Орловский
Кафедра
К О Н Т Р О Л Ь Н А Я Р А Б О Т А
по дисциплине «Социально-культурная деятельность»
или
«Отечественная история»
Т Е М А:
«Принятие христианства на Руси и его социально-культурные последствия»
Выполнила
студентка 1 курса
Преподаватель-рецензент
ОРЕЛ – 2008
ПЛАН:
1. Введение.
Десятый век: что важнее – религия или политика
Международное значение русского христианства
Византия – заинтересована
А Владимир усиливает язычество
И все-таки – христианство
2. Основная часть.
Крещение киевлян – смена культов
А у нас все по-своему
Храмы строятся и пустуют
Русский ли русский язык
Христианская ли христианская семья
Синкретизм – за двумя зайцами: и в наши дни, как при Мономахе 17
3. Заключение.
Бедная Россия
Роль отдельно взятой личности в истории ее собственной жизни.. 35
При князе Владимире Святославиче около 988-989 гг. в качестве новой
государственной религии на Руси было принято христианство. Оно
становилось единой общегосударственной идеологией для всех областей
Руси, где до того существовали местные языческие культы, и тем самым
способствовало укреплению единства образовавшегося Древнерусского
государства, нуждавшегося в освящении собственности и власти. В нем,
прежде всего, увидели проповедь повиновения властям, непротивления, и
это отвечало потребности господствующего класса. На протяжении веков,
прошедших с тех пор, отнюдь не простых в истории нашей страны, многие
авторитетные исследователи, к сожалению, очень по-разному оценивали это
историческое явление. Нередко противореча друг другу. Например, кто-то
утверждал, что распространение христианства встретило длительное и
упорное сопротивление народных масс. Другие же явно пытались выдать
желаемое за действительное. Что же делать нам, людям XXI века, с чьей
позицией согласиться? Я думаю, надо сказать им всем спасибо за то, что
один видел одно, другой – другое и нашел время и возможность оставить
потомкам свое мнение. И, конечно, не ища истины в последней инстанции,
позволить Татищеву быть Татищевым, Карамзину – Карамзиным, Ключевскому –
Ключевским, Соловьеву – Соловьевым, а Гордиенке – Гордиенком и т.д. Мне
лично они сообщили много такого, чего я раньше не знала.
Принятие христианства имело большое международное значение. Став
христианским, Древнерусское государство получило, по тогдашним понятиям,
равное достоинство с другими христианскими державами Европы и в
особенности с Византией. Принятие христианства способствовало также
развитию культуры в средневековых ее формах, содействовало
распространению письменности, развитию зодчества и живописи. С принятием
христианства на Русь стали проникать византийская литература и
искусство.
А вот стань Владимир мусульманином, тогда вряд ли появилась бы
европейская христианская цивилизация. Мусульманские полчища
беспрепятственно врезались бы в Западную Европу с трех сторон вилкой: с
юга – мавританские полчища, дошедшие, как известно, до Пуатье в южной
Франции, сомкнулись бы со среднеазиатскими, булгаро-волжскими и русскими
с северо-востока и турецкими с Балкан. Крещение Руси стало живой,
решающей, так дорого обошедшейся России, но воспринятой Западной Европой
без всякой благодарности, преградой мусульманской агрессии. Так же
Византия и балканские славяне, ценой большой крови, потери своей
государственности и культурной стагнации (упадка), спасли от
турецко-исламского нашествия цивилизацию в центре Европы/
Христианство возникло не на пустом месте. Оно было уже известным в
бассейне Днепра во второй половине I тысячелетия. По свидетельству
Ибн-Хордадбеха, относящемуся к 840-м годам, русские купцы, приезжавшие
на восток, считали себя христианами. В X веке в городах, по крайней мере
в Киеве, существовали христианские церкви (церковь Ильи упоминается в
документе 944 г.).
Что касается Византии, то она была весьма заинтересована в приобщении
своих северных соседей к христианской вере, рассчитывая, что это не
только ослабит их натиск на империю, но и распространит на них ее
влияние. Такое в истории случится еще не раз, когда к христианству будут
относиться как к очередной политической партии, которую можно употребить
для достижения текущих политических целей. (Н. Гордиенко – из этого
ряда…)
В этих условиях князем Владимиром была проведена реформа языческого
культа с целью противостояния христианству. В созданном им в Киеве
пантеоне первое место занимал Перун, выполненный из золота и серебра.
Кроме него в этот пантеон входили Хорс, Дажьбог, Стрибог, иранское
божество Симаргл и женское божество Мокошь. Такая же реформа была
проведена и в других крупных городах, в частности, в Новгороде, где
посадник Добрыня поставил Перуна на берегу Волхова. Владимир был,
несомненно, государственно мыслящим человеком. Он покорил и объединил
под своим скипетром фактически все восточнославянские, значительную
часть финно-угорских и некоторые литовские племена, т.е. почти всю
территорию европейской части того, что недавно называлось Советским
Союзом, за исключением Великого Булгара на Волге и его территорий на
восток и юго-восток от Волги. Как государственный муж он понимал, что
для скрепления этого конгломерата народов нужна цементирующая его общая
идеология, как сказали бы мы сегодня. И вот на главном киевском холме он
возводит пантеон языческих богов всех этих племен. Вокняжение Владимира
связано с торжеством агрессивно-языческой политики и было единственным
периодом в истории Руси, когда приносились человеческие жертвы..
Но, хотя и тщательно продуманное и срисованное с окружающего мира,
обновленное язычество не смогло удовлетворить классовое раннефеодальное
общество. В это время родовая и племенная знать перерастала в местных
князей, союзы племен – в государственные организации. Социальное
неравенство внутри общин, миров, как должностное, так и имущественное,
превращалось в неравенство классовое. И в составе челяди наряду с
пленниками – иноплеменниками и иноземцами – стали появляться также и
рабы-соотечественники.
Для управления этим государственным механизмом требовалось привести
довольно примитивную систему славянских культов в соответствие с новыми
требованиями, которые были выдвинуты появлением классового общества и
государства.
Русские люди значительно выросли за предшествующее столетие. Их горизонт
расширился, благодаря ежегодным заморским поездкам в христианские земли
(Болгария, Царьград) и на мусульманский восток. Наблюдение различной
обрядности, расспросы о религиозной сущности того или иного культа (то,
что вылилось в форму летописного «испытания вер»), беседы с толмачами,
знакомство с культовым искусством – все это развивало русских людей и
раскрывало перед ними противоречивый мир соперничающих мировых религий.
Наиболее понятными были догматы и теология христианства, так как
славянская Болгария приняла его на 100 лет ранее того периода, о котором
сейчас идет речь. Болгарский язык был настолько близок к русскому, что
болгарские книги не переводились, а просто переписывались. Миссионерская
деятельность на Руси велась греками и болгарами. Во всех городах
Причерноморья, с какими приходилось иметь дело русским, – Херсонесе,
Судаке, Керчи, Тмутаракани – христианство преобладало.
В средневековье, несмотря на довольно значительную замкнутость отдельных
феодальных миров как политических организмов, международное общение
играло значительную роль. Оно выражалось в торговле между отдельными
странами, в политических и брачных союзах, в использовании иностранных
наемных дружин, в обмене достижениями культуры. В этих условиях
правители всех европейских государств были заинтересованы в принятии
одной религии. Это делало их формально равными друг другу,
принадлежащими к одному культурному миру, и помогало противостоять
язычникам-варварам. Русь же в IX-X вв. традиционно была связана с
Константинополем – «Царьградом», а также со славянами в Центральной
Европе и на Балканском полуострове, которые были в тесном общении с
Византией. Эти связи в значительной степени определили церковную
ориентацию Руси на восточнохристианский мир. Вообще историю русской
церкви невозможно выделить из истории России, как невозможно отделить ее
и от ее византийского источника.
Чтобы войти в семью цивилизованных народов Европы, требовалось
единобожие. Соседняя Восточно-Римская империя ослепляла своей
блистательностью, да и у себя в Киеве крещеные были народом книжным в
отличие от неграмотного языческого населения. И вот Владимир решает
креститься сам и крестить свой народ/
Принятие христианства было ускорено ходом политических взаимоотношений
между Русью и Византией в конце 80-х годов Х в. Для борьбы с очередным
мятежником, армянским полководцем Вардой Фокой, желавшим сесть на
императорский трон и обладавшим большими силами, император Василий II
обратился к князю Владимиру за военной помощью, не скупясь при этом на
обещания. Важными условиями договора, по которому был послан в
распоряжение императора 6-тысячный русский отряд, были, по сведениям
арабского историка XI в. Яхьи Антиохийского, женитьба «царя руссов»
Владимира на юной сестре императора Василия Анне и принятие Владимиром и
его страной христианства.
Чтобы добиться выполнения условия договора (Василий не торопился
осуществлять обещанное), князю Владимиру пришлось осадить и взять
принадлежавший Византии в Крыму г. Корсунь (Херсонес) (с епископской
кафедрой). Это византийское владение было возвращено императору в
качестве «вена» – выкупа за невесту.
Легендарный характер носит летописное повествование об «испытании вер»
(«выборе веры») князем киевским Владимиром Святославичем. Согласно этому
повествованию, крещению киевлян предшествовала следующая процедура.
Прежде чем принять византийский вариант христианства, Владимир выслушал
приверженцев различных религий: иудаизма, ислама (мусульманства) и
христианства. Затем он направил своих послов в те страны, где эти
религии утвердились. Выполнив задание великого князя, послы возвратились
в Киев и сообщили следующее Владимиру и его окружению («боярам» и
«старцам»): «Ходили де к болгарам, смотрели, как они молятся в храме,
т.е. в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сядет и глядит туда и
сюда, как бешеный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий.
Не добр закон их. И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную
службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и
ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали – на небе или на
земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем,
как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там бог с
людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы
забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет
потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве».
Сказали же бояре: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы
его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей». И спросил
Владимир; «Где примем крещение?» Они же сказали: «Где тебе любо».
Что касается крещения киевлян, то источники дают противоречивые указания
на его время. Наряду с традиционной датой 988 г. исследователи
обосновывают и более ранние, и более поздние даты, в частности 990 г. По
Повести временных лет, крещение киевлян происходило в Днепре, по Житию
Владимира – в притоке Днепра реке Почайне.
Смена религиозных культов сопровождалась уничтожением изображений
некогда почитаемых богов, их публичным поруганием со стороны княжеских
слуг, построением церквей на местах, где стояли языческие идолы и храмы.
Так, на холме в Киеве, где стоял идол Перуна, была воздвигнута церковь
Василия, посвященная Василию великому. Под Новгородом, в Перыни, где
находился языческий храм, была построена церковь Рождества. По сообщению
Повести временных лет, Владимир начал строить в городах церкви и
назначать попов, и людей стали приводить к крещению по всем городам и
селам.
Распространение христианства проводилось княжеской властью и
формирующейся церковной организацией насильно, при сопротивлении не
только жречества, но и различных слоев населения. Митрополит Илларион
киевский признавал, что крещение в Киеве происходило по принуждению:
«…никто не сопротивлялся княжескому приказу, угодному богу, и крестились
если не по собственной воле, то из страха перед приказавшим, ибо его
религия была связана с властью».
В других же городах замена традиционного культа новым встречала открытое
сопротивление. В Новгороде сохранилась легенда о введении там
христианства епископом Иоакимом Корсунянином и княжескими воеводами
Добрыней и Путятой, когда «Путята крести мечем, а Добрыня огнем».
Еще раз у Карамзина перечитаем этот момент. «…наконец, прибыли в
Константинополь. «Да созерцают они славу Бога нашего!» – сказал
император и, зная, что грубый ум пленяется более наружным блеском,
нежели истинами отвлеченными, приказал вести послов в Софийскую церковь,
где сам патриарх, облаченный в святительские ризы, совершал литургию… .
возвратясь в Киев, послы говорили князю с презрением о богослужении
магометан, с неуважением о католическом и с восторгом о византийском….
Великий князь решился быть христианином.
Гордость могущества и славы не позволяла также Владимиру унизиться, в
рассуждении греков, искренним признанием своих языческих заблуждений и
смиренно просить крещения: он вздумал, так сказать, завоевать веру
христианскую и принять ее, святыню, рукою победителя.
Завоевав славный и богатый город, российский князь еще более возгордился
своим величием и чрез послов объявил императорам, Василию и Константину,
что он желает быть супругом сестры их, юной царевны Анны, или, в случае
отказа, возьмет Константинополь…. Василий и Константин, надеясь помощию
сильного князя российского спасти трон и венец, ответствовали ему, что
от него зависит быть их зятем; что, приняв веру христианскую, он получит
и руку царевны, и царство небесное. Владимир, уже готовый к тому, с
радостию изъявил согласие креститься, но хотел прежде, чтобы императоры,
в залог доверенности и дружбы, прислали к нему сестру свою. Анна
ужаснулась: супружество с князем народа, по мнению греков, дикого и
свирепого казалось ей жестоким пленом и ненавистнее смерти. Но политика
требовала сей жертвы, и ревность к обращению идолопоклонников служила ей
оправданием или предлогом.
Когда же обряд торжественный совершился, когда священный собор нарек
всех граждан киевских христианами, тогда Владимир, в радости и восторге
сердца устремив взор к небу, громко произнес молитву: «Творец земли и
неба! Благослови сих новых чад твоих; дай им познать тебя, Бога
истинного; утверди в них веру правую. Будь мне помощию в искушениях зла,
да восхвалю достойно святое имя твое!..»
Или у Соловьева. «… многие пошли к реке сами собою, а кто не хотел, тех
воины тащили, и крестились: мужчины выше моста, а женщины ниже. Тогда
многие язычники, чтоб отбыть от крещения, объявляли, что крещены; для
этого Иоаким (епископ) велел всем крещеным надеть на шею кресты, а кто
не будет иметь на себе креста, тому не верить, что крещен, и крестить.
Так было в Новгороде. Владимиру, по преданию, нравился чувственный рай
магометов, но он никак не соглашался допустить обрезание, отказаться от
свиного мяса и от вина. «Руси есть веселье пить, – говорил он, – не
можем быть без того». Владимир имел широкую душу, которая в молодости
могла повести его к излишествам, освященным, впрочем, языческими
понятиями, и которая в летах зрелых, особенно под влиянием христианским,
сделала его красным солнцем для народа. Владимир не любил жить один; он
любил дружину, говорит летопись, думал с нею о строе земском; любя
думать с дружиною, Владимир любил пировать с нею; о пирах его остались
предания и в летописях, и в песнях. Так, празднуя освящение церкви
Преображения в Василеве и вместе избавление свое от печенегов, Владимир
велел сварить 300 варь меду. Созвал бояр, посадников, старшин изо всех
городов, всяких людей множество и бедным роздал 300 гривен; праздновав с
Преображенья 8 дней, князь возвратился в Киев к Успеньеву дню и здесь
опять задал большой праздник. Созвал бесчисленное множество народа.
Такие праздники по случаю торжеств религиозных имели тогда важное
значение: они заменяли для народа празднества языческие, очень много
содействовали тому, что новая религия входила в жизнь народа…
Сравнение церковной структуры на Руси с византийской показывает, что
условия Руси не позволяли слепо копировать иноземные образцы, а
заставляли исходить из местных нужд. Русская структура церковного
управления соответствовала не византийским принципам административного
деления патриархии, а явилась результатом внутреннего развития
государственного строя Руси. К середине XIII в. на Руси было 16 епархий,
в значительной части соответствующих крупным русским княжествам.
Сохранению политической роли Киева, за обладание которым боролись
практически все княжеские линии, несомненно способствовало среди других
факторов и наличие в нем митрополичьей кафедры, ибо обладание древней
столицей позволяло сильному князю использовать в своих интересах не
только епископа своей епархии, но и главу всей русской церкви.
О том виде, в каком христианство преподносилось язычникам времен
Владимира, мы можем судить по известной «речи философа» в Повести
временных лет. На главное место в нем был поставлен библейский
ветхозаветный творец мира, бог-отец Саваоф. На втором месте – бог-сын
Иисус Христос. Евангельское учение в своей сущности этим философом не
изложено; упомянуто лишь о загробном мире. Нет упоминаний и о Троице,
которая была совершенно не понятна язычникам. Рассказано о значении
женщины, дерева и об очистительной силе воды. Мария обрисована как
женщина, воплотившая Слово бога и родившая сына бога. (В известном
соответствии с этим создавался и пантеон Владимира 980 г.).
В культурном отношении греческая церковь располагала большим фондом
богослужебной, богословской и исторической литературы, и высокоразвитым
искусством (архитектура, живопись). Для Руси благоприятным
обстоятельством было то, что родственная Болгария, принявшая
христианство на 120 лет раньше, вела богослужение на славянском языке (а
не на греческом или латинском) и к концу Х в. создала большой запас
переводов христианской литературы, вполне доступной по языку и для
русских. В городах Киевской Руси строились церкви; они снабжались
богослужебными книгами, утварью, обслуживались причтом
(церковнослужителями); вокруг городов, сразу за крепостными стенами,
возникали монастыри, духовенство устраивало в городах торжественные
молебны, крестные ходы, читало проповеди. Но язычество продолжало
оставаться сильным. Заглянем в известное «Слово о твари…», составленное
русским книжником в XII в. Автор упрекает предшествующие поколения
русских людей в том, что они создали языческую религию (вот, и тогда
были на нашей земле Гордиенки). Далее идет интереснейшее
противопоставление пустующих христианских церквей шумному многолюдству
языческих игрищ:
«…Мнози ся ленять и зле живуть (ленясь слушать чтение божественных
книг), яко же имян не ведати чтомых книг – то же и срамеются тем и не
содрогнуться, но слабе живуть и не слушая божественных словес. Но аще
плясци или гудци (танцоры и скрипачи) или ин хто игрець позоветь на
игрище или на какое зборище идольское—то вси тамо текут, радуяся… и весь
день тот предстоят позорьствующе тамо… (когда же нас приглашают в
церковь) мы позеваю(ще) и чешемся и протягаемся, дремлем и речем:
«Дождь» или: «Студено» или леностно ино… А на позорищех (театральных
представлениях) ни крову сущю, ни затишью, но многажды дождю и ветром
дышащю или въялици (метель) – то все приемлем радуяся, позоры дея на
пагубу душам. А в церкви покрову сущю и заветрию дивну – и не хотять
прити на поученье, леняться… Да не вем, како вы буде милость обрести от
бога не послушаеще святых писаний!
Формально Русь стала христианской. Погасли погребальные костры, на
которых сгорали убитые рабыни, угасли огни Перуна, требовавшего себе
жертв наподобие древнего Минотавра, но долго еще по деревням насыпали
языческие курганы, «отай» молились Перуну и огню-сварожичу, справляли
буйные праздники родной старины. Язычество слилось с христианством….
В городах в XI-XII веках было много каменных и деревянных церквей, в
которых служили священники (попы) и их помощники дьяконы…. Сооружены
были христианские храмы в Чернигове, Владимире Волынском, Белгороде,
Переяславле, Турове, Полоцке и ряде других древнерусских городов. Вообще
в храмостроительстве, в иконе, русский церковный опыт выражает и
воплощает себя в те века больше, чем в словесном, богословском
творчестве. Архитекторы стремились вознести церковные здания над
хижинами и хоромами так, чтобы именно церкви создавали архитектурный
ансамбль города. Ученые предполагают, что у восточных славян были
деревянные рубленые языческие храмы, способы сооружения которых
перенесены впоследствии на христианские церкви. «В основе построения
славянского языческого храма, – пишут историки русской архитектуры, –
лежала, как можно предположить, клеть, иногда башнеобразной формы. Можно
также предположить, что наиболее крупные языческие храмы состояли из
нескольких деревянных срубов, соединенных между собой, и что под их
влиянием строились первые деревянные соборы, подобные Софии новгородской
989 г., тринадцатиглавой, как о том говорит летопись, т.е., вероятно,
тринадцатисрубной».
Каменное строительство только начинало развиваться в рассматриваемое
время. Но начало это было обнадеживающим, создававшим предпосылки для
сооружения русскими мастерами в последующие века подлинных шедевров из
камня. Именно так оценивает потенциальные возможности древнерусских
строителей академик Б. А. Рыбаков: «Будучи подготовленными еще за
языческий период к строительству крепостей, башен, дворцов, деревянных
языческих храмов, русские архитекторы с поразительной быстротой освоили
новую византийскую технику кирпичного строительства и украсили
крупнейшие русские города великолепными монументальными сооружениями».
Но долго еще церковники жаловались на то, что их храмы пустуют…
Опираясь на данные научных изысканий и на свидетельства древних авторов,
Д.С. Лихачев высказал предположение, что «отдельные системы письменности
существовали на территории Русской земли издавна, особенно в районах,
прилегающих к северным берегам Черного моря, где когда-то располагались
античные колонии». Вот лишь некоторые из этих свидетельств.
Автор сказания «О письменах», написанного не позднее начала Х века,
отмечал, что, пока славяне были язычниками, они использовали в качестве
письменности какие-то «черты» и «резы», при помощи которых «читали и
гадали». О наличии письменности у восточных славян дохристианской поры
сообщают арабские и немецкие источники Х века: в них упоминается о
надписи на памятнике воину-русу, о пророчестве, написанном на камне,
который находился в славянском храме, о «русских письменах», присланных
одному из кавказских «царей».
Полагают, что при создании славянского алфавита Кирилл и Мефодий могли
использовать древние русские письмена. Эта догадка выражена в одной
древнерусской рукописи, где, в частности, сказано: «А грамота русская
явилася, богом дана, в Корсуни русину, от нее же научился Философ
Константин, а оттуду сложив и написав книгы русскым языком».
«Христианство, – подчеркивал один из крупнейших советских исследователей
Киевской Руси академик Б.Д. Греков, – стало лишь одним из факторов,
усиливающих потребность в письменности и несомненно ускоривших
усовершенствование своего собственного алфавита».
Действительно, христианизация Руси, создавшая потребность в
богослужебной и апологетической литературе, в разнообразных житийных
материалах, в религиозно-назидательном чтении для верующих и т.п., дала
могучий толчок дальнейшему развитию письменности и книжного дела.
Уже в IX веке на Руси появлялись византийские и римские миссионеры,
которые пропагандировали христианскую веру. В роли таких миссионеров
выступали также византийские купцы и варяжские дружинники, среди которых
были как крестившиеся в Константинополе, так и принявшие христианство в
Риме. В результате соединения внутренней потребности и внешнего влияния
стали появляться на древнерусской земле очаги христианства.
Иногда местное население устраивало самосуд над некоторыми миссионерами.
Именно так поступили, например, вятичи, убившие монаха-миссионера Кукшу,
который в середине XII века прибыл на Вятскую землю из Киево-Печерского
монастыря. (под Мценском, сегодня во Мценске – часовня Кукши).
Если мы заглянем в христианскую семью тех времен, то увидим немало
интересного. Во-первых, нам придется заглянуть, как минимум, в две семьи
– княжескую и простолюдинную. Потому что род ежедневных занятий (бытие)
во многом определял христианское сознание людей. Одно дело, когда глава
княжеской семьи стремился воспитывать своих детей в христианском духе (и
то – далеко не каждый). И совсем другое – когда люди целый день были
заняты крестьянским или ремесленным трудом, в поте лица добывая для
семьи пропитание. От случая к случаю бывая в церкви, они что-то слышали
о Боге, но им никто ничего не разъяснял. Поэтому и понимали все – в
соответствии с прежними верованиями и собственной фантазией.
Фантазии и породили монстра, который называется: русское православие, и
являет собой диффузию язычества в формальное христианство. Что наблюдаем
мы и сегодня, и во все предшествующие нынешнему века.
Например, в Стоглаве (церковный собор 1551 года, постановления которого
составили сборник, состоящий из ста глав. Отсюда и название сборника –
Стоглав, которое было перенесено и на сам собор) приведены
многочисленные примеры совершения в христианские праздники чисто
языческих обрядовых действий. Вот лишь некоторые из них: «В великий
четверток рано утром палят солому и кличут мертвых…В Троицкую субботу по
селам и по погостам сходятся мужи и жены на жальниках (кладбищах) и
плачут на гробах с громким воплем, а когда начнут играть скоморохи,
гудники и перегудники, то, перестав плакать, начинают скакать и плясать,
и бить в ладони, и петь сатанинские песни на тех же кладбищах. В
пасхальную неделю совершают радуницы (происходили на могилах и
соединялись сначала с плачем по умершим, а потом с пиршеством при
бубнах, песнях, плясках) и всякое на них беснование… В ночь под праздник
рождества св. Иоанна Предтечи и на самый праздник во весь день и ночь,
равно и в навечерние Рождества Христова и Богоявления, в городах и селах
мужи и жены, отроки и девицы собираются вместе и со всякими
скоморошествами, с гуслями и сатанинскими песнями, с плясками и
скаканием ходят по улицам и по водам, предаются различным играм и
пьянству… а под конец ночи спешат к реке с великим криком, как бесные, и
умываются водою, и когда начнут звонить к заутрени, отходят в домы свои
и падают, как мертвые, от великого клокотания… В первый понедельник
Петрова поста ходят по селам, по погостам, по рекам и по рощам на игрища
и творят бесовские потехи» (Цит. по кн. Макарий. История русской церкви,
т. VIII, кн. III, с.342-343).
Такие же сетования на засилье язычества в номинально христианской среде
встречаем мы и на страницах Псковской летописи XVI века. В частности,
там приведено послание игумена Елеазарова монастыря псковскому князю
(1505 г.), где выражено возмущение тем, что накануне рождества Иоанна
Предтечи (Ивана Крестителя) «во святую ту нощь мало не весь град
взмятется, и в селах взбесятся в бубны и в сопели и гудением струнным, и
всякими подобными игрании сатанинскими, плесканием и плясанием, женам же
и девам и главами киванием и устнами их неприязен клич, вся скверные
бесовские песни, и хрептом их вихляниа, и ногам их скакание и топтание…
яко сущии идолослужителие бесовскии празник сеи празнують… яко день
Рождества Предтечи великого празнують, но своим древниим обычаем»
(Псковские летописи, вып. I, с.90-91)
Многовековую приверженность крещеного населения княжеской Руси и царской
России языческим верованиям, праздникам и обрядам дореволюционные
церковные историки объясняли не только силой традиции (приверженностью
«вере отцов»), но и тем, что эти верования, праздники и обряды были
теснее связаны с укладом жизни и бытом народным, чем христианские,
сложившиеся в иной среде и потому очень долго остававшиеся чем-то
чужеродным для наших предков. «Двоеверие» сначала явное, затем скрытое,
впоследствии было преодолено русским православием, но преодоление это
оказалось в значительной степени формальным, и достигла его церковь
ценой компромисса, посредством приспособленчества. Византийское
христианство не устранило славянское язычество из сознания и
повседневного обихода народов нашей страны, а приспособило его к своему
вероисповедно-культовому комплексу.
Другой пример. Наши предки в случае заболевания обращались за помощью к
своим божествам и духам. Став христианами, они искали такого же
исцеления у христианских святых. Считалось, например, что Иоанн
Креститель помогает от головной боли, мученик Лонгин-сотник (I в.) – от
глазных болезней, священномученик Антипа (I в.) – от зубной боли,
великомученик Артемий (IV в.) – от грыжи и болезней желудка, мученик
Конон (I в.) – от оспы, святитель Иулнан (I в.) – от детских болезней,
преподобный Марон (IV в.) – от лихорадки и т. п.
Принявшим новую веру иконы заменили их прежних языческих идолов; и
относились к иконам в общем-то по-язычески, как к фетишам; их помещали
не только в храмах и домах, но и на улице, на площади, на развилке
дорог, во дворе (поближе к тем, кого икона должна была защищать), их
старались умилостивить, как и древнеславянского истукана. Уже в наше
время в Новосиле я видела, как икона одной из Богородиц была помещена
над входом в сарай, в котором размещалась хозяйская корова. А сто лет
назад великий русский писатель Антон Павлович Чехов так описывал
верования простой русской семьи: «Старик не верил в бога, потому что
почти никогда не думал о нем… Баба верила, но как-то тускло… Мария и
Фекла крестились, говели каждый год, но ничего не понимали… В прочих
семьях было почти то же: мало кто верил, мало кто понимал».
Языческо-христианский синкретизм русского православия обнаруживается в
том, что наиболее живучие славянские дохристианские праздники и ритуалы
были включены (либо непосредственно, либо в несколько переосмысленном
виде) в состав православной обрядности, а языческие символы переплелись
с христианской символикой.
Ограничимся всего лишь несколькими примерами.
Древние славянские новогодние святки с ряженьем, колядками и прочей
языческой атрибутикой вошли в православный рождественско-новогодний
праздничный цикл, но их языческое содержание сохранилось. Явно языческим
элементом в православном церковно-праздничном ритуале является масленица
– неделя, предшествующая предпасхальному великому посту. По своему
происхождению в сущности это совокупность сельскохозяйственных и
семейно-бытовых обрядов магического характера, отражавших радость
расставания с уходящей зимой и психологическую подготовку древних славян
к приближающейся весне. Основные компоненты этого праздника (блины,
катанье на лошадях, ряженье, поминовение покойников, сожжение чучела
«масленицы» и т. п..) не имеют никакого отношения к христианской
символике.
Древнеславянский цикл весенне-летних обрядов, связанных с культом
предков и земледельческой магией (русальная, или зеленая, неделя –
зеленые святки), был включен церковью в православный праздник троицу.
Между тем основной элемент празднеств этого цикла – поклонение березе –
не имеет никакого отношения к главному сюжету христианской Троицы или
Пятидесятницы: схождению на учеников Иисуса Христа (апостолов) Святого
Духа, благодаря чему они узнали о троичности Бога: Бог-Отец, Бог-Сын и
Бог-Дух Святой.
«И суеверие, самое грубое суеверие во всех возможных видах,
господствовало в массах русского духовенства и народа и потемняло,
подавляло в сознании как пастырей, так и пасомых те немногие, истинные и
здравые, понятия, какие они могли иметь о догматах своей православной
веры» (Цит. Макарий. «История русской церкви», т.VIII, кн. III, с.
309-310, 314.)
Плохое знание христианской догматики и повсеместное торжество
обрядоверия породили еще одну особенность религиозной жизни
дореволюционной России – «внешнее благочестие», под которым
подразумевается игнорирование приверженцами русского православия
внутреннего состояния религиозности и преувеличение наружных форм ее
проявления… Вот как описывает архиепископ Макарий (Булгаков)
религиозность князей – преемников «крестителя Руси» Владимира:
«Некоторые даже из князей ограничивали свое благочестие соблюдением
только благочестивых обычаев и внешними добрыми делами, а когда дело шло
об удовлетворении страстей, открыто нарушали христианские заповеди». В
качестве примера он ссылается на образ жизни великого князя Святополка,
который строил храмы и монастыри, часто посещал Киево-Печерский
монастырь. Но одновременно имел наложниц, был «сребролюбив» и потому
спекулировал солью. А его сын Мстислав замучил монаха, скрывавшего
сокровища в своей пещере (т. II, с.306, 307).
Действительно, и духовенство, и миряне свою «православность» обычно
доказывали действиями демонстрационного характера: отказом от скоромной
пищи по средам, пятницам и в дни многонедельных постов, регулярным
посещением храма и выстаиванием продолжительнейшей церковной службы,
многочисленностью икон в доме, размером свечи, поставленной перед чтимой
иконой, суммой вклада «на помин души» в храм или монастырь и т. д. Вот
как характеризовал религиозность наших предков в части их благочестия
архиепископ Макарий (Булгаков). Он отмечал у них «слепую привязанность к
обряду» и в связи с этим писал: «Как веру свою полагали почти
исключительно в обрядах, так и благочестие – в исполнении обрядов… Это
было благочестие по преимуществу внешнее, обрядовое, фарисейское… Оно
было распространено и глубоко чтилось во всех слоях нашего общества,
между тем как там же господствовали самые тяжкие пороки и почти
совершенная безнравственность» (т. VIII, кн. III, с. 331, 332, 333).
Так, например, в статье «О характере русского религиозного сознания»,
посвященной анализу сборника А. Н. Афанасьева «Народные русские
легенды», В. Соколов писал: «Чем больше вчитываешься в эти произведения
народного духа, тем яснее становится мучительная мысль, что народ наш
только по именам знает христианство, но образ его мыслей – вне самого
примитивного понимания элементарных истин евангелия» (Миссионерское
обозрение, 1914, №4, с. 44).
А вот как характеризовался в дореволюционной литературе украинский
фольклор: «Вообще украинские легенды при любом подходящем и неподходящем
случае любят отклоняться от Библии и впадать в вульгарно-игривый тон»
(Булашев Г. А. «Украинский народ в своих легендах и религиозных
воззрениях и верованиях». Вып. I, Киев, 1909, с. 91). «Священников, –
писал А.И. Герцен о русском крестьянине, – он презирает как тунеядцев,
как людей алчных, живущих на его счет. Героем всех народных
непристойностей, всех уличных песенок, предметом насмешки и презрения
всегда являются поп и дьякон или их жены» (Собр. соч. в 30-ти томах, т.
VI. М., 1955, с. 211). Многие церковные авторы сокрушаются по поводу
неблагоговейного поведения в храме многих прихожан. «Бесстрашие до того
вошло в людей, – говорится в том же Стоглаве, – что некоторые стояли в
церкви в тафьях, в шапках и с посохами, и здесь, как на торжище или на
пиру, вели между собою громкие беседы и своры, и произносили всякие
праздные и срамные слова, заглушая богослужение» (гл. 5). Такие же
признания содержатся и в «Истории русской церкви» архиепископа Макария:
«Некоторые позволяли себе разговаривать и глумиться в церкви, по крайней
мере во время чтений, когда они происходили невнятно и бестолково» (т.
VIII, кн.III, с. 318).
Подобные проблемы постигли и русскую зарубежную православную церковь.
Архиепископ Аверкий (Таушев) на вопрос, все ли его прихожане осознают, к
чему обязывает их принадлежность к православию, ответил вполне
определенно (это уже сегодняшние дни): «Увы! Очень немногие.
Большинство, видимо, думает, что оно (православие) имеет чисто
формальное значение, ни к чему в сущности не обязывающее. Кое-кто,
правда, соглашается, что надо поговеть и причаститься раз в год и, ради
приличия, «забежать» изредка в церковь, «лоб перекрестить». Как правило,
учения православной церкви они не знают, да им и не интересуются, уходя
целиком в свои чисто житейские интересы. Чем отличается православие от
других исповеданий и религий, им неизвестно, а когда заводится с ими
разговор на эту тему, то они обыкновенно любят утверждать, что все веры
одинаковы и что все равно, к какой вере им принадлежать, лишь бы быть
«хорошим человеком» (Православная Русь, 1976, №5, с. 3).
Приобщенные к православию усилиями господствующих сословий и классов
княжеской Руси и царской России, наши предки не отличались ни
стремлением к усвоению догматических основ этой религии, ни особым
рвением в соблюдении религиозно-церковных предписаний. Преобладали такие
примитивные формы проявления религиозности, как обрядоверие и чисто
внешнее благочестие. Поэтому рассуждения о «святой Руси» и «русском
народе-богоносце» следует отнести к богословским мифам, в которых
желаемое выдается за действительность. Я совершенно согласна с таким
мнением некоторых историков. Но даже очень критически настроенные
исследователи, пусть и неохотно, признают (послушайте): «Действительно,
«крещение Руси», понимаемое как официальное введение христианства в
качестве государственной религии древнерусского общества, имело …
определенные прогрессивные хозяйственно-экономические и
социально-культурные последствия, и притом немалые…» (Н. Гордиенко). И
какие аргументы он приводит? «В частности, введение христианского поста,
предусматривающего многодневные запреты на потребление мясной и молочной
пищи, стимулировало развитие огородничества, расширение ассортимента
овощей в меню не только монахов и духовенства, но и остальной части
населения Древней Руси». Необходимость украшать христианские храмы,
изготовлять церковную утварь и одежду, обеспечивать духовенство
разнообразными предметами богослужебного назначения – все это создавало
дополнительные стимулы для развития ремесел на Руси.
С христианством пришли на Русь и получили здесь дальнейшее развитие
искусство фрески и мозаики, иконопись, церковное пение без музыкального
сопровождения. Потребность в грамотном духовенстве и епископате дала
толчок развитию просвещения, привела к появлению церковных школ, а нужда
в богослужебных книгах стимулировала развитие книжного искусства,
сделала необходимым появление библиотек. До появления книгопечатания
именно в монастырских кельях переписывались книги богослужебного
назначения, сочинялась литература религиозно-церковного содержания, в
частности «жития святых».
Другое доказательство успеха христианства нельзя не видеть в подлинных,
не только номинальных побегах христианской государственности,
воплощением которой остался в памяти русского народа сам креститель
России – Владимир Святой. Летописец отчетливо проводит разницу между
отношением его к своей власти до принятия христианства и после, он
рисует его нам ласковым князем, покровителем слабых и бедных,
заботящимся об устроении больниц и богаделен, о справедливости,
просвещении, о благоустройстве государства. Владимир, согласно
летописям, после крещения совершенно меняет и личный образ жизни, и свою
внутреннюю политику. Имевший якобы 800 наложниц до крещения, Владимир
становится единоженцем после крещения, обвенчавшись с сестрой
византийского императора Василия, Анной. Он вводит систему социальной
защиты беднейших слоев населения, приказав периодически развозить
даровые пищу и одежду для бедных за счет великокняжеской казны. Он
приступает к бурному строительству церквей, открывая при них школы и
силой заставляя своих бояр посылать в школы сыновей. Наконец, он издает
свой церковный устав, который предоставлял Церкви очень широкие
гражданские права и полномочия. Десятина всех доходов государства
отдавалась Церкви. Церковным судам были подчинены не только духовенство,
но все миряне, служившие по церковному ведомству или жившие на землях,
принадлежавших Церкви или монастырям. Все преступления нравственного
характера – разводы, супружеская измена и пр. были подведомственны
церковному суду. Устав запрещал языческое умыкание невест. Некоторые
историки указывают, что семейное право России опиралось на основные
положения этих уставов (Владимира и Ярослава Мудрого) вплоть до
революции 1917 г.
Легко понять, какое влияние должна была оказать церковь, подчинив своему
суду отношения семейные, оскорбления чистоты нравственной и
преступления, совершавшиеся по языческим преданиям. Духовенство с своим
судом вооружилось против всех прежних языческих обычаев, против
похищения девиц, против многоженства, против браков в близких степенях
родства. Церковь взяла женщину под свое покровительство и блюла особенно
за ее нравственностью, возвысила ее значение, поднявши мать в уровень с
отцом, что ясно видно из отношений женщины по имуществу. Духовенство
блюло, чтоб родители не женили сыновей, не отдавали дочерей замуж
насильно; преследовало преступления, которые унижают человека,
приравнивают его зверю. Летописец жалуется, что у языческих славян
позволялось срамословие в семейном кругу; духовенство начинает
преследовать срамословие. Семья, до сих пор замкнутая и независимая,
подчиняется надзору чужой власти, христианство отнимает у отцов семейств
жреческий характер, который они имели во времена языческие; подле отцов
природных являются отцы духовные; что прежде подлежало суду семейному,
теперь подлежит суду церковному… . долго требования христианства имели
силу только в верхних слоях общества и с трудом поникали вниз, в массу,
где язычество жило еще на деле в своих обычаях… . не имея ничего
противопоставить христианству, язычество легко должно было уступить ему
общественное место; но, будучи религией рода, семьи, дома, оно надолго
осталось здесь.
Сам Владимир, будучи неграмотным, строит школы, его сыновья являют
пример уже вполне образованных людей – особенно Ярослав Мудрый, при
котором Киев становится одним из мировых центров. При нем работает целая
артель переводчиков, он отбирает детей в школы, сам, по преданию, читает
день и ночь. Сын его, Святослав Черниговский, имеет у себя «полны клети
книг», а писания его сына Владимира Мономаха свидетельствуют о
несомненной и значительной начитанности автора в византийской
литературе. «Поучение» Владимира Мономаха (внука Ярослава Мудрого)
показывает, насколько глубоко в сознание образованного русского
истинного христианина (потому что во все времена очень немало было тех,
кто, называя себя христианином, по сути, им не являлся; у нас это всегда
было запросто – мы не просто с Богом на «ты», мы Его и за бороду… К
сожалению, именно эта более энергичная и агрессивная прослойка
формировала и продвигала свою культуру. А нам теперь приходится эту
«кашу» расхлебывать – каждому для себя…) уже к этому времени вошли
основные христианские понятия. Оно проникнуто кротостью, христианской
нравственностью, добротой, любовью. Мономах решительно выступает против
мести, против стремления подчинить своих врагов и соперников любой
ценой, против пролития крови. Единственный подлинный и надежный путь
победы над противником, пишет он, это покаяние, слезы и милостыня.
«Поучение», написанное в назидание своим детям, учит их не лениться и
всегда помнить, что нужно прибегать к молитве, будь то в храме, дома или
в походе, на коне. По крайней мере, если другие слова не приходят в
голову, «мысленно повторяйте: Господи, помилуй; ибо эта молитва
настолько лучше греховных мыслей».
Больше всех современных князей Мономах напоминал прадеда своего,
ласкового князя Владимира. Большую часть жизни провел он вне дома,
большую часть ночей проспал на сырой земле; одних дальних путешествий
совершил он 83; дома и в дороге, на войне и на охоте делал все сам, не
давал себе покою ни ночью, ни днем, ни в холод, ни в жар; до света
поднимался он с постели, ходил к обедне, потом думал с дружиною,
оправливал (судил) людей, ездил на охоту или так куда-нибудь, в полдень
ложился спать и потом снова начинал ту же деятельность.
Дитя своего века, Мономах, сколько любил пробовать свою богатырскую силу
на половцах, столько же любил пробовать ее и на диких зверях, был
страстный охотник: диких коней в пущах вязал живых своими руками; тур не
раз метал его на рога, олень бодал, лось топтал ногами, вепрь на боку
меч оторвал, медведь кусал, волк сваливал вместе с лошадью. «Не бегал я
для сохранения живота своего, не щадил головы своей, – говорит он сам. –
Дети! Не бойтесь ни рати, ни зверя, делайте мужеское дело; ничто не
может нам вредить, если бог не повелит; а от бога будет смерть, так ни
отец, ни мать, ни братья не отнимут; божье блюдение лучше
человеческого!»
Конечно, ни этого «успеха» киевского христианства, ни глубины самой
«христианизации» не следует преувеличивать. Она остается уделом элиты,
тонкого слоя нарождающейся церковной и государственной интеллигенции.
Славянское язычество не оказало фанатического сопротивления христианству
(кроме расправ с миссионерами), не было организованно, не имело ни
письменности, ни разработанного культа (хотя существует иное мнение – о
поголовной грамотности славян-язычников. Сегодня эту точку зрения
насаждают представители печально известного общества «Память») – но все
это только сделало его особенно живучим и опасным. Это язычество
«мягкое», природное, глубоко связанное с «естественной» жизнью, –
христианство же долго было иностранной религией… Для своего принятия оно
требовало просвещения, было книжным по самой своей природе. То, что было
в нем внешним: богослужение, обряд – воспринималось легко, чаровало и
покоряло. Но создавалась опасность (и Русь не избежала ее) за этим
внешним не увидеть и не стараться увидеть смысла, того «логоса», без
которого сам христианский обряд становится языческим, или самоцелью… А
душа продолжала питаться старыми «природными» религиозными переживаниями
и образами. «Язычество не умерло и не было обессилено сразу, – пишет о.
Г. Флоровский. – В смутных глубинах народного подсознания, как в
каком-то историческом подполье, продолжалась своя уже потаенная жизнь,
теперь двусмысленная и двоеверная… Заимствованная византино-христианская
культура не стала «общенародной» сразу, а долгое время была достоянием и
стяжанием книжного или культурного меньшинства…».
Гораздо вернее в упорном сопротивлении «русской души» – Логосу видеть
одну из самых глубоких причин многих роковых «обвалов» и кризисов на
русском историческом пути. Сказалось так сильно и ясно недоверие к мысли
и творчеству: спасение только в неукоснительном сохранении старины, и в
этом беспомощном консерватизме открывается весь трагизм, вся глубина
московского отрыва от живой православной культуры. «Спасением» стало
соблюдение устава, исполнение обряда. Но обряд из-за непонимания его
людьми стал уже самоцелью, так что даже явные ошибки в тексте,
освященные древностью – оказывались неприкосновенностью, а их
исправление – опасным для души. Наконец, развилась уже простая боязнь
книги и знания. Заглянем снова в средние века. Сами учители, по словам
Курбского, «прельщали юношей трудолюбивых, желавших навыкнуть Писания,
говоря: не читайте книг многих, и указывали, кто ума изступил, и он –
сица в книгах зашелся, а он – сица в ересь впал. Типография в Москве
была закрыта – и русские «первопечатники» Иван Федоров и Петр Тимофеев
обвинены в ереси… Сам царь вступился, наконец, за книгопечатание и снова
открыл типографию в 1568 г.
Марксистские историки всячески старались использовать любые отрывочные
сведения, чтобы доказать, что грамотность на Руси появилась независимо
от крещения и до него. Однако кроме какого-то кувшина с кириллической
надписью на славянском диалекте, скорее балканского происхождения,
никаких иных памятников письменности дохристианской эпохи Руси найти не
удалось. Да сам кувшин, скорее всего, был завезен из Болгарии или
Македонии. А поскольку вся письменность той эпохи, за исключением
греко-русских договоров, связана с Церковью, наиболее логичным казалось
подтвердить наличие грамотности в дохристианской Руси тем, что для
ведения государственной канцелярии князья-де нанимали грамотных христиан
из местных жителей.
Несомненно, Православная Церковь, можно сказать, выпестовала русского
человека, повлияла на формирование его характера, внедрила христианские
понятия в повседневную жизнь. Даже в отношении языка: ни в одном
западном языке нет такого словарного влияния Церкви, как у православных,
особенно русских. У русских шестой и седьмой дни недели названы
евангельскими терминами, в то время как у большинства западных народов
названия дней недели языческие.
Представляет интерес высказывание П.Б. Струве. На заре прошлого века он
утверждал: то, что мы называем церковно-славянским языком, никогда не
было языком русского народа. Но этот, на самом деле староболгарский,
язык на той стадии языкового развития, в которой находились тогда
отдельные славянские народы, был еще достаточно близким к русскому,
чтобы быть вполне понятным. И вот, считает Струве, этот язык, будучи
языком письменности всех племен Руси, стал цементирующим веществом
русской нации. По его выражению, у Руси был общенациональный язык до
появления русской нации. Язык создал нацию.
И все же почему такая богатейшая культура Византии не посеяла семян
достаточно глубоко в русскую почву, чтобы они могли пережить все
невзгоды и дать долгосрочные всходы, не уступая средневековому развитию
Западной Европы? На этот вопрос, как нам кажется, вполне
удовлетворительный ответ дает о. Георгий Флоровский, с которым
соглашается и о. Иоанн Мейендорф. Согласно этой гипотезе, тот пакет
культуры, мысли, знаний, который получила Русь готовым и во всем своем
колоссальном объеме, оказался ей не по зубам. Культура Рима, который
постепенно питал свои наследием молодые варварские государства Западной
Европы, стояла на гораздо более низкой ступени развития, чем культура
Византии. То же относится и к богословию. На западе развитие было более
гармоничным и постепенным. Русь же единым махом получила доступ к
сложнейшей византийской государственно-административной системе,
детально разработанной юридической структуре, системам социальной
защиты, общественного обеспечения, сложной структуре образования,
системам мышления, философии, богословия. Все это свалилось как гром
среди ясного неба на детскую голову русичей. Это было как если бы
отправить семилетнего ребенка не в первый класс школы, а сразу в
университет. Этот пакет застрял в горле Руси на многие столетия. Он
очаровывал и зачаровывал. Но не осмыслялся. Отсюда и наше обрядоверие:
все обряды, каждая нота богослужения, полученная от греков,
воспринимались как абсолют и нерушимая догма…. Отсюда и характерная
статичность нашего православия, да и раскол XVII века, в котором обе
стороны абсолютизировали обрядность в качестве нерушимой божественной
истины. Отсюда и длящаяся по сей день подозрительность ко всякому
новшеству в православии вообще, но особенно в его русской разновидности,
даже когда это «новшество» является на самом деле возвращением к
святоотеческому учению. Русский литературный неофит не был знаком с
критериями, определяющими качество литературной работы, надежность и
авторитетность того или иного автора. Для него каждая книга была книгой
с большой буквы. Но кроме письменного памятника («Слово о законе и
благодати») мы хотим обратить внимание на изустно сохранившиеся
произведения народной фантазии – таковы наши песни и сказки, в которых
упоминается о Владимире, о подвигах его богатырей. По характеру своему
эти песни и сказки разделяются на такие, в которых преобладает древний,
языческий элемент, и на такие, в которых уже видны следы христианского
влияния.
Это влияние заметно отразилось в песне об Алеше Поповиче; противником
Алеши является Тугарин Змеевич, богатырь с чудовищной материальной силою
и чародей: отечество Змеевич , способность палить огнем и склонность к
сладострастию указывают на его нечистое происхождение. Алеша Попович не
отличается чудовищной материальной силою, но ловко владеет оружием. За
столом княжеским Тугарин Змеевич ест и пьет по-богатырски: по целой
ковриге за щеку мечет, глотает целиком по лебедю, по целой чаше
охлестывает, которая чаша в полтретья ведра, бесстыдно ведет себя с
женщинами; все это не нравится Алеше, он сравнивает Тугарина с
прожорливым животным: здесь уже природа человеческая вооружается против
животненной. Приготовляясь к битве с Тугарином, Алеша не спит всю ночь,
молится со слезами, чтобы бог послал ему в помощь тучу грозную с дождем
и градом; Алешины молитвы доходны ко Христу: бог посылает тучу с дождем
и градом, крылья у Тугарина обмокли, и он свалился на землю, принужден
бороться обыкновенным способом; Алеша побеждает его, но побеждает не
материальною силою, а хитростью: сошедшись с Тугарином, Алеша говорит
ему: «Ты хочешь драться со мною один на один, а между тем ведешь за
собою силу несметную»; Тугарин оглянулся назад; этим мгновением
воспользовался Алеша, подскочил и отрубил ему голову. Любопытно видеть,
как под влиянием христианства переделывались предания о любимом народном
богатыре – Илье Муромце: мы встретили уже раз Илью в борьбе с кочевою
ордою, когда он вместо оружия человеком бил людей; но вот слышится об
нем же другое предание, составившееся под новым влиянием: тридцать лет
сидит Илья сиднем, не владеет ни руками, ни ногами и получает
богатырскую силу чудом, как дар божий за христианский подвиг, за желание
утолить жажду двух странников; дальнейшие подвиги его отмечены также
смирением, благодушием. Против языческого поклонения материальной силе
христианство выставило –поклонение силе духовной, небесной, пред которой
материальная, земная сила ничто, против которой не устоит никакой
богатырь. Мы видели, как это понятие отразилось в преданиях об Алеше
Поповиче и Илье Муромце; но всего резче высказалось оно в предании о
том, как богатыри, победив несметную басурманскую силу, обезумели от
гордости и вызвали на бой силу небесную, которая росла все более и более
под ударами богатырей и наконец заставило их окаменеть от ужаса. Так под
влиянием христианства начало упраздняться поклонение материальной силе.
(Соловьев ссылается на проф. Шевырева).
Но есть еще целый ряд произведений народной фантазии, которые отзываются
также глубокой древностью и которые своим существованием обязаны уже
почти исключительно новой религии: мы говорим о духовных наших песнях
или стихах, которые обыкновенно поются слепыми нищими. Мы видели в
предании о принятии Владимиром христианства, что князя всего более
поразил рассказ греческого проповедника о начале и конце мира; мы видели
также, что эти вопросы занимали сильно языческие народы севера; и вот
народная фантазия овладевает этими вопросами и решает их по-своему, под
непосредственным, однако, влиянием христианства. Так произошли важнейшие
стихи – о Голубиной книге и о Страшном суде. В первой песне говорится,
как из грозной тучи вышла исполинская книга, как из многочисленного
собора всякого рода людей никто не мог разогнуть ее, как мог это сделать
один царь Давид, совопросником которого о тайнах творения является наш
Владимир. Здесь можно видеть связь песни с преданием о том, как Владимир
спрашивал у греческого проповедника о содержании Ветхого и Нового
завета.
Принятие христианства отдельными людьми, народами, странами отражалось
не только на духовной, но и на материальной стороне их жизни. Альфред
Маршал, экономист XIX века, изучая исторический материал, пришел к
выводу, что современная фирма, где хозяин и работник не являются
родственниками, возникла только после широкого распространения
христианства, на рубеже IV-V веков. По мнению Маршала, после прихода в
мир Спасителя и коренного преображения отношений между людьми доверие,
ранее распространявшееся только на членов семьи, стало возможным и по
отношению к чужакам. И с этого момента начинает развиваться то, что мы
называем экономикой… Кстати, до начала XIX века развитие России шло
параллельно остальному христианскому миру – доля нашей страны возросла
до почти 15% мирового производства! Однако далее вплоть до 1917 года эта
доля только снижалась.
Административные методы управления экономикой, возобладавшие с
петровских времен, постоянное запаздывание с проведением необходимых
реформ сковали творческие силы нации. Многие сейчас склонны
идеализировать дореволюционное прошлое, ссылаясь на краткосрочные
подъемы в 1895-1900 и 1910-1913 годах. Но общей картины эти вспышки, к
сожалению, не изменили.
Христианский мир оказался удивительно способным к развитию, творчеству,
нахождению выходов из системных кризисов, умению осознать ошибки и
перестроиться. После согласованного повышения цен на нефть ВВП на душу
населения в исламских монархиях Персидского залива превысил показатель
США. Однако христианский мир нашел выход в ресурсосберегающих
технологиях. Персидские же монархии не предложили ничего, и их
благосостояние колеблется вместе с ценами на нефть.
В 1990-е годы оказалось, что потенциал японской модели исчерпан – уже 15
лет страна не может выбраться из депрессии. Потому что в
постиндустриальном мире основа экономического роста – это информация и
нововведения, производство не столько промышленных изделий, сколько
новых знаний. Но чтобы их производить, нужны другие люди и другое
общество: более открытое, толерантное, уважающее свободу личности.
Оказалось, что языческая по сути страна не готова в корне измениться,
чтобы выйти из системного кризиса.
В XX веке было несколько «экономических чудес». Но только одному
государству удалось из беднейшего превратиться в высокоразвитое. Это
Южная Корея. Признание этого факта мы находим не только, посещая
автосалоны и магазины бытовой техники. В 1997 году Корея была принята в
элитный клуб развитых стран – Организацию экономического сотрудничества
и развития – ОЭСР. Но вот что удивительно – быстрые экономические
изменения в республике шли параллельно с изменениями в сфере духовной.
За 50 лет страна из преимущественно буддистской превратилась в
христианскую (по последним данным, 60% корейцев – протестанты).
В отличие от Японии Корея смогла признать слабые места своей модели
развития, построенной на чеболях (мультиотраслевых непрозрачных,
связанных с государством концернах), покончить с «капитализмом
приятельских отношений» и перейти от авторитарного правления к
демократии. Возможно, именно христианизация позволила Корее заимствовать
не только технические и управленческие навыки, но и способность к
адаптации и признанию собственных ошибок.
Крещение Руси (христианская перестройка) – не удалось – не смогли
убедить русичей в необходимости и возможности живой личной веры. Вместо
этого просто крестили всем скопом. Вместо свободного выбора веры высшим
указом ввели государственную религию. Принятое христианство не было
понято, и за культурной ширмой скрывались языческие боги, варварские
традиции, разрушительные силы. Вспомнишь Н. Лескова: «Русь была крещена,
но не была просвещена».
Второй шанс России – это сознательный выбор христианства как
мировоззрения, образа жизни. Только вот не князю Владимиру его делать, а
отдельно взятому человеку. Перестройки сверху безуспешны, необходима
самоперестройка – на христианском основании и с личной верой в Бога.
Сегодня страна восстанавливается. Очень популярно новое издание триады
«православие, самодержавие, народность». Личность же, как и раньше,
лишена внимания…
1. Рыбаков Б. А. «Язычество Древней Руси». – М., «Наука», 1988.
2. Рыбаков Б. А. «Мир истории. Начальные века русской истории», издание
второе. – М., «Молодая гвардия», 1987. Сер. «Эврика».
3. Русское православие: вехи истории. Науч. ред. А. И. Клибанов. – М.,
Политиздат, 1989.
4. Гордиенко Н. С. «Крещение Руси»: факты против легенд и мифов.
Полемические заметки». – Л., Лениздат, 1986.
5. Пособие по истории СССР для поступающих в вузы. Под ред.
члена-корреспондента АН СССР профессора МГУ И. Д. Ковальченко. – М.,
издательство Московского университета, 1974.
6. Введение христианства на Руси./ Ин-т философии АН СССР; отв. ред. А.
Д. Сухов. – М., «Мысль», 1987.
7. Как была крещена Русь. – 2-е изд. – М., Политиздат, 1989.
8. Мудрое слово Древней Руси (XI – XVII вв.); сборник./ Сост., вступ.
ст., подгот. древнерус. текстов, пер. и коммент. В.В. Колесова. – М.,
«Сов. Россия», 1989. (Сокровищница древнерусской литературы).
9. Шмеман Александр. Исторический путь православия. – М., изд-во
«Паломник», 1993.
10. От Корсуня до Калки. /Сост., коммент., сопровод. текст О. М. Рапова.
– М., «Молодая гвардия», 1990. – (История Отечества в романах, повестях,
документах. Век X-XIII).
11. Соловьев С. М. Сочинения, кн. 1, т. 1, гл. 7.
12. Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 1, гл. IX – X.
13. «Мирт», евангельская газета, №4 (54), июль-октябрь 2006; №3 (58),
май-июнь 2007; №4 (59), июль-август 2007.
14. Поспеловский Д. В. «Православная церковь в истории Руси, России и
СССР». Учебное пособие. – Библейско-богословский институт св. апостола
Андрея, М., 1996.
15. Лесков Н.С. «Заячий ремиз». – М., «Советская Россия», 1987.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
