2
Московский гос?ударственный социальный университет
Институт Социологии
Кафедра истории социологи?и
Реферат на тему:
«Макс Вебер и Россия»
Студента 1 курса факультета социальной информатики Красницкого В.В.
Приняла: Михайлец Ю.О.
Москва – 2003
Содержание:
1. Введение – стр. 3
2. Краткая характерист?ика социальной философии
М. Вебера – стр. 4
3. Взгляды Вебера по отн?ошению к первой русской
революции – стр. 5
4. Заключение – стр. 19
5. Список литературы – стр. 20
ВВЕДЕНИЕ
Макс Вебер (1864-1920) явля?ется одним из родоначальнико?в социологии
как науки, одним из классических социологов, наряду с Марксом,
Дюркгеймом и д?ругими. Вебер родился в Эрфурт?е (Тюрингия) и учился в
университетах Гейдельберга, Берлина и Геттингена. После первых
исследований по философии и праву его интересы стали тяготеть к
политэкономии, истории и позднее к социологии.
В некотор?ых своих работах Вебер исслед?овал российское общество нач?ала
20-го столетия. Здесь мы рассмотрим две первых статьи о России этого
социолога, каждая их которых разрослась в целую брошюру, – «О ситуации
буржуазной демократии в России» и «Переход России к мнимому
конституционализму». Несмотря на то, что, в общем, они не обойдены
вниманием западных исследователей, их содержание освоено еще далеко не
полностью — как с точки зрения вебероведения, так и с точ?ки зрения
изучения первой рус?ской революции и ее восприяти?я на Западе. Между
тем, и состояние современного вебероведения, и задачи углубленного
социологического изучения революции 1905—1906 гг. в России, в тематике
которого мы находим все больше созвучий нашим сегодняшним проблемам, — и
то, и другое вновь? побуждает нас обратиться к названным веберовским
работам.
Как только мы начинаем внимательно читать эти две статьи, каждая из
к?оторых выглядит как нечто сре?днее между репортажем и хрони?кой
событий первых девяти месяцев русской революции, время от времени
прерываемой экскурсами в их ближайшую (а местам?и и более отдаленную)
предысто?рию, сразу же обнаруживается в?есьма существенное затрудне?ние.
При всем желании Веберу не удается ни роль поверхностного репортера, ни
роль беспристрастного хроникера. К тому же при всей внешней простоте
веберовский текст оказался перенасыщенным самыми разнообразными
ассоциациями и параллелями. А потом оказывается, что э?ти тексты,
абсолютно невозмож?но не то чтобы понять во всей их внутренней
сложности, но просто адекватно прочитать, не учитывая глубинных
предпосылок веберовской социальной философии.
Уже сложившаяся в основных своих чертах ко времени работы над
рассматриваемыми текстами, она ожи?дала своего дальнейшего разв?ития и
конкретизации на более широком историческом фоне. Ее общий контур
проступал сквозь цикл статей, представших как части единого труда под
названием «Протестантская этика и? дух капитализма», признанного сегодня
одним из классическ?и парадигмальных для социоло?гии нашего века. И
основной «хронологический факт», который необходимо иметь в виду в
рассматриваемой нами связи, заключается в том, что этот труд самы?м
ближайшим образом предшест?вовал первым статьям М. Вебера? о России. И
это обстоятельство нашло свое выражение в своеобразной «социологической
реф?лексии», которая образовала «п?одтекст» веберовской хроники русской
революции 1905 г., время от времени — в особенности к концу каждой из
статей — всплывавший на поверхность их текста. О?тсюда — необходимость
предварить следующее изложение краткой характеристикой социальной
философии автора «Протес?тантской этики».
КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СОЦИАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ М. ВЕБЕРА
В ее центре прорисовывается идея свободы, осмысленной, так сказать,
«культурно-социологически». Пр?облема свободы, истолкованно?й в духе ее
протестантского понимания — в качестве свободы «лица», индивидуально
определенной личности, действующей, что называется, в здравом уме и
т?вердой памяти, с Богом в сердце и разумом в голове, а потому
по?лностью ответственной за сво?и действия, — предстает, таким о?бразом,
во всей ее социокульту?рной и культурно-историческо?й конкретности. Это,
прежде всего, проблема условий возможности рождения самоутверждения и
дальнейшего существования соответствующего типа личности. Имеется в виду
личность, свободная не просто в «западном», но именно
протестантски-за?падном смысле, какой Вебер счи?тал наиболее адекватным
выра?жением европейского духа.
В своем классическом виде такая свобода — дело уже не будущего и не
на?стоящего, а прошлого, хотя и не столь уж далекого. Ее классическую
эпоху Вебер относит ко временам раннего капитализма. Прежде всего — ко
временам великих географических открытий, когда раздвинулись необъятные
пространства свободы, с одной стороны, и с другой — связывает ее с
эпохой реформации, из ко?торой, согласно его концепции?, родился «дух
капитализма»: рад?икальный протестантизм с его? «хозяйственной этикой».
Однак?о с тех пор утекло уже достаточно много воды, и животворный д?ух
свободы, витавший в атмосфере раннего капитализма, объективировался в
формализованных и бюрократизированных структурах «зрелого» капитализма.
Теперь уже сами эти структу?ры навязывают индивиду соотв?етствующий
стиль поведения и? образ жизни — капитализм пере?стает быть делом
свободного р?ешения личности. От нее требуется уже все меньше
творческого напряжения, которому Запад и был обязан классическими
манифестациями свободного решения и самостоятельного действия, равно как
и подлинно демо?кратическим укладом обществ?енной и политической жизни,
со?ответствующим Новому времен?и.
И вот в то самое время, когда Запад — в лиц?е социальных мыслителей
масш?таба и уровня Макса Вебера — на?чал подозревать, что его
буржу?азно-демократические идеалы? свободы остались в прошлом, а
стремление жить и действовать в соответствии с ними наталкивается на все
большие трудности, заставляющие предпринимать все более значительные
усилия для сохранения достигнутых и узаконенных свобод, — в России
разразилась революция, поставившая своей целью их завоевание. Революция,
которая, ка?к казалось (особенно поначалу?), могла бы — при
соответствующе?й «констелляции» — не только вернуть ощущение свежести
несколько «приувядшим» идеалам, восходящим к эпохе раннего капитализма,
но и сообщить им «второе дыхание». Стоит ли удивлятьс?я тому, что
революция, пробудившая у либеральной (не говоря у?же о
радикально-демократичес?кой) интеллигенции Запада такого рода ожидания,
должна была вызвать самый живой интерес автора «Протестантской этики?»,
заставив его отложить на время все свои прежние научные планы и
погрузиться в заколдованный круг проблем, вызвавших к жизни эту
революцию и, в свою оч?ередь, вызванных либо заостре?нных ею самой.
ВЗГЛЯДЫ ВЕБЕРА ПО ОТНОШЕНИЮ К ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ (1905 ГОД?А).
Своеобразие описанной здесь (разумеется, в самых общих чертах) позиц?ии
Вебера — «стороннего», но вов?се не беспристрастного наблю?дателя
освободительной борь?бы в России, всесторонне учиты?вавшего ее
всемирно-историче?ский контекст, — давало (и до сих пор дает) подчас
повод для чит?ательских аберраций. Стремле?ние автора статей о первой
рус?ской революции быть максимал?ьно объективным в оценке пара?доксов,
трудностей и опасностей, которым дело российской свободы подвергалось не
только со стороны его противников, н?о и со стороны борцов за него
(особенно крайних революционеров, которые были «убежденными? и до конца
последовательными?» защитниками свободы в России), — расценивалось порой
как свидетельство веберовского пессимизма. Как результат плохо скрытого
(а то и вовсе нескрыва?емого) убеждения Вебера в том, что свобода в
«западном» смысле, понятая прежде всего как пра?вовым образом защищенная
сво?бода каждого гражданина стра?ны, не имеет в России никаких шансов.
Сегодня, когда мы снова пытаемся осуществить свободу в системе
учреждений парламентарной демократии, сделав ее повседневной реальностью
нашей общественно-политической жизни, в веберовских статьях, написанных
в самом на?чале нашего века, «истекающего» ныне (а для нас это был век,
воистину истекающий кровью, а не к?люквенным соком), звучат совсе?м не
праздно и даже не очень-то и академически, как бы уважительно мы ни
относились к подлин?ному академизму. Главный из ни?х для самого Вебера —
уже вопро?с отнюдь не «чистого» философа?: о судьбах «идеала свободы»
воо?бще, а именно социального фило?софа и социолога. Это вопрос о
перспективе той вполне осязаемой свободы, «живой дух» которой пробудился
в эпоху Реформации, чтобы воплотиться в социа?льно-экономической и
политич?еской деятельности его носит?елей в XVII—XVIII веках, когда был
залож?ен фундамент позднейшего раз?вития капитализма, — в условия?х
«высокоразвитого капитализма». Для нас же главным из веберовских
вопросов по-прежнему все еще остается вопрос о судь?бе освободительных
движений?, воскрешающих идеи и требован?ия времен Реформации и
раннеб?уржуазных революций в период? «позднебуржуазного развития»
Западной Европы и Соединенных Штатов Америки, задающих миру свои
стандарты экономической деятельности и политического поведения.
Движений, длинную череду которых во всем мире начала Россия на рубеже
XIX—XX столетий, чтобы теперь, почти век спустя, вновь попытать счастья
и добиться той свободы, которая витала еще в атмосфе?ре русского
земского движени?я.
Измерение индивидуальной («ли?чной») свободы, хотя и является измерением
общественной реальности, однако совсем иным, че?м, скажем, ее
экономическое измерение. Антропологически оно укоренено в волевом начале
человеческой природы: в воле индивида, условием возможности
самоосуществления которой и является свобода. Эта воля либо есть, либо
ее нет; но когда она существует, она реализует себ?я в соответствующих
учрежден?иях, обеспечивающих обществе?нные условия индивидуальной?
самодеятельности социально? активных людей. И тогда обнаруживается, что
в любой, казалос?ь бы, самой безнадежной ситуац?ии для нее может быть
найден «шанс», — и дело людей, участвующих? в историческом свершении,
сум?еют они воспользоваться этим? шансом или нет. Эта глубинная
общемировоззренческая предпосылка лежит в «подтексте» вебе-ровского
рассмотрения событии, получивших отражение в его «хронике» русской
революции 1905 г., включая и ее более или менее близкую предысторию.
Не учитывая всей значимости этой общемировоззренческой предпосылки
Вебера, равно как и тесно сопряженных с нею социально-философских
постулатов, определивших веберовское видение всемирно-исторических судеб
свободы, трудно противостоять искушению представить «хронику» событий
первой русской революции, предложенную крупнейшим социологом нашего
века, как монотонное повеств?ование о нескончаемой череде? «мышеловок» и
«ловушек», в котор?ых безнадежно застопорилось? дело российской свободы.
Дает ли веберовское рассмотрение конкретных событий первых девяти
месяцев русской рев?олюции основания для истолко?вания «думы» немецкого
социолога о перспективе российского освободительного движения так, чтобы
однозначно утверждать: слишком поздно? И в этом слу?чае мы сперва
обратимся к тем веберовским соображениям, которые действительно могли бы
дать повод для подобной интерпретации, разумеется, при соответствующей
«установке» истолкователя. В самом деле, анализ?ируя программные
документы р?оссийской либеральной демок?ратии (главным образом это был?и
документы русских конститу?ционных демократов, а также их? прямых
предшественников — ли?деров земского движения, из ло?на которого и вышло
кадетство?) и сопоставляя содержащиеся в них требования с реальными,
с?оциологически истолковывае?мыми устремлениями других, во? всяком
случае не либеральных? — общественно-политических с?ил, вольно или
невольно оказав?шихся участниками революции? 1905 г. в России, Вебер
приходит к це?лому ряду выводов явно разоча?ровывающего свойства. И
прежд?е всего для тех, кто ориентировался на «классическую, то есть?
западную», модель либерально-демократического развития, пытаясь
реализовать ее в России начала XX столетия.
Среди этих выводов (а их можно без всякой натяжки и преувеличения
рассматривать как результат первой в истории социальной мысли строго
социологической экспертизы определенной системы «законодательны?х
предположений») важнейшими были те, что резюмировали в?еберовский анализ
возможных? последствий осуществления п?рограммных требований парти?и
конституционных демократо?в (кадетов) по вопросу об избирательном праве
и аграрному вопросу. Причем речь шла об оценк?е этих последствий с точки
зре?ния основных политических це?лей как самих же кадетов, так и всех
других участников российского освободительного движения, близких к ним
по своим ли?берально-демократическим ус?тремлениям. В обоих случаях —
в?сеобщего и равного избирател?ьного права (при прямом и тайном
голосовании), и в случае осущ?ествления кадетского вариан?та «земельной
реформы» — результаты этих мероприятий должны были бы вступить в
решительное противоречие с основополагающей целью кадетов — созданием
учреждений, которые обеспечили бы «права человека» так, как они
обеспечиваются в наиболее «продвинутых» парламентских демократиях
Запада.
«Анализ сознания» и практических устремлений всех
общественно-политических сил, так или? иначе вовлеченных в
революци?онные события 1905—1906 гг. интеллигенции, инициировавшей
революцию и игравшей в ней наиболее ак?тивную роль, крестьянства,
составившего основной массив населения страны, тонкого слоя собственно
«буржуазии», малочисленного рабочего класса и аморфной городской «мелкой
бур?жуазии» — привел Вебера к заключению, что «массы», которым всеобщее
избирательное право «вс?учило» бы власть, не будут действовать в духе
либеральной буржуазно-демократической программы. Их вряд ли воодушевят
п?рограммные требования, выдви?нутые еще «Союзом освобождения», которые
легли в основу кадетского проекта конституции: «I. правовая гарантия
свободы индивида, 2. конституционное пра?вовое государство на основе
„четырехчленного” избирательного права, 3. социальная реформ?а по
западно-европейскому обр?азцу, 4. аграрная реформа».
Более того, согласно веберовскому убеждению, есть все основания
полагать, что «массам» будут импонировать требования, в основе которых
лежат интересы, диаметрально противоположные главной идее
конституционных демократов, «по поводу» которой, собственно, и
образовалась эта партия, — идее «прав чело?века». В том же направлении
будут толкать основную массу избирателей, кроме всего прочего?, и
результаты аграрной реформ?ы, которых не могут не требовать кадеты, коль
скоро она осуще?ствится именно в их варианте. Вебер считает, что она…
«по всей вероятности… мощно усилит в эк?ономической практике, как и в
экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм
крестьян». Ибо ее результатом станет «не экономи?ческий отбор
дееспособнейши?х в „общественном” смысле, а „эти?ческое” уравновешивание
жизн?енных шансов». А это значит, что реформа «должна замедлить
раз?витие западноевропейской ин?дивидуалистической культур?ы», которое
«согласно взглядам? большинства реформаторов, вс?е-таки неизбежно». И им
ничего не остается, кроме как надеятьс?я на то, что их главный враг —
«автократическое правительство» — воспрепятствует осуществлению их
варианта аграрной реформы.
Поскольку же жесткие условия политической борьбы вынуждали российских
конституционных демократов выдвигать в качестве первоочередных именно
эти программные требования, исключая для себя возможность
сосредоточиться на более умеренных (зато более конструктивных)
требованиях, постольку они «не имели выбора». Попав между молотом левых
и наковальней правых, конституционные демократы встали на путь который,
п?о Веберу, нельзя было назвать иначе как путем «самоотречени?я». В
качестве первоочередных они выдвигали и отстаивали требования, которые,
во-первых, да?вали оружие в руки сил, противодействующих развитию
«индив?идуалистической культуры» в России, а во-вторых, способство?вали
развязыванию социальны?х процессов, которые должны бы?ли вести в
перспективе к вытес?нению их с политической арены?.
Такова была судьба этой партии, завершавшей, по Веберу, еще
«идеалистический» этап российс?кого освободительного движе?ния, так как
при всем политическом реализме ее лидеров (например, Струве, более всего
импон?ировавшему Веберу своим «идеализмом свободы»), она была
ориентирована «идеологически», отстаивая «права» там, где уже заявляли о
себе интересы, и лично?сть там, где «голос» получили «массы». Кадетам
было суждено про?ложить дорогу устремлениям, н?осители которых должны
были у?волить в отставку «идеализм» в?сего либерального
земско-кад?етского движения, без различения его умеренно-реформистского
и более радикального оттенков. Ибо «дух» этих новых устремлений был
столь же «материал?истическим», сколь и антилиберальным и
антибуржуазным.
Если поставить точку в конце изложенной здесь части веберовского
рассуждения, то оно и вп?рямь прозвучит однозначно пе?ссимистически. И
можно будет с?делать общий вывод, что, согласно Веберу, русское
либерально-демократическое движение, д?остигшее впечатляющих успех?ов
как раз накануне революции? 1905 г., было выдвинуто ею на полити?ческую
авансцену только для т?ого, чтобы заманить его в «ловушку». Чем и был бы
подтвержден заранее данный тезис о бесперспективности свободы для
России, опоздавшей на ее пир. Вывод, к?оторый звучит тем более
привл?екательно, что сам Вебер предс?тает при этом пророком, еще в те
далекие годы предсказавшим нашей стране если не тоталитарное, то во
всяком случае, безна?дежно авторитарное —
«автократически-бюрократическое» — будущее. Ведь в октябре 1917 г. —
всего лишь с десятилетним опозданием (если отсчитывать время
веберовского прогноза с момента публикации его первой статьи о русской
революции) — силы, на?растанию которых способство?вали, хотя и «скрепя
сердце», кад?еты, и в самом деле смели с политической арены либеральных
защитников «прав человека». Впрочем, не только их одних.
Но в том-то и дело, что там, где сторонники «пессимистического»
толкования веберовской конц?епции русского освободитель?ного движения
спешат постави?ть последнюю точку, у самого Вебера стоит всего-навсего
запятая. А непосредственно за приведенным рассуждением идет следующее,
которое бросает новый свет и на весь предыдущий хо?д мысли Вебера: «На
такое движение может взирать с состраданием лишь представитель того типа
«сытого» немца с его распирающим грудь сознанием собственной
значительности в качестве реального политика, для которого невозможно
вынести, чтобы его дело, все равно какое, не? было победоносным делом».
И эта ироническая реплика даже сама по себе должна была бы побуд?ить
читателя воздержаться от? поспешных умозаключений.
Правда, в следующем рассуждении не сразу раскрывается весь смысл
заключенной в ней ирони?и. Анализируя общественно-пол?итическую
«констелляцию», складывавшуюся в России на протяжении первых девяти
месяцев революции, Вебер возвращается к «ходам мысли», казалось бы,
скорее подтверждающим правильность именно «реально-политиче?ского»
подхода к оценке «идеол?огических» устремлений русского освободительного
движения, чем опровергающим его. «…Естественно, это развитие, — пишет
Вебер, подразумевая общий результат противоборства сил, так или иначе
вовлеченных в революцию, — осуществлялось за счет конституционной
земской демократии. Время земских съездов прошло, заметил с чувством
резиньяции князь Долгоруков. И действительно: время идеоло?гического
джентри (имеется в в?иду дворянское, этически орие?нтированное
руководство зем?ским освободительным движен?ием) миновало, власть
материал?ьных интересов вновь приступ?ила к исполнению своей нормал?ьной
функции. При таком процес?се слева исключается политич?ески мыслящий
идеализм, а спра?ва — умеренное славянофильст?во, рассчитывавшее на
расшире?ние старого земского самоупр?авления».
Вебер признается, что поначалу и он был готов считать, что за э?тот
неутешительный результа?т ответственны не только поли?тические
противники земско-к?адетского движения, но и сами его лидеры. Он
полагал, что они о?казались во власти того «наследственного недуга»,
которому? подвержен «не только каждый радикальный, но наждый
идеологически ориентированный политик вообще», а именно — «склонности
упускать благоприятные возможности». Однако более детальный анализ
взаимоотношений лидеров либерально-демократического движения и
правительства привел его к заключению, что хотя они, разумеется, не
б?ыли свободны от ошибок, но «в данном случае даже наиумереннейшему
земскому конституционному либерализму вообще не пр?едоставлялся никакой
„благоприятный случай”, а потому, очев?идно, изменить судьбу вовсе не?
было в его власти…».
Вот почему, отказываясь от сделок с правительством Витте, чье мышление,
по словам Вебера, «вне всякого сомнения, было ориентировано
„капиталистически?”, так же как и мышление либералов струвистской
чеканки», «либеральные политики более реалистически оценивали свои
наличные возможности», чем, скажем, тот же Витте, рассчитывавший? найти
алхимическую формулу к?омпромисса между русскими ли?бералами и царем. В
данном случае речь шла вовсе не об отсутс?твии у этих «идеологических
джентри» реалистического мышл?ения и способности к той самой? «реальной
политике», которую с?читали своим национальным пр?еимуществом «сытые
немцы». Не э?то, следовательно, предрешило их поражение, да к тому
же еще оставался вопрос, было ли это п?оражение окончательным. И воо?бще
— было ли оно лишь поражени?ем российского либерального? движения,
только свидетельст?вом безвыходного тупика («ловушки»), в каком
оказалось, якобы, это движение.
При том явно негативном отношении к земскому движению, какое открыто
демонстрировал царь, заверения его премьер-министра Витте, что он
чувствует себ?я «ближе всего стоящим» к конст?итуционно-демократической
з?емской партии, не могли встретить достаточного доверия». По?скольку же
не было дано «вовсе никаких иных „гарантий”», «идея „согласия” с
правительством в д?ействительности не имела для? земского либерализма ни
малейшего политического смысла». При желании отсюда можно сделать вывод,
что «Россия „не созрела” для подлинно конституционной реформы», но если
даже это и так, что «дело здесь не в либералах». Им и впрямь не
оставалось ничего другого, как «содержат?ь в чистоте свой щит».
Однако и из этого неутешительного обстоятельства Вебер не считал
возможным делать поспешный вывод о полном крахе идеи земского
самоуправления, ко?торая совсем не случайно подв?ела большинство земцев
к идее? «прав человека», что легла в осн?ование кадетской политическ?ой
программы. Российские либе?ралы как земской, так и кадетской ориентации,
«выполнили сво?ю „миссию” в том объеме и смысле, в каком это вообще было
возмож?но в настоящий момент». И хотя «в?полне возможно, что на
ближайш?ее время им придется примирит?ься с тем, что в своем роде
блестящее движение земского либерализма, которым русские имеют такое же
основание гордитьс?я, как мы, немцы, Франкфуртским парламентом, пока, —
вероятно, в? его прежней форме — „принадлежит истории”», — это, по
Веберу, совсем не худший исход. Именно с т?очки зрения будущего
рассмат?риваемого движения, которое д?ля него вовсе не закрыто, гораздо
худшим вариантом было бы участие земских либералов в правительстве —
участие, которое могло бы выглядеть даже как п?обеда либерального
движения?, тогда как на самом деле обернулось бы гораздо большим его
поражением, чем то, какое теперь? готовы констатировать заруб?ежные
«реальные политики».
Ведь только на путях отказа от сомнительного компромисса, равнозначного
— по причине такой сомнительности — несомненному поражению,
«„идеологический либерализм”, — согласно Веберу, — может оставаться
„власть?ю”, недостижимой для внешнего насилия». «И только так,
по-видим?ому», может он послужить делу восстановления «разорванного
единства» интеллигенции, раск?оловшейся на «буржуазную» и
«пролетароидную» — раскол, предс?тавляющий, по твердому убежде?нию
Вебера, наибольшую опасность для дела русской свободы. Так вот: можно ли
такое поражен?ие российского либерализма с?читать свидетельством
безвы?ходного тупика, в который было загнано («внешними силами») русское
освободительное движение? Вряд ли.
К этому общему выводу склоняет и весь последующий ход веберовских
рассуждений на десяти заключительных страницах первой статьи о русской
революции 1905 г., где речь идет — главным образом — о дальнейших
перспективах и новых шансах свободы в Р?оссии, возникших в самое
последнее время, открывшихся как благодаря, так и вопреки революционному
катаклизму. А начинаются они, эти рассуждения, расс?мотрением «жизненно
важного вопроса» о призвании русского? либерализма, «закат» которого?
уже были готовы возвестить не?терпеливые «реальные политики» как на
Западе, так и в России, в обозримом (во всяком случае д?ля Вебера)
будущем. «Либерализм, —читаем мы у него, — находит свое призвание в том,
чтобы в буду?щем, как и прежде, бороться и с бюрократическим, и с
якобинским централизмом и работать над распространением в массах старой
основной индивидуалистической идеи „неотчуждаемых” п?рав человека,
которые для нас, западноевропейцев, столь же „т?ривиальны”, как черный
хлеб для того, кто слишком сыт, чтобы ег?о есть». Любопытно, мог ли
всерьез задаваться таким вопросом ученый, действительно убежденный в
полнейшей бесперспективности российского либерально-демократического
движения? Мы уже не говорим здесь о том?, насколько злободневно звучи?т
для нас эта постановка вопроса сегодня, когда становится очевидным, что
надежды Вебера на российское либерально-демократическое движение,
которым не суждено было сбыться в на?чале века все-таки осуществля?ются,
хотя уже, так сказать, «по т?у сторону отчаяния». И это свидетельствует
о том, что они не бы?ли иллюзорными, беспочвенным?и.
Среди событий и тенденций российской общественно-политической и
социально-экономической жизни, которые дают Веберу основание говорить о
шансах русского освободительного движения, несмотря на вполне вероятный
уход с авансцены политической жизни последовательных защитников идеи
земского самоуправления и «привившейс?я» на ее стволе идеи «прав
челов?ека», здесь мы можем указать только некоторые, да и то лишь в
«перечислительном» порядке. Во-п?ервых, Вебер со всей определен?ностью
констатирует, что «сколько бы тяжелыми ни были реакц?ии и попятные
движения, возмож?ные даже в самое ближайшее время», Россия все-таки
вступила на путь «специфически европей?ского развития…». Во-вторых,
он в?ыражает уверенность в том, что? «работа» участников «русской
освободительной борьбы и носителей свободы» «не останется безуспешной» —
о чем позаботит?ся «сама» возникшая в ходе рево?люции «система мнимого
конституционализма», созданная рац?ионализирующейся российской
бюрократией и бюрократически «просвещенным» деспотизмом в интересах их
«самосохранен?ия», однако их же и вынуждающая? «рыть могилу самим себе».
В-трет?ьих, Вебер считает, что при всей своей мнимости
«конституцио?нализм», инспирированный бюрократией, желающей стать — и
отчасти уже становящейся — рациональной, предполагает, вместе с
некоторым подобием «консти?туции», «одновременно большую степень свободы
для прессы и п?ерсональную мобильность», а также «определенную степень
ув?еличения свободы передвижен?ия», а «это ведь для современног?о
человека все-таки нечто».
И хотя этот — столь же рациональный, сколь и бюрократический — характер
«просвещенности» ро?ссийского деспотизма свидет?ельствует о победе
бюрократи?и, заинтересованной в сохране?нии и приумножении своей
влас?ти, Вебер считает «очень вероятным», что такая победа не могла бы
стать «последним словом». Вопрос о дальнейших перспективах российского
освободительного движения для него, следовательно, совсем еще не закрыт.
«По соображениям собственной? безопасности, теперешняя сис?тема не может
принципиально и?зменить методы своего управл?ения. В соответствии со
своей политической традицией, она должна и дальше допускать действия
таких политических сил — сил бюрократизации управления и полицейской
демократии, — благодаря которым будет разрушать саму себя и толкать на
ст?орону врагов своего экономич?еского союзника — собственность». Так
что остается еще вопросом: чей путь в революции 1905 г. оказался в
большей степени путем самоотрицания — путь либералов-земцев и
конституционных демократов или путь властей предержащих, которые
предпочли союзу с умеренно-либеральными силами перспективу
бюрократизации, явно утрачивавшей чувство меры и ощущение реальн?ости.
Однако еще более решительно противостоят истолкованию веберовской
концепции российского освободительного движения в духе безнадежного
пессимизма размышления Вебера о месте этого движения в глобальном
противоборстве сил, утверждающих свободу, и сил, противос?тоящих ей в XX
столетии. Размышления, которые вновь возвращают нас к веберовской
социальной философии, взятой, однако, в том ее аспекте, который ближе
вс?его связан с проблемой свободы, как она вставала в России. В э?той
связи представляют особы?й интерес некоторые места из з?аключительных
страниц перво?й статьи о революции 1905 г., непоср?едственно
предшествующие то?лько что приведенным выводам? о сохраняющихся шансах
росси?йской свободы.
Воспроизведем полностью одно из них, на которое, взяв из него? лишь
несколько слов, мы уже сослались в самом начале разговора. «Было бы в
высшей степени смешным, — утверждает Вебер со всей свойственной ему
решительностью, — приписывать сегодняшнему высокоразвитому капитализму,
как он импортируется теперь в Россию и существует в Америке, — этой
неизбежности н?ашего хозяйственного развит?ия — избирательное родство с
„демократией” или вовсе со „свободой” (в каком бы то ни было смыс?ле
слова): как эти вещи вообще возможны на длительное время при ее
господстве? Фактически они наличествуют только там, где позади них стоит
сохраняюща?яся воля нации не позволить уп?равлять собой как стадом
бара?нов. Мы, „индивидуалисты” и приверженцы демократических институтов,
— пишет Вебер, включая, как видим, в это „мы” и убежденных защитников
либеральной демократии в России, — идем „против? течения” материальных
констелляций. А тот, кто хотел бы быть? флюгером „тенденции развития”,
пусть расстанется с этими ст?аромодными идеалами так быст?ро, как только
это возможно».
Ситуацию, сложившуюся в мире, г?де задает нынче тон «материальное и
вообще высококапиталистическое развитие как таковое», Вебер
рассматривает как напряженнейшее всемирно-историческое противоборство
двух тенденций. С одной стороны, те?нденции, вдохновляемой
ранне?буржуазными идеалами и ценно?стями индивидуальной свобод?ы и
демократии, а с другой — тенденции «„стандартизации” производства» и
связанной с ним «унификации внешнего стиля жизни», «„закономерного”
воздействи?я материальных интересов», «те?чения материальных
констелл?яций» и т.д., формализации и бюро?кратизации
общественно-поли?тических отношений. В этом гло?бальном противоборстве
своб?оды и необходимости Вебер отв?одит вполне определенное мес?то и
русскому освободительно?му движению, которое если чему? и противостоит в
наибольшей с?тепени, так это политической и? интеллектуальной «сытости»
западного общества — «сытости» правовым образом защищенной личной
свободой, которая воспринимается в Западной Европе как нечто привычное,
тривиально-повседневное, что уже не выз?ывает воодушевления и не
подъ?емлет дух. А возможна ли большая опасность для свободы, которая
находится под угрозой, чем равнодушие людей, живущих ею, н?о не
замечающих ни самой этой свободы, ни капканов, уже расст?авленных вокруг
нее?.
Вот почему Вебер так высоко оценивает прежде всего то величайшее
напряжение духа, которо?е продемонстрировало россий?ское освободительное
движен?ие и которое, по его убеждению, имеет ценность уже само по себе,
способствуя пробуждению от сытой дремы народов, для которых свобода
стала чем-то таким ж?е привычным, как ежедневный хл?еб. «Никогда еще, —
восклицает он, завершая свою вторую статью о русской революции, а тем
самы?м и всю тему, — … борьба за свободу не велась в таких тяжелых
усл?овиях, как российские, никогда? с такой степенью готовности к?
мученической смерти — к чему, к?ак мне кажется, должны испытыв?ать
глубокое сочувствие немц?ы, еше ощущавшие в себе остаток идеализма своих
отцов».
Среди тех условий, в каких оказ?ывается освободительная бор?ьба народов,
опоздавших на бра?чный пир свободы и вынужденны?х вести борьбу в
ситуации, когда против нее уже развязана на Запада новая — «тихая» –
война, которую, пользуясь современным словоупотреблением можно было бы
назвать «холодной», Вебер особо выделяет те, что мешают з?ападному
наблюдателю постич?ь ее истинный пафос и значимос?ть. «…Глаз
наблюдателя, к тому же? наблюдателя из политически и? экономически
„сытых” народов, — пишет Вебер, — не приучен к тому, да издалека и не в
состоянии с?делать это, чтобы сквозь завес?у всех программ и
коллективны?х акций разглядеть беззаветн?ый идеализм, непреклонную
эне?ргию и метания между бурной на?деждой и мучительным разочар?ованием
борцов за свободу в Ро?ссии».
