.

Шершеневич Г.Ф. 1906 – История философии права (книга)

Язык: украинский
Формат: книжка
Тип документа: Word Doc
0 70785
Скачать документ

Шершеневич Г.Ф. 1906 – История философии права

Введение

§ 1. Задачи философии

Литература: Кюльпе, Введение в философию, 1901, стр. 7 – 21; 320 – 331;
Иерузалем, Введение в философию, 1901, стр. 1 – 14; Струве, Введение в
философию, 1890, стр. 57 – 404; Корнелиус, Введение в философию, 1905;
Вундт, Введение в философию, 1902, стр. 5 – 32; Вундт, Система
философии, 1902, стр. 5 – 24; Паульсен, Введение в философию, 1894, стр.
1 – 50; Виндельбанд, История философии, 1898, стр. 1 – 7; Лопатин,
Положительные задачи философии, 1886, стр. 1 – 81; Трубецкой, Метафизика
в Древней Греции, 1890, стр. 3 – 37; 0. Конт, Курс положительной
философии рус. пер. 1900, т. I, л. 1; Спенсер, Основные начала, 1897,
стр. 104 – 129; Риль, Теория науки и метафизики, 1887, стр. 1 – 25;
Троицкий, Учебник логики, вып. 3, стр. 38 – 49; Лесевич, Что такое
научная философия, 1891; Козлов, Очерки из истории философии, 1887;
Грот, Философия и ее общие задачи, 1904; Челпанов, О современных
философских направлениях, 1902; Челпанов, Введение в философию, изд.
2-е, 1907.

I. Философия обладает весьма почтенным прошлым. По своему возрасту, она
много старше наук, которые она сама выносила в себе, и которые в
большинстве лишь недавно стали на свои ноги. Но и до сих пор вопрос о
том, что следует понимать под именем философии, не имеет твердо
установленного ответа. Как в истории, так и в настоящее время, философии
ставят задачи, далеко несходные по своему содержанию и объему.

В Греции, с которой начинается история европейской философии, не
существовало различия между философией и наукой. Греческие философы
обладали всею совокупностью современных им знаний, они были одновременно
математики, физики, астрономы, зоологи, ботаники, даже медики.
Возможность для единичного ума охватить всю сумму сведений о природе и
обществе обусловливалась, конечно, незначительным уровнем научного
развития и элементарностью познания, приобретенного посредством опыта.
Мало того, что греческая философия совпадала с наукою, она включала еще
в свой состав и житейскую мудрость, создавая правила благоразумного
поведения, идеалы человека и общества. К политеизму и антропоморфизму
греческой религии философия относилась отрицательно HYPERLINK \l “sub_1”
*(1) .

В средние века близость философии с наукой, столь характерная для
классического мира, прерывается. Научная мысль, способная обнаружить
факты, несогласные с установившимся католическим мировоззрением, не
находит доступа в христианское средневековое общество. В откровении мир
познан и задача человека определена, а потому наука остается за штатом.
Философия же получает особое назначение. Лишенная самостоятельного
положения, она поступает в услужение к религии. Ее задачей становится
рационалистическое оправдание религиозных догматов. Принимая догмат за
доказанное, философия обязывается привести надлежащие объяснения (cur
Deus homo). Вне этой задачей не предоставлялась свобода усмотрения, хотя
трудно было, конечно, думать, чтобы за все время своего служения
философия не скопила кое-чего тайком лично для самой себя.

В новое время, которое характеризуется освобождением индивидуума от
церковного авторитета, философия подает в отставку, отделяется от
религии и сближается с наукой, для которой, со времени реформации,
открылось широкое поле для деятельности. Опасения католицизма вполне
оправдались. Успехи астрономии и новые географические открытия сильно
подорвали доверие к догматическому миросозерцанию. Из наук математика,
прежде всего, достигла выдающихся результатов. Несмотря на то, круг
научных знаний остается в начале нового времени настолько еще
незначительным, что выдающиеся умы, как и в греческий период, сохраняют
возможность овладеть ими вполне и соединить с ними философию.
Относительно Декарта, Бэкона, Лейбница, Гоббза, Ньютона, Локка трудно
сказать, преобладает ли в них философ над ученым или ученый над
философом.

Ho такое положение вещей не могло долго продолжаться. Научная
пытливость, освобожденная от всяких оков, бросается во все уголки мира,
стремясь всюду открыть новые факты и соответственно изменить вширь и
вглубь прежнее миросозерцание. На этом поприще, для достижения успешных
результатов, потребовалось, прежде всего, научное разделение труда, и
дело специализации идет огромными шагами по мере раскрытия новых
областей знания. Масса ученых, с малоизвестными миру именами, работает
над накоплением научного капитала. Лишь только в какой-либо области
знания материал значительно разрастается, как изучение его
распределяется между группами и происходит распадение одной науки на
несколько. Таким путем формируются одна наука за другой и обособляются
от некогда объединенного знания. Почувствовав в себе силу, науки приняли
наступательное движение по отношению к своему прежнему союзнику, что в
значительной степени объясняется и самоуверенностью философии,
вообразившей, в первой четверти XIX века, что она способна достигнуть
цели познания мира самостоятельно, без помощи наук. Тогда последние в
своем наступлении стали занимать, одна за другой, части той территории,
которая некогда принадлежала и философии. В этой войне философия,
действующая быстротою движения, силою натиска, неожиданностью появления,
должна, по общему стратегическому закону, уступить наукам, которые
действуют медленно, методически и наступают на неприятеля массами, т. е.
фактами.

При таком положении дел естественно возникает и вопрос об условиях
возможного между философией и науками мира, потребность в котором стала
сильно ощущаться за последнее время. Остается ли за философией
территория, хотя небольшая по сравнению с прежней, которая пока не
занята наукою или даже навсегда останется для нее недоступною, возможно
ли совместное господство философии и науки на одной и той же территории,
притом или без всякой связи между ними, или же при тесном
взаимодействии.

II. За отделением целого ряда областей, принадлежавших некогда
философии, которые приобрели теперь научную самостоятельность, осталось
несколько, на которые философия заявляет исключительные права: это
логика, психология, этика, эстетика, педагогика. Однако действие этой
монополии – вопрос времени. Психология, благодаря завязавшимся тесным
сношениям с физиологией и психиатрией, почти совсем встала на научную
почву. К тому же обнаруживают стремление логика и этика, а эстетика и
педагогика, вероятно, в недалеком будущем проявят те же наклонности. По
крайней мере, не предвидится никаких препятствий к превращению их в
науки. Тогда наука займет уже всю территорию познания. Да и в настоящее
время определять сферу философии подобными остатками можно разве по
практическим соображениям, для удобства преподавания, а не по основаниям
теоретическим.

III. Но, может быть, существует такая область мысли, которая остается и
навсегда останется вне научного исследования, а потому способна
действительно составить исключительное достояние философии? Некоторые
склонны видеть эту недоступную для науки твердыню в теории познания,
исследующей условия нашей познавательной деятельности. Но стремление
превратить философию в специальную науку и поставить ее наряду с другими
противоречит давно сложившемуся представлению, в силу которого философия
не сопоставляется, а противопоставляется специальным наукам, и стоит не
рядом с ними, а над ними. Всякий согласится, что философию нельзя
считать такою же специальною наукою, как анатомия, химия, славяноведение
и др., если не отрешиться от того представления о философии, которое
навязывается всей богатой ее историей. А если даже согласиться с тем,
что философия такая же специальная наука, как и другие, и что особым
предметом ее изучения являются условия познавательной деятельности, то
неизбежно придется столкнуться с вопросом о территориальном
разграничении области исследования философии от смежных областей,
принадлежащих ведению специальных наук. Конечно, теория познания не
совпадает с логикою, как это полагают некоторые, но, если сюда привлечь
еще психологию, то придется признать, что область, отводимая философии,
уже почти занята логикою и психологиею.

IV. Наука имеет дело с миром явлений, и только их изучение,
классификация, обобщение возможно для нее. Исследование же того, что
составляет неизвестную причину явлений, ей недоступно, но возможно,
говорят, для философии, которая становится тогда метафизикою. Под именем
метафизики следует понимать познание мира действительности, за пределами
явлений, достигаемое посредством возвышающегося над опытом умозрения.
Возражение против метафизики не может быть основано на отрицании
существования абсолютного, потому что такое утверждение было бы само
метафизично. Но, допустив абсолютное, мы можем и должны, на основании
условий познания, отвергнуть его познаваемость. Отрицание последнего
рода вовсе не предполагает предварительного исследования природы
абсолютного. Достаточно признать существование стены, разделяющей
познаваемое от не познаваемого. Человек навсегда осужден ходить кругом
этой стены без надежды когда-либо увидеть скрываемое за нею. Задачи
науки всецело по эту сторону границы, потому что дальше не идет знание
HYPERLINK \l “sub_2” *(2) .

V. Если философия невозможна вне наук, каково, спрашивается, ее
положение среди наук? Некоторые готовы были бы отождествить философию со
всей суммой научного знания. Но при современном состоянии наук такое
совпадение было бы равносильно уничтожению философии, потому что нет
человеческого ума, который способен был бы охватить весь громадный
материал, собранный и разработанный в настоящее время специальными
науками. Философия в таком смысле теперь совершенно невозможна. Да она
была бы и бесполезна, потому что простая сумма не может дать ничего
свыше того, что уже заключалось в слагаемых HYPERLINK \l “sub_3” *(3) .

VI. Может быть, философия, имея своим предметом тот же материал, какой
изучается и наукой, выполняет свою задачу при помощи особых методов,
отличных от тех, которые приняты в науке. Но если мир, изучаемый
философией, это тот же мир явлений, который составляет предмет и
научного иcследования, то никаких иных, кроме научных методов, и быть не
может: если они верны, то наука непременно воспользуется ими, а если они
ложны, то научная философия не должна прибегать к ним. Для познания мира
действительности, скрытого за явлениями, могут быть предлагаемы,
конечно, и ненаучные методы, за полною непригодностью научных для
достижения поставленной метафизиками задачи HYPERLINK \l “sub_4” *(4) .

VII. Соотношение между философией и наукою может быт построено на
следующих основаниях. Материал философского исследования тот же, что и
материал научный, методы разработки одни и те же у обеих. Специальная
задача философии состоит в объединении тех выводов, которые даются
отдельными науками, с целью построения цельного миросозерцания. Сырой
материал, уже обработанный, систематизированный и обобщенный целым рядом
наук, поступает к философии для окончательной отделки. Обобщения
создаются, конечно, в лаборатории каждой науки и количество обобщений
свидетельствует о степени развития науки. Но обобщения эти, ввиду
ограниченности исследуемой каждою наукою области, всегда будут иметь
частичный и разрозненный характер. Приведение их к единству, которое и
составляет цель научного познания, является специальною задачей
философии. Отдельная наука стоит ближе или дальше от философии, смотря
по количеству предлагаемых обобщений и важности их для выработки общего
миросозерцания HYPERLINK \l “sub_5” *(5) .

С этой точки зрения философия является венцом и в то же время основою
всех наук. Она соединяет все выводы, подносимые ей науками, в одно
стройное целое и исследует положения, лежащие в основе всех наук и
применяемые ими догматически. Если настоящая философия должна
основываться на научных данных и вне их бесплодна, то с другой стороны,
и специальные науки должны считаться с философскими заключениями, в
случае разногласия пересмотреть свои выводы, никогда не забывая, что
каждая наука в отдельности исполняет лишь частично задачи, которые
ставит человек научному познанию.

VIII. Такова философия, какою она должна быть. Но не всегда она была
такою. Поэтому для истории философии необходимо такое определение,
которое охватывало бы все исторические системы философии, иначе пришлось
бы исключить все то, что не подходит под принятые задачи философии.
Такое историческое определение философии может быть достигнуто только
выделением из различных систем того, что давало им в равной степени
право на название философии. Это общее всем заключается в стремлении
достигнуть цельного мировоззрения HYPERLINK \l “sub_6” *(6) . Это
мировоззрение требует не только объединения всего доступного в данное
время научного знания, но и согласования теоретического знания с
практической деятельностью, истины с правдою, мысли с сердцем.

§ 2. Задачи философии права

Литература: Merkel, Ueber das Verhaltniss der Mechtsphilosophie zur
positiven Rechtwissenschaft (Z. f. Pr. u. off. R. т. I, 1874); Schutze,
Die Stellung der RechtsphuosopMe zur positiven Bechtivissenschafl) Z. f.
Pr. u. Off. R. т. VI, 1879); L a s s o n, System der Bechtsphilosophie,
1882, стр. 1-42; Harms, Begriff, Formen und Grundlegung der
Rechtsphuosophie, 1889, стр. 3-24; Willkomm, Eechtsphilosophie, 1891,
стр. 1-11; Bergbohm, Jurisprudenz und Rechtsphilosophiey т. I, 1892;
Stammler, Die Lehre vom richtigen Sechte, 1902; Kohler, в Encyclopadie
der Rechtswissenschaft Гольцендорфа, 1902-1904, стр. 3-27; Cogliolo, La
filosofia dcl diritto privato, 1888, стр. 7-14; Anzilotti, La filosofia
dcl diritto e la sociologia, 1902, стр. 130-156; Ratto, Sociologia e
filosofia dcl diritto, 1894, стр. 103-160; Frapagane, Objetto e limite
della filosofia del diritto, x. I, 1897, т. II, 1899; Carle, La
filosofia del diritto nel stato moderno 1903. Редкин, История фшософии
права, т. I, стр. 1-352, Ч и ч е р и н , Философия права, 1900, стр.
1-24; 3верев, Энциклопедия права в ряду юридических наук (Юр. В. 1880, N
1); Вальденберг, О задачах философии права, (В. фил. и псих., т. 40);
Котельников, Преподавание философии права (Набл., 1893, июнь); Катков,
Наука и философия права, 1901.

I. Философия права, составляя часть философии вообще, не должна
отличаться от целого ни по своим задачам, ни по своим методам. Отличие
ее не качественное, а только количественное: среди юридических наук
философия права призвана играть в миниатюре ту же роль, какая выпала на
долю философии в отношении всего человеческого знания HYPERLINK \l
“sub_7” *(7) .

Однако на философию права оказало влияние одно постороннее, но
немаловажное обстоятельство, – это историческое разобщение между
философией права и правоведением. В то время как юристы занимались
исключительно толкованием и систематизированием норм положительного
права, философия права разрабатывалась лицами, весьма мало причастными к
правоведению. Одни изучали право, как оно есть, не задаваясь мыслью о
том, каким оно должно бы быть и даже может ли оно быть иным, а философы
создавали идеальное право, не зная, что оно такое и каково оно в
действительности. Эта разобщенность продолжается, к сожалению, и доныне.
В Германии, стране, имеющей полное основание гордиться своей философией,
самые выдающиеся философы, удивляющие обширностью своих познаний в
области наук, как, напр., Вундт, совершенно игнорируют правоведение,
которое, в его современном виде, действительно мало способно дать
материала для философии HYPERLINK \l “sub_8” *(8) . Юристы же, надолго
приковавшие себя добровольно к римскому праву, в котором готовы были
видеть идеал права, только в последнее время стали сознавать
необходимость философского освещения в их работах HYPERLINK \l “sub_9”
*(9) .

В результате получилась крайняя односторонность философии права в
постановке задачи, незначительная полезность ее для правоведения и
полная разобщенность между философией права и отдельными юридическими
науками в разработке основных вопросов правового порядка.

II. И до сих пор философии права стремятся отвести область
исследования, чуждую какой-либо юридической науке. Такую специальную
область должна составить теория познания права, исследующая вопрос не о
том, что такое право, а о том, как мы его понимаем и как изучаем
HYPERLINK \l “sub_10” *(10) .

Но философия права, как и вообще философия, не может, не потеряв своего
философского характера, стать специальною наукою, вроде уголовного или
гражданского правоведения. Сама теория познания права, иcследующая
условия познания нами норм права, может составить один из вопросов
философии права, но не все ее содержание.

III. Долгое время философия права отождествлялась с естественным
правом, которое ставит своею задачею априорное построение идеального
правового порядка.

Первоначально выдвигается естественное право с неизменным содержанием
HYPERLINK \l “sub_11” *(11) . Представители этого философского
направления верят в существование абсолютного, вечного и всеобщего
правового порядка, который может быть постигнут и раскрыт только
аpriori.

Согласно этому воззрению создается дуализм права: с одной стороны,
положительное право, исторически сложившееся, с другой – естественное
право, постигаемое разумом. Так как это величины различных измерений, то
правом может быть признано только одно из них. Представители
рассматриваемого философского направления не задумываются и отрицают
правовой характер за теми нормами положительного права, которые
противоречат положениям естественного права HYPERLINK \l “sub_12” *(12)
. Но отрицание действительности не есть решение научного вопроса. Такое
игнорирование опытного материала лишает философию возможности выяснить
сущность права, как явления действительной социальной жизни.

Поэтому такая философия права может заниматься исключительно созданием
идеального порядка. Однако, создавая этот порядок а priori, философы
этого направления обречены делать построения путем чисто логическим, в
виде развития из какой-нибудь принятой идеи. Это совершенно разобщает
правовой идеал с запросами действительной жизни, которая строится под
влиянием постепенно выдвигающихся интересов. Абсолютность, вечность и
всеобщность естественного права стоят в резком противоречии с
относительностью, изменчивостью и разнообразием положительного права не
только в его исторически сложившихся формах, но и в идеальных
представлениях различных обществ. Сами идеалы, создаваемые философами а
priori, по странной случайности, напоминают среду, близкую тому или
другому мыслителю HYPERLINK \l “sub_13” *(13) . Значение таких
идеальных построений определяется историческим моментом. В эпоху подъема
общественного настроения, накануне крупных социальных переворотов, эти
идеалы сильнее подчеркивают неудовлетворительность сложившегося порядка
и верою в абсолютный идеал поддерживают энергию борющихся. Зато в
реакционную эпоху проповедь о прирожденных правах, попираемых ежедневно
в действительной жизни, способна нагнать только тоску и отчаяние.

Указанное направление имеет вредное влияние на практику, на
законодательную политику и на науку. Под влиянием естественного права
лица, применяющие нормы положительного права, проявляют склонность к
толкованию, наиболее соответствующему абсолютным идеалам, чем нарушается
начало законности – этот краеугольный камень правового порядка.
Естественное право указанного направления не может служить руководителем
законодателя, Вместо ответа на запросы, назревшие в данное время, в
данной обстановке, ему предлагаются общие, но малосодержательные
формулы. Да и где же побуждение к законодательной реформе, когда
естественное право есть действительное право и приспособление к нему
положительного права неспособно внести новой правды в жизнь. Игнорируя
совершенно положительное право, философия права рассматриваемого
направления порывает всякую связь с юридическими науками, изучающими
исторически сложившееся право. Едва ли можно признать естественным такой
порядок вещей, когда явления одного и того же рода составляют предмет
различных дисциплин, друг с другом не сообщающихся, когда одна исследует
действительность, другая строит идеал независимо от первой и, обманывая
самое себя, принимает идеал за действительность.

Вновь возрождающееся в последнее время естественное право, под влиянием
ударов, нанесенных старому направлению историзмом XIX века, изменило
несколько задачи философии права. Теперь выдвигается естественное право
с изменяющимся содержанием HYPERLINK \l “sub_14” *(14) . Отрицается
возможность идеального правового порядка, который был бы годен для
всякого времени и места. Но в построении идеала, приспособленного к
данной среде, сохраняется априорный метод.

Представляется не вполне ясным, почему новое направление философии
права выступает под именем естественного права. Представители нового
направления не верят в существование идеального права наряду с
положительным правом. Они желают подвергнуть нравственной оценке
исторически сложившееся право и выработать основы для будущего порядка.
Но при такой постановке вопроса естественное право теряет юридическую
окраску и уходит в область этики. Если это нравственность, то это не
право. Так же мало уместно указание на естественность предполагаемого
права. Философы старого времени верили в неизменность идеального права,
начертанного самою природою. Но современное направление настаивает на
изменчивости идеалов, а с тем вместе устраняет возможность придать
какомe-либо идеалу по преимуществу значение естественного.

Новое направление философии права, выступающее под флагом возрожденного
естественного права, сходится со старым в одном, весьма важном, пункте:
в априорности построения идеала. Но субъективный идеал, оторванный от
почвы действительности, как чудная мечта, способен пленить отдельные
умы, увлечь на время силою своего настроения, но не убедить, не создать
прочную основу для деятельности государственной власти, не проникнуть в
сознание массы. Только идеал, построенный на почве опытного изучения
факторов общественного развития, может рассчитывать на то, что он не
останется в кабинете измыслившего его философа, по примеру многих
других, а получит осуществление в действительной жизни. Откуда же
заимствовала новая философия права идею об изменчивости правового
идеала, как не от позитивизма, который добыл ее путем опытного
исследования? Если идеал строится разумом и в то же время замечается
крайнее разнообразие идеалов во времени, то не есть ли это влияние опыта
на разум? Правда, новая философия права не отрицает значения опыта, но
не указывает, и не может указать, какую роль должен играть опыт при
априорном построении идеала.

Во всяком случае, и старое и новое направление естественного права
односторонне ограничивают задачи философии права постановкою идеала и
игнорируют исследование положительного права в его основных моментах.
Между тем, только проникнув в сущность права, как реального явления,
можно отважиться на пользование этим средством для построения идеального
порядка.

IV. Противоположную односторонность представляет то направление
философии права, которое ограничивает свою задачу исследованием
существующего и признает непозволительным касаться того, что желательно
было бы поставить на его место.

Здесь также замечается двоякая постановка задачи. Одни желали бы
придать философии права характер теории положительного права HYPERLINK
\l “sub_15” *(15) . На основании исторического материала, философия
права должна выяснить, что такое вообще право, независимо от изменчивого
его содержания, что такое государство вне разнообразия действительных
форм его существования, каковы источники права, каковы методы разработки
норм права. Все это, несомненно, в высокой степени важные вопросы,
которые не могут быть разрешаемы той или другой специальной юридической
наукой, но могут быть выяснены только философски, вне того материала,
который связывает каждую отдельную отрасль правоведения. Добытые
формальные понятия должны составить фундамент правоведения. Но
ограничиться такою теоретическою работою невозможно там, где предметом
изучения является не внешняя природа, а произведения человеческой воли,
особенно в правоведении, имеющем дело с законодательным аппаратом, при
помощи которого воздействие на общественную среду наиболее доступно и
наиболее соблазнительно. Трудно, изучая средства психического
воздействия на людей, не остановиться мыслью на цели такого воздействия,
не подвергнуть оценке как самые поставленные себе государственною
властью задачи, так и приспособленные к ним средства; невозможно
удержаться, чтобы не сделать попытки самому определить цели и указать
средства. Теоретическая работа над изучением права необходимо
дополняется творческим стремлением.

Если философия права, как и вообще философия, должна стоять в ближайшей
связи со специальными науками, то она не вправе уклоняться от задач,
которые ставят себе отдельные отрасли правоведения. Если государственная
наука, в своей современной постановке, ограничивается изучением
теоретической стороны, то уголовное или финансовое правоведение давно
выработали и поддерживают интерес к вопросам политики уголовной и
финансовой. Гражданское правоведение, долго удерживавшееся исключительно
на теоретической почве, наконец, сознало свою ошибку и усиленно
старается наверстать потерянное время.

V. Другое стремление тех, кто полагает, что наука, а следовательно и
философия, может останавливаться только на том, что есть, а не на том,
чему следовало бы быть, заключается в желании слить философию права с
социологией. Право может быть изучаемо только совместно с другими
сторонами социальной жизни, и лишь установленные таким путем законы
развития и существования общественных явлений могут составить задачу
философии права, как части целого. Здесь открывается возможность, чуждая
формальной теории права, раскрытия, в отдаленной перспективе, не только
того, что было и есть, но также и предвидения того, что должно быть
HYPERLINK \l “sub_16” *(16) .

С такой постановкой научной задачи философия права теряет свое
существование, сливаясь с социологией. Социологической философии права
не может быть, так как социология изучает различные стороны общественной
жизни в их взаимодействии и всякая попытка изучать социологически
какую-либо одну сторону, напр. право, является нарушением методов
социологии. Это не преобразование философии права, а просто ее
упразднение.

С включением философии права в социологию теряется возможность
объединения знания, заключающегося в специальных юридических науках.
Последние изучают по частям нормы права в их взаимной логической связи,
тогда как социология изучает право в его связи с другими сторонами
социальной жизни. Философская задача объединения знания останется для
правоведения неосуществленной.

Социология, устанавливая законы развития общественной жизни, указывая
постепенную смену форм жизни, считает себя способной начертать и то, что
должно быть на место того, что есть. Но ее указание относится только к
причинной последовательности, а не к желательности. Она отмечает то, что
должно наступить в силу законов развития, хотя бы развертываемая картина
и не соответствовала идеальным представлениям. Но в развитии права воля
человека играет роль крупного фактора, который в цепи причин не может
быть пренебрегаем, так как это сделала историческая школа. Напряжение
воли способно ускорить наступление момента, смутно намеченного в тумане
будущего, и, наоборот, оно же способно затормозить или отклонить в
сторону обнаруженное движение. Высшее напряжение воли выражается в
стремлении приобрести силу, необходимую для ее осуществления. Все это
чуждо социологии.

VI. В действительности философия права должна ставить своею задачею то
же, что ставят и отдельные юридические науки: право, как оно есть, и
право, каким оно должно быть. Если в истории права изучают то, что уже
не право, почему не изучать того, что еще не право? Философия права
должна объединить в одно цельное представление все те понятия и
стремления, которые вырабатываются и проявляются в отдельных областях
правоведения.

Теоретическая задача философии права заключается в критическом
исследовании всех тех главных понятий, которые лежат в основе
юридических наук и которые принимаются ими большею частью догматически.
Это понятия о праве, его образовании и формах, о законе и кодификации, о
государстве и государственной власти, о юридическом отношении, о
договоре, о преступлении и наказании, о применении норм права, о методах
научной его разработки и нек. др. Перерабатываемый философией права
материал добывается ей из наук, а не извне.

Хотя указанные понятия лежат в основании каждой юридической науки, но
оперирование ими производится без всякой критики. Отдельные науки
исследуют иногда некоторые вопросы, но без взаимной связи. Так понятием
о праве пользуются все науки юридические, но критическому исследованию
подвергается оно почему-то преимущественно в гражданском правоведении.
Только государственная наука исследует понятие о государстве, хотя
догматически его принимают все науки. Учение о наказании составляет
исключительное достояние уголовного правоведения, хотя оно находится в
теснейшей связи с вопросом о сущности права. И нет науки, которая бы
объединила все эти понятия и подвергла их совместной критике. Такой
науки нет и быть не может, потому что это дело не специальной науки, а
философии права. И философия права должна взять на себя эту задачу.

Философия права в своей теоретической части должна производить
исследование с формальной точки зрения, изучать юридические понятия
независимо от того разнообразного содержания, которое дается условиями
времени и места. Она всегда имеет в виду положительное право. Она не
должна создавать нового содержания высшим юридическим понятиям, ей
следует ограничить свою задачу определением природы, установлением
отличительных признаков тех явлений общественной жизни, которые носили и
носят в разное время и у разных народов название права, государства,
преступления и т. д. Без таких формальных понятий, вырабатываемых
философией права, догма отдельных юридических наук будет всегда страдать
неточностью заключений. Только при помощи формального понятия возможно
решать сомнение, составляет ли данный случай юридический вопрос и где
юридическая сторона граничит с другими. Только при формальном
направлении философии права возможна история права и сравнительное
правоведение. Если дать праву определение, связанное с тем или иным
содержанием, то история того или другого института начинается и
прекращается, как только возникает или оканчивается соответствие
постановки института с содержанием понятия о праве. Напр., определяя
право, как обеспечение свободы личности и равенства, можно начинать
историю французского права только со времени первой революции, потому
что весь старый режим был отрицанием данного определения права. С той
точки зрения того же определения, отрицающего за неразумными и
безнравственными законами характер права, следовало бы признать, что
рабства, как юридического института, никогда не существовало. Такой же
вопрос может возникнуть при обсуждении момента введения конституции:
возникает ли при этом впервые новое государство, как это должно бы быть
с точки зрения философии, которая соединяет понятие о государстве только
с общей волей, или же при этом происходит только изменение в организации
верховной власти, как ответит на это формальная точка зрения.

Практическая задача философии права заключается в построении идеала
правового порядка в его цельности. Зная, как следует обращаться с таким
социальным средством, каким является право, взирая на общественную жизнь
с философской высоты, понимая взаимное соотношение различных сторон
общественной жизни, хозяйственной, нравственной, религиозной, философия
права призвана к тому, чтобы возбуждать стремления и указывать пути к
улучшению условий общежития, насколько они зависят от права. И здесь
философия права должна быть в самой тесной связи с отдельными
юридическими науками, которые в настоящее время, каждая порознь, в
полном неведении того, что творится у соседки, создают положения
правовой политики, не вытекающие из какого-либо общего начала, не
объединенные между собою. Уголовное правоведение трактует о целях
наказания и о средствах борьбы с преступностью, финансовая наука
разрабатывает вопрос о наиболее справедливом обложении, административное
право выдвигает принцип содействия отдельным лицам в обеспечении
благосостояния и безопасности, гражданское правоведение считает
необходимым оказывать помощь слабейшему контрагенту. Все это отблески
чего-то цельного, которое рисуется в неясном будущем. Соединение всего
этого в одно стройное представление – есть дело философии права.

Таким образом, задача философии права двоякая: теоретическая и
практическая. Она должна исследовать все те понятия, которые лежат в
основании отдельных юридических наук, и выработать при помощи этих
понятий и на почве исторического опыта общий идеал правового порядка.
Отдельные юридические науки будут пользоваться в догме установленными
философией теоретическими понятиями, а в политике займутся вопросом об
осуществлении, каждая в своей области, идеала, начертанного философией
права. Тогда восстановится общее представление о правовом порядке, как о
чем-то цельном, ныне совершенно ускользающее от внимания, вследствие
изучения права лишь по частям. Тогда установится правильное соотношение
между философией права и отдельными юридическими науками, а в настоящее
время между последними нет ни связи, ни единства в постановке задач, в
методологии, в принципах.

VII. Из всего сказанного выясняется также отношение философии права к
общей философии. Это, прежде всего, отношение части к целому, от
которого она не может отличаться по существу. Проблемы философии права
для своего выяснения требуют твердой теоретической почвы, которую может
дать только философия. С другой стороны, философия, занятая выработкою
общего мировоззрения на основании выводов отдельных наук, не в
состоянии, при современном развитии знания, вступать в непосредственное
соприкосновение с каждою наукою. Философия является в данном случае
посредницей. Это как бы мост, перекинутый от философии к правоведению,
по которому провозится отчасти обработанный юридический материал для
того, чтобы потом вернуть его с той стороны вполне обработанным при
помощи таких орудий, которыми правоведение не располагает.

§ 3. Задачи истории философии права

Литература: Куно-Фишер, История новой философии, т. I, 1906, стр. 3 –
148; Виндельбанд, История философии, 1898, стр. 7 – 16; кн. С.
Трубецкой, Задачи истории философии в Проблемах идеализма; Коркунов,
История философии права, изд. 2-е, 1898, стр. 1 – 4; Редкин, Из лекций
по истории философии права в связи с историей философии вообще, т. I,
1889, стр. 197 – 352.

I. История философии права имеет своею задачею изложение
последовательного образования представлений о правовом порядке в его
сущности и в идеале.

Разрешение вопросов о сущности права, об отношении его к государству, к
нравственности, находится в зависимости от тех исторических условий, при
которых эти вопросы ставятся. Нередко теоретическое объяснение
общественных явлений подсказывается желанием найти выход из условий
данного времени. На теоретическое освещение оказывают влияние простота
или сложность общественной среды. Древний город – государство
представляет совершенно иную среду, нежели современное нам государство с
многомиллионным населением, часто неоднородным по своему
этнографическому, религиозному, культурному составу. История философии
права, и должна указать, как ставились и разрешались эти вопросы в
разное время и какие причины влияли на их разрешение.

С другой стороны, на истории философии права лежит обязанность
представить ряд сменяющих друг друга идеалов правового порядка. Эти
идеалы находятся в еще более в зависимости от условий времени и места,
при которых они появились. История философии права должна выяснить
отношение между идеалом и средой, его породившею HYPERLINK \l “sub_17”
*(17) . Возможно, конечно, несоответствие между идеальными
представлениями и тенденциями времени, и тогда выяснение этого явления
может быть найдено только в индивидуальном направлении мысли и воли
творца идеала. Вот почему история философии права не в состоянии обойти
личную жизнь философа, не всегда отражающуюся в его произведении, но
часто объясняющую его. Следует иметь в виду еще то обстоятельство, что
позднейшие идеалы нередко (однако не всегда) обусловливаются более
ранними. Случается, что позднейшая философская система воспринимает
тенденции предшествующих критикою, подчас без прямого указания, прежних
идеальных построении. Эту взаимную зависимость, если только она может
быть установлена, история, философии права должна выяснить.

Таким образом, при изложении воззрений какого-либо мыслителя история
философии права обязана обратить внимание на исторические условия, при
которых появляется философское учение, на индивидуальность его
создателя, на соотношение между новым и предшествующими учениями.

II. Очевидно, история философии права находится в самой тесной связи с
историей. Только на фоне культурной истории возможна история философии
права. Отдельная философски – правовая система может иметь ценность и
сама по себе, вне условий времени и места своего появления, но только не
для истории философии права. Ни один философ XIX столетия не взял бы на
себя защиту рабства, как это сделал Аристотель, находящий себе некоторое
оправдание в воззрениях, господствовавших в греческом мире. Идеалы часто
носятся бессознательно в общественной атмосфере, пока не найдется
крупный мыслитель, который даст им обоснование и внешнюю форму. Тогда
идеальное представление начинает восприниматься в подготовленной почве и
распространяется с значительной быстротой, пока не проявит своего
влияния на общественную организацию. Уловить эту связь между мыслителем
и окружающею его средою составляет задачу истории философии права.

III. Как часть целого, история философии права находится в связи с
историей философии вообще. Мыслители в области философии являются
большею частью и видными представителями общественных идеалов. Нередко
философское учение о праве выясняется лишь метафизическим учением того
же философа. Однако, не упуская из виду соотношения между философией
права и метафизикою, не следует преувеличивать этой связи. В
предположении этой зависимости историки философии права наполняют свое
изложение метафизическим материалом, из-за чего почти не видно самой
философии права. Сосредоточение всего внимания на философах, известных
своими метафизическими построениями признать неправильным приемом
изложения истории философии права. Во-первых, как известно, далеко не у
всех философов практическая часть философии последовательно вытекает из
теоретической части ее, и это следует заметить относительно такого
выдающегося мыслителя, как Кант. Во-вторых, в истории философии права
занимают почетное место нередко такие мыслители, которые не имеют
никаких, или ничтожные заслуги в области метафизики. Так, Вольтер,
Руссо, Монтескье по своему общественному влиянию на выработку
представлений о правовом порядке стоят на первом плане в истории
философии права и на последнем в общей истории философии.
Материалистическая философия ХVIII столетия находится в тесной связи с
подъемом общественного настроения, на которое она и оказала свое
влияние, тогда как идеалистическая философия первой четверти XIX века
соответствует эпохе упадка настроения. В-третьих, не всегда лучшие
идеальные представления исходили от философов, и это крупная ошибка
историков философии права, потому что они уделяют внимание только
именам, которые прославились на страницах общей философии. История
философии не может игнорировать социалистические учения, как относящиеся
всецело области общественных идеалов. Томасу Мору, Карлу Марксу должно
быть отведено место в области истории философии права, потому что они
работали на том же поприще, как и признанные философы. В-четвертых, по
причине весьма понятной, выяснение формальных моментов в правоведении,
определение сущности права, государства, установление методов разработки
норм права составляют всецело дело юристов, воззрениям которых,
насколько они соприкасаются с философией права, должно быть отведено
видное место, хотя бы учение их не имело никакой метафизической основы.

IV. История философии права находится в тесной связи и с историей
литературы, в которой находят себе выражение общественные настроения и
идеалы данного времени. Трудно не заметить близости между
идеалистическим изображением естественного состояния в литературе ХVIII
века и философией естественного права, противополагавшей историческому
естественное состояние. Нельзя не заметить связи между романтизмом
первой четверти XIX столетия, идеалистической философией Гегеля и
исторической школою права.

§ 4. Деление истории философии права на периоды

В своем непрерывном течении человеческая мысль, рассуждающая о сущности
и наилучшей постановке общественной организации, проявляет в тот или
иной исторический момент настолько резко вырисованные черты, что дает
основание по этим чертам делить формы ее выражения на периоды.

“История философии права поддается делению на периоды так же как и
общая философия. Но периоды эти далеко не совпадают. С точки зрения
общей философии, напр., выступление Канта составляет эпоху, поворот
мысли от догматизма к критицизму. Напротив, с точки зрения философии
права Кант не открывает нового периода, а сам примыкает к уже
обнаруженному течению.

С точки зрения исторической перспективы можно установить три резко
обособленных общественных миросозерцания: античное, средневековое и
современное (новое).

Античное миросозерцание выдается тем, что оно не различает государства
и общества, права и нравственности. В небольших союзах, какими были
греческие государства, общественное сплочение было так велико, что
личность невольно должна была подчиняться полностью общественному союзу,
тонула в нем, поглощалась им. Это та особенность, которая так
гармонирует с государственным укладом Греции и которая выступает всюду в
идеалах, рисуемых греческими философами.

Миросозерцание средних веков характеризуется стремлением к освобождению
от земных уз, перенесением своих идеалов в загробную жизнь. Однако в
этой погоне за духовной свободой человек, незаметно для самого себя,
оказался совершенно связанным земными цепями церкви, и лишился того
именно сокровища, ради которого пренебрег всем остальным. Он не мог
верить, как хотел, а должен был верить, как его заставляли. Церковь,
овладев человеком при помощи государства, которое она обращает в
средство для утверждения своей власти. Государство и церковь сливаются в
одно, нормы права совпадают с религиозными канонами. Мысль человека и
все его поведение скованы железною дисциплиною католицизма. Новое время
характеризуется именно высвобождением человека, борьбою личности за свою
свободу. Прежде всего, борьба направилась на то благо, потеря которого
казалась наиболее чувствительною. Борьба за религиозную свободу
знаменует собою конец средних веков и переход к новому времени. В этой
борьбе, отыскивая опору, человек выдвигает государство против церкви
светский авторитет против духовного, и всеми силами способствует
утверждению абсолютизма, который был бы настолько силен, чтобы подчинить
себе церковь и освободить от ига католицизма власть и общество. Идея
государства обособляется, выдвигается вопрос о суверенитете, о законе в
противоположность канону.

Но результат борьбы не оправдал надежд. Королевская власть, укрепленная
силами общества в противовес церкви, став прочно на ноги, предложила
побежденной церкви союз для того, чтобы совместно, силою меча и слова,
сдерживать порывы личности к свободе. Тогда, почувствовав бремя новых
уз, человек начал новую борьбу – за политическую свободу. В стремлении
свергнуть иго абсолютизма, начались поиски нового авторитета.
Освященному традицией и церковью строю был противопоставлен строй
основанный на разуме, законам государственной власти противопоставлены
законы природы. Была выдвинута идея естественной свободы и естественных
прав, попираемых исторически захваченной властью. Идея договора между
монархом и народом должна была вызвать представление об обоюдных
обязанностях. Народный суверенитет укреплял права общества на соучастие
в государственной власти. Была выдвинута идея конституционализма и
неотчуждаемых прав, всеобщего равенства перед законом и
неприкосновенности личности. Эти идеи, доведя до высшего напряжения,
способствовали успеху революции и укреплению новых начал политического
быта, основанных на политической свободе и юридическом равенстве.

Но разочарование скоро снова наступило. Политическая свобода не
обеспечила человеку действительной свободы. Он опять почувствовал себя в
тисках, на этот раз сплетенных экономическою зависимостью. Пользуясь
всеми гражданскими правами; сочувствуя в осуществлении государственной
власти, человек не ощутил той свободы, к которой стремился веками.
Наступает реакция против веры в политическую свободу, начинаются новые
поиски неизведанных еще путей к освобождению личности. Открывается новый
период общественных стремлений – борьбы за экономическую свободу.

Таким образом, история философии права может быть разбита на следующие
периоды:

I. Древняя философия права

II. Средневековая философия права

III. Новая философия права

1. Борьба за религиозную свободу.

Борьба за политическую свободу HYPERLINK \l “sub_18” *(18)

Борьба за экономическую свободу.

§ 5. Литература

Литература истории философии права небогата. Трудов, охватывающих ход
юридической и политической мысли на всем протяжении истории, очень мало
в западноевропейской литературе. Главное внимание обращается на историю
политических учений. Можно указать только следующие сочинения.

R. vоn Moh1, Geschichte und Litteratur der Staatswissenschaften, 3
тома, 1855-1858. Капитальное исследование, не обнимающее, однако, всей
философии права.

Hinrichs, Geschichte der Rechts – und Staatsprincipien seit der
Reformation, 3 тома, 1848-1852. Относится только к новой философии
права.

F. S t a h 1, Die Philosophie des Rechts, том I. Geschtichte der
Rechtsphilosophie, последнее издание 1878. Едва ли не единственная
полная история философии права. Заканчивается исторической школой. Автор
обстоятельно знаком как с философией, так и с правом. Недостает
беспристрастия в оценке. Сочинение переведено на французский язык
(1882).

В немецкой литературе имеются два кратких обзора истории философии
права: Gеуеr, Geschichte und System der Rechtsphilosophie, 1863, стр. 6
– 108 (pyc. пер. Неклюдова, 1866), изложение конспективное, отрывочное,
и Lasson, System der Rechtsphilosophie, 1882, стр. 42 – 108, сжато, но
содержательно.

Во французской литературе выдается Раu1 Janet, Histoire de la science
politique dans ses rapports avec la morale, 2 тома, последнее издание
1887 (первый том в русском переводе 1878). Изящное, увлекательное
изложение. Главное внимание отведено политическим учениям. Доведено до
Канта.

В английской литературе можно указать Heron, Аn Introduction on the
History of Jurisprudence, 1860, по содержанию не вполне соответствуюет
представлению об истории философии права.

Наконец, итальянская литература имеет изложение предмета в объемистом
труде Саr1е, La vita deldiritto, 1890.

Сравнительно русская литература по истории философии права
представляется довольно богатой.

Первым по времени является труд Неволина, профессора киевского
университета, История философии законодательства, которая составляет
вторую часть его Энциклопедии законодательства, в издании 1857 года
занимает стр. 127 – 501, т. I. Заканчивается изложением системы Гегеля.
Написано тяжелым слогом. Философские системы охвачены недостаточно полно
и представлены довольно туманно. Для своего времени (1889) труд весьма
замечательный.

Далее следует Пилянкевич, профессор киевского университета, История
философии права, курс, читанный в 40-х и 50-х годах и изданный после
смерти автора в 1870 году. Труд не самостоятельный – составлен по Шталю.
Дает хронологическую картину философских доктрин, не ставя их в связь
между собою и с культурными условиями их появления. Изложение простое и
легкое.

Чичерин, История политических учений, 4 тома, 1868 – 1877. Второе
издание остановилось на первом томе (1903). Краткое изложение того же
труда дал Чичерин под заглавием Политические мыслители древнего и нового
времени, 2 томика, 1897. Главное внимание обращено на политическия
учения. Древний и средневековой периоды обработаны лучше нового.

Профессор петербургского университета Бершадский, издал Очерки истории
философии права, в 1892. Доведено до Монтескье. Слишком мало философии
права. Изложение расплывчатое, не отчетливое.

Профессору петербургского университета Коркунову, принадлежит “История
философии права”, несколько изданий, начиная с 1895. Заканчивается
позитивизмом и утилитаризмом. Курс местами самостоятельный. Недостаток
исторической перспективы. Введен излишний материал, не имеющий отношения
к философии права.

Залесский, Лекции истории философии права, 1900. Казань. Плод явного
недоразумения.

Профессор московского университета Новгородцев, Из лекций по истории
философии права. Учения нового времени XVI – XVIII вв., 1904. Блестящее
литературное изложение Глубокое знакомство с философией. Учения ярко
выступают на общем историческом фоне.

Профессор Петербургского университета Ковалевский, От прямого
народоправства к представительному и от патриархальной монархии к
парламентаризму, 3 тома, 1906. История учреждений в связи с историей
политических учений. Заканчивается Руссо.

Греко-римская философия

§ 6. Зачатки философии права

Литература: Для ознакомления с греко – римской философией, вообще,
можно рекомендовать: по истории Греции систематические труды Бэлоха и
Эд. Мейера, из которых первый имеется в рус. пер. История Греции, 2 т.
1897; по истории философии – капитальный труд Zе11еr, Die Philosophie
der Griechen, 3 т. (только не краткое извлечение, имеющееся и в русском
переводе 1886 г.): Winde1band, Geschickte der klassischen Phuosophie
(pyc. перев. 1893); A. Weber, Histoire de la phuosophie еигорееппе (рус.
перев. 1882, стр. 1-137); по истории этики – Ziеg1еr, Diе Ethik der
Griechen und Bomer, 1881; L. Schmidt, Die Eihik der alten Griechen, 2
т., 1882; по истории философии права – Нi1dеbrand, Geschichte und System
der Rechts und Staatsphuosophie, B. I Das klassische Altertfmm, 1860.

I. Свободная греческая мысль зарождается на Востоке, в богатых торговых
колониях Малой Азии, где и возникает первая философская школа,
ионийская, в лице Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена. Отсюда она
перебрасывается, через посредство Ксенофана из Колофона и Пифагора из
Самоса, в западную часть греческого мира, в колонии, расположенные по
южному берегу Италии, где и создаются школы элейская (Парменид, Зенон) и
пифагорейская. Только в половине V века дo Р. Хр. философия переходит в
самую Грецию и сосредотачивается в Афинах.

Благодаря той роли, какая выпала на долю этого города в деле спасения
греческой культуры от персидского нашествия, Афины стали политическим,
торговым и умственным центром. Неудивительно, что именно здесь философия
получила прочную оседлость, достигла высшего расцвета. По словам Гипдия
в “Протагор” Платона, Афины составляют как бы присутственное место
мудрости. В Афинах сосредоточили свою преподавательскую деятельность
глубочайшие мыслители Греции, здесь получили свои названия важнейшие
школы – академическая, перипатетическая, стоическая. И уже отсюда, из
Афин, передалась философская мысль всему греческому миру, потом –
pимскому, а через посредство Рима западноевропейскому. Этим объясняется
то, что Демокрит, державшийся вдали: от Афин, был мало известен при
жизни.

II. Пробудившаяся мысль обращается, прежде всего, к внешнему миру.
Проблемы, заинтересовавшие грека. Относятся к вопросу, что составляет
сущность окружающей человека природы, что скрывается под видимым
разнообразием.

Мышление стремится проникнуть в тайну смены явлений, в соотношение
между отдельными предметами и тем, из чего они происходят и во что
превращаются. Желание привести к единству все, принимаемое чувствами,
разнообразие заставляет искать основную материю. Одни готовы были
признать такой материей воду (Фалес), другие воздух (Анаксимен), иные
же, не допуская, чтобы ограниченная материя могла служить субстратом
всего бесконечного мира, видели это вещественное первоначало в особой
беспредельной материи, не похожей на то, что встречается в окружающей
природе (Анаксимандр). Такая основная материя может быть одна или же их
несколько: вода, земля, огонь, воздух (Эмпедокл).

От вопроса о сущности материи мысль переходит к вопросу о том, что
представляет собой беспрерывная смена явлений, заключается ли в этой
смене вся сущность бытия (Гераклит) или это одна только видимость, тогда
как на самом деле бытие сплошно, недвижно, без возникновения и
прекращения (Парменид, Зенон).

Вопросы о сущности материи и бытия – таковы основные проблемы,
возбуждаемые в первом, космологическом, периоде греческой философии.

III. Однако, едва ли справедливо утверждать, что этими вопросами и
исчерпывалось исследование в то время и что область этики осталась
совершенно незатронутою. Такое предположение невероятно. Правда, до нас
дошли лишь жалкие остатки мыслей философов относительно социального
быта. Но не следует забывать, что и космологические рассуждения
греческих философов сохранились в таком виде, что по ним трудно с
точностью восстановить их учение. Насколько интересовались древние греки
вопросами морали, можно видеть по Гезиоду “Дни и дела”, которого
наполнены нравственными положениями, а на дорожных камнях Аттики
красовались, по распоряжению Гиппарха, сына Пизистрата, нравственные
изречения. Греческие мыслители VI века принимали весьма живое участие в
общественной жизни. Одни из них были тиранами (Питтак Митиленский,
Периандр Коринеский), другие выступали в роли государственных
реформаторов (Солон). В характерной для того времени борьбе аристократов
и демократов греческие философы (за исключением Эмпедокла) явно
становятся нa сторону первых.

По всем отрывкам мыслей этого времени красною нитью проходит
преклонение перед авторитетом закона. “Лучшее государство то, где все
боятся закона, как “тирана”” (Биас); “счастливо то государство, где
больше всего слушаются законов и меньше всего ораторов” (Хилон);
“наибольшая слава царя заключается в неуклонном соблюдении законов”;
“граждане должны отстаивать законы своего города так же, как и его
стены” (Гераклит) – все эти и многие подобные положения свидетельствуют,
как высоко ставился философами того времени принцип законности.

Следует, впрочем, иметь в виду, что под именем законов в VI веке
донимаются вообще все правила общественного поведения. Их авторитет
основывается, впрочем, уже не на божественном происхождении, как это
было ранее, а на унаследовании их от ряда предков, как результат мудрого
опыта, придавшего нормам характер естественности, неизменности.

IV. Сохранилось предание, что один из представителей ионийской
философии, Архелай, занимался особо вопросом о сущности законов.

Поселившийся в одном из греческих городов южной Италии, Кротоне,
Пифагор пользовался такою известностью, как мудрец, что жители этого
города, страдавшее от постоянных раздоров между аристократами и
демократами, обратились к нему с просьбою выработать им государственное
устройство. Такое положение, мало понятное с современной точки зрения,
вполне находило себе объяснение в стране Залевка и Харонды. Организация,
данная Пифагором, была построена на аристократических началах. Понимая
аристократию, как господство лучшей части граждан, Пифагор создал
религиозно – философский союз, в котором получила научное и политическое
образование молодежь, призванная править впоследствии государством.
Жизнь молодых людей была построена на дорийских принципах, получивших
самое сильное выражение в Спарте и, кажется, на Крите. Членам союза
внушалось глубокое уважение к законом и отвращение к анархии.
Рассматривая справедливость, как число равнократное, или воздаяние
равное за равное, пифагорейцы понимали наказание, как возмездие. Суд
относится к преступнику, как преступник отнесся к потерпевшему, или,
выражаясь математически, a : b = b : c Внешние успехи Кротона,
приписанные его новой организации, способствовали распространению
пифагорийских принципов среди других городов Великой Греции. Но
пренебрежение интересами народа вызвало крушение пифагорийской
политической системы около 500 года, когда всюду стали выступать
демократические тенденции.

Аристотель сохранил нам план общественного переустройства,
принадлежащий Гипподаму из Милета, архитектору по профессии, строителю
Пирейской гавани HYPERLINK \l “sub_19” *(19) . Государство должно быть
небольшим, с населением не свыше 10000 человек. Правление избирательное,
посредством всеобщей подачи голосов. Население разделяется на три
класса: земледельцев, ремесленников, и воинов. Особое внимание обращает
Гипподам на судебную организацию и относится с большим интересом к
учреждению апелляционной инстанции и к системе подачи голосов при
постановке судебных решений.

Тот же Аристотель передает нам план Фалеаса Халкедонского, который,
подобно некоторым другим древним мыслителям, выдвинул социальный вопрос
о собственности HYPERLINK \l “sub_20” *(20) . По его мнению,
“устройство собственности – это главное дело в политической организации,
потому что здесь коренится причина всех общественных переворотов”. Нет
возможности выяснить, каким образом предлагал Фалеас организовать
имущественное общение между гражданами. Мало вероятно, чтобы план его
был рассчитан, как это передает Аристотель, на то, что “богатые будут
давать все безвозмездно бедным, а бедные будут только получать и ничего
не делать”, потому что такой порядок вещей предполагает частную
собственность, которую Фалеас отрицает.

§ 7. Софисты

Литература: Взгляд на софистов исторически сложился под высоким
давлением Платона и Аристотеля, их противников. Их сочинения к нам не
дошли, и мы знаем лишь отрывки их воззрений, также в передаче
небеспристрастной. Эти отрывки собраны Diels, Die Fragmente der
Vorsokratiker, 1903, стр. 511 – 587. Только Гегель в Германии и Грот
(History of Greece, т. VIII, гл. 67 и 68) восстановили их репутацию. В
английской литературе господствует благоприятное для софистов понимание
их роли в истории (Магаффи, История классического периода греческой
литературы, русск. пер., 1883, т. II, стр. 56). Напротив, в германской
литературе преобладает не критическое отношение к ним. Исключение
составляют Zeller, т. I, стр. 1038, изд. 5-е, и особенно теперь Белох,
История Греции, т. I, стр. 490, русск. пер. 1897. в русской литературе
имеется специальная монография Гилярова, Греческие софисты, их
мировоззрение и деятельность, 1888 (та же книга в изд. Учен. зап. Моск.
унив., 1891). По мнению кн. С. Трубецкого, Метафизика в Древней Греции,
1900, стр. 402, прим., едва ли найдется вопрос, о котором было написано
столько вздорного, лишнего и ненужного на всех языках европейских, не
исключая и русского. После таких слов от автора, известного специалиста
по древней философии, можно было ожидать серьезного, беспристрастного
отношения к софистам; к сожалению, изложение автора не оправдывает
ожиданий.

I. В половине V века умственная жизнь Греции испытывает общий и
глубокий перелом. Происходит общее потрясение тех основ, на которых
издавна покоилась жизнь греков. Возбуждается сомнение в
целесообразности, а потом наступает ниспровержение строгих правил,
которыми определялся быт до того времени.

В религии усиливается неверие, вызванное еще Ксенофаном, который за сто
лет перед тем негодовал по поводу того, что люди создали себе богов по
образу и подобию своему, снабдив их всеми своими недостатками. Его
учение не способствовало свержению авторитета Гомера и Гезиода, на
космогонии которых держалось обычное религиозное представление. Книги
Анаксагора, наполненные критическими мыслями, можно было приобрести в
афинских книжных лавках всего за драхму HYPERLINK \l “sub_21” *(21) .

В драме строгий Эсхил, с своей верой в неумолимую судьбу и в
неизменность данных богами человеку начал, сменяется, после Софокла,
Эврипидом, который сам колеблется между традициями и новыми запросами
духа, настаивающего на свободе исследования. Он уже мало верит “в
отеческие верования, которые приобретаются от рождения и не могут быть
низвергнуты никакими рассуждениями самого изысканного остроумия”
HYPERLINK \l “sub_22” *(22) .

Музыка испытала на себе те же веяния времени. Ранее она строго
придерживалась раз определенных мотивов и темпа, применительно к каждому
предусмотренному случаю. Но вот “в музыке наступает беззаконие”,
негодует престарелый Платон HYPERLINK \l “sub_23” *(23) , “виновниками
которого явились поэты, одаренные от природы вдохновением, но не
сведущие в законах и задачах музыкального творчества”. Эти поэты “стали
утверждать, будто в музыке нет никаких правил, но что единственным
мерилом служит произведенный искусством успех”.

В деле воспитания обнаруживается особенно сильно перемена нравов.
Старое воспитание, рассчитанное на изготовление простого воина, уже не
удовлетворяет более. Явились запросы духа, потребность в образовании.
Любовь к панцирю сменяется любовью к знанию, искусство метать дротики
уступает место искусству бросать “крылатое слово” в широкую аудиторию
народного собрания или суда.

Такое уклонение от вековых устоев, сомнение в их непреложенности
вызывали негодование в реакционерах, подобных комику Аристофану, который
сам нес столько разврата на сцену, обзывая в то же время развратителями
всех, осмеливающихся уклониться от проторенной дороги HYPERLINK \l
“sub_24” *(24) .

II. В Афины стремились философы, как в умственный центр Греции,
побуждаемые тою свободою слов и преподавания, которая составляет
необходимые условия процветания философской мысли. Хотя Анаксагор и
Протагор и должны были оставить Афины за свои религиозные побуждения, но
это били исключения. Сам Платон устами Сократа признается “В Афинах
можно гораздо больше говорить, чем во всей Греции” HYPERLINK \l “sub_25”
*(25) .

А эта свобода слова вызывалась потребностью слова, которая, в свою
очередь, являлась следствием демократизма, столь характерного для этого
периода истории Афин. Важнейшие правительственные дела сосредотачиваются
в народных собраниях, составлявшихся каждый меся. Перед народным
собранием давали отчет должностные лица. Судебные дела были в руках 6000
гелиастов, избранных из числа граждан. Какая масса вопросов, связанных с
разными сторонами общественной жизни, экономической, религиозной,
художественной, военной проходила перед глазами граждан. Сколько
потребовалось образования, знания дела, умения облечь свою мысль в ясную
и убедительную форму, находчивости в споре, чтобы влиять на эту массу
HYPERLINK \l “sub_26” *(26) . Понятно, что за отсутствием авторитета,
внушаемого знатью и богатством, приходилось добиваться того авторитета,
который дается образованием и красноречием. Чего не дали природа и
воспитание, того нужно было достичь обучением HYPERLINK \l “sub_27”
*(27) .

III. И вот в такой-то исторический момент на сцене появляются софисты,
которых имя в наше время обозначает нечто лживое, корыстное, презренное.
В чем же заключались их деятельность и учение, создавшие им столь
печальную известность?

Прежде всего, следует отметить, что слово “софист” не имело сначала
того смысла, какой соединяем мы с ним в настоящее время. Геродот этим
именем обозначает Солона, Пифагора HYPERLINK \l “sub_28” *(28) , и даже
позднее, когда слово “софист” стало будто таким, от которого можно
покраснеть HYPERLINK \l “sub_29” *(29) , Аристотель не стесняется
применять его к семи древним мудрецам. Аристотель типичным софистом
выставляет в “Облаках” Сократа, признаваемого обыкновенно самым видным
их противником. А один из их врагов, Исократ, называет этим именем
самого себя. Наиболее постарался придать позорное значение названию
“софист” Платон, под авторитетом которого и создалась навеки печальная
слава софистов.

А между тем говорят о софистике, как об определенном направлении.
Очевидно, не все лица, называвшиеся в свое время софистами, включаются в
этот состав. Сюда причисляют: Протагора, Гиппия, Горгия, Продика, Пола,
Эвтидема, Трасимаха, Каликла, Антифрона, Алкидама, Дионисидра,
Ликофрона. Надо думать, что в направлении и деятельности этих лиц
имеется нечто общее, не соответствующее направлению и деятельности
других философов, напр. Сократа. Посмотрим на предъявляемые к ним
обвинения.

IV. Софисты брали вознаграждение от своих учеников, которых они обучали
знанию во всем доступном тому времени объеме. Обвинение в таком
проступке представляется мало понятным, когда оно традиционно
повторяется нынешними профессорами, получающими за свое преподавание
жалование от правительства и гонорар от слушателей.

Может быть, непонятное с современной нам точки зрения, обвинение имело
смысл при тех условиях и воззрениях общества, какие существовали в
греческом быту V века до Р. Хр. Софист Антифон подсмеивался, по словам
Ксенофона, над бескорыстием Сократа HYPERLINK \l “sub_30” *(30) . По
свидетельству Платона, Сократ называл софистов торговцами мудрости и
уподоблял их тем, кто торгует красотой HYPERLINK \l “sub_31” *(31) .

Однако если общее для всех софистов и позорное для них заключалось в
этом вознаграждении, как мог Аристофан, несомненно, знавший, что Сократ
учит безвозмездно, взять именно его образцом для своей сатиры? И как
могла эта сатира произвести то вредное для Сократа впечатление, о
котором он сам говорит? HYPERLINK \l “sub_32” *(32)

Гонорар за учение не мог особенно удивлять в то время. Вознаграждение
получали поэты за песни, драматурги – за пьесы, врачи – за лечение
HYPERLINK \l “sub_33” *(33) , судьи за участие в судебном
разбирательстве, за деньги учили уже элейцы.

V. Не преследуя истины ради самой истины, софисты учили молодежь
производить логической игрой лишь впечатление истины. Действительно, в
изображении Платона софисты – это люди без всяких убеждений, готовые
доказывать что угодно и спорить против чего угодно. У них только одна
задача: сбить с толку противника, хотя бы пришлось доказывать вопреки
своим убеждениям HYPERLINK \l “sub_34” *(34) .

Но судить о таком характере их деятельности мы можем только на
основании того изображения, какое оставили нам их враги, как Платон.
Невольно возбуждается сомнение в верности даваемого изображения: ведь
если бы их словесная эквилибристика была так жалка, как нам хотят ее
представить, – афиняне и граждане других городов не стремились бы
учиться у явных шутов.

В искусстве вести спор софисты были только последователями диалектики
элейцев, которым, однако, никто не бросал за это нравственного упрека.
Сам Сократ славился как искусный диалектик, который умел доводить до
отчаяния своих противников, принуждая их отказываться от высказанного
сначала предположения. И притом даже его поклонники признаются, что
весьма нередко такой результат беседы не соединялся с каким-либо
положительным решением вопроса со стороны самого Сократа HYPERLINK \l
“sub_35” *(35) . Это замечали уже современники последнего, обвиняя его
в том, что он любит смеяться над другими, задавать вопросы и ловить
других на словах, а сам не дает отчета и не высказывает своего мнения по
возбужденному вопросу HYPERLINK \l “sub_36” *(36) .

VI. Сами люди безнравственные, софисты занимались развращением
молодежи. Нет бранных названий, которыми бы не наградили их противники:
фокусники, знахари, пустомели, сплетники, воры – таковы титулы, которые
перешли к потомству от Платона и Аристотеля HYPERLINK \l “sub_37” *(37)
. Если оставить в стороне взимание платы, то ни в учении, ни в
деятельности их мы не найдем ничего безнравственного и способного
развратить. Утилитаризм которого они придерживались в этике, так же мало
способен внушить вывод об их безнравственности, как и современный
утилитаризм HYPERLINK \l “sub_38” *(38) .

Безнравственность учения уже потому не может служить характерным
отличием софистов, что по такому же обвинению погиб наиболее видный их
противник, Сократ.

Из среды софистов вышло сказание о Геркулесе на распутии, всегда
поражавшее своим глубоким характером HYPERLINK \l “sub_39” *(39) .
Когда Геракл достиг возраста, в котором складывается характер и
направление человека, он встретил двух женщин. Одна была обольстительна
и манила Геракла перспективой ряда наслаждений, отсутствием всяких
страданий. Вторая предложила ему далекий и трудный путь, с лишениями на
каждом шагу, но обещающий в конце самоудовлетворение, вместо
разочарования, которым заканчивается первый путь: имя первой женщины –
Порочность, второй – Добродетель. Таким учением развращали софисты своих
учеников!

VII. Софисты брались обучить молодых людей добродетели, необходимой для
гражданина, не имея сами понятия о ней.

Конечно, не Сократу было упрекать софистов за преподавание добродетели,
потому что он сам признавал важное значение образования для
общественного деятеля HYPERLINK \l “sub_40” *(40) , сам ставил
добродетель впереди всего изучаемого HYPERLINK \l “sub_41” *(41) , сам
с учениками занимался вопросом о добродетели.

Упрек софистам, что они учили тому, чего сами не знали, – совершенно
голословный. Софисты были люди с широким образованием. Эта их
образованность и объясняет то, что общества их искали лучшие люди, как
Перикл, Эврипид, Алкивиад. Историк Оукидид и оратор Исократ были
учениками софиста Горгия. Можно ли допустить, чтобы они были так наивны,
так пошлы, так невежественны и тупоумны, какими изобразил их Платон. В
спорах с Сократом эти высокообразованные люди, искусники в эристике,
оказываются какими – то мальчишками перед великим учителем, совершенно
не оправдывающими ни той репутации, которою они пользовались, ни той
опасности, которою они будто бы грозили обществу HYPERLINK \l “sub_42”
*(42) . В диалогах Платона софисты являются не более, как мишенью, в
которую пускал Платон стрелы своего остроумия, но не живою целью.

VIII. Своим скептицизмом софисты потрясли основы морали, сложившейся в
старом греческом быту, и не дали взамен новых.

В потрясении основ софистов можно винить, но эта вина – их величайшая
заслуга. В период, наступивший после персидских войн, бытовые условия
сильно переменились, а между тем в действии оставались старые нормы.
Софисты решились прекратить это лицемерие, и от их критического
прикосновения эти основы пали, как карточные домики. Выработать новые
нормы – дело самой жизни, а не отдельных лиц. Софисты заставили
оглянуться на унаследованные правила, отнестись к ним критически,
исследовать основу этических норм и роль человека в образовании правил,
которых происхождение приписывали до сих пор божеству.

Но все это делал и противник софистов, Сократ. Он также подверг критике
традиционные представления, настаивал на самостоятельном исследовании
общежитейских понятий, принимаемых догматически.

IX. В действительности то общее, что объединяло всех мыслителей,
причисляемых к софистам (по крайней мере первым), в противоположность не
столько Сократу, сколько Платону, – это позитивизм, составляющий
контраст идеализму последнего.

Философское направление софистов, насколько его можно восстановить по
отрывкам, сохраненным их врагами, характеризуется скептицизмом, в
психологии – сенсуализмом, в этике – утилитаризмом, в политике –
позитивизмом.

Направление это является логическим следствием предшествующей философии
HYPERLINK \l “sub_43” *(43) . Системы ионийцев и элейцев оказались
неудачными попытками проникнуть в сущность внешнего мира, вызвавшими
лишь сомнение в самой возможности решить поставленную задачу. Гереклит и
элейцы дали противоположные ответы на проблему бытия, ссылаясь, тот и
другой, на обманчивость человеческих чувств. Если ответы на то, что же
стоит за видимостью, не были приняты за их неудовлетворительностью, то
все же осталось не опровергнутым, что действительность не соответствует
видимости.

Может быть, трудность задачи заключается не в постигаемом объекте, а в
самом постигаемом субъекте. Такова мысль, невольно навеваемая
разочарованием от прежних попыток постичь сущность. Не кажется ли мир
каждому таким, каким представляют ему мир его чувства? Мы познаем вещи
не такими, каковы они на самом деле, а вещи таковы, какими мы их
познаем. Может быть, благодаря своей чувственной организации человеку
многое закрыто, кажется несуществующим потому только, что данные ему
чувства не способны к восприятию, а то, что они воспринимают, то дает
разные представления, смотря по человеку, его возрасту, состоянию
здоровья, развитию. Одним словом, человек есть мера всех вещей по
формуле Протагора HYPERLINK \l “sub_44” *(44) . А отсюда логический
вывод – начало относительности всего человеческого знания.

X. Мерилом человеческого поведения является также человек. Абсолютного
добра нет. Нельзя сказать, что такой-то поступок хорош или дурен сам по
себе, потому что такие свойства каждый поступок получает только в оценке
человека. Следовательно, поведение является дурным лишь относительно
такого-то времени и такого-то места, так как в ином отношении может быть
и хорошо. Добро и зло составляют не нечто данное, а установленное
человеческою волею. Следует заметить, что и в этом вопросе софисты имели
предшественника в представителе ионийской школы, Архелае, который
утверждал, что различие справедливого и несправедливого основывается не
на природе, а на человеческом установлении.

Критерием различия добрых и злых поступков является польза их. В
понимании польза их. В понимании пользы взгляды софистов, насколько
можно судить по источникам, значительно расходятся.

По мнению одних (Горгия), мерилом качеств поступка является каждый
человек. Поступок хорош, если, с точки зрения последнего, он ему
полезен, поступок дурен, если он ему вреден. Это теория нравственного
эгоизма HYPERLINK \l “sub_45” *(45) .

По мнению других (Протагора), измерителем качеств поступка должен
признаваться индивидуум, но не физический, а социальный, именно каждое
государство, которое в представлении того времени не отличалось от
общества HYPERLINK \l “sub_46” *(46) . Софисты, говорит Платон,
“преподают не иное что, как учение толпы, произносимое в ее собраниях, и
называют это мудростью. Это так, как если бы кто изучал наклонности и
пожелания огромного, сильного, откормленного зверя, каким образом
подходит к нему и касается его, когда делается он раздражительным или
кротким и от чего, какие, при каждом случае, обыкновенно издает он
звуки, и от каких, произносимых другими звуков, укрощается и свирепеет;
изучить же все это через объяснение с ним и через долговременный опыт,
назвал бы свое звание мудростью и, составив его в виде искусства,
обратился бы к школьному преподаванию его. На самом же деле он вовсе не
знал бы, что в этих учениях и пожеланиях похвального или постыдного, что
хорошо и что худо, справедливо или несправедливо, но все это определял
бы мнениями огромного животного, называя добром то, что ему приятно, а
злом то, на что он досадует” HYPERLINK \l “sub_47” *(47) . Здесь резко
обрисовывается противоположность между идеализмом Платона и позитивизмом
софистов.

XI. Также относительно и представление о праве. Абсолютного права нет.
То, что в одном месте признается законным, в другом воспрещается
законом. Нет естественного права, существует только положительное право.

В этом именно смысле, в смысле отрицания вечного права, и следует
понимать издевательство Аристофана над софистическим воззрением на
право. Когда один из разговаривающих ссылается на вечное право, другой
отрицает всякое право, предлагает указать ему, где это право. Ссылка на
Зевса, у трона которого живет право, не удовлетворяет, потому что Зевс,
не постеснявшийся сковать своего отца, поглотил бы и это право HYPERLINK
\l “sub_48” *(48) . Здесь речь идет, очевидно, об отрицании не
положительного, а естественного права. Признание одного лишь
положительного, исторически изменчивого, права вполне согласно с
этическим учением софистов, по которому правила общежития существуют не
по природе, а по человеческому установлению.

XII. Государство есть союз для взаимного достижения целей, недостижимых
разрозненными силами отдельных лиц. По этому поводу Протагор
рассказывает следующий миф. Когда боги создали живые существа, то
поручили Эпиметею распределить между ними силы и блага. В своем усердии
Эпиметей поспешил раздать всем животным все имеющиеся у него средства
борьбы за существование: физическую силу, ловкость движений, быстроту
ног, прикрывающую шерсть, способность летать и т. д. Когда очередь дошла
до человека, оказалось, что все запасы благ истощены. Обделенный
средствами борьбы, человек осужден был бы погибнуть, если бы Зевс не
велел Прометею вложить в людей чувство права, социальный инстинкт,
благодаря которому и стала возможна борьба за существование силою
государственного сплочения HYPERLINK \l “sub_49” *(49) .

Если государство обеспечивает борьбу против природы и внешнего врага,
то как, спрашивается, укладываются интересы отдельных лиц внутри
государства? На этот вопрос в воззрениях софистов можно найти два
ответа.

Одни выдвигают теорию классовой борьбы. Законы выражают собой интересы
сильнейшего класса. “Всякое правительство издает законы, сообразуясь со
своею пользою: демократия устанавливает законы демократические, тиран –
сообразные с его интересами и т. п. Издав такие законы, эти
правительства объявляют полезное им лично вообще справедливым и
законным, а нарушителей этих законов наказывают как преступников и
безнравственных людей. Вот почему я (Тразимах) и сказал, что во всех
государствах законное и справедливое – это то, что полезно
правительству” HYPERLINK \l “sub_50” *(50) .

Напротив, с другой точки зрения, законы являются средством обобщенной
борьбы большинства слабейших против сильнейших личностей. “Движимые
опасением в отношении к людям сильнейшим, как бы, имея возможность
преобладать, они не преобладали в самом деле, составители законов
объявляют, что пользование силою постыдно и незаконно и что домогаться
преобладания преступно”, тогда как вне государственного быта, в
естественном состоянии, сильный преобладает над слабым HYPERLINK \l
“sub_51” *(51) . “Таково происхождение и сущность права. Оно есть нечто
среднее между самым лучшим, высшим благом, когда человек может
безнаказанно совершать все, что хочет, и самым худшим, величайшим злом,
когда человек оказывается не в силах отомстить за причиненный ему вред”
HYPERLINK \l “sub_52” *(52) .

XIII. У софистов встречаем весьма хорошо обоснованную теорию наказания.
Отрицая в наказании момент возмездия (против пифагорийцев!), Протагор
видит в наказании средство психического воздействия как на самого
преступника, так и на других. “Если захочешь подумать о сущности
наказания преступников, то поймешь, что люди считают добродетель чем-то
усвояемым. Никто ведь не наказывает преступников, имея в виду лишь то,
что они совершили беззаконие, – (разве только, кто бессмысленно мстит,
как животное), а кто старается со смыслом наказывать, тот не за
прошедшее беззаконие отплачивает, ведь не превратит он сделанного в не
бывшее, а ради будущего, чтобы снова не впали в преступление ни этот
самый, ни другой, видящий его наказанным”. “Наказывать следует как
детей, так и взрослых, чтобы наказываемые стали лучше, а кто не
поддается исправлению, того, как неизлечимого, остается извергать из
городов или убивать” HYPERLINK \l “sub_53” *(53) . Здесь выражены,
применительно к разным типам преступников, начала устрашения,
исправления и изоляции.

