.

В.А.Белов – Занимательная цивилистика_Вып.2, 2006 (книга)

Язык: украинский
Формат: книжка
Тип документа: Word Doc
0 21325
Скачать документ

В.А.Белов – Занимательная цивилистика_Вып.2, 2006

Оглавление

TOC \o “1-3” \h \z \u HYPERLINK \l “_Toc165207186” Несколько
казусов по гражданскому праву PAGEREF _Toc165207186 \h 3

HYPERLINK \l “_Toc165207187” 1. «Задачи по русскому гражданскому
праву» Е. В. Васьковского PAGEREF _Toc165207187 \h 4

HYPERLINK \l “_Toc165207188” 1.1. Дело о том, как некто стал
собственным дедом PAGEREF _Toc165207188 \h 4

HYPERLINK \l “_Toc165207189” (№ 270) PAGEREF _Toc165207189 \h 4

HYPERLINK \l “_Toc165207190” 1.2. Дело о живучем зайце (№ 295)
PAGEREF _Toc165207190 \h 5

HYPERLINK \l “_Toc165207191” 1.3. Дело о преимущественном праве
покупки PAGEREF _Toc165207191 \h 6

HYPERLINK \l “_Toc165207192” (№ 327) PAGEREF _Toc165207192 \h 6

HYPERLINK \l “_Toc165207193” 1.4. Дело о курице, яйце и цыпленке (№
339) PAGEREF _Toc165207193 \h 8

HYPERLINK \l “_Toc165207194” 1.5. Дело о разбитой бутылке шампанского
или о раздавленной шляпе (№ 340, 341) PAGEREF _Toc165207194 \h 9

HYPERLINK \l “_Toc165207195” 1.6. Дело об оторванных фалдах пальто
или о разорванной куртке матроса (№ 343, 344) PAGEREF _Toc165207195 \h
11

HYPERLINK \l “_Toc165207196” 1.7. Дело о молодом великодушном моряке
(№ 368) PAGEREF _Toc165207196 \h 12

HYPERLINK \l “_Toc165207197” 1.8. Дело о ещё не полученной, но уже
купленной и сгоревшей мебели (№ 449) PAGEREF _Toc165207197 \h 12

HYPERLINK \l “_Toc165207198” 1.9. Дело о двух запродажах одного дома
(№ 505) PAGEREF _Toc165207198 \h 13

HYPERLINK \l “_Toc165207199” 2. «Гражданско-правовые казусы» Р. фон
Иеринга PAGEREF _Toc165207199 \h 14

HYPERLINK \l “_Toc165207200” 2.1. Дело о перепутанных картинах (№ 4)
PAGEREF _Toc165207200 \h 14

HYPERLINK \l “_Toc165207201” 2.2. Дела о брюках и кронталере,
PAGEREF _Toc165207201 \h 16

HYPERLINK \l “_Toc165207202” о салями и скрипке, а также о семидесяти
PAGEREF _Toc165207202 \h 16

HYPERLINK \l “_Toc165207203” и одних панталонах (№ 31, 46) PAGEREF
_Toc165207203 \h 16

HYPERLINK \l “_Toc165207204” 2.3. Дело о четырех субъектах, двух
собаках и одном кошельке (№ 52) PAGEREF _Toc165207204 \h 17

HYPERLINK \l “_Toc165207205” 2.4. Дело о бесплатных устрицах и
необычайно дешевой форели (№ 57) PAGEREF _Toc165207205 \h 18

HYPERLINK \l “_Toc165207206” 2.5. Дело об обмене подаренной покупки
(№ 83) PAGEREF _Toc165207206 \h 19

HYPERLINK \l “_Toc165207207” 2.6. Дело о необычайном путешествии
профессора и его плаща (№ 107) PAGEREF _Toc165207207 \h 20

HYPERLINK \l “_Toc165207208” 2.7. Дело о бесплатном прокате
автомобиля (№ 115) PAGEREF _Toc165207208 \h 22

HYPERLINK \l “_Toc165207209” 2.8. Дело об уникальной книге,
сердобольном чиновнике и незапертой двери (№ 149) PAGEREF
_Toc165207209 \h 23

HYPERLINK \l “_Toc165207210” 2.9. Дело о собаке и проглоченной купюре
(№ 152) PAGEREF _Toc165207210 \h 24

HYPERLINK \l “_Toc165207211” 2.10. Дело о неудавшемся фокусе
PAGEREF _Toc165207211 \h 26

HYPERLINK \l “_Toc165207212” (№ 152) PAGEREF _Toc165207212 \h 26

HYPERLINK \l “_Toc165207213” 3. «Юриспруденция обыденной жизни» Р.
фон Иеринга PAGEREF _Toc165207213 \h 26

HYPERLINK \l “_Toc165207214” 3.1. Дело об ошибке в выборе омнибуса
PAGEREF _Toc165207214 \h 26

HYPERLINK \l “_Toc165207215” (№ I/5-9) PAGEREF _Toc165207215 \h 26

HYPERLINK \l “_Toc165207216” 3.2. Дело об остатках ресторанной
трапезы (№ 11/34, XVI/12) PAGEREF _Toc165207216 \h 28

HYPERLINK \l “_Toc165207217” 3.3. Дело о потерянном ключе (№ 111/35,
36) PAGEREF _Toc165207217 \h 29

HYPERLINK \l “_Toc165207218” 3.4. Дело о припасах, купленных
кухарками (№ IV/43-46) PAGEREF _Toc165207218 \h 30

HYPERLINK \l “_Toc165207219” 3.5. Дело о неуплаченном гонораре (№
XI/11-14) PAGEREF _Toc165207219 \h 31

HYPERLINK \l “_Toc165207220” 3.6. Дело о выкрашенном заборе (№ ХІ/30)
PAGEREF _Toc165207220 \h 33

HYPERLINK \l “_Toc165207221” 3.7. Дело об угощении, поданном гостям
(№ ХІП/6, 8) PAGEREF _Toc165207221 \h 33

HYPERLINK \l “_Toc165207222” 3.8. Дело о перепутанных вещах (№
ХІІІ/25) PAGEREF _Toc165207222 \h 35

HYPERLINK \l “_Toc165207223” 3.9. Дело о предметах общего пользования
(№ XVI/6-9) PAGEREF _Toc165207223 \h 36

HYPERLINK \l “_Toc165207224” Автомобиль как объект права
собственности гражданина PAGEREF _Toc165207224 \h 37

HYPERLINK \l “_Toc165207225” 1. Гражданско-правовая природа
автомобиля PAGEREF _Toc165207225 \h 38

HYPERLINK \l “_Toc165207226” 2. Автомобиль с позиции публичного права
PAGEREF _Toc165207226 \h 40

HYPERLINK \l “_Toc165207227” 3. Вопросы применения отдельных
публично-правовых норм «автомобильного» законодательства PAGEREF
_Toc165207227 \h 42

HYPERLINK \l “_Toc165207228” 3.1. Нормы о регистрации (учете)
автомобилей в органах ГАИ PAGEREF _Toc165207228 \h 42

HYPERLINK \l “_Toc165207229” 3.2. Нормы о «доверенности на право
управления автомобилем» PAGEREF _Toc165207229 \h 44

HYPERLINK \l “_Toc165207230” 3.3. Нормы о гражданско-правовых
последствиях PAGEREF _Toc165207230 \h 46

HYPERLINK \l “_Toc165207231” попыток обнаружения и предупреждения
публичных PAGEREF _Toc165207231 \h 46

HYPERLINK \l “_Toc165207232” правонарушений автовладельцев PAGEREF
_Toc165207232 \h 46

HYPERLINK \l “_Toc165207233” Три круга суда или Дело о «как бы
векселях» PAGEREF _Toc165207233 \h 50

HYPERLINK \l “_Toc165207234” 1.«Вексельные» требования и возражения
PAGEREF _Toc165207234 \h 50

HYPERLINK \l “_Toc165207235” 2. Круг первый PAGEREF _Toc165207235
\h 52

HYPERLINK \l “_Toc165207236” 3. Круг второй PAGEREF _Toc165207236
\h 53

HYPERLINK \l “_Toc165207237” 4. Круг третий PAGEREF _Toc165207237
\h 55

HYPERLINK \l “_Toc165207238” 5. Несколько уроков (заключение)
PAGEREF _Toc165207238 \h 57

HYPERLINK \l “_Toc165207239” Судебный сериал PAGEREF _Toc165207239
\h 57

HYPERLINK \l “_Toc165207240” 1. Договор о деловом сотрудничестве
PAGEREF _Toc165207240 \h 57

HYPERLINK \l “_Toc165207241” 2. Кто кого? PAGEREF _Toc165207241 \h
59

HYPERLINK \l “_Toc165207242” 3. Как Дело о квази-векселях переросло в
Дело об убытках PAGEREF _Toc165207242 \h 62

HYPERLINK \l “_Toc165207243” 4. История с протестом PAGEREF
_Toc165207243 \h 66

HYPERLINK \l “_Toc165207244″ 5. Как дело об убытках едва не переросло
в Дело об исковой давности PAGEREF _Toc165207244 \h 67

Несколько казусов по гражданскому праву

Именно «казусов» — тех самых задач, которые предлагают решать студентам
на практических занятиях. Как правило, они основываются либо на
конкретных делах, заимствованных из практики судебных инстанций, либо на
неких «классических» для юриспруденции сюжетах, т. е. в обоих случаях
ориентируют студента на выработку навыков решения стандартных,
типических ситуаций. Но, как и в жизни, в «казус-никах» встречаются,
порою, и совершенно экзотические сюжеты, сталкиваясь с которыми
студенты, зачастую, не знают, с какой стороны подойти к решению. Главной
причиной этих затруднений является, обыкновенно, излишняя детализация
фактических обстоятельств казуса, затрудняющая выявление тех из них,
которые действительно имеют гражданско-правовое значение и отыскание для
них родовых гражданско-правовых категорий. Чем менее юрист владеет
навыком абстрактного мышления, тем чаще у него возникает ощущение, что
та или иная ситуация «не предусмотрена законом», отчего такие случаи и
становятся серьезными препятствиями для его практической деятельности.
Случается и наоборот: затруднения вызываются кажущейся нехваткой
юридически значимых сведений. В этом случае подводит неумение выявить
юридическую сторону ситуации, на первый взгляд, ничего общего с правом
не имеющей, обыденной с точки зрения повседневного течения жизни.

В настоящей заметке мы приведем примеры решения нескольких казусов
такого вот, исключительного свойства — казусов, являющихся почвой не
столько для поисков законо дательных норм, сколько для чисто логических
рассуждений. Разумеется, мы не имеем намерения превращать этот Очерк в
сборник решений задач из современных вузовских «Практикумов» — это было
бы, можно сказать, выстрелом в спину наших коллег — их авторов, которым
пришлось бы в пожарном порядке переписывать свои пособия. Мы обратились
к сюжетам дореволюционной литературы, — благо там и экзотика попадается
чаще, чем теперь, а именно — к оказавшимся у нас под рукой сборникам
задач Е. В. Васьковского и Р. Иеринга. И лишь одну из задач из
последнего (3-го) издания кафедрального «Практикума» (о собаке,
проглотившей денежную купюру), как вызвавшую живейшие споры между
членами кафедры, мы решились здесь разобрать. Уверены, что её
демонстрационное решение не только не может умалить дидактического
значения других задач, но и, напротив, послужит наглядным примером,
иллюстрирующим методику решения подобных ей, — на первый взгляд,
чрезвычайно запутанных и совершенно не имеющих ничего общего с
гражданским правом, — ситуаций.

Стиль изложения ситуаций во всех трех книгах принципиально различен.
Один случай в описании Васьковского — это обычно один краткий абзац; у
Иеринга — в «Юриспруденции обыденной жизни» — и вовсе одни вопросы —
краткие, четкие, ясные, можно сказать, отточенные, — полная
противоположность «Гражданско-правовым казусам», где изложение некоторых
задач занимает несколько страниц и больше напоминает художественное
произведение. Мы постарались привести все эти три стиля к некоему общему
знаменателю и изложили задачи из всех трех источников в собственной
авторской редакции; естественно, так, чтобы это не вредило смыслу
казусов. В целях же сокращения и упрощения изложения мы постарались
(там, где это возможно), обойтись как без собственных имен участников,
так и без их буквенных обозначений (типа А., В., С. и т. д.), заменяя их
указанием на то качество, в котором тот или иной участник фигурирует в
задаче (официант, постоялец, извозчик и т. д.). Современного колорита
(типа замены омнибуса на автобус, а граммофона — на DVD-проигрыватель),
а также российских национальных элементов (вроде замены талеров на
рубли, и Ганновера на Санкт-Петербург), мы не привносили — пусть
читатели самостоятельно спроецируют рассмотренные казусы на
современность и Россию.

Ряд казусов заимствован составителями используемых здесь пособий у
других авторов. Так, у Васьковского встречаются казусы, заимствованные у
того же Иеринга, Йозефа, Колера, Гольдшмидта и др., а книгу Иеринга
дополняли новыми казусами Регельсбергер, Кипп, Ленель, Детмольд и др. На
это обстоятельство указывается после соответствующего казуса. Мы в
настоящем издании сочли возможным этого не делать: не так уж важно, кто
обратил внимание на соответствующий случай — важно, что это в принципе
случилось, доставив пищу для размышлений уже не одному поколению
юристов.

Наименования разбираемых казусов даны нами и носят чисто условный
характер. Для облегчения поиска казусов в первоисточниках рядом с
наименованием казуса в скобках дается его порядковый номер, которым он
обозначен в соответствующем оригинальном издании.

1. «Задачи по русскому гражданскому праву» Е. В. Васьковского

1.1. Дело о том, как некто стал собственным дедом

(№ 270)

Казус, на первый взгляд, так запутан, что пересказать его словами иными,
чем он изложен в источнике, непросто:

«Я женился несколько лет назад на вдове W., у которой была взрослая дочь
X. Мой отец, V., давно овдовевший, часто посещал нас. Он влюбился в X. и
вступил с нею в брак. Таким образом, мой отец стал моим пасынком, а моя
падчерица — моей матерью. Через год у моей жены родился сын Z1.,
который, значит, был шурином моего отца и моим дядей, так как он — брат
моей мачехи. Жена моего отца — X. — тоже родила сына Z2. Он, понятно,
был моим братом, и, вместе с тем, моим внуком, ибо он сын моей дочери.
Моя жена стала теперь моей бабкой, так как она — мать моей матери
(мачехи). Итак, я был мужем моей жены, и вместе с тем, её внуком, а так
как муж бабки называется дедом, то я был своим собственным дедом».
Правильно ли это рассуждение, — спрашивает составитель, — или где-нибудь
скрыта ошибка?

При всем своем правдоподобии рассуждение это настораживает, конечно,
необычностью своего результата и многоступенчатостью: то и другое дает
основание подозревать сознательное сокрытие в нем, как минимум, одной, а
то и нескольких ошибок. Точное их обнаружение и объяснение чрезвычайно
важно, в такой сфере, как наследственное право: так, например, совсем не
праздным является вопрос о порядке наследования господина, который стал
собственным дедом, после смерти супруги — будет ли он призываться к
наследованию как переживший супруг (первая очередь), или как внук
покойной (первая очередь, но по праву представления)?

Принято различать три вида взаимоотношений между физическими лицами: (1)
супружеские (между лицами, состо ящими в зарегистрированном браке), (2)
родственные, или кровного родства (между лицами, происходящими друг от
друга или общего предка) и (3) свойства (между кровными родственниками
супругов). Гражданско-правовые последствия супружеских и родственных
отношений столь широки, что сполна охватывают и последствия свойства. Из
этого следует два вывода — на первый взгляд, очевидных, но играющих
ключевую роль при решении данного казуса: (1) статус супруга или
родственника исключает статус свойственника, т. е. наличие у лица
качества супруга или родственника не позволяет приписывать ему качества
какого-либо свойственника; (2) супруги и родственники свойственников не
состоят ни в каких отношениях с лицом, по отношению к которому их
супруги и родственники состоят свойственниками.

Вообще недопустимо путать термины, обозначающие лиц, состоящих в
отношениях различных видов, а тем более — применять их для обозначения
лиц, в этих отношениях не состоящих. Так, например, падчерица не состоит
в кровном родстве с отчимом; следовательно, они по отношению друг к
другу не родственники, а свойственники. Муж падчерицы оказывается (по
отношению к отчиму) супругом свойственника, а не его кровного
родственника, и, следовательно, уже не является по отношению к отчиму
никем, даже свойственником. Именовать его зятем, и уж, тем паче,
пасынком, ясное дело, неправильно и потому недопустимо. Точно также
нельзя считать мать мачехи (кровного родственника свойственницы) бабкой.

Внимательно ещё раз перечтя задачу, дабы уяснить наименование и роль
каждого её участника, а также их взаимоотношения друг с другом, легко
убедиться, что единым источником многочисленных ошибок является
откровенно неправильное употребление обозначений, указывающих на те или
иные супружеские, родственные или свойственнические качества. Наиболее
характерно наименование X.: сначала рассказчик говорит, что она
(заключив брак с его отцом) стала его матерью, затем (определяя статус
своего сына) называет его братом мачехи; наконец, определяя последствия
брака своего отца с X. — дочерью его жены W., — рассказчик говорит, что
его собственная жена стала его бабкой, так как она мать моей матери
(мачехи). Сначала — «мать», потом — «мачеха» и наконец, и «мать» и
«мачеха» одновременно, как будто это слова-синонимы. Но такого не может
случиться, что называется, по определению, ибо «мать» — это родственник,
а «мачеха» — свойственник. Одно и то же лицо не может быть одновременно
и матерью и мачехой по отношению к одному и тому же человеку (в данном
случае —рассказчику). Попытаемся отыскать все подобные ошибки (по ходу
рассказа). Первая. Женитьба отца рассказчика на X. — дочери жены
рассказчика — никак не может сделать его пасынком рассказчика. Муж
дочери — супруг кровного родственника — и тот назывался бы зятем, но не
пасынком; здесь же речь идет о муже падчерице — супруге свойственницы.
Отношения между ним и рассказчиком понятиями супружества, родства и
свойства вовсе не описываются. Итак, отец, женившийся на X. — ни в коем
случае не пасынок рассказчика.

Вторая. Мать — это кровный восходящий родственник. Жена отца — это
мачеха. Следовательно, брак отца рассказчика с X. сделал последнюю
мачехой рассказчика, но не его матерью.

Третья ошибка: Z1., рожденный от брака рассказчика с W., никак не может
быть одновременно его же дядей, ибо брат мачехи (кровный родственник
свойственника) — не может быть дядей рассказчика (его оке кровным
родственником), ибо никто не может быть свойственником самого себя.
Скорее уж следовало бы назвать его пасынком (братом падчерицы), но эта
возможность исключается наличием между ним и рассказчиком кровной
родственной связи. Таким образом, Z1. — не дядя рассказчика, а его
родной сын.

Четвертая ошибка связана со статусом того же Z1., но на этот раз — по
отношению к отцу рассказчика. Родной сын сына называется, по отношению к
отцу последнего, внуком; тот факт, что он — единоутробный брат жены отца
(X.), хотя формально и превращает его в шурина, но этот факт не может
получить ровно никакого значения, ибо отношения свойства здесь полностью
затеняются отношениями более близкими — кровного родства.

Пятая ошибка касается статуса сына, рожденного в браке отца рассказчика
(V.) с X. — г-на Z2, который рассказчиком назван одновременно и братом
(как сын мачехи), и внуком (как сын падчерицы). Последнее должно быть
немедленно отметено на уже указанном основании — ни супружество, ни
кровное родство со свойственником кого-либо не порождает никаких
отношений с этим последним; проще говоря, внук — это сын дочери, а не
падчерицы. А что касается определения статуса Z2. как брата рассказчика,
то оно правильно, но не потому, что он сын мачехи (см. рассуждение
выше), а потому, что он родной сын отца рассказчика. Z2. — действительно
единокровный брат рассказчика, но не потому, почему так думает сам
рассказчик.

О шестой ошибке — определении W. как бабки рассказчика на том основании,
что она — мать X. (его мачехи) — мы уже говорили выше. Мать мачехи
(кровный родственник свойственника) не становится в какие-либо отношения
с лицом, по отношению к которому её дочь является свойственницей.
Рассказчик был бы внуком W., если бы он был сыном её дочери, но в таком
случае W. никогда не смогла бы выйти за него замуж. Следовательно,
рассказчик оставался по отношению к W. только её мужем, но не был и
никак не мог бы стать её внуком.

Вся экстравагантность рассказа, таким образом исчезает, ибо основана она
на одновременном сочетании одним лицом качеств мужа бабки и её же внука
— ситуации, которая в действительности иметь места не может.

1.2. Дело о живучем зайце (№ 295)

Помещик Петров, охотясь на своей земле, подстрелил зайца, который,
однако, будучи раненым, сделал несколько прыжков, перескочил за межу,
отделяющую землю Петрова от соседнего с ним участка помещика Колосова,
после чего издох. Находившийся неподалеку владелец соседнего участка —
Колосов — поднял с земли заячью тушку, и заявил, что она принадлежит
ему, так как заяц издох на его земле. Петров, естественно, возразил в
том смысле, что ранен заяц был им, Петровым, к тому же — на своей
территории, а где он издох — это уже неважно. Кто из спорящих прав?

Казус сводится, по сути, к единственному вопросу: какое место занимает
охота в системе оснований возникновения права собственности? С точки
зрения гражданского права охота представляет собой частный случай
оккупации — одностороннего акта завладения предметами, не имеющими
собственника, с целью их обращения оккупантом в свою собственность.
Находящиеся в свободном состоянии дикие животные не являются объектами
чьего-либо права собственности, подобно тому, как не являются таковыми
атмосферный воздух или теку щая в реке вода. Чтобы и то, и другое, и
третье стало вещью — объектом права собственности — нужно придать
соответствующему предмету индивидуализирующие его черты, и тем самым
искусственно «вырвать» его из естественного состояния: животное нужно
подстрелить или отловить, а воздух или воду заключить в какую-нибудь
емкость. Значит, возвращаясь к условию казуса, легко заметить заведомую
недобросовестность аргументации Колосова: если право собственности на
охотничий трофей приобретается актом завладения им, то вопрос о том, на
чьей земле акт завладения был совершен, лишен всякого
гражданско-правового значения. Важно кто завладел, а не где завладел.

Кто же завладел зайцем — Петров, в тот момент, когда он его подстрелил,
или все-таки Колосов, в тот момент, когда он поднял с земли заячью
тушку? Акт завладения со стороны Колосова налицо, но не был ли он
предварен актом завладения со стороны Петрова? Ведь если Петров завладел
зайцем раньше, то акт последующего завладения Колосова незаконен, ибо он
имел своим предметом уже не дикое животное в свободном состоянии, а
зайца, принадлежавшего Петрову. Нужно, таким образом, определить
юридическое значение выстрела охотника, сопровождающегося смертью, или
смер тельным ранением животного — является ли это действие актом
завладения? или для того, чтобы оно стало завладением, необходимо ещё и
«наложение руки» охотника на свою добычу?

Не подлежит никакому сомнению, что охотник, стреляющий в свою жертву,
имеет целью приобретение животного (его тушки) в свою собственность.
Значит, выстрел выражает также и намерение завладеть животным, очевидно
— для себя (было бы странно предположить, что охотник убивает животных в
расчёте на то, что присваивать их будет не он, а кто-то другой); налицо,
таким образом, надлежащая воля к владению (animus domini). Направляется
эта воля на завладение индивидуально-определённой вещью — не
каким-нибудь зайцем или животным вообще, а данным конкретным животным,
убитым или раненым охотником, в определённое время и на известной
территории. Индивидуально же определённое животное вполне может быть
объектом права собственности; следовательно, акт завладения диким
животным на охоте (акт оккупации) следует считать завершенным в момент
смерти животного, либо такого его ранения, поимки или захвата, которые
исключают возможность его самостоятельного возврата в естественное
состояние (утрату индивидуальной определённости). Брать животное
непосредственно в руки охотнику нет никакой необходимости; с некоторой
долей условности можно сказать, что выстрел, с юридической точки зрения,
является «продолжением рук» охотника, подобно тому, как «удлиняют» (а
заодно и приспосабливают для большего удобства в использовании) удилище
с лесой и крючком — руки рыболова, сачок для бабочек — энтомолога, лассо
— ковбоя, замаскированная яма на лесной тропе — медвежатника .

Любой другой ответ на вопрос, — ответ, отделяющий момент приобретения
владения диким животным от момента его убийства, смертельного ранения,
поимки или захвата, привел бы к заключению о возможности всякого и
каждого присваивать своей волей и в своем интересе животных,
подстреленных, захваченных или попавших в засады или капканы,
поставленные другими лицами, — выводу, который очевидно не соответствует
ни намерению охотника, ни соображениям справедливости и гражданского
мира.

1.3. Дело о преимущественном праве покупки

(№ 327)

Некто К. — один из четырех равнодолевых сособственни-ков общего имения,
— решил продать свою долю в праве собственности на это имение. Об этом
своем намерении К. уведомил трех других сособственников. Первый (М.) в
течение установленного законом срока не ответил К. ничего, промолчал;
второй (Н.) сообщил, что не видит к этому никаких препятствий; третий же
(Р.) объявил, что хотел бы воспользоваться принадлежащим ему
преимущественным правом покупки доли, отчуждаемой К. К. ответил, что с
его стороны не будет никаких сложностей и он готов заняться оформлением
продажи g своей доли в пользу Р. немедленно, как только тот захочет. На
вопрос Р., почему вдруг речь пошла о продаже только g доли К., хотя тот
уведомлял его о продаже доли сполна, К. пояснил, что преимущественное
право покупки оставшихся | принадлежит М. и Н. — по | каждому. Поскольку
те отказались им воспользоваться, К. продаст g доли на сторону, a j —-
Р., как единственному сособственнику, пожелавшему воспользоваться
преимущественным правом.

В приведенном случае мы имеем дело с весьма своеобразной трактовкой
понятия о преимущественном праве покупке: господину К. оно
представляется субъективным правом, принадлежащим нескольким
управомоченным лицам (сособ-ственником) в равных долях. Осуществление
правомочия одним из них. не затрагивает, по мнению К., правомочий
других. По-видимому, К. распространяет понятие о праве общей долевой
собственности не только на его абсолютные, но и относительные элементы,
в том числе и отношения между сособ-ственниками, в частности —
касающиеся преимущественного права покупки доли, отчуждаемой одним из
сособственников.

Неправильность такого толкования обнаруживается из следующего.

Последовательное распространение правила о долевом характере
правоотношений сособственников на преимущественное право покупки должно
было бы привести к мысли о разделении отчуждаемой доли на такое
количество частей, каково общее число сособственников, т. е. в нашем
случае долю требовалось бы делить, не на три, а на четыре части, с
распространением преимущественного права покупки М., Н. и Р. не на |, а
на | отчуждаемой доли. Оставшуюся | следует признать долей, остающейся
за К.; вот её-то, а также четверти тех сособственников, которые не
воспользуются преимущественным правом покупки, он и вправе продать на
сторону. Очевидно, что описанное правило слишком сложно, чтобы
законодатель дерзнул бы предоставить участникам гражданского оборота
выводить его самостоятельно, посредством толкования положений закона;
гораздо проще и логичнее было бы это правило прямо сформулировать.
Отсутствие норм, которые бы такую формулировку содержали, заставляет
предположить, что законодатель и не имел в виду их установление.

Затем, при таком толковании невозможно выполнить условие всех без
исключения законодательств, обязываю щее сособственника, предложившего
другим сособственни-кам воспользоваться их преимущественным правом
покупки его доли, отчуждать её желающим сособственникам на условиях не
худших, чем те, на которых он предполагал продать её постороннему лицу.
Одним из условий продажи доли в праве общей собственности постороннему
лицу был её размер (в нашем случае доля К. составляла | от общего
имения). При применении толкования, предложенного К., её пришлось бы
раздробить на три (а как мы показали выше — далее на четыре) части; в
результате предметом договора купли-продажи К. и Р. стала бы не ^, а ^
(по мнению К.), или даже -jF (по нашему мнению), доля. Одно дело —
располагать -4 долей в праве общей собственности (^, которая уже была у
Р. + |, приобретенная им у К.), и совсем другое— і (і, которая уже была
у Р. + ^, приобретенная им у К.). Несомненно, с применением толкования,
предложенного г-ном К., условия продажи доли сособственнику, пожелавшему
воспользоваться преимущественным правом покупки, оказались худшими, чем
те, на которых доля предлагалась к продаже постороннему лицу.

Вообще при таком подходе институт преимущественного права покупки доли в
праве общей собственности из инструмента защиты интересов
сособственников превращается в свою противоположность. В самом деле,
элементарный подсчёт показывает, что долевое преимущественное право
покупки делает положение постороннего лица более выгодным, чем положение
сособственника, пожелавшего воспользоваться преимущественным правом
покупки. Если исходить из расчётов К., делящего свою | долю на три
равные (двенадцатые) части, одна из которых отходит Р., а две другие (|)
продаются постороннему лицу (обозначим его X.), то после заключения двух
сделок получится следующее распределение долей: у Р. — |; у М. и Н — по
\, у X. — g. Видно, что институт преимущественного права приобретения
доли в праве общей собственности в редакции г-на К. не смог
воспрепятствовать проникновению в число со-собственников постороннего
лица, а ведь в этом, именно в этом и состоит его смысл и назначение!

О долевом распределении преимущественного права между всеми или
несколькими сособственниками можно говорить лишь в одном случае, а
именно — когда намерение воспользоваться преимущественным правом в целом
выразили два или более сособственников. Так было бы в нашем примере,
если бы преимущественным правом воспользовался не только Р., но и ещё
кто-то из сособственников, скажем, М., или Н. Но даже в этом случае
долевое распределение преимущественного права покупки могло бы иметь
место только при наличии прямого указания об этом в законодательстве, а
такая норма имеется далеко не везде; во всяком случае, в действующем
российском ГК её нет. На фоне уже рассмотренного законодательного
принципа недопустимости изменения условий продажи доли сособственникам в
сравнении с теми условиями, на которых она предлагалась третьим лицам, а
также, имея в виду, что большинство законодательств (в том числе и
российское) не знает института продажи части доли в праве общей
собственности, нужно заключить, что если воспользоваться
преимущественным правом покупки пожелают несколько сособственников, то
отчуждатель доли вправе продать её одному из них — любому, по своему
выбору.

Таким образом, преимущественное право покупки доли в праве общей
собственности, принадлежит всякому и каждому из сособственников, но не
всем им одновременно и, тем более, не дробится между ними по каким-либо
долям. Общий доле пой характер права собственности не означает общего
долевогo характера соединенного с ним преимущественного права покупки.
Иное толкование законодательства, предложенное г-мом К., неправильно; К.
обязан продать сособственнику, пожелавшему воспользоваться
преимущественным правом покупки, всю долю, предложенную к продаже
третьему лицу.

1.4. Дело о курице, яйце и цыпленке (№ 339)

Курица А. снесла яйцо во дворе Б. Это яйцо взял В. и отнес в сарай Г.,
где курица Д. высидела яйцо, а проходивший н это время Е. присвоил себе
цыпленка. Кому принадлежит право собственности на цыпленка? Задача
заковыриста лишь на первый взгляд; в действительности лее, чтобы её
решить, нужно всего лишь последовательно уяснить себе юридическое
значение каждого, упомянутого в ней, факта.

Яйцо является плодом, приносимым курицей. Яйцо было снесено курицей,
принадлежавшей А.; если в данный момент эта курица не была сдана А.
кому-либо в аренду или иное пользование, то и яйцо принадлежит А. Тот же
факт, что курица снесла яйцо, находясь в чужом дворе (дворе г-на В.),
юридического значения не имеет: от одного только факта нахождения на
чужом земельном участке движимое имущество не становится его
принадлежностью и, естественно, не поступает в собственность
собственнику участка.

Затем, яйцом, принадлежащим А., завладел г-н. В.; завладел, по-видимому,
незаконно, ибо в задаче сказано «взял», т. е. присвоил своей
односторонней властью, не спрашиваясь не только А. (что ещё естественно,
ибо по яйцу нельзя было заключить, что оно принадлежит А.), но и В., во
дворе которого яйцо находилось. А. лишился фактического владения яйцом,
но не права собственности на него и в тот период, когда В. был его
незаконным владельцем, вполне мог рассчитывать на виндикацию яйца.

Яйцо попало в сарай, принадлежавший Г. Выше уже было сказано, что
принадлежность движимого имущества определяется вовсе не местом его
нахождения, а потому это обстоятельство ничего в нашей задаче не меняет.
Яйцо, хотя бы и находящееся в сарае Г., продолжает принадлежать А.

Курица, принадлежавшая Д., высидела это яйцо, и из него появился
цыпленок. Это — кульминационный юридический момент во всей задаче, ибо
появление цыпленка из яйца суть акт, который в принципе может перенести
право собственности — акт спецификации или переработки. То, что
переработка в данном случае совершалась (по крайней мере, чисто внешне)
без применения человеческого труда, значения в данном случае не имеет:
курица была здесь таким же техническим средством, как, к примеру,
токарный станок, а высиживание яйца — процессом, подобным вытачиванию на
станке той или иной детали. Как известно, высиживание яйца длится 21
день; уход за наседкой в течение этого времени и её кормежка стоят
существенно дороже самого яйца; о стоимости суточного цыпленка и
говорить нечего. Следовательно, ‘право собственности на цыпленка
приобрело лицо, в законном пользовании которого находилась высидевшая
его курица — вероятнее всего, это будет собственник сарая, в котором
происходило высиживание, т. е. г-н Г., хотя, возможно, что и её
собственник — Д..

Про акт самовольного присвоения явно чужой вещи, совершенный Е. в
отношении цыпленка, — см. выше, рассуждения о действиях г-на В.,
завладевшего яйцом.

Ответ: цыпленок принадлежит либо (скорее всего) Г., либо (менее
вероятно) —Д.; собственник вправе виндицировать цыпленка у его
фактического владельца (Е.), и обязан возместить собственнику яйца
(скорее всего —А., но, не исключено, что им мог быть и Б.) стоимость
яйца как добросовестно переработанного материала.

1.5. Дело о разбитой бутылке шампанского или о раздавленной шляпе (№
340, 341)

Рассмотрим два соседствующих по номерам казуса, которые к тому же
обладают также и определённым содержательным сходством.

1. Г-н П., обедая в ресторане, «внезапно привстал чтобы посмотреть в
окно и нечаянно выбил локтем у проходившего сзади лакея бутылку
шампанского», заказанную сидевшим вблизи г-ном Б. Кто должен заплатить
за шампанское?

2. «В., заговорившись с соседом в антракте театрального представления,
нечаянно сел на чужое место и раздавил лежавшую там шляпу Д. Обязан ли
он вознаградить Д.?».

Персонажи обоих казусов причинили вред; оба сделали это, как
утверждается в условиях, «нечаянно»: один — нечаянно выбил локтем
бутылку, другой — нечаянно сел на чужое место. Видимо, именно так и
будут описывать подобные действия лица, их совершившие: «Понимаете, я же
не нарочно, я нечаянно… », а также — подавляющее большинство других
лиц, не искушенных юридическим образованием. Но тождественны ли эти
нечаянные действия по своим гражданско-правовым последствиям? все ли то,
что «нечаянно» с быто вой точки зрения, может быть названо и юридически
«нечаянным», т. е. случайным? Разбор начнем с казуса о шляпе.

Его условия чрезвычайно лаконичны, но, тем не менее, их вполне
достаточно, чтобы понять, благодаря каким же именно обстоятельствам
стало возможно причинение вреда. Таких обстоятельств было четыре: (1)
дело происходило в антракте театрального представления, т. е. в
обстановке всеобщего возбуждения, массовых, не особенно упорядоченных
перемещений и оживленных разговоров, в общем, в ситуации, в которой
обычная степень осмотрительности и осторожности несколько притупляется;
(2) причинитель вреда— В. — заговорился с соседом, т. е. оказался под
непосредственным влиянием описанной суматошной и несколько нервозной
атмосферы; (3) В. сел на чужое место, т. е. сделал то, чего в спокойной
обстановке не сделал бы никогда, ибо прежде, чем сесть, сначала
удостоверился бы, что он садится на свое место; не удостоверившись же в
этом он перепутал места — садясь на чужое место, полагал, что садится на
свое, на котором, как он твердо знал, ничего не должно лежать; (4) на
этом месте лежала шляпа г-на Д. — очевидно, лица, занимавшего это место
и специально оставившего на нем шляпу для того, чтобы возвратившись
после антракта облегчить себе отыскание этого места, а может быть, и для
того, чтобы показать другим, что это место уже занято. Любое из
предположений говорит нам о том, что оставление шляпы в данном случае
нисколько не выбивалось из обычного порядка вещей, а значит, усмотреть в
действиях собственника шляпы грубой неосторожности, которая могла бы
освободить причинителя вреда от ответственности, никак нельзя.

Итак, В. сел на чужое место оттого, что попросту neрепутал места: садясь
на чужое место, он полагал, что садится па свое; следовательно, В.
садился на чужое место вполне сознательно, намеренно, заблуждаясь,
однако, насчёт принадлежности этого места — он полагал, что оно — его.
Ни о каком случайном (рефлекторном) действии речи здесь быть не может:
совершенное им действие было сознательным, а значит, виновным. Весь
вопрос, следовательно, теперь состоит только в том, можно ли признать
заблуждение В. извинительным!

Впадение В. в ошибку относительно принадлежности мест не может быть
приписано одному только влиянию царившего в зрительном зале
беспокойства: ведь все зрители находились в одинаковой атмосфере, а на
чужую шляпу сел один только В. Значит, дело здесь исключительно в
индивидуальных особенностях натуры (характера) г-на В. Возможно, в силу
несколько большей впечатлительности, увлеченности, горячности,
рассеянности и иных подобных качеств, он оказался подверженным влиянию
обстановки в большей степени, чем основная масса зрителей, а в
результате и ослабил внимание сильнее, чем «средний» человек. В., зная
об этих, присущих ему индивидуальных качествах, несет всякое, связанное
с ними бремя, в том числе именно он обязан следить за их проявлениями и
заботиться о том, чтобы их проявления никому не вредили. Не совладав же
с особенностями своего характера, он не может оправдываться в деле о
причинении им вреда, ссылаясь на то, что совершенное им действие было
обусловлено влиянием присущих его натуре специфических свойств.

Заблуждение В., таким образом, извинительным считать никак нельзя; его
действия, приведшие к причинению вреда, были совершены виновно, а оттого
В. следует признать обязанным к вознаграждению г-на Д. — собственника
испорченной шляпы. «Нечаянно» г-на В. — это такое «нечаянно», за
которое, следуя известной поговорке, «бьют отчаянно». Можно выразить
«мораль» казуса и так: «Смотреть надо, куда садишься!».

Чтобы до конца убедиться в правильности нашего рассуждения, изменим одно
из условий задачи. Представим, что на чужом кресле лежала не шляпа, а
картонная упаковка с пирожными, сев на которую г-н В. не только
уничтожил пирожные, но и испортил собственный костюм. Может ли В.
взыскать стоимость утраченного костюма, если тот пришёл в негодность,
или расходы на его чистку, с г-на Д., оставившего пирожные на своем
кресле? Очевидно, нет; здесь и человек, не обремененный юридическим
мышлением, возразит В.: смотрите, дескать, куда садитесь! Но если по
отношению к самому себе мы не считаем заблуждение В. извинительным, то с
какой же стати считать иначе по отношению к другим лицам? Ведь они-то уж
явно не должны страдать от особенностей характера г-на В.! Или другой
пример — совсем уж обыденный: пришедший на спектакль после третьего
звонка зритель в темноте путает места и садится в чужое кресло, где,
слава Богу, ничего не лежит. Но через некоторое время является и
владелец билета на это занятое место — вправе ли он потребовать его
освобождения? Несомненно; больше того, перепутавший покинет место почти
наверняка с извинениями. Но почему, если путаница действительно является
извинительным заблуждением? Значит, заблуждение-то вовсе не
извинительно.

