Оглавление
Введение
Глава I. Основные направления внешней политики в начале XX века.
1. Европейское направление. Поиск союзников
2. Дальневосточное направление российской внешней политики
3. Русско-японская война
Глава II. Исторический анализ событий и времен начала
20-го века.
1. Россия на окраине Европы
2. Специфические черты России
Заключение
Литература
Введение
К началу XX столетия Российская империя была самым большим в
территориальном отношении государством мира. Она раскинулась на
значительной части Европы и Азии, от Балтийского моря до Тихого океана и
от Северного Ледовитого океана до среднеазиатских пустынь. Природа ее
отличалась исключительным разнообразием. Хозяйственное развитие
различных регионов страны оставалось неравномерным, особо выделялись
развивающиеся промышленные регионы: Московский, Петербургский, Рижский,
Лодзин-ский, Южно-Российский, Уральский. Начиналось интенсивное освоение
Сибири и Дальнего Востока, где центрами становились Красноярск,
Новониколаевск (Новосибирск) и Владивосток. Однако огромные пространства
были крайне слабо связаны друг с другом транспортными артериями.
Исторические споры о путях развития России в XX веке, возможно, будут
продолжаться еще десятилетия. Суммируя основные направления исторической
мысли, можно выделить несколько точек зрения.
Несмотря на отдельные недочеты и ошибки власти, имелись немалые шансы
сохранить Российскую империю как целостное государственное образование
при одновременном сохранении основ самодержавной монархии на длительный
срок. Все недостатки реальной жизни можно было бы ликвидировать или
смягчить, реформируя государственный аппарат путем привлечения в него
умелых, деятельных администраторов, точно и по-деловому исполняющих
монаршью волю.
Индустриальная и рыночная модернизация России призвана была ускорить и
политическую модернизацию. Успешное проведение одновременно политических
и экономических реформ при уравнении всех подданных государства в
правах, независимо от состояния и национальности, создавало определенные
опасности для страны, но в то же время и давало немалые возможности для
сохранения эволюционного, а не революционного типа развития. В этом
варианте развития Российская империя вышла бы на передовые рубежи в
разряд крупнейших развитых держав. Но этого не произошло.
Цель данной курсовой работы – рассмотреть причины такого хода
исторических событий, проанализировать влияние внешнеполитического
фактора на развитие государства.
Данная цель определяет следующие задачи:
– анализ основных направлений внешней политики России в начале XX века;
– выявление причинно-следственных связей в исторических событиях,
происходящих в России в начале века;
– рассмотреть различные точки зрения на исторические перспективы
развития России и специфические черты.
Глава I. Основные направления внешней политики в начале
XX века.
1. Европейское направление. Поиск союзников.
К началу XX века Российское государство представлялось иностранным
наблюдателям как мощная, но слишком изолированная от международных
военно-политических интересов сила. На протяжении царствования
императора Александра III (1881 — 1894) Россия не вела войн. Такую же
политику публично обещал продолжить и император Николай П. Российская
дипломатия стала инициатором проведения в 1899 г. международной
конференции в Гааге по ограничению вооружений. Однако эта конференция
так и не смогла принять каких-либо конструктивных решений. Крупные
европейские державы заверяли друг друга в мирных устремлениях, но
фактически начали гонку вооружений, завершившуюся через полтора
десятилетия мировой войной.
В 80-х гг. продолжилось ухудшение отношений между Россией и Германией.
Российская общественность обвиняла Бисмарка в антироссийской позиции на
Берлинском конгрессе. К тому же Германия повысила ввозные пошлины на
русский хлеб. Тем не менее, в 1881 г. был заключен новый «договор трех
императоров». Договор предусматривал нейтралитет участников в случае
войны одной из подписавших его стран с какой либо четвертой державой.
России он позволял получить свободу действий против Англии.
Однако этот договор оказался недолговечен. Коренные интересы России и
Австрии на Балканах противоречили друг другу. Между тем, во внешней
политике Германии определяющую роль играл Тройственный союз (Германия.
Австро-Венгрия, Италия), созданный в 1882 г. В середине 80 х гг. Австрия
и Германия способствовали приходу к власти в Болгарии недружественных по
отношению к России сил.
Российское государство искало союзников. Еще с начала 90-х гг. XIX века
начинается русско-французское сближение, которое явилось политическим
ответом на усиление в Европе позиций Германии. Это сближение было
взаимовыгодным, так как Россия к этому времени находилась с Германией в
состоянии «таможенной войны», подрывавшей российский хлебный экспорт в
эту страну. Франция же, заключив союз с Россией, выходила из изоляции, в
которой оказалась после поражения во франко-прусской войне 1870—1871 гг.
Россия, опасавшаяся чрезмерного усиления Германии, все более решительно
поддерживала Францию. С 1887 г. Россия начала получать французские
займы, а между Россией и Германией началась «таможенная война». Россия
значительно повысила пошлины на ввоз германского угля, металла, машин.
В 1887 г. Россия и Германия подписали «договор перестраховки». Россия
обязалась сохранять нейтралитет в случае французской агрессии против
Германии, Германия — в случае австрийской агрессии против России. Однако
в случае российского нападения на Австрию или германского — на Францию
нейтралитет не гарантировался. Таким образом, становилось ясно, что
война один на один между великими державами Европы становилась
невозможна.
