Таль Л.С. – Трудовой договор. Цивилистическое исследование
Оглавление | Следующая »
В.М. Гордон. К учению о трудовых договорах
Призыв проф. Endemann’а к построению общего понятия трудовой сделки.
Лотмаровский трудовой договор и его «основные формы». Трудовой договор в
широком смысле и в тесном. Трудовой договор и рабочий договор. Наем
труда и установление власти над человеком. «Общие положения» Л.С. Таля к
учению о трудовых договорах. Договор о труде как самостоятельная
категория. «Основные типы» трудового договора в конструкции г. Таля.
Рецепт регулирования нерегулированных трудовых договоров. История
развития трудовых договоров в римском праве, в средние века, в русском
праве. Трудовые договоры современных законодательств. Научные директивы
к обособлению «трудового договора в тесном смысле». Затруднения на этом
пути и работа по их устранению. Новая задача науки и законодательства по
отношению к трудовым договорам: «проблема власти над человеком в
гражданском праве».
С выражением «трудовой договор» уже долгое время связывалось
представление об общем понятии трудовой сделки, охватывающем массу
отдельных видов. На необходимость установить такое понятие и подвергнуть
его исследованию давно уже указывалось в научной литературе. Особую
настойчивость в этом отношении проявил профессор Боннского университета
Wilhelm Endemann. Неоднократно в своих трудах высказывал он эту мысль. В
1896 г. он сделал прямой вызов ученому миру, обратив внимание на ту
услугу науке, какую оказал бы тот, кто бы взял на себя исследование
сделки о труде во всех его многообразных проявлениях. Труд, объясняет
он, есть всюду, где применяется любая из сил человека к социальному
существованию. Имеется труд вне зависимости от того, производится ли он
из стремления человека добыть средства к жизни или же из-за потребности
работодателя воспользоваться этим трудом для себя. Безразлично также,
направляется ли труд, чтобы доставить что-либо чисто материальное, либо
нечто высшее, духовное. Труд есть, независимо от того, измеряется ли он
своею продолжительностью или нет, определяется ли вознаграждение за труд
по времени или поштучно, связан ли он со вступлением в известную
зависимость от работодателя или совмещается с сокращением
самостоятельности. Наконец, безразлично даже то, есть ли это труд
платный либо бесплатный. Словом, заключает проф. Endemann, бесконечно
различие модификаций труда; начиная с деятельности высокопоставленного
труженика на почве государственного служения и кончая чернорабочим,
всюду имеется единое понятие «труд». В это понятие и должна углубиться
наука права. Конечно, велико разнообразие отдельных отраслей труда. Но
это не препятствие для того, чтобы выделить то ядро, которое является
одним и тем же во всех этих отраслях, и, сделав это, уловить путеводную
нить для выяснения юридической природы сделки труда в самом широком
смысле.
Эти мысли изображены Эндеманом в работе под заглавием «Die rechtliche
Behandlung der Arbeit»[1].
Прямым откликом на призыв Эндемана считают двухтомный труд Филиппа
Лотмара[2]. Уже первый том, появившийся в 1902 г., вызвал массу работ,
посвященных выяснению нового понятия «Arbeitsvertrag». Несмотря на то
что германское гражданское уложение не знает такого термина, едва ли
можно говорить, чтобы понятие это не получило применения в области права
германского. Положение этого внезаконного термина еще более упрочилось с
появлением в 1908 г. второго тома труда Лотмара, где доведено до конца
во всех деталях строение трудового договора в лотмаровском смысле. Не
подлежит, можно смело сказать, никакому сомнению, что содержание,
вложенное в это понятие творцом его, будет отвергнуто последующими
исследованиями. Но едва ли можно оспаривать влияние Лотмара на
установление и термина «трудовой договор», и общего представления о его
значении. Это именно Лотмар сделал то, что выражения «Arbeitsvertrag» и
«трудовой договор» вызывают представление о таком понятии, которое
охватывает широкий круг сделок, касающихся трудовой деятельности в
различных ее проявлениях.
Всеобъемлющим родовым явлением представляется, по Лотмару, трудовой
договор, по которому одна сторона принимает на себя исполнение работы, а
другая – уплату вознаграждения (I том, стр. 34). Под это отвлеченное
понятие трудового договора Лотмар подводит полтора десятка договоров,
помещенных под различными наименованиями в разных местах германского
законодательства, без указания существующей связи между ними.
Усматривая, однако, общие черты, всем им свойственные, Лотмар сводит эти
договоры к двум «основным формам» трудового договора. Для договоров
первой формы считает он характерным, что в них вознаграждение
назначается за работу вместе с соединенным с нею результатом; таким
договорам дает он наименование аккордных (Accord). В договорах второй
формы вознаграждение назначается за работу независимо от ее результата,
за работу известной продолжительности (Zeitlohnvertrag)[3].
Когда теперь, после Лотмара и вызванной им литературы, посвященной
созданному им понятию «трудовой договор», появляется книга, носящая
такое же заглавие, невольно получается ассоциация представления.
Естественно является мысль, что это опять новый отзвук на призыв
Эндемана и новая работа, посвященная уже созданному Лотмаром понятию.
Представление о лотмаровском трудовом договоре в широком смысле само
собою приходит в голову и при виде книги:
Л.С. Таль. Трудовой договор. Цивилистическое исследование. Общие учения.
Ярославль, 1913. Стр. 422+XII.
Свое отношение к описанному положению проблемы трудового договора Л.С.
Таль объясняет следующим образом. Мы, говорит он (стр. 53), пойдем по
пути, намеченному Лотмаром, но не ставим себе столь обширной задачи, как
этот ученый, и расходимся с ним в определении «основных форм». Новое
исследование о трудовом договоре, поясняет автор, не охватывает всей
области договоров о труде или «трудового договора» в «лотмаровском
смысле». Предмет исследования г. Таля – «трудовой договор» в тесном
смысле. Это, по его объяснению, тип трудовых отношений, вытекающих из
подчинения рабочей силы одного человека целям и власти другого.
Таким образом, книга г. Таля о трудовом договоре касается иного предмета
исследования, а не того, который разрабатывался раньше него под таким
же, как у него, заголовком. Предметом исследования г. Таля является лишь
тот договор, который имеет более распространенное название «рабочий
договор».
Автор же нашел это понятие неподходящим. По его объяснению, оно вызывает
представление о сделке, заключаемой рабочими как представителями
определенного социального класса. Но опасности смешения понятий едва ли
автор избег. Его термин «трудовой договор» вызывает равным образом
представление о другой сделке. Опасность здесь еще бoльшая, ибо трудовой
договор в широком смысле есть родовое понятие по отношению к тому
отдельному типу, который желает исследовать Л.С. Таль.
Термин «трудовой договор» уже ранее был введен в нашей литературе.
Сделавший это проф. В.Б. Ельяшевич передал таким выражением не что иное,
как германский термин «Arbeitsvertrag» и французский «contrat de
travail». Выражение «трудовой договор» – было при этом объяснено –
должно обнять все формы труда[4]. В книге же Л.С. Таля предмет
исследования составляет только один тип трудовых отношений, который, как
желает автор доказать, действительно существует и в хозяйственной жизни
имеет значение преобладающего договорного типа (стр. 53).
Таким образом, хотя и с ограничением в предмете специальной разработки,
мы имеем новый труд, посвященный юридическому освещению отношений,
возникающих при эксплуатации человеческого труда. Это одна из тех
проблем, которые, по всей справедливости, могут быть названы очередными,
требующими внимания и со стороны законодателей, и со стороны деятелей
науки. В области законодательной уже начато дело пересмотра правовых
норм, регулировавших отношения между работодателем и исполнителем
работы. В целом ряде государств, отмечает г. Таль, намечены и отчасти
уже осуществлены коренные реформы законодательства о найме труда с целью
его согласования с изменившимися условиями хозяйственной жизни и
правовыми воззрениями. Этот поворот внимания законодателей не должен
оставаться без отклика со стороны науки. Нет сомнения, перед нею стоит
задача «согласовать учения и законодательные нормы о найме труда с
истинною природою договора, устанавливающего» – «временную власть над
чужою личностью».
Эту жизненную проблему и берет он предметом своего исследования. Он
обещает дать «цивилистическое исследование», дать «анализ и формулировку
отдельных правовых начал, касающихся трудового договора». Но при
выполнении обещаний встретились серьезные затруднения. Учения о
заключении, предмете, содержании и прекращении трудового договора
пришлось из-за них отложить до второй части, до новой книги, а в ныне
изданной – заняться… устранением затруднений. С этой целью автор взял на
себя труд «выяснить особенности договоров о труде вообще, как
юридической категории, и определить то место, которое занимает среди них
изучаемый договор», имеющий, как старается автор доказать,
первенствующую роль и значение самостоятельного типа. Этим задачам под
наименованием «Общие учения» и посвятил автор первую часть своего
исследования. Не выжидая окончания второй, он выпустил в свет эту
первую, заявляя, что она преследует самостоятельную цель; какую – это
предоставлено догадливости читателя.
«Общие учения» о трудовом договоре занимают том крупного размера: число
страниц свыше 400. Внешний состав книги – четыре главы, сверх
предшествующих им предисловия, оглавления и введения.
Первая глава имеет наименование: Договор о труде как самостоятельная
категория. Около 50 страниц посвящено выяснению признаков,
характеризующих общее понятие «договора о труде» и, в частности,
преобладающий в жизни тип трудовых сделок – «трудовой договор». Но как
же разграничить «договор о труде» и «трудовой договор»? Первый включает
в себя второй. Тогда недопустима такая терминология: получается смешение
части с целым.
Автор решительно восстает против воззрения, высказывавшегося Виндшейдом,
Дернбургом, Schollmeyer’ом, у нас проф. А.М. Гуляевым, против воззрения
старого римского права и устарелого французского code civil. Он
доказывает, вопреки им, невозможность подводить и обещание работы, и
обещание предоставления вещи в пользование под одно юридическое понятие:
такой прием считает он «практически бесплодным», «историческим
пережитком», «ничем не оправдываемым доктринерством». Из числа
сторонников критикуемого воззрения он старается освободить проф.
Planiol’я, но цитата, им приведенная (Planiol, Traite elementaire de
droit civil, II [издание?], § 1826), составляет препятствие, которое не
удалось автору разрушить. Впрочем, и автор не возражает против
объединения в одну категорию всех договоров о возмездном пользовании,
считая возможным присоединить «договоры о труде» к договорам о
возмездном пользовании имуществом (стр. 10), хотя перед этим
высказывается против воззрения Schollmeyer’а, отстаивающего пригодность
общего понятия «договора о возмездном пользовании» для современного
права, и против взгляда, представляющего «возмездное пользование трудом
и вещами, как разновидности одного общего понятия» (стр. 7).
Особенность труда как предмета гражданского оборота автор видит в его
неотделимости от личности работника (стр. 10), а единственным
специфическим элементом в составе договора о труде считает обещание
работы (стр. 12), т.е., поясняет он несколько ниже, проявление
человеческой деятельности, и именно в направлении, желательном для
контрагента. Господствующему учению он ставит в укор, что оно отрицает
значение первого момента для юридической природы договора, считая
характерным лишь то обстоятельство, что одно лицо за вознаграждение
приобретает право пользоваться чужими благами, независимо от того, в чем
эти блага заключаются. Самый термин «пользование» прежде всего находит
он неподходящим: обозначение известного отношения словом «пользование»
еще не дает никакого представления ни об основании, ни о содержании
обозначенного права. Впрочем, автор идет на уступку. Термину
«пользование» придает он значение только в несколько более узком смысле,
в смысле извлечения выгод из чужого имущества, без перехода его в
собственность пользователя и без экономического уничтожения этого
имущества. Но и в таком узком смысле автор не признает большой
пригодности этого понятия для характеристики прав по той причине, что и
в таком ограниченном виде оно входит в содержание и вещных, и
обязательственных прав. Для юридической же квалификации договоров о
труде оно уже потому непригодно, что ныне это единственно юридически
возможная форма извлечения выгод из труда свободного человека. – Только
в особенностях объекта видит автор специфический характер договоров о
труде.
От прецизирования внутреннего состава договора о труде переходит автор к
определению круга сделок, входящих в категорию таких договоров (стр. 24
сл.). К ним относит он только те сделки, в которых обещание работы
составляет логически необходимый элемент. Выставив такой масштаб, он
спешит, однако, показать трудность его применения. Он делает большой
экскурс в сторону, на ряде страниц воспроизводит целое учение о договоре
поклажи, как пример, показывающий, что бывают случаи, когда вопрос о
том, составляет ли обещание работы essentiale negotii или нет,
возбуждает сомнение. Но затруднительность выполнения рецепта не
остановила автора. Дав критерий «обещание работы» (стр. 25) или
«обещание труда» (стр. 31), он дает засим объяснение того, что должно
разуметь под «трудом» как предметом договора. Под этим автор предлагает
разуметь а) юридически релевантную деятельность, б) в чужом интересе, в)
отправляемую обещавшим ее лично или им организуемую.
Нельзя сказать, чтобы признак «юридически релевантная деятельность»
отличался доступностью и точностью. Автор, впрочем, раскрывает свой
шифр. Юридически релевантною именует он такую деятельность, обещание
которой составляет типичный элемент для данного договора, conditio sine
qua non для его отнесения к определенной юридически категории. Едва ли,
однако, и это раскрытие смысла выражения может привести к точному
определению понятия.
Мало сказать, что характерным признаком труда является «деятельность».
Это понимал и автор, когда добавил слова «юридически релевантная». Но
этим он не достиг большого результата. Если сказать, что это должна быть
деятельность типичная, такая, какою надо ей быть, чтобы быть
характерною, это еще не дает характеристики, это не двигает еще дела
выяснения понятия. Остается открытым вопрос: что же именно является
характерным для этой деятельности, чтобы она могла характеризовать
трудовой договор? Иначе в такой характеристике не хватает именно
характеризующего элемента. А без этого можно ли достичь обособления
договоров о труде? Между тем сомнению не подлежит, обособление их в
самостоятельную категорию имеет и теоретическое, и практическое
значение. Это убедительно выясняет сам автор (стр. 34 след.). Оно,
говорит он, открывает возможность уделить должное внимание разнице между
обещанием имущества и обещанием труда в смысле траты человеческой
энергии. Отчего же здесь не добавлен признак «релевантности»? Почему не
сказано о «релевантной» «трате человеческой энергии»? Автор обходится
без этого признака. Но тут он прав. Обещание имущества отличимо от
обещания труда при одном указании на признак «деятельности», «траты
человеческой энергии» без добавления «релевантности». Едва ли большую
пользу принесет она и для дифференциации договоров о труде, для того,
чтобы разграничить некоторые близко соприкасающиеся, но юридически
разнородные договоры, как подряд и поставку, товарищество и обещание
работы за долевое вознаграждение. Конечно, обособление договоров о труде
в одну категорию облегчило бы это разграничение, но для этого необходима
полная определенность признаков обособления. Релевантность таким
качеством не обладает. Договор о труде нельзя отличать от других
договоров тем, что при первых имеется в виду деятельность релевантная, а
при других может идти речь также о деятельности, но не релевантной.
«Деятельность» важно характеризовать для разграничения отдельных
договоров о труде; но для того мало выражения «релевантная»
деятельность; надо сказать, в чем она именно должна проявляться. Для
обособления же договоров о труде от иного рода договоров необходимо
противопоставление деятельности как предмета обещания от иных предметов
обещания. Иначе говоря, признак «релевантность» в последнем случае не
нужен, а в первом – мало полезен. Да и сам автор, представляя
разграничение, напр., подряда и поставки, указывает, что характерным
признаком поставки является то приобретение известного количества вещей,
на которое направлено намерение сторон, а для подряда характерно, что
стороны имели в виду результаты деятельности подрядчика.
Аналогичным образом обстоит дело и при отграничении трудового договора
от договора товарищества; суть отраничения заключается не в том, что в
обоих случаях идет дело о деятельности релевантной при трудовом договоре
и нерелевантной при товариществе; различие сводится именно к тому, что
при трудовом договоре одно лицо обещает другому деятельность, а при
товариществе – соглашение касается производимых совместными усилиями
продуктов, добываемых результатов.
То обособление договоров о труде в одну категорию, о котором говорит
автор, важно, наконец, и с точки зрения схематической. С одной стороны,
важно объединить в одну группу разрозненную массу договоров о труде для
правильного понимания их взаимного соотношения и природы каждого из них.
С другой стороны, важно отстранить все те договоры, сближение которых с
договорами о труде сопряжено с опасностью смешения понятий. Ввиду этого
«улучшение классификации правовых явлений» представляется важным
результатом, к которому может привести обособление договоров о труде;
эту задачу взял на себя автор. Выполнению ее и посвящена настоящая
книга.
Обособление договоров в одну группу, как показывает автор, может быть
двояким. Говоря о группе, мы можем себе представить или родовое понятие,
или собирательное название, аналогичное названиям «меновые», «кредитные»
сделки. Объединение договоров о труде автор считает возможным именно в
последнем смысле, считая, что такой прием, вызываемый необходимостью
устанавливать для каждой группы трудовых договоров особые правовые
начала, не препятствует систематическому отмежеванию их от прочих
имущественных сделок. Несмотря на высказанную юристами не раз мысль о
необходимости построения общего понятия о трудовой сделке, это понятие
долгое время оставалось «юридически не продуманным». Не считает автор
это дело исполненным, несмотря на то, что в недавнее время наука
обогатилась двухтомным исследованием Филиппа Лотмара, посвященным
«трудовому договору как родовой категории». По его определению, это
«взаимный обязательственный договор, которым одна сторона обещает
исполнение работы, а другая – уплату вознаграждения». Это определение
автор находит неудовлетворительным, как не отмечающее, по
«несущественности» и ради законченности логической абстракции, элемент
личной связанности работника, имеющий, однако, преобладающее значение в
большинстве трудовых договоров. Неудача попытки Лотмара конструировать
понятие трудового договора не остановила, однако, нашего автора от
намерения пойти по пути, намеченному Лотмаром, не охватывая, впрочем,
всей области договоров о труде или «трудового договора» в лотмаровском
смысле.
Примечания:
[1] Jahrbuecher fuer Nationaloekonomie und Statistik, 3-e Folge, XII
Band [1896], стр. 641 и сл., особ. 706–708.
[2] Philipp Lotmar. Der Arbeitsvertrag nach dem Privatrecht des
deutschen Reiches, I Band [1902], XX+827; II Band [1908], XVIII+1049.
[3] Для ознакомления с основами учения Лотмара может быть рекомендована
рецензия Л.С. Таля, помещенная в Журнале Министерства Юстиции за 1909
г., кн. 1, стр. 285–298.
[4] Новое движение в области договора о труде (Право, 1907, № 3, стр.
172, прим.).
Первый шаг в этом направлении уже сделан. Сделан он самим же Л.С. Талем
в его статье «Проблема власти над человеком в гражданском праве»[5].
Понятию власти в гражданском праве, в частности и понятию хозяйской
власти, не уделялось особого внимания при научных исследованиях. Своим
новым очерком г. Таль, конечно, еще не восполняет научного пробела. Пока
он пытается лишь проследить направление юридической мысли по выдвинутому
им вопросу. Впрочем, не ограничиваясь такою историею идей, он доходит до
определения понятия о власти над человеком. По современным воззрениям,
говорит он, власть всегда сопряжена для ее носителя с известными
правовыми обязанностями, всякая власть в гражданском праве обязывает ее
носителя пользоваться ею сообразно с ее общественным назначением и
является в указанном смысле социальным служением. Такое понимание
власти, сознает автор, не совмещается с господствующим воззрением на
власть как на содержание субъективного права. но он, видимо, знает
доброе правило: «ne craignez jamais le fait contraire, car chaque fait
contraire est le germe d’une decouverte». За изменением взгляда на
юридическую сущность власти явится, ждет он, пересмотр учения о
субъективном праве. Поживем – увидим! Но уже для проблемы трудового
договора, хотя бы в том тесном смысле, который рекомендует г. Таль,
выяснение сущности власти в гражданском праве есть неизбежный шаг для
того по крайней мере, чтобы явить миру во всякой ясности новую
юридическую фигуру «трудового договора в тесном смысле». Тогда, быть
может, устранится и то многообразие, которое порождено Л.С. Талем,
заставляющим ныне говорить о трудовом договоре и в широком значении
слова, и в тесном, и в «лотмаровском смысле», и в собственном понимании
Л.С. Таля.
Влад. Гордон
Печатается по:
Вестник Гражданского Права. 1913. № 8. с. 100–127.
П. По-ский. Рецензия на книгу: Л.С. Таль. Трудовой договор.
Цивилистическое исследование
Л.С. Таль. Трудовой договор. Цивилистическое исследование. Ч. I. Общие
учения. Ярославль, 1913 г., стр. XII+422
Книга эта и по своей теме, и по исполнению этой темы заслуживает
большого внимания не только со стороны цивилистов, но со стороны всех,
кто сколько-нибудь интересуется легальным положением рабочего в его
отношениях к работодателю.
Подчеркивая известный консерватизм, который присущ нормам гражданского
права и в силу которого «исторически сложившиеся типы
гражданско-правовых институтов и юридические понятия в течение многих
веков остаются неизменными» (Введение, стр. 1), находя, что такой
консерватизм до известной степени – явление естественное, так как «право
каждого народа составляет в значительной степени продукт и неотделимую
часть его культуры, которая не может быстро и резко меняться даже при
самых благоприятных обстоятельствах» (стр. 2), автор, однако, энергично
подчеркивает, что консерватизм имеет свой разумный предел. «Наука и
законодательство не должны сохранять, правовых пережитков, не
соответствующих изменившимся воззрениям и потребностям оборота и без
пользы для общества и государства затрудняющих рост материальной и
духовной культуры. В упорном отстаивании правовых форм и институтов,
утративших реальное содержание и реальный смысл, отнюдь не проявляется
разумный консерватизм, а только неспособность или нежелание считаться с
происшедшими переменами в правосознании общества» (стр. 2–3).