Теперь изменим другое условие: с соседом заговорился не В., а Д. —
владелец шляпы, — который, будучи увлеченным этой беседой, положил свою
шляпу, которую до того держал в руке, на находящееся по соседству место
г-на В., куда тот, спустя немного времени, и сел, раздавив шляпу. Ясное
дело, что в этом случае убытки от порчи шляпы остаются на её
собственнике: надо смотреть, куда кладешь шляпу; и уж если кладешь её на
чужое кресло, будь готов в любой момент или убрать её, дабы она не
мешалась соседу, либо предупредить последнего о том, чтобы тот на нее не
садился. Убытки возникли здесь по причине грубо неосторожных действий
самого потерпевшего. Требовать же от В., чтобы, садясь даже в свое
собственное кресло (на котором, как он точно знает, ничего не должно
быть), предварительно ощупывать рукой сиденье — а не положил ли туда
кто-нибудь что-нибудь?! — было бы слишком сурово.

Теперь самое время перейти к казусу с разбитой бутылкой шампанского,
сравнив его условия и решение с только что рассмотренными. В отличи от
В., перепутавшего места, внезапно привставший г-н П. ничего не путал, ни
с кем не заговаривался, по сторонам не зевал; в том же, что он привстал
для того, чтобы взглянуть в окно, нет ничего ни противоправного, ни
неразумного, ни противоестественного; администрация ресторана (кафе,
театра, транспорта, любого вообще общественного месте) должна обеспечить
возможность посетителя вставать со стула (скамьи, сиденья и т. п.), не
встречая к этому никаких препятствий. Затем, процесс вставания неизбежно
связан с перемещением центра тяжести тела, а значит, он всегда сопряжен
с рефлекторными (непроизвольными) движениями, направленными на
сохранение равновесия, перемещаемого из одного положения в другое, тела.
Всякая попытка привстать будет неизбежно сопряжена с подачей корпуса
вперед, пододвиганием ног под стул и перемещением локтей назад — иначе
человек либо так и не сможет привстать, либо упадет. В отсутствие других
данных мы должны предполо жить, что именно так оно и было в данной
ситуации — локтевое движение было самопроизвольным, рефлекторным, не
подконтрольным человеческому сознанию, а значит, и не подлежащим
вменению — невиновным, действительно (в смысле гражданского права)
нечаянным, т. е. не волевым.

Заставлять П. в такой ситуации возмещать причиненный вред — все равно,
что заставлять это делать поскользнувшегося прохожего, который, дабы
удержать равновесие, взмахивает тростью и разбивает её концом магазинную
витрину. Или… Впрочем, об этом мы поговорим чуть позднее.

Итак, «внезапно привставший» г-н П. ни при чем. Кто же потерпел убыток
(кому причинен вред) и может ли он на кого-нибудь его переложить?
Разбитая бутылка принадлежала ресторану; перешло ли право собственности
на нее к официанту или заказавшему её г-ну В.?

По общему правилу, которое должно применяться и здесь, право
собственности на движимую вещь переходит с момента её волевой передачи.
Очевидно, что таковой здесь не было: официант (лакей) является
работником ресторана и, получив бутылку для её доставки посетителю,
сделал это в рамках трудовых отношений, но никак не с целью приобретения
права собственности на шампанское; г-н Б., заказавший бутылку, но не
успевший получить её, также не может считаться лицом, приобретшим на нее
право собственности. Убыток, следовательно, понес ресторан; вопрос о
том, есть ли основания переложить его на своего сотрудника (официанта),
к сожаленью, не может быть с точностью разрешен за недостатком
необходимых для этого фактических данных. В том виде, в котором казус
изложен — он не содержит сведений о каких-либо нарушениях или упущениях
со стороны официанта — ответ на этот вопрос должен быть отрицательным.

1.6. Дело об оторванных фалдах пальто или о разорванной куртке матроса
(№ 343, 344)

Вот ещё два казуса — соседствующих как по номерам, так и по юридическому
содержанию и друг с другом и, в общем-то, с двумя предыдущими случаями:

1. «Л., переходя улицу, задумался и неминуемо попал бы под колеса
выехавшего из-за угла экипажа Н., если бы Т., шедший сзади, не успел
схватить Л. за пальто и отбросить в сторону, оборвав при этом ему фалды
пальто».

2. «Ф., проходя по набережной, поскользнулся и упал бы и море, если бы
не успел уцепиться за очутившегося рядом матроса, причем разорвал
последнему куртку».

Понятно, что в обоих случаях потерпевшие — Л., у пальто которого
оторваны фалды, и матрос (М.), у которого в итоге разорвана куртка —
желают знать, не могут ли они потребовать вознаграждения за понесенный
ущерб?

Отчего Т. оборвал Л. фалды пальто? Из хулиганских побуждений? Оттого,
что посчитал пальто с укороченными фалдами более идущим фигуре Л.?
Ничего подобного: он стремился предотвратить причинение вреда здоровью
(а то и жизни) Л. и вовсе не преследовал целью отрывать фалды его
пальто. Да, он мог (и, наверное, должен был) предвидеть, что фалды могут
оторваться, но ситуация вполне оправдывала это. Вред здесь имел
вынужденный характер и обусловливался необходимостью предотвращения
другого, несоизмеримо большего вреда, т. е. перед нами — случай
причинения вреда в состоянии крайней необходимости.

Как случилось, что Ф. порвал куртку М.? Дрался с М.? Или решил отомстить
ему за что-то? Нет: и он стремился предотвратить вред собственному
здоровью, а может быть и жизни, и вовсе не собирался разрывать чужой
куртки. Да, Ф. обязан был предвидеть, что куртка может не выдержать его
веса, но в ситуации, когда речь шла о спасении его собственной жизни,
его, понятное дело, мало беспокоила целостность чужой куртки. И здесь
причинение имущественного вреда происходит ради предотвращения вреда
жизни и здоровью, т. е. мы опять-таки сталкиваемся с причинением вреда в
состоянии крайней необходимости.

Чем два описанных случая различаются? Во-первых, субъектами —
причинившими вред, потерпевшими и теми, в интересах которых действовал
причинивший вред. В казусе с пальто причинителем вреда был посторонний
человек; потерпевший же и субъект, в интересе которого действовал
причинителъ, совпадали в одном лице, в то время, как в казусе с курткой
все было наоборот — посторонним лицом оказался потерпевший, а
причинителъ и интересант совпали в одном лице. В первом случае
причинитель вреда действует в чужом интересе, во втором — в своем. И
во-вторых, конечно, условиями возникновения вреда: Л. едва не попал под
экипаж оттого, что переходя улицу задумался, т. е. из-за собственной
оплошности; Ф. же едва не упал в море оттого, что поскользнулся, т. е.
по причине случайного стечения обстоятельств.

Сказанного вполне достаточно, чтобы ответить на вопросы потерпевших: ни
в одном из случаев причиненный им вред не будет подлежать возмещению.
Л., пальто которого ото рвали фалды, сам, виноват в создавшейся
ситуации, а кроме того и сам является интересантом —лицом, в интересах
которого действовал причинитель вреда: налицо, таким образом псе
основания оставить вред именно на нем. Ф., действовавший в своем
интересе за чужой счёт, тем не менее, тоже не обязан покрывать
причиненный им вред, поскольку ни в возникновении самой ситуации,
угрожавшей его жизни, ни в самом причинении вреда он не виноват; для
матроса возникший вред будет казусом (случаем), а риск такого вреда
несет собственник поврежденного имущества. Если им был сам матрос, то
куртку ему придется восстанавливать на свой счёт; если лее куртка была
частью казенного обмундирования, то возместить вред должно
соответствующее казенное управление.

1.7. Дело о молодом великодушном моряке (№ 368)

«Молодой моряк, сильно выпив в компании своих друзей, раздарил им, в
порыве великодушия, свои ценные вещи: одному золотые часы с такою же
цепочкой, другому — серебряный портсигар, третьему — портмоне с мелкими
деньгами. Протрезвившись, он желает знать, не может ли потребовать свои
вещи обратно».

Особенных трудностей данный казус не представляет, если обратить
внимание на состояние, в котором моряк заключал сделки — состояние
алкогольного опьянения (на него указывают слова «сильно выпив» и
«протрезвившись»). Помноженное на молодость дарителя и, судя по всему,
не особенную добросовестность и чистоплотность его «друзей», оно и
привело к описанному в задаче результату. Несомненно, налицо все
основания для признания дарителя лицом, действовавшим в состоянии
аффекта (адееспособности), т. е. в состоянии, когда он не был способен
понимать значения своих действий, а, скорее всего — руководить ими.
Сделки, совершенные в таком состоянии, могут быть признаны
недействительными по иску лица, действовавшего в состоянии аффекта; с
признанием их недействительными все, полученное по таким сделкам,
подлежит возвращению. Кроме того, недобросовестные «друзья», принявшие
подарки неожиданно расщедрившегося приятеля, обязаны возместить ему
реальный ущерб, если таковой возник у дарителя вследствие заключения и
исполнения данных сделок.

1.8. Дело о ещё не полученной, но уже купленной и сгоревшей мебели (№
449)

«Петров купил в магазине мебель за 500 руб., и уплатив деньги, приказал
прислать её на следующий день. Ночью в магазине произошёл пожар и мебель
сгорела. Подлежат ли 500 р. возвращению Петрову?».

Вопрос казуса состоит, опять-таки, в принадлежности погибшей мебели, ибо
риск случайной гибели вещи несет её собственник. Если в момент пожара
она все ещё оставалась в собственности магазина, то ущерб падает на
магазин, который обязан возвратить Петрову уплаченные им деньги; если же
мебель уже перешла в собственность Петрова, то риск случайной гибели и
возникшие убытки ложатся на него, а деньги, значит, возвращению не
подлежат. Мы” склоняемся ко второму варианту, ибо в задаче совершенно
определённо сказано: Петров купил мебель; именно купил, а не заказал,
как в одном из дополнительных вопросов к казусу. Состоявшаяся покупка
означает возмездное приобретение вещи в собственность; мебель, таким
образом была передана Петрову в магазине, принадлежала Петрову, а затем
вновь была передана Петровым во владение магазина с договоренностью о её
доставке, т. е. с заключением договора Петрова и магазина о хранении
мебели и об оказании услуг по её транспортировке (доставке). Если
магазин был профессиональным хранителем, он отвечает за всякий вред,
причиненный имуществу поклажеда-теля, в том числе и случайный; если же
хранение мебели покупателей не входило в обычные обязанности магазина,
то за мебель, сгоревшую от случайного пожара, он ответственности не
несет. В зависимости лее от того, было хранение платным, или бесплатным,
находится размер ответственности магазина-хранителя.

Е. В. Васьковский задал также ряд дополнительных вопросов к казусу. (1)
Как было бы, если бы магазин сгорел от поджога, учиненного хозяином? —
вред чужому имуществу (мебели Петрова), как умышленно (виновно)
причиненный, подлежал бы возмещению в полном объеме. (2) Если бы
сгоревшая мебель была застрахована? — Петров получил бы возмещение со
страховщика, а последний, в порядке суброгации — требование к лицу,
ответственному за пожар. (3) Если бы Петров уплатил только задаток — 25
рублей? — Не поменялось бы ничего, ибо решение зависит от момента
перехода права собственности на мебель, который никак не связан с полной
или частичной уплатой денежной суммы по договору. (4) Если бы Петров не
купил мебель, а только заказал, и она сгорела бы, ещё не будучи
осмотрена и принята им? — В таком случае переход права собственности на
мебель не состоялся, сгорела мебель, принадлежавшая магазину, последний
не сможет вовремя выполнить обязательство по её передаче, а значит
Петров получит право требования возврата уплаченной им покупной цены.
(5) Петров заказал изготовить мебель из своего материала, мебель была
изготовлена, после чего сгорела? — Риск случайной гибели результата
работ до его принятия заказчиком несет, по общему правилу, подрядчик.

1.9. Дело о двух запродажах одного дома (№ 505)

«А. запродал свой дом Б. за 100 тыс. рублей, обеспечив договор
неустойкой в 15 тыс. рублей. Сроком для совершения купчей крепости было
назначено 1 января 1902 г. Вслед затем Б. запродал тот же дом В. за 130
тыс. рублей, обязавшись совершить купчую не позже 1 мая 1902 г. под
угрозой неустойки в 10 тыс. рублей. Между тем А., узнав о сделке Б. и
В., предложил В. купить означенный дом непосредственно у него за 120
тыс. рублей. В согласился и купил дом в декабре 1901 г. После 1 января
Б. предъявил иск о взыскании неустойки с А., в мае же В. предъявил такой
же иск к Б. Как решить дело?». Русские дореволюционные цивилисты
трактовали договор запродажи как предварительный договор о заключении
договора купли-продажи в будущем; при этом, сам договор купли-продажи в
русском дореволюционном праве рассматривался как реальный договор
(товарораспорядительная сделка), по которому продавец фактически
передавал вещь в собственность покупателя, а покупатель, получивший
таковую в собственность, обязывался уплатить за нее покупную цену; самые
статьи (1381-1416 т. X ч. I Св. Зак.) об этой сделке располагались в Кн.
3 тома — «О порядке приобретения и укрепления прав на имущества», — а не
как это сделано сейчас и как вообще традиционно бывает, в разделе об
обязательствах. Таким образом, перед нами — два обязательства заключить
договор, обеспеченные неустойками. Подлежат ли эти неустойки взысканию?

Целью первой запродажи (между А. и Б.) было установление требования
сторон друг к другу о заключении в будущем договора купли-продажи
определённого дома с це лью перехода права собственности на него от А. к
Б. Целью второй запродажи (между Б. и В.) было установление требования
сторон друг к другу о заключении в будущем договора купли-продажи того
же самого дома с целью перехода права собственности на него от Б. к В. В
конечном итоге дом должен был оказаться в собственности В., пройдя при
этом через руки Б. Конечная цель оказалась достигнутой — дом
действительно попал в собственность В., —но не так, как это
первоначально предполагалось: Б. ни мгновенья не был его собственником.
Судя, однако, по тому, что Б. не пытается понудить А. к заключению
основного договора, сам дом ему был не очень-то и нужен, он рассчитывал
получить его именно в целях последующей перепродажи В.

Получается, что как В., так и Б. к моменту предъявления исков о
взыскании неустоек, утратили интерес в исполнении обязательств из
заключенных ими предварительных договоров. Произошло это, однако, по
разным причинам: В., купивший дом непосредственно у А., сам,
собственными действиями, уничтожил свой интерес к исполнению
обязательства со стороны Б.; Б. же утратил интерес в исполнении
обязательства А. благодаря происшедшему за его спиной недобросовестному
соглашению А. и В., т. е. в силу чужих действий. В., уничтожившему свой
интерес своими же собственными руками, своими оке собственными
действиями сделавшему обязательство Б. невозможным для исполнения, и,
таким образом, прекратившему его, а заодно и обеспечивающее его
обязательство Б. по уплате неустойки, ясное дело, жаловаться не на кого
и не на что. Требование В. о взыскании с Б. 10 тыс. рублей неустойки
удовлетворению, следовательно, не подлежит.

Б. же оказался в ситуации, когда обязанный перед ним А. совершил
действия, делающие невозможным исполнение им своего обязательства по
первой запродаже и, следовательно, прекратившие также и обеспечивающее
его обязательство уплаты 15-тысячной неустойки. За такое нарушение,
приведшее к утрате требования Б., А. должен нести установленную законом
гражданско-правовую ответственность. Таковая будет выражаться в
возмещении убытков, причиненных Б.; убытки эти составили 30 тыс. рублей
— именно такую сумму Б. рассчитывал получить за счёт разницы между
ценами перепродажи и покупки дома и сделал для этого все необходимые
приготовления. Поскольку А. действовал в сговоре с В., логично привлечь
в процесс об убытках того и другого как солидарных должников;
компенсировав убытки В., они будут разбираться между собой, исходя из
того, что из потерянных Б. 30-ти тысяч 20 достались А., а 10 сэкономил
В.

Итак, ни одно из требований об уплате неустоек не подлежит
удовлетворению вследствие прекращения обеспеченных этими неустойками
основных обязательств. Однако, Б. имеет требование о солидарном
возмещении убытков к А. и В. в размере 30 тыс. рублей.

2. «Гражданско-правовые казусы» Р. фон Иеринга

2.1. Дело о перепутанных картинах (№ 4)

Чиновник королевской картинной галереи приобрел на аукционе, в числе
прочих произведений живописи, картину Рубенса за 10 тыс. флоринов, а г-н
Юнг на том же аукционе приобрел копию этой же самой картины руки
неизвестного мастера за 350 флоринов. Но при отправке покупок картины
были перепутаны: г-н Юнгу была передана картина Рубенса, а в галерею
была направлена её копия. В течение 11 лет ни один покупатель не заметил
подмены: г-н Юнг, видимо, потому, что не слишком разбирался в живописи,
а сотрудники галереи — потому, что в продолжении этого времени покупки
лежали на складе и не были распакованы из-за ведшихся в районе в то
время военных действий. Лишь по их окончании упаковки с картинами были
вскрыты и подмена обнаружилась, причем, присланная в галерею копия
оказалась в сильно испорченном состоянии.

Галерея, узнав, что приобретенный ею оригинал находится у г-на Юнга,
вступила с ним в переписку, пытаясь склонить к выдаче покупки. Последний
выдавать подлинник Рубенса отказался, указав, что галерея не является
его собственником, ибо картина никогда ей не передавалась, а право
собственности на движимую вещь переходит именно в момент сё передачи
приобретателю. Кроме того, даже если считать передачу состоявшейся, то
он, г-н Юнг, все равно сделался собственником картины по давности
владения. В процессе судебного разбирательства выяснилось, что на
следующий день после аукциона чиновник королевской галереи, уплатив
деньги, явился с носильщиками и транспортом для того, чтобы забрать
покупку; часть картин носильщики даже поснимали со стен (распродавалась
частная коллекция). Но устроитель аукциона, г-н Маллер, предложил
чиновнику за небольшое вознаграждение самостоятельно организовать
упаковку и отправку картин. Последний согласился, с условием, что и то и
другое будет происходить под личным наблюдением Маллера, что тот и
обещал, в результате чего картины были на какое-то время возвращены на
свои прежние места на стенах. По чьей вине произошла путаница упаковок —
почему ящик, предназначавшийся Юнгу, был отправлен в галерею, и наоборот
— установить не удалось. Исходя из этих обстоятельств суд признал
передачу состоявшейся и право собственности галереи на картину Рубенса
возникшим.

По мнению Иеринга (выраженному устами г-на Юнга) в правильности этого
решения можно усомниться по нескольким причинам; все они таковы, что, на
первый взгляд, весьма правдоподобно оспаривают это решение. Но …
разберем по порядку каждую из них.

1) Организатор аукциона не мог совершить традицию — это мог сделать лишь
собственник картин.

Допустим, что никакой путаницы не было, и все произошло так, как должно:
неужели же и в этом случае тра дицию, совершенную аукционистом,
собственники проданных на аукционе предметов могли бы оспорить? Конечно
же нет, ибо аукционист является лицом, уполномоченным собственниками
выставленных на аукцион предметов, совершать юридически значимые
действия от их имени и на их счёт. Несомненно, к числу таких действий
относится традиция — передача (выдача) проданных на аукционе вещей с
целью перенесения на таковые права собственности на их приобретателей.

2) Традиция если и произошла, то впоследствии была уничтожена тем, что
чиновник распорядился повесить картины обратно на стены.

Традиция суть фактическое действие, наделенное определенным юридическим
значением, сообразным с устремлениями её участников, т. е. сделка.
Фактическое действие, будучи совершенным, никак не может быть
уничтожено, отменено или иным образом изглажено: оно было совершено, и
от этого никуда не деться. Больше того, имело место две традиции: одна —
от собственников картины (в лице аукциониста) в пользу галереи (в лице
чиновника); вторая (обратная) — от галереи (в лице чиновника)
аукционисту лично как субъекту, принявшему на себя обязательства
хранения, упаковки и доставки вещей. Первая традиция имела целью
Перенесение права собственности, вторая — заключение договора об
оказании услуг, напоминающего современную транспортную экспедицию.

3) Чиновник был лишь представителем галереи, а сама галерея не могла
иметь намерения приобрести владение данной картиной, ибо не могла знать,
будет ли она куплена ею, или другими лицами, предложившими более высокую
цену.

Нет особенной сложности в том, чтобы установить неправильность этого
аргумента. Конструкция представительства связывает наступление
юридических последствий для представляемого с действиями (сделками и
поступками) представителя; следовательно, условия их действительности и
юридической значимости коренятся в личности представителя, а не
представляемого. Для того, чтобы послед ствия легли на представляемого,
достаточно выражения им воли в виде предоставления полномочий, но не
одобрения всякого, совершенного в их рамках, конкретного действия.

4) Как быть с традицией, совершенной в пользу г-на Юнга?

Действителыю, как? В том, что такая традиция была, сомнений, как
кажется, нет, ибо откуда Юнг получил картину, которой потом владел 11
лет? Между тем, ответ на вопрос очень прост: традиции не было. Была
передача вещи, но не традиция, ибо передача эта была совершена по ошибке
традента. Выше мы сказали, что не всякая традиция переносит право
собственности; это происходит лишь постольку, поскольку её участники к
этому стремятся. Всякий переход права собственности связывается с
передачей движимой вещи, но не всякая передача движимой вещи означает
переход права собственности. Вещь передается не только приобретателю, но
и залогодержателю, арендатору, ссудополучателю, подрядчику, исполнителю
по договору об оказании услуг, перевозчику, хранителю, поверенному
комиссионеру, и многим другим участникам оборота, но это никак не
означает, что каждый из них приобретает право собственности на
полученную вещь. Тем более не может вести к приобретению права
собственности ошибочная передача — передача, которой вообще не
состоялось бы, если бы традент не впал в ошибку.

5) Г-н Юнг стал собственником картины на основании давности владения.

И этот аргумент, при всем его кажущемся правдоподобии, не может помочь
г-ну Юнгу. Галерея не знала, и не должна была знать о нарушении своего
права в течение 11 лет; лишь по истечении этого срока она получила
сведения о таком нарушении, а ещё через какое-то время (какое
понадобилось для установления фактического владельца картины) —
возможность предъявить виндикационный иск. Давность же приобретательная,
как известно, прибавляется к давности исковой; поскольку последняя ещё
не истекла, не может быть и речи об истечении первой.

Может возникнуть сомнение другого рода: картина-то выбыла из обладания
галереи по воле её представителя, что исключает возможность
удовлетворения виндикацион-ного иска к добросовестному приобретателю
картины, а значит, в этом случае исковую давность нужно считать
поглощенной давностью приобретательной. Это верно, но относится к
приобретателю именно картины, коим г-н Юнг не был: он был приобретателем
копии картины, о чем говорит уплаченная им сумма покупной цены — 350, а
не 10000 флоринов. В данной ситуации можно говорить о безвозмездном
приобретении картины, а в этом случае вопрос о способе выбытия картины
из владения собственника (галереи) значения для вопроса об
удовлетворении виндикационного иска не имеет.

6) Наконец, интересно знать, к кому же сторона, проигравшая процесс о
праве собственности на оригинал, может обратиться с иском об убытках,
тем более, что копия картины испорчена так сильно, что никакой ценности
уже не представляет?

После всего сказанного уже не может остаться сомнений: картина
виндицируется галереей у г-на Юнга, который вправе обратиться с иском о
взыскании 350 флоринов, уплаченных им за утраченную копию Рубенса, к её
продавцам; последние вправе регрессом искать с аукциониста, сотрудники
которого перепутали картины; аукционист, в свою очередь, вправе
переложить эти 350 флоринов на галерею, хранившую копию в ненадлежащих
условиях и её испортившую.

Естественно, между Юнгом и галереей также должны быть произведены
расчёты, связанные с возвратом картины из незаконного владения.

Сложность задачи в данном случае создана … самим её автором, который
не ограничился одним только изложением её условия, но и, пользуясь своим
юридическим профессионализмом, сформулировал позицию в защиту одного из
её участников, внешне весьма правдоподобную, но, в действительности,
вводящую в заблуждение.

2.2. Дела о брюках и кронталере,

о салями и скрипке, а также о семидесяти

и одних панталонах (№ 31, 46)

Перед нами — классический казус из римского права. Бедный студент
предлагает старьевщику купить ветхие брюки (тогу), в кармане которых
лежит кронталер (золотой), причем нетошник, ощупывая брюки, обнаруживает
монету, понимает, что это такое и соглашается приобрести их по
существенно более высокой цене, чем они в действительности стоят,
рассчитывая, что продавец просто забыл монету в кармане и отдаст брюки
вместе с ней. Однако, вопреки его ожиданиям, прода-нец принимает деньги
и, прежде чем отдать брюки, вынимает золотой из их кармана, заявляя при
этом, что им продавались только брюки, но не монета, что монеты вообще
не продают и они не являются принадлежностями брюк.

Некоторую модификацию представляют собою два других случая.

1) Бедный скрипач, не имея при себе наличности, чтобы заплатить за
купленную в лавке колбасу, оставляет хозяину лавки в залог свою скрипку.
Немедленно по выходе скрипача в лавку является некий господин, который
проявляет живейший интерес к оставленной скрипке и, по её тщательном
осмотре придя в совершеннейший восторг, просит хозяина лавки продать ему
скрипку за 1500 лир. Хозяин объясняет, что скрипка эта не его и обещает
завтра попробовать купить её у собственника. Назавтра он действительно
предпринимает такую попытку и выкупает скрипку у скрипача за 500 лир,
однако, явившись по указанному незнакомцем адресу для того, чтобы отдать
скрипку и получить обусловленные 1500 лир, узнает, что незнакомец там не
живет и никогда не жил. Скрипка же оказывается совершенно простой,
стоящей какие-нибудь 5-7 лир.

2) Некий господин, известный своими странностями не менее, чем
богатством, завещал распродать входящие в его наследственную массу 71
пару панталон, причем — непре менно поодиночке, и без права покупки
одним и тем же лицом более одной пары. Данное распоряжение был
исполнено: за совершеннейшие гроши были проданы все панталоны. Через
некоторое время один из покупщиков случайно обнаружил, что в пояс
купленных им панталон зашит мешочек с 10 купюрами по 100 долларов;
остальные 70 покупателей последовали его примеру и достигли того же
приятного результата. Наследники же предъявили 71 иск о выдаче найденных
кладов, ссылаясь на то, что завещатель, делая распоряжение о продаже
панталон, очевидно пребывал не в здравом уме.

Несомненно, все три случая связаны между собою тем, что описанные в них
сделки купли-продажи совершались под влиянием заблуждения: в первых двух
впадали в заблуждение покупатели, в последнем — продавец (продавцы). В
остальном имеются различия.

Наиболее «чистым» является случай со скрипкой — добросовестный хозяин
продуктовой лавки стал жертвой мошенников, изобразивших скрипача и
псевдопокупателя скрипки. Сделка со скрипачом по приобретению грошовой
скрипки за 500 лир может быть признана недействительной по иску
покупателя с возвратом всего, полученного сторонами по сделке, а, кроме
того, с возмещением покупателю реального ущерба — ибо впал он в
заблуждение по вине продавца— «бедного скрипача».

Затем следует случай с панталонами, где продавцам остается только
поминать недобрым словом своего наследодателя, ибо один только столь
необычный характер одного из пунктов завещания сам по себе ещё не
свидетельствует в пользу предположения о том, что его составитель
находился не в здравом уме; во всяком случае, предположение это не столь
«очевидно», как полагают наследники. То, что они, продавая панталоны, не
знали о заключенных в них кладах, — это их личные проблемы; во всяком
случае, если и говорить здесь о заблуждении, так только о том, в которое
они впали если и не по собственной вине, то уж и не по вине покупателей
панталон. В таком случае наследникам, хотя и позволяется оспорить
заключенные сделки, возвратив себе панталоны с заключавшимися в них
кладами, надо быть готовым не только к возврату покупателям сумм,
уплаченных ими за панталоны, но и к возмещению покупателям реального
ущерба, причиненного применением последствий недействительности сделок.

Самым сложным для разрешения оказывается классический казус — о брюках и
кронталере — в котором налицо весьма своеобразное заблуждение —
заблуждение недобросовестного контрагента. Да, старьевщик оказался
жертвой недобросовестных действий студента, проще сказать — обмана. Но
вот ведь что интересно: не подозревая об этом и полагая, что продавец
действует не умышленно, а лишь неосмотрительно, он пытался этой
неосмотрительностью воспользоваться, говоря проще — сам пытался обмануть
студента! Другое дело, что расчёт его не оправдался и обмануть не
удалось; больше того, ветошник сам оказался обманутым, но это не
отменяет того факта, что и сам он, в свою очередь, покушался на обман и
довел бы его до конца, если бы тому не помешали независящие от него
обстоятельства. Один вор перехитрил другого, стремившегося перехитрить
его.

Кому же в этой ситуации отдать предпочтение? С точки зрения закона
сделка подлежит признанию недействительной по иску тряпичника (стороны,
впавшей в заблуждение), а стороны — приведению в первоначальное
положение (студенту следует получить брюки и золотой, а тряпичнику —
уплаченные им за брюки деньги). Кроме того, за последним, как Ішавшим в
заблуждение по вине другой стороны, следует признать право требования
возмещения реального ущерба, причиненного ей совершением сделки. А в
качестве санкции за недобросовестное поведение ветошника было бы неплохо
последнюю возможность — требование возмещения убытков — у него отобрать.

2.3. Дело о четырех субъектах, двух собаках и одном кошельке (№ 52)

Трое приятелей и одна собака отправились гулять. Один из них (А.)
увидел, что на другом берегу ручья лежит кошелек и сообщил другим о
своем открытии. Второй (В.), подозвав собаку, принадлежавшую третьему
(В.), добился того, чтобы она перешла на другой берег ручья, взяла
кошелек в зубы и принесла им. Это увидел прогуливавшийся неподалеку со
своей собакой ещё один господин (Г.), который натравил свою собаку на
собаку В., которая несла кошелек, и таким образом отнял его. Кто же
может требовать находку — тот ли, кто увидел кошелек? тот ли, кто
заставил собаку принести кошелек? тот ли, чья это была собака? или,
наконец, её может оставить себе тот, кто первый овладел кошельком?

Задача отдаленно напоминает два разобранных выше казуса: о живучем зайце
— в части содержания; о курице, яйце и цыпленке — в части методы её
решения. Здесь, как и в первом случае, мы сталкиваемся с завладением
через посредство технического «продолжения рук» оккупанта; как и во
втором случае залогом успешного решения задачи является последовательный
методический разбор юридического значения каждого, упомянутого в задаче,
факта, которые своею многочисленностью и пестротой оттенков тщательно
скрывают единственный, действительно имеющий отношение к делу. А. увидел
кошелек. Есть ли это находка? Очевидно, ещё нет, ибо само понятие о
находке, будучи рассматриваемо в связи с вопросом об основаниях
возникновения права собственности, предполагает, что находка должна
давать возможность приобрести право собственности на найденную движимую
вещь. Чтобы это произошло, вещь должна поступить во владение нашедшего —
иначе он просто не сможет выполнить связанных с находкой обязанностей по
её возврату потерявшему и (или) по публичному объявлению о ней, а
исполнение последней — суть обязательное условие приобретения права
собственности на находку. Кошелек во владение А. не поступал, а значит
его притязания удовлетворению не подлежат.

Завладел кошельком Б. Правда, сделал он это не сам, а посредством
собаки, да к тому же ещё и чужой — принадлежащей В. Отменяют ли эти
обстоятельства факт завладения? Ничуть. Собака в данном случае — это
всего лишь техническое средство, с помощью которого Б. достал кошелек с
другого берега ручья, не переходя через него сам. С тем же успехом он
мог попытаться достать кошелек, подцепив его, к примеру, концом палки
или на крючок удилища. Другой аналогией здесь может быть охота с
использованием собаки или сокола: добыча, с её захватом, признается
поступившей в собственность охотника, хотя собственно захват
осуществлялся не охотником непосредственно, а псом или птицей. Отвергать
в этом случае акт завладения — все равно что отвергать акт завладения
рыболова в отношении попавшейся ему на уду рыбины на том основании, что
её схватил и удерживает не сам рыболов, а крючок, висящий на конце лесы.
Ну а то, что собака тут была чужая, и вовсе не имеет отношения к делу,
ведь отправка собаки за кошельком совершалась Б. в присутствии хозяина
собаки В., т. е. с его молчаливого согласия. В. против такого
использования принадлежащей ему вещи ничуть не протестовал, и даже
напротив, судя по своему последующему поведению, был бы весьма рад, если
бы собака успешно принесла кошелек.

В. основывает свои притязания на том, что он был собственником собаки,
использованной Б. для овладения кошельком. Выше уже было сказано, что
это обстоятельство в данном случае юридического значения не имеет, ибо
В. предоставил собаку в безвозмездное пользование Б. именно с целью
помочь последнему овладеть кошельком. Все те плоды, доходы и выгоды,
которые получаются в процессе использования имущества, принадлежат, как
известно, законному его пользователю. Фактическое владение, достав
ленное в процессе законного использования чужой вещи, также,
следовательно, принадлежит лицу, законно её использовавшему .

В свете всего сказанного действия Г. должны быть квалифицированы как
противоправные, и направленные на лишение г-на В. приобретенного им
фактического владения находкой. Довод г-на Г. о том, что он завладел
вещью первым, внимания не заслуживает, ибо действительности не
соответствует.

Итог: подлежит удовлетворению притязание о защите фактического владения
Б., направленное им против Г., т. е. г-н Г. должен выдать кошелек г-ну
Б. Требования А. и В. удовлетворению не подлежат; возражения Г. внимания
не заслуживают. В., по выполнении всех, требуемых законом обязанностей,
возникающих из факта находки, вполне может стать её собственником.

2.4. Дело о бесплатных устрицах и необычайно дешевой форели (№ 57)

Ещё один, довольно оригинальный пример сделки, совершенной под влиянием
заблуждения, представляют собою два нижеследующих случая.

Советник Рублендер, приехавший отдыхать на морской курорт с женой и
двумя дочерьми, зашёл в первый, после приезда день, пообедать в местный
табль д’от (table d’hot), который ему рекомендовали как заведение,
известное относительно дешевыми, и притом довольно неплохими
комплексными обедами. Четыре обеда обошлись и вправду необычайно дешево
— всего в 8 марок. Когда подавали второе, жена сказала мужу, что другим
посетителям после супа подавали по дюжине устриц, а им не принесли
вовсе. Советник обратил внимание кельнера на это обстоятельство, и тот
немедленно принес каждому из членов семьи советника по дюжине устриц.
При оплате счёта советник обнаружил, что стоимость устриц не входит в
общую стоимость обеда, и должна быть оплачена им отдельно. Советник
отказался вносить эту плату, указав, что кельнер должен был разъяснись
ему его заблуждение. Кельнер же, как, впрочем, и хозяин кафе, возразили
ему в том смысле, что он и сам бы мог догадаться об этом расспросить,
ибо очевидно, что стоимость дюжины устриц явно несоразмерна с общей
ценой обеда (2 марки) и, следовательно, никак не может в нее входить.

Для решения- этой задачи достаточно быть осведомленным о том, какие
заведения обозначаются в Германии как «table d’hot». Table d’hot — это
не обыкновенное кафе, где каждый посетитель волен комплектовать обед из
отдельных блюд по собственному усмотрению, а заведение, больше
напоминающее советские столовые с их комплексными обедами, или, скорее,
современные российские «забегаловки», предлагающие в определённые часы
«бизнес-ланч» — завтрак (обед, ужин) определённой стоимости, включающий
в себя стандартный набор блюд. Разумеется, сверх блюд, входящих в
бизнес-ланч, всякий посетитель может заказывать себе что-то другое, но
за отдельную плату. Таким образом, в рассматриваемом случае самый
характер деятельности заведения, по общему правилу, вовсе не предполагал
предоставления посетителям какого-либо меню. Администрации было
достаточно просто вывесить объявление об общей стоимости обеда, что она,
судя по всему, и сделала (во всяком случае, в задаче меню не упоминается
ни единым словом). В таком случае клиенты вправе предполагать, что
стоимость всяких блюд, приносимых официантами таблъ д’ота без особенной
о том оговорки, включена в стоимость комплексного обеда. В данном случае
прав, несомненно, советник, и не прав содержатель табль д’ота, работ ник
которого (кельнер) действительно должен был обратить внимание посетителя
(тем более, явно приезжего, и незнакомого с обычаями заведения) на то,
что он, заказав устриц, сталкивается с исключением из общего правила —
что устрицы подлежат отдельной оплате.

Сходен с описанным нижеследующий случай. В обеденной карточке (меню)
буфета одной почтовой станции «чья-то шаловливая рука изменила путем
подчисток цены некоторых блюд…; так, например, у форелей, за которые
назначено было 48 крейцеров, цифра 4 была вычищена. Вследствие этого
почти все ехавшее общество заказало себе именно форели, а многие в виду
необычайной дешевизны, требовали по два раза». Как разрешить возникающие
вследствие этого недоразумения?

Меню — ресторанное ли, в кафе, или буфете — является публичной офертой:
предложением заключить договор о продаже соответствующих блюд по
назначенным в меню ценам, адресованное неопределённому кругу лиц.
Содержатель заведения, выступающего со всякой публичной офертой, должен
самым тщательным образом следить за тем, в каком виде она доходит до
адресатов, дабы никто из них не впал в заблуждение относительно условий
предлагаемого к заключению договора. Говоря «должен» мы хотим сказать,
понятное дело, не о юридическом долженствова нии, а о бремени, несение
которого неизбежно сопряжено со всякими благами, доставляемыми
возможностью вести публичную деятельность. Последствия ненадлежащего
несения этого бремени должны, разумеется, оставаться на содержателе
заведения, работающего на публику, как лицо, своими небрежными
действиями введшими публику в заблуждение. По сути ситуация ничем не
отличается от сюжета «Не поменяли ценники!», описанного ранее, в первом
выпуске «Занимательной цивилистики», с той лишь только разницей, что
если виновник происшествия был установлен, то содержатель буфета сможет
отнести на него все убытки, понесенные им из-за его шалости.

2.5. Дело об обмене подаренной покупки (№ 83)

Описанная здесь ситуация, конечно, для России нетипична. Но она
совершенно обычна в странах Западной Европы, США и Канаде, где вместе с
подарком обыкновенно «дарят» и чек из магазина, в котором подарок
приобретен. Делается это вовсе не для того, чтобы одаряемый смотрел на
цену, обозначенную в чеке, и думал, как дорого, однако, стоят выказанные
дарителем любовь и забота! Цель чисто практическая: дать одаряемому
возможность в случае, если подарок ему не понравится, или окажется
ненужным, обменять его в месте покупки на другой аналогичный товар, либо
вовсе сдать его в магазин, получив, таким образом, «в подарок» деньги.
Вот именно с таким случаем нам и предстоит иметь дело теперь.

«Коммерции советница Далмер подарила в рождественский сочельник своей
кухарке Августе Шмидт на платье, заметив при этом, что материя куплена у
купца Лампрехта, где Шмидт может обменять её на другую, какая ей больше
понравится». Вот, собственно, и весь казус; все остальное (две страницы,
со 146-й по 148-ю) занимают вопросы и рассуждения составителя. Главный
вопрос: «если предположить, что этот обмен произошёл, то как юридически
квалифицировать эту сделку»? Сам Р. Иеринг предлагает следующие
варианты: (1) договор мены; (2) соглашение о расторжении первоначального
договора купли-продажи и заключении нового, соединенное с зачетом ранее
уплаченной покупной цены; (3) соглашение об изменении первоначального
договора купли-продажи, после чего ставит ещё ряд вопросов, связанных с
некоторым видоизменением и дальнейшим развитием ситуации. Попробуем во
всем этом разобраться.

