Коченов М.М. 1977 – Судебно-психологическая экспертиза (книга)

Коченов М.М. 1977 – Судебно-психологическая экспертиза

ПРЕДИСЛОВИЕ

Совершенствование средств установления истины в уголовном
судопроизводстве находит свое выражение в появлении новых и дальнейшем
развитии уже имеющихся видов судебных экспертиз. За последнее время в
литературе все чаще высказывается мнение о необходимости возрождения на
новой, подлинно научной основе судебно-психологической экспертизы,
существовавшей в нашей стране в 20-е годы. Современная психологическая
наука располагает многочисленными экспериментально-теоретическими
данными и конкретными методами исследования, которые могут быть
применены для решения вопросов, возникающих в процессе расследования и
судебного разбирательства уголовных дел.

Между тем среди некоторых ученых и практиков сохраняется принципиально
неверное представление о судебно-психологической экспертизе как
институте, чуждом советскому уголовному процессу. Эта точка зрения
сформировалась в ответ на ранее имевшуюся у экспертов-психологов
тенденцию выходить за пределы своей компетенции и решать вопросы не
только психологического, но и правового характера. Вместе с тем она
отражала свойственное тому времени отрицательное отношение вообще к
судебной психологии как научной дисциплине.

Одним из важных результатов восстановления в правах судебной
(юридической) психологии явилось оживление интереса к
судебно-психологической экспертизе как одной из форм практического
применения достижений психологической науки в уголовном процессе.
Исследования, проведенные сектором судебной психологии Всесоюзного
института по изучению причин и разработке мер предупреждения
преступности, показали ошибочность имевших место в прошлом и отчасти
сохраняющихся в наши дни утверждений о принципиальной недопустимости
судебно-психологической экспертизы. В уголовном процессе, на любом этапе
которого в центре внимания находится человек со всеми
индивидуально-психологическими особенностями, не могут не возникать
вопросы психологического характера. Одни из них с успехом решаются на
основе профессионального и житейского опыта следователя или судьи,
другие же требуют экспертного разрешения.

Результатом упомянутых психолого-правовых исследований и критического
освоения зарубежного, отечественного и накопления собственного опыта
производства судебно-психологических экспертиз является данная работа. В
ней рассмотрены практически все доступные для решения в настоящий момент
вопросы методологии и методики этого вида экспертизы. Некоторая же
фрагментарность изложения, объяснимая отсутствием позитивного
научно-практического материала по ряду вопросов темы и отдельным видам
судебно-психологической экспертизы, не умаляет значения работы в целом
как первого и очень удачного руководства для юристов и психологов,
стимулирующего дальнейшие научные исследования и совершенствование
следственной, судебной и экспертной практики в области
судебно-психологической экспертизы.

Профессор А. Р. РАТИНОВ

Глава I

ОБЩИЕ ВОПРОСЫ СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ

Задачи судебно-психологической экспертизы. Основная задача
судебно-психологической экспертизы состоит в оказании помощи органам
правосудия при решении вопросов психологического содержания.
Деятельность судебно-психологической экспертизы осуществляется в
пределах ее научной компетенции и в соответствии с требованиями
действующего уголовно-процессуального законодательства. Главная
функция судебно-психологической экспертизы заключается в получении на
основе практического применения специальных психологических знаний и
методов исследования новых фактов, позволяющих точно и объективно
оценивать индивидуальные особенности психической деятельности
обвиняемых, свидетелей и потерпевших. Такими данными могут быть сведения
о познавательной деятельности (от простейших ощущений до высших форм
мышления), ситуативно обусловленных эмоциональных реакциях, стойких
психических состояниях и качествах личности. Необходимо особо
подчеркнуть, что судебно-психологическая экспертиза исследует главным
образом проявления психики человека, не выходящие за пределы нормы.
Иными словами, судебно-психологическая экспертиза проводится
преимущественно в отношении психически здоровых людей.