XIV. Общее мировоззрение приводило софистов к отрицательному взгляду на
естественность религиозного чувства. “О богах, говорит Протагор, я
ничего не могу знать: ни того, что они существуют, ни того, что их нет”.
Поэтому религия представляет собою ничто иное, как продукт политики
господствующего класса. В начале, по мнению Крития, люди жили без закона
и порядка, как звери: для защиты против насилия созданы были уголовные
законы. Но так как они могли предупредить только открытые преступления,
то умный и изобретательный человек вздумал, для предупреждения скрытой
неправды, рассказывать о могущественных, бессмертных богах, которые
видят все сокровенное в душе человека. А чтобы усилить страх перед
богами, им отвели жилище под небом HYPERLINK \l “sub_54” *(54) .

XV. Из среды софистов раздался голос против рабства. Вопреки тем,
которые не только до софистов, но и много позднее настаивали на
естественности рабства одних и господства других, софисты, согласно со
своим положением, что все право существует, признали, что по природе все
люди свободны и только человеческим установлением можно превратить людей
в рабов HYPERLINK \l “sub_55” *(55) . Этот взгляд один, сам по себе,
способен был бы оправдать софистов от многих бросаемых по их адресу
обвинений.

§ 8. Сократ

Литература: Учение Сократа производилось только устно, ничего
письменного Сократ не оставил. Сведения о нем сохранили главным образом
Платон и Ксенофон, отчасти источниками могут служить Аристотель и Диоген
– Лаэртский. Siebeck, Untersuchungen zur Philosophie der Griechen, 1888,
Ueber Sokrates Verhдltniss zur Sophistik, стр. 1-48; Fouillй La
philosophie de Socrate, 2 т., 1870 – 1874; Vollkmann, Die Lehre des
Socrate in ihrer historischen Stellung, 1861; Krolike, Socrates nach den
Uberlieferungen seiner Schule dargestellt, 1899; Kьhnemann, Grundlehren
der Philosophie, Studien ьber Vorsocratiker, Socrates und Plato, 1899.

I. Сократ родился в Афинах в 469 году до Р. Хр. Отец его был
скульптором, а мать повивальной бабкой. Одно время он и сам занимался, и
не без успеха, скульптурой. Всю жизнь провел этот человек в своем родном
городе, оставляя его лишь на время военных походов.

Трудно сказать, какое образование получил Сократ. Сам он любил называть
себя самоучкой. Во всяком случае, он был знаком с древними философами и
поэтами очень хорошо, не чужд был математики и естественных наук. Также
не ясно, какие занятия заполняли его дни. Сам он говорил, что “частные и
общественные дела не оставляют ему свободного времени” HYPERLINK \l
“sub_56” *(56) , но это едва ли верно. Не уклоняясь от возлагаемых на
него государством обязанностей, Сократ проводил большую часть дня на
улице, где только собирался народ, в колоннадах, в гимназиях, на
площадях HYPERLINK \l “sub_57” *(57) . Вокруг него, всегда готового
вести беседу, притом остроумную, обещающую слушателям не мало интересных
моментов, постоянно собиралась толпа. В таких диспутах с людьми, которые
сами к нему приходили и которых он нарочно зазывал, и состояло все его
учение. Остроумный диалектик, он легко вовлекал в спор, который
начинался смиренным признанием Сократа в своем невежестве и кончался
торжественным доказыванием невежества противника. Этот сократический
прием иронии создавал ему больше врагов из числа лиц, публично им
осмеянных, чем преданных ему поклонников. И этих немногих влекло к
Сократу не горячее слово, не убежденная речь, не стройная философская
система, а тот высокий пример доблести, какой представляла вся его
личность.

Гражданское мужество нашло себе в лице Сократа полное олицетворение
Храбрый воин, отличившийся стойкостью в сражениях при Делли и Потиде, он
спас жизнь Алкивиаду и Ксенофону HYPERLINK \l “sub_58” *(58) . Когда
суд приговорил афинских адмиралов к смертельной казни за неоказание
последней чести морякам, павшим при Аргенузских водах, Сократ один имел
мужество противостать общему увлечению и не допустить незаконного
приговора. Когда в Афинах восторжествовала тирания, жестоко
расправлявшаяся с оппозиционными элементами, Сократ не только не умолк,
но горячо порицал пастырей, изводящих кровь, стеречь которых они
приставлены HYPERLINK \l “sub_59” *(59) . Угрозы оскорбленных тиранов
не заставили его отказаться от высказывания мыслей, которые он считал
справедливыми. Наконец, высшее проявление мужества сказалось в его
кончине. Обвиненный в отрицании признанных богов и в развращении
юношества, Сократ, уважая правосудие, не прибег к обычным приемам, к
которым прибегали другие, чтобы разжалобить судей. Напротив, в минуту,
когда ему грозил приговор, он высказал много истин по адресу тех, от
которых зависела его судьба. Приговоренный к смерти, он отказался от
попытки подкупить стражу и спастись бегством, а в последние моменты
своей жизни проявил такое глубокое уважение к законам, что смело может
считаться лучшим выразителем принципа законности. Смертным приговором
злейшие враги Сократа воздвигли ему такой памятник, какого не создали бы
никогда его самые горячие поклонники. И Сократ хорошо понимал, что
семидесятилетнему учителю не найти лучшей смерти. Его жизнь и смерть
покрывали вполне отсутствие литературных произведений: он не мог бы
написать убедительнее, чем поступил HYPERLINK \l “sub_60” *(60) .

II. Если нравственная физиономия Сократа ясна, то далеко нельзя сказать
того же о его умственном облике. Причиною тому то, что Сократ не оставил
нам ни одной строчки, так как никогда ничего не писал. Его рассуждения
дошли к нам от его учеников, Ксенофона и Платона. Если первый занят
исключительно воспроизведением учения Сократа с целью его оправдания
перед потомством, то зато по своему кругозору он стоит далеко ниже
Сократа и потому едва ли способен был передать в точности его учение.
Второй, конечно, мог бы понять вполне своего учителя, но он влагает свое
собственное мировоззрение в уста учителю, и граница между взглядами
Сократа и Платона остается навсегда до известной степени загадочной
HYPERLINK \l “sub_61” *(61) .

Кроме того, преданные ученики, стремясь представить учителя в лучшем
свете, представляют собеседников Сократа столь наивными, даже можно
сказать глупыми, что нельзя считать их диалоги точным воспроизведением,
особенно когда речь идет о таких собеседниках, искусных в спорах, как
Протагор и Горгий.

III. В установившемся представлении Сократ противополагается софистам,
как борец за правду против лжи. Однако такое противопоставление
совершенно не соответствует исторической истине. Сократ в
действительности был одним из деятелей греческого просвещения V века до
Р. Хр., и если называть их софистами, то он был также софист. Если бы в
эпоху пеллопонезской войны кого-нибудь из афинян спросили, кто главные
софисты в Афинах, он, прежде всего, указал бы на Сократа HYPERLINK \l
“sub_62” *(62) . Софистом он был представлен всенародно в комедии
Аристофана. Он был осужден за развращение юношества, т. е. за поступок,
который главным образом ставили в вину софистам.

Но Сократ не только казался софистом, – он был таким в
действительности, если не принимать в соображение позитивизма. Ему
также, как и софистам, был свойственен скептицизм HYPERLINK \l “sub_63”
*(63) . Его любимое положение: я знаю, что ничего не знаю. Он также, как
и софисты, относился критически к установленным порядкам и авторитетам;
даже существование богов потребовало доказывания их ссылкою на
целесообразность в устройстве мира HYPERLINK \l “sub_64” *(64) . Не
Сократ повернул философию на путь изучения человека и общества HYPERLINK
\l “sub_65” *(65) , не он свел философию с неба на землю HYPERLINK \l
“sub_66” *(66) , и, следовательно, не им открывается новый период в
истории философии HYPERLINK \l “sub_67” *(67) – во всем этом пальма
первенства принадлежит софистам. Диалектике и искусству спорить учились
не только у софистов, но и у Сократа: Алкивиад и Критий вращались в
обществе Сократа, чтобы научиться у него владеть мыслью и словом так же
мастерски, как он сам HYPERLINK \l “sub_68” *(68) . Если считать верным
изображением те приемы, которыми пользовались софисты, стараясь сбить
своих собеседников, то, несомненно, и Сократ прибегал к тому же способу
доказывания полного невежества и неустойчивости понятий; при том
огромное количество бесед, дошедших до нас, кончается без всякого
положительного результата, так что у собеседника могло остаться лишь
впечатление полной неопределенности тех понятий, которые подвергались
анализу. Если одним из предметов насмешки над софистами было их
энциклопедическое образование, готовность их обучать всей области
доступного тому времени знания HYPERLINK \l “sub_69” *(69) , то из
бесед Сократа обнаруживается, что не было предмета, о котором он не был
бы готов поговорить, начиная с задач стратегии и кончая способами
нравиться, какие должна применять куртизанка HYPERLINK \l “sub_70”
*(70) .

IV. Никто не довел отрицательного отношения к естественным наукам так
далеко, как Сократ. Занятие математикой, геометрией, астрономией он
считал потерей времени, потому что знания эти не полезны. С его точки
зрения это означало, что такие науки давали мало для выработки понимания
общественной жизни и отношения к людям HYPERLINK \l “sub_71” *(71) .

Обратив внимание на человека и на среду, в которой он вращается, Сократ
подметил совершенно верно, что неустойчивость поведения человека
происходит от смутности представлений, руководящих его поведением.
Редкий человек в состоянии отчетливо объяснить большую часть тех общих
понятий, которыми они постоянно пользуются. Поэтому Сократ признал
необходимым обратить особое внимание на точное определение каждого из
обращающихся в жизни понятий. Отсутствие таких точных определений чаще
всего и ставило в затруднение собеседников Сократа, чем последний ловко
пользовался, доводя мнение противника до абсурда после того, как
неосторожный собеседник давал согласие на определения, не продумав их
ранее.

Сократ не преподавал систематически и потому не мог и брать
вознаграждения, хотя, способен был преподавать. По его взгляду, все дело
заключалось в извлечении из головы другого тех понятий, которые заложены
в нем от рождения. Преподавание тут излишне, нужно лишь помочь родам
понятий.

Софисты выражали свое удивление по поводу того, что Сократ не извлекает
материальной выгоды из своих знаний HYPERLINK \l “sub_72” *(72) .
Конечно, за уличные беседы, столь обычные в Афинах, никто не стал бы
платить. Сократ уклонялся от платного преподавания, не желая связывать
седя, делать себя рабом, как он выражался. Он вовсе не был бедняком,
если служил гоплитом HYPERLINK \l “sub_73” *(73) . Да сам Сократ
никогда не ссылался на свою бедность, а только на ограниченность
потребностей, на закалку тела и характера HYPERLINK \l “sub_74” *(74) .

V. Основное этическое положение Сократа заключается в утверждении, что
добродетель есть знание HYPERLINK \l “sub_75” *(75) . “Никто не идет
добровольно на зло или на то, что считает злом, и это, по-видимому, не в
природе человека желать идти, вместо добра, на то, что он считает злом”
HYPERLINK \l “sub_76” *(76) . Таким образом, человек поступает дурно
только потому, что он не знает, что такое добро: знающий же, что такое
добро, всегда будет поступать согласно с добром. Следовательно, воля
человека в области этики подчиняется его разуму.

Но как может человек узнать, в чем заключается добро? Добро или благо
есть то же, что полезное, и поэтому-то знание играет, с точки зрения
Сократа, такую видную роль в нравственности. Один и тот же поступок
может быть дурным или злым, как, напр., убийство, смотря по своей
полезности HYPERLINK \l “sub_77” *(77) (убийство неприятеля, убийство
друга). Спрашивается, для кого должен быть полезен поступок, чтобы
подойти под группу нравственных? Услужливый ученик Сократа передает
следующий разговор. “Думаешь ли ты, что одно и то же полезно для всех? –
Конечно, нет.- Стало быть, не находишь ли ты, что полезное для одного
может быть вредным для другого? – Даже очень часто.- Но разве благо есть
что-нибудь иное, чем полезное? – Нет.- Следовательно, полезное есть
благо для того, для кого оно полезно? – Кажется так” HYPERLINK \l
“sub_78” *(78) . Если это место передает верно мысли Сократа, то
великий реформатор этики, каким его обыкновенно выставляют, уничтожал
совершенно социальный момент в этике.

Нравствен тот поступок, который, по мнению поступающего, полезен ему.
Указателем же полезного или вредного для человека являются страдания и
удовольствия HYPERLINK \l “sub_79” *(79) . Знание и нужно человеку для
того, чтобы оценить ожидаемые удовольствия и отдавать предпочтение тому,
что обещает высшее и более предпочтительное удовольствие HYPERLINK \l
“sub_80” *(80) .

Такой теоретический взгляд, дающий основу для всех тех выводов
софистики, которые ставятся им в вину, обнаруживает, что, как
практический деятель, Сократ стоял много выше, чем как этический
теоретик HYPERLINK \l “sub_81” *(81) .

VI. Зато в полном согласии теории и практики Сократ сильно упирает на
принцип законности. “В государствах те правители самые лучшие, которым
граждане наиболее обязаны повиновением законам” HYPERLINK \l “sub_82”
*(82) . Изменчивость законов нисколько не оправдывает презрительного к
ним отношения HYPERLINK \l “sub_83” *(83) . Сила и могущество
государства зависит от повиновения граждан своим законам HYPERLINK \l
“sub_84” *(84) .

Критону, убеждающего Сократа бежать из тюрьмы, философ показывает, как
должны отнестись законы к такому поступку HYPERLINK \l “sub_85” *(85) .
“Скажи, Сократ, скажут они, что это ты задумал делать? Не задумал ли те
этим делом погубить и нас и государство? Или тебе кажется, что еще может
стоять целым и невредимым государство, в котором судебные приговоры не
имеют никакой силы?” Под охраною законов состоял брак, в котором ты,
Сократ, родился, под их защитою получил ты воспитание и образование.
Все, что человек имеет, – держится законами. И, прежде всего,
государство та среда, в которой человек только и может жить. Поэтому нет
интересов выше государственных. “Отечество драгоценнее и матери, и отца,
и всех остальных предков, оно более всего неприкосновенно и священно,
оно в наибольшем почете и у богов и у людей (конечно, разумных); если
отечество сердится, его нужно бояться, уступать и угождать ему более,
нежели отцу; его нужно убеждать или делать то, что оно велит, и если оно
приговорит к чему-нибудь, нужно переносить это спокойно, будь то розги,
тюрьма, отправка на войну, где приходится рисковать и здоровьем и
жизнью” HYPERLINK \l “sub_86” *(86) .

VII. Но что же такое законы и в каком отношении находятся они к
нравственности? У Ксенофона приведен разговор Алкивиада с Периклом по
вопросу о том, что такое законы HYPERLINK \l “sub_87” *(87) . Перикл
определяет закон как все то, что постановляется собравшимся большинством
народа, и на замечание Алкивиада, что в олигархии не может быть вовсе
законов, Перикл поправляется и вместо большинства подставляет правящую
власть. Когда же Алкивиад удивляется, как можно считать законом
предписание тирана, насильно завладевшего властью и силою
предписывающего свою волю народу, Перикл путается, оставляет почву
формальных определений и переходит к их содержанию: предписания тирана
тогда только закон, когда они основаны на убеждении граждан. После этого
Алкивиад совершенно правильно усомнился в способности Перикла спорить о
таких предметах.

Сократ соглашается с формальным определением Гиппия, что законы это
“то, что граждане предписывают делать или не делать” HYPERLINK \l
“sub_88” *(88) . В то же время он отождествляет законное и справедливое
HYPERLINK \l “sub_89” *(89) . Такое положение можно понять, допустить,
что Сократ не отличает норм права от норм нравственности, а такое
смешение может найти себе объяснение в условиях греческого быта. В самом
деле, отличие норм права и нравственности возможно только при отделении
государства от общества. В древней Греции государство – это небольшая
городская община, где общественная жизнь почти совпадала с
государственной. Однако это могло быть верно до тех лишь пор, пока
властью не завладевали олигархи или тираны.

Это обстоятельство, очевидно, упускается из виду Сократом, который сам
же признал несправедливым запрещение свободного преподавания на улице,
сообщенное ему Хариклом и Критием. Другими словами, его взгляд обходит
тот вопрос, которым Алкивиад поставил в затруднение Перикла.

VIII. Еще более уклоняется Сократ от своей формальной точки зрения,
когда он вводит представление о естественном праве, отличном от
положительного. Это нормы не человеческого, а божественного
происхождения HYPERLINK \l “sub_90” *(90) . Сюда относятся, напр.,
требование почитания родителей, предписание благодарности к своим
благодетелям, запрещение кровосмешения и некоторые другие. Такие нормы,
ввиду их всеобщности, не могли быть созданы людьми, так как, не имея
общего языка, люди не могли бы сойтись вместе, чтобы установить их с
общего согласия HYPERLINK \l “sub_91” *(91) .

Картина борьбы между положительным законом и естественным (вернее
нравственностью) дана в “Антигоне” Софоклом, который построил трагедию
на борьбе чувства законности, препятствующего хоронить врага вопреки
приказу, и чувства совести, пробуждающего предать тело врага – брата
погребению. Софокл не разрешил сам вопроса и в душе зрителей встает та
же борьба, возбуждаются те же сомнения. Но философ должен был дать
положительный ответ там, где художник мог удовольствоваться возбуждением
эффекта. Сократ не дал такого ответа на вопрос, что же это за
естественное право, когда законное и справедливое одно и то же.

IX. Представление Сократа о государстве имеет в основе договорную
теорию. По поводу того же предложенного Сократу бегства законы,
удерживая философа, ссылаются на договор, заключенный между ними с одной
и Сократом с другой стороны, твердо стоять за судебные решения. “Мы,
которые тебя родили, вскормили, воспитали, наделили всевозможными
благами, тебя, как и всех прочих граждан, мы предупреждаем каждого из
афинян, после того, как он зачислен в гражданский список и познакомился
с государственными делами и с нами, законами, что если мы ему не
нравимся, то ему предоставляется взять свое имущество и идти, куда
хочет”. “О том же из вас, кто остается, зная, как мы судим в наших судах
и ведем в городе прочие дела, о таком мы уже говорим, что он на деле
согласился с нами исполнять то, что мы велим” HYPERLINK \l “sub_92”
*(92) . Готовясь бежать, “ты поступаешь так, как мог бы поступить самый
негодный раб, намереваясь бежать вопреки обязательствам и договорам,
которыми ты обязался жить под нашим управлением” HYPERLINK \l “sub_93”
*(93) . Оставляя в стороне неудачное сравнение с рабом, мы не можем
сомневаться, что Сократ связь гражданина с государством строит на
договорном начале.

X. Трехчленная классификация форм правления, демократия, олигархия и
монархия, была известна уже Геродоту, который рассказывает о том, как
воцарением Дария на персидском престоле обсуждались недостатки и
преимущества всех этих форм правления HYPERLINK \l “sub_94” *(94) . И
Сократ останавливал свое внимание на отличительных признаках форм
правления. Монархию и тиранию различал он, смотря по тому, основывается
ли власть на воле народа и на законах или же власть устанавливается
вопреки народной воле руководится произволом правителя. Признаки
аристократии, плутократии и демократии, в передаче Ксенофона HYPERLINK
\l “sub_95” *(95) , лишены всякой ясности.

XI. Хотя Сократ признавал, что законное и справедливое одно и то же,
однако он далеко не преклонялся перед установленным строем. С каким
презрением относился он к демократическому режиму Афин. Он удивлялся,
как можно было стесняться говорить перед глупцами, из которых состоит
народное собрание, разными суконщиками, сапожниками, плотниками,
купцами, думающими только о барыше HYPERLINK \l “sub_96” *(96) .

Сократ считал нецелесообразным избрание на государственные должности
посредством жребия, предоставление решения случаю там, где важен
сознательный выбор лица подготовленного и способного. Эта критика была
поставлена одним из пунктов обвинения, как возбуждение неуважения к
существующему порядку HYPERLINK \l “sub_97” *(97) . Нецелесообразное,
по Сократу, несправедливо; но ведь выбор по жребию архонта законен, а,
следовательно, справедлив?

Хотя Сократ придавал огромное значение государству, обращал внимание
юношей на то, что нет высшего дела, как заботиться о лучшем устройстве
своего города, но нигде не обрисовывается перед нами идеал Сократа
относительно наилучшего государственного порядка.

XII. В то время, как из среды софистов, последователей Горгия, раздался
голос против рабства, так как боги создали всех свободными, так как
рабство основано не на природе, а на человеческом установлении, Сократ,
великий моралист, стоит на почве господствующих воззрений своего
времени. Он находит вполне справедливым, когда избранный стратегом
обращает в рабство жителей враждебного, неприятельского (даже
греческого?) города HYPERLINK \l “sub_98” *(98) . Это отсутствие
критики к такому крупному вопросу, уже выдвинутому современниками,
составляет большой минус в этике Сократа.

§ 9. Платон

Литература: До сих пор лучшим изданием является Stallbaum (впервые 1821
г.). Переводы лучшие: на немецкий – Schleiermacher, а потом Meller и
Steinhart, на французский – Chauver и Saisset, на английский – Jowett,
на итальянский Rongui и Ferrai, на русский – Карпова в четырех томах
(Кроме Законов), 2-е изд. 1862-1878, Соловьевых (пока вышло два тома)
1899 и 1903 и Законы в переводе Оболенского 1821. сочинения, обнимающие
всю систему Платона, кроме курсов по истории философии, особенно Zeller,
т. II, Grote Plato and the others companions of Socrate, 2-е изд. 3 т.
1867; Fouillйe, La philosophie de Platon, 2-е изд. 4 т. 1888-1889;
Chaignet, La vie et les йcrites de Platon, 1871; Windelband, Platon
(рус. пер. 1900). Специально по философии права можно указать:
Hildebrand, Geschichte und System der Rechts – und Staatsphilosophie,
т. I, стр. 98-224; Pцhlmann, Geschichte des antiken Kommunismus und
Socialismus, т. I, 1893, стр. 269-476; Alder, Geschichte des Socialismus
und Kommunismus, т. I, 1899, стр. 30-46; Dietzel, Die Ekklesiazusen des
Aristophanes und die Platonische Politeia, 1893 (Z. f. Lit. u. Gesch. D.
Staatsw.); Natorp, Der Platonische Staat und die Idee der
Socialpдdagogik, 1895; Nohle, Die Staatslehre Plato’s in inrer
geschichtlichen Entwickelung, 1880; Dareste, La Science du droit en
Grиce, 1893, стр. 13-161; Janet, Histoire de la science politique, т. I,
1872, стр. 104-176.

I. Неудачи, постигшие афинян во время Пелопонесской войны, и печальный
ее исход вызвали в обществе реакционное движение. По весьма обычной
ассоциации, неуспех был объяснен изменением нравов и политического
устройства.

Недовольство существующим порядком вызвало искание новых путей,
постановку новых идеалов. Неудовлетворенность настоящим положением вещей
заставила обратиться или к старым афинским порядкам (Аристофан) или к
иностранным образцам, спартанскому (Платон) или персидскому (Ксенофон).

Хотя в действительности никакого морального и политического разложения
не было, но причину несчастья начали усматривать в отступлении от того
уклада жизни, какой существовал в славную эпоху афинского торжества.
Идеальным стало время персидских войн, марафонские герои стали образцом
доблести. Отсюда лозунг этого направления – “назад к Марафону!”

Победа спартанцев над афинянами, естественно, вызвала представление о
превосходстве Лакедемонского общественного строя, обеспечившего эту
победу. Лакономания имела и прежде, по мере усиления демократического
элемента, не мало видных представителей в аристократической среде
афинского общества (Кимон), но в конце V и в начале IV веков особенно
усилилась.

Возрастающее влияние Персидского государства на дела Греции заставило
иных прельститься властью персидского царя и тем порядком, какой может
создать самодержавный монарх, образованный и добродетельный HYPERLINK \l
“sub_99” *(99) .

II. В такой – то исторический момент выступает греческий мыслитель
первой величины, Платон.

Рождение Платона относится к первым годам Пелопонесской войны,
вероятно, к 427 году. Происхождение его весьма аристократическое, так
как по отцу он был из рода Кодридов, потомок Солона.

Первыми произведениями юного таланта были стихи, которые Платон сам
уничтожил, когда вошел в близкие сношения с Сократом. Он сделался самым
верным и любимым учеником последнего. Память об учителе он верно хранил
всю свою жизнь, хотя и ушел в своей философии далеко за пределы учения
своего наставника. Имя Сократа фигурирует почти во всех диалогах
Платона, как в тех, где он дает изображение учения Сократа, так и в тех,
где под фирмою Сократа он развивает свое собственное мировоззрение.

Вполне естественно, что трагическая смерть учителя должна произвести
потрясающее впечатление на глубокую натуру ученика. Родной город стал
ему ненавистен, родные учреждения представлялись ему извращением всего
разумного, естественного, справедливого. Проникнутый глубоким презрением
к демократическому строю Афин, Платон покидает на некоторое время этот
город, посещает Кирену, Египет, Великую Грецию, Сицилию. Путешествие не
осталось без влияния на мировоззрение Платона. Он стал в близкие
отношения к пифагорейцам и их учению, обратил внимание на кастовое
устройство Египта.

Под влиянием путешествия, в Платоне укрепился аристократизм. Если под
влиянием происхождения и воспитания у него сложилось презрение ко всем
добывающим себе пропитание уличным трудом, к разным кожевникам,
оружейникам, горшечникам и т. п., то под влиянием пифагорейцев, Платон
дошел до поклонения людям, овладевшим мудростью своего времени.

Особенно поражено было понимание Платона Сиракузами, которые в то время
представляли на Западе такой же Греческий центр, как Афины в Элладе. И
вот у Платона является надежда осуществить на деле зревшие у него
политические планы. Благодаря посредничеству Диона, шурина и зятя
Дионисия Старшего, Платон был хорошо принят сиракузским тираном. Но,
очевидно, Платон приехал ко двору не для того только, чтобы беседовать с
тираном и пользоваться его гостеприимством. Заподозренный, а может быть
и уличенный в дворцовых интригах, Платон подвергся жестокому наказанию –
был продан в рабство (около 389 г.). Выкупленный одним из своих
почитателей, Платон возвратился в Афины, где и занялся педагогической
деятельностью. Лишенный семейных забот, независимей в материальном
отношении, стоящий в стороне от общественной деятельности, Платон
всецело предается созданию школы, прозванной по месту, невдалеке от
города, Академией.

Но через 20 лет после первой неудачной попытки узнает о смерти старого
тирана и о переходе власти к молодому Дионисею. Окрыленный снова
надеждою, мнится он в Сиракузы, успевает распалить юное воображение
тирана, но сам оказывается жертвою ловких царедворцев, которые выдвинули
его для прикрытия собственных целей. Вследствие этого Платон снова
подвергается большой опасности, от которой его освобождает
заступничество его друзей пифагорейцев.

Однако и эта неудаче не смутила Платона. Через три года (365 г.) он
вновь воспрянул и опять в Сиракузах. Новая неудача заставила его
навсегда вернуться в Афины, где он и окончил свое существование на 80-ом
году жизни (347 г.).

III. Из всех древних писателей Платон один был настолько счастлив, что
все его сочинения дошли до нас. Поэтому, казалось бы, изучение этого
философа не представляет затруднений со стороны источников. И, однако,
это далеко не так. Сочинения Платона создали ряд платоновских вопросов,
на решение которых затрачена масса знания остроумия, но которые остаются
еще без определенного ответа.

Во – первых, благодаря громкому имени Платона, литературному
достоинству его произведений, в каталог его трудов проникли сочинения
других лиц. Поэтому уже в древности возникло затруднение, как из всего
числа произведений, обращающихся под именем платоновских, выделить
действительно ему принадлежащие от приписываемых ему без основания.
Ссылаясь на то или другое произведение в подтверждение правильности
понимания платоновского мировоззрения, мы постоянно рискуем опереться на
взгляд, никогда в действительности Платоном не высказанный.

Во – вторых, осталась невыясненной последовательность появления на свет
произведений Платона. Между тем определение хронологии в творчестве
философа важно как для уяснения развертывания мировоззрения его, так и
для понимая отношений между отдельными его сочинениями. Это установление
последовательности тем более важно в данном случае, что сочинения
Платона не представляют систематического изложения его философии.

В – третьих, наконец, в дошедших сочинения Платона существует трудность
разграничить взгляды его от взглядов Сократа. Дело в том, что
произведения Платона почти все написаны в форме диалогов, в которых
главным действующим лицом выступает Сократ. Верный памяти учителя,
ученик в ранних своих произведениях, близких к смерти Сократа,
воспроизводит в точности взгляды последнего. Но, чем далее отходит
Платон в развитии своего мировоззрения от образца, тем чаще из уст
учителя выступают представления, мало вероятные и уже прямо
неправдоподобные для исторического Сократа. Найти эту границу между
характеристикою учителя и мировоззрением ученика тем более трудно, что
сам Сократ ничего не писал, и мы знаем его только в передаче его
учеников.

IV. Первый вопрос, какой возбуждает философское мировоззрение Платона,
состоит в том, составляет ли центр его философии проблема
гносеологически – метафизическая, из которой лишь последовательно
развертывается система этико – политическая HYPERLINK \l “sub_100”
*(100) , или же, наоборот, этическая проблема есть центр всей его
философии, для которой Платон подыскал гносеологически – метафизическую
основу HYPERLINK \l “sub_101” *(101) .

По мнению Платона, важнейшая наука – это познание идеи добра. “Если бы
знали очень хорошо все остальное, но не знали добра, то такое наше
знание так же мало послужило бы нам на пользу, как если бы мы обладали
всем, но это не составляло бы для нас блага”. “Никто не может быть
особенно хорошим служителем государства, если он не знает достаточно,
что такое добро, так как, не зная этого, он не может знать праведное и
справедливое” HYPERLINK \l “sub_102” *(102) . Из этих слов можно с
очевидностью заключить, что главная проблема, занимавшая всю жизнь
Платона, была проблема этическая. Так и следовало ожидать от ученика
Сократа.

Но и на этом сомнение не останавливается. Главное произведение Платона
этического содержания,- “Государство”, издавна возбуждает споры,
составляет ли основную его задачу выяснение наилучшего государственного
устройства, для которого сначала подыскивается этический принцип, или
же, наоборот, основная задача Платона заключалась в выяснении того, что
такое справедливость, а начертанное государственное устройство служит
лишь иллюстрацией осуществления этой справедливости. Сам Платон
признает, что сущность рассуждения о государстве заключалась в вопросе,
какое государство наилучшее HYPERLINK \l “sub_103” *(103) . Неуклонное
стремление Платона осуществить свой государственный идеал ясно
показывает, как охватила его эта идея. Укрепляясь с течением времени все
более в своем идеале, Платон всю жизнь искал к нему все более глубокого,
метафизического и этического, оправдания.

V. Краеугольным камнем метафизики Платона является учение об идеях.
Стремление Сократа устанавливать точные понятия, как условие истинного
познания, натолкнуло Платона на мысль найти в понятиях само истинное
знание.

Признавая верность софистического положения об относительности
человеческого знания, обусловленного чувственными данными, Платон ищет
твердого познания за пределами чувственного восприятия.

Все, чтт мы воспринимаем чувствами, есть не более, как слабое,
извращенное отражение вечных, неименных образцов. Эти образцы и есть
идеи, соответствующие количественно и качественно родовым понятиям. Все
идеи, как и понятия, находятся между собой в отношении соподчинения и
подчинения. Восходя от самых конкретных, лошадь, дуб, до общих, радость,
мужество, идеи образуют пирамиду, на вершине которой гордо высится идея
блага или добра. Эти идеи могут быть постигаемы только разумом.

Идеи не составляют простого отвлечения, они суть нечто реальное,
существующее независимо от мыслящего субъекта. Таким образом, Платон
ставит рядом с миром явлений мир идей. Оба одинаково реальны. Один
познается чувствами, другой разумом, один доступен каждому, другой –
только избранным. Соотношение их таково, как несовершенной копии к
чистому образцу.

В обширной пещере, в которой имеется одно лишь отверстие, образующее
вход в пещеру, сидят от рождения, прикованные к земле узники. Со стороны
входа в пещеру, но довольно далеко, горит огонь. Мимо входа, по дороге,
ходят люди, пронося на плечах каменные и деревянные фигуры, животных,
утварь и т. п. Узникам видны только отражения этих предметов, делаемые
огнем на противоположной стене, отражения, далеко не похожи на
действительность. Если бы с одного из этих узников снять оковы,
заставить его выпрямиться, повернуться к свету, выйти из пещеры и
увидеть предметы в их настоящем виде, то он, конечно, не поверил бы, что
действительность – это то, чтт он теперь видит, а не то, чтт он раньше
видел отраженным на стене. Конечно, тут большую роль играет солнечный
свет, к которому узник не привык в своей мрачной пещере. Его нужно вести
по неровной крутой дороге и также постепенно приучать его зрение к свету
– только тогда он постигнет действительность, которая заменит ему то
мнимое, чтт принимал он за действительность и чем жил до сих пор
HYPERLINK \l “sub_104” *(104) .

Человек – это узник, прикованный к земной жизни и осужденный видеть
лишь слабое отражение действительности. Только философия способна дать
человеку возможность постичь самый мир идей.

VI. Психология Платона имеет религиозно – нравственный характер и
потому связана с его социальными тенденциями.

Бессмертная душа человека состоит из трех элементов: разумности,
пылкости и вожделения. Первый элемент вызывает стремление к мудрости,
второй – к власти и почестям, третий – к наслаждению и богатству.
Соотношение между отдельными элементами души Платон выражает в следующем
поэтическом сравнении. Душа подобна колеснице, которую влекут два коня,
пылкость и вожделение, а правит ими разумность. “Один из коней –
прекрасной стати, с виду прям и хорошо сложен; шея его высока, нос
дугою, шерсть белая, глаза черные; он любит честь, однако же, вместе с
тем рассудителен и стыдлив; он друг истинной славы; не дожидается удара,
но слушается одного приказания и слова. Напротив, другой крив,
безобразно расплылся в толщину и крепкоузд; шея коротка, нос вздернут,
шерсть черная, глаза зеленые и подернуты кровью; он склонен к
похотливости и непокорности, около ушей космат, глух, ко всему и едва
слушается бича и удил” HYPERLINK \l “sub_105” *(105) . Один конь влечет
колесницу ввысь, к добру, другой тянет ее вниз, к злу. Трудна задача
возничего!

Хотя душа и едина, но преобладание того или другого элемента порождает
различные характеры. Преобладание разумности создает философа,
преобладание пылкости – честолюбцев, вожделения – корыстолюбцев.

VII. На психологии построена этика Платона.

Трем элементам души соответствуют три основных добродетели: разумности
– мудрость, состоящая в верном направлении ума; пылкости – мужество,
заключающееся в готовности приводить в исполнение решения ума;
вожделению – самообладание, подчиняющее одни стремления другим. Надо
всеми стоит четвертая, основная добродетель, сущность которой в том,
чтобы каждый делал то, чтт ему предназначено природою. Эта последняя
добродетель и есть справедливость HYPERLINK \l “sub_106” *(106) .

Справедливость познается не путем опыта, а сверхчувственно. Отсюда ее
безусловность, чем этика Платона, по – видимому, резко расходится с
относительностью этики софистов. В противоречии с последними Платон
видит нравственность не в наслаждении, хотя бы и самом высоком, а в
приобщении к идее блага HYPERLINK \l “sub_107” *(107) .Однако остается
открытым, в чем же состоит это высшее благо. Самому Платону не чужда
мысль. Что справедливое то же, что и полезное HYPERLINK \l “sub_108”
*(108) .

VIII. Отличие права от морали нигде не проводится Платоном с надлежащей
ясностью. Нельзя сказать, чтобы он не сознавал различия. Так, он находит
излишним, чтобы законодатель вмешивался письменно или словесными
приказами там, где правила вырабатываются сами собою, как, напр., в деле
почитания старцев, соблюдения опрятности и во многом тому подобном
HYPERLINK \l “sub_109” *(109) . Значит, право, по мнению Платона,
излишне там, где достаточна мораль.

Вообще Платон не поклонник правовой нормировки. “Закон не может с
точностью и полностью обнять превосходнейшее и справедливейшее, чтобы
предписывать всем наилучшее” HYPERLINK \l “sub_110” *(110) . Этому
мешает как несколько людей, так и подвижность их отношений. Правильно
только то, что во главе правительства должны стоять люди, действительно,
а не по видимости только знающие; “а будут ли управлять по законам или
без законов, по желанию граждан или без желания -О все это
несущественно” HYPERLINK \l “sub_111” *(111) .

Платон любит сравнения. Представим себе, что врач принужден уехать и
оставить больного. На время своего отсутствия он установит для больного
подробный режим. Неужели, возвратившись раньше предположенного срока,
врач будет стесняться установленными им же правилами? Кто лучше его
знает, не надо ли для блага больного изменить то или другое лекарство?
HYPERLINK \l “sub_112” *(112) . Но сам Платон понимает, что таких
идеальных правителей нет, и потому с душевною скорбью признает, что все
же законы писать надо HYPERLINK \l “sub_113” *(113) .

IX. Государство создается вследствие неспособности каждого человека в
отдельности удовлетворить все свои потребности.

В начертании потребностей человека и социального способа их
удовлетворения при помощи разделения труда Платон предвосхитил Адама
Смита. Основные потребности человека – это пища, кров и одежда. Человек
мог бы конечно, сам производить все необходимое для него лично:
обрабатывать землю для злаков, строить жилище, тачать обувь, шить
платье, распределяя свое время поровну между всеми этими занятиями. Но,
если каждый человек сосредоточится на одном каком – либо занятии и будет
производить блага не только для себя, но и для других, то общая сумма
благ значительно возрастет, потому что каждый будет заниматься тем, к
чему он по природе наиболее приспособлен; потому что избегается потеря
времени на переход от одного занятия к другому; потому что каждый
освободится от страха, успеет ли он произвести все вещи, ему необходимые
HYPERLINK \l “sub_114” *(114) .

Задачею государственной власти, по мнению Платона, является всегда
общественное благо. В этом отношении он горячо оспаривает мысль, будто
правительство может преследовать исключительно свои интересы. Как врач
служит тому, кого он лечит, как кормчий служит тем, кого он везет, так и
правительство, какова бы ни была организация, служит тем, кем оно
управляет. Это обнаруживается с очевидностью из того, что всюду
правители, как и врачи, кормчие, выполняют свои тяжелые обязанности не
безвозмездно, а за вознаграждение, которое не имело бы смысла, если бы
правительство имело в виду только свои выгоды HYPERLINK \l “sub_115”
*(115) . Согласно духу сократовской философии, следовало бы определить,
всегда ли содержание правителей составляет вознаграждение за услуги, но
Платон уклонился от такого исследования.

X. Платон признает различные формы правления и классифицирует их по
двум признакам: а) по числу лиц правящих и б) по характеру правления,
законному или произвольному. Таким образом, монархии соответствует
тирания, аристократии (тимократии) – олигархия; только имя демократии
останется неизменным, господствует ли в ней закон или произвол HYPERLINK
\l “sub_116” *(116) . “Монархия, скрепленная добрыми писаными
правилами, которые мы означаем именем законов, есть наилучшая из всех
шести форм; но когда в ней нет закона, она тяжела и жить под нею трудно”
HYPERLINK \l “sub_117” *(117) .

Платон дает картину перехода одних форм правления в другие HYPERLINK \l
“sub_118” *(118) . Закон последовательности таков: аристократия,
олигархия, демократия, тирания. Причины перехода кроются в состоянии
правительства: с аристократическою высокомерностью Платон признает
только факторы, идущие сверху, и пренебрегает факторами снизу.

Аристократия есть государственное устройство, в котором начальствуют
люди, ставящие выше всего почести и славу, приобретаемую исключительно
мужеством. В такой военной аристократии замечается отвращение к
земледелию и промышленности, даже обращение земледельцев в рабство.
Олигархия представляет государственный строй, основанный на принципе
имущественной состоятельности. Здесь царит не мужество, а лишь страсть к
наживе. Чем выше ценится богатство, тем ниже оценка добродетели. Такое
государство состоит в действительности из двух враждебных друг другу
классов: богатых – правителей и бедных – управляемых. С глубоким
отвращением рисует Платон особенно несимпатичную ему демократию. Это та
форма правления, где власть сосредоточивается в руках большинства, хотя
бы члены большинства не обладали никакими качествами, оправдывающими
вручение им власти. Здесь имеются и представители лживой мудрости,
ораторы и демагоги; здесь, как и в олигархии, нет недостатка в богатых.
Основная черта демократии, это – отсутствие каких – либо твердых начал.
Но такая беспринципность есть чистый произвол, а произвол ведет всегда к
крушению государственного строя. Произвол ведет демократию прямо к
тирании.

Характеристика тирании удалась Платону более всего. Тирания рождается
из демократии, и самая широкая свобода превращается в самое жестокое
рабство. Чтобы поддержать убеждение в своей необходимости, тиран
затевает войны, которыми поддерживает страх граждан. Войны требуют
средств, – приходится, за недостатком казны, обирать граждан. Поборы
вызывают недовольство, лучшие люди, бывшие сторонниками тирана, начинают
громко выражать свое мнение. Тирану остается одно: в противоположность
врачу, очищающему организм от худших элементов, он вынужден очистить
силою свое государство от лучших элементов. Такая мера отдаляет от него
всех порядочных людей: ему приходится окружить себя трутнями, готовыми
служить за деньги кому угодно. Так как тиран имеет теперь полное
основание никому не верить, то он, боясь за свою жизнь, усиливает число
доносчиков и телохранителей. Положение тирана самое жалкое: он всех
боится, не исключая и своей стражи; “он один из всех не может ни
предпринять путешествия, ни пойти посмотреть на то, что могут видеть все
свободные люди, но живет большею частью дома, забившись в своем углу и
завидуя, как женщина, всем” HYPERLINK \l “sub_119” *(119) .

XI. Взгляд Платона на сущность наказания состоит в связи с одним из
основных положений сократо – платоновской этики, в силу которого лучше
претерпеть зло, чем причинить его HYPERLINK \l “sub_120” *(120) .

Совершенная несправедливость никому не причиняет столько страдания, как
тому, кто ее совершил. Самый жестокий тиран испытывает раскаяние и
угрызения совести, слышит или чувствует осуждение его поступков со
стороны других лиц. Это страдание, если своевременно не будет подана
помощь, может, как застарелая болезнь, покрыть душу язвами HYPERLINK \l
“sub_121” *(121) .

Исцеление может быть найдено только в наказании. Испытание наказания
есть очищение души от лежащей на ней тяжести HYPERLINK \l “sub_122”
*(122) . Человек, совершивший преступление, должен сам спешить к судье,
как врачу. Потому что несчастны тираны, так как они лишены той врачебной
помощи, которая доступна каждому из подданных.

Впрочем, Платон, помимо целительной силы наказания для самого
преступника, признает и устрашительное действие для других HYPERLINK \l
“sub_123” *(123) .

XII. Недовольный всеми формами государственной жизни, какие только
встречались в действительности, Платон смелою рукою чертит идеал
государственного строя в одном из лучших своих сочинений, – в
“Государстве”, написанном около 380 года.

Конечно, и его идеал, как и всякий, не составляет плода одной чистой
фантазии, но является отражением исторических условий времени своего
создания. Чисто эллинское представление о государстве, как городе, чисто
спартанский характер жизни военного класса, спартанская свобода женщин,
спартанские общественные обеды, египетское деление государственного
населения на касты, связь философии с политикой, составлявшая
отличительную черту пифагорейского союза,- все это камни, из которых
образовался государственный идеал Платона.

К этому присоединяются личные симпатии и антипатии философа. Идеал
проникнут аристократизмом и презрением к демократии. Идеальный строй как
бы противополагается историческому государственному порядку,
сложившемуся в Афинах в эпоху Пеллопонезской войны. Платон лишает власти
демократию, которая со времени Перикла стала всем распоряжаться, и
вручает ее философам, так пострадавшим при демократическом режиме.

Наконец, идеальное государство Платона тесно связано с общим
философским его мировоззрением. Все существующие государства
представляют собою несовершенное воспроизведение идеи, которую во всей
своей истине и красоте способен постичь лишь философ, поднявшийся “по
неровной и крутой дороге”. Такое государство, постигнутое Платоном в
самой идее, и стремится он начертить, чтобы показать, насколько идея
выше и чище ее отражения”, Город, о котором ты говоришь, и который мы
устраиваем в наших рассуждениях, существует только на словах, а на земле
его, думаю, нигде нет”. Этот образец нужно искать не в здешнем мире
HYPERLINK \l “sub_124” *(124) . Деление населения в идеальном
государстве Платона имеет связь с его психологией и этикой. Каждая из
трех сторон души,- познавательная, деятельная и стяжательная, – и
соответствующая добродетели,- мудрость, мужество и самообладание,- имеют
своих представителей в одном из сословий HYPERLINK \l “sub_125” *(125)
. Государство Платона есть вместе с тем выражение идеи справедливости,
которая, как мы видели, заключается в том, чтобы каждый делал то, к чему
он предназначен.

XIII. Государство Платона – это тот же город, какой представляло
большинство греческих государств. Государство не должно быть ни слишком
большим, чтобы не утратить внутреннего единства, ни слишком малым, чтобы
не потерять способности противостоять врагам. Большое государство,
лишаясь внутренней связи, представляет ничто иное, как соединение
государств HYPERLINK \l “sub_126” *(126) . Поэтому расширение пределов
государства возможно лишь настолько, насколько не нарушается единство.
Это удерживание роста государства в указанных границах требует
регулирования населения в количественном отношении. Мерами, которые
будут указаны ниже, правительство, принимая в соображение войны,
болезни, должно стараться поддерживать численность граждан на одном том
же уровне.

Только при сохранении определенного размера государства,
государственная жизнь может преследовать идею высшего блага. А
государственное устройство должно быть сообразно с благом не одной какой
– либо части граждан, но с благом всего общества HYPERLINK \l “sub_127″
*(127) .

XIV. Для государства зло заключается во всем том, что разъединяет
интересы граждан и раздробляет единство, напротив, благом является то,
что связывает все части в одно единое” HYPERLINK \l “sub_128” *(128) .
Самое опасное, когда в государстве слышатся выражения: “это мое, а это
не мое, это чужое мне”. Лучше всего устроено то государство, где все
говорят об одном и том же: “это мое” HYPERLINK \l “sub_129” *(129) .
Нет ничего гибельнее, как тот склад жизни, когда каждый тащит к себе в
дом все, что только может добыть от других, и живет обособленно со своею
женою и со своими детьми, которые, составляя особое его достояние,
возбуждают в нем и особые, им одним только и ощущаемые, радости и печали
HYPERLINK \l “sub_130” *(130) .

Платон тонко подметил факторы, разъединяющие интересы граждан,
препятствующие им жить всецело интересами государства, это – частная
собственность и семья. С последовательностью истинного философа, Платон
приходит к заключению, что частная собственность и семейная жизнь не
должны иметь места в идеальном государстве.

Частною собственностью создается обособленность: дом, в который никто
посторонний не смеет войти, стол, за который садится только семья. Этого
не должно быть HYPERLINK \l “sub_131” *(131) . Люди, занятые
общественными вопросами, должны быть свободны от материальных забот.
Необходимые хозяйственные блага доставляются им без всякого с их стороны
участия в производстве. Потребление же происходит на коммунистических
началах. Жилище общее, наподобие военного лагеря. Питание производится в
общих столовых HYPERLINK \l “sub_132” *(132) .

Уничтожение частной собственности устранит те мелочи жизни, которые так
портят ее: “заискивание бедными у богатых, затруднения и беспокойства, с
которыми сопряжено воспитание детей и добывание денег для необходимого
содержания дома в приличном виде, искание денег под личный кредит ил под
залог, припрятывание денег и т.п.” HYPERLINK \l “sub_133” *(133) .

Как особое имущество, так и особая семья отвлекают человека от
интересов целого. С точки зрения Платона, хороший семьянин – дурной
гражданин. В идеальном государстве браков нет HYPERLINK \l “sub_134”
*(134) . Потребность в пополнении населения достигается периодическими,
приуроченными к известным празднествам, сближениями мужчин и женщин.
Такие сближения производятся по усмотрению начальства, которое подбирает
пары, наиболее обеспечивающие здоровое потомство HYPERLINK \l “sub_135”
*(135) . Происшедшие от временного сближения дети немедленно отнимаются
от матерей и отдаются в общественные ясли; к кормлению привлекаются и
матери, которые, однако, не знают, кормят ли они своего или чужого
ребенка. Дети с телесными недостатками оставляются на произвол судьбы,
т. е. обрекаются на голодную смерть HYPERLINK \l “sub_136” *(136) .
Помимо начальства, половые сближения не должны иметь места, и всякие
попытки строго наказуемы. Только за известными пределами возраста (40
для женщин и 50 для мужчин) граждане могут свободно сближаться, уже не в
общественном интересе, а исключительно для наслаждения. Такие сближения
не должны оставлять следов: для уничтожения последствий Платон
рекомендует вытравление плода и даже детоубийство HYPERLINK \l “sub_137”
*(137) .

XV. Впрочем, уничтожение частной собственности и брака предполагается
лишь для той части государственного населения, которая призывается к
общественному делу.

В идеальном государстве три класса: класс философов – правителей,
соответствующий разумности и мудрости; класс воинов, выражающий пылкость
и мужество; наконец, низший класс, занятый земледельческим и
промышленным трудом, отвечающий, по – видимому, третьему элементу души,
вожделению, и третьей добродетели, самообладанию. Первые два класса
отделены от третьего глубокой гранью, наподобие египетских каст. Лишь в
виде исключению можно было подняться снизу вверх или спуститься сверху
вниз.

Низший класс, предназначенный удовлетворять материальным потребностям
государства, осужденный на земледельческий и промышленный труд,
отстраненный от всякого участия в делах управления, – совершенно не
останавливает на себе внимания Платона. Ни имущественные, на семейные
отношения между членами этого класса, ни влияние его количественного
состава на склад всего государства не затрагиваются философом,
поставившим себе целью изобразить государство, которое преследует общее
благо. Класс воинов, стражей государственных, организован так, чтобы был
страшен врагам и безопасен для населения своего города. “Воины должны
быть ласковы к своим и злы к чужим, подобно хорошим собакам”. “Воин
должен подражать той собаке, которая при виде чужого приходит в
раздражение, хотя тот и не сделал ей никакого зла” HYPERLINK \l
“sub_138” *(138) . Безопасность граждан от воинов достигается тем, что
у последних отняты все мотивы враждовать, завидовать, присваивать.
Наконец, высший класс представляет соединение ума, способного созерцать
истину, и таланта государственного деятеля. Философу открыта истина во
всей ее полноте и красоте; философ, познавший истину, может стремиться
только к добру. Поэтому в руки философов вручается абсолютная власть. Их
управление не стесняется законами HYPERLINK \l “sub_139” *(139) ,
потому что при их глубоком уме и доброй воле всякий случай представится
им во всей своей истине HYPERLINK \l “sub_140” *(140) .

XVI. Эти ценные черты характера воинов и философов могут быть усвоены
воспитанием. С точки зрения Платона, государственный строй
характеризуется не тем, как организована власть, а тем, как поставлено
дело воспитания HYPERLINK \l “sub_141” *(141) .

Воспитание в идеальном государстве строго общественное, по заранее
установленному плану.

Тело воспитывается гимнастикою, душа – произведениями муз. В
государстве, где все должно служить целям сплочения, не может быть
допущена свобода литературного и художественного творчества. Есть
литература и искусство, которые вызывают в людях представления о
божестве, о загробной жизни, не соответствующие видам государственного
воспитания. Государство не может допустить, чтобы богов изображали
злыми, сладострастными, чтобы существование в Аиде рисовалось мрачными
красками, заставляющими бояться смерти (намек на Гомера). Поэзия
разжигает нередко те страсти, которые государственное воспитание
стремится заглушить. Поэты, не желающие в своем творчестве
сообразоваться с целями государства, могут оставить его пределы
HYPERLINK \l “sub_142” *(142) . Музыка допустима, насколько она
возбуждает военный пыл и отвагу против врагов, но нетерпима, насколько
она изнеживает и расстраивает HYPERLINK \l “sub_143” *(143) . Также
строго ограничено применение живописи, архитектуры, даже ремесленного
производства HYPERLINK \l “sub_144” *(144) .

Гимнастика и музы занимают молодежь до 20 -летнего возраста. С этого
времени начинается более серьезное занятие науками, как подготовление к
философии. Изучению последней посвящаются только те, кто к 30 годам
обнаружил выдающиеся способности, и занимаются философией в течение 5
лет. Все прочие по достижении 30 лет, закончив образование, обращаются к
практической деятельности, т. е. к отправлению военной службы. Избранные
же, усвоим философское мировоззрение и своим поведением до 50 – летнего
возраста укрепив лестное о них представление, переходят в высший
общественный класс философов правителей, от которых зависит благо
государства и граждан HYPERLINK \l “sub_145” *(145) . Таких
избранников, конечно, не может быть много.

Если в воспитании и образе жизни военного класса не трудно подметить
спартанские черты, то в подготовке и призвании философов нельзя не
видеть пифагорейского влияния.

XVII. Для Платона как в деле воспитания, так и в общественное
деятельности нет различия между мужским и женским полом.

Женщины должны получать совершенно то же воспитание, как и мужчины. Они
должны одинаково обучаться гимнастике и музам, а также изучать военное
дело. Может быть, первое время занятие женщин в палестрах в обнаженном
виде способно вызвать двусмысленные улыбки, но Платон убежден, что
взгляд на неприличие стоит в зависимости от привычки. С течением времени
вид обнаженной женщины при гимнастических упражнениях не будет уже
вызывать дурных мыслей HYPERLINK \l “sub_146” *(146) .

И в деле служения государству Платон не находит возможным делать
различия между мужчинами и женщинами. Идя навстречу возражению, будто
женщина по своей природе предназначена к иной деятельности, чем мужчина,
Платон делает смелое сопоставление с миром животным. Разве при
назначении собак в охрану стада выбирают только кобелей, а сук отгоняют,
как непригодных к сторожевой службе? HYPERLINK \l “sub_147” *(147) .
Очевидно, ссылка на природу несостоятельна, – за отсутствием иных
убедительных возражений, нет основания не допускать женщин, наравне с
мужчинами, к отправлению военной и государственной службы HYPERLINK \l
“sub_148” *(148) .

XVIII. Таково государство, постигнутое в его идее философом и
очерченное в диалоге “Государство”.

Уже в древнее время государственный идеал Платона встретил критику в
лице Аристотеля HYPERLINK \l “sub_149” *(149) . Следует, однако,
признать, что критические замечания Аристотеля весьма слабы,
обнаруживают недостаточное внимание великого ученика к знаменитому
учителю и неглубокое проникновение его в дух “Государства”.

Аристотель выражает недоумение, относится ли предлагаемое Платоном
общение, имущественное и личное, только к воинам, или же и к низшему
классу. Между тем сам Платон не оставляет сомнения в том, что все
указанное им общение касается только высших классов, но не земледельцев
и ремесленников, отношения которых его не интересуют.

Возражая против уничтожения браков Аристотель утверждает, что при таком
положении вещей каждый мужчина может сказать о каждой женщине: “моя
жена”. Но именно этого и невозможно сказать в платоновском государстве,
где все рассчитано на устранение слова “мое”, где женщина не является
чьей-либо исключительной сожительницей.

Восставая против имущественного общения, Аристотель предполагает
опровергнуть его тем, что при коммунизме никто не будет трудиться, а
захочет свалить труд на других. Но это соображение неприложимо к
платоновскому государству, где воины и философы не обязаны вовсе
трудиться над производством экономических благ, а получать их в готовом
виде и в необходимом количестве от низшего класса.

Непригодность имущественного общения Аристотель доказывает тему
неудобствами, какие замечаются при общей собственности. Но Аристотель
забывает, что общая собственность есть вид частной собственности, самая
идея которой отвергается Платоном для класса воинов. Вообще Аристотель
не понял того психического преобразования, на которое рассчитывал
Платон, устранявший все, способное вызывать чувства обособленности,
зависти, вражды.

XIX. Между тем идеал Платона, при всей смелости его, легко обнаруживает
слабые стороны.

а. Идеальное государство не рассчитано на благосостояние всех граждан.
“Заметим, что мы устраиваем наше государство не с тем, конечно,
намерением, как бы сделать один какой – либо класс граждан счастливее
прочих, а с тем, чтобы все наше государство было счастливым, потому что
в таком государстве, предпочтительнее перед всеми прочими государствами,
думали мы найти правду и справедливость” HYPERLINK \l “sub_150” *(150)
. Вопреки такому решительному заявлению, Платон в своем идеале
совершенно игнорирует низший, трудящийся класс. Все его внимание
сосредоточено на классе воинов, ограждающих внешнюю безопасность, и
философов, заботящихся о внутреннем благосостоянии, “Значение других
классов менее важно” HYPERLINK \l “sub_151” *(151) . Но если
предложенное Платоном для воинов общение, личное имущественное, есть
лучшее средство удалить из государства все разъединяющее его, почему же
он не устраняет брак и частную собственность для низшего разряда граждан
того же государства? Если Платон рассчитывает на изменение общественной
психики при реформе государственного строя, как же упускать из виду
влияние одного быта на другой при совместном существовании их в пределах
одного и того же небольшого города – государства? Ввиду этого
представление о Платоне, как о социалисте и коммунисте, совершено
неосновательно. Он не социалист, потому что он вовсе не возбуждает
вопроса об организации производства, он и не коммунист, потому что в его
государстве нет никакой общей организации потребления HYPERLINK \l
“sub_152” *(152) .

b. Отнимая у граждан – воинов частную собственность и семейную жизнь,
что дает им Платон взамен? Ради каких благ жертвуют граждане
государственному единству всеми своими частными интересами?

Этот вопрос Платон предвидел. “Чем же, однако, защитишься ты, Сократ,
если скажут, что этих людей (воинов) ты делаешь не слишком счастливыми,
и притом добровольно, потому что город – то в их руках”. На такой вопрос
Платон отвечает, что воины обязаны к такому образу поведения ради
счастья целого государства HYPERLINK \l “sub_153” *(153) .

Но что же скрывается за целым государством, в чем же счастье его
населения?

Можно допустить, что с изменением государственного строя и общественной
психики граждане способны отрешиться от тех личных радостей, какие
доставляли им до того семья и собственность. Что же заменит теряемое? В
государстве Платона нет свободы мысли, совести, преподавания,
пропаганды, нет свободы художественного творчества, нет свободного
сближения между мужчиной и женщиной на почве личного влечения.
Государство Платона – это кладбище мысли и чувства. Что же заставит
горожан такого государства дорожить достигнутым единением, побудить
воинов защищать его до последней капли крови?

c. Идеальное государство Платона отличается полной неподвижностью.
Создав государство по своему представлению, Платон удаляет всякую мысль
о возможности новых улучшений, изменений, развития.

Эта боязнь за неприкосновенность государственного порядка особенно
странна в лице, которое само выступает реформатором. Изгоняя из
идеального государства всех, кто словом или примером может возбудить
остатки страсти граждан, Платон расчищает дорогу самому себе. “Не
забавны ли те люди, которые считают злейшим врагом своим того человека,
который говорит им правду, и не забавны ли те государства, которые,
будучи сами худо управляемы, запрещают своим гражданам, под страхом
смертной казни, касаться государственного устройства” HYPERLINK \l
“sub_154” *(154) .

d. В основу всего государственного воспитания и управления Платон
кладет ложь. Чтобы внушить воинам привязанность к отечеству,
рекомендуется убеждать их, будто они произошли от земли, которую они
обязаны защищать, как мать HYPERLINK \l “sub_155” *(155) . Чтобы классы
не смешивались, необходимо внушить всем, что каждый из них при рождении
получил от богов примесь золота, серебра или меди HYPERLINK \l “sub_156”
*(156) . Чтобы поддержать в людях храбрость, нужно представить
загробную жизнь в самом привлекательном виде HYPERLINK \l “sub_157”
*(157) . Подбирая по жребию пары для производства потомства, правители
могут подбирать номера, чтобы способствовать улучшению породы HYPERLINK
\l “sub_158” *(158) .

Вообще пользование ложью может быть дозволено правителям и только им,
как одним лишь опытным врачам разрешается применение ядов. “Более чем
кому – либо, идет лгать правителям государства или ради неприятелей или
ради граждан, когда имеется в виду общественная польза; а всем прочим
это непозволительно”. Самое строгое наказание должно угрожать
гражданину, который позволит себе солгать начальству HYPERLINK \l
“sub_159” *(159) . Но на лжи нельзя построить ни педагогики, ни
политики.

e. Платон не улавливает тенденции своего времени. Конечно, Платон
совершенно прав в своем утверждении, что единение граждан облегчается
незначительностью политической единицы. Связь частных интересов с
общественными представляется сознанию каждого. Но в истории наступают
моменты, когда политические группы, даже помимо их воли, побуждаются к
соединению в большие союзы.

В такой именно момент жил Платон. Но он не заметил афинского союза, он
не предусмотрел архейского. Он не нашел возможным указать грекам на
необходимость сплочения в одно государство ввиду внешней опасности,
которая сначала в лице персидской монархии, привела, при жизни Платона,
к унизительному Анталкидову миру, а позднее, в лице македонцев и
особенно римлян, к полному крушению политического значения греков.
Платон все мечтает только о государстве – городе. Правда, он нападает на
след тенденции современного ему исторического момента. Он
противопоставляет борьбу между греками и варварами, которую они называют
войной, борьбе греков между собою, которую он и называет междоусобием
HYPERLINK \l “sub_160” *(160) . Он запрещает опустошать во время войны
эллинскую землю и сжигать дома греков HYPERLINK \l “sub_161” *(161) .
Но все это ограничивается национальной стороной вопроса и не затрагивать
политической.

f. Не уловил Платон и другой тенденции его времени, заключающейся в
демократизации государственных учреждений и образования. Под влиянием
аристократизма, прирожденного и теоретического, Платон с глубоким
презрением относится к стремлению массы принять участие в
государственных делах. Выдвигая ее невежество и неподготовленность,
Платон даже не ставит вопроса о поднятии умственного уровня трудящегося
люда. Он даже осудил ту попытку приобрести знание, которое обнаружилось
в обращении к софистам. Поэтому Платон стремился задержать современное
ему общественное течение, тогда как от политического мыслителя следовало
ожидать, что он даст ему новое направление.

g. В то время как среди софистов раздался голос в пользу отмены
рабства, как несовместимого к естественной свободе человека, Платон
считает вполне правильным обращение в рабство побежденных варваров
HYPERLINK \l “sub_162” *(162) . В оправдание Платона привести то, что
вопрос этот в его время еще не ставился.

XX. Если сейчас очерченное государство составляет идею государства, по
отношению к которой все существующие государства представляют только
отражения, то нельзя ли начертить тип государства, являющийся наиболее
точной копией образца? Такую задачу ставил себе Платон в своем сочинении
“Законы”, написанном им под самый конец его продолжительной жизни
HYPERLINK \l “sub_163” *(163) .

Еще при создании идеального государства Платон мог думать, что его
творение постигнуто умом из другого мира, но при построении второго
идеала Платон сам подчеркивает те исторические основы, которые послужили
ему отправным пунктом. даже там, где он умалчивает, критика открыла
историческое происхождение каждого из элементов его идеала. Все создано
им из того материала, который он мог видеть в греческих государствах.
Его творчество состоит в комбинации элементов, данных исторической
действительностью.

В новом идеале основной добродетелью являются не мудрость, а
самообладание. Возражая законодателям, создавшим государства военного
типа ввиду того, что каждый человек есть враг всем, что всякое
государство ведет вечную, непримиримую войну против прочих государств,
что цель государства состоит в том, чтобы приобрести преобладание в
войне с другими государствами, Платон утверждает, что вражда существует
не только во вне, государства с государством, селения с селением, общины
с общиной, человека с человеком, но и внутри государства, селения,
общины, человека. Поэтому, прежде всего, нужно победить самого себя, и
цель государства состоит в обеспечении внутреннего мира HYPERLINK \l
“sub_164” *(164) .

Так как в новом идеале господствует не мудрость и правление не
вручается уже философам, то при нормировании общественной жизни нельзя
надеяться на усмотрение правителей, но необходимо опереться на закон. На
этот раз мы имеем дело с государством правовым. Платон не разделяет
взгляда, будто законодатель действует только силой, а не убеждением.
Поэтому он советует предпосылать каждому закону предисловие, в котором
законодатель должен убедить граждан в основательности веления,
выраженного в самом законе HYPERLINK \l “sub_165” *(165) .

Государство следует расположить в некотором отдалении от моря ввиду
того вредного влияния, какое оказывает оживленная торговля,
завязывающаяся в приморских городах. Население не должно быть
многочисленным: Платон рекомендует число 5040, как имеющее наибольшее
число делителей. Для поддержания этой численности существуют различные
способы: правители должны убеждать супругов в необходимости воздержаться
с производством потомства, а если это средство не помогает, остается
эмиграция. С другой стороны, в случае сильного уменьшения населения от
войны, эпидемии, приходится прибегнуть к иммиграции иностранцев.
Относительно состава населения Платон несколько в сомнении: “В народе,
имеющем один язык, одно имя, одинаковое богослужение и т.п. существует
какая-то взаимная любовь, и он с трудом привыкает к другим законам”
HYPERLINK \l “sub_166” *(166) . Это консервативное качество имеет свою
хорошую сторону, но оно же препятствует реформам, которые могут
потребоваться законодателю. И тогда население, составленное из разных
национальных элементов, удобнее для законодателя.

Государственная территория, являясь собственностью государства,
отдается в частное наследственное пользование граждан по участкам
HYPERLINK \l “sub_167” *(167) . Для урегулирования правильного
соотношения между числом участков и числом граждан, Платон советует,
кроме воздержания в браке, усыновление бездетных детей, родившихся в
других семьях в большем, чем следует, количестве.

Государственная власть должна бы, согласно теоретическому рассуждению
Платона, быть компромиссом между крайностями монархии и демократии
HYPERLINK \l “sub_168” *(168) . В действительности, в его проекте нет
никаких следов монархии. Во главе правления стоят 37 законоблюстителей,
которые охраняют законность и наблюдают за имущественным положением
граждан. Рядом стоит совет из 360 членов, функционирующий секциями в 30
человек ежемесячно. Кроме того, предлагается целая система чиновников,
военных и гражданских, как – то: таксиархи, филархи, агораномы,
агрономы, астиномы и друг. Все они определяются к должности сложной
системой выборов.

В противоположность идеальному государству, здесь существует брак, как
постоянное сожитие. Вступление в брак есть прямая обязанность каждого
мужчины в возрасте 25 – 30 лет и каждой женщины в возрасте 16 – 20 лет
HYPERLINK \l “sub_169” *(169) . Мужчина, не женатый до 35 лет,
подвергается наказанию. Родителям советуется иметь двоих детей, мальчика
и девочку. Отсутствие детей в течение 10 лет со времени заключения брака
составляет повод к разводу.

Государство не должно ни страдать от бедности, ни утопать в роскоши.
Поэтому оборот, способный произвести неравенство состояния, сильно
ограничивается. Никто не может иметь имущества, превышающего ценностью в
4 раза ценность земельного участка. Денежные знаки таковы, что могут
иметь обращение лишь в пределах государства. Только само государство
может обладать деньгами, принимаемыми и в других государствах. Оно дает
их тем, кто с разрешения правительства отправляется в чужие страны.
Платон устраняет кредит, допуская сделки лишь на наличные, запрещает
отдавать деньги в рост, закладывать вещи, получать приданое.

Довольно подробно останавливается Платон на перечислении преступных
действий и соответствующих им наказаний. В этом отношении Платон мало
уклоняется от того, что содержалось в законодательстве Солона.

Говоря о судоустройстве, Платон выставляет принцип различия процесса
гражданского и уголовного: “Есть два судилища: одно, когда частный
человек обвиняет в обиде частного и требует правосудия; другое, когда
кто, ввиду общего интереса, нарушаемого кем – либо из граждан,
вступается за общее дело” HYPERLINK \l “sub_170” *(170) . Дела первого
рода начинаются третейским судом: “Обвиняющие друг друга должны, прежде
всего, обратиться к ближним своим, друзьям и лицам, лучше всего знающим
спорное дело”. И это судилище, назначенное самими спорящими сторонами,
есть самое священное. Если, однако, здесь не состоится соглашение, то
частное дело переходит на рассмотрение судей, избираемых населением.
Наконец, высшей апелляционной инстанцией является суд, избранный из
лучших представителей от самого правительства. Что касается дел
публичных, то “они необходимо подлежат суду всего народа, потому что все
бывают обижены, когда кто наносит обиду государству”.

§ 10. Аристотель

Литература: Thuret, Etudes sur Aristote, 1860; Dareste, La science du
droit en Grece, 1893; стр. 163-298; Van der Best, Platon et Aristote,
essai sur les commencements de la science politique, 1876; Gildebrand,
Geschichte und System der Rechts – und Staatshilosophie, т. I, 1860,
стр. 250-498, Oncken, Die Staatslehre des Aristotles, 2 в. 1870 и 1875;
Siebeck, Aristoteles, 1899 (рус. перев. 1903); Gercke, Aristoteles und
Athen; Grote, Aristotle, 2 т. 1872; Wallace, Outlines of the philosophie
of Aristotel. 1883.

I. С начала IV века до Р. Хр. в Греции образуются две школы, идущие от
Сократа и в то же время диаметрально противоположные по характеру своего
учения. Это циническая (Антисфен) и киренайская (Аристипп). Обе они
имеют общий исходный пункт в воззрении, что счастье человека,
составляющее цель его жизни, состоит в возможно полном удовлетворении
потребностей.

С точки зрения циников, чем у человека меньше потребностей, тем легче
их удовлетворить, тем достижимее счастье. Практический вывод тот, что
человек должен по возможности ограничить круг своих потребностей. Так
как потребности создаются общественной и государственной жизнью, то
человек должен держаться как можно дальше от других людей. В известном
анекдоте о том, как циник Диоген просил Александра Македонского не
заслонять ему солнца, выражена аллегорически та мысль циников, что
государство, предлагая человеку ряд новых благ, лишь отдаляет человека
от природы. Понятно, что отношение циников к вопросам государственной и
правовой жизни должно было быть совершенно отрицательным.

Иное решение этического вопроса дает киренайская философия. Если
достоверны только наши ощущения, среди которых отличаются приятные и
неприятные, то счастье человека будет тем полнее, чем больше
количественно и выше качественно испытываемые им наслаждения. А для
этого необходимо расширение и утончение потребностей. Благоразумие
является руководителем человека в деле развития потребностей и
нахождения способов их удовлетворения. Логически следовало бы ожидать,
что киренайская школа придаст огромное значение общественной жизни, как
среды, в которой развиваются потребности, и государству, как условию
разумного направления этих потребностей по пути их удовлетворения. Но
совершенно непоследовательно киренаики приходят к практическому выводу
циников и предлагают человеку держаться по возможности дальше от
государственных интересов.

То и другое воззрение стоят вполне на почве индивидуальной этики. Как
для циников, так и для киренаиков общество и государство не составляют
условия для нравственного усовершенствования. Может быть, однако, что
человек не в состоянии отрешиться от общества, если он по природе
существо общительное. Человеку нельзя сделаться чуждым того, что
составляет его природу.

Исследование общественной жизни, постановка новых идеалов могли
ожидаться теперь, в IV веке до Р. Хр., не со стороны философов,
отрицавших, подобно Сократу и его ученикам, пользу научного знания, и не
со стороны простых подражателей иноземным порядкам HYPERLINK \l
“sub_171” *(171) , а со стороны ученых, проникнутых духом
положительного знания. Не поверили ближайшие потомки великому учителю,
будто геометрия полезна только для измерения полей, и пошли далеко по
пути научного исследования. В Греции IV века до Р. Хр. – время высшего
развития и выдающихся успехов науки. Математика, как твердая опора
против скептицизма, география, расширившая поле зрения узко –
национальных эллинов, естествознание, давшее огромный новый материал для
мысли, развившаяся на его почве медицина – все это вызвало целый
переворот в миросозерцании греков. От размышлений о мире и жизни перешли
к изучению их.

В этот исторический момент появляется величайший греческий ученый и
мыслитель, Аристотель.

II. В городе Стагире, близ Афона, в семье врача Никомаха, бывшего
весьма близким ко двору македонского царя Аминты, родился в 384 году до
Р. Хр. Аристотель. Семья эта принадлежала к роду, излюбленной профессией
которого была медицина. Благодаря этому обстоятельству, Аристотель с
малых лет проникся интересами и методами естественных наук.

Рано осиротев, юноша 17 лет устремился (367 г.) в Афины, этот
умственный и художественный центр Греции. Здесь он стал усердным
учеником Платона, несмотря на то, что домашняя подготовка нисколько не
соответствовала поэтическому тону философии Платона. Но первоначальные
научные симпатии, вынесенные из дому; и природный гений не дали
Аристотелю превратиться в слепого последователя афинского философа.
Оставаясь в Афинах при Платоне до самой смерти последнего (347 г.),
Аристотель уклонился от того направления, куда тянул его учитель, пошел
путем, преднамеченным семейными традициями и новым научным движением.
Нельзя лучше выразить различие направлений ученика и учителя, чем это
сделал Рафаэль в своей картине “Афинская школа”: с одной стороны, Платон
с воспламененным лицом, горящим взглядом, простирает свой указательный
палец к небу, с другой – спокойный и холодный Аристотель указывает рукою
вниз на землю HYPERLINK \l “sub_172” *(172) . При таком разногласии
трудно не верить сохранившимся рассказам о возникших между учителем и
учеником разногласиях. Уважение, которое сохранял всегда последний к
первому, свидетельствует лишь о его беспристрастии, о благодарности за
все данное Платоном и о преклонении перед гениальной личностью учителя.