В первую очередь нужно взглянуть на сам договор купли-продажи между
советницей Далмер и купцом Лампрехтом. В настоящее время он ничего
особенного собою не представляет, ибо права покупателя по договору
розничной купли-продажи принадлежат не только лицу, непосредственно
приобретшему товар в месте его публичной продажи, но и всякому его
правопреемнику — как универсальному, так и сингулярному. Для реализации
им прав покупателя ему достаточно иметь на руках приобретенную вещь и
доказательства её приобретения у данного конкретного продавца (обычно
это товарный и (или) кассовый чек, либо документы о самой вещи со
штампом продавца). Но очевидно, что во время, которое описано в данном
казусе, данный договор был договором в пользу третьего лица, хотя,
возможно, и не названного покупателем продавцу. Тем не менее,
выговаривая право представить к обмену купленную материю не для себя, а
для другого лица, покупательница Далмер, несомненно, поставила тем самым
купца в известность о своем намерении установить юридически защищенную
возможность извлечения известной выгоды, из заключенного ею договора для
третьего лица; Лампрехт, заключив такой договор, согласился с этим
предложением; у кухарки Шмидт возникло субъективное право требования
обмена товара.

Сказанного, в принципе, достаточно, чтобы предопределить ответ на
главный вопрос казуса. Если кухарка действительно явится к купцу с
намерением осуществить обмен, то между ними не будет заключено вовсе
никакого договора, во чсяком случае — договора обязательственного
свойства. Ведь кухарка явится к нему вовсе не с предложением о
заключении договора (давай, дескать, поменяемся тканями, а.?!), которое
торговец вправе как принять, так и отклонить, а с требованием о
реализации выговоренного в её пользу субъективного права. Содержанием
этого требования является предоставление купцом материи определённого
рода, качества и количества; условием его осуществления (и, судя по
всему, условием легитимации его обладателя) —возврат материи,
приобретенной по определённому договору купли-продажи. Во исполнение
этого требования будет совершено две традиции — от кухарки к купцу в
отношении купленной материи и, обратно, от купца к кухарке, в отношении
материи, предоставленной взамен. С реализацией этого требования оно
прекращается; права повторного обмена у кухарки уже не возникает, разве
только предоставленный ей второй кусок материи окажется
недоброкачественным.

Теперь можно обсудить и второстепенные вопросы, выставленные Р.
Иерингом. Допустим, кухарка решила обменять подарок на зимний салоп с
доплатою разницы в цене — что это будет за договор? Несомненно, теперь
перед нами именно договор, ибо покупательница не выговаривала у купца
установления подобного требования для кухарки. На совершение такой
операции купец может согласиться, но вправе от нее и отказаться,
потребовав платежа наличными сполна. Это будет, таким образом договор
мены неравноценных предметов. Затем, допустим, купец отказался бы
обменять материю (или выданная им в обмен материя оказалась бы
недоброкачественной) — кому принадлежал бы иск из нарушения взятого им
на себя обязательства? Памятуя о сделанной выше квалификации договора
купли-продажи, мы не можем ответить иначе, чем в том смысле, что иск из
данного нарушения принадлежит как покупательнице (контрагенту договора),
так и кухарке (третьему лицу, в пользу которого договор заключен).
Наконец, в течение какого времени купец связан обязательством обмена
материи? Ответ очевиден: коль скоро срока не было прямо установлено, то
должен применяться разумный срок. В данном случае он должен был
определяться исходя из цели покупки (рождественский подарок), и
удаленности места нахождения лавки продавца от мест жительства
покупательницы и кухарки; по всей видимости, такой срок не должен
составлять более двух недель со дня окончания рождественских праздников.

2.6. Дело о необычайном путешествии профессора и его плаща (№ 107)

Это — один из самых обширных казусов в задачнике Р. Иеринга, суть
которого вкратце сводится к следующему.

Отправившийся в путешествие профессор Е. забыл дома плащ. Обнаружив это,
будучи в Лоре — маленьком провинциальном городишке — он обратился к
местному портному с заказом на срочное изготовление плаща. Портной
принял заказ с обязательством изготовить плащ к будущему утру и повел Е.
к купцу, торговавшему плащевой тканью. Профессор выбрал материю. Портной
договорился с купцом о том, что заплатит за нее сам, по получении денег
за работу, с профессором — об окончательной цене работы, включающей, в
том числе и стоимость материала, об условиях передачи плаща и уплаты
денег, после чего унес с собой материю; профессор же отправился к себе в
гостиницу и через некоторое время выехал в дальнейший путь. По
согласованию с портным плащ должен был быть доставлен им назавтра, к 8
часам утра, в придорожную гостиницу, находившуюся в 3-х часах пути от
города, где произошли все описанные’события.

Плащ портной изготовил и доставил в гостиницу, правда, не к 8 часам, а с
небольшим опозданием, так как ранним утром он долго не мог найти
извозчика. К этому времени профессор уже уехал. Портной же случайно
слышал, как профессор говорил при нем одному из знакомых, что следующим
пунктом своего маршрута он предполагает сделать городок Ротенбух, в
связи с чем и отправил с извозчиком плащ туда, в единственную, имевшуюся
там гостиницу, а сам вернулся в свою мастерскую в Лоре. Извозчику,
прибывшему в Ротенбух, удивленный хозяин гостиницы ответил, что никакой
профессор у него не останавливался, и о плаще его не предупреждал, после
чего извозчик вернулся имеете с плащом в Лоре. Дело же было в следующем:
по совету хозяина придорожной гостиницы профессор просто изменил
маршрут, и уехал не в Ротенбух, как первоначально планировал, а в
Лихтенау, о чем просил хозяина предупредить человека, когда тот доставит
плащ, и отправить его следом в Лихтенау; с этой целью хозяин отдал
строгий приказ мальчику-служащему гостиницы, а профессор даже дал
мальчику на чай. Но и мальчик и хозяин просто забыли о поручении
профессора, из-за чего плаща в Лихтенау он так и не дождался.
Отправившись в Ротенбух на извозчике он разузнал у хозяина тамошней
гостиницы, что плащ туда действительно привозили, но так как последний
ничего не знал о сделке, то плаща не принял и отправил извозчика с ним
назад. На обратной дороге экипаж попал под дождь, вследствие чего
профессор простудился, а бывший на нем сюртук столь сильно промок, что
пришёл в негодность.

Во избежание дальнейших недоразумений профессор написал портному письмо
с просьбой доставить плащ ему па квартиру в столице; портной же, до
получения этого письма, ещё раз отправил плащ в Ротенбух, где он
некоторое время хранился в гостинице, дожидаясь заказчика. По получении
письма портной отправил извозчика в Ротенбух ещё раз, тот забрал плащ,
после чего портной переслал его на городской адрес профессора, где плащ
в конце концов и был принят; при этом (что привносит в задачу
чрезвычайно интересный элемент) плащ не удовлетворял своему основному
назначению — не защищал от дождя и ветра, — поскольку промокал и
продувался.

Обилие вопросов, сформулированных к этому казусу сравнимо с объемом его
основного текста. Нас будут интересовать только основополагающие из них,
определяющие те принципиальные положения, исходя из которых можно
pacпутать весь клубок образовавшихся тут фактических хитросплетений. Но
и их выяснение подобно расчистке грандиозного завала, состоящего из
обломков юридических конструкций; придавленных осколками фактических
обстоятельств.

Прежде всего нужно выяснить вопрос об отношениях заказчика, портного, и
продавшего материю купца. Контекст не оставляет сомнения в том, что
купец продал материю имен но портному, причем — в кредит: портной
рассчитывал уплатить деньги за материю по получении денег от заказчика.
На это указывает описание действий последнего у купца (профессор не
купил, а лишь выбрал материю), а также упоминание о том, что цена
договора подряда включала в себя цену только одних работ, но также и
материи. Следовательно, первые два звена в многозвенной цепочке
отношений, будут ел дующими (1) купец — портной (по договору
купли-продаж ткани) и (2) портной — профессор (договор подряда (заказа
на пошив плаща из материала подрядчика). Деньги за материал купец может
требовать только от портного, но не профессора; профессор же будет
разбираться именно с пор ным по вопросу о недоброкачественности
предоставленног последним материала. Однако, поскольку плащ, несмотря на
его недоброкачественность, все же был принят профессором портной может
рассчитывать на оплату расходов на при обретение материала и оплату
работ по пошиву плаща; ш нем, однако, лежит обязанность возмещения
убытков, при чиненных нарушением заключенного им договора заказа.

Затем следует разобраться с расходами по многочисленным перевозкам плаща
(всего их было пять) и его финальной пересылке из Лоре на домашний адрес
профессора.

Первая перевозка — из Лоре в придорожную гостиницу — происходила по
заказу профессора, однако, была осуществлена несвоевременно. Значит,
оплачивает её профессор, точнее — портной, который вправе отнести
расходы по оплате на счёт профессора, но у последнего возникает
встречное требование к портному — о возмещении убытков, причиненных ему
просрочкой в доставке плаща.

О второй перевозке — из гостиницы в Ротенбух — стоит поговорить
подробнее. Она осуществлялась портным по собственной инициативе, хотя и
без поручения профессора, но в его интересе, а значит, на страх и риск
самого её инициатора — портного, но на счёт, опять-таки, профессора,
который по собственной неосмотрительности дал портному основание
рассчитывать застать его в Ротенбухе. Но, с другой стороны, этой
перевозки не было бы, если бы хозяин и служащий придорожной гостиницы не
забыли бы о поручении (причем, поручении оплаченном!) профессора и
предупредили бы портного об изменении маршрута путешествия: плащ был бы
доставлен в Лихтенау, и, таким образом, все проблемы были бы пресечены
ещё до своего возникновения. Следовательно, оплату этих и всех
последующих расходов, связанных с розысками плаща, которые профессор был
вынужден производить из собственного кармана, он вправе переложить на
содержателя придорожной гостиницы.

Третья перевозка — из Ротенбуха в Лоре — осуществлялась извозчиком по
собственной инициативе, но в интересе, а следовательно — на счёт
портного; последний отнести расходы по этой перевозке на кого-либо не
может, ибо они были вызваны необходимостью возврата плаща после второй
перевозки, осуществляемой им, как помним, на свой страх и риск.
Четвертая и пятая — из Лоре в Ротенбух и обратно — во многом сродни
второй, с той лишь только разницей, что предпринимались они портным с
целью нивелирования неблагоприятных последствий собственной просрочки,
и, к тому же, в условиях, когда он уже знал об отсутствии профессора в
Ротенбухе; уверенности в том, что плащ застанет его там, у него не было
и не могло быть. Эти перевозки, предпринятые в интересе самого портного,
были, к тому же, действиями явно неразумными, почему расходы на них
должны лечь на портного. Таким образом, расходы по первой перевозке
долокнг быть оплачены профессором, второй — хозяином придорожной
гостиницы, а третьей, четвертой и пятой — портным. Теперь — об оплате
пересылки плаща из Лоре на дом к профессору. С одной стороны, она
предпринималась по просьбе профессора и не была предметом первоначальной
договорен-1 ности, т. е. её стоимость явно не входила в стоимость
заказа,! а значит, вроде бы, расходы по пересылке должны лечь нг
профессора. Так было бы при нормальном ходе вещей: кредитор,
действительно, должен был бы принять на себя расходь должника,
понесенные им в связи с односторонней переме ной кредитором места
исполнения обязательства. Но в томн то и дело, что никакой катавасии с
плащом не произошло бы, если бы портной вовремя доставил его ещё в
придорожн ную гостиницу; пересылая плащ в другое место, он, очевидно]
заглаживал неблагоприятные последствия собственной прс срочки, что,
ясное дело, он должен производить на свой счёт! Итак, пересылка тоже
идет на счёт портного.

Остались вопросы более разнообразные, но не менее важные и, к тому же,
объединенные единым принципом решения. За чей счёт оплачиваются: (1)
извозчик, с которым профессор ездил из Лихтенау в Ротенбух и обратно,
дабы разузнать судьбу плаща? (2) убытки в размере расходов на лечение
простудившегося профессора и стоимости испорченного дождем сюртука? (3)
расходы на оплату письма, отправленного профессором из Лихтенау в Лоре?
Несмотря на свое качественное разнообразие, все эти расходы имеют под
собою набор из двух причин: просрочка портного и неисполнение поручения
хозяином придорожной гостиницы. Какая из них является непосредственной и
необходимой? Полагаем, что эти качества присущи все же бездействию
хозяина придорожной гостиницы, а не неисправности портного. Почему?
Потому, что (моделируем новую ситуацию), будь портной исправен, сшей он
качественный плащ и доставь его в придорожную гостиницу вовремя,
профессор, отбывший оттуда ранее намеченного времени, все равно бы
потерпел те же самые убытки, если бы хозяин гостиницы по-прежнему не
выполнил своего обещания и не предупредил портного об изменении
маршрута. Перечисленные расходы, таким образом, профессор вправе
возложить на хозяина придорожной гостиницы; с него же профессор впра- ,
ве взыскать плату за обещанную, но не оказанную услуг в размере данных
мальчику чаевых. Возможность хозяина гостиницы, возместившего профессору
перечисленные суммы, отнести их регрессным порядком на мальчика,
ограничивается малолетним возрастом последнего и нормами трудового
права.

Расходы по хранению плаща в гостинице г. Ротенбух были вызваны
действиями портного, направленными на заглаживание последствий
собственной просрочки, и им оплачены; на нем они так и должны
оставаться.

2.7. Дело о бесплатном прокате автомобиля (№ 115)

Некий господин (X.) обратился в заведение, занимавшееся продажей и
сдачей в прокат автомобилей, с тем, чтобы взять па день автомобиль.
Хозяин магазина, не зная, насколько X. умеет управлять автомобилем,
долго не решался выдать ему таковой. Тогда X., узнав, что автомобиль
стоит 4 тыс. марок, выразил желание купить его, но с условием, что
вечером хозяин купит его обратно за те же деньги (разумеется, при
условии, что автомобиль будет пребывать в своем прежнем состоянии —не
будет загрязнен, побит и т. п.). Хозяин согласился и X., уплатив деньги,
уехал на автомобиле. Вечером он действительно вернул автомобиль, получил
от хозяина деньги и уже хотел было уйти, но был остановлен требованием
хозяина о внесении платы за наем автомобиля в размере 30 марок. X.
отказался её вносить, указав, что пользовался он вовсе не нанятым
автомобилем, а собственным.

Понятно, что для ответа на вопрос о том, кто же прав необходимо
определиться с юридической природой заключен-ного сторонами договора,
что поможет понять, какие же правоотношения из него возникли.

В начале казуса совершенно определённо формулируется намерение сторон,
по крайней мере — господина X.,— взять автомобиль напрокат, а не купить
его. Именно с таким предложением — заключить договор аренды, а не
купли-продажи — он и обратился в магазин. Правда, с его же подачи зашла
речь и о купле-продаже, но весьма нестандартной — на один день, с
обязательством обратного выкупа автомобиля продавцом. Как известно,
конечной целью договора купли-продажи является установление права
собственности покупателя на проданную (купленную) вещь, а право
собственности, как это тоже все знают, отличается бессрочным характером.
Сказать об установлении «права собственности на один день», значит
сказать фразу, содержащую два взаимоисключающих утверждения, вроде «Дело
было в январе — первого апреля». Или— «право собственности», но тогда не
на день, а навсегда, или, все-таки «на день», но тогда — не право
собственности, а (возможно) — право аренды, которое, как раз, в отличии
от права собственности, обыкновенно бывает срочным. В пользу последнего
предположения нас склоняет, помимо перечисленных, также и оговорка
хозяина магазина о том, что он обязуется «выкупить» автомобиль обратно
за те оке деньги и в том же состоянии. Если бы речь шла о настоящем
выкупе (обратной купле-продаже), то требовались ли бы подобные
ограничения? Достаточно было бы договориться о праве выкупа, цена
которого определялась бы позднее, на момент возврата автомобиля и исходя
из его фактического состояния. Очевидно, что в намерения хозяина
магазина такие действия не входили; он хотел, с одной стороны, вроде бы
продать автомобиль, а с другой — сохранить его за собой в прежнем виде,
предоставляя клиенту возможность отменить (повернуть вспять) продажу.
Если бы X. повредил автомобиль, или даже просто не вернул бы его в
назначенный срок, его «право выкупа» прекратилось бы; следовательно,
только с этого момента автомобиль и поступил бы в его собственность.
Такого не случилось; следовательно, X. не приобрел права собственности
на автомобиль.

Не подлежит, следовательно, сомнению, что заключенный сторонами договор
купли-продажи носил, по крайней мере, в своей части, относящейся к
переходу права собственности на автомобиль, притворный характер. К
подобного рода договорам должны применяться правила о сделке, которую
стороны действительно имели в виду. В нашем случае — это договор аренды;
следовательно, требование хозяина об уплате арендной платы за один день
найма автомобиля является законным и обоснованным.

Но вот какой здесь возникает вопрос: а какова же тогда юридическая
природа уплаты X. 4 тыс. марок (стоимости автомобиля) и их возврата
магазином? Усмотреть в этих действиях аналогию с какими-либо элементами
договора аренды невозможно; нет ничего подобного и в самих арендных
правоотношениях. Не есть ли это уплата покупной цены автомобиля и если
да, то о каком же тогда «притворстве» в сделке может идти речь? Увы, и
на этот вопрос следует ответить отрицательно: нет, это не уплата
покупной цены, ибо её плательщик (X.) не собирался расставаться с нею
навсегда, выговорив себе «право выкупа» автомобиля и рассчитывая при его
осуществлении возвратить себе эту сумму буквально в течение дня. Ничего
похожего в обязательствах из договора купли-продажи усмотреть
невозможно.

Хорошо, не покупная цена, но что же тогда? Вспомним, что в намерения
сторон входило заключение договора аренды, а он предполагает
обязательство арендатора по возврату вещи. Внесение 4 тыс. марок имело
целью обеспечение надлежащего исполнения обязательства г-на X. по
возврату арендованного автомобиля своевременно и в надлежащем состоянии.
В практике такие выплаты обычно называют залогом; понятно, нто в
действительности это никакой не залог, а иной, своеобразный способ
обеспечения натурального исполнения обязательства, не являющегося
денежным, или та сумма, получением которой контрагент гарантирует себе
возмещение убытков, если это обязательство все-таки будет нарушено.

2.8. Дело об уникальной книге, сердобольном чиновнике и незапертой двери
(№ 149)

Студент-юрист (А.) взял из университетской библиотеки несколько книг;
его обязательство по их возврату было обес печено поручительством Б.
Среди взятых им книг имелн одна уникальная, которую пожелал получить
также и некий аспирант (В.). Библиотекарь (Г.) отказал ему в выдаче
данной книги ссылаясь на то, что единственный её экземпляр, которым
располагает библиотека, находится на руках. В., очег остро нуждавшийся в
этой книге, стал уговаривать чиновника сообщить ему имя читателя,
взявшего книгу; Г. снача ла отказался это сделать, ссылаясь на запрет,
установленим служебной инструкцией, но затем уступил убедительным
настойчивым просьбам В., сообщив имя студента А. В. очень обрадовался,
так как А. был его хороший знакомый и, конечно, мог бы сделать ему
одолжение, предоставив на какое то время возможность пользования книгой.
В. поспешил квартиру к А., но дома его не застал. Угнетаемый мыслью и
предстоящем экзамене, В. все-таки прошёл к комнате, снимавшейся А., и
обнаружил дверь в нее незапертою. Войдя н комнату, он тут же увидел на
столе А. нужную ему книгу, которую забрал с собою, оставив записку с
объяснением сложившейся ситуации и обещанием назавтра же возвратить
книгу. Но ночью в доме, где жил В., произошёл цджар, сам он еле спасся,
а практически все, находившиеся в его комнате пещи, включая редкую
книгу, сгорели.

В этой задаче практически все столь же ясно, сколь ярким было пламя
пожара, спалившего дом В. Ясно, что А. не сможет вернуть в библиотеку
одной из взятых им книг; что библиотека, по всей видимости, адресует
свои притязания к самому А. и к Б. — его поручителю; ясно, что получит
она, скорее всего, с поручителя (Б.), который взыщет уплаченную сумму с
А. как суброгант, либо возложит на А. возмещение понесенных убытков по
праву регресса, или (что вероятнее нсего) заставит А. отработать долг
какими-нибудь уроками пли консультациями. Понятно и то, что А. сможет
переложить все понесенные им расходы в отношениях с библиотекой и
поручителем на В., ибо В. завладел книгой неправомерно, а значит, должен
отвечать даже за её случайную утрату. Неясным остается только одно:
положение библиотекаря, разгласившего служебную тайну вопреки
инструкции. Допустим, библиотека предпочтет не связываться ни со
студентом, ни с ого поручителем — сможет ли она получить что-либо со
своего работника?

Отвлечемся от того момента, что отношения библиотеки с библиотекарем
относятся к категории трудовых; будем обсуждать их по правилам о
правоотношениях гражданских. Находится ли нарушение библиотекарем
должностной инструкции в причинной связи с гибелью книги? Если и да, то,
во-первых, бросается в глаза опосредованный характер этой связи: между
нарушением библиотекаря и гибелью книги наступил целый ряд других
фактов, каждый из которых имел собственное юридическое значение; пожар
же, случившийся в доме В., и вовсе был делом случая. Уже это заставляет
усомниться в том, что перед нами настоящая гражданско-правовая
причинность. Но самое главное заключается в том, что причинная связь в
данном случае не носит сколько-нибудь выраженного необходимого
характера. В самом деле, взятыми в библиотеках книгами пользуются,
довольно часто, не только самые их абоненты, но и другие, посторонние
библиотеке, но связанные определёнными отношениями с абонентами, лица.
Неужели же во всех таких случаях книги погибают? Никоим образом. Да, без
нарушения чиновника попадание книги от студента А. к аспиранту В. было
бы невозможным, но чиновник не мог и не должен был предвидеть, что
последствием его нарушения станет гибель книги от причин, связанных
именно с жилищем В.: даже самое живое и горячее воображение не могло бы
охватить своим взором подобной ситуации. С тем же успехом пожар мог бы
случиться и в доме А.; неужели же здесь следовало бы премировать
чиновника за нарушение им должностной инструкции, ибо не будь этого
нарушения, книга осталась бы в доме А. и там сгорела, а из-за нарушения
она оказалась у В. и оттого осталась цела? Ни в коем случае, ибо
чиновник никогда не сможет сказать, что он пошёл на нарушение
сознательно, стремясь таким образом предотвратить гибель книги,
оставаясь при этом сколько-нибудь искренним. Значит и утверждать, что
если бы чиновник не нарушил инструкцию и не сообщил бы В. о личности А.,
то книга бы точно не погибла, никак нельзя: может и не погибла бы, а,
может быть, все равно погибла бы.

Сказанное свидетельствует о следующем: между нарушением, допущенным
библиотекарем и гибелью книги не существует причинной связи, а значит,
библиотека не вправе изыскать стоимость утраченного ею издания со своего
сотрудника. Задача иллюстрирует известный логический тезис: «после» не
означает «вследствие»: книга погибла после нарушения со стороны
библиотекаря, но это само по себе не означает, что она погибла
вследствие такого нарушения.

2.9. Дело о собаке и проглоченной купюре (№ 152)

В праздничном застолье принимало участие множество гостей, царило
большое оживление. Разговор коснулся недавно выпущенных в обращение
1000-марковых купюр нового образца. У одного из участников застолья —
советника Шорна — оказалась при себе такая купюра, которую он по общей
просьбе продемонстрировал присутствующим. Чтобы передать банкноту одному
из гостей (по его просьбе), — фабриканту Дааму, — Шорн потянулся через
стол, но выронил банковский билет в тарелку с супом сидевшего рядом
майора Зейделя. Последний, чтобы не испортить купюру, быстро выхватил её
и стал отряхивать. Манипуляции Зейделя привлекли внимание его собаки —
огромного дога—за которой, по просьбе майора, взялся приглядеть
официант. Однако в это время его рядом не оказалось: он отвлекся, чтобы
убрать со стола ненужные приборы. Привлеченная запахом и энергичными
движениями Зейделя собака вскочила, зубами вырвала банкноту из руки
хозяина и проглотила ее.

На первый взгляд, перед нами типичный casus — случайное причинение
вреда, за который никто не ответственен. Но это мнение ошибочно, ибо все
причинно-следственные связи являются абсолютно необходимыми и имеют в
своем основании волевые действия дееспособных лиц, а значит, и следствия
этих действий вполне могут быть им вменены. Что же это за действия?

Во-первых, Даам, попросивший передать ему билет для просмотра, и Шорн,
согласившийся это сделать, заключили соглашение о предоставлении
имущества в безвозмездное пользование — ссуду. Билет, однако, передан
так и не был по причинам, не зависящим от ссудодателя (Шорна); его
обязательство прекратилось вследствие невозможности исполнения, за
которую он не отвечает. Таким образом, юридические отношения «Шорн
—Даам» прекратились; в дальнейшем ими можно не заниматься.

Во-вторых, несомненно наличие соглашения между Зей-делем и официантом об
оказании последним услуги по присмотру за собакой и последовавшего затем
нарушения официантом данной договоренности, повлекшего неблагоприятные
имущественные последствия для третьего лица. Принимая на себя
обязанность оказания такой услуги официант, несомненно, действовал от
собственного имени, на свой счёт, страх и риск, — это необходимо
сказать, дабы отвергнуть мысль о возможном привлечении к ответственности
ресторана — работодателя официанта. Работодатель возмещает лишь такой
вред, который причинен его работником при исполнении им трудовых
(служебных, должностных) обязанностей (п. 1 ст. 1068 ГК); присмотр же за
собаками посетителей в круг таких обязанностей явно не входит. Итак,
перед нами договорные отношения «Зейдель — Официант»; потерпевший (Шорн)
к этим отношениям непричастен и не может на них ссылаться.

Наконец, в-третьих, очевидно, что поведение Зейделя, знавшего о
несколько беспокойном нраве своей собаки, но, несмотря на это,
оставившего её сидеть подле накрытого стола, было не только
противоправным, ибо привело к возникновению имущественного вреда, но и
грубо неосторожным (виновным). Соглашение о присмотре за собакой,
заключенное им с официантом, никак не может извинять его, ибо у
официанта имеются и другие обязанности, исполняя которые он явно не
сможет столь же качественно и присматривать за собакой, да и не
обязательно это соглашение ни для кого, кроме своих участников.

Сказанное предопределяет ответ на главный вопрос: лицом, обязанным
возместить причиненный вред, несомненно, должен быть Зейделъ —
собственник собаки, т. е. имущества, проявление особых свойств которого
стало следствием виновного ненадлежащего исполнения Зейделем своей
обязанности по содержанию имущества и уходу за ним, составляющей
содержание бремени его собственности, и, следовательно, причиной
возникновения вреда у Шорна. Причинение же имущественного вреда
является, как известно, основанием для возникновения обязательства по
его возмещению.

Вправе ли Зейдель, возместивший вред, переложить возмещенные им убытки
на обязавшегося оказать ему услугу официанта? Да, но только если
официанту за оказание услуг по присмотру за собакой была обещана плата;
в таком случае должен последовать возврат (удержание) пла ты за услуги и
возмещение убытков, причиненных ненад-лежашим оказанием услуг. В случае
же, если договор об оказании услуги по присмотру за собакой был
безвозмездным, право Зейделя на возмещение несколько сомнительно (см. об
этом первый выпуск «Занимательной цивилистики», п. 2.6).

Допустим, что банкноту уронил не собственник (Шорн), а гость, которому
она была передана (Даам); допустим, что именно он также неудачно
отряхивал её и выпустил из руки, когда собака схватила банкноту. Меняет
ли дело это обстоятельство? Да, несомненно, ибо в таком случае перед
нами был бы факт нарушения обязательства ссудополучателя по возврату
предмета ссуды; более того, ссудополучатель (Даам) утратил и самый
предмет ссуды. Факт же нарушения обязательства является основанием
возникновения другого обязательства — по возмещению причиненных
нарушением убытков. В данном случае даже не имеет значения, погиб ли
предмет ссуды случайно или по вине ссудополучателя, ибо последний
отвечает даже за случайную гибель предмета ссуды. Таким образом, у Шорна
была бы возможность выбора иска — либо к Дааму об убытках из нарушения
договора ссуды, либо к Зейделю о возмещении вреда, причиненного
неправомерным виновным бездействием.

2.10. Дело о неудавшемся фокусе

(№ 152)

Под тем же номером (152-м) у Иеринга размещен сходный казус. На пирушке
студенческой корпорации один из гостей развлекал присутствующих
фокусами. Показывая фокус, в ходе которого он якобы проглатывал
перстень, предоставленный ему одним из присутствующих, фокусник
закашлялся и действительно, вопреки намерению, перстень прогло гил.
Налицо договор между собственником перстня и фокусником—видимо, как и в
предыдущем случае, это договор безвозмездного пользования (ссуды);
налицо также виновное нарушение возникшей из этого договора обязанности
возврата перстня, являющееся основанием для требования о возмещении
убытков. Но Иеринг спрашивает у нас другое: есть ли средство вернуть
собственнику сам перстень? Ведь он (в отличии от купюры) ни испортиться,
ни погибнуть в желудке проглотившего не мог; нет вопроса и с тем, как
его оттуда извлечь — либо можно дожидаться, пока он выйдет естественным,
так сказать, путем (возможно — с применением терапевтических средств),
либо с помощью хирургической операции. Значит, ясен и юридический путь —
виндикационный иск + исполнительный лист, обязывающий фактического
владельца предпринять определённые меры для выхода перстня из
пищеварительных органов, в частности — дать подвергнуть себя операции.
Тут-то и возникает главный вопрос: вправе ли собственник проглоченной
человеком вещи подвергнуть проглотившего какому бы то ни было
медицинскому вмешательству! Естественно напрашивается и другой вопрос:
кто будет оплачивать неизбежно возникающие в этой связи расходы?

В различные времена право давало бы различный ответ на поставленный
вопрос. Не подлежит, однако, сомнению, что современное гражданское право
ответило бы на него отрицательно, ибо никакое принудительное
вмешательство в сферу нематериальных благ гражданина, к числу коих
относятся,, в том числе его жизнь, здоровье и телесная
неприкосновенность, является недопустимым. В данном случае оно не может
быть оправдано даже нормами о крайней необходимости,, ибо этого
состояния здесь как раз и не наблюдается: неблагоприятное для
собственника робытие (утрата перстня) уже состоялось, а действия в
состоянии крайней необходимости должны иметь целью устранение опасности
наступления будущего вреда. Лишь в том случае, если сам проглотивший
согласен подвергнуть себя медицинскому вмешательству (исходя, например,
из опасения, что перстень может закупорить кишечный тракт), таковое
может состояться, разумеется — за его собственный счёт. Перстень может
стать предметом виндикационного иска собственника к его фактическому
владельцу лишь после своего извлечения из человеческого тела. Произошло
ли оно в процессе ли медицинского вмешательства, или без такового — это,
строго говоря, значения не, имеет.

Синтезируем два казуса: а что, если перстень был проглочен не человеком,
а собакой? Можно ли обязать собственника такой собаки положить её на
процедурную кушетку или операционный стол ветеринара? Сколь категорично
мы сказали «нет» в случае с человеком, столь же категорично мы должны
сказать «да» в данной ситуации. Единственное ограничение, выдвигаемое
современными законодательствами состоит в том, чтобы примененные к
собаке методы не составляли жестокого с нею обращения (операция должна
проводиться с использованием обезболивающих препаратов, за собакой
должен быть обеспечен надле жащий послеоперационный уход и т. п.).
Расходы на все эти процедуры должен будет понести собственник собаки, по
недосмотру которого перстень оказался проглоченным.

3. «Юриспруденция обыденной жизни» Р. фон Иеринга

3.1. Дело об ошибке в выборе омнибуса

(№ I/5-9)

Некто сел в карету, полагая, что она следует на вокзал Южной железной
дороги; в действительности оказалось, что она едет на вокзал дороги
Западной. Ситуация вызывает множество юридических вопросов — начиная с
чисто практических, и кончая чисто умозрительными. Несколько
абстрагировавшись от единичных случаев, мы укрупнили вопросы, сведя их к
трем нижеследующим.

1. Первым, и самым принципиальным, от решения которого зависит все
последующее, является вопрос о действительности заключенной сделки.

Несомненно, таковая заключена под влиянием заблуждения, имеющего
существенный характер (заблуждение касается предмета договора об
оказании услуг), а значит, пассажир вправе требовать её уничтожения
(признания недействительной). Последствия недействительности этой сделки
будут различаться, в зависимости от того, впал ли он в заблуждение сам,
по причинам, не зависящим от другой стороны (перевозчика), или же
созданию и укреплению заблуждения перевозчик вольно, либо невольно
поспособствовал. В первом случае пассажир обязан возместить перевозчику
реальный ущерб, причиненный признанием сделки недействительной, во
втором — напротив, к такому возмещению обязан перевозчик.

2. Конечно, практически наиболее актуальным является вопрос об
обязанности пассажира оплатить проезд.

Здесь можно различить несколько ситуаций: ошибка обнаружена немедленно
после начала движения транспортного средства, где-то на протяжении
маршрута и уже в самом конце пути, по прибытии на вокзал (конечный пункт
маршрута). Очевидно, что во всех случаях нужно исходить не столько из
соображения о том, оказана ли услуга, или нет (обогатился ли пассажир,
или нет, и если обогатился — то насколько — на всю ли плату за проезд,
или лишь на её часть, меньшую или большую), ибо здесь нормы о реституции
приоритетны перед нормами о кондикциях, сколько из причины заблуждения.
Пассажир, впавший в заблуждение по причинам, не зависящим от
перевозчика, обязан оплатить фактический проезд любого расстояния по
себестоимости, дабы возместить реальный ущерб, причиненный другой
стороне сделки, совершенной им под влиянием собственного существенного
заблуждения. В ином же случае пассажир не обязан оплачивать ничего, хотя
бы и всю перевозку от начала и до конца маршрута, а сумму, уже
уплаченную за перевозку, он, несомненно, может потребовать с содержателя
омнибусов посредством иска о применении последствий недействительности
сделки.

Родственна рассмотренной и ситуация противоположной направленности:
когда заблуждается не пассажир, а перевозчик (извозчик, кэбмен, таксист,
«бомбила» и т. п.). Во многих городах, особенно больших, существуют
улицы и переулки со схожими наименованиями, находящиеся, однако, в
различных районах города. Как быть, если перевозчик, условливаясь с
пассажиром об услугах и их цене, неправильно понял пассажира и повез его
в другое место? Может ли перевозчик потребовать увеличения платы на том
основании, что он, соглашаясь везти пассажира за согласованную цену,
полагал, что речь идет о более близком пункте назначения, чем оказалось
в последующем? А на том основании, что для исправления ошибки ему
потребовалось вернуться обратно, в пункт посадки? Ответы на все эти
вопросы даются исходя из причин, по которым перевозчик впал в
заблуждение: зависели ли они от пассажира, или нет. Конечно, если речь
идет о перевозчике профессиональном (извозчике, кэбмеие, таксисте),
последнему будет очень сложно сослаться на такие причины — на то он и
профессионал, чтобы без особенных объяснений правильно понимать, куда
именно хочет ехать пассажир, и избирать оптимальный, для данных
конкретных условий, маршрут движения. Пассажирам же, садящимся в машины
«частников», или, как их теперь называют, «бомбил», следует быть
внимательными и точными при формулировании своих заказов.

3. Реальный ущерб пассажира, по ошибке уехавшего не на ту станцию, может
слагаться из различных сумм. Так, например, обнаруживший ошибку пассажир
полагает, что он ещё может успеть на поезд, если наймет извозчика, а тот
поедет максимально быстро. «За скорость» извозчик требует доплату против
обычной таксы. Или, скажем, опоздание на поезд потребовало от пассажира
обменять железнодорожные билеты на другой аналогичный поезд, следующий
сутки спустя и на соответственное время задержаться в городе, нанимая
для этого гостиницу. Может ли пассажир переложить все перечисленные
суммы — плату извозчику, гостинице, суммы, потерянные на обмене билетов,
— на содержателя омнибусов?

Ясно, что вопрос этот актуален лишь в случае, когда заблуждение возникло
по вине перевозчика (содержателя омнибусов); ясно также, что ответ на
него зависит от того, идет ли речь об убытках прямых (предвидимых при
обычном ходе дел) или косвенных (случайных, и обыкновенно в подобных
ситуациях не возникающих). Двойная плата извозчику — убыток косвенный,
потеря на обмене билетов и проживание в гостинице на сутки больше
планируемого — прямые.

Таким образом, резюмируя вышеизложенное, современным пассажирам (в
особенности — такси и маршрутных такси) следует запомнить следующее: (1)
договор перевозки, заключенный пассажиром под влиянием заблуждения
относительно маршрута следования и (или) пункта назначения, является в
любом случае недействительным, однако, его последствия различны, в
зависимости от того, по чьей вине возникло заблуждение; (2) пассажир,
впавший в заблуждение по причинам, не зависящим от перевозчика, обязан
компенсировать ему реальный ущерб — уплатить себестоимость его
фактического проезда (провоза); (3) пассажир, впавший в заблуждение по
причинам, зависящим от перевозчика, вправе требовать с него возмещения
реального ущерба в размере прямых убытков.

3.2. Дело об остатках ресторанной трапезы (№ 11/34, XVI/12)

Вопрос столь же короток и незамысловат по части формулировки, сколь
заковырист по части юридической. Кому принадлежат остатки напитков и еды
в кафе и ресторанах? Недопитые вино, квас, пепси-кола, чай, кофе, какао;
недоеденные порционные блюда, салаты, закуски, хлеб; неиспользованные
разовые упаковки соусов, масла, сахара, соли; шоколад, конфеты,
пирожные, иные десерты и т. п. — чье все это?

В различного рода кафе и закусочных, в частности — действующих под
маркой «McDonalds» — вокруг столиков регулярно шныряют «посетители»,
собирающие со столов остатки трапезы. Правомерно ли? Может ли хозяин
заведения запретить такое присвоение? Вправе ли гость, уже покинувший
заведение, вернуться с тем, чтобы забрать что-то из недоеденного или
недопитого с собой? если вправе — то сколько времени хозяин обязан
ожидать такого возвращения?

В задаче о случайно разбитой бутылке шампанского мы констатировали, что
право собственности на заказанные посетителями кафе и ресторанов
различного рода напитки и кушанья приобретается заказавшими их
посетителями, согласно общему правилу, содержащемуся практически во
всяком гражданском законе, с момента передачи этих вещей, С того
момента, как официант поставил заказ на стол, кафе (ресторан) перестает
быть собственником заказанного предмета, а заказавший его посетитель,
напротив, приобретает право собственности на него. Теперь нужно
установить, что происходит после того, как посетитель покидает
заведение, оставляя недоеденное и недопитое им без своего присмотра, т.
е. с момента утраты посетителем фактического владения заказанными им
предметами.

Намеренное оставление этих вещей вне сферы своего фактического
господства (владения) позволяет выдвинуть предположение о том, что
посетители выражают тем самым намерение прекратить свое право
собственности на них. Ведь возможность владения — это центр тяжести
всякого вещного права, тем более — такого из них, как право
собственности: неслучайна законодательная привязка момента перехода
права собственности на движимые вещи именно к моменту передачи вещи —
перехода фактической возможности ею владеть. Почему именно владение?
Потому, что вещные права — права абсолютные, а значит их существование
должно быть явно видно и доступно восприятию всякого и каждого.
Гласность же вещных прав (по крайней мере — на движимость) не
демонстрируется ничем иным, кроме фактического владения их объектами.
Праву же остается только юридически защитить такое владение, создать на
основе фактической возможности ещё и возможность юридическую, превратить
фактическое владение в правомочное владение.