И вот, во имя разумного предела, положенного консерватизму гражданского
права природой вещей, автор полагает, что перед законодательством и
наукой гражданского права стоит неотложная задача категорическим и
решительным образом пересмотреть современную постановку вопроса о найме
труда. По мнению автора, с которым трудно не согласиться, в данном
вопросе консерватизм гражданского права (и науки) далеко перешел
положенный ему разумный предел и давно уже не отвечает ни изменившимся
социальным и политическим условиям современности, ни правосознанию
современного общества. Как наука, так и действующее право в области
договоров о труде до сих пор руководствуются главным образом принципами,
понятиями и воззрениями, полученными от античных веков и средневековья.
А между тем, «немногие есть области гражданского оборота…, где
социальные условия и правовые воззрения современного общества и
государства в большей степени отличаются от условий и воззрений
античного мира, средних веков и даже недавнего прошлого, чем в области
договоров о труде» (стр. 3).
Такова главная, основная позиция автора, с которой, повторяем, трудно не
согласиться. В чем же заключается, по мнению автора, разлад между
действующим правом, основанным на исторических традициях, и между живыми
голосами жизни, требующими изменения права? Формулируем кратко его
воззрения.
Действующее право и примыкающее к нему господствующее в науке
гражданского права учение считают «характерным для юридической природы,
если не всех, то главнейших договоров о труде… лишь то обстоятельство,
что одно лицо за вознаграждение приобретает право пользоваться чужими
благами» (стр. 12, курсив автора). Труд, согласно этому воззрению,
оказывается таким же «чужим благом», как, напр., чужие сани или чужая
машина, взятая на пользование. Труд – известная меновая ценность,
принадлежащая работнику, и он, заключая договор с работодателем, дает в
пользование эту ценность, принадлежащую ему, за деньги (или даже за
другие вещи), принадлежащие работодателю. Из такого понимания сущности
договоров о труде вытекал для действующего права и для
теоретиков-цивилистов целый ряд весьма важных последствий, напр.,
представление о полном равенстве сторон, заключающих договор, и вообще
трактовка договора как свободного соглашения равноправных лиц. При этом
совершенно упускалось то социальное взаимоотношение, в каком находится
работодатель и рабочий, заключая договор, и какое, по существу, является
господством с одной стороны и подчинением – с другой.
Элемент личного подчинения, заключающийся в значительной части договоров
о труде, игнорируется, таким образом, как господствующим направлением
цивилистической науки, так до самого последнего времени и гражданскими
законами. Однако это не значит, что этот элемент вообще игнорируется и
игнорировался законодательством. Нет. Господствует только убеждение, что
поскольку дело идет о личном подчинении работника, постольку вопросом
должны интересоваться не нормы гражданского права и не цивилистическое
учение о договорах, а нормы административного и отчасти семейственного
права и соответствующие учения дисциплины. Факт подчиненности рабочих
интересовал законодателя, но рассматривалась эта подчиненность не как
вытекающая из определенных свойств договора о труде, а с одной стороны –
из простого констатирования наличности хозяйской власти, к которой
законодатель был склонен относиться весьма благожелательно, с другой
стороны – из соображений общеправового характера, напр., из понимания
работника как свободной личности, свобода которой не может быть
отчуждена и нарушена никакими договорами. В силу этого, наряду с
представлением в гражданских законах договоров о найме труда как
свободных соглашений равноправных лиц об обмене благами в
административных кодексах появлялись известные нормы, касающиеся личных,
длительных взаимоотношений господства и подчиненности между рабочими и
их хозяевами. Но эти нормы, совершенно не связанные с общим понятием
существа договоров о труде или какой-либо отдельной общей категории
договоров о труде, были разрознены и специальны по своему содержанию.
Одни нормы, напр., говорили о торговых учениках, другие – о найме
ремесленных подмастерий и т.д. Поскольку дело шло о домашних слугах,
соответствующие постановления о них, как о лицах, тесно связанных с
семьею хозяина, включались даже в постановления семейственного права.
Обозрев законодательство, действовавшее в течение XIX века на Западе,
автор приходит в общем к такому выводу (стр. 336–337). Составители
гражданских кодексов «признавали наем труда предметом гражданского и, в
частности, обязательственного права лишь настолько, насколько его
предметом было обещание работы и вознаграждения. Все лежавшее за этими
пределами не укладывалось в представление о договоре как свободном
соглашении равноправных лиц. Но это вовсе не значит, что
законодательство считало подчинение работника хозяйской власти
аномалиею, боролось с ним или совершенно отказалось от нормировки
трудовых отношений, построенных на хозяйском авторитете. Эти отношения
составляли предмет отчасти семейственного, отчасти публичного права,
отчасти специальных узаконений, содержавших нормы частного и публичного
права. Они регулировались законом без системы, не на основании общих,
однообразных положений, вне гражданских законов».
Автор весьма подробно и обстоятельно (стр. 150–310, глава третья
«Исторические основания трудового договора») доказывает, что подобная
вышеначертанная постановка вопроса договоров о труде является
историческим наследием прошлых веков. То понятие существа договоров о
труде, какое нашло отражение в гражданских кодексах, – понятие о труде
как потенциальной ценности, мысленно обособляемой при заключении
договора от личности работника и обмениваемой на деньги» (стр. 306), –
сложилось в условиях римского рабского хозяйства. Согласно римским
правовым представлениям, воспитавшимся на противопоставлении личности
свободного человека рабу, «личность свободного человека юридически не
могла быть предметом договора, но таковым могла быть свойственная ему
способность к труду, как нечто отдельное и отличное от него самого»
(стр. 307).
Это индивидуалистическое понимание договоров о труде заимствовала
романистическая юриспруденция, которая «зависимые отношения… или
игнорировала, или втискивала в рамки римского учения о рабах».
С другой стороны, представлением о хозяйской власти как власти или
публично-правовой, или семейственной мы обязаны средним векам. Здесь
договорный, гражданско-правовой характер длительного служебного
положения человека отходил на второй план. «Патриархальный строй
средневековой семьи, тенденция к образованию сплоченных союзов,
построенных на мысли о господстве главы союза над его членами, их защите
и представительстве, существование обособленных правовых сфер, автономно
регулирующих свои внутренние отношения, наконец, общие экономические,
политические и культурные условия – способствовали сохранению и
укреплению идеи хозяйского авторитета и оттеснению договорного элемента»
(стр. 308–309). «Когда отношения утратили свой семейный характер,
хозяйская власть в интересах порядка и по соображениям экономической
политики энергично поддерживалась государством во всех областях наемного
труда, регулируемого специальным законодательством» (стр. 309). Юристы
эпохи полицейского государства, вполне сходясь с духом и
законодательством полицейского государства, развили и удержали
средневековую точку зрения, которая нормировку отношений зависимости,
вытекавших из договора о труде, признала функцией государственного
управления и, следовательно, предметом административного, а не
гражданского права. Таким образом, Л.С. Таль вполне справедливо видит в
господствующем взгляде на сущность договора о труде и в постановке
вопроса в законодательстве отзвук римских и средневековых взглядов на
вопрос. Сам автор является решительным противником этого господствующего
взгляда.
Вслед за Офнером (Das Rechtsprinzip des Arbeitslohnes nach herrschendem
System, Wien, 1884), Эндеманом (Die rechtliche Behandlung der Arbeit,
Jahrb. f. Nationaloek. und Stat., 1896) и в особенности за Лотмаром (Der
Arbeitsvertrag nach dem Privatrecht des dentschen Reiches, Leipzig,
1902), автор категорически настаивает на выделении договоров о труде в
самостоятельную договорную категорию, отделяя их от договоров о
возмездном пользовании имуществом, к каковой группе договоры о труде
должны быть отнесены по господствующей теории. Основанием такого
выделения являются особенности труда как предмета гражданского оборота;
прежде всего такая особенность заключается в неотделимости труда от
личности работника. «Всякий договор о труде имеет в виду фактическую
трату человеческой энергии, проявление рабочей силы, неразрывно
связанной с человеческою личностью, частичное или полное поглощение
последней целями других лиц» (стр. 10–11). В свойствах труда как
предмета гражданского правооборота и заключается специфическая
особенность договоров о труде, объясняющая, по мнению автора, все
характерные черты этих договоров. Он доказывает (стр. 34–42), что
«обособление договоров о труде в самостоятельную категорию имеет для
цивилистической науки и законодательства не только важное теоретическое
значение, но также существенные практические преимущества». Такое
выделение, поддерживая факт, что в сфере договорных отношений мы сплошь
да рядом имеем дело с властью человека над человеком, очищает путь «к
гражданско-правовой нормировке трудовых отношений, исходящей, где это
необходимо, из указанного факта, устанавливающей пределы власти и
подчинения и тем самым ограждающей человеческую личность от превращения
в пассивное средство для чужих целей, наравне с имуществом» (стр. 35);
такое выделение значительно облегчает разграничение некоторых
экономически очень близко соприкасающихся, но юридически совершенно
разнородных договоров (напр., договора подряда от поставки предметов,
изготовляемых самим поставщиком); такое выделение, наконец, прекратит то
хаотическое состояние законоположений о договорах о труде, какое имеется
в настоящее время. Итак, Л.С. Таль настаивает на выделении договоров о
труде в особую категорию. Однако нам кажется, не в этом «настаивании»
заключается суть идей автора. Суть его идей заключается в признании
необходимости выделения в особую самостоятельную группу определенной
категории договоров о труде. Эту категорию автор называет трудовым
договором (понятие более узкое в отношении более широкого понятия: всех
вообще договоров о труде), и учение его о трудовом договоре является
резко противоположным господствующей вышеизложенной доктрине.
«Потребность в чужом труде, – пишет автор (стр. 80), – в практической
жизни удовлетворяется путем договора двояким образом: или работа
обещается работником в виде собственной хозяйственной деятельности,
обособленной от деятельности работодателя (предпринимательский труд),
или работодатель приобретает право в течение известного времени и в
определенных границах располагает чужою рабочею силою как орудием своей
хозяйственной деятельности, направляя ее по своему усмотрению (служебный
труд). В последнем случае работник в соответственных пределах на время
ограничивается в своем хозяйственном самоопределении. отправляемая им по
договору деятельность экономически составляет деятельность работодателя,
осуществляемую через него, а не его собственную. Правовою формою для
такого приспособления рабочей силы одного человека к задачам другого и
служит трудовой договор». Сущность этого договора заключается в том, что
«одно лицо обещает за вознаграждение приложение своей рабочей силы на
определенный или неопределенный срок к предприятию или хозяйству другого
в качестве несамостоятельного работника (рабочего, служащего или
ученика), обязуясь подчиняться, насколько это вытекает из содержания и
цели договора, хозяйской власти работодателя» (стр. 84, курсив автора).
«Рядом с этим, обнимающим важнейшие для малоимущего населения виды
трудовых сделок, основным типом стоит другой, охватывающий не менее
обширную область договоров о самостоятельном или предпринимательском
труде. Мы можем его определить как договор, коим одно лицо обещает
другому определенную работу, лично им исполняемую или им организуемую,
без подчинения хозяйской власти, а другое лицо обещает вознаграждение за
эту работу… Договором этого типа не устанавливается хозяйская власть
над работником» (стр. 84–85; курсив автора).
Конструированием понятия трудового договора, сущность которого, как
видно из предыдущего, заключается в частичном подчинении личности
работника хозяйской власти работодателя, автор категорическим и
радикальным образом рвет с господствующим представлением о договоре о
найме труда. Элемент личного подчинения не игнорируется, а выдвигается
на первый план. Кажется, не может быть двух мнений, что такое выдвигание
элемента личной подчиненности вполне отвечает социальной сущности
современных взаимоотношений между рабочим и работодателем, а также
вполне отвечает и современному правосознанию. Только исходя из такого
принципиального понимания существа рабочего договора, можно логически
понять и объяснить те новые течения в рабочем законодательстве, какие с
точки зрения господствующего цивилистического мировоззрения, будут не
чем иным, как только отступлением от общих принципов. Лишь из того
понимания трудового договора, какое дает автор, можно логически вывести
и алиментный характер заработной платы, и ответственность
предпринимателя за всякий ущерб, какой несет несамостоятельный рабочий,
работая на него (исключая, разумеется, случаи доказанной вины рабочего)
и пр. и пр. И алиментный характер заработной платы, и ответственность
(указанная) предпринимателя естественно вытекают, если признать, что в
силу трудового договора рабочий ставит себя в зависимое,
несамостоятельное положение, обязуясь часто всю свою рабочую силу
отдавать в распоряжение своего хозяина, от которого в силу этого только
и может иметь средства к жизни.
В силу этого нельзя не приветствовать указанных автором в последней
части книги некоторых, – правда, зачаточных еще, попыток различных
законодательств и законопроектов, отрешившись от традиционных взглядов,
стать на тот путь, на какой столь решительно вступает автор; последний,
впрочем, не является единственным пионером в данном отношении, разделяя
часть искания новых путей в области нормировки договоров о труде с целым
рядом других писателей, как экономистов и социал-политиков, так и
юристов. (См. изложение различных теорий… стр. 57 след., 400 след.;
изложение законов и законопроектов, в частности бельгийского закона 1900
г., германского уложения 1896 г., голландской новеллы 1907 г. и пр.,
стр. 352–398).
Мы ограничимся, говоря о труде Л.С. Таля, тем, что сделали, т.е.
изложением остова мыслей автора, остова, безусловно, интересного и
ценного. Конечно, можно было бы сказать еще многое, и против многого
можно было бы поспорить. Так, возбуждает большие сомнения
общетеоретическая часть работы Л.С. Таля, где он дает указания, как
отыскивать нормы «действующего неформального» права (нам лично его
указания кажутся, – стр. 140–149, – достаточно неясными и спутанными;
точка зрения de lege lata не вполне различается от точки зрения de lege
ferenda). Можно было бы указать на некоторую спутанность в плане книги и
на то, что часть теории по вопросу, интересующему автора, изложена с
недостаточной отчетливостью. Можно было бы указать и еще на кое-что. Но
все это частности. Суть же книги Таля, безусловно, интересна,
заслуживает полного внимания и заставляет ждать обещанной автором второй
части труда, в которой будет заключаться «догматический анализ
юридической природы трудового договора и связанных с ним правовых
последствий».
П. По-ский
Печатается по:
Журнал Министерства юстиции. 1913. № 9. С. 382–389.
Примечания:
[5] Юридический Вестник, 1913, III, стр. 103–140.
Трудовой договор: Цивилистическое исследование.
Часть I – Общие учения
Предисловие
По вопросу о найме труда в настоящее время наука гражданского права и
законодательства стоят на поворотном пункте. Правовая жизнь со времени
рецепции римского права в этой области протекала по двум смежным руслам,
нигде почти не соприкасавшимся. Романистическая юриспруденция исходила
от представления об оборотной сделке, об обмене одной ценности
пользования услугами на другую, на деньги. Только отношения,
непосредственно проистекавшие из найма как оборотной сделки, составляли
предмет гражданского права.
Рядом с таким представлением о найме мы в хозяйственной жизни прошлого и
настоящего времени встречаем многочисленные формы пользования чужим
трудом, сопряженные с временным подчинением личности работника воле и
власти нанимателя, с поглощением рабочей силы нанявшегося тою социальною
единицею – хозяйством, предприятием и пр., – во главе которой стоит
наниматель. Работник тут не обещает конкретно-определенной услуги, а
деятельность, сообразуемую с будущими указаниями нанимателя или с
задачами и нуждами обслуживаемого хозяйства и предприятия. Мы называем
такие сделки «трудовыми договорами».
Юристы до последнего времени не видели в подчинении личности работника
воле или целям работодателя специфической особенности определенной
категории или определенного типа трудовых сделок. Этому последствию
договора или вовсе не придавалось юридического значения или же оно
считалось лежавшим вне пределов обязательственного права. Власть над
чужою личностью, хотя бы она и устанавливалась договором, в тех случаях,
когда она вообще признавалась правовым, а не чисто социальным явлением,
регулировалась нормами то семейственного, то публичного права. Отдельные
же виды трудовых отношений, сопряженных с временным подчинением личности
работника, составляли предмет специальных узаконений.
С середины XIX века вследствие быстрого развития промышленности и
изменения социальных и политических условий в большинстве западных
государств значение трудовых отношений второго типа быстро возрастает.
Но это отразилось только на росте специального законодательства;
постановления же гражданских кодексов о найме труда в течение всего XIX
века оставались без изменения.
Такое положение вещей в настоящее время никого не удовлетворяет.
Правосознание современного общества не мирится дольше с безразличным
отношением гражданских законов к преобладающему в жизни типу трудового
отношения, служащему правовым основанием материального существования
значительной части населения. Силою вещей перед наукою и
законодательством поставлена задача согласовать учения и законодательные
нормы о найме труда с истинною природою договора, устанавливающего не
столько обыкновенное обязательственное отношение, сколько временную
власть над чужою личностью.
Посильной разработке этой проблемы посвящено наше исследование. Но,
приступив к ней, мы с первых же шагов встретились с серьезными
затруднениями. Прежде всего ни в законе, ни в науке нет общей категории
договоров о труде, на фоне которой можно было бы оттенить специфические
особенности указанного договора как самостоятельного правового
института. Не существует далее ни общепризнанного понятия о трудовом
договоре, ни точно формулированных юридических принципов, на которых
построено трудовое отношение. Даже самое существование этого договора
как отдельного типа, отличного от найма услуг, не может считаться
общепризнанным, а еще должно быть доказано путем анализа фактов
хозяйственной жизни и новейшего гражданского законодательства.
Мы скоро убедились, что задача, которую мы себе поставили, – изучение
гражданско-правовых особенностей договора, превращающего на время
рабочую силу нанявшегося в орудие чужой деятельности, – невыполнима на
почве господствующего учения о найме труда и господствующей
классификации трудовых сделок. Если не ограничиться
формально-логическими построениями безотносительно к тому, соответствуют
ли они реальным явлениям жизни или нет, необходимо, прежде чем
приступить к анализу и формулировке отдельных правовых начал, касающихся
трудового договора, выяснить особенности договоров о труде вообще как
юридической категории и определить то место, которое занимает среди них
изучаемый нами договор. Мы постараемся доказать, что в современном
хозяйственном быту ему принадлежат среди этих договоров первенствующая
роль и значение самостоятельного правового типа, отличительные свойства
которого властно предопределяют отношение к нему гражданского права. В
экономической литературе это уже давно признается и, как мы увидим,
делались попытки, – правда, неудачные, – определить его юридическую
сущность.
Расхождение принятых в цивилистической науке и в гражданских законах
понятий и построений с преобладающими в современном обороте формами
пользования чужим трудом, конечно, не может быть случайным явлением. Для
критической оценки первых необходимо раскрыть корни этого разлада,
проследить его причины в истории права и проверить их действительность и
значение для современной жизни. К сожалению, мы и тут не могли
ограничиться ссылкою на специальную литературу и воспроизведением
выводов, добытых историками права, так как систематическая история найма
труда до сих пор не написана. Мы вынуждены были попытаться собственными
силами собрать и осветить данные, свидетельствующие о том, что условия,
в которых сложились романистическое учение о найме труда как меновой
ценности и воззрение, что личная связанность работника составляет для
гражданского права иррелевантное обстоятельство, давно исчезли. Исчезли
также основания, по которым в Средние и следующие века договоры,
устанавливавшие хозяйскую власть над нанявшимся и хозяйские обязанности
по отношению к его личности, не получали доступа в охраняемую
романистическою юриспруденциею крепость гражданского права, а составляли
предмет отчасти местного («германского»), отчасти публичного права.
Трудовой договор, пустивший глубокие корни в хозяйском быту, несмотря на
непризнание его цивилистическою наукою, с начала XX века начинает
вытеснять из гражданских законов построенный на мысли о возмездном
пользовании чужими благами личный наем и отделяться от возмездного
обещания отдельных услуг (поручений). Мы в последней главе даем возможно
полный обзор его завоевательного шествия и им заканчиваем первую часть
нашего исследования.
Так как она преследует самостоятельную цель, мы решаемся выпустить ее до
окончания второй части, в которую войдет учение о заключении, предмете,
содержании и прекращении трудового договора. Юридические вопросы,
возникающие в связи с наймом труда, в последнее время возбуждают
усиленный интерес и пользуются особым вниманием западных цивилистов. У
нас они почти не затронуты, но вряд ли можно сомневаться, что интерес к
ним возрастет в связи с предстоящим обсуждением проекта Гражданского
уложения. По крайней мере опыт других государств убеждает нас, что при
пересмотре гражданских законов договор найма труда привлекает к себе
исключительное внимание и что действующее право тут подвергается
особенно интенсивной ломке. Будем надеяться, что и у нас огромное
значение задач, которые современная культура и современное хозяйство
ставят гражданскому законодательству в области трудовых отношений, будет
понято и оценено по достоинству. Если собранные нами материалы, наши
выводы, быть может, наши ошибки окажутся полезными для исследователя и
законодателя при разрешении этих задач, мы сочтем цель, какую мы себе
поставили, достигнутою.
Введение
Правовые формы, в которых совершается гражданский оборот, отличаются
необычайною устойчивостью. Перевороты, коренным образом меняющие уклад
государственной и общественной жизни, сравнительно мало и медленно
затрагивают область гражданского права. Исторически сложившиеся типы
гражданско-правовых институтов и юридические понятия в течение многих
веков остаются неизменными. Гражданские кодексы, изданные при одних
экономических, социальных и политических условиях, потом при помощи
научного и судебного толкования приспособляются к совершенно другому
строю жизни и нередко продолжают действовать на пространстве столетия и
больше, подвергаясь лишь незначительным изменениям и дополнениям. В
истории гражданского права очень редко наблюдаются резкие скачки и
крутые перевороты[6]. Всякие изменения и новшества, идущие вразрез с
установившимися привычками, болезненно ощущаются в обороте, всякая
реформа независимо от ее целесообразности на первых порах обыкновенно
наталкивается на инстинктивное стремление сохранить, пока еще есть
малейшая возможность, испытанные формы жизни, усвоенные правовые
представления и воззрения[7]. Причину этого явления нельзя видеть только
в том, что с существующим правовым укладом связаны многочисленные
интересы. Право каждого народа составляет в значительной мере продукт и
неотделимую часть его культуры[8], которая не может быстро и резко
меняться даже при самых благоприятных обстоятельствах. Правовая культура
при нормальных условиях растет с тою же постепенностью, как остальные
стороны народной жизни, и в теснейшей зависимости от них.
Естественный консерватизм гражданского права не может не отразиться на
характере и широте творчества посвященной ему науки. «Посредничать между
потребностями настоящего и традициями прошлого, удовлетворять первым, не
порывая по форме и содержанию с преданиями старины, дисциплинировать
оборот, направить правообразовательные силы по привычным путям – вот в
чем в течение столетий в Риме заключалось призвание юридического
искусства». Эти слова Иеринга[9] вполне применимы также к современному
«юридическому искусству». Однако органическая связь гражданского права с
народною культурою в то же время ставит цивилистической науке важную и
высокую задачу указывать в изучаемой ею сфере народной жизни путь,
ведущий к осуществлению культурного идеала, содействовать тому, чтобы
правовая культура не только не отставала от общей, но держалась на
высшем уровне, доступном для данного народа. Тем самым определяется
предел разумного консерватизма в гражданском праве. Наука и
законодательство не должны сохранять правовых пережитков, не
соответствующих изменившимся воззрениям и потребностям оборота и без
пользы для общества и государства затрудняющих рост материальной и
духовной культуры. В упорном отстаивании правовых форм и институтов,
утративших реальное содержание и реальный смысл, отнюдь не проявляется
разумный консерватизм, а только неспособность или нежелание считаться с
произошедшими переменами в правосознании общества.
Немногие есть области гражданского оборота, где эти перемены более
глубоки, где социальные условия и правовые воззрения современного
общества и государства в большей степени отличаются от условий и
воззрений античного мира, Средних веков и даже недавнего прошлого, чем в
области договоров о труде.
Коренным образом изменились роль труда в народном хозяйстве, его
значение как источник частнохозяйственных доходов, его социальная
оценка, формы пользования трудом, природа отношений, из него вытекающих,
– словом, все, чем должно определяться отношение законодательства к этим
договорам.
Современное общество не только отвергает несвободный труд во всех его
видах и формах, оно проявляет совершенно не свойственную прежним эпохам
чуткость к вопросу, в какой мере договором о труде захватывается и
стесняется личность работника, как далеко простирается власть над нею
работодателя. Оно ждет от законодателя бдительного охранения грани между
человеком и вещью как объектами гражданских прав. Не удовлетворяясь
провозглашением договорной свободы и формального равенства всех перед
законом, современное общество требует законодательных гарантий,
обеспечивающих экономически зависимым и бессильным членам общества
фактическую возможность участвовать в определении условий договора и в
осуществлении вытекающих из него прав[10]. В законодательства всех
культурных государств уже проникло убеждение, что обещание человеческой
деятельности практически очень часто означает подчинение на время
рабочей силы и неразрывно связанной с нею личности работника чужой воле
и власти[11] и что равнодушное отношение к этому обстоятельству не
соответствует ни интересам государства, ни требованиям морали.
Однако, несмотря на совершившийся переворот в воззрениях на задачи
государства и законодательства в области договоров о труде, эти договоры
до последнего времени ни в науке гражданского права, ни в
законодательстве не отделялись от прочих имущественных сделок. Они до
сих пор в системе гражданского права не образуют самостоятельной
категории и в науке не рассматриваются и не изучаются как отдельная
группа. Для подчинения работника хозяйской власти, чрезвычайно часто
связанного с обещанием работы, в действующих кодексах нельзя найти ни
подходящей правовой формы, ни соответствующих правовых положений.
Разрозненные виды трудовых сделок в законе и в учебниках присоединяются
то к одной, то к другой группе имущественных договоров в силу
какого-нибудь, – подчас совершенно не характерного, – общего с ними
признака.
Хозяйственная жизнь особенно во второй половине XIX века очень мало
считалась с такою систематизациею, обезличивающею договоры о труде и
затуманивающею именно те моменты в их составе, которыми в
действительности наиболее часто определяются юридическая сущность и
правовые последствия трудовых отношений. Обещание труда, соединенное с
предоставлением рабочей силы, в жизни резко обособляется от остальных
договоров о труде. Правовое чувство современного общества не может
удовлетвориться отнесением к меновым имущественным сделкам того
трудового договора, коим на время личная жизнь работника и его
хозяйственное самоопределение в значительной мере поглощаются чужою
сферою интересов. Как мы увидим, в целом ряде государств намечены и
отчасти уже осуществлены коренные реформы законодательства о найме труда
с целью его согласования с изменившимися условиями хозяйственной жизни и
правовыми воззрениями. Нет сомнения, что и для науки гражданского права
настало время проверить, соответствуют ли исторически сложившиеся
понятия и правовые положения в этой области требованиям хозяйственного
быта и правосознанию общества, стоят ли они на уровне современной
культуры, укладываются ли в них явления реальной жизни.
Глава I. Договоры о труде как самостоятельная категория
Договоры о труде в римском праве не составляли ни единого, ни отдельного
договорного типа. Обещание работы за денежное вознаграждение
объединялось с наймом вещей в договор locatio conductio, безмездное
исполнение поручений составляло предмет мандата, исполнение услуг в
обмен на вещь или услугу принадлежало, насколько оно вообще порождало
юридические отношения, к безымянным контрактам facio ut des и facio ut
facias. Древнее право не могло отчетливо проводить границу между наймом
вещей и работы, так как эта граница не проводилась в жизни. Пока рабы
наравне с неодушевленными предметами и животными составляли предмет
оборота и вид капитала, пользование ими только могло происходить в тех
же формах, как пользование чужою вещью.
Правовые воззрения римлян, сложившиеся в условиях рабского хозяйства,
оказались значительно более живучими, чем создавшие их социальные и
экономические условия. Не только большая часть пандектистов[12], даже
некоторые законодательства[13] до настоящего времени формально
продолжают смотреть на возмездное пользование трудом и вещами как на
разновидности одного общего понятия (Miete, louage, locazione). Они так
же, как римское право, не подводят под него всех договоров, коими
обещаются работа и вознаграждение, а только личный наем, подряд, иногда
перевозку. Другие ученые, отстаивая пригодность общего понятия «договора
о возмездном пользовании» для современного права, значительно расширяют
его рамки по сравнению с римским правом. Так, например, Шольмейер[14]
объединяет под заглавием Gebrauchsueberlassungsvertraege (договоры о
предоставлении пользования) наем вещей, наем услуг, подряд, реальные
контракты и договор поручения. Общий им всем отличительный признак он
усматривает «в пользовании чужими вещами или чужою рабочею силою».
В нашей литературе объединение договора о труде с наймом вещей в общее
понятие возмездного пользования защищается проф. Гуляевым[15]. По его
мнению, объект пользования с точки зрения права совершенно безразличен и
не оказывает никакого влияния на природу договора. Поэтому «возможно
изучение контракта (locatio conductio) в общих его чертах независимо от
экономического характера отдельных объектов. Положения, добытые путем
такого абстрактного изучения, будут общими для всех возможных видов
договора о возмездном пользовании» (стр. 5). Проф. Гуляев своим
исследованием, однако, не доказал, что эти общие положения одинаково
пригодны для найма вещей и труда. Экономические особенности объекта
договора, правда, по общему правилу не имеют решающего значения для его
юридической природы. Но в действительной жизни обещание работы и
обещание предоставления вещи в пользование порождают совершенно
неодинаковые правоотношения, имеющие между собою весьма мало общего. При
таких обстоятельствах подведение их под одну категорию и одно
юридическое понятие практически бесплодно и представляет лишь
исторический пережиток и ничем не оправдываемое доктринерство.
Судебная практика и законодательное движение в области договоров о труде
за последнее десятилетие и отчасти уже в XIX веке также не шли по пути,
предуказанному проф. Гуляевым. Ссылки на аналогию между пользованием
вещью и трудом в судебной практике давно уже не встречаются даже там,
где система кодекса благоприятствует такой аналогии. В законах и
законопроектах последнего времени наем труда также обособляется от найма
имущества и проявляется усиленное внимание к особенностям трудового
отношения, связанным именно с экономическими свойствами труда как
предмета оборота.
В конце своего исследования (стр. 246) проф. Гуляев, впрочем, указывает,
что «современные законодательства делают сознательные отступления от
римского права, руководствуясь соображениями социально-политическими,
обусловливаемыми особенностями современного экономического быта; но
римское право и в этих случаях, как ratio scripta, сохраняет свое
значение, оставаясь неизменным масштабом для всех возможных отступлений,
вызываемых новыми требованиями жизни». Мы очень далеки от мысли отрицать
великое значение римского права как памятника правовой культуры, но мы
не разделяем веры в него как ratio scripta и как неизменный масштаб для
достоинства норм права. Таким масштабом, на наш взгляд, может служить
только соответствие этих норм требованиям современной жизни и культурным
идеалам современного общества.
Против возможности объединения договоров в отдельную юридическую
категорию на том только основании, что их объектом является труд,
высказывается также французский юрист Пляниоль[16]. Критикуя весьма
распространенные во французской литературе термины «contrat de travail»,
«contrat de salaire», он говорит, что с таким же основанием можно было
бы употреблять выражения «договор о квартире или договор о доме»
(«contrat de loyer, de maison»). Предмет договора, какими бы он
особенностями ни отличался, не может служить для характеристики
договора. «На научное значение может претендовать только одно выражение:
наем труда (louage de travail). Предметом найма в этом случае является
присущая каждому человеку рабочая сила, которая может быть использована
другими людьми так же, как сила машины или лошади. Она может отдаваться
внаймы (etre mise en location). А это имеет место как при найме труда,
когда вознаграждение уплачивается соразмерно времени, так и при найме
вещей» (курсив Пляниоля). Из приведенных слов явствует, что Пляниоль
подводит под понятие louage вместе с наймом вещей не все договоры о
труде, а только личный наем с вознаграждением по времени.
Нельзя не согласиться, что на различии предметов обязательств не может
быть построена сколько-нибудь удовлетворительная систематизация
гражданско-правовых договоров. Мы этого и не утверждаем и вообще не
видим надобности в установлении единого критерия для их классификации.
Но ничто решительно не говорит против возможности объединения в одну
группу сделок, имеющих один и тот же объект, когда это представляется
целесообразным. Ведь, бесспорно, наиболее совершенною будет та система,
при которой сделки, имеющие одинаковую юридическую природу, подчинены
одним и тем же нормам, а сделки различные по своей природе подвержены
различным правовым положениям. Подведению под общие нормы,
следовательно, подлежат договоры, в составе которых сходны те элементы,
коими действительно определяется их юридическая природа. Насколько таким
квалифицирующим моментом является обещание пользования и вознаграждения
за него, ничего нельзя возразить против сближения и объединения в одну
категорию всех договоров о возмездном пользовании. Но если, как мы
утверждаем и надеемся доказать, важнейшие правовые последствия и
наиболее характерные свойства всех или по крайней мере наиболее
распространенных в жизни договоров о труде связаны не с этими моментами,
а с особенностями их объекта – человеческого труда, – мы не видим
достаточных оснований a priori отвергнуть научное и практическое
значение термина «договоры о труде» для обозначения особой категории
сделок, коими обещается человеческий труд, и присоединить их к договорам
о возмездном пользовании имуществом.
Примечания:
[6] Ср.: Д.Д. Гримм в Журн. Мин. Юст. за 1907 г., кн. 8: К вопросу о
соотношении институтов гражданского права с хозяйственным бытом народа.
[7] См. рассуждения прусского короля Фридриха II (Oeuvres, t. IX, стр.
11 и сл.) об опасности замены законов, с которыми люди, как animaux de
coutume, свыклись, другими хотя бы лучшими законами.
[8] Ср.: Kohler, Das Recht als Kulturerscheinung 1887 г. (рус. пер. А.Э.
Вормса 1896 г.).
[9] Ihering, Geist des roem. Rechts, I, стр. 340.
[10] Ср.: Ludw. Stein, Die soziale Frage im Lichte der Philosophie, 38-я
лекция (2-е изд. 1905 г., есть рус. пер.).
[11] Нередко «отношение власти» (Gewaltverhaeltnis) противопоставляется
правовому отношению (Rechtsverhaeltnis) как нечто отличное от него.
Например, Флеш в Soziale Praxis Jahrg., XIX, № 2, Sp. 31 так формулирует
задачу реформы законодательства о труде: «Die Verwandlung des
Arteitsverhaeltnisses aus einem Machtverhaeltnis in ein
Rechtsverhaeltnis herbeizufuehren». Ср. также объяснения А.Э. Вормса по
поводу доклада П.П. Астрова в Московском юридическом обществе (Вопросы
Права за 1911 г., кн. V, стр. 199 сл.) и Bierling Zur Kritik des
juristischen Grundbegriffe (1877), стр. 46 и сл. Между тем отношение
личной подчиненности или власти над чужою личностью, насколько оно
санкционируется положительным правом или ему не противоречит, и в
настоящее время может быть содержанием обязательства и субъективного
права. Вопрос только в том, в каких пределах это допустимо по
современным правовоззрениям. Ср.: Windscheid, Pandekten, Bd I, § 39: Bei
hoeherer Steigerung der Willensmacht spricht man von einem
Gewaltsrechte; Kohler у Holtzendorf Encykl. der Rechtsw, 6-е изд., I,
стр. 570. Ниже мы подробно остановимся на этом вопросе.
[12] См., например: Weiske, Rechtslexicon, Bd VII, S. 807; Windscheid,
II, § 399: «Die Miete ist gerichtet… auf den Gebrauch einer Sache oder
den Gebrauch einer Arbeitskraft»; Dernburg, Pand., § 110: «Die
Mietsvertraege stellen uns Sachen oder Arbeitskraefte… zu Diensten. Es
giebt drei Hauptarten…»
[13] Например, Cod. civ., art. 1708 и сл.; Cod. ital., art. 1528 сл.;
Турецкое гражд. улож. (Nicolaides, Appendice a la legislation Ottomane,
t. VII, стр. 421 сл. и др.).
[14] Schollmeyer, Das Recht des einzelnen Schuldverh. im BGB. Berlin,
1907.
[15] Гуляев, Наем услуг. Юрьев, 1893.
[16] Planiol, Traite elem. de droit civil, t. II, § 1826 сл.; см. также:
Grande Encyclopedie, t. XXII s. v. louage.
В науке и законодательстве до сих пор поддерживается фикция, что общим
юридическим фундаментом всех встречающихся в жизни и в законе
разновидностей договоров о труде являются три основных типа, перешедших
в несколько измененном виде из римского права в современное: личный
наем, подряд и поручение (мандат). Посвященные им положения имеют якобы
характер общих начал и ими должны восполняться пробелы, оставленные
специальными нормами. Не касаясь пока вопроса, исчерпывается ли этими
тремя договорами область трудовых отношений, мы укажем лишь на то, что
практическое значение этой постановки подрывается следующими
обстоятельствами: 1) отсутствием ясных, имеющих почву в хозяйственной
жизни критериев для разграничения указанных трех основных типов; 2) тем,
что многие специальные виды договоров о труде не умещаются без остатка
ни в одном из них (например, наем фабричных рабочих совершается часто в
формах, близких к подряду (аккордный договор), наем приказчиков и
агентурный договор совмещают элементы найма и поручения, перевозка
приближается то к найму, то к подряду и содержит также элемент поручения
и т.д.); 3) скудостью постановлений, посвященных указанным общим типам и
в особенности личному найму. В науке и судебной практике гораздо чаще
для восполнения общих постановлений прибегают к началам, извлеченным из
специального законодательства о найме труда, чем наоборот. Приходится,
таким образом, признать, что в настоящее время отдельные виды договоров
о труде лишены общего цивилистического фундамента.
С обособлением договоров о труде неминуемо возникает вопрос, каково
отношение к этой общей категории отдельных типов трудовых сделок?
Теоретически это отношение может быть двояким. Под договорами о труде мы
можем себе представить или родовое понятие, содержащее общие всем
трудовым договорам признаки, родовой договорный тип, или собирательное
название, аналогичное названиям «меновые», «кредитные» сделки и т.п.
Такое родовое понятие может иметь практическое значение для науки права
и для законодательства только при том условии, если сложившиеся в жизни
виды трудовых сделок, отличаясь от родового типа лишь в частностях,
имеют общую юридическую структуру и допускают в главнейших пунктах
одинаковую правовую нормировку. Если же, наоборот, в зависимости от
признаков, свойственных не всем, а более или менее обширным группам
трудовых сделок, оказывается необходимым устанавливать для каждой группы
особые правовые начала, правильнее и целесообразнее будет отказаться от
построения родового или генерального типа и видеть в «трудовой сделке»
собирательное название. Этим отнюдь не умаляется значение
систематического отмежевания договоров о труде от прочих имущественных
сделок, о котором мы говорили выше.
Какому же из этих двух значений термина «договоры о труде» мы должны
отдать предпочтение?
Положительное право не может нам дать ответ на этот вопрос, ибо оно
вообще не знает такой общей категории договоров и такого всеобъемлющего
понятия.
Правда, некоторые кодексы, как, например, французский, под влиянием
римского права соединяют личный наем, подряд и перевозку в одну общую
группу (louage d’ouvrage et d’industrie). Но она не обнимает всех
договоров о труде и в свою очередь составляет лишь один из видов более
общего понятия «louage» наряду с наймом вещей. Не дальше идут попытки
юристов, пытавшихся теоретически конструировать родовое понятие
трудового договора. Так Данкварт[77] в исследовании, озаглавленном
«Рабочий договор» (Der Arbeitervertrag), поясняет, что этим выражением
обозначается «родовое понятие», обнимающее: 1) locatio conditio
operarum, 2) его модификации и 3) его комбинации с другими договорами
(стр. 238). В другом месте тот же автор говорит[78] об «общем понятии
найма услуг» (Dienstmiete), обнимающем locatio conductio operarum и
operis. Ни Данкварт, ни комментаторы французского кодекса не
останавливаются на определении этих общих понятий. Австрийский юрист
Офнер[79] был совершенно прав, когда он в докладе, читанном им в 1884 г.
в Венском юридическом обществе, указав на отсутствие общих начал о
трудовом договоре, объяснил его тем, что «это понятие еще до сих пор
юридически не продумано». Двенадцать лет спустя в том же самом упрекнул
науку гражданского права Вильгельм Эндеман[80]. Этот ученый впервые
определенно высказывается за необходимость построения и тщательного
изучения общего понятия о трудовой сделке, охватывающего все ее виды и
составляющего как бы их квинтэссенцию. Эндеман советует «отрешиться от
схематического цепления за традиционные правовые формы, сложившиеся при
совершенно иных экономических условиях, и смело и свободно вникнуть в
окружающую нас современную действительность» (стр. 641). После
подробного обзора истории учения о трудовых договорах Эндеман приходит к
тому выводу, что исходною точкою для определения их юридической природы
должно служить «почерпнутое из хозяйственной жизни и понятое в самом
обширном смысле общее им всем понятие о труде». «Правда, – продолжает
автор, – невозможно объединить в одной главе всех норм, касающихся
трудовой сделки (das Arbeitsgeschaeft), ибо нельзя не считаться с тем,
что существенные различия между отдельными отраслями труда вызывают
необходимость в издании специальных для каждой отрасли положений. Но это
не препятствует раскрытию заключающегося в них тождественного ядра и не
мешает искать в нем руководящую нить для юридической разработки трудовой
сделки в самом обширном смысле» (стр. 706). Эндеман заранее воздает
хвалу тому, «кто взялся бы за выполнение этой задачи с основательностью,
соответствующей значению предмета для современной жизни, кто проследил
бы трудовую сделку во всех ее разветвлениях в прошлом и настоящем» (стр.
708).
С тех пор все чаще в германской литературе повторяется мысль о
существовании наряду с отдельными видами общего типа трудового договора.
Так, например, Дернбург учит, что «подряд и наем услуг по своей
экономической природе принадлежат к трудовым договорам в широком
смысле»[81]. Рихард Ленинг[82] различает трудовой договор в широком
смысле, разумея под ним «вообще договор, предмет которого составляет
возмездная деятельность (работа, услуги), не заключающаяся в
предоставлении вещи» и трудовой договор в более узком, «юридически и
экономически существенном смысле». Последний он определяет как
«соглашение, в силу которого одно лицо (работник) обязуется перед другим
(работодателем) за уплачиваемое последним вознаграждение лично исполнять
в течение конкретно определенного срока текущую (fortlaufend) физическую
работу, требуемую постоянною (dauernd) хозяйственною целью». О трудовом
договоре в широком смысле Ленинг, так же как Дернбург, лишь упоминает,
не выясняя ни его юридической природы, ни его практического значения.
Первая попытка всестороннего догматического освещения этого понятия
сделана Филиппом Лотмаром в неоднократно цитированном нами двухтомном
сочинении Der Arbeitsvertrag nach dem Privatrecht des deutschen
Reiches[83]. Этот ученый пошел по пути, предуказанному Эндеманом. Он
задался целью «подвести общий фундамент» под договоры, имеющие своим
предметом труд человека. Общепринятый способ изложения одного за другим
отдельных законных типов безотносительно к общим всем им чертам Лотмар
считает нецелесообразным, ибо, «отвлекая от трудового договора как
целого», он ведет только к лишним повторениям. Свое исследование он
поэтому посвящает «трудовому договору как родовой категории (Gattung)»,
пользуясь положительным законодательством об отдельных его видах лишь
«как материалом для построения целого, возвышающегося над типами» (т. I,
стр. 28 и 29). Впрочем, Лотмар для указанной цели пользуется не одними
материалами положительного права, а восполняет их данными, добытыми
путем «анализа фактических обстоятельств и условий, окружающих трудовой
договор и сопровождающих его заключение». В незнакомстве с последними и
в трудности их изучения для юристов Лотмар видит одну из главных причин
неудовлетворительной постановки вопроса в науке гражданского права (там
же, стр. 24).
Тщательный анализ этих материалов приводит автора к заключению, что
всякий договор о труде независимо от свойств обещанной деятельности и от
экономического положения сторон содержит два элемента: обещание работы и
обещание вознаграждения. Сообразно с этим он определяет договор о труде
как «взаимный обязательственный договор, коим одна сторона обещает
исполнение работы и другая – уплату вознаграждения».
Для юридической природы всех без исключения договоров о труде, учит
Лотмар, «существенно» лишь то обстоятельство, что их предметом является
обещание работы за вознаграждение. Работа не есть имущество. Исполняющий
ее по договору совершает не Aufwendung, a Zuwendung, он не тратит
принадлежащих ему имущественных благ, а создает известные блага –
материальные или нематериальные – для другого. Обещающий работать вводит
в договор не свое имущество, а свою личность, которую он тем самым
подвергает различным стеснениям и опасностям. Обещать работу может также
неимущий и это обстоятельство придает трудовому договору специфическое
значение. «Существование неимущих работников тесно связано с получением
вознаграждения и потому они в силу своего положения чрезвычайно
заинтересованы не лишаться вознаграждения и не получать его по частям
или несвоевременно. Так как их рабочая сила как часть их жизненных сил и
как источник их труда является для них одновременно средством и целью,
они не менее заинтересованы в том, чтобы она не оставалась без
применения, не растрачивалась и не подвергалась злоупотреблению и
опасностям. Тот и другой интерес ставятся ими на карту при заключении
трудового договора; на их охрану правовая нормировка этого договора
может оказать большое влияние» (стр. 11). Ее задачу Лотмар видит в том,
чтобы обеспечить таким работникам, насколько это возможно средствами
гражданского права, беспрерывное пользование своею рабочею силою в
формах, соответствующих их экономическим и культурным нуждам, и
получение заработанных денег своевременно и полностью. Совершенно ясно,
что приведенные рассуждения Лотмара относятся не ко всем договорам о
труде, а лишь к тем, характер и правовые последствия которых
определяются прежде всего элементом связанности личности работника. Но
этого элемента он не включил и не мог включить в свое определение
«родового понятия о трудовой сделке», потому что последнее обнимает
только признаки, общие всем ее видам.
Для родового понятия только характерно сочетание двух основных элементов
– работы и вознаграждения. Этим сочетанием «трудовой договор» в
лотмаровском смысле отличается от всех других договорных типов, в том
числе от тех, с которыми его сближает тот или другой общий признак. Так,
например, в договоре товарищества также иногда встречается обещание
труда, но не «за вознаграждение», а в виде взноса в общее дело для общей
цели. Вознаграждение обещается также при купле-продаже и при найме
вещей. Но предметом этих договоров могут быть только блага, «обладающие
качеством вещей или представляющие собою аналогию вещей»[84]. Трудовым
же договором рабочая сила не отчуждается и не отдается в
непосредственное пользование работодателю; последнему только
предоставляется известное «влияние на собственное употребление
(Selbstgebrauch) рабочей силы со стороны ее обладателя» (там же, стр.
50).
Обещание работы и вознаграждения – единственные «существенные» элементы
трудового договора. Остальные могут иметь значение для данного
конкретного случая, но не для родового понятия о трудовом договоре (стр.
217). Ими, поясняет Лотмар, либо точнее определяется свойство работы и
вознаграждения, либо модифицируются и осложняются нормальные правовые
последствия, либо прибавляются какие-нибудь новые обязательства.
После этих рассуждений можно было ожидать изложения общих юридических
принципов, на которых построен «трудовой договор как целое», правовых
начал, применимых ко всякому обещанию работы и вознаграждения. Но в
обширных главах, посвященных выяснению природы и значению каждого из
этих элементов, Лотмар таких общих начал не указывает. Он встречает
непреодолимое препятствие в том обстоятельстве, что положительному праву
и практической жизни такое отвлеченное родовое понятие о трудовом
договоре неизвестно. Они знают только отдельные типы договоров о труде,
из коих одни (законные) нормируются каждый порознь, без внутренней
связи, а другие (нерегулированные, бытовые) не составляют предмета
особой законодательной нормировки. Ни с одним из этих типов построенный
Лотмаром трудовой договор не совпадает. В то же время они настолько
самостоятельны и разрозненны, что по крайней мере на почве действующего
права не могут быть сведены к единому общему понятию.
Лотмару поэтому приходится искать посредствующего звена между
построенным им родовым понятием и существующими видами трудовых
договоров. Он находит его в двух «основных формах» соотношения между
вознаграждением и работою, встречающихся в практической жизни.
Вознаграждение, говорит Лотмар, уплачивается либо за работу вместе с
сопровождающим ее результатом (аккордное), либо за работу
безотносительно к ее результату, за работу в течение известного периода
времени известной продолжительности (вознаграждение по времени). С этою
разницею, по его мнению, связаны важнейшие особенности правовых
последствий, и потому целесообразная классификация договоров о труде
должна исходить из деления их на Akkordvertraege и Zeitlohnvertraege.
Ниже (гл. IV) мы подробнее остановимся на оценке этой классификации.
Обширное исследование Лотмара посвящено главным образом выяснению
юридического значения этих двух основных форм и отношения к ним
действующего германского законодательства. К родовому понятию трудового
договора он возвращается только тогда, когда требуется отмежевание
какого-нибудь договора о труде от сделки, принадлежащей к другой
юридической категории. Определение Лотмара – логически безупречная
абстракция, освобожденная от всех акцидентальных (по терминологии
Лотмара «несущественных») элементов. Но автор сам признает, что оно не
составляет proximum genus, из которого per genus et differentiam могли
бы быть выводимы определения существующих в жизни типов трудовых
договоров. Общие начала, на которых, по его мнению, должно быть
построено учение о трудовом договоре, выводятся им не непосредственно из
родового понятия, а из природы «основных форм», точнее, из свойственного
каждой из них специфического элемента, отсутствующего в определении
родового понятия. Ведь работа «в течение известного времени» и работа,
«связанная с известным результатом», – это не логические подразделения
категории «работа», а только осложнения этого понятия присоединением
постороннего ему элемента: масштабов времени и результата. И то же самое
можно сказать о вознаграждении «по времени» и «по результату». Тем самым
понятие трудового договора, установленное Лотмаром, утрачивает значение
«родового» по отношению к отдельным видам и фактически превращается в
собирательное название, обнимающее две самостоятельные группы договоров
о труде.
Определение Лотмара лишний раз подтверждает то положение, что логическое
совершенство юридических построений не может быть добыто ценою их
целесообразности и жизненности. «От точки зрения логического завершения
понятий, – говорит Зигварт (Логика, т. I, стр. 280), – следует отделять
точку зрения целесообразности образования понятий, которая состоит в
связи с задачами классификации какой-либо определенной области данных
объектов. Понятие может быть логически вполне безупречным и все же по
сравнению с другим понятием менее пригодным для того, чтобы служить
потребностям науки». Ценность и целесообразность родовых понятий в науке
права и в законодательстве зависят от того, входят ли в их состав все
элементы, имеющие значение определяющих и типичных факторов для
обнимаемых ими явлений. С этой точки зрения определение Лотмара должно
быть признано неудовлетворительным. Им выдвигаются только признаки
трудового договора как оборотной сделки, только предметы, которыми
стороны обмениваются, т.е. работа и вознаграждение. Элемент личной
связанности, имеющий преобладающее значение для большинства трудовых
договоров, отнесен к разряду «несущественных» только потому, что понятие
трудового договора мыслимо без него. Лотмар сам обстоятельно выяснил во
введении к первому тому, что наиболее характерный признак договоров о
труде заключается именно в потенциальной связи работы с личностью
работника, в том, что последний обещает не имущество, а проявление
рабочей силы. Но в свое определение трудового договора он этого признака
не вводил ради законченности логической абстракции.
Неудача попытки Лотмара конструировать понятие трудового договора не
умаляет его заслуги и отнюдь не подрывает значения сказанного выше о
преимуществах обособления договоров о труде в системе гражданского права
в отдельную категорию. Он вслед за Эндеманом ярко и обстоятельно выяснил
экономическую и этическую разницу между обещанием работы и
предоставлением имущества и значение этой разницы для гражданского
права. Он с неотразимой убедительностью доказал необходимость их
систематического размежевания. Вместе с тем он предложил группировку
правовых норм, посвященных договорам о труде, вокруг двух «основных
форм». Эта группировка, правда, клином врезывается в законные типы
договоров о труде и, как мы увидим, страдает крупными недостатками. Но
Лотмар впервые указал главнейшие условия успешного исследования
юридической природы трудовых договоров. Таковыми являются их обособление
от договоров об имуществе и группировка по признакам, действительно
определяющим их структуру и характер. Первым возводится необходимая в
интересах культуры грань, отделяющая пользование трудом человека от
пользования другими благами, не связанными с его личностью. Вторая
составляет единственный правильный путь для выяснения природы трудовых
сделок и надлежащей их классификации, составляющей существеннейшее
условие для их целесообразной правовой нормировки. Пусть исходной точкою
для последней служат не общие признаки, свойственные всем договорам о
труде, а признаки групповые, присущие только действительно одинаковым и
близким по своей природе трудовым отношениям. Этим не умаляется и не
ослабляется сила доводов, приведенных Лотмаром в пользу его основной
мысли о принципиальной необходимости для науки и закона считаться с
социально-этическими и экономическими особенностями труда как предмета
договора ввиду их потенциального значения для всякой трудовой сделки.
Мы пойдем по пути, намеченному Лотмаром, но не ставим себе столь
обширной задачи, как этот ученый, и расходимся с ним в определении
«основных форм». Наше исследование не охватывает всей области договоров
о труде или «трудового договора» в лотмаровском смысле. Его предмет –
преобладающий в практической жизни тип трудовых отношений, вытекающих из
подчинения рабочей силы одного человека целям и власти другого, –
«трудовой договор» в тесном смысле[85]. Но прежде чем приступить к его
догматическому анализу, которому будет посвящена вторая часть нашей
работы, мы должны доказать, что такой договор действительно существует и
в хозяйственной жизни имеет то значение преобладающего договорного типа,
которое мы ему приписываем, должны отыскать его корни в прошлом и
определить его положение в современном праве. Сообразно с этим мы в
ближайших главах остановимся на экономических и исторических основаниях
трудовых договоров и на их положении в законодательстве и в науке
гражданского права.
Глава II. Основные типы договоров о труде
Правовая жизнь, несмотря на разнообразие интересов и потребностей и на
широкий простор, предоставленный индивидуальному самоопределению в
области частного права, протекает в более или менее однообразных формах.
Подражание, психическое взаимодействие и, главное, необходимость для
отдельных лиц сообразовывать в собственном интересе свои поступки в
качестве хозяйствующих субъектов и членов общежития с действиями других
лиц естественно приводят к образованию типов правоотношений и правовых
институтов, т.е. комплексов отношений, составляющих как предмет правовой
нормировки одно целое[86].
Примечания:
[77] Ihering’s Jahrb. fuer Dogm., т. 14 (1875), стр. 228 сл.
[78] Там же, т. 13 (1874), стр. 303.
[79] Ofner, Das Rechtsprinzip des Arbeitslohnes nach herrschendem
System. Wien, 1884, стр. 4.
[80] W. Endemann, Die rechtliche Behandlung der Arbeit. в Jahrb. fuer
Nationaloek. und Statistik за 1896 г., стр. 641. Свой взгляд на трудовые
сделки как на самостоятельную категорию договоров Endemann развивал и
проводил уже много раньше в своем учебнике торгового права. Там же он
указывает на несоответствие римских положений о locatio conductio
требованиям современной жизни и предлагает новую классификацию этих
сделок, построенную на противопоставлении служебного и
предпринимательского труда. Ср. Deut. Handelsrecht (1865), § 150. К
сожалению, указания Эндемана остались почти незамеченными до появления
вышеупомянутого исследования в Jahrb. fuer Nat. и Stat.
[81] Das buerg. Recht, Bd II, Abt. I, стр. 431. Принципиально против
такого общего понятия высказывается Crome, Part. Rechtsg. 33, Anm. 2:
Ich fuerchte, dass diese Verschmelzung ein noch viel verschwommeneres
Gebilde zu Tage foerdern wuerde, als die Begriffsbestimmung des
Werkvertrags im Buergerlichen Gesetzbuch angeblich sein soll.
[82] Handw. der Staatsw. сл. «Arbeitsvertragsbruch».
[83] См. мою рецензию в Журн. Мин. Юст. за янв. 1909 г., стр. 285, a
также мою статью в Праве за 1908 г., № 26, стр. 1485 сл.
[84] Ср.: Bechmann, Der Kauf nach gemeinem Recht, II, стр. 117.
[85] Более распространенное название «рабочий договор» вызывает
представление о сделке, заключаемой представителями определенного
социального класса (рабочими), и потому мы, по примеру проф. Ельяшевича
(см. Право за 1907 г., № 3), предпочитаем термин «трудовой договор».
[86] Ср.: Regelsberger, Pandekten, стр. 73: Die Rechtsinstitute sind die
rechtlich geordneten Grundformen, in denen sich das Gemeinleben bewegt.
Из характера догматики права как «целевой науки», на наш взгляд, может
и должен быть выведен методологический принцип для разрешения случаев,
не разрешимых на почве законопослушания. Он заключается в отыскании
наиболее целесообразных норм, в определении того, какое поведение людей
наиболее соответствует преследуемым ими задачам, и в то же время
представляет объективно наиболее правильный путь и лучшее средство для
достижения желанного изменения их правовой сферы. Не следует, однако,
думать, что право тут играет роль «служанки с короною на челе»,
беспрекословной пособницы и охранительницы частного интереса. Масштабом
должного и недолжного служит не частный интерес, а установившиеся в
данную эпоху у данного народа правовые воззрения, т.е. господствующие
представления о том, какого поведения применительно к определенной цели
можно требовать от лица, стоящего на почве права.
Однако и этим вопрос еще окончательно не разрешается, так как мы и тут
встречаемся с новым весьма существенным затруднением. Наблюдение над
тем, что в жизни фактически совершается, не всегда дает возможность
безошибочно и с уверенностью определить норму о должном поведении. Не
всегда люди поступают так, как они даже по собственному убеждению, а тем
более по убеждению других, должны поступать. Часто очень трудно сказать,
какое воззрение можно считать господствующим. Есть множество правовых
вопросов, где представления о должном у разных слоев и классов
населения, – не говоря уже об отдельных лицах, – неодинаковы. Тогда
применение судьею воззрений одного класса ощущается другим как насилие
над его правосознанием, как «классовая юстиция». Во всех этих случаях
нельзя говорить о господствующем правовоззрении. Судье или научному
исследователю при определении действующего права силою вещей приходится
искать других критериев. Но это не значит, что здесь начинается область
личного усмотрения и индивидуальных взглядов. Жизнь и тут властно
указывает путь и направление, по которым должна двигаться мысль ищущего
права.
Народы, как все живые организмы, пока они не дряхлеют, не утратили своей
жизнеспособности, неизменно стремятся к внутреннему росту, ищут лучших
форм жизни, наиболее благоприятствующих проявлению свойственных им
творческих сил и удовлетворению их материальных и духовных нужд.
Стремление вперед предполагает существование общей руководящей и
направляющей идеи о более совершенных формах жизни. При значительном
разнообразии и ожесточенной борьбе мировоззрений и интересов
современнику нелегко определить преобладающий в данный момент общий
культурный идеал народа или его правовой идеал; но таковой несомненно
существует. При разрешении конкретных вопросов права эта задача
значительно облегчается тем, что в каждом обществе существует известный
запас уже определившихся культурных норм. Под ними мы подразумеваем
представление общества о взаимоотношениях людей, наиболее
соответствующих требованиям и задачам, которые современная культура
ставит личности и обществу, и их стремлению к лучшим формам общежития.
Эти нормы могут быть в неодинаковой мере усвоены отдельными группами
населения; сознательным их носителем и проводником часто бывает только
наиболее культурный слой его. Но они служат надежным и верным
показателем той линии, того направления, по которым совершается развитие
народной культуры. Этими культурными нормами нам и надлежит
руководствоваться при определении норм о должном – в правовом смысле –
поведении, о пределах и содержании прав и обязанностей, вообще о
правовых средствах для достижения преследуемой сторонами цели, когда
таковые не указаны ни в договоре, ни в законе и когда эти нормы не идут
вразрез с установившимися в данной среде правовыми воззрениями[233].
Резюмируя все сказанное, мы приходим к заключению, что отыскание норм
действующего неформулированного права должно подчиняться трем принципам:
законопослушания, целесообразности и наибольшего соответствия
культурному идеалу. Первый указывает на путь логического развития
понятий и начал, содержащихся в писаном праве, и вместе с тем
устанавливает отрицательный предел применения двух остальных. Второй и
третий возводят господствующие в жизни правовые воззрения и
представления о высших формах культурного общежития в источники
действующего права. Они вместе с тем служат уже мостом и переходною
ступенью к его критической оценке и к выработке лучших, более
совершенных норм.
Мы, конечно, сознаем, что предложенный нами метод очень далек от
совершенства, что он нуждается в тщательной проверке путем приложения к
конкретным задачам и в более детальной разработке. Но он представляется
нам относительно лучшим компромиссом между теорией логической
законченности формулированного права, сопряженною с фикцией полной
объективности толкования, и возведением свободного судейского
правотворчества в равный с законом или даже высший, чем закон, источник
юридических норм. Полная объективность при разрешении судьею и наукою
правовых вопросов de lege lata едва ли достижима. Но разрешение вопроса,
что должно считаться и чего нельзя признать действующим правом,
принципиально не может быть также предоставлено ни дискреционной власти
судьи, ни усмотрению представителей науки. Нельзя закрывать суду и науке
путей к правотворчеству, но необходимо с наивозможною тщательностью и
точностью определить те рамки, выработать те методологические директивы,
несоблюдение которых лишает раскрываемые и развиваемые ими правовые
нормы характера и значения действующего права.
Мы попытаемся при изложении действующего права о трудовом договоре по
мере возможности конкретизировать указанные выше общие рамки и
директивы, чтобы при догматической разработке исследуемого института не
смешивать положительного права с политикою, действительности с идеалом,
и дать возможность объективной оценки наших выводов. Теперь же мы
перейдем к изучению и выяснению исторических корней этого договора.
Глава III. Исторические основания трудового договора
В настоящей главе мы попытаемся проследить эволюцию правовых форм, в
которые облекалось пользование чужим трудом, а также историческое
развитие правовых воззрений и начал, определявших природу трудового
отношения в прежние эпохи, насколько они являются исходными моментами
для современного права и могут служить ключом к его уразумению.
Многие склонны объяснить неудовлетворительность постановки найма труда в
современных гражданских законах и в цивилистической науке главным
образом влиянием римского права. В Риме, говорят они, низшие функции в
хозяйстве исполнялись рабами и вольноотпущенниками, т.е. бывшими рабами.
Из них же преимущественно образовались кадры наемных слуг и
рабочих[234]. Свободнорожденные граждане если и отдавали свой труд за
деньги, то обыкновенно в форме обещания отдельных услуг или заранее
определенного результата своей деятельности. Пользование вещами и трудом
в области права не разграничивалось, а составляло разновидности одного и
того же договора locatio conductio, которым одна сторона обещала
предоставление выгод, состоявших в пользовании чужой вещью или чужим
трудом, а другая – уплату за них денежного вознаграждения. Особенности
объектов пользования имели только экономическое значение, но не
оказывали никакого влияния на правовые отношения сторон.
Тем не менее, однако, некоторые ученые – в том числе автор единственного
обстоятельного исследования о найме услуг в нашей литературе проф.
Гуляев[235] – видят в постановлениях римского права, посвященных
«договору о возмездном пользовании», теоретический масштаб (ratio
scripta) и образец для современного права (стр. 8). «Принципы, – говорит
проф. Гуляев, – остались те же, что и в римском праве; только строгое
проведение их не всегда признается соответствующим новым условиям
экономического быта… Подведение частных положений под общие принципы,
implicite заключающиеся в решениях римских юристов, образуют строго
научную систему права. Только путем такой работы будет достигнуто
осуществление идеала научной кодификации, которая будет иметь право
избрать своим девизом «durch das roemische Recht ueber das roemische
Recht»» (стр. 246).
D
F
H
Z
r
|
c
¬
Ae
I
O
hssKcTМы постараемся выяснить, не выходя из пределов нашей задачи и не
вдаваясь в подробности, значение в римской хозяйственной жизни найма
труда свободных лиц и их правовое положение, а также ответить на
вопросы, как римские юристы представляли себе наем труда, как они
разрешали связанные с ним проблемы.
В источниках римского права мы находим целый ряд постановлений о найме
чужого труда. Но за немногими исключениями они все относятся к труду
рабов; фрагментов, несомненно трактующих о найме свободных лиц, в corpus
juris очень мало[236]. Скудость источников по данному вопросу prima
facie подтверждает предположение, что в римском хозяйственном быту наем
свободных лиц играл ничтожную роль, что римские граждане очень редко
нанимались в услужение, что служебные функции по найму исполняли почти
исключительно рабы и вольноотпущенники. «Куда бы ни обращался свободный
человек в поисках за работою, везде он встречался со своим
наследственным врагом: невольником»[237].
Не следует, однако, думать, что труд невольников и либертов даже в эпоху
пышного расцвета рабства мог совершенно вытеснить свободный наемный
труд. Новейшими исследованиями античного хозяйства[238] установлено, что
в первые века республики количество рабов было незначительно и не могло
удовлетворять потребности в рабочих руках. Но и позднее, когда оно
приняло грандиозные размеры, рабство вследствие недостатков, органически
присущих несвободному труду главным образом вследствие его малой
продуктивности, оказалось неспособным заменять труд свободных
работников.
В городском и особенно в сельском хозяйстве наряду с постоянными
потребностями, удовлетворяемыми преимущественно рабами, существовали
потребности спорадические, временные, для удовлетворения которых
прибегали к найму дополнительных рабочих рук. Среди наемных слуг и
рабочих, как мы увидим, было немало свободных лиц. Следовательно, должна
была существовать какая-нибудь правовая форма для пользования их трудом.
Прибегали ли для этой цели до возникновения договора locatio conductio к
стипуляциям или другим средствам, в точности не установлено. Достоверно
известно только то, что задолго до издания Законов XII таблиц в Риме
была очень распространена продажа подвластных детей и внуков in
mancipium[239] с оговоркою, что через известный срок манципированное
лицо должно возвратиться во власть своего paterfamilias. Каким путем
отчуждению придавался временный характер, совершалось ли сторонами в
дополнение к манципации особое pactum fiduciae или mancipium
прекращалось на основании обычного права посредством заявления во время
ценза, об этом мы не имеем точных сведений[240]. Но что отчуждение имело
временный характер, это не подлежит сомнению. Отдача in mancipium в
отличие от продажи trans Tiberim не влекло за собою рабства, а только
положение, во многом аналогичное с ним. Приобретатель не имел над
манципированным ни dominicam, ни partriam potestatem, а своего рода jus
in aliena persona. Последний не делался рабом (mancipium, servus), а
находился in mancipio[241], in causa mancipii[242], servi loco[243]. Он,
правда, становился хозяйственным органом своего господина, «несвободным,
пассивным членом его семьи»[244], и потому все, что он приобретал во
время нахождения in mancipio, принадлежало последнему. Сам же он не мог
иметь имущества или обязываться договором[245]. Но все же он оставался
свободным, подвергаясь только capitis diminutia minima[246]. Власть
paterfamilias над ним не прекращалась, а только ограничивалась правами
нового quasi dominus. Дети, родившиеся во время mancipium, подпадали под
власть отчуждателя[247], а не господина. По окончании mancipium власть
над манципированным сыном восстанавливалась в прежней силе и
paterfamilias снова мог отдавать его в услужение. Это создавало
возможность эксплуатации главою семейства подвластных ему членов семьи
посредством беспрестанного торга их рабочею силою или слишком
продолжительного их закабаления. Против подобных злоупотреблений,
по-видимому, и был направлен известный Закон XII таблиц: si pater filium
suum ter venum duit, filius a patrе liber esto.
Отдачею in mancipium удовлетворялась временная потребность в рабочих
руках и в этом, можно думать, состояла экономическая цель института.
«Тут не происходила обыкновенная продажа сына. Вернее, отец, не будучи в
состоянии прокормить сына, отдавал его в рабочие своему более богатому
согражданину. Если бы в древнейшие времена существовал договор личного
найма, то в таких случаях прибегали бы к operarum locatio»[248].
В конце республиканского периода отчуждение подвластного сына
сохраняется в обороте только как форма для эманципации. В правосознании
римлян дифференцировалось отчуждение в собственность (продажа, мена) и
предоставление права на извлечение выгод из чужого имущества или чужого
труда без перехода источника этих выгод в собственность пользователя. То
и другое совершалось путем неформального соглашения о предмете и цене.
Но в первом случае юридический эффект соглашения состоял в переходе
вещей из одной правовой сферы в другую (mutatio dominii), во втором
источник предоставляемых выгод юридически не менял своего
владельца[249], хотя обыкновенно на время пользования фактически также
перемещался в хозяйственную сферу пользователя. Такое перемещение
реально совершалось согласованными действиями «владельца» (domini rei,
operarum, operis) и нанимателя. Действие первого обозначалось словом
locare, действие второго – словом conducere. Как юридические термины эти
выражения получили впоследствии несколько иной, более широкий смысл. Ими
обозначалось уже не самое перемещение, а сопровождавшее его соглашение,
коим определялись его предмет и цель и устанавливались взаимные
обязательства сторон к предоставлению друг другу определенных выгод в
связи с таким перемещением. Предметом, переносимым в чужую хозяйственную
сферу ради этих выгод, могли быть материальные вещи или труд или даже та
или другая конкретная задача, выделенная для этой цели из хозяйственной
деятельности locator’а. Сообразно с этим менялось и содержание
соглашения: в первых двух случаях оно состояло в uti (re или operis) и в
уплате conductor’ом денежного вознаграждения за uti licere, в третьем
она заключалась в facere, в выполнении conductor’ом выделенного opus за
вознаграждение, уплачиваемое ему locator’ом.
С какого времени locatio conductio как консенсуальный договор
пользовался судебною защитою, какие стадии он проходил, образовались ли
отдельные виды его (l. c. rei, operarum, operis) исторически из одного
общего корня или же они возникали независимо один от другого и
постепенно объединялись общим иском и общею формулой, этих трудных и
спорных вопросов[250] мы касаться не будем. Нас в настоящее время
интересует практическое значение возмездного пользования трудом
свободных лиц в Древнем Риме и правовое положение наемных работников.
У бытописателя II столетия до Р. Х. Катона-старшего и в комедиях Плавта,
а тем более у позднейших писателей Варрона, Колумеллы, Цицерона и др. о
locatio conductio operarum и operis говорится как о вполне
установившихся и очень распространенных сделках, в которые облекалось
возмездное пользование как трудом чужих рабов, так и свободных лиц.
Наиболее подробные сведения мы находим у Катона в его книге о сельском
хозяйстве[251]. В его время выполнение текущих работ в хозяйстве лежало
преимущественно на рабах и потому Катон требует прежде всего, чтобы в
каждом благоустроенном имении (fundus instructus) находился тщательно
подобранный «инвентарь» из несвободных рабочих под руководством опытного
лица (villicus), специальная задача которого и состояла в выколачивании
возможно большей пользы из этого живого капитала. Катон дает ряд
указаний, как этого достигнуть. Необходимо, говорит он, занимать их
работою во всякое время года[252], во всякую погоду[253], даже по
праздникам[254]. Больным должна выдаваться уменьшенная порция пищи, а
старых рабов нужно стараться сбывать вместе с другим пришедшим в
ветхость инвентарем[255]. «Следует помнить, – говорит Катон, – что
содержание рабов сопряжено с расходами и в то время, когда они
бездельничают»[256], а потому держать рабов, для которых нет в хозяйстве
постоянных занятий, не следует. Однако в периоды усиленного спроса на
рабочие руки рабы часто не справлялись с работою. Бывали также задачи,
выполнение которых собственными хозяйственными средствами было
затруднительно или непосильно. Во всех этих случаях должны были
прибегать к посторонней помощи. Поэтому Катон советует при покупке
имения обращать особенное внимание на то, есть ли в окрестностях имения
«operariorum copia» (большое количество рабочих рук)[257]. По тем же
соображениям Катон советует помещику относиться благожелательно к
соседям и не озлоблять собственной челяди излишнею жестокостью. Тогда,
поясняет он, «легче будет сбывать продукты, отдавать работы, нанимать
рабочих. При постройках можно тогда рассчитывать на их поддержку трудом,
вьючным скотом и материалами, а в случае какого-нибудь бедствия – на
усердную защиту»[258].
Из этих слов можно заключить, что во времена Катона наряду с услугами,
фактически оказывавшимися на почве добрососедских отношений,
практиковались отдача работ с подряда и наем чужих рабочих. В имении
среднего помещика вопрос о том, какие работы подлежат выполнению
средствами собственного хозяйства и какие должны быть поручены другим
лицам, по-видимому, играл весьма важную роль. Катон особливо
подчеркивает необходимость для помещика при посещении имения лично
отдавать распоряжения по этому предмету и притом непременно в письменной
форме[259]. Но расход на оплату труда наемных рабочих и подрядчиков
считался в ту эпоху очень обременительным для среднего хозяина. Только
этим можно объяснить, что в числе обязанностей заведующего (villicus)
специально упоминается, чтобы он не задерживал ни одного лишнего дня
посторонних рабочих.
Глава V, 4: «…operarium, mercenarium, politorem, diutius eundem ne
habeat die[260]».
Кого, однако, Катон подразумевает под operarius и mercenarius[261],
только наемных рабов или также свободных лиц? Едва ли возможно
допустить, что copia operariorum, нахождение которых в окрестностях
признавалось особенным достоинством имения, состояла из одних только
невольников. Откуда было им взяться в большом количестве вне городов?
Если и признать, что уже в то время у отдельных богачей имелся излишек
рабов, которые отдавались ими внаймы или вели с разрешения и за счет
господина самостоятельный промысел, то едва ли они оставались на местах.
Они или отправлялись в города, где могли рассчитывать на постоянный
спрос, или странствовали из имения в имение, нанимаясь на время или
исполняя определенные работы по своей специальности за условленное
вознаграждение. Если же они были пригодны для сельских работ, то менее
всего вероятно, чтобы их отпускали во время усиленного спроса на рабочие
руки. Скорее можно согласиться с предположением Гуммеруса[262], что
Катон имел в виду проживавших вокруг имения мелких свободных
хозяев-крестьян, нуждавшихся в дополнительном заработке. Тем более есть
основание думать, что те, которым работы отдавались по договору подряда
(redemptores), были преимущественно свободными ремесленниками или
крестьянами[263]. На redemptor’ах, по Катону, обыкновенно лежала
обязанность нанимать необходимое количество рабочих и с ними
рассчитываться[264], т.е. они выступали в обороте как полноправные
контрагенты от своего имени. Как бы то ни было, описание Катона не
оставляет сомнения, что в области сельского хозяйства наряду с рабами
нанимались в услужение и на отдельные работы также свободные лица.
Трудом собственных рабов и наемных лиц исполнялись работы, входившие в
круг собственной хозяйственной деятельности работодателя. Остальные
работы выделялись из круга этой деятельности и поручались
самостоятельным лицам в виде определенного opus.
Примечания:
[233] Ernst Mayer, Rechtsnorm und Kulturnorm (Strafr. Abhandl., H. 50),
видит в соответствии действующего права с культурными нормами критерий
обязательности первого: «Die Rechtfertigung des Rechts und insbesondere
die Verbindlichkeit der Gesetze beruht darauf, dass die Rechtsnormen
uebereinstimmen mit Kulturnormen, deren Verbindichkeit das Judividuum
kennt und anerkennt» (стр. 16). С таким положением невозможно
согласиться. Есть законы и обычаи, резко расходящиеся с нашими
представлениями о культуре и тем не менее остающиеся в силе действующего
права. Вообще при всем огромном значении культурно-мотивационной
тенденции толкования права ею нельзя оправдывать ни отступления от
законопослушания, ни игнорирования существующих правовых воззрений. Ср.:
Шершеневич, указ. статья, стр. 35 сл.
[234] Такое мнение в литературе высказывается довольно часто. См.,
например, Endemann, Die rechtliche Bedeutung der Arbeit в Jahrb. f.
Nationaloekon. und Stat. за 1896 г., стр. 649: «Dem Beduer nis
wirtschaftlicher Arbeit wurde solchergestalt wesentlich durch die
Sklaven und Liberten genuegt. In demselben Masse, in dem deren Arbeit
genuegte, verengerte sich subjektiv der Kreis Freier, die sich solcher
Arbeit wiedmeten».
[235] Гуляев А.М., Наем услуг.
[236] Сюда относятся кроме Cod. IV. 64 с. 22, где провозглашается
обязательность для сторон договора личного найма, еще Dig. XIX, 2 1. 2 и
1. 38. Некоторые исследователи усматривают еще указания на наем
свободных лиц в других местах источников. Так проф. Гуляев приводит Dig.
XIX, 2 1. 2 и 1. 22, § 1, содержащие общие положения о locatio
conductio, 1.13, 40 и 41, в которых, по нашему мнению (см. ниже), речь
идет о l. c. operis. Другие видят в примере, приведенном в Dig. XIX, 5
1. 5, § 2 (tabulam pingere), случай loc. cond. operarum. Но и это opus,
а не operae. Ср.: Pernice, Ztschr. f. Rg. Bd 22 (IX), стр. 242, N. 2 и
ниже в тексте.
[237] Ihering, Geist d. roem. R. Bd II, I, стр. 247.
[238] См. Ed. Meyer, Die wirts haftliche Entwickelung des Altertums в
Jahrb. f. Nationaloek. u. Stat. за 1895 г., стр. 696 сл. (особ. Beilage,
III) и его же Die Sklaverei im Altertum; Beloch, Die Bevoelkerung der
griechischroemischen Welt (1886); Salvioli, Le capitalisme dans le monde
antique (1906), стр. 138 сл.
[239] См.: Schmidt (Karl Adolf), Das Hauskind in mancipio (1879);
Karlowa, Roem. Rg., II, стр. 233 и сл.; Pernice, Labeo, I, стр. 168.
[240] См.: Ihering, Geist d. r. R. II, 1, стр. 184, N. 274; Гай, Inst.,
I, 140.
[241] Гай, I, 49, 116, 135.
[242] Гай, I, 138; II, 160.
[243] Гай, I, 138.
[244] Boecking, Pandekten, I (2 Aufl.), стр. 168.
[245] Гай, II, 96; III, 104.
[246] Гай, I, 162. Ср.: Schmidt, указ. соч., стр. 9.
[247] По этому вопросу у римских юристов существовало разногласие. См.:
Гай, I, 135; Pernice, Labeo, стр. 170.
[248] Pernice, Labeo, стр. 168. Еще раньше ту же мысль высказал Ihering,
Geist d. r. R. II, 1, стр. 184. Contra: Schmidt, указ. соч., стр. 4,
примеч. 2.
[249] Dig. XIX, 2 l. 39: «…non solet locatio dominium mutare».
[250] Высказанные в литературе мнения могут быть сведены к трем группам.
Одни учат, что locatio conductio имеет свои корни в публичном праве, что
их прототипом были locationеs, совершавшиеся римскими магистратами как
органами государственной власти (Mommsen, Ztschr. f. Rechtsgesch 19
(VI), стр. 260 и сл. и Roem. Altert., II, стр. 441). Другие полагают,
что locatio conductio первоначально имел характер реального договора,
т.е. совершался посредством фактического предоставления вещи в
пользование (Degenkolb, Platzrecht und Miete, стр. 188 и сл.; Pernice,
Labeo, I, стр. 467 и сл.; Гуляев, указ. соч., стр. 40 и сл.). Третьи,
наконец, утверждают, что до возникновения locatio conductio
предоставление вещей и труда в пользование совершалось посредством двух
стипуляций (Ihering, Geist d. r. R. III, стр. 197; Kuntze, Instit. (2
Аufl.), § 333; Girard в Nouv. Revue histor. de droit francais et etr.
VIII, стр. 539, N. 1). Новейший исследователь вопроса Буркгардт (Zur
Geschichte der locatio conductio, 1889) отвергает все эти теории как
недостаточно обоснованные. Он считает наиболее вероятным, что этот
договор с самого начала сложился в обороте как неформальное соглашение,
за которым постепенно стали признавать обязательную силу. Ср. также:
Bechmann, Der Kauf, I, стр. 419 и сл.
[251] M. Porcius Cato, De agricultura (изд. Keil). Ср.: Gummerus, Der
roemische Gutsbetrieb als wirtschaftlicher Organismus nach den Werken
des Cato, Varro und Columella (1906); Bekker, Ueber die leges locationis
bei. Cato, De re rustica в Ztschr. f. Rechtsgesch., III (1864), стр. 416
и сл.
[252] Гл. II, 1; гл. XXIII, 1.
[253] Гл. XXXIX.
[254] Гл. II, 4.
[255] Гл. II, in fine.
[256] Гл. XXXIX, 2: «Cogitato, si nihil fiet, nihilo minus sumptum
futurum».
[257] Гл. I, 3.
[258] Гл. IV, in fine: «Vicinis bonus esto: familiam ne siveris peccare.
Si te libenter vicinitas videbit, facilius tua vendes, operas facilius
locabis, operatios facilius conduces: si aedificabis, operis, jumentis,
materie adjuvabunt: si quid bona salute usus venerit, benigne
defendant».
[259] Гл. II, 6: «…quae opera fieri velit et quae locari velit, uti
imperet et ea scripta relinquat». Подробное противопоставление
выполнения работ собственными рабами или наемниками (quae in fundo fieri
oportet) отдаче их в подряд (opus locare) встречается у Катона
неоднократно. См., например, гл. 142 pr. и 145, 1: «…si operarii
conducti erunt aut facienda locata erit».
[260] Так понимают это неясное место Waaser, Die colonia partiaria, стр.
72 и сл.; Gummerus, указ. соч., стр. 26, 28, 87. Pernice, Ztschr. f. Rg.
16 (I), стр. 58 и 20 (VII), стр. 100, считает такое толкование
несогласным с буквальным смыслом приведенных слов. Из них, по его
мнению, можно вывести либо что заведующий должен ежедневно отказывать
рабочим (цели такого образа действия Пернице сам не может объяснить),
либо что одного и того же рабочего нельзя занимать и днем и ночью. Но
помимо того, что делать это долгое время фактически невозможно, мы у
Катона нигде не встречаем подобной заботливости о наемных рабочих.
[261] Politores не были наемными рабочими. Это были специалисты,
принимавшие на себя (обыкновенно за известную долю продукта) ту или иную
определенную работу в сельском хозяйстве. В Dig. XII, 2 1. 52, § 2
договор с politer (agrum politori in commune quaerendis fructibus dare)
рассматривается как товарищество. См. кроме сочинений, указанных в
предшествующем примечании, еще: Crome, Partiarische Rechtsgeschaefte
(1897), стр. 55 и сл.
[262] Указ. соч., стр. 25. Ср. также: Salvioli, Le capitalisme, стр.
130.
[263] В гл. 146, 3 Катон, упоминая о leguli и factores, qui illic opus
fecerint, говорит о причитающемся им как договорным контрагентам
вознаграждении.
[264] Гл. 144, 4 и 145, 1.
Изложенные постановления не оставляют сомнения, что в эпоху Уложения
нормальным последствием поступления в услужение было подчинение
работника хозяйской власти нанимателя. В этом отношении не было
существенной разницы между службою по кабале, по записи или на основании
неформальной отдачи себя или других в работу. Круг обязанностей слуги во
всех этих случаях определялся, насколько между сторонами не состоялось
об этом особого соглашения, одностороннею волею хозяина. Нанявшийся
должен был всякую работу работать, повиноваться во всем господину, не
отлучаться до истечения урочного времени и т.д. Обязанности хозяина
отчасти сами собою вытекали из факта принятия в услужение. Он должен был
содержать не только тех, кто нанимался «за прокормъ» (ХХ, 43), но,
несомненно, всех живших в его доме и лишенных возможности содержать
себя. Денежное вознаграждение не предполагалось само собою и едва ли его
обещание было обычным явлением. Иначе трудно объяснить, почему Уложение
не говорит о такой обязанности, а при службе по записи квалифицирует
взятую вперед сумму по-прежнему как «заемныя деньги» (ХХ, 43). Никаких
пределов хозяйской власти, кроме запрещения насильственно задерживать
свободных «наймитов», отработавших свой срок (ХХ, 32), да
ответственности на общем основании за наказуемые деяния по отношению к
слугам, Уложение также не указывает.
После Уложения 1649 г. появляются многочисленные законодательные акты о
личном найме, но все они – за весьма немногими исключениями – касаются
отдельных отраслей труда или отдельных категорий лиц[577]. Достаточно
самого поверхностного ознакомления с ними, чтобы убедиться, в какой мере
они проникнуты тою же мыслью об установлении договором найма хозяйской
власти над нанявшимся. Не говоря уже о корабельных служащих и офицерских
слугах, подчиненных дисциплинарной власти нанимателей, фабричные
рабочие, ремесленные подмастерья и даже приказчики, промысел которых
состоял, по определению Уст. цехов, «в томъ, чтобы делами купцов и
фабрикантов управлять» – все они «какъ въ услуженiи у хозяина своего
находящiеся» обязаны ему «во всемъ повиноваться». Тот же Уст. цехов 1799
г. (II. С. 19187) содержит общее положение, что «каждый мастеръ имеет в
доме своемъ права хозяина какъ надъ подмастерьями своими, такъ и надъ
учениками и работниками». Во многих законодательных актах, особенно по
поводу найма фабричных рабочих и прислуги, явственно сказывается
стремление законодательства к поддержанию хозяйского авторитета. Нигде
служебный трудовой договор не смешивается с наймом самостоятельных
услуг. Тенденция романистической юриспруденции к подчинению всех видов
возмездного пользования трудом одинаковым правовым нормам, к
подчеркиванию менового элемента и сближению с наймом вещей, подрядом и
даже с куплею-продажею на нашем праве до издания Свода законов не
оказала сколько-нибудь заметного влияния.
Попытаемся теперь в немногих словах подвести итоги нашему историческому
очерку. Наследие, полученное современною жизнью и наукою от прошлых
веков в области найма труда, состоит из двух несогласованных и едва ли
примиримых исторических наслоений. Римское и средневековое право
радикально расходятся во взглядах на значение того обстоятельства,
направлен ли договор найма труда на установление служебного отношения
(отношения власти и подчинения) или нет. В связи с этим не только
классификация трудовых сделок, но также самое понятие и природа найма
труда и наиболее существенные касающиеся его положения в том и другом
праве совершенно различны. Эта коренная разница не утратила своего
значения и в следующие века.
В условиях римского рабского хозяйства сложилось понятие о труде как
потенциальной ценности, мысленно обособляемой при заключении договора от
личности работника и обмениваемой на деньги. Это представление было
потом распространено на наем свободных работников. Но логическому
обособлению не содействовало реальное отделение рабочей силы от личности
ее обладателя. В тех случаях, когда работник поступал в услужение, когда
он обязывался употреблять весь свой рабочий день согласно с указаниями
или нуждами нанимателя, он фактически связывал свою личность, подчинял
ее чужой воле. Римское право относилось к этому обстоятельству
совершенно равнодушно, пока оно не угрожало свободному состоянию
работника. В принципе неотчуждаемости свободной личности как таковой
римские юристы видели достаточную гарантию от злоупотребления
нанимателем хозяйскою властью. Насколько последнею не нарушались нормы
публичного права или права третьих лиц или самого нанявшегося, она
составляла юридически иррелевантное обстоятельство. Личность свободного
человека юридически не могла быть предметом договора, но таковым могла
быть свойственная ему способность к труду, как нечто отдельное и
отличное от него самого.
Труд в специфическом смысле проявляемой работником трудоспособности
(operae) как объект оборота противополагался, с одной стороны,
проявлению духовной личности свободного человека (artes), с другой –
выполнению работником по договору определенной работы для другого в
сфере его собственной деятельности (opus). Трудового (служебного)
договора как разновидности найма труда римское право не знало. Artes в
Риме не признавались нормальным объектом меновой сделки. Обещание opus
экономически не совпадало с обещанием operae и с наймом вещей ни по
предмету, ни по цели, ни по характеру порождаемых правоотношений. Однако
между этими договорами как категориями оборотных сделок существовало, по
римским воззрениям, сходство внешней структуры и, вероятно, у них были
общие исторические корни. Во всех трех сделках стороны связывали с
перемещением благ в чужую имущественную сферу взаимное обещание
определенных выгод, причем выгода, обещанная одною из сторон, непременно
должна была состоять в денежной плате. Это оказалось достаточным для
того, чтобы их объединить общим иском и общим названием. Отсюда еще не
вытекает, что к ним должны были применяться одни и те же правовые нормы.
Положения, которые мы находим в corpus juris, очень часто относятся
только к тому виду locatio conductio, о котором в данном случае идет
речь, и на остальные распространяемы быть не могут. Но объединение этих
трех экономически разнородных договоров было возможно только при полном
игнорировании личного элемента, т.е. потенциального подчинения личности
работника воле и власти нанимателя.
В Средние века мысль о возможности поступления в услужение с сохранением
свободы прививалась очень медленно. Но и после того как она вошла в
правосознание общества, предоставление рабочей силы в форме обещания
службы продолжало рассматриваться как частичное отречение от свободного
самоопределения и как добровольное подчинение нанявшегося господской
власти. Резкая грань между свободным и несвободным состоянием сгладилась
и между ними образовались промежуточные ступени в виде вещно-зависимых и
лично-зависимых отношений. Они и составляли правовую форму для
пользования трудом свободных лиц. Правда, в основании лично-зависимого
или служебного положения свободного человека по общему правилу лежал
договор. Но соглашением сторон тут обыкновенно устанавливался только
самый факт поступления в услужение и определялся общий характер
исполняемых функций. Патриархальный срой средневековой семьи, тенденция
к образованию сплоченных союзов, построенных на мыли о господстве главы
союза над его членами, их защите и представительстве, существование
обособленных правовых сфер, автономно регулирующих свои внутренние
отношения, наконец, общие экономические, политические и культурные
условия способствовали сохранению и укреплению идеи хозяйского
авторитета и оттеснению договорного элемента. Тем самым служебное
трудовое отношение получило совершенно другой характер, чем пользование
чужим трудом без поступления в услужение, и задача законодательства по
отношению к нему оказалась иною. Она не заключалась в точном
нормировании взаимных прав и обязанностей сторон, а только в санкции
хозяйской власти и в разрешении коллизий между нею и интересами
государства или правами третьих лиц. Хозяйская власть в Средние века
никогда не признавалась юридически безразличным бытовым явлением; обычай
и закон независимо от соглашения сторон ставили ее в известные правовые
рамки и неизменно связывали с нею определенные хозяйские обязанности. Но
внутри этих рамок конкретное содержание договора, права и обязанности
нанявшегося определялись одностороннею волею хозяина как главы дома.
Когда отношения утратили свой семейный характер, хозяйская власть в
интересах порядка и по соображениям экономической политики энергично
поддерживалась государством во всех областях наемного труда,
регулируемого специальным законодательством. Средневековому праву взгляд
на трудовой (служебный) договор как на чисто меновою сделку был так же
чужд, как слияние его в одну юридическую категорию с обещанием работы
без установления служебного отношения и с наймом вещей.
Романистической юриспруденции не удалось найти или выработать
юридическую форму для сложившегося в жизни трудового отношения,
построенного на представлении о частичном подчинении нанявшегося власти
нанимателя. Зависимые отношения она или игнорировала или втискивала в
рамки римского учения о рабах. Договоры, направленные на установление
власти над свободною личностью, были несовместимы с римским
индивидуалистическим понятием об обязательстве. Поэтому цель договора и
характер порождаемых им отношений просто оставлялись без внимания. В
возмездном пользовании чужим трудом, в каких бы формах оно ни
происходило и какими последствиями оно ни сопровождалось, видели только
меновую сделку, т.е. возмездное обещание услуг. Таким образом,
практически важнейший вопрос о пределах хозяйской власти и связанных с
нею обязанностях оказался вытесненным из области гражданского права. Но
юристы этой эпохи не отрицали, подобно римским, юридической силы и
значения зависимых отношений. Их нормировка признавалась только функцией
государственного управления и, следовательно, предметом
административного, а не гражданского права. Такое решение вопроса вполне
соответствовало духу полицейского государства, но оно не соответствует
ни воззрениям современного общества, ни требованиям современной жизни.
Невзирая на изменившиеся экономические и политические условия, для науки
и законодательства далеко не бесполезны познание и развитие как
истинного смысла римского учения, что предметом оборота юридически может
быть только труд, но не личность свободного человека, так и
жизнеспособного цивилистического ядра, содержащегося в пережитках
средневекового права. Это ядро состоит в господствовавшем также в нашем
праве представлении о трудовом отношении как об отношении власти и
подчинения, устанавливаемом путем соглашения, но власти не
беспредельной, а связанной для ее носителя с известными обязанностями и
поставленной объективным правом в ненарушимые пределы, соответствовавшие
культурным задачам общества и интересам государства.
Глава IV. Положение трудового договора в современном праве
Внешние условия и идейные течения, под влиянием которых в XVIII и в
начале XIX века составлялись гражданские кодексы, не благоприятствовали
включению в эти кодексы норм о найме труда, согласованных с нуждами
широких масс населения. Жизнь требовала компромисса между договорным
началом, построенном на мысли о широкой свободе хозяйственного
самоопределения, и исторически сложившимся началом хозяйского
авторитета. Но компромиссы и приспособление правовых начал к реальным
условиям жизни совершенно не соответствовали духу времени.
Над умами властвовала слепая вера в авторитет и безграничную силу
разума. Только к его указаниям должен прислушиваться законодатель,
только его требованиям должна подчиняться жизнь[578]. Аксиоматические
обобщения естественного права, добытые путем отвлеченного мышления,
претендовали на значение если не действующего права, то незыблемых вех,
указывающих его пути и цели. Главнейшую задачу науки права видели в
тщательной и тонкой разработке априористических построений и понятий, в
логически безупречной их систематизации, в умении выводить разрешение
любого конкретного вопроса из соответственного общего начала
естественного права. В этой мысли и в граничащем с презрением равнодушии
к практическим задачам права сходились, несмотря на различие методов и
взглядов по отдельным вопросам, авторы обширных трактатов и бесчисленных
кратких учебников «универсального» или естественного права, появлявшихся
из года в год в течение всего XVIII столетия[579].
При разрешении догматических вопросов ученые, однако, обыкновенно не шли
дальше повторения положений римского права как «наиболее соответствующих
требованиям разума» и лишь в редких случаях они предпочитали им начала
германского права[580], вернее, правовые воззрения и обычаи,
сохранившиеся от Средних веков или сложившиеся в судебной практике. В
области найма труда римский взгляд на этот договор как на меновую
сделку, юридически не затрагивающую личности нанявшегося, наиболее
соответствовал построениям естественного права XVIII века. Одним из его
лозунгов – и в этом его бесспорная заслуга – было освобождение личности
от бесчисленных пут, окутывавших ее духовно и телесно. «Естественное
право восстало против крепостной и всякой другой личной зависимости,
требовало снятия ограничений с частной земельной собственности,
уничтожения безжизненного цехового строя и устранения бессмысленного
стеснения свободной торговли, свободного проявления экономических сил.
свободы передвижения и эмиграции…»[581].
Всякая зависимость человека от человека, учит естественное право,
противоречит status naturalis. С последним согласуются только
обязанности, естественно вытекающие из самого факта общежития: officia
hominum erga se invicem, quatenus extra societatem considerantur. Для
выполнения этих обязанностей и для удовлетворения своих потребностей
каждому человеку предоставляется возможность приобретать имущественные
блага. Такими благами могут быть вещи или действия других лиц, но не
личность человека. Однако «естественное состояние» иногда подвергается
ограничениям вследствие добровольного вступления человека в «союзные
отношения» (societates)[582] к другим людям или возникновения таких
отношений помимо его воли (societates necessariae, ex lege). Тогда
создается условная связанность (status hypotheticus), противоположная
естественному положению (praeternaturalis). Societates делятся на
aequales и inaequales, смотря по тому, построены ли они на координации
или субординации, и на простые и сложные (simplices и compositae). К
первым принадлежат союзы семейный (soc. matrimonialis atque paterna) и
господский (soc. herilis или domestica). Тот и другой вместе составляют
familiam в самом широком смысле – один из видов societates compositae
inaequales[583].
В просторном здании естественного права, таким образом, нашлось также
место для договора между господами и слугами, но место нейтральное, вне
области имущественного оборота и, в частности, обязательственных
отношений. Однако отнесение этого договора к jus sociale и механическое
объединение господского союза с семейным в societas composita еще ничего
не выясняло относительно его юридической природы и правовых последствий.
Оно только вело к исключению найма слуг из числа оборотных сделок и
вместе с тем из сферы, в которой доминировало римское право.
В настоящей главе мы постараемся определить, не вдаваясь в догматические
подробности, постановку найма труда в современном праве, в частности
отношение законодательства к договорам о служебном труде или – что то же
самое – к трудовому договору. Мы начнем свой обзор с Прусского
общеземского уложения, хотя оно в настоящее время уже не является
действующим правом. Но оно в течение всего XIX века служило канвою для
юридической науки и практики и оказало большое влияние на
законодательства некоторых других государств.
На системе Прусского уложения 1794 г. заметно отразилось влияние
естественного права[584], а на его содержании – главным образом римского
права. Фридрих Великий конституциею от 31 декабря 1746 г. поручил
канцлеру фон Кокцеи «составить Германское общеземское уложение,
опирающееся только на разум и на основные законы
(Landesverfassungen)»[585]. Проект[586] не получил законодательной
санкции, но он оказал существенное влияние на Общеземское уложение,
ставшее 45 лет спустя законом.
В последнем мы не находим категории договоров о труде. Ее место занимают
«договоры о действиях» (Handlungen), точнее «договоры, коими обещаются
вещи в обмен на действия» (I, 11, 8). Термин «Handlung» то употребляется
в Уложении в более широком (нетехническом) смысле в противоположность
вещам[587], то в более узком смысле деятельности, состоящей в facere, в
противоположность действиям, направленным на dare. Во втором случае он
обнимает также воздержание от деятельности (Unterlassung)[588].
Категория «договоры о действиях» составляет результат компромисса между
римскою (так называемою институционною) системою деления частного права
на три части (personae, res, actiones) и учением естественного права, по
которому все право распадается на две части, соответственно
двойственности отношения человека к внешнему миру: как индивида и как
члена социальной группы. Первая обнимает все виды индивидуального
обладания, из коих важнейшим является право собственности. Вторая имеет
своим предметом положение человека в семье, сословии, корпорации,
наконец, в государстве.
По первоначальному плану Прусское уложение должно было состоять из трех
частей сообразно с «tria objecta juris: лица, вещи и обязательства».
Позднее (по проекту 1784 г.)[589] предполагалось включить в третью часть
смешанные институты, «не относящиеся к одному личному или вещному праву,
а к тому и другому вместе». Наконец, мысль о третьей части была совсем
оставлена и сделки inter vivos и mortis causa были включены в учение о
вещах в качестве правооснований (tituli) к способам приобретения (modi
aequirendi). Вместе с тем вещному праву, обнимающему более простые
отношения индивидуального обладания, было отведено первое место, а
личному, трактующему о более сложных отношениях, – второе[590]. Ни
обязательственного, ни наследственного права как самостоятельных отделов
Уложение не знает.
Усматривая в договоре «взаимное соглашение о приобретении или отчуждении
прав» (1, 5, § 1), Уложение отводит первое место договорам, которые
могут служить титулом для приобретения права собственности. Они
направлены либо на перемещение благ (dare), либо на их создание
(facere). Последнюю группу составляют возмездные договоры о деятельности
(Vertraege ueber Handlungen).
Так как не всякая «деятельность» приводит прямо или косвенно к
приобретению теми, кому она обещана, прав на имущество, то сюда нельзя
было отнести всех видов трудовых сделок. К ним, например, не причислены
договоры о ведении чужих дел в качестве представителя и о сохранении
имущества. По той же причине нельзя было отнести к «Vertraege ueber
Handlungen» найма слуг, подмастерьев, вообще договоров, устанавливающих
отношение власти и подчинения, так как тут не обещаются конкретные
имущественные блага и меновой элемент отступает на задний план. Для них
нужно найти другое место в системе Уложения. Разрешая эту задачу,
редакторы руководствовались одновременно господствовавшими воззрениями
на природу этих договоров и указаниями естественного права. Взгляд
последнего на семейный союз как на societas simplex inaequalis, рамки
которого могут быть произвольно расширены и в состав которого входят все
лица, подчиненные власти главы семейства, совпал с традиционным
причислением слуг (Gesinde) к «домашнему союзу» (haeussliche
Gesellschaft). Этим объясняется изложение «прав и обязанностей господ и
слуг» в отделе семейственного права (II, 5). Содержание этой главы
построено на мысли о подчинении личности слуги хозяйской власти
господина. Но так как отношения между ними все же формально основаны на
договоре, а не на кровной связи, семья же рассматривается Уложением как
кровный союз[591], составители Уложения сочли нужным еще в двух местах
упомянуть о найме слуг в виде кратких ссылок: в отделе, посвященном
договорам о деятельности (I, II, § 894) и – под влиянием римского права
– после изложения постановлений об аренде и найме имущества (I, 21, §
398).
Примечания:
[577] См. перечень важнейших узаконений о личном найме у Неволина, указ.
соч., стр. 205.
[578] См. Windelbandt, Die neuere Philosophie в Kultur der Gegenwart, I,
6: «Разум имел мужество за себя постоять и проявить себя вовне. Таков
общий характер знаменательной эпохи, названной «просвещенным веком» и
называвшей себя веком философским, – эпохи, твердо уверовавшей в
возможность регулировать житейские отношения, отправляясь от познания
разумного, ставить на место исторически и естественно создавшегося –
познанное и требуемое разумом, на место преходящего – вечное. Построения
метафизики стали ценностями для жизни, и жизнь сама жаждала подчинения
законам разума».
[579] Историю литературы естественного права см.: Landsberg, Gesch. d.
deut. Rechtswissenschaft, т. I (1898), а исторический обзор его учений у
Bergbohm, Jurisprudenz und Rechtsphilosophie, I (1892), стр. 148 сл.
[580] Ср.: Otto Gierke, Naturrecht und deutsches Recht (1883), стр. 25
сл.
[581] Bergbohm, указ. соч., стр. 215.
[582] «Societates» употребляется тут не в техническом смысле
«товарищества». Им обозначается «status, quo personae in personam
competit jus perfectum atque affirmativum». Ср., например: Daries,
Instit. jurisprud. universalis, § 521.
[583] Положения о societates с их многочисленными подразделениями
составляли предмет особого отдела универсального права – «jus sociale».
Учение о них варьирует у разных авторов главным образом относительно
подразделений и терминологии, но сущность его в общем одна и та же. См.
из представителей естественного права XVIII века: Daries, указ. соч.,
sect. III (elementa juris socialis); Achenwall, Prologomena juris
naturalis, § 95 сл.; Hertius, Opuscula, II, c. 3 стр. 40 сл. Построение
домашнего союза (societas herilis), отличающегося от союза между
родителями и детьми только тем, что первый основан на договоре, мы
находим еще у Канта, Metaphys. Anfangsgruende der Rechtslehre, изд.
Кирхмана (1870), стр. 94. Хозяину, по его учению, принадлежит над
слугами «личное право наподобие вещного» («ein nach dinglicher Art
persoenliches Recht»).
[584] См. к следующему: Heydemann, Einleitung in das System des
preussischen Civilrechts (2-е изд., 1867), I стр. 30 сл.;
Foerster-Eccius, Preussisches Privatrecht (7 Aufl., 1896), I, § 7;
Dernburg, Lehrb. des preuss. Privatrechts (1862). – Loeher, System des
preuss. Privatrechts (1862), стр. 67 тенденциозно и бездоказательно
отрицает влияние на Прусское уложение естественного права, под видом
которого в него будто бы лишь проводилось германское национальное право.
[585] Этот любопытный документ напечатан у Bornemann, Systematische
Darstellung des preuss. Civilrechts (1834), I, стр. 103. Ср. Heydemann,
I, стр. 9; Goeppert в Kritische Vierteljahrschrift, т. VIII (1866), стр.
533.
[586] Кокцеи сам дает такую характеристику своего проекта Уложения
(Corpus juris Fridricianum): «Вся система представляет единое целое.
Принципы естественного права, скрытые в римском Corpus juris, извлечены
оттуда и положены в основание отдельных учений Земского уложения, из
коих потом сделаны разумные выводы. Римское право, таким образом,
искусно средактировано и приведено в разумный порядок, так что настоящее
Уложение может быть названо гражданским кодексом естественного права».
[587] Например, I, 4, § 5: «Alle Sachen und Handlungen, auf welche ein
Recht erworben oder Andern uebertragen werden kann, koennen Gegenstaende
der Willenserklaerung sein». Ср.: Gruchot, Beitraege zur Erlaeuterung
des Preussischen Rechts, т. 13: Zer Lehre vom Werkverdingungsvertrage.
[588] I, 11, § 869 и сл. О затруднениях и колебаниях при отграничении
«Handlungen» в техническом смысле от других действий см.:
Foerster-Eccius, I, § 65; Koch, Allg. Landrecht, Kommentar (7-е изд.),
примеч. к § 870 и сл. Под это понятие, например, подводили помолвку,
договор с третейским судьею, pacta de cedendo и вообще de contrahendo и
др.
[589] О плане этого проекта см. подробнее: Daniels, System des preuss.
Civilrechts (1866), прилож. IV–VII.
[590] Изменение системы в указанном направлении объясняется главным
образом влиянием Дариеса, учителя великого канцлера Крамера,
руководившего работами по составлению Уложения. Крамер сам в письме к
одному из редакторов (напеч. в Allg. jurist. Monatschrift fuer die
preuss. Staaten, изд. Матисом, XI, стр. 206) так мотивирует отнесение
договоров к вещному праву: «Предметом всякого договора и его целью
являются приобретение, передача или прекращение какого-нибудь juris
realis. Когда говорят о приобретении вещного права, «природа и
ассоциация идей» естественно приводят к представлению о сделках,
составляющих titulus ad acquirendum, к modi acquirendi originarii et
derivativi. Контракты, следовательно, не могут считаться самостоятельным
отделом права; их место в вещном праве. То же следует сказать о
распоряжениях на случай смерти. Это, правда, отступление от принятой в
учебниках системы, но оно имеет свое основание в природе вещей и в
последовательности самих идей».
[591] II, 3, § 1: «Personen, die durch Blutsfreundschaft miteinander
verwandt sind, werden zu einer Familie gerechnet». Ср. I, 1, § 5, 42 сл.
Ср., однако, Koch, Komm к I, 1, § 4, № 5: «Der natuerliche Umfang der
Familie kann kuenslich erweitert werden».
Мы уже указывали, что понятия «высший» и «низший» труд по своей
неопределенности и многозначимости исключают всякую возможность
пользоваться ими как юридическим критерием. Гесс этой неопределенности
не устранил, так как граница между «большею и меньшею профессиональною
подготовкою» не может быть сколько-нибудь точно проведена.
«Осуществление работы при помощи собственного капитала» характерно для
предпринимателя, но отнюдь не для обещания высшего труда. И «простой»
труд очень часто обещается лицами, отправляющими самостоятельный
промысел и затрачивающими собственный капитал.
Гесс, так же как Левенфельд, Штейнбах и другие последователи изложенной
теории, смешивает классификацию трудовых сделок по их юридической
природе с определением области применения отдельных законодательных
положений, преследующих особые социально-политические цели. Разница
между механическим трудом, не требующим по общему правилу никакой школы,
а только практической выучки, и трудом, исполнение которого доступно
только лицам, получившим специальную подготовку, должна быть учтена
законодателем и, как мы видели, фактически учитывается при нормировке
некоторых вопросов, например при определении сроков предварения об
отказе, обязанности работника руководствоваться при исполнении
порученной работы указаниями работодателя и др. Но юридическая природа
договора от социальной оценки обещанной работы не зависит. Ученый
специалист, так же как простой рабочий, способный только к механическому
труду, предоставив на время свою рабочую силу в распоряжение
определенного работодателя, становится служебным звеном его предприятия
или хозяйства, словом, заключает трудовой договор. С другой стороны,
лицо неимущее, не обладающее никакими специальными знаниями, может
обещать конкретно определенную услугу, исполнением которой отношения
между ним и работодателем исчерпываются, т.е. труд предпринимательский.
Простой рабочий, бесспорно, в гораздо большей степени нуждается в
законодательной охране, чем специалист, ибо по общему правилу находится
в большей экономической зависимости от работодателя. Насколько этой
потребности не удовлетворяют специальные узаконения, гражданские законы
могут и должны считаться с особенностями социально-экономического
положения различных категорий трудящихся. Мы видели, что все новейшие
гражданские законы о найме труда наряду с общими положениями содержат
положения, применимые только к определенной социальной группе
трудящихся, например к прислуге, к промышленным рабочим, приказчиками,
или только при наличности определенных экономических признаков, например
когда заработная плата не превышает известного размера и т.п. Но
социальное положение нанимающегося и социальный характер труда не могут
быть возведены в юридический признак определенного договорного типа (и
тем более основного или родового типа), потому что опыт хозяйственной
жизни доказывает полную возможность для всякого человека, отдающего свой
труд по договору, совершенно независимо от свойства работы облечь свое
обещание либо в форму трудового договора, либо в один из договоров о
предпринимательском труде.
Гесс, в сущности, и не настаивает на юридико-техническом значении
выдвигаемого им критерия. Он сам, как мы видели, различает, с одной
стороны, «договоры с предпринимателем о переходе владения добываемыми
трудом благами» и, с другой – трудовое отношение, признавая
отличительным признаком последнего господство над личностью работника. В
конечном итоге и он, таким образом, приходит к заключению о
необходимости выделить в особый основной договорный тип те категории
трудовых сделок, для которых характерно интенсивное поглощение личности
работника на время исполнения им своих договорных обязательств.
Мы ограничимся рассмотренными примерами новой классификации договоров о
труде в литературе последнего десятилетия. Они свидетельствуют о том,
что научная мысль, так же как законодательная, не мирится дольше с
традиционным противопоставлением обещания «деятельности» обещанию
«результата работы» и подобными формально-логическими критериями. Она
силится положить конец несогласованности общих и специальных норм о
найме труда, найти общую цивилистическую почву для тех и других. Поиски
пока еще ведутся ощупью и неуверенно. В них, однако, с достаточной
ясностью определилась тенденция к признанию самостоятельности и к
обособлению от прочих договоров о труде такого основного типа трудовой
сделки, который мог бы служить правовым фундаментом для договоров,
объединяющих в одно социальное целое главу и организатора хозяйства или
предприятия с лицами, осуществляющими его планы и деятельность. Сущность
этого договорного типа – мы его, по примеру французского contrat de
travail, назвали трудовым договором – заключается в том, что одно лицо
поступает в услужение или на работу к другому, отдает ему всю или
бoльшую часть своей хозяйственной деятельности и получает от него весь
или бoльшую часть своего заработка. Его рабочая сила на время становится
звеном и средством чужого хозяйственного плана, а обещанное ему
вознаграждение, насколько он живет трудовым доходом, – основою его
материального существования. Трудовым договором устанавливается не
только обязательственное отношение в обычном смысле права на исполнение
определенных действий, но своего рода бланкетное обязательство,
конкретное содержание которого определяется уже впоследствии
одностороннею волею работодателя или потребностями и интересами
обслуживаемого дела. Им создается не только связанность воли
контрагентов, как при всяком обязательстве, но – для одной стороны –
связанность самой личности, другими словами, отношение власти и
подчинения. Тем самым для науки и законодательства создается
необходимость определить содержание и пределы этой власти.
До последнего времени гражданское право относилось безразлично к
вопросу, как и чем фактически определяется содержание трудового
договора, не предусмотренное сторонами. Мы видели, что это безразличие
имеет свои исторические корни в условиях античного хозяйства и что в
Средние века личное подчинение нанявшегося в услужение свободного
человека вытекало непосредственно из социального расслоения общества на
господ и слуг. В настоящее время от античных и средневековых воззрений
сохранились одни только пережитки. Не только на Западе, но также у нас
совершается и отчасти уже совершился тот movement from status to
contract, которым, по словам Мэна, характеризуется правовая эволюция в
области трудовых отношений. Может ли наука гражданского права, не
изменяя своему назначению, служить светочем для правовой жизни,
отказаться от пересмотра и посильного построения правовых принципов и
начал, нормирующих эту обширную и важную область человеческих отношений?
Мы могли убедиться, что путь, по которому должны идти законодательства и
наука в этой области, властно предуказан фактами хозяйственной жизни и
историей. Они все решительнее уклоняются от романистического учения о
личном найме, построенного на представлении о возмездном обещании
деятельности безотносительно к тому, в какое положение ставится
договором личность работника как хозяйствующего субъекта. Научные
догматы и законодательные нормы, остающиеся на почве традиционного
учения и не считающиеся с тем, что наем труда обнимает весьма различные
по своей природе отношения, сознательно или бессознательно обходят
наиболее жгучие и существенные вопросы, выдвигаемые жизнью, предоставляя
их разрешение либо сингулярным нормам специального законодательства,
либо свободной игре неравных экономических и социальных сил. Для
сознательного анализа и целесообразного построения правовых начал,
определяющих трудовые отношения, необходимо отрешиться от созданного
условиями античной и средневековой жизни взгляда, будто присущий этим
отношениям личный элемент не является предметом гражданско-правовой
нормировки. Необходимо, наконец, считаться с тем фактом, что наряду с
договорами о возмездном исполнении отдельных конкретно определенных
услуг ежегодно заключаются миллионы трудовых сделок, завязываются
миллионы трудовых отношений, юридическая сущность которых не
определяется и не исчерпывается тем, что стороны друг другу обещают те
или иные действия. Явно или молчаливо ими оставляется значительный
простор для подчинения рабочей силы нанявшегося будущим указаниям
работодателя или для ее проявления сообразно с потребностями
обслуживаемого предприятия. Эта сторона отношений в не меньшей мере
нуждается в правовой нормировке и заслуживает внимания исследователя,
чем обещание работы и вознаграждения.
Трудовой договор силою вещей превратился в самостоятельный правовой
институт, который не может быть втиснут в рамки личного найма или
обойден гражданскими законами. Остается выяснить, насколько он и в
особенности устанавливаемое им отношение власти и подчинения,
укладываются в господствующее представление об обязательственном
договоре, и точнее определить и формулировать соответствующие его
природе юридические принципы и правовые нормы.
Печатается по: Л.С. Таль.
Трудовой договор. Цивилистическое исследование.
Часть I: Общие учения.
Ярославль: Типография Губернского Правления, 1913.
Часть II – Внутренний правопорядок хозяйственных предприятий
Предисловие
По первоначальному плану вторая часть нашего исследования должна была
обнимать учение о юридической природе предприятия и действующего в нем
внутреннего правопорядка, а также о возникновении, предмете, содержании
и прекращении трудового отношения. Выполнение этой задачи во всем объеме
оказалось невозможным без ознакомления с иностранною журнальною
литературою и материалами судебной практики, недоступными во время
войны. Мы поэтому ограничились суммарным разбором всех перечисленных
вопросов в наших очерках промышленного права (М., 1916), предметом же
монографического исследования мы пока избрали проблему правовой
организации хозяйственного предприятия. В это исследование должны были
войти кроме содержащихся в настоящей книге четырех глав еще три главы:
1) односторонние нормативные акты, 2) нормативные соглашения и 3)
правопорядок предприятия и неотъемлемые права личности. Но тут
встретилось новое неожиданное препятствие. Со времени революции
типография, в которой печаталась книга, отказалась продолжать печатание
вследствие переобремененности текущею работою и недостатка рабочих рук.
С большим трудом удалось довести до конца главу о хозяйской власти;
печатание же остальной части рукописи пришлось отложить, надеемся,
ненадолго.
Впрочем, необходимость в отсрочке печатания глав о нормативных актах и
соглашениях диктуется еще другими соображениями. В области трудовых
отношений в связи с изменением нашего государственного и социального
строя происходит быстрый и глубокий переворот. Все пришло в движение.
Законодательство не поспевает за жизнью, несмотря на большую работу,
сделанную Министерством труда за короткое время его существования.
Движение затронуло также нормативные акты. Единственный доселе известный
нашему законодательству вид этих актов – правила внутреннего распорядка
– на наших глазах постепенно утрачивает свой односторонний характер по
мере роста профессиональных организаций и, в частности, значения
фабрично-заводских комитетов (закон 23 апреля 1917 г.). В
противоположность им значение коллективных соглашений (тарифных
договоров) увеличивается с каждым днем. До революции они составляли для
нас чисто теоретическую проблему, мало интересовавшую даже наших ученых
– юристов и экономистов. За последние месяцы у нас заключено очень
большое количество таких соглашений. В них надеются обрести некоторый
оплот прочности и устойчивости заработной платы и прочих условий труда,
быстрая смена которых составляет едва ли не самое большее из зол,
переживаемых нашей промышленностью. В Министерстве труда производится и
близится к концу пересмотр общего и специального законодательства о
личном найме. В соответственном законопроекте отведено также место двум
видам нормативных соглашений: коллективному или тарифному договору и
соглашению казны или органов общественного самоуправления с подрядчиками
и концессионерами об условиях труда в предприятиях этих лиц. Указанные
проблемы могут, таким образом, при благоприятных условиях стать в
недалеком будущем весьма крупными явлениями нашей правовой жизни. Это
обстоятельство побуждает нас расширить и углубить посвященные им главы
нашего исследования, отсылая читателя пока к нашим статьям о тарифном
договоре (СПб., 1909) и о концессионных договорах городских общественных
управлений (СПб., 1915).
В то время, когда пишутся эти строки, на улицах Москвы и в других
городах нашего отечества происходит братоубийственная война под знаменем
социальной революции. Когда окончится это новое – быть может – самое
тяжкое испытание и наша исстрадавшаяся родина снова вернется к мирной
жизни, люди будут искать лучших, более справедливых и совершенных форм
жизни и взаимоотношений, чем приведшие нас к пережитым и переживаемым
ужасам. Они будут искать их не только для государства и общества как
целого, но также для каждой социальной ячейки и организованной группы и
прежде всего для тех хозяйственных микрокосмов, в которых беспрерывные
трения между интересами капитала и труда, между хозяйской властью и
сильными своею солидарностью кадрами трудящихся раскаляют атмосферу и
препятствуют мирному сотрудничеству. Сознательное искание более
справедливых и более совершенных форм взаимоотношений в этой области
предполагает ясное и отчетливое понимание того, каковы природа и
источники внутреннего правопорядка хозяйственных предприятий, на чем он
зиждется, как он в действительности создается и каким он по
справедливости должен быть. В настоящей книге мы по мере сил пытаемся
отвечать на эти вопросы в тех пределах, в каких ответ на них может быть
дан юристом при современном состоянии науки гражданского права. Изучение
этой проблемы выводит нас за пределы так называемого общего правопорядка
или объективного права (в общепринятом смысле). Изучаемые явления лежат
в другой, еще мало исследованной, плоскости социального права,
составляющего плод не только государственного (в частности –
законодательного) правотворчества, но в гораздо большей мере результат
правосозидательной деятельности отдельных социальных образований или
групп. Перед цивилистической наукой открываются новые перспективы и
встает новая – теоретически и практически важная – задача: определить и
осветить корни, пути и формы этого правотворчества, реальное значение
которого растет по мере роста нормативной деятельности союзов и других
организованных соединений в сфере частного права. Мы поставили себе
целью разрешение этой задачи не во всем ее объеме, а только в пределах
нашей темы – трудового договора.
Москва, 1 ноября 1917 г.
Проф. Л.С. Таль
Введение
Исторически сложившиеся в хозяйственном быту правовые формы пользования
чужим трудом, как мы показали в первой части нашего исследования, не
совпадают с типами договоров о труде, усвоенными большинством
законодательств и наукою гражданского права. Эта несогласованность
закона и научных догматов с реальными явлениями по вопросу,
затрагивающему жизненные интересы громадного большинства населения,
вызвала движение в пользу коренной реформы гражданских законов, давшее
уже некоторые практические результаты и обещающее гораздо более
значительные в недалеком будущем[728].
На основании анализа трудовых сделок, наблюдаемых в современном
хозяйственном быту, мы пришли к заключению, что они могут быть сведены к
двум основным типам: к договорам о служебном труде или «трудовому
договору» в техническом смысле и договорам о предпринимательском труде.
Трудовым договором мы называем всякую сделку (независимо от отрасли
хозяйства и социального положения работника), которою одно лицо обещает
другому приложение своей рабочей силы на определенный или неопределенный
срок к его предприятию или иному хозяйству в качестве несамостоятельного
работника, подчиняясь в пределах, определяемых договором, законом или
обычаем, хозяйской власти работодателя и внутреннему порядку его
предприятия или хозяйства[729]. Характерные особенности трудового
договора по сравнению с другими договорами о труде мы усматриваем в том,
что устанавливаемое им отношение рассчитано на длительное существование,
что им по общему правилу рабочая сила лица, обязавшегося к работе, в
значительной мере поглощается и направляется на чуждые ему задачи и что
помимо конкретных обязательств, устанавливаемых договором, между
сторонами возникает особое отношение власти и подчинения, черпающее свое
содержание не из договора сторон и дополняющих его положений закона, а
из других источников.
Господствующее учение считает единственным основанием всех отношений,
возникающих между работодателем и работником, соглашение сторон.
Теоретически, конечно, мыслимы такие случаи, когда содержание трудового
отношения исчерпывающим образом определяется договором, но в жизни такое
явление встречается чрезвычайно редко. Гораздо чаще наблюдается
противоположная крайность: значение индивидуального соглашения как
источника взаимных прав и обязанностей отступает на второй план. Им
указывается лишь общий характер «должности», но подробности правового
положения работника и взаимные отношения сторон определяются
установившимся или впредь устанавливаемым в обслуживаемом хозяйстве
порядком и хозяйской властью как одним из элементов этого порядка.
Сужение простора для соглашения неодинаково в разных отраслях
хозяйственной жизни и по отношению к различным категориям слуг и
работников. Но оно никогда не доходит до полного упразднения договорного
элемента. Для возникновения трудового отношения последний юридически
необходим, составляет conditio sine qua non.
Ближайшая наша задача и будет заключаться в выяснении роли и значения
элемента индивидуального соглашения в трудовом договоре, его
особенностей по сравнению с другими договорами гражданского оборота. Из
сказанного уже явствует, что не им исключительно или главным образом
определяется связанное с договором трудовое отношение. Откуда последнее
черпает свое содержание, на чем зиждется его обязательная сила в той
части, которая не может признаваться результатом воли сторон, словом –
каковы остальные, кроме индивидуального соглашения, основания трудового
отношения? Этой еще мало изученной проблеме и, в частности, определению
юридической природы внутреннего правопорядка хозяйственных предприятий и
его источников будут посвящены дальнейшие главы второй части нашего
исследования.
Глава I. Индивидуальное соглашение как основание трудового отношения
Соглашению приписывается в области частного права только одна функция: в
нем проявляется способность людей автономно определять в пределах
объективного правопорядка их конкретные взаимоотношения. Созданное таким
путем договорное отношение воспринимается нашим правосознанием как
обязательное и ненарушимое. Юридический эффект общей воли контрагентов,
охраняемый правопорядком, в этом отношении не отличается от абстрактной
нормы объективного права. Римские и современные юристы иногда говорят о
lex privata[730] или частной норме[731], подчеркивая аналогию между нею
и законом. Господствующее учение, однако, признает, что не все правовые
последствия договора создаются автономною волею сторон, и проводит
коренное различие между сделкою и законом как правооснованиями. По
вопросу о значении каждого из них, как известно, происходит спор между
сторонниками волевой и легальной теории[732]. Одни усматривают
первоисточник обязательности юридической сделки в творческой силе
человеческой воли, лишь восполняемой или ограничиваемой нормами закона.
Другие, наоборот, считают правовой эффект сделки производным и объясняют
его управомочием[733] или санкциею[734] со стороны правопорядка. В
последнее время пользуется большим успехом учение, по которому воля
договаривающихся сторон сознательно направлена только на определенный
экономический эффект, а правовые последствия договора мыслятся ими как
средство для его осуществления, о котором они могут не иметь и часто не
имеют ясного представления (теория эмпирического намерения)[735]. Ни
одно из этих учений не колеблет основного догмата, что функция
договорного соглашения в области частного права исчерпывается
установлением, изменением или прекращением конкретных, индивидуальных
правоотношений.
Примечания:
[728] См. Трудовой договор, ч. I, гл. IV.
[729] Это определение встретило возражения со стороны некоторых
рецензентов нашей книги. Так проф. Б.В. Попов (Право, 1914 г., № 7)
полагает, что из трех указанных признаков существенное значение имеет
только один: несамостоятельность работника. Приложение же рабочей силы к
чужому предприятию или хозяйству и ее подчинение хозяйской власти не
составляют essentiale negotii в трудовом договоре. Г. Догадов (Юридич.
Вестник за 1914 г., кн. VII) также находит, что в признаке
несамостоятельности уже содержится указание на то, что работник
прилагает свою рабочую силу к чужому хозяйству. Однако то, что обещанный
работником труд не составляет предмета собственного промысла,
собственной планомерной, хозяйственной деятельности, – в этом смысле мы
говорим о «несамостоятельности» (см. ч. I, стр. 110), – составляет
отрицательный момент. Необходимо включить в определение трудового
договора корреспондирующие положительные признаки, характеризующее
трудовое отношение. Таковыми и являются 1) то, что работник прочно
связывает свою рабочую силу с чужим предприятием или хозяйством, обещает
ее «приложение», 2) то, что он подчиняется в известных пределах
хозяйской власти и внутреннему порядку. По мнению проф. Попова, это не
необходимые, а лишь «обыкновенные» (naturalia) элементы трудового
договора, ибо возможны случаи, где «взаимное соглашение устранило
проявление хозяйской распорядительности над личностью и ходом занятий
работника». Такая возможность действительно существует, так же как
возможность уклонения в противоположную сторону полного подчинения
работника хозяйской воле и порядку, устанавливаемому без его участия. Но
это аномалии. Мы же имеем в виду нормальный и типичный для современного
хозяйственного быта состав трудового договора.
[730] См.: Puntschart, Die fundamentalen Rechtsverhaeltnisse, стр. 92
сл.; Perniсе, Labeo, I, стр. 479; Ryck, Juristische Abhandlungen
(Festgabe f. Beseler), стр. 125 cл. Особенно категорично: Danz, Die
Auslegung der Rechtsgeschaefte, 1-е изд. (1897), стр. 5: «Das
Rechtsgeschaeft ist lex, ist Gesetz. ist Norm».
[731] Bierling, Juristische Principienlehre, II, стр. 117 cл.; Hoelder,
Pandekten, стр. 211; Krug, Die Zulaessigkeit der reiner Wollensbedingung
(1904), § 2; cp.: Петражицкий, Теория права и государства, 2-е изд.
(1910), т. I, стр. 451 сл. и 597 сл.
[732] См. литературу, указанную у Виндшейда, Pand., I, § 69, N. la, a
также Affolter в Arch. f. buerg. R. Bd VIII: Zur Lehre vom Vertrage,
Dereux De l’interpretation des actes juridiques (1905); Gounot, Le
principe de l’autonomie de la volonte en droit prive (These Dijon,
1912).
[733] См., например: Windscheid, I, § 68, N. 1; Regelsberger, Pand.,
стр. 128.
[734] См., например: Dernburg, Pand., I, § 79; Hoelder, Pand., стр. 212.
Ср. также: Pernice, Rechtsgeschaefte u. Rechtsordnung в Zeitschr. f.
priv. u. oeff. Recht, VIII (1880), стр. 465 cл.
[735] См. Труд. дог., ч. I, стр. 130, примеч. 4.
Нормы организационного права, по учению Мешлени, встречаются в немалом
количестве в сфере имущественного оборота. Ими, например, определяются
право- и дееспособность, положение лиц, заведующих имуществом, связанным
определенным назначением, например учреждениями, вообще все те
«механизмы общественной организации, при помощи которых мертвые
имущественные массы участвуют в обороте, осуществляют свою общественную
функцию». Однако главную и преимущественную область для их применения
составляют семья, товарищества и союзы, мандат и трудовой дрговор.
Последним, по определению Мешлени, «устанавливается не порядок
распределения имущества (Gueterordnung), а порядок хозяйственной
организации в смысле правил поведения людей как членов союза»[750].
«Трудовой договор, – говорится в другом месте,[751] – как форма
организации создает лично-правовое положение, из которого проистекают
права и обязанности. Как во всяком организационно-правовом отношении,
здесь осуществление прав неразрывно связано с исполнением обязанностей.
Только сочетание тех и других образует функцию, составляющую смысл и
содержание этого правоотношения. Так как трудовой договор в принципе
односторонняя организация, то в ней работодателю принадлежит
господствующее (dominus negotii), а работнику – служебное положение.
Этому отношению власти и подчинения в его организующей части
капиталистическое право не уделяет никакого внимания и лишь в новейшее
время оно начинает занимать юристов. Оно получит свое надлежащее право
лишь тогда, когда регулирование этого организационного типа
(organisatorischer Charakter) будет сознательно направлено на
установление порядка совместной деятельности людей, а не на нормировку
эксплуатации человеческого труда».
Мешлени, далее, доказывает ссылкою на положения действующего закона, что
нормы о трудовом договоре отличаются всеми особыми свойствами,
характеризующими организационное право, и пытается отграничить его от
договора о предпринимательском труде (Werkvertrag), отнeсением первого к
организационным и второго к имущественным (оборотным) сделкам. Мы не
будем входить в обсуждение подробностей. Отметим только еще раз основную
мысль автора, что трудовым договором как «организационною сделкою»
создается «правовое положение», составляющее интегрирующую часть
социальной организации и регулируемое особою категориею норм – «правом
общественной организации».