После смерти Платона Аристотель переселился в Малую Азию, к одному из
мелких государей, с которым даже вступил в свойство, женившись на его
племяннице. Смерть этого государя заставила Аристотеля переселиться в
Митилену на Лесбосе.

В это время известность Аристотеля, а также его фамильные связи с
македонским двором, побудили Филиппа пригласить его воспитателем к 13 –
летнему сыну Александру (343 г.). Что именно дал великий учитель своему
не менее великому ученику, трудно сказать. Но особенной нравственной
близости между ними не установилось, тем более, что на третий год
Александр был отвлечен уже государственными делами. Позднее Александр не
раз оказывал материальную поддержку научной деятельности Аристотеля,
посылал ему коллекции из Азии.

Освободившись от воспитательной обязанности, Аристотель возвращается в
Афины, где создает уже свою школу, перипатетиков HYPERLINK \l “sub_173”
*(173) , в лицее. Здесь философ преподавал все отрасли знания: логику,
психологию, ботанику, зоологию, астрономию, метереологию, землевладение,
этику, экономию, государствоведение. В его лице наука приобрела одного
из тех немногих, которые совмещали в себе все современное знание, притом
освещенное одним философским мировоззрением. Таких энциклопедистов, как
Аристотель, история знала немного. Притом это был настоящий основатель
школы, организатор научных исследований. Под его руководством учениками
был собран огромный материал по естествоведению и обществознанию.
Достаточно сказать, что его школа составила описание 158 конституций
государств, а также описание законов различных стран HYPERLINK \l
“sub_174” *(174) .

Смерть Александра и возмущение эллинского духа против иноземной
гегемонии заставили воспитателя македонского царя покинуть Афины и свою
школы. Он переселился в Халкиду на остров Эвбее, где вскоре (323 г.) и
умер от болезни.

III. Сохранилось предание, будто наследники любимого ученика
Аристотеля, Теофраста, ввиду поползновений пергамского царя присвоить
себе оставшиеся после философа записки, спрятали их в сыром подвале, где
они пробыли около столетия. По извлечении их на свет они оказались
настолько испорченными, что точное восстановление текста аристотелевских
произведений стало уже невозможно.

Допустим, что рассказ этот может относиться только к неизданным
сочинениям Аристотеля, к лекциям и заметкам, допустим, что рассказ этот
не более как вымысел. Все же приходится признать, что литературное
наследие Аристотеля возбуждает не менее сомнений, чем произведения
Платона. Сочинения Аристотеля, ныне известные, соединенные в сборник
Андроником Радосским в первой половине первого века по Р. Хр.,
следовательно, спустя три с половиной столетия после смерти автора.
Остается спорным, все ли попало в этот сборник и не попало ли чего
лишнего.

Многих сочинений Аристотеля, на которые имеются несомненные указания, у
нас нет, как напр. знаменитого сборника конституций. И дошедших
произведений не все оказываются полными и исправными; так, напр.,
неоконченной является “Политика” и притом с совершенно перепутанной
последовательностью глав HYPERLINK \l “sub_175” *(175) . Остается
невыясненным также соотношение некоторых сходных по содержанию
произведений, напр. соотношение между тремя этиками: “Этика Никомаха”,
“Этика Эвдема” и “Большая этика”. Сомнительна подлинность некоторых
сочинений, приписываемых Аристотелю, ввиду того, что в Лицее
литературная работа производилась не одним учителем; так, напр., можно
сомневаться, сам ли Аристотель составил тот отрывок, который известен
ныне под названием “Афинское государство”.

Некоторые сочинения Аристотеля создали ему славу стилиста, между тем
как дошедшие до нас произведения не оправдывают вовсе этой похвалы. Это
находит себе объяснение в том, что Аристотель одни из своих работ
предназначал для публики, сам издал их, и потому подверг тщательной
обработке. Большинство же дошедших до нас сочинений, в том числе
“Политика”, должны быть отнесены к разряду записок, составленных в целях
преподавания, а потому не подвергшихся литературной обработке.

К философии права, кроме “Политики” HYPERLINK \l “sub_176” *(176) ,
имеет отношение “Этика” HYPERLINK \l “sub_177” *(177) и “Риторика”
HYPERLINK \l “sub_178” *(178) .

IV. Аристотель отвергает платоновский мир идей, который существует
будто бы независимо от постигаемых чувствами предметов. Если идея есть
сущность предметов, то мыслимо ли, чтобы она существовала отдельно от
того, сущность чего она составляет. Мир идей ничем не доказывается. Не
зная отношения между идеями и чувственно воспринимаемыми предметами, мы
не разрешает задачу познания мира, мы лишь усложняем ее. По воззрению
Аристотеля идеи или родовые понятия существуют не вне вещей, а в них,
как форма.

Форма, хотя и мыслится отдельно от материи, но в действительности
существует всегда вместе с нею. Материя же без формы и немыслима даже.
Материя – это то, из чего может образоваться вещь, форма – это материя,
превращенная в вещь.

Отношение между материей и формой, возможностью (potentia) и
осуществлением (actus) составляет процесс вечного движения, вечного
развития. Материя содержит в себе возможность осуществления формы, форма
есть осуществленная материя. Семя содержит в возможности растение, глыба
мрамора – будущую статую. Растение и статуя – это осуществленные в
действительности семя и мрамор.

Какую бы форму ни имела вещь, она в то же время составляет возможность
новой формы. Семя есть растение в возможности, растение – дерево есть
семя в осуществлении; в то же время дерево есть в возможности
строительный материал, даже строение. В одном существующем содержится in
potentia другое, все существующее представляет in actu то, что
содержалось уже в прежде существовавшем мире, по такому представлению,
является в состоянии постоянного превращения и развития.

Принятие материей формы происходит под влиянием цели. Целесообразность
есть главное начало движения и процесса развития.

V. Можно было ожидать, что такой всесторонний ученый даст новое
методологическое направление в области обществознания. Действительно,
при изучении социальных явлений Аристотель пользуется наблюдением,
которое он привык применять при изучении явлений внешнего мира. Он
рекомендует даже при наблюдении переходить всегда от простого к сложному
HYPERLINK \l “sub_179” *(179) . В его расположении был огромный
материал, дававший ему возможность подмечать тонкое различие в
общественных явлениях.

И, тем не менее, едва ли правильно противопоставлять рационализму
Платона позитивизм Аристотеля. Различие между этими двумя мыслителями
скорее в степени, чем в существе. Аристотель более связан фактами, чем
Платон, Аристотель более склонен изучать существующее, чем
долженствующее, у Аристотеля слабее полет фантазии, нежели у Платона.
Разделяя науки на теоретические, практические и поэтические, Аристотель,
при изучении общественных явлений, постоянно смешивает точки зрения
теоретическую и практическую. Мало соответствует признанию его
позитивистом и телеологическая точка зрения, которая играет такую видную
роль в миросозерцании Аристотеля.

Явления общественной жизни исследуются Аристотелем в “Этике” и
“Политике”. Каково же их соотношение? Некоторые склонны думать, что
“Этика” дает правила индивидуального благополучия, “Политика” – правила
общественного поведения. Другие полагают, что центр тяжести заключается
в добродетели, составляющей предмет “Этики”, тогда как “Политика” имеет
в виду лишь средства осуществления добродетели. Аристотель определяет
соотношение между “Этикой” и “Политикой” следующим образом. “Все науки,
все искусства имеют своей целью благо; высшее из этих благ должно быть
предметом высшего знания. Таким знанием является политика. Благо в
политике – это справедливость, другими словами общее благо” HYPERLINK \l
“sub_180” *(180) . Эта высшая, основная наука “определяет, каковы
знания, которые необходимы для существования государства, а потому
должны быть изучаемы гражданами” HYPERLINK \l “sub_181” *(181) . Этика
есть часть политики, насколько нравственность составляет одно из явлений
общественной, а по мнению греков, – государственной жизни.

Аристотель допускает в своих сочинениях как исследование существующего,
так и назначение долженствующего. “Очевидно, одна и та же наука изучает,
каково наилучшее государственное устройство, а также и то, какова
природа этого устройства” HYPERLINK \l “sub_182” *(182) .
Долженствующее Аристотель понимает в двояком смысле, абсолютного и
относительного, что опять – таки мало согласуется в позитивной точкой
зрения. Вопрос о наилучшем государственном устройстве может быть
разрешаем или со стороны абсолютно лучшего строя или со стороны
относительно лучшего, применительно к образующим его элементам HYPERLINK
\l “sub_183” *(183) . Точно также превосходство законов определяется
двояким образом: закон может быть наилучшим при данных условиях или
безусловно HYPERLINK \l “sub_184” *(184) .

Крупным достоинством “Этики” и “Политики” Аристотеля является
систематическое изложение общественных наук. Он отказался от
художественной формы диалогов, принятой в Академии, и принял научную
форму, построенную на логической последовательности. Отныне его манера
изложения стала образцом.

VI. Этическое учение Аристотеля построено на психологическом основании.

Природа человека заставляет его избегать всего того, что угрожает
страданием, и искать всего того, что обещает удовольствие HYPERLINK \l
“sub_185” *(185) . Удовольствие дает содержание жизни, которую все
существа стремятся сохранить. Именно самосохранение заставляет их
стремиться к удовольствию HYPERLINK \l “sub_186” *(186) .

Качество нашего поведения определяется удовольствием или страданием,
которые сопровождают наши действия и следуют за ними HYPERLINK \l
“sub_187” *(187) . Счастье есть та цель, которая руководит нашими
действиями. Добродетель, имеющая в основе это различие удовольствия и
страдания, есть направление нашего поведения наилучшим образом к счастью
HYPERLINK \l “sub_188” *(188) .

Все, что служит средством достижения цели, есть благо. Средство
достижения высшей цели, в которую сливаются все прочие цели, – счастие
составляет высшее благо HYPERLINK \l “sub_189” *(189) . Таким благом
нельзя, конечно, признать внешние блага, как богатство, общественное
положение, знатность, красота. Но, если они не обеспечивают еще, сами по
себе, счастия, – они составляют условие его достижения. Обладание
внешними благами не есть еще счастье, но счастье недостижимо без внешних
благ. Человек не может быть счастлив, если он безобразен, низкого
происхождения или одинок HYPERLINK \l “sub_190” *(190) .

Высшее благо заключается в самой добродетели, которая есть ничто иное,
как руководимая разумом деятельность HYPERLINK \l “sub_191” *(191) .
Пассивность никогда не дает счастия. В дополнение к сократовскому
положению, что лучше терпеть зло, чем причинять его другим, Аристотель
выдвигает положение, что лучше делать добро, чем принимать его от
других.

Соответственно делению души на две части, разумную и волевую HYPERLINK
\l “sub_192” *(192) , Аристотель делит добродетели на головные
(дианоэтические) и сердечные (этические). К первой группе относится
мудрость, благоразумие, ко второй – мужество, щедрость, великодушие,
справедливость и др. HYPERLINK \l “sub_193” *(193) . Добродетель
первого рода почти всегда является результатом образования, обучения.
Добродетель же второго рода является последствием привычного образа
действий HYPERLINK \l “sub_194” *(194) . Поэтому Аристотель совершенно
не разделяет мнения Сократа, будто добродетель всецело сводится к
знанию, будто нельзя сознательно делать зло HYPERLINK \l “sub_195”
*(195) . Взгляд Сократа основан на игнорировании волевой стороны в душе
человека. мало еще, чтобы человек знал, что делать, нужно, чтобы он, по
сознательном размышлении, захотел действовать так, как подсказывает ему
разум HYPERLINK \l “sub_196” *(196) . В действительности все зависит от
того, к чему человек привык. Человек становится справедливым, совершая
акты справедливости, становится умеренным, проявив не раз умеренность.
Без ряда действий в духе известной добродетели не сделаешься
добродетельным HYPERLINK \l “sub_197” *(197) .

Среди добродетелей, имеющих своим источником волю, Аристотель указывает
на мужество, самообладание, щедрость, благородство, снисходительность,
общительность, веселость, справедливость. Нельзя не заметить, что
нравственный облик человека представляется Аристотелю под углом
аристократического зрения. Среди перечисляемых им добродетелей не
нашлось места самопожертвованию, состраданию, отзывчивости, любви к
обиженным и угнетенным. На великого мыслителя наложили свою печать
эллинизм и общественная среда, в которой он жил, оправдывая тем его
положение, что нравственность складывается не столько под влиянием
разума, сколько под действием привычного поведения и образа мыслей.

Истинная добродетель заключается в поведении, равно далеком от
противоположных порочных крайностей. Высший принцип нравственного
поведения состоит в соблюдении золотой середины. Мужество – это
добродетель, составляющая среднюю между безрассудством и трусостью,
щедрость – среднюю между расточительностью и скупостью. Очевидно, что
определение этой средней возможно лишь при помощи разума так же, как и
решение задачи о нахождении центра круга HYPERLINK \l “sub_198” *(198)
. Таким образом Аристотелю приходится признать выдающуюся роль разума в
нравственном поведении, которую он ранее отрицал в пользу привычного
образа действий.

VII. Среди добродетелей Аристотель уделяет особенное внимание
справедливости.

Справедливость есть воздаяние каждому того, что ему следует. Она также
состоит в золотой середине, которой является равенство между причиненной
несправедливостью и несправедливостью испытанной, между полученным
более, чем следовало, и обладаемым менее, чем следует. Следовательно,
это есть равенство отношения HYPERLINK \l “sub_199” *(199) .

Уравнение относится или к общей сумме благ, какая имеется в
государстве, или к количеству благ, какое принадлежит каждому в
отдельности HYPERLINK \l “sub_200” *(200) . В первом случае мы имеем
справедливость распределительную (justitia distributiva), во втором –
справедливость уравнительную (justitia commutativa).

Справедливость первого рода состоит в том, что в государстве каждому
должно быть уделено благ по его достоинству . Таков принцип
справедливости распределительной. Но понимание достоинства будет в
разное время и в разных условиях далеко не одинаковым: в олигархии
достоинство определяется по богатству или по рождению, в аристократии –
по добродетели HYPERLINK \l “sub_201” *(201) . Распределение касается
благ, материальных и нематериальных, общественного положения, власти,
почета. Так как справедливость есть равенство отношения, то она может
быть выражена в пропорции. Для справедливости в распределении Аристотель
предлагает геометрическую пропорцию: одно лицо должно иметь благ во
столько раз больше, чем другое, во сколько раз первое достойнее второго.

Справедливость в уравнении уже предполагает распределение выполненным,
и касается отношений частных лиц между собой. Здесь достоинство не имеет
значения. Безразлично, достойный ли человек присвоил себе что – либо из
имущества человека темного или наоборот; безразлично, кто совершил
прелюбодеяние, достойный или недостойный. Закон обращает внимание только
на различие правонарушений; он имеет дело с лицами, как совершенно
равными. Закон исследует лишь, кто причинил вред и кто потерпел, кто
виновен и кто жертва HYPERLINK \l “sub_202” *(202) .

Очевидно, мы здесь в сфере гражданского права. Это признает и сам
Аристотель HYPERLINK \l “sub_203” *(203) . Причем он делает различие,
возникает ли отношение добровольно или же нет. К первым он относит:
покупку, продажу, заем, поручительство, наем личный и имущественный,
поклажу. Это сфера договоров. Ко вторым Аристотель причисляет: кражу,
отравление, переманивание прислуги, лжесвидетельство, грабеж, увечье,
оскорбление.

В области договорной справедливость проявляется в форме талиона. В
обмене вещами должно принимать во внимание эквивалентность: каждый
должен отдать такую же ценность, какую сам получил. Аристотель уже
знаком с вопросом, что такое ценность, как и со многими другими
экономическими вопросами. Ему известно различие потребительной и меновой
ценности HYPERLINK \l “sub_204” *(204) . Он понимает, что меновая
ценность зависит от общности человеческих потребностей, без которых не
существовало бы обмена HYPERLINK \l “sub_205” *(205) . Чтобы обмен стал
возможен, чтобы обмениваемые вещи были в каком – либо отношении
соизмеримы. Таким общим измерителем ценности являются деньги, которым
Аристотель приписывает еще и роль сохранителя ценности в тех случаях,
когда непосредственный обмен невозможен HYPERLINK \l “sub_206” *(206) .
С точки зрения талиона, господствующего в договорных отношениях, рост не
может быть допущен. И Аристотель так именно относится к росту при
займах.

Во второй группе частных отношений, в которых применяется уравнительная
справедливость, т. е. в правонарушениях, основной принцип состоит в
нахождении средней между потерей и выгодой: каждый должен получить
столько, сколько он имел до обстоятельства, вызванного не его волей
HYPERLINK \l “sub_207” *(207) . Здесь Аристотель находит возможным
воспользоваться арифметической пропорцией: имущество имущество
потерпевшего ущерб по вине другого должно быть настолько увеличено в
ценности, насколько имущество причинившего ущерб стало больше по
сравнению с ценностью, какую оно имело до правонарушения. Аристотель
упускает из виду, что обогащение на стороне причинившего вред не всегда
экономически соответствует обеднению на стороне потерпевшего.

Справедливости Аристотель придает такое большое значение, что сам
колеблется, признать ли ее только одним из видов добродетели, или
отожествить вполне с добродетелью HYPERLINK \l “sub_208” *(208) .

VIII. Воззрения Аристотеля на сущность права его и его отличие от
нравственности трудно уловимы, во – первых, ввиду крайней их
разбросанности по всем сочинениям, а во – вторых, ввиду недостаточной
отчетливости их в миросозерцании философа. Порой кажется, что Аристотель
сливает нормы права с правилами общежития вообще, порой же отличает
право от морали, обнаруживая их взаимное влияние, иногда Аристотель как
будто признает правом только нормы, установленные государством, иногда
ссылается на естественное право и им опровергает первые.

Аристотель оценивает вполне значение права. “Необходимо, чтобы закон
сопровождал всю жизнь человека, так как большинство людей повинуются
скорее необходимости, чем рассудку, и страху перед наказанием более, чем
чести. Правильно указывали, что законодатель должен привлекать людей к
добродетели убеждением и призывать их к долгу во имя блага, в
уверенности, что сердце честных людей, подготовленное добрыми нравами,
услышит этот голос, но что, помимо того, что законодатель должен
установить меры воздействия и наказания против строптивых и извращенных
людей и даже совершенно освобождать государство от нравственно погибших”
HYPERLINK \l “sub_209” *(209) . Весь строй политического общежития
держится на праве HYPERLINK \l “sub_210” *(210) . Только закон обладает
побудительной силой, равной силе необходимости HYPERLINK \l “sub_211”
*(211) .

Вопрос о том, что лучше, быть ли под властью совершенного человека или
совершенных законов, Аристотель как будто разрешает в пользу законов.
основанием к тому служить то, что всякому человеку свойственны страсти;
закон же всегда бесстрастен. Это не мешает однако Аристотелю, вопреки
началу законности, признавать, что монарх более способен войти в
обсуждение каждого отдельного случая, и что его нельзя лишать права
исправлять недостатки закона HYPERLINK \l “sub_212” *(212) . При
обсуждении демократического строя Аристотель уже решительно заявляет,
что государственное устройство возможно только при господстве законов,
при которых органам власти остается лишь применять правила к отдельным
случаям HYPERLINK \l “sub_213” *(213) .

Аристотель указывает на отличие нравственных обязанностей от правовых
HYPERLINK \l “sub_214” *(214) . Но в то же время он выставляет
положение: что законно, то и справедливо HYPERLINK \l “sub_215” *(215)
. Если нарушать законы несправедливо, а соблюдать справедливо, очевидно,
что все законное вместе с тем и справедливо; все поступки, согласные с
законом, законны, а все законное справедливо HYPERLINK \l “sub_216”
*(216) . Справедливость может существовать только там, где есть закон
HYPERLINK \l “sub_217” *(217) . Добродетель тем важна с государственной
точки зрения, что она подготовляет повиновение законам HYPERLINK \l
“sub_218” *(218) .

Законы бывают писаные и неписаные HYPERLINK \l “sub_219” *(219) .
Неписанное право составляет все же часть правил, установленного
государством HYPERLINK \l “sub_220” *(220) . То и другое вместе
противополагаются неписанному праву, которое установлено не
государством, а самой природой. Это те нормы, которые всюду одинаковы и
не зависят от воли законодателей. Иные не верят в неизменное право,
которое можно было бы допустить, если бы оно действовало так же
неизменно, как огонь: ведь не иначе же горит огонь в Персии, чем в
Греции HYPERLINK \l “sub_221” *(221) . Аристотель не разделяет такого
взгляда, но сущность его возражений остается совсем невыясненной.

Несомненно во всяком случае, что Аристотель верит в существование
права, не установленного тем или другим государством, а общепризнанного,
хотя нигде не записанного HYPERLINK \l “sub_222” *(222) . У Аристотеля
не раз встречаем ссылку на законы природы. К таким неизменным законам
природы относит философ: разделение людей на рожденных повелевать и
рожденных повиноваться, господство мужа над женой, рабство, войну между
эллинами и варварами.

Это естественное право представляет собою нечто совершенно отличное от
государственных законов. Оно вступает в силу, когда молчит право,
установленное государством. Тогда оно подсказывает суду решение. Пробелы
в законодательстве случаются или против воли законодателей или по их
воле. Законодатели могут забыть, упустить из виду то или другое, но
могут и признать себя бессильными в развитии всех деталей, применительно
к каждому отдельному случаю HYPERLINK \l “sub_223” *(223) . И вот
естественное право “побуждает извинить человеческие слабости, взирать не
на закон, а на законодателя, сообразоваться не с буквою, а с духом
постановлений, не с проступком, а с намерением, принимать в соображение
всю обстановку, взвесить не то, что такое теперь преступник, но чем был
всегда этот человек” HYPERLINK \l “sub_224” *(224) .

Аристотель одобряет те законодательства, которые по возможности
подробно нормируют отношения людей: чем менее простора усмотрению судей,
тем лучше. В подтверждение этого положения приводятся следующие
соображения. законы являются следствием долгого и всестороннего
обсуждения, тогда как судебные решения постановляются сразу. Легче найти
одного или несколько просвещенных судей. Законы определяют отношения с
точки зрения общей и в виду будущего, судебные же решения постановляются
с точки зрения конкретного случая и применительно к настоящему случаю
HYPERLINK \l “sub_225” *(225) . Можно думать, что желание видеть
общественную жизнь строго нормированной законодателем побудило
Аристотеля выставить положение: все, что законом не определено, –
запрещено HYPERLINK \l “sub_226” *(226) .

В связи с вопросом о сфере судейского усмотрения, нельзя не
остановиться на понимании Аристотелем судейской деятельности. Если
справедливость есть середина между двумя крайностями, то судья – это
живая олицетворенная справедливость. К судье обращаются, чтобы найти
точку примирения, среднюю между тяжущимися. Нередко поэтому судьи и
носят название посредников, так как их назначение искать законную
середину между притязаниями сторон HYPERLINK \l “sub_227” *(227) .
Такое представление о судье, как олицетворенной справедливости, не
помешало Аристотелю, как мы видели, отнестись к судьям с некоторым
недоверием.

IX. У Аристотеля встречаем первое указание на различие права
гражданского и публичного. Это различие построено на содержании
охраняемого субъекта. Право может быть рассматриваемо с двух точек
зрения и подлежать соответственно двум определениям HYPERLINK \l
“sub_228” *(228) . Право, предписывая что – либо делать или чего-либо
не делать, имеет в виду того, кто терпит от правонарушения: это будет
или целое или же отдельный член целого. Так, оскорбление или
прелюбодеяние относятся к гражданскому праву, тогда как уклонение от
военной повинности составляет нарушение публичного права. Если
распределение норм во время Аристотеля не соответствует нашему
современному распределению, то принцип остается все тот же. То же в
сущности, начало различия публичного и гражданского права лежит в основе
противоположения распределительной и уравнительной справедливости.

X. При изучении общего строя и особенностей различных государств первый
вопрос, встающий перед исследователем: что такое государство? HYPERLINK
\l “sub_229” *(229) .

Очевидно, что это одна из форм общения и притом высшая. Можно было
ожидать, что Аристотель займется определением этой формы общения в
отличие от других; но Аристотель, признавая сложность понятия о
государстве, обращается к определению понятия о гражданине, как элементе
государства. Вследствие такого оборота Аристотель попадает в circulus
vitiosus, потому что понятие о гражданине предполагает понятие о
государстве.

Но Аристотель думает избегнуть трудности, давая своеобразный взгляд на
то, что такое гражданин. Отличительный признак понятия о гражданине –
это право выполнять функции судебные и административные HYPERLINK \l
“sub_230” *(230) . Трудность еще более возрастает. Если граждане только
те, кто призван к административным и судебным функциям, то что же
представляет собой остальная часть населения, что представляет собой все
население в монархии, где функции сливаются в лице одного государя? Эти
вопросы не избегли внимания Аристотеля. В благоустроенном государстве
представители труда не пользуются правами гражданства. Это потому, что
граждане должны быть свободны от всяких забот, кроме государственных:
кто должен зарабатывать кусок хлеба, тому некогда думать о благе
государства. Поэтому наравне с иностранцами, с детьми, трудящиеся живут
в государстве, не будучи гражданами HYPERLINK \l “sub_231” *(231) . На
второй вопрос Аристотель дает такой ответ: данное им понятие о
гражданине применимо только к демократии HYPERLINK \l “sub_232” *(232)
. Но тогда монархия, лишенная граждан, не есть государство, так как
государство определяется образующими его элементами, т. е. гражданами.
Еще более странно, когда Аристотель различает государства смотря по
тому, все ли граждане принимают участие в государственном управлении или
не все HYPERLINK \l “sub_233” *(233) .

Таким образом, попытка определить понятие о государстве понятием о
гражданине не удалась Аристотелю.

Причина государственного общения лежит в природе человека HYPERLINK \l
“sub_234” *(234) . Это существо по природе общительное. Под этим
выражением Аристотель понимает, что человек инстинктивно желает
государственного общения, хотя бы он и не сознавал всего значения
взаимной помощи. В государство людей загоняет самый инстинкт жизни
HYPERLINK \l “sub_235” *(235) .

Как высшая форма человеческого общежития, государство является
продуктом исторического развития. Исходным пунктом этого развития служит
семья, которая ни в каком случае не может быть признана государством,
потому что различие здесь не только количественное, но и качественное
HYPERLINK \l “sub_236” *(236) . Союз семей составляет общину, а союз
общин образует государство. Таким образом каждая низшая форма содержит
in potentia высшую. Процесс развития форм общения твердо установлен
Аристотелем и в соответствии с его основным философским воззрением.
Дальнейшей формой, которая поглощает отдельные государства – города,
была бы нация HYPERLINK \l “sub_237” *(237) , но Аристотель
отказывается видеть государственную форму за пределами тех небольших
политических союзов, какими являлись государства греков.

XI. У Аристотеля мы не встречаем вполне ясного представления о
государственной власти. Философ признает с одной стороны, что
государственная власть и государственное устройство одно и то же
HYPERLINK \l “sub_238” *(238) ; с другой выдает деление функций власти
за деление органов власти законодательных и судебных HYPERLINK \l
“sub_239” *(239) .

Рассматривая различные виды государственного устройства, Аристотель
выставляет классификацию форм правления, получившую от него такую
известность, хотя основания ее были известны греческой философии и
ранее. Аристотель принимает несколько признаков классификации. Формы
правления разделяются прежде всего на правильные и неправильные, смотря
по тому, имеют ли в виду правящие общее благо или личный их интерес
HYPERLINK \l “sub_240” *(240) . По этому основания монархия
противополагается тирании, аристократия – олигархии. Другой признак
выражается в числе лиц, составляющих правительство – один, меньшинство
или большинство. По этому началу различаются монархия, аристократия,
политейя, как правильные, тирания, олигархия, демократия как
неправильные формы правления, как извращение первых HYPERLINK \l
“sub_241” *(241) . Сам Аристотель решающее значение придает характеру
правления, а не числу лиц, распоряжающихся властью. Тем более, что
Аристотель, сверх цели управления и организации власти, присоединяет еще
признак социально-экономический. Различие между демократией и олигархией
Аристотель готов видеть не столько в характере управления, которое и тут
и там одно и то же, не в числе правящих лиц, а в богатстве и бедности.
Демократия там, где правящее большинство бедно, хотя и свободно,
олигархия там, где правящее меньшинство богато HYPERLINK \l “sub_242”
*(242) . Если бы государство состояло из 1.300 человек, из которых 1000
было бы богатых, то сосредоточение власти в руках этого большинства не
сделало бы правление демократическим.

Впрочем, Аристотель отрицает резкие грани между указанными им формами
правления, во всяком случае, различие между ними гораздо меньше, чем это
кажется с первого взгляда HYPERLINK \l “sub_243” *(243) .

Это не мешает Аристотелю давать характеристики различных
государственных порядков, причем более всего удалось ему обрисовать
демократию и олигархию. Демократию он готов сблизить с тиранией. Когда
власть переходит к народу и воля его становится выше велений закона,
начинается господство худшей тирании. Появляются льстецы, демагоги,
которые умеют найти слабые струны толпы и приобретают такое доверие, что
успевают вырывать распоряжения, отменяющие тот или иной закон. Олигархия
характеризуется тем, что сосредоточенная в руках немногих
государственная власть способствует все большему сосредоточению богатств
в руках правящего класса, который постепенно превращается в сословие,
наследственно пользующееся исключительным правом управления HYPERLINK \l
“sub_244” *(244) .

Аристотель уделяет целую книгу вопросу о причинах революций,
потрясающих каждую из форм государственного устройства. Эти причины,
вызывающие революционное движение, всегда бывают очень глубоки,
обусловливаются основательными мотивами, хотя бы повод и казался
пустяшным HYPERLINK \l “sub_245” *(245) . И здесь главным образом
причина оказывается экономического свойства: это нарушение принципа
золотой середины, резкое противоположение богатых и бедных HYPERLINK \l
“sub_246” *(246) .

XII. Семья составляет не только исходный пункт развития общественных
форм до государства, но и ячейку государства, потому что государство
состоит из семей HYPERLINK \l “sub_247” *(247) .

Семья – это государство в миниатюре. Глава семьи является тем именно
пастырем, о котором говорит Гомер, называющий так Агамемнона. В семье
нельзя не усмотреть зачатков всех форм правления: отношение главы дома к
детям и рабам – элемент монархический, отношение мужа к жене – элемент
аристократический, отношение детей между собой – элемент демократический
HYPERLINK \l “sub_248” *(248) .

Аристократический характер отношения мужа к жене основывается на том,
что мужчина существо более совершенное, чем женщина HYPERLINK \l
“sub_249” *(249) , а все более совершенное призвано повелевать над всем
менее совершенным – таков закон природы HYPERLINK \l “sub_250” *(250) .
Поэтому женщина обязана повиноваться своему мужу. Назначение женщины,
вопреки мнению Платона, совсем иное, чем мужчины: дело мужчины
приобретать для дома, дело женщины сохранять в доме HYPERLINK \l
“sub_251” *(251) .

Отцовская власть основывается на рождении и любви. Она имеет чисто
царский характер. Перед отцом у детей нет воли. Отец гражданин in actu,
имеет любовное попечение о детях, как гражданах in potentia. Поэтому
власть отца монархична, но не тиранична, как напр., в Персии, где дети
на положении рабов, где имеется в виду не благо детей, а интерес отца,
как хозяина HYPERLINK \l “sub_252” *(252) . Впрочем, Аристотель право
отца на детей называет правом собственности, отношение отца к детям
считает делом домашним; в отношении детей отец не может быть
несправедлив, как не может он быть несправедлив в отношении к самому
себе HYPERLINK \l “sub_253” *(253) .

Наконец, отношение главы дома к рабам построено на личном интересе
хозяина, и поэтому имеет характер тиранический. Аристотель подробно
останавливается на рабстве, ввиду, очевидно, все более возбуждаемых
сомнений в справедливости этого института HYPERLINK \l “sub_254” *(254)
. Она дает полное оправдание рабству, и его аргументы долго служили
авторитетным оружием, особенно в те времена, когда доказательство
взвешивается не по силе его убедительности, а по силе его
авторитетности.

Великий греческий мыслитель выдвигает главным образом два соображения в
пользу рабства: его необходимость и его естественность. Рабство
необходимо, потому что граждане должны иметь доступ для занятия
общественными делами, философией, искусствами. Связанный материальными
заботами не имеет свободного духа. А пока необходимые человеку вещи не
будут изготовляться сами, без участия человеческих рук – “пока
прядильный челнок не побежит сам” – нельзя обойтись без помощи рабов.
Рабство естественно, потому что сама природа предназначила одних людей
повелевать, других повиноваться. Люди с рабской душой и не могут быть
ничем иным, как только рабами. Сама природа, утверждает Аристотель,
наделила рабов иной организацией, чем свободных: у первых нескладная
сила, у вторых – прямой стан и гибкость. Здесь философ подходит к
вопросу, не нарушается ли это естественное соотношение военным успехом,
не делается ли благодаря войне свободный по природе рабом по
установлению? Вопрос этот, видимо, ставился современниками Аристотеля и,
следует признать, последний не нашел на него утвердительного ответа.

XIII. Вопросам уголовного права Аристотель уделяет мало внимания, и это
дало повод некоторым видеть здесь доказательство неполноты дошедшей до
нас “Политики”, так как невероятно, чтобы такой мыслитель не остановился
подробнее на преступлении и наказании.

Аристотель отвергает верность учения пифагорейцев, отстаивавших идею
возмездия. Во многих случаях оно явно непримиримо. Напр., должностное
лицо наносит кому-либо удар – нельзя же допустить, чтобы и его били;
или, наоборот, кто-нибудь побьет занимающего государственную должность –
разве можно ограничиться только ударом? Притом необходимо принимать в
соображение различие непроизвольных и сознательных преступлений
HYPERLINK \l “sub_255” *(255) .

В основание наказания Аристотель кладет начало целесообразности.
Наказание имеет устрашительное значение, потому что люди, не
повинующиеся голосу совести, подчиняются угрозе; оно имеет
исправительное значение, потому что высшая цель государства – это
добродетель и высшая его задача направлять на этот путь сбившихся.
Наконец, в отношении безнадежных людей, вредных для общества, цель
состоит в обезвреживании HYPERLINK \l “sub_256” *(256) .

Применение наказания предполагает свободную волю, без которой нет
преступления HYPERLINK \l “sub_257” *(257) . Там, где действие
обусловливается случаем, не может быть речи о наказании HYPERLINK \l
“sub_258” *(258) . Человек наказуем, однако, за намеренное приведение
себя в состояние невменяемости, напр. за опьянение, но не за проступок,
совершенный в опьянении HYPERLINK \l “sub_259” *(259) .

XIV Позитивность Аристотеля не помешала ему, как и Платону, начертать
картину идеального государства. Только картина эта представляется
неполной, потому ли, что философ не успел докончить “Политики”, потому
ли, что это произведение не дошло до нас полностью, потому ли, что у
философа вовсе не сложился цельный идеал. Только немногие склонны
думать, что очерк, даваемый Аристотелем в двух главах, охватывает вполне
идеал государства. Неправильность последнего мнения обнаруживается из
слов самого Аристотеля, который не раз обещает сказать то, чего мы не
находим у него. Вернее всего, что эта часть “Политики” осталась
незаконченной.

Когда имеешь в виду начертить план совершенного государства, необходимо
определить, прежде всего, цель государства. Цель государства – доставить
счастие граждан. Счастие состоит в добродетели. То государство будет
идеальным, в котором каждый гражданин, каков бы он ни был, может,
благодаря законам, проявлять добродетель и обеспечивать себе счастливое
существование HYPERLINK \l “sub_260” *(260) . Совершенным
правительством будет то, которое дает обществу наиболее полное счастье
HYPERLINK \l “sub_261” *(261) . Аристотель положительно отрицает, чтобы
целью государства могла быть война, как это полагали некоторые из его
современников, и чтобы государственное устройство должно было
приноравливаться к этой единственной цели, как это было в Спарте.
Военная организация есть только средство, обеспечивающее иные, высшие
цели государственного существования HYPERLINK \l “sub_262” *(262) .

Обращаясь к вопросу, при каких условиях достижим поставленный идеал,
Аристотель встречается, прежде всего, с распространенным в его время
мнением, что государства должны быть большие. Этого взгляда философ не
разделяет. Возможно ли, правильно организовать большое общежитие?
Возможно ли, говорить с такой массой граждан? Возможно ли, командовать
таким огромным количеством людей? В нецелесообразности больших
государств Аристотеля убеждает как наблюдение, так и разум. Однако
государство не должно быть слишком малым, потому что оно не будет в
состоянии удовлетворить своим потребностям. Необходимо держаться
середины между крайностями: государство не должно быть меньше того
размера, при котором обеспечиваются его потребности, оно не должно быть
больше того размера, за пределами которого утрачивается возможность
правительственного надзора HYPERLINK \l “sub_263” *(263) . Это не
мешает, впрочем, Аристотелю признавать значение крупного государства:
если бы греки образовали одно государство, они победили бы весь мир
HYPERLINK \l “sub_264” *(264) .

Вопреки Платону, Аристотель желал бы, чтобы государство было
расположено у моря. Он сознает тот нравственный вред, который происходит
от постоянного соприкосновения с иностранцами, воспитанными в духе
совершенных иных законов HYPERLINK \l “sub_265” *(265) . Но
экономические и стратегические соображения заставляют его пренебречь
этой опасностью HYPERLINK \l “sub_266” *(266) .

Состав населения должен соответствовать целям государства. Народы,
живущие в холодном климате, даже в Европе, вообще полны отваги, но они
не высоко стоят в умственном и промышленном отношении. Конечно, они
свободны, но не способны к политическому сплочению и потому никогда не
могли одержать верх над врагами. В Азии, наоборот, народы более одарены
разумом и вкусом, но зато лишены мужества, а потому находятся всегда под
игом рабства. Только греки, находясь по местоположению в середине между
варварами и азиатами, соединяют в себе те и другие качества: они
мужественны и развиты HYPERLINK \l “sub_267” *(267) . Поэтому только
греки составляют материал, подходящий для образования населения в
идеальном государстве.

Относительно наилучшей формы правления взгляды Аристотеля отличаются
такой неопределенностью, что одни видят в нем монархиста, другие –
демократа, третьи обнаруживают в нем несомненные аристократические
тенденции. Правы первые, когда приводят мнение Аристотеля, что лучшая
власть – это царская HYPERLINK \l “sub_268” *(268) . Когда Аристотель
говорит, что в аристократическом правлении все граждане – люди вполне
нравственные, что только здесь хороший человек и хороший гражданин одно
и то же HYPERLINK \l “sub_269” *(269) , можно думать что его симпатии
склоняются на сторону аристократии. Когда Аристотель в определении
государства берет исходным пунктом понятие о гражданине и утверждает,
что только в демократии имеются граждане в настоящем значении слова
HYPERLINK \l “sub_270” *(270) , – можно думать, что единственным
правлением, обеспечивающим общее счастье, является, с точки зрения
Аристотеля, демократия.

По-видимому, в настоящем вопросе Аристотель стоит на иной точке зрения.
Лучшая форма правления не может быть указана вообще, для всякого времени
и места: наилучшее государственное устройство то, которое соответствует
условиям времени и места. Но такая относительность и историчность
политического идеала не вполне согласуется с указанной выше
абсолютностью его.

Со стороны социальной Аристотель, следуя началу золотой середины, желал
бы, чтобы преобладающее значение имел средний класс. Только при этом
условии государство будет спокойной внутри. Политическое преобладание
богатых вызывает постоянное недовольство в массах, преобладание бедных
ведет к несправедливому управлению. Средний класс имеет сдерживающее
значение. Из среднего класса вышли лучшие законодатели, к которым
Аристотель причисляет Солона, Ликурга (!) и других HYPERLINK \l
“sub_271” *(271) .

Поземельное устройство Аристотель предполагает не на коллективных
началах, как Платон, а на индивидуалистических. Государственная
территория делится на две части: одна составляет государственное
достояние, другая – частное. Из государственных земель должны
удовлетворяться потребности религиозного культа и общественных обедов,
за которые Аристотель сильно стоит. Частная же поземельная собственность
должна состоять из двух участков: внутреннего и пограничного. Это
делается для того, чтобы заинтересовать каждого в отражении
неприятельских нападений HYPERLINK \l “sub_272” *(272) .

XVII. Как ячейка государства и источник пополнения населения – семья не
может не обратить на себя внимания политика. Аристотель смотрит на брак
всецело с точки зрения потомства.

В интересах последнего, брак должен подвергаться государственной
регуляции со стороны возраста вступающих в брак. Брак не может быть
допущен для лиц мужского пола ранее 37 лет, женского – 18 лет. До
достижения этого предела брак недопустим, во-первых, потому, что ранние
браки, как это наблюдается на животных и на людях там, где разрешаются
ранние браки, дают слабое потомство, во-вторых, потому, что слишком
молодые женщины не выдерживают родов, в-третьих, потому, что между
родителями и детьми должен бить довольно значительный промежуток лет,
обеспечивающий уважение молодежи к возрасту и солидности родителей.

Брак не должен быть разрешен и в позднем возрасте, потому, во-первых,
что дети, производимые в преклонных годах, обнаруживают большей частью
физическую и духовную дряблость, а во-вторых, потому, что между
родителями и детьми не должно быть слишком большой разницы в годах. За
пределами 50-летнего возраста необходимо отказаться от производства
детей HYPERLINK \l “sub_273” *(273) .

Регуляция потомства происходит еще и с другой стороны: не стоит
воспитывать детей, которые по своему физическому сложению не
обеспечивают здорового населения. Законом следует запретить вскармливать
уродливых детей. Число детей должно быть удерживаемо в пределах
определенного населения посредством вытравления плода, если уже нравы
противятся простому оставлению на произвол судьбы HYPERLINK \l “sub_274”
*(274) .

XVIII. Вопрос о воспитании, как и следовало ожидать, привлек к себе
внимание Аристотеля, не менее чем Платона. Человек делается
добродетельным под влиянием трех факторов: природы, привычки и разума
HYPERLINK \l “sub_275” *(275) . Действие первого фактора определяется
выбором населения из греков, единственно одаренных от природы
качествами, наиболее пригодными для государственного быта. Действие двух
других факторов обусловливается воспитанием и образованием. Отсюда
обнаруживается вся важность для законодателя вопроса о подготовке
молодого поколения HYPERLINK \l “sub_276” *(276) .

Первый вопрос, который возникает здесь, это вопрос о том, должно ли
воспитание быть общественным или домашним? Все симпатии Аристотеля на
стороне первого: “Так как государство, как целое, имеет в виду одну лишь
цель, то воспитание должно быть непременно одинаковым для всех: а отсюда
следует, что воспитание должно быть общественным делом, а не частным,
хотя последняя система повсюду восторжествовала и ныне каждый учит своих
детей, чему и как ему вздумается” HYPERLINK \l “sub_277” *(277) . Для
Аристотеля “совершенно очевидно, что воспитание должно быть
государственным и направляемо по закону” HYPERLINK \l “sub_278” *(278)
.

Что же касается круга знаний, подлежащих изучению, то Аристотель
признает его спорность и сомнительность, “Одно только бесспорно: это то,
что образование должно охватывать лишь те полезные знания, которые,
безусловно, необходимы. Так как все занятия разделяются на свободные и
рабские, то юношество будет изучать полезное лишь настолько, чтобы не
сделаться ремесленником. Ремеслом называются все те занятия искусством,
знания, которые совершенно бесполезны для подготовления тела, души и ума
свободного человека к осуществлению добродетели HYPERLINK \l “sub_279”
*(279) . Сам Аристотель говорит только о физическом воспитании и о
музыке.

Воспитание должно быть разделено на два периода. До 7 лет дети остаются
дома у родителей, от 7 до совершеннолетия – первый воспитательный
период, когда воспитание должно быть направлено на тело и на образование
привычек, и второй – период совершеннолетия, до 21 года, когда
воспитание имеет своей целью образовать разум человека HYPERLINK \l
“sub_280” *(280) .

Соответственно полученному воспитанию и цели государства, граждане в
идеальном государстве Аристотеля освобождены и отстранены от трудовой
деятельности. Граждане, которые должны иметь в виду только добродетель,
не будут касаться ремесел, торговли, низшего труда, отвращающего от
добродетели. Не по ним и земледельческий труд. Чтобы быть
добродетельным, необходимо свободное время: занятие граждан – дела
военные, государственные, судебные HYPERLINK \l “sub_281” *(281) . Весь
труд по обеспечению материальными благами должен быть возложен всецело
на рабов HYPERLINK \l “sub_282” *(282) .

§ 11. Философия в Риме

Литература: Влияние греческой философии на римское правоведение
выдвигалось еще в XVI веке Куяцием и нашло энергичного защитника в лице
Лейбница. Напротив Д. Вико отвергал решительно это влияние. Hildebrand,
Geschichte und System der Rechts und Staatsphilosophie, т. I, 1860, стр.
523-537; Voigt, Die Lehre vom Jus naturale, aequum et bonum und jus
gentum der Romer, 1856, т. I, стр. 229-266; Carle, La vita del diritto,
1890, стр. 134-167; Moriani, La filosofia del diritto nel pensiero dei
giuresconsulti romani; 1876; Марта, Философы и поэты – моралисты в
Римской империи, рус. перев. 1879. О стоицизме специально: Veygoldt, Die
Philosophie der Stoa nach ihrem Wesen und ihren Schicksalen, 1883;
Ogereau, Essai sur le systeme philosophique des Stoiciens, 1885; Diehl,
Zur Ethik des Stoikers Zeno, 1877; Kuster, Grundzuge der stoischen
Tugendlehre, 1864; Laferriere, De l’influence du stoicisme sur la
doctrine des jurisconsultes romains; L. Stein, Psychologie der Stoa.

I. Можно было думать, что в Риме философия права станет на более
твердую почву, чем в Греции, и даст еще более пышный цвет.

Для этого в Риме было много благоприятных данных. Римская история
представляет собой сплошную картину борьбы имущих классов с неимущими.
Сначала борятся патриции с плебеями, потом, после некоторого затишья, –
оптиматы с пролетариями. Эта борьба невольно должна была выдвигать
социальные вопросы и возбуждать мысль к разрешению на самых широких
основаниях. Эти вопросы, особенно на почве аграрной, ставятся на
практике целым рядом энергичных общественных деятелей, глубоко
образованных, как Гракхи.

Второе благоприятное для философии права условие состояло в том, что
наукой, которая привлекла к себе в Риме особенное внимание, было
правоведение. Ни до, ни после ни в одной стране не проявлялся такой
интерес к правоведению, как в Риме. В то время как мысль Греков была
обращена к природе, мысль римлян всецело сосредоточивалась на обществе и
притом исключительно своем. В то время, как греки проявили творческий
гений в литературе, искусстве, философии, гений римлян нашел себе
выражение в политическом и правовом устроении своего общежития. Для
римлян казалось смешным изучать астрономические законы, не зная твердо
законов своего отечества. Поэтому мысль и интерес римлян
сосредотачивались на правовом порядке и внешней политики. Нигде юристы и
полководцы не пользовались таким уважением, как в Риме. Как в Греции в
школе учили стихи Гомера, так в Риме школьное заучивание наизусть
обратилось на законы XII Таблиц.

Ввиду этого можно было ожидать, что правоведение, ставшее чуть не
государственной наукой Рима, даст блестящие труды по философии права.

II. А между тем философия права не подвинулась ни на шаг в Риме по
сравнению с тем, что уже дала Греция. Если для широких общественных
планов, для социальных перестроений у римской мысли не хватало того
творческого размаха, каким обладали греки, зато можно было думать, что
успехи правоведения находились в тесной связи с разработкой
теоретических вопросов. И, однако, это не подтверждается: римские юристы
почти ничего не внесли в теорию права.

Если философия не сделала в Риме никаких успехов, несмотря на видимые
благоприятные для нее условия, то объяснение этому следует искать в
характере римского народа и в особенностях римского правоведения.

Практичность, составляющая отличительную черту мысли и действий
римлянина, представляется, в сущности, довольно узкой. При отсутствии
глубокой мысли, широкой точки зрения, римляне обнаруживали понимание
лишь ближайших моментов: они хорошо знали, как им следовало поступать в
данную минуту. Практические успехи римлян обусловливались не столько
практическим складом их ума, сколько необыкновенной твердостью
характера, железной волей, об которую разбивались все усилия их врагов.
Как в области внешней, так и в сфере внутренней политики римляне
задавались лишь мыслью, что нужно предпринять, чтобы сделать возможным
сожительство. Их политика заключалась не в преобразованиях, а в
последовательных уступках настоятельным требованиям дня.

Таково было и их правовое творчество. Их не интересовали логическое
соотношение положений, стройность всего действующего права, они не
обсуждали отдаленных экономических и нравственных последствий той или
иной правовой нормы – их занимала лишь необходимость найти разрешение
данному случаю, выдвинутому жизненной волной. Такому направлению
соответствовало творчество права не путем законодательным, а посредством
магистратского эдикта, которым временно испытывалась нормировка
общественной жизни.

Римляне, поражающие цельностью своего характера, не создали себе
цельного философского миросозерцания. Этому препятствовал в Риме военный
и земледельческий тип общества так же, как и в Спарте. Поэтому пришлось
воспользоваться результатами чужой, греческой, мысли.

III. Со второго века до Р. Хр. происходит усиленное перенесение
греческой культуры на римскую почву. Сильные, но грубые победители
поддались культуре ослабевших, но просвещенных греков. Подчинив греков
своей государственной власти, римляне сами подчинились их духовному
могуществу. Религия, домашняя обстановка, воспитание, одежда, обращение
стали с этого времени принимать греческий характер. Эмилий Павел,
победитель Персея, берет себе, в виде военного трофея, библиотеку
македонских царей, а Сулла привозит в Рим сочинения Аристотеля, как
лучший памятник своих малоазиатских походов.

Если греческий язык не вытеснил в жизни римский, то все же знание его,
как средства овладеть культурой, стало необходимым для каждого
образованного римлянина. На греческом языке римляне стали писать,
произносить речи. Из высшего круга употребление греческого языка перешло
в средние классы. Изучение его облегчалось массой рабов, вывезенных из
Греции и сделанных, ввиду их образованности, воспитателями римских
детей.

Искусство, литература, наука, не дававшие до сих пор никаких плодов в
Риме, стали целиком переноситься из Греции, придавая греческий оттенок
римской мысли.

Узкий национализма сменяется космополитизмом греков, проявившимся у них
в последнее время до римского покорения.

Само слово римлянин начинает быстро менять свой характер под влиянием
торгового оборота, созданного на римской почве иностранцами,
нахлынувшими отовсюду к победителям с предложением услуг и товаров. С
одной стороны, национальная гордость, с другой – неприспособленность
норм к требованиям оборота, не позволяли распространить действие старого
права на пришлых торговцев. Пришлось создавать особое торговое право с
сильным иностранным оттенком. А с принятием чужой культуры это право
стало оказывать сильнейшее влияние на старое, национальное.

Воспринимая иностранную культуру, сами римляне внесли в нее весьма
мало. Римская литература, в начале чисто подражательная, и впоследствии
не могла сравниться с греческой ни по силе, ни по обширности. В области
искусства римляне никогда не достигли высоты греческого образца. Римские
театры были не более как подражанием греческих. Изучая греческих
мыслителей, римляне сами не дали ни одного видного мыслителя, не создали
ни одного философского направления. И в области философии права римские
юристы, проникнутые духом греческой мысли, не проявили ни малейшего
творчества.

IV. На римлян и римских юристов в частности оказало наибольшее влияние
то философское учение, которое известно под именем стоицизма.

Философское направление, известное под этим именем, возникает в конце
IV столетия до Р. Хр. и имеет своим основателем Зенона с острова Крита
(342-270). Еще более точно формулировано это учение Хризиппом из Сицилии
(280-204). В половине второго столетия до Р. Хр. в стоицизме происходит
некоторый перелом под влиянием Панэция из Родоса (180-110), который был
современником и неразлучным другом Сципиона Африканского HYPERLINK \l
“sub_283” *(283) . Благодаря имено Панэцию и утвердился стоицизм в
Риме.

V. В основе стоицизма лежит мистическое представление. Стоики
придерживались материалистической точки зрения. Существует только
материя, которая дает начало отдельным вещам и которая одарена силою,
называемой всеобщим разумом. Материалисты в метафизике, стоики являются
сенсуалистами в психологии: душа человека, составляющая часть мирового
разума, представляет собой чистую дощечку, на которой вписывается лишь
то, что дается восприятиями.

Душа, как часть мирового разума, должна стремиться к согласованию с
этим последним. А так как мировой разум – это сама природа, то основная
проблема этическая состоит в том, чтобы жить по разуму, согласно с
природой.

VI. Этика составляет центр стоической философии, а центром стоической
этики является начертание образца совершенного человека.

На вопрос, как надо жить, стоики отвечают: согласно с природой, иначе –
с разумом. По противоположению следует, что в жизни не надо полагаться
всему тому, что не вытекает из требований природы, а является
результатом человеческих установлений. С индивидуальной стороны это
предписание ведет к выработке характера, способного относиться
равнодушно к порождаемым жизненными отношениями волнениями. Силой воли
человек должен выработать в себе презрение к лишениям, равнодушие к
радостям. Главное – освободиться от страстей. Бесстрастный, замкнутый в
себе, сосредоточенный на себе самом, свободный от всяких волнений,
порождаемых внешними условиями существования, гордый и независимый –
таков образец человека по представлению стоиков. С общественной стороны
совершенный человек относится равнодушно к тому, что волнует вообще
граждан, как, напр., национальная гордость или скорбь. Стоик не связан
условиями времени и места – он убежденный космополит.

VII. В идеале стоиков нельзя не подметить некоторых черт сходства с
идеалом циников, с которыми стоики находятся в несомненном родстве как
по условиям происхождения, так и по сущности воззрений. Те и другие
относятся с презрением к внешним благам, но циники последовательно не
только презирали их, но и уклонялись от них, тогда как стоики
пользовались благами, презирая лишь возможность их лишения. Те и другие
подчеркивали индивидуальность против поглощающей силы общества. Но
циники уклонялись от участия в государственной жизни, тогда как стоики
принимали в ней участие, презирая лишь те явления общественной жизни,
которые противоречили их взглядам. В этом крайнем освобождении личности
от общественных уз стоики отличались от Платона и Аристотеля, которые в
подчинении личности шли даже далее того, что представляла окружавшая их
действительность.

VIII. Подчинение жизни требованиям вечного разума природы натолкнуло
стоиков на представление, что единственный источник права – это природа,
единственное право – это право естественное. Мы не можем судить по тем
несчастным отрывкам, которые сохранила нам история из сочинений
греческих стоиков, каково было их учение о естественном праве.
Несомненно, только, что именно их учение оказало то сильное влияние на
римские умы, которое выразилось в преклонении римлян перед jus naturae.

Презирая внешние блага, стоики не отрицают, однако, значения
государства. Но в понимании государства стоиками замечается значительное
отступление от того, как представляли себе государство греческие
философы более раннего периода. Платон и Аристотель жили в то время,
когда государственная жизнь греков сосредоточивалась в узких рамках
небольших городов. Поэтому даже такие крупные мыслители не могли
перешагнуть за пределы понимания государства, как города. Но с того
времени произошли крупные политические перемены. Македонская монархия
объединила много государств в одно, перемешала массу народностей в
подчинении одной власти. Римское государство, бывшее сначала также
городом, постепенно стало расти за эти пределы, и в эпоху господства
стоической философии составляло огромное государство, объединившее под
своей властью много разных народов, поглотившее немало самостоятельных
государств. С точки зрения стоиков государство одно – это весь мир,
народ один – это все люди. Отдельные государства по отношению к этому
целому – все равно, что дома по отношению к городу.

IX. Именно стоицизму выпало на долю представить влияние греческой
философской мысли на римлян. Причиной его успеха является не только то,
что оно оказалось последним по времени направлением греческой философии,
но также и то, что по своему этическому характеру оно наиболее подходило
к психическому складу римского народа. Несмотря на преклонение перед
разумом, основой этики стоиков является воля. Твердость, сила,
спокойствие, выносливость, характерные для стоика, как человека, вполне
соответствовали чертам римского народа, достаточно проявленным как в
частной жизни, так и в политике, внутренней и внешней. Космополитизм
стоической философии совпал со стремлением римского государства
объединить весь известный тогда мир под одной властью.

Сторонники стоицизма в Риме были люди различных общественных классов и
положений: от раба (Епиктет) до императора (Марк Аврелий), от
республиканцев (Брут) до придворных (Сенека). Стоицизм оказал особенные
успехи у юристов в то время, как между поэтами встретил лучший прием
эпикуреизм (Лукреций Кар, Гораций). Это широкое распространение
стоицизма не могло, конечно, не отразиться на единстве направления.
Стоическое мировоззрение представляет ряд оттенков, которые нередко
затрудняют общую его характеристику HYPERLINK \l “sub_284” *(284) .

§ 12. Римские юристы

Литература: Jors, Romische Rechtswissenschaft zur Zeit der Republic, ч.
I, 1888; Kruger, Geschichte der Quellen und Literatur des romischen
Rechts, 1888; Karlowa, Romische Rechtsgeschichte, т. I, 1885, §§ 61,
87-92; Bruns-Lenel, Geschichte und Quellen des romischen Rechts, в
Гольцендорфе Encyclopadie der Rechtswissenschaft, 1902-1904, т. I, §§
46, 53; Pernice, M. Antistius Labeo, т. I, 1873, т. II, 1878, т. III,
1892; Pernice, Ulpian als Schriftsteller, 1885; Kuntze, Der
Provincialjurist Gaius wissenschaftlich abgeschatzt, 1883; Buhl, Salvius
Julianus, т. I, 1888; Боголепов, Значение общенародного гражданского
права в римской классической юриспруденции, 1876; Хвостов, Опыт
характеристики понятий aequitas и aequum jus в римской классической
юриспруденции, 1895.

I. Благодаря особенностям правового творчества в Риме, науке права
пришлось играть видную роль в этом государстве.

Со времени издания XII Таблиц законодательная деятельность в Риме почти
совершенно остановилась. В течение долгой истории римского народа этот
памятник продолжает считаться основой римского права. Между тем в
действительности положительное право римского народа за несколько
столетий успело совершенно преобразиться. Это совершилось при помощи
магистратского эдикта.

Конституция Рима представляла ту особенность, что должностные лица не
были почти вовсе стеснены в своей деятельности юридическими нормами.
Претор или эдил сами объявляли в своем эдикте, какими нормами
предполагают они руководствоваться в тех случаях, которые законом не
определены. Сменяющий своего предшественника магистрат мог остаться при
тех же нормах, если они оказались удачны, но мог, по указанию опыта и,
во всяком случае, по своему усмотрению, изменить их, дополнить или
совершенно отменить. Его нормы были обязательны, и он отвечал за
неправильность своих действий лишь по окончании срока, на который был
избран. Точно также каждый консул или трибун мог остановить распоряжения
другого, и только нравственная ответственность сдерживала их и не
позволяла тормозить дело государственного управления.

Таким образом, в Риме право развивалось не законодательным путем, а
совершенно своеобразно, магистратской практикой, сумевшей создать целую
систему права (jus honorarium), которая стала против законов XII Таблиц
(jus civile). со всею издавна образовавшейся около них практикой
(interpretatio).

Усиленное изменение старого, мало подвижного римского права,
обнаружилось с того момента, как Рим своими победами обратил на себя
общее внимание и привлек к себе массу иностранцев, явившихся с
предложением своих услуг богатым победителям. Сами победители, долго
придерживавшиеся с упорством старого скромного образа жизни, поддались,
наконец, соблазну, стали в оживленные сношения с иностранцами. Торговый
оборот, лишь только успел стать твердой ногой в Риме, начал усиленно
воздействовать на право, действовавшее до того времени ти совершенно не
отвечающее его требованиям.

В пределах того же государства, рядом с национальным гражданским
правом, рассчитанным преимущественно на земледельческий быт, сложилось
торговое право, построенное на началах космополитических (jus gentium).
Эта система права образовалась при содействии претора перегринов,
который разбирал дела между римлянами и иностранцами, и затем стала
воздействовать на нормы права, издаваемые городским претором.

II. Если нормы права не были даны в законодательстве и складывались
постепенно в магистратской практике, то значение юристов выдвинулось
само собой. Когда нет прямого закона, то вопрос, как разрешить каждый
отдельный случай применительно к требованиям времени и с сохранением по
возможности старых форм, требовал не мало умственно энергии. Это и
определило выдающуюся роль юристов в Риме.

Нигде юристы не пользовались таким почетом, как в Риме. К ним
обращались за светом по каждому, даже семейному делу. Нужно ли было
обдумать последствия предлагаемой сделки, нужно ли было обсудить условия
предстоящего процесса, нужно ли было найти выход из осложнившегося
отношения – все спешили к юристу. Двери его дома всегда были открыты для
таких советов, и сам он готов был идти по приглашению в суд, чтобы
поддержать советом.

Наградой за такие услуги был общественный почет, в республиканскую
эпоху – обеспеченные выборы на должность, в императорскую – придворная
должность в роде преторианского префекта (Папиньян, Ульпиан). Почет и
уважение, которыми пользовались юристы, побуждало прилагать старание к
разработке права. В некоторых семьях юриспруденция стала фамильным
занятием.

Юристы приходили на помощь не только частным лицам, но и магистратам.
Если первая роль была более важной, то вторая более существенной. Желая
согласовать свой эдикт с требованиями времени, дать защиту вновь
выдвинутым интересам, магистрат не мог не обратиться к содействию
юристов, если только он сам не был выдающимся юристом.

Судья не мог не склониться перед авторитетным мнением всеми уважаемого
юриста, если оно было представлено ему одной из тяжущихся сторон. Он не
решился бы пренебречь нравственным авторитетом, так как вся его
ответственность основывалась также на нравственных началах, на оценке
его деятельности со стороны общественного мнения. Тем более, что в
сомнительных вопросах и сам судья обращался к содействию того же
сведущего лица.

III. Римских юристов приглашали не для того только, чтобы указать,
какие нормы действующего права должны быть применены к данному случаю;
но также и затем, чтобы указать, какие нормы должны действовать, чтобы
данный случай мог быть разрешен соответственно требованиям времени. Они
не только подыскивали большую посылку в силлогизме применения права, –
они ее создавали. Здесь открывалось такое широкое поле для творчества
римских юристов, какого никогда не имели юристы в иное время, в другом
месте.

Откуда же почерпнули юристы материал для своего творчества? Что
подсказывало им, каковы должны быть нормы для восполнения или замены
действующих?

Нужно иметь в виду, что римские юристы не были кабинетными учеными, они
находились в центре правовой жизни народа. Неудовлетворительность права
в том или ином отношении, создаваемая жизнью, передавалась немедленно и
им. Затем, следует обратить внимание на то, что Риме юристы могли
наблюдать, благодаря наплыву иностранных купцов, различные обычаи и
правовые воззрения. Юристы могли подмечать сходство норм или
превосходство одних над другими. Наконец, некоторые положения могли быть
извлечены логически из существующих уже, как естественное следствие из
цели института или из соответствия другим его частям.

Так как римское право, сложившееся исторически, не отвечало новым
запросам потому, что оно было рассчитано только на римских граждан и что
оно было совершенно непригодно для торгового оборота, то необходимо было
поискать иной источник. В своем творчестве правил общественного
поведения римские юристы руководились тем, 1) что так поступают все
вообще народы, 2) что так поступать подсказывает чувство справедливости
и требования оборота, 3) что иначе поступать нельзя, не став в
противоречие с естественным порядком вещей.

С формальной стороны юристы старались связать свои предложения с
действовавшим правом, представить их как бы развитием последнего. Фикция
– излюбленное средство римских юристов: как будто по имени норма старого
права и соблюдена, а в действительности отношение определяется заново.

IV. Взгляды самих римских юристов на источники действовавшего в Риме
права и на материалы для творчества не отличаются ясностью и
определенностью. Это свидетельствует, конечно, о слабости их
философского образования. Правда, для нас почти совсем утратилась
индивидуальность римских юристов вследствие того, что сочинения их не
сохранились в подлиннике. Но то, что осталось, дает основание упрекать
римских юристов в отсутствии точных представлений об источниках права.

Относительно jus gentium взгляды юристов обнаружили, прежде всего,
неустойчивость: оно представлялось им то положительным римским правом,
то лишь философским. То и другое воззрение имеет свое основание в
своеобразности правообразования в Риме. Насколько jus gentium
применялось к лицам и отношениям, которых не имело в виду jus civile,
насколько обязательность его основывалась на общепризнанности со стороны
всех народов – оно не было положительным. Такие нормы могли быть
рекомендуемы, но не обязательны в юридическом смысле. Но, насколько
положения, наблюдаемые у других народов, с которыми пришлось римлянам
столкнуться, рекомендуемые юристами, являются обязательными для претора
перегринов, призванного судить римлян с иностранцами по этим именно
нормам – jus gentium было правом положительным.

От греческой философии приняли юристы римское представление о jus
naturale. В сохранившемся в воззрении знаменитого юриста Ульпиана
проглядывается полная неуясненность этого понятия. С одной стороны jus
naturale является правом, вытекающим с необходимостью из насущных
потребностей всего живого мира. Поэтому такое право определяет поведение
и жизнь так, как и животных, это то право quod natura omnia animalia
docuit HYPERLINK \l “sub_285” *(285) . Законы природы смешиваются с
нормами права. С другой стороны по взгляду Ульпиана jus naturale имеет
применение только к человеческим отношениям, так как подобные поступки,
как воровство, расторжение брака, не могут быть совершены животными
HYPERLINK \l “sub_286” *(286) .

Что же является источником этого естественного права? Римские юристы
ссылаются на вечный разум стоиков, которому придают название naturalis
ratio. Таким образом, естественное право отличается от общенародного,
потому что первое основывается на естественной необходимости, а второе
на общепризнанности. Напр., рабство принято было у всех народов,
известных Риму, но это еще не значит, по мнению юристов, чтобы оно
согласовалось с требованиями природы. Естественное право отличается от
национального, потому что первое присуще всем людям или даже всем
животным существам, тогда как второе – лишь римскому народу.

Однако, при ближайшем рассмотрении этих различий, последние значительно
теряют в своей резкости. В самом деле, какая причина тому, что все
народы принимают известный институт? Не потому ли именно, что он
отвечает необходимости, что он естествен? Юрист Гай, не колеблясь,
отвечает, что в основе jus gentium лежит naturalis ratio. В таком случае
jus gentium сливается с jus naturale HYPERLINK \l “sub_287” *(287) .
Если естественное право вытекает необходимо из требований природы, то
оно не может быть чуждо и римскому jus civile.

Когда нельзя сослаться ни на естественную необходимость, ни на
общепризнанность нормы, остается еще одно средство – прибегнуть к
чувству справедливости (aequitas). Конечно, это мерило с течением
времени, с изменением умственного и нравственного мировоззрения,
подвергалось само изменению. Хотя римские юристы, в оправдание своих
решений, не раз ссылались на aequitas, но они не дали нам определения
этого понятия. По-видимому, под этим именем они понимали то, что
бессознательно подсказывало, как следует поступить, чтобы точным
применением положительного права не встать в противоречие с чувством
справедливости. Из неоднократно встречающегося выражения naturalis
aequitas можно думать, что в представлении римских юристов aequitas не
отличалось резко от естественного права.

V. Из этого модно видеть, что научная деятельность римских юристов мало
освещелась философским духом. Они весьма мало разработали философию
положительного права, ничего не внесли в сокровищницу общественных
идеалов.

Хорошие практики, римские юристы руководились больше инстинктом, нежели
строго выработанной теорией. Довольно правильно решая отдельные вопросы,
проявляя весьма тонкий анализ к отдельным юридическим отношениям, они
совершенно неспособны были к обобщениям. Всякие определения казались им
чрезвычайно опасными. Напрасно было бы искать у них определений, напр.,
договора, заблуждения, хотя этими понятиями они пользуются постоянно.
Известно, сколько трудностей доставили они тем, кто хотел выяснить, как
они понимали владение. Они страдали недостатком исторического
образования, столь необходимого для теории. Это тем менее понятно, что
римские юристы, люди большей частью прекрасно обставленные с
материальной стороны, пользовавшиеся общим почетом, не были погружены в
мелочи профессиональной деятельности, имели свободное время, средства и
побуждение к выработке возможно широкого мировоззрения. Даже система
прав, которой римские юристы стали пользоваться для учебных целей со
времени Квинта Муция Сцеволы (140 – 82) и под влиянием философии, далеко
не в состоянии вызвать удивления или восхищения. Римские юристы, по –
видимому, и не сознавали того значения, какое имеет систематика для
догмы.

Несколько более понятна незначительность усилий, проявленных римскими
юристами в области политики права. В противоположность внешним юристам,
принужденным или разрабатывать действующее право или предлагать реформы
без достаточной надежды на скорое их осуществление, – римские юристы
находились у самого источника правового творчества: они сами двигали
право. Их советы, указания, предложения могли, благодаря эдикту, сейчас
же превратиться в нормы действующего права. В такой работе был огромный
интерес, но тем самым ослаблялся интерес к политике права в более
широком масштабе.

Замечательно, что отсутствие интереса к реформе права обнаруживается не
только в специальной юридической литературе, но даже в общей. Например,
в комедиях Плавта, дающих огромный материал для знакомства с
положительным правом республики, вовсе не поднимаются вопросы о
желательности изменения права в том или ином отношении.

VI. Нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что весь интерес
римских юристов сосредоточился на частном праве. Юристу Ульпиану удалось
дать ту форму разграничения частного и публичного права, которая с того
времени доныне остается общепринятой: publikum jus est, quod ad statum
rei Romanae spectat, privatum, quod ad singulorum utilitatem, sunt enim
quaedam fublice utilia, quaedam privatum HYPERLINK \l “sub_288” *(288)
. В основу этого различия положено содержание интересов, охраняемых той
и другой частью права. Увлекшись частным правом, юристы почти вовсе не
касаются ни государственного устройства, ни оснований карательной
деятельности, ни системы обложения налогами. В противоположность
греческим философам, обнимавшим в своих планах переустройства все
общество, все отношения, римские юристы не шли дальше торговой и
семейной области. В этой сфере они чувствовали себя прочно и ввысь не
стремились.

Чем же объяснить такое сосредоточие интересов римской юриспруденции на
вопросах частного права? Можно думать, что объяснение кроется в той
привлекательности, какую имела возможность непосредственного воздействия
на правовой порядок в области частного и совершенная невозможность
такого влияния в области публичного права. С другой стороны причиной
могло быть отсутствие философского момента в мировоззрении юристов. Хотя
мы и знаем, что многие из них были не чужды греческой философии, но мы
знает также, что юристы, как и вообще римляне, были мало неделены духом
творчества, поэтического и философского. Они неспособны были подняться
на высоту и оттуда взглянуть на человеческое общежитие.

VII. Римская юриспруденция не сумела провести границу между правом и
нравственностью. И объяснение этому дается опять-таки особенностями
правового творчества в Риме. Римские юристы слишком привыкли обращать
свои нравственные представления в нормы положительного права, чтобы
допустить между теми и другими точную границу. То, что им казалось
хорошим и справедливым, должно было сделаться и правом.

Отсюда совершенно слабое с теоретической стороны и объяснимое со
стороны исторических условий определение права, исходящее от Цельза, как
ars boni et aequi HYPERLINK \l “sub_289” *(289) Юристы в этом
определении приняли в соображение не право, как общественное явление, а
тот духовный источник, из которого создается право. Такой же странный
характер имеет и определение науки права: divinarum atque humanarum
rerum njtitia, justi atque injusti scientia HYPERLINK \l “sub_290”
*(290) . Здесь целиком принято стоическое определение философии. Если
понимать право, как добро и справедливость, то знание его совпадает с
этикой, важнейшей частью философии. Лишены юридического характера и
основные правила юридического поведения: honeste vivere, neminem laedi,
suum cuique tribuere.

§ 13. Цицерон

Литература: Буассье, Цицерон и его друзья, 1880; Андрианов,
Политическая и литературная деятельность Цицерона, 1880; Андрианов,
Цицерон, 1889; Voigt, Das jus naturale ets., т. I, стр. 176-226;
Hildebrand, Geschichte und Sistem der Rechts – und Staatsphilosophi,
стр. 537-593.

1. Странным образом, самым видным представителем философии права в
Риме, стране юристов по преимуществу, явился человек, который к этому
классу не принадлежал. Это знаменитый оратор Марк Туллий Цицерон (106 –
43 до Р.Хр.).

Это было время особенно благоприятное для разработки вопросов философии
права. Во-первых, в этот именно момент Рим, после удачных пунических
войн, обнаружил явную наклонность из небольшой городской общины,
подобной греческим, превратиться во всемирное государство, раскинутое на
огромном пространстве и включающее различные народности. И это именно
превращение заставило сознавать непригодность старого государственного
устройства и искать новых форм, более соответствующих новым условиям
жизни. Этим, в свою очередь, объясняется та острая борьба партий,
которая приняла в эпоху Цицерона характер террора, заставлявшего
особенно настоятельно желать государственного переустройства.

Цицерон имел все внешние данные, чтобы стать выразителем общественных
течений, чтобы дать ответ жадно ожидавшим выхода. Он был государственным
деятелем, вращавшимся в самом вихре политической жизни. Он считался
лучшим знатоком греческой философии и являлся ее популяризатором в Риме.
Если он не был юристом в настоящем значении слова, все же с областью
юридических вопросов он был достаточно знаком в качестве оратора.

Несмотря на все эти благоприятные условия, как со стороны общественной,
так и личной, вследствие которых можно было ожидать, что Цицерон сумеет
схватить течение современной мысли и даст наилучшее выражение
современным стремлениям, Цицерон не оправдал таких надежд. Причина тому
кроется в его личной психике. В высшей степени впечатлительный, он в то
же время проявил поразительную нерешительность как в действиях, так и в
мысли. Постоянное колебание составляло отличительную черту всей его
жизни. Полный уважения к старым римским традициям, он более всех
поддался новому влиянию греческой культуры. Он принадлежал к тем именно
людям, которые, по его же выражению, ad majorum morem adventitiam
doktrinam adhibuerunt HYPERLINK \l “sub_291” *(291) . В государственной
деятельности Цицерон проявил поразительный политический оппортунизм,
побудивший его перебегать от одной партии к другой, от одних лиц к
другим. В философии Цицерон оказался чистым экклектиком и потому не
занял здесь никакой твердой позиции. То он принимал учение стоиков, то
преклонялся перед Платоном, то перебрасывался на сторону Аристотеля.

Молодым человеком он начал свою общественную деятельность смелой речью
в защиту Росция, которой задевал всемогущего в то время Суллу. Этот
демократический дебют надолго обеспечил ему доверие и поддержку со
стороны народа. Но, опасаясь недовольства Суллы, Цицерон продпочел
отправиться в путешествие с образовательной целью. В Афинах он проникся
интересом к философии, которой занимался по преимуществу.

Смерть Суллы обеспечила Цицерону возвращение в Рим. С этого времени он
весь погружается в политическую жизнь. В 63 году он делается консулом и
с этого момента склоняет свои симпатии в сторону аристократии. Он
выступает энергичным борцом против сделанного трибуном Сервием Руллом
предложения разделить внеиталийские земли между обедневшим населением.
Он же спасает отечество от таинственного заговора Катилины,
предполагавшего свергнуть правительство и изменить государственный
строй.

Раздраженная его изменой демократическая партия сумела отомстить при
посредстве трибуна Клодия: Цицерон подвергся изгнанию. Хотя он вскоре
возвращается, и даже с торжеством, но симпатии народа были утрачены
навсегда. Он чувствует свое политическое отчуждение и потому обращается
к мирным научным занятиям. Он возобновляет свое знакомство с философией
и принимается за творчество в этой области.

В то время, однако, трудно было отрешиться от участия в общественных
делах, особенно человеку, уже игравшему значительную политическую роль.
В борьбе между Помпеем и Цезарем, Октавианом и Антонием Цицерон занимал
нерешительное положение. Он кончил свою жизнь от руки, направленной
Антонием.

II. Заслуги Цицерона в области философии могут быть сведены к тому,
сто, во-первых, он возбудил в римском обществе и особенно в юристах
большой интерес к греческой философии и, во-вторых, сблизил философию
права в том виде, как она была разработана греческими мыслителями, с
положительным правом, которое в Риме играло такую роль, какая не
придавалась ему в Греции.

Но сам Цицерон был гораздо более высокого мнения о себе. Указывая на
то, что греческие философы, как Платон, Аристотель были только
кабинетными мыслителями и что с другой стороны государственные люди
большей частью философски необразованны, Цицерон задает вопрос: нельзя
ли найти человека, который был бы силен равно как в философии, так и в
политике? Один из участвующих в беседе скромно высказал предположение,
что такой человек находится именно среди них HYPERLINK \l “sub_292”
*(292) . Конечно, это человек никто иной, как Марк Туллий Цицерон.

В действительности Цицерон был слабый философ и не менее слабый юрист.

У Цицерона нет своей оригинальной философии HYPERLINK \l “sub_293”
*(293) , и он не примыкает решительно ни к какой школе. Он преклоняется
перед Платоном, заимствует у него темы для трактатов по философии права,
даже названия их HYPERLINK \l “sub_294” *(294) , принимает
диалогическую форму изложения. По его собственному заявлению, он ближе
всего примыкает к последователям Платона, известным под именем Новой
Академии. Но в то же время исходным пунктом для учения о сущности права
ему служит учение стоиков о природе и разуме.

Но Цицерон не приложил труда к основательному изучению юриспруденции.
Он упрекал юристов в узости взгляда, в ограничении своего труда
казуистикой, в отсутствии философской точки зрения. Если в этом
отношении он был совершенно прав, то, с другой стороны, следует
признать, что он мало оказал содействия юриспруденции в деле поднятия
ее. Он даже не замечал того важного движения в развитии права, которое
совершалось на его глазах HYPERLINK \l “sub_295” *(295) . Он не обратил
внимания юристов на более важные общественные вопросы, чем те, которые
занимали их всецело. В области частного права Цицерон, при всем своем
превосходстве в образовании, не дал философского освещения отдельным
вопросам, поглощавшим все внимание юристов. Чтобы повести юриспруденцию
по новому пути, Цицерону следовало бы стать во главе юристов. Он этого
не хотел.

III. Сочинений, относящихся к философии права, Цицерон оставил два: “О
государстве”, написанное в 54, и “О законах”, написанное в 52 году до Р.
Хр. Заглавия сочинений сами показывают, да и Цицерон не отрицает, что мы
имеем здесь дело с подражанием Платону. Однако сходство заглавий не
обусловливает еще сходства содержания. Платон в двух своих сочинениях
дает два государственных идеала, один далее, другой ближе к
действительности. Цицерон же в обоих сочинениях придерживается одного и
того же идеала. Первое сочинение посвящено исследованию основ
государственного устройства, второе – детали его, если не считать
введения, которое имеет своей целью выяснение сущности права.

Оба сочинения дошли до нас в отрывочном виде, препятствующем
воспроизвести в точности полную картину политического мировоззрения
Цицерона. Но характер его обнаруживается, конечно, и в этих отрывках.

Он находит себе подтверждение и в различных других произведениях
Цицерона, в “Тускуланских беседах”, “Об обязанностях” и других, где по
частям рассеяно много положений, относящихся к философии права.

IV. Этика Цицерона примыкает к стоицизму. “Высшее благо состоит в том,
чтобы жить согласно с природой (ex natura vivere), т. е.
довольствоваться малым и добродетелью; или следовать природе (naturam
sequi) и жить по ее законам, т. е. не отказывать в том, чего она
требует, насколько, однако, это допускает добродетель, которая прежде
всего должна служить законом” HYPERLINK \l “sub_296” *(296) . Таким
образом, одного руководящего начала для нравственного поведения нет:
человек должен колебаться, прислушиваясь то к голосу природы, то к
голосу добродетели, и разрешать их столкновение по принципу, который ему
не дан.

Как настоящий римлянин, Цицерон не может примириться со стоической
мыслью о необходимости и даже возможности устраняться от политической
жизни. “Отечество, давая нам жизнь и воспитание, ожидает от нас
вознаграждения: если оно обеспечивает нам благосостояние, то, конечно,
не для того, чтобы дать нашей праздности верную охрану, нашим
наслаждениям полное спокойствие. Нет, оно призывает себе на службу наши
самые высокие, самые лучшие качества души, ума, и оставляет за нами один
только излишек” HYPERLINK \l “sub_297” *(297) . Так говорит Цицерон
языком республиканца.

V. Цицерон признает всю важность теоретической философии права, которая
одна способна дать твердо определенные понятия. “Основной закон, который
необходимо соблюдать в каждом рассуждении, если не хочешь заблудиться, –
это определить то понятие, о котором предполагается вести исследование”
HYPERLINK \l “sub_298” *(298) . Этим правилом Цицерон пользуется в
своих сочинениях о государстве и о законах.

В чем же заключается сущность права?

“Сущность права следует искать не в эдикте претора, как это делает
большинство наших современных юристов, и не в законах XII Таблиц, как
делали древние, но только в самой глубине философии” HYPERLINK \l
“sub_299” *(299) . “То, что мы называем положительным правом (jus
civille), занимает очень ограниченное место в обширной области права
природы (jus naturae)”. А ведь основная задача, говорит, играя словами,
Цицерон, состоит в том, чтобы выяснить природу права (natura juris).

Природу права надо искать в природе человека HYPERLINK \l “sub_300”
*(300) . Можно было думать, что Цицерон обратится к потребностям
человека. Но он прибегает к иному приему.

Человек по своей природе близок к божеству. Эту близость создает разум,
который присущ только богу и человеку. Этим создается между ними связь.
Но истинный разум (recta ratio) и есть тот высший закон природы, который
передается человеку от божества HYPERLINK \l “sub_301” *(301) . “Закон
природы есть высший разум, запечатленный в нашей природе, который
предписывает, что следует делать и от чего следует воздерживаться”
HYPERLINK \l “sub_302” *(302) . Что же составляет содержание права
природы? Это те чувства, которые врождены человеку: чувства религии,
почтения, благодарности, мести, долга, любви к истине HYPERLINK \l
“sub_303” *(303) . Из этого основного положения, что сущность права
заключается в велении, диктуемом природой, следуют всеобщность HYPERLINK
\l “sub_304” *(304) . и неизменность его во времени HYPERLINK \l
“sub_305” *(305) . Из этого же положения с очевидностью вытекает, что
право независимо от человеческой воли. Поставленный греческой философией
вопрос о том, является ли право человеческим установлением или даром
природы, Цицерон разрешает в пользу второго мнения. “Право природы не
есть плод человеческого ума, не есть постановление какого-либо народа,
но нечто вечное, управляющее миром, указывающее в своей премудрости, что
человеку следует делать или чего избегать” HYPERLINK \l “sub_306”
*(306) .

Отсюда еще дальнейший вывод: не все то, что установлено людьми и
называется ими правом, составляет право на самом деле. Значит,
положительное право, насколько оно противоречит естественному, не есть
право. “Вот, как это доказывается. Без сомнения, законы были созданы для
блага граждан, для охранения государства, для того, чтобы сделать
общежитие более спокойным и приятным. Те, кто впервые создали эти
законы, наверное, говорили народу, что эти постановления, если народ
захочет их принять и подчиниться им, сделают его более счастливым и
благородным. Все эти постановления, таким образом, составленные и
принятые, получили название законов. Отсюда можно заключить, что те,
кто, вопреки своим обязанностям и обещаниям, предложили гибельные и
несправедливые постановления, дали не законы, а что-то другое” HYPERLINK
\l “sub_307” *(307) . “Ведь это нелепость утверждать, будто все то, что
нормировано обычаями или законами, справедливо! А законы, изданные
тираном? Если бы тридцать тиранов создали законы и все афиняне пришли от
них в восторге, неужели законы эти стали бы от этого справедливее?”
HYPERLINK \l “sub_308” *(308) . Но как отличить хороший закон от
дурного? Единственное мерило – это природа, а не общественное мнение.
Ведь мы признаем хорошими дерево или лошадь не потому, что таково наше
мнение, а потому, что такова природа этих вещей HYPERLINK \l “sub_309”
*(309) .

Таким образом, Цицерон вовсе не достигает поставленной цели – дать
точное определение понятию о праве. В стране, приобретшей всемирную
славу своим правом, самый видный философ остается на точке зрения
греческих мыслителей, не давших сколько-нибудь точного разграничения
понятий о праве и нравственности. Как у них, так и у Цицерона даже не
сознается самая проблема.

VI. Ту же неясность внес Цицерон и в учение об источниках права.

Мы видели, что Цицерон признает положительное право, jus civile, лишь
частью естественного права (jus naturale). Но при этом условии jus
civile логически не может стоять в противоречии с природой. Между тем
Цицерон сам допускает такое несоответствие. Очевидно, он имел в виду
обратное положение: jus naturale составляет часть права, которым
руководствуется каждый народ. Оно составляет основное ядро juris
civilis. Но ввиду его всеобщности и неизменности оно должно быть
одинаковым у всех народов.

Если естественное право является у всех одинаковым, то невольно
возбуждается вопрос, как же понимает Цицерон соотношение между jus
naturalis и jus gentium. С одной стороны, он готов отождествить их
HYPERLINK \l “sub_310” *(310) . С другой стороны, в его представлении
jus gentium является частью положительного права, jus civile HYPERLINK
\l “sub_311” *(311) . Но, очевидно, это два совершенно разных решения
на вопрос, вытекающий из окружающей действительности. Цицерон мог
оперировать понятием jus naturale, как оно было уже разработано
греческими философами, но он не в состоянии был справиться с
самостоятельной задачей, которую ставила ему римская жизнь.

VII. Следуя своему указанию на важность словесных определений, Цицерон
определяет государство как дело народное, respublica est res populi,
народ же есть союз людей, связываемых общностью интересов и признанием
одного и того же права HYPERLINK \l “sub_312” *(312) . Из этих двух
признаков, очевидно, второй является наиболее существенным. По крайней
мере, Цицерон не раз указывает, что характерным отличием
государственного союза служит единство права HYPERLINK \l “sub_313”
*(313) . Если бы такой признак был выдвинут греческим философом – это
было бы удивительно. Но Цицерон не мог не заметить, что в римском
государстве, каким оно являлось в его время, не было именно единства в
праве, которым руководствовались лица, входившие в его состав. В свое
оправдание Цицерон мог, конечно, сказать, что поэтому-то они и не были
римскими гражданами.

В чем же обоснование государства? По мнению Цицерона, цель государства
состоит в охранении имущественных интересов. Первая и основная
обязанность тех, кто стоит у кормила правления, наблюдать, чтобы каждый
пользовался спокойно тем, что ему принадлежит. Конечно, природа
соединила людей в союзы, но строить города (государства) их побудила
только надежда обеспечить за собою плоды своих трудов HYPERLINK \l
“sub_314” *(314) . Причина, побудившая людей соединиться в государства,
не столько слабость человека, сколько природный инстинкт HYPERLINK \l
“sub_315” *(315) . Это природное стремление к соединению создало
различные соединения, из которых одним является государство. Таких
соединений может быть четыре. Первой формой является семейный союз,
обладающий естественной способностью к размножению. Второй формой служит
государство с общностью права, как характерным признаком. Третьей формой
соединения следует признать нацию, т.е. совокупность лиц, пользующихся
одним и тем же языком. Далее идет человечество как союз существ,
одаренных разумом и речью HYPERLINK \l “sub_316” *(316) .

VIII. Под влиянием греческой философии и Цицерон ставит вопрос о
наилучшем государственном устройстве и наилучших законах. Но,
неспособный к высоким полетам, римский ум взял верх над приверженностью
к греческим образцам. Идеал Цицерона не идет далее римской
действительности.

Классифицируя различные формы правления по греческому образцу, на
основании числа лиц и цели управления, Цицерон затрудняется, какой из
них можно было бы отдать преимущество. Каждая из них имеет достоинства и
свои недостатки. Если уже непременно выбирать, то преимущество следует
отдать монархии HYPERLINK \l “sub_317” *(317) . До сих пор Цицерон
стоит на точке зрения греческих философов.

Но и лучшая из всех форм правления, монархическая, не удовлетворяет
его, как она не удовлетворяла Платона и Аристотеля. Цицерон решает, что
наилучшая правления состоит в соединении всех трех элементов:
монархического, аристократического и демократического HYPERLINK \l
“sub_318” *(318) . Такую форму нечего искать в фантазии, как это делали
греческие мыслители. Она дана исторической действительностью. Это
государственное устройство Рима в его последовательном развитии
HYPERLINK \l “sub_319” *(319) . Оно создалось не волей одного лица,
хотя бы и гения, а соединенным действием многих людей и многих веков
HYPERLINK \l “sub_320” *(320) . Далее этого идти некуда.

Также скромны политико-правовые идеалы Цицерона и в области отдельных
законов. Подвергая критике с точки зрения естественного права
постановления XII Таблиц, Цицерон пришел к заключению, что они вполне
соответствуют требованиям природы HYPERLINK \l “sub_321” *(321) . В
своем сочинении De legibus Цицерон подробно перечисляет желательные
нормы права, и, в конце концов, заставляет одного из собеседников
признать, что эти пожелания не что иное, как почти точное
воспроизведение действующих законов HYPERLINK \l “sub_322” *(322) .
Правда, сочинение это не дошло до нас полностью. В имеющемся отрывке
сохранились лишь предлагаемые законы относительно религии и должностных
лиц. Нет ничего ни о собственности, ни о семье. Можно, конечно,
предполагать, что относящиеся сюда книги не дошли до нас HYPERLINK \l
“sub_323” *(323) . Но едва ли не вернее будет предположить, что Цицерон
и не коснулся этой области. Передать свои пожелания в этой сфере с той
же подробностью, какая принята была для религиозных постановлений,
требовало бы изложения действовавшего в то время гражданского права.
Едва ли эта задача была по силам Цицерону, особенно в Риме, где знание
положительного права стояло так высоко.

Средневековая философия

§ 14. Общественный и духовный строй средних веков

Литература: Eiken, Geschichte und Sistem der mittelalterlichen
Weltanschauung, 1887, рус. пер. 1907; Grupp, Kulturgeschichte des
Mittelalters, т. I, 1894, т. II, 1895; Петрушевский, Очерки из истории
средневекового общества и государства, 1907; De Broglie, L empire et l
eglise au IV siecle, 1887; Carlile, a Histori of mediaeval political
theory in the West, т. I, 1903; Герье, Средневековое мировоззрение, его
возникновение и идеал (В. Евр. 1891, N 1- 4); кн. Е. Трубецкой,
Религиозно – общественный идеал западного христианства в V веке, ч. I.
Миросозерцание Блаженного Августина, 1892.

I. Под именем средних веков нередко понимается переходное время от
падения Западной Римской империи до возрождения и реформации, т.е.
промежуток от V до XV столетия. С этой точки зрения средневековье
является одним из моментов всемирной истории, по одной стороне которого
остается классический мир, по другую возникают национальные государства
нового времени.

Но такое разделение истории человечества на три момента не имеет
научного оправдания. В действительности история имеет дело с рядом
культур, как моментов в жизни человечества, которые характеризуются
какими-либо резко выдающимися признаками. Эти культуры, соприкасаясь,
оказывают друг на друга влияние; таково, например, последствие
соприкосновения западноевропейской культуры с арабской. Возможно,
однако, что судьба не столкнет вовсе разных культур; таково, например,
соотношение римской культуры и южноамериканской.

Различные точки зрения дают и разное освещение событиям прошлого. Если
смотреть на средневековье, как на второе действие трехактной
исторической драмы, то период это представляется, как быстрое и
ужасающее понижение человеческой цивилизации, продолжавшееся в течение
целого тысячелетия. Если же смотреть на западноевропейскую культуру, как
на нечто особое, то средневековье, как детский период новой исторической
жизни, представится в менее мрачном свете.

Признавая, что в V веке по Р. Хр. на западе Европы зарождается новая
культура, мы отмечаем в ее истории период, который отличается особыми,
свойственными ему признаками общественной и духовной жизни. Этот период
включается в IX – XIII столетия. Время от V до IX века может быть
рассматриваемо, как подготовление к средневековому строю, XIV и XV века
– как разложение его.

II. Выработка западноевропейской культуры выпала на долю главным
образом германских племен. Однако, так как германцы принялись воздвигать
новое здание на месте, где находились остатки римской цивилизации, то на
построение новой культуры пошел как новый, германский, материал, так и
старый, римский. Цементом послужила та духовная сила, которая к этому
времени стала приобретать выдающееся значение, – христианство.

Римский элемент западноевропейской культуры обусловливался той высокой
степенью государственного сплочения, какой достиг Рим. Нормирование
общественной жизни законами, исходящими от верховной власти, высокий
авторитет этой власти в глазах подчиненных, идея общенародного
государства, выдвинутая римскими завоеваниями и стоической философией,
резкое различие общественных классов по происхождению и в то же время
подчинение личности каждого гражданина интересам государства, огромное
имущественное неравенство, пресыщение благами со стороны меньшинства и
безнадежная зависть неудовлетворенного большинства, – таковы черты того
культурного материала, который нашли германцы в полуразрушенном виде на
том месте, где им суждено было воздвигнуть новую культуру.

Совершенно иными чертами отличались германцы. Государственное сплочение
было совершенно чуждо этим дикарям. Сколько-нибудь прочное соединение
происходило лишь на поле битвы. Отдельное лицо не подчинялось власти
другого иначе, как добровольно ввиду совместного набега. Германец шел за
тем, кто ему больше нравился. Общественную связь германец признавал лишь
в пределах небольшой группы, рода, самое большее племени. Низкая степень
экономического развития, на которой стояли германцы при их
соприкосновении с Римом, не давала почвы для крупного имущественного
неравенства. А отсюда и вообще равенство между всеми германцами по
политическому значению и по образованию. Германский демократизм являлся
прямой противоположностью римскому аристократизму. При всей своей
необузданности, любви к свободе, германец слепо подчинялся обычаям,
сложившимся в его общественной среде. Авторитет обычая у германцев, по
словам Тацита, имел большее значение, чем у других (римлян!) авторитет
закона. Неизбалованный германец вступает на историческую сцену с жаждой
наслаждений как в земной, так и в загробной жизни, которая его
малоразвитому уму представлялась простым продолжением первой. Германцы
пришли в соприкосновение с Римом уже не языческим, а значительно
христианизированным.

На краю Римской империи, среди евреев и под влиянием иудейства,
рождается новая религия, построенная на началах, чуждых римлянам. В
римское общество, раздираемой классовой борьбой за деньги, влияние,
положение, почет, наслаждения, борьбой за блага, которые в изобилии
сыпались на одних и оставались недосягаемой мечтой для других, проникло
учение, которое отнеслось с презрением к самой цели борьбы, которое в
погоне за внешними благами противопоставило силу духа. Нравственное
содержание христианского учения должно было обеспечить ему успех среди
римского населения. Простая речь еврейских рыбаков была понятна римским
пролетариям более, нежели рассуждения философов. Они не могли не
сочувствовать учению, которое, вопреки окружавшей действительности,
признало равенство всех перед Богом, которое в утешение их
неудовлетворенных земных желаний обещало им первенство над теми, перед
которыми они до сих пор считали себя последними HYPERLINK \l “sub_324”
*(324) . Угнетенным и порабощенным приятно было сознавать, что тем, кому
они завидуют на земле, готовятся мучения в загробной жизни и что тем
закрыт доступ туда, где бедным двери открыты настежь HYPERLINK \l
“sub_325” *(325) . В ожидании совершенно новых наград они готовы были
принять смирение, погасить в себе зависть и ненависть. Страдания,
которые еще недавно представлялись величайшим злом, стали благом,
желанной целью HYPERLINK \l “sub_326” *(326) . Стремясь совершенно
отделить от политического мира мир религиозно – нравственный, как
единственно достойный человека, христианство признало, что царство
Христа не от мира сего HYPERLINK \l “sub_327” *(327) . , что Божье
должно быть строго отличаемо от Кесарева HYPERLINK \l “sub_328” *(328)
. Эта социальная сторона христианского учения показалась особенно
опасной для господствующих классов, и вот почему римская государственная
власть, обыкновенно столь терпимая к чужим вероучениям, предприняла
жестокую борьбу против христиан.

Эпохой непосредственного соприкосновения всех трех элементов и
зарождения новой культуры были IV и V столетия. В первое время эти
элементы резко различались. Римляне выше всего ставили государство и
правовой порядок; германцы не мирились с твердым правовым порядком по
психическим свойствам нецивилизованного человека; христиане пренебрегли
правовой нормировкой общежития, возлагая все упование на любовь, а не на
принуждение. Римской государственной идее противостала германская идея
личной свободы, идее права – христианская идея обязанности, германскому
долгу мести – христианский долг прощения.

III. Видным выразителем этой эпохи явился блаженный Августин. Так как в
его время указанные элементы не успели еще преобразиться в нечто
цельное, то в его личности замечается раздвоенность, характерная для
эпохи, когда римская культура, христианство и германство приходят в
соприкосновение.

Августин родился в 353 году в Северной Африке, в богатой семье. Он
получил хорошее образование, которое должно было, как этого желал отец,
открыть ему путь к политической деятельности. Человек с горячим, южным
темпераментом, Августин широко пользовался благами римской культуры. Не
чувствуя в этом удовлетворения, Августин на 33 году жизни делает резкий
поворот. На почву, подготовленную убеждениями матери – христианки,
падает семя проповеди епископа Амвросия. Августин делается христианином,
и, как натура глубокая и страстная, проникается им. В его лице церковь
приобрела редкого апологета, за что и причислила его к лику святых.
Августин жил в эпоху борьбы языческого Рима с христианством, в эпоху,
когда набежали первые волны в самое сердце Рима. Он видел вторжение
Алариха в Рим, он умер епископом в городе Гиппоне во время осады его
вандалами (430 г.). Новообращенный христианин не мог отрешиться от
римских основ своего образования, и это сказалось в его стремлении
сочетать римские и христианские начала и в допущенных при том
противоречиях.

Для блаженства необходимо обладать истиной. Истина же дается не
знанием, а только верой. Лишь проникнувшись верой, можно понять все
окружающее – (credo ut intelligam). Так как истина сокрыта в Боге, то
созерцание истины возможно только при условии слияния с Богом.

В лице Адама человечество злоупотребило свободной волей и вследствие
греха природа человеческая испортилась. Она стала неспособной стремиться
к добру собственными усилиями, по свободной воле. Поэтому все люди
нуждаются в искуплении от греха. От усмотрения Бога зависит избрать
одних и дать им помилование, а других осудить. Такой выбор не зависит от
дел человека, от его заслуг, а всецело определяется милостью Бога. Кого
захочет Он спасти, тому даст свое Откровение, оставленные же без
внимания спастись не могут. Это учение о предопределении осуждало на
вечные мучения всех язычников и еретиков, как бы ни была чиста их жизнь.
Этим учением были осуждены самые видные представители греко-римского
мира. Отстаивая дело веры, Августин не заметил, какая опасность для
правового порядка скрывается в учении о предопределении.

С точки зрения учения Августина, единственное спасение – это в церкви.
Церковь есть царство Божье. Мало того, чтобы государство признало и
поддержало церковь: церковь и государство должны быть одно. Соединение
людей только тогда создает государство, когда в нем царит правда Божья.
Если исключить эту правду, чем будет отличаться государство от
разбойничьей шайки? Неужели с увеличением числа членов и с расширением
места действия может измениться сущность дела? Разве не прав тот пират,
который сказал Александру Македонскому, что на своем маленьком судне он
делает то же, что Александр со своим большим флотом, а между тем одного
зовут разбойником, а другого великим царем?

С водворением правды, хранительницей которой является церковь,
водворится в мире Град Божий. Изображению этого Града Божья Августин
посвятил на склоне своих лет целое сочинение, De civitate dei, которому
суждено было играть видную роль в средние века. Град Божий – это тот
порядок общежития, который дан Откровением. Он настолько проявился в
мире, насколько распространилось христианство, насколько укрепилась
церковь.

Истинным устроителем общественного быта на земле может быть только
церковь, но не государство. Государство способно лишь дать церкви
внешнюю силу, как орудие устроения. Августин противник свободы совести и
сторонник государственного принуждения в деле религии. Было время, когда
и он стоял за свободу совести. Но жизненный опыт изменил его взгляд: он
видел, как сектанты, силой возвращенные в лоно истинной церкви, быстро
сознали свое заблуждение. Из этого Августин вывел, что нельзя
предоставить каждому верить так, как он сам понимает и чувствует. Если
Христос не прибегал к силе, нельзя заключать о неприменимости этого
средства. Во времена Христа не исполнилось еще пророчество и поклонятся
ему все цари земные. Но чем больше исполняются эти слова, тем большую
власть приобретает церковь и тем более пользуется она ею, чтобы не
только приглашать, но и принуждать к добру. Пользуясь силой, церковь
создает на земле государство, которое должно быть так устроено, чтобы
все его интересы сосредоточены были в Боге.

В своем сочинении Августин стремился сочетать два противоположных
начала: аскетический, вышедший из христианства, – отречение от всех
мирских интересов, и римский, – овладение всеми мирскими интересами для
водворения первого принципа. Августин в начале V века начертал тот
теократический идеал, из-за которого впоследствии было возбуждено
столько споров, переломилось столько копий, пролилось столько крови.
Создание Града Божья составляло основную задачу средневековья.

IV. Борьба различных элементов, под влиянием которых складывался
общественный строй средневековья, привела к господству церкви.

Борьба римского и христианского элементов выразилась в борьбе между
государством и церковью. Римская государственная власть, которая
привыкла видеть порядок только в государстве и устраивать общежитие
путем правовых норм, не могла смотреть спокойно на распространение
учения, которое относилось отрицательно к государству и праву. Не мнимые
заговоры против государей, а индифферентизм к государственным
обязанностям объясняют ожесточенные гонения на христиан.

Впоследствии государственная власть начала понимать, какую огромную
силу таило в себе христианство, и как важно было воспользоваться ею. Со
своей стороны христиане, признававшие, подобно Тертулиану, что “им нет
никакого дела до государства”, со временем убедились в борьбе с
язычеством, что христианству трудно утвердиться без помощи
государственной власти.

Делу примирения способствовало, во-первых, то, что с течением времени
христианство все более теряло черты социального протеста. К этому
побуждали церковь интересы приспособления. Многих смущало учение Христа
о трудности для богатых достичь Царствия Небесного, предложение Христа
продать все свое имущество и раздать его бедным. Эта идея был еще более
развита первыми отцами церкви. Лактанций видел причину гибели Рима в
имущественном неравенстве и утверждал, что “где нет равенства в
общественном положении, там нет и отечества”. “Земля, – говорил св.
Амвросий, – была дана всем сообща, богатым и бедным; почему же вы,
богатые, присваиваете себе ее всю?” “Природа предоставила все вещи в
общее пользование; насилие создало частную собственность”. Но скоро эта
точка зрения изменяется. Климент Александрийский, для успокоения
состоятельных классов, толкует слова Спасителя, обращенные к юноше, в
переносном смысле; дело не в том, чтобы отречься от богатства, а в том,
чтобы, обладая им, презирать его. Во-вторых, сама церковь проникается
точкой зрения римского государства и задается целью объединить народы.
Блаженный Августин, признавая, что право собственности стоит в
противоречии с божественным порядком, находит, что оно составляет
учреждение положительного права. “Попробуйте устранить императорскую
власть. Кто осмелится тогда сказать, этот дом мой, этот раб принадлежит
мне”? Вот почему не следует восставать против императоров.

В IV веке христианство делается государственной религией. Между
государственной властью и церковью создается союз. Римские императоры
пользуются этим союзом для укрепления своей власти: это мы видим на
Константине. Германские короли продолжают эту политику: Хлодвиг, Пипин,
даже Карл Великий прикрываются римским авторитетом и в то же время
опираются на авторитет церкви. Последняя выдвигает теорию божественного
происхождения государственной власти, имея поддержку в словах апостола
Павла: всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от
Бога; существующие же власти от Бога установлены HYPERLINK \l “sub_329”
*(329) . Тертулиан старается подчеркнуть различие между покорностью
христиан и духом свободомыслия язычников. “Сколько философов лают на
государей!” “Кто эти Кассии, Нигры, Альбины и другие убийцы Цезаря?
Язычники, но ни в каком случае не христиане”. Видели ли, чтобы
христиане, претерпевшие столько гонений, поднимали руку на своих
государей?

Но, конечно, и церковь много выиграла от этого союза. Было время, когда
отцы церкви отстаивали свободу христианам. Так, Лактанций говорит:
“Религия – это убежище свободы. Она, прежде всего, добровольна. Никто не
может быть принужден почитать то, что он не хочет. Он может, понятно,
сделать вид, но это еще не значит хотеть”. “Скажите, – спрашивает
Тертулиан, – много ли славы язычеству оттого, чтобы отнимать свободу
веры, запрещать выбор Божества, не позволять поклоняться тому, кому кто
хочет?” Когда церковь несколько окрепла, была выдвинута идея взаимной
независимости церкви и государства. “Не вмешивайся, – пишет епископ
Гозий императору Константину, – в дела церкви, не давай нам никаких
приказаний, а лучше сам поучись у нас. Бог вручил тебе государство, нам
же вверил церковь”. С приобретением опоры в государственной власти,
католическая церковь приняла совершенно иной тон. Мы видели, как
Августин высказался против свободы совести. Церковь нуждается в силе
меча для распространения христианства среди германцев, особенно с того
времени, когда ислам вытеснил христианскую религию в Азии и Африке.
Силой меча пользовалась католическая церковь при подавлении довольно
многочисленных ересей.

Союз государства и церкви привел к разным результатам на Востоке и на
Западе. На Востоке государство сразу и бесповоротно берет преобладание
над церковью, которая становится в положение одного из государственных
учреждений. На то были свои исторические причины. Церковная власть
соприкасалась в Константинополе непосредственно с государственной и
каждую минуту могла быть подавлена силой последней. На Востоке, при
нескольких епископствах, было государственное единство, и не было
соперничества, которым могла бы воспользоваться церковь для своего
возвышения. Наконец, здесь сильны были римские традиции о подчинении
религиозного культа государству. Иначе обстояло дело на Западе, где
римский епископ постепенно поднимается на степень главы церкви. Это
объясняется рядом благоприятных обстоятельств. В Риме не было никакой
постоянно государственной власти, которая подавляла бы власть папы.
Среди ряда вновь возникающих государств оказалась одна церковь, и
взаимное соперничество государей давало папе возможность принимать роль
посредника, примирителя. Римское епископство должно было пользоваться
особенным авторитетом в глазах германцев, относившихся с почтением к
памяти Рима. К этому присоединилось и действие легенды о том, что
римское епископство было основано апостолом Петром, которого Спаситель
признал камнем церкви и которому вручил ключ от царствия небесного. И в
самом деле, стоило этим обстоятельствам измениться, стоило только Карлу
Великому объединить племена, усилить государственную власть, облечься
самому авторитетом римской традиции, как папа сразу теряет свое
политическое значение. К счастью католической церкви, царствование Карла
было блестящим, но мимолетным эпизодом в истории молодой
западноевропейской культуры.

С той минуты, как католическая церковь почувствовала себя достаточно
окрепшей и увидела трудность, испытываемую государями новых народностей
при утверждении своего верховенства, – между прежними союзниками
начинается отчаянная борьба за преобладание, за господство над миром.
Чем более напирала церковь на отречение от всего мирского, чем сильнее
выдвигала аскетический идеал, тем более стремилась к захвату власти над
миром. Церковь, проникнутая римскими началами, выступает
представительницей объединительных тенденций Римской империи. Она сама
хочет утвердить во всем мире один общественный порядок, соответствующий
божественной воле, носительницей которой на земле является только
церковь.

Борьба между церковной и светской властью “за” и “против” осуществления
теократического идеала достигает наибольшего напряжения в момент
столкновения папы Григория VII с германским императором Генрихом IV. При
папе Иннокентии III успех папской власти достигает своей высшей точки.
Период с XI по XIII столетия наполнен борьбой двух властей, которая
составляет основную политическую тему средневековья.

В этой борьбе церковь католическая изменила первоначальную точку зрения
христиан на государственную власть. Действие церковной и светской власти
не в разных мирах, а здесь, на той же земле. Но превосходство, конечно,
на стороне папской, которая выше власти государей, как душа выше тела,
как солнце выше луны, заимствующей свой свет от первого. Поэтому
государи должны повиноваться папе, наместнику Христа на земле. “Церковь
Христова, – говорит Фома Бекет, – состоит из двух групп: клира и народа.
К первой группе относятся апостолы, епископы, ученные. К народу
причисляются государи, князья, герцоги, графы. Несомненно, что государи
получили свое могущество от церкви, церковь же получила свою власть не
от государей, а от самого Христа. Поэтому христианские государи должны
подчиняться в своих решениях главе христианской церкви”. Императорам и
королям внушается мысль, что они, как ставленники церкви, являются лишь
орудием последней в деле осуществления на земле царствия Божья. Их
призвание защищать с Божьей помощью церковь от внешних и внутренних
врагов, от язычников и еретиков. “Государь, говорит Гинкмар, получает
свой меч из рук церкви, потому что сама церковь не может держать
кровавого оружия. Однако, она пользуется последним при помощи рук
государей, которым она дает право карать. Поэтому государь есть слуга
церкви, служащий ей в таких делах, которые недостойны рук духовного
лица” HYPERLINK \l “sub_330” *(330) .

Проведению такого взгляда мешает идея божественного происхождения
власти государей, которую прежде поддерживала сама церковь. Но теперь
эта идея отрицается той же церковью. Забывая авторитет апостола Павла,
Гинкмар считает эту идею внушенной ни кем иным, как дьяволом.
“Положение, что государь не подчинен закону и суду, кроме Божьего,
верно, если только тот, кого так называют, действительно государь. Rex
происходит от regere. Если он правит (regit) согласно воле Божьей и
направляет нравы на истинный (rectam) путь, тогда он настоящий rex и
подчинен только велениям и суду Бога. Но государь прелюбодей, убийца,
несправедливый, корыстолюбец, насильник, раб всяких страстей, будет
подвергнут суду духовному, публичному или тайному, здесь на земле, от
лица первосвященника, который есть престол Господний”. Папа Григорий VII
идет еще дальше. “Кто не знает, что нынешние государи обязаны своей
властью людям враждебным Богу, которые вследствие тщеславия, насилия,
вероломства, убийств и других преступлений, влекомые дьяволом, захотели,
в слепом увлечении и в невыносимом самомнении, господствовать над
равными, т.е. над людьми!”

Вместо идеи божественного происхождения церковь выдвигает идею
народовластия. Государи получают свою власть от народа, который по
доброй воле передает прирожденную ему власть лица, избранным самим
народом. В глазах того времени такое объяснение возникновения
государственной власти должно было сильно понизить ее авторитет.

Из среды той же церкви вышла теория сопротивления государю, вопреки
прежнему мнению, требовавшему безусловного повиновения. Сама церковь не
раз разрешала подданных от их присяги государям, с которыми папы
состояли во враждебных отношениях. Энергичный папа Николай I выдвинул
мысль о необходимости различать государей и тиранов: “Тиранам мы не
только не должны оказывать повиновения, но даже обязаны сопротивляться и
восставать”.

Задолго до появления на исторической сцене иезуитов, в католической
церкви свила себе гнездо идея цареубийства. Уже в V столетии историк
церкви Созомен, передавая рассказ о том, будто Юлиан Отступник был убит
стрелой христианина, служившего солдатом в его войске, заметил, что
совершивший такое смелое дело во славу Божию не заслуживает порицания.
Но подробнее эта теория была развита Иоанном Салисберийским в XII веке.
Настоящий государь охраняет законы и свободу народа; тиран же не
успокоится, пока не подавит законы и не доведет народа до рабства.
Государь есть образ Божества, тиран есть образ Люцифера. Государь,
подобие Божье, должен быть любим, почитаем, уважаем; тиран, порождение
злого дьявола, лучше всего, если будет убит (plerumque occidendus).

Так сложились отношения между государством и церковью, как результат
столкновения римского и христианского элементов. Борьба между
христианским и германским элементами является борьбой идеи мира и
порядка со своеволием и необузданностью. Церковь стремится успокоить и
укротить разрушительные стремления германцев, остановить их воинственные
наклонности, несовместимые с идеей господства царства Божия на земле.
Так она устанавливает мир Божий (treuga Dei), который хотя несколько
ограждает поселян и горожан от беспрерывных войн, мелких, но
изнурительных. Церковь дает исход этим силам, направляя их на внешних
врагов Христа. В основе крестовых походов лежит стремление церкви не
только испытать религиозность христиан, но и отвести в сторону их
воинственность. Иногда эта последняя направлялась церковью и против
внутренних ее врагов, как это было во время кровавых альбигойских войн.
Старый германский обычай мести церковь старается заменить наказанием и
тем дает развитие карательной деятельности государства.

Однако в этой борьбе с германскими наклонностями само христианство
немало теряет в своей чистоте. В IX веке нагорная проповедь
представляется в виде веча, на котором вождь, Иисус Христос, окруженный
дружиной апостолов, обращается с речью к воинам. В XI столетии один
аббат дает в своей поэме изображение турнира между Иисусом Христом и
антихристом, в котором Иисус одерживает победу и при звуке труб получает
награду из рук Матери Божьей. Конечно, соответственно этому и сами
представители церкви утрачивают черты смирения и заражаются
воинственностью. Епископы делаются вассалами и сеньорами, проникаются
всеми политическими интересами. Духовное лицо на боевом коне, в латах, с
копьем в руке – явление далеко не редкое в истории средневековья,
представляющего такую поразительную картину смешения различных начал,
направлений, идей.

Наконец, столкновение между римским и германским элементами дало
действие двух противоположных сил, центростремительной и центробежной. В
то время как короли и императоры, под прикрытием римских начал,
стремились сплотить народы в обширные и прочные государственные союзы,
бароны, выразители германского индивидуализма, тянули в сторону
государственного раздробления. В эпоху XI – XIII столетий победа
остается на стороне германских начал и выражается в торжестве
феодализма, кулачного права и сословности. Последняя явилась результатом
борьбы более сильных индивидов против более слабых, борьбы не сдержанной
каким – либо высшим государственным началом. Германский демократизм,
благодаря образовавшемуся имущественному неравенству, превратился в
резкий аристократизм.

Этой политической победе германских начал над римскими немало
способствовала церковь, которая в своем соперничестве с государственной
властью ослабляла последнюю в пользу феодальных сеньоров. В Германии,
где германский элемент был, конечно, сильнее, нежели во Франции,
феодализм пустил более глубокие корни, чем в стране, где романский
элемент был не менее силен, чем германский. В конце концов, во Франции
берет верх римская политическая идея, в Германии – германская.

При торжестве кулачного права в феодальном обществе каждый, не
одаренный физической силой, не надеясь на государственную защиту, спешил
укрыться под охрану какого-нибудь барона и ради безопасности жертвовал
личной свободой. Страх за жизнь заставлял мириться с таким порядком
вещей. Еще далеко было до мечты о сильной единой государственной власти,
подчинение которой избавляло бы “от зависимости феодальной”.

V. Под совместным действием тех же элементов, римского, христианского и
германского, сложилось средневековое мировоззрение. Основной,
характерной чертой его является господство веры.

Сначала христиане обнаруживают совершенно отрицательное отношение к
римской культуре, этому продукту язычества. Они отвергают литературу,
науки, философию, искусства. Все это произведения разума, отвращающего
от веры. Вследствие грехопадения разум стал лжив и потому истинным может
быть только то учение, которое противоречит разуму. Таково основное
положение, принимаемое с неумолимой последовательностью Тертулианом
(credo, quia absurdum est). Основываясь на словах апостола Павла, что
“мудрость мира сего есть безумие перед Богом” HYPERLINK \l “sub_331”
*(331) ., христиане считали бесполезным и даже греховным воспринимать
учение, выработанное языческим миром. “Какое спасение могу я обрести,
спрашивает Лактанций, от того, что узнаю, где берет свои истоки Нил, или
познакомлюсь с тем вздором, какой мелют физики насчет неба?”
“Заблуждение язычников ясно обнаруживается на таких нелепых теориях,
как, например, будто земля представляет собой шар и будто на той стороне
ее живут люди, которые ходят вниз головой”. Невозможность антиподов
утверждал и Августин на том основании, что о них нет ни слова в
Священном Писании.

Но это отрицательное отношение сменяется иным. Отцы церкви вооружаются
языческим знанием для того, чтобы воспользоваться им в борьбе с
язычеством. Однако, именно своей философией отомстило умирающее
язычество торжествующему христианству. Благодаря пользованию
греко-римской философией простое, доступное каждому, евангельское учение
превращается в сложную догму, непонятную массе народной. Влияние
греко-римской философии сказалось в появлении многочисленных ересей
чисто рационалистического характера, которые причинили молодой религии
так много неприятностей.

И не раз в течение средних веков обнаруживалось колебание между
отрицательным отношением к разуму, воспитанному на языческих источникам,
и желанием воспользоваться этим разумом для утверждения в мире
господства веры. Создавались строгие монашеские ордена, построенные на
неуклонном отречении от мирского соблазна, как, например, францисканский
или доминиканский, а затем среди них появляются светочи мысли,
вооруженные всем доступным тому времени знанием, как, например, Фома
Аквинский или Дунс Скот. Люди уходят в лес и пустыни, чтобы среди
лишений забыть все напоминающее в мире, а кончают тем, что в тиши
монастырской келью перечитывают и переписывают, для сохранения
потомству, памятники языческой культуры.

Вера определила тот нравственный аскетизм, который так характерен для
средневекового мировоззрения. Светлое, жизнерадостное представление
греков и римлян о мире сменяется мрачным воззрением на земную жизнь и
мечтательным созерцанием загробной. Земная жизнь – это время печали и
страдания, единственная радость человека – это смерть. От живых, самых
красивых тел ощущается зловоние, зато мертвые издают чудное благоухание.
Для греков и римлян природа и божество совпадали, все естественное было
угодно богам. В средневековом мировоззрении природа и Бог
противополагаются, Богу угодно подавление всех естественных
наклонностей. Чтобы достигнуть идеала, необходимо отречься от радостей
любви, от привязанности к семье, от теплого и уютного очага, от отдыха
для изнуренного тела, от здоровой и полезной пищи. Знаменитый аскет
Бернард Клервосский так обрисовывает идеальное поведение человека:
“Возненавидь свой народ, свой отчий дом, сбрось с себя наклонности
твоего греховного тела, пренебреги светскими обычаями и приличиями:” Он
гордился тем, что изнурением расстроил свой организм почти до полной
невозможности пищеварения, подобно тому, как Франциск Ассизский
выставлял, что потерял зрение, оплакивая страдания Христа. Все это
отречение оттого, что требовала природа, от того, куда влекло сердце,
совершалось с целью угодить Богу, Которому только такое поведение могло
нравиться по взгляду той эпохи.

Нелегко было церкви навязать этот идеал такому юному народу, как
германцы, свободолюбивому, несдержанному, жаждущему радостей и
наслаждений. Никогда не удалось бы церкви подействовать на германцев
силой убеждения, если бы церковь не воспользовалась их юностью и
впечатлительностью. Надо было подействовать на их воображение.
Представление о загробной жизни с ее ужасами адских мучений как нельзя
более подходило к детскому уму германцев. Известно, какую видную роль в
обращении последних играла картина страшного суда. Обрядами надо было
дисциплинировать дух, великолепием служения поразить фантазию людей,
неспособных проникнуться высоким нравственным содержанием христианского
учения.

Это внушение аскетического идеала молодому, полному сил, народу не
могло не иметь вредных последствий. Во-первых, сама католическая
церковь, выдвинув слишком сильно обрядовую сторону и учение о загробной
жизни в ущерб нравственной стороне, потеряла немало в своей чистоте.
Во-вторых, невозможность подавить в человеке его природу привела к
замене истинного аскетизма маской лицемерия, которому пришлось, к
сожалению, играть слишком видную роль в последующей истории
западноевропейской культуры. Смирение на земле, отречение от благ земных
являлось в массе не делом нравственного подвига, не искренним
убеждением, а сделкой, простым расчетом. Это была готовность претерпеть
временно на земле некоторые лишения, в надежде получить вечное
блаженство на том свете HYPERLINK \l “sub_332” *(332) . Самые лишения
ухитрялись делать фиктивными. Под видом смирения давали волю природным
наклонностям свыше меры. Крестоносцы принимают крест и идут освобождать
гроб Господень, а под этой готовностью подвига скрываются старая страсть
к набегам и жажда приобретений: когда надежда на богатую добычу
оказалась окончательно потерянной, пыл сразу охладел. Церковь,
проповедуя отречение от всего мирского и презрение к благам земным,
всеми силами стремилась к власти и богатству.

Достоинство человека определялось степенью приближения к религиозному
идеалу. С этой точки зрения оценка человека производится исключительно
на основании его ортодоксальности и отнюдь не на основании его поступков
по отношению к другим людям. Доброе и злое, по мнению испанского
епископа Исидора, различаются смотря по тому, на что направлены помыслы
человека, на загробную или на земную жизнь. Отсюда уже был один только
шаг к признанию, что человек, истинно верующий по правилам католической
церкви, не должен быть преследуем за светские проступки. Значит, вера
может покрыть все проступки земные. Это приводило к Miracles de Notre –
Dame, в которых рассказывается, например, как Богородицы поддерживала в
течение трех дней на виселице вора только за то, что он всегда отличался
особенной преданностью, пока не подоспели выручившие его товарищи.

Если исполнение внешнего обряда являлось лучшим средством угодить Богу,
то теория индульгенции напрашивалась уже сама собой. По учению,
формулированному Фомой Аквинским, в обладании церкви имеется
сокровищница заслуг, которыми церковь может располагать по своему
усмотрению и покрывать грехи отдельных людей. По остроумному замечанию
Паоло Сарпи, “по этой системе грешник оплачивает свой долг перед Богом
векселем, который он трассирует на небесный банк”.

Но с такой точкой зрения, являющейся лишь логическим выводом из
аскетического мировоззрения, не могла примириться светская власть,
особенно с того времени, как стала усложняться ее задача по водворению
общественного порядка.

Религиозный мотив проникает все проявления общественной жизни: право,
нравственность, науку, искусство. В этом сущность католицизма, как
системы мировоззрения, господствовавшей в средние века.

§ 15. Схоластика

Литература: Ueberweg, Geschichte der Philosophi, т. II, 8-е изд. 1898,
стр. 146-314 (книга скорее для справок, чем для чтения); Haureau,
Histoire de la philosophi scolastique, 2 части в 3 т., 1872-1880
(излагает только историю метафизики; написано увлекательно); Rousselot,
Etude sur la philosophi dans le mouen age, 1840-1843 (устарело); Stockl,
Geschichte der Philosophi des Mittelalters, т. I-III, 1864-1866;
Picavet, La scolastique (R. intern. de l enseignement, 1893, апрель).

I. Средние века – эпоха господства веры и авторитета. Один только разум
не заслуживает веры, один лишь разум не пользуется авторитетом.
Самостоятельному критическому исследованию в это время нет места.
Человек должен рассуждать так, чтобы не встать в противоречие с
догматами веры, должен говорить и писать так, как предписывает
католическая церковь. Человеческая мысль поставлена на рельсы: сойти с
них – значит подвергнуться крушению.

Какой бы ни возник спорный вопрос, – прежде всего необходимо отыскать
авторитет, на который можно было бы опереться для убеждения в истинности
отстаиваемого взгляда. Само по себе мнение, как бы сильно ни было оно
обставлено с логической стороны, не способно вызвать доверие. Необходимо
сослаться на кого-нибудь из отцов церкви или греческих мыслителей. “Мы,
– говорит, намекая на последний, Бернард Шартрский (в XII веке), – не
более, как карлики, сидящие на плечах великанов”.

Если авторитета нельзя найти в выдающихся людях, его ищут в
сверхъестественном проявлении. Вера в сверхъестественное породила массу
суеверий, она же создала алхимию и астрологию. Та же вера в чудесное
устранила из суда доказательства, способные действовать на разум, и
выдвинула доказательства, действующие на веру. Отсюда суд Божий и
судебные поединки. Недоверие к разуму устраняло, конечно, всякую
возможность правового творчества и создавало господство авторитета
пошлины, обычая: надо поступать не так, как лучше, а как поступали более
авторитетные отцы и деды. Отрицание возможности исследования, подозрение
к личной инициативе привели почти к полному отсутствию в средние века
изобретений и открытий. Это выразилось в цеховой системе, тщательно
закрывавшей двери перед стремлением найти новые блага или новые способы
производства уже известных.

В такое время всеобщего господства авторитета смелые запросы
представлялись непростительной дерзостью. “Какая разница, спрашивает
Петр Кантор, между глупыми и смелыми? Те и другие неуместны, но первые
только бесполезны и ведут к гибельным заблуждениям”. Св. Бернард не мог
простить Абеляру, что тот осмелился “поднять свое рыло к небу”.

Как бы нарочно, чтобы оттенить все несоответствие свободного мышления
со складом средневекового мировоззрения, на исторической сцене
появляется Абеляр. Богато одаренная натура, страстный темперамент,
смелый ум, широкий кругозор – таковы черты, характеризовавшие эту
выдающуюся личность XII века и создавшие ту глубоко трогательную
трагедию, главным исполнителем которой был Абеляр. “Сомнение ведет нас к
исследованию, исследование к истине” HYPERLINK \l “sub_333” *(333) . –
таков гордый девиз этого человека, которому пришлось убедиться, что
сомнение и исследование ведут только к тюрьме и кандалам.

II. Философия средних веков носит название схоластики. Ее характерная
особенность заключается в тесной связи с религией HYPERLINK \l “sub_334”
*(334) .

Схоластика имеет своей задачей доказать посредством логических
рассуждений истинность догматов христианской религии, иначе обязано
объяснить разумом то, что предполагает вера. Таким образом, сближаясь с
теологией, философия выполняет служебное назначение по отношению к
религии. Философия является средством поддержания, укрепления веры.

Это совпадение философии с теологией составляет основной, характерный
признак средневековой философии. До этого исторического момента, на заре
западноевропейской культуры, христианская церковь отвергла необходимость
философии для религии. Позднее философствующий разум будет стремиться
разорвать связь с религией.

Если служебная роль средневековой философии вызывалась господством
веры, то господство авторитета определяло ее содержание. Собственные
рассуждения схоластиков не имеют цены, они приобретают значение
постольку, поскольку опираются на авторитет древних мыслителей.
Греческим философам выпала видная роль в истории западноевропейской
культуры – укрепить в умах истинность догматов католицизма. Таковы две
отличительные черты схоластики – она 1) служит делу христианской веры,
2) при помощи языческих мыслителей.

Этот взгляд на задачи схоластики поддерживается всеми выдающимися
представителями ее. Таково воззрение основателя, Иоанна Скота Эригены
(IX в.): “истинная философия в то же время и истинная религия, и
наоборот, истинная религия должна быть и философией”. По словам св.
Ансельма (XI в.), “как слепой и глухой не могут исследовать явлений
цвета и звука, так и неверующий не в состоянии уяснить себе всего
сущего”. “Не всегда, говорит Петр Дамианский (XI в.), легко приспособить
аргументы логиков и риторов к божественным таинствам. Но здесь не может
быть разногласия: как только нечто подобное обнаружится, человеческая
мудрость должна смириться и никогда не выходить из роли покорной
служанки”. “Философия находит себе оправдание, утверждает завершитель
схоластики, Фома Аквинский (XIII в.), только при том условии, если она
берет Откровение за исходную точку и если возвращается к нему, как к
своей конечной цели: только тогда она на истинном пути, когда она
выступает в качестве служительницы церкви”. Не следует упускать из виду,
что все средневековые философы – монахи.

Поставив своей задачей подвести философский фундамент под католицизм,
схоластика кончила тем, что подрыла и поколебала все здание.

III. Метод, которым пользовалась схоластика – это исключительно
силлогизм, воспринятый от Аристотеля. Надо было найти основное
положение, почерпнутое у авторитетного источника и уже из него, путем
дедуктивным, делать ряд выводов, которые в совокупности могли составить
целую систему. Большой посылкой служил или догмат или положение
признанного писателя. Так, например, Амодис Бенский (XII в.) берет
исходным началом положение апостола Павла да будет Бог все во всем
HYPERLINK \l “sub_335” *(335) . , и приходит к пантеизму,
обеспокоившему сильно церковь: последовательно Амодис видит отрицание
Бога, отдельного от мира, акта творения, ответственности перед Богом за
поступки, так как действует не мы, а Бог в Нас.

Таким образом, исходные начала не подвергались критике, не добывались
опытным путем, – они были даны как аксиомы. Все остроумие схоластика
было направлено на то, чтобы выводы были логичны и в то же время не
стояли в противоречии с христианским вероучением. Вера – это тот баланс,
который не позволял упасть в ересь идущему по прямому, натянутому канату
(логике). Пример Амодиса показывает, что, несмотря на баланс, несчастные
случаи происходили.

Благодаря такому методу, система схоластической философии представляла
собой ряд бесконечных и бесполезных делений, подразделений,
сопоставлений, соподчинений, противоположений. Преклонение перед каждым
словом авторитета, буквоедное толкование каждого авторитетного
выражения, отсутствие живого, свежего материала – таковы черты
схоластики, которые могут произвести на нас впечатление чего-то
скучного, неинтересного, неспособного обогатить знание человека,
пробудить его мысль. Оттого и до сих пор названием “схоластики”
обозначается нечто бесплодное, негодное для питания ума. Со
снисходительной улыбкой взглянем мы на то, как мысль изощряется над
разрешением вопросов, вроде того: где находился Бог до сотворения мира,
почему Ева была сотворена из ребра, а не другой какой-либо части тела,
преосуществляется ли Св. Дары в съевшей их мыши, как размножались бы
люди, если бы не произошло грехопадение, может ли благость Бога
восстановить девственность проститутки и т.п.

Однако не следует с меркой взрослого человека подходить к детскому
мышлению. Конечно, схоластика не способна была обогатить ум знанием, но
она могла изощрять его. В следовании за мыслителем в его тонких
логических выводах было много простора для умственных упражнений. В этом
заключалось то воспитательное значение схоластики, которое было так
важно для молодой культуры, как и математические занятия для детей.
Прежде, чем дать простор разуму, надо было подготовить его развитие. И
схоластика блестяще выполнила эту задачу. Схоластика развила философское
мышление, выработала точный философский язык. Конечно, задача не была
поставлена сознательно, но с точки зрения исторической перспективы важен
результат.

IV. Хотя схоластика получила свое название от школы (schola), став как
бы школьной философией, но в действительности едва ли в какое-либо
другое время философия была так близка к жизни.

Прежде всего, причиной тому была общедоступность школы. Слушать
рассуждения философа мог каждый, кому хотелось его слушать, и мы знаем,
что средневековые школы имели учеников не менее чем нынешние
университеты. Преподавание велось устно. Прочитывалось место из
авторитетного писателя, комментировалось, а затем слушателям
предоставлялось оспаривать предложенное толкование. Среди толпы
присутствующих могли оказаться большие начетчики и опытные диалектики,
которые могли поддержать весьма интересный спор, способный окончиться
иной раз поражением профессора, как это и произошло, например, в том
случае и когда на сделанный вызов встал Абеляр и блестяще опроверг
знаменитого учителя Вильгельма из Шампо.

Это был тот же турнир, излюбленный средними веками, только не на
копьях, а на словах. Возбуждение спорящих, намеренное остроумие
создавало оживленную атмосферу, пробуждая в окружающих невольный интерес
к предмету спора. Диалектика и способность спорить, доводить противника
логическими выводами до абсурдного заключения, ценились высоко и, может
быть, – в ущерб глубине мысли. Все же мышление упражнялось независимо от
содержания мысли.

Оживлению преподавания и возбуждению интереса к диспутам немало
способствовало единство философского языка во всей Западной Европе.
Учили, писали и спорили исключительно на латинском языке, знание
которого, в большей или меньшей степени, особенно благодаря его
богослужебному значению, было распространено в широких кругах. Это имело
своим последствием общедоступность философской литературы, возможность
как для учителей, так и для учеников свободно переходить из одной школы
в другую. Альберт Великий родился в Швабии, получил высшее образование в
Падуе, преподавал в Кельне и Париже. Ансельм родился в Пьемонте,
сделался аббатом монастыря в Нормандии и кончил жизнь епископом в
Кентербери. Сочинение, написанное во Франции, становилось достоянием
Германии, Англии, Италии, Испании, вызывало комментарии и возражения во
всех эти странах. Для сочинений и мыслителей в ту эпоху не существовало
ни национальных, ни государственных границ. С точки зрения школы
получается впечатление, будто вся Западная Европа представляет собой
одну национальность, одно государство, в каждом месте которого философ
мог чувствовать себя как дома. Немалая заслуга в этом деле выпадает на
долю католицизма.

V. В истории схоластики замечается главным образом два периода,
различающиеся по тому, кто из корифеев языческой философии является в
данный момент признанным авторитетом в деле защиты католической веры
против критикующего разума. Первый период с IX до конца XII – время
господства Платона; второй период, главным образом XIII век – эпоха
господства Аристотеля.

Выдвижение того или иного мыслителя зависело от церкви, которая в своем
колебании между Платоном и Аристотелем руководствовалась соображение,
кто из них казался опаснее для веры по возможным выводам из его учения.
Осудив в начале XIII века учение Аристотеля (non enim regnat spiritus
Christi, ubi dominatur spiritus Aristotelis), церковь принуждена была
видеть, как с половины того же столетия ее вернейшие сыны, вроде Фомы
Аквинского, опираются всецело на авторитет Аристотеля. Его признают
предтечей Христа в естествознании (praecursor Christi in rebus
naturalibus, sicut Ioannes Baptista in rebus gratuitis). Рискую своей
непогрешимостью, католическая церковь установила в XIV столетии
положение для Парижского университета, в силу которого приобретение
ученой степени по богословию могло быть допущено лишь по испытании в
знании Логики Аристотеля. Значительно позднее Кампанеллу обвинили в
возмущении и в ереси за то, что он говорил, будто, вопреки утверждению
Аристотеля, на солнце, луне и звездах есть пятна: за это его бросили в
яму, где не было ни воздуха, ни света.

Следует иметь в виду, что средние века были очень мало знакомы с
подлинными произведениями греческих мыслителей, арабских (Авиценны,
Аверроэса) и еврейских (Маймонида) и это обстоятельство особенно смущало
церковь.

VI. Какие же проблемы занимали главным образом мысль схоластиков?

Особенное внимание в средневековой философии сосредоточивается на
борьбе между реализмом и номинализмом. Вопросы, получившие различное
разрешение в том и другом направлении, состоят в следующем: имеют ли
общие понятия (universalia) самостоятельное существование или же это
только наши обобщения; если они имеют самостоятельное существование, то
присуща ли им телесная оболочка (realia); если они имеют телесную
оболочку, то обособлена ли она от тел отдельных индивидов. Эти так
называемые Порфирьевы три вопроса HYPERLINK \l “sub_336” *(336)
вызвали резкий спор между реалистами и номиналистами.

По мнению реалистов, общие понятия имеют самостоятельное существование,
облечены в телесную оболочку (universalia sunt realia) и существуют до
появления отдельных вещей (universalia ante rem). Дерево, как понятие,
существует независимо от отдельных деревьев и останется существующим,
если бы исчезли даже все деревья. Отсюда название школы реалистической,
хотя такое воззрение стоит в противоречии с современным нам реализмом. К
средневековым реалистам относятся Иоанн Скот Эригена, Ансельм, Вильгельм
Шампо и др. С точки зрения номиналистов реальное существование имеют
только отдельные вещи, общие же понятия ничто иное, как умственное
сопоставление сходного в вещах (nomen, vox) и могут возникать в уме
только после и вследствие появления отдельных вещей (universalia post
rem). Понятие о дереве есть представление нашего ума, вызванное
наблюдением сходства в виденных деревьях. К номиналистам относятся
Росцелин, Вильям Оккам и др. Примиряющую точку зрения стремился отыскать
Абеляр, одновременно оспаривавший как Ансельма, так и своего учителя
Росцелина. Его учение, получившее название концептуализма, состоит в
том, что общие понятия, хотя и имеют реальное существование, но не
иначе, как в индивидуальных вещах (universalia in re) и составляют
выделение (conceptum) нашего ума по сходству признаков. Впрочем,
концептуализм Абеляра есть, скорее всего, стремление придать номинализму
форму, не противоречащую резко взглядам церкви HYPERLINK \l “sub_337”
*(337) .

Казалось бы, спор это ни с какой стороны не мог интересовать
католическую церковь. В действительности, однако, было не так.
Обнаружилось, что каждое из указанных учений способно, при посредстве
логических выводов, привести к положениям, несогласным с догматами веры.
Реализм последовательно приводит к пантеизму, т.е. к воззрению,
отрицающему все индивидуальное и признающему, что все существующее
представляет единое сплошное бытие. Но при таком взгляде мир сливается с
Богом, Бог не имеет отдельного от мира существования. Однако, по догмату
Бог есть творец мира. С точки зрения пантеизма каждый человек есть
частица Божества и то, что делает человек, в сущности, делает Бог, и,
значит, ничего дурного человек сделать не может, а следовательно нет
смысла и в покаянии (qui cognoscit Deum esse in se lugere non debet, sed
ridere). Но, с другой стороны, чреват опасными выводами и номинализм.
Если общее понятие есть только звук (flatus vocis), не имеющий реального
существования, то сама церковь, вне верующих, есть ничто иное, как
только звук пустой. Значит, церковь может быть только в каждом человеке,
в нем самом, а не вне его и не над ним. Если существуют реально только
индивиды, то Троица представляет три отдельных Божества, – таков вывод,
сделанный Росцелином.

Ввиду таких выводов, проводимых с неумолимой последовательностью,
католическая церковь в смущении колебалась между тем и другим учением.
После некоторого сомнения церковь склонилась на сторону реализма: легче
было отказаться от личного Бога, чем примириться с мыслью, что церковь
есть звук пустой. И с того момента, как церковь стала на сторону
реализма, она уже не прощала тем, кто пробовал вскрывать его
противоречие догматам веры. Номинализм был осужден и строго
преследовался в течение XII и XIII веков. Он возродился с новой силой в
XIV столетии в лице Вильяма Оккама.

VII. Другой вопрос, занимавший схоластиков, – как доказать бытие Бога,
вера в Которого не оставляет никакого сомнения в его существовании.

Одно из доказательств было найдено Иоанном Скот Эригеной. Если
человеческому разуму не доступен свет Божественной сущности, то лучи
этого света дают разуму указание на его существование. А где же ярче
проявляются лучи эти, как не в природе. Целесообразность мирового
устройства, обнаруживаемая на каждом шагу, может быть объяснена только
тем, что мир создан Богом. Целесообразность природы убеждает в
существовании Бога. Это доказательство носит название теологического.

Другое доказательство, космологическое, состоит в том, что должна
существовать основная, первичная причина всего существующего, которая
сама не может быть ничем обусловлена – эта творческая причина и есть
Бог.

Третьего рода доказательство было выдвинуто Ансельмом. Все наши
представления вызываются какими-нибудь реальными явлениями.
Представление о предмете имеется потому, что существует самый предмет.
Следовательно, если у нас представление о Боге (а в этом не может быть
сомнения), значит – существует Бог, вызвавший в нас это представление.
Такое доказательство называется онтологическим. Еще до Ансельма Фридегиз
прибегал к этому логическому приему в своей попытке объяснить, каким
образом мог сотворить Бог мир из ничего, когда из ничего нельзя ничего
создать (ex nihilo nihil). По его мнению, каждому представлению
соответствует какое-либо реальное существование. Поэтому и ничто (nihil)
не есть отсутствие бытия, а бытие, ничто есть ничто. Такое
доказательство основывается на предположении тождества мышления и бытия.
Однако уже в XI веке онтологическое доказательство не осталось без
возражения. Монах Гонилон указал Ансельму, что далеко не всякому
представлению соответствует реальное существование: человек может
вообразить, что где-то в океане лежит заколдованный остров, но из
существования такого представления вовсе не следует, что такой остров
действительно существует.

VIII. В средние века этика тесно связывается с религией. Мораль только
одна – христианская, вне христианства нравственности нет и быть не
может. Мораль неизменна, как и христианство. В противоположность
греческой философии, в которой этика сливалась с политикой, – законы
нравственности совпадали с законами государственными, в схоластической
философии этика освобождается от политики, чтобы слиться с теологией.

Прежде всего, возбуждается вопрос о содержании нравственности.
Соответственно духу времени проблема ставится так: то ли нравственно,
что угодно Богу, или то угодно Богу, что нравственно. Первое решение
более подходило к средневековому мировоззрению. Вследствие грехопадения
нравственная природа человека извращена. Человеку можно оправдаться
только верой в милость Бога и смирением. Этот путь исправления известен
только церкви, без руководства которой нравственная цель не осуществима.
Следовательно, чтобы быть нравственным, надо согласовать свое поведение
с велениями церкви, как выразительницы воли Бога на земле.

Что же заставляет человека действовать нравственно? Средневековое
католическое воззрение отвечало на этот вопрос ссылкой на страх Божий,
на санкцию, которая выражалась в вечном блаженстве или в мучениях ада.
Следовательно, схоластическая этика придерживалась гетерономной морали,
т. е. видела причину нравственного поведения не в самом человеке, а в
действующей на него посторонней силе. Сомнение в муках ада, высказанное
Скот Эригеной, было явлением исключительным в схоластике, которое могло
быть допущено лишь в начале средних веков.

Чтобы согрешивший мог избегнуть загробной кары, он должен был
покаяться, должен был перенести страдания на земле. Для спасения души
христианской церковь стремилась присвоить себе карательную власть над
всеми проступками человека, которые могут быть рассматриваемы, как
грешные дела. Впрочем, эпителия могла быть позднее заменена
индульгенцией.

Если, однако, нравственное поведение предполагает внешнюю побудительную
причину, то где же свободная воля человека? Или обратно: если поведение
человека определяется сознательным выбором последствий, то воля человека
должна быть свободной. Однако, если воля человека свободна и от человека
самого зависит выбор того или иного образа действия, то как же
согласовать свободу воли человека с всеведением Бога, заранее
предусмотревшим этот выбор? Проблема свободы воли – самое больное место
схоластической философии.

§ 16. Фома Аквинский

Литература: Новейшее издание его сочинений – Opera omnia, jussi Leonis
XIII edita, 11 томов, 1882-1903; французский перевод Карманьоля;
вопросам его философии посвящен специальный журнал Revue thomiste,
издаваемый с 1894 года во Фрейбурге; Didiot, Le docteur angelique St.
Thomas d Aquin, 1894 (биография); Roger Beda Vaugan, St. Thomas of
Aquin, his life and labours, 2 т. 1871-1872; Rietler, Die Moral des
heiligen Thomas von Aquino, 1858; Baumann, Die Staatslehre des heiligen
Thomas von Aquino, 1873; Feugueray, Essai sur les doctrines politiques
de St. Thomas, 1857; Carlyle, The political theories of St. Thomas
Aquin, 1896; Crahay, La
polit???????????????????????????????????????????????????????????????????
????????????????????????????????

I. Фома родился в Сицилии, в местечке Аквино в 1224 или 1227 году. Он
принадлежал к знатному графскому роду. Образование молодой граф получил
в Неаполе. Близость к доминиканским монахам привела к тому, что у юноши
явилось страстное желание поступить в монастырь. И на этот раз
повторилась легенда о том, как противились родные благочестивому желанию
юноши, как ловили его на дороге, запирали и терзали, как, наконец,
должны были уступить непреклонному влечению Фомы.

Как только сделался он монахом, генерал ордена, усмотрев в нем
выдающиеся способности, отправил его для усовершенствования в науках в
Кельн к знаменитому ученому того времени Альберту Великому. Мрачный и
необщительный, Фома получил от товарищей прозвание “бессловесного быка”.
“Вы скоро увидите, говорил любивший его учитель, как заревет этот бык на
весь мир!” Действительно, Фома очень быстро приобрел репутацию
выдающегося ученого и философа. Его приглашали преподавать философию и
теологию в Париж, Рим, Лион, Неаполь, Кельн и другие города.

Смерть рано положила конец его деятельности (1274). Но успех его был
обеспечен на долгое время. Еще при жизни за свои обширные познания он
получил название doctor universalis, а за свою верность католической
церкви – doctor angelicus. В 1323 году он был причислен к лику святых, а
в 1567 году был признан папой Пием V пятым великим учителем церкви после
Августина, Амвросия, Иеронима и Григория Великого. Целый ряд
университетов положил за правило читать лекции по его сочинениям. В 1864
году папа признал его учение официальным выражением католического
мировоззрения.

Философия права Фомы Аквинского раскрывается в следующих его трудах: в
последней части Summae theologicae, этой энциклопедии знания XIII
столетия, в De regimine principum, в котором перу Фомы принадлежат лишь
первая книга и четыре главы второй, остальное же дописано его
последователями; в комментариях к Политике и Этике Аристотеля.

II. Философия Фомы Аквинского представляет собой восстановление
перипатетизма, но в своеобразной, соответствующей условиям времени
переработке. Его философия – это учение Аристотеля в схоластической
форме.

Необходимость соединения разума и веры для познания истины
обнаруживается из полной неспособности первого выполнить одному эту
задачу. Чистым разумом невозможно познать сущность вещей, чистый разум
не в состоянии проникнуть в догматы веры, как, например, догмат о Св.
Троице. Недоступное разуму открывается вере. А так как главное то, что
дает вера, то деятельность разума всегда будет второстепенной, служебной
(naturalis ratio subservit fidei).

Космологическое воззрение св. Фомы строится на аристотелевском различии
материи и формы. Природа – это целая иерархия форм, которые, будучи
таковыми по отношению к низшим разрядам, составляют в то же время
материю для высших разрядов. Существует одна высшая чистая форма,
которая никогда не может быть материей, – Бог. Принятие материей формы
предполагает непременно причину и эта причина всего существующего – Бог,
творец, устроитель и правитель всего мироздания. Облечение материи в
формы совершается по образцам, предсуществующим в Боге. С человеческой
точки зрения формы или идеи извлекаются из предметов, которые,
по-видимому, предшествуют образованию общего понятия (universalia post
rem). Но в действительности идеи существуют в Боге ранее, нежели
появились предметы (universalia ante rem). Так своеобразно разрешает св.
Фома спор номиналистов с реалистами под прикрытием авторитета
Аристотеля.

III. Деятельность человека всегда предполагает цель. Высшей целью
является блаженство, которое состоит в возможном приближении к Богу.
Возможность эта открывается только в будущей загробной жизни. Земная же
жизнь должна быть подготовлением к ней, расчисткой пути к блаженству.

Эта задача выполняется тем направлением воли, которое составляет
добродетель. Нравственное поведение предполагает поэтому свободу воли. В
этом отношении св. Фома отклоняется от блаж. Августина с его учением о
предопределении. Воля стоит вне причинности, имеющей применение лишь
там, где речь идет о действии предмета на предмет. Решения воли
извлекаются только из нее самой. Согласование свободы воли с всеведением
Бога св. Фома находит в том, что Бог дал человеку волю и открыл
возможность выбора между тем и другим решением.

Добродетель есть известный обычный образ действий (habitus),
направленный к благой цели. Поведение, привычное к злу, есть порочность.
Люди не одинаково нравственны от природы, иначе между ними не было бы
различия. Им даны от природы или от Бога только возможности
нравственного поведения, осуществление которых зависит от самого
человека. Нравственность дана человеку in potentia, силой воли она
обнаруживается in actu.

Добродетели разделяются на естественные, данные человеку от природы, и
на богословские, влитые (infusae) Богом в человека посредством
благодати. Среди первых добродетелей мы встречаем известные нам из
греческой философии: мудрость, мужество, умеренность и справедливость.
Данные благодатью – это любовь, вера, надежда. Естественная добродетель
состоит в середине между крайностями, богословская же добродетель не
допускает середины, потому что в стремлении к Богу не может быть никогда
чрезмерности.

Такова этика Фомы Аквинского, представляющая странное смешение
классицизма и католицизма.

IV. Более всего уклоняется св. Фома от Аристотеля в своей общественной
философии. И это вполне понятно: в этих вопросах должно сильнее всего
сказаться влияние общественной среды на миросозерцание мыслителя.

Общественный порядок, как и мировой, поддерживается законами, т. е.
правилами, в соответствии с которыми человек должен действовать или
воздерживаться. Точнее св. Фома определяет закон, как веление разума,
установленное в целях общего блага тем, кто призван к тому обществом, и
достаточным образом обнародованное. Итак, закон должен отвечать
следующим признакам: а) разумность веления, b) соответствие общему
благу, c) компетентность органа, его устанавливающего, и d)
обнародование.

С подобным определением можно было бы согласиться, если бы оно
относилось к положительному праву. Но сам Фома устанавливает четыре вида
законов, причем сущность некоторых из них мало согласуется с указанными
признаками. Эти виды законов следующие:

1) Во главе стоит вечный закон (lex aeterna), как вечный божественный
разум, управляющий миром. Не вполне ясно, подразумевает ли св. Фома под
именем вечного закона законы природы или принципы мирового управления
Творца. Во всяком случае, к этому виду законов неприменим ни один из
указанных признаков. Нельзя допустить, чтобы такой закон противоречил
разуму или общему благу. Сомнение в компетентности законодателя здесь
недопустимо. Наконец, вечный закон проявляется сам собой в мире, но не
обнародуется.

2) За вечным законом идет закон естественный (lex naturalis), как
отражение вечного закона в разумных существах. Благодаря своей
разумности, человек развивает далее закон вечный, руководствуясь
стремлением к добру и отвращением от зла. Казалось бы, с этой точки
зрения естественный закон не может быть руководителем животных. Но Фома
Аквинский относит к естественному закону требования, которым подчинены
все живые существа, как, например, половое общение, воспитание детей. С
другой стороны, естественный закон составляет, по мнению св. Фомы,
основу всякого положительного законодательства. В этой основе непременно
сходны законы разных народов. Очевидно, что и к естественному закону
неприменимы признаки закона вообще, принятые Фомой Аквинским.

3) Развитие основ естественного закона выпадает на долю положительного,
человеческого закона (lex humania). Необходимость наказания за убийство
основывается на естественном законе; вопрос же о том, какое наказание
будет назначено за это преступление и в каком порядке – это уже дело
положительного закона. Таким образом, естественный закон содержит in
potentia закон положительный, подобно тому, как сам естественный
содержится in potentia в законе вечном. Постановлениями положительного
закона человеческие общества могут сильно расходиться и тем создавать
jus civile каждой страны. То, в чем они сходны, образует jus gentium.
Нетрудно заметить, что данные Фомой Аквинским признаки понятия о законе
применимы именно к этому виду законов. Мы увидим сейчас, какие важные
выводы логически вытекают из указанного определения.

4) Наконец, ввиду того, что природа человека не всегда дает ему ясное
представление о цели, к которой должна стремиться его деятельность,
ввиду шаткости и разногласия в человеческих суждениях, ввиду
несовершенства человеческого закона, оказывается необходимость в
откровении, которое представляет также положительный, но уже
божественный закон (lex divina). Этот вид закона выражен в Ветхом и
Новом Завете.

Признаки понятия о законе определяют обязательную силу норм, исходящих
от лиц, в чьих руках власть. Фома Аквинский совершенно не согласен с
положением римского права, будто все, что угодно государю, имеет силу
закона (quod principi placuit legis vigorem habet). То, что противно
разуму, что противоречит общему благу, не есть закон, а потому и
необязательно. При этом, если веления государя, под именем законов, не
соответствуют интересам подданных, например, в случае назначения
несправедливого налога, – они могут быть не исполнены. Они не должны
быть исполнены, если противны божественным установлениям.

Такой смелый взгляд средневекового философа, объясняемый в значительной
степени той борьбой светской и духовной власти, в атмосфере которой
создалась и процветала схоластика.

В соответствии со своим определением понятия о законе, дает св. Фома и
правило толкования законов. Законы должны быть толкуемы по духу, а не по
букве, потому что надо предполагать, что всякий закон построен на
справедливости, равенстве, общем благе. Несогласное с этим началом
толкование должно быть признано ложным, противным намерению
законодателя.

V. Государство преследует не только хозяйственную, но и нравственную
задачу. Первоначально государство создалось для того, чтобы людям можно
было жить, т. е. можно было найти достаточные средства существования, но
затем явилась потребность не просто жить, а жить достойно. Это достойное
житие достижимо только при помощи государственных законов, которые
направлены на то, чтобы обеспечить людям нравственное существование.
Добродетель государства та же, что и добродетель отдельного лица.
Поэтому высшей задачей государства является предоставление человеку
возможности разумной, созерцательной жизни.

В государственной власти следует различать: a) сущность ее, отношение
господствующих к подвластным и возможность давать законы; b)
приобретение власти и c) пользование ею. Такое различие моментов
оказывается нужным Фоме Аквинскому для того, чтобы доказать, что
государство и государственная власть – учреждение человеческое (dominium
et pralatio introducta sunt a jure humano). Против такого положения св.
Фома имел высоких авторитет апостола Павла с его утверждением, что
“несть власти, аще не от Бога”. Действительно, говорит св. Фома, власть,
как таковая, в своей сущности имеет божественный характер. Но это вовсе
не относится к приобретению ее и к пользованию ею, которые могут быть
противны божественной воле. На самом деле источник власти в самом
народе, который переносит на одного или на нескольких право издания
законов. Так, величайший схоластик лавирует между желанием унизить
императорскую власть уличением в человеческом происхождении и
преклонением перед апостольским авторитетом. В стремлении доказать,
насколько императорская власть ниже папской, философ дошел до идеи о
народном суверенитете.

На этой почве св. Фома развивает теорию сопротивления государственной
власти. Неправильность приобретения власти может состоять или в том, что
она достанется лицу недостойному или в том, что будет достигнута
незаконным способом, например, посредством насилия или подкупа.
Неправильное приобретение власти может перейти в правильное или с
согласия самих подданных, или с одобрения высшего авторитета (папа).
Очевидно, несогласие подданных дает им право отказать в повиновении
недостойному правителю или узурпатору.

Неправильность пользования властью или злоупотребление ею дает
подданным также право восстать против своего правителя. Это право
естественное. Возмутителем в таких случаях является не народ, а сам
правитель, нарушающий божеский и человеческий порядок. Восстание со
стороны народа допустимо, если затрагиваются интересы граждан; оно
обязательно, если затрагиваются божественные предписания. Сопротивление
правителю может быть оказано и со стороны духовной власти, которая не
может смотреть спокойно на то, как попирается воля Бога.

Каковы же средства сопротивления? Могут ли они доходить до
цареубийства? По этому вопросу св. Фома выражается довольно осторожно.
Он указывает на тот вред, какой угрожает государству, если каждому будет
предоставлено разделываться с государем. Народ может больше пострадать
от гибели доброго правителя, чем выиграть от убийства злого. Тем не
менее, впоследствии находили возможным ссылаться на авторитет св. Фомы
для оправдания цареубийства. Поводом служили его замечания, сделанные на
смерть Цезаря, указания на похвалу и вознаграждение, какие выпадают на
долю тех, кто освобождает народ от тирана.

VI. Лучшей формой правления, по мнению св. Фомы, все же является
монархия. К такому заключению приходит он по двум основаниям. Во-первых,
к монархизму склоняет аналогия с мировым порядком. Среди многих членов
организма есть один, приводящий все в движение – это сердце; между
душевными способностями есть одна руководящая – разум; пчелы имеют одну
царицу; наконец творцом и управителем всего мира является единый Бог.
Во-вторых, к тому же взгляду приводит исторический опыт; страны и
города, в которых правит одно лицо – преуспевают; там же, где власть в
руках многих, мы наблюдает постоянные волнения и неурядицы. Таково
наблюдение великого схоластика.

Являясь в своем государстве тем, чем душа в теле, чем Бог в мире,
монарх обязан руководиться исключительно благом народа. Наградой за
справедливое управление должна служить не земная слава, а милость Бога,
Который превознесет монарха в загробной жизни.

Но горе монархам, которые, вместо блага народного, преследуют свое
личное благо; горе пастырям, которые пасли себя самих HYPERLINK \l
“sub_338” *(338) . Это не монарх, а тиран. Насколько монархия лучшая из
форм правления, настолько тирания худшая. “Царь правосудный утверждает
землю, а корыстолюбивый разоряет ее” HYPERLINK \l “sub_339” *(339) . В
своей жадности тиран способен забыть все: “князья у него как волки,
похищающие добычу, проливают кровь, губят души, чтобы утолить свою
корысть” HYPERLINK \l “sub_340” *(340) . Мудрец советует: “Держись
подальше от человека, имеющего власть лишать жизни, и не будешь смущен
страхом смерти” HYPERLINK \l “sub_341” *(341) .

VII. Следуя Аристотелю, св. Фома утверждает, что государство не должно
быть ни слишком велико, ни слишком мало. Его размер должен быть таким,
чтобы страна питала народ и чтобы ее можно было защитить от внешних
врагов. Св. Фома разделяет взгляды стагирца на нравственные опасности
прибрежного расположения государств, присоединяя к ним еще и
гигиенические.

Состав населения не должен быть однородным: если бы все занялись одним
и тем же, это уже не было бы государство. Отвращаясь от окружавшей его
действительности и имея в виду греческий мир, ома Аквинский отстаивает
три класса: высший – правители, низший – земледельцы, рабочие, мелкие
торгаши, музыканты, и средний, самый многочисленный, – воины, судьи,
администраторы, богатые (!). Дворянство, которое, очевидно, входит в
средний класс, понимается св. Фомой, как родовая наклонность к
добродетели, передаваемая от отца к сыну. Хотя дворяне богаты, но не в
дворянстве сущность богатства.

Во взглядах на задачи управления замечается влияние христианства,
отличающее схоластика от перипатетика. Таких задач, по мнению св. Фомы,
две: a) защита территории от неприятельского вторжения и b) помощь
слабым, облегчение страданий несчастным.

VIII. Как же относится св. Фома к основной проблеме своего времени, к
вопросу об отношении светской власти к духовной?

Для Фомы Аквинского не подлежит никакому сомнению превосходство
духовной власти над светской. Заботы о духе выше заботы о теле, а потому
церковь должна стоять выше государства (вспомним, однако, что задачи
государства не только материальные, но и нравственные). Как душа влияет
на тело, так и духовная власть должна воздействовать на светскую.

Ее преимущественная власть основывается прежде всего на словах Господа
Бога: “Я говорю тебе, ты Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою, и
врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи царства небесного, и что
свяжешь на земле, то связано будет на небесах, и что разрешишь на земле,
то разрешено будет не небесах” HYPERLINK \l “sub_342” *(342) . Вторым
доказательством приводит св. Фома ходячие в его время исторические
доводы: дар Константина, низложение папой Захарией последнего из
Меровингов, Хильпериха, возложение папой Адрианом римской короны на
Карла Великого, возведение папами германских королей в римские
императоры.

Силой своей власти папа может отлучить от церкви светских государей,
освободить подданных от присяги, связующей их с правителем. На этот шаг
церковная власть может решиться или по собственной инициативе или по
справедливой жалобе подданных на беззаконное управление.

IX. В вопросе о свободе совести св. Фома, как и следовало ожидать,
стоит всецело на почве средневекового католицизма. За подделку монеты
грозит строгое наказание. Но это только посягательство на материальные
блага. Как же не преследовать со всей строгостью ересь, которая есть
посягательство на самую душу!

Еретики подлежат смертной казни. Церковь сначала должна подействовать
на них увещеванием. Но, если обнаруживается упорство, – надо предать их
в руки светской власти для исполнения приговора. Это, может быть,
тяжело, но, безусловно, необходимо. Церковь обязана заботиться о своей
пастве. Потеряв надежду спасти одних, она должна предупредить гибель
других. Зараженное мясо должно быть вырезано, паршивая овца должна быть
отделена от стада. Какой страшный пожар разгорелся из-за ереси Ария, а
ведь этого не было бы, если бы своевременно погашена была искра.

И мы знаем, что католическая церковь всюду усердно погашала не только
искры, но и всякий свет человеческого разума.

X. Обратимся к воззрениям св. Фомы на частно-правовой быт. Здесь он
находится более всего под влиянием Аристотеля, повторяя иногда дословно
его соображения.

С точки зрения естественного права все принадлежит Богу, а потому
институт права собственности есть учреждение человеческого права.
Однако, если частная собственность не вытекает из естественного права,
она и не противоречит ему, говорит св. Фома, забывая учение первых отцов
церкви. Целесообразность права собственности св. Фома основывает на том,
a) что каждый прилагает больше труда к тому, что ему принадлежит, чем к
чужому; b) что гражданский порядок обеспечивается лучше всего, когда
каждый довольствуется тем, что ему принадлежит. Св. Фома как будто не
замечает окружающей его действительности, которая так богата примерами,
когда право собственности основывалось именно на том, что многие,
сильные, не хотели довольствоваться принадлежащим им и захватывали
чужое. Впрочем, вспоминая первоначальное христианское учение, св. Фома
различает обладание (possessio) и пользование (usus): первое должно быть
строго индивидуально, второе же следует сделать общим. На этом
обрывается неясная мысль великого схоластика, не сумевшего согласовать
идеи христианства с перипатетизмом.

Рабство – вид частной собственности и в лице св. Фомы оно нашло столь
же талантливого защитника, как и в Аристотеле. Как раньше пользовались
аргументами Аристотеля, так в новое время приводили авторитет великого
учителя католической церкви. a) К естественному неравенству, в котором
основание рабства видел Аристотель, b) к грехопадению, которым
обосновывал рабство блаж. Августин, Фома Аквинский присоединяет еще два
основания: c) полную законность военного плена, который так
соответствовал феодальным нравам, и d) экономическую пользу, которая так
согласовывалась с домашним хозяйством средних веков.

Авторитет трех столбов, как Аристотель, блаж. Августин и св. Фома, стал
прочным фундаментом для господства человека над человеком на праве
собственности.

XI. Свобода договора обусловливается юридическими, нравственными и
божескими предписаниями. Человеческий закон далеко не всегда защищает
то, что противно нравственности. С точки зрения нравственной при обмене
каждый должен получить ценность, равную той, какую отдает. Но если с
этической стороны недопустима продажа вещи по цене, дороже той, какой
она стоит, или покупка по цене дешевле той, какой она стоит, то
человеческие законы мирятся с некоторым отступлением от справедливого
мерила. Но этой снисходительности есть предел. Не давая общего критерия,
св. Фома пускается в казуистику. Нельзя продавать хромую лошадь за
быструю, гнилой дом за прочный, испорченные продукты за хорошие. Однако,
если недостатки очевидны, например, лошадь слепа на один глаз, то
покупщик сам виноват в своей неосмотрительности. Привозящий товар на
рынок ранее других не обязан предупреждать покупателя, что скоро будет
большой подвоз и потому цена упадет.

Обмен допустим только тогда, когда вещь дается за вещь или вещь дается
за деньги, но недопустим обмен денег на деньги. Почему такое различие? В
объяснение св. Фома выставляет то соображение, что обмен первого рода
удовлетворяет насущным потребностям человека, обмен же второго рода дает
пищу человеческой корысти. Отсюда св. Фома отрицает: a) торговлю, когда
она имеет своим предметом покупку вещи без приложения труда к улучшению
ее качеств (forma non mutata), и b) отдачу капитала под проценты. Рост
дело безусловно грешное. Его нельзя оправдать тем соображением, что
никто не обязан давать другому свой капитал безвозмездно. Если ты не
обязан, то и не давай, но если даешь, то не бери процентов. В пользу
последних бесполезно ссылаться на положительное римское право: его
постановление недействительно, встречаясь с явно греховным делом.
Последнее соображение св. Фомы особенно интересно, как взгляд на
соотношение источников.

XII. Половое отношение мужчины к женщине возможно только в браке. Оно
имеет своей целью общение и произведение детей. Сношение вне брака
безнравственно и противоестественно (innaturalis). Наиболее разумен брак
в том возрасте, когда организм окреп. Принимая, вслед за Аристотелем,
норму в 37 лет для мужчин и в 18 для женщины, св. Фома находит, что
возможны исключительные случаи, когда брак следует допускать и раньше.
Авторитету Аристотеля он противопоставляет авторитет римского права,
установившего нормы в 14 и 12 лет.

Св. Фома далек от мысли, будто большое количество детей есть милость
Божья. Напротив, по его мнению, число детей должно соответствовать
средствам пропитания. Когда детей много, отцовское наследство приходится
делить на малые части, и в 3 – 4 поколения можно дойти до нищеты.
Средством сокращения детей может служить позднее вступление в брак и
раннее прекращение половых сношений.

Всякий, не лишенный здравого смысла, решительно утверждает Фома
Аквинский, поймет, что законодатель, которого вся забота направлена на
благополучие государства, должен обратить особенное внимание на
воспитание юношества. Это дело государственное и пренебрежение им
способно привести к развращению и гибели государства.

§ 17. Марсилий Падуанский

Литература: Schokel, Ueber Marsilius von Padua, 1877; Labanca, Marsilio
di Padua, riformatore politico e religioso del secolo XIV, 1882; Ke1lr,
Die Reformation und die alteren Beformatoren, 1885; Franc, Reformateurs
et publicistes de l’europe, moyen age – renaissance 1864, стр. 135-151;
Чичерин, История политических учений, ч. I, изд. 2-е, 1903, стр.
241-254.

I. Теократическое направление достигло высшей точки в ХШ столетии и
нашло себе выражение в школе Фомы Аквинского. Но следующее столетие
выступило с протестом против притязаний церкви. Напряженное состояние
разразилось грозою в столкновении французского короля Филиппа Красивого
с папою Бонифацием VIII. Победа осталась на стороне короля, потому что
крайности теократизма раздражили общество. Эта вечная борьба двух
властей лишала спокойствия, мира, в котором так нуждалось средневековое
общество. Среди постоянных войн одного феодала с другим, одного города с
другим, феодала с сюзереном, города с бароном, общество могло ожидать,
по крайней мере, от церкви мирного веяния. Но вместо мира церковь несла
войну. Отчаявшись в возможности достигнуть умиротворения духовною силою,
средневековое общество возложило все свои надежды на государственную
силу.

Столкновения Филиппа Красивого с Бонифацием VIII, а вскоре затем
Людовика Баварского с Иоанном XXII послужили сигналом к появлению
многочисленных литературных произведений, направленных против притязаний
пап, имеющих своею целью разрешить проблему обеспечения мира. Одни, как
бы наведенные папскими притязаниями на всеобщее господство, мечтали о
всемирной монархии. Таков был идеал, выдвинутый знаменитым поэтом Данте
Алигьери (1265 – 1321) в его философско-политическом трактате De
monarchia, написанном в 1313 году, в чисто схоластическом духе. Другие,
проникнутые духом римского государственного устройства, возлагали все
упование на сильную монархическую власть, способную подчинить себе как
феодалов, так и духовенство. Это были главным образом юристы.

Наконец, одиноко, среди этих голосов раздался могучий призыв к
демократизму. Теократизму Фомы Аквинского, логически из него вытекая,
противостал демократизм Марсилия Падуанского. Желая унизить
императорскую власть. Богословы отвергли ее божественное происхождение и
объясняли ее возникновение чисто земным способом – перенесением ее на
государя со стороны народа. Последовательно такое положение открывало
дорогу демократизму. Ш условия времени были мало благоприятны для такого
логического вывода. Поэтому учение Марсилия Падуанского в
демократической его части остается одиноким и сам он принужден был
возложить свои надежды на монархизм.

II. Марсилий родился в Падуе около 1280 года. В своем родном городе он
получил медицинское образование и профессия его была врачебная. В своей
области он достиг такой известности, что в 1312 году был избран ректором
Парижского университета.

Но, живой и впечатлительный, он не мог оставаться равнодушным к
злободневному вопросу об отношении светской власти к духовной. Он
занимался теологией и в тиши готовил научный трактат, как вдруг
произошло острое столкновение между Людовиком Баварским и папою Иоанном
XXII. Марсилий нашел применение своему труду, и когда Людовик подвергся
отлучению в 1324 году, он выпустил свою работу, озаглавленную “Defensor
pacis”. Сочинение вызвало взрыв негодования в Ватикане и репециальное
отлучение в 1327 году.

С этого времени Марсилий связывает свою судьбу с судьбой Людовика
Баварского. Но благодарность великих мира сего оказывается мало
надежною. Когда прошла острая необходимость в ученом союзнике, Людовик
отвернулся от папы Марсилия. Папою он был отлучен, а потому ему было
закрыто возвращение в университет. Он умер в безвестности, неизвестно
когда и где. И позднейшее поколение оказалось мало способным оценить его
мысли: он едва упоминается, тогда как по своим взглядам он стрит выше
современников и смутно дает предчувствовать писателей XVIII века.

III. Учение Аристотеля о материи и форме Марсилий переносит на
общество. Материю государства составляют люди, формою же являются
законы, образующие государственный организм. Под именем закона, в
широком и неточном значении, понимается всякое вообще суждение о том,
как следует или не следует поступать. Законом в точном смысле называется
веление, сопровождаемое угозою наказания или обещанием награды.
Признаком принуждения закон отличается от совета. Свойством же
предстоящих наград или наказаний юридический закон отличается от
религиозного: закон, сопровождаемый обещанием награды или наказания в
земной жизни – закон юридический, а закон, сопровождаемый обещанием
награды или наказаний в загробной жизни – это закон божеский. Таким
путем удается Марсилию достигнуть теоретического отличия права от
религии, которым он не преминет воспользоваться для практических целей.

Законность хороша тем, что она обеспечивает мир и порядок. Она в то же
время является лучшею опорою для всякой власти.

IV. Существование государства обусловливается его целью. Эта цель –
благо всех членов общежития, благо как физическое, так и духовное.
Ощущение потребности во взаимном содействии заставляет людей не только
сплотиться в общежитие, но и все более усложнять формы общежития. От
семьи переходят к роду, от рода к племени, от племени к городу, от
города к государству.

Вопрос, выдвинутый в то время и особенно разработанный Данте, о том,
должно ли быть одно государство или несколько, Марсилий считает
несущественным, второстепенным – такой вопрос находит себе разрешение в
условиях времени.

Государственная власть – это власть издавать законы, возможность
творить форму. Эта законодательная власть может принадлежать только
народу. К такому демократическому выводу приводят чисто демократические
соображения. а) Так как целью зак6нодательства является общее благо, то
лучшие законы будут созданы всеми гражданами, которым их благо понятнее,
чем нескольким лицам; b) Так как законы имеют цену лишь тогда, когда в
точности исполняются, то законодателем должен быть сам народ, потому что
он более охотно и добровольно станет исполнять законы, им самим
созданные, чем навязанные ему со стороны.

От законодательной следует отличать власть исполнительную (principans
executiva). Эта власть может быть организована различным образом, но
опять – таки не иначе, как по воле парода.

V. Если форма правления определяется самим народом, то все же нельзя не
признать, что лучшею формою является монархия. Этого вывода не мог
избежать демократ XIY века.

Однако, существуют два вида монархии, смотря по способу установления:
монархия наследственная и монархия избирательная. Вопрос о преимуществах
той или другой составлял предмет спора в политической литературе того
времени. Марсилий, полный доверия: к народу, высказывается за
избирательную монархию и против наследственной. Он подробно
останавливается на доводах за ту и другую форму.

В пользу наследственного начала приводят следующие главные соображения.
а) Наследственный монарх относится внимательно к своему государству, как
к своей вотчине, и с мыслью о потомстве. b) Привыкший с малых лет к
мысли о власти не так заносчив, как получивший ее неожиданно. с) Народ
привыкает к правлению династии более, чем отдельного лица. d)
Наследственность власти устраняет междуусобия, почти неизбежные при
избирательной системе. е) Наследственность монархии устраняет то дурное
влияние на народ, какое оказывает соперничество конкурентов при
избирательном начале. К этому присоединяют еще, f) что наследственная
монархия самая естественная форма, потому что она самая
распространенная. В пользу избирательной монархии Марсилий приводит
такие аргументы: а) Монарх, попавший на престол в силу наследования
может оказаться совершенно неспособным к управлению, тогда как
избирается лицо наиболее пригодное для этой цели. б) Желая обеспечить
выбор за своим сыном. Избранный монарх будет стараться о воспитании и
образовании своих детей и внушать своими действиями расположение к
династии. с) Если в наследственной монархии повиновение со стороны
народа обеспечивается привычкою к династии, то в избирательной монархии
оно обеспечивается уважением к личным качествам избранного. d) Если при
выборе монарха возникают народные волнения, то при наследственном
монархе, склонном поэтому к деспотизму, создается его образом управления
масса поводов для народного недовольства и волнений, более опасных и
постоянных, чем первые. е) Распространенность наследственной монархии не
есть еще доказательство ее превосходства, иначе распространенные по всей
стране ремесленники были бы выше редких философов. “Как мог выражаться
Марсилий с такою смелостью в пользу избирательной монархии по
демократическим соображениям, находясь сам под защитою монарха? Здесь мы
встречаемся с одним лишним доказательством того, что в средние века
могли появляться весьма смелые суждения благодаря борьбе властей,
благодаря столкновению могущественных интересов. Дело в том, что
Людовик, наследственный монарх в Баварии, стремился быть избранным в
германские императоры.

VI. Государственное население расчленяется на классы. Одни заняты
всецело преследованием своих частных интересов, – это земледельцы,
ремесленники и торговцы. Другие выполняют общественное назначение, – это
духовные, чиновники, военные. Таким образом, получается шесть сословий.
Пока каждое сословие довольствуется добросовестным исполнением той роли,
какая ему дана, все идет хорошо в государстве. Мир, согласие, общее
благополучие, добрые нравы – таковы последствия подобного порядка вещей.
Но как только один класс начинает вмешиваться в деятельность другого,
присваивать себе его роль – наступает смятение, беспорядок, волнения.
Мира как не бывало.

Можно подумать, что Марсилий задается целью поддержать сословное
строение средневекового общества. Но не такова его мысль в
действительности. Если он каждому сословию назначает свою роль, то
стрелы его направляются против духовенства, вмешивающегося во все сферы
общественной жизни.

VII. Теоретические воззрения Марсилия о сущности права и о сословном
делении общественного организма приводят его к решению основного
политического вопроса об отношении светской власти к духовной.

Если законы религии лишены принудительности, то священники могут
действовать только советом, убеждением, но не принуждением. Задача
духовного лица в области душевной та же, что врача в области физической.
Священник может указать на дурные поступки, обратить внимание на хорошие
примеры. Он обязан напомнить прегрешившему, что его поведение закроет
ему врата царствия Божия. Разве сам Иисус Христос не указал па врачебную
роль духовенства: “не здоровые нуждаются во враче, а больные” HYPERLINK
\l “sub_343” *(343) . В лице священника мы должны видеть наставника, а
не судью. И в этом отношении нет разницы между духовными – их роль
одинакова, будь то простые приходские; священники, или епископы, или сам
папа. Отсюда ясно, что у папы не может быть светской власти. Если же он
пользуется ею в действительности, то только потому, что ему вручил ее
император, который поэтому же в праве и ограничить ее и даже совсем
отнять.

Логически Марсилий приходит к другим еще выводам, далеко опережавшим
его время, а потому и не обратившим на себя внимания современников. 1)
Если Евангельское слово есть поучение, а не закон в собственном смысле
слова, то в деле веры не может быть принуждения. Вера – дело совести
каждого. 2) Если удачное выполнение духовным сословьем своего назначения
зависит всецело от доверия к нему со стороны тех, кому оно дает свои
наставления, то единственный способ определения на должность священника,
в какой бы то ни было иерархической степени, – это народное избрание.

§ 18. Средневековые юристы

Литература: Savigny, Geschichte des romischen Rechts, 1 изд., 7 т.,
1815 – 1830; Stintzing, Geschichte der deutschen Bechtsmssenschaft,
1880; Fitting, Die Anfange der Hechtsschule zu Bologna, 1880; Conrat,
Geschichte der Quetten und Leratur des romischen Hechts in fruheren
Mittelalter, 1889; Lefеteure, Des Ugistes et de leur influence au XII et
XIII siecle, 1859; Coqttille, Les Ugistes, leur influence politique, et
religieuse, J863; Rodiеre, Les grands jurisconsultes, 1874; Bardoux, Les
Legistes; leur influcnce sw la societe francaise, 1877; Monleon,
L’eglise et le droit, 1887; Fournier, L’cglise et lc droit romain en
XIII sciecle (N. revue hist. de droit franpais et etranger, 1890, т.
XIV, стр. 80 – 119); Chiappelli, Lo studio Bolognese nelle sue origini,
1888; Tamassia, Bologna e le scuolc imperiale di diritto (Archivio
giuridico); Коркунов, История философии права, изд. 2-е, 1898, стр. 92 –
113; Муромцев, Рецепция римского права на Западе, 1886.

I. В своей борьбе с теократизмом светская власть нашла сильную
поддержку в юристах.

В средние века имеются три вида норм права, управлявших общественною
жизнью: римское каноническое и обычное право. Соответственно тому видим
мы три разряда юристов.

В начале XII века, в Болонье возникает школа, которая ставит своею
целью изучение римского права не из вторых рук, не в смешении нормами
позднейшего образования, а в чистом виде, по первоисточникам. Эта школа,
вызвавшая огромный интерес к римскому праву, группируется около своего
основателя, Ирнерия (1085 – 1125). В половине XII века школа дает ряд
блестящих имен, – среди которых выделяются особенно четыре доктора:
Булгар, Мартин Гозия, Яков и Гуго де Порта Равеньяна. Весьма возможно,
что все это были ученики самого Ирнерия.

Эта школа носит название глоссаторской, – от giossae или кратких
объяснений, даваемых учеными при чтении источников и чаще всего
отмечаемых на полях или между строк рукописи. Смысл таких глосс может
быть совершенно непонятен, если их оторвать от тех мест, к которым они
относятся. Но представители новой школы не ограничили своей научной
деятельности такими примечаниями. Они давали краткие обозрения
содержания того или другого титула, подробные комментарии к различным
местам источников, даже систематические работы, охватывавшие предмет во
всей его целости. Главная особенность школы глоссаторов заключалась в
стремлении отделить римское пpaво от средневековых примесей. До них
римское право соединялось в одну массу с местными обычаями, канонами,
феодальными законами.

Школа имела огромный успех. Послушать, каково было право Великого Рима,
стекалась масса любителей из Франции, Германии, Испании. Из Италии сами
глоссаторы рассеялись по Европе; прежде всего, укрепились на юге Франция
(Плацентин), в Англии (Ваккарий), а потом и в других странах. Нельзя не
обратить внимания на то, что одновременно с юриспруденцией, свившей себе
гнездо в Болонье, возбуждается интерес к другому, также практическому
знанию, к медицине, укрепившейся в Салерно. Этот интерес к
положительному знанию, обнаружившийся в Италии в XII столетии, нельзя не
поставить в связь с упадком теологии в этой же стране и в это же время.

Но вскоре дух времени сказался и на молодой школе. Преклонение перед
мнением знаменитого учителя отодвинул интерес к источникам. Изучали не
столько подлинник, сколько сложившиеся на его почве многочисленные и
часто противоречивые толкования выдающихся глоссаторов. Это было уже
знамением упадка школы. Высшим выражением этого направления является
труд Аккурзия (1182 – 1260), известны под именем “Glossa ordinaria”. Это
свод мнений различных видных глоссаторов по важнейшим вопросам
толкования источников. Отныне предметом изучения стала эта сводная
глосса. Тем самым порвалась непосредственная связь с памятником
классической древности, которая и была источником научного духа.

Во второй половине XIII века школа глоссаторов приходит в полный упадок
и теряет всякое влияние. Но в XIV столетии вновь возрождается интерес к
римскому праву. На этот раз изучение его обусловливалось не столько
любовью и уважением к классической древности, сколько практической
потребностью найти систему права, более соответствующую новым
экономическим условиям, чем обычаи феодального строя. Это школа
постглоссаторов или комментаторов, среди которых особенно выдаются имена
Бартоло (1314 – 1357) и его ученика Бальда.

Если школа глоссаторов характеризовалась теоретическим интересом к
памятникам древности, то школа комментаторов обнаружила практическое
направление, стремление приспособить нормы римского права к новым
условиям жизни. Для глоссаторов каждая буква римских источников была
священна, и они признавали римское право только в чистом его виде.
Комментаторы же желали подвести жизненные отношения под авторитетные
римские законы, не останавливаясь перед необходимостью в частностях
видоизменить их смысл применительно к новым требованиям жизни. В
сущности, комментаторы возвращались к тому смешению, которое имело место
до глоссаторов, и против которого боролась их школа. Но тогда это
смешение основывалось на невежестве, теперь же на сознательной
деятельности.

В противовес светской школе глоссаторов возникла школа, поставившая
своею целью изучение норм, созданных церковью для управления
общественною жизнью. Если первые изучали Digesta, то вторые имели
предметом своего изучения Decreta. Одни назывались легисты, вторые –
декретисты. В эпоху высшего расцвета болонской школы, половина_ХII века,
монах Грациан составляет первый канонический сборник, аналогичный
римским сборникам. Интересно, что папы, приложившие наиболее энергии в
деле дальнейшего составления сборников, Иннокентий III, Григорий IX и
Бонифаций VIII, сами были юристами.

Третью группу юристов создала практика. Это были люди, которым
пришлось, по их судебным обязанностям, познакомиться с действовавшими в
их местности нормами. Особенно богат такими знатоками обычного права
XIII в. Среди выдающихся юристов этого разряда Франция выставила
Бомануара, составившего Contumes de Beauvoisis, Германия – Эйке фон
Репгофа

II. Дух времени не мог не отразиться на юристах. Господство авторитета
столь характерное для средневекового мировоззрения, должно было
проникнуть и в зарождающуюся науку права.

Легисты нашли необходимый авторитет в римских сборниках. Пандекты для
юристов были тем же, чем для церкви откровение. Их знания были потому
ценны, что за ними стоял авторитет великого Рима. Их взгляды были
настолъко убедительны, насколько опирались на ratio scripta, каковым
представлялось молодому западноевропейскому обществу римское право. Если
сборники Юстиниана соответствовали Библии или творениям Аристотеля,
толкования знаменитых глоссаторов имели то же значение, как и творения
отцов церкви или мнения видных комментаторов Аристотеля. Четыре великих
глоссатора соответствовали четырем великим учителям церкви.

Иного характера был авторитет, за которым действовали представители
обычного права. Это был авторитет старины. Норма имела значение не
потому, что являлась целесообразной, не потому, что была поддержана
властью, а потому, что выражала собою мнение предков. “Так поступали
отцы и деды” – этого было совершенно достаточно сыновьям и внукам, чтобы
знать, как поступать. Нечего было искать новых путей, где дороги
проложены предками. А эта старина могла быть иногда и языческой –
вспомним роль салического закона в средневековой истории.

Признавая необходимость авторитета, как основы всякого знания,
юриспруденция, однако, отстаивала упорно свои особые авторитеты,
отличные от авторитетов схоластики. Это обстоятельство придавало
юриспруденции светский характер и возбуждало особый интерес к ней.

Эта секуляризация знания, бывшего всецело в руках и под опекою церкви,
эта светская интеллигенция, соперничающая в науке с монахами,
единственными ее представителями, возбудила рано опасения со стороны
духовенства. Уже св. Бернард метал громы и молнии против новой науки.
Высшею мечтою католицизма было организовать всемирное общение (civitas
Dei) с папою во главе и с каноническими нормами, которыми управлялась 6ы
вся жизнь. На пути становилось римское право, видя в нем опасного врага,
церковь, которая еще недавно vivebat lege romana, теперь стала
признавать только те части римского права, которые вошли в состав
канонических сборников.

Схоластическая философия заметила опасность от появления светской
науки, которая успела проникнуть в среду благочестивых монахов.
Знаменитый схоластик Гуго из Сень – Виктора к числу недостатков
современной ему монастырской жизни относит занятия правом. Римский Собор
1131 года определяет ut lnonacFi et regulares canonic leges temporales
et medicinam non discant. Латеранский Собор 1139 года постановил, ut
religiosi secularia sludia vitent. Если можно было оградить монахов и
священников от тлетворного влияния римского права, то труднее было
предотвратить вредное его влияние на светское общество. Единственно, что
можно было сделать, это запретить преподавание его в университетах:
знаменитая булла папы Гонория III 1219 года Super speculam имела именно
это в виду. Но все было тщетно, – светская наука крепко держалась.

Напрасна была попытка схоластической философии наложить свою руку на
юриспруденцию. Последняя не могла не возбуждать внимания средневековых
философов. Такой крупный мыслитель ХII века как Абеляр, отнесся сначала
презрительно к деятельности глоссаторов, но, посрамленный при первой
попытке истолковать текст Пандект, должен был убедиться в
состоятельности этого рода знания. Рожер Бэкон опасался о судьбе
христианства, если юриспруденция, основанная на римском праве, не
подчинится теологии. Раймунд Луллий был уверен в возможности подчинить
юриспруденцию вновь изобретенной им науке, Ars magna, которая должна
была учить тому, чтобы любили Бога и служили Ему. Но юриспруденция
твердо держалась собственными авторитетами и не хотела играть роль
служанки теологии (famula ecclesiae).

III. Но, может быть, наука, возникшая в Италии, и опирающаяся на
самостоятельные авторитеты, поддастся общему схоластическому методу? В
этом отношении, как и в преклонении перед авторитетом, молодая
юриспруденция оказалась дочерью своего века.

При том огромном значении, какое должно было иметь слово в эпоху, когда
книга была редка и дорога, литературные научные произведения являлись
отражением устного преподавания. Постановка преподавания римского права
сводилась к следующему. За общим кратким обзором, как бы введением,
следовало чтение текста в том виде, как принимал его данный профессор.
Затем шло главное, – а именно толкование текста. При разъяснении смысла
прочитываемых мест, давались примеры, указывающие на то, как должна
применяться содержащаяся в тексте норма при предлагаемом толковании.
Если место было спорное, то преподаватель добросовестно приводил все
высказанные по этому вопросу мнения.

Постепенно в этой части стала сосредотачиваться суть преподавания,
потому что она давала возможность развернуть ученость, способную
поразить слушателей и затмить соперников. При толковании удавалось
извлечь из отдельных мест общее правило, придать ему удобную, краткую и
легко запоминаемую формулу. Согласно принятым в средние века обычаям,
присутствовавшие в аудитории могли здесь же просить дополнительных
разъяснений, а также могли оспаривать высказанное профессором мнение.

Письменная литература выработалась из подобных чтений. Чаще всего она
представляет более или менее подробные комментарии, сопоставление
различных мнений по данному вопросу, систематическое обозрение
содержания того или иного титула или книги.

Как в схоластической философии, так и в средневековой юриспруденции
умственная деятельность основывалась на силлогизме: большой посылкой
служило или правило, содержащееся в римских источниках, или мнение
авторитетного юриста. Все дело заключалось в логичности выводов, которые
при этом должны противоречить тексту Юстиниановых сборников. Как и в
схоластике, и в юриспруденции также обнаружилась неумеренная погоня за
расчленениями понятий, противопоставлением их, разделением,
подразделением, по едва уловимым и совершенно бесполезным для жизни
признакам, искусственное выдумывание совершенно невероятных казусов,
которые должны были оправдать принимаемое толкование или даваемое
определение. Для писателей, как и для преподавателей, выработались схемы
изложения, отступление от которых встречалось с неодобрением. Особенно
давило свежую мысль пристрастие к авторитетам и злоупотребление
цитатами. Главное внимание обращалось на мнения veterum autorum о
тексте, а не на самый текст. И чем более нагромождались эти мнения, тем
далее уходил текст от внимания слушателя и читателя, тем менее
знакомились с подлинным римским правом. Разногласие авторитетов
приводило к чисто механическому разрешению вопроса, к подсчету голосов,
в результат которого получалось communis doctorum opinio.

Методика глоссаторов и комментаторов в истории вызывала различные
оценки. В XVI столетии Кюжа, восхищаясь первыми, подверг злой критике
вторых. Но те и другие были сынами своего века, были догматиками,
толкователями и недалеко отошли друг от друга. Недоброжелательность к
схоластике не могла не отразиться и на мнении о юриспруденции,
работавшей по схоластическому методу и продолжавшей придерживаться его
тогда, когда другие науки давно отказались от него. Нельзя не признать,
что с методологической стороны средневековая юриспруденция имеет свои
недостатки, но зато обладает и достоинствами, особенно заметными с
исторической точки зрения.

За толкование римских источников средневековые юристы принялись без
достаточной филологической и исторической подготовки. Они даже плохо
знали латинский язык, а греческого вовсе не знали. Вследствие того их
толкование не только не могло быть верно, но наводило на догадки
довольно детского характера. Известны их ошибки. Lex Furia Саninа
происходит, по их мнению, от слова canis собака, потому что человек, не
освобождающий раб по завещанию, подобен собаке, которая сама себя не ест
и другим не дает. Lex Falcidia получила свое название от слова falx,
коса, потому что закон этот, направленный к ограничению завещательных
отказов, делаемых в ущерб наследникам, сносил отказы как косой.
Исторические познания их были так слабы, что дали немало пищи для
насмешек. Наиболее известная из крупных ошибок: Юстиниан царствовал до
Рождества Христова, название Lех Hortensia произошло от имени царя
Гортензия.

Довольные тем, что отыскали образцовое право, средневековые юристы мало
беспокоились теоретическими вопросами и политикою права. В работах
легистов видна начитанность в римских источниках, в работах составителей
сборников обычного права виден опыт, но в них нельзя обнаружить
философской глубины. Не вникая сущность права, в формы образования его,
не создав системы, юристы заранее осуждены были на то, что решения ими
житейских случаев будут поверхностны. Из того положения, что арендатор
нe может извлекать плодов, не вознаградив хозяина, выводили, что
пользование услугами адвоката предполагает предварительное его
вознаграждение. Только детский ум способен усмотреть здесь аналогию.
Преклоняясь перед глубоким смыслом римского права, относясь с
благоговением к каждой строчке его, юристы и не задавались вопросом,
соответствует ли существующий порядок идее правды. Такой вопрос был
неуместен.

Не дав ничего ни в теории, ни в политике, они сослужили, однако, службу
в деле толкования римских источников и воспитания юридической мысли в
молодом западноевропейском обществе. Они выработали правила толкования,
которым суждено было просуществовать долго после смерти их творцов. На
нормах римского права, стоявшего много выше тех норм, которые сложились
сами собою в западноевропейском обществе, глоссаторы и комментаторы
развили мышление, подготовили его к дальнейшей самостоятельной работе в
области теории и политики. Привыкнув к расчленению понятий по признакам,
к сравнению и противопоставлению их, молодое мышление научилось не
смешивать правовых явлений с бытовыми, что составляет первый и далеко не
такой легкий шаг в юридическом образовании. Обсуждение спорных вопросов
с той и другой точки зрения, разбор аргументов рrо и contra освободили
от того одностороннего увлечения., которое так свойственно молодости.
Приверженность чрезмерная к чужим мнениям о тексте, заставлявшая
забывать о самом тексте, действительно была крупным недостатком, но, к
сожалению, и теперь еще нередко из-за многочисленных цитат нельзя
усмотреть собственной оригинальной мысли ученого.

Одним словом, в школе средневековых юристов, проникнутой духом
схоластики, западноевропейская мысль прошла первый курс юридического
образования. Началось с догматики и притом с первого процесса – с
собирания и толкования норм.

IV. При всей юности и неопытности юриспруденции, при всей ее не
смелости, деятельность ее не была лишена творческого характера. То
новое, что вносилось ею в правовую область, не было результатом сознания
недостатков существующего строя и обдуманного плана замены его новым.
Оно являлось последствием все того же преклонения перед авторитетом,
которое так характерно для средних веков и которое не могло не
отразиться и на праве.

Это творчество выразилось, прежде всего, в составлении сборников
обычного права. По-видимому, автор такого сборника совершал чисто
механическую работу, записывал только то, что сложилось само собою в
жизни. Но давно уже замечен субъективный момент в труде составителей
сборников. Автор часто исключал из сборника то, что ему казалось
потерявшим силу, потому что ему хотелось, чтобы это не действовало, и,
наоборот, вносил то, что ему казалось действующим, потому что
представлялось ему справедливым. Объединяя положения, прецеденты, автор
делал выбор; руководствуясь своим усмотрением. Между тем сборник,
ставший известным вследствие удачного выполнения работы, вследствие
удобства пользования им на практике, приобретал силу авторитета и
благодаря этому распространял свое действие на местности, в которых
нормы, в него включенные, никогда не действовали. Такова, напр., судьба
Саксонского Зерцала, реципированного почти во всей Северной Германии,
такова судьба Магдебургского права, получившего силу действующего права
далеко за пределами родной страны.

Не менее творчества было в деятельности легистов. Римское право в их
глазах было просто право. В действующей силе этого писаного разума
нельзя было сомневаться. Авторитет римского права был настолько велик,
что ссылка на этот источник являлась нередко совершенно достаточной,
чтобы убедить, что спорное отношение должно разрешиться на основании
сборников Юстиниана. Творческая роль романистов выразилась двояким
образом: а) в распространении действия римского права на отношения, не
нормированные местным обычным правом, и b) в видоизменении
действовавшего права в духе римского – для приспособления норм к новым
потребностям.

Авторитет мнения некоторых юристов столько велик, что ссылка на них
была равносильна ссылке на источник права. Толкование, даваемое таким
выдающимся юристом, заменяло собою текст, хотя бы понимание последнего
со стороны тяжущихся или суда и не соответствовало авторитетному
взгляду. Об этом свидетельствуют афоризмы: chi non ha Azzo, non va a
palazzo, или quod non agnoscit glossa, non agnoscit curia. Такою славою
особенно пользовался Бартоло, мнения которого, основанные на римском
праве, имели в Испании и Португалии силу закона по всем вопросам, с
очевидностью не разрешенным местными источниками.

V. Трудно было думать, чтобы легисты не приняли участия в современной
борьбе между светскою и духовною властью. Они стали на сторону королей и
императоров против пап.

В то время, когда вся образованность сосредоточивалась в лице монахов,
естественных сторонников папского всемогущества, одни легисты
представляли светскую науку. И это обстоятельство обратило на них
внимание государей, сознававших необходимость опереться в своей борьбе
не только на силу физическую, но и на нравственный авторитет. Такой
авторитет в глазах общества не могла не иметь наука, притом связанная с
римскими традициями. Как наука светская, юриспруденция должна была
стоять за светскую власть. К этому ее побуждало, во-первых, желание
освободиться от подозрительной духовной опеки, а во-вторых, отсутствие
всяких признаков теократизма в римской истории, являвшейся для них
образцом и идеалом.

Между светскими государями и легистами, с целью борьбы против папских
притязаний, образовался союз, основанный на твердой почве общности
интересов. Государи приобретали умных помощников и советников, которые
восполняли их могущество, опиравшееся на облеченных в броню воинов.
Помимо ближайших советников, государи приобретали и значительный класс
образованных людей поддерживавших в обществе, на словах и в сочинениях и
авторитет светской власти, в противовес монахам, пропагандировавшим
авторитет папского господства. Для юристов союз представлял выгоды со
стороны как нравственной, так и материальной. Под защитою королей и
императоров светская наука могла и далее развиваться, достигалась
известная свобода научных мнений, особенно ценная в то время, когда
католическая церковь наложила на мысль цензуру. “Защищай меня мечом, –
говорил Вилльям Оккам императору, – а я буду защищать тебя пером”. С
материальной стороны, интерес юристов заключался в их наградах, которые,
– в виде домов, имений, денег и почестей, – выпадали на долю людей, по
своему происхождению совершенно не рассчитывавших на них в средневековом
феодальном обществе.

Нельзя, однако, не признать, что материальная сторона отражалась
нередко на_интеллектуальной: свобода мнения поддавалась расчету.
Вспомним характерный анекдот о толковании выражения dominus mudi,
которое представили Булгар и Мартин на запрос Фридриха Барбароссы. По
мнению первого, это выражение не дает еще государю права собственности
на землю, а лишь верховное господство и покровительство. Мартин же
признал, что толкуемое выражение означает право собственности государя
на все земли в подвластной ему стране. За это он получил в подарок
лошадь. Булгару же оставалось сознаться, что он потерял коня, потому что
по справедливости высказал то, что иным не по вкусу HYPERLINK \l
“sub_344” *(344) . Немало было злоупотреблений со стороны средневековых
юристов своим знанием и влиянием, что и доставило им дурную славу –
Juriste bose Christen. He следует, однако, ставить исключительно юристам
в упрек перемену убеждений в зависимости от материальных расчетов. Эней
Сильвий Пикколомини, назначенный секретарем Базельского Собора,
энергично отстаивал права Собора против папы; привлеченный в личные
секретари Фридрихом III, он сделался ярым приверженцем светской власти и
даже написал специальное сочинение в этом духе; сделавшись же папою, под
именем Пия II, он отверг значение Собора и высказался за подчинение
государей папской власти.

Союз стал еще теснее, когда церковь, усмотрев свою ошибку в том, что
она своевременно не подавила зачатки светской образованности, уже
успевшей дать опасные ростки, начала преследовать преподавание римского
права. Тогда легисты, побуждаемые чувством самосохранения, еще ближе
примкнули к государям. В пощечине, нанесенной папе Бонифацию VIII рукой
юриста Ногаре зазвучал дерзкий вызов духовному авторитету со стороны
защитников общественного порядка, построенного на сильной
государственной власти и на праве.

Поддержка, оказанная легистами светской власти, проявилась теоретически
двояким образом: 1) перенесением на современность римских
государственных понятий и 2) перенесением в область государственного
права римских цивильных понятий.

В первом направлении власть, сложившаяся в западноевропейских странах,
на почве германских начал, строила по типу римской императорской власти.
Высшее начало, не связывавшее государя с народом – необязательность
законов для него самого. Примерами логической операций второго могут
служить следующие рассуждения: а) Никто не может передать другому более,
чем сам имеет; Христос имел на земле светской власти. Следовательно, Он
не мог передать ее и своему преемнику; b) никто не может дарить того,
что не принадлежит ему на праве собственности; императору Восточной
империи Константину не принадлежало право собственности на Западную
империю; следовательно, он не мог подарить ее римскому епископу
Сильвестру, чем и опровергается дар Константина, на котором основывали
светскую власть пап.

Следует признать, что не одни легисты явились союзниками государей. На
стороне светской власти оказались и юристы, воспитанные на обычном
праве. Так Саксонское Зерцало открывается изложением теории двух мечей,
при чем папе вручается духовный, государю светский. Каждый должен
оказывать другому поддержку своим оружием HYPERLINK \l “sub_345” *(345)
. Но о подчинении государя папе нет и речи. Этот тон настолько не
понравился папам, что в 1374 году в произведении Эйке фон Репгофа были
осуждены 14 статей (articol reprobati), как еретические. Однако,
поддерживая самостоятельность светской власти против папских притязаний,
представители обычного права вовсе не были склонны поддерживать
абсолютизм, который выдвигали легисты. В противоположность последним,
Саксонское Зерцало заявляет, что король не господин над папой, сам
подчинен законам ответствен HYPERLINK \l “sub_346” *(346) .

VI. Если в том политическом строе, который служил источником правовых
представлений для средневековых юристов, не было теократизма, то не было
там и феодализма. Поэтому нет ничего удивительного в том, что легисты
должны были отнестись отрицательно ко многим сторонам феодального
порядка.

Легистов не могла не поражать противоположность между бессословным
строе Римской Империи и строгою сословностью западноевропейского
общественного порядка. Естественно, что они выступили против феодальных
привилегий. Их оружие направлялось главным образом против мелких
сеньоров, потому что крупные сливались в их представлении с государями.
Побуждением к этой борьбе служило не только преклонение перед римским
идеалом и эгоистический интерес. Вышедшие большею частью из приниженного
сословия, легисты, как представители светской интеллигенции, стремились
стать рядом с представителями физической силы и родовитости. Они хотели
принять участие в государственной жизни. И шаг за шагом оттесняли они
феодалов от источника власти и права, от государя. Феодальные сеньоры
хорошо сознавали, где их злейший враг, и платили им ненавистью,
проявлявшеюся нередко в грубых и кровавых расправах.

Королям важна была торговля, как источник их доходов. Легистам близки
были интересы торговцев, с которыми их связывали происхождение, родство,
браки. Под защитою королей легисты открыли борьбу против тех сомнений
торгового оборота, которым он подвергался со стороны церкви. Борьба
велась или открыто, под авторитетом римского права, или скрытно, путем
изобретения различных юридических средств обойти запрещения церкви. В
этой борьбе права римского с каноническим перевес колебался, смотря по
тому, какая власть, светская или церковная, брала верх в данный момент и
в данном месте. В окончательном итоге, конечно, торговый оборот добился
своего, и потому он так сочувствовал этой стороне деятельности легистов.
Среднее сословие вырастает под крылом средневековой юриспруденции.

Особенно чувствительный удар феодальному строю наносили легисты,
расширяя постепенно государственную юрисдикцию за счет сеньоральной.
Выдвигая идею, что правосудие дело государя и что оно находится в руках
сеньоров только вследствие поручения ее королями, легисты все более и
более находили оснований возвращать юрисдикцию к первоисточнику.
Судебная власть переходила от сеньоров к королевским судам, в которых
главную роль играли, конечно, юристы.

Такое же расширение королевской юрисдикции было предпринято и выполнено
теми же легистами в ущерб церкви. Как прежде, при слабости светской
власти, духовенство, пользовавшееся наибольшим авторитетом в глазах
общества, расширяло свою юрисдикцию под предлогом того, что в спорном
деле замешан грех (quia peccatum est), так теперь наступает обратное
течение. Легисты всеми силами внушают государям идею необходимости взять
в свои руки все судебное дело. Почувствовавшая силу королевская власть
охотно приняла совет. С этою целью, по указанию юристов, постепенно стал
расширяться круг так называемых cas rоуаuх.

В феодальном строе недвижимости резко отличались в своей
оборотоспособности от движимых вещей. Этого не было в римском праве.
Право одних дворян обладать недвижимостью была привилегия, с которой
легисты не могли примириться ни по теоретическим соображениям, как
несогласною с тем правовым порядком, который был для них идеалом, ни по
практическим соображениям, как несоответствующей интересам среднего
класса, к которому принадлежали сами легисты. В результате начатой на
этой почве борьбы легистам удалось добиться права в некоторых случаях
приобретать представителям этого класса (roturiers) феодальные имения.
Это был сильный удар феодализму, нанесенный легистами под знаменем
римского права. Правда, при этом процессе приравнивания феодальных форм
землевладения к римским нормам пострадали маленькие люди, крестьяне, но
об их интересах еще мало думали.

Если легисты боролись против феодального склада с точки зрения тех
начал, которые они заимствовали у римлян, то юристы – представители
обычного права действовали нередко в том же направлении под прикрытием
идеи естественной справедливости. Феодальный строй основывался на
несвободном состоянии низшего класса, и с этой стороны между ним и
римским строем не было существенной разницы. Мы видели, что церковь не
подала голоса за свободу. Ее видные учители искали обоснования рабства.
Зато юристы – обычники высказали иной взгляд. Бомануар, составитель
одного из наиболее популярных сборников, выражается так: В начале все
были свободны, все пользовались одним и тем же состоянием, потому что по
естественному праву каждый должен быть свободен HYPERLINK \l “sub_347”
*(347) . Тот же взгляд высказывает и Эйке фон Репгоф в Саксонском
Зерцале.

§ 19. Недовольство существующим порядком в общей литературе XIII и XIV
веков

Литература: Всеобщая история литературы, под редакцией Корша и
Кирпичникова, т. II, ч. 1, 1881; Лансон, История французской литературы,
т. 1, 1896, стр. 19 – 289; Шерер, История немецкой литературы, т. I,
1893, стр. 3 – 252; Гаспари. История италъянской литературы, т. I, 1895;
Jonckbloets, Geschichte der niederlandischen Literatur, 2 т., 1870 –
1872; Paris, La litterature frangaise au moyen dge, 2-е изд., 1890;
Фойхт, Возрождение классической древности, первый век гуманизма, 1884, 2
т.

I. Изящная литература средних веков является выразительницею того
мировоззрения, представительницею того общественного строя, которые
сложились в средние века.

Вначале этого периода жизни западноевропейских народов в литературе
господствует религиозный идеал. Это поэзия христианства в его
католической форме. Главное содержание литературных произведений до
половины XII столетия составляют религиозные темы. Страдания Христа,
жизнь святых, отношение человека к Богу – вот что всецело занимает мысль
общества. Поэтому лирика выражается в религиозных гимнах, эпика – в
церковных легендах, драма – в представлении страстей Господних.
Эпические герои этой поэзии – святые, атлеты Божьи. Основной мотив этой
литературы строгий аскетизм. Спор тела с духом, кончающийся неизменно
победой последнего, – такова любимая тема. Начатая духовными, которые
заимствовали у древних писателей литературную форму, эта поэзия перешла
и в светские круги, не исключая бродячих певцов.

Это направление в литературе должно было проявить полное безразличие к
существующему государственному и правовому порядку.

В половине XII столетия рядом с духовной становится рыцарская поэзия
благодаря крестовым походам, вызванным церковью с целью поднять
религиозное настроение, воспрянул германский воинственный дух. Рыцари,
отправившиеся отнимать у неверных Гроб Господень, увлеклись самой
войной, и, вопреки расчетам церкви, воскресили старую германскую поэзию.
В лице рыцарей замечается удивительное смешение противоположных начал. С
одной стороны рыцарь напоминает норманнского викинга, с другой монаха:
он больше всего любит войну, но ведет ее во славу Христа, преклоняется
перед женщиною, но в его представлении женщина является чем – то средним
между страстною любовницею и Мадонною. Любимая тема – что лучше:
провести ли ночь в любви с прекрасной женщиной или утро в бою с сильным
противником. Рыцарская поэзия носит характер аристократический. Это
поэзия высшего воинствующего сословия, для которого сила – высший
предмет восхищения. С этой точки зрения рыцарская поэзия смотрит свысока
на низшие, слабые классы общества, на подлый (vilain) род людей.
Знаменитый трубадур Бертран де Борн преисполнен глубокого презрения к
ничтожному Вилэну, не способному отстаивать оружием свою честь. Не лучше
звучат стихи миннезингера Нитгарда, направленные против грубой
деревенщины. По мнению Фрейданка, Бог создал два сословия, дворян и
духовных, купцов же создал сам черт.

Литератур, естественно вылившаяся из двух основных начал средневековья,
католицизма и феодализма, должна была проявлять довольство существующим
порядком, которому она отвечала. Конечно, она не могла не отозваться на
борьбу императоров с папами. Так наиболее известный представитель
рыцарской лирики, Вальтер фон дер Фогельвельде горячо стоит за
императора против папы Иннокентия III и возмущается теми баронами,
которые мешают светской власти укрепиться. Но здесь играет большую роль
привязанность и ожидание лена, нежели принцип. Если в рыцарской поэзии
встречается полемический, сатирический элемент (сирвенты), то это ничто
иное, как рыцарские дуэли, имеющие личный, а не общественный характер.

Во второй половине XIII века в общественном строе средних веков
образуется новый класс – третье сословие, незаметно взросшее за
городскими стенами. Оно не могло быть довольно сложившимся до него
порядком. Католицизм давил его религиозную совесть, феодализм лишал его
политических прав, оба вместе стесняли его экономическую свободу. Одним
из орудий борьбы этого сословия против двух высших послужила литература.
Боевым приемом явилась насмешка над духовными и дворянами, сначала
мягкая (фабльо, швенки), а затем все более переходящая в злую сатиру и
поучительную дидактику.

Это уже не безразличие, характерное для духовной литературы, оторванной
от мира сего, это не довольство сложившимся порядком, проявленное
рыцарскою поэзией, как литературою господствующего класса, это уже явный
протест против существующего государственного и правового строя, в
котором не было приготовлено место для народившейся силы.

II. В литературе, выступающей на исходе средних веков, в XIII – XV вв.,
задору и своеволию рыцарей, лицемерию и жадности духовным
противопоставляется простодушие, трудолюбие и здравый смысл горожанина и
зажиточного крестьянина. Общие черты, характеризующие литературу
третьего сословия, это: а) признание несправедливости разделения людей
на классы не по личным заслугам, а по происхождению; b) превознесение
труда над подвигами рыцарей и бездельем монахов; с) преклонение перед
знанием и наукой, как средствами исправить существующий порядок.,
который держится насилием.

В Австрии около 1245 года появляется повесть “О папе Амисе”,
принадлежащая язвительному пepу Штриккера. В ней рассказываются
бессовестные проделки странствующего священника, который для успеха
своих плутен не останавливается даже перед кощунством. Он привлекает к
делу и мощи, и ангелов, сходящих к нему с неба, чтобы помочь обманывать
людей.

Около того же времени Бавария выдвинула стихотворное произведение под
названием “Мужик Гельмбрехт”. Сын зажиточного крестьянина вздумал
переменить свое состояние на рыцарское. Отец пробовал убеждать его, что
человек низкого происхождения, если он честен, стоит больше, нежели сын
короля, не имеющий за собою ни заслуг, ни доблести. Ничто не помогло.
Уступая настояниям сына, отец снарядил его, при чем для этого
понадобилось почти разорить хозяйство. Гельмбрехт поступил на службу к
владетельному барону и скоро прославился, благодаря своей свирепости и
грабительству. Когда он посетил отца, то последний совсем не узнал сына.
В разговоре между отцом и сыном выясняется, что девизом рыцарей служат
слова: коли, жги вешай, грабь, обижай, не щади! В конце концов, герой
попадает на расправу к крестьянам, которые жестоко мстят ему за все его
бесчинства. Нравоучение, конечно, то, что честный труд лучше насилия,
иначе: крестьянин выше рыцаря.

Позднее, в стихах Розенблюта “Капля трудового пота” человеческий труд
признается божественным установлением на земле, и описываются чудеса,
достигаемые каплею пота трудящегося человека.

Литература протестует против неравенства, идущего даже за пределы
земной жизни. В одном фабльо рассказывается, как душа крестьянина попала
случайно к дверям рая и апостол Петр не пустил ее, сказав: “Мужикам
здесь не место”. Крестьянин же обращается с жалобой к самому Богу.
“Господи, по моему крайнему разумению, я так же имею право быть здесь,
как и они. Ведь никогда я не отрекался от Тебя, не отказывался верить в
Тебя, и никто не потерял жизнь по моей вине. А ими все это было
совершено и все же теперь они с Тобой в раю”. Господь Бог внял таких
доводам.

III. Огромною популярностью пользовался в средние века “Роман о Розе”,
произведение аллегорическое и дидактическое. Оно принадлежит двум
авторам: в первой, меньшей, части Гильому де Лори, а во второй, большей,
– Жану де Мену. Жан де Мен вышел из среднего сословия, обладал огромною
научною подготовкою. Он столько же ученый, сколько поэт. Одни считали
его доктором богословия, другие доктором прав. Сочинение закончено около
1270 года.

Среди весьма сложной аллегории, которая должна изображать видение во
сне, встречается ряд рассуждений общественного характера и с весьма
радикальным направлением.

Происхождение государственной власти автор ставит в зависимость от
возникновения частной собственности. Страсть к наживе, обуявшая людей с
того времени, как Язон добыл золотое руно, привела к таким взаимным
столкновениям, что пришлось избрать короля для ограждения за каждым
того, что ему принадлежит. “Они выбрали из среды себя огромного вилэна,
самого ширококостного между ними, самого крепкого и высокого и сделали
его королем и сеньором”. Следовательно, король такой же человек, как и
все. Его авторитет основывается на его доблести, а не на его силе, “так
как сила его не стоит двух яблок по сравнению с силой простого
носильщика”.

Как мало отличается по природе король от подданных, так же мало создает
природа различия по сословиям. “Я, – говорит природа, – создала их всех
одинаковыми, как это можно видеть при рождении, всех голыми”, “подлыми
(vilains) делаются люди не по природе, а по своей порочности.
Благородство зависит от доброго сердца, без которого дворянство ничего
не стоит”. Автор высоко ставит знание. “Ученые люди благороднее всех
королей и принцев, так как они образованы и о всем, что происходит,
могут судить правильно, каково оно на самом деле, а потому они более
всего способны различать добро и зло”.

Презирая дворянство, не основанное на заслугах и благородстве
поступков, Жан де Мен зло относится к духовенству, которое лицемерно
пользуется религиею для корыстных целей. Большая ошибка воображать, что
стоит надеть священническую одежду, чтобы быть святым. “Эти попы,
проповедуя бедность, отлично ловят рыбу в мутной воде”. “У меня, говорит
монах, нет недостатка ни в деньгах, ни в стадах, – всего надавали мне
люди по своей глупости”. “Хотя я и прикидываюсь убогим, но к нищим я не
благоволю и, клянусь Богородицей, предпочитаю знаться с королем Франции,
чем с бедняком, хотя бы он и был добрейший малый. Когда я вижу, что все
эти бедняки полуголые трясутся в лихорадке на зловонной навозной куче,
завывая от голода и холода, я сторонюсь от них. Если кто из них
захворает – не жди меня, – чего я могу сам ждать от того, кто облизывает
свой собственный ножик? Вот если заболеет богатый ростовщик – это дело
другого рода: навестить, утешить его стоит – угостишься и домой снесешь
кое – что. Такого я готов провожать до могилы. А если меня вздумают
упрекают за то, что я сторонюсь бедных, знаете ли, что я отвечаю:
богатые более погрязли в грехах, а потому больше нуждаются в моей
помощи”.

В противоположность рыцарям, создавшим культ женщины, Жан де Мен
относится довольно презрительно к женщине. Сомневаясь в верности жен,
автор не находит смысла в единобрачии. “Природа не так глупа, чтобы
создать Марианну только для Роберта, а Роберта для Марианны, Агнессы или
Переты, – нет, она создала каждого из них вообще для каждой и каждую для
каждого”.

“Роман Розе” произвел огромную сенсацию в тогдашнем обществе. Он вызвал
полемику, продолжавшуюся все XIV столетие и половину ХV. Злейшие нападки
соединялись с восторженным поклонением. Конечно, вся эта ожесточенная
полемика была вызвана не художественною стороною литературного
произведения. На злобу дня отозвался и канцлер Парижского университета,
знаменитый проповедник Жерсон, который требовал предания подобных
авторов суду! Это тот самый Жерсон, который в трактате “О духовной и
государственной власти” отстаивал тезис, что собор выше Папы, и который,
вместе с увековечившей себя старухой, подложил полено на костер Гуса,
апеллировавшего к собору на решение папы.

IV. Не менее известен был средневековому обществу Западной Европы
“Роман о Лисе”. Первоначальная редакция его принадлежит Франции, и здесь
он получил наиболее художественную форму. Но нидерландская переработка,
уступая в художественности, развила более, по сравнению с образцом,
социальную сторону этого литературного произведения. Чем более
надвигалась новая общественная сила, тем сильнее изменялась редакция
сатиры, принимая все более острый характер.

В лице изворотливого Рейнеке – Лиса, которому удавалось выходить из
всех трудных обстоятельств при помощи не силы, а ума, и побеждать своих
противников, кичливых своими связями с Ноблем – львом, – вновь
народившееся третье сословие, богатое знаниями и умное, одерживало верх
над феодальным дворянством, которое могло противопоставить только
родовитость и меч.

Хорошо всем известная повесть о плутнях Рейне дает картину
средневекового феодального общества, окружающего двор царя – льва. Перед
ним идет борьба между волком Изегримом, представляющим дворянство, и
лисом Рейнеке, выражающим тенденции буржуазии. Волк чувствует себя
неспокойно, боится выходить на грабеж с того времени, как появился Лис,
который своею хитростью всегда вредит Изегриму. Лучшее место романа –
суд над Рейнеке. Это сатира на бесправие слабых, на господство силы и
веры в знамения, обеспечивающие успех перед королевскою властью. Но Лис,
благодаря своему уму, начинаетъ изменять эту обычную картину.

V. Особенно рано и прочно укрепилось третье сословие в богатых
промышленных Нидерландах. Выражением трезвого, спокойного и
трудолюбивого их населения явилась обширная дидактическая Европа.
Направление этой литературы дал Яков фан Мэрлант. долго служивший
образцом для литературы этой страны.

Время жизни этого замечательного писателя точно неизвестно, – оно
относится ко второй половине XIII столетия. Мэрлант был человек весьма
образованный: он поражал современников своей ученостью. Владея латинским
и французским языками, Мэрлант был хорошо знаком с классическою
рыцарскою литературой. Он был силен в естествознании не менее чем в
правоведении. Он знал и римское и обычное право. Из его многочисленных
сочинений, затрагивающих все области знания, не исключая и любви, для
философии права имеют значение “Увы, Мартин!” и “Советы государственного
управления”. Первое из этих сочинений написано Мэрлантом в молодости и
изложено в страстном, вызывающем тоне. Это стихотворный Диалог между
Яковом и Мартином и касается различных сторон индивидуальной и
социальной жизни! Среди них имеются острые темы, встречающие весьма
сильные ответы.

Если все люди происходят от Адама, как могло случиться, что одни из
них, свободны и благородны, а другие – рабы? Ссылаются на Библию и
утверждают, что рабы происходят от Каина. Но разве по Библии не все люди
одинаково впали в грех? Также убедительно производить рабов от Хама,
сына Ноя! Заключается ли источник сословного благородства в обладании
крупными поместьями? Но тогда стоит их отнять – и благородство пропадет.
Нет, благородство имеет только одно основание это честность,
нравственную чистоту. Такой человек благороден, хотя бы он был раб. На
самом деле те, которые присваивают исключительно себе благородство не
имеют на то никаких прав. Попы думают гораздо больше о земном
благополучии, нежели о царствии Божием. Глава церкви так же грешен, как
и низшие: римский двор только жрет и пьет. Деньги стекаются к нему со
всех сторон для того, чтобы он мог развратничать. А бароны и графы разве
лучше? Поклялись отнять у неверных Гроб Господень, а сами только и
делают, что воюют друг с другом? целые дни охотятся, а ночи спят на
мягких пуховиках с женами, и то чаще всего не со своими.

Что сделал нынешний общественный порядок для утверждения мира, для
обеспечения общего благополучия? Ничего. Напротив, он возвел в закон то,
что стоит в противоречии с велениями Бога и требованиями природы.
Провозгласить угнетение плоти, значит, создавать лицемерие, давать
правду силе кулака – значит уничтожить право.

Истинный порядок общежития должен быть построен на равенстве, свободе и
тесном единении. Здесь Мэрлант приходит к заключению, что главная
причина вражды между людьми – это частная собственность. Это она создает
несправедливость в человеческом обществе, она производит различие между
детьми одного и того же Адама, она возбуждает войны и проливает кровь.
Надо уничтожить это различие между “мое” и “твое” и тогда исчезнет зло в
обществе. К такому коммунистическому выводу приходит писатель XIII века.
Следует, однако, иметь в виду, что, когда Мэрлант говорит о праве
собственности, он имеет в виду недвижимости.

VI. Среди многочисленных произведений, построенных на сновидении,
дающем видеть мир не так, как он есть, довольно большой успех имел “Сон
в саду”. Едва ли успех его можно отнести к форме, которая совсем не
отличается художественностью, или к содержанию, которое представляет
повторение уже хорошо известных положений, без системы и с
противоречиями. Скорее всего, это сочинение заинтересовало тем, что
автором его был заподозрен, хотя, по-видимому, неосновательно, видный
философ XIV века – Вильям Оккам. “Сон в саду” написан в форме диалога,
который происходит между воином и клириком, и должен представлять
состязание между светскою и духовною властью. Симпатия автора склоняется
на сторону первой, и целью его труда является доказательство
несостоятельности папского господства.

Беседа открывается вопросом о сущности права. На этот вопрос
разговаривающие наталкиваются по поводу жалобы клирика на то, что
попираются права церкви. В представлении клирика право есть совокупность
постановлений св. отцов и статутов пап. Но воин не признает силы этих
источников в области светских дел. Издавать законы может только тот, кто
имеет власть в данной сфере, а в светских отношениях власть принадлежит
государю. На попытку клирика смешать право с нравственностью ссылкою на
то, что церковь судит о каждом поступке, добр ли он или зол, грешен,
воин возражает, что если бы рассуждать так, то за государями не осталось
бы никакой власти. Дело духовных увещать и наставлять, дело светской
власти – принуждать, судить и наказывать.

Право имеет или естественное или человеческое происхождение.
Человеческое право является или в виде народного, выработанного властью
каждого государства, или в виде римского. Воин оспаривает обязательность
римского права для всех народов. В подтверждение он приводит юридическое
основание: римское право обязательно лишь для тех государств, которые
служат продолжением Римской Империи (Германия), и необязательно для тех,
которые не являются преемниками римской власти (Франция). Второе
основание этическое: римляне были разбойники, а потому их право
построено на насилии.

Основная тема – отношение светской власти к духовной. На чем
основывается светская власть папы? На преемстве от Христа? Но Христос
Сам повиновался власти Кесаря. На привилегиях дарованных церкви королями
в прежнее время? Король обязан заботиться о благе народа; все то, что
противно этой цели, не имеет силы; уступка власти папе, как противная
благу народа, не может быть сохранена, если бы и была когда-нибудь дана.
Ссылкой на природу, требующую единства, на пример пчел, повинующихся
одной царице? Но конечное единство не исключает разнообразия, и не все
пчелы имеют только одну царицу.

Поддерживая сословное разделение, воин настаивает, однако, на том, что
дворянство должно быть оправдано и благородным поведением. Характерным
для времени является утверждение, что дворянство может быть основано не
только на происхождении, но и на богатстве. Это потому, что обладание
большими имущественными средствами делает человека смелым. Притом
накопление богатства есть заслуга перед обществом.

На жалобу клирика, что власть облагает церковные имущества налогами,
воин спрашивает, а почему нет? Если они не служат целям религиозным или
благотворительным, они ничем не отличаются от имущества других лиц. И
те, и другие в равной степени пользуются защитой государства, а потому и
должны доставлять ему средства. Величайший поэт средневековой эпохи,
Данте Алигьери (1265 – 1321) был в одно и то же время ученый и философ.
Мы видели уже его специальный трактат по государственному праву. – “О
монархии”. Свои воззрения на политические вопросы он высказал в “Пире” и
в “Божественной комедии”, этом лучшем произведении средних веков,
соединяющем в себе высокую поэзию и энциклопедическое знание.

По своему мышлению Данте чистый схоластик и верный последователь Фомы
Аквинского. “Учения церкви, – говорит он, – дают философу готовый
материал; философ может его обрабатывать, дополнять, может извлекать из
него свои заключения, но не может его обходить, не должен на него
посягать. Он ищет истины, но за теологией остается последнее слово”. В
таком виде она – предмет поклонения, она – Madona la Filosofia. Данте
проявляет пылкое и страстное отношение к политическим вопросам своего
времени как в теории, так и на практике. В убеждении, что исповедуемое
им учение есть верный пути к благу, он забывает все, борется всеми
средствами и готов призвать враждебную силу против своего родного,
горячо любимого города, – Флоренции.

В его представлении императорская власть имеет несомненно божественное
происхождение. Со свойственным ему увлечением, он называет Генриха VII,
на которого возлагает столько надежд, Христом. Но, хотя он приверженец
императора, он в то же время и строгий католик. Он далек от того, чтобы
отрицать папский авторитет.

По-видимому, Данте чистый выразитель средневекового мировоззрения,
схоластики и католицизма. И, однако, он ищет новых путей. Он недоволен
тем направлением, которое дано общественной жизни. Его “Божественная
комедия” открывается картиной, как заблудился он в глухом лесу. Но это
не он один заблудился – заблудилось все человечество. Данте чувствует
неудовлетворительность сложившегося порядка. “О, моя несчастная,
несчастная родина! Каким состраданием к тебе проникаюсь я, когда читаю
или пишу о том, что имеет отношение к государственному управлению!”

Выход из глухого леса, в который попали все, можно найти только при
помощи руководящего разума, олицетворяемого им в Виргилии, а также в
любви, Беатриче, которая одна способна ввести в рай.

У императора и папы – у каждого своя роль, свое назначение, каждый
обязан исполнять свой долг, не вмешиваясь в дела другого. Но для этого
церковь должна исправиться, стряхнуть с себя земные путы, стать высокой
учительницей нравственной жизни. Он жестоко обличает духовных за их
корыстолюбие и властолюбие. Ни одному папе не дал места в раю. Очевидно,
он находится в предчувствии церковной реформы.

VII. Столетия ХIV и ХV представляются временем разложения средних
веков. Это – период перелома в жизни юного западноевропейского, период
перехода от детского к зрелому возрасту. Школьное (схоластическое)
образование, данное обществу католическою церковью, вызвало в нем такое
развитие, что оно стало проявлять наклонность учиться тому, чему само
хотело, рассуждать так, как само желало. Опека католической церкви
становилась в тягость созревающему уму. Ее надо свергнуть.

Свержение церковной опеки должно было произойти по разным соображениям:
а) по политическим соображениям, потому что государи, по мере усиления
их власти, не мирились с теократической идеей; b) по национальным
соображениям, потому что идее всемирного общения под главенством папы
(космополитического универсализма) противостали начинавшие проявляться
национальные тенденции; с) по соображениям этическим, потому что
безнравственный образ жизни римского двора подтачивал привычный долг
повиноваться бывшему наставнику поведения, подрывал к нему доверие.

Но с чисто юношеской подготовкою молодое общество оспаривало авторитет
своего опекуна путем противопоставления ему другого авторитета. Чтобы
свергнуть католическое мировоззрение, надо было обратиться к
первоосновам католицизма. Если последний представлял своеобразное
сочетание элементов христианского, римского и германского, то необходимо
было обратиться непосредственно к ним, чтобы сравнить, что в них дано и
что из них сделано католицизмом. В вопросах веры с католицизмом можно
спорить, основываясь на Библии. Чтение Св. Писания убеждало, что учение
и особенно поведение церкви; во многом и далеко отступало от простого и
высокого учения Христа. Спорить против такого авторитета церковь, при
всей своей авторитетности, не могла, и оставалось только запрещать
чтение священных книг лицам, не принадлежащим к духовному классу.
Аристотелю в таком виде, как он был принят католическою церковью,
противопоставляли Аристотеля, каким его знала классическая древность.
Достаточно было найти у Аристотеля учение, несогласное с догматами,
чтобы уличить церковь в погрешности, чтобы доказать, что церковь
ненадежный руководитель в сфере мысли. Так, напр., Пьетро Помпонацци
обнаружил, что, вопреки общепринятому взгляду, Аристотель не признает
бессмертья души, что, конечно, стоит в противоречии с учением церкви.
Против католического воззрения на мир и его создание, опирающегося на
авторитет того же философа, выдвигается сама природа, как
непосредственный источник знания. В 1348 году бакалавр теологии Николай
д’Отрикур осмеливается преподнести Сорбонне такой тезис: “Мы легко и
быстро дойдем до достоверного знания, если, оставив в стороне стагирца и
его комментаторов, возьмемся за изучение самой природы”. В 1400 году
врач Раймунд Себонд, профессор в Тулузе, заявляет, что книгам,
написанным человеческой рукой, он предпочитает книгу природы, понятную
всем, как дело рук Божьих.

Все более и более проникало в общество сознание необходимости
реформировать католическую церковь, а с нею вместе и весь строй,
основанный на католицизме. Необходимо было лишить церковь ее
политического могущества, благодаря которому она стесняла ум и совесть
каждого человека.

Но все попытки свергнуть опеку средствами самого общества оказались
неудачными. В XIV веке в Англии появляются лолларды, признававшие в
религии только то, что могло быть выведено рассудком из Священного
Писания. Глава лоллардрв, Уиклефф, держался благодаря помощи короля и
знати, которые сочувствовали его идее о необходимости лишить церковь ее
имуществ, мешающих ей выполнять свое назначение. Но как только учение
привело к народному движению, которое показалось опасным для высших
классов, – дело лоллардов было проиграно. Не могли же господствующие
классы сочувствовать проповеди священника Джона Балля, что в Англии
тогда лишь будет хорошо, когда все имущества станут общими и не будет
различия между дворянином и крестьянином. В Чехии в начале XV века
создается крупное религиозное движение гуситов. Несмотря на смерть Гуса,
его учение стало сильно распространяться, но с религиозными вопросами
сейчас же соединились политические и социальные. Движение встретило
поддержку в высших классах Чехии, как дело национальной оппозиции славян
против немцев. Но, как только крайние из гуситов, табориты, милленарии,
затронули вопрос об имущественном неравенстве и о сословности, – дело
реформации погибло.

Не было силы, опершись на которую можно было бы свергнуть власть
церкви: над мыслью, чувством и волею человека. Поэтому во второй
половине XV века выходит победительницею из борьбы с молодым, еще
бессильным обществом.

IХ. Западноевропейскому обществу оставался один только путь, путь
саморазвития и самосовершенствования. Чтобы освободиться от опеки
церкви, нужно было проникнуться новым миросозерцанием, отличным от того,
которое преподавал католицизм. В этом деле на помощь явилось
могущественное движение, которое известно под именем Возрождения. Это
движение открылось в Италии в XIV веке и особенно усилилось со второй
половины XV, когда в эту страну хлынули, ища спасения от турок, греки и
принесли с собою сокровища греческой древности. Окунувшись в античный
мир, можно было католическому мировоззрению противопоставить не свое,
имеющее, конечно, мало веса, а мировоззрение той классической древности,
из которой черпала и сама церковь.

Благодаря усердному изучению литературы и жизни греков и римлян, рядом
с духовным мировоззрением стало мировоззрение светское, диаметрально ему
противоположное.

Насколько до сих пор мысль сосредотачивалась на божественном, настолько
теперь она направляется на человеческое (humanum). В главе нового
направления, гуманизма, стоит Петрарка (1304 – 1374) не только по силе
ума, сколько по необычайному успеху. Чувство, в светском мировоззрении,
под влиянием античной жизнерадостности, получило также иное направление.
На место аскетизма, умерщвления плоти и отвращения от всего земного
Боккаччо в Италии (1313 – 1375), в своем “Декамероне”, и Чоусер в Англии
(1340 – 1400), в своих “Кентерберийских рассказах” выставили любовь к
миру, пользование благами земной жизни, доходящее до чувственности. Это
направление поэтов было подкреплено философией Лоренцо Балла (1415 –
1465) смело выдвинул эпикуреизм, как лучшее этическое учение. И воле
необходимо дать свободу, снять с нее предопределение. В этой области
против церкви дерзко выступил Помпонацци (1462 – 1525). Он восстал
против учения церкви, будто люди должны делать добро ввиду загробной
награды и воздерживаться от зла из страха пред муками ада. Это
доказывает только, говорил Помпонацци, что нравствнные идеи их пребывают
еще в детстве и что, подобно ребенку, они нуждаются в погремушках.
Этическому учению Помпонацци противопоставляет автономную этику,
основанную на свободе воли и сознании долга.

Черта, особенно отмечающая гуманизм, это вера в личность, в личные
силы, в способность изменения мира путем личного сознания. Гуманизм все
свои надежды возлагал на личное усовершенствование, а не на политический
переворот. Изменения важны в науке, литературе, искусстве, а не в
политических учреждениях. Отсюда политический и религиозный
индеферентизм гуманистов. Если Петрарка сочувствовал фантастическим
замыслам Колы де Риенци восстановить римскую республику, так это именно
из любви видеть то, что напоминало ему любимую древность, а не из
стремления улучшить правовой быт. Следует заметить, что Петрарка, как и
Боккаччо, относился с презрением к римскому обычному праву, как
элементам католической и феодальной культуры. Чем менее думать о
религиозных вопросах, тем легче личности сбросить опеку церкви – таков
источник религиозного индифферентизма гуманистов. Движение лоллардов и
гуситов, борьба между папами и соборами – нисколько не интересовали их.
Известный гуманист Бруни Аретино, папский секретарь на Констанцском
соборе, пишет своему другу, Никколи, что он написал бы ему о делах
собора, но знает, что его друга этот предмет совсем не интересует.
Другой гуманист, Поджио, говорит, что он не знает, прав или не прав Гус,
но он в восторге от его смерти, напоминающей ему подвиг Сократа или
Муция Сцеволы. Анджело Полициано, на предложенный ему вопрос, читал ли
он Св. Писание, ответил, что раз как – то принимался, но жалеет
потраченного времени.

Гуманизм настолько увлек общество, что течению поддалась и сама
церковь. Почти все папы в XV столетии были покровителями гуманизма. Это
уже не главы церкви, а светские государи, ничем не отличающиеся от
других лиц, стоящих во главе государств. Утрачивается идея о папе, как о
представителе католицизма, охватывающего собою всю общественную жизнью
Интересы папы и Рима, – это частные интересы. Против них начинают
бороться, потому что не находят основания подчиняться равному. Папы
ведут совершенно светскую жизнь. Пий II приветствует приехавшую в Рим
королеву Кипра стихами из Вергилия, приравнивая ее к Венере, приходящей
с жалобой к Юпитеру. При дворе пап жизнь ничем не отличается от
обыкновенной придворной жизни. Ставятся для домашнего спектакля пьесы, в
которых жестоко осмеивается духовенство – папы и кардиналы аплодируют,
не предчувствуя опасности. Между тем светское направление мысли и
чувства более всего подорвало основы католицизма. В конце средних веков
на стороне церкви все еще была сила, но церковь потеряла уже
нравственный авторитет.

Новая философия

I. Борьба за религиозную свободу

§ 20. Основы нового общественного строя и мировоззрения

Литература: Лавис и Рамбо, Всеобщая история, т. IV и V, 1898; Кареев,
История Западной Европы и новое время, т. II, 1893; Лампрехт, История
германского народа, т. III, 1896; Грин, История английского народа, т.
II, 1892; Всеобщая история литературы, т. III, 1888; Виндельбанд,
История новой философии, 1902, стр. 1 – 47; Фалькенберг, История новой
философии, 1894, стр. 1 – 77; Bardoux, Les Ugistes, 1877; Стоянов,
Методы разработки положительного права, 1862; Carriere, Die
philosophische Weltanschauung der Beformazionszeit. 1887, 2 изд.; Бард,
Реформация XVI века в ее отиошении к новому мышлению и знанию, 1897;
Виннер, Политические теории во Франции в эпоху религиозных войн (“Ж.
Мин. Нар. Просв.”, 1896, август).

I. Феодализм представлял собою такой политический строй, в котором не
было сильной центральной власти. Поэтому между отдельными его
элементами, предоставленными самим себе, происходила непрерывная борьба.
Короли вели борьбу с непокорными вассалами, феодальные бароны воевали
друг с другом, города боролись с феодалами, королями и взаимно. Более
сильные притесняли слабейших; слабые составляли для самозащиты союзы
против сильнейших.

Как в современной народнохозяйственной жизни, не имеющей общего плана и
направления, мы наблюдаем борьбу между отдельными предприятиями, причем
более крупные одерживают верх над менее снабженными капиталом, – то же
самое представляет и борьба между феодальными элементами. Более
могущественные феодалы уничтожали мелких, короли поглощали крупных
вассалов. Не везде наиболее сильным оказался королевский элемент. Победа
королей была наиболее ранней и полной во Франции, – в Германии
восторжествовали крупные феодалы, в Италии, в Нидерландах – города. Как
в настоящее время промышленные изобретения удешевлением производства
способствуют процессу поглощения мелких капиталов крупными, так и
военные изобретения, подобные пороху, против которого не могли устоять
ни латы рыцарей, ни стены замков и городов, содействовали победе тех,
кто по своим средствам мог воспользоваться помощью техники. Как теперь
хозяева павших в борьбе предприятий принуждены сменить свое
самостоятельное положение на положение подчиненного приказчика или
рабочего, так и феодальные бароны, уступая более сильным, перешли из
положения владетельных сеньоров на положение придворных.

В результате борьбы к ХV? столетию образовались большие государства с
единой сильной властью. Таковы Франция (Людовик XI – Франциск I), Англия
(Тюдоры), Испания (Фердинанд и Изабелла – Филипп II). Если в Германии
борьба привела к крушению императорского могущества, то зато отдельные
князья стали настоящими государями.

Как только стало очевидно, что выдвигается единая сильная власть,
способная подчинить себе все, что рассчитывало до сих пор на свою силу,
так народное сочувствие стало склоняться на сторону абсолютной монархии.
Появилась надежда, что образование сильной центральной власти установит
тот мир, которого так давно жаждало общество. Общество хотело усиления
власти королей за счет вольности баронов, чтобы обеспечить правовой
порядок, столь необходимый для экономического и умственного
благосостояния. Желание усиления единой власти было так велико, что
народ мирился с пренебрежением к его старинным правам, которое позволяли
себе проявлять короли. Заявления, подобные тем, какие сделал на собрании
генеральных штатов Франции де Ла-Рош в 1484 или де Л’Опиталь в 1560 году
о необходимости уважать права народа, оставались без результата. Народ
предпочитал переносить пренебрежение к его правам со стороны одного
короля, чем насилия со стороны многочисленных герцогов, графов,
виконтов, баронов.

Окрепнув, новое государство стало немедленно расширять свою
деятельность. Устройство постоянной армии, организация финансов, забота
о суде, обеспечение безопасных сообщений, покровительство торговле и
промышленности – все это было и средством и следствием усиления
абсолютизма.

Сначала короли в союзе с городами и на их средства смиряют феодалов, а
потом при помощи своих войск, предводимых бывшими владетельными
сеньорами, отнимают у городов привилегии, которые стали, по условиям
времени, излишними. После этого государи должны были с неодобрением
смотреть на то, что в пределах их владений, среди подчиненного им
населения имеется класс, чрезвычайно богатый и не признающий его власти.
Это было духовенство, связанное непосредственно с папою. Государей
духовенство восстановило против себя своею независимостью,
полуразоренное дворянство смотрело с завистью на его богатства, горожане
и крестьяне возмущались безнравственностью и бездельем духовного класса,
особенно монахов.

Это единство интересов и чувств, обнаружившееся к XVI веку, давало
надежду на возможность свержения авторитета католической церкви при
помощи новой силы – светской государственной власти, хотя бы ценою
безусловного подчинения этой власти.

II. Гуманисты XV и начала XVI столетий, как Николай Кузанский, Эразм,
надеялись, что реформа церкви произойдет сама собою, что папство или
собор сами примут меры к очищению от всего, что возбуждало справедливое
негодование. Но ожидаемая реформа не приходила.

Тогда реформа стала производиться путем протеста, опирающегося на силу
государства. Весь XVI и половина XVII веков представляют собою
ожесточенную борьбу за свободу совести и убеждения, насколько они
стеснялись авторитетом церкви. В первую половину XVI века реформация
идет сверху, при помощи государей, во второй половине она принимает
характер народный. В каких-нибудь четверть века Реформация, начавшись в
Германии и Швейцарии, охватила всю Западную Европу и с континента
перекинулась в Англию и Скандинавию. В половине XVI столетия успех
реформации заставляет католицизм напрячь все свои силы для сохранения
авторитета. На помощь католической реакции выступает новый орден
иезуитов, в Риме учреждается высший инквизиционный суд, организуется
строгая духовная цензура, наконец созывается Тридентский Собор (1545 –
1564), обновивший католицизм выработкою твердых основ. В ХVII веке в
сердце Европы разыгралась страшная тридцатилетняя война между католиками
и лютеранами, которая привела обе стороны к полному истощению и ослабила
вообще интерес к религиозным вопросам.

Основная мысль этого времени – освобождение от церковного авторитета,
как цель, и усиление государственной власти, как средство, не могла быть
неприятна светским государям.

Государи должны были сознавать, какую выгоду можно было им извлечь из
реформации. Во-первых, с отречением от католицизма было связано
освобождение от власти папы, стеснявшей могущественных королей.
Во-вторых, местное духовенство должно было подчиниться власти государей
взамен власти пап. Правда, первоначально реформация имела в виду
свободный выбор священников самими верующими, но Лютер принужден был
отступить от своего первоначального взгляда и предоставить князьям
назначение духовных лиц, превратившихся тем самым в должностных лиц.
В-третьих, отрицание монашества повело к секуляризации их огромных
недвижимых имуществ, которые перешли к государям и тем, кому государи
пожелали уделить часть их. В-четвертых, с падением авторитета пап в
глазах подданных усилился авторитет светской власти.

Государи овладевают реформационным движением настолько, что оно,
начавшись в народной массе, как протест совести против давящего мысль и
убеждение авторитета католицизма, превратилось в дело князей, королей.
Правда, датский король Фридрих I заявил, что “вера свободна” и что
“король не может заставить кого бы то ни было верить так или иначе”, а
польский король Стефан Баторий говорил, что “он король над народом, но
не над его совестью”. Однако это были их личные взгляды, не более.
Господство над религиозною совестью перешло от церкви к светской власти,
что и выразилось в принципе: cujns regio, ejus religio. Обязанность
подданных держаться тех религиозных убеждений, которые признавал их
государь, была совсем не согласна с идеей реформации. На Вормском сейме
1521 года Лютер отстаивал права каждого человека на свободу совести,
доказывая, что в человеке есть сторона, в которую не может вмешиваться
никакая посторонняя сила. Но логика событий неумолима. Свержение
католического ига при помощи королей и князей должно было привести к
безусловному подчинению светской власти. Сам Лютер принужден был
содействовать этому делу и подавлять своим влиянием все, что противилось
абсолютизму. Позднее, во время католической реакции, иезуиты, чтобы
противодействовать протестантизму, должны были усиленно выдвигать идею
монархизма.

Только там, где не было государей, идея реформации проявилась в полной
чистоте. Это произошло в Швейцарии и особенно в Голландии. Мы увидим,
как благо приятно отразилось это обстоятельство на философии.

Однако нельзя сказать, чтобы и в остальной Западной Европе реформация
осталась без результата для идеи, во имя которой предпринята была
борьба. Вместо одного католицизма, отныне стали друг против друга, на
равных правах, два мировоззрения, католическое и протестантское. Правда,
протестантизм во многом отступил от своих исходных начал, индивидуальной
свободы и личного религиозного убеждения, даже сошелся с католицизмом в
установлении новых авторитетов, в устранении свободного определения
религии. Правда, кальвинизм по своей нетерпимости мало, чем уступал
католицизму. Но уже самый факт совместного их существования будил мысль,
вызывая ее на сравнение и критику, а может быть – и на сомнение. Да и
сам католицизм вынужден был приспособляться к новым условиям. Вместо
нищенствующих монахов, выпущенных в XII столетии для проповеди
аскетизма, выступает на борьбу орден иезуитов, заявивший, что
умерщвление тела бесполезно и вредно. Благодаря принципу, в силу
которого подданные должны были исповедывать веру своего государя,
открывалась возможность каждому, переменою места жительства,
приспособить свою жизнь к своим убеждениям. Все движение в основании
своем имело веру в разум, способный свергнуть слепой авторитет. Хотя
Лютер впоследствии называл разум “блудницею дьявола”, а Кальвин
предпочитал “невежество верующего дерзости мудрствующего”, но и тот и
другой предприняли борьбу, опираясь на разум, не позволивший им принять
на веру, без критики, все, чему учила католическая церковь. А такие
реформаторы, как Цвингли, Сервет, Социн стояли решительно на
рационалистической точке зрения. Не то важно, чем заменяли протестанты
католицизм, а то, что они осмелились рассуждениями подорвать основы его
авторитета. Может быть, кальвинистский режим был даже тяжелее
католического, но он отвечал личному убеждению, был только что
выработан, а не просто усвоен по традиции. Наконец, следует иметь в
виду, что реформация, связанная с усилением государственной власти,
привела к тому, что вопросы политические получили перевес над
вероисповедными. Правительство Франции, руководимое кардиналом Ришелье,
осаждает внутри страны протестантскую крепость Ла Рошель и в то же время
оказывает в Германии содействие протестантам в их борьбе против
католиков. После страшного взаимного ожесточения, пролития потоков крови
и разорения городов и деревень, католики и протестанты должны были
прийти к сознанию, что каждая вера имеет равное право на существование,
т. е. прийти к веротерпимости, столь несогласной с мировоззрением
средних веков.

III. В экономических условиях жизни западноевропейских народов к XVI
столетию обнаруживается резкое изменение по сравнению с феодальным
периодом. Главною причиною переворота является нарождение капитализма.

Первоначально капитал возникает в итальянских республиках, как средство
их посреднической деятельности в торговле между Западной Европой и
Востоком. Открытие новых стран, – Америки, Западной Африки, нахождение
морского пути в Индию дало сильный толчок накоплению капитала. Центр
торговли переместился с юга Европы на крайний запад, к Голландии и
Англии, как наиболее способным поддерживать морскую торговлю на
Атлантическом океане. Испания и Португалия, хотя и были поставлены,
благодаря открытию новых стран, в наиболее выгодное положение, но так
как они ограничились ролью потребителей, то экономическое значение их
было блестяще, но непродолжительно.

Прилив золота и серебра в одни страны Европы произвел переоценку и
передвижение экономических благ и во всех прочих странах. Так как,
благодаря увеличению количества денег, цены возвысились особенно на
Пиренейском полуострове, то товары потянулись в это место через всю
Европу. Увеличилось число посредников и торговых центров. Торговля
создала такие капиталы, каких прежде не видали. Соответственно тому
росла роскошь в среде торгового класса. Когда королева Иоанна Безумная,
вместе с мужем, посетила города Брюгге и Гент, горожане встречали и
угощали их так роскошно, что растерявшаяся Иоанна сказала: “Я думала
здесь я одна королева, а их здесь больше шестисот”. Естественно,
торговля тяготилась тою опекою, какую проявляла церковь в отношении
хозяйственной жизни верующих, проповедью монахов против роскоши,
препятствиями, какие ставились торговле и обращению капиталов учением о
проценте, установлением многочисленных нерабочих дней.

Рост торговли и капитала отразился немедленно на производстве.
Отдаленность рынков сбыта от места производства сделала излишней работу
на заказ, столь характерную для цеховой системы. Производитель перестал
встречаться с потребителем, – каждый из них имел дело с посредником или
с целым рядом их. Так как товар стал передвигаться на большее расстояние
и в большей массе, то ремесленное производство должно было уступить
капиталистическому и, прежде всего, в форме мануфактуры. Удар,
нанесенный цеховой системе, сильнее всего отразился на слабейших
элементах. Чтобы поддержать свое положение, мастера старались придать
капиталистический характер ремесленному производству. Увеличивается
число рабочих, занятых в мастерской, но зато делаются всевозможные
затруднения для того, чтобы подмастерья не могли сделаться
самостоятельными хозяевами. Между мастерами и подмастерьями создается
общественная граница, неизвестная ранее, когда те и другие объединялись
в одной семье, вместе работали, вместе обедали.

Класс подмастериев почувствовал себя выбитым, без всякой вины с своей
стороны, из прежнего социального положения. Чем более старались мастера
приблизиться к крупным предпринимателям, тем ниже опускались их рабочие,
тем шире и глубже становилась пропасть. В городах создался пролетариат.

Мануфактура потребовала значительное число рабочих рук, притом наемных,
которые бы не связывали предпринимателя ничем, кроме договора. Спрос на
рабочие руки мог быть удовлетворен только за счет деревни. Угнетаемые
помещиками, крестьяне бросают землю, чтобы бежать в город, где их
поглощала мануфактура. В сельском хозяйстве почувствовался недостаток
рабочих рук.

Между тем повышение цен вследствие прилива благородных металлов
отразилось весьма неблагоприятно на соотношении цен продуктов сельского
хозяйства и мануфактуры. Это побуждало помещиков переводить натуральные
повинности на денежный оброк, а размер последнего постепенно
увеличивать. Потребность в деньгах заставляла вырубать леса массою,
которыми крестьяне пользовались для своих надобностей. Мануфактура
предъявила большой спрос на шерсть. Скотоводство оказалось выгоднее
земледелия. Помещики, не стесняясь, сгоняли с земель крестьян,
огораживали поля и загоняли туда многочисленные стада овец, лишали
крестьян выгонов, пахотной земли, а нередко и жилища. Крестьяне, покидая
насиженные места, принуждены были бродить в поисках куска хлеба.

Торговая и промышленная деятельность стала пользоваться особенным
покровительством королей в виду того, что только она и могла доставить
средства для удовлетворения вновь возникших потребностей новой
государственной жизни. Здесь сходились интересы торгового класса и
королей в вопросе о свержении церковной опеки.

В результате, экономический переворот, происшедший в Европе в XIV – XVI
вв. содействовал обогащению казны, а следовательно, и усилению
государственной власти, выдвинул торговый класс, заставил дворянство
напрячь все свои силы, чтобы не уступить буржуазии в общественном
значении, и всею своею тяжестью лег на бедное городское и сельское
население.

IV. Ввиду этих обстоятельств нет ничего удивительного, что одновременно
с религиозным выдвинулся и социальный вопрос. Горючего материала
накопилось много, и вспышки проявлялись не раз. Реформация дала особенно
сильный толчок. Мысль, выбитая из векового спокойствия, бросалась из
религиозной в другие сферы, и, прежде всего, конечно, в сферу особенно
близкую каждому – экономическую. Возвращение к идеалам христианства
первых веков не могло не натолкнуть недовольных на идеи коммунизма и
сословного равенства.

Движение мелкого дворянства, образовавшегося из рыцарей, было вызвано
беспомощностью этого класса. Благодаря изменившейся технике войны,
рыцари принуждены были уступить место простой пехоте (ландскнехтам). Они
стали не нужны как военная сила. Но и экономическое положение их, как
мелких помещиков, было также затруднительно благодаря новым
хозяйственным условиям. Им оставалось, в хозяйственном отношении,
прижимать крестьян, чтобы усиленными оброками удержаться на прежнем
уровне. Где это не помогало, рыцари обращались к разбою. Такие известные
рыцари, как Гец фон Берлихенген или Франц фон Зякинген, были очень не
прочь пограбить купеческие караваны. Этими вымогательствами и насилиями
они вызвали негодование крестьянского и городского сословий, В
политическом отношении им приходилось отказаться от прежнего влияния,
которое сосредоточивалось в руках крупных феодалов или королей. Попытки
отстоять свое положение вооруженною рукою не привели ни к чему.

Однако они легко примирившись с новым положением вещей, даже с потерею
самостоятельности. Чувствуя себя не в силах бороться с промышленным
классом на экономической почве, феодальное дворянство примкнуло ко двору
и в своей близости к источнику власти почерпнуло опору для продолжения
борьбы. Дворяне заняли видные административные посты, отвечавшие их
честолюбию. С другой стороны они нашли себе удовлетворение в тех
имуществах, которыми государи охотно делились с приближенными по отнятии
их у церквей и монастырей.

Вследствие того же изменения в характере хозяйства и усиленных оброков
обострился и крестьянский вопрос. “У бедняков оценивают даже мозг в
костях”, говорится в одном памфлете, появившемся в Германии около 1520
года. “Мы, бедные, должны платить им налоги, проценты, оброки, и бедняк
не должен ничего иметь у себя дома – ни хлеба, ни соли, ни сала – со
своими женами и ребятишками. Где же остановятся они, эти люди, со своими
ленами и вотчинным правом? Будь, прокляты их позорная жизнь и их
грабительское право! Говорят, Бог дал им такую власть, но где же это
написано? Да их власть не от Бога, а от самого дьявола, и сами они –
слуги сатаны”.

Во время крестьянского восстания, вспыхнувшего в Германии в 1523 – 1525
гг., среди различных программ, выдвинулись “XII статей”, в которых
выставлялись требования личной свободы, ограничений барщины и оброков,
свободной охоты, рыбной ловли, рубки леса на дрова и строения,
определенности уголовных кар. Связь требований с реформацией выразилась
в исключительном положении: если будет доказано, что какое-либо
требование несогласно с Библией, оно теряет силу. Это были умеренные
требования, рассчитанные только на возвращение прежнего положения вещей,
следовательно, носили реакционный характер. Но в увлечении движения
крайние недовольные элементы желали коренного перестроения, с
устранением сословности и частной собственности. Таково было направление
анабаптистов.

Социальное движение в эту эпоху не могло иметь успеха в виду крайней
противоположности интересов. Крестьяне были недовольны рыцарями, рыцари
– князьями, князья – императором; города оказались в оппозиции и рыцарям
и крестьянам. При таком несогласии весь выигрыш должен был быть на
стороне самого сильного элемента. Таким всюду оказались короли, а в
Германии – князья. Все социальное движение только усилило их положение.

Социальное движение не могло рассчитывать на помощь реформации. Оно не
спаслось бы само и потопило бы вместе с собою и религиозную реформу. И
эта опасность была сознана Лютером и его единомышленниками. Никто
другой, как сам Лютер, ополчился против рыцарского и крестьянского
движения, никто иной, как сам реформатор призывал князей подавить
попытки нарушить сложившийся общественный строй. Он сам говорил: “Я,
Мартин Лютер, во время восстания убил всех крестьян, ибо я приговорил
убить их; кровь их на мне. Но я указываю на Господа Бога нашего, Он
повелел мне говорить так”. Жертвуя социальными вопросами, Лютер
обеспечивал успех религиозного дела. Его проповедь, влиявшая
успокоительно, еще более склоняла обладателей государственной силы на
сторону реформационного движения.

Еще не настала очередь социального вопроса. Прежде чем приступить к его
разрешению, надо было позаботиться об усилении государственной власти.

V. Возрождение классических образцов и потрясение церковного
авторитета, сопровождавшееся религиозными войнами, влияя на ум и
чувство, дали сильный толчок литературе и искусству. Рассматриваемый
период, XVI и XVII века, дает ряд блестящих имен, прославившихся в той
или другой области.

Литература этой эпохи обнаруживает совершенно иное направление, чем
литература средних веков. Первым отличающим ее признаком является
светскость мысли. Религиозные вопросы мало интересуют ее. Относительно
такого крупного писателя, как Шекспир, до сих пор остается неизвестным,
куда клонятся его симпатии, – в сторону католицизма или протестантизма.
Литература отделяется от теологии.

Авторы новых литературных произведений уже не монахи. Их интересует
весь здешний мир, со всеми его радостями и огорчениями, страстями и
слабостями. Литература чуждается аскетизма и даже, освободившись от
вековых оков, бросается в противоположную крайность. Рабле настойчиво
проводит основной взгляд: каждый человек вправе быть человеком, как
создала его природа. По мнению Монтеня, все дело в том, чтобы уметь
честно наслаждаться своим бытием. “Я люблю жизнь,- говорит он, – и
пользуюсь ею в таком виде, в каком Богу угодно было даровать ее нам”.
Страстный порыв религиозного чувства сменяется тонким умом и изящными
чувствами. Обнаруживается то доверие к светской науке, как
руководительнице жизни, которое было так чуждо средневековому
мировоззрению. У Рабле Гаргантюа радуется изобретению книгопечатания,
благодаря которому его сын Пантагрюэль воспользуется “небесной манной
доброй науки”. Церковные драмы, мистерии сменяются пьесами светского
содержания.

Второе, что замечается в литературе этого периода, – это ее придворный
характер. Если светскость литературы стоит в прямой связи с религиозным
движением, то придворность ее обусловливается новыми политическими
условиями. Королевская власть, для поднятия своего престижа, стала
окружать себя роскошью и блеском. Поэзия являлась одним из средств
обставить пышно двор. Французские короли заимствовали этот прием от
итальянских государей, которые соперничали друг с другом в числе и
известности окружавших их писателей. Во Франции это явление достигает
высшей степени и отсюда, путем подражания, передается по всей Европе.
Поэты, стоящие у подножья престола, не только увеличивают блеск двора на
удивление всего парода и на зависть другим, но и могут воздвигнуть
государю нерукотворный памятник. В стихах, приписываемых Карлу IX,
король обращается к Ронсару: “Мы оба с тобою носим короны, но я, король,
получаю корону, ты же, поэт, даешь ее” HYPERLINK \l “sub_348” *(348) .

В конце XVI века во Франции наблюдается интересное явление. Феодалы,
сплотившиеся у престола, образуют светское общество. Его светскость не
есть противоположение духовному, она противопоставляется грубости
остальной массы народа. Это общество, высший свет, дает тон жизни,
вырабатывает свои взгляды, правила чести, приличия, вкуса. При
неразвитости всей остальной части населения, литература не могла не
считаться с оценкою этой среды, в которой выражалась умственная и
художественная жизнь нации. Высший свет окружал государя и втягивал
всякого литературного работника, который искал и по условиям времени
принужден был искать королевского покровительства – как для приобретения
средств существования, так и для обеспечения личной безопасности.
Впрочем, эта среда, наиболее эмансипированная от церковного авторитета,
и по духу была более всего сродною писателям нового поколения.

Соответственно тому литература оказывается под давлением этой близости
к королю и аристократии. Она несет придворное иго. Сами поэты трутся
около дворян придворных. Содержанием их произведений является жизнь
высшего света. Типичным выразителем этого рода литературы является роман
“Астрея”, изданный в Париже в 1610 г. Театр – любимое развлечение
аристократии. На этой почве создается богатая драматическая литература.
В трагедии героями являются короли, герцоги, князья, графы. Великие
душевные порывы могут исходить только от людей этого круга. Если
выступают типы из другой среды, то только для того, чтобы выказаться в
смешном виде, чтобы противопоставить их мещанство аристократическому
образу мыслей и жизни. Место этим людям – в комедии. Не удивительно, что
в этой литературе изящество шло в ущерб силе, остроумие – в ущерб
глубине. Не этой литературе было поднимать социальные вопросы,
неприятные господствующим классам.

Через всю литературу рассматриваемого периода красною нитью проходит
жажда мира и вера в абсолютную монархию, как единственное средство
достижения его. Покой нужен и для национального дела и для преуспеяния
мирного труда. Приверженность к монархизму составляет характерную черту
писателей всяких направлений. Рабле мечтает о мирной и отеческой
королевской власти. Монтень признает, что человек должен любить ту форму
правления, в которой он родился; сам он, как француз, на стороне
монархизма, хотя бы в принципе и признавал преимущества демократии; он
добрый католик, но главным образом потому, что человек должен разделять
религию своего государя – только таким путем обеспечивается общий мир. У
монархически настроенных зрителей драма Корнеля “Цинна” вызывала
неудержимый восторг, особенно в беседе между Цинной и Максимом о
монархии и республике, или в сцене, когда Август протягивает милостиво
руку заговорщику.

Светское направление, придворный характер и монархические тенденции –
таковы отличительные черты литературы той эпохи, когда происходила
борьба за религиозную совесть под защитою государственной власти.

Те же черты замечаем мы и в искусстве этого времени.

И здесь, благодаря реформационному движению, обнаруживается светское
направление, которое проявилось наиболее сильно в Голландии,
укрепившейся в протестантизме. Искусство освобождается от тех уз, какие
налагала на него церковь. Оно не желает служить ей исключительно, – оно
хочет руководиться в своем творчестве не указаниями авторитета, а
свободным усмотрением, свободным исканием прекрасного. Появляется
живопись совершенно светская: историческая, пейзаж, жанр. Даже в
церковную живопись проникает новая струя, обеспокоившая сильно церковь.
Под этим влиянием инквизиция привлекает к допросу Паоло Веронезе по
поводу тех рыцарей, и дам, которых художник вводит в свою картину “Иисус
Христос в Кане Галилейской”, а Тридентский собор вырабатывает условия
церковной живописи.

Аскетизм сменяется любовью к природе. Вместо изображения изможденных
святых художники дают здоровое, цветущее тело, напоминающее о радостях
жизни (Рубенс): Весь окружающий мир внушает наслаждение своим видом:
сочные плоды, аппетитное вино, дичь, рыба, яркие цветы – все это внушает
желание наслаждаться земными благами.

В то же время, согласно общему складу жизни, искусство принимает
придворный характер. Разорвав с церковью, искусство стало предметом
роскоши государей и аристократии. Вместо великолепных храмов Богу
архитектура дает чудные дворцы. Вместо святых живописцы занимаются
портретами королей и государственных деятелей. Мрамор и бронза служат
для того, чтобы создавать надгробные памятники богатым и знатным людям,
чтобы украшать статуями роскошные сады королей и их приближенных.

Государи взяли искусство под свое покровительство, обеспечили ему
творчество, свободное от условностей католицизма, но за то и заставили
служить себе.

VI. Конец XV и первая половина XVI веков обогатились рядом открытий,
которые чрезвычайно раздвинули географический горизонт людей того
времени. Во-первых, эти события и особенно кругосветное путешествие
Магеллана привели к убеждению, что земля есть шар и что Аристотель,
отрицавший эту гипотезу, ошибался, а с ним ошибалась и церковь.
Во-вторых, соприкосновение с совершенно новым миром освежило мысль и
дало ей новый толчок.

Это же время, благодаря свободе исследования и доверия к разуму,
вызвало движение вперед всего человеческого знания. Для многих наук XVI
век это исходная точка развития.

Особенно велик был переворот в астрономии. Коперник, Тихо де Браге,
Кеплер, Галилей – целый ряд блестящих имен, вызвавших общий интерес к
этой науке. Астрономия этого времени, особенно вначале, пользуется не
опытным, а априорным методом. ее успехи объясняются верою в разум, не
останавливающийся перед выводами, несогласными с учением церкви.
Вышедшее в 1543 году сочинение Коперника “De revolutionibus orbium
coelestium” произвело целую революцию в мировоззрении. Католическая
космология была построена на том, что земля – это весь мир. И вдруг
оказывается, что земля составляет ничтожную частицу мира и носится в
пространстве, описывая эллипсис вокруг солнца. Но если так, то вся
картина мироздания оказывается совсем иною, чем это представляли себе.
Идея бесконечного мира уничтожает представление о противоположности неба
и земли, игравшее такую видную роль в богословской догматике и
опиравшееся на авторитет Аристотеля. В частности, если земля вращается
кругом солнца, значит, никакого чуда Иисус Навин не совершил, значит,
Библия неверно передает события, значит и мысль замирает в ужасе перед
возможными выводами. Астрономия не только расширила космографический
горизонт, но подкрепила веру в силу разума и в величие науки,
осмеливающейся соперничать в познании истины с самим Откровением.

Разум, освободившийся от тяготевшего над ним авторитета, дал блестящий
результат в области математики. Эта наука особенно заинтересовала тех,
кто проникся доверием к разуму. Самые крупные представители мысли того
времени были или видными математиками или же, во всяком случае,
пользовались математическим методом. Декарт, сделавший так много для
геометрии, Вьет, основатель алгебры, Нэпир, открывший дифференциальное
исчисление, – все это были передовые умы своего времени. Математический
метод кладет свою печать на все знание и делается условием философского
рассуждения.

С возрождения возникает любовь к природе, которая заглушалась до сих
пор представлением о греховности всего природного. К природе
возбуждается интерес, как к плоду, так долго запрещенному. К ней тянется
мысль человека за свежею пищею, познать и подчинить себе ее силы
становится заветною мечтою. Тот же период, с XVI до половины XVII веков,
представляет время усиленного движения в области естествознания. Физика
и химия, анатомия и физиология, сделавшие большие шаги в этот период,
должны были увлечь мысль на новый путь – на путь опытный. Эксперимент
дал возможность Гарвею открыть кровообращение, что имело огромное
значение для медицины.

Не осталась без влияния на новое мировоззрение наука, связанная
непосредственно с возрождением – классическая филология. Интерес к
древности, восстановление деяний и произведений Греции и Рима должны
были показать язычество во всем его величии. Мысль об осуждении на
вечные мучения всех великих философов и поэтов классического мира не
мирилась с тем уважением к ним, какое питали исследователи древности.
Расширялся исторический горизонт, колебалась уверенность в достижении
блаженства только при содействии католицизма, подрывалась вера в
непогрешимость церкви.

Благодаря своим успехам, наука сознает, что ей надо перестать считаться
с церковным авторитетом. Наука порывает свою близость с теологией. Но
церковь была еще слишком сильна, чтобы такая дерзость могла легко сойти,
и казнь Джордано Бруно и Ванини давала ясное тому доказательство. Нет
ничего удивительного, что ученым, как и поэтам, пришлось искать
покровительства у светской власти, служить ей украшением, но и
пользоваться ее защитой. Чтобы не сгнить в тюрьме или не погибнуть на
костре, надо было работать при каком либо государе или князе. Для борьбы
с силой нужно было опираться также на силу. Так Тихо де Браге
пользовался милостью датского короля Фридриха II, который предоставил в
его распоряжение маленький остров и построил там для него замок. А
Галилея, как только он стал знаменитостью, привлек к своему двору герцог
тосканский Козьма II, который назначил ему содержание, как своему
математику и философу, а дружба с папою Урбаном VIII обеспечила такой
легкий по тому времени исход суда над ним.

VII. Философия формулирует высшие идеи своего времени. Соответственно
тому философия этого периода ведет борьбу за свободу мысли.

Сначала, смущенная потрясением авторитетов, определявших до сих пор
мировоззрение, подавленная крушением всего того, во что твердо верила,
мысль впадает в скептицизм, как это произошло во Франции в лице Монтеня
и Шаррона, или бросается в мистику, как это случилось в Германии в лице
Якова Беме.

Но ни то, ни другое течение не могло быть характерным для времени,
когда за разрушением старого здания католицизма открывался широкий
горизонт для мысли, а огромное количество новых фактов влекло к природе,
в которой можно было найти источник для построения нового
миросозерцания. Однако, прежде чем воздвигать новое здание, необходимо
было расчистить место. Эту работу Декарт производит при помощи
философского сомнения, Бэкон – посредством устранения тех предрассудков,
которые стоят на пути к истине.

Скептицизм Декарта HYPERLINK \l “sub_349” *(349) совсем не похож на
скептицизм Монтеня. Это не философская система, на которой можно
успокоиться. Это не более, как средство освободить себя от всего того,
что может помешать правильному взгляду (dubito, ut intelligam), это
поиски твердой точки опоры, способной выдержать напоры скептицизма. Все,
что преподается под видом науки, страдает одним существенным недостатком
– оно лишено достоверности. Чтобы поставить знание на прочную почву,
нужно подвергнуть сомнению все, – мир, Бога, даже то, что 2+2=4 (de
omnibns dubitandum est), – необходимо вернуться в младенческое отношение
неведения. Только при этом условии мы освободим наш разум от наросших на
него предрассудков. Чувствам нельзя верить, потому что они часто
обманывают, а нельзя питать доверия к тому, кто хотя раз обмануло нас.

Одно, в чем, по мнению Декарта, невозможно сомневаться, это то, что я
сомневаюсь, а, сомневаясь, мыслю, а, мысля, существую (cogito, ergo
sum). Таков первый сучок, за который хватается Декарт. Это аксиома,
полученная путем внутреннего самонаблюдения, а не заключение.
Достоверность этого знания основывается на том, что оно дает совершенно
ясное и отчетливое представление, а это и есть признак истины. Так
утверждается существование духа. Существование тел есть второе
достоверное положение, потому что, если дух не в состоянии произвольно
вызывать ощущения, то должна быть внешняя причина ощущений. К этим двум
данным: “я существую”, “внешний мир существует” Декарт присоединяет “Бог
существует”. Дух, тело и Бог – вот то, что человек знает бесспорно.
Только на этих трех аксиомах, отбросив все недостоверное, следует
строить философское мировоззрение.

Подобно Декарту, и Фрэнсис Бэкон HYPERLINK \l “sub_350” *(350)
стремится расчистить дорогу свободной мысли. На пути научного и
философского исследования стоит ряд предрассудков, всегда готовых
столкнуть его в лабиринт заблуждений.

Эти предрассудки, которые Бэкон называет идолами HYPERLINK \l “sub_351”
*(351) , образуют четыре вида. 1) Прежде всего выдвигаются
предрассудки, обусловленные самою природою человека (idola tribus).
Человек склонен мерить весь мир на свой аршин. Ему кажется, что процессы
в природе сходны с человеческими действиями. Примером может служить
мнение Эпикура, соответствующее антроморфическому предрассудку
язычества, будто богам свойствен образ человека HYPERLINK \l “sub_352”
*(352) . 2) Далее следуют предрассудки берлоги (idola specus). Человек
благодаря этому предрассудку рассматривает явления под углом тех
взглядов, которые составляют особенности его мировоззрения,
укрепившегося в его берлоге или пещере. Этот предрассудок создается
воспитанием, привычками, обычаями, усвоенными данным лицом или данной
группой лиц. Прежде чем взглянуть на мир из своей берлоги, необходимо
отрешиться от предубеждений своего мирка. 3) Общение людей и язык, как
орудие этого общения, вызывают предрассудки улицы (idola fori). Эти
предрассудки создаются под влиянием той связи, какая существует между
представлениями и обозначающими их словами. “Разум воображает, что он
господствует над словами, а в действительности чаще всего он поддается
их власти и потому впадает в заблуждение”. Улица вместе с словами
навязывает человеку и понятия. “Это главная причина, делающая науки и
философию софистическими и бесплодными”. “Выходит то, что самые важные
споры между ученымb превращаются в споры о словах” HYPERLINK \l
“sub_353” *(353) . 4) Наконец, мысль принуждена бороться с теми
предрассудками, которые создаются под обаянием господствующего
философского мировоззрения (idola theatri). Эти учения и блеск имени
поражают воображение, как театральные пьесы. Ум подчиняется авторитету,
теряет свободу и делается неспособным к самостоятельному исследованию.

Итак, должно раз навсегда торжественно отказаться от всех указанных
предрассудков и освободить от них разум; потому что единственный,
открытый человеку путь для господства над природой, господства, которого
он может достигнуть только при помощи науки, есть тот же, что ведет и в
царствие небесное, – куда нельзя войти иначе, как в скромной роли
младенца HYPERLINK \l “sub_354” *(354) .

По очищении места для построения, возбуждается другой, не менее важный
вопрос – каким образом будет воздвигаться новое здание философской
мысли. В начале XVII столетия открывается борьба из-за методов, вся
важность которой хорошо сознавалась современниками. “Всем известна
поговорка, что хромой, идущий по истинному пути, легко обгонит хорошего
ходока, идущего по ложной дороге; к этому можно присовокупить, что чем
легче бежит человек, идущий не по пути, тем больше он заблудится”
HYPERLINK \l “sub_355” *(355) .

Разум, получив свободу, почувствовал в себе такую силу, что никакие
препятствия не казались ему чрезмерными. Вера в разум, не стесненный
какими-либо узами, как единственный путь к истине, вела к рационализму.
Это направление укрепилось особенно в Голландии и Франции. Оно нашло
себе выразителя в Декарте. Источник познания – это разум, логически
извлекающий путем дедукции из общих бесспорных понятий целую систему
мировоззрения. Такими понятиями, не поддающимися разложению под
действием философского сомнения, представляются понятия математические.
Построить все мировоззрение, как на природу, так и на человека more
geometrico, с математическою точностью – такова соблазнительная задача
рационалистов, особенно ярко выразившаяся в лице Спинозы.

Таким образом, господствовавшему до сих пор догматизму
противопоставляется рационализм, предварительно подвергший все
разрушению. Вне критики остался только сам разум, вера в который не
позволила поставить вопрос, способен ли он сам схватить истину.

В Англии Фрэнсис Бэкон открывает иной путь – эмпиризм, ставший
национальным английским направлением. Под влиянием успехов
естествознания, господство авторитета уступает место авторитету природы.
Источником познания признается опыт, который из чувственных восприятий,
путем индукции, создает самые широкие обобщения, способные дать цельное
мировоззрение. Этот опыт должен возродить все человеческое знание, до
сих пор вертевшееся около одного и того же ограниченного материала.
Бесплодный силлогизм, основывающийся на логике Аристотеля (Organum),
Бэкон пытается заменить новым методом (Novum Organum).

Результат нового движения философской мысли по пути рационализма или
эмпиризма мог быть легко предвиден: философия обнаруживает стремление
отделиться от теологии. Уже в XV и XVI вв. установилось учение о двойной
истине, по которому истинное в философии могло быть ложным в религии и
наоборот. Очевидно, это был выход дать простор мысли, не затрагивая
веру. Но теперь это обособление философии от теологии принимает более
решительный характер, переходя подчас в воинственную форму (Джордано
Бруно). Бэкон, подобно отцам церкви, Тертуллиану, готов признать
положение “credo quia absurdum est”, лишь бы не стесняли науку в ее
выводах, противоречащих догматам. Этот взгляд находит себе поддержку и у
Гоббса, который стоит на том, чтобы верить, не рассуждая, но в то же
время рассуждать, не стесняясь противоречием религии. “Догматы религии,
говорит он, нужно принимать для спасения души своей точно так же, как
пилюли врача для спасения своего тела: целиком и не разжевывая”.

По примеру общей философии, учение о государстве и праве также
стремится отделиться от теологии. Это было необходимо для выполнения той
основной задачи, которая ставилась ей духом времени – оправдать
абсолютизм, как средство борьбы против церковного авторитета.

§ 21. Макиавелли

Литература: Лучшим изданием сочинений Макиавелли остается до сих пор
издание 1813 года; издание, предпринятое графом Пассерини в 1877,
приостановилось. В русском переводе имеются “Государь” и “Рассуждения на
первые три книги Тита Ливия”, 1869. Наиболее обстоятельная монография –
это Vi11аri, Niccolo Machiavelli е i suoi tempi, первое издание 1877, а
второе, в трех томах, 1895 – 1896; в италианской литературе можно
указать еще Tommasini, Lavita е glu scritti di Niccolo Machiavelli nella
loro relazione col machiavelismo, 1883, т. I. Из новейшей литературы
других стран можно указать: Fester, Machiavelli, 1900; Тhtudichum,
Promachiavell, 1897; Ellinger, Die antilcen Quellen der Staatslehre
Machiavelli’s, 1888; John Morley, Machiavelly, 1898 (лекция публичная);
Acton в предисловии к английскому переводу Prince; Алексеев, Макиавелли,
как политический мыслитель, 1880; Старая литература о Макиавелли,
имеющая сама по себе исторический интерес, изложена у Robert von Mohl,
Die Geschitchte und Litteratur der Staatsurissenschaften, т, III, 1851,
стр. 541 – 591, и y Villari, т. II, гл. V, стр. 421 – 504.

I. В эпоху Возрождения Италия представляла в политическом отношении
большое сходство с древней Грецией. Как и последняя, она разделялась на
ряд небольших самостоятельных государств. На небольшом пространстве
умещались различные формы правления. Или это были республики с
аристократическим характером, как Венеция, или республики,
приближавшиеся к демократии, как Флоренция, или монархии с королевским
титулом, как Неаполь, или с герцогским, как Феррара.

Мало того, одно и то же государство переходило от одной формы правления
к другой. Какой-нибудь предприимчивый начальник наемных войск захватит
власть в республике, как это сделал Сфорца в Милане, то богатый купец
воспользуется своими связями для превращения себя в герцога, как это
сделали Медичи во Флоренции. Но в воздухе уже носится измена, готовится
новый переворот: первый удобный случай – и республика вновь
восстановляется.

Благодаря многочисленности государств, тесно соприкасающихся своими
интересами, политические сочетания возникали в Италии чуть не ежедневно.
Сегодняшняя дружба союзников на завтра сменялась смертельною враждою
соперников. Государства полуострова постоянно воевали друг с другом.
Враждебное отношение между ними привлекало в страну шайки наемников,
готовых к услугам всякого, кто даст больше. Эти наемные банды были
опасны как беззащитному сельскому населению, так и самим правительствам,
всегда ожидающим сюрприза от своих наемников.

К этим условиям, сходным с теми, какие представляла Эллада,
присоединялось еще одно, чуждое ей – это нашествие иностранцев.
Благодатная страна в течение всего средневековья притягивала к себе
иностранцев, которых тянула туда какая-то невидимая сила. С севера
наступали французы, королю которых Карлу VIII захотелось повторить
похождения германских императоров. С юга им на встречу надвигались
испанцы. Итальянские государства разделялись на союзников и врагов
Франции, правительства в них падали и восстановлялись в зависимости от
близости и успехов французской армии.

“Италия, в наше время, представляет собою огромную арену, на которой
преимущественно совершались и совершаются на наших глазах самые
непредвиденные события, и она в этом отношении похожа на равнину,
лишенную всякой искусственной защиты против разлива в половодье. Если бы
она, подобно Германии, Испании или Франции, представляла какое-либо
сопротивление бурному потоку, то ее не затопляло бы наводнениями или, по
крайней мере, она менее страдала бы от них” HYPERLINK \l “sub_356”
*(356) .

При таких условиях жизнь итальянцев должна была достичь высшего
напряжения. Халиф на час, герцог или князь старался использовать свой
успех, обеспечивая свою безопасность приверженцами, одаряя их всеми
благами в ущерб остальным. Это обстоятельство создавало недовольство и
зависть. В тиши готовился заговор, который князю нужно было если не
знать, то предполагать. В ожидании изменнического удара где-нибудь на
улице или на балу, он сам готовил яд тем, кого почему-либо имел
основание подозревать. Партии, заговоры, явные и тайные убийства,
коварные обещания государей, ложные уверения в преданности со стороны
подданных – такова картина нравственного состояния Италии в конце XV
столетия и начале XVI. Эта атмосфера яда и кинжала проникла из Италии во
Францию через Екатерину Медичи, в Польшу через Бону Сфорца.

Естественно, что перед лицами, любившими свою родину и сознававшими
ненормальность сложившегося порядка вещей, вставали две проблемы: 1) как
удержаться правлению внутри, чтобы обеспечить населению продолжительное
мирное благоденствие и 2) как защитить страну от внешних врагов,
пользующихся ее бессилием.

II. Николо Макиавелли родился во Флоренции в 1469 году. Он принадлежал
к обедневшему старинному роду этого государства. Отец его был юрист,
мать причастна к поэзии. Впервые появляется Макиавелли на политической
сцене в 1498 году, когда, по изгнании Медичи из Флоренции и учреждении
республики, он был избран секретарем Совета Десяти. Обязанности
секретаря он выполнял в течение 14 слишком лет. Благодаря его выдающимся
дипломатическим способностям, республика охотно пользовалась его
услугами, посылая его с различными поручениями к правительствам, как
Италии, так и Германии. Благодаря этому Макиавелли открывалась
возможность наблюдать и составить богатый материал. В дипломатической
жизни Макиавелли чувствовал себя, как рыба в воде.

Но приближались черные дни. Судьба изменилась к Медичи. В 1512 году
Республика пала. Хотя другие сородичи Макиавелли быстро приспособились к
новому порядку вещей, но он остался не у дел. Попытки Макиавелли
снискать себе расположение князя не увенчались успехом. Наоборот,
обнаруженный вскоре заговор отразился на бывшем секретаре республики. Он
был привлечен к суду, подвергнут пытке и заключен в тюрьму. Он сам был
доволен тем мужеством, которое он обнаружил при пытке, не выдав себя ни
единым словом.

Когда на римский престол вступил один из Медичи, под именем Льва X,
Макиавелли был выпущен из тюрьмы, но зато присужден был удалиться в
деревню. Здесь в сельской тишине, среди людей, мало интересующихся
судьбами правительств, Макиавелли вынужден был вести образ жизни, совсем
несходный с тем, к которому он привык. Он страшно скучал, мечтал о
возвращении к прежней деятельности, вел оживленную переписку со своими
прежними друзьями. От скуки, от безделья он стал усиленно заниматься
классиками и писать. По странной игре судьбы, то, что составляло смысл
его жизни, не имело никакой цены с исторической точки зрения, а то, чем
он с тоски заменял свою деятельность, обеспечило ему долгую известность.

Вот как проводил Макиавелли время в этот период своей жизни. По утрам
он занимается своим маленьким хозяйством, ловит птиц в силки и бродит по
лесу с Данте или Овидием в кармане. В трактире на большой дороге
собирается приезжий люд, и Макиавелли заходит туда, чтобы набраться
политических новостей. “К тому времени наступает обеденный час, и я
сажусь со своей семьей за скромную трапезу. После обеда я отправляюсь
снова в трактир, где обыкновенно застаю хозяина, мясника, мельника и
двух каменотесов. С ними я провожу остальную часть дня, играя в карты.
Когда наступает вечер, я возвращаюсь домой и иду в свою рабочую комнату.
На пороге я сбрасываю свое грязное крестьянское платье, облекаюсь в
парадный должностной костюм, и в таком приличном виде вступаю в круг
великих людей древности. Любезно принятый ими, я насыщаюсь этой пищей,
которая одна мне соответствует и для которой я рожден. Я не боюсь
беседовать с ними и смело требую объяснения их действий”. “В течение
четырех часов я не испытываю ни малейшей скуки, забываю всякие
неприятности, пренебрегаю своею бедностью и не страшусь даже смерти”.

Результатом этих вечерних занятий являются “Рассуждения о первых десяти
книгах Тита Ливия” (Discorsi sopra la prima peca di Tito Livio) и
“Государь” (Il principe). По некоторым данным можно думать, что первая
работа была выполнена между 1513 и 1516, а вторая – между 1516 и 1519
годами. Первое сочинение значительно больше, делится на три части. Это
рассуждения не о, а по поводу первых десяти книг римского историка.
Между обоими сочинениями самая тесная связь, некоторые места повторяются
буквально. В нескольких случаях сочинения ссылаются одно на другое.

Но вечерние часы научных занятий не могли наполнить жизни Макиавелли,
рвавшегося к практической деятельности. В письме к своему другу Веттори
он говорит, что готов служить Медичи, хотя бы они заставляли его
обделывать камни. Однако все его обращения были напрасны. В виде
последнего средства обратить на себя внимание, Макиавелли прибегает к
посвящению своей книги “О государе” Лоренцо Медичи. Но и это успеха не
имело. Государь, ознакомившись с преподнесенным ему произведением, еще
более проникся убеждением в опасности иметь около себя такого человека,
как бывший секретарь Флорентийской республики. В 1519 году Лоренцо умер.

Наконец, в 1521 году Макиавелли снова призывается к общественной
деятельности. Опять он в своей сфере. Но польза продолжительных
кабинетных занятий сказалась. Благодаря ним, он мог выполнить поручение
расположенного к нему папы Климента написать историю Флоренции и Медичи,
что он и сделал в промежуток между 1520 – 1525 гг. Он же, по поручению
папы, составил проект государственного устройства для своей родины.

В 1527 году подобное движение Карла V имело своим последствием
восстановление республики во Флоренции. Макиавелли готовился снова
служить своей родине на прежних условиях, но смерть настигла его в этот
момент, на 58 году жизни.

III. Приступая к чтению произведений Макиавелли после средневековой
литературы, невольно поражаешься огромным различием точек зрения. В
вопросах общественных Макиавелли проявляет поразительный религиозный
индифферентизм, который бросается в глаза своим контрастом со
средневековыми учениями. Не то важно, что Макиавелли высказывается
против папской власти и притязаний церкви господствовать над
государством, а то, что он совсем исключает религиозную точку зрения,
как будто она никогда и не существовала. Этим приемом он совершенно
отделяет политику от теологии, устраняет религию из вопросов о
государстве.

Все его мышление насквозь проникнуто светским духом. Попытка
Савонаролы, его современника и соотечественника, произвести в обществе
нравственный переворот силою духа вызывает в нем улыбку сожаления к
наивности монаха HYPERLINK \l “sub_357” *(357) . Весь склад его мысли –
положительный. Он задается целью проникнуть в реальную сущность
описываемого предмета, а не отдаваться мечтательным увлечениям, мешающим
видеть ясно вещи, как они есть. Он делает упрек тем, “кто для изучения
того, что должно бы быть, пренебрегает изучением того, что есть в
действительности” HYPERLINK \l “sub_358” *(358) . И в этой области
Макиавелли проникнут духом свободного исследования. Он анализирует
интересующие его явления с полным бесстрастием натуралиста. Благодаря
этому направлению, Макиавелли с хладнокровием анатома вскрывает мотивы
поведения человека, как бы густо ни прикрывались они показными
соображениями. Поразительный пример такого приема мы имеем в объяснении
политики современного ему Филиппа Аррагонского, который достигал крупных
политических успехов под прикрытием религиозных целей, доставивших ему
титул Католического. Но Макиавелли с беспощадным искусством обнаруживает
те истинные мотивы, которые на самом деле лежали в основании изгнания
мавров из Испании и войны с Италией и Францией.

Макиавелли не только описывает то, что дал ему многолетний опыт
изучения истории. У Макиавелли свой политический идеал. Этот идеал
сложился у него под влиянием различных факторов. Окружающая его
действительность, судьба его любимой Флоренции наталкивали его, по
противоположению, на представление о том, что должно бы быть взамен
того, что есть HYPERLINK \l “sub_359” *(359) . Сын своего века,
Макиавелли проникнуть духом Возрождения. Он преклоняется перед
государственным величием Рима. Ему непонятно, как можно восхищаться
искусством, литературою, философией древних и не стремиться к
заимствованию у римлян политической мудрости. Покупают за огромные
деньги обломок статуи, чтобы украсить дом, и не подражают
государственным учреждениям Рима, создавшим беспримерное величие
последнего HYPERLINK \l “sub_360” *(360) . Все, что напоминает
средневековье, должно быть отброшено и заменено тем, что дает история
древности. Наконец, идеал его складывается под влиянием жизненного
опыта, убедившего его в нецелесообразности многого существующего, но уже
отжившего, и в необходимости подставить взамен то, чего требует жизнь.

Каков же его политический идеал? Он желал бы видеть “государя,
находящегося в безопасности среди обеспеченных граждан; мир,
наслаждающийся спокойствием и управляемый правосудием; сенат,
пользующийся своею властью; судей, – своими прерогативами, богатых
граждан – своими богатствами; благородство и добродетель в уважении, –
всюду спокойствие и счастья”. С другой стороны, он хотел бы увидеть
“обуздание раздоров, беспорядков, пороков и честолюбия, словом, тот
золотой век, когда каждый может свободно выражать и защищать какое
угодное мнение”. Высшая радость, наконец, увидеть “мир торжествующим,
государя, окруженного уважением, славою, и счастливый народ, относящийся
к нему с любовью” HYPERLINK \l “sub_361” *(361) . Чтобы настал этот
золотой век, – надо, прежде всего, достигнуть объединения Италии под
одною могучею государственною властью HYPERLINK \l “sub_362” *(362) . В
этой идее, составляющей главный нерв всего политического мировоззрения
Макиавелли, этот мыслитель сходится с тенденциями нового времени и
является первым их выразителем среди политических писателей
рассматриваемого периода!

IV. Макиавелли не философ, развивающий логически из основного начала
целую систему, он и не ученый, основывающий свою политику на твердых
основаниях теории. Это просто умный, наблюдательный и вдумчивый человек,
который, пользуясь своим житейским опытом и страстно любя родину, желает
дать ей указания, как достигнуть того величия, каким блистали предки
итальянцев – римляне. Макиавелли не поражает обширностью своих
исторических познаний, но он хорошо сумел использовать то немногое, что
знает. Его опыт весьма ограничен, но он продумал глубоко все то, что
наблюдал. Он не гонится за систематичностью, – он рассчитывает только на
убедительность своих советов.

Как человек своего времени, он, прежде всего, старается отбросить все,
что, с точки зрения века, составляет препятствие для культурного и
политического преуспеяния.

Первым врагом его идеала является церковь, и Макиавелли предъявляет ей
суровые обвинения.

В представлении Макиавелли религия является искусственным произведением
человека, предназначенным служить какой-нибудь политической цели. “Не
было ни одного законодателя и вообще основателя в народе новых
установлений, который не ссылался бы на Бога, потому что иначе его
учреждения были бы отвергнуты” HYPERLINK \l “sub_363” *(363) . Религия
полезна для военного дела, потому что ею можно поддерживать дисциплину и
настроение в войске HYPERLINK \l “sub_364” *(364) . И этим средством
можно действовать на самых умных: “флорентийцы народ не глупый, а убедил
же их брат Савонарола в своих сношениях с Богом”. Эту веру “мудрые
правители должны поощрять и поддерживать все, что благоприятствует
религии, хотя бы считали это обманом и ложью”. “Полезны и чудеса, как
средство укреплять веру в людях” HYPERLINK \l “sub_365” *(365) .

Естественно, что Макиавелли признает религию настолько, насколько она
полезна политике, и отвергает ее, если она идет в разрез с политикою.
Римская религия как нельзя более отвечала целям государства,
христианская же вредна в политическом отношении. “Наша религия полагает
высшее благо в смирении, в презрении к мирскому, в отречении от жизни,
тогда как языческая религия полагала его в величии души, в силе тела и
во всем, чтоб делает могущественным. Наша религия, если и желает нам
силы, то не на подвиги, а на терпение. Это новое учение, как кажется,
обессилило мир и предало в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая
предпочитают переносить всякие обиды, чем мстить, мерзавцам открывается
обширное и безопасное поприще” HYPERLINK \l “sub_366” *(366) .

Особенно возмущен Макиавелли христианскою религиею в образе римского
католицизма. “Многие думают, что для Италии очень хорошо зависеть от
римской церкви”, но Макиавелли считает это глубоким заблуждением.
Напротив, в этом он видит несчастие Италии. Во-первых, “дурные примеры
римского двора совершенно уничтожили всякую набожность и религиозность в
стране”. Во-вторых, церковь причина междоусобий, лишающих Италию той
силы, которая необходима для отражения внешнего врага. “Причиной, почему
Италия не достигла того, чего достигла Франция и Испания, почему не
имеет общей республиканской или монархической власти, должно считать
церковь” HYPERLINK \l “sub_367” *(367) .

Не меньшим врагом благоденствия Италии является другое наследие средних
веков – феодализм. К дворянам Макиавелли относится с нескрываемою
ненавистью. “Дворянами называются люди, праздно живущие доходами со
своих владений, не имея нужды заниматься земледелием или вообще
трудиться, чтобы жить. Люди эти вредны во всякой республике и во всякой
стране; из них особенно вредны те, которые имеют, сверх того, замки и
покорных подданных” HYPERLINK \l “sub_368″ *(368) . Верный духу
времени, Макиавелли не смешивает господствующий класс средних веков с
классом, предъявляющим требование на господство в новое время. Если бы
ему указали на ту роль, какую играло дворянство в Венеции, то на это
замечание у него готов ответ. В Венеции дворянство совершенно
номинально, там знать не имеет владений, богатство ее состоит в товарах
и другой движимости, она не владеет замками и подданными” HYPERLINK \l
“sub_369” *(369) .

Наконец, препятствие к осуществлению идеала Макиавелли видит в
нравственной дряблости своего века. Нравственность не есть нечто
враждебное, это продукт условий общественной жизни. Под влиянием
различных причин, среди которых немалую роль – сыграла церковь,
человечество потеряло ту нравственную силу, которая характерна для
римлян и которая создала их величие. Дряблость сказывается в мелочности,
нерешительности, в недостатке смелости довести дело до конца, хотя бы
это было и дурное дело. С этой точки зрения Макиавелли образцом
государственного деятеля выставляет Чезаре Борджиа, который никогда не
колебался в достижении своих целей, и презирает Больони, который
осмелился воевать с папой, но побоялся воспользоваться случаем,
отдававшим врага в его руки, и не решился наложить руку на
первосвященника.

V. Для спасения Италии необходимо, чтобы в ней явилась такая же сильная
государственная власть, как во Франции или Испании. “Главнейшими
основами устройства государств всякого рода служат хорошие законы и
хорошо организованные войска, а так как без хорошо организованного
войска в государствах не могут поддерживаться и хорошие законы, и где
хорошо организовано войско, там обыкновенно существуют и хорошие законы,
то я не стану ничего говорить о законах и остановлюсь только на
рассмотрении устройства войск” HYPERLINK \l “sub_370” *(370) .
Действительно, Макиавелли, придавая огромное значение силе, на которую
должна опираться государственная власть, уделяет в своих сочинениях
много внимания военному делу.

Войска должны быть организованы из своих граждан, но не из наемников,
готовых только грабить мирных жителей, и не из союзников, способных
воспользоваться в своем интересе результатом победы HYPERLINK \l
“sub_371” *(371) . Войска надежны лишь тогда, когда они состоят из
граждан, сознающих всю важность защиты государства от вторжения врагов
или всю выгоду расширения территории. В этом была сила двух лучших в
мире войск – спартанского и римского. Победа дается духом войска
HYPERLINK \l “sub_372” *(372) , а на этот дух можно рассчитывать
только, когда войско национально.

VI. Какой же государственный строй более всего отвечает идеалу
Макиавелли, республиканский или монархический?

По этому вопросу Макиавелли в своих “Рассуждениях” развивает
демократический склад мыслей. Мы видели, каким врагом дворянства
обнаружил себя Макиавелли. Он берет на себя смелость, “вопреки общему
мнению всех историков”, отстоять тезис: толпа умнее и постояннее
государя HYPERLINK \l “sub_373” *(373) . “Вопреки общепринятому
взгляду, будто народ, властвуя, бывает непостоянен, изменчив,
неблагодарен, я утверждаю, что эти недостатки свойственны ему в той же
мере, как и государям”. Народ в целом консервативнее монарха. В обычное
время он тверже стоит за сложившийся порядок, чем государь, поддающийся
разным влияниям. “Народ всегда умнее, постояннее и рассудительнее
государя”. “В суждении о делах народ редко ошибается в выборе между
двумя противоположными мнениями, если они защищаются равносильными
ораторами”. “Когда народ предается своеволию, то страшатся не тех
безумств, которые он может наделать в настоящую минуту, а того зла,
которое может возникнуть впоследствии, если смуты повлекут за собою
возвышение тирана. Иное дело поступки дурного правителя – тут все зло в
настоящем и вся надежда на будущее: люди надеются, что злодеяния его
приведут, наконец, к восстановлению свободы. Следовательно, разница
между своеволием народа и государя состоит в том, что одно подает повод
к опасениям, а другое возбуждает надежды”.

“Если общее мнение неблагоприятно народу, так это потому, что о нем
каждый может злословить беспрепятственно, и без опасения, даже когда он
у власти, о государях же приходится говорить с множеством ограничений и
недомолвок, внушаемых страхом”.

По-видимому, из приведенных мест с очевидностью выступает точка зрения
Макиавелли на лучшую форму правления. Однако, дело затемняется тем
обстоятельством, что человек, который ставит народовластие выше
монархии, пишет сочинение “О государе”, в котором дает монарху указания,
как ему должно править, чтобы сохранить свою власть.

Как объяснить это противоречие? Нельзя искать причину в изменении
убеждения, потому что оба сочинения писаны почти одновременно, при одних
и тех же условиях. Может быть, Макиавелли так сильно желал возвратить
себе утраченное политическое значение, что готов был верить в монархизм?
Но мы не имеем права так дурно судить о Макиавелли. Если он готов был
выполнять черную работу для Медичи, то не из личной выгоды, а из жажды
общественной деятельности, из страстного желания служить своей родине.
Некоторые готовы были видеть в “Государе” сатиру на монархизм. Таково
было мнение Бэкона и Руссо. “Под предлогом дать советы государям,
Макиавелли дал советы величайшей важности самим народам; “Государь”
Макиавелли – это книга республиканская” HYPERLINK \l “sub_374” *(374) .
Но предположение о таком замысле не соответствует ни тону сочинения, ни
строгому согласию мыслей в обоих сочинениях.

В действительности Макиавелли, проникнутый глубоким уважением к лучшей
эпохе римской истории и связанный всей жизнью с республиканским строем
Флоренции, – в душе республиканец. Лучшая форма правления с точки зрения
его политического миросозерцания – республика. Но путь к ней, при тех
условиях, в каких находилась в его время Италия, лежал через монархию.
“В развращенных государствах лучше установить порядок монархический, чем
народный, чтобы людей, дерзость которых не могут исправить законы,
обуздывала по крайней мере власть монархов” HYPERLINK \l “sub_375”
*(375) . Макиавелли оправдывает Ромула за убийство Рема и Тация, потому
что “необходимо быть одному, чтобы создать республику” HYPERLINK \l
“sub_376” *(376) . Макиавелли мог рассчитывать, что какое-либо из
итальянских государств (Флоренция!) разовьет в себе такое сильное
государственное устройство, которое даст ему возможность объединить под
своим главенством всю Италию. Медичи были самою могущественного фамилиею
в начале XVI века, и Макиавелли мог думать, что энергичный представитель
их рода, преследуя свой личный интерес, поведет Италию к величию,
которое положит предел вмешательству иностранцев в дела этой страны.
“Без отдыха, без передышки, молит Италия небо, чтобы оно послало ей,
наконец, освободителя, который избавил бы ее от жестокостей и наглости
варваров. Она готова встать и идти под всякое знамя, которое развернут
во имя ее свободы” HYPERLINK \l “sub_377” *(377) . События наших дней
вполне оправдали такой образ мыслей: только гегемония Пьемонта дала
Италии то единство, о котором мечтал великий патриот так же, как
гегемония Пруссии дала единство Германии.

VII. Каковы же принципы той политики, которыми должен руководиться
государь в деле управления?

Следует заметить, что Макиавелли не имел в виду какое-либо из
сложившихся в Италии правительств. Он предполагает, что найдется смелый,
умный человек, который утвердится в одном из итальянских государств,
сделает его могущественным, а потом станет во главе всех прочих и тем
поведет Италию к объединению. Макиавелли постоянно подчеркивает различие
в управлении там, где государственный порядок сложился, и там, где такой
порядок вновь организуется HYPERLINK \l “sub_378” *(378) . И не следует
думать, будто предлагаемая Макиавелли политика относится только к
монархам: “все, что должны делать для осуществления и распространения
своего могущества государи, должны делать и республики, пока не
сделаются вполне могущественными” HYPERLINK \l “sub_379” *(379) .

Основным принципом политики Макиавелли выставляет внушение любви
народу, как главной опоре могущества монарха. “Лучшая крепость для
государства – расположение к нему подданных, так как государь может
обладать самыми лучшими крепостями и все – таки, если народ его
ненавидит, то они не спасут его”. “Я считаю достойными порицания всех
тех правителей, которые, надеясь на защиту этого рода (крепости), не
опасаются возбуждать против себя народную ненависть” HYPERLINK \l
“sub_380” *(380) . “Титу, Нерве, Трояну, Адриану, Антонину и Марку
Аврелию не нужна была защита преторианских солдат и множества легионов,
ибо их защищали их поведение, привязанность народа, любовь сената.
Восточные и западные армии не спасли Калигулу, Нерона, Вителия и столько
других преступных императоров от врагов, возбужденных против них их
ненавистными нравом и свирепостью” HYPERLINK \l “sub_381” *(381) .
Случается, что государи ищут народного расположения тогда, когда грозит
опасность, но это уже поздно: приобретать любовь надо в мирное время,
чтобы обеспечиться на случай войны HYPERLINK \l “sub_382” *(382) .

Заручившись любовью, государь должен проявить доверие к своим
подданным. “Недоверие, каковы бы ни были основные поводы к нему,
обыкновенно возбуждают к государям общую ненависть” HYPERLINK \l
“sub_383” *(383) . А ненависть питает заговоры HYPERLINK \l “sub_384”
*(384) , столь опасные для государя, потому что они подготовляются
втайне, и потому на них идут нередко люди, в своей страсти забывающие
всякую опасность. “Заговоры – самые страшные враги государей. Если
заговор удается, государь погибает; если он открывается, и заговорщики
подвергаются казни, все остаются в убеждении, что это была выдумка
правительства, имевшая целью удовлетворить алчность и жестокость”
HYPERLINK \l “sub_385” *(385) .

Однако одною любовью власть государя держаться не может. Для злых
людей, которых всегда не мало, должен быть заготовлен меч. Люди
настолько привязаны к благам, что легко поддаются угрозам. На чем же
построен страх подданных, когда в своей совокупности они всегда сильнее
государя? “Люди, составляющие народную массу, лишены уверенности в
содействии друг друга”. Эта уверенность возникает временно в толпе. “Нет
ничего страшнее толпы без вождя, но нет также ничего слабее ее. Хотя бы
она была вооружена, – ее легко укротит, лишь бы избегнуть первого порыва
ее, потому что, когда умы поохладятся и каждый увидит, что нужно идти
домой, все усомнятся в самих себе, начнут помышлять о собственном
спасении и разбегутся или вступят в переговоры” HYPERLINK \l “sub_386”
*(386) . Все же нужно помнить, что страх, которым должен пользоваться
государь, действителен только в том случае, если он опирается на
народную любовь HYPERLINK \l “sub_387” *(387) .

В этом направлении государи могут дойти до жестокости, которая способна
найти оправдание в необходимости. “Жестокость может быть хорошо или
дурно направлена. Хорошо направленными жестокостями (если, говоря об
них, можно употребить слово “хорошо”) я назову такие, к каким прибегают
в случае необходимости для укрепления своей власти; укрепив последнюю,
правители не настаивают на них, но заменяют мерами возможно полезными
для подданных. Дурно же направленная жестокость – та, которая, не будучи
особенно ощутительна сначала, с течением времени не только не
уменьшается, но еще увеличивается” HYPERLINK \l “sub_388” *(388) .
Можно начать правление жестокостью, но не поддерживать его. “Каждый
государь для своего блага должен стремиться прослыть милосердным, а не
жестоким” HYPERLINK \l “sub_389″ *(389) .

Государь, действуя грубой силой, подобно животным, должен соединять в
себе качества льва и лисицы. Обладая качествами только льва, он не будет
уметь остерегаться и избегать западни, которую будут ему ставить, будучи
же только лисицею, он не будет уметь защищаться против врагов, так что
для избежания сетей и возможности победы над врагами, государи должны
быть и львами и лисицами” HYPERLINK \l “sub_390” *(390) . Макиавелли
рекомендует государям коварный принцип не держать своих обещаний, если
исполнение их вредно. В объяснение он приводит такое соображение. “Если
бы все люди были честны, – подобный совет можно было бы счесть за
безнравственный, но так как люди обыкновенно не отличаются честностью, и
подданные относительно государей не особенно заботятся о выполнении
своих обещаний, то и государям относительно их не для чего быть особенно
щекотливыми” HYPERLINK \l “sub_391” *(391) . “Всякий легко поймет, как
похвально, если государь всегда верен своему слову и действует всегда
прямо и без лукавства”. Однако это не помешало многим государям
прославиться, несмотря на обратные качества. Общественное мнение
простило им их успех. “В наше время существует государь, назвать
которого я не считаю позволителъным, который на словах – само
благочестие и первый друг мира, но на деле давно уже потерял бы свое
государство, если бы проводил в жизнь эти убеждения” HYPERLINK \l
“sub_392” *(392) . Макиавелли основывается на фактах окружавшей его
действительности, которая внушала мысль, что само общество различно
оценивает качества государя и частного человека.

Макиавелли предостерегает государей от довольно распространенного
способа заручаться любовью подданных путем щедрости. Щедрость возможна
только за счет народа, а потому, сопряженная с чрезвычайными налогами,
она способна возбудить только ненависть по стороны большинства
подданных, а доставить преданность лишь немногих. “Все государи,
прославившиеся своими действиями, принадлежали к таким, которых народ
считал скупыми” HYPERLINK \l “sub_393” *(393) .

Несостоятелен принцип divide et impera. Он хорош по отношению к чужим
государствам, но не пригоден для своего. “Страны, в которых господствует
внутренний раздор, погибают при первом столкновении с внешним
неприятелем” HYPERLINK \l “sub_394” *(394) . А между тем, “если хочешь
сделать народ многочисленным, сильным и способным достигнуть великой
власти, то придется придать ему такие свойства, что потом нельзя будет
управлять им по произволу. А если оставишь его малочисленным и
бессильным, чтобы управлять им по своему усмотрению, то он легко
сделается добычей врага” HYPERLINK \l “sub_395” *(395) . К принципу
divide et impera, к “этому подлому образу действий” HYPERLINK \l
“sub_396” *(396) , прибегают государи, не уверенные в своей силе и
мужестве.

VIII. Вокруг имени Макиавелли завязалась полемика в значительной
степени проникнутая тем лицемерием которое с такою беспощадностью
вскрывал итальянский мыслитель. Первыми и самыми завзятыми врагами
Макиавелли оказались иезуиты, особенно в лице Антония Поссевина и
Рибопейра. Они первые бросили те обвинения против Макиавелли, дали то
представление о нем, которое утвердилось прочно и надолго. Иезуиты,
придерживавшиеся принципа “цель оправдывает средства”, нападали на
Макиавелли за безнравственность предложенных им принципов политики,
направленных к поддержанию твердой государственной власти. В
действительности мотивом их ненависти к Макиавелли был его взгляд на
христианство и особенно на действия римского престола. Утихший к концу
XVII века интерес к Макиавелли снова возбуждается в век просвещенного
абсолютизма, когда Фридрих II сам пишет сочинение “Анти – Макиавелли”,
чтобы доказать, что просвещенные государи не должны пользоваться
принципами итальянского мыслителя. Это было заискивание перед обществом,
а действительность показывала, что XVIII век может дать не мало примеров
применения этих принципов и даже со стороны тех, кто гласно открещивался
от них.

С Макиавелли случилось то же, что с софистами. Его имя послужило
названием для политики, построенной на коварстве, лжи и жестокости. Как
всякому известно выражение “софист” и в то же время неизвестны настоящие
взгляды греческих софистов, так и выражение “макиавеллизм” употребляется
свободно в определенном смысле теми, кто никогда не видел в подлиннике
сочинений Макиавелли. Мы могли уже убедиться, что принципы политики,
предлагаемой Николо Макиавелли, совсем не соответствуют той системе
политики, которая называется макиавеллизмом. Мы видели, что в политике,
выдвигаемой Макиавелли, гораздо больше добрых советов, чем злых. Но
критики Макиавелли сосредоточили свое внимание на последних, объединили
их только в систему и забыли, что сила и хитрость, по Макиавелли,
являются лишь элементами политики, построенной на внимании государя к
интересам подданных и на любви подданных к государю. На Макиавелли
обрушились с обвинениями за открытое признание тех принципов, которые в
тайне всеми признавались и применялись. Как будто Макиавелли не мог
подтвердить это окружающею действительностью, как будто современники
его, порицая его теорию, не преклонялись перед успехами монархов,
пользовавшихся на практике подобною теориею, как будто в настоящее время
насилие и коварство не составляют основы дипломатии и войны, вполне
одобряемых со стороны общественного мнения.

Макиавелли упрекают за его преклонение перед Чезаре Борджиа, этим
достойным представителем всей семьи Борджиа. Но следует иметь в виду,
что Макиавелли восхищался политическою деятельностью этого человека, а
не частною его жизнью; что он восторгался тою железною волею, которая
ставит этого человека выше мелких разбойников; что эта личность и в наши
дни привела в восторг Ницше, который, подобно Макиавелли, выступил
против христианской этики и терпения; что представление Макиавелли о
Чезаре Борджиа HYPERLINK \l “sub_397” *(397) не совпадает с тем,
которое утвердилось в исторической науке. Если преклонение Макиавелли
перед Борджиа способно вызвать удивление, то не с точки нравственности,
а с точки зрения целесообразности. Сам Макиавелли стоит на этой точке
зрения в политике. Он дает указание на сумму тех средств, которые
наиболее верно ведут к достижению поставленной цели, будет ли этой целью
укрепление монархической власти или низвержение монарха путем заговора.
С этой точки зрения и можно подвергать критике взгляды Макиавелли.
Чезаре Борджиа не показал себя великим политиком и не достиг никаких
политических успехов. Тем более недоумения вызывает преклонение перед
Борджиа, что тот же Макиавелли осуждает Агафокла Сиракузского HYPERLINK
\l “sub_398” *(398) , который пользовался теми же политическими
средствами и с тою же энергиею.

За Макиавелли навсегда останется заслуга в том, что он смело и
решительно отделил политику от теологии, исключил схоластические приемы
исследования вопроса, ввел в учение о государстве наблюдение, личное и
историческое.

§ 22. Томас Мор

Литература. Существует несколько переводов “Утопии” на русский язык. В
1789 и 1791 было сделано два перевода, оба с французского языка. В 1901
появился перевод проф. Тарле, в приложении к его монографии, и в 1904
перевод с латинского Генкель и Макшеевой. Bridgett, Lifc and writings of
Sir Thomas More, 2-е изд. 1892; Holden Hutton, Sir Thomas More, 1895;
Kautsky, Thomas More und seine Utopic, 1888 (pyc. перев. ] 905);
Dietze1, Beitragc sur Geschichte des Socialismus und Kommunismus
(Vjhschrift f. St. u. Vwirths. t. V, h. 4, 1897); Bиппeр, Утопия Томаса
Мора (“Мир Божий”, 1896, N 3); Тарле, Общественпые воззрения Томаса Мора
в связи с экономическим состоянием Англги ею времени, 1901; Новгородцев,
Из лекций по Истории философии права, 1904, стр. 57 – 70; Franc,
Reformateurs et husbcistes de l’Europe, 1864, стр. 337 – 393.

I. В то самое время, как в Италии Макиавелли работает над политическими
проблемами, в Англии Томас Мор возбуждает социальные вопросы. На то в
Англии в начале XVI столетия были свои причины местного и временного
характера.

Династическая война, известная под именем войны Белой и Алой Розы,
которая велась во второй половине XV века с крайним ожесточением,
вторжение в то же время капитала в земледельческую промышленность и в
результате замена хлебопашества овцеводством, которое привело к изгнанию
массы семейств с насиженных мест, – вызвали печальные общественные
явления. Деревни опустели, многочисленные рабочие семьи перешли на
положение нищих, во всей стране усилилось бродяжничество, а в связи с
тем страшно возросло число преступлений, особенно против имущества.
Такое положение вещей обращало на себя общее внимание угрозою
общественной безопасности, и правительство не могло оставаться
безучастным зрителем социальной неурядицы.

Все отлично понимали, что ближайшая причина происходящего заключается в
том, что землевладельцы, находя для себя более выгодным сбыт шерсти, чем
хлеба, стали на местах, разрабатывавшихся до сих пор под пашню,
разводить овец. Эго хозяйство нуждалось в меньшем количестве рабочих
рук, нежели хлебопашество. Промышленность же обрабатывающая в то время
не привлекла к себе еще капитала. Поэтому прогнанные земледельцы не
могли найти себе работы.

Первый из Тюдоров, Генрих VII, издал в 1489 году закон, направленный к
тому, чтобы запретить насильственное изгнание фермеров до срока. Но так
как закон не запрещал возвышать арендную плату, то землевладелец имел
возможность удалить фермера без насилия, судебным порядком, одним только
чрезмерным возвышением платы. В 1514 году Генрих VIII издал новый закон,
обязывающий восстановить в течение года все фермы, уничтоженные за
последнее время. Однако и этот закон оставил без воздействия главную
причину выселения арендаторов из своих ферм, а потому он так же мало
достигал цели, как и предшествовавший. Нельзя было и ожидать решительных
мер. В экономическом перевороте были заинтересованы и высшие влиятельные
классы общества, в поднятии доходов нуждался сам король, а потому
законодательная защита обездоленных работников была одною лишь
видимостью.

Люди умышленно сами себя обманывали. Не хотели заглянуть вглубь,
опасаясь найти объяснение, крайне невыгодное для ищущих. Человек,
который обладал умом, способным проникнуть в суть дела, и имел мужество,
достаточное, чтобы поставить вопрос ребром, – был Томас Мор.

II. Томас Мор родился в 1478 году, в семье, принадлежащей к среднему
сословию, в Лондоне, где отец его занимал должность судьи. Весьма рано
мальчик попадает к кентерберийскому епископу, впоследствии кардиналу
Мортону, который имел большое влияние на юного Томаса. На пятнадцатом
году Томас поступает в Оксфордский университет. Здесь он поддается
новому гуманистическому влиянию. Все его внимание обращено на изучение
древности, на ее историю и философию. Это вовсе не входило в планы отца,
который желал приготовить его к юридической карьере, обеспечивающей
прочный заработок. Недовольный упорством сына, отец лишает его
материальной поддержки, и Томас Мор испытывает на себе всю тяжесть
нужды. Наконец Томас сдался и поступил в специальную юридическую школу,
сохранив в глубине души любовь к классицизму. Это гуманистическое
направление поддерживается личным сближением с знаменитым гуманистом
Эразмом Роттердамским, дружба с которым сохранилась на всю жизнь.

Занявшись судебною практикою, Томас Мор сумел быстро внушить к себе
такое уважение, что 26 лет оказывается избранным в члены парламента.
Здесь он сразу начинает с оппозиции Генриху VII. Как ни сомнительна была
в то время свобода парламентских прений, однако раздраженный король не
тронул Томаса Мора, а обрушился на его отца, подверг его тюремному
заключению и денежному штрафу. Но и положение сына становилось опасным.
Приходилось думать уже о бегстве, когда смерть старого короля (1509)
изменила все отношения. Томас Мор получил должность помощника шерифа, а
затем командируется во Фландрию с поручением уладить коммерческие дела
купцов обеих стран. Это указывает, что торговые люди высоко ценили его
понимание экономического состояния Англии.

По возвращении в Лондон Мор переживает лучший период своей жизни, когда
личность его обрисовывается с самой светлой стороны. Он был женат два
раза, имел от первого брака детей, которым дал замечательное по тому
времени воспитание. Его дочь, Маргарита, благодаря полученному ею
классическому образованию, составила себе имя в литературных и ученых
кругах. Давая дочерям такое воспитание, Мор руководился тем взглядом,
что женщина не должна уступать мужчине в образовании, которое полезнее
ей, чем богатство Креза или красота Елены. Сам Мор выступает перед нами,
как тип теоретика, широко образованного, чуткого ко всем запросам
окружающей жизни, погруженного в свои мечты о лучшем общественном
порядке. Веселый собеседник в семейном и товарищеском кругу, неуклонно
твердый в вопросах нравственного характера, Мор проявлял
снисходительность к чужим недостаткам и крайнюю скромность в своих
личных потребностях.

В этот период жизни (1515 – 1516) создает Томас Мор произведение,
прославившее его имя – “Утопию”.

Условия времени заставляют выдающихся людей тяготеть ко двору. То
уважение, которым пользовался в Лондоне Мор за свои знания и талант,
обратили на него внимание короля. Некоторое время Мор отклоняет лестные
для него предложения: он боится за свое спокойствие и предчувствует
недоброе. Если, в конце концов, он поддался, то причиною тому могла быть
многообещающая личность молодого короля, сторонника гуманистов,
покровителя наук и искусств. Приблизив к себе Мора, Генрих VIII стал
быстро подвигать его по служебной лестнице, и под конец Мор становится
канцлером Англии. Король завладевает всею личностью Мора, он не может
обходиться без него ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в праздник. Мор
начинает чувствовать, наконец, что он постепенно лишается свободы – он
весь принадлежит своему монарху.

Признавая себя обязанным королю, Мор впадает в самую тяжелую
зависимость – нравственную. Когда король, считавший себя ученым
теологом, выступил против Лютера с своим сочинением “В защиту семи
таинств”, на долю Мора выпала обязанность играть роль ближайшего
сотрудника, которого король заставляет выслушивать и исправлять работу.
Этим дело не ограничивается. Глубоко оскорбленный в своем авторском
самолюбии грубым ответом Лютера, Генрих VIII заставил Мора, по чувству
дружбы, выступить печатно в защиту короля с сочинением, которое ни по
содержанию, ни по тону не соответствует веротерпимой и мягкой натуре
Мора.

Личным отношением к королю Мор был вовлечен не только в полемику против
реформационного движения, но и в практическую борьбу с реформаторами.
Несмотря на свою веротерпимость, Мор вынужден был принимать суровые меры
против еретиков. Все попытки оправдать Мора за жестокости, примененные
им к протестантам, являются нарушением исторической действительности.
Жестокие меры имеют свое объяснение в положении Мора при дворе, как
государственного деятеля, но они не соответствовали его умственному и
нравственному облику. События влекли его против его воли.

Притом, следует признать, что Мор, занимая высший государственный пост,
не сделал решительно ничего на пользу обездоленных классов, о которых
скорбела его душа. Теоретик по натуре, он не был призван к практической
деятельности, на которую толкала его капризная судьба.

Настал, однако, момент, когда дух Мора восстал против рабского
состояния, в какое он впал. Король, заставлявший Мора участвовать в
защите католицизма против протестантизма, потребовал теперь участия Мора
в борьбе против католицизма. И это не по убеждению, а вследствие желания
заменить одну жену другою, вследствие оскорбленного политического
самолюбия. Когда папа, из угождения Карлу V, дяде отверженной королевы,
отказал в разводе, Генрих VIII, недавно получивший за свою борьбу против
Лютера титул defensor fidei, решил порвать с папским престолом и
провозгласить себя главою церкви. Король требовал от Мора сочувствия и
содействия. Но чаша была переполнена, нравственное чувство возмутилось,
воспрянул прежний Мор и отказался быть игрушкою в руках тирана.
Последствием такого решения было свержение с пьедестала, заключение в
тюрьму. Король, вовлекший Мора в религиозную полемику, теперь обвинял
его в том, что он, Мор, заставил Генриха написать сочинение, которым
воспользовался его нынешний враг, папа, как оружием против короля –
отступника. Когда Мор, вопреки увещаниям всей своей семьи и друзей,
решительно отказался принести присягу королю, как главе церкви – он был
казнен (1535).

Католическая церковь усмотрела в Томасе Море мученика за католическую
веру, и потому папа Лев XII в 1888 году причислил его к лику святых. Но
автор “Утопии” не мог быть мучеником за отживавший католицизм. Он пал
жертвою борьбы за новый принцип – за свободу религиозной совести.

III. Полное заглавие сочинения, выразившего в себе заветные
общественные мечты Томаса Мора, таково: De optimo rei publicae statu
deque nova insula Utopia. Содержание этого произведения начала ХV? века,
появившегося почти накануне взрыва реформационного движения в Германии,
следующее.

Мор рассказывает, как во время пребывания его в Брюгге, куда он был
послан с дипломатическою миссиею, он сосредоточил около себя интересный
кружок, душою которого был Петр Эгидий. Однажды Мор встретил своего
друга в обществе какого-то незнакомца, внешний вид которого выдавал
сразу моряка. Оказалось, что это был Рафаэль Гитлодей, который вместе с
Америго Веспучи побывал в Новом Свете. Заинтересованный этою личностью,
Мор увлек моряка к себе, в надежде узнать от него много нового. Гитлодей
не мало видел и хорошо знал европейские страны. Сравнивая виденное им в
Старом и Новом Свете, он подверг жестокой критике нравы и учреждения
Европы, и противопоставил им нравы и учреждения острова Утопия, куда
случайно забросила его судьба во время его плаваний.

Таким образом, Мор пользуется формою диалога, чтобы в живом рассказе
передать свои мысли. Мор весьма удачно воспользовался тем интересом,
который пробудился в то время к путешествиям в новые страны, верою во
все самые сказочные рассказы, передаваемые путешественниками. Благодаря
такому приему, Мору удалось вполне мистифицировать общество – многие
были уверены, что автор описывает действительный быть вновь открытой
страны. Это обстоятельство придавало некоторую свободу высказывать свои
пожелания, которые ясны только для небольшого круга читателей.

Изложение делится на две части. Первая по преимуществу критическая,
которая имеет своею целью раскрыть недостатки существующих в Англии
порядков. Вторая часть, составляя описание острова Утопии, намечает тот
общественный идеал, к которому должен бы повести страну разумный
государь, проникнутый желанием блага своей родине. Однако автор не
выдерживает плана: критика и политика перемешиваются в обеих частях.

Вообще следует признать значительную беспорядочность в изложении Мора.
Поэтому не только позволительно, но и необходимо привести его рассеянные
мысли в некоторую систему.

IV. Но предварительно необходимо дать ответ на вопрос, под влиянием
каких факторов сложился идеал Мора.

Основная мысль “Утопии”, что главною причиною общественных бедствий
является институт частной собственности, могла возникнуть у Мора под
влиянием с одной стороны учения лоллардов, с другой – Платона. Мы
видели, что лолларды объясняли все зло, которое наблюдается в жизни,
частною собственностью. Точно также и Платон признавал, что частная
собственность создает тот круг антисоциальных интересов, который
несовместим с правильно устроенным общежитием. Совпадение взглядов Мора
и Платона обнаруживается, кроме значения собственности, еще и в
уравнении полов по отношению к их общественным обязанностям. Но между
обоими мыслителями замечается и различие. Платон устраняет влияние
частной собственности на высшие классы, философов и воинов, тогда как
Мор кладет коммунистическое начало в основу всего общежития. Платон
совершенно не обращает внимания на экономическую сторону общественного
строя, тогда как Мор устанавливает организацию производства, которая
дает право признать его отцом современного коммунизма.

Идея об общественном значении права собственности укрепилась в Томасе
Море под влиянием тех экономических бедствий, которые переживал низший
класс в Англии в конце XV и начале XVI веков вследствие резкого
переворота в сельскохозяйственной промышленности. Благородная натура
Мора не могла отнестись индифферентно к человеческим страданиям. Так как
эти явления, нищенство, бродяжничество, воровство, грабежи, очевидно,
соединялись с возбужденным вопросом о праве на землю, то проницательный
ум Мора не мог не заметить, как глубоко в праве коренились причины
наблюдаемых недостатков общественного строя.

Хотя в конце “Утопии” высказывается, что выраженные в ней мысли
представляют скорее мечтания, чем ожидания, но едва ли можно допустить,
чтобы автор не верил в осуществление своего идеала. Кто пишет так
горячо, едко – не может не верить в практическую осуществимость своих
предложений. Скорее это риторический оборот, направленный на то, чтобы
не возбуждать в заинтересованных классах опасений по поводу высказанных
в книге проектов.

V. Остров Утопия был некогда завоеван Утопом, который дал стране имя и
общественное устройство.

На острове насчитывается 54 обширных и прекрасных города. Язык, обычаи,
учреждения и законы одни и те же. Все 54 города выстроены по одному и
тому же плану; в них одни и те же общественные здания, с некоторыми лишь
приспособлениями к нуждам каждой местности HYPERLINK \l “sub_399”
*(399) . Главный город острова – Амаурот. В этом городе, как и в других,
улицы и площади очень удобны для передвижения и хорошо защищены от
ветров. Строения города отличаются изяществом, удобством и чистотой. За
домами находятся обширные сады. Двери домов открываются при малейшем
нажатии руки и дают доступ первому встречному. Удобные дома построены
также за городом для нужд тех, кто занимается земледелием.

Население всей страны разделено на большие семьи, состоящие, по крайней
мере, из сорока человек мужчин и женщин. Каждая семья управляется одним
отцом и одной матерью семейства, “людьми серьезными и рассудительными”
HYPERLINK \l “sub_400” *(400) .

Государственная власть организована следующим образом HYPERLINK \l
“sub_401” *(401) . Тридцать семейств ежегодно избирают одного
правителя, филарха. Десять филархов и 300 семейств повинуются одному
протофиларху. Филархи все совместно выбирают пожизненного главу
государства из кандидатов, предложенных народом. Власть этого князя
(princeps), однако, ограничена, во-первых сенатом, который образуется из
протофилархов, собирающихся каждые три дня для со вещания с князем о
делах, а во-вторых народным собранием, которое составляется выборными от
каждого города (по три человека) опыными и способными старцами HYPERLINK
\l “sub_402” *(402) .

Для большей осмотрительности в решениях филархам рекомендуется вопросы
первостепенной важности обсудить предварительно в семьях. Иногда
прибегают к опросу всего населения HYPERLINK \l “sub_403” *(403) .

Из этого можно видеть, что государственное устройство Утопии не
отличается особенною ясностью. В нем можно видеть и черты республики и
черты избирательной монархии. Из других литературных работ Мора,
особенно из эпиграмм, ярче выступают его монархические симпатии
HYPERLINK \l “sub_404” *(404) .

VI. Томаса Мора больше интересует государственное управление, чем
государственное устройство. Его не удовлетворяет характер управления,
какой ему приходилось наблюдать. Это вечная погоня за расширением
территории, сопряженная с войною и налогами, которые всею тяжестью
ложатся на несчастное население. Удержать завоеванное подчас бывает
гораздо труднее, чем завоевать. “Каждое мгновение приходится подавлять
восстание внутри страны или посылать войска в завоеванную область
HYPERLINK \l “sub_405” *(405) . Деньги идут за границу, кровь течет
потоками, граждане стонут под бременем налогов – и все это, чтобы
удовлетворит честолюбие одного человека. Между тем “люди создали королей
для себя, а не для них самих; они поставили во главе себя правителей,
чтобы жить спокойно и безопасно, не боясь неприятельских набегов”
HYPERLINK \l “sub_406” *(406) . “Король, возбудивший против себя
ненависть и презрение своих подданных и держащийся на престоле путем
насилия, притеснения, грабежа и полнейшего разорения народа, должен был
бы сойти с него и сложить корону и скипетр”. “Утопать в роскоши и
удовольствиях среди народа, стенающего и бедствующего, значит охранять
тюрьму, а не государство” HYPERLINK \l “sub_407” *(407) .

В Утопии ничего подобного не наблюдается. Утопия не ведет
завоевательных войн. Она прибегает к войне только в самом крайнем случае
и то лишь с целью оборонительною или освободительною. Чтобы не
подвергать опасности своих граждан, в Утопии пользуются наемными и
союзническими войсками HYPERLINK \l “sub_408” *(408) . Когда же
приходится выступать самим утопийцам, то, для сохранения жизни своих
граждан, прибегают к разным хитростям, гибельным для врагов и, как
последнее и решительное средство, обращаются к мужеству граждан.

Томас Мор жил в такое время, когда главная политическая задача состояла
в том, чтобы сплотить население под сильною властью. Нужно все сделать
для народа, но не при его участии. Еще не возбуждается вопрос об
обеспечении интересов личности против всепоглощающей силы государства.
Поэтому нас не должно удивлять, что в Утопии нет свободы собраний –
“собираться для обсуждения общественных дел, помимо сената и народного
собрания, считается преступлением, караемым смертью” HYPERLINK \l
“sub_409” *(409) . В Утопии нет свободы передвижения, – путешествовать
по стране можно только с разрешения князя и с паспортом от него. “Кто
переступит границы своей провинции без предварительного позволения, того
считают преступником и строго наказывают. В случае рецидива он лишается
свободы HYPERLINK \l “sub_410” *(410) . В Утопии нет свободы пропаганды
– отрицающим бессмертие души “запрещают публично выражать свои
убеждения” HYPERLINK \l “sub_411” *(411) .

VII. В Утопии “число законов очень не велико, и, тем не менее, их
достаточно бывает для всех учреждений. Утопийцам особенно не нравится у
других народов беcконечное количество писаных законов, декретов и
комментариев, которых, однако, далеко не хватает для общественного
спокойствия. Они считают верхом несправедливости оковывать человека
железными законами, слишком обширными для того, чтобы была возможность
их прочесть и иногда слишком туманными, чтобы их понять”.

“Законы, говорят утопийцы, созданы исключительно для той цели, чтобы
каждый знал свои права и обязанности. Тонкость наших комментариев была
бы доступна только немногим, и ее пришлось бы разъяснять при помощи
ученых специалистов, между тем как ясно изложенный закон, смысл которого
не двойствен и легко понятен, вполне доступен каждому. Не все ли равно
будет массе, т. е. самому многочисленному и наиболее нуждающемуся в
защите классу общества, вовсе ли не будет законов, или же они будут
изложены так туманно, что для уяснения смысла их надо потратить
несколько лет изучения и занятий”.

“Сообразно этому, в Утопии нет адвокатов; там нет ораторов по
профессии, которые специально занимаются тем, что выворачивают на
изнанку все законы и применяют их к своему делу с большой ловкостью.
Утопийцы предпочитают, чтобы каждый сам защищал свое дело и
непосредственно передавал судье то, что у нас поручают адвокату”
HYPERLINK \l “sub_412” *(412) .

VII. Основной мыслью Томаса Мора является то, что причину общественного
неустройства следует видеть в материальной необеспеченности, вследствие
которой люди нищенствуют, бродят в поисках куска хлеба, добывают его
часто незаконными способами. Напрасно говорят, что причина эта кроется в
лености. Не лень, а неспособность к труду и невозможность найти работу
создают нищету. Разве ленивы раненые воины, старые, увечные, не
привыкшие с детства к какому-либо труду HYPERLINK \l “sub_413” *(413) .
Разве ленивы согнанные с земли, которую они хотят обрабатывать HYPERLINK
\l “sub_414” *(414) .

Корень зла – в частной собственности. “Пока она будет служить
фундаментом общественной постройки, самым многочисленным и
производительным классам остается на долю только бедность, горе и
отчаяние” HYPERLINK \l “sub_415” *(415) . Везде, где существует право
собственности, где все измеряется на деньги, о справедливости и
общественном благополучии не может быть и речи HYPERLINK \l “sub_416”
*(416) .

Право собственности в основании своем имеет два мотива: боязнь голода и
тщеславие HYPERLINK \l “sub_417” *(417) . “Кто не знает, что,
пренебрегая своими частными интересами, он умрет с голоду, даже если
государство будет процветать” HYPERLINK \l “sub_418” *(418) . А
тщеславие заставляет каждого щеголять перед своими ближними богатством и
ослеплять их видом своих сокровищ. Тот и другой мотив исчезнут, если
общество будет устроено так, что каждый, готовый работать, будет уверен
в куске хлеба и будет получать соответственно его потребности. Это
соображение ведет Мора к социалистическому или, вернее,
коммунистическому идеалу общественного устройства.

Организация производства в Утопии представляется в следующем виде.
Каждый округ, с городом в центре, составляет отдельную экономическую
единицу. Граждане попеременно переходят от сельскохозяйственных занятий
к индустриальным. “Земледелие дети изучают теоретически в школах и
практически на окружающих город полях, куда их водят гулять”. “Кроме
земледелия, от которого никто не имеет права уклоняться, каждому
утопийцу назначается еще какое-нибудь специальное ремесло” HYPERLINK \l
“sub_419” *(419) . “Обыкновенно каждый приучается к ремеслу своих
родителей”. “Если же кто-нибудь из детей почувствует более расположения
к какому-либо другому ремеслу, то его принимают в ту семью, в которой
специально занимаются этим ремеслом” HYPERLINK \l “sub_420” *(420) .

Работы производятся по плану, данному местною властью. К труду
привлекаются все граждане, за исключением должностных лиц и тех, кто
привлечен к научным и литературным занятиям HYPERLINK \l “sub_421”
*(421) . “Почти исключительная деятельность филархов состоит в
постоянном наблюдении, чтобы никто не предавался лени и чтобы все
деятельно трудились. Не следует, однако, думать, что утопийцы, подобно
вьючному скоту, работают с раннего утра до поздней ночи. Такая жизнь,
одинаково вредная и для тела и для души, была бы хуже рабства и пытки. А
ведь и то, и другое повсюду достается в удел рабочему люду, кроме
утопийского” HYPERLINK \l “sub_422” *(422) . Продолжительность рабочего
дня – шесть часов.

Краткость рабочего времени возмещается, по мнению Мора HYPERLINK \l
“sub_423” *(423) , во-первых, увеличением числа рабочих рук, так как в
Утопии не дают бездельничать женщинам, священникам, прислуге, дворянам,
как в других странах, где население наполовину состоит из тунеядцев и
бездельников; во-вторых, уменьшением числа потребностей, искусственно
раздутых в других странах благодаря тщеславию.

В организации производства по проекту Мора сразу бросаются в глаза два
недостатка: неопределенность мотива к трудовой деятельности, если не
считать принуждения, и отсутствие разделения труда, которое заставляет,
напр., каждую семью изготовлять себе все платье.

Самую грязную и трудную работу возлагают на рабов. В эту категорию
входят: а) местные преступники, осужденные на лишение свободы с
принудительным трудом и b) преступники других стран, осужденные там на
смертную казнь, и которых приобретают утопийцы, даруя им жизнь за труд
HYPERLINK \l “sub_424” *(424) .

Распределения продукта между участниками его производства в Утопии не
существует. Весь продукт поступает в общественные склады. Ввиду
опасности от неурожая запасы хлеба делаются на два года HYPERLINK \l
“sub_425” *(425) .

Потребление организуется таким образом. Статистику потребностей ведет
сенат HYPERLINK \l “sub_426” *(426) . Соответственно этим данным
продукты сортируются и распределяются между соответствующими магазинами.
Каждый отец семейства выискивает то, что нужно ему и его семейству. Он
получает все необходимое без всякого денежного или другого какого-либо
вознаграждения HYPERLINK \l “sub_427” *(427) .

Пища изготовляется в общественных столовых, где обедают все, кроме
больных. Никому не воспрещается обедать и дома, но “было бы глупо с
трудом приготовлять себе плохенький обед, когда за несколько шагов от
дома можно получать его готовым гораздо лучше и дешевле” HYPERLINK \l
“sub_428” *(428) . Платье у всех обитателей острова одинаковое. Этот
покрой неизменный, соединяющий в себе удобство с изяществом. Утопийцы
заботятся только о чистоте одежды и вовсе не гонятся за количеством
платий, как в других странах HYPERLINK \l “sub_429” *(429) . Свободное
время между работой, едой и сном каждый проводит по-своему, но утопийцы
предпочитают проводить время в общественных залах, где занимаются
науками и искусствами, по личному влечению каждого HYPERLINK \l
“sub_430” *(430) .

При той организации производства и потребления, какие даны в Утопии,
нет места обмену. Чем могут меняться граждане, которые всегда все могут
получить безвозмездно в общественных магазинах? Тем более странно
слышать, что “в Утопии взаимные торговые сношения обходятся без монет”
HYPERLINK \l “sub_431” *(431) . Монеты здесь, конечно, не нужны и
недаром утопийцы обращают золото на изготовление цепей для рабов, ночных
ваз и других низких предметов. Обмен неуместен даже между округами. Как
только где-нибудь отмечается в статистической таблице “слишком много”, а
в другом месте “недостаточно”, то равновесие тотчас восстановляют:
пустые амбары потерпевшего города заполняются избытком богатого. Уступка
эта делается безвозмездно. Город, оказавший помощь, не пользуется взамен
этого ничем: но зато, в свою очередь, он может иной раз получить от
такого города, которому еще ничего не давал HYPERLINK \l “sub_432”
*(432) .

Обмен возможен только между государством Утопией и другими странами
через правительство.

IX. Томас Мор, как юрист, бросил свой взгляд на уголовное право и
связал его вопросы с общими социальными вопросами.

Во времена Мора смертная казнь была господствующею карательного мерою.
Она полагалась за самые ничтожные провинности, напр., за порубку леса,
за воровство свыше шиллинга. Несмотря на то, преступность не
уменьшалась, а даже возрастала. Это поражало современников Мора, но не
его самого. Жестокость и неравномерность карательных мер могут быть
только вредными. “Смертная казнь слишком жестока, для того, чтобы карать
за воровство, и слишком слаба, чтобы уничтожить его” HYPERLINK \l
“sub_433” *(433) . “Закон вовсе не должен быть таким строгим и
неумолимым, чтобы рассматривать с одной точки зрения, как делают это
стоики, большие и малые проступки и не признавать ни малейшей разницы
между воровством и убийством” HYPERLINK \l “sub_434” *(434) . Система
карательная, не делающая различия в наказаниях, неразумна и даже опасна
для общества. Преступник видит, что ему нисколько не меньше приходится
опасаться, когда он ворует, чем когда убивает; он, разумеется, и убьет
того, кого в ином случае только ограбил бы, он убивает его прямо из
чувства самосохранения. Ведь таким образом он избавляется от первого
своего обвинителя и, насколько возможно, старается скрыть свое
преступление HYPERLINK \l “sub_435” *(435) .

Успех борьбы с преступностью не обеспечивается одною уголовною
репрессиею. Пока не постигнут источник, порождающий преступления,
неосуществима мысль об уничтожении их посредством наказаний. Воров
подвергают самым ужасным пыткам. Не лучше ли было бы обеспечить всем
членам общества возможность существования, чтобы никто не был поставлен
в необходимость сначала красть, а потом быть лишенным жизни. “Самое
страшное наказание не удержит от кражи того, кому не представляется
другого средства избежать голодной смерти” HYPERLINK \l “sub_436”
*(436) . Источником преступности, кроме материальной необеспеченности,
является дурное воспитание. “Вы предаете толпу детей пагубному влиянию
лживого и безнравственного воспитания; соблазны заставляют на ваших
глазах увядать эти молодые растения, которые могли бы стать расцветом
добродетели; а когда эти несчастные взрослыми совершают преступления,
зародыш которых коренился в них с детства, то вы наказываете их смертью.
Вы создали воров для того, чтобы наслаждаться зрелищем их повешения”
HYPERLINK \l “sub_437” *(437) .

В Утопии экономическая организация, обеспечивающая каждому верный кусок
хлеба, и правильная постановка воспитания детей значительно ослабляют
преступность. Однако преступления, коренящиеся в злой воле человека, не
исчезают совершенно. Поэтому наказания сохраняются в Утопии. Мор дает
следующее учение о наказании.

“В каждом роде уголовных провинностей одно только намерение карается
так же, как и самое преступление. Препятствия, которые помешали
осуществить худое намерение, никогда не могут дать удостоверения в том,
что преступник не совершил бы злого дела, если бы имел к тому
возможность” HYPERLINK \l “sub_438” *(438) . “Наказания за
преступления, кроме прелюбодеяния, которое безусловно карается смертью,
не предусматриваются законом. Сенат определяет его, смотря по важности
преступления” HYPERLINK \l “sub_439” *(439) . Обычное наказание, даже
за самые тяжелые преступления, это лишение свободы с принудительным
трудом на пользу общества. С точки зрения исторической перспективы,
карательная система Мора представляет большое смягчение по сравнению с
действительностью. Она смягчается еще более системами условного
осуждения и досрочного освобождения. По мнению Мора, государь мог бы,
после произнесения приговора, назначить известный срок для испытания, и
если результат окажется неблагоприятным, то тогда подвергать осужденных
наказанию HYPERLINK \l “sub_440” *(440) . Среди подвергнутых наказанию
“попадаются люди, которые, будучи укрощены страданиями и временем,
обнаруживают искреннее раскаяние и показывают, что преступление еще
больше давит их, чем самое наказание. Слово князя или приговор народа
облегчает им тогда наказание и дарует подчас полную свободу” HYPERLINK
\l “sub_441” *(441) .

X. Религия в Утопии строится на начале полной веротерпимости.

Томас Мор, хотя и канонизирован католическою церковью, далеко не был
сторонником католицизма. Он возмущается бездельем духовенства.
“Нищенствующие монахи – первые бродяги в мире” HYPERLINK \l “sub_442”
*(442) . Мор не сочувствует католической нетерпимости. Один священник,
попавший на остров, увлеченный страстью, не удовольствовался тем, что
ставил христианскую религию на первое место, но стал без всякого
основания проклинать все прочие, негодовать на них, называть
невежественными, а последователей других сект считать бессовестными
богохульниками, достойными ада HYPERLINK \l “sub_443” *(443) . Эта
нетерпимость была причиной того, что до прибытия на остров Утопа туземцы
вели бесконечные войны. Мор как бы предчувствовал события, которые
вскоре после его смерти должны были разыграться во всей Европе
вследствие религиозной нетерпимости.

Мору не симпатична мораль католицизма. Бичевать свое тело, жертвовать
собой за пустой призрак или для того, чтобы приучить себя к будущим
страданиям, которым, может быть, никогда и не подвергнешься, это
показывает упрямую глупость, трусливую жестокость по отношению к себе и
высокомерную неблагодарность к природе HYPERLINK \l “sub_444” *(444) .
Мораль католицизма – это не мораль Христа. Когда заметили, что люди не
могут изменять своим скверным нравам для христианского учения, изогнули
Евангелие, как свинцовый прут, чтобы приноровить его к человеческим
нравам. Куда же привел этот уклончивый метод? Он утвердил за пороком
спокойствие и безопасность, подобающие добродетели HYPERLINK \l
“sub_445” *(445) .

Иначе обстоит дело в Утопии. Как только Утоп сделался царем, он
поспешил объявить полную веротерпимость и предоставил всем полную
свободу мыслей и верований HYPERLINK \l “sub_446” *(446) . Религия
утопийцев выражается верою 1) в единого Бога, 2) в бессмертие души и 3)
в загробную жизнь HYPERLINK \l “sub_447” *(447) . Кто не исповедует
этот катехизис, подвергается общественному презрению, но не карательным
мерам, потому что утопийцы остаются верными правилу, что вера человека
не зависит от его воли, и не угрожают ему никаким наказанием HYPERLINK
\l “sub_448” *(448) . Сущность религии заключается в морали. Эта мораль
далека от католического аскетизма. Беспорочно – приятная жизнь, т. е.
стремление сделать радость целью всех наших поступков, представляет
собою требование самой природы и в повиновении ее воле и состоит
добродетель HYPERLINK \l “sub_449” *(449) . Достигать счастья, не
нарушая законов – это мудрость; работать на общую пользу – это религия;
топтать ногами счастье ближнего, имея в виду только собственное – это
преступление HYPERLINK \l “sub_450” *(450) . В Утопии самоубийство не
признается грешным делом. Когда человеку нет спасения и впереди
предстоят одни страдания, его уговаривают покончить с собой HYPERLINK \l
“sub_451” *(451) .

XI. В Утопии женщина поставлена одинаково с мужчиною. Она получает одно
и то же физическое и духовное воспитание и образование, она работает
наравне с мужчиною, она вместе с ним сражается на поле битвы с врагами
HYPERLINK \l “sub_452” *(452) . От молодых людей обоего пола в равной
мере требуется соблюдение добрачного целомудрия HYPERLINK \l “sub_453”
*(453) . Брачный возраст для мужчины – 22 года, для женщины – 18 лет.

Семейная жизнь построена очень строго – нет преступления более
гнусного, как нарушение супружеской верности. Вот поэтому в Утопии
вступающие в брак должны видеть друг друга без всякого покрова во
избежание впоследствии разочарований и недовольства. “Ведь не все же
люди философы, ценящие в женщине только ум и сердце, да и философ тоже
не бывает недоволен, когда телесная красота соединяется с умственными
дарованиями” HYPERLINK \l “sub_454” *(454) .

В случае прелюбодеяния или нестерпимого поведения одной стороны
допускается развод. Для сохранения беспристрастия, при обсуждении
уважительности повода, в состав сената, ведающего дела этого рода,
входят и женщины HYPERLINK \l “sub_455” *(455) .

Семья в Утопии не держится исключительно на кровном начале. Личный
состав не должен превышать известной нормы, и когда семейство
разрастается за эти пределы, лишние члены переходят в менее численную
семью HYPERLINK \l “sub_456” *(456) .

XII. Произведение Томаса Мора было встречено общим восторгом – ни
одного голоса протеста или порицания. Оно сильно увеличило значение Мора
в литературных кругах. Гумманисты превозносили его. Трезвые купеческие
люди не только не потеряли уважения к фантазеру, но преисполнились еще
большим доверием к нему. Король Генрих VIII, поддаваясь общему
впечатлению, прекратил войну с Францией, некоторое время стеснялся в
обложении подданных и задался мыслью привлечь на свою сторону
родоначальника утопистов.

Чем объяснить такое отношение к автору Утопии, которое далеко не
совпадало с позднейшим отношением к тем, кто, подобно Мору, пытался
увлечь общество своими мечтами о лучшем социальном порядке?

Может быть, на Утопию смотрели как на беллетристическое произведение
гуманиста, достойное классического образца, а потому интересное только с
художественной стороны? Может быть, многие смотрели на Утопию, как на
занятное описание далекой заокеанской страны, которое возбуждало
безопасное любопытство по диковинности описываемого? Сам Мор принимал
старательно меры к тому, чтобы его произведение было принято за описание
действительности чуждой, а не за проект. Может быть “Утопия” это только
шутка, игра воображения, забавная для чтения в минуты досуга? Но
“Утопия” полна критики существующего порядка, критики подчас резкой,
задевающей основные начала государственного устройства и управления.

Если общество, правители и господствующие классы отнеслись к
произведению Мора с таким добродушным снисхождением, то это объясняется
тем, что основная тема его “Утопии” не соответствовала главным проблемам
времени. Вопросы о государственной власти затрагиваются Мором вскользь и
слабо. А организация труда – был вопрос, так далеко отстоящий от
запросов дня, что никого не могла обеспокоить. Это была чудная, но
далекая мечта, которой каждый спокойно мог предаваться, вместе с
автором, не смущаясь действительностью.

§ 23. Жан Бодэн

Литература: Weill, Les theories sur le pouvoir royal en France pendant
les guerres de religion, 1892; Bиппер, Политические теории во Франции в
эпоху религиозных войн (“Ж, М. Нар. Пр.” 1896, август); Новгородцев, Из
лекций по истории права, 1904, стр. 31 – 53; Baudril1 а r t, J. Bodin et
son temps, 1853; Molinitz, Apergus sur la vie et les travaux de Jean
Bodin, 1867; Barthelemy, Etude sur Jean Sodin, 1876.

I. До половины ХV? столетия монархический режим развивается во Франции
более последовательно и неуклонно, чем в какой либо другой стране. Так
как королям удалось сломить силу феодализма, установить национальное
единство, водворить внутренний порядок, сдерживающий насилие и
открывающий труду широкий простор, то, естественно, новые общественные
классы смотрели на монархизм, как на прогрессивную силу. Симпатии к
монархии росли по мере ее успехов.

Выразителями этого времени являются Грассайль и Клод Сэссейль, которые
преклоняются перед абсолютизмом и ставят ему границы только в праве
отчуждать территорию и отменять законы о престолонаследии.

С половины XVI века во Францию проникает кальвинизм и тотчас же
разгорается борьба между католиками и протестантами. Ставится новая
проблема: какое положение должна занять верховная власть по отношению к
борющимся.

Судьбе угодно было, чтобы в этот важный момент на французском престоле
восседали слабые короли, ничтожные личности, которые не в силах
подняться выше партий. Короли, став на сторону католицизма, сделались
игрушкою в руках церкви. Государственная власть превратилась в средство
угнетения свободы религиозной совести. Дело завершилось Варфоломеевскою
ночью, когда поведение жалкого Карла IX вызвало взрыв общего негодования
и обнаружило, как опасен абсолютизм в руках дурного короля.

Естественно было ожидать, по закону реакции, что раздастся призыв к
старым обычаям и учреждениям того времени, когда монархическая власть не
была еще так могущественна, и что призыв этот будет сделан
протестантами, которые страдали вследствие односторонности королевской
политики. Действительно, из исторического арсенала протестантские
писатели извлекли средневековые аргументы в пользу народовластия, права
сопротивления, цареубийства.

Вскоре после гугенотской резни выходит в свет (1575 г.) книга Готмана
“Franco – Gallia”. Автор производит историческое исследование
происхождения королевской власти и делает заключение, что она уклонилась
от того ограниченного характера, какой она имела у галлов и германцев.
Поэтому она должна быть возвращена к своему исходному значению.

В другом сочинении “Vindiciae contra tyrannos”, явившемся под
псевдонимом Юния Брута HYPERLINK \l “sub_457” *(457) , ставится ряд
острых вопросов, на которые автор берется дать ответы с математическою
точностью, отправляясь от точки к линии, от линии к поверхности, от
поверхности к телу. Должны ли подданные повиноваться, если король
требует от них нечто противное божескому закону? Позволительно ли в этом
случае оказывать государю сопротивление? К этим двум вопросам, связанным
со злобою дня, присоединяется более общий вопрос, позволительно ли
сопротивляться тирану, угнетающему страну? Наконец возбуждается, в связи
с событиями дня, вопрос, позволительно ли соседним государствам
вмешиваться во внутренние дела страны, для оказания помощи подданным
против тирана? В основе государственного порядка лежит договор между
Богом, королем и народом. Этим договором Бог передает королю власть под
условием верности Ему и при гарантии народа. Если король только вассал
Бога, то он не может идти против Бога, а народ, принявший на себя по
договору обязательство, не только в праве, но должен сопротивляться
королю в его действиях против сюзерена. Вопрос о наличности нарушения
божеских велений решается не большинством, а каждым в отдельности.
Таково же решение вопроса об отношениях, подданных к королю и в области
светской. Короли – избранники Божьи, но ставленники народа. Король выше
каждого подданного в отдельности, но ниже всех вместе. Короля с народом
связывает договор, в силу которого король обязывается управлять согласно
божескому и естественному праву, а народ – повиноваться его власти. Если
король первый нарушает договор, то и второй контрагент освобождается от
своей обязанности. Король, управляющий страною вопреки справедливости,
злоупотребляющий своею силою, ничем не отличается от обыкновенного
разбойника. При узурпации власти и упорной тирании право неповиновения
переходит в право сопротивления, хотя бы силою оружья. Чтобы
предупредить уклонение от договора со стороны короля, должны
существовать собрания чинов, которые составляют старинное учреждение
Франции и которые выработаны во всех государствах, кроме Турции и
Московии, но это, по мнению автора, вовсе и не государства, а просто
разбойничьи шайки.

В свою очередь, католики, возбужденные религиозною борьбою, становились
все более требовательны, недовольны нерешительностью королей, которые
уклонялись от принятия крайних мер против протестантов. В сочинении
католика Буше “De justa abdictione Henrici III” и в книге иезуита
Мариана “De rege” обсуждался подробно и смело вопрос о цареубийстве, как
законном и справедливом акте. Государь, который отклоняется от истинной
веры который терпит кощунство в своей стране – враг Бога и народа. Такой
государь ничто иное, как дикий зверь и каждый подданный обязан его
убить. И действительно, два французских короля, Генрих III и Генрих IV,
пали вскоре жертвами католических фанатиков.

Борьба разожгла страсти обеих сторон и под этим влиянием уравняла
отношение их к королевской власти. Против абсолютизма королевской власти
выступили, получившие позднее имя монархомахов, политические писатели
как протестантского, так и католического лагеря. Протестанты, в роде
Теодора Бэза, так же решительно отвергали веротерпимость, как и
Католическая Лига. Протестанты и католики одинаково пользовались идеею
народовластья, договорной теорией обоснования королевской власти, с
целью ослабить авторитет короля, а идеею сопротивления и восстания,
чтобы обеспечить религиозную совесть против посягательств власти.
Протестанты готовы допустить убийство короля, преследующего их, как и
католики, не примирявшиеся с королем, который терпит протестантизм.
Протестанты возлагали свои надежды на Англию, так же, как члены Лиги
призывали себе на помощь Испанию.

Острая религиозная борьба имела своим последствием ослабление
королевской власти во Франции, а это повлекло за собою возрождение
феодальных сил. Сознание надвигающейся опасности, от которой Франция
казалась уже избавленной, утомление от беспрерывных войн, заставили
людей трезвых, отрешившись от голоса страсти, признать, что
государственное благосостояние возможно только при полной
веротерпимости, которая все же может быть обеспечена только сильною
королевскою властью. Генрих IV, ставивший государственные интересы выше
религиозных, доказал верность этой мысли. Нантский эдикт 1598 года
служит лучшим подтверждением.

К числу умов, усвоивших себе правильную точку зрения на задачу времени
и сумевших дать ей теоретическое обоснование, принадлежит Жан Бодэн.

II. Жан Бодэн родился в 1530 году, в семье, принадлежащей к среднему
сословию. Предание утверждает, что мать Бодэна была еврейка, одна из
тех, которые покинули Испанию во время гонений Фердинанда. Этим
обстоятельством только и могли некоторые объяснить себе знакомство
Бодэна с иудейством и его веротерпимость, простиравшуюся даже на иудеев
и мусульман.

Получив высшее образование в Тулузском университете, Бодэн, 29 лет,
выступил в роли профессора и пользовался успехом. Но его тянуло к центру
общественной жизни, к Парижу. В 1561 году он решился испытать себя на
адвокатском поприще. Однако постигшие его здесь неудачи возвратили его к
кабинетным занятиям. В 1566 году появляется его первая серьезная научная
работа “Methode de 1’histoire”, которою он задел главу новой школы в
юриспруденции, Кюжа, и вызвал со стороны противника резкие замечания по
своему адресу. Вскоре после того он выпустил другое сочинение “Reponse
aux paradoxes de M. de Malestroit”, в котором он подверг критике
воззрения установленного авторитета в области экономических вопросов.

Эти работы обращают на него общее внимание. Родной город избирает его
своим представителем в собрание генеральных штатов. Но его взгляды
настолько уже обрисовались, что он был намечен жертвою Варфоломеевской
резни, и только случайность спасла его от смерти. Это обстоятельство
произвело на него, как и на других, сильное впечатление и укрепило в нем
принцип веротерпимости. В то же время новый король, Генрих III,
приблизил его к себе, сделал его ближайшим своим советником и простер
свою любовь к нему до того, что подвергал тюремному заключению тех, кто
осмеливался вступать в литературную полемику с Бодэном. Но недолго
продолжалась эта интимность. Бодэн оказался тверже в своих убеждениях,
чем это было желательно королю.

В 1576 году, когда Бодэн, создав семейный очаг, подготовлял у него к
печати свой главный труд “De la Republique”, общественная волна, послав
его, как депутата, на знаменитое собрание чинов в Блуа, дала ему
возможность проявить на деле свои принципы. Резко возражая тем, которые
хотели обратиться к королю с представлением о желательности водворить во
Франции единую католическую веру, хотя бы силою оружия, Бодэн обнаружил
такую твердость и неподкупность, что потерял расположение короля и
должен был вернуться к научной деятельности. Вышедшая в 1576 году книга
его “О государстве” вызвала огромный интерес. В три года она выдержала
семь изданий и вскоре появилась в переводе на все почти европейские
языки, хотя сам автор, чтобы облегчить ее распространение, перевел ее на
латинский язык.

Разойдясь с Генрихом III, Бодэн сблизился с герцогом Алансонским.
Сопровождая его, он посетил Англию, где произвел не особенно
благоприятное впечатление на королеву Елизавету, а потом попал в
Голландию. После смерти герцога Бодэн возвратился к семье, в Лаон, где
жил, отправляя судейские обязанности и занимаясь воспитанием детей. Это
время отмечено двумя событиями, которые затемнили жизнь этого
выдающегося человека.

Как судья, он сознательно осудил на сожжение несколько женщин за
колдовство, обнаружив на практике то суеверие, которое он пытался даже
обосновать к книге Demonomanie, вышедшей еще в 1580 году. Как
политический деятель и мыслитель, стоявший за монархизм и
веротерпимость, Бодэн неожиданно стал на сторону непримиримых католиков
лигистов, объявивших войну Генриху III.

Под конец жизни Бодэн снова обнаруживает свои монархические симпатии,
когда королем становится Генрих IV, который должен был осуществить на
деле то, что Бодэн выставил в теории. Бодэн умер в 1596 г., в начале
царствования энергичного, умного, веротерпимого Бурбона.

После смерти Бодэна открыто было сочинение его, которое автор не
решился опубликовать при жизни. Оно озаглавлено Heptaplomeres и
представляет беседу приверженцев семи религиозных убеждений. Это
сочинение, распространенное в рукописи, внушило современникам мнение,
что Бодэн жил и умер sine ullo sensu pietatis, настоящим атеистом.

III. По мнению Бодэна, политика, под именем которой он понимает все
учение о государственном устройстве и управлении, является “царицею всех
наук”. И, тем не менее, постановка ее не удовлетворяет Бодэна. Древние
философы или поверхностно относились к предмету, как Полибий или
Плутарх, или же, глубокие философы, они слишком отрывались от
действительности, как Платон. Из современников Бодэн придает значение,
но не сочувствует, трудам Макиавелли и Мора. Один, правда, держится
фактов, но совершенно игнорирует требования морали, другой, под влиянием
моральных требований, не хочет знать действительности и не знает природы
и происхождения государств.

Свою задачу Бодэн понимает так. С практической стороны он имеет в виду
утвердить авторитет верховной власти, расшатанный религиозными войнами,
а с теоретической стороны – найти для нее твердое основание, определить
ее функции и цель HYPERLINK \l “sub_458” *(458) . В своей практической
задаче Бодэн является наиболее верным выразителем эпохи, которая ставила
проблему обеспечить свободу религиозной совести, при помощи абсолютизма.
Выполнением теоретической задачи Бодэн кладет основание
государствоведению, которого основателем он может быть признан по всей
справедливости.

Метод Бодэна заключается в том, что он стремится устанавливать понятие
о государстве на основании исторической действительности. Чем богаче
материал для сравнения, тем вернее может быть достигнуто теоретическое
представление. С точки зрения Бодэна вся ценность истории в том и
состоит, что она служит политике HYPERLINK \l “sub_459” *(459) . По
историчности Бодэн сближается с Макиавелли, против которого он так
сильно восстает, упрекая в безнравственности его государственных
принципов.

Кроме того, что он строит учение о государстве на фактах, Бодэн
исключает совершенно религиозную точку зрения, характерную для средних
веков, государствоведение ставится совершенно на светскую почву.

С методологической стороны нельзя не обратить внимания, что
произведение Бодэна представляет смешение двух течений мысли, –
рационализма и эмпиризма.

IV. Под именем республики, которым озаглавлено основное его сочинение,
Бодэн понимает вообще государство, независимо от формы правления.
Государство Бодэн определяет, как соединение многих семейств, связанных
общностью, под одною высшею и справедливою властью HYPERLINK \l
“sub_460” *(460) . Бодэн дает формальное определение, отказываясь
включать в него, по примеру Аристотеля, признак цели, которую греки чаще
всего видели в общем счастье HYPERLINK \l “sub_461” *(461) . Его задача
состоит в том, чтобы уяснить, что такое государство, и потому он
отклоняет от себя задачу показать, по примеру Платона или Мора,
государство в его идеале HYPERLINK \l “sub_462” *(462) . Даваемое им
формальное определение могло бы внушить мысль о том, что нет разницы
между государством и шайкою разбойников, но признак справедливой власти
HYPERLINK \l “sub_463” *(463) , по мнению автора, устраняет возможность
такого смешения.

Бодэн возражает Аристотелю, который пытался определить государство
посредством понятия о гражданине. Если бы, по примеру греческого
философа, считать гражданином только того, кто соучаствует в управлении,
сколько бы пришлось видеть гражданских войн. В действительности
гражданином можно быть и не имея политических прав. Это понятие
определяется не правами, а обязанностями. Гражданин – это всякий
свободный человек, подчиненный высшей государственной власти HYPERLINK
\l “sub_464” *(464) . Таким признаком отличается гражданин от
иностранца. Следовательно, понятие о гражданине выводится из понятия о
государстве, а не наоборот.

Главный признак, которым определяется понятие о государстве, это
суверенитет и в установлении этого признака главная заслуга Бодэна
HYPERLINK \l “sub_465” *(465) . Необходимость определения суверенитета
тем очевиднее, что на этот вопрос не обращали до сих пор внимания ни
философы, ни юристы HYPERLINK \l “sub_466” *(466) , Бодэн отличает
суверенитет от самой власти, которая может быть предоставлена в самых
широких размерах, как, напр., римская диктатура, и все же не совпасть с
суверенитетом HYPERLINK \l “sub_467” *(467) . Суверенитет есть сила,
стоящая над всеми гражданами и не имеющая над собою ничего высшего, даже
закона HYPERLINK \l “sub_468″ *(468) . Характерными особенностями
суверенитета является его вечность и неизменность.

Определив суверенитет, Бодэн подступает к важному вопросу о том, где же
коренится этот суверенитет и способен ли он к отчуждению? Суверенитет
кроется в совокупности свободных и разумных существ, составляющих народ”
HYPERLINK \l “sub_469” *(469) . Бодэн исходит, следовательно, из идеи
народовластия. “Эту верховную и постоянную власть над гражданами с
правом жизни и смерти народ может передать одному из граждан без всяких
ограничений так же, как может это сделать собственник, желающий
кого-либо одарить” HYPERLINK \l “sub_470” *(470) . Этот сомнительный
вывод подвергнется в XVIII столетии оспариванию со стороны Руссо.

Переход суверенитета от народа к государю производится без остатка.
Поэтому власть государя не ограничена. Бодэн отрицает юридическое
значение тех фактов, которые, по-видимому, говорят противное. Ни
государственные чины Франции, ни парламент Англии, как это блестяще
доказывает правление Генриха VIII, не стесняют воли короля HYPERLINK \l
“sub_471” *(471) . Замечательное явление: французские писатели ХУ? века
перенимают принципы абсолютизма из Англии так же, как полтора столетия
позже писатели той же страны будут заимствовать из Англии
конституционные принципы. Король, как обладатель суверенитета, не может
быть связан изданными им законами или обычаями, потому что над ним нет
власти, которая могла бы его сдерживать. Абсолютная власть монарха
встречает ограничение только: в а) божеских и естественных законах, b) в
требованиях морали, с) в частном праве. Последнее воззрение составляет
особенность политического мировоззрения Бодэна: по его мнению,
государство ограничивается семьею, верховная власть бессильна против
частной собственности и семейных прав. Государь, свободно располагающий
жизнью и смертью своих подданных, не смеет взять ни копейки без согласия
народа, представленного генеральными штатами: явный отзвук нарождающейся
буржуазии.

Из суверенитета монарха вытекают следующие его прерогативы: право
издавать законы, не стесняясь никакими обычаями, право объявлять войну и
заключать мир, право назначать высших должностных лиц, право высшего
суда, право помилования.

V. Бодэн признает только три формы правления: монархию, аристократию и
демократию HYPERLINK \l “sub_472” *(472) . В основание деления он
кладет число лиц, в руках которых сосредоточивается суверенитет.
Классификацию форм правления на основании характера управления Бодэн
отвергает, потому что в основу такого деления кладут различие не форм
государственного устройства, а форм государственного управления.

Смешанных форм не бывает, и быть не может. В предcтавлении Бодэна не
укладывается конституционная форма правления. Историческое наблюдение
убеждает Бодэна, что там, где некоторые хотели видеть смешанную форму, в
действительности всегда была одна из чистых форм. Так, Спарта будто бы
управлялась царями, но по существу это были не монархи, а должностные
лица, уполномоченные от народа, который и был настоящим носителем
суверенитета HYPERLINK \l “sub_473” *(473) . Некоторые желали бы видеть
смешанную форму правления и во Франции, приурочивая генеральные чины к
демократии, парижский парламент к аристократии и короля к монархии. “Это
мнение не только абсурдно, оно преступно. Нельзя не видеть оскорбления
величества в намерении сделать подданных соучастниками короля в
управлении” HYPERLINK \l “sub_474” *(474) . На самом деле Франция
чистая монархия.

В чем же сущность каждой из трех форм правления? “Королевской монархией
следует признать такое государство, где подданные, пользуясь личною
свободою и собственностью, повинуются законам монарха, а монарх –
законам божеским и естественным” HYPERLINK \l “sub_475” *(475) .
“Аристократия состоит в том, что меньшая часть граждан обладает
верховною властью над всеми вообще и над каждым в отдельности” HYPERLINK
\l “sub_476” *(476) . Демократия, наконец, это то государственное
устройство, при котором все или большая часть граждан, как бы ни были
они организованы, обладает верховною властью над всеми HYPERLINK \l
“sub_477” *(477) .

Чем же обусловливается различие в формах правления и смена их?

На характер, нравы, религию, право и политические учреждения народа
оказывают большое влияние внешние условия, как климат, почва,
распределение вод. Доказыванию этой мысли Бодэн посвящает немало
внимания и места в своем главном сочинении HYPERLINK \l “sub_478”
*(478) , потому что он считает, что этому вопросу уделяли слишком мало
внимания философы и государственные люди, а это имело своим последствием
нередко потрясение и даже гибель государств. “Хороший архитектор должен
сообразовать воздвигаемое здание с почвою, на которой предполагается
строить” HYPERLINK \l “sub_479” *(479) .

Бодэн замечает, что сила и могущественные армии идут с севера,
философия, математика и другие созерцательные науки исходят с юга, а
знания политические, юриспруденция берут начало в умеренном поясе
HYPERLINK \l “sub_480” *(480) . Что северяне сильнее, а южане умнее,
видно из того, что англичане всегда жалуются на хитрость, которою
французы уничтожают результаты их побед, так же как испанцы, терпя
поражения от французов на поле сражения, всегда берут верх над ними в
дипломатии. В зависимости от темперамента народа, обусловливаемого
природою, различается постановка правосудия: рассудочные доказательства
плохо мирятся с горячим, страстным темпераментом южан. Холодный климат
приводит к единоженству, жаркий – к многоженству. Южными народами легче
управлять при помощи религии, северными – при помощи силы, жителями
умеренного климата – при помощи разума.

По второму вопросу о смене форм правления, Бодэн дает теорию революций,
под именем которых он понимает перемещение суверенитета, а не изменение
законов или учреждений HYPERLINK \l “sub_481” *(481) . Он указывает на
те обстоятельства, которые приводят в каждой из трех форм к такому
перемещению суверенитета и к превращению в другую форму. Из общих
условий, способствующих революциям, Бодэн указывает, напр., на размер:
чем меньше государство, тем легче революция и, наоборот, с ростом
государства увеличивается трудность переворота. Из обстоятельств,
затрудняющих революционное движение, Бодэн выдвигает в особенности
среднее сословие, которое умеряет крайности богатства и бедности. По
мнению Бодэна, государственные перевороты, в его смысле, составляют
неизбежное явление и если противодействие им тщетно, то возможно
облегчение переходных состояний. Мудрость государственного человека и
состоит в том, чтобы предвидеть приближение переворота и облегчить
необходимый процесс HYPERLINK \l “sub_482” *(482) .

VI. Какая же форма правления является лучшею в представлении Бодэна?

Этот вопрос ставится следующим образом: какова, применительно к данным
обстоятельствам, форма правления, которая наиболее способна обеспечить
свободу и собственность, т. е. личность и имущество? Ответ Бодэна,
отражающего в себе отчетливо политические тенденции своего времени,
может быть предугадан. Это абсолютная монархия. Доказывается это тем,
что мир терпит от двух государей не менее, чем от двух богов HYPERLINK
\l “sub_483” *(483) . Здесь происходит вечная борьба, вследствие
которой свобода и собственность остаются не обеспеченными. Кроме того,
монархия соответствует естественным законам, монархическое государство
гармонирует с семьей, где власть отца абсолютна HYPERLINK \l “sub_484”
*(484) .

Бодэн рисует монарха такими красками, которые должны привлечь к нему
все сердца. “Истинная монархия там, где государь настолько сообразуется
с естественным правом, насколько сам желает повиновения от подданных.
Если он боится Бога, если он милостив к провинившимся, благоразумен в
предприятиях, смел в осуществлении планов, умерен в успехе, тверд в
несчастии, непоколебим в данном слове, мудр в советах, заботлив о
подданных, внимателен к друзьям, страшен врагам, любезен с
расположенными к нему, грозен для злых и ко всем справедлив” – вот каким
должен быть монарх HYPERLINK \l “sub_485” *(485) . По-видимому, идеал
монарха, предлагаемый Бодэном, резко противоречит идеалу, начертанному
Макиавелли, и Бодэн сам старается подчеркнуть это различие. Но если
принять в соображение, что монарх должен твердо держаться данного слова
лишь пока это не противоречит благу подданных HYPERLINK \l “sub_486”
*(486) , то различие в принципах будет не так уж велико.

По характеру управления монарх отличается от тирана. Бодэн возражает
против тех, кто видит тиранию в том, что государь не сообразуется с
волею народа. Разве он обязан? Какой же он был бы тогда обладатель
суверенитета? Тиран тот, кто, топча законы природы, смотрит на чужую
собственность, как на свою, обращается со свободными подданными, как с
рабами HYPERLINK \l “sub_487” *(487) . Наименее тяжела та тирания, где
она всею тяжестью обрушивается на знатных и богатых в видах обеспечения
бедного народа HYPERLINK \l “sub_488” *(488) . Насколько Бодэн
относится с ужасом к мысли о возможности убить законного монарха,
настолько мирится он с цареубийством, когда оно направляется против
тирана, захватившего власть насилием HYPERLINK \l “sub_489” *(489) .