Итак, посетитель намеренно отказывается от владения остатками
приобретенных им напитков и кушаний; следовательно, вполне основательно
предположение о том, что юридически защищенная возможность фактического
владения ему более не нужна, что он, значит, таким образом, отказывается
от приобретенного им вещного права (права собственности) на
перечисленные предметы. Возможны два варианта квалификации таких
действий — либо это дарение, т. е. договор, сопровождающийся
перенесением права собственности на предмет дара с дарителя на
одаряемого, либо это депро-приация — акт одностороннего безадресного
отказа от права собственности, создающий бесхозяйные вещи.

Если это дарение, то тогда надо указать личность одаряемого, — субъекта,
в пользу кого дарение совершается. Можно сказать, что это происходит е
пользу хозяина соответствующего заведения — индивидуального предпри
нимателя, либо юридического лица, которые оказывают в данном заведении
услуги общественного питания. Но что говорит в пользу такого вывода?
Разве посетитель перед уходом непременно выражает свое намерение
«облагодетельствовать» хозяина таким вот, несколько нестандартным
образом — «подарить» ему пустые бутылки, банкир иные упаковки, куски,
огрызки, объедки, вообще остатки пищи и питья, использованные зубочистки
и т. п.? А ведь дарение — акт ещё и двусторонний, т. е. требующий
согласия одаряемого принять дар. Да ни один хозяин ресторана или кафе,
спрашивайся посетители на то его согласия, никогда бы это в дар не
принял! Можно, конечно, объяснить происходящее обстановкой, в которой
совершается дарение: она, дескать, такова, что позволяет предположить,
во-первых, совершение дарения в пользу хозяина заведения, во-вторых —
согласие последним на принятие такого «сюрприза». Но законодательства,
как правило, не предусматривают в качестве общего правила возможность
придавать юридическое значение обстановке, в которой совершаются те или
иные действия; едва ли не единственным исключением является правило о
возможности выведения из обстановки полномочий одного лица на совершение
сделок от имени другого. Подобного правила в отношении дарения, увы, не
существует, а это значит, что как обращение к одаряемому принять дар,
так и его согласие осуществить такое принятие, должны быть все-таки
положительно выражены. И если последнее (согласие принять дар)
обыкновенно проявляет себя в действиях работников ресторана (кафе),
убирающих посуду с остатками пищи, и, следовательно, может быть сочтено
положительно выраженным при посредстве конклюдентных действий, то
прямого обращения посетителя (дарителя) к содержателю заведения
(одаряемому) с выражением намерения одарить последнего все-таки не
наблюдается. Затем, специфика предмета «дарения» делает такое
предположение противоестественным. И, наконец, если перед нами — только
предположение, то оно, как и всякое иное, может быть опровергнуто:
официанту достаточно только сказать посетителю, что, дескать, тысяча
извинений, многоуважаемый, но все, что Вы тут наели, Вам придется унести
с собой — хозяин кафе не хочет принимать от Вас таких подарков! — и
посетителю придется выполнить это требование. К счастью такого не
происходит даже в самых низкопробных заведениях.

Итак, оставление посетителями заведений общественного питания остатков
трапезы на столах заведений не может быть дарением в пользу хозяина этих
заведений. Методом исключения получаем, что это — депропршция, т. е.
односторонний безадресный отказ от права собственности, приводящий к
возникновению одной из категорий бесхозяйных вещей — вещей, хотя и
имеющих собственника (ст. 236 ГК), но такого, который от них отказался.
Присвоить их могут, по правилам некоторых законодательств, все желающие
— и здесь хозяева заведений, желающие сохранить за собой остатки
трапезы, должны заботиться о возможно скорейшем их обращении в свою
собственность; по правилам же других законодательств хозяин заведения
обладает преимущественной, или даже исключительной перед всеми иными
лицами, возможностью присвоения отходов пищи и питья, на том основании,
что они оставлены посетителями именно в его заведении — в таких странах
хозяевам достаточно поставить добросовестную охрану, которая сможет не
впустить, либо удалить из заведения личностей, промышляющих сбором
объедков. Понятно, что в большинстве случаев бремя собственности на
остатки трапез «перевешивает» извлекаемые из этого права блага; в силу
этого понятно также, что уборка со столов осуществляется сотрудниками
заведений общественного питания не столько ради присвоения содержателем
заведения этих предметов в собственность, сколько для того, чтобы
соблюсти публичные (санитарно-гигиенические) требования и создать
посетителям удобство в обслуживании. Обсужденный вопрос, однако, от
этого не утрачивает ни своей практической актуальности, ни научного
интереса.

3.3. Дело о потерянном ключе (№ 111/35, 36)

«Жилец потерял ключ от коридора; хозяин требует, чтобы на его счёт был
куплен новый замок и все ключи к нему; житель же соглашается только на
покупку одного ключа взамен потерянного; кто из них прав? Имеет ли жилец
право bona fide умолчать о потере им ключа, или без ведома хозяина
заказать новый?» — спрашивает Р. Иеринг.

С житейской точки зрения каждый участник конфликта по-своему прав. Жилец
не испортил замка, он утратил только ключ — с какой же статьи за его
счёт покупать (а тогда уж и менять) весь замок? Но можно понять и
хозяина, который не может знать, у кого теперь находится потерянный
(кстати, ещё вопрос — потерянный ли?) ключ и, следовательно, чьего
визита в квартиру ему теперь нужно опасаться. Чьим же интересам отдать
предпочтение?

Конечно, весьма велик соблазн дать расширительное толкование норме о
составе убытков и подвести под понятие реального ущерба стоимость не
одной только утраченной вещи (ключа), а всего замка в целом. Но на каком
основании можно было бы это сделать? Понятно, что утрата ключа от
помещения существенно увеличивает риск несанкционированного в него
проникновения; иными словами, с утратой ключа замок не выполняет более
своих защитных функций, во всяком случае — в первоначальном объеме.
Можно ли на этом основании утверждать, что утрата ключа испортила замок,
сделав его непригодным для дальнейшего использования? Ни в коем случае,
и лучшим доказательством этого является фактически сохраняющаяся
работоспособность замка; любой судья, убедившись, что замок нормально
запирается и отпирается, констатирует его исправность. Дело ведь в том,
что замок предназначен для запирания дверей вообще, а не данной
конкретной двери, закрывающей доступ в данное конкретное помещение.
Ничто не мешает хозяину перенести данный замок на другую дверь, или
продать его; если какие-то расходы и будут хозяином при этом понесены,
то они все равно будут меньше, чем стоимость нового замка. С тем же
успехом другие жильцы могут потребовать от потерявшего ключ поменять
замки и в дверях их комнат на том основании, что вор, который, возможно,
уже проникал в общий коридор, мог успеть сделать слепки, достаточные для
изготовления ключей к их замкам. Может быть. А может быть, ничего
подобного и не случилось. Точно также и с хозяином: все может быть. Но
не исключено, что ключ, и вправду потерянный, так никем и не будет
использован для проникновения в дом — на каком же тогда, спрашивается,
основании, жилец ставил хозяину новый замок?

Итак, максимум, чего можно потребовать с жильца, —так это оплаты
расходов по установке нового замка, который должен приобретаться
хозяином за свой счёт. Естественно, в распоряжении хозяина,
подозревающего жильца в нечестности, имеются и другие средства
обезопасить, жилище; так, ничто не мешает ему расторгнуть договор найма
комнаты с таким жильцом, предупредив его об этом в установленном порядке
и в установленный срок, а по прекращении договора — выселить его.

Но, может быть, жителю было действительно было бы разумнее умолчать о
потере ключа и сделать новый потихоньку, без ведома об этом хозяина? Ни
в коем случае; он ведь стремится не просто умолчать, а умолчать,
сохранив при этом bona fide, т. е. добросовестность. Но о какой же
добросовестности может идти в таком случае речь? Ведь жилец, утративший
ключ, не может не понимать, что данное событие существенно увеличивает
риск проникновения в дом посторонних лиц, которые могут нанести убыток
хозяину и другим жильцам; знать об этом, и не поставить в известность,
по крайней мере, хозяина дома —где же здесь добросовестность? Если
все-таки случится самое неприятное — потерянный ключ будет использован
для проникновения в дом, сопровождающегося причинением убытка — жильцу,
утратившему ключ, придется возмещать этот убыток.

3.4. Дело о припасах, купленных кухарками (№ IV/43-46)

Кому принадлежат припасы, купленные кухаркой для господ — ей ли самой,
или её нанимателю? Обязательны ли договоры купли-продажи и вообще
сделки, заключенные кухарками с целью исполнения своих обязанностей, для
их нанимате лей? Как квалифицировать продуктовый заём, заключенный одной
кухаркой с другой (например, кухаркой служащей у соседей)? Какие
последствия он имеет для нанимателей обоих кухарок? Имеет ли юридическое
значение (и какое) факт запрещения одним или обоими нанимателями кухарок
таких сделок?

Вопросы сложны лишь на первый взгляд. Все становится на свои места, если
вспомнить, что кухарка покупает продукты от собственного имени и на
собственные же деньги. Да, деньги эти выдаются ей нанимателем, но с
момента их передаче кухарке они становятся собственностью последней. Да,
кухарка, закупающая провизию, вполне может сообщить продавцу, что делает
она это не для себя, а для своих господ, — но что же из того?
Комиссионер тоже совершает сделки не для себя, а для комитента, однако
делает это от своего имени, что никак не исключает возможности
поступления индивидуализированных вещей,,приобретенных комиссионером для
комитента в собственность последнего. Именно так и должно быть
квалифицировано юридическое положение кухарки, закупающей продукты: она
— комиссионер, действующий в интересах и за счёт комитента, но от
собственного имени; при этом приобретенные ею в таком порядке продукты
становятся собственностью комитента (нанимателя).

Неправильно, однако, представлять себе дело так, что право собственности
нанимателя на продукты является причиной того, что кухарка обязана
приготовлять из них обеды. Да, кухарка их приготовляет, и делает это
продуктов, приобретенных ею для своего нанимателя (комитента), но
причиной тому вовсе не право собственности последнего на продукты, а
исполнение кухаркой своих обязанностей по договору личного найма.

Сказанное предопределяет ответы на все прочие вопросы.

Договоры купли-продажи (и вообще сделки), заключенные кухарками с целью
исполнения своих обязанностей, для их нанимателей не обязательны,
поскольку заключаются кухарками от собственного имени (хотя бы и в чужом
интересе и на чужой счёт).

Продуктовый заём, заключенный одной кухаркой с другой (соседской), в
действительности означает предоставление соседской кухаркой взаймы чужих
вещей ‘продуктов, принадлежащих её хозяевам; наша кухарка, занимающая
продукты у соседской, не может, однако, знать, чьи продукты ей дают
взаймы — хозяйские или собственные (ведь не исключено, что кухарка, в
особенности — работающая с проживанием у нанимателя, предоставляет и
продукты, купленные для себя и на свой счёт). Договор займа обязывает
нашу кухарку возвратить соседской продукты того же числа, рода и
качества, что и занятые; соседской же кухарке важно дать хозяевам отчет
в расходе средств выделенных ей на приобретение продуктов.

Наконец, факт запрещения одним или обоими нанимателями кухарок сделок
продуктового займа никакого юридического значения не имеет. Запрет
совершения сделок определённого рода представляет собой ограничение
гражданской правоспособности, основанием к которому может быть только
указание закона, но не договор, и уж тем более — не одностороннее
волеизъявление частного лица. Запрещение Же давать взаймы чужие вещи в
особенном установлении не нуждается — оно вполне выводимо из норм о
праве собственности и причинении вреда. Наниматель, уличивший кухарку в
растрате вверенных ей денег и (или) продуктов, вправе взыскать с нее
причиненный ущерб, вне зависимости от того, каким именно образом были
утрачены продукты — съела ли их кухарка сама, скормила ли их другим,
дала ли взаймы, с убытком перепродала, потеряла и т. д.

3.5. Дело о неуплаченном гонораре (№ XI/11-14)

«Нет ли среди присутствующих врача?» — увы, жизнь пока ещё преподносит
подобные ситуации. Медицинская помощь может потребоваться
незамедлительно, в том числе и тогда, когда приезд или даже самый вызов
«Скорой помощи» оказывается затрудненным. Допустим, среди присутствующих
находится врач, который оказывает неотложную медицинскую помощь
раненому, утопавшему, сраженному внезапным приступом — с кого он вправе
потребовать гонорара: с того ли, кто его позвал, или с того, кому он
оказал помощь? Ведь первый наверняка возразит, что, дескать, мне ты
никаких услуг не оказывал, за что лее я буду тебе платить? Но, возможно,
что возразит и второй: я не приглашал тебя, уважаемый доктор, ты сам,
добровольно, взялся оказывать мне услуги, и никакой платы за них вносить
я тебе не обязывался? А, может быть, и вправду, оказание неотложной
медицинской помощи и вовсе должно производиться бесплатно, «из одного
только человеколюбия»? Как быть, если медицинская помощь была оказана
(успешно) не доктором, а ещё только студентом медицинского факультета,
или человеком, вовсе не имеющим медицинского образования, но в силу
определённых жизненных обстоятельств, приобретшим солидный опыт в
оказании определённых видов неотложной помощи (например, спасателем,
полицейским, военным из элитного подразделения спецназа, альпинистом,
геологом, знахарем и т. п.)?

Прежде всего, следует отвергнуть предположение о существовании
юридической обязанности всякого лица, имеющего диплом врача, по оказанию
бесплатной медицинской помощи. Сколь бы похвальным, с точки зрения
нравственной, ни был бы такой альтруизм, с точки зрения юридической его
можно признать достойным только поощрения, но не возведения в ранг
обязанности.

Выше мы уже указывали, что для признания существования обязательства
безвозмездного оказания услуг, необходимы чрезвычайно веские основания.
Вообще же нет ничего неестественного в том, что любые услуги, тем паче,
медицинские, — оказываются за плату. Разумеется, приехавший на дом
сотрудник «Скорой» не вправе брать деньги у больного, но лишь оттого,
что он в данном случае выполняет обязанность, возложенную на него
работодателем — государственным, либо муниципальным учреждением
здравоохранения. Случайно же оказавшийся рядом доктор хотя и обязан, в
соответствии с данной им клятвой врача (ст. 60 Основ законодательства РФ
об охране здоровья”граждан), оказать медицинскую помощь всякому, в ней
нуждающемуся, все же не обязан делать этого бесплатно. Тем более, нет и
не может быть возложено такой обязанности на лиц, вовсе не имеющих
квалификации врача (независимо от того, являются ли они медработниками —
медицинскими сестрами, фельдшерами, фармацевтами и т. д. — или нет).

Кто должен оплатить фактически оказанную медицинскую помощь — тот, кто
позвал врача или тот, кому помощь была оказана? Можно было бы обсудить и
другой вопрос, непосредственно связанный с первым, и, видимо,
подразумевавшийся Р. Иерингом: кто должен возместить расходы, понесенные
врачом при оказании помощи? Чтобы получить на них правильные ответы
рассмотрим ситуацию попроще — обыкновенный классический договор об
оказании медицин ских услуг. Ясно, что на клиенте (заказчике) лежит
обязанность уплатить исполнителю за оказание услуг обусловленное
договором денежное вознаграждение, как правило, определённое с таким
расчётом, чтобы оно включало в себя и оплату собственно услуг, и
компенсацию расходов. Но почему на него ложится такая обязанность —
потому ли, что заказчик — это лицо, заключившее договор, или потому, что
заказчик — это лицо, фактическое воспользовавшееся заказанными услугами?
Поскольку всякий договор предполагается совершенным (1) в пользу своих
участников, (2) от имени совершивших его участников, а также потому, что
(3) ни одним договором не может быть возложена обязанность на не
участвующее в нем лицо без его согласия, следует сделать вывод о том,
что причиной возложения обязанности оплаты услуг на их заказчика
является именно заключение им от собственного имени и, следовательно, на
свой счёт, договора возмездного оказания услуг; воспользовался ли
заказчик этими услугами сам, или это сделал кто-то другой, в пользу
которого договор был заключен, — в вопросе о субъекте обязательства по
оплате услуг значения не имеет.

Сказанное не может не возбудить следующего инстинктивного протеста:
таким решением можно начисто убить всякую инициативу в помощи ближнему!
Имея перед глазами такую юридическую позицию, никто из самой
многочисленной толпы не решится позвать врача даже к умирающему, дабы
позвавшему не пришлось расплачиваться с врачом из собственного кармана.
А доктору, которого все-таки пригласили, нужно будет одной рукой
оказывать помощь, а другой — удерживать пригласившего, чтобы тот не
удрал. Вряд ли такое положение вещей можно признать соответствующим
закону. Но и сделанный выше вывод тоже бесспорен: всякая договорная
обязанность ложится, по общему правилу, на лицо, заключившее договор.
Как же примирить его с действитель постью? Очень просто: нужно не только
правильно определить, кто заключил договор с врачом, но и от чьего имени
он это сделал.

Рассмотрим две схожие ситуации. Двум пассажирам поезда стало плохо. Один
из них потерял сознание, другой — нет; первый не может сказать ни слова,
второй же из последних сил зовет на помощь. Для того, чтобы помощь была
оказана и пассажиру, который не в состоянии попросить её самостоятельно,
нужно, чтобы об этом попросил кто-то другой, — достаточно, чтобы это
сделал любой из присутствующих при данном происшествии. Так вот,
пассажиры, ставшие свидетелями происшествий, сообщают о них проводникам
вагонов, последние — бригадиру поезда, а тот по поездному радио просит
присутствующих врачей пройти в такие-то вагоны; доктора являются.
Попробуем понять, кто и от чьего имени заключил с ними договоры об
оказании медицинской помощи в обоих случаях. Бригадир поезда, потому что
он непосредственно вызвал врачей? Проводники, доложившие ему о
происшествиях? Совершенно неправдоподобное предположение — ими
выполнялись лишь чисто технические функции. Пассажиры, поставившие в
известность проводников? Но чем их действия отличаются от действий самих
проводников? Их попросили (уполномочили) — они сделали.

«Попросили» — ключевое слово к разрешению данной ситуации. Докторов
позвали (договоры заключили) не для себя, а для пострадавших, и, самое
главное— по их просьбе, т. е. уполномочию, а значит — сделали это от их
имени и, следовательно, на их счёт. Вся разница в том, каким образом в
этих двух случаях были оформлены полномочия на заключение таких
договоров: один из пассажиров прямо высказал соответствующую просьбу
(«Спасите! Умираю! Доктора!»), а другой, хотя и не сказал чего-либо
подобного, но обстановка при этом была такова, что недвусмысленно
свидетельствовала о его (желании позвать помощь: пассажир побледнел,
схватился за сердце, пытался что-то сказать (наверняка позвать врача!),
но не смог; его глаза закатились и он упал на пол без сознания.

Таким образом, все разрешается. Тот, кто позвал врача— действительно
заключил с ним договор об оказании медицинских услуг. Но только сделал
он это не от собственного имени, а от имени пострадавшего, которому
требуется медицинская помощь, по прямо выраженному уполномочию
последнего, или же полномочию, явно вытекающему из обстановки.
Следовательно, такой договор нужно считать заключенным не только в чужом
интересе, но также и от чужого имени и на чужой счёт. Медицинскую
помощь, таким образом оплачивает лицо, в интересах, от имени, и на счёт
которого данный договор был заключен; прав самого доктора это
обстоятельство не нарушает, ибо он видел, на чей счёт совер шается вызов
и, следовательно, должен был знать о том, что обязанности из вызова
лягут именно на пострадавшего.

Рассчитавшись с доктором (немедленно ли, или спустя какое-то время после
происшествия — это уже не важно), потерпевший, естественно, вправе
переложить все расходы, понесенные в связи с исполнением заключенного в
его интересе договора, на лицо, заключившее таковой—для этого ему нужно
будет доказать, что ситуация не требовала медицинского вмешательства и
значит заключать договор об этом он никого не уполномочивал (см. ст. 183
российского ГК). Однако, вызвавший доктора может указать на то, что
особого уполномочия здесь, строго говоря, и не требовалось, поскольку
действия, направленные на предотвращение опасности для жизни гражданина
допускаются даже против воли этого последнего (п. 2 ст. 983 ГК), т. е. в
том числе и при отсутствии как-либо выраженного полномочия на их
совершение.

3.6. Дело о выкрашенном заборе (№ ХІ/30)

«Я выкрасил в своем доме ставни, двери, перила, забор и т. п., но не
сделал ничего, чтобы, по местному обычаю, предупредить проходящую
публику быть осторожнее; буду ли я отвечать, если кто-либо из прохожих
краскою выпачкает себе платье?».

Несомненно. Хотя дело тут, разумеется, не в местном обычае, — им может
определяться разве только способ и форма предупреждения, — а в бремени
собственности. Собственник несет бремя содержания принадлежащего ему
имущества, если иное не предусмотрено законом или договором.
Неблагоприятные последствия несоблюдения собственником данного
законодательного требования, павшие на третьих лиц, могут быть
переложены последними на собственника.

Гражданин-собственник собаки, должен осуществлять её содержание и
надзирать за пей; если же вследствие манкирования собственником данной
свою обязанностью его собака кого-нибудь искусает, ему придется
возмещать причиненный вред. Пиротехник, выбросивший в помойку отходы
толового сырья, будет отвечать за всякий вред, причиненный их взрывом,
пока кто-либо не обратит эти отходы в свою собственность. Организация,
не позаботившаяся поднять с фарватера реки свое затонувшее судно, будет
отвечать за вред, который может быть причинен в результате столкновения
с ним других судов. Почему же отношение к собственнику, выкрасившему
свои недвижимые вещи, тем более — находящиеся в таком месте, которое
открыто для доступа других лиц, — может быть иным?

3.7. Дело об угощении, поданном гостям (№ ХІП/6, 8)

Еда и питье подаются не только в столовых, кафе и peсторанах; обычаи
всех без исключения народов предполагают также угощение гостей. Каков
правовой режим таких угощений? Поступают ли поданные на стол кушанья и
напитки вд собственность гостей? с какого момента? Как быть с кушаньями,
поданными не в куверты, а на общий стол (спиртное, хлеб, сладкое и т.
п.) — в чьей собственности находятся они? Вправе ли гости не употребить
поданное им на месте, а забрать с собой? Скажем, имеет ли право мать
оставленных дома малолетних детей взять для них из поставленной на стол
вазочкш несколько конфет? А приглашенный в гости господин — имеет ли он
право не только курить поставленные в общее употреби ление сигары, но и
взять некоторый их запас с собой?

Ситуация осложнена присутствием в ней значительной доли бытового,
житейского элемента. Если отношения посетителей с кафе и ресторанами
носят чисто договорной (гражданско-правовой) характер, то в отношениях
хозяина с гостями вряд ли кто-нибудь решиться искать какой бы то ни было
юридический элемент. Не может, однако, подлежать сомнению, что такой
элемент в них все-таки имеется; без его признания следует считать
хозяина правомочным во всякое время (в пределах давности) вчинить своим
гостям иски о возмещении убытков от выпитого и съеденного ими. Очевидно,
что такие иски, кроме того, что безнравственны, ещё и неосновательны —
иначе гость мало бы чем отличался от вора; отличие же это несомненно
существует, а это значит, что какое-то основание для перехода права
собственности на напитки, кушанья и иные потребляемые вещи, поданные
гостям, к этим последним от принимающего их хозяина, все-таки имеется.
Что же это за основание? Очевидно, что между гостями и хозяином
заключается какой-то договор, во исполнение которого хозяин передает
принадлежащие ему напитки и кушанья в собственность гостей (о его
юридической природе мы поговорим несколько позже). Коль скоро законом не
сделано исключение, моментом перехода права собственности по договору
должна быть волевая передача вещи в собственность приобретателя.

Здесь нужно различать два вида случаев.

1. Передача блюд и напитков конкретному гостю — должна считаться
состоявшейся с момента поступления предмета передачи в фактическое
владение приобретателя. Так, порция жареного картофеля с бифштексом,
принадлежит гостю немедленно после того, как была поставлена перед ним,
либо положена на тарелку, предоставленную данному гостю в пользование;
морс в том или ином количестве — начиная с того момента, как он влит в
стакан, используемый гостем. После этого вопрос о том, как поступить с
поданным угощеньем — вовсе ли не притронуться к нему, съесть ли его
целиком или в какой-то части, попросить ли у хозяина упаковку, дабы
забрать кушанье домой — гость, будучи собственником поданного ему блюда,
должен был бы иметь возможность решать самостоятельно, независимо от
благорасположения хозяина. Однако, осуществлению правомочий собственника
в данном случае ставятся не только традиционные законодательные пределы,
но и границы, описанные в волеизъявлении хозяина, передавшего яства: «
Угощайтесь, гости дорогие! Кушайте — не обляпайтесь!»(а вовсе не
«Уносите, гости дорогие! Забирайте — не извозитесь!»). Наконец, ещё
одним фактором, удерживающим гостей от того, чтобы унести поданные им
кушанья с собой, служат представления о манерах и приличиях, которые
надлежит соблюдать, будучи в гостях. И если как правило, поданного
угощенья никто с собой не уносит, разве что в каких-то исключительных
случаях («Доктор ТОрОПИТСЯ, Заверните ему С Собой — ПерекуСИТ В
ДОрОГе!») ТО дело здесь, в первую очередь, не в юридических
препятствиях, а именно в тех бытовых особенностях, которые, конечно же,
превалируют в данной ситуации.

Возможно, конечно, и иное мнение, а именно — признающее гостей
собственниками не всех, а только употребленных ими кушаний. В нашем
примере: поданный бифштекс становится собственностью гостя лишь по мере
его съедания (по кусочку), морс — по мере выпивания (по глотку). Но в
таком случае за хозяином следовало бы признать право по своему
произволению отбирать уже поданные кушанья, причем, даже тогда, когда
они уже пребывают в измененном состоянии (недоеденный бифштекс,
недопитый морс). Это также мало соответствовало бы юриспруденции, как и
нравственности, ибо означало бы произвольное (не основанное ни на
законе, ни на договоре) односторонне изменение правила о моменте
перехода права собственности по договору.

2. Второй случай — подача предметов на стол для всеобщее го употребления
(конфет, фруктов, сигар и т. п.). Поскольку конкретное лицо, получающее
фактическое владение над конкретным единичным предметом (данной
конфетой, данным яблоком, данной сигарой) этим ещё не определяется,
говорить о переходе права собственности нельзя до тех пор, пока такой
индивидуализации не произойдет. А наступит это условие нераньше, чем
кто-то из гостей своим односторонним актом владения не обратит в свою
собственность конкретную вещь.

Правильно ли отсюда заключить, что вещи, выставляемые в общее
пользование гостей, становятся бесхозяйными, а актом завладения
(оккупации) обращаются в собственность? Видимо, все-таки, нет, ибо иначе
придется признать, что с момента их постановки на стол эти вещи вовсе не
имеют собственника, а также — то, что они могут быть оккупированы всяким
и каждым (а не только гостями). Ни то, ни другое, очевидно, не
соответствовало бы ни ситуации, ни намерению хозяина. Скорее перед нами
растянутый во времени акт передачи вещей, чем-то напоминающий публичную
оферту. Хозяин делает всякому и каждому присутствующему предложение
принять поставленные на общий стол яства и напитки в собственность; это
предложение может быть названо публичным предложением вещей к передаче.
Завладение же конкретными из этих вещей со стороны конкретных лиц
представляет собой акты, завершающие процесс передачи этих вещей (актами
принятия) в фактическое владение и, следовательно, основанием к
поступлению конкретных предметов в собственность лиц, завладевших ими.

Разумеется, нужно учитывать, что публичное предложение вещей к передаче
делается и в данном случае с определённой целью: хозяин рассчитывает на
то, что поставленное на стол будет употреблено гостями здесь же,
немедленно. Это является той гранью, за которой заканчивается
возможность завладения: завладеть конфетой для того, чтобы съесть её за
столом вполне возможно, но для того, чтобы унести её домой — нужно
спросить разрешение хозяина. Иначе придется допустить случаи застолья,
длящиеся ровно столько, сколько гостям требуется для того, чтобы
разложить расставленное на столе по пакетам и попрощаться с
гостеприимным хозяином, хотя, вероятнее всего, и в этом случае
достаточным препятствием послужат правила хорошего тона.

Итак, как то, что подано конкретному гостю, так и то, что поставлено на
стол для всеобщего употребления, становится собственностью конкретных
гостей с момента принятия ими поданного полностью, или в части некоторых
предметов, в свое фактическое владение (завершения актов передачи
вещей). Во исполнение какого договора совершаются (заключение какого
договора удостоверяют) эти акты? Больше всего похоже на дарение, но с
определёнными ограничительными условиями, главное из которых —
немедленное употребление дара, его уничтожение, причем, непременно,
способом, соот ветствующим его целевому назначению — съедением или
выпивкой. Известно, что конструкция дарения, ограниченного условиями
использования дара одаряемым, лежит в основе института пожертвования —
не оно ли здесь имеет место?! Нет, это и не пожертвование, ибо в
последнем случае средь ограничивающих его условий должно наличествовать
и такое, которое предопределяет использование дара в общеполезнъ целях,
— в нашем случае этого тоже не наблюдается.

Получается, что перед нами, скорее всего — договор особого рода, который
можно было бы обозначить как договор условного дарения, или договор
дарения с ограничением исполъзования дара одаряемым. Возможность его
заключения следовало бы прямо предусмотреть в законодательстве, чтобы
выговариваемые дарителем ограничения в использовании дара не
рассматривались как условия об установлении встречног обязательства
одаряемого (в соответствии с абз. 2 п. 1 ст. 572 ГК это обстоятельство
вообще может вызвать сомнение в вильности квалификации такого договора
как разновидности дарения).

3.8. Дело о перепутанных вещах (№ ХІІІ/25)

«Некто по ошибке взял чужую шляпу, и дорогой она пострадала; — отвечает
ли он за это? Он продолжает носить её, потому что ему не удалось найти
своей; не есть ли это furtumj usus?».

Из разобранных выше дел — о разбитой бутылке и раздавленной шляпе, а
также о выборе омнибуса — мы уже видели, что ошибка ошибке рознь. Ошибка
— это следствие заблуждения, а таковое может быть извинительным (если
является следствием действия другой стороны или непреодолимой силы), и
неизвинительным (во всех других случаях). Познакомились мы и с влиянием
заблуждения на действительность сделок; здесь же нас ожидает другой
вопрос: освобождает ли извинительное заблуждение от обязанности возврата
неосновательно полученной во владение чужой вещи? Ни в коем случае, если
только заблуждение не связано с вопросом о возможности приобретения
спорной индивидуально-определённой вещи в собственность — в таком случае
(хотя и не всегда) применяются нормы, устанавливающие так называемые
ограничения виндикации (в российском ГК —это ст. 302). Во всех же
остальных случаях лицо, неосновательно получившее чужую вещь, обязано
возвратить её, или уплатить её стоимость законному владельцу (см. ст.
1102, 1104 и 1105 ГК), невзирая на изви-нительность своего заблуждения.

Извинительный (добросовестный) характер заблуждения освобождает
неосновательно обогатившееся лицо от обязанности возмещения потерпевшему
доходов, которые оно извлекло или должно было извлечь, пользуясь чужим
имуществом. И наоборот: лицо, которое знало или должно было знать о
неосновательном получении имущества, обязано такие доходы собственнику
вещи возместить. Кроме того, если узнав о неосновательности своего
обогащения, обогатившийся, тем не менее, продолжал вещь удерживать, он
утрачивает встречное требование к потерпевшему о возмещении расходов,
понесенных им на содержание вещи (см. п. 1 ст. 1107 и ст. 1108 ГК), а
также — становится ответственным за всякие, в том числе случайные убытки
в вещи (п. 2 ст. 1104).

В нашем случае: фигурант, продолжавший носить заведомо чужую шляпу
только оттого, что он не нашёл своей, как раз подпадает под действие
указанных норм: он обязан не только возвратить шляпу, но и заплатить за
её прокат (за furtum usus), а также не имеет права переложить расходы,
понесенные им на содержание шляпы (скажем, на её чистку) на
потерпевшего. Что же касается ответственности за по вреждение шляпы, то
она будет определяться по следующиь принципам: за убыток, возникший до
того момента, как обога тившийся узнал или должен был узнать о
неосновательности своего обогащения, последний отвечает только тогда,
когда убыток возник вследствие его умысла или грубой неосторож ности;
после же этого момента он отвечает за всякий, в том числе и случайный,
убыток.

3.9. Дело о предметах общего пользования (№ XVI/6-9)

И снова возвращаемся в заведения общественного питания. На столы принято
выставлять предметы, обычно требующиеся при большинстве трапез и не
подверженные порче -соль и перец в баночках, масло, уксус и горчица во
флаконах, зубочистки, салфетки; иногда —хлеб, сухарики, сигареты,
спички, карточки с адресом и телефонами заведения и (или) его рекламные
проспекты. Каков правовой режим этих предметов? Может ли посетитель
присвоить себе, например, сразу все салфетки или спички? или
использовать хотя и строго необходимое число предметов, но на цели, не
связанные с трапезой (например, взять несколько салфеток, чтобы вытереть
ребенку нос, счистить грязь с лавочки на улице или промокнуть пятно на
брюках)? Посетителям предлагают для использования также и непотребляемые
вещи — тарелки, стаканы, баночки, флакончики; в вазочках ставят на столы
цветы, подле приборов кладут свежие газеты — можно ли присвоить также и
их? Наконец, в большинстве современных заведений общественного питания
имеются туалеты; спрашивается, могут ли воспользоваться ими люди «с
улицы», т. е. ничего не заказавшие, а зашедшие именно ради того, чтобы
воспользоваться туалетом? Кстати, в общественных туалетах тоже имеются
предметы общего пользования — мыло, бумажные полотенца, туалетная бумага
— на каком основании посетители могут их присваивать?

Аналогичный случай — с предметами, выставленными хозяином во всеобщее
употребление гостей — мы уже разбирали; получили, помнится, договор sui
generis — договор дарения, осложненный условиями использования дара.
Здесь будет иметь место схожая квалификация: договор купли-продажи,
осложненный условием об определённом способе использования приобретенных
предметов. Забрать с собой или даже использовать на месте все
перечисленные предметы посетитель общественного заведения никак не
может, ибо он заплатил только за те из них, которые безусловно
необходимы ему, чтобы воспользоваться основным, проданным ему товаром,
или оказанной услугой. Так, посетитель может взять ровно столько соли
(перца, масла, горчицы, и т. п.), сколько ему необходимо для получения
оптимальных для себя вкусовых ощущений — не более; салфеток, зубочисток,
бумажных полотенец и т. п. — столько, сколько требуется для соблюдения
правил личной гигиены; спичек — столько, сколько нужно для раскуривания
сигары и т. д. Понятно, что в случае с каждым конкретным человеком
«норма» всех перечисленных и иных подобных расходов будет сугубо
индивидуальной, поэтому логично было бы употребить здесь одну из
юридических формул, которые принято называть «каучуковыми» — о разумно
необходимом количестве. Ясно, что в силу презумпции разумности действий
участников гражданского оборота следует доказывать именно неразумность;
разумность же, напротив, должно предполагать. Частным случаем присвоения
неразумного количества потребляемых вещей, выставленных для всеобщего
использования, является попытка посетителя унести их из соответствующего
заведения с собой — это ярчайшим образом доказывает, что посетитель не
собирался выполнять условия хозяина, продающего данные вещи, об
определённом способе их употребления после присвоения, т. е.
свидетельствует о незаконности самого акта присвоения.

Лица же, не заключившие основного договора — купли-продажи товара или
услуги, реализация которых составляет основное содержание деятельности
заведения — претендовать на присвоение стоимости сопутствующих им
товаров или услуг и вовсе не могут. Поэтому действия, например, ад- 1
министрации кафе, которая препятствует прохожему с улицы бесплатно
воспользоваться имеющимся в кафе туалетом, в общем-то являются
правомерными; вопроса об их нравственной стороне мы, как и во всех
других случаях, не обсуждаем. Точно также нельзя ничего с юридической
точки зрения возразить против запрещения администрации заведений
выносить с собой за пределы заведения не только посуду, скатерти, стулья
и т. п. предметы, но также и цветы из поставленной на стол вазочки,
свежие газеты, положенные подле приборов и т. п. Хотя, с житейской точки
зрения, работники администрации общественных заведений, строго
придерживающиеся названных правил, наверное будут выглядеть скупердяями
и крохоборами.

Автомобиль как объект права собственности гражданина

«Автомобиль не роскошь, а средство передвижения!» Этот лозунг сегодня
является не просто классическим. Можно считать, что в современной России
он уже проведен в жизнь, что называется, не только в полной мере, но
даже и сверх всякой меры. Во всяком случае, в крупных городах РФ
благосостояние рядовых граждан измеряется уже не «копейками», не
«шестерками», и даже не «девятками» и «десятками» цвета «баклажан», а
блистательными «Субару» и «Вольво», «Фордами» и «Рено». «Новые русские»
наезжают на свои дачи, напоминающие средневековые замки, на «Пад-жеро»,
«Субурбанах» и «Навигаторах»; в поселках же городского типа, не говоря
уже об областных центрах, «Москвич» или «Жигули» никого не удивляют и не
являются больше ни предметом завистливых взглядов, ни сальных домыслов,
ни злобных пересудов, ибо и там мерой «высоты полета» и«глубины
плаванья» является иномарка, пусть подержанная, плохенькая, но
обязательно гшомарка.

Количество и качество автомобилей в руках российских граждан — как
профессионалов, так и «чайников» — неуклонно возрастают. Никакие, даже
самые неправдоподобные байки о хамстве, подлости, жадности и кретинизме
инспекторов ГАИ (затем – ГИБДД, а сейчас – и вовсе ГАИ (ГИБДД)) не в
состоянии изменить этой тенденции. Не могут переломить её и (довольно
серьезные по своим последствиям) попытки юридически неграмотных
инспекторов ГАИ и иных должностных лиц трактовать и применять имеющиеся
в их распоряжении отдельные законодательные предписания. Вопреки всем
прогнозам эту тенденцию не только не изменило, но даже и не затормозило
введение обязательного страхования гражданской ответственности
владельцев автотранспортных средств. Наконец, и тот факт, что сами
«автовладельцы» зачастую не знают о своем гражданско-правовом статусе и
ещё менее — о порядке его изменения и прекращения, — никого не
останавливает ни перед приобретением автомобиля, ни перед его
использованием, ни перед его заменой. У юридически подкованных
автолюбителей наличие автомобиля ассоциируется прежде всего с «Правилами
дорожного движения», а значит — с административным правом, точнее — с
размером административных штрафов за их нарушения и перспекти вами их
реального взыскания. «Дальнобойщики» и «гонщики» (промышляющие
приобретением автомобилей за границей и их продажей в России), а также
отдельные владельцы иномарок, как правило информированы о наличии такого
кусочка административного права, как право таможенное. С недавних пор
можно наблюдать некоторое (незначительное) ознакомление автолюбителей с
правилами страхового законодательства, главным образом — о страховании
автогражданской ответственности и реже — о страховании риска
имущественного ущерба или угона автомобиля. Но почти никто из
автолюбителей не дает себе труда задуматься о том, а как выглядят его
действия по приобретению, отчуждению и эксплуатации автомобиля с точки
зрения гражданского закона, как эти действия вписываются в систему
юридических фактов гражданского права, какие правовые последствия в
сфере их имущественных интересов, порождают.

1. Гражданско-правовая природа автомобиля

С точки зрения гражданского законодательства автомобиль относится к
категории движимых вещей. Сказанное применимо как к автомобилям
легковым, так и грузовым, а также — автобусам и прицепам. В дальнейшем
изложении основное внимание нами уделяется именно легковым автомобилям.
как наиболее часто встречающимся объектам права собственности граждан.