Общим принципом судебно-психологической экспертизы является
направленность исследования на анализ содержания и структуры
индивидуального сознания людей в момент совершения конкретных поступков
или отражения явлений действительности.

Всестороннее и полное расследование и судебное разбирательство уголовных
дел включает в себя изучение и анализ психологических механизмов
поведения людей, в частности степени его осознанности. В тех случаях,
когда психологические вопросы не могут быть решены на основе
профессионального и житейского опыта юристов, особенно остро ощущается
потребность в проведения судебно-психологической экспертизы.

Понимание задач и функций судебно-психологической экспертизы на любом
этапе ее развития определялось содержанием законодательства, в условиях
которого она осуществлялась, методологическими принципами правовой науки
и различных психологических школ и направлений.

Трудно сказать, когда потребность юристов в глубоком познании
внутренних, скрытых от стороннего наблюдателя человеческих переживаний
достигла такой остроты, что стала побуждать их при рассмотрении
конкретных уголовных дел искать помощи у сведущих в этих вопросах лиц.

В России первая известная нам попытка судебно-психологической экспертизы
относится к 1883 году. Она была предпринята при расследовании уголовного
дела по обвинению московского нотариуса Назарова в изнасиловании
актрисы-любительницы Черемновой.

Как сообщила следствию Черемнова, в день преступления она дебютировала
на сцене. Томительное ожидание спектакля, волнение, пережитое на сцене,
вызвало у Черемновой, по ее словам, такой глубокий упадок физических и
душевных сил, что, оставшись наедине с Назаровым, она была не в
состоянии оказать ему сопротивление. Желая получить объективные сведения
о влиянии на психику связанных с первым выступлением на сцене
переживаний, следователь решил допросить двух известных русских актрис
М. Н. Ермолову и А. Я. Гламу-Мещерскую.

Проведенное актрисами исследование, или, правильнее говоря,
воспроизведение воспоминаний о собственных переживаниях в день дебюта,
конечно, еще очень далеко от подлинно научной судебно-психологической
экспертизы, однако сам приведенный случай говорит о многом. Он
показывает, что уже в те далекие времена делались попытки отойти от
традиции решения психологических вопросов только на основе юридических
знаний, отражает стремление объективизировать анализ сложных психических
явлений.

В более зрелом виде мысль о принципиальной возможности использования
специальных психологических знаний в уголовном процессе была высказана в
конце прошлого века. К этому же времени относятся и первые попытки
проведения научной судебно-психологической экспертизы по сложным
уголовным делам. Стремление привлечь психологов к участию в уголовном
процессе в качестве экспертов можно объяснить по крайней мере двумя
обстоятельствами: во-первых, наметившимся переломом в развитии
психологии, все более заметным превращением ее из интроспективной
области знаний в экспериментальную науку; во-вторых, желанием многих
прогрессивно мысливших юристов поставить уголовный процесс на уровень
новейших научных достижений.

В начале нынешнего столетия к созданию основ судебно-психологической
экспертизы обратились такие известные психологи, как 3. Клапаред, К.
Марбе, В. Штерн и некоторые другие. Ученые смело вторгались в область
юридической практики и оставили интересные, хотя и спорные, образцы
экспертных психологических исследований. Они отражают настойчивые
попытки приблизиться к научному анализу сложных проявлений психики
свидетелей, потерпевших, обвиняемых, основанному на объективных
экспериментальных данных. На этом пути поборникам развития
судебно-психологической экспертизы не удалось избежать некоторых
серьезных ошибок. Едва ли не самой глубокой и опасной среди них было
преувеличение реальных возможностей нового вида экспертного
исследования, попытки поставить его в совершенно исключительное
положение, вывести за рамки общеправовых и процессуальных принципов
использования специальных знаний в уголовном процессе.

При первых шагах судебно-психологической экспертизы некоторые юристы и
психологи видели ее будущее главным образом в исследовании свидетельских
показаний. Увлеченные этой идеей, они полагали, что эксперт-психолог не
должен ограничиваться установлением только принципиальной возможности
конкретного человека испытывать определенные ощущения или выяснением
вопроса о допустимости формирования у него зрительных, слуховых и прочих
чувственных образов, представлений памяти, составляющих психологическую
основу свидетельских показаний. Самые горячие энтузиасты
судебно-психологической экспертизы желали слышать от психолога
окончательное суждение о достоверности свидетельских показаний, забывая,
что это составляет неотъемлемую функцию органов- правосудия. Не имея
четкого представления о границах компетенции судебно-психологической
экспертизы, юристы иногда выносили на ее разрешение вопросы правового
содержания, такие, например, как вопрос о мотивах преступления,
характере вины и др.

Отдельные отрицательные тенденции, наметившиеся еще в первый период
становления судебно-психологической экспертизы, в условиях буржуазного
уголовного процесса постепенно углублялись, в результате чего в
капиталистических странах она во многом утратила свой прогрессивный
характер, превратившись в некоторых своих проявлениях в попирающее
правовые гарантии орудие психического воздействия на личность.

В дореволюционной России наиболее последовательным пропагандистом
применения психологических знаний в судебной практике был Л. В.
Владимиров. Он предлагал, в частности, подвергать
медико-психологическому обследованию каждого обвиняемого, которому может
быть назначено наказание, связанное с лишением свободы. К сожалению, Л.
В. Владимиров не видел существенной разницы между психологией и
психиатрией, поэтому его взгляды не всегда были достаточно четкими и
определенными.

Спустя десятилетия идеи Л. В. Владимирова получили развитие в работах
советских авторов, считавших полезным обязательное
медико-психологическое обследование не только обвиняемых, но также
потерпевших и свидетелей, в особенности несовершеннолетних и малолетних.

В 20-х — начале 30-х годов особенно интенсивно разрабатывались
теоретические вопросы судебно-психологической экспертизы; в этот период
экспертное психологическое исследование стало постепенно внедряться в
практику судопроизводства, так как «в кабинетах научно-судебной
экспертизы до 1931 г. существовали секции криминалистической психологии
и психопатологии». Разумеется, как и всякое новое дело,
судебно-психологическая экспертиза испытывала трудности в своем
развитии, объяснявшиеся в первую очередь ошибками в определении ее
предмета и в отграничении от других видов судебных экспертиз, а также
по-прежнему дававшим себя чувствовать стремлением экспертов-психологов
выходить за пределы своей научной компетенции.

Совершенно очевидные в наши дни заблуждения сторонников
судебно-психологической экспертизы были подвергнуты советскими
процессуалистами справедливой критике, которая, однако, со временем
трансформировалась в полное и безоговорочное отрицание
судебно-психологической экспертизы вообще как института, якобы чуждого
советскому уголовному процессу. Эту точку зрения невозможно оценить
иначе, как ничем не оправданную крайность. Правильно выступая против
реакционных взглядов буржуазных ученых на цели и задачи использования
психологии в юридической практике, наши отечественные процессуалисты
допускали просчет в том, что видели корни частных дефектов
судебно-психологической экспертизы в самой ее природе, забывая, что
характер применения специальных знаний в уголовном процессе зависит не
только от содержания и методов той или «ной области науки, но
определяется также правовыми нормами, регулирующими практику судебной
экспертизы. Поэтому критики судебно-психологической экспертизы не видели
возможностей ее развития в рамках советского уголовного процесса в
совершенно ином, чем в капиталистических странах, направлении. Одно из
главных возражений против судебно-психологической экспертизы основано,
например, на произвольном ее отождествлении с проверкой психологическими
методами достоверности и надежности свидетельских показаний. На самом же
деле экспертное психологическое исследование может и должно преследовать
иные цели.

Еще один довод против судебно-психологической экспертизы основывался на
утверждении о слабости психологии как науки. Из этого следовал вывод о
бесплодности психологического исследования, ничего не прибавляющего к
представлению о сущности психических явлений по сравнению с тем, что
дает элементарное наблюдение с позиций так называемого «здравого
смысла». Иными словами, любое заключение судебно-психологической
экспертизы заранее объявлялось антинаучным.

Многочисленные выступления представителей правовой, науки против
судебно-психологической экспертизы, обвинения, ее в антинаучности,
утверждения о «недопустимости» и «непредусмотренности законом» этого
вида экспертного исследования способствовали распространению среди
научных и практических работников юстиции резко отрицательного отношения
к возможности привлечения психологов к участию в уголовном процессе в
качестве экспертов. В сфере юридической практики это предубеждение
выразилось в полном прекращении еще .в середине 30-х годов производства
судебно-психологических экспертиз, а в области теории привело к отказу
от попыток исследования самых острых проблем применения данных
.психологии для релей правосудия.

Отрицание .научности результатов психологического исследования имеет
«историческое» происхождение. Более 60 лет назад А. Ф. Кони писал:
«Экспертиза чувств и впечатлений вводит исследователя в область
проявлений индивидуальных настроений под влиянием состояния здоровья,
темперамента :и целого ряда почти неуловимых для постороннего условий и
обстановки каждого данного случая. Вывод сведущих людей должен быть
(безусловно объективным, тогда как такая экспертиза, имея чисто
субъективный характер, неизбежно должна приводить к произвольным
выводам».

Под влиянием высокого авторитета А. Ф. Кони приведенное высказывание еще
до недавнего времени принималось некоторыми учеными за аксиому. Чем еще
можно, например, объяснить звучащее анахронизмом замечание А. К.
Давлетова: «Психолог может судить о чувственных свойствах того .или
иного индивидуума лишь исходя из субъективного умозаключения». Продолжая
свою мысль, А. К. Давлетов приходит в конце концов к заключению, что
судебно-психологическая экспертиза не в состоянии дать больше, чем
умозаключение следователя.

Однако за несколько десятилетий, отделяющих нас от А. Ф. Кони,
психология проделала огромный путь и давно утвердилась в системе наук о
человеке -как самостоятельная научная дисциплина, располагающая
объективными методами исследования, и уже хотя бы поэтому заслуживает
иного, чем в 1912 году, отношения к себе.

Только сохранявшимся до середины 60-х годов искусственным разрывом между
юридической наукой и практикой, с одной стороны, и психологией — с
другой, можно объяснить недооценку последней как специальной области
знаний. На это указывает, в частности, сформулированная Р.Д.Рахуновым
мысль, что «изучение личности обвиняемого и свидетелей, поскольку это
относится к области психологии, составляет прямую и неотъемлемую функцию
суда». Пожалуй, только в одном Р. Д. Рахунов прав: изучение личности
обвиняемых и свидетелей, бесспорно, составляет функцию суда, но совсем
не потому, что «это относится к области психологии». Строго говоря,
изучение личности относится также к области философии, социологии,
антропологии, психиатрии, педагогики и ряда других дисциплин. Каждая из
«их имеет свой подход к исследованию специфических проблем человеческой
личности. Вопрос, следовательно, состоит не в признании за кем-то
монопольного права на изучение личности участников уголовного процесса;
он заключается в другом: как изучать личность, какие средства для этого
использовать? Есть все основания считать, что судебно-психологическая
экспертиза является тем процессуальным действием, которое помогает суду
решать сложные психологические вопросы на уровне современных научных
достижений.

Правда, Р. Д. Рахунов видит опасность судебно-психологической экспертизы
в том, что она «умаляет роль внутреннего убеждения судей». Нечто
подобное высказывалось ранее и другими авторами. Приведенные соображения
заставляют задуматься о том, существует ли с процессуальной точки зрения
разница между судебно-психологической экспертизой и другими видами
судебных экспертиз, действительно ли она таит в себе неотвратимую угрозу
обычному процессу формирования внутреннего убеждения следователей и
судей? Удовлетворительного ответа на поставленный вопрос в упомянутых
работах мы не находим, да и вряд ли он вообще существует. Попытки
поставить судебно-психологическую экспертизу в исключительное положение,
приписав ей несуществующие пороки, по нашему мнению, беспочвенны и имеют
субъективный характер. Нельзя при этом забывать, что, как пишет А. С.
Экмекчи, «замена квалифицированного судебного эксперта-психолога
рассуждениями суда по вопросам психологии является неквалифицированной,
что может повести и зачастую ведет к полностью или частично неправильным
выводам».

Если же посмотреть на дело с объективных позиций, то нетрудно заметить,
что никаких правовых препятствий для развития судебно-психологической
экспертизы в нашей стране не существует.

В ст. 78 УПК РСФСР и соответствующих статьях УПК союзных республик
говорится, что экспертиза назначается в тех случаях, когда необходимы
специальные познания в науке, технике, искусстве или ремесле.
Уголовно-процессуальное законодательство не определяет конкретных видов
судебных экспертиз, возможных, допустимых или даже обязательных. Поэтому
не имеет почвы под собой заявление, -что среди них
«судебно-психологическая экспертиза не предусмотрена».

Как видно из законодательной формулы, один из основных признаков
судебной экспертизы — использование в уголовном процессе специальных
познаний. Этот признак служит одновременно критерием при определении
конкретного вида судебной экспертизы, так как специальные познания могут
относиться только к какой-то сфере деятельности людей. Определяя общие
признаки специальных познаний, А. А. Эйсман отмечает, что «это знания не
общеизвестные, не общедоступные, не имеющие массового распространения,
короче, это знания, которыми располагает ограниченный крут
специалистов». Следовательно, отказаться от судебно-психологической
экспертизы можно было бы только в случае признания всех сведений о
закономерностях психической деятельности людей общеизвестными и
общедоступными, что фактически означало бы отрицание психологии как
науки.

Специальные познания в области психологии составляют научный фундамент
судебно-психологической экспертизы, которая, по выражению А. Р.
Ратинова, не что иное, как «форма применения психологических знаний в
судопроизводстве».

Субъективное отношение к судебно-психологической экспертизе, каким бы
оно ни было, не может устранить объективно существующую потребность в
исследовании в рамках уголовного процесса психологических вопросов.

Г. М. Миньковский первым среди советских юристов нарушил существовавшую
два с лишним десятилетия традицию отрицания допустимости
судебно-психологической экспертизы в нашем уголовном процессе. Еще в
1959 году Г. М. Миньковский прямо указал не только на необходимость при
расследовании некоторых уголовных дел использования в форме экспертизы
специальных психологических познаний, но и иа общие задачи и перспективы
развития судебно-психологической экспертизы.

Вслед за Г. М. Миньковским многие советские ученые — процессуалисты,
криминалисты, психиатры, практические работники органов юстиции —
обратились к разработке теоретических и практических проблем
судебно-психологической экспертизы. Последними в дискуссию о целях,
задачах и возможностях судебно-психологической экспертизы включились
психологи. Такое парадоксальное, «а первый взгляд, положение объясняется
не тем, что психология как наука была совершенно не готова к
использованию ее данных в юридической практике, но почти полной
оторванностью психологов от этой области жизни и неразработанностью
пограничных между психологией и правовыми науками вопросов.

В последнее десятилетие произошли большие перемены в оценке роли и
значения судебно-психологической экспертизы. В связи с этим накал споров
о ее принципиальной допустимости заметно ослабел. Наиболее актуальными
стали проблемы собственно теории судебно-психологической экспертизы,
определение ее методологических принципов и компетенции, разработка
методов экспертного исследования, формирование необходимых для его
широкого внедрения в следственную и судебную практику навыков у
экспертов-психологов и практических работников органов юстиции.

Компетенция судебно-психологической экспертизы. Для успешного развития
судебно-психологической экспертизы необходимо правильное определение ее
компетенции. Не менее важно представить типичные ситуации, возникающие
при расследовании и судебном разбирательстве уголовных дел, которые
требуют назначения судебно-психологической экспертизы.

Когда в середине 60-х годов были сделаны первые попытки возрождения
судебно-психологической экспертизы, обнаружилось, что серьезным
препятствием на этом пути служит полная неясность вопроса о том, в каких
случаях она должна проводиться, что составляет ее компетенцию. Следует,
видимо, согласиться с мнением П. Дагеля и И. Резниченко о том, что
невозможно раз и навсегда дать перечень вопросов, относящихся к
компетенции судебно-психологической экспертизы, хотя бы потому, что
«число их будет расти по мере развития общей психологии и ее отрасли —
судебной психологии». Более плодотворным нам представляется определение
компетенции судебно-психологической экспертизы через указание основных
проблем, возникающих в практике уголовного процесса, при решении которых
судебно-психологическая экспертиза в состоянии оказать действенную
помощь. Вопросы же, обращенные непосредственно к экспертам, могут
варьироваться в зависимости от специфики фабулы и обстоятельств
конкретного уголовного дела.

В работах многих авторов—юристов, психологов, психиатров — большое место
занимает обсуждение компетенции судебно-психологической экспертизы (А.
Б. Барский, Ю. М, Грошевой, А. Р. Ратинов, Л. И. Рогачевский, С. П.
Щерба, О. Д. Ситковская, Н. И. Фелинская, Н. Н. Станишевская, Я. М.
Яковлев и др.). В какой-то период именно этот вопрос занимал центральное
место в литературе по судебно-психологической экспертизе. Все названные
авторы исходят в своих рассуждениях в первую очередь из содержания
закрепленных в законе норм и насущных потребностей судебной и
следственной практики.

Повышенное внимание к определению компетенции судебно-психологической
экспертизы делается особенно понятным, если вспомнить, что за время
почти 30-летней «паузы» в развитии этого вида экспертного исследования
наметилось два основных способа решения психологических вопросов без
участия психологов: первый — силами юристов (в пределах их житейского и
профессионального опыта), второй — за счет привлечения
экспертов-психиатров.

Житейские, обыденные представления о сущности психических явлений далеко
не всегда соответствуют научным данным. Если же исходить из
предположения о знакомстве работников следственных и судебных органов с
основами научной психологии, то и тогда сохраняется необходимость в
проведении судебно-психологической экспертизы. Известно, что имеющиеся у
юристов знания в области судебной медицины, психиатрии, криминалистики,
бухгалтерского учета не исключают соответствующих видов судебных
экспертиз. Нельзя забывать также, что решение вопросов, требующих
специальных знаний, минуя экспертизу, противоречит указаниям ст. ст. 59
и 67 УПК РСФСР о недопустимости совмещения в одном лице функций
следователя и эксперта, судьи и эксперта.

Обращение к психиатрам за разъяснением психологических вопросов
провоцирует выход экспертов за пределы их научной компетенции.
Психология и психиатрия — самостоятельные, хотя и соприкасающиеся
области знаний, каждая из них имеет свой особый предмет.

Психиатрия — одна из отраслей медицины, она «изучает нарушения в
нервно-психической сфере и разрабатывает методы их лечения и
предупреждения». Психиатрия изучает патологические состояния,
«возникновение и развитие которых связано с врожденными или
приобретенными нарушениями психики (психозы, неврозы и невротические
состояния, олигофрении и психопатии, наркомании)».

Исследование закономерностей психической деятельности в норме не
относится к предмету психиатрии, эти проблемы разрабатывает психология —
«наука, изучающая процессы активного отражения человеком и животными
объективной реальности в форме ощущений, восприятий, понятий, чувств и
др. явлений психики». Поэтому психолог не является специалистом в
психиатрии, но и психиатр не специалист в психологии.

Разграничение компетенций судебно-психологической и
судебно-психиатрической экспертиз важно в первую очередь, для повышения
качества экспертных исследований.

Несколько лет назад по делу о сектантах-пятидесятниках:
эксперты-психиатры, отвечая на вопрос, как отразилось на детях участие в
деятельности секты и соблюдение ими религиозных обрядов, отмечали в акте
следующее:

«Обследовано 30 детей сектантов. Они резко отстают or своих сверстников
в физическом и психическом развитии. Обнаруживают эмоциональную
неустойчивость (замкнутость, плаксивость, пугливость), узкий кругозор,
примитивность суждений. Не посещают кино, театров, культурных и
спортивных мероприятий. На молениях испытывают страх. Исполнение
обрядов, сопровождаемых плачем, криками и трясками верующих, глубоко
расстраивает легко ранимую нервную систему ребенка, длительное
пребывание в этой обстановке приводит к психическому истощению детей.
Сектанты воспитывают своих детей в духе религиозного фанатизма, в
постоянном страхе, о чем свидетельствует и содержание таких гимнов, как
«День великий, страшный близко», «Расстанутся дети и родители». Участие
несовершеннолетних в сборищах и молениях, соблюдение ими обрядов этой
секты пагубно влияет на физическое и психическое развитие детей,
приводит к ограничению их кругозора, задержке в развитии интеллекта и
уродливому формированию личности».

Если дети были психически здоровы, совершенно понятно, что решались
вопросы, не имеющие отношения к психиатрии, и решались, надо заметить,
поверхностно.

Практика изобилует и другими примерами расширения пределов
психиатрической экспертизы за счет психологической. Достаточно вспомнить
дела, по которым посмертной психиатрической экспертизе предлагалось
решать вопрос не о наличии душевного заболевания у потерпевшего, а о
возможности такого воздействия неблагоприятной обстановки или
постороннего внушения, .которое могло бы привести психически здорового
человека к самоубийству.

Неоправданное расширение компетенции судебно-психиатрической экспертизы
в известной мере традиционно, но оно противоречит смыслу положений
закона, определяющих случаи обязательного проведения экспертизы.

Уголовно-процессуальное законодательство устанавливает обязательное
проведение экспертизы в случаях, когда возникают сомнения в способности
свидетелей или потерпевших правильно воспринимать обстоятельства,
имеющие значение для дела, и давать о них правильные показания (ч. 3 ст.
79 УПК РСФСР). Конкретный вид экспертного исследования в тексте статьи
не назван, он определяется в зависимости от того, в какой области
необходимы специальные познания для решения возникающих вопросов.
Существует мнение, что в подобных случаях должна проводиться только
судебно-психиатрическая экспертиза. Полностью согласиться с этим, как мы
считаем, нельзя.

Способность правильно воспринимать явления действительности и давать о
них показания зависит от объективных условий процесса восприятия и от
совокупности индивидуальных особенностей человека, начиная от
типологических свойств высшей нервной деятельности и кончая высшими
психическими функциями.

Некоторые особенности познавательной деятельности людей могут иметь
психопатологическую природу. Они наблюдаются у лиц, страдающих
психическими заболеваниями или находящихся в состоянии временного
болезненного расстройства психической деятельности. Иногда подобные
явления обусловлены соматогенными факторами, как это бывает при
воспалительных процессах и инфекциях. К числу патологических
особенностей познавательной деятельности можно, например, отнести
галлюцинации всех видов (зрительные, слуховые и пр.) и
псевдогаллюцинации, нарушения восприятия, многочисленные формы патологии
памяти и мышления.

Однако очень существенное, а иногда и решающее влияние на способность
правильно воспринимать явления действительности и давать о них показания
оказывают индивидуально-психологические особенности, не выходящие за
пределы нормы (обусловленные возрастом, умственным развитием, наличием
тех или иных навыков и многими другими причинами).

Выполнение требования ч. 3 ст. 79 УПК РСФСР в отношении психически
больных людей и лиц, находящихся в момент дачи показаний или
находившихся в момент восприятия интересующих следствие или суд фактов в
состоянии временного болезненного расстройства психики, бесспорно,
относится к компетенции судебно-психиатрической экспертизы. Столь же
бесспорным нам представляется отнесение требования упомянутой статьи в
отношении психически здоровых свидетелей и потерпевших к компетенции
судебно-психологической экспертизы.

Было бы заблуждением считать, что в компетенцию судебно-психологической
экспертизы входит оценка надежности или проверка достоверности
свидетельских показаний. Цели и задачи экспертного психологического
исследования должны быть ограничены установлением только принципиальной
возможности (или невозможности) восприятия и последующего
воспроизведения информации конкретным лицом.

В ст. 392 УПК РСФСР говорится о необходимости выяснить, способен ли
несовершеннолетний полностью сознавать значение своих действий и
руководить ими, если имеются данные о наличии у него умственной
отсталости, не связанной с душевным заболеванием.

В порядке толкования этой статьи Пленум Верховного Суда СССР в
постановлении от 21 марта 1968 г. «О внесении дополнений в постановление
Пленума Верховного Суда СССР № б от 3 июля 1963 г. «О судебной практике
по делам о преступлениях несовершеннолетних» разъяснил, что к числу
необходимых следственных действий в этих случаях может быть отнесена
судебно-психологическая экспертиза.

Наиболее глубокое понимание задач судебно-психологической экспертизы
несовершеннолетних обвиняемых мы видим у Г. М. Миньковского, который
считает, что судебно-психологическая экспертиза «должна ответить на
вопрос, имеются ли у данного субъекта отклонения от нормального для его
возраста уровня интеллектуального развития, и если такие отклонения
существуют, сделать вывод о их влиянии на вменяемость подростка».
Определяя таким образом направленность судебно-психологической
экспертизы, Г. М. Миньковский поставил принципиально важный вопрос об
устанавливаемой с помощью экспертного психологического исследования
вменяемости психически здоровых подростков.

В специальной литературе и при анализе конкретных уголовных дел (можно
встретить отражение различных представлений о компетенции
судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних с признаками
умственной отсталости.

Некоторые процессуалисты считают, что «перед экспертами-психологами
должен ставиться вопрос и о соответствии интеллекта, уровня развития
подростка данным о его возрасте». Я. М. Яковлев идет еще дальше в этом
направлении и рекомендует спрашивать у эксперта-психолога, «нормальному
уровню развития какого возраста соответствует фактический уровень
развития данного лица».

Подобные вопросы ориентируют эксперта-психолога на вычисление так
называемого «интеллектуального возраста», что неверно с точки зрения
получивших признание в отечественной психологии теоретических положений.

Еще в 30-е годы в работах Л. С. Выготского и его учеников, посвященных
проблеме развития высших психических функций в детском возрасте, было
показано, что точное определение «интеллектуального возраста»
теоретически невозможно.

Отставание в умственном развитии выражается в качественно своеобразных
изменениях психики, обусловленных неравномерностью, парциальностью
недоразвития высших психических функций, что исключает полное совпадение
особенностей интеллектуального развития умственно отсталого подростка с
психическими особенностями младших по возрасту детей.

Тенденция к ограничению компетенции судебно-психологической экспертизы
установлением соответствия или несоответствия уровня умственного
развития возрасту уголовной ответственности вызывает возражения и с
процессуальной точки зрения. Ни в законе, ни в упомянутом постановлении
Пленума Верховного Суда СССР не говорится о том, что констатация факта
умственной отсталости автоматически исключает возможность уголовной
ответственности. Наличие признаков умственной отсталости создает только
предпосылку для решения на основе качественного анализа психических
особенностей несовершеннолетнего вопроса о его способности полностью
сознавать значение своих действий и руководить ими.

Именно суждение по этому основному вопросу входит, по нашему мнению, в
компетенцию судебно-психологической экспертизы, проводимой во исполнение
требований ст. 392 УПК РСФСР.

По психологическому содержанию близко .к задаче установления способности
сознавать значение своих действий и руководить ими находится
исследование способности субъекта сознавать значение действий других
людей, в частности действий, направленных