И он стремится, если можно так в?ыразиться, «поставить глаз» эт?ому
наблюдателю (подобно тому, как «ставят голос» будущему певцу), обращая
его внимание на с?амое главное, что придает исти?нный — и далеко не
«провинциальный» и не «зпигонски»-партикул?ярный — смысл российской
осво?бодительной борьбе. «…Давлени?е возрастающего богатства,
св?язанного с привычкой мыслить? „реально-политически”, разрастающейся в
систему (систему мышления), — развивает Вебе?р заключительную тему своих
„хроник”, — препятствует немцам в том, чтобы симпатически восп?ринять
бурно возбужденную и н?ервозную сущность русского р?адикализма. Однако,
со своей стороны, мы не должны все-таки за?бывать, что самое
непреходяще?е мы дали миру в эпоху, когда сами-то были малокровным,
отчужденным от мира народом, и что „сытые” народы не зацветают никаким
будущим». Таковы заключительные слова второй статьи Вебера о первой
русской революции, в которых вырвался наружу и с?обственный пафос ее
немецког?о летописца, изнутри высвечив?ающий все это его предприятие?.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В заключение второй статьи, посвященной доказательству того печального
для России факта, что вме?сто подлинного конституцион?ализма она
получила мнимый — п?севдоконституционализм, Веб?ер, показав, что
подобная метаморфоза вовсе не была случайной, и представляла следствие
вполне объективных и рационально постижимых причин, в то же в?ремя
делает, так сказать «контрфактически» вывод: «Но не будем заблуждаться:
эта „конституц?ионная Россия” (в отличие от мнимо-конституционной) так
или иначе придет», именно благодаря? конституционализму она долж?на
будет стать для Германии «более сильным, а так как станет б?олее
чувствительной к инстин?ктам масс и более беспокойным? соседом», чем
управляемая «дос?тойным презрения царским пра?вительством», с каждой
новой войной подвергающим страну все более «фундаментальной опас?ности».
Не говоря уже о т?ом, что это совершенно недвусм?ысленное выражение
уверенно?сти в победоносном завершени?и освободительной борьбы в
Ро?ссии, в которой учреждение «псевдоконституционалиэма» никак нельзя
считать заключительным аккордом, не очень-то похо?же на «комбинацию
пессимизма и пожелания успеха», а то и полное неверие в осуществимость
«и?деала свободы», здесь важно обратить внимание и на нечто другое,
более существенное. Выражая уверенность в конечной поб?еде
освободительной борьбы «этого устремленного ввысь народа», в котором
пришли в движение «все идеальные силы», и заранее приветствуя этот, с
точки з?рения Вебера, вовсе не такой уж невероятный, вопреки всем
«ос?ложняющим обстоятельствам», ее итог, — он тем самым подчеркивает
безусловный примат ценности свободы перед всеми другими ценностями.
Нам достаточно п?одчеркнуть здесь, насколько а?ктуально звучит сегодня —
име?нно сейчас — призыв Вебера: отп?равляясь от трезвого учета те?х
устремлений и сил русского о?свободительного движения, ко?торым
принадлежит будущее и которые все равно рано или поздно пробьют себе
дорогу, несмотря на нынешние победы сил, про?тивостоящих им как в
«верхах», т?ак и в «низах» российского обще?ства, уже «теперь скорее
справиться мирно-полюбовно с хаосо?м вопросов, лежащих между нами?, чем
взваливать их на наших внуков». Внуков, кочорым все равно придется иметь
дело с Россией, сильной своей свободой, а не с?лабой по причине ее
отсутстви?я. Ибо поступая иначе, то есть принимая на веру «информацию»
тех «официозных» российских газет, которые по-прежнему продолжают
выдавать слабость России за ее силу, — в то же время испо?льзуя, кстати,
и «тупоголовую вражду наших (германских) органов прессы, «поддерживающих
гос?ударство», к демократии в качестве средства канализации ненависти
масс (российских) вовне — против нас», «немецкие реакционные
приверженцы „реальной? политики”» могут достичь весьма неприятных
результатов. Они могут ведь и впрямь „пробудит?ь против себя”, а
главное, против всей страны, чувства, аналоги?чные тем, что перед 1870
г. вызывал Н?аполеон III у нас самих». Спрашива?ется, так ли уж
реалистична была бы подобная «реальная полит?ика» со своей близорукой
ставкой на антидемократические силы в России.
Список использованной литер?атуры:
1. Макс Вебер и Россия, Ю.Н. Давыдов // Социологические и?сследования,
номер 3, 1992, с. 115 – 128
2. О буржуазной демокр?атии в России, М. Вебер (пер. А.Ф. Фи?ллипова) //
СоцИс, номер 3, 1992, с. 130 – 134
3. Избранные произвед?ения, М. Вебер // М, Прогресс, 1990
4. История социологии? (учебное пособие) // Минск, Вышэйшая школа, 1997
5. В.П. Култыгин, Ранняя немецкая классическая социология // М. 1991
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