Данный вывод со всей очевидностью вытекает из п. 2 ст. 130 ГК. Сама эта
статья проводит классификацию вещей на движимые и недвижимые; названный
её пункт определяет, что движимыми вещами или движимым имуществом
признаются всякие вещи, не относящиеся к недвижимости. А недвижимость
перечислена исчерпывающим образом в п. 1 указанной статьи ГК. К
недвижимым вещам (недвижимому имуществу или недвижимости) относятся (1)
земельные участки, (2) участки недр, (3) обособленные водные объекты,
(4) все, что прочно связано с землей (то есть объекты, перемещение
которых без несоразмерного ущерба их назначению невозможно, в том числе
леса, многолетние насаждения, здания, сооружения), (5) подлежащие
государственной регистрации воздушные и морские суда, (6) суда
внутреннего плавания, (7) космические объекты, (8) иное имущество,
отнесенное к недвижимым вещам Законом. Коль скоро автомобилей среди
перечня недвижимости нет, то следовательно (п. 2 ст. 130), автомобиль
суть движимое имущество.

Практическое значение классификации вещей на движимые и недвижимые
определено в том же п. 2 ст. 130, в котором сказано, что «Регистрация
прав на движимые вещи не требуется, кроме случаев, указанных в законе».
Иными словами, недвижимость отличается от движимости тем, что
субъективные гражданские права на недвижимость по общему правилу
подлежат регистрации, если иного прямо не установлено законом. Без
регистрации этих прав просто не может возникнуть, если иного не
установлено законом (п. 2 ст. 8 ГК). В отношении же движимости действует
обратная презумпция — никакой регистрации прав на движимые вещи не
нужно, если иного прямо не установлено законом. Сразу отметим, что
закона (именно Федерального закона, а иного акта недостаточно), который
предусматривал бы обязательную регистрацию субъективных гражданских прав
на автомобили, в настоящее время не существует. К вопросу о регистрации
мы ещё вернемся через некоторое время, после того, как рассмотрим вопрос
о том, объектом каких же именно субъективных гражданских прав может быть
автомобиль.

ГК причисляет вещи к разновидности имущества, объявляя само имущество
основным объектом гражданских прав (правоотношений). Такой
вывод’вытекает из сопоставления статей 2 (в части предмета регулирования
Кодекса) и 128 ГК.

Выделение в особую законодательную категорию понятия об объектах
гражданских прав имеет сугубо практический смысл, который
«расшифровывается» в ст. 129 ГК («Оборотоспособность объектов
гражданских прав»). Согласно п. 1 данной статьи все объекты гражданских
прав обладают свойством оборотоспособности, т. е. могут свободно
отчуждаться или переходить от одного лица к другому в порядке
универсального правопреемства (наследования, реорганизация юридического
лица) либо иным способом, если только они (1) не изъяты из оборота или
(2) не ограничены в обороте. Объекты, изъятые из оборота — это такие
объекты гражданских прав, нахождение которых в обороте (т. е. отчуждение
или переход по иным основаниям) не допускается. Такие объекты должны
быть прямо указаны в законе. Объекты, ограниченные в обороте (или,
иначе, ограниченно оборотоспособные объекты) — это объекты гражданских
прав, которые могут принадлежать лишь определённым участникам оборота
либо нахождение которых в обороте допускается по специальному
разрешению. Перечень таких объектов определяется в порядке,
установленном законом (п. 2 ст. 129 ГК).

Закона, установившего перечень объектов, изъятых из оборота, в настоящее
время не существует. Нет на сегодняш ний день и установленного законом
порядка определения объектов, ограниченных в обороте.

Объектами каких субъективных гражданских прав могут быть вещи вообще?
Прежде всего, конечно же, объектами вещных и обязательственных прав.
Возможность принадлежности вещей на праве собственности — центральном из
числа вещных прав — прямо зафиксирована в пп. 1 и 2 ст. 209 ГК:
«Собственнику принадлежат права владения, пользования и распоряжения
своим имуществом. Собственник тараве по своему усмотрению совершать в
отношении принадлежащего ему имущества любые действия, не противоречащие
закону и иным правовым актам и не нарушающие права и охраняемые законом
интересы других лиц, в том числе отчуждать свое имущество в
собственность другим лицам, передавать им, оставаясь собственником,
права владения, пользования и распоряжения имуществом, отдавать
имущество в залог и обременять его другими способами, распоряжаться им
иным образом». Указание на правомочие распоряжения означает указание на
возможность собственника определять юридическую судьбу имущества, в
частности — делать его предметом обязательства или обременения, т. е.
предметом обязательственных или ограниченных вещных прав.

Кто может быть собственником? Ответ на этот вопрос дают несколько статей
ГК, и, в частности, п. 2 ст. 212: «Имущество может находиться в
собственности граждан и юридических лиц, а также Российской Федерации,
субъектов Российской Федерации, муниципальных образований». Причем,
«Особенности приобретения и прекращения права собственности на
имущество, владения, пользования и распоряжения им в зависимости от
того, находится имущество в собственности гражданина или юридического
лица, в собственности Российской Федерации, субъекта Российской
Федерации или муниципального образования, могут устанавливаться лишь
законом» (п. 3 ст. 212).

Столь подробное рассмотрение содержания статей 128-130, 209 и 212 ГК, на
первый взгляд, не имеющих ничего общего с автомобилями, в
действительности приводит нас к очень важному в практическом отношении
выводу. Автомобиль — это, с точки зрения гражданского права, такая оке
движимая вещь (материальный предмет, созданный человеком и ценный в силу
своих естественных свойств), как и любая иная, обычно не вызывающая
столь широкого почитания и преклонения, такая, как, например, стол,
ложка, пальто, наручные часы и т. п. Автомобили могут принадлежать на
праве собственности любому правоспособному гражданину, в том числе — и
несовершеннолетнему и недееспособному, могут быть завещаны, подарены,
проданы, куплены, обменены, внесены в уставный или складочный капитал
юридического лица, сданы и взяты в аренду или ссуду, заложены или иным
образом обременены, сданы и приняты на хранение, могут быть предметом
фидуциарного или комиссионного поручения, предметом доверительного
управления, объектом страхования и т. д. и т. п. На автомобили,
принадлежащие лицу на праве собственности, может быть обращено
взыскание, они могут быть предметами реквизиции и конфискации,
естественно, осуществляемой в порядке, установленным законом.

Сказанное подводит нас к выводу о необходимости развеять одно
общераспространённое заблуждение. Субъективные гражданские права на
автомобиль никак не связаны с наличием у лица права управления
автомобилем («права автовождения»). Гражданин может не иметь никаких
навыков автовождения, может не иметь водительских прав, но тем не менее,
может иметь в собственности, залоге или на всяком ином праве, любое
количество автомашин любой стоимости и в любом состоянии. Более того,
гражданин может пре бывать в состоянии, когда ему в принципе не может
быть предоставлено право автовождения (например, в состоянии малолетства
или недееспособности), что, однако, не является препятствием для
признания за таким гражданином возможности быть собственником
автомобилей. И наоборот — наличие водительских прав никоим образом не
обязывает гражданина приобретать автомобиль и не предопределяет само по
себе такого приобретения; он вполне может использовать свои
«водительские права» для езды на чужом автомобиле или не использовать их
вовсе — это его личное дело. Приобретение, наличие и утрата субъективных
гражданских прав на автомобиль никак не связаны с приобретением,
наличием и утратой водительских прав — своеобразного элемента
специальной правоспособности гражданина, возникающего, изменяющегося и
прекращающегося в административном (публичном) порядке.

Если субъективные гражданские права на автомобиль никак «не завязаны» на
водительские права в своем возникновении, существовании и прекращении,
то отсюда надо сделать следующий вывод: никакие нарушения водителем
правил дорожного движения, в том числе и те, которые могут послужить
основаниями лишения права автовождения (водительских прав) —
неправильная парковка, проезд на «красный свет», превышение скорости,
неподчинение требованию инспектора ГАИ, игнорирование указания дорожного
знака и т. п. — не могут служить основаниями для изменения, ограничения
и уж тем более — прекращения субъективных гражданских прав на
автомобиль.

То же самое относится и ко всем иным административным правонарушениям,
связанным с автомобилями, в частности — неуплате или недоплате налоговых
или таможенных платежей. Можно (при наличии соответствующих ос нований)
лишить права автовождения — субъективного административного права — что
достигается административным путем (отобранием водительских прав). Но
запретить ездить на данном конкретном автомобиле лицу с водительскими
правами соответствующей категории, запретить его продавать или иным
образом им распоряжаться, тем более — против воли собственника отогнать
его на «штрафную стоянку», чинить фактические препятствия в пользовании
(например, путем установки блокиратора колес),’подвергнуть автомобиль
«задержанию», изъятию или отобранию — нельзя ни в коем случае. Как
отобрание автомобиля, так и ограничение собственника в пользовании и
(или) распоряжении автомобилем будут в этих случаях незаконными. Статья
301 ГК позволяет собственнику истребовать свое имущество из чужого
незаконного владения (т. е. устранять нарушения его правомочия
владения), а ст. 304 —потребовать устранения нарушений иных правомочий,
хотя бы и не связанных с лишением владения.

Определившись с основами цивилистического статуса
гражданина-автовладельца, перейдем к рассмотрению отдельных положений
специфического российского «автомобильного» административного
законодательства — положений, применение которых на практике грубейшим
образом нарушает гражданские права и охраняемые законом интересы,
связанные с автомобилями.

2. Автомобиль с позиции публичного права

Прежде всего, следует разобраться с вопросом о составе «автомобильного»
административного законодательства, его содержании, ответить на вопросы
о причинах его существования и той роли, которую эта отрасль
законодательства должна выполнять. Только после этого мы сможем
разобраться в причинах существующего негативного его влияния на
субъективные частные права и указать пути устранения такого влияния.

Основу российского «автомобильного» законодательства составляет
Федеральный закон от 10 декабря 1995 г. № І96-ФЗ, «О безопасности
дорожного движения». Из его многочисленных норм только лишь предписания
статей 15-20, 24-29 имеют непосредственное отношение к вопросам о правах
и обязанностях лиц, участвующих в гражданских правоотношениях по поводу
автомобилей и их частей. Немаловажное значение для понимания сути
данного Закона в частности и «автомобильного» законодательства вообще
имеет также ч. 2 ст. 1 Закона, в которой определено, что «Задачами
настоящего Федерального закона являются: (1) охрана жизни, здоровья и
имущества граждан, (2) защита их прав и законных интересов, а также (3)
защита интересов общества и государства путем предупреждения
дорожно-транспортных происшествий, снижения тяжести их последствий».

Вот она —цель и природа публичного «автомобильного» законодательства.
Действительно, даже в гражданском праве, в такой его подотрасли, как
деликтное право, авто-мобиль квалифицируется как источник повышенной
опасности (п. 1 ст. 1079 ГК). Причинение вреда деятельностью, связанной
с эксплуатацией источника повышенной опасности, предполагает особые —
гораздо более обременительные, по сравнению с общими — условия
наступления гражданско-правовой ответственности за этот вред. Вполне
естественным поэтому является охрана государством не только публичного
порядка, но также прав и интересов частных лиц, которые могут пострадать
от неправильного, неумелого или преступного использования источников
повышенной опасности третьими лицами. Именно на предотвращуние и
предупреждение нарушений субъективных гражданских прав и охраняемых
законом имущественных и личных интересов граждан, а также —
имущественных прав и интересов государства и организаций, направлено
публичное «автомобильное» законодательство.

Как известно, причинами дорожно-транспортных происшествий (ДТП) могут
стать не только действия лица, управлявшего автомобилем, но также и (1)
действия (бездействия) собственника автомобиля (не содержавшего
автомобиль надлежащим образом, выпустившего авт;омрбиль на линию в
неисправном состоянии и т. п.); (2) действия (бездействия) лиц,
осуществлявших техническое обслуживание автомобиля (установка
некачественных или несертифицированных запасных частей, некачественное
выполнение ремонта и т. п.). Поэтому «автомобильное» законодательство
предусматривает возложение целого ряда административно-правовых
обязанностей как на собственников автомобилей, так и на лиц, управлявших
ими, а также —на лиц, обслуживающих автомобили.

Итак, те нормы «автомобильного» законодательства, которые возлагают на
определённых законом лиц обязанности, исполнение которых имеет целью
обеспечить охрану частных прав и законных гражданско-правовых интересов
государства и частных лиц, иначе говоря — нормы, которые определяют
юридическое бремя содержания автомобиля как источника повышенной
опасности для окружающих, — должны быть признаны по общему правилу
необходимыми и обоснованными. Оценивать какие-то отдельные подобные
нормы можно только применительно к конкретным способам их толкования и
применения.

К сожалению, «автомобильное» законодательство пытаются приспособить и к
достижению ряда других, отличных от перечисленных в Законе целей.
Государство, порою забывает о том, откуда и зачем оно взялось, кто и для
чего его создал. Назначение государства только лишь в том, чтобы
обеспечивать процветание и благо определённого общества. Идеальное
государство должно само жить впроголодь, а его чиновники ходить в
лаптях, при том, что само общество, управляемое этим государством,
должно купаться в роскоши. Государство же, которое само процветает за
счёт общества, является паразитом. А чтобы спрогнозировать скорую судьбу
подобного государства не нужно иметь специального юридического
образования.

Увы, существующая в сегодняшней России государственная структура
относится не просто ко второму типу государств, a, Mat’бы сказали,
является «крайним правым» представителем этого типа. В «автомобильном»
законодательстве это проявляется в том, что существующие в нем институты
и конструкции Российская Федерация и её субъекты используют для охраны
собственных интересов, интересов отдельных его чиновников, их групп и
структур, а также — для облегчения исполнения ряда собственных
публично-правовых обязанностей. К сказанному надо заметить ещё и то, что
интересы, для отстаивания которых прибегают к нормам «автомобильного»
законодательства, далеко не всегда являются законными. Подобные нормы
необходимо изменять или просто беспощадно с ними расставаться, а до того
момента, пока законодательный механизм сработает — решительно бороться с
порочной практикой применения данных норм.

Можно указать несколько основных направлений подобного «нецелевого»
использования норм «автомобильного» законодательства. Во-первых,
автомобиль является достаточно капиталоёмким (по меркам доходов граждан)
объектом вложения денежных средств. Вместе с тем, капиталоёмкость эта не
перевешивает тех преимуществ, которые приносит автомобиль, т. е. не
столь велика, чтобы затруднить все более широкое распространение
автомобилей среди населения. Сочетание двух этих обстоятельств делает
автомобиль и все, что с ним связано, благоприятным объектом для
налогообложения. Современной российской практике известны (1) налог на
реализацию горюче-смазочных материалов, (2) налог на пользователей
автомобильных до рог, (3) налог с владельцев транспортных средств, (4)
налог на приобретение автотранспортных средств, а на территории
некоторых субъектов федерации, в частности — на территории г. Москвы,
также и (5) налог на перепродажу автотранспортных средств. Во-вторых,
несмотря на все усилия российского Правительства, направленные на
поддержку отечественных производителей автомобилей, российские граждане
продолжают предпочитать приобретать автомобили импортные. Это
обстоятельство делает, автомобиль весьма удобным объектом
манипулировацид нормами таможенного законодательства, в частности —
нормами о понятии таможенных режимов и ставках таможенных пошлин (см. об
этом далее). И, наконец, в-третьих, процедуры технической регистрации и
технического осмотра автомобилей пытаются приспособить для облегчения
работы компетентных государственных органов по выявлению и раскрытию
преступлений, предметами которых являются автомобили. Спору нет, работа
по раскрытию преступлений весьма и весьма важна, но её нельзя
осуществлять за счёт частных лиц, не имеющих никакого отношения к этим
преступлениям.

3. Вопросы применения отдельных публично-правовых норм «автомобильного»
законодательства

3.1. Нормы о регистрации (учете) автомобилей в органах ГАИ

p

,

.

.

0

d

f

h

j

l

n

p

r

t

¬

®

°

?

A

A

Ae

o

u

ue

th

b

d

f

?

?

?

 

c

¤

¦

?

?

a

ae

ae

e

oe

o

o

u

j?

j;

j/

j

????????

??????????

??????

????????

??????????

*

F

H

?

a

th

&?th

?

TH

D

Ue

$?1/43/4o-

o

@

B

®

j

t

x

e

ph

??????????

????????

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

ph! heT

heT

?

?

1/4

Ue

f

~

O

e

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

heT

????

??????????

?e

ph

Z

?

o

автомототранспортных средств вообще и автомобилей в частности
установлена Постановлением Правительства РФ от 12 августа 1994 г. № 938
«О государственной регистрации автомототранспортных средств и других
видов самоходной техники на территории Российской Федерации». Как мы
помним из предшествующего изложения случи регистрации прав на движимое
имущество могут быть предусмотрены только Федеральным законом. Но та ли
регистрация — регистрация ли субъективных гражданских прав на автомобили
— имеется в виду в данном Постановлении?

Нормой абз. 1 п. 3 Постановления установлено, что «Собственники
транспортных средств, либо лица, от имени собственников владеющие,
пользующиеся или распоряжающиеся на законных основаниях указанными
транспортными средствами (далее — владельцы транспортных средств),
обязаны в установленном порядке зарегистрировать их или изменить
регистрационные данные в Госавтоинспекции или органах гостехнадзора в
течение срока действия регистрационного знака «Транзит» или в течение 5
суток после приобретения, таможенного оформления, снятия с учета
транспортных средств, замены номерных агрегатов или возникновения иных
обстоятельств, потребовавших изменения регистрационных данных».
Аналогичная обязанность, но противоположного содержания — обязанность
зарегистрированных владельцев транспортных средств снять таковые с учета
при прекращении вещных прав на них — установлена абз. 2 указанного
пункта. Нако нец, в его же абз. 3 сделано исключение для
предприятий-изготовителей транспортных средств, торговых предприятий и
граждан-предпринимателей, осуществляющих законную торговлю транспортными
средствами — они не регистрируют транспортные средства, предназначенные
для продажи.

Как можно увидеть, Постановление не связывает мо-‘ мент возникновения
или прекращения права собственности на автомобиль с регистрацией факта
его принадлежности в ГАИ. Регистрации подлежит не потенциальный, а уже
существующий собственник автомобиля. Автомобили же, предназначенные для
продажи, вообще не регистрируются продавцом на свое имя. Если встать на
точку зрения о том, что регистрация в ГАИ, предусмотренная
Постановлением, есть регистрация прав на движимость в смысле п. 2 ст.
130 ГК, то получится, что Постановление узаконивает распоряжение
автомобилями лицами, не являющимися их собственниками. И хотя ничего
невозможного в этом нет, все-таки нужно помнить, что подобные случаи
исчерпывающим образом оговорены в законе. Случай, описанный в
Постановлении, не подпадает ни под один из них. Но это свидетельствует
только о неправильности нашего предположения о гражданско-правовом
значении регистрации принадлежности автомобиля в органах ГАИ — никакого
гражданско-правового значения такая регистрация не несет.

Итак, право собственности на автомобили возникает и прекращается
независимо от наличия или отсутствия регистрации данного обстоятельства
в органах ГАИ. Однако, изданный в развитие данного Постановления
подзаконный акт — Правила регистрации автомототранспортных средств и
прицепов к ним в Государственной инспекции безопасности дорожного
движения МВД РФ, утвержденные Приказом МВД РФ от 27 января 2003 г. № 59
— составлен далеко не в полном соответствии с этим правильным принципом.
Именно: в соответствии с его положениями между административно-правовой
регистрацией факта принадлежности автомобиля в органах ГАИ и
документами, удостоверяющими право на автомобиль появляется своеобразный
«документ-посредник», так называемый паспорт транспортного средства (в
обиходе он именуется аббревиатурой — «ПТС», как будем его в дальнейшем
именовать и мы).

«Честь» введения системы ПТС принадлежит Постановлению Совета Министров
Российской Федерации от 18 мая 1993 г. № 477, ч. 2 п. 1 которого было
установлено, что «…наличие указанных паспортов является обязательным
условием для регистрации транспортных средств и допуска их к участию в
дорожном движении» (выделено мной.— В. Б.). Идентичное предписание
содержится и в п. 1.8 Положения о паспортах транспортных средств и шасси
транспортных средств, утвержденного Приказом МВД РФ, ГТК РФ,
Госстандарта РФ от 30 июня 1997 г. № 399/388/195. Получается, что для
прохождения одной административной процедуры (регистрации) необходимо
предварительно пройти другую административную же процедуру (получение
ПТС), причем, без прохождения этой последней собственнику автомобиля (1)
не дадут возможности не только пройти первую (регистрационную)
процедуру, но и (2) не разрешат пользоваться автомобилем, т. е. в
административном порядке запретят осуществлять субъективные гражданские
права, в том числе и лицам, имеющим соответствующую правоспособность,
подкрепленную водительскими правами. Законно ли такое ограничение?

Для ответа на вопрос о законности введения системы ПТС нужно понять
смысл её введения. В преамбуле изучаемого Постановления Совмина сказано,
что система ПТС вводится «В целях упорядочения допуска транспортных
средств к эксплуатации на территории Российской Федерации, усиления
борьбы с их хищениями и другими правонарушениями на автомобильном
транспорте» (выделено мной.—В. Б.). Мы приходим к выводу, что перед нами
— третий, самый неприятный случай проявления государственного
злоупотребления своими властными полномочиями: с хищениями Ваших
автомобилей я, государство, конечно, обязано бороться, но буду это
делать за Ваш счёт. Если это называется правом, то я не юрист. Если это
считать согласным со здравым смыслом, то я сумасшедший. Потому, что
исполнение обязанностей — как частных, так и публично-правовых— всегда
составляет бремя того, на кого эти обязанности возложены. Если
обязанность борьбы с преступлениями — общественно опасными
уголовно-наказуемьши деяниями — общество возложило на государство, то
государство и должно эту обязанность исполнять. Привлекать к её
исполнению членов общества государство может только при желании и с
согласия последних. Обязывать членов общества содействовать в борьбе с
преступностью можно только тогда, когда это связывание подкреплено
эффективной системой государственных поощрений и гарантий таким членам
общества. Но уж во всяком случае нельзя наказывать за нарушение
публично-правовой обязанности умалением частных прав, в том числе и
такого из них, как права собственности — права неприкосновенного и даже
«священного».

Совершенно неправильное толкование на практике вызвала формулировка п.
1.3 Правил регистрации о том, что «Транспортные средства регистрируются
только за юридическими или физическими лицами, указанными в паспорте
транспортного средства… ». Сотрудники органов ГАИ вос приняли её как
руководство на все случаи жизни, хотя последующий текст п. 1.3 дает ясно
понять, что данное правило применяется только в случаях, когда иными
документами, удостоверяющими право собственности на автомобиль, не
установлено иного. Если установлено иное или ПТС просто отсутствует то
транспортное средство должно регистрироваться за лицом, указанным в
документах о праве собственности. Запись в имеющемся ПТС должна
исправляться.

Наконец, получение ПТС, регистрационного свидетельства и регистрационных
знаков, подлежит оплате, размеры которой определяются самостоятельно
органами исполнительной власти республик в составе Российской Федерации,
краев, областей, автономных образований, городов Москвы и
Санкт-Петербурга. В оплату выданных документов и знаков включаются
свободная отпускная цена изготовителя продукции (с налогом на
добавленную стоимость), затраты по её транспортировке и хранению, а
также специальный сбор, связанный с осуществлением этой деятельности
органами внутренних дел, величина которого не должна превышать одного
процента минимального годового размера оплаты труда. Доходы от оплаты за
выдачу и замену специальной продукции, прием экзаменов и проведение
технических осмотров автомототранспорта зачисляются в соответствующие
бюджеты и используются по целевому назначению на осуществление указанной
деятельности органов внутренних дел, а также на совершенствование
деятельности местных подразделений государственной автомобильной
инспекции и приобретение ими технических средств и оборудования.

Говоря иными словами, перед нами случай установления налогоподобного
платежа, причем, осуществленного в обход закона. Несомненно, взимание
подобных «плат» и «сборов» должно быть прекращено. За всякие вещи платит
тот, кого эти вещи интересуют. Думается, что немного владельцев
автомобилей согласились бы добровольно оплачивать выдаваемые им
документы и знаки, если бы существовала возможность пользоваться
автомобилем и без таковых. Но если собственников автомобилей
предлагаемые им документы и знаки, по большому счёту, не интересуют, то
какие существуют основания для того, чтобы заставлять их оплачивать эти
документы и знаки? Почему же никто из владельцев автомобилей не пытается
отказаться от прохождения экзекуционной процедуры регистрации? Вроде бы
на гражданские права она не влияет и влиять не должна, а мазохистов
среди российских граждан пока ещё немного, гораздо меньше, чем
автовладельцев. Все дело в том, что незарегистрированные в органах ГАИ
автотранспортные средства не допускаются к дорожному движению (пп. «з»
п. 12 Положения о Государственной инспекции безопасности дорожного
движения Министерства внутренних дел Российской Федерации, утвержденного
Указом Президента РФ от 15 июня 1998 г. № 711). Получается, что
наличие-отсутствие регистрации хотя и не влияет на моменты возникновения
и прекращения права собственности на автомобиль, но, тем не менее, может
оказать существенное влияние на состав правомочий собственника
автомобиля, или, по крайней мере, на условия их осуществления. Законно
или незаконно такое влияние? На наш взгляд, нет, и вот почему.
Установив, что без ПТС и (или) без государственной регистрации
принадлежности автомобиля собственник последнего не может пользоваться
автомобилем, названные выше акты затронули сферу юридических отношений,
регламентированную цитированным выше п. 3 ст. 212 ГК. Согласно этой
норме особенности владения, пользования и распоряжения имуществом в
зависимости от того, в чьей собственности оно находится, могут
устанавливаться лишь законом. Ни постановление Правительства, ни Указ
Президента РФ законами не являются, а потому установленные ими
«ПЭТЭЭСные» и «регистрационные» особенности пользования и распоряжения
автомобилями, принадлежащими гражданам и организациям, не могут быть
признаны законными.

Нам пока неизвестно случаев, когда автовладельцы пытались бы доказать
возможность владения, пользования и распоряжения своими автомобилями
безотносительно к факту их государственной регистрации в ГАИ. Однако,
стремление избежать регистрационной мороки и налогообложения
сформировало весьма странную практику обхода норм законодательства о
передаче права собственности на автомобиль по договору куп ли-продажи. К
её рассмотрению мы и переходим.

3.2. Нормы о «доверенности на право управления автомобилем»

В современной российской юридической практике существует целый ряд
феноменов, наименования которых не имеют ничего общего с их сущностью. К
числу таких феноменов, несомненно, принадлежит так называемая
доверенность на право управления автомобилем.

Следует сказать, что до недавнего времени возможность существования
этого института и его законность не подвергалась никаким сомнениям. Да и
сегодня юристы, пытающиеся анализировать эту категорию, оказываются
бессильными перед широчайшей и, более того, «одобренной» государством
(см. упоминание о такой «доверенности» в абз. 2 п. 1 ст. 1079 ГК),
практикой распространения феномена, обозначаемого ей. Именно такое
впечатление осталось у нас, в част ности, от статьи по данному вопросу,
опубликованной недавно

в «Законодательстве».

Вообще же и в настоящее время наиболее частыми являются публикации,
авторы которых даже не допускают мысли о том, что институт «доверенности
на право управления автомобилем» — институт, которым сегодня пользуются
более половины российских автолюбителей — может быть подвергнут
сомнению. Типичным примером восприятия данных «доверенностей» является
следующий текст: «Если вы водите чужую машину по доверенности, то это
доверительное управление. Если вы можете и продать её по доверенности,
то это почти траст. Если доверенность делает вас собственником машины,
это уже траст». Специалисты имеют возможность оценить каждое из этих
трех «если», размноженных в 30 тысячах экземпляров.

Между тем, поводов для сомнения в законности и правомерности подобной
конструкции имеется немало. Самый главный повод — это конструкция
доверенности, что подчеркнуто в упомянутой нами статье А. Г. Барсегяна.
Действительно, если доверенность, как устанавливает ст. 185 ГК, это
полномочие представительства, а целью представительства является
совершение сделки представителем от имени представляемого (ст. 182 ГК),
то доверенности на право управления существовать просто не может, ибо
управление автомобилем не является сделкой.

А. Г. Барсегян называет доверенность на право управления «односторонним
предоставлением права пользования» (автомобилем), соглашаясь при этом с
тем, что к доверенности на право управления автомобилем применяются все
нормы ГК, относящиеся к доверенности. Против такой квалификации нельзя
было бы ничего возразить, если бы не её внутренняя противоречивость и не
противоречие её потребностям реальной жизни. А. Г. Барсегян считает, что
выдача такой доверенности преследует целью оформление отношений по
предоставлению автомобиля в платное, либо бесплатное пользование. Но
мало того, что это утверждение редко соответствует действительности, ибо
выдача доверенностей только на право управления почти не встречается,
так ведь ещё и заменить доверенностью документ ни правоотношениях аренды
транспортного средства (см. раздел 2 § 3 гл. 34 ГК) или о его передаче в
ссуду просто невозможно!

Практика показывает, что «доверенность на право управления» ценна только
лишь в отношениях между «липовым» поверенным и третьими лицами
(например, инспекторами ГАИ). Для последних такая доверенность
доказывает наличие у лица, управляющего автомобилем, разрешения
собственника на такое управление. А уже на основании чего выдано та кое
разрешение — это третьих лиц уже не волнует (и правильно — волновать не
должно). Все равно в отношениях, ставших основанием выдачи доверенности
эти лица не участвуют, а значит ссылаться на существо этих отношений и
«копаться» в них они не имеют права. Получается, что практически
доверенность на право управления играет роль своего рода «охранной
грамоты» фактического владельца автомобиля. Это документ, легитимирующий
указанное в нем лицо, в качестве управомоченного заместителя
собственника в части осуществления правомочий фактического владения и
пользования автомобилем. Доверенность на право управления говорит
ГАИшникам: все нормально, не волнуйтесь, Иванов мою машину не угонял, я
сам позволил ему на ней ездить. Юридической необходимости в таком
документе нет, ибо собственником движимого имущества предполагается
всякий его фактический владелец. Поэтому действия сотрудников ГАИ по
«задержанию» автомобилей, водители которых не могут подтвердить свое
право на автомобиль, являются незаконными.

С тем же успехом сотрудники милиции могут начать снимать одежду с
граждан, которые не смогли доказать, что они собственники одежды или что
они носят её с разрешения собственника. Почему этого не делается? А
потому что с одеждой всем понятно: раз ты её носишь, то предполагается,
что она твоя; раз держишь в кармане (в квартире, письменном столе, в
машине, гараже и т. д.) кошелек с деньгами — предполагается, что деньги
твои. Если автомобиль — движимость (а выше мы установили, что это именно
так), то и с ним рассуждения должны быть идентичными: сидишь в
автомобиле —предполагается, что автомобиль твой. А те, кто думает иначе,
пусть доказывают это «иначе» и надлежащим образом совершают
процессуальные действия, приводящие к изъятию автомобилей у лиц, не
являющихся их собственниками. Порядок совершения этих действий
замечательно расписан в уголовно-процессуальном законодательстве и
законодательстве об исполнительном производстве.

Но может быть было бы возможно квалифицировать как доверенность
документ, содержащий уполномочие не только на право управления, но и на
право распоряжения автомобилем? Тоже нет, поскольку целью выдачи таких
доверенностей является прикрытие сделки возмездного отчуждения
автомобиля по договору купли-продажи или мены. Как в случае с арендой и
ссудой одно несовместимо с другим: документ об односторонней сделке
никак не может заменить собою договора, что называется, по определению.
Нужно выбирать: либо данный документ — это документ о возмездном
одностороннем отказе от права собственности в пользу определённого лица,
либо — это действительно доверенность, уполномочивающая только на
отчуждение автомобиля по сделке, совершенной поверенным от имени и за
счёт доверителя. В первом случае выдача доверенности должна быть
квалифицирована как притворная сделка, во втором — нужно помнить, что
доверенность может быть во всякое время отозвана доверителем, а
поверенный вправе отказаться от полученных им полномочий во всякое
время.

Что же получается? А получается все очень просто и понятно: нельзя
документом о лично-доверительных, фидуциарных отношениях прикрывать
сделки, в основе которых лежит чистая коммерция. Нужно руководствоваться
не формальными признаками документа, а существом от ношений, оформленных
этим документом. Доверенность не потому «доверенность», что она так
названа, а потому, что это документ, выданный одним лицом, безусловно
доверяющим другому, этому последнему лицу с тем, чтобы последнее
изменило правовое положение его, доверителя. Сторонами отношений
классического представительства по доверенности являются, обычно,
родственники, знакомые, либо лица, состоящие в трудовых отношениях, но
уж никак не первые встречные лица, один из которых желает купить, а
второй продать автомобиль. И уж тем более полномочие по доверенности в
принципе не может быть куплено; нельзя получить доверенность, уплатив за
это деньги. «Доверенности» же на право управления и распоряжения
выдаются именно продавцами автомобилей всякому, кто пожелает приобрести
автомобиль в собственность, и выдаются именно за деньги или иное
имущество.

Право распоряжения нужно в этой доверенности не для того, чтобы в
последующем «представитель» совершил сделку по отчуждению автомобиля за
счёт и в интересах представляемого (доверителя). Практика показывает,
что понятие «продажи автомобиля по доверенности» означает совершение
сделки купли-продажи поверенным с третьим лицом в отношении себя лично,
в собственных интересах и за свой счёт. Деньги, которые «представитель»
получает от совершения такой сделки, он никогда не передает
«представляемому»; права и обязанности, возникшие у «представителя» от
совершения такой сделки, на «представляемого» не переходят, а остаются
на «представителе». Где же представительство? Нет его. Где доверенность?
Её тоже нет.

Почему же нормальному заключению нормальной сделки купли-продажи народ
предпочитает возмездную выдачу-получение доверенности «на право
управления и распоряжения», которая доверенностью не является? Только
потому, что заключение договора купли-продажи автомобиля потребует
уплаты налога или даже нескольких налогов, прохождения регистрационной
процедуры, уплаты сборов за выдачу новых знаков, а в ряде случаев — и
документов на автомобиль и т. д. Для того, чтобы не связываться с огра
ничениями прав пользования и распоряжения автомобилем, налагаемыми в
административном порядке, люди предпочитают совершать то, что в
гражданском праве именуется притворными сделками — сделками,
совершенными с намерением прикрыть другую сделку (п. 2 ст. 170 ГК). Если
наша квалификация правильна, то к такой сделке (доверенности) применимы
правила о сделке, которую стороны действительно имели в виду, т. е. о
сделке купли-продажи автомобиля. Такие сделки между гражданами должны
заключаться, как справедливо отмечено в статье А. Г. Барсе-гянца, в
письменной форме, т. е. в форме, установленной для договора
купли-продажи. Договор купли-продажи, состоящий лишь из одностороннего
акта (доверенности), хотя и можно считать заключенным, но при этом
сторонам его в случае возникновения спора, нельзя ссылаться в
подтверждение сделки и её условий на свидетельские показания (п. 1 ст.
162 ГК). Но самое главное, при такой вот купле-продаже, оформленной
«липовой» доверенностью, должны применяться все те же правовые
последствия, которые падали бы на сторон обычной стандартной
купли-продажи — уплата налогов, регистрация в ГАИ и т. д., т. е.
оформление купли-продажи автомобиля возмездной выдачей доверенности на
право управления и распоряжения не достигает, с точки зрения
гражданского законодательства, тех целей, к достижению которых
стремится.

3.3. Нормы о гражданско-правовых последствиях

попыток обнаружения и предупреждения публичных

правонарушений автовладельцев

Составы публичных правонарушений, совершенных автовладельцами и влекущих
гражданско-правовые последствия, описаны, главным образом, в Кодексе РФ
об административных правонарушениях содержит описание многочисленных
составов публичных правонарушений, которые могут быть совершены
автовладельцами:

а) эксплуатация механических транспортных средств с превышением
нормативов содержания загрязняющих веществ в выбросах или превышением
установленного норматива уровня шума (ст. 8.23);

б) административные правонарушения в области дорожного движения (глава
12 Кодекса);

в) административные правонарушения в области таможенного дела (глава 16
Кодекса).

Любое из правонарушений, относящихся к п. «а» и «б», может быть наказано
административным штрафом;’отдельные правонарушения (ст. 12.1-12.6, 12.9
и др.) могут наказываться предупреждением. Отдельные деяния (из числа
перечисленных в ст. 12.8-12.10, 12.15, 12.17, 12.21, 12.24, 12.26,
12.27, могут наказываться лишением права управления транспортным
средством на определённый срок. Как видим, влияние на имущественные
интересы оказывает только одно наказание — наложение административного
штрафа, которое должно осуществляться в строгом соответствии с правилами
производства по делам об административных правонарушениях, определённых
тем же Кодексом (см. его раздел IV).

Однако, наряду с перечисленными выше административными взысканиями, ст.
27.1 Кодекса об административных правонарушениях устанавливается
возможность применения ряда мер, направленных на пресечение
административных правонарушений водителей и обеспечение производства по
делу об административном правонарушении. Среди этих мер — (1) досмотр
транспортного средства, (2) отстранение води теля от управления
транспортным средством и (3) задержание транспортного средства
(подпункты 3, 5 и 7 п. 1). Досмотр транспортного средства нас в данном
случае не интересует, ибо он осуществляется вне связи с эксплуатацией
автомобиля (п. 1 ст. 27.9 Кодекса); отстранение от управления
осуществляется при наличии достаточных оснований полагать, что водитель
находится в состоянии опьянения (п. 1 ст. 27.12); задержание же
транспортного средства связывается с его принудительным помещением на
специальную стоянку впредь до устранения причины задержания и может быть
сопряжено с запрещением его эксплуатации (ст. 27.13). Задержание
транспортного средства может быть применено в случаях, исчерпывающий
перечень которых прямо предусмотрен Кодексом об административных
правонарушениях, а именно — при совершении деяний, предусмотренных
нормами ст. 11.9, ч. 1 ст. 12.3 (управление без документов), ч. 2 ст.
12.5 (управление ТС с заведомо неисправными тормозами), ч. 1 и 2 ст.
12.7 (управление лицом, не имеющим или лишенным права управления), ч. 1
ст. 12.8 (управление в состоянии опьянения), ч. 4 ст. 12.19 (незаконная
остановка или стоянка, создавшая препятствия движению других ТС), ст.
12.26 (невыполнение требования о прохождении медицин ского
освидетельствования) названного Кодекса. Задержание может быть сопряжено
с запрещением эксплуатации транспортного средства в случаях, также прямо
и исчерпывающим образом перечисленных в п. 2 ст. 27.13 КоАП РФ.

Очевидно, что последствиями применения таких мер, как отстранение и
задержание, является нарушение права собственности гражданина на
автомобиль, выражающееся как в лишении гражданина владения, так и в
чинений ему препятствий в пользовании и распоряжении автомобилем.
Законно ли административное применение подобных мер и следующее за ним
умаление права собственности, или нет?

Наиболее часто встречающийся сегодня ответ — нет, незаконно. Ссылаются
при этом на п. 3 ст. 35 Конституции РФ, согласно которой «никто не может
быть лишен своего имущества иначе как по решению суда». Однако при этом
зачастую забывают, что применение этого принципа ограничивается ной
нормой той же Конституции — п. 3 ст. 55: «Права и свободы человека и
гражданина могут быть ограничены федеральным законом (но! внимание!—В.
Б.) только в той мере, в какой это необходимо в целях (1) защиты основ
конституционного строя, (2) нравственности, (3) здоровья, (4) прав и
законных интересов других лиц, обеспечения (5) обороны страны и (6)
безопасности государства». Идентичное предпи сание содержится также в
части 2 п. 2 статьи 1 ГК. Подчеркиваем, что практика такого
«ограничительного» применения принципа п. 3 ст. 35 Конституции, уже
получила достаточно широкое распространение и признание. Значит, ответ
на вопрос о законности административного отстранения водителя от
управления транспортным средством, задержания транспортного средства и
запрещения его эксплуатации, зависит от тех целей, которых
административный Кодекс пытается достичь с помощью применения
перечисленных мер.