Сближение России с Францией увенчалось подписанием в 1891 г. русско
французского союза, который был ратифицирован в 1894 г. Стороны
обязались оказывать друг другу военную помощь в случае агрессии со
стороны стран участниц Тройственного союза. Однако в первое время русско
французский союз был направлен не только против Германии, но и против
Англии. Сближение с Англией стало возможным лишь в начале ХХ века.
Таким образом, как бы исподволь в Европе начали складываться два
военно-политических блока: Германии и Австро-Венгрии, ставшего в будущем
Тройственным союзом, и России и Франции, превратившемся в Сердечное
согласие (Антанту). Европейская роль России в начале XX века усиливалась
также и потому, что Российская империя традиционно считала своей
обязанностью выступать в защиту народов, относившихся к числу
православных: сербов и македонцев, черногорцев и болгар. Более того, во
многих странах, населенных славянскими народами, усиливались
панславистские настроения. Центром славянского мира идеологи панславизма
считали Россию, что давало российской дипломатии возможность активного
проведения своей политики в Восточной и Центральной Европе.
Традиционным политическим и военным оппонентом России считалась
Османская империя, которая в начале XX века находилась в глубоком
кризисе. Ее слабость побуждала многих российских политиков и
общественных деятелей ставить вопрос о решении важнейшей, по их мнению,
политической задачи: овладения Константинополем (Стамбулом) и
превращения черноморских проливов Босфор и Дарданеллы в российскую
принадлежность. Закрепить свое влияние в Турции стремились также
Великобритания и Германия, что создавало почву для их постоянных трений
с Российской империей.
2. Дальневосточное направление российской внешней политики.
Европейское дипломатическое направление не создавало иллюзий быстрого
успеха, а мечты о приобретении черноморских проливов излагались скорее в
теоретической плоскости. На фоне этого дальневосточное направление
российской внешней политики стало в первые годы XX века самым
привлекательным. Здесь, на Дальнем Востоке, сконцентрировались
дипломатические, военные и экономические интересы ряда государств.
Еще в 1891 г. началась постройка величайшей в то время магистрали —
Сибирской железной дороги. С военной точки зрения российское руководство
стремилось обеспечить коммуникации для переброски войск с целью обороны
Амурской и Приморской областей. Экономически сооружение дороги было
выгодно России, так как с окончанием строительства путь в Китай через
Сибирь сокращался по сравнению с движением через Суэцкий канал в два с
половиной раза. Это превратило бы в перспективе Россию, как докладывал
царю министр финансов С. Ю. Витте в «крупного посредника в торговом
обмене» и «крупного производителя и потребителя, ближе всего стоящего к
народам Азиатского Востока». Планы самого С. Ю. Витте в этом направлении
были далеко идущими: он считал, что Россия должна осуществить
экономическое завоевание Китая.
С 1897 г. начинается строительство Китайско-Восточной железной дороги.
Одновременно заключается российско-китайский оборонительный союз,
направленный против Японии. В 1898 г. Россия арендует у Китая
Порт-Артур. Все это вместе обозначило главное направление российской
экспансии начала XX века — Дальний Восток. Российские войска по договору
с Китаем начали располагаться в Маньчжурии.
Наиболее радикальную позицию в вопросе быстрого продвижения России на
Дальний Восток занимала группа лиц из высшего света, которую возглавлял
отставной офицер Кавалергардского полка Безобразов. Они имели личные
экономические интересы, создав компанию по эксплуатации природных
богатств Кореи. Данная группа получила название «безобразовской шайки».
«Безобразовцы» требовали немедленного присоединения Маньчжурии к России.
Однако и относительно осторожная политика Витте и откровенно агрессивная
политика «безобразовцев» не учитывала ряд объективных факторов.
Во-первых, явно завышалась реальная экономическая мощь России. Сил у
империи было недостаточно. Во-вторых, была недооценена активность Японии
как основного соперника России в этом регионе. Япония соглашалась только
лишь на признание «железнодорожных» интересов России в Маньчжурии,
требуя в то же время полной свободы для себя. В третьих, не были верно
учтены интересы в Китае таких стран, как США и Англия, поддерживавших
Японию. Союзник России — Франция заявила о своем нейтралитете в
русско-японских противоречиях. Неожиданно поддержку России оказала
Германия. Но и это было объяснимо: германская дипломатия была
заинтересована в том, чтобы Россия как можно глубже увязла на Дальнем
Востоке и не препятствовала экспансионистским планам Германии уже в
самой Европе. Так к началу 1904 г. Россия оказалась в дипломатической
изоляции.
Следует учесть, что весь комплекс российской политики, названный
«большой азиатской программой», не встречал сочувственного отклика среди
значительной части образованного общества. Явно или полускрыто внешняя
политика правительства подвергалась критике в самых различных кругах. В
свою очередь общественность и публицистика европейских стран и США,
заинтересованных в ослаблении влияния России на Дальнем Востоке,
постоянно писали об «особой агрессивности» России. Тем не менее
неопровержимым историческим фактом является то, что 27 января 1904 г.
именно Япония стала агрессором. Почти за неделю до этого российское
правительство направило правительству Японии послание, в котором шло на
важные уступки Японии, настаивая лишь на том, чтобы Япония не
использовала Корею в «стратегических интересах». Но Япония специально
задержала передачу этого послания в русское посольство в Токио.
Правительство Японии, сославшись на «медлительность» России, разорвало с
ней дипломатические отношения, а японская эскадра без объявления
атаковала русские корабли на рейде Порт-Артура. Началась русско-японская
война.
3. Русско-японская война.
Инициатива в развязывании войны с Россией принадлежала Японии. Однако
этой войны объективно желала и часть высших сановников России. За
несколько месяцев до ее начала министр внутренних дел В. К. Плеве
говорил о желательности «маленькой победоносной войны» для
укрепления авторитета власти. Вместе с тем готовность русской армии на
маньчжурском театре военных действий была невелика. К моменту нападения
Японии Россия имела на Дальнем Востоке подразделения численностью в 98
тыс. человек, не считая 24 тыс., выделенных для охраны
Китайско-Восточной железной дороги. Строительство
Транссибирской магистрали было завершено не полностью — она могла
пропускать лишь три пары поездов в сутки. Не были соответствующим
образом укреплены Владивосток и Порт-Артур. Отсутствовали подробные
карты всего театра военных действий. Имелось достаточно полевой
артиллерии, но испытывался явный недостаток в горной артиллерии,
пулеметах. В столицах ходили слухи о воровстве и взятках интендантов.
Недостатки в организации и снабжении армии и флота приходилось
восполнять, как всегда, героизмом и самопожертвованием русских солдат и
офицеров.
В отличие от российской, японская армия и японский флот были эффективно
отмобилизованы и готовы к наступательной войне на суше и на море.
Слабость российской армии вынудила ее принять оборонительную тактику,
которая с самого начала ставила российские войска в невыгодное
положение. Назначенный командующим Маньчжурской армией военный министр
генерал А. Куропаткин, оказавшись в сложном положении, взял за военный
образец тактику Барклая де Толли в войне 1812 г. Однако условия
отступления были весьма отличны от тех.
Тихоокеанский флот возглавил способный адмирал С. Макаров, надеявшийся
проводить активные операции на море. За два первых месяца борьбы на море
потери русского флота оказались слишком велики. Во время атаки 27 января
1904 г. у Владивостока были нанесены серьезные повреждения двум
российским броненосцам и одному крейсеру. На рейде корейского порта
Чемульпо в неравном бою были затоплены командами, во избежание сдачи,
крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». С. Макаров погиб на
броненосец «Петропавловск», ушедший на дно через две минуты после того,
как подорвался на японской мине. Потери росли. Оставшиеся корабли не
могли организовать серьезного сопротивления японскому флоту.
Неудачными для русской армии были и действия на суше. Первым крупным
поражением стало лихорадочное отступление под угрозой окружения в районе
реки Ялу. Японская армия, имея превосходство в живой силе и артиллерии,
добралась до Порт-Артура и предприняла попытку штурма, но безуспешно. В
конце августа 1904 г. русская армия предприняла сражение у города Ляоян.
Ход военных действий возможно было переломить. Армия сражалась
героически, нанося японским силам огромные потери. Но из-за
безынициативности и несогласованности командования победа выскользнула
из рук.
Однако российские силы уже обладали на маньчжурском фронте, хотя и
небольшим, но перевесом над японскими. Обе армии закрепились по берегам
реки Шахэ. Началось так называемое «шахэйское сидение». Следует
признать, что при благоприятных условиях план Куропаткина на изматывание
противника мог бы осуществиться, но помешали ошибки и общая неразбериха.
Затягивание войны, отсутствие видимых, ярких военных побед быстро стали
менять отношение к войне в центре России. В первые дни после нападения
Японии в обеих столицах, ряде крупных городов состоялись крупные
манифестации патриотического характера. Правда, часть оппозиционных
сил с самого начала заняла пораженческую позицию. По Петербургу даже
распространился слух, что группа социалистов направила приветственную
телеграмму японскому императору. Первоначальное восприятие войны
было достаточно спокойным, тем более что военные действия шли на
далекой окраине России, или фактически за ее пределами. Часть
либеральной интеллигенции пыталась увязать патриотические настроения с
лозунгом демократизации политической жизни, П. Струве призывал:
«Кричите: да здравствует армия, да здравствует Россия, да
здравствует свобода!» Но его призыв не нашел сколько-нибудь широкого
отклика. Откровенно пораженческую позицию заняли
радикально-социалистические группы. Социал-демократы-большевики вели
агитацию за неявку на мобилизационные пункты, агитировали солдат запаса
на открытые антивоенные выступления.
Власти, казалось бы, сделали соответствующие выводы. На пост министра
внутренних дел был назначен более умеренный по сравнению со своим
предшественником В. К. Плеве князь П. Д. Свято-полк-Мирский. Он высказал
свое расположение к земскому движению. В конце 1904 — начале
1905 г. либеральная интеллигенция предприняла оригинальный
политический шаг, названный «банкетной кампанией». На банкетах,
происходивших в честь сорокалетия судебной реформы, произносились
тосты и речи в пользу более широкого народного представительства. Осенью
1904 г. в Париже состоялся съезд «оппозиционных и революционных партий»
с участием как либералов различных оттенков, так и
социалистов-пораженцев. Участник этого съезда П. Н. Милюков
впоследствии вспоминал, что либеральная часть съезда не была осведомлена
о том, что социалисты, предлагавшие устроить вооруженное восстание
в Петербурге, получили на организацию своих действий деньги от японских
агентов. Однако окончательно этот факт по сей день не доказан. Тем не
менее «революционная» часть съезда на отдельном секретном заседании
наметила программу действий на 1905 г., включающую активные
выступления, вплоть до применения террора.
Все это происходило на фоне героических действий защитников Порт-Артура,
которые в течение нескольких месяцев отражали атаки превосходящих сил
противника. Японцы предприняли четыре генеральных штурма, но безуспешно.
Английский военный корреспондент, находившийся при японской армии,
писал: «Как русские могли держаться — необъяснимо: храбрость их как
обороняющейся пехоты никогда не подвергалась более суровому испытанию».
В боях погиб руководитель порт-артурской обороны талантливый генерал Р.
И. Кондратенко. Заступивший на его место генерал Стессель, несмотря на
еще имевшиеся возможности обороны, сдал крепость японцам. Это произошло
2 января 1905 г. В конце февраля — начале марта того же года состоялось
решающее сражение войны близ городка Мукден. С обеих сторон в нем
участвовало свыше 660 тыс. человек. Военные ошибки Куропаткина и его
помощников привели к тяжелому поражению.
И, наконец в Цусимском проливе была разгромлена 2-я Тихоокеанская
эскадра, шедшая с октября 1904 г. из Балтийского моря. Цусима стала
символом поражения России в этой войне.
Поражения под Порт-Артуром, Мукденом, Цусимой усиливали массовое
недовольство. Известия о них приходили в страну, которая уже отличалась
от той, что вступила в войну в начале 1904 г. В крупных городах
усиливались беспорядки, проходили манифестации, учащались
террористические акты. Главным стало требование политических прав и
свобод. Но и Япония уже была на грани истощения, фактически израсходовав
свои резервы. Посреднические услуги в ведении переговоров предложил
президент США Теодор Рузвельт. Переговоры проходили в американском
городе Портсмуте. Российскую делегацию возглавлял С. Ю. Витте. Японцы
выдвинули тяжелые условия, включая выплату контрибуции, передачу Японии
всего Сахалина, ограничения числа судов Тихоокеанского флота и т. п.
Витте повел себя очень жестко, согласившись фактически лишь на передачу
южной части Сахалина. Неожиданно для всех, даже для самого Витте, японцы
приняли его план. Николай II даровал ему титул графа, но достаточно
скоро, при первом удобном случае отправил в отставку. Пресса смеялась
над Витте, прозвав его «граф Полусахалинский». «Я никому не угодил,—
писал он,— ни правым, ни левым, ни друзьям, ни врагам, ни тем менее
тому, кем был выдвинут к власти».
Война закончилась, но она фактически стала катализатором оппозиционных
настроений, консолидировала различные круги оппозиции, создала
благоприятный психологический фон для нарастания революционных событий.
В русско-японской войне военные потери России, по официальным данным,
составили 31 630 убитыми, 5514 умершими от ран и 1643 умершими в плену.
11 170 русских солдат скончались от болезней. В плен попало около 50
тысяч военнослужащих, из них примерно 16 тысяч — ранеными. О потерях
Японии достоверных данных не имеется. Русские источники оценивают их как
более значительные, чем потери армии Куропаткина. На основе данных этих
источников Б.Ц. Урланис оценил японские потери в 47 387 убитых, 173 425
раненых и 11 425 умерших от ран. Кроме того, по его оценке, от болезней
умерло 27 192 японца. Но иностранные наблюдатели в большинстве битв
полагают японские потери меньше русских, за исключением осады
Порт-Артура. Во время этой осады число убитых и раненых в японской армии
было на 28 тысяч больше, зато при Ляояне и Шахэ потери японцев были на
24 тысячи меньше, чем у русских. Правда, при Мукдене японские потери
убитыми и ранеными были на 11 тысяч больше, чем у русских, зато в
Цусимском и других морских боях у русских убитых и раненых было больше
примерно на такую же величину.
Исходя из этих цифр, можно предположить, что в действительности японские
потери убитыми и ранеными были примерно равны русским, пленных же японцы
захватили в несколько раз больше. Также не вызывают доверия данные о
более чем двукратном превышении смертности от болезней в японской армии
по сравнению с русской. Ведь русская армия по численности превосходила
японскую примерно в полтора раза, а постановка санитарного дела в обеих
армиях была примерно на одном уровне. Скорее можно предположить, что и
число умерших от болезней в обеих армиях было примерно одинаковым.
Другое дело, что для Японии, чьи вооруженные силы и население были
существенно меньше, эти потери являлись гораздо более чувствительными,
чем для Российской империи.
По Портсмутскому миру, заключенному 5 сентября 1905 года при
посредничестве США, Россия уступала Японии аренду Ляодунского
полуострова вместе с веткой Южно-Маньчжурской железной дороги, а также
южную половину острова Сахалин, куда незадолго до конца войны были
высажены японские десанты. Русские войска выводились из Маньчжурии, а
Корея признавалась сферой японского влияния. Русские позиции в Китае и
на всем Дальнем Востоке оказались подорваны, а Япония сделала заявку на
превращение в великую державу и господствующее положение в Северном
Китае.
Поражение России было обусловлено в первую очередь слабостью ее флота,
не способного противостоять японскому и защитить дальневосточные порты,
а также наладить морское снабжение русских войск. Слабость тыла привела
к началу революции вскоре после падения Порт-Артура. Но даже не будь
революции, стратегия измора, проводимая Куропаткиным, вряд ли привела бы
к успеху.
Глава II. Исторический анализ событий и времен
начала 20-го века.
1. Россия на окраине Европы.
После 1917 г. Россия для всего мира стала прежде всего страной, где
начался особый социалистический эксперимент, как бы к нему ни
относились. Российская революция не давала о себе забыть – каждый выпуск
новостей нес новые драматические или гротескные напоминания. С одной
стороны, это способствовало возникновению ряда телеологических
интерпретаций российской истории (все, что произошло, должно было
произойти), а с другой стороны – породило утверждения, что все это
явилось результатом случайностей, путаницы и невезения. Ретроспективный
взгляд позволял лучше понять революционные преобразования в России и
попытки “строительства социализма” в других странах. Вопрос состоит в
том, насколько недавние дискуссии о природе так называемых
“развивающихся обществ” могут пролить свет на историю
России/СССР/России. Социальные и экономические условия никогда не
повторяются в точности, однако идентичность, конечно же, вовсе не
является условием сравнительного анализа.
На рубеже веков Россия была “развивающимся обществом”, возможно, первым
в этой категории. Этот вывод не опровергает ни развития “классического”
капитализма в России, ни уникальности ее истории. Несмотря на наличие и
того, и другого, основные характеристики явления, которое через
несколько поколений получит название “зависимого развития”, все более
проявлялись в России. Мы уже обратили внимание на характер
международного положения России и на влияние иностранного капитала, что
получало выражение в повышенном интересе к проблемам “типов развития”,
“отставания”, “разрыва” и экономического “роста”, а также накопления
капитала, суверенитета и иностранного финансового присутствия. К
тогдашним российским условиям применима концепция Эванса, утверждающая
наличие “тройственного союза” капиталов, управляющих промышленностью в
Бразилии 1970-х годов, – иностранного, государственного и местного, а
также и параллельная тенденция со стороны руководителей государства
отождествлять промышленность с прогрессом и вестернизацией. Налицо были
стрессы экономических и социальных разбалансированностей и резких
классовых различий. Крупнейшие предприятия, особенно шахты, часто
входили в международные экономические структуры и имели лишь
ограниченное отношение к той экономике, в рамках которой существовало
большинство россиян. Значительная недозанятость в масштабе всей страны
сопровождалась нехваткой квалифицированных и “надежных” рабочих кадров.
Крупнейшие заводы европейской России, на которых большинство рабочих
составляли полукрестьяне, существовали бок о бок и были связаны с
ручными ремеслами и первобытными методами ведения сельского хозяйства.
Развитие промышленности, урбанизация и повышение грамотности
сопровождались углублением пропасти между социальными “верхами” и
сельской и городской беднотой. Грубая и неприкрытая эксплуатация,
огромная степень государственного контроля, репрессии в случае любого
неповиновения – все это вызывало рост политического недовольства и
сопротивления, выражавшийся как в скрытом возмущении низов, так и в
протестах интеллигенции.
В России того времени возможности для быстрого экономического развития и
преобразования, которые особенно проявились в периоды промышленных
рывков между 1892 – 1899 гг. и 1909 – 1913 гг., были в целом лучше, чем
в современных “развивающихся странах”. Сильное и высокоцентрализованное
российское государство было в состоянии мобилизовать значительные
ресурсы и до определенной степени сдерживать иностранное политическое и
экономическое давление. Повышение мировых цен на продукты питания, и в
особенности на зерно, обеспечило в этот период активный платежный баланс
и способствовало процессу национального капиталообразования. Существует
точка зрения, в соответствии с которой сами размеры страны могут также
являться преимуществом, способствующим быстрому экономическому развитию.
Количество населения как потенциальный потребительский рынок, огромная
территория России и ее природные богатства в соответствии с этой точкой
зрения должны были способствовать экономическому росту. Азиатская часть
России могла играть роль одновременно Британской Индии и американского
Дикого Запада.
Однако было мало шансов, что эти благоприятные, т.е. способствующие
подъему, экономические условия в России сохранятся надолго. Даже в 1913
г. 67% объема экспорта в стоимостном выражении составляло
сельскохозяйственное сырье, а практически все остальное – полезные
ископаемые. Однако после первой мировой войны условия внешней торговли
для сырья и в особенности для пищевых продуктов стали ухудшаться.
Основной фактор, обеспечивающий российский активный платежный баланс, и
“двигатель” внутреннего рынка России подошел к точке, с которой
начинался долговременный спад.
Второй источник “активного платежного баланса”, капиталовложений и
экономического развития был внешним (т.е. определялся политикой
поощрения иностранных инвестиций и резкого увеличения внешнего долга
правительства). Многие считали, что без притока иностранного капитала
быстрое развитие российской промышленности будет вовсе невозможно. По
существующим оценкам, иностранные вложения за период 1898 – 1913 гг.
составили 4225 млн. рублей, из которых около 2000 млн. рублей составляли
государственные займы. Влияние иностранного капитала росло. В частности,
в то время как за период с 1881 по 1913 г. около 3000 млн. рублей были
вывезены из России в качестве доходов с иностранного капитала, крупные
средства были реинвестированы. К 1914 г. в России было 8000 млн. рублей
иностранных инвестиций. Сюда входят две трети российских частных банков,
принадлежавших иностранному капиталу, а также значительное количество
шахт и крупных частных промышленных предприятий. Вот как одно поколение
спустя Мирский обобщил фактические и потенциальные результаты этого
процесса: “К 1914 г. Россия проделала значительный путь в сторону того,
чтобы стать полуколониальным владением европейского капитала”. Уже к
1916 г. военные расходы более чем удвоили внешний долг, и это было
только начало. Кроме того, война значительно усугубила технологическую
зависимость России от ее западных союзников. Если бы ей “не помешали”
(мы снова используем слова Тимашева, говорящего об экстраполяции той же
линии развития), Россия после первой мировой войны столкнулась бы с
крупнейшим и разрастающимся кризисом погашения внешнего долга и
дальнейших займов, чтобы выплатить старые долги, дивиденды и оплатить
иностранные патенты и импортные поставки. Подобный сценарий нам хорошо
известен на примере современной Латинской Америки, Африки и Азии, будь
то Бразилия, Нигерия или Индонезия.
2. Специфические черты России.
К концу века среди образованных слоев России росло осознание
назревающего кризиса. Споры, которые велись тогда, во многом напоминали
дискуссии 50-х и 60-х годов XX в., проходившие в исследовательских
центрах ООН. Однако то время, конечно, было другим. Для царской России
вряд ли можно было говорить однозначно и о железном законе спада или же
об очевидности продолжения экономического бума 1909 – 1913 гг, т.е.,
выражаясь языком нашего поколения, о варианте теории зависимого развития
или о модернизации. Россия в своем социально-экономическом развитии
пыталась угнаться за временем, и никто не мог сказать, каков будет финал
этой гонки – и это не просто риторическая фраза или эклектический отказ
“подставиться”, дав четкий определенный ответ. Это подтверждается
статистическими данными. Цифры свидетельствуют, что на всем протяжении
рассматриваемого периода Россия ни догоняла, ни отставала все более от
своих западных соперников. Между 1861 и 1913 гг. темпы роста
национального дохода на душу населения в России приблизительно
соответствовали средним европейским показателям и были в два раза
медленнее, чем в Германии. Российские показатели роста национального
дохода были выше, чем средние показатели неевропейских стран, однако
значительно ниже, чем в США и в Японии. Ожидалось дальнейшее ухудшение
шансов России в этой гонке, что придавало фактору времени особую
важность. В подобной ситуации также имеет значение не только матрица
причин, тенденций и объективных факторов, но и фактор сознания, т.е.
активный поиск альтернатив властями, силы, на которые они могли
рассчитывать, задачи, которые перед ними стояли, и то, каким образом эти
задачи понимались и решались.
Для тех государственных деятелей, которые считали необходимой
“модернизацию”, а революцию полностью исключали, будущее представлялось
как альтернатива между быстрым экономическим развитием по германскому
образцу, с тем, чтобы войти в круг ведущих индустриальных обществ, и
политическим и экономическим упадком до положения Китая, т.е. общества
бедности и растущих внутренних противоречий, легкой добычи для сильных
иностранных империалистов. Ex post factum, когда у нас перед глазами
опыт последнего поколения, такое видение альтернатив представляется не
вполне адекватным, однако реалистичным. В рамках этих понятий можно
рассмотреть основные аспекты российской истории.
Чтобы правильно относиться к подобным сравнениям, важно отметить, что
Россия вступила в новый век в то время, когда реальные капиталистические
общества все меньше напоминали модель так называемого “классического
капитализма” (т.е. обобщенную модель Англии 1780 – 1870 гг.). За
исключением нескольких интеллектуальных звезд (чье мнение было подобно
гласу вопиющего в пустыне), теория явно отставала от жизни. Понадобилось
целое столетие, чтобы теоретики общественных наук осознали тот факт, что
социальные черты британской “промышленной революции” больше не
повторятся. Практическим политикам и экономистам понадобилось меньше
времени, чтобы понять это.
Первый проблеск нового прагматического понимания этих вопросов появился
в среде правящих элит Германии, Японии и России. К тому времени
обозначилась третья промежуточная группа стран, помимо удачливых
“призеров” (т.е. тех стран, которые воспользовались плодами раннего
развития торгового, промышленного и колониального капитализма) и прочих
(часто колонизированных) народов. Эта третья группа состояла из стран,
которые достигли порога широкомасштабной индустриализации несколько
позднее, чем “призеры”, но чья экономика не была искажена недавним
иностранным завоеванием и колониализмом – прямым или косвенным.
Этот список возглавляли США, которые, однако, и в этой группе стран
стояли явно особняком благодаря особо благоприятным условиям. За
исключением южных районов, где экономика основывалась на рабовладении и
выращивании хлопка, в этой стране не было сильных и укорененных
докапиталистических классов, институтов и традиций. Она была достаточно
удалена от Европы, чтобы уберечься от политических противоречий и войн,
и в то же время находилась достаточно близко, чтобы пользоваться ее
рынками, рабочей силой и опытом. Своим “ростом” она во многом была
обязана труду независимых мелких фермеров на “открытых границах” (т.е.
на землях, населенных малочисленными народами, которые можно было
победить, запереть в “резервациях” или истребить). Штатам также
благоприятствовало ослабление британского, французского и немецкого
контроля, проявившееся в схватке за мировое господство во время первой
мировой войны.
Костяк третьей группы стран составляли Германия, Япония и Россия, причем
Россия обычно стояла здесь на последнем месте по своим
социоэкономическим и политическим показателям и достижениям. Несмотря на
многие различия, касающиеся прошлого и настоящего этих стран, все они
имели ярко выраженные сходства в правительственной политике и идеологии.
Их политика и идеология определялись стремлением избежать “зависимости”
(как бы мы это назвали сегодня) и “аккумуляции недостатков” путем
мощного государственного вмешательства, направленного на обеспечение
быстрой индустриализации. Это предполагает сильное, активное и
диктаторское правительство, которое бы успешно противодействовало
внешним нажимам и в то же время контролировало бы “внутренние
политические проблемы”, будь то социалистическая агитация, требования
этнических “меньшинств” или даже реакционные выступления со стороны
“правящего класса” землевладельцев. Цель была одна: прогресс, – “не
мытьем, так катаньем”, модернизируя армию, способствуя накоплению
капитала, индустриализации, отодвигая сельское хозяйство большинства
населения на вторые роли в экономике страны.
На протяжении трех десятилетий российское правительство упрямо следовало
“германским путем”. Бунге, Вышнеградский, Витте, Коковцев, сменявшие
друг друга на посту министра финансов, проводили политику
“направляемого” экономического развития и активного государственного
вмешательства, в рамках которого центральная роль отводилась всемерной
поддержке национальной промышленности. Правительственная политика
способствовала извлечению высоких доходов промышленниками, сохранению
низкой заработной платы рабочих и выжиманию соков из крестьянской
экономики путем поддержания разрыва цен промышленного и сельского
производств ради накопления городского капитала.
Однако, несмотря на все усилия, наличие примера для подражания и
амбиции, за Германией Россия угнаться не смогла. Вначале это проявилось
в международных политических и финансовых конфликтах. Из ведущей мировой
державы первой половины XIX в. Россия к концу века превратилась в
государство второй категории. За поражением в Крымской войне 1854 – 1855
гг. последовало дипломатическое поражение от европейских государств на
Берлинской конференции в 1878 г., военное поражение от Японии в 1904 г.
и дипломатическое отступление под давлением Австро-Венгрии на Балканах в
1908 г. Все эти удары свидетельствовали о растущей слабости России на
международной арене и ослабляли ее еще больше. В то же время жестокий
экономический кризис, потрясший Россию на рубеже веков, показал,
насколько неустойчивым был ее экономический рост. К внутренним проблемам
России добавлялись еще социальные и этнические противоречия и
революционный напор. Таким образом, в ситуации, когда нарастал
политический и экономический кризис и ослаблялись позиции российского
самодержавия на международной арене и внутри страны, политические
проекты Витте превратить Россию во вторую Германию вряд ли были
достаточно обоснованными.
С учетом вышесказанного становится яснее важность второй стороны дилеммы
Витте – “Германия либо Китай”. Китай того времени означал для
современников угасание древнего величия, а главным образом являл собой
типичный пример жертвы иностранных политических и экономических
хищников, подпадая под все большую зависимость и эксплуатацию. Там
действовали порочные круги обнищания масс, стремительного роста
населения, превышающего наличные ресурсы, и роста “компрадорского” слоя
экономических агентов западных компаний. Разделы Китая становились
любимым времяпрепровождением имперских генералов и международных
конференций. Чем менее походила Россия на Германию, тем образованному
российскому слою того времени все реалистичнее казались сравнения с
Китаем (т.е. типичной категорией стран, названных позже
“развивающимися”). Россия была первой страной, в которой синдром
подобных условий и проблем появился в ситуации многовековой политической
независимости, успешного в прошлом соперничества с более “передовыми”
западными соседями и наличия многочисленной интеллектуальной элиты,
европейски образованной, обеспокоенной общественными вопросами и
вовлеченной в радикальную политическую деятельность. Вот почему России
суждено было стать первой “развивающейся” страной, которая начала
осознавать себя в качестве таковой.
Как это часто случается, новая драма разыгрывалась в старых
терминологических костюмах. Кроме того, новое понимание проявлялось в
основном в политических стратегиях и решениях, а не в академических
трактатах. Несмотря на это, смысл этого нового понимания был ясен, а
также осознавалась его новизна. Пока теория плелась где-то сзади,
фактические правители России начали осознавать, что теория, основанная
на “классическом капитализме”, даже кое-как приспособленная к условиям
России, не годится для того типа общества, которым была или становилась
Россия.
Первая поправка к классической теории и соответствующей государственной
политике капитализма была отрефлектирована Фридрихом Листом, воплощена
Бисмарком и усвоена всей “средней группой” стран капиталистического
развития. Лист подверг сомнению основополагающую посылку британской,
т.e. классической, политической экономии, касающуюся взаимных выгод
свободной торговли. Он полагал, что необходим переходный период
“протекционизма”, который обеспечит “взросление” германской
промышленности, прежде чем она сможет “свободно” конкурировать с
британской. Таким образом, он защищал резкое государственное
вмешательство в рынки и финансы. Многие российские экономисты-практики
пошли по пути, предложенному Листом. Витте лично перевел книгу Листа и
приказал своим чиновникам и помощникам изучить ее. Тем не менее,
перенесенные на российскую почву, – говоря нашим языком, в
“развивающуюся страну” – рецепты Листа не привели к тем же результатам,
что в Германии. Кризис общества, как и осмысление его правительством,
достигли своего апогея во время революции 1905 – 1907 гг., что
отразилось в новом пакете стратегий общественной перестройки. Без него
невозможно понять Россию тех дней, как и, наоборот, эта стратегия
постигается только в свете опыта современных “развивающихся обществ”.