VII. Переходим к рассмотрению тех принципов, на которых должно быть
построено государственное управление.

Управление основывается на законности. Однако соблюдение ее лежит на
совести монарха и не подлежит никакой гарантии. Благоразумие не позволит
монарху оставлять без применения его же законы, но у него нет никакого
обязательства перед подданными. Если государь отдает приказ,
противоречащий изданному им закону, должностные лица обязаны сделать
указания монарху, и не раз, а два или три, но, если государь подтвердит,
приказ должен быть исполнен HYPERLINK \l “sub_490” *(490) .
Должностному лицу, обязанному исполнить незаконное распоряжение,
остается одно – оставить службу. Вопреки распространенному в его время
мнению, Бодэн отрицает право граждан не повиноваться и сопротивляться
распоряжениям должностных лиц, потому что, став на эту точку зрения,
легко дойти и до неповиновения самому монарху HYPERLINK \l “sub_491”
*(491) . Для правильной оценки воззрения Бодэна нужно иметь в виду, что
сопротивляться властям могли не маленькие, слабые люди, а сохранившиеся
еще столпы феодализма, которые в своих поместьях, и за стенами замков,
не хотели знать должностных лиц.

Для сохранения престижа монархического лучше всего, если монарх
устранится совершенно от судебной деятельности. Трудно сохранить полное
беспристрастие в собственном деле, и монарх всегда рискует подвергнуться
осуждению, если будет принимать участие в разбирательстве дел против его
лица или его имущества. Ему гораздо лучше предоставить подчиненным
налагать наказания, которые всегда вызывают в обществе несочувствие, а
за собою сохранить право помилования, которое всегда внушает
благодарность HYPERLINK \l “sub_492” *(492) . Нельзя сказать, чтобы и в
этом отношении Бодэн был слишком далек от Макиавелли, принципы которого
так осуждает.

Задачи внутренней политики, которые ставит Бодэн, обнаруживают с
наибольшею ясностью, что заставляет его так настойчиво поддерживать
монархизм, чему именно противополагает он это новое начало. Задача
монархической власти заключается, прежде всего, в том, чтобы уничтожить
в стране все, что порождает внутренние войны. “Возможно ли, ожидать
процветания государства в отношении религии, правосудия,
благотворительности, безопасности личной, всех знаний и искусств, если
граждане не пользуются надежным миром. Кто злейший враг мирного
человека, как не солдат, благочестивого крестьянина, – как не воин,
философа – как не офицер. Самое большое наслаждение военных людей –
отнять все продовольствие страны, грабить крестьян, жечь селения,
осаждать, брать, уничтожать города, предавать смерти добрых и злых,
молодых и старых, насиловать девушек, мыть руки в крови, осквернять
храмы, богохульствовать, похищать церковную утварь и топтать ногами
право божеское и естественное” HYPERLINK \l “sub_493” *(493) .
“Насколько счастливее государство, которое пользуется обеспеченным
миром, живет без войны и волнений”. Поэтому Бодэн стоит за то, чтобы
были срыты все феодальные замки, сняты все городские стены, так как они
порождают войну, а не обеспечивают от войны. И монарх должен быть
настолько силен, чтобы ему никто не мог сопротивляться силою оружья.
“Безопасность в государстве обеспечивается не стенами, – как говорил
ошибочно Агезилай, – а правосудием, – как справедливо сказал Помпей
пареянскому царю” HYPERLINK \l “sub_494” *(494) .

VIII. Бодэн уделяет много внимания финансовой политике HYPERLINK \l
“sub_495” *(495) . Вполне естественно, что автор, который ставил
общественное благосостояние в зависимость от усиления центральной
власти, сосредоточенной в лице монарха, не мог не сознавать, что сила
короля основывается на финансах.

Обложению должны подлежать все подданные. Бодэн не может примириться с
тем явлением, что вся тяжесть налогов падает на третье сословие, тогда
как дворянство и духовенство, наиболее богатые классы, обложению не
подлежат. В монархическом государстве все должны платить соответственно
своим средствам. В виду этого лучшею формою налога был бы подоходный. Но
Бодэн не скрывает от себя тех трудностей, какие связываются с такою
формою обложения. Поэтому он предлагает организацию цензуры, которая
должна определить степень состоятельности плательщиков. При помощи этой
цензуры “можно будет знать, каким кто промыслом занимается, чем добывает
средства существования, а благодаря тому можно будет устранить из
государства всех трутней, которые поедают у пчел мед, и выгнать всех
бродяг, лентяев, воров, шулеров, мошенников, которые замешались среди
порядочных людей, как волки среди овец: тогда они будут обнаружены и
отмечены”. Очевидно, проблема, поднятая Томасом Мором, совершенно
игнорируется Бодэном.

Из источников государственных доходов, известных его времени, Бодэн
особенно настаивает на доменах и таможенных пошлинах. Большие недвижимые
имущества дают монарху твердую опору и независимость. Таможенные пошлины
должны иметь не только финансовое, но слегка и покровительственное
значение. Бодэн высказывается за судебные пошлины ввиду того, что они
уменьшают тяжбы. Подробно и настойчиво говорит Бодэн против порчи
монеты, которая приносит несравненно больший вред всей стране и
государственным финансам, чем та мимолетная выгода, какая достигается
этим приемом.

IX. Государственная власть останавливается у порога семьи: семья и
собственность, два учреждения священные и неприкосновенные, перед
которыми бессильно даже государство.

Семья – это зародыш, из которого развилось государство, и в то же самое
время она – основа государства. Семья это государство в миниатюре.
Поэтому определение семьи соответствует определению государства: семья
есть соединение нескольких лиц, связанных общностью, под справедливою
властью главы семейства HYPERLINK \l “sub_496” *(496) .

Если семейства организованы правильно, наподобие государства, то будет
прочно и государство, организованное из таких семей. Бодэн возражает
против Платона в защиту семьи. “Платон не принял в соображение, что если
бы установился коммунизм, то уничтожилась бы главная характерная черта
государства, потому что нет ничего публичного там, где нет ничего
частного, так же как не было бы государства, если бы все подданные были
монархи, не было бы гармонии, если бы все звуки, ее образующие, перешли
в один тон. Такое государство было бы прямо противно законам Бога и
природы, которые не только отвергают кровосмешение, прелюбодеяние,
отцеубийство, неизбежные при общности жен, но отвергают всякую попытку
присвоить себе чужое. Отсюда следует, что государство так устроено
Богом, чтобы отдать государству то, что ему принадлежит, а каждому
частному лицу – то, что составляет его достояние” HYPERLINK \l “sub_497”
*(497) .

Семья состоит из отца, жены, детей, слуг и рабов. Власть главы в семье
монархична и основание ее кроется в разуме. Она различается, смотря по
лицу, на которое простирается: раб совершенно лишен воли, жена обладает
волею, но подчиненною, дети имеют неполную волю.

На первом плане стоит власть супружеская ее необходимость Бодэн
основывает на авторитете Библии, римского права и всех древних народов.
“Как бы ни были разнообразны и изменчивы постановления законов, но
никогда не было такого закона или обычая, чтобы женщина была свободна от
повиновения мужу и почтения к нему, с которым она должна относиться к
своему главе и которое не позволит ей вызвать своего мужа к суду”
HYPERLINK \l “sub_498” *(498) .

Суровый взгляд Бодэна на родительскую власть, доходящий до признания за
родителями права на жизнь и смерть своих детей HYPERLINK \l “sub_499”
*(499) , является, может быть, отражением той борьбы между церковным и
светским авторитетом, которая выразилась в постановлениях Тридентского
Собора (1545 – 1564) и ордонанса де Блуа (1576). Церковь в этом вопросе
стояла на более либеральной точке зрения, но Бодэн придерживается
обычного светского взгляда. У родителей Бодэн признает две основные
обязанности: вскормить и воспитать. В имущественном отношении дети не
должны стеснять родителей, и Бодэн отстаивает полную завещательную
свободу, потому что страх лишиться наследства сделал бы детей особенно
послушными в отношении родителей HYPERLINK \l “sub_500” *(500) .

Совершенно на иной точке зрения стоит Бодэн, когда говорит о власти
господина над рабами. Сторонник личной свободы, он смело выступает
против авторитета Аристотеля. Его аргументы против рабства заслуживают
внимания.

Бодэн подвергает критике доводы в пользу справедливости и полезности
этого института. Он приводит добросовестно мнения противников, признает
за ними видимую доказательность, но тут же и опровергает их. Ссылаются
на естественность рабства, подчиняющего низший род людей высшему. “Это
было бы убедительно, если бы человек сильный, богатый и невежественный
подчинился умному, образованному, слабому, хотя бы он был беден. Но
подчинить умных глупым, образованных невежественным, добрым злым – кто
будет утверждать, что это не противно природе” HYPERLINK \l “sub_501”
*(501) . Говорят, что рабство, основанное на сохранении жизни
военнопленному, которого раньше обыкновенно умерщвляли, обнаруживает
милосердие. Говорить о таком милосердии, это все равно, что утверждать
благородное чувство разбойника, оставившего жизнь своей жертве ради
выкупа. Ведь жизнь военнопленного сохраняется ради хозяйственной выгоды.
Основываются на всеобщности рабства. Но позволительно спросить, все ли
справедливо, что всюду применяется? Напр., у многих народов есть обычай
убивать престарелых родителей или приносить в жертву детей – и это
признается делом благочестия HYPERLINK \l “sub_502” *(502) . Но разве
можно признать такие обычаи справедливыми?

Отвергая справедливость рабства. Бодэн отрицает и полезность этого
учреждения HYPERLINK \l “sub_503” *(503) . Его устами говорит уже новое
время, имеющее дело с иными способами производства, говорит новое
сословие, которое нуждается в свободном труде, как прежде дворянское
нуждалось в крепостном. Здесь доводы Бодэна не так сильны. Он более
чувствует инстинктивно, чем сознает потребности своей эпохи.

Бодэн, по указанным соображениям, приходит к заключению, что рабство
должно быть уничтожено, однако не сразу, а постепенно, с подготовкою
освобожденных к самостоятельному труду.

§ 24. Гуго Гроций

Литература: Полного собрания сочинений Гуго Гроция нет. Главное его
сочинение, De jure belli ac pacis, переведено на все языки, кроме
русского. Новейшие Переводы: на немецкий Kirchmann’a и на французский
Pradie – Fodere (с примечаниями). Несмотря на громкое имя Гуго Гроция,
его деятельность не привлекает специальных исследований. Лучшею работою
до сих пор считается Hartenstein, Sechtsphilosophie des Hugo Grotius,
1850. Можно назвать еще Нe1li, Etude sur le droit de la guerre de Grote,
1875, и еще совершенно ничтожную диссертацию Саumont, Etude sur la vie
et les travaux de Grote, 1862. В связи с литературою о Гроции находится
Kalternborn, Die Vorldufer des Hugo Grotius auf dem Gebiete des jus
naturae et gentium sowie der Politik in Reformations – Zeitdlter, 1848.

I. Под влиянием борьбы с Филиппом II, охранителем абсолютизма и
католицизма, в Голландии к концу XVI века развилась такая политическая и
религиозная свобода, как нигде. Страна, богатая своею промышленностью и
торговлею, стала убежищем всех тех, кого тогда гнали на его родине за
свободные убеждения. Здесь находили себе приют гугеноты из Франции,
католики из Англии, евреи – из Испании, социниане – из Полыпи.

В этой атмосфере духовной свободы должен был естественно развиться
рационализм. Сопоставление открытий побуждало искать основания религии в
разуме. Для этого разум должен был верить в самого себя, может быть, так
же слепо, как ранее верил в авторитет, стоящий вне его и не подлежавший
его критике. В Голландии именно работают и выпускают свои труды
основатели новой рационалистической философии, Декарт и Спиноза. В этой
атмосфере и философия права получила рационалистическое основание.

В Голландии, соприкасавшейся со всем остальным западноевропейским
миром, должны были выдвинуться те же общественные проблемы, как и в
других странах. Но здесь, благодаря некоторым политическим особенностям,
стиралась острота вопроса о необходимости абсолютной власти, способной
обеспечить свободу совести. На первом плане стал вопрос об идее права,
стоящего выше усмотрения власти, в чьих бы руках она ни была, идее,
которая бы не зависела от изменчивого человеческого установления. Эта
идея права могла бы быть выдвинута оправданием голландцев, восставших
против короля, который основывал свою власть на божественном авторитете.
Нужно было противопоставить ему более высокий авторитет – природы и
разума.

С другой стороны, конец XVI и первая половина XVII века ознаменовались
кровавыми столкновениями на почве борьбы за религиозную свободу. Потоки
крови, истребление мирных городов и селений, столкновение различных
государств в самых странных комбинациях, впервые выдвигали проблему
международного отношения. Эти вопросы, несомненно, находились в связи с
образованием национальных государств и вооруженным столкновением их на
религиозной почве.

Вот почему мы видим в конце XVI века не мало писателей, которые
стараются обосновать международное право, как нравственные начала
общения между народами. Среди них особенно замечательны попытки испанца
Суареца и итальянца Альберико Джентилэ, который в самый год рождения
Гуго Гроция издал сочинение под именем De jure belli. Но истинным
основателем этой отрасли обществоведения, близкой к правоведению, всеми
признан Гуго Гроций.

II. В 1583 году, в городе Дельфстах, у местного бургомистра родился сын
– Гуго Гроций. Выдающиеся способности мальчика, своевременно
обнаруженные образованным отцом, подверглись тщательному воспитанию. На
двенадцатом году Гуго слушает лекции в университете, 15 лет – защищает
уже научные тезисы и получает степень доктора. Тотчас же открывается
перед ним общественная деятельность.

Сопровождая в Париж выдающегося государственного деятеля Голландии Обер
– Барневельда, Гуго Гроций, 16 лет, представляется королю Генриху IV,
который, будто бы, признал его уже “чудом Голландии”. Во всяком случае
Гроций настолько обращал на себя внимание, что 24 лет получил высокое
назначение генерал – адвоката Голландии и Зеландии. В это время он пишет
свое первое сочинение “Mare liberum” (1609), защищая, в интересах
Голландии, свободу моря против исключительных притязаний на океан со
стороны Испании, основывавшей свои права на папском даре, и Англии,
опиравшейся на силу своего флота. В 1613 году Гуго Гроций выступает
членом собрания провинциальных чинов Голландии, где и защищает
веротерпимость против фанатических нападок.

Связи Гуго Гроция с Барневелъдом оказались вредными для него. Свобода
Голландии давала простор партиям, не умевшим еще вести борьбу на
легальной почве и при взаимном уважении. Мориц, принц Нассауский, враг
Барневельда, прибег к силе, удовлетворяя свое честолюбие под покровом
религии. Два профессора в Лейдене, Арминий и Гомар, разошлись во
взглядах на благодать и предопределение. Спор имел настолько тонкий
характер, что не мог быть доступен огромной массе голландцев, и если
между арминианами и гомарянами разгорелась борьба, то в действительности
не на религиозной, а на политической почве. В этом столкновении
престарелый Барневельд поплатился жизнью, а Гуго Гроций подвергся
пожизненному заключению. Однако преданная жена не только разделила с ним
пребывание в тюрьме, но и нашла способ, при помощи книжного ящика, дать
ему возможность спастись бегством.

Гуго Гроций бежал в Париж. Обласканный королем, назначившим ему даже
пенсию, Гроций отдался научным занятиям, плодом которых явился самый
крупный его труд “De jure belli ac pacis”, 1625 года, посвященный, в
довольно раболепных выражениях, Людовику XIII. Придирки к его свободному
образу мыслей со стороны всесильного кардинала Ришелье и глубокое
преклонение перед его именем со стороны Густава – Адольфа побудили
Гроция, после геройской смерти шведского короля, переселиться в
Стокгольм. Умный, либеральный министр Оксенштирна, поклонник Гуго
Гроция, назначил его послом в Париж. Приезжая в место своего нового
назначения, Гроций не мог удержаться от акта мести: он послал своему
отечеству, так дурно обошедшемуся с ним, заявление об отречении от
голландского подданства. Но и в Париже веротерпимому Гроцию приходилось
терпеть от того, что он желал стоять выше установленного способа
исповедания: католики отвергали его как протестанта, протестанты считали
его католиком.

Утомленный общественной деятельностью, Гуго Гроций оставил свой пост и
возвратился в Швецию. Здесь, однако, почувствовал он на склоне лет тоску
по родине, которая, в свою очередь, готова была загладить вину перед
знаменитым соотечественником. Несмотря на уговаривания королевы
Христины, Гроций в августе 1645 года отправился в Голландию. Но на пути
корабль подвергся крушению, и Гроций спасся из воды для того, чтобы
через несколько дней умереть на суше вследствие простуды.

Сочинение Гуго Гроция “О праве войны и мира” имело такой успех, каким в
настоящее время не пользуются самые знаменитые произведения. Сочинение
тотчас же было переведено на все европейские языки, издание расходилось
за изданием, иногда несколько в год. Оно произвело своим духом огромное
нравственное впечатление, несмотря на большой объем, тяжелую форму и
громоздкий аппарат цитат. Густав – Адольф никогда не расставался с
книгой любимого автора.

III. Поводом, побудившим автора написать сочинение “De jure belli ac
pacis”, послужила тридцатилетняя война. По словам Гроция, свирепость
этой войны, ужасы, которыми сопровождалось ее ведение, способные вызвать
стыд даже в диких варварах, натолкнули его на мысль исследовать, в каком
соответствии находится война к природе HYPERLINK \l “sub_504” *(504) .
Если сочинение Гроция являлось ответом на злобу дня, то оно невольно
должно было заинтересовать современников.

Для выполнения поставленной задачи Гуго Гроций обладал достаточной
подготовкою. Можно сказать, что он вмещал в себе всю образованность
своего времени. Он был прежде всего юрист, основательно знакомый с
римским правом. Правоведению посвятил он две работы: “Florum spartio ad
jus Justinianeum” и “Введение в юриспруденцию Голландии”. Основательный
историк, он дал специальное исследование летописей Голландии, изданное
после его смерти. Как богослов, он известен “Трактатом об истинности
христианской веры” и “Комментарием к Новому Завету”. Знакомый с
классической поэзией, он оставил не мало переводов с греческого и
латинского.

Вся эта эрудиция отразилась на главном сочинении Гуго Гроция,
доставившем ему громкую известность. Его юридическая подготовка дала
возможность построить международные отношения на той твердой почве,
которая свойственна юриспруденции, но, с другой стороны, она привела к
перенесению понятий гражданского и уголовного права на взаимные
отношения народов. Начитанность Гроция выразилась в массе цитат, густо
покрывающих его собственные мысли. Если для нынешнего читателя эти
ссылки затрудняют чтение книги, то следует иметь в виду, что это
обстоятельство в то время, не успевшее еще отрешиться от схоластических
приемов, обеспечивало уважение к труду автора.

Гуго Гроций указывает на два способа доказывания мысли: умозрительный
(а рriori) и опытный (а posteriori). Априорный способ доказывания того,
что данное явление составляет естественное право, состоит в том, чтобы
обнаружить необходимое соответствие его с разумом и природою общежития.
Апостериорный способ состоит в том, чтобы обнаружить, что данное явление
признается естественным правом со стороны всех или наиболее
цивилизованных народов HYPERLINK \l “sub_505” *(505) . В
действительности Гуго Гроций представитель чистого рационализма.
Историческими данными он оперирует гораздо слабее, чем Макиавелли.
Притом последний пользовался как фактами древней, так и современной
истории, тогда как Гроций ограничивается одной древней HYPERLINK \l
“sub_506” *(506) . Это обстоятельство тем менее понятно, что сам Гроций
признает, как мало сделали римляне для международного права HYPERLINK \l
“sub_507” *(507) .

Гуманизм Гуго Гроция сказывается в том, что он почти исключительно
цитирует древних авторов и почти совершенно игнорирует современников.
Веротерпимость автор обнаружил в посвящении сочинения своего королю.
“Ваша справедливость, обращается он к Людовику ХП?, видна в том, что Вы
не оказываете давления на совесть тех, кто думает о вере иначе, чем Вы”.
“Народы христианские ожидают от Вас еще большого: они ждут, чтобы с
прекращением враждебных действий водворился, по Вашей инициативе, мир не
только между государствами, но и между церквами”. Нельзя яснее выразить
тенденцию своего времени. Несмотря на то, что Гуго Гроций ссылается на
отцов церкви, сочинение его стремится обосновать мораль не на воле Бога,
а на природе. Он не опирается на авторитет теологии, он, в сущности,
разрушает его. Поэтому, хотя по форме сочинение Гуго Гроция имеет много
черт схоластических, но по духу это произведение светского ума.

Исследование Гуго Гроция затрагивает три вопроса: что такое право, что
такое государство, что такое те правила, которыми руководятся народы в
своих взаимных, враждебных и мирных отношениях. Связь этих вопросов
очевидна: если правила международного общежития составляют право, как
это полагает Гуго Гроций, то, очевидно, первым вопросом является: что
такое вообще право? Если это право нормирует отношения между
государствами, то необходимо выяснить: кто же члены этого общения? т. е.
что такое государство? Основная цель Гуго Гроция заключалась в том,
чтобы дать полное и систематическое изложение начал международного права
HYPERLINK \l “sub_508” *(508) . Но для философии права; не представляют
ценность его рассуждения о сущности права и государства.

VI. Основание права Гуго Гроций стремится отыскать в природе человека,
а не в Боге. Если даже допустить преступную мысль, что Бога нет, право
все-таки существовало бы HYPERLINK \l “sub_509” *(509) . Это
замечательное утверждение было совершенно немыслимо в средние века, оно
составляет произведение новой философии права. И хотя Гроций старается
загладить смелость своей мысли заявлением, что такое предположение
несущественно, так как никто не сомневается в существовании Бога, но
остается то, что Гроций ищет основания права вне Бога и тем отделяет
философию права от теологии.

Можно было ожидать, что после такого утверждения Гроций обратится к
исследованию тех потребностей, которые даны человеку природою и для
удовлетворения которых он нуждается в праве. Но тогда право основывалось
бы на пользе, оно являлось бы лишь выводом из сознанной выгоды. Этой
мысли Гроций не допускает, считая, что такое воззрение способно унизить
идею права. Поэтому, оспаривая такое мнение, представителем которого он
выставляет Карнеада, Гуго Гроций выдвигает другое начало. Люди
соединяются в общества для устроения правового порядка вследствие
безотчетного стремления к общению (appetitus societatis), т. е. к
сожительству с подобными себе в мирном единении, организованном согласно
требованию разума HYPERLINK \l “sub_510” *(510) . Таким образом право
оказывается не производным, а первоначальным данным в природе человека.
В действительности Гуго Гроций вовсе не так далек от оспариваемого им
Карнеада, как он это думает. “Нужно заметить, говорит он, что в начале
люди соединились в гражданское общество не для того только, чтобы
повиноваться велениям Бога; они сделали это непроизвольно, побуждаемые к
этому единению основанным на опыте убеждением в слабости обособленных
семейств, в незащищенности против насилия при разъединенности групп”
HYPERLINK \l “sub_511” *(511) . Гуго Гроций готов даже допустить, что
враждебное отношение друг к другу и составляет черту первобытного
состояния. По крайней мере, доказывая, что война не противоречит
требованиям природы, Гроций утверждает, что война, как и природа, в
основе имеют то же стремление к самосохранению HYPERLINK \l “sub_512”
*(512) .

Таким образом, главным основанием права является природа. Хотя право
существовало бы и без Бога, но так как Бог есть и Он творец всего
сущего, то вторым основанием права должно признать Бога HYPERLINK \l
“sub_513” *(513) . Наконец право природы выставляет безусловное
требование исполнит в точности принятое на себя по договору
обязательство, и здесь третья основа права, оказывающаяся как бы внучкой
первой HYPERLINK \l “sub_514” *(514) . На этих трех основах, природе,
Боге и договоре, Гуго Гроций строит такую схему существующего права.
Право вытекает из природы и будет естественным (jus naturale) или из
воли и тогда будет положительным (jus voluntaitum). Положительное право
различается, смотря по тому, чьей волей оно установлено, Бога или
человека, и сообразно тому называется божественным (jus divinum) или
человеческим (ius humamim). Последнее принято или в среде известного
народа (jns civile) или всеми народами (jus gentinm).

Естественное право есть правило, диктуемое истинным разумом, который
дает нам понять, что данное действие, согласное или нет с разумною
природою, является нравственно необходимым или нравственно несообразным,
а следовательно, повелеваемым или запрещаемым со стороны Бога, творца
природы HYPERLINK \l “sub_515” *(515) . Естественное право неизменно,
оно не может быть изменено даже Богом. Как не может Бог сделать, чтобы
два и два не было четыре, так не в состоянии Он воспрепятствовать
дурному быть дурным HYPERLINK \l “sub_516” *(516) . Может показаться,
что животные, которые находятся под действием той же природы, не чужды
естественному праву. Но Гроций отвергает такой вывод ввиду того, что
животные лишены разума и слова HYPERLINK \l “sub_517” *(517) . Между
тем “пока право собственности не было установлено, пользование вещами
сообща было естественным правом так же, как и осуществление своих
интересов” HYPERLINK \l “sub_518” *(518) . Только в этом отношении
человек был равен животным. Еще менее понятно, как допускает Гроций
превращение естественного права общего пользования в положительное право
частной собственности, когда сам он провозглашает неизменность
естественного права.

Человеческое право, – это установление воли людей, т. е. право,
истекающее от государственной власти. Но оно может быть уже правом
государства и может быть шире. Первое основывается на власти отца или
хозяина, второе – это право общенародное, т. е. то, которое получило
свою силу по воле всех или большого числа народов HYPERLINK \l “sub_519”
*(519) .

Божественное право обязано своим существованием воле Бога. Эта воля
раскрывалась или всему человечеству, или избранному народу. Весь род
человеческий познавал право божественное трижды: при сотворении мира,
после потопа и в учении Христа. Это право обязательно для всех людей.
Специально божественное право было открыто еврейскому народу и потому
оно ни для кого, кроме евреев, необязательно HYPERLINK \l “sub_520”
*(520) .

Из своего изложенного нетрудно видеть, какою неопределенностью и
сбивчивостью отличается учение Гуго Гроция о естественном праве. Оно
совершенно не дает возможности провести границу между правом и
нравственностью, а между тем Гроций имеет в виду построить международное
право на строго юридическом фундаменте. Менее всего заслуживает он
названия отца естественного права, потому что, как мы видели, оно не
было чуждо предшествующим временам, а в учении Гроция оно не получило
никакого нового обоснования. Но современная нам точка зрения
исторической перспективы не совпадает с точкою зрения людей его времени.
Его учение произвело сильное впечатление, казалось открывшим новое
основание, и потому создало школу почитателей.

V. “Государство есть лучшая форма соединения свободных людей для
пользования покровительством законов и для общей выгоды” HYPERLINK \l
“sub_521” *(521) . В представлении Гуго Гроция государство есть акт
сознательной деятельности человека. Государство держится договором. Из
этого договорного начала Гуго Гроций выводит право каждого гражданина
переменить подданство, без разрешения правительства. “Известно, что есть
народы, где это недозволено, напр. в Московском государстве” HYPERLINK
\l “sub_522” *(522) . Но Гроций не видит достаточных к тому оснований,
если только государственное соединение не образовалось под этим
условием. Молчаливого условия не покидать отечества Гроций не
предполагает. Однако, если отдельным гражданам выход свободен, то нельзя
допустить, чтобы граждане покинули свое отечество массою: не все равно,
что черпать воду в реке ведром, что отвести течение реки по каналу.

В каждом государстве имеется верховная власть, которая называется
суверенной, потому что действия ее независимы от чьего-либо усмотрения,
не могут быть уничтожены какою либо человеческой волей HYPERLINK \l
“sub_523” *(523) .

Кто же субъект этой власти? Подобно тому, как зрение присуще телу
вообще, а в частности органом его служит глаз, так общим субъектом
суверенитета является – одно или несколько лиц, смотря по законам и
нравам каждой страны HYPERLINK \l “sub_524” *(524) . Таков взгляд
Гроция, который он подтверждает еще оспариванием мнения, будто
суверенитет держится в народе, будто воля народа выше воли государя.
Действительно, народ обладал когда-то суверенитетом, но затем передал
его добровольно избранным лицам. “Каждому человеку позволено отдаваться
в рабство кому хочет, как это определяли еврейское и римское право.
Почему же целому народу, зависящему от самого себя, не было бы разрешено
подчиниться одному или нескольким лицам, предоставлением им всего права
управления, без сохранения за собой самой малейшей частицы?” HYPERLINK
\l “sub_525” *(525) . Могут быть различные основания, почему народ
найдет нужным передать свой суверенитет избраннику: напр. опасность
нашествия врагов, голод. Если всякий вправе избрать себе тот образ
жизни, какой ему нравится, почему бы народ не мог распорядиться своим
суверенитетом HYPERLINK \l “sub_526” *(526) . К этому нужно прибавить
соображение Аристотеля, что некоторые люди предназначены самою природою
к рабству; это соображение применимо к целым народам, которые способны
только повиноваться, но не управляться HYPERLINK \l “sub_527” *(527) .

Могут возразить, что народ выше правителей уже потому, что власть идет
от него к ним. Но правильно возразил Валентиниан солдатам, настаивавшим
на распоряжении, которого он не хотел сделать: ваша воля была избрать
меня императором, – но теперь вы – в моей воле HYPERLINK \l “sub_528”
*(528) . Философы имеют наготове еще возражение: всякая власть
устанавливается в интересе управляемых, а не управляющих. Но это
неверно, во-первых потому, что власть над народом приобретается иногда
завоеванием и следовательно исключительно в интересе победителя, а
во-вторых и вообще ниоткуда не следует, чтобы народ был выше государя:
ведь опека учреждается в интересе опекаемого, хотя никто не скажет, что
опекун обязан подчиняться его воле HYPERLINK \l “sub_529” *(529) .

Такими соображениями пытается Гуго Гроций опровергнуть все доводы тех,
которые, исходя из идеи народовластья, возражали против суверенитета
власти государя. Однако он оставляет поле для применения опровергаемой
идеи: суверенитет возвращается к народу в случае смерти государя в
избирательной монархии, а также в случае прекращения династии HYPERLINK
\l “sub_530” *(530) .

Взгляд Гуго Гроция на верховную власть носит совершенно патримониальную
окраску. Он тщательно поддерживает в изложении эту черту, проводит всюду
параллель между верховною властью и правом собственности. Объектом этой
власти являются не люди, а само управление государством или само
государство HYPERLINK \l “sub_531” *(531) . Власть приобретается теми
же способами, что и право собственности HYPERLINK \l “sub_532” *(532) .
И обратно, власть прекращается так же, как и право собственности.
Поэтому, если преступление собственника не влечет за собою потерю
собственности, то и преступление государя не в состоянии лишить его
власти HYPERLINK \l “sub_533” *(533) . Из патримониального характера
верховной власти следует, что государь в праве отчуждать части
территории HYPERLINK \l “sub_534” *(534) . Отношение государя к власти
может строиться не только наподобие права собственности, но и наподобие
узуфрукта, напр. при регентстве HYPERLINK \l “sub_535” *(535) .

Удивительно, как не заметил Гроций глубокого противоречия между его
учением о суверенитете, коренящемся в самом государстве, и взглядом на
государство, как на объект частной собственности государя.

VI. Вопросам частного права Гуго Гроций уделяет так много внимания, что
почти все основные вопросы этой области права находят у него разрешение.

Некогда каждый человек мог брать то, что соответствовало его
потребностям и что могло быть потреблено. Такое пользование заменяло
право собственности. Как только один завладевал нужною ему вещью, другой
не мог уже посягать на нее, не нарушая справедливости HYPERLINK \l
“sub_536” *(536) . Подобное состояние могло продолжаться до тех пор,
пока не развились потребности человека. “Когда люди перестали питаться
дикими плодами, жить в пещерах, покрывать тело корою или шкурами диких
животных и избрали более удобный образ жизни, пришлось прибегнуть к
искусству, которое один применял к тому, иной к другому. Расстояние,
разделявшее людей, отсутствие справедливости и любви привели к тому, что
ни в производстве, ни в потреблении не сохранилось уже равенства. Мы
узнаем в то же время, каким образом вещи стали частною собственностью.
Это не было простым актом воли, потому что никто не мог знать, что
именно хочет человек сделать своим, и несколько человек могли пожелать
присвоить себе одну и ту же вещь. Это было делом договора, явного, напр.
при разделе, или молчаливого, напр. при завладении. Надо думать, что с
момента, как люди стали тяготиться имущественною общностью, все пришли к
соглашению, что кто чем обладает, то будет иметь на праве частной
собственности” HYPERLINK \l “sub_537” *(537) . Однако следы
первоначального коммунизма сохраняются до сих пор. Они заметны в
присвоении чужих вещей в состоянии крайней необходимости, в праве общего
пользования, напр. реками, дорогами, морем HYPERLINK \l “sub_538”
*(538) .

Таким образом “право собственности, в его современном виде, введено
человеческою волею. Но раз оно установлено, естественное право
подсказывает мне, что преступно присваивать себе, помимо твоей воли, то,
что принадлежит тебе” HYPERLINK \l “sub_539” *(539) . Между всеми
собственниками существует безмолвное соглашение возвращать вещь,
случайно попавшую в его руки, тому, кому она принадлежит HYPERLINK \l
“sub_540” *(540) . Сущность права собственности, по мнению Гроция,
заключается в возможности распоряжения и отчуждения HYPERLINK \l
“sub_541” *(541) . И уважение к праву переносится всеми с прежнего
собственника на нового.

Гуто Гроций посвящает целую главу изложению способов приобретения права
собственности, отчасти следуя за римскими юристами, отчасти подвергая их
мнения критике, в общем, весьма слабой.

Среди действий человека, направленных к пользе других, можно различать
акты благотворительности и акты обмена. Вторые называются договорами.
Природа повелевает соблюдать равенство в договорах, так что нарушение
его дает право требования той стороне, которая в обмене получила меньше.
Определителем равенства является ценность, как мерило всех вещей с точки
зрения потребности HYPERLINK \l “sub_542” *(542) . Гуго Гроций дает
обзор различных договорных отношений, известных римскому праву. Если
обязательность исполнения договоров основывается на естественном праве,
то обязанность возмещения причиненного вреда не менее естественна. Если
вред причинен чести человека, он все же должен быть возмещен денежно,
потому что деньги общее мерило всего, одаренного полезностью HYPERLINK
\l “sub_543” *(543) .

Луч естественного права проникает и семью. По естественному праву брак
есть сожительство мужчины и женщины, которое ставит последнюю под надзор
и охрану мужчины. Такое отношение основывается на договоре, которым
женщина обязывается подчиниться мужчине HYPERLINK \l “sub_544” *(544) .
Этим ограничивается требование естественного права. Ни многоженство, ни
развод не противоречат природе. Они запрещены только положительным
правом, человеческим и божеским HYPERLINK \l “sub_545” *(545) .
Необходимость согласия отца на брак сына основывается только на законе
гражданском, а не на естественном праве. Гуго Гроций сознает трудность
оценки тех препятствий к браку, которые вытекают из родства и свойства
HYPERLINK \l “sub_546” *(546) . Понятно, почему недопустим брак в
первой степени родства: отношение мужа к жене несовместимо с отношением
отца к дочери. Но допущение брака между остальными родственниками, а тем
более свойственниками, может быть объяснено разными историческими
причинами, но не требованием природы.

Гуго Гроций устанавливает три периода в жизни детей: детства, когда
ребенок и его имущество в полной собственности отца, отрочества, когда
сын или дочь подчинены отцу лишь в тех действиях, которые имеют
отношение к семейной жизни, и возмужалости, когда дети достигают полной
независимости и обязываются лишь к почтительности и уважению HYPERLINK
\l “sub_547” *(547) . “С точки зрения естественного права отец может,
если этого не запрещает положительный закон, заложить или даже продать
сына, когда нет других способов прокормить ребенка”. “Предполагается,
что природа дает право делать все то, без чего невозможно достигнуть
того, что сама она повелевает”. За этими пределами действует уже
положительное право во всем его разнообразии. Но Гроций отрицает права
родителей на жизнь детей на том основании, что вообще человек не может
иметь права на жизнь подобного себе HYPERLINK \l “sub_548” *(548) .
Наследственное право, по мнению Гроция, находится в полном соответствии
с требованиями природы. “Право завещать, в своем существе, тесно связано
с правом собственности, а потому оно является учреждением права
естественного” HYPERLINK \l “sub_549” *(549) , говорит Гуго Гроций,
забывая, что самое право собственности он построил не на природе, а на
человеческом установлении. “Я могу отчуждать принадлежащую мне вещь не
только просто, но также и под условием и с оговоркою о возвращении, даже
с сохранением за собою владения и полного пользования отчужденною вещью.
Завещание и есть такое отчуждение, которое делается на случай смерти, с
возможностью поворота до смерти и с сохранением за собою владения и
пользования”. “Наследование по закону ничто иное, как завещание,
основанное на предполагаемой воле” HYPERLINK \l “sub_550” *(550) .
Нельзя думать, чтобы собственник, не оставивший завещания, желал
предоставить свое имущество первому встречному, который в состоянии был
бы овладеть им. Нужно встать на его точку зрения и предположить, кому он
хотел бы оставить свое имущество HYPERLINK \l “sub_551” *(551) . Самое
естественное предположить, что человек имел в виду прежде всего своих
детей, забота о которых внушена ему природою. Если детей нет, то
имущество, доставшееся от восходящих, должно возвратиться в род, потому
что это акт благодарности за дарение, который выше акта самого дарения.
Имущество, собственным трудом приобретенное, должно идти к тем, кто
ближе всего наследодателю. Очевидно, что такими лицами будут ближайшие
родственники, потому что, чем ближе степень родства, тем, по общему
правилу, теснее нравственная связь HYPERLINK \l “sub_552” *(552) . Гуго
Гроций не останавливается на вопросе, не прекращается ли сознание этой
связи за пределами известной степени родства.

VII. В “De jure belli ac pacis” нашло себе место не только гражданское,
но и уголовное право.

Внимание философа – юриста должен был остановить на себе основной
вопрос о сущности и цели карательной деятельности. Что такое наказание?
Это есть “злое страдание, причиняемое за злое деяние” HYPERLINK \l
“sub_553” *(553) . Среди того, что природа объявляет дозволенным и
справедливым, занимает место и то положение, что причинивший зло должен
и потерпеть зло. На чем основывается право наказания, спрашивает Гроций,
и отвечает: на договоре. “Подобно тому, как продавец предполагается
обязанным подчиниться всем последствиям купли – продажи, так и
преступник должен признаваться добровольно подчинившимся наказанию,
потому что тяжелое преступление не может остаться безнаказанным; тот,
кто хотел совершить проступок, хотел также и перенести наказание”
HYPERLINK \l “sub_554” *(554) . Но, если преступление должно быть
наказано, то отсюда пока не ясно, кто же должен наказывать? Природа сама
подсказывает, что право наказания может принадлежать не равному, а
только высшему, не по нравственной оценке, а по общественному положению
HYPERLINK \l “sub_555” *(555) .

Какова же цель наказания? Цель не может быть в самом наказании. Только
Бог, по своему абсолютному превосходству, может покарать прегрешившего
человека, не задаваясь какою-либо целью HYPERLINK \l “sub_556” *(556) .
Но человек, подвергающий человека наказанию, не может не дать себе
отчета в цели этого действия. Наказание не может быть просто возмездием,
потому что “это противоречило бы разумной природе, которая не позволяет
человеку причинять подобному себе существу зло иначе, как в виду какого
либо добра” HYPERLINK \l “sub_557” *(557) .

Природа ужаснулась бы при зрелище человека, причиняющего другому
страдания для того только, чтобы насладиться мучением.

В наказании следует иметь в виду три стороны: пользу того, кто совершил
преступление, пользу того, кто потерпел от преступления, и, наконец,
пользу всего мира HYPERLINK \l “sub_558” *(558) . Всякое действие,
которое предпринимается по здравому размышлении и притом повторяется,
создает привычку. Надо как можно скорее отнять у порока его
соблазнительность: нельзя сделать этого лучше, как присоединив к
испытываемому от преступления удовольствию связанное с ним неразрывно
страдание. Польза от наказания преступника здесь очевидна. Польза от
наказания для потерпевшего состоит в том, чтобы вредное действие не было
повторено ни тем же самым преступником, ни другими. Наказание же
удерживает от преступления всех вообще. И в этом результате наказания
выражается польза всего мира, заинтересованного в том, чтобы
преступность исчезла или, по крайней мере, уменьшилась. С того времени,
как карательная деятельность получает государственную организацию,
устраняется частная месть, столь опасная для общества.

Налагаемое наказание должно сообразоваться с внутреннею и внешнею
стороною преступной деятельности. С внутренней стороны вовсе ненаказуемы
голый умысел и приготовление, так же как и действия совершенные в
состоянии необходимости HYPERLINK \l “sub_559” *(559) . С внешней
стороны мера наказания должна сообразоваться с величиною причиненного
вреда, а потому действия, не причинившие никакого вреда, не могут быть
вовсе наказуемы HYPERLINK \l “sub_560” *(560) .

VIII. Гуго Гроций считается отцом науки международного права.
Действительно, он первый дал такое полное и до известной степени
систематизированное изложение тех правил, которыми должны
руководствоваться народы в своих взаимных отношениях. Но основателем
науки трудно признать человека, который не дал ей твердой основы.

Гуго Гроций оспаривает мнение, будто в основе международных отношений
лежит сила, и утверждает, что такою основою является право и
справедливость. Это право и есть международное право (jus gentium).
Источник этого права двоякий: природа и соглашение народов. Поэтому
международное право отчасти естественного, отчасти положительного
происхождения HYPERLINK \l “sub_561” *(561) . Соответственно первому
источнику народы пользуются теми правилами поведения, какими
руководствовались отдельные люди в первобытном состоянии. Второй же
источник выражается в сложившихся обычаях и договорах HYPERLINK \l
“sub_562” *(562) . Называя международное право jus gentium, Гуго Гроций
не мог избегнуть той двусмысленности, которая соединяется с этим
выражением, которую он сам сознавал HYPERLINK \l “sub_563” *(563) и
которая не могла не отразиться на выводах.

Очевидно, та часть международного права, которая основывается на
природе, не может быть изменена другою частью, примыкающею к
положительному праву. Так во время войны смолкают положительные законы,
действующие в мирное время, но не естественные HYPERLINK \l “sub_564”
*(564) . Война не противоречит природе, которая допускает употребление
силы для самозащиты, – положительное международное право определяет
способы пользования силою, не противные условиям общежития HYPERLINK \l
“sub_565” *(565) .

Соответственно поводу, вызвавшему появление “De jure belli ас pacis”,
центр тяжести в первом систематическом изложении международного права
находится в войне. Гуго Гроций умел внести гуманность во враждебные
отношения воюющих сторон, убедить в необходимости щадить женщин и детей,
относиться по-человечески к военнопленным и эта одна практическая черта
способна заставить закрыть глаза на теоретические недостатки
предпринятой попытки.

§ 25. Томас Гоббс

Литература: Полное собрание сочинений Гоббса, Opera philosophica latina
и English Works, издано в 1839 году. На русском языке имеется старинный
перевод Dе сиvе, Веницеева, Фомы Гобезия начальные основания
философические о гражданине, 1776. В 1868 году появился в русском
переводе Левиафан, или о сущности, форме и власти государства.
Литература о Гоббсе в последнее время сильно обогатилась: Jeanvrot, De
Vorigine et des principes des lois tfapres Th. Hobbes, 1881 Ko1lerg,
Hobles Staatslehre, 1883; Robertson, Hobbes, 1886 (англ.); Lyon, La
philosophie de Hobbes, 1893; Messer, Das Verhaltniss von Sittengesetz
und Staatsgcsetz bei Thomas Hobbes, 1893; Thonnies, Hobbes Leben und
Lehre, 1896 (лучшая работа); Вальденберг, Закон и право в фиософии
Гоббса, 1900; Смирнов, История английской этики, т. I, 1880, стр. 268 –
291; Бершадский, Очерки истории философии права, вып. I, 1892, стр. 169
– 207; Камбуров, Идея государства у Гоббса, 1906.

I. В продолжительное царствование Елизаветы, твердо державшей знамя
протестантизма и уважавшей права нации, в Англии сильно укрепился
парламент. И при таких условиях на трон Англии вступает новая династия
Стюартов в лице Иакова I, династия, отличавшаяся во всех своих членах
показною набожностью, страстью к роскоши и наслаждениям, неуважением к
интересам нации и правам личности, неумением своевременно уступать
настоятельному голосу общественного мнения. Воспитанные в идее
континентального абсолютизма, Стюарты не могли примириться с ролью
английскаи’0 парламента.

Иаков I, в сочинении “Истинный закон свободной монархии”, проводил
теоретически и практически ту идею, что король выше закона, что лишь
добрая воля и желание показать пример подданным побуждают короля
придерживаться законности, что парламент действует не в силу своих прав,
а в силу милости короля. Основание монархической власти Иаков I видел в
божественном ее происхождении. Как теолог, Иаков I с особенною авторскою
гордостью подкрепляет ссылками на Св. Писание преемственность своей
власти от ветхозаветных патриархов. Эта идея божественного происхождения
королевской власти, выдвинутая католическою церковью в момент ее союза с
государственною властью и отброшенная ею уже в период средневековой
борьбы двух властей, в ХУII веке снова торжествует. На нее опираются
монархи, как Людовик XIV или Иаков I, и поддерживающие их теоретики, как
Боссюэт во Франции или Фильмер в Англии.

Карл I, весьма порядочный в частных отношениях, не считал обязательными
для себя, как короля, те правила поведения, которые необходимы для
джентльмена. Давая обещания, он и не думал об их исполнении, если они не
согласовались с его королевскими интересами. Он прямо высказывал мысль,
что король, получивший власть от Бога, не связан договором с нацией, что
вынужденное обстоятельствами слово всегда может быть нарушено, если того
требует интерес государства.

Абсолютизм Стюартов, не останавливавшийся перед личною
неприкосновенностью граждан и даже их жизнью, оказался бессилен против
имущества частных лиц. Для короля, вечно нуждавшегося в деньгах и
предпринявшего крайне неудачные войны, была очень тяжела необходимость
согласия парламента на увеличение налогов. На этой почве возгорелась
борьба, и здесь парламент, чувствуя за собою сочувствие народа,
выдерживал твердо оппозицию. В стремлении Стюартов стать выше нации
поддержку королям оказывало духовенство, и благодарные монархи
покровительствовали церкви. Иаков I высказал положение: “нет епископов,
нет короля”, а священники деятельно воздействовали на народ, чтобы
облегчить Карлу I возможность взимания налогов без согласия парламента.

Борьба между королем и парламентом перешла в междоусобную войну,
которая закончилась пленом Карла I, судом над ним и, наконец, казнью
(1648). Торжество индепендентов с Оливером Кромвелем во главе
благоприятствовало утверждению веротерпимости. Но и реставрация Стюартов
(1660) не изменила дела в виду того, что Карл II, сочувствовавший втайне
католицизму, принужден был отстаивать тот же принцип религиозной
свободы, чтобы добиться признания католицизма на территории Англии.

Это было время наибольшего расцвета абсолютизма в Англии, как и на всем
континенте. Абсолютизм этот основывался на идее божественного, а не
народного или договорного происхождения королевской власти. Благодаря
своеобразной комбинации общественных условий в Англии, абсолютизм,
опираясь на духовенство, должен был стать на почву веротерпимости.

Проводником крайних идей государственного абсолютизма в этот
исторический момент выступает Томас Гоббс.

II. Томас Гоббс родился в 1588 году в Мальмсбери. Отец его, хотя и
принадлежал к духовному сословию, был грубый и необразованный человек.
Томас рано остался сиротою. Тем более удивительным представляются
сообщения о тщательной обработке, какой подверглись выдающиеся
способности мальчика, который шести лет изучал латинский и греческий
языки, восьми писал латинские стихи. В университет поступил он на
семнадцатом году и здесь сразу приобрел то глубокое отвращение к
царившей там схоластике и к Аристотелю, которое осталось у него потом на
всю жизнь.

В поисках общественного положения Гоббс поступает компаньоном к лорду
Кавендишу, с которым и отправляется путешествовать по Европе,
преимущественно по Франции и Италии. Это первое путешествие возбудило в
Гоббсе интерес к классицизму, под влиянием которого он принялся за
перевод Фукидида.

По возвращении из первого путешествия молодой Гоббс сблизился с
престарелым Бэконом, состоял при нем как бы секретарем и являлся
поверенным его мыслей. Это сближение оставило след в миросозерцании
философа.

Освобожденный от обязанностей компаньона вследствие смерти лорда
Кавендиша, Гоббс переходит на положение воспитателя одного из молодых
отпрысков той же фамилии. В этом положении он снова путешествует по
континенту, где завязывает знакомства с выдающимися личностями, как
Декарт или Гассенди во Франции, Галилей в Италии. Возражения на дуализм
Декарта, встреченные последним довольно презрительно, не мешали ему
отнестись со вниманием к рационализму и математическому методу. Под
новым влиянием должно было ослабеть прежнее бэконовское влияние. В это
время Гоббс чувствует в себе силу и в уме его уже зреет план философской
системы, которая должна охватить в стройном единстве, как внешний мир,
так и общество. По возвращении в Англию (1637) он постепенно
подготовляет философскую трилогию: “De corpore, de liomine, de cive”.

Убийство французского короля Генриха IV иезуитом Равальяком,
случившееся во время первого заграничного путешествия Гоббса, произвело
на него огромное впечатление. Уже тогда сложилась у него глубокая
ненависть к религиозному фанатизму и вера в монархизм, способный один
обеспечит то мирное существование, к которому всегда стремилась душа
Гоббса. Он любил скромный комфорт и избегал всего, что могло нарушить
обычное течение жизни.

Между тем на родине философа подготовлялись события, предвещавшие бурю,
а не тишь. И когда Долгий Парламент привлек к суду лорда Страффорда,
Гоббс бежал в Париж, где прожил 11 лет, взирая из-за границы на тяжелые
события первой английской революции. Побуждаемый злободневными
вопросами, Гоббс выпускает последнюю часть своей трилогии ранее двух
первых. В 1642 году издает Гоббс в небольшом числе экземпляров, на
латинском языке, сочинение “Весифе”, в котором автор развивает взгляд на
сущность и происхождение нравственности, на право, на общественную
организацию, на положение монарха. Над всеми этими положениями
господствует основная мысль, что общественный мир может быть достигнут
только созданием абсолютной государственной власти, которой должна быть
подчинена сама религия.

Монархические тенденции Гоббса способствовали тому, что он был
приглашен в качестве преподавателя философии и математики к принцу
Уэльскому, будущему Карлу II, который жил в Париже с целым штатом. Но в
круге придворных все более и более укоренялось убеждение, что Гоббс не
что иное, как атеист, нетерпимый при священной особе короля. Когда Гоббс
хотел поднести последнему экземпляр только что вышедшего нового
политического сочинения “Левиафан”, он не был лично принят и ему дали
понять, что он должен оставить двор. Гоббс возвратился в Англию.

Новое произведение его HYPERLINK \l “sub_566” *(566) , представлявшее
лишь более распространенное и общедоступное изложение того, что
содержалось уже в “De cive”, произвело сильную сенсацию. Духовенство
единодушно восстало против него, признав в нем безбожника. На Гоббса
обрушилась критика, тем более сильная, что в математике, на которой
хотел основать свою философию Гоббс, он был действительно слаб. Среди
жестокой полемики, которую приходилось выдерживать Гоббсу после
появления Левиафана, выпустил он и две первые части своей системы, “De
соrроrе”, (1655) и “De homine” (1658), которые еще более усилили нападки
на него. Единственным утешением могло служить Гоббсу отношение к нему
Кромвеля. Протектор английской республики отнесся милостиво к Гоббсу и
предлагал ему, кажется, место личного секретаря. Такое отношение
Кромвеля к Гоббсу можно объяснить тем, что последний, хотя и был
монархистом, но не был легитимистом, и, отрицая божественное
происхождение власти, он поддерживал Кромвеля.

Возвращение в Англию Карла II, бывшего ученика, мало изменило положение
старого философа. Милостивое отношение к нему со стороны ученика вскоре
стало, под придворным влиянием, сменяться холодным. Пенсия, назначенная
королем, стала задерживаться. На старости лет Гоббс выпустил еще историю
английской революции под именем “Бегемот”, в которой представил
приближенных Карла I не в очень привлекательном виде, чем только усилил
враждебное к себе отношение.

Наконец, на 91 году, в имении семейства Кавендиш, скончался Томас
Гоббс, вечно искавший мира, а в действительности постоянно боровшийся с
пером в руке.

III. По Гоббсу философия есть познание разумом следствий по их причинам
и причин по их следствиям HYPERLINK \l “sub_567” *(567) . В этом
определении сочетается английский эмпиризм и континентальный
рационализм, бэконовская индукция ставится рядом с аристотелевским
силлогизмом. Философствовать или правильно мыслить – значит считать
понятия, т. е. складывать их и вычитать HYPERLINK \l “sub_568” *(568) .
Поэтому математика должна быть признана основною наукою HYPERLINK \l
“sub_569” *(569) .

Объектом философии может быть только то, что можно соединять или
разъединять. Таким объектом будут только тела. Все существующее сводится
к телу, все явления к движению. Поэтому Бог, ангелы, душа – это объекты
немыслимые, а следовательно понятия эти – дело веры, но не философии.

Различаются тела естественные и искусственные. Соответственно тому и
философия разделяется на philosophia naturalis и philosophia civilis.
Между естественным и политическим телами помещается человек, который,
являясь природным телом, в то же время составная часть политического
тела. Ввиду этого философия распадается на три части: физику,
антропологию и политику HYPERLINK \l “sub_570” *(570) .

Не делая никаких различий в объекте познания, Гоббс стремится
представить весь мир в свете чисто механического понимания. В мире
существуют только тела и то, что составляет нашу психическую жизнь, –
также тело, только более тонкое, потому что явления нашей психической
жизни – это движения тончайших атомов. Здесь механизм выражается в форме
материализма, которым Гоббс сближается со своим другом Гассенди. Само
общество не что иное, как тело, а потому оно должно быть изучаемо
совершенно так же, как изучаются физикою части видимого мира.

Метод Гоббса, по-видимому, национально-английский, т. е. эмпирический.
В его взгляде на общество обнаруживается направление ума, готового иметь
дело только с фактами, наблюдаемыми в действительности. Он не желает
смотреть на окружающие его природу и общество сквозь призму предвзятых
идей. Для него голая действительность, хотя бы и в самом
непривлекательном виде, дороже обмана, хотя бы и чудного. Ради истины он
готов сорвать какой угодно священный покров. Он смотрит на общество
людей, как анатом на труп прелестной девушки. Но с другой стороны Гоббс
оказывается под большим влиянием декартовского рационализма. Установив
эмпирически некоторые исходные положения, Гоббс развертывает свою
общественную философию с математическою последовательностью. И он
действительно убежден, что лучший способ изложения общественных вопросов
– это геометрический HYPERLINK \l “sub_571” *(571) .

IV. Никто до Гоббса не пытался поставить этику на почву совершенно
независимую от теология. Он первый решил подвести под нее чисто научный
фундамент.

Как в области физических, так и в области психических и общественных
явлений действует один и тот же закон неумолимой причинности, в силу
которого всякое действие человека составляет необходимое следствие всех
предшествующих данных.

Ощущения, которые составляют единственный материал человеческого
познания, разделяются на приятные и неприятные. Воспоминание о приятном
ощущении вызывает желание (appetite) предмета ощущения, воспоминание о
неприятном ощущении возбуждает отвращение (aversion) к предмету,
причинившему ощущение HYPERLINK \l “sub_572” *(572) . Мы или стремимся
к причине приятного ощущения или уклоняемся от причины неприятного
ощущения. Когда на человека действует ряд желаний и отвращений, то он
находится в состоянии колебания. Последнее желание, перешедшее в
действие, и есть то, что называют волею. Свобода воли – выражение, не
имеющее значения. Ее можно понимать только в смысле отсутствия внешних
препятствий, но не в смысле отсутствия причинности.

То, чего человек желает, называется добром; то, от чего он отвращается,
– злом. Абсолютного блага, за которым так гонялись греческие философы,
не существует вовсе. Добро и зло зависят от полезности или вредности
предмета для человека. Лучше всего то, что благоприятствует его
самосохранению; хуже всего то, что ведет к смерти.

В своих желаниях и отвращениях человек вполне эгоист. Он думает только
о себе, он желает лишь того, что благоприятно ему, избегает всего, что
вредно ему. Доказать эгоистическую натуру человека Гоббсу кажется не
трудно. Нужно только отрешиться от тех чувств, которые создались в
человеке под влиянием общественной среды. Необходимо посмотреть на него
вне этих условий в естественном состоянии.

Не следует думать, что Гоббс принимает естественное состояние, как
опытом установленную ступень в культуре человечества, хотя он и не прочь
сослаться на пример современных ему американских дикарей HYPERLINK \l
“sub_573” *(573) . На самом деле это лишь методологический прием.
Естественное состояние, которое представляет человека как будто никогда
не бывшим под влиянием общества, есть ничто иное, как изображение
человека, разоблаченного от всего того, что дала ему общественная жизнь.
Этот прием необходим, чтобы потом показать, что дало ему общество, в чем
обнаружилось благотворное влияние среды и чем является общество по
отношению к индивиду.

V. Представление Гоббса о естественном состоянии совершенно не
совпадает с представлением Гуго Гроция. Нет ничего ошибочнее мнения
Аристотеля, будто человек по природе существо общительное, стремящееся к
общению с другими в силу прирожденной склонности. Это мнение построено
на том, что человека рассматривают не таким, как создала его природа, а
таким, каким сделало его общение. “Если бы человек любил другого по
природе, нельзя было бы объяснить, почему человек неодинаково любит всех
людей, и отчего предпочитает он общество тех, от которых он ждет более,
чем от других, выгод и почета” HYPERLINK \l “sub_574” *(574) . Чем
объяснить, что человек, отправляясь в путешествие, запасается оружием и
компаньонами? Зачем перед сном запирает он все двери? Какого мнения он о
своих детях и слугах, когда держит на замке свои комоды? HYPERLINK \l
“sub_575” *(575)

Ясно, что человек боится человека, как врага, угрожающего его
благополучию. В естественном состоянии HYPERLINK \l “sub_576” *(576)
человек для человека волк (homo homini lupus). Следует безусловно
признать, что происхождение всех крупных и постоянных соединений людей
основывается не на взаимном расположении, а на взаимном опасении
HYPERLINK \l “sub_577” *(577) .

Причина опасения лежит отчасти в естественном равенстве их, отчасти в
общей им всем готовности причинить друг другу вред. Поэтому сочувствия
со стороны других ждать нечего, надо самому заботиться о своей
безопасности. При неравенстве физических сил, предмет, на который
обращено желание нескольких, достанется всегда сильнейшему. Ввиду этого
человек прибегает ко всем способам обеспечения своего существования,
которое не противоречит здравому разуму. И эта возможность или свобода
удовлетворять свои потребности согласно здравому разуму составляет право
природы HYPERLINK \l “sub_578” *(578) . Его основание – чувство
самосохранения. По природе каждый человек сам судья относительно тех
средств, которыми он достигает целей, поставленных ему его натурой.

В естественном состоянии каждый имеет на всякую вещь такое же право,
как и другой. Но такое право не имеет цены, потому что сказанное может
быть выражено и так: в естественном состоянии никто не имеет
(исключительного) права ни на что. В стремлении осуществить свои желания
все люди борются друг с другом. Естественное состояние – это война всех
против всех (bellum omnium contra omnes). Ho такая борьба HYPERLINK \l
“sub_579” *(579) угрожает самосохранению, из-за которого она в
сущности ведется. Даже сильнейший не может быть уверен, что он не падет
жертвою хитрости слабого. Отсюда первое требование разума – искать мира
(рах querenda est). Это требование разума ест основной закон природы
HYPERLINK \l “sub_580” *(580) .

Из стремления к самосохранению и желания мира вытекает производно ряд
естественных законов второго порядка. Этих законов Гоббс дает двадцать.
Прежде всего, для достижения мира необходимо, чтобы каждый отказался от
права на все (jus in оишииа) и уступил или перенес на других часть своих
прав. Иначе будет продолжаться война. Каждый должен спокойно смотреть,
как другой осуществляет то право, которое до того мог он сам
осуществлять. Уступка или перенесение права совершается путем взаимного
соглашения, которое носит название договора. Второй производный закон
заключается в том, что договор должен быть свято соблюдаем HYPERLINK \l
“sub_581” *(581) , иначе никто не станет связываться договорами. Чтобы
я мог пользоваться сохраненными за мною правами, я должен свято уважать
права, признанные мною за другими. Далее идут различные добродетели, как
следствия общего стремления к сохранению взаимного мира. Таковы
благодарность, прощение обиды в виду раскаяния, наказывание зла не с
целью возмездия, а с целью предупреждения, уважение к личности другого,
отречение от гордости, воздаяние каждому по достоинству, справедливость.
Гоббс выставляет также положения: никто не должен быть судьею в
собственном деле, каждый должен подчиняться в столкновениях с другими
третейскому суду, судья не должен ожидать выгоды от того, в пользу кого
решает дело. Все эти законы вытекают логически из того, что каждый
должен поступать так, как он желал бы, чтобы поступали другие HYPERLINK
\l “sub_582” *(582) , – только при этом условии возможен мир.

Естественные законы – это законы нравственности, – в этом согласны, по
словам Гоббса, все писатели HYPERLINK \l “sub_583” *(583) , и в то же
время это законы божеские. “Эти законы неизменны и вечны; то, что они
запрещают, не может быть никогда дозволено; то, что они повелевают,
никогда не будет запрещено. Никогда гордость, неблагодарность, нарушение
договора, беcчеловечность, не будут допущены, а противоположные качества
преследуемы, насколько они оцениваются по внутреннему намерению, т. е.
по совести, перед которою они обязательны и действительны. Как внешние
поступки, они могут получить настолько различную постановку, смотря по
обстоятельствам и гражданским законам, что правое в одно время может
оказаться неправым в другое, и разумное в одно время будет признано
неразумным в другое. Но разум остается всегда одним и тем же и не меняет
ни цели, которая состоит в мире и защите, ни средств, т. е. тех
добродетелей душевных, которые выше указаны и которые не могут быть
изменены ни обычаем, ни гражданским законом” HYPERLINK \l “sub_584”
*(584) .

Из приведенного обнаруживается, во-первых, что естественные законы по
Гоббсу совпадают с нравственностью, во-вторых, что нравственность не
совпадает с правом. Различие между нравственностью и положительным
правом Гоббс проводит так, что первая имеет дело с внутренним миром
человека, второе – с областью его действий.

VI. Если основным законом природы, в силу которого борьба всех против
всех приводит к общему желанию мира, создается ряд этических норм,
казалось бы, совместное спокойное существование вполне обеспечено.

Но Гоббс заявляет, что все эти вечные, неизменные естественные законы
не дают желаемого мира, так как в естественном состоянии молчат
HYPERLINK \l “sub_585” *(585) . Для обеспечения мира нужна еще
принудительность, которая и даст жизнь естественным законам. Ссылка на
муравьев и пчел не убеждает Гоббса в достаточности для целей общежития
естественных законов. У этих насекомых есть несколько воль, направленных
на один и тот же предмет, но нет одной воли, как это должно быть в
государстве. Притом насекомые не замечают неправильности в управлении их
жизнью, тогда как многие люди, иронизирует Гоббс, считают себя умнее
других и предлагают разные новшества HYPERLINK \l “sub_586” *(586) .

“Если согласная воля многих не в состоянии установить, поддержать и
надолго обеспечить мир, то для мира и защиты его должна существовать
одна воля. Это возможно лишь тогда, когда отдельные лица свою волю
подчинят одной воле, т. е. воле одного человека или одного собрания так,
чтобы эта воля заменяла волю всех, насколько это необходимо для
обеспечения мира” HYPERLINK \l “sub_587” *(587) . “В том случае каждый,
подчиняя свою волю одному, переносит на него и свое право на собственную
силу и собственное имущество. Когда так же поступят все, то тот, кому
они подчинились, приобретает такую огромную силу, что он уже самым
страхом в состоянии воздействовать на волю всех в интересе общего блага”
HYPERLINK \l “sub_588” *(588) .

Образованное таким образом соединение составляет, по Гоббсу,
государство, или гражданское общество, или гражданскую личность.
“Государство есть единое лицо, которого воля, в силу договора многих
людей, признается общею волею и которое поэтому может располагать
имуществом и силами отдельных лиц для общего мира и защиты” HYPERLINK \l
“sub_589” *(589) . Государство – это искусственный человек, которому
Гоббс дает название “Левиафан”.

То лицо или собрание лиц, воле которых подчиняется воля отдельных лиц,
является обладателем высшей силы или верховной власти, или просто
господином. Эта власть и право господства над всеми основывается на том,
что все отдали свою силу одному и отказались от права сопротивления.
Поэтому все называются подданными того, кто обладает верховною властью.
Обладатель последней по отношению к государству все равно, что душа по
отношению к телу HYPERLINK \l “sub_590” *(590) .

Государство и власть являются искусственными произведениями, потому что
основываются на договоре людей. Этим государственная власть отличается
от отцовской или хозяйской власти, которая имеет не искусственное, а
естественное происхождение. “В семье господин приобретает власть над
подчиненными ему своею волею, в государстве же сами граждане, своею
волею учреждают господина над собою” HYPERLINK \l “sub_591” *(591) .

VII. Существо государственной власти, как и государство, всюду одно и
то же, ее функции сводятся к следующим шести HYPERLINK \l “sub_592”
*(592) : а) Прежде всего карательная функция. Обладатель верховной
власти держит в своих руках меч справедливости, наличность которого
устраняет для каждого необходимость и право защищать себя собственными
силами и средствами. b) Далее, для защиты от внешних врагов нужна
военная власть, которая мечем войны отражала бы соединенными силами
граждан посягательства врагов. с) В тех же руках оказывается меч
правосудия. Судебная функция верховной власти состоит в разбирательстве
всяких споров и недоразумений между гражданами. d) Законодательная
власть должна устранять наперед ясными правилами самую возможность таких
недоразумений, порождаемых различием мнений. “Прямая обязанность
обладателя верховной власти устанавливать и обнародовывать общие для
всех граждан правила, из которых каждый мог бы узнать, что его, а что
чужое, что правильно, а что неправильно, что нравственно, а что
безнравственно, что хорошо, а что дурно” HYPERLINK \l “sub_593” *(593)
. Это и будут гражданские и государственные законы, т. е. веления тех,
кто обладает в государстве верховной властью. е) Той же верховной власти
принадлежит право назначения всех подчиненных исполнителей ее приказов.
f) Наконец, к функциям или правам верховной власти Гоббс относит цензуру
мнений. “Для обеспечения мира весьма важно не допускать никаких мнений
или учений, будто можно не повиноваться или сопротивляться законам
государства, т. е. велениям того человека или того собрания людей,
которым вручена верховная власть” HYPERLINK \l “sub_594” *(594) .

Для выполнения всех этих задач верховная власть должна быть наделена
принудительною силою. Отсюда ясно, что в каждом государстве может быть
только одна верховная власть, потому что иначе следовало бы допустить
существование над нею другой власти, которая обладала бы еще большею
силою принуждения. Но тогда эта последняя и была бы верховною властью.

Итак, верховная власть абсолютна. Отсюда следует, что она не может сама
быть связана изданными ею законами, так как она подчиняет, но не
подчиняется. Отсюда же следует безнаказанность действий обладателя
верховной власти.

VIII. Гоббс признает только ту классификацию форм правления, которая
основывается на числе лиц, обладающих верховною властью. Он отрицает
классификацию, которая, смотря по характеру управления, различает
правильные и неправильные формы правления. По мнению Гоббса, это вовсе
не различные формы правления, а просто различные оценки управления со
стороны граждан HYPERLINK \l “sub_595” *(595) . Монархия и тирания
ничто иное, как два названия одного и того же государственного строя,
только одно почетное, а другое бранное. Не допускает Гоббс и смешанной
формы правления, как бы соединяющей в одно все три чистые формы. “Если,
напр., назначение должностных лиц и решение вопроса о войне и мире
принадлежит королю, судебная власть – знатным, установление налогов –
народу, а законодательная власть – всем им вместе, то такое государство
называют смешанной монархией. Но если даже допустить, что подобное
государство могло бы существовать, свобода граждан не получила бы
большого обеспечения. Потому что, пока все правящие согласны между
собою, подчиненность граждан власти достигает высшей степени, если же
они не согласны, то возвращается состояние войны всех против всех и
право каждого защищаться силою” HYPERLINK \l “sub_596” *(596) . Но
Гоббс убежден, что такая форма правления не может существовать в
действительности HYPERLINK \l “sub_597” *(597) .

Таким образом, возможны только три формы правления, из которых
необходимо делать выбор: демократия, аристократия, монархия. Все
преимущества бесспорно на стороне последней.

Превосходство монархии перед демократией Гоббс доказывает следующими
соображениями. Монархия обходится народу дешевле демократии: если монарх
обнаруживает склонность наделять богатством за счет народа своих
сыновей, родственников, друзей, то в демократии то же самое стремится
делать каждый из многочисленных лиц, стоящих у власти HYPERLINK \l
“sub_598” *(598) . Личная безопасность более обеспечена в монархии, чем
в демократии: если жестокость какого-нибудь Нерона или Калигулы
обрушивается на приближенных, то ее легко избегнуть, держась подальше от
двора и стараясь остаться неизвестным лично государю, тогда как при
демократии нет возможности избегнуть личных сношений с кем либо из
правящих, которого гнев, зависть, или ревность всегда могут грозить
жизни и свободе граждан. В монархии государственное управление
сосредоточивается в небольшом кругу советников, а демократия требует
многочисленного собрания. Эти многочисленные учреждения вредны для
интересов государства, потому что не дают возможности сохранить в тайне
сведения, которые не должны быть общеизвестны, особенно в военном деле.
Эти собрания неприятны гражданам, потому что отрывают их от семьи, от
ежедневных мирных занятий; они опасны для них, потому что порождают
партийную борьбу, разжигаемую ораторами, которая обостряет отношения
между гражданами и отражается вредно на устойчивости законов.
Превосходство монархической власти обнаруживается само собою во время
войны, когда даже демократии подчиняются одному полководцу; а разве
государства в своих взаимных отношениях не находятся в первобытном
состоянии постоянной войны.

Таковы доводы Гоббса о преимуществе монархического образа правления
перед демократическим. Что касается аристократии, то ее достоинство
определяется степенью относительной близости к монархии или к
демократии.

IX. Власть государства всеобъемлюща, она совершенно поглощает граждан.
Перед государством граждане – не более как рабы, от которых их отличает
только то, что они подчинены государству, тогда как рабы подвластны
частному лицу HYPERLINK \l “sub_599” *(599) . Если принять в
соображение, что по Гоббсу народ или государство – это сам король
HYPERLINK \l “sub_600” *(600) , то станет очевидным, что перед
государем граждане совершенно бесправны и на их долю выпадает лишь одно
беспрекословное повиновение.

С этой точки зрения Гоббс признает ряд мнений или учений
возмутительными, опасными для общественного благоустройства и
угрожающими распадением государственного союза.

Возмутительным признает Гоббс мнение, будто каждому человеку в
отдельности принадлежит право судить о том, что хорошо и что дурно
HYPERLINK \l “sub_601” *(601) . Это верно для естественного состояния,
но в государственном быту это недопустимо. До учреждения государства не
может быть понятия о добре и зле.

Также возмутительно мнение, будто подданные, повинуясь всяким приказам
государя, могут впасть в грех HYPERLINK \l “sub_602” *(602) . Грешит
тот, кто приказывает что-либо дурное, но не тот, кто исполняет. Поэтому
подданные могут и должны исполнять каждое веление, нисколько не опасаясь
греха. Возмутительность этого мнения состоит в том, что под предлогом
греха человек может оказать неповиновение государственной власти.

Особенное негодование Гоббса вызывает учение о возможности убивать
тиранов. “Не только отдельные богословы, но софисты всех времен, как
Платон, Аристотель, Цицерон, Сенека, Плутарх и многие иные поклонники
анархии в Греции и Риме не только допускали это, но даже признавали
достойным высшей похвалы” HYPERLINK \l “sub_603” *(603) . Но, если
гражданин не вправе судить о том, что добро и что зло, то как может
судить он о монархе, тиран ли он или нет? Не применим ли к нему вопрос
Господа Бога: “Кто сказал тебе, что он тиран, если ты не вкусил от древа
познания, вопреки запрету Моему”.

К числу возмутительных учений относится и то, что гражданину
принадлежит неограниченное право собственности на вещи HYPERLINK \l
“sub_604″ *(604) . Но кто имеет господина, не имеет собственности, а
государство – господин над гражданами. Нужно помнить, что в естественном
состоянии права собственности нет. Оно существует как государственное
установление, как таковое, может быть уничтожено вполне или частью.
Отсюда следует, что государство всегда имеет право на все то, что
принадлежит гражданам.

j3/4

jN

th

ji

j~

$

ph8$

?

r

t

 

c

¤

?

?

Ue

?

?0

?0

E0

E0

I0

U0

Ue0

RD

TD

?D

‚D

„D

’D

”D

‚H

„H

°H

?H

I

~”

d+

Ue5

U9

¬;

OeA

EH

K

oeQ

X

[

R`

g

?m

?m

:n

>n

r

r

\s

?y

 z

0…

¦?

AE‘

@–

??

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

ph)??

A!

“¦

O?

??

t?

A1/2

A

IA

^E

0I

N

JO

aU

ja

eae

?e

?i

?o

u

?th

??????????????????????

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

ph(?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

j

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter

Похожие документы
Обсуждение

Ответить

Курсовые, Дипломы, Рефераты на заказ в кратчайшие сроки
Заказать реферат!
UkrReferat.com. Всі права захищені. 2000-2020