Как мы уже говорили ранее, публично-правовые начала в регламентации
отношений с участием автовладельцев имеют единственную, цель —
ограждение от нарушений путем их предупреждения субъективных гражданских
прав и охраняемых гражданским законом интересов частных лиц. Данный
вывод вполне согласуется со ст. 55 Конституции РФ. Этой цели несомненно
отвечают случаи задержания, предусмотренные:

— ч. 2 ст. 12.5 КоАП (управление ТС с заведомо неисправными тормозами) —
чем это чревато, думается, объяснять не нужно;

— ч. 1 и 2 ст. 12.7 (управление лицом, не имеющим или лишенным права
управления) — особые комментарии вряд ли нужны;

— ч. 1 ст. 12.8 (управление в состоянии опьянения) — что может натворить
на улице пьяный за рулем также всем прекрасно известно;

— ч. 4 ст. 12.19 (незаконная остановка или стоянка, создавшая
препятствия движению других ТС) — остановка или стоянка, совершенные в
месте, не предназначенном для этой цели, могут быть замечены другими
водителями слишком поздно, что может привести к ДТП;

— ст. 12.26 (невыполнение требования о прохождении медицинского
освидетельствования) — без исполнения требования данной статьи
невозможно применение нормы ч. 1 ст. 12.8, достаточная обоснованность и
конституционность которой несомненна.

Остается сомнительным лишь случай, предусмотренный ч. 1 ст. 12.3 КоАП —
езда без документов. Его конституционность не подлежит сомнению, если
лицо, управляющее ТС, не имеет при себе документов о праве управления
(водительских прав). В этом случае основательной и очень сильной
является презумпция отсутствия у лица такого права; впредь до разрешения
данного сомнения ТС и вправду целесообразно задержать, дабы не создавать
угрозы жизни другим лицам. Что же касается езды без документов,
подтверждающих гражданское право на автомобиль и, тем более, исполнение
обязанности по страхованию автогражданской ответственности, то она явно
не подпадает ни под один из шести возможных по Конституции случаев
ограничения частных прав граждан.

Хотелось бы обратить внимание законодателя также и на состав
правонарушения, предусмотренного ст. 12.1 КоАП — управление не
зарегистрированным ТС или ТС, не прошедшим технического осмотра. О цели
регистрации ТС было сказано выше; езда на не прошедшем государственной
регистрации автомобиле явно не может рассматриваться как основание для
применения норм Конституции об основаниях ограничения субъективных
частных прав (ею не нарушаются ни основы конституционного строя, ни
основы нравственности и т. д.). Техосмотр же имеет следующие
гражданско-правовые цели — (1) проконтролировать, исполняет ли
собственник автомобиля требования ст. 210 ГК; (б) при выявлении
нарушения обязанности — принудить к её исполнению. Почему в случае с
автомобилем сделано исключение из общего правила о презумпции соблюдения
собственниками ст. 210 ГК и каковы гражданско-правовые основания такого
исключения? Ясно, что разница тут, прежде всего, состоит в круге
субъектов, на которых могут лечь эти неблагоприятные последствия.
Технические неисправности автомобиля могут быть такими, что для
собственника больше ущерба принесет их устранение, нежели езда с этими
неисправностями, но, в то же время почти любые технические неисправности
автомобиля могут сказаться на имущественном состоянии и состоянии
здоровья третьих лиц. Коль скоро технические неисправности автомобиля
могут стать причиной вредоносного воздействия на состояние имущества и
здоровья как конкретных людей, так и их неопределённого количества
(населения), а вероятность такого вредоносного воздействия оказывается
более высокой, круг лиц — более широким, а последствия — более тяжкими,
чем в общем случае, то, следовательно, законным основанием для
ограничения права собственности на автомобили, выражающегося в
установлении для их собственников обязанности периодического прохождения
государственного технического осмотра под угрозой задержания ТС,
является норма п. 3 статьи 55 Конституции Российской Федерации:
гражданские права могут ограничиваться законом в той мере, в какой это
необходимо, в частности, для охраны здоровья, прав и законных интересов
других лиц.

В заключение рассмотрим административные таможенные правонарушения,
предметом которых могут быть не только перемещаемые через границу
товары, но и транспортные средства (глава 16 Административного кодекса).

Отличительными особенностями административных правонарушений в области
таможенного дела является широкий спектр составов правонарушений, за
совершение которых закон предусматривает возможность применения
конфискации не только предметов, с помощью которых совершалось
правонарушение (например, автомобилей со специально оборудованными
тайниками для перевозки контрабанды, или ав томобилей без таких
тайников, но использованных для перевозки контрабанды), но также и
транспортных средств, являющихся предметом правонарушения. Понятие и
общие условия применения конфискации имущества определены статьей 243
ГК: «В случаях, предусмотренных законом, имущество может быть
безвозмездно изъято у собственника по решению суда в виде санкции за
совершение преступления или иного правонарушения (конфискация). В
случаях, предусмотренных законом, конфискация может быть произведена в
административном порядке. Решение о конфискации, принятое в
административном порядке, может быть обжаловано в суд». Подпункт 4 п. 1
ст. 3.2 и ст. 3.7 Кодекса об административных правонарушениях уточняют,
что предметом конфискации как санкции за совершение административного
правонарушения могут быть как предметы, явившиеся орудием совершения
административного правонарушения, так и предметы, являющиеся
непосредственным объектом этого правонарушения. Сопрягаются ли
приведенные нормы ГК и КоАП о возможности административной конфискации с
правилами пп. 3 ст. 35 и 55 Конституции России?

В отношении правила п. 3 ст. 35 Конституции должен быть дан, несомненно,
отрицательный ответ, ибо «никто не может быть лишен своего имущества
иначе как по решению суда». Что же касается соответствия норм ГК и КоАП
об административном порядке конфискации объектов административных
правонарушений, то тут сложно дать однозначный ответ. Совершенно
очевидно, по крайней мере, лишь то, что таможенные правонарушения не
посягают на (1) основы конституционного строя, (2) нравственности, (3)
здоровья, (4) прав и законных интересов других лиц и (5) обеспечения
обороны страны. Конституционный суд Российской Федерации в постановлении
от 20 мая 1997 г. № 8-П указал, что таможенные правонарушения посягают
на основы экономической безопасности государства, сочтя это обсто
ятельство достаточным для того, чтобы признать основательным ограничение
права собственности граждан в виде административной конфискации. Явно
видно, что Конституционный суд применил чрезвычайно широкое толкование
понятия «безопасность», к чему, по нашему мнению, не было решительно
никаких оснований. Термин «безопасность» является четко определённым
статьей 1 Закона Российской Федерации от 5 марта 1992 г. № 2446-1 «О
безопасности». Безопасность определена как «состояние защищенности
жизненно важных интересов личности, общества и государства от внутренних
и внешних угроз». Под жизненно важными интересами понимается
«совокупность потребностей, удовлетворение которых надежно обеспечивает
существование и возможности прогрессивного развития личности, общества и
государства». Наконец, к основным объектам безопасности относятся: (1)
личность — её права и свободы; (2) общество — его материальные и
духовные ценности; (3) государство — его конституционный строй,
суверенитет и территориальная целостность. Экономическая система не
отнесена к числу основных объектов безопасности, а потому понятие
«экономическая безопасность» никак не может входить в понятие
«безопасность».

Таким образом, отличительной чертой административных таможенных
правонарушений, объектом которых выступают транспортные средства,
является законодательно обеспеченная возможность применения такой
санкции к правонарушителям, как конфискация транспортных средств,
осуществляемая в административном порядке.

Обращаем особое внимание на то, что к ответственности за таможенные и
иные административные правонарушения могут привлекаться только лица,
виновные в их совершении. Норма п. 1 ст. 2.1 10 КоАП РФ определяет
административное правонарушение как противоправное виновное (умышленное
или неосторожное) действие либо бездей cmeue, за которое или самим
КоАПом или законами субъектов РФ предусмотрена административная
ответственность. Понятие виновности в праве административном совпадает с
понятием виновности в праве уголовном. Выделяются две формы вины —
умышленная и неосторожная. Административное правонарушение признается
совершенным умышленно, если лицо, его совершившее, сознавало
противоправный характер своего действия или бездействия, предвидело его
вредные последствия и желало их или сознательно допускало наступление
этих последствий (п. 1 ст. 2.2 КоАП) . Административное правонарушение
признается совершенным по неосторожности, если лицо, его совершившее,
предвидело возможность наступления вредных последствий своего действия
либо бездействия, но легкомысленно рассчитывало на их предотвращение
либо не предвидело возможности наступления таких последствий, хотя
должно было и могло их предвидеть (п. 2 ст. 2.2 КоАП).

В свете сказанного следует признать порочной практику применения,
скажем, норм ст. 280 действовавшего ранее Таможенного кодекса РФ 1993 г.
к лицам, являющимся добросовестными приобретателями транспортных
средств, ввезённых на таможенную территорию Российской Федерации с
нарушениями таможенных правил, осуществляющим пользование или
распоряжение ими. Виновность таких лиц может быть доказана, но, как
правило, это не будет более, чем форма небрежности (например,
приобретатель попросил у продавца автомобиля таможенную декларацию с
отметкой об уплате ввозных пошлин, а продавец отказался её представить).
Вообще же на лиц, приобретающих автомобили импортного производства, не
возлагается обязанности проверять законность приобретения автомобиля его
отчуждателем. Данное правило выводится из того уже многократно
повторенного обстоятельства, что автомобиль суть движимое имущество.
Коль скоро это так, то приобретателя должно интересовать лишь наличие
имущества (автомобиля) в фактическом владении отчуждателя. Применение
конфискации транспортных средств хотя бы и незаконно ввезённых на
таможенную территорию Российской Федерации, но к лицам, которые не знали
и не должны были знать об этом (добросовестным приобретателям), должно
расцениваться как незаконное лишение собственника его имущества. Статья
301 ГК позволяет собственнику истребовать такое имущество из незаконного
владения всякого лица, в том числе и незаконно завладевшего им
государства.

Три круга суда или Дело о «как бы векселях»

Изложение гражданско-правовых пертурбаций любой практической ситуации
всегда сопряжено с известными затруднениями, имеющими, в общем
единообразный характер. Дело в том, что подавляющее большинство
практических проблем гражданско-правового характера имеют обычно весьма
длинные и разветвленные корни. Редкая проблема возникает немедленно и по
совершении какого-либо одного гражданско-правового действия; как
правило, последствия заставляют себя ждать довольно долго и оказываются
следствием стечения множества самых разнообразных обстоятельств, в том
числе и таких, которые, на первый взгляд, лишены всякого вообще смысла,
тем более — юридического. И это вполне объяснимо, больше того —
закономерно, если учесть, что большинство юридических решений
принимается людьми, весьма далекими от юриспруденции. В их представлении
факторами, имеющими юридическое значение, нередко становятся самая
направленность профессиональной деятельности участников казуса, её
масштабы, личность руководителей и даже общий дух времени, в котором
происходит действо. Не писать об этих корнях вовсе — значит в
значительной мере лишить казус его практической почвы; писать подробно —
значит уйти далеко в сторону от юриспруденции и заняться почти что
беллетристикой. Необходимо разумное сочетание того и другого —
юриспруденции и дилетантизма, т. е. то самое, что мы назвали залогом
успеха жанра, в котором написана настоящая книга.

1.«Вексельные» требования и возражения

Юридически все началось 1 августа 2001 г., когда ООО «Логос Груп»
обратилось в один из областных арбитражных судов с иском к одному из
провинциальных автомобильных заводов о взыскании 9.000.000 рублей,
составляющих часть вексельного долга, а также процентов за пользование
чужими денежными средствами в размере 1.000.000 рублей. В основание
требований были положены 14 документов, в свое время выданных
Автозаводом, каждый из них (1) имел заголовок «Товарный простой вексель»
и (2) содержал после основного текста указание «Оплата исключительно
продукцией Автозавода». По существу же, понятное дело, все началось
гораздо раньше; на предыстории этого «вексельного» требования стоит
остановиться подробнее. Как же такие (мягко говоря, нестандартные, с
юридической точки зрения) документы оказались в обороте?

Несколько лет назад Автозавод решил погасить свой долг перед местным
отделением Пенсионного фонда РФ. Способствовать ему в этом вызвалось
некое ООО «Вектра-Капитал К». 18 сентября 1998 г. его снабдили
средствами для такого погашения, выдав пресловутые «векселя»: «Век-тра»
намеревалась то ли продать их контрагентам Автозавода, то ли обменять их
на иные, более ликвидные ценные бумаги, а за счёт полученных денег
погасить задолженность. Через некоторое время что-то не связалось и
Пенсионный фонд выставил Автозаводу инкассовое распоряжение о взыскании
суммы задолженности, каковую Завод считал уже погашенной. Возникло дело
о признании не подлежащим исполнению инкассового распоряжения, которое
Автозавод с треском проиграл. Ссылки на его соглашение с «Вектрой» суд
просто-таки высмеял: разве можно заключать соглашения об уплате
налогов?! Основанием уплаты налогов является наступление обстоятельств,
указанных в законе, а вовсе не какие-то там соглашения. Изменять же
императивные нормы публичного законодательства частны ми соглашениями —
это, извините, даже в современной России, считается недопустимым. Что
тут возразить!

В течение двух последующих лет Автозавод постепенно расплачивался с
Пенсионным фондом и, в конце концов, расплатился, параллельно пытаясь
добиться от «Век-тры» возврата своих «векселей». А с «Вектрой» творилось
что-то неладное — она существовала в стадии’временного управления.
Временный управляющий векселя возвратить не смог, сославшись на то, что
«Вектра» уже успела их продать некоему Торговому дому «Эдельвейс».
Бывший же директор «Вектры», напротив, утверждал, что он ничего не
продавал, а якобы его подписи под договорами с «Эдельвейсом» выполнены
на самом деле, вовсе не им, а неизвестным лицом; на векселях же он
никаких надписей и подписей не ставил. Через некоторое время у «Вектры»
сменился временный управляющий, после чего векселя как-то неожиданно
всплыли. Только уже не у «Вектры», а у некоего ООО «Логос Груп» —
приобретателя векселей по непрерывному ряду индоссаментов, первые из
которых были подписаны первым временным управляющим «Вектры». Какие-то
из индоссаментов были совершены в пользу Торгового дома «Эдельвейс»,
какие-то — в пользу других организаций (а уже от них — торговому дому),
и, наконец, часть индоссаментов «Вектры», а также все индоссаменты
«Эдельвейса» были бланковыми. Опираясь на эти последние векселями и
владел «Логос».

В исковом заявлении истец прямо написал, что представленные им документы
векселями не являются в силу дефекта формы, но это обстоятельство не
исключает возможности рассматривать их как общегражданские долговые
документы. А на случай, если суд не согласиться с этим тезисом, истец
«подстраховался» представлением не только самих «векселей», но и двух
«актов»: один — «предъявления векселей к оплате», другой — «сверки
задолженности и признания долга», подписанных 2 ноября 2000 г. им,
«Логосом», и Автозаводом. Из этих Актов следовало, что Истец предъявил
Автозаводу требования по спорным 14 векселям, а Автозавод признал долг
по таковым в размере их номинальной стоимости, процентов, набежавших на
их суммы, издержек по протестам и обязался таковой долг уплатить. Эти
Акты, — рассуждал Истец, — направлены на замену старых вексельных
обязательств новым, денежным; их подписание имело значение договора о
новации.

На первый взгляд, Автозаводу было бы достаточно ограничиться
возражением, касающимся дефекта формы спорных документов. Из этого
дефекта вытекали бы невозможность передачи этих документов по
индоссаментам, а значит — невозможность признания Истца законным
держателем документов. Но ведь таким возражением совершенно не
затрагивались Акты, да и само оно имело явно временный характер. Ведь
очевидно, что если требования из спорных документов не индоссируются, то
они могут уступаться в порядке общегражданской цессии (см. § 1 гл. 24
ГК). Ну а представить документы о цессии в сложившейся ситуации — дело
откровенно плёвое: все поведение Истца свидетельствовало о том, что эти
документы он либо уже выправил (в порядке подстраховки), либо подготовит
и представит их «по первому свистку». Заводским юристам пришлось строить
глубокую оборону, последним эшелоном которой, по логике вещей, должен
был бы стать какой-то принципиальный порок в первоначальных «как бы
вексельных» обязательствах. В нашем случае напрашивались два — порок
содержания и порок основания.

Порок содержания был легче доказуем, но менее понятен, особенно для
судебной практики: спорные документы нельзя было рассматривать не только
как векселя, но и как

общегражданские долговые обязательства, поскольку содержавшиеся в них
сведения не позволяли определить предмета обязательства — наименования
продукции, которую должен

передать Автозавод.

Как известно, обязательство — это гражданское правоотношение,
содержанием которого является требование кредитора и корреспондирующая
ему обязанность должника совершить определённое действие, в частности —
передать имущество (п. 1 ст. 307 ГК). Документы, которые представил
Истец, не могли рассматриваться в качестве удостоверяющих обязательства,
ибо описанное ими действие — «передача продукции Автозавода» — не
обладало необходимой степенью определённости. Между тем, согласование
наименования подлежащего передаче имущества и его количества, является
безусловно необходимым для установления обязательства по передаче
имущества в собственность, в частности — обязательства, возникшего из
договора купли-продажи (см. п. 3 ст. 455 ГК).

Логичным заключением из этой посылки становился вывод о том, что
представленные Истцом Акты от 2 ноября 2000 г. лишены всякого
юридического значения, ибо направлены они были вовсе не на замену
старого обязательства, как утверждает Истец (такого обязательства вовсе
не было и «заменять», следовательно, было просто нечего), а на
установление обязательства нового, ранее не существо вившего, причем —
без какого бы то ни бъию встречного предоставления со стороны
Автозавода.

Порок основания для суда был бы более понятен, но сложнее доказуем.
Нужно было вытаскивать «на свет божий» документы об отношениях
Автозавода с «Вектрой» по налоговому сюжету и, ссылаясь на ст. 384 и 386
ГК, возражать новому кредитору (цессионарию) ссылаясь на дефект
отношений с предыдущим кредитором (цедентом).

Ситуация осложнялась тем, что к моменту рассмотрения дела ООО
«Вектра-Капитал К» более не существовало: в отношении данной организации
было завершено конкурсное производство и запись о её государственной
регистрации была аннулирована. Это означало не только невозможность
привлечения «Вектры» в процесс, но и невозможность получения с нее
каких-либо объяснений и документов. Очевидно также и то, что «Логос
Груп» начал бы упирать на то, что в деле, решением по которому была
констатирована недействительность соглашения, ставшего основанием выдачи
спорных «векселей», он участия не принимал … ну и так далее
(практикующие юристы прекрасно все это знают).

После некоторых раздумий было решено: о пороке основания пока ничего не
говорить; сосредоточить все внимание на пороке содержания. Спорные
документы не удостоверяют и никогда не удостоверяли никаких обязательств
за неопределённостью своего предмета и содержания — эту сентенцию как
«Отче наш» затвердили заводские юристы, отправившиеся в процесс.

2. Круг первый

На первом заседании судья, обозрев спорные «как бы векселя», однозначно
констатировал, что они не являются векселями, а значит, их нельзя
приобрести по индоссаментам.

Худшие ожиданья заводских юристов не замедлили начать сбываться.

— А мы приобрели их не только по индоссаментам, — заявил представитель
Истца. — У нас есть ещё и договоры цессии.

— Где же эти договоры?

— Мы не думали, что они понадобятся, но если нужно, то мы представим их
в следующем заседании.

Истец отправился фабриковать бумаги о цессии, а процесс грозил перерасти
в обсуждение отношений с ООО «Вектра-Капитал К».

Перепуганные заводские юристы в спешном порядке бросились выяснять: не
получится ли «раскопать» что-нибудь ещё «эдакое», связанное с выдачей
векселей или подписанием актов.

Подняв документацию за конец 2000 г. они подивились следующему
обстоятельству: на Заводе не имелось не только подлинных экземпляров, но
даже и копий Актов, представленных Истцом. Больше того: решительно нигде
эти Акты не оставили ни малейшего следа, хотя были подписаны Генеральным
директором. По этому поводу с бывшим (на момент разбирательства дела)
Генеральным была проведена беседа, в ходе которой он сделал ошеломляющее
заявление: он никогда не подписывал ничего, подобного Актам,
представленным Истцом. Облачив это заявление в письменную форму юристы
Автозавода подготовил ходатайство о назначении почерковедческой
экспертизы подписи под Актами. Появился шанс присоединить к порокам
содержания и основания сделки ещё и порок субъекта, совершившего сделку.

Второе заседание, 30 ноября 2001 г., началось столь же неожиданно, сколь
и завершилось. Сперва суд отказал в удовлетворении ходатайства о
назначении экспертизы. Автозавод, мягко говоря, приуныл, а Истец уже
торжествовал победу. Но, как выяснилось, напрасно: Арбитражный суд в
удовлетворении исковых требований отказал, основавшись на аргументации
Автозавода. Не помогли и представленные Истцом договоры цессии. Раз не
было первоначального обяза тельства, то нечего было позировать и
цедировать — вот, в сокращенном виде аргументация суда. На этом фоне
удовлетворение ходатайства о назначении экспертизы было более чем
логичным: уж если требования не подлежат удовлетворению даже при
подлинности подписи, какой смысл выяснять, подлинная ли она, или нет?

4 декабря 2001 г. Истец обратился с апелляционной жалобой, в которой
более всего поражало то, что она практически ничем не отличалась от
искового заявления. Не было никаких дополнительных аргументов,
оснований, доказательств. Даже о договорах цессии, которые «легли» в
дело по требованию суда первой инстанции, ни словом не было упомянуто.
Создавалось впечатление, что «Логос» просто тупо повторяет заученную
позицию, и совершенно искренне видит в ней нечто сакраментальное,
заранее известный ответ задачи, непреложную основу успеха. И, как
выяснилось, основания для этого были: Постановлением апелляционной
инстанции 27 декабря 2001 г. решение суда первой инстанции было
отменено, а исковые требования ООО «Логос групп» удовлетворены в полном
объеме.

Постановление оставляло то же ощущение, что и апелляционная жалоба, а
также — то, что суд ни отзывов на иск и жалобу, ни даже самого
обжалуемого решения не читал. Он просто переписал в постановлении текст
апелляционной жалобы. Выходило, что 14 спорных документов, являющихся
пусть и не векселями, но долговыми расписками, удостоверяющими «право
требования долга» с Автозавода, были приобретены сначала ООО «Компания
„Эдельвейс”», а потом Истцом по делу. Акты сверки и признания
задолженности удостоверяют денежное обязательство Автозавода, признанное
им взамен ранее существовавших обязательств из расписок, а договоры
купли-продажи расписок (цессии тре бований из них), — принадлежность
этих требований Истцу. Про заявление бывшего Генерального и ходатайство
о почерковедческой экспертизе не было сказано ни слова.

Конечно, такое постановление приводило в полное унынье: если ранее ещё
могли быть какие-то сомнения, то теперь стало ясно: суд подошёл к делу
несколько небеспристрастно, или, как сейчас выражаются, был «заряжен».
Теперь уже с жалобой, только кассационной, обращался Автозавод. По этой
жалобе Окружной арбитражный суд приостановил исполнение апелляционного
постановления и назначил дело разбирательством на 19 февраля 2002 г.

Юристы знают, как трудно отвечать на неожиданные «аргументы»
противоборствующей стороны. Но ещё труднее, если противник не выдвигает
никаких аргументов. В этой ситуации приходится многократно
«пережевывать» одно и то же, в надежде донести хотя бы толику своей
точки зрения до судейского сознания. Поэтому и в самой жалобе и в
заседании юристам Автозавода не оставалось заниматься ничем другим, как
детализацией своей позиции. Их рассуждения о понятии обязательства,
сфере применения индоссамента, понятии и условиях действительности
цессии и новации, превратились, по сути, в энциклопедические справки или
параграфы учебников по соответствующим темам. Итог — все судебные акты
(т. е. не только постановление апелляции, но и решение суда первой
инстанции) отменены, а дело направлено на новое рассмотрение.

3. Круг второй

Что же это было? Успех или неудача Автозавода? Для Завода в целом это
был, конечно же успех, ибо был отменен судебный акт, который мог бы быть
основанием для взыскания с завода денежной суммы. Пусть она была пока
її’ большой, но ведь это только «пока», ведь 10 миллионов были лишь
частью суммы 14-ти «как бы векселей», находящихся на руках у Истца.
Юристы же Завода потерпели явное поражение, ибо ни один из их
«изысканных юридизмов» услышан не был.

Кассационная инстанция ограничилась лишь тем, что напомнила суду про …
ходатайство ответчика: «… Ответчик оспаривает факт подписания
указанного акта … следует обсудить вопрос о проведении
почерковедческой экспертизы». Получалось, вроде бы, так: все, дескать,
правильно, и иск действительно нужно удовлетворить, но раз уж Ответчик
кричит, что я, дескать, это не подписывал, — что ж, надо проверить!

Ничего плохого, в этом, может быть, и не было бы, если бы не три «но».
Во-первых, всем на Заводе были известны, как бы так сказать,
специфические качества бывшего Генерального, которые свидетельствовали о
том, что сделанное им в суд заявление может оказаться и ложным.
Во-вторых, узнать, что Акты подписал бывший Генеральный — этого мало;
нужно было устанавливать, когда они были подписаны — в тот ли период,
когда «подписант» занимал пост Генерального, или позднее. А в-третьих,
поддерживая собственное ходатайство, заявленное ранее в состоянии
сильного душевного волнения, юристы вольно или невольно, но подчеркнули
бы, что они сами не верят во все свои материально-правовые аргументы.
Естественно, это означало бы рубить сук, на который пытаешься усесться.

Вот в таком состоянии Автозавод начал второй круг разбирательства. В
обновленном исковом заявлении теперь появились ссылки на договоры
уступки требований, а это означало отдельную борьбу с этими договорами.
Понятно, что их рубил под самый корень аргумент о беспредметности и
бессодержательности спорных документов и отсутствии требований, которые
могли бы стать предметом цессии, но ведь именно этот аргумент и не был
ранее услышан. Поэтому ничего не оставалось, как отступить на вторую,
последнюю линию обороны— заявить о пороке основания.

«Если суд не согласится с приведенной выше аргументацией и все-таки
будет рассматривать представленные Истцом договоры и «векселя», либо
Акты, как документы законные и обосновывающие приобретение Истцом
общегражданских денежных требований (как это уже сделал суд
апелляционной инстанции), то мы, пользуясь ст. 384 и 386 ГК, заявляем
Истцу следующее возражение, которое мы имели право противопоставить его
правопредшественни-ку — 000 «Вектра-Капитал К»: спорные •«векселя», на
которых основаны предъявленные требования (позднее составленные Акты и
предъявленные требования), попали в обращение по основанию, которое
отпало впоследствии, т. е. приобретение ООО «Вектра-Капитал К» стало
актом неосновательного обогащения (см гл. 60 ГК). Неосновательное
обогащение не переносит права собственности на предмет обогащения, но
создает обязательство по возврату имущества, составляющего предмет
обогащения». И далее максимально сжато, но не в ущерб ясности, Ответчик
изложил суть отношений, ради которых он имел неосторожность расписаться
под «как бы векселями».

11 апреля 2002 г. Первая инстанция. И сразу в лоб: «Истец заявляет
ходатайство об увеличении размера исковых требований, просит взыскать с
ответчика 113.537.000 руб. — основного долга… ». «Пока» завершилось:
требование перестало быть «небольшим». Столь смелое увеличение суммы
иска ещё до начала разбирательства могло означать только одно: Истец и
суд заранее знают об исходе процесса.

Не успел Ответчик оправиться от более, чем десятикратного роста исковых
требований, как суд заявил: самый главный и, по сути, единственный
вопрос в заседании — вопрос об экспертизе. Именно его и просила обсудить
кассационная инстанция, давайте обсудим. Настаивает ли Ответчик на
проведении экспертизы? Решение далось нелегко, но, надо отдать юристам
должное: соблазн затянуть процесс и риск его проиграть, все-таки не
перевесил материально-правовых аргументов и соображений логики. Рубить
сук той позиции, которую занял Автозавод, не решились и, скрипя зубами
заявили, что на проведении экспертизы Ответчик не настаивает. «Ха!» —
только и сказала на это судья.

Так первая инстанция была проиграна.

Правда суд (надо отдать ему должное) справедливо отказал во взыскании
нотариальных расходов на протест псевдовекселей :г%) .. истец знал, что
векселя имеют дефект формы, однако предъявил их для составления протеста
в неплатеже, тем самым причинив себе убытки».

Апелляционная жалоба Автозавода превратилась в обличительную статью: суд
не сделал того, сего, этого, пятого и десятого, но зато без достаточных
оснований сделал то, другое, третье… Ну и, конечно, самое главное —суд
без каких бы то ни было причин уперся в пресловутую экспертизу.

Спорные Акты могли бы иметь значение документов о новации, если бы было,
что новировать, т. е. если бы существовало первоначальное обязательство.
«Именно отсутствием такового, и значит, юридической бессодержательностью
Актов, а вовсе не желанием «подтвердить свою задолженность перед
Истцом», как указал суд, и был вызван наш отказ от проведения экспертизы
подписи, поставленной на упомянутых Актах. Кем бы эти Акты ни были
подписаны, хотя бы и Генеральным директором Завода, они все равно не
имеют юридического значения, как констатирующие факт признания не
существовавшей задолженности, имеющий значение договора дарения,
который, как известно, будучи заключенным между коммерческими
организациями, является ничтожным (подпункт 4 ст. 575 ГК). По сути суд
положил в основу своего решения одно лишь голое признание Ответчиком
долга, не подкрепленное Истцом никакими иными доказательствами.
Очевидно, однако, что сам по себе «признательный акт», не только не
подкрепленный, но и, напротив, опровергаемый всеми материалами дела, не
может быть основанием для взыскания».

18 июля 2002 г. состоялось заседание апелляционной инстанции, которое
Ответчик снова проиграл. И снова не потому, что Истец привел какие-то
новые аргументы, посредством которых убедил суд в своей правоте; более
того, большинство обстоятельств, обсужденных ранее, остались за
пределами судейского внимания. Даже по объему апелляционное
постановление оказалось на четверть короче, чем решение, вынесенное
судом первой инстанции; по сути оно выглядело как конспект этого
решения. Создавалось впечатление, что Ответчик налетел на непробиваемую
бетонную стену: суд не слышит и не хочет слышать ничего из того, о чем
говорит Завод.

Кто-то из юристов предложил: если, дескать, не слышат нас, то, может
быть, услышат Пенсионный фонд? Почему бы не получить оттуда что-нибудь
типа справки о том, что задолженность по спорным платежам ему погасил
именно Автозавод, а вовсе не какая-то там «Вектра-Капитал»? Странно, что
такая мысль никому не пришла в голову раньше. В срочном порядке было
«организовано» письмо соответствующего содержания из Пенсионного фонда.

И снова — скоростная подача кассационной жалобы и ходатайства о
приостановлении исполнения решения в Окружной арбитраж. К счастью, на
этот раз все завершилось успешно: видимо, сыграл профессиональный
интерес. Все-таки, дело, повторно попадающее на кассационное
рассмотрение с почти идентичными обжалуемыми актами, — явление нечастое.
20 августа 2002 г., т. е. ровно через полгода и один день после первой
кассации, состоялось заседание. Результат прежний — все судебные акты
отменены, а дело направлено на новое рассмотрение.

4. Круг третий

И вот, третий круг. Называя результат второй кассации «прежним», мы,
все-таки, несколько погрешили против истины. «Прежним» он было с чисто
внешней стороны, а по сути все было иначе. Теперь Ответчика услышали и
ни о какой «экспертизе» как единственном основании отмены состоявшихся
судебных актов, речи уже не было.

«Ответчик погасил долг перед Пенсионным фондом самостоятельно. В этой
связи последующая передача векселей по индоссаменту являлась
неправомерной. . . . Лицо, передающее право. . . , несет ответственность
за недействительность соответствующего требования. . . В этой связи
надлежащей оценки возражениям ответчика судом не дано, как и акту от
02.11.2000 г. о признании ответчиком своей задолженности. . . . Отметок
о регистрации акта по входящей корреспонденции ответчика не
усматривается и фактическое время составления указанного акта судом не
проверялось. Ничтожность соглашения с Пенсионным фондом по уплате
задолженности по страховым взносам третьим лицом ООО „Вектра-Капитал К”
подтверждена решением Арбитражного суда … и постановлением
апелляционной инстанции того же суда. . . Судом не учтены указанные
судебные акты». Вот квинтэссенция постановления Окружного суда. Коротко
говоря, сработал порок основания. Выдержала вторая линия обороны.
Ответчик, несомненно, имел основания радоваться первому успеху. Весь
вопрос был в том, удастся ли его закрепить и отстоять.

Новое рассмотрение. Первая инстанция (28 ноября 2002 г.). Истец
продолжал огорошивать Ответчика в лучших своих традициях: прибыл новый
представитель. Познакомились. Nomina sunt odiosa — интересующимся наукой
гражданского права должно быть известно имя молодого ученого, лет семь
назад защитившего кандидатскую по обязательствам из договоров
банковского счёта и банковского вклада. На вопрос, где же предыдущий
«коллега» был дан ответ: сменил место работы.

— Неужели в связи с нашим делом?

— Нет-нет, конечно нет. . .

— Какие прогнозы?

— Ну, а какие могут быть прогнозы, если у нас уже никаких ресурсов на
это дело не осталось. . .

Практикующие юристы по достоинству оценят этот краткий диалог.

Началось разбирательство. Новый представитель уже в который раз зачитал,
по сути, прежнее исковое заявление.

Но это был единственный элемент дежа вю, потому что дальше изменилось
решительно все:

— Так, — подытожила судья, — у меня есть вопрос. Вы основываете Ваши
требования на 14-ти дефектных векселях. Представьте их суду.

— Они уже обозревались судом первой инстанции при первом рассмотрении, —
возразил Истец. — В материалах дела имеются копии.

— Копии имеются, — согласилась судья, — но они не заверены. Никем.

Немая сцена, завершившаяся тем, что представители обеих сторон, рискуя
навлечь на себя судейский гнев и упреки в неуважении, бросились к столу
и едва ли не начали рвать друг у друга том дела. Не оставалось никаких
сомнений: ксерокопии векселей действительно не были заверены.
Представителям Автозавода оставалось только изумляться: как же могло
случиться, что на это никто не обратил внимания? Представителю Истца
было тяжелее: ему предстояло немедленно выработать «позицию». Позиции не
вырабатывалось и Истец обратился за помощью к Ответчику:

— Но Вы же можете подтвердить, что подлинные векселя суду представлялись

— Можем, — честно признался один из представителей Автозавода. — Но это
было уже больше года назад и что произошло с ними с тех пор — никто не
знает. Может быть, Вы их уже десять раз перепродали.

— Это резонно, — согласилась судья. — К тому же у меня такое правило:
все смотреть в подлиннике.

Никто возражать не стал: Автозавод не хотел, а «поплывший» Истец,
видимо, не мог. Но экзекуция на этом не закончилась.

— Давайте посмотрим, — продолжала судья, — когда были приобретены
спорные векселя. Часть из них (судья перечислила номера) была
приобретена Вашим предшественником — ООО «Торговый дом «Эдельвейс» — по
договору от 4 февраля 2000 г. Передача векселей состоялась, судя по акту
приема-передачи 1 июня 2000 г. А опротестованы эти векселя в неплатеже
по требованию торгового дома «Эдель вейс» 4, 12, 22 и 31 мая 2000 г., т.
е. ещё до их получения от отчуждателя — ООО «Вектра-Капитал К». Как Вы
можете это объяснить?

Вот это да! Сколько раз юристы Автозавода перечитывали злосчастный
договор и акт приема-передачи, но ни у кого не возникло и мысли
соотнести имеющиеся в них даты совершения с датами вексельных протестов.
Причина понятна и закономерна — коль скоро спорные документы — это не
векселя, то протесты их не имеют никакого значения и акты протеста
просто отложили в сторону. А вот поди ж ты! Представитель Истца, ещё не
оправившийся от первого удара, смог пробормотать нечто вроде того, что
его тогда ещё не было, когда совершалась операция. . . А судья, видимо,
решила добить Истца окончательно и нанесла последний, сокрушающий
йоко-гири-джодан:

— Другие векселя (перечисление номеров) были приобретены ООО «Логос
Груп» по договору от 5 октября 2000 г. Этим же числом датирован акт
приема-передачи этих векселей. А опротестованы они были 11, 22 и 31
августа, 12 и 21 сентября и 2 октября 2000 г., т. е. опять же, до того
момента, как «Логос Груп» стал законным держателем этих векселей. Как Вы
это объясните?

Удар прошёл. Представитель Истца был сражен. Его рассказы о
представительстве и о том, что фактически векселя были переданы раньше,
а акты оформлены позднее, и вообще все это к делу не относится, только
усугубили положение: подозрения судьи переросли в уверенность «что-то
тут не так».

— Где сейчас находятся векселя? — продолжала она допрос.

— У нас, в конторе, в сейфе, — отвечал уничтоженный представитель Истца.

— Сколько Вам нужно времени, чтобы привезти векселя?

— Неделю. Ехать в Москву, потом из Москвы. . .

— Почему неделю? Не такая уж у нас и дыра — самолеты летают каждый день.

— Ну вот так…

Естественно, за этим последовало отложение разбирательства, причем,
более чем на месяц — график судьи был забит до отказа. Также
естественно, что 3 декабря 2002 г. представитель Истца никаких векселей
не привез:

— Понимаете, они действительно в сейфе. Ключ от сейфа — у главного
бухгалтера. А главный бухгалтер неделю назад улетел отдыхать в Египет.
На целый месяц. И ключ увез с собой. Но все это не имеет значения,
потому что…

Судебное разбирательство превращалось в фарс. И судья, как ни странно,
решила поддержать сей процесс, довести его до абсурда.

— Хорошо, — сказала она, — допустим векселя значения не имеют. Допустим,
что Вы основываете Ваши требования на Актах от 2 ноября 2000 г. Зачем
тогда Вы вообще представляли векселя?

— Векселя доказывают, — выпалил Истец, — что ответчик обязался оказать
нам коммерческий кредит.

— Ну допустим, — согласилась судья, — и что же? Вы требуете, чтобы
Ответчик выдал Вам кредит?

—Да.

— Но ведь его нужно будет возвращать. Вы об этом не подумали?

Судя по реакции представителя Истца — не подумал. Тезис о коммерческом
кредите как-то померк а затем, подобно «кротовой норе», свернулся и
уничтожил сам себя.

— Остаются Акты,—закончила судья.— Допустим, Ответчик признал свой
денежный долг перед Вами. Из какого основания возник этот долг? Разве Вы
поставили Ответчику какую-нибудь продукцию? дали взаймы? оказали услуги?
Что Вы сделали для Ответчика? Какие документы удостоверяют тот
юридический факт, из которого возникло Ваше право требования и долг
Ответчика, признанные в спорных Актах? «Платежки», накладные, акты о
выполненных работах? Где эти документы?

Остальное понятно. Решение суда— в иске отказать; расходы по госпошлине
(по большой госпошлине, со всей, увеличенной суммы иска) — отнести на
истца.

Через пару месяцев (10 февраля 2003 г.) состоялось апелляционное
рассмотрение, куда опять явился новый представитель Истца. Новый коллега
был немногословен: он сообщил, что его позиция полностью изложена в
апелляционной жалобе, и что ООО «Логос Груп» больше не существует — оно
присоединилось к другой организации. Документы, подтверждающие этот
факт, «наверное» направлены в суд по почте, но ещё не дошли. На вопрос о
том, чьим же представителем, в таком случае, он является, господин не
нашёл, что ответить. На всякий случай объявили перерыв в заседании —
подождали документы о реорганизации. Документы, ясное дело, так и не
дошли.

В удовлетворении апелляционной жалобы отказано; в кассацию же ни «Логос
Груп», ни его правопреемник так и не обратились. Где сейчас находятся
заводские «как бы векселя», кому они попадут в руки и что за этим может
последовать — пока непонятно. Затишье. Окончательное? Или перед бурей?

5. Несколько уроков (заключение)

Урок первый. С материалами дела нужно знакомиться. Хотя бы иногда.
Просто так, из любопытства.

Урок второй. Не надо идти на поводу у простых решений — как ни странно,
в юриспруденции они не всегда гениальны.

Урок третий. Не надо с ходу отбрасывать факты, не имеющие прямого
отношения к делу. Могут пригодиться.

Урок четвертый. «Понятие долг предполагает, что до возникновения долга
кредитор уже выполнил в отношении должника какие-либо действия,
предусматривающие оплату в сумме, эквивалентной сумме признанного
долга». Это — заключительная часть мотивировки вступившего в законную
силу судебного акта.

Урок пятый. «Невозможность признания документа векселем в силу дефекта
его формы не препятствует предъявлению самостоятельного требования из
такого документа на основании норм гражданского права об обыкновенном
долговом документе, но не всегда, а только если спорный документ
отвечает требованиям гражданского права, предъявляемым к обыкновенному
долговому документу».

И наконец, урок шестой и последний. Административные, людские и иные
ресурсы смертны. Юриспруденция — вечна. Не может не радовать.

Судебный сериал

Да, это было не дело, а именно сериал, этакая судебная мыльная опера с
дурным началом и несколько неопределённым концом. Достаточно сказать,
что эта самая опера была тем фоном, на котором в течение года с
небольшим проходились описанные выше «Три круга суда». Дела Автозавода с
«Логос Груп» ещё не было, а то, о котором мы собираемся здесь
рассказать, уже прошло несколько стадий и инстанций; дело Автозавода с
«Логос Груп» yotce. завершилось, а пресловутый судебный сериал под
названием «Автозавод против АКБ „Лужники-банк”» ещё даже не вступил в
завершающую стадию, которая, кстати заметим, также не ограничивалась
одним кругом.

Вообще говоря, у нас даже сложилось впечатление, что дело с «Логос Груп»
вовсе не было самостоятельным делом, а представляло собой лишь одну из
сюжетных линий вот этого самого многосерийного судилища, первое решение
по которому состоялось 8 сентября 1998 г., а последнее (пока последнее)
— 20 июля 2004 г. Дело длилось — с небольшими перерывами, конечно, —
почти шесть лет; дело «Логоса» если и не было его составной частью, то,
по крайней мере, связующим звеном его различных стадий, несомненно
стало.

Увы, мы совсем не уверены, что страшный суд с участием АКБ
«Лужники-банк» закончился.

1. Договор о деловом сотрудничестве

19 августа 1997 г. Автозавод подписал с неким ЗАО «Замоскворечье-К»
«Договор о деловом сотрудничестве», который предусматривал организацию и
ведение сторонами «совместной деловой деятельности, взаимопомощи и
сотрудничестве в области науки, производства, финансов и кредитов,
информатики и других, не запрещенных законом направлений».
Планировалось, что деятельность эта будет заключаться в «обеспечении и
реализации» «конкретных проектов, оговоренных дополнительными
соглашениями или договорами, являющимися неотъемлемой частью настоящего
Договора», «финансирования в интересах сторон, в том числе с
привлечением заёмных средств на основе конкретных договоров между
Сторонами, являющихся неотъемлемыми частями настоящего Договора»,
«осуществления юридической экспертизы, оформления и сопровождения всех
сделок в рамках настоящего Договора о деловом сотрудничестве» и т. д. и
т. п.

Практикующие юристы, разумеются, скажут: «Все понятно! Надо было
перегнать деньги без налогов, вот и подписали такую ахинею!». А вот и
нет, господа прагматики! Согласно ст. 2 Договора стороны получали право
«производить расчёты в натуральных показателях или услугами» и
«финансировать программы, сделки и операции другой Стороны по
дополнительным договорам». Больше того, специально уточнялось, что
«настоящий Договор не является основанием для платежей». Так что, без
дополнительных соглашений Договор этот явно не производил никакого
действия; его подготовка и подписание стали прелюдией к последующим
действиям, их своеобразным фундаментом, что ли. В течение следующих
почти что четырех месяцев ничего существенного по этому договору не
происходило. Да, было подписано три дополнительных соглашения по
«конкретным проектам», но в части юридического содержания — почти столь
же безобидных, что и сам договор.

Всё изменилось 10 декабря 1997 г., когда было подписано Дополнительное
соглашение № 4, в соответствии с которым Автозавод обязался выдать в
пользу ЗАО «Замоскворечье К» простые векселя на общую сумму 50
миллиардов рублей «в доверительное управление без права отчуждения».
Специально оговаривалось, что «векселя подлежат возврату (векселедателю)
… в полном объёме … не позднее срока гашения векселей плюс один
день», что «продажа или любое другое отчуждение векселей на праве полной
собственности без письменного согласия Автозавода недопустимо». Но как
же, в таком случае, «Замоскворечье» предполагало осуществлять
«доверительное управление» векселями, если их нельзя было отчуждать? И
об этом тоже было сказано в Соглашении: векселя передаются с целью
«привлечения денежных средств для Автозавода за счёт размещения векселей
в сделках РЕПО в коммерческих банках». Вот так-то! Тогда же, 10 декабря,
Соглашение было исполнено, о чем свидетельствует подписанный сторонами
Акт приема-передачи, согласно которому 14 векселей Автозавода (четыре по
10 млрд и 10 по 1 млрд рублей) были переданы в доверительное управление
«Замоскворечья». Векселя эти подлежали оплате («гашению») «через 90 дней
от составления продукцией Автозавода» — да-да, именно так был определён
срок платежа. Не только срок, но и способ. Дежа вю, прямо-таки!

В последующем (27 января и 10 февраля 1998 г.) Автозавод и
«Замоскворечье» подписали ещё два Дополнительных соглашения аналогичного
содержания и свойства—одно на 200, а другое — на 53 млн рублей; оба они
также были исполнены. Где ныне находится большинство векселей, выдан ных
в соответствии с этими соглашениями, пока неизвестно.

6 марта 1998 г. Стороны подписывают весьма любопытный документ— «Акт
выполнения взаимных обязательств», которым констатируется ряд
обстоятельств и, в частности, прискорбный факт, что «деловое
сотрудничество» по «конкретному проекту» забуксовало. ЗАО
«Замоскворечье-К» не выполнило своих обязательств по Дополнительному
соглашению № 4, т. е. никаких сделок РЕПО не заключило и никаких
денежных средств под полученные им векселя не привлекло. На этом
основании Автозавод выговорил для «Замоскворечья» обязанность не позднее
11 марта 1998 г. возврат тить полученные векселя общей суммой 50 млн
рублей. Увы, на этом «деловое сотрудничество» совершенно остановилось:
«Замоскворечье» этой обязанности не выполнило — векселей не вернуло.

16 июня на Завод поступила претензия от некоего, доселе неизвестного им
АКБ «Лужники-Банк», с требованием об уплате по 15 векселям Автозавода 42
млн рублей их номинальной стоимости, а также процентов и пени по
правилам ст. 395 ГК. Из приложенного к Претензии реестра векселей стало
ясно, что речь шла о векселях, выданных «Замоскворечью» по Договору о
деловом сотрудничестве. Три из этих 15 векселей по 10 млрд рублей
каждый, были выданы по Дополнительному соглашению № 4, а 12 по 1 млн
рублей — по Дополнительному соглашению № 5.

В течение какого-то времени Автозавод находился в некотором недоумении.
Как же так: отчуждение векселей «Замоскворечью» было запрещено, а оно
их, несмотря на это запрещение, все-таки отчудило? И не просто отчудило,
а сделало это таким хитрым образом, что Завод от этой операции не
получил ни гроша, хотя, по общему замыслу Договора о сотрудничестве и
дополнительных к нему соглашений, должен был получить средства для
собственной реконструкции! Поскольку предположение о том, что отчуждение
было вовсе безденежным, является весьма маловероятным, ничего не
оставалось, как заключить, что полученные от реализации векселей деньги,
«Замоскворечье» просто присвоило. Завод в очередной раз убедился в том,
что многочисленные посредники, хвастающие своими связями в деловых
кругах и способностями изыскивать, благодаря этим связям, свободные
финансовые ресурсы, далеко не всегда выполняют свои обещания. Примерно
об этом и написали в ответе на претензию, а сами стали думать,
во-первых, о том, как защищаться от «Лужников», а во-вторых — как
покарать вероломное «Замоскворечье».

Пока заводские юристы приходили в себя, б июля 1998 г. на Завод
поступило исковое заявление «Лужников» о взыскании 52.440-000 рублей
(вексельная сумма + проценты). Лучшая защита —это нападение, — решили
заводские юристы. И через десять дней направили в Арбитражный суд г.
Москвы исковое заявление о признании недействительными Договора о
деловом сотрудничестве и трех приложений к нему — Дополнительных
соглашений № 4~6. Разумеется, ответчиком по этому иску был вовсе не
истец по денежному требованию («Лужники-банк»), а контрагент по сделке
(«Замоскворечье-К»). Разумеется также, Завод предусмотрительно умолчал о
денежном требовании, предъявленном «Лужниками» в местном областном
арбитражном суде.

Итак, Договор о деловом сотрудничестве почти одновременно «родил» два
дела, неразрывно связанные друг с другом по существу, но при этом с
различными сторонами и в различных арбитражных судах, причем:

— Автозавод участвует в обоих делах: в «вексельном» в качестве
ответчика, в деле о недействительности сделки — в качестве истца,
причем, удовлетворение одного требования исключает удовлетворение
другого, т. е. Автозавод пытается парализовать предъявленное к нему
требование посредством по сути встречного иска;

— «Замоскворечье-К» фигурирует только в деле о недействительности
сделки, а о существовании другого, по всей видимости догадывается (ведь
знает же оно, что «Лужники» купил у него векселя завода не просто, чтобы
на них смотреть, а именно для обращения их в деньги);

— «Лужники-банк» участвует только в «вексельном» деле, причем, о
существовании второго дела не знает ничего, хотя должен был бы знать о
нем от своего правопредшествен-ника — ЗАО «Замоскворечье-К».

Вот такая сложилась диспозиция. О её развитии — смотрите в следующей
серии.

2. Кто кого?

Первым (8 сентября 1998 г.) рассматривалось «вексельное» дело. К чести
судьи нельзя не отметить, что его квазивексельный характер был обнаружен
и разоблачен ею довольно быстро и эффектно, а решение было кратким и,
казалось бы, однозначным, не допускавшим каких-либо сомнений в своей
основательности и законности: раз спорные документы —это не векселя, то
об удовлетворении основанных на них вексельных требований речи и быть не
может. Поскольку других требований истец не предъявлял, в иске следует
отказать.

«Данное условие (об оплате продукцией.— В. Б.) включено в текст бланков
векселей и расположено перед подписью лица, выдавшего векселя. —
Согласно п. 2 ст. 75 Положения о переводном и простом векселе вексель
удостоверяет простое и ничем не обусловленное обещание уплатить
определённую сумму, причем ценная бумага является строго формальным
документом, содержащим исчерпывающий перечень реквизитов. — Излишние
сведения, включенные в вексельный текст и обусловливающие предложение
уплатить вексельную сумму, несовместимы с природой векселя. В данном
случае, содержащаяся пометка об оплате векселей продукцией Автозавода
удостоверяет не денежное обязательство, а обязательство по передаче
продукции на определённую сумму. В судебном заседании ответчик
подтвердил свое намерение оплатить векселя продукцией Автозавода. — При
данных условиях, документы, представленные истцом и названные им
векселями, следует рассматривать как долговые письменные обязательства,
правоотношения сторон в этом случае регулируются нормами гражданского
права. — Учитывая изложенное, исковые требования следует оставить без
удовлетворения, расходы по госпошлине возложить на истца».

«Лужники-банк» был настроен отстаивать свои, как он продолжал считать,
права по векселям, до конца, а потому обжаловал вынесенное решение в
апелляционном порядке. В апелляционной жалобе «Лужники-банк» указал:
«Утверждение Арбитражного суда со ссылкой на ст. 75 «Положения о
переводном и простом векселе»,… о том, что представленные банком
документы являются не векселями, а долговыми обязательствами,… не
соответствует содержанию представленных простых векселей». То есть, суд
неправильно прочитал вексельный текст. Как же его следовало, по мнению
заявителя, читать?

«На лицевой стороне векселя, — продолжает заявитель жалобы, — обозначено
следующее:,Дредприятие (лицо) Автозавод, … обязуется безусловно
уплатить по этому векселю денежную сумму в размере … непосредственно
предприятию (лицу) ЗАО „Замоскворечье-К” … или по его приказу любому
другому предприятию (лицу)”. Эта фраза полностью отрицает неденежный
характер обязательств, на который ссылается суд в своем решении. —
Статья 75 ,До-ложения о переводном и простом векселе” предусматривает
перечень реквизитов, обязательных для включения в про стой вексель.
Статья 76 „Положения” говорит о том, что только документ, в котором
отсутствует какое-либо из обозначений, указанных в ст. 75, не имеет силы
векселя. В рассматриваемых простых векселях Автозавода присутствуют все
установленные законодательством реквизиты. — Предложение на лицевой
стороне векселя полностью соответствует ст. 75 „Положения о простом и
переводном векселе” и доказывает наличие обязательства векселедателя
безусловно уплатить именно денежную сумму. — Содержащаяся в простых
векселях … пометка „продукцией Автозавода” расположена в разделе,
предусматривающем указание сроков оплаты, и не может рассматриваться как
условие оплаты, так как не соотносится ни с предложением безусловно
уплатить денежную сумму, ни со сроками оплаты. АКБ „Лужники-Банк” при
покупке векселей рассматривал данную пометку как указание на
дополнительное обеспечение данного векселя продукцией Автозавода для
придания векселю большей ликвидности на рынке. Кроме того, данная
пометка не может считаться условием исполнения обязательств, так как в
ней отсутствует ограничивающее слово „только”, и она должна трактоваться
со смыслом „в том числе”, „с обеспечением”. В соответствии с п. 3
Информационного письма Президиума Высшего Арбитражного суда РФ № 18 от
25.07.97 г. наличие на векселе пометки, которая не обусловливает
обязательства по оплате, не влечет недействительности векселя».

По мнению «Лужников», для того, чтобы удостоверенная документом
обязанность уплатить стала условной, об этом нужно прямо написать,
таким, например, образом: «…Автозавод, …обязуется уплатить по этому
векселю денежную сумму в размере … непосредственно … условно, а
именно — только и исключительно своей продукцией и ничем иным, в том
числе и не деньгами». Вот это да! — это настоящее условие! А пометка о
том, что оплата векселя производится «через 90 дней от составления
продукцией Автозавода» — это так, ничего не значит. Что есть такая
оговорка, что её нет — все одно: вексель.

Неудивительно, что такая несколько прямолинейная позиция не встретила
поддержки ни в апелляции, ни (заметим, несколько забегая вперед), в
кассации. Она не встретила не только поддержки, но и вообще ничего,
кроме легкого недоумения и раздражения судов:

«В представленных истцом векселях перед подписью векселедателя записано
условие о том, что оплата производится «продукцией Автозавода», что
несовместимо с природой векселя. Поэтому требования истца о взыскании
стоимости векселей и процентов по ним не подлежат удовлетворению,
поскольку денежное обязательство по ним у ответчика не возникало,
доказательств внесения каких-либо изменений суду не представлено. — При
данных обстоятельствах апелляционная инстанция не находит оснований для
удовлетворения апелляционной жалобы и отмены решения» (постановление
апелляционной инстанции от 11 ноября 1998 г.).

«В тексте спорных векселей содержатся сведения, не подпадающие под
категорию их реквизитов… Обязательство, воплощенное в векселе, может
быть только ooVto. В данном случае их два — товар, деньги. —… Наличие
в тексте векселя записи „оплата продукцией Автозавода” осложнило
обязанность уплатить, исчезла простота обещания оплатить. Следовательно,
такие документы не могут быть признаны имеющими силу простого векселя,
но могут иметь силу иного долгового обязательства» (постановление
кассационной инстанции от 4 февраля 1999 г.).

Вам лее, дескать, все популярно объяснили, и не по одному разу — чего
Вам ещё надо? И пусть в позициях судов прослеживается некоторая
несогласованность — кассационная инстанция сослалась на нарушение
требования к простоте вексельного обязательства, в то время, как первая
инстанция и апелляция считали основанием отказа в иске нарушение
требования безусловности — конечный вывод оказался совершенно
справедливым, ибо нарушение любого из этих требований ведет к
недействительности документа как векселя, к его непризнанию векселем.

Итак, первое дело Завод полностью и безоговорочно выиграл: с
«вексельного» дела сняли кавычки, прямо объявив его квази-вексельным. А
что же со вторым делом — о признании недействительными Договора о
деловом сотрудничестве и дополнительных соглашений к нему? Решение по
нему состоялось 30 ноября 1998 г. (после апелляции, но до кассации по
делу о квази-векселях) и, как ни странно, тоже гласило в пользу
Автозавода. Какие же обстоятельства позволили Заводу требовать, а
арбитражному суду — констатировать недействительность сделок?

Читая исковое заявление Завода нельзя не поразиться, до чего же
безграмотно оно составлено. Создается впечатление, что его составитель
задался целью свалить в одну кучу все, известное ему о
недействительности сделок — авось что- нибудь, да сработает! Тут и довод
о том, что у «Замоскворечья» нет и никогда не было лицензии на
доверительное управление ценными бумагами (т. е. подлежит применению ст.
173 ГК), и о том, что оно не выполнило своих обязательств по спорным
сделкам, что незаконно (а значит, нужно применить ст. 168 ГК), и о том,
что «Замоскворечье» умышленно нанесло ущерб интересам Завода (а значит
должны быть применены статьи … 169 и 179 ГК!), и, наконец, о том, что
оно «ввело в заблуждение руководство Завода» (ст. 178 ГК). Мало того,
что практически любая квалификация — какую не возьми — исключает любую
другую, так ведь ещё и ни одна из статей ГК не применена правильно!

Суд, однако, вошёл в положение Завода. Не очень понятно, почему так
случилось; судя по тексту судебного акта, прежде всего, потому, что ЗАО
«Замоскворечье-К» не особенно сопротивлялось. А зачем? Векселей-то у
него все равно уже не было! Как бы то ни было, суд даже несколько
«помог» Автозаводу с аргументацией. Вышло несколько менее коряво, хотя и
тоже далеко не безупречно:

«Решением арбитражного суда … от 08.09.98 г. по делу № …
установлено, что содержание векселей Автозавода (таких-то) признаны как
письменные долговые обязательства Автозавода. — Материалами настоящего
дела установлено, что векселя (такие-то) признанные решением суда от
08.09.98 г. как письменное долговое обязательства, переданы истцом
ответчику в доверительное управление по дополнительным соглашениям № 4
от 10.12.97 г. и № 5 от 27.01.98 г. — Согласно ст. 1013 ГК РФ объектом
доверительного управления могут быть предприятия и другие имущественные
комплексы, отдельные объекты, относящиеся к недвижимому имуществу,
ценные бумаги, права, удостоверенные бездокументарными ценными бумагами,
исключительные права и другое имущество. — Согласно постановления
Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг от 17.10.97 г. JV* 37 (п.
2.1) объектами доверительного управления могут являться следующие ценные
бумаги: акции акционерного общества, облигации коммерческих организаций,
государственные облигации любых типов.— Учитывая изложенное суд считает,
что долговые обязательства Автозавода не могут являться объектами
доверительного управления, поэтому сделки между истцом и ответчиком по
передаче долговых обязательств Автозавода в доверительное управление,
оформленные дополнительным соглашением № 4 от 10.12.97 г. и № 5 от
27.01.98 г. являются недействительными на основании ст. 168 ГК РФ, как
не соответствующие требованиям закона». Более чем сомнительно (см.
изложенные нами выше комментарии). Естественно, существенное нарушение
обязательств «Замоскворечьем» могло (и должно было бы) стать основанием
к иску о расторжении дополнительных соглашений и возврату векселей, а
при невозможности возврата — о расторжении соглашений и взыскании
убытков, причиненных нарушением обязательств, в размере подлежащих
уплате вексельных сумм. Почему Завод этому — очевидному и безупречному
пути за щиты своих прав предпочел иной — этого уже, видимо, не узнать
никогда.

Под стать мотивировочной была и резолютивная часть решения:
«Дополнительнее ‘соглашения № 4 от 10.12.97 г. и № 5 от 27.01.98 г.
признать недействительными. Обязать ЗАО „Замоскворечье-К” (г. Москва)
возвратить Автозаводу. . . долговые обязательства, оформленные на
бланках простых векселей (таких-то)». Автозавод, отлично знавший о том,
что векселя (по крайней мере, честь из них) возвратить уже невозможно,
ибо они находятся в руках «Лужников», ни словом об этом не обмолвился и
не предъявил требования о взыскании их стоимости (см. п. 2 ст. 167 ГК).
Почему? И этот вопрос тоже ответа не имеет.

Итак, задачка, можно сказать, почти сошлась с ответом. Да, Заводом был
избран явно негодный способ защиты своих прав; да, решение было
неправильно мотивировано, но при этом был получен точно такой же
результат, который был бы достигнут, если бы был предъявлен надлежащий
иск, и суд разобрался бы в нем надлежащим образом. «Замоскворечье»,
однако, не обжаловало данного решения ни в апелляции, ни в кассации. В
итоге Автозавод стал обладателем вступившего в законную силу решения,
уничтожающего основание, по которому векселя попали в оборот.

Итог — полная победа Автозавода. Отчасти — от безграмотности «Лужников»,
отчасти — от простого везенья. Но это было только начало эпопеи.
Поздравлявшие друг друга с успехом сотрудники Автозавода тогда ещё и
представить себе не могли, во что все это выльется. . .

3. Как Дело о квази-векселях переросло в Дело об убытках

Не успели высохнуть чернили,’ струйного принтера на постановлении
кассационной инстанции по квази-вексельному делу (4 февраля 1999 г.),
как Автозавод получил по почте новое исковое заявление «Лужников», на
этот раз — о взыскании 68.718.904 рублей (номинал квази-векселей +
проценты по ст. 395 ГК от даты платежа до даты подачи искового
заявления). Да,—констатировал истец, — вступившим в законную силу
решением арбитражного суда установлено, что спорные документы не
являются векселями. Вместе с тем, они являются общегражданскими
долговыми документами, удостоверяющими обязательства Автозавода
«деньгами или продукцией» на указанную в долговых расписках сумму.
Больше того, Автозавод даже подтвердил было свое намерение выполнить эти
обязательства, — «оплатить упомянутые векселя своей продукцией», — но,
увы, так их и не выполнил «ни в денежном выражении, ни поставкой
продукции», а потом и вовсе отказался от исполнения. Стало быть,
подавайте «основной долг» и проценты по 395-й.

Чувствуется, что истец не был до конца уверен в перспективности своих
требований. Об этом говорит даже чисто формальный признак: на этот раз
требования были предъявлены не только Автозаводу, но и ЗАО
«Замоскворечье-К» — первому приобретателю спорных документов. Ясное
дело, не оттого, что «Лужники» рассчитывали с «Замоскворечья» что-то
реально получить, а для того, чтобы было хотя бы чисто формальное
основание говорить об отличиях предъявленного иска от предыдущего: это,
дескать, другой спор; да, по прежним фактическим основаниям и, по сути,
о том же предмете, но с другими сторонами. А что касается содержательной
стороны предъявленных требований, то легко заметить, что таковые
совершенно не отличались от вексельных: в обоих исках требовался номинал
и проценты за пользование чужими денежными средствами, только сумма
процентов в последнем случае возросла соразмерно времени.^истекшему со
дня предъявления первого иска. Но если в первом иске «Лужники-банк»
мотивировал свои требования нормами законодательства о векселях, то во
втором,— нормами Гражданского кодекса. Точнее — одной его нормоі| (ст.
395); норм о договоре займа и долговом документе истец в нем, видимо, не
нашёл. Зато нашёл он другие нормы, объясняющие (по его мнению) основания
ответственности ЗАО «Замоскворечье-К»: «Совершив на векселях (долговых
расписках) индоссамент, «Замоскворечье-К» тем самым, в соответствии со
ст. 382 и 389 ГК РФ передало свои права кредитора последующим
векселедержателям и одновременно, в силу ст. 390 ГК РФ, приняло на себя
ответственность перед ними, поскольку индоссамент является не только
передаточной надписью, но и формой поручительства индоссанта за
векселедателя». О том, что по индоссаментам передаются все-таки векселя,
а не долговые расписки, истец благоразумно умолчал. И потом: если уж
пытаться привлекать на этих основаниях к ответственности
«Замоскворечье-К», то непонятно, отчего же истец не включил в круг
ответчиков и две другие организации, через которые прошли спорные
документы — ПКК «ИТА-Инвест» и ЗАО «Темп+»?

И вот — снова Арбитражный суд г. Москвы; судебное заседание (8 июня 1999
г. с перерывом до 9-го июня). Самый поверхностный опрос, выполненный
судьей, показал, что истец не слишком ориентируется в собственных
требованиях, в частности — не может объяснить, на каких же именно нормах
общегражданского законодательства он их, так сказать, основывает. В этой
связи истцу было предложено уточнить предмет иска. На вопрос же суда о
том, почему истец не желает привлекать в число соответчиков ПКК
«ИТА-Инвест» и ЗАО «Темп+», истец ответил, что вовсе не «не желает», а
как раз наоборот, о чем и ходатайствует перед судом. Итого, круг
соответчиков расширился, а истец отправился «уточнять предмет иска», И
уточнил. Да так, что и пересказать-то непросто! В заседании 10 июня 1999
г. истец пояснил, что оказывается предметом спора являются «убьтгки,
возникшие в результате выпуска и обращения ответчиками векселей с
дефектом формы», а кроме того — увеличив размер исковых требований до
70.992.260 рублей. Эту сумму истец получил следующим образом: 11.400.000
рублей он уплатил за векселя при их приобретении (реальный ущерб); к
нему приплюсовал «упущенную выгоду от неисполнения обязательств», т. е.
сумму, которую он должен был бы получить при уплате по квази-векселям
сверх той, что затратил на покупку (42.000.000 – 11.400.000 = 30.600.000
рублей); и, наконец, к этому он прибавил проценты по ст. 395-й,
насчитанные с каждой из этих двух сумм со дня срока платежа по векселям
(получилось 28.997.260 рублей). В завершающем заседании (27 июля 1999
г.) сумма требований ещё раз изменилась, опять-таки — в соответствии с
ростом суммы набежавших за вновь прошедшее время процентов.

Ни одному юристу не нужно пояснять, что представленный «расчёт» не имеет
ничего общего с расчётом убытков. Максимум, с чем можно согласиться —
так это с 11.400.000 рублями, затраченными истцом на приобретение
квази-век-селей. Но даже для этого необходимы такие натяжки, которые не
свидетельствуют ни о чем ином, кроме искусственности данной конструкции.
Неужели «Лужники-банк» не видел, что именно он покупает? Видел. В том
числе — и оговорку об оплате продукцией. Следовательно, знал о том, что
перед ним не векселя, а непонятно что? Должен был знать. Знал он о том,
что обязательства имеют свойство далеко не всегда исполняться?
Безусловно; тем не менее, все равно приобрел. Стало быть, приобрел на
свой собственный страх и риск. Риск реализовался: обязательства не
исполнены. На каком же, в таком случае, основании, перекладывать на кого
бы то ни было расходы, понесенные на приобретение требований,
оказавшихся неисполнимыми? Разве уступивший требования отвечает за их
исполнимость? По общемуправилу, нет. Разве сам Автозавод обязывался
где-либо возмещать всякому новому кредитору расходы, понесенные им на
приобретение требований по отношению к нему (Автозаводу)? Ничего
подобного. Откуда же тогда берутся убытки? Всякому юристу совершенно
очевидно и другое: то, что требовал истец, было вовсе никакими не
убытками, тем более — не убытками от нарушения обязательств. Истец
требовал понуждения ответчиков к исполнению их денежных обязательств в
натуре, или, по выражению нашей арбитражной практики, добивался
солидарного взыскания основного долга, а также — взыскания процентов за
просрочку исполнения денежного (как ему казалось) обязательства.
Сформулируй он эти требования по-человечески — глядишь, было бы больше
перспектив на выигрыш. Увы, истец этого не сделал.

Несмотря на все вышеизложенное, несмотря на апелляцию Автозавода к
незаконности отчуждения квази-векселей «Замоскворечьем», несмотря на его
аргумент относительно того, что эти документы удостоверяют вовсе не
денежное, а товарное обязательство — по поставке продукции, а не по
уплате денег — суд удовлетворил требования истца. Частично — отказал в
процентах со ссылкой на расхожий тезис арбитражной практики о том, что
проценты начислению на убытки не подлежат. Но то, что удовлетворил —
удовлетворил так, что до сих пор дух захватывает при прочтении решения.

«… Суд исходит из того, что векселя выпущены Автозаводом с дефектом
формы. Долговые обязательства … не имеют места, как ценные бумаги…
Поскольку долговой распиской может подтверждаться долг только между
физическими лицами…, долговая расписка относительно правоотношений
юридических лиц не имеет смысла… Какие-либо поставочные обязательства
должны оформляться договором поставки или купли-продажи, а не выдачей
товарных обязательств без указания конкретного товара, его стоимости,
объема, ассортимента, на бланке векселя … и, кроме всего прочего,
обращенного к неопределённому кругу лиц… ». Казалось бы, какой
‘тут^ожет быть вывод? Нет ни векселя, ни денежного, ни т’ой&ріного
обязательства; так как же удовлетворить иск об убытках за нарушение
обязательств, которых не было?! А боті как: «Совершив … действия по
выпуску векселей Автозавод сознательно дезинформировал участников
предполагаемого вексельного оборота, выпуская такие псевдовекселя, и все
остальные ответчики не проверили передаваемые векселя на предмет их
соответствия п. 1, 75 Положения о переводном и простом векселе, и не
выполнили обязательств по передаче истцу ценных бумаг, за которые истец
оплатил денежные средства. — На основании изложенного истцу причинен
ущерб как реальный, так и в виде упущенной выгоды всеми лицами, которые
выпустили спорные векселя в обращение и участвовали в их
распространении, вне зависимости от того, находились ли они с истцом в
договорных отношениях, или нет, поименованы они в векселях, или нет. —
Таким образом, суд считает обоснованными и подлежащими удовлетворению
требования истца … к причинителям убытков, вытекающим из неисполнения
обязательств и из причинения внедоговорного вреда… ».

Вот так-то! Истец требовал только убытки от нарушения обязательств, а
суд взял и взыскал не только их, но и вне-договорный вред! Причиненный
участием в выпуске и распространении документов, которые даже по чисто
внешним признакам не являются векселями. Почему суд не принял во
внимание того, что и «Лужники-банк» мог и должен был установить это
прискорбное обстоятельство при обыкновенном внешнем осмотре векселей —
непонятно; как он мог забыть о норме, которая не позволяет покупателю
привлекать продавца к ответственности за известные ему недостатки
передаваемого товара — тоже неясно; ну а как суд мог по своей инициативе
выйти за пределы исковых требований — просто уму непостижимо! Возмущение
юристов Автозавода просто-таки хлестало через край и вылилось в
апелляционную жалобу, рассмотренную 6 октября: 1999 г. Увы, эмоции
оказались бессильны: судьи, пожав плечами, ещё раз переписали решение
первой инстанции. Мотивировочная часть слово в слово повторяет
обжалуемое решение; творческое же начало, привнесенное в постановление
апелляционной инстанцией, вызывает довольно скептическое отношение.
Автозавод бросился в кассацию; эмоциональный порыв удалось более-менее
умерить, что позволило сформулировать достаточно ясную позицию в
кассационной жалобе.

17 декабря 1999 г. недоуменно жала плечами коллегия судей ФАС
Московского округа. Однако предметом её недоумения была уже не
контраргументация Завода, а обжалуемые судебные акты.

«В силу требований ст. 124 Арбитражного процессуального кодекса РФ
решение суда должно быть законным и обоснованным. — Чтобы решение было
законным, арбитражный суд должен найти в нормативных актах именно ту
правовую норму, которая регулирует спорное отношение. Для этого
необходимо дать правильную юридическую квалификацию фактическим
взаимоотношениям сторон. — В нарушение требований указанной нормы
решение суда не содержит правовой квалификации отношений, возникших
между истцом и каждым из ответчиков. — Между тем, эти отношения носят
различный характер, а потому регулируются самостоятельными нормами
права.

Как следует из мотивировсИнЬй части решения, суд при его принятии
руководствовался ст. 15, 393, 1064,1080 Гражданского кодекса РФ. — Ст.
393.названного Кодексы применяется в случае нарушения дого$о®ных
обязательств, когда вследствие такого нарушения потерпевший понес
убытки. Следовательно, для применения данной нормы суду следовало
установить с кем из ответчиков у истца существовали договорные
отношения, характер этих отношений, какие обязательства имелись у
сторон, в чем состояло нарушение обязательств и наличие причинной связи
между неисполнением этих обязательств и возникновением у истца убытков.
— Обязательства вследствие причинения вреда являются внедоговорными,
следовательно, обязанность возместить вред в силу ст. 1064 Гражданскою
кодекса РФ не связана с неисполнением или ненадлежащим исполнением
договорных обязательств. — Применение указанной нормы требует
установления иных фактов, а именно: противоправность поведения
причинителя вреда, наличие причинной связи между противоправным
поведением и наступлением вреда и вину причинителя вреда. — В нарушение
требований ст. 127 Арбитражного процессуальною кодекса РФ указанные
факты судом не установлены. — Применение солидарной ответственности по
ст. 322 и 1080 Гражданского кодекса РФ также различно, а потому вывод
суда о том, что ответчики по делу должны солидарно возместить истцу
убытки в заявленном им размере нельзя признать обоснованным.

Вывод суда о том, что Автозавод сознательно дезинформировал участников
предполагаемого вексельного оборота о природе выдаваемых им обязательств
сделан судом без исследования содержания этих обязательств и того, как
их содержание могло повлечь заблуждение истца — профессионального
участника отношений, связанных с выпуском и обращением векселей,
относительно правовой природы этих обязательств. — Возлагая
ответственность за причинение вреда на Автозавод, суд не проверил доводы
последнего о том, что долговые обязательства были выданы
ЗАО«Замоскворечье-К» без права передачи их третьим лицам,

а также о том, что АКБ «Лужники-банк» не обращался к

нему с требованием об исполнении предусмотренных ими

обязательств».

Постановление, отменившее всю ранее состоявшуюся ахинею, было написано
спокойно. Рассудительно. Коротко. И по-русски, что немаловажно! Это,
конечно, ещё нельзя было назвать победой Автозавода, но победа его
юристов была налицо: до суда можно достучаться. Пустое словоблудие,
имеющее лишь видимость правдоподобия, отступило перед торжеством
юриспруденции. Да, направили на новое рассмотрение, но что поделаешь! —
таковы были требования! Касались они взыскания убытков, а ведь именно
этого вопроса не коснулись ни первая инстанция, ни апелляция;
рассматривать же за них дело кассационная инстанция не имеет права. Увы,
новое рассмотрение показало, что первая инстанция Арбитражный суд г.
Москвы не склонна чему-либо учиться у своей «вышестоящей организации».

Решением от 13 марта 2000 г. с ЗАО «Замоскворечье-К» и Автозавода как
солидарных должников по общегражданским долговым обязательствам было
взыскано 95.340.000 рублей убытков, которые на этот раз истец рассчитал
совершенно иначе: он просто умножил 42 млн рублей (номинал
квази-векселей) на 2,27 — так называемый коэффициент удорожания
продукции Завода, как пояснил истец. Дескать, автомобили Автозавода,
которые раньше (в день срока платежа) стоили 42 млн рублей сегодня стоят
уже 95 млн Казалось бы, ну как же судью не насторожил столь различный
подход к расчёту одного и того же — убытков от нарушения обязательств —
ан нет! не насторожил! Судья просто вылущила из предыдущего решения, а
заодно и из ГК, все положения, относящееся к договорной солидарной
ответственности, и вывалила их всей кучей в решение.

Опять последовала апелляция Завода. То ли у истца закончились ресурсы,
то ли судьи попались «не те» (а может быть, нйоборот — те, какие и
должны быть), но апелляционная инстанция повела себя теперь (29 июня
2000 г.) совершенно иначе, Чем в предыдущий раз.

Совершенно основательно указав, что ни малейшего упоминания об АКБ
«Лужники-банк» как кредиторе по пресловутым «долговым обязательствам» ни
эти последние, и ни один иной документ не содержит, суд сделал вывод о
том, что самое существование обязательств Автозавода перед Банком никак
нельзя считать установленным. Коли так, то нет никакой возможности
рассуждать и об их нарушении. Естественно, нельзя считать доказанным
факт несения истцом убытков в сумме 95 млн рублей: его имущество на эту
сумму не уменьшалось, никаких приготовлений к извлечению выгоды в этой
сумме он не осуществлял — откуда же ворьмутся убытки? Ну а на
распускание истцом соплей относительно того, как, дескать, негодяйский
Автозавод его обманул — впарил векселя, которые на самом деле не векселя
и т. д. — суд довольно веско заметил, что обижаться здесь нужно только
на самого себя. Истец — коммерческий банк, т. е. профессиональный
предприниматель — вполне мог обеспечить себе достойную правовую
поддержку, дабы установить правовую природу приобретаемых документов; не
озаботившись о таковой, он просто не проявил должной заботливости и
осмотрительности, какие требуются в данной ситуации характером оборота.
Казалось бы, какие после этого могут быть варианты резолютивной части
постановления, кроме «решение отменить, в иске отказать»? Оказалось,
могут.

Апелляционная инстанция не отменила решение, а изменила его. «В части
взыскания солидарно с Автозавода и ЗАО «Замоскворечье-К» в пользу АКБ
«Лужники-Банк» 95.340.000 руб. убытков, 83.490 руб. расходов по
госпошлине — решение отменить. В иске отказать. В остальной части
решение оставить без изменения». В какой такой «остальной части»? Другой
части — кроме отмененной — в решении от 13 марта просто не было! Правда,
там была ещё фраза о прекращении производства по делу в отношении ПКК
«ИТА-Инвест» и ЗАО «Темп+» — не исключено, что это и имела, .Влвиду
апелляция под «остальной частью», оставленной,..ею «без изменения». Но
вообще говоря прекращение производства по делу (в частности — по причине
отказа истца от’иска, как это и было в нашем случае) должно оформляться
определением суда, а не решением, ибо прекращение производства по делу —
не есть акт, разрешающий дело по существу. Следует отметить, что
торжествовавший Автозавод просто не заметил этой неувязки — самое
главное, что отменена именно та часть решения, в которой говорится о
взыскании; что там ещё оставлено в силе — это никого не заинтересовало.
Будущее показало: а зря!

Автозавод и Банк поменялись ролями: теперь в кассацию обратился
«Лужники-банк», увы, не приведя в свою защиту никаких новых аргументов.
Убытки, убытки и ещё раз убытки! Это сыграло роковую роль: кассационная
инстанция на этот раз уже пришла не в изумление, а в раздражение.
Раздражение такой непонятливостью и настырностью.

