк, великий ученый и позднее первый комментатор
закона, доказывал, как представитель правительства, что дополнение о
том, что собственник «по своему усмотрению» (в 1-ч проекте стояло даже
«по произволу») может поступать, ни в коем случае не было откровением
романистов, но является составной частью понятия собственности. И
Рудольф Зом, так же представитель правительства, в своей образной речи
высказался так: «свобода собственности необходима для нас всех. Ради
этой свободы мы живем. Вся наша общественная и нравственная свобода,
которой мы обладаем, как отдельные личности, т. е наиболее драгоценное
правовое благо, которое мы все имеем, дается нам только частной
собственностью, свободной частной собственностью. В частном праве
заключается великая хартия нашей общественной свободы». В этих словах,
как в зеркале, отражается весь ход 19-го века.

Это превращение понятия собственности встречается впервые у двух
австрийцев—Антона Менгера и Карла Реннера. Оба достигли славы далеко за
пределами своей родины. Первый в своем сочинении «Гражданское право и
неимущие классы» (1-е издание 1890 г.) и второй, между прочим, в своей
книге, появившейся во время войны: «Марксизм, война и интернационал»,
выступили по поводу постепенного поглощения и эксплуатации частной
собственности публичным правом.

От редакции. Автор говорит о Германии эпохи шатающейся
социал-демократии с ее Шейдеманами, Носке и К° и о неудачных попытках
Комиссии о национализации, образованной после ноябрьской революции 1918
г., работы которой не привели ни к каким результатам.

Никогда не было недостатка в отдельных голосах, которые одобряли
подобное соединение. Особенно германисты в своих исторических
рассуждениях неоднократно указывали на то, что средневековое понятие о
собственности было пестро составлено из частноправовых и
публично-правовых составных частей. Все же при этом выявляется известное
различие: тогда по существу собственность дополнялась правами
публично-правового характера, правом господства общественного
происхождения; между тем как в настоящее время речь идет почти
исключительно о публично-правовых ограничениях собственности. Примером
новой обработки проблемы с использованием недавно прошедших, но именно
современных явлений, может служить сочинение Ганса Гольдшмидта:
«Отношение собственности и частичного права собственности к
социализации» (труды Геймана, I, 31).

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter