Реферат
на тему:
“Судоустройство и судопроизводство России в XVII в.”
Обозрение изменений в отечественном судоустройстве и судопроизводстве,
осуществленных Петром I до начала судебной реформы, необходимо начать с
прояснения вопроса о том, какую же судебную систему законодатель получил
в наследие от Московского царства. Необходимо – хотя бы в общих чертах –
понять, как был организован и как функционировал тот суд, изменять, а
затем и преобразовывать который взялся будущий император.
Здесь, прежде всего, нельзя не констатировать, что развитие
отечественной судебной системы в XVII в. изучено менее подробно, нежели
ее развитие в петровскую эпоху. Достаточно сказать, что к настоящему
времени не подготовлено ни единой ни монографической, ни диссертационной
работы, которая полностью бы посвящалась судоустройству и
судопроизводству России от Смуты до установления единодержавия Петра I.
Вместе с тем, не углубляясь в историографические дебри, стоит отметить,
что история судебной системы XVII в. (к разысканиям по которой впервые
обратились уже не раз упомянутые К.Д. Кавелин, К.Е. Троиина и Ф.М.
Дмитриев) так или иначе привлекла в XX – начале XXI в. внимание многих
исследователей – от И.Я. Гурлянда и М.М. Богословского до А.С. Смыкалина
и Д.П. Сумина.
При этом изученность истории российского правосудия XVII в. отличается
заметной неравномерностью. Более подробно оказалось на сегодняшний день
исследовано функционирование выступавших в ту пору в качестве судов
первого звена губных и воеводских изб отдельных территорий (особенно
Сибири). А вот судебная деятельность приказов и Боярской думы освещалась
учеными авторами несравненно меньше. Наиболее же серьезным
историографическим пробелом в данном случае видится отсутствие работ о
таком важнейшем судебно-полицейском ведомстве XVI–XVII вв., как
Разбойный приказ. Что бы там ни было, следует резюмировать, что сегодня
все-таки имеется возможность составить относительно целостное
представление о том, что же являл собой старомосковский дореформенный
суд.
Каковы же были наиболее существенные черты судоустройства и
судопроизводства в нашей стране на исходе XVII в.? Для начала, нельзя
обойти упоминанием, давно ставший хрестоматийным тезис о свойственном
старомосковским временам «единстве суда и администрации», то есть об
отсутствии в допетровской России судебных органов, структурно и
функционально обособленных от органов управления. Справедливость данного
тезиса неоспорима.
Другое дело, что средневековое «единство суда и администрации» имело еще
одну – никак не отмеченную в предшествующей историко-правовой литературе
– принципиально важную сторону. Названное «единство» означало также и
доминирование специализированных судов. Суды общей юрисдикции в судебной
системе дореформенной России отсутствовали как таковые.
При этом специализированные суды не просто доминировали, их было еще и
множество. Как не раз подмечали исследователи, все тогдашние центральные
органы власти – приказы – обладали теми или иными судебными
полномочиями. Другими словами, каждый приказ кого-нибудь за что-нибудь
да судил. Судебная компетенция приказов бывала трех разновидностей: по
кругу дел, по кругу лиц, и по территории (случалось, впрочем, что эти
разновидности совмещались в круге ведения одного приказа – как скажем,
Разрядного). Между тем, по наиболее авторитетным данным Н.Ф. Демидовой в
1682 г. приказов насчитывалось 53, а в 1698 г. и того больше – 55
(включая патриаршие и дворцовые).
Кроме того, судебными полномочиями обладала еще и русская церковь. И
пусть церковная юрисдикция в конце XVII в. была не столь широка, как во
времена Киевской Руси, тем не менее она продолжала охватывать – по
некоторому кругу дел – все население страны православного
вероисповедания. Духовенство же (заодно с крестьянами монастырских и
епархиальных вотчин) судилось органами церковной власти почти по всем
делам.
На практике все это оборачивалось полнейшей «судебной чересполосицей»,
когда один и тот же человек оказывался в поле взаимопересекавшихся
юрисдикции многих ведомств. Для того чтобы нагляднее представить такую
ситуацию, имеет смысл реконструировать, для примера, отношение к суду в
начале 1690-х гг. среднестатистического российского дворянина –
городового сына боярского N, испомещенного в старинном Владимирском
уезде.
Итак, проживая в усадьбе в мирное время, N был по большей части
уголовных и гражданских дел подсуден – минуя местного воеводу –
Владимирскому судному приказу. В случае, однако, если у N завязывался
спор с соседом о принадлежности земельного участка, то эту тяжбу
предстояло вести в Поместном приказе. Если же разногласия с соседом
возникали касательно принадлежности холопа, то разрешать это дело
предстояло в Приказе холопьего суда.
Если у N возникал на бытовой почве конфликт с офицером из владимирских
стрельцов, где N оказывался потерпевшим, то исковую челобитную о
нанесенном «бесчестье» следовало подавать в Москве в Стрелецкий приказ.
Если ссора с таковым же исходом происходила у N с офицером –
артиллеристом, то челобитную требовалось адресовать в Пушкарский приказ.
Если N пострадал бы от рук разгулявшегося проезжего гвардейца, то в этом
случае управу на обидчика следовало искать уже в Преображенской потешной
избе.
В свою очередь, если сам N оказывался замешан в разбое или душегубстве,
его ожидал застенок в местной губной избе (подчиненной в
административном отношении Разбойному сыскному приказу). Если же против
N выдвигалось обвинение в «блудном воровстве» с какой-нибудь «гуляшей
женкой» или с вдовой-соседкой, то его ожидало разбирательство у местного
архиерея (подчиненного в судебном отношении Патриаршему разрядному
приказу). Аналогично церковному суду N подлежал, если возникало
подозрение о его принадлежности к расколу.
Если же N доводилось покинуть родные места и отправиться на государеву
службу, то дальнейшая подсудность его деяний обуславливалась местом и
характером этой службы. Так, на время пребывания в действующей армии N
попадал – по уголовным делам – под исключительную юрисдикцию полкового
воеводы (подчиненного Разрядному приказу). Если N получал какое-либо
назначение в поволжские города, он оказывался под преобладающей
юрисдикцией Казанского приказа, если в Сибирь-то Сибирского, если в
пограничные города-то под юрисдикцией опять-таки Разрядного приказа. А
ведь обрисованными ситуациями вовсе не исчерпывались возможные
перемещения N по дебрям дореформенной судебной системы…
Помимо вышеизложенного, нельзя не отметить и такое – также обойденное в
предшествующей историко-правовой литературе – обстоятельство, которое
заключалось в том, что в организации суда в России конца XVII в.
отсутствовало единство, сохранялась значительная региональная специфика.
Те же губные избы функционировали отнюдь не повсеместно, изначально не
создаваясь в уездах, где не было дворянского землевладения (то есть на
Севере и в Сибири). При этом, на Севере действовали особые волостные
суды во главе с выборными земскими судьями, которые не учреждались в
других местах.
Не было губной избы и в Москве. Основная масса уголовных дел,
возникавших в столице, поступала на рассмотрение в Земский приказ.
Наконец, дворяне, испомещенные в части уездов Центральной России,
изолированно находились под преимущественной юрисдикцией Московского
судного и упомянутого Владимирского судного приказов.
Ситуацию с установлением единообразия судебной организации осложняло и
постепенное введение разрядов – прообразов нынешних военных округов.
Дело в том, что орган власти разрядного города – приказная палата (или
разрядная изба) – получал в том числе и прерогативы вышестоящей судебной
инстанции по отношению к находящимся на территории разряда ординарным
воеводским избам. К концу XVII в. разрядные округа были созданы, однако,
не повсюду (формирование разрядов полностью завершилось лишь на
Юго-западе и в Сибири). В итоге относительно всеохватной – в
территориальном отношении – к 1696 г. являлась судебная компетенция
только местных воевод да епархиальных архиереев.
Итак, в области судоустройства для предпетровского времени были
свойственны: первое, функциональная и организационная неотделенность
органов правосудия от органов управления; второе, отсутствие судов общей
юрисдикции (при весьма значительном количестве специализированных судов)
и, третье, отсутствие единства в устройстве судебной системы. Что же
касается особенностей судопроизводства России XVII в., то здесь
необходимо отметить: во-первых, отсутствие строго регламентированного
порядка прохождения дел по инстанциям; во-вторых, доминирование частного
обвинения на начальной стадии уголовного процесса; в-третьих,
недостаточную систематизированность норм процессуального права.
Явно выраженная в конце XVII в. нечеткость порядка прохождения дел по
инстанциям обуславливалась, как видится, двумя факторами: непреодоленной
инерцией старинного права челобитья и стародавней же традицией, по
которой любой судебный орган (за исключением Боярской думы) мог – по
соответствующему кругу дел – выступать в качестве суда первой инстанции
как для жителей того города, где он располагался, так и для приезжих. В
связи с этим имеет смысл несколько подробнее коснуться вопроса о праве
челобитья – издревле сложившемся праве каждого подданного обращаться к
государю напрямую, минуя нижестоящие административно-судебные органы.
Реализация данного права образовывала – до поры до времени – вполне
эффективный в своей гибкости механизм обратной связи между широкими
слоями населения и верховной властью. В самом деле, любое нарушение
закона или установленного порядка, сколько-нибудь чувствительно
ущемлявшее интересы подданных, могло отозваться подачей челобитной,
побуждавшей монарха (пусть не всегда и не сразу) выправлять ситуацию.
Показательно, что для рассмотрения поступавших к царю челобитных в нашей
стране дважды учреждался особый Челобитный приказ, функционировавший в
1550-е гг., а затем в 1616–1685 гг.
Первое законодательное ограничение права челобитья последовало лишь в
середине XVII в. в связи с внесением в ст. 20 гл. 10-й Уложения 1649 г.
нормы о запрете частным лицам обращаться к царю, минуя центральные
органы («в приказе не бив челом»)[. При этом в последующем
законодательстве XVII в. данный запрет более не воспроизводился,
порождая для тяжущихся хронический соблазн вовлекать в поиск судебной
истины монарха. Неудивительно, что в преамбуле закона, изданного уже 2
февраля 1700 г., удрученно констатировалось: «А ныне бьют челом великому
государю самому… не бив челом в приказех судьям…»
Вторая вышеотмеченная традиция – право жителя страны обращаться напрямую
в любой судебный орган – вовсе не пресекалась в законодательстве XVII в.
Иными словами, введя запрет на обращение к царю, минуя приказ, тогдашний
законодатель никак не ограничил право подданных обращаться в приказ (или
приказную палату разрядного города), минуя местного воеводу или губного
старосту. По этой причине центральные органы власти, являвшиеся судами
либо второго, либо даже третьего звена (для территорий с разрядным
делением), нередко выступали на практике в качестве суда первой
инстанции – причем не только для жителей Москвы, но и для всех тех, кто
имел финансовую или служебную возможность находиться в столице для
ведения судебных дел.
В предпетровское время сохраняла безусловную акту-атьность и идущая с
глубокой древности тенденция доминирования частного иска – как основания
для начала не только гражданского, но и уголовного процесса. Здесь,
прежде всего, нельзя не вспомнить авторитетное суждение И.Я. Фой-ницкого
о том, что в древний период «дело могло быть начато только по жалобе или
челобитью потерпевшего, его семьи или рода». В самом деле, еще в ст. 19
Пространной редакции Русской Правды нашла закрепление весьма характерная
норма, согласно которой дело об убийстве не начиналось, если труп не был
опознан (поскольку в этом случае заведомо исключалось обращение в суд
родственников потерпевшего).
Не менее показательны и ст. 57, 65 и 67 Псковской судной грамоты, в
которых впервые в истории отечественного права регламентировался порядок
проведения – исключительно по инициативе истца (хотя и с непременным
участием официальных лиц и понятых) – обыска в доме подозреваемого. Если
же обратиться к процессуальным нормам, внесенным в Уставную книгу
Разбойного приказа редакций 1616–1617 и 1635–1648 гг., Уложения 1649 г.,
Новоуказных статей 1669 г., то в них также невозможно выявить ни
малейшего упоминания об активно-инициирующей роли какоголибо органа
власти или должностного лица в той исходной точке уголовного
судопроизводства, которая сегодня именуется стадией возбуждения
уголовного дела. В этом отношении весьма примечательна, например,
посвященная процедуре обыска ст. 87 гл. 21-й Уложения 1649 г., в которой
оказались, по существу, воспроизведены основные положения
вышеот-меченных статей Псковской судной грамоты. Из контекста
процессуальных разделов Уставной книги Разбойного приказа названных
редакций, Уложения 1649 г. и Новоуказных статей 1669 г. совершенно
очевидно, что инициирование уголовного преследования со стороны местных
и центральных административно-судебных органов должно было происходить в
двух случаях – когда в рамках уже находившегося в производстве дела
содержавшиеся под стражей обвиняемые давали показания о соучастниках
преступления, или же когда происходили массовые антиправительственные
выступления.
Между тем, и в Уставной книге Разбойного приказа редакций 1616–1617 и
1635–1648 гг., и в Уложении 1649 г., и в Новоуказных статьях 1669 г.
содержится немало казусов, подразумевающих или прямо упоминающих о
приводе татей и разбойников в губную избу частными лицами (прежде всего,
конечно, истцами). В этой связи нельзя не отметить и важной нормы,
закрепленной в ст. 42 Уставной книги Разбойного приказа редакции
1616–1617 гг. и воспроизведенной затем в ст. 31 гл. 21-й Уложения 1649
г. согласно которой истцу – под угрозой уголовной санкции – воспрещалось
заключать мировое соглашение с находившимися под стражей обвиняемыми в
разбое (с нравоучительной резюмирующей сентенцией: «…не мирися с
разбойники»).
Вместе с тем, отечественный законодатель XVH в. особо предусмотрел
защиту истцов и прочих лиц, которые доставляли подозреваемого властям. В
ст. 8 гл. 21-й Уложения («перетекшей» затем с некоторыми дополнениями в
ст. 7 Новоуказных статей 1669 г.) предписывалось не принимать во
внимание показания задержанного, содержавшие обвинения против тех, кто
осуществил привод его в губную избу. Остается добавить, что даже
судебные дела по государственным преступлениям, процессы по знаменитому
«слову и делу», и те почти неизменно начинялись с «извета» – письменного
или устного сообщения опять-таки частного лица. В общем, как емко
выразился С.А. Петровский, до XVIII в. в отечественном судопроизводстве
«все основывалось на жалобах».
Резюмируя вышесказанное, следует констатировать, что Российское
государство и в XVII в. продолжало в значительной мере самоустраняться
от инициирования уголовного преследования и, тем самым, от выявления
преступлений. В целом же, рассмотренную особенность дореформенного
уголовного процесса можно наиболее кратко выразить формулой: «Нет
челобитчика, нет и подсудимого» [«Нет заявителя, нет и уголовного
дела»].
Наконец, стоит затронуть вопрос о систематизации в предпетровское время
норм процессуального права. При всех достижениях в развитии
отечественного процессуального (особенно же уголовно-процессуального)
законодательства в XVII в., положение с его систематизацией сложилось к
исходу века далеко не лучшее. Проблема заключалась в постоянно
нараставшей во второй половине XVII в. интенсивности законо-творческого
процесса. Так, если в 1645–1676 гг. в России в год в среднем издавалось
23 законодательных акта, то в 1676–1682 гг. – уже 24, а в 1682–1696 гг.
– и вовсе 44.
В результате, Уложение 1649 г. стремительно «обрастало» всякого рода
дополнениями и изменениями (причем сообразно тогдашней законотворческой
практике, никак не согласованными друг с другом). Данная тенденция
затрагивала в полной мере и сферу процессуального права. Достаточно
сказать, что, согласно авторитетным подсчетам А.Г. Мань-кова, с января
1649 по январь 1696 г. было принято 83 законодательных акта,
относившихся к судопроизводству. Совершенно очевидно, что столь обширный
и притом разрозненный законодательный материал нуждался в скорейшей
систематизации.
Не менее очевидно, что таковая несистематизирован-ность законодательства
не могла не использоваться в корыстных целях недобросовестными
представителями государственного аппарата. Как позднее – сколь образно,
столь и удрученно – констатировал Петр I в преамбуле известного закона
от 17 апреля 1722 г., «всуе законы писать, когда их не хранить, или ими
играть, как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в мире так нет,
как у нас было, а отчасти еще и есть…».
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