Как теоретическое построение учение Мешлени находится еще в зачаточном
состоянии и предложенное им новое юридическое понятие «организационного
права» страдает некоторою неопределенностью и расплывчатостью. С
известной точки зрения все право, весь правопорядок могут быть названы
«порядком общественной организации». Возрождающийся в настоящее время
социологический метод изучения институтов гражданского права не
останавливается перед утверждением, что содержание всех договорных
отношений определяется главным образом нормами общественного порядка.
«Не только заключение, но также содержание договора, – говорит
Эрлих[752], – вытекает из общественных отношений. Достаточно спросить
себя относительно любого из договоров повседневной жизни, что
свойственно ему самому и что в него внесено общественным порядком,
организациею хозяйства, торговли, оборота, чтобы убедиться, в какой мере
преобладает второе».
Мешлени, по-видимому, понимает под нормами организационного права нечто
другое, более узкое, чем Эрлих. Он говорит о «порядке совместной
деятельности людей» в социальных образованиях. Но юридическая природа
этого порядка и его отличие от общего правопорядка им совершенно не
выяснены. Как Штейнбах, так и Мешлени ограничиваются общими указаниями,
что частное право регулирует не только участие людей в обороте и их
имущественные отношения, но также возникновение и внутренний порядок
«организаций для совместной деятельности» и что его нормы в том и другом
случае имеют неодинаковый характер. Деление юридических сделок на
«организационные и оборотные», быть может, заслуживает серьезного
внимания. Но что достигается причислением трудового договора к
организационным сделкам? Ведь им не создается та организация, звеном
которой становится рабочая сила лица, обещавшего свой труд, и не им
определяется правовое положение, занимаемое в ней сторонами. Трудовым
договором, по словам самого Мешлени, устанавливается «отношение
господства и подчинения» (Herrschaftsverhaeltnis) между работником и
«одностороннею» (вернее – авторитарною) организациею. Содержание этого
отношения, по его же учению, определяется не столько договором сторон,
сколько особыми «нормами организационного права».
Не трудно видеть, что конечные выводы австрийских ученых те же, что и
французских, и имеют скорее методологическое, чем догматическое
значение. Они сводятся к тому, что соглашение и односторонние
волеизъявления нередко наряду с конститутивным эффектом являются
правовою формою для подчинения сторон или одного из контрагентов
некоторому «порядку общественной организации». Но этот порядок не
составляет содержания договора, он определяется другими нормативными
фактами, требующими всестороннего выяснения и изучения. Построение
категории «организационных сделок» переносит проблему в другую
плоскость, но так же мало разрешает ее, как построение категории contrat
d’adhesion.
Трудовой договор подчиняет работника власти хозяина и нередко обоих
контрагентов внутреннему порядку хозяйственного предприятия,
существование которого ими молчаливо предполагается. По отношению к
этому порядку соглашение имеет не конститутивный, а ассентивный
характер, т.е. сводится к простому согласию или подчиненно (adhesion).
Оно не составляет правооснования (causa efficiens), а только правовое
условие (conditio juris) его обязательности для данных лиц.
Догматическое исследование трудового договора поэтому не может
производиться по обычному шаблону выяснения типичных элементов
соглашения сторон и логического развития законоположений, определяющих и
восполняющих его содержание. Оно должно ответить на вопрос: чему,
собственно, стороны подчиняются, что представляют собою с точки зрения
действующего права и цивилистической науки порядок или организация
хозяйственного предприятия? Изобретение новых юридических категорий, о
которых мы говорили выше, и причисление к ним трудового договора
методологически облегчают и оправдывают постановку вопроса, но ответа на
него не дают.
Глава II. Правовая организация хозяйственного предприятия
Всякое хозяйство, планомерно осуществляющее какие-либо постоянные задачи
и пользующееся наемным трудом, нуждается, как показывает опыт, в
определенном порядке. Не только техническая сторона, как-то:
распределение занятий, время работы и отдыха и пр., но также
взаимоотношения занятых в предприятии лиц, положение и функции каждого
из них, пределы вверенной им власти, вообще правовые условия совместной
деятельности должны быть более или менее точно установлены. Чем сложнее
и крупнее задачи данного хозяйства, тем настоятельнее потребность в
твердой и наглядной организации, в ясном и устойчивом порядке.
В домашнем или небольшом сельском хозяйстве или ремесленной мастерской
эта потребность удовлетворяется в рамках закона и обычая распоряжениями
и указаниями хозяина. В предприятиях с большим количеством и различными
категориями рабочих и служащих такая упрощенная организация не достигает
цели. Тут невыясненность условий труда создает благоприятную почву для
массового недовольства и может вызвать замешательство и расстройство
производства. В существовании точно определенного, заранее
установленного порядка поэтому заинтересован прежде всего сам
предприниматель. Но в нем заинтересовано также государство, ибо при
отсутствии такого порядка невозможен никакой надзор над условиями труда.
Между тем установление такого надзора настоятельно требуется жизнью и
законом по отношению к некоторым категориям предприятий. Естественно,
что именно в таких предприятиях (особенно в промышленных) переход от
семейно-бытового уклада отношений к правовой организации совершился
раньше, достиг высшей ступени и уже создал ряд юридических институтов, с
которыми науке и практике приходится считаться. Однако зародыши
правового порядка содержатся в каждом хозяйстве, в котором происходит
постоянное планомерное сотрудничество. Современное правосознание повсюду
стремится к их укреплению и к включению хозяйского усмотрения или
хозяйской власти в правовые рамки. Вопрос о правовой организации
хозяйственных предприятий постепенно приобретает общее значение и
настоятельно требует научного освещения. Хотя он пока практически
касается преимущественно области промышленности, но его значение
беспрестанно растет по мере социальной эволюции общества и роста
правовой культуры.
Представление о предприятии как о правовом явлении тесно связано с
возникновением и развитием капиталистического хозяйства. На первых порах
оно не шло дальше принятия на себя по договору определенной
хозяйственной операции, исполняемой силами и средствами предпринимателя.
В этом смысле «исполнение предприятия» (антреприза) противополагалось
исполнению собственными хозяйственными средствами и наемными
силами[753].
Такое cлoвoyпoтpeблeниe уже более не соответствует общепринятому смыслу
термина «предприятие». Им в настоящее время обыкновенно обозначается не
отдельная хозяйственная операция или услуга, выполняемая или
организуемая предпринимателем за вознаграждение, а организованная
хозяйственная единица, рассчитанная на постоянное и планомерное
обслуживание оборота посредством добывания, производства или сбыта
известных предметов или отправления определенной деятельности в виде
самостоятельного промысла. И такое его значение вполне усвоено вслед за
экономистами юридическою наукою и практикою, и законодательством[754].
Однако указанное понятие о предприятии, перенесенное в область права, до
сих пор не нашло себе там определенного места и не признается единым
правовым институтом. Причина та, что предприятие составляет сложное и
многогранное явление, затрагивающее различные области права[755] и
порождающее разнородные, подчас ничем между собою не связанные
юридические последствия. Представляя собою клетку хозяйствующего
общества («экономический организм»)[756], предприятие прежде всего
обнаруживает тенденцию к индивидуальному обособлению и самостоятельному
участию в обороте в качестве носителя прав и обязанностей. Внешними
признаками обособления служат фирма, товарный знак, торговые книги,
клиентела и другие сложившиеся на этой почве юридические институты.
Ученые, однако, не ограничились признанием юридической силы этих
индивидуализирующих факторов; они пытались возвести самое предприятие на
степень субъекта прав, признать его юридическим лицом. И эта
конструкция, подробно обоснованная Агапетом Моммзеном[757], нашла себе
поддержку со стороны таких авторитетных юристов, как Вильгельм
Эндеман[758], Лоренц фон Штейн[759] и др.
Для нас интересны соображения, на которых строится ими олицетворение
предприятия. «Его сущность, – говорит Эндеман, – не исчерпывается
понятием о совокупности имущества. Оно – звено хозяйственной жизни и,
следовательно, не только объект вещных или личных правомочий.
Собственник или хозяин часто являются лишь главою или душою предприятия,
а иногда даже этого нет. Оно имеет свой собственный характер и свой ход
(Gang), отнюдь не зависящие от одного произвола собственника.
Предприятию, а не личности хозяина отдают свои силы служащие да и он
сам».
Приблизительно таким же образом аргументирует А. Моммзен. По его словам,
современное правосознание видит в хозяине предприятия не dominus
negotii, как римляне, а главу («Prinzipal»), т.е. первого слугу своего
дела, и, следовательно, стоит на почве подчинения его как человека
хозяйственному целому, в котором поэтому и надлежит видеть настоящий
субъект. Штейн, наконец, определяет предприятие как «соединение лиц, из
коих каждое состоит в определенном отношении к фирме как объединяющему
фактору». Предприятие – продукт творческой силы оборота. Оно имеет свою
специальную функцию, в силу которой соединение лиц превращается в
«правовой организм» и «хозяйственные категории» занятых в нем лиц
(глава, прокурист, служащие) – в «юридические понятия».
Противники олицетворения предприятия большею частью по существу ничего
не возражают против изложенных соображений. Они только указывают на
несовместимость этой конструкции с положительным правом. Последнее
считает владельца предприятия (а не самое предприятие), собственником
имущества и субъектом завязываемых правоотношений и не проводит никакой
грани между торговым состоянием купца и прочим его имуществом.
Теория олицетворения, учитывающая только одну сторону предприятия – его
экономическую индивидуальность, – не оказала заметного влияния на
положительное право и в настоящее время уже почти не имеет сторонников в
литературе. Но тем бoльшим вниманием и влиянием пользуется другое
учение, усматривающее особенность предприятия как правового понятия в
том, что оно в обороте выступает как самодовлеющая ценность, способная
служить единым объектом отчуждения, залога, пользования, преемства и
т.д. Обзор многочисленных попыток[760] подведения предприятия в этом
смысле под одну из цивилистических категорий не входит в нашу задачу.
Для нашей цели достаточно указать, что в последнее время в литературе
(особенно австрийской)[761] взгляд на предприятие как на совокупность
материальных и нематериальных благ или на обособленный имущественный
комплекс (Sondervermoegen) уступает место воззрению, по которому
характерное свойство предприятия как целого в отличие от суммы его
составных частей заключается в присущем ему элементе организации.
Значение этого элемента определяется и оценивается далеко не
одинаково[762], но все ученые, пользующиеся им для объяснения роли и
характера предприятия как оборотной величины, говорят об организации
лишь в смысле известной технической приспособленности к постоянному
выполнению хозяйственных задач, а не в смысле правового строя,
определяющего формы внутренней жизни предприятия как социального
соединения. Сторонники олицетворения исходили из биологического
представления об организме, способном к активному участию в обороте.
Сторонники учения о предприятии как единой оборотной ценности, видят в
нем только сложное техническое сооружение, объединенное единством идей и
целей. Ни те ни другие не замечают, что, будучи единым бытовым явлением,
предприятие как правовое явление имеет три совершенно различные стороны
и порождает три самостоятельные и независимые друг от друга проблемы.
Оно не только социальный индивид и не только объект сделок и преемства,
но еще имеет свою специфическую правовую организацию. Оно представляет
собою организованное социальное образование, в недрах которого
существует определенный «должный порядок» (Уст. о пром. труде 1914 г.,
ст. I). Миллионы людей беспрестанно или временно подчиняются этому
порядку, беспрекословно признают его обязательность. И на этой почве в
современной жизни, особенно в области промышленности, создались и
продолжают создаваться своеобразные правовые институты и нормы,
юридическая квалификация которых представляет непреодолимые трудности
ввиду невыясненности юридической сущности и оснований обязательности
организации. Эти вопросы должны рассматриваться как отдельная
самостоятельная проблема, не менее существенная для науки и действующего
права, чем экономическая индивидуальность и оборотная ценность
предприятия[763].
Такой постановки мы в цивилистической литературе не встречаем, но было
бы, конечно, ошибкою думать, что самая проблема до сих пор совершенно не
привлекала внимания цивилистов. Она только ставилась не по поводу
хозяйственных предприятий, а в связи с более общим вопросом о природе и
юридическом значении организованных социальных единиц, не
удовлетворяющих формальным условиям для их признания юридическими
лицами. Научная мысль при этом коснулась также внутреннего строя этих
единиц, но лишь как основания или как последствия их правовой
индивидуальности, а не как самостоятельного правового явления,
требующего объяснения и научного освещения.
Обширные и ценные исследования[764], произведенные в этой области,
выяснили с достаточною наглядностью тот факт, что в правовом быту кроме
людей имеют значение и принимают деятельное участие не одни только
социальные образования, официально санкционированные государством.
Отсутствия такой санкции еще недостаточно для отрицания их правового
бытия и возможности их правомерного участия в обороте. Раз они
фактически существуют и участвуют в обороте, их причисление к
противозаконным или юридически иррелевантным явлениям только тогда имеет
достаточные основания, если положительный закон обусловливает их
возникновение официальным признанием (легализациею)[765] со стороны
государства. Наука не может не считаться с фактом существования
соединений, не наделенных юридическою личностью, но терпимых
государством и рассматриваемых в обороте как организованное и единое
целое[766]. Вместе с легализованными социальными образованиями они
составляют общую юридическую категорию, которой отдельные исследователи
дают самые различные названия, как-то: reale Gesammtperson[767],
Einrichtung[768], Anstalt[769], realite juridique[770], institution[771]
и др. Все они обозначают родовое понятие более широкое, чем понятие
юридического лица.
Однако расширение области социальных индивидов, признаваемых
положительным правом, еще не разрешает вопроса о характере их внутренней
организации, а главное, об основаниях ее обязательности и о природе
норм, регулирующих их внутренний порядок. Тщательным анализом природы
юридического лица пока доказано лишь то, что методологически неправильно
связывать вопрос о внутреннем строе социальных образований с их
способностью быть субъектом правоотношений[772], так как между ними нет
ни фактической, ни логической связи. Многие именно в этой способности
видят отличительное свойство юридического лица. Но от того, способен ли
социальный индивид служить «пунктом приращения прав», не может зависеть
юридический или фактический характер его внутреннего порядка и
взаимоотношений лиц, входящих в его состав. «Юридическое лицо, –
говорить проф. Ельяшевич[773], – это общие скобки, которые обнимают
различные по своей юридической сущности явления. Надо вскрыть эти общие
скобки, чтобы понять каждое из стоящих за ними отношений». По словам
Нейбекера[774], «юридическое лицо – только правовое понятие; юридическая
личность – только правовое свойство. Они ничего не говорят нам об
остальных (юридических, социальных, фактических) свойствах их носителя
и, в частности, о его личности. Юридическое лицо, следовательно, не
может быть отождествляемо с социальным существом (soziales Lebewesen).
Есть социальные существа, не являющиеся юридическими лицами:
непризнанные союзы. Есть юридические лица, не являющиеся социальными
существами: олицетворенные товарищества. Юридическое лицо – форма. Имеет
ли оно содержание и какое именно, об этом по ней судить нельзя. Форма
еще не создает себе содержания; содержание (цель) может определить
форму».
Примечания:
[750] Die pers. Dienstleistungen, стр. 703.
[751] Privatrecht, стр. 471.
[752] Eugen Ehrlich, Grundlegung der Sociologie des Rechts (1913, стр.
38).
[753] На этом построено противопоставление в римском праве opus и opera
как предметов договора locatio conductio. См. Трудовой договор, ч. I,
стр. 188 и сл. С таким же понятием о «предприятии» мы встречаемся в
нашем законе (т. X ч. I ст. 1737 и сл.; Уст. о прям. нал., изд. 1903 г.,
ст. 145) и во франц. кодексе (art. 1711, 1794, 1798).
[754] См., например, Уст. о пром. (изд. 1913 г.), ст. 138, 140; Св. зак.
гражд., прил. к ст. 1238 п. 14, 19; Уст. о прям. нал. (изд. 1903 г.),
ст. 366 и сл.; Code de comm., art. 632 и сл. Ср.: Planiol, Traite elem.
(5-е изд.), § 1899 и 1905; Шершеневич, Курс торгового права, I, § 13.
[755] Ср. В.Н. Шретера, Переход торговых предприятий, в «Юридическом
Вестнике» за 1913 г., кн. III, стр. 194 и сл.
[756] Catalan, De la condition juridique des fonds de commerce (Paris,
1899), стр. 13 и passim.
[757] См. Busch’s Archiv, т. 32, стр. 209 и сл. Дальнейшая литература у
Regelsberger в Zeitschr. f. d. ges. Handelsr., т. 14; Heinr. Mueller,
Rechtliche Natur des Handelsgeschaefts (Halle Dis., 1908).
[758] Deutsches Handelsrecht (3-е изд.), § 17.
[759] Gegenwart and Zukunft der Rechts- und Staatswissenschaft
Deutschlands (1876), стр. 261 и сл.
[760] См. сочинения, указ. выше, стр. 373, примеч. 2, а также Gaudemet,
Etude sur le transport de dettes (Paris, 1898), стр. 483 и cл.;
Gombeaux, Notion juridique des fonds de commerce (Caen, 1901); Ohmeyer,
Das Unternehmen als Rechtsobjekt (Wien, 1906); R. Isay, Das Recht am
Unternehmen (Berl., 1910); Geller, Das Unternehmen (Muenchen, 1913);
Каминка, Очерки торгового права (2-е изд.), стр. 144 и сл.; Шретер,
указ. соч.
[761] Причина, почему этим вопросом особенно интересуются австрийские
юристы, заключается в том, что в Австрии судебная практика и с 1896 г.
также закон допускают обращение взыскания на предприятие как целое в
форме понудительного управления и понудительной отдачи в аренду
(Executionsord., § 341 и cл.).
[762] Омейер, указавший первый на значение организации, видит в ней
только объединяющий элемент, благодаря которому предприятие как
universitas juris может быть объектом единого имущественного права.
Писко усматривает, наоборот, самую сущность предприятия в «организации
орудий производства или обеспеченной возможности сбыта», которые, по его
мнению, и составляют объект отчуждения. Исай, указывая, что понятие о
предприятии не исчерпывается организациею, а обнимает также лиц,
имущество и постоянную цель, в то же время учит, что в «предприятии
воплощается создаваемое трудом предпринимателя и его органов
нематериальное благо наподобие идеи в изобретении или художественной
мысли в статуе. Это нематериальное благо и заключается в организации
предприятия, в накопившемся опыте и в связях с поставщиками и
заказчиками».
[763] На необходимость разграничения различных сторон предприятия уже
указывалось в литературе. Так, Valery (Annales de droit commercial за
1902 г., стр. 209 и сл.) различает maison de commerce и fonds de
commerce. Первым термином обозначается «l’element anime de
l’etablissement commercial, c’est a dire l’ensemble des personnes qui
concourent a sa direction et a son fonctionnement», вторым – «la partie
purement materielle de cet etablissement». В нашей литературе на
самостоятельном значении организации предприятия останавливается проф.
Удинцев, Русское торгово-промышленное право, стр. 41: «Субъекты
торгово-промышленного права – принципал предприятия и его помощники –
действуют в обстановке особой организации, какую получает предприятие и
которая называется торгово-промышленным заведением. Это самостоятельное
юридическое понятие, к которому приурочен целый ряд правоотношений и
которое поэтому требует самостоятельного изучения». Едва ли, впрочем,
возможно согласиться с отождествлением организации с заведением и с тем,
будто «действующее законодательство приурочивает все соответствующие
институты не к предприятию, а к заведению» (стр. 221).
[764] См. обзор литературы у Clunet, Les associations au point de vue
historique et juridique (Paris, 1909), стр. 307 и сл.; Behrend, Die
Stiftungen (Marb., 1905); Ferrara, Le persona guiridiche (в Сборнике II
diritto civile italiano, изд. Pasquale Fiore, ч. I, т. VII).
[765] Форма и способ легализации по отношению к частноправовым
юридическим лицам предусмотрены законом исчерпывающим образом и сводятся
к трем системам: концессионной, явочной и самозарождения. По отношению
же к публично-правовым организациям, преследующим государственные и
общественные цели, легализация иногда выражается в простом факте их
допущения к участию в государственной деятельности или возложения на них
задач государственного характера. Из четырех крупнейших общественных
организаций, возникших в связи с настоящею войною, – Всероссийскими
Земским и Городским союзами, их Главным комитетом по снабжению армии,
Военно-промышленным комитетом – только последний формально легализован
(и то в не предусмотренном в законе порядке одобрения его положения
Советом Министров). Остальные действуют на основании неформального
одобрения, допущения их содействия в определенной отрасли
государственной деятельности верховным вождем армии и флота и возложения
на них компетентными органами государства поручений. Отрицание их
правоспособности в отведенной им сфере было бы ничем не оправдываемым
доктринерством, ибо лишило бы самое обращение органов государства к их
содействию всякого смысла и юридического значения и сделало бы
непонятным упоминание о них в ряде законодательных и правительственных
актов. Невозможность приобретать права и обязываться для них была бы
равносильною невозможности принимать и исполнять поручения военных
властей и вообще организовать и отправлять ту связанную с обороною
государства Высочайше одобренную деятельность, ради которой они
возникли.
[766] См.: Kruckmann, Einheit, Subjekt, Person в Arch. f. civ.
Praxis,1916, H. 2.
[767] Gierke, Die Genossenschaftstheorie, стр. 5.
[768] Behrend, указ. соч., стр. 368 и сл.
[769] Е. Мауеr в Stengel’s Woerterbuch des deutschen Verwaltungsrechts,
I, стр. 693 s. v. Juristische Personen.
[770] Saleilles, De la personnalite juridique (Paris, 1910), lec. 22 и
23.
[771] Hauriou, Principes de droit public, chap. III.
[772] См.: Ельяшевич, Юридическое лицо (СПб., 1910), стр. 15.
[773] Указ. соч., стр. 24.
[774] Neubecker, Vereine ohne Rechtsfaehigkeit (Lpz., 1908), стр. 39.
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