Описав ситуацию и дав положительную оценку аргументам апелляционной
инстанции, кассационный суд указал, что он не может обойти своим
вниманием и тот факт, что сделки, по которым спорные документы попали в
оборот были признаны недействительными, а на первого их приобретателя
даже возложена обязанность по возврату этих документов. Им также было
обращено внимание на то, что даже те 11 млн 400 тыс. рублей, которые
истец уплатил за приобретенные долговые документы, явно нельзя взыскать
ни с Автозавода, ни с «Замоскворечья», ибо ни тот, ни другой этих денег
от «Лужников» не получали.

Таким образом, 31 августа 2000 г. в деле об убытках была, наконец,
поставлена точка: оставлено в силе постановление апелляционной
инстанции, отказывающее в иске. Некоторое время Завод торжествовал
победу. И снова, как выяснилось, рановато.

4. История с протестом

26 сентября 2001 г., т. е. уже более, чем через год после кассационной
точки в деле об убытках, в числе прочей входящей заводской почты
поступил Конверт из Высшего Арбитражного суда РФ. В конверте -—копия
протеста заместителя Председателя суда от 12 сентября 2001 г. на три
последних акта дела об убытках — решение от 13 марта и постановления от
29 июня и 31 августа 2000 г.

Практикующие юристы отлично знают, как трудно добиться принесения
протеста. Поэтому они отлично поймут, что испытали юристы, а вслед за
ними — и руководство Автозавода. Состояние их было близким к шоковому, в
особенности — состояние руководства, которое, как известно, во всем
склонно усматривать «политическую» окраску. Раз принесен протест,
значит, кто-то копает под Завод; судя по всему — кто-то ужасно
могущественный, а иначе как бы он смог убедить заместителя Председателя
принести протест? Естественно, протест прочли, проанализировали,
подготовили и направили отзыв, но состояния от этого не стало не только
более спокойным, но и даже менее удрученным. Возможно, что его
поддержанию способствовало содержание протеста: ничего нового, — такого,
что уже не звучало бы из уст «Лужников» и не было бы предметом
обсуждения — в нем не было. И тем не менее — вот он, протест!

«Суд апелляционной инстанции, — писал протестант, — обоснованно указав
на неприменимость вексельного права к долговым обязательствам и
необходимость руководствоваться в данном случае нормами гражданского
законодательства, в то же время не учел, что квалификацияпризнанных
недействительными векселей в качестве долговых расписок ответчика
свидетельствуег о том, что ответчик принял на себя обязательство по
передаче держателю указанных долговых расписок выпускаемой им продукции,
стоимость которой равна „вексельной” сумме. — Данное обязательство не
противоречит законодательству и регулируется общими положениями об
обязательствах. — В соответствии со ст. 309 ГК обязательства должны
исполняться надлежащим образом в соответствии с условиями обязательства
и требованиями законодательства. Неисполнение или ненадлежащее
исполнение обязательства влечет для должника обязанность возместить
причиненные кредитору убытки (ст. 393 ГК). —Учитывая, что АКБ
„Лужники-банк” уплатил за приобретенные им векселя … денежные
средства, а Автозавод не исполнил свои обязательства по передаче АКБ
„Лужники-банк” выпускаемой им продукции, истец имеет право требовать от
ответчика возмещения понесенных убытков». Протест завершался просьбой к
Президиуму Высшего Арбитражного суда состоявшиеся по делу судебные акты
отменить, а дело направить на новое рассмотрение, дабы суд первой
инстанции мог проверить правильность исчисления и основательность
требования упущенной выгоды.

Те, кто уже прочёл наши «Три круга суда», а также те, кто внимательно
следил за перипетиями этого многострадального дела, конечно же сразу
укажут ошибку в рассуждениях уважаемого заместителя Председателя.
«Ответчик принял на себя обязательство по передаче держателю указанных
долговых расписок выпускаемой им продукции, стоимость которой равна
„вексельной” сумме» — хорошо, допустим. Но какую продукцию следует
передавать? Автозавод выпускал и выпускает более 700 наименований
готовой продукции — начиная от автомобилей различных моделей и
модификаций, и кончая широчайшим ассортиментом запчастей и сопутствующей
продукции. А обязательство — это гражданское правоотношение, содержанием
которого является требование кредитора и корреспондирующая ему
обязанность должника совершить определённое действие, в частности —
передать имущество (п. 1 ст. 307 ГК). Действие, о котором упоминали
квази-векселя— «передача продукции Автозавода» — необходимой !6т%пеш>ю
определённости явно не обладает. Об этом свидетельствовали, надо
отметить, и многочисленные обращения .самого истца, предлагавшего
согласовать наименование, ассортимент и количество продукции, подлежащей
поставке,., ,Нр раз такие предложения от истца поступали, значит, он сам
же признавал, что до сих пор все указанные параметры не согласованы.
Коли так — нет предмета обязательства, ибо согласование наименования
подлежащего передаче имущества и его количества, является безусловно
необходимым для установления обязательства по передаче имущества в
собственность, о чем свидетельствует, в частности, норма п. 3 ст. 455
ГК.

Да, буквально говоря, она относится только к такому обязательству
передачи, которое возникло из договора купли-продажи; по существу же эту
норму поместили в данном разделе ГК только лишь потому, что именно
договор купли-продажи (в его многочисленных разновидностях) является
наиболее типичным и естественным основанием возникновения обязательств
по передаче вещей в собственность. Её содержание обусловлено ведь вовсе
не тем, из какого основания возникает обязательство, — из договора
купли-продажи, или иного, — а направленностью этого обязательства.
Направленность эта — передача имущества в собственность (или иное
широкое вещное право); объект же права собственности не может быть
определён признаками родовыми — только индивидуальными. До тех пор,
следовательно, пока предмет обязательства по передаче имущества в
собственность в достаточной, для установления на него права
собственности приобретателя, степени не индивидуализирован, требование
кредитора и обязанность должника (обязательство) по его передаче, никак
невозможно считать возникшими.

В этом ключе был составлен отзыв на протест; кстати, почти что сразу его
пришлось задействовать и в другом деле—деле с ООО «Логос-Груп» (см.
предыдущий очерк); так что работа по протесту в любом случае даром не
пропала.

Автозавод стал ждать извещения о дне рассмотрения протеста на
Президиуме. Дождался, Но не рассмотрения протеста, а искового заявления
ООО «Логос-Груп», по которому уже 30 ноября 2001 г. состоялся первый
судебный акт (об этой эпопее — см. предыдущий-і’очерк). Дело «Логоса»
отмотало один круг, потом другой и^н’йконец, две трети третьего круга,
после чего завершилось (10’февраля 2003 г.), а рассмотрения протеста все
не было и не было. Спору нет — дела в Высшем Арбитражном суде лежат
довольно долго — но чтобы больше полутора лет, да без единой реакции —
это даже для ВАС слишком! Удивительнее всего было то, что и в канцелярии
Высшего Арбитражного суда по этому вопросу долгое время не могли
сообщить ничего определённого. Выл такой протест принесен? Был.
Назначено рассмотрение. Нет не назначено. А почему? когда можно ждать
назначения?…

Но вот в начале июля 2003 г. Завод получил по почте … исковое
заявление. Да-да: исковое заявление АКБ «Лужни-ки-банк» о взыскании 42
млн рублей убытков, причиненных нарушением Автозаводом договорных
обязательств. Из этого заявления и узнали впервые нечто определённое о
судьбе протеста: оказалось, что прошло уже более года после того, как
протест был отозван (29 мая 2002 г.). Протестант передумал: отозвал
ранее им же принесенный протест. И в исковом заявлении, и в письме
заместителя Председателя об отзыве протеста указывалось, что протест
отзывается потому, что «ЛКБ «Лужникм-банк» не обращался с иском к
Автозаводу».

Такой отзыв поверг всех в ещё большее изумление, чем сам протест. Да как
же «не обращался»? А что же «Лужни-ки-банк» делал все это время, начиная
с середины 1998 г.? Истец (судя по присланному им исковому заявлению)
истолковал формулировку, обосновывающую отзыв протеста, в том смысле,
что ему следует по-прежнему обратиться с иском о возмещении убытков, но
не к нескольким ответчикам, как он это делал раньше, а только к одному
ответчику — Автозаводу. Но повторное обращение с одним и тем же иском к
одному ответчику не имеет никакого смысла, ибо оно никаких новых
возможностей, в сравнении с ранее уже имевшим место обращением к
нескольким ответчикам, истцу не дает. Истец уже обращался к Автозаводу
(причем, не только к нему), и именно с иском о возмещении убытков, и
именно — причиненных нарушением обязательств. Мотивировка отзыва
протеста в том её виде, в котором её представил истец, откровенно
противоречила бы фактическим обстоятельствам дела и становилась бы
бессмысленной.

По неоднократном внимательном прочтении как Отзыва, так и самого
отозванного протеста, юристы Автозавода пришли к иному выводу. Отзывая
принесенный им протест, заместитель Председателя Высшего Арбитражного
суда имел в виду, что Истцу следовало воспользоваться другим способом
защиты нарушенного права, предъявить другой иск, который им пока ещё к
Автозаводу не предъявлялся. Почему? Потому что ни один из ранее
предъявленных исков — о взыскании сперва долга по векселям, а затем —
суммы договорных убытков — не смог послужить средством защиты
нарушенного (по мнению Истца) права. Этот вывод очевидно следует из того
обстоятельства, что оба предъявленных им иска остались, в конечном
итоге, без удовлетворения. Какой именно, по мнению заместителя
Председателя, иск следовало бы предъявить истцу для защиты своего
нарушенного права — естественно, мы можем только гадать; заметим лишь,
что и в нем Истцу должно быть отказано, поскольку (как уже было
обосновано выше) спорные документы не удостоверяют, по сути, никаких
требований — ни вексельных, ни общегражданских; ни денежных, ни
товарных.

Истец понял письмо об отзыве протеста иначе: фразу «АКБ „Лужники-банк”
не обращался с иском к Автозаводу» он прочёл так: «АКБ „Лужники-банк” не
обращался с иском об убытках к Автозаводу» . Возникло новое дело об
убытках.

5. Как дело об убытках едва не переросло в Дело об исковой давности

Сумма убытков, как это уже успел заметить внимательный читатель,
изменилась ещё раз. На этот раз она уменыни лась, «усохла», «утряслась»
до номинала векселей. Несколько была скорректирована и мотивировка. Так,
истец упомянул о п. 6 Информационного письма Президиума Высшего
Арбитражного суда РФ № 18 от 25.07.97 г., согласно которому «наличие
дефекта формы векселя не препятствует предъявлению самостоятельного
требования по такому документу на основании норм гражданского права об
обыкновенном долговом документе» (цитата из искового заявления). А
индоссамент он истолковал как односторонний акт первого приобретателя
долговых документов (ЗАО «Замоскворечье-К») о назначении им третьего
лица — выгодоприобретателя; договор между Автозаводом и
«Замоскворечьем», воплотившийся в долговых документах, получил таким
образом статус договора в пользу третьего лица. В остальном все было
по-прежнему: Автозавод не исполнил обязательств, чем причинил убытки на
сумму обязательств, которые истец и просит взыскать. Да сколько же
можно?!

Уже говорилось, что чрезвычайно трудно спорить, если оппонент не
выдвигает никаких аргументов и, несмотря на то, что занимаемая им
позиция уже разгромлена, не отрекается от нее, а напротив, с завидным
упорством и упрямством только крепче за нее цепляется. Уже несчётное
число раз истцу объясняли, что то, что он требует — это никакие не
убытки; что как раз таки убытки им и не требуется! Нет же, талдычит
свое: убытки, убытки, убытки! Тысячу раз говорилось, что никаких
обязательств из спорных документов не возникает — нет, для истца это
по-прежнему долговые документы! И ладно бы, кабы все контрутверждения
исходили только от ответчика: он — лицо заинтересованное и во имя своего
спасения может все что угодно рассказать, — но ведь они уже освещены
авторитетом суда! Когда же кончится это мученье —одно и то же по десять
раз?!

Вот это самое «доколе» и натолкнуло юристов Автозавода на нетривиальную
по нынешним временам мысль: а не пропустил ли уважаемый оппонент исковой
давности? Со време ни наступления «срока платежа» по «долговым
документам» прошло уже более пяти лет, что явно превышает
продолжительность подлежащей применению исковой давности — 3 года (ст.
196 ГК). Да, само собою разумеющимся возражением против этого тезиса
должно было стать соображение о неоднократном перерыве исковой давности:
сперва — предъявлением иска о взыскании по векселю, затем — иска об
убытках. Точных дат предъявления исков мы не имеем возможности
установить; а если брать даты принятия первых решений по каждому из дел
— 8 сентября 1998 г. и 27 июля 1999 г. (более поздние даты, выгодные,
следовательно, истцу) — получается, что давность должна была истечь 27
июля 2003 г. Обращение же с последним иском (вторым иском об убытках)
состоялось, судя, опять-таки, по дате на исковом заявлении, 20 июня 2003
г. То есть «Лужники-банк» буквально вспрыгнул на подножку последнего
вагона уходящего поезда. Но юристы Автозавода решились пойти несколько
дальше и перевести вопрос из количественной плоскости (сколько времени?)
в качественную: а предъявление всякого ли иска прерывает течение
давности?

Да, в 203-й статье сказано просто о «предъявлении иска в установленном
порядке»; значит, на первый взгляд, для перерыва давности достаточно
предъявления любого иска. Неужели, это действительно так? Неужели для
того, чтобы сохранять давность в течение неопределённо длительного
времени, потерпевшему достаточно раз в три года обращаться в суд хоть с
каким-нибудь — хотя бы и заведомо негодным, заведомо проигрышным —
иском? Или применить этакое «взыскание в рассрочку»: из 100-тысячного,
например, долга, взыскивать каждые три года по 100 рублей — давность аж
на три тысячи лет растянется! Неужели и то и другое может считаться
нормальным? Вряд ли.

Чем руководствуется законодательство, когда определяет предъявление иска
как основание к перерыву давности? Если исковой давностью называется
срок существования возможности реализации охраняемого законом интереса,
в том числе — в форме субъективного права на судебную защиту нарушенного
или оспариваемого субъективного гражданского права, то основания к
перерыву его течения должны быть такими юридическими фактами, которые
свидетельствуют либо о попытках реализации истцом такой возможности,
либо о подкреплении её новым основанием. О подкреплении долга новым
основанием говорит акт его признания со стороны должника. А вот о том,
что истец пытается воплотить, признанную за ним возможность реализации
охраняемого законом интереса, в действительность, свидетельствует
предъявление иска, соответствующего содержанию и свойству подлежащего
реализации интереса. Предъявление иного иска не способно служить делу
реализации охраняемого законом интереса, в том числе неспособно защитить
нарушенное или оспариваемое право, а значит, не свидетельствует о
попытке истца воспользоваться предоставленной ему законом возможностью
судебного содействия — своеобразной привилегией, не принадлежащей
контрагенту. Всякая привилегия по своей сути может быть только срочной.
Тот, кто не пользуется предоставленной ему привилегией в течение
определённого законом срока (в нашем случае — исковой давности), должен
эту привилегию потерять; иначе пропадает самый смысл института исковой
давности.

Так, например, в результате неправомерного уничтожения имущества у его
бывшего собственника возникает охраняемый законом интерес в
восстановлении положения, существовавшего до нарушения его абсолютного
права. Этот охраняемый законом интерес реализуется только и
исключительно посредством предъявления иска о взыскании убытков,
причиненных неправомерным действием, но он не может быть реализован с
помощью какого бы то ни было иного притязания (например, о взыскании
неосновательного обогащения, основного долга, неустойки или процентов).

В нашем случае: допустим, что АКБ «Лужники-банк» принадлежат требования
по общегражданским долговым обязательствам, допустим — товарным (по
поставке продукции определённого наименования и количества). В таком
случае иском, направленным на реализацию охраняемого законом интереса,
должен был бы стать либо иск о понуждении должника (Автозавода) к
исполнению обязательства в натуре (к поставке продукции), либо — о
взыскании суммы, переданной .АКБ «Лужники-банк» или его
право-предшественником Автозаводу в оплату за товар, с процентами за
пользование ею; понятно, что и тот и другой иск могли бы быть
предъявлены лишь в ситуации, когда АКБ «Лужники-банк» или его
правопредшественник предварительно оплатили бы товар (п. 3 и 4 ст. 487
FK через 6-ю ст., т. е. по аналогии). В отношении же обязательства
передачи товара, не оплаченного покупателем, у последнего существует
только лишь возможность отказаться от исполнения своей обязанности (п. 1
ст. 463 ГК, через ст. 6) и (ст. 15 и 393) потребовать возмещения
убытков, причиненных нарушением обязательства поставки, если таковые
возникли и надлежащим образом доказаны. Легко заметить, что ни с одним
подобным иском АКБ «Лужники-банк» не обращался.

Сделаем другое допущение: пусть АКБ «Лужники-банк» принадлежат не
товарные, а денежные требования — требования об уплате сумм,
поименованных в спорных (долговых) документах. Средством защиты
нарушенного требования является иск о понуждении должника к исполнению
денежного обязательства в натуре, т. е. иск о взыскании суммы основного
долга с процентами за пользование ею (ст. 810 и 811 ГК, через ст. 6).
Причем, должник вправе оспаривать свои обязательства по мотиву их
безденежности (812-я через 6-ю ГК), что и сделал Автозавод, сославшись
на дефективность основания выпуска в обращение спорных документов. Но и
таким иском «Лужники-банк» не воспользовался— сперва он пытался взыскать
долг по векселям, в то время, как спорные документы векселями не
являлись, а после — упорно талдычил про убытки от нарушения денежных
обязательств, — про убытки, которых не было, которых ‘ он не смог не
только доказать, но и даже правильно посчитать.

Получается, что ни иск 6 июля 1998 г. — о взыскании по спорным
документам как векселям, ни иск 12 июля 1999 г. — о возмещении убытков,
якобы причиненных нарушением обязательств, — не могли служить делу
реализации возможности использования судебного способа защиты
нарушенного права. Значит, АКБ «Лужники-банк» не пытался защитить
принадлежащих ему нарушенных прав в течение более, чем пяти лет, а
предъявление двух данных исков не прерывает течения исковой давности —
они были о таких предметах и были предъявлены по таким основаниям, что
не подлежали удовлетворению. Почему? Очевидно потому, что они
направлялись на защиту совершенно не тех субъективных гражданских прав,
и на реализацию совершенно не тех охраняемых законом интересов, чем
принадлежавшие истцу. А это означает только одно — истечение исковой
давности по всякому иску, предъявленному по прошествии трех лет с даты
наступления срока платеока по спорным документам, в том числе и по иску
20 июня 2003 г.

Вот с такими рассуждениями представители Автозавода и выступили в первой
инстанции. Сказать, что они привнесли в дискуссию свежую струю — значит
не сказать ничего.

— Подождите, подождите, — прервала судья выступление заводского
юрисконсульта, — Вы говорите, что они давность пропустили? А как же те
иски, с которыми они раньше обращались? Почему Вы думаете, что они не
прерывают течения давности?

— Потому что это — ненадлежащие иски, — не теряя терпенья объясняли
представители Автозавода, — потому что они не были направлены на защиту
нарушенного или оспариваемого права. Такого иска как сейчас
«Лужники-банк» ещё не предъявлял…

— Почему, же, — продолжала недоумевать судья — а как же предыдущий иск?
Разве это не иск о взыскании убытков, причиненных нарушением
обязательств? И сейчас — тоже о взыскании этих же самых убытков…

— Да-да, — подтверждал истец, — тот же самый.

— Если это тот же самый иск, — по-прежнему терпеливо спорил
представитель Автозавода, — то производство по настоящему делу подлежит
прекращению на основании подпункта 2 п. 1 ст. 150 АПК РФ. Ведь по тому
же самому иску уже имеется вступивший в законную силу судебный акт.

— Нет-нет, — поспешил вмешаться истец, — это совсем другой иск! Иск с
другими сторонами. Там было четыре ответчика, а здесь один. В протесте
написано же: «истец необращался с иском к Автозаводу». Вот мы теперь и
обращаемся.

— А раньше с таким иском Вы не обращались? — поспешил уточнить юрист
Автозавода.

— С таким — нет, не обращались.

— Тогда Вы пропустили исковую давность!

— Нет, не пропустили. Её течение дважды прерывалось предъявлением исков.

— Нет не прерывалось! Потому что Вы предъявляли иски, которые не были
направлены на защиту Ваших прав и значит, не могли прервать давности.

— Но мы же этого не знали! Каждый волен пользоваться тем способом защиты
права, который кажется ему правильным.

— Но в том-то и дело, что Вы не пользовались способами защиты Вашего
права!

И так далее, несколько раз; не предусмотренная никакими Кодексами стадия
арбитражного процесса — дискуссия с участием сторон и суда — была в
конце концов прекращена административной властью судьи. Ничего
удивительного в том, что в решении, постановленном хотя и в пользу
Автозавода (26 сентября 2003 г.), про исковую давность не было сказано
ни слова. Как будто такого аргумента и не звучало. Ну написала бы судья,
что суд проверил доводы ответчика об истечении исковой давности и нашёл
их неосновательными — так не было и этого! самих слов — «исковая
давность» — в решении просто не было. С одной стороны, это было,
конечно, неплохо — отказ в иске по материально-правовым соображениям
всегда предпочтительнее, чем по процессуальным, ведь в последнем случае
всегда сохраняется основание для вывода о том, что истец-то, вообще
говоря, прав, вот только давность пропустил! С другой стороны,
настораживало полное непонимание, на первый взгляд, достаточно здравых
рассуждений. Ну истец-то понятно — он заинтересован в том, чтобы ничего
не понимать; но судья! Она ведь сделала попытку искренне разобраться в
сути дела; больше того, ей это, можно сказать, удалось, но, увы, лишь в
той части, которая была предметом многократного обсуждения. К новым
доводам она оказалась совершенно невосприимчива.

АКБ «Лужники-банк» на этот раз изменил своей традиции: игнорировав
апелляцию, он сразу же ушёл в окружной суд, в кассационную инстанцию.
Что ж, — решили заводские юристы, — будет нужно (т. е. если будем
видеть, что отношение кассационного суда к материально-правовым
аргументам, изложенным в решении, оказывается негативным) — то будем
пытаться достучаться до инстанции кассационной в части соображений о
давности.

И вот, заседание кассационной коллегии (5 февраля 2004 г.). Заявитель
жалобы выступил и ответил на несколько уточняющих, больше формальных,
вопросов суда. Автозавод, изложивший свои возражения, также получил от
суда несколько ремарок, свидетельствующих о полном отсутствии интереса к
происходящему. Обстановку надо было оживлять.

— Кроме того, — закончил юрисконсульт Автозавода, — мы заявляли
возражение о пропуске Истцом исковой давности. Но суд не принял этого
возражения во внимание; больше того — он даже ни слова об этом не
написал в решении. ..

Реплика достигла цели: коллегия оживилась:

— Вот-вот, ну-ка, ну-ка здесь поподробней, пожалуйста! — попросил
председательствующий. — Меня этот аргумент тоже заинтересовал, но я,
признаться, не очень понял, в чем тут Вы видите проблему. Ведь иски
предъявлялись?

— Предъявлялись, но…

— Давность прерывалась?

— Нет, не прерывалась.

— Почему?

— Потому, что это не те иски, которые способны защитить право истца.

— Почему Вы так думаете?

— Потому что по обоим искам имеются вступившие в законную силу судебные
акты, отказывающие в иске.

— И что?

— То, что истец не предъявлял иска, способного защи^ тить его право.
Значит, не пользовался возможностью судебной защиты нарушенного права. А
исковая давность затем и установлена, чтобы стимулировать потерпевшего к
скорейшей защите своих прав. И если он этой возможностью не пользуется,
то теряет её. Потерпевший, которые формулирует иски, что называется, «от
балды», не может считаться истцом, прибегающим к судебной защите
нарушенного права.

Помолчали.

— Наверное, не стоит все-таки говорить в присутствии суда слова «от
балды», — предположил председательствующий.

— Действительно не стоит, — согласился выступавший. — Извините.

— Какие, Вы говорите, решения, вступившие в законную силу, отказывают
истцу в исках?

Стали листать материалы. Нашли решение по вексельному делу от 8 сентября
1998 г. и оставившие его в силе акты апелляции и кассации; потом — два
комплекта решений по первому делу об убытках. И вдруг — вопрос:

— Решение от 13 марта 2000 г. не было оставлено в силе, как Вы говорите,
уважаемый Ответчик. Постановлением апелляционной инстанции от 29 июня
2000 г. оно было изменено: в части взыскания в иске отказано, а в
остальной части — оставлено без изменения. Так, ещё раз смотрим решение:
взыскать… А в какой же части решение оставлено без изменения?
Уважаемый истец, в какой части?

Внятного ответа не последовало. Представитель Автозавода высказал уже
упомянутое выше предположение — наверное, в части прекращения
производства по делу в отношении двух соответчиков.

Коротко говоря, оживление обстановки закончилось отменой решения суда
первой инстанции и возвращением дела на новое рассмотрение. Причины —
суд не дал оценку доводам ответчика (Автозавода) об исковой давности и
не учел ранее принятые по аналогичному делу судебные акты: нужно
выяснить, в какой части решение о взыскании было оставлено без
изменения, ибо это влияет на размер убытков, подлежащих присуждению в
рамках настоящего дела. А в том, что они подлежат присуждению, кассация
не усомнилась: все, что установил суд первой инстанции, он установил
неправильно — и обязательства существуют, и требования по ним
приобретены истцом, и убытки доказаны. Осталось только разобраться, не
была ли уже взыскана какая-либо их часть в рамках другого дела, ну и
понять, не пропустил ли истец давность. Этакое, повторное рассмотрение
по первой инстанции получилось; кассация не только выполнила свою
собственную роль, но и заменила собой отсутствующую в этом деле
апелляцию. Сложилась парадоксальная ситуация: отмена решения,
соответствовавшая интересам истца, состоялась на основании аргумента,
высказанного ответчиком; в итоге отмена стала не столь выигрышной для
истца и не столь роковой для ответчика, какой она могла быть, если бы
она была осуществлена по аргументам жалобы.

После в высшей степени тщательного обсуждения аргумент про исковую
давность уже не касался юристам Автозавода таким безупречным, как в
начале. Допустим, что предложенное толкование ст. 203 правильно и
давность действительно прерывается не всяким иском, а только тем,
который способен защитить нарушенное или оспариваемое право (реализовать
конкретный охраняемый законом интерес). Но что истцу пользы от такого
перерыва? Если иск будет удовлетворен, то предъявлять такой же иск ещё
раз нет никакого смысла — ведь интерес уже реализован и право уже
защищено. А если в иске будет отказано, то производство по повторно
предъявленному такому же иску подлежит прекращению (подпункт 2 п. 1 ст.
150 АПК РФ) — толку-то в этом случае от перерыва? Зачем удлинять срок
предъявления заведомо бесперспективных исков? Ответ на этот вопрос
находился, пожалуй, лишь для таких ситуаций, которые допускали
конкуренцию исков, однако, поскольку таковые всегда были и остаются в
России исключением из общего правила, вряд ли было бы позволительно
считать, что именно ради этих исключений и сформулирована
соответствующая норма ст. 203.

Можно было бы также допустить, что ст. 203 имела в виду уже
упоминавшееся выше взыскание в рассрочку — обращение не с одним, а с
несколькими идентичными исками на разные части одного и того же долга —
но и это предположение, в виду подачи им повода к существенным
злоупотреблениям, представлялось также маловероятным.

Наконец, было выдвинуто предположение о том, что ст. 203 ГК прерывает
давность предъявлением надлежащего иска для того, чтобы у истца
сохранялась полноценная возможность вчинить новый такой оке иск, но к
другому ответчику (ответчикам). Но ведь выявленного в процессе
ненадлежащего ответчика всегда можно заменить надлежащим; для этого не
обязательно отказывать в предъявленном иске и возлагать на истца бремя
обращения с новым.

Достойного ответа на возникший вопрос заводские юристы так и не нашли.
Не помогло и обращение к представителям известнейшей в России
процессуальной школы: видимо, такой проблемы в известной им литературе
не ставилось и обсуждалось, а формулировать свое собственное суждение
они не умели. Вообще судя по их ответам, сводившимся, в основном, к
тому, что институт перерыва исковой давности предъявлением иска известен
законодательствам всех развитых государств, в частности Германии, можно
предположить, что они даже не уловили сути проблемы.

Надежда донести аргумент про исковую давность до понимания суда умерла.
Все внимание сосредоточили на материально-правовой стороне дела; как
выяснилось — не зря. Как годом раньше у «Логоса», так и теперь у
«Лужников» закончились все «ресурсы» для этого дела. Банк проиграл и
первую инстанцию (5 мая 2004 г.) и кассацию (20 июля 2004 г.): «Выводы
суда первой инстанции об отсутствии по делу доказательств,
свидетельствующих о возникновении у ответчика обязательств перед истцом
и нарушении им его прав, а также об отказе в удовлетворении исковых
требований правомерны».

Выходя из здания Окружного арбитражного суда представитель Банка сказал:
«Встретимся в Москве!». Нельзя сказать, что Автозавод ждет этой встречи
с большим нетерпеньем. Но то, что он к ней готов — это несомненно.

См.: Васьковский Е. В. Задачи по русскому гражданскому праву: Пособие
для практических занятий. Изд.-е 2-е. Одесса, 1907, VI+87 с.
Рассмотрение ситуаций из этого задачника составляет дервую часть данного
очерка.

См.: Иеринг Р. Гражданско-правовые казусы без решений: Пер. с 10-го
нем. издания В. Ф. Огнева, И. Б. Новицкого. М., 1908, 260 с.; Он же.
Юриспруденция обыденной жизни: Собрание мелких юридических вопросов,
вытекающих из событий обыденной жизни: Пер. с 4-го нем. издания Н.
Дерюжинского. М., 1881, 77 с. Рассмотрение вопросов, поставленных в этих
изданиях, составило вторую и третью части настоящего очерка.

См.: Практикум по гражданскому праву: Ч. И. Учебное пособие / Отв. ред.
С. М. Корнеев. Изд.-е 3-е. М., 2002. С. 35. Данная задача была
заимствована нами из «Гражданско-правовых казусов без решений» Р.
Иеринга (С. 259-260) и несколько модифицирована; в настоящем издании она
рассматривается именно в том виде, в котором изложена в первоисточнике.

Читатель наверняка обратил внимание, что этот тезис помещен в самом
конце казуса, как описание последствий рождения сына Z2. Между тем, это
последствие наступило гораздо раньше, а именно — с заключением брака
между отцом рассказчика и дочерью его жены X.: последняя из-за этого
стала женой отца, т. е. мачехой; в то же время, жена рассказчика была
матерью его мачехи, т. е. по мнению рассказчика, его бабкой. Почему
составитель задачи не рассказал об этом немедленно после упоминания о
браке V. с X. — непонятно; судя по всему, он и сам несколько запутался.

При этом X. одновременно является и падчерицей рассказчика, ибо он
женат на её матери — W. В одном лице оказываются соединены качества двух
различных свойственников — падчерицы и мачехи. Как правило, данное
обстоятельство не порождает особенных проблем, ибо законодательства
большинства государств вовсе не признают отчима, мачеху, пасынков и
падчериц наследниками по закону, а те, которые делают это (как п. 3 ст.
1145 ГК РФ), считают их наследниками одной очереди. Естественно,
призвание к наследованию одного лица может иметь место лишь в каком-то
одном качестве; получить вместо одной доли две — одну как падчерица,
другую как мачеха рассказчика —X., естественно, не сможет.

Даже если видоизменить казус в том смысле, что Петров охотился на чужой
земле (например, того же самого Колосова), все равно смертельно раненных
и убитых им животных приобретает в собственность именно охотник
(Петров), а не собственник земли (Колосов). Другое дело, что если охота
велась без разрешения или с нарушением установленных законом или
договором условий, собственник земли или должностное лицо, действующее
от имени публичного образования, получат право изъять охотничьи трофеи,
добытые с нарушениями. По своей природе такой акт будет именно актом
конфискации, т. е. актом прекращения права собственности на незаконно
добытую вещь и приобретения права собственности на эту вещь публичным
образованием, либо потерпевшим, а не актом виндикации, каким он являлся
бы, если бы вопрос о принадлежности охотничьей добычи решался в
зависимости от принадлежности территории, на которой велась охота.

Продолжают руки охотника также охотничьи собаки (псовая охота) и птицы
(соколиная охота), силки, капканы, сети и иные подобные приспособления,
использование которых обусловлено исключительно сооб ражениями
эффективности ловли или охоты, т. е. имеет вынужденный характер:
охотиться с голыми, так сказать, руками, в большинстве случаев просто
невозможно, либо неудобно и оттого невыгодно. Видеть в использовании
технических средств и приспособлений для охоты или ловли намерение
отделить акт завладения жертвой от акта её убийства, ранения или захвата
нет, следовательно, никаких оснований.

Российский ГК (п. 1 ст. 250) ещё более суров: он требует продажи доли
сособственником на условиях, равных с теми, которые были предложены
третьему лицу. Отчуждатель доли в праве общей собственности у нас не
может даже улучшать условия продажи доли сособственникам.

Если следовать толкованию и расчётам К. Если же следовать нашему
толкованию, которое мы, руководствуясь ходом мыслей К. довели до
логического конца, то Р. в результате проведенной операции станет
обладателем дроби, выраженной как ^, т. е. ещё меньшей, чем |.

В пользу такого предположения говорит тот факт, что курица снес-ля
яйцо, находясь при этом в чужом дворе — дворе г-на Б.: возможно, »то
произошло именно оттого, что курица была сдана в аренду Б. Если так, то
собственником яйца становится Б.; соответственно изменяется и (ммпение.

Природа этого сомнения та же, как и в случае с Б.: если яйцо
высиживалось в сарае, принадлежавшем Г., то возникает вопрос — на каком
основании там находилась курица, принадлежавшая Д.? Ответ очевиден: она
была взята Г. в аренду у Д. Это предположение в нашем случае тем более
вероятно, что высиживание (в отличии от носки яйца) — процесс
длительный. И если в первом случае ещё можно допустить, что несушка,
принадлежавшая одному лицу, случайно и именно в момент носки, оказалась
во дворе другого, то допустить случайное пребывание курицы в чужом сарае
в продолжение, как минимум, трех недель, довольно сложно.

Ибо в первом имеется ещё один,-дополнительный вопрос, отсутствующий во
втором и оттого требующий отдельного обсуждения: кому был причинен вред
— г-ну Б., заказавшему бутылку, официанту, её несшему, либо ресторану?

Возможно, конечно, что шляпа была им просто забыта; это обстоятельство
дела не меняет.

Против этого заключения можно возразить в том смысле, что в задаче не
сказано, отчего все-таки В. стал садиться — намеревался ли он именно
сесть, или, быть может, отчаянно жестикулируя при разговоре, потерял
равновесие и, неловко отступив назад, плюхнулся в первое попавшееся
кресло, совершенно не думая о том, чье оно — его или чужое. Но в таком
случае и условия задачи были бы сформулированы иначе (ср. казус о
бутылке шампанского). В существующей же редакции ни о чем подобном не
говорится; следовательно, в силу презумпции разумности, нужно
предположить, что г-н В. садился в кресло сознательно — то ли по
окончании разговора, то ли устав от длительного стояния, то ли для того,
чтобы освободить проход — причина здесь уже не важна. Указание лее
только о том, что В. заговорился с соседом объясняет причину путаницы
мест.

Иной подход к проблеме — признание состоявшегося перехода права
собственности на заказанные напитки и кушанья уже в момент их заказа, а
не передачи клиенту — привел бы к абсурдному выводу: о возложении на
клиента риска случайной гибели вещей, которых он и в глаза не видел.
Так, например, можно было бы заставить клиента заплатить за заказанный
им, но сгоревший по случайным причинам, бифштекс, или; за заказанную им,
но разбившуюся ещё на кухне, также по случайным причинам, бутылку вина.

В задаче о фалдах пальто у потерпевшего, к тому же, есть выбор:
потребовать ли возмещение с Т., оборвавшего фалды, или с Н. — владельца
экипажа, под который он едва не попал. Поскольку, однако, в задаче мот
никаких данных о нарушениях, допущенных со стороны владельца данного
экипажа, мы эту возможность не рассматриваем. Нет здесь и оснований для
применения норм об ответственности Н. как владельца источника повышенной
опасности, ибо вред здесь наступил не от взаимодействия экипажа с Л., а
от действий Т. — прохожего, оборвавшего фалды пальто.

Не исключено, кстати, что и ухватился он за проходящего мимо матроса
случайно, рефлекторно размахивая руками при попытках удержать
равновесие.

Дарил-то он «в порыве великодушия», т. е. желая облагодетельствовать
своих друзей. Именно эту цель и преследуют сделки дарения. С пониманием
значения своих действий, таким образом все обстояло благополучно; другое
дело, что даритель не соизмерил своих действий с теми последствиями,
которые они будут иметь лично для него, и оттого не смог вовремя
остановить свой великодушный порыв.

Это обстоятельство весьма неохотно признан… юсь российскими
цивилистами, которые (в особенности — Д. И. Мейер и Г. Ф. Шершеневич)
всеми силами стремились подвести договор купли-продажи под римскую
(консенсуальную) модель.

Полным аналогом рассматриваемой ситуации является следующий случай: А.,
увидев кошелек на другом берегу ручья, направился к нему, чтобы достать,
но пока он перебирался через водную преграду, проходивший по другому
берегу Б. поднял кошелек.

Возможно, конечно, что В., наблюдая за действиями В., когда тот
науськивал собаку на кошелек, будучи хозяином собаки и оттого зная её
повадки и привычки, помогал последнему в этом деле. В таком случае В.
очевидно и недвусмысленно выразил свое намерение овладеть кошельком и
предпринял необходимые к тому действия и в такой ситуации кошелек
следует признать поступившим в общее владение Б. и В..

Интересно, что такой вопрос возникает даже в том случае, если подчистка
была выполнена неискусно и её следы носят явно заметный, при всяком
поверхностном внешнем осмотре, характер. Посетители (руководствуясь
предположениями о надлежащей заботливости и добросовестности содержателя
буфета) должны были бы предположить, что такие подчистки сделаны самим
хозяином, дабы при каждом изменении цен не перепечатывать заново меню. К
слову сказать в меню большинства современных российских кафе можно
встретить цены, написанные от руки поверх других, — замазанных или
заклеенных, — но нам ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-либо из
посетителей справлялся у администрации кафе, действительно ли эти
исправления внесены ими, а не очередной «шаловливой рукой».
Причина—презумпция добросовестности участников гражданского оборота, тем
более — оказывающих так называемые услуги общественного питания по
публичным договорам.

Больше того, на подобные случаи магазины, по просьбе покупателей,
обыкновенно пробивают так называемые подарочные чеки — чеки, содержащие
указание цифрового или штрихового кода товара, но не содержащие указания
цены.

Женская теплая верхняя одежда, вроде плаща с круглым подолом.

Другое дело, что заявляемое ею требование будет подлежать осуществлению
в пользу кухарки; покупательница будет требовать не просто поменять
материю (ей самой), а поменять её кухарке.

В действующем российском законодательстве такой срок прямо определён—
14 дней с момента передачи товара покупателю (п. 1 ст. 502 ГК).

Кроме, разумеется, тех, что были вызваны недоброкачественностью плаща.

В таком случае, кстати, сам профессор впал бы в кредиторскую про-I
грочку; оттого ему пришлось бы оплатить все, предпринятые портным в (то
интересе, расходы (кроме неразумных), так как они уже не были бы

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter

Похожие документы
Обсуждение

Ответить

Курсовые, Дипломы, Рефераты на заказ в кратчайшие сроки
Заказать реферат!
UkrReferat.com. Всі права захищені. 2000-2020