Именно в России определилась “вторая поправка” к исходной теории
“классического” капитализма, и она нашла теоретическое выражение и
полигон для нового типа “революции сверху” в “столыпинских реформах”.
Революционная эпоха в России оказалась взаимосвязана с концептуальными
революциями, принявшими как данное то, что в странах, где
индустриализация проходила позднее, она не могла быть стихийной, как в
Англии, что уже утверждал Лист. Однако его рецепт дополнили:
протекционистское государственное вмешательство в обществе типа России
могло сработать только через коренную перестройку социальной ткани.
Необходима была “революция сверху”, чтобы устранить препятствия,
связанные с системой организации общества и государства, на пути
развития капитализма. Таким образом столыпинский этап (вторая поправка к
классической теории) должен был предшествовать листовскому этапу (первой
поправке к классической теории), и лишь после осуществления обоих
развитие страны типа России можно было направлять в русло классической
теории Смита и Рикардо.
На этом эксперименты в российской истории не закончились. За
столыпинской “революцией сверху” быстро последовала ее противоположность
– в 1917 г. произошла первая “революция снизу”, революция нового типа,
опять-таки характерная для “развивающихся стран”, которая была также
замышлена и осуществлена с учетом уроков революционного опыта 1905 –
1907 гг.
Поэтому не случайно, что, в то время как многочисленные “западные”
интеллектуальные моды приходят и уходят, аналитические взгляды,
выражающие российский опыт начала века, сохраняют удивительную
стойкость, когда речь идет о вопросах “экономического роста” и о
социальных группах в “развивающихся обществах”, будь то крестьяне,
“государственный аппарат” или интеллигенция, об элитах или революционных
кадрах, об аграрной реформе, накоплении капитала или “скрытой
безработице”. Поэтому также слова Витте и Ленина, Столыпина и Сталина
звучат и сегодня так, словно они обращены к нынешним политикам и борцам
по разные стороны идеологических баррикад в “развивающихся странах” во
всем мире. В значительной степени этими людьми и был представлен
практически весь поныне существующий спектр альтернативных стратегий,
теоретических и практических (разве что сюда стоило бы добавить Мао?).
Итак, специфические черты России как “развивающегося общества”
обусловили значительное отличие ее социальной структуры от других
“догоняющих” стран в процессе индустриализации (т.е. США, Германии и
Японии) и принадлежность ее к иной категории общественного развития.
Виднейшие западные историки России обычно придерживаются другой точки
зрения. Для Гершенкрона, самого авторитетного американского специалиста
по экономической истории России (через работы которого в Гарварде
будущие элиты США и узнавали о спорах российских экономистов и
реформаторов начала века), “в количественном отношении различия были
огромны…” однако “…основные элементы отсталой экономики в целом в
России были те же в девяностых годах [XIX в.], что и в Германии в
тридцатых годах” [XIX в.]). Позже работы фон Лауэ развили однолинейную
модель истории, отбрасывая не вполне логичные, но интеллектуально
продуктивные искания Гершенкрона и утверждая вместо них обусловленность
развития России сугубо внешними причинами. Для него Россия представляла
“склон” горы, вершина которой была в Европе.
Заключение
Вопросы развития России на рубеже XIX – XX веков всегда вызывали интерес
как отечественных так и зарубежных историков. Попытки выделить
специфические черты, определить, возможен ли был другой путь развития
могучего государства, могла ли Россия выйти из «исторических бурь»
начала XX века с меньшими потерями, предпринимались на протяжении всего
XX века.
Несмотря на отличие цитируемых в данной работе авторов, источников и
используемой терминологии, в советской науке решались схожие вопросы и
велись подобные дискуссии, которые строились в основном вокруг вопросов
об иностранном капитале и его роли, о действительной степени
экономического прогресса в предреволюционной России, о сохранившихся
“феодальных пережитках” и т.д. В области аграрной истории эти споры
разворачивались особенно полно, что объясняет ее важность в рамках общей
дискуссии и в академических столкновениях прошлого, настоящего и,
несомненно, будущего. Никто не попытался применить модель “развивающихся
обществ”, чтобы предложить альтернативу однолинейному объяснению, однако
все, кто подчеркивал своеобразие социальных преобразований в российской
деревне, “полуфеодализм” или “особенности эпохи империализма”, в
сущности, выражал ту же идею. Ленинское любимое ругательство “азиатчина”
в применении к России никогда не было должным образом оценено по
существу, однако многократно повторялось советскими учеными, чтобы
подчеркнуть своеобразие российского капитализма, его “половинчатую”
природу, т.е. не вполне капиталистическую и не вполне
западноевропейскую. Фундаментальные различия и споры по существу часто
скрывались за количественными определениями, т.е. для кого-то капитализм
был очень “полу-“, для кого-то менее “полу-” и совсем не “полу-” для
тех, кого уже Маркс назвал “русскими поклонниками капиталистической
системы” (т.е. российских последовательных эволюционистов).
Отголоски принципиального несогласия среди советских историков слышны
были также в обсуждении вопроса об “империалистической стадии
капитализма” в России.
Очевидно, что все эти общие проблемы не могут быть разрешены путем
простого накопления фактов, архивных документов или цифр. Невозможно
подвергать сомнению важность тщательного изучения фактического
материала, однако нам представляется, что прояснению этих проблем
мешают, прежде всего, недостатки концептуальных исторических схем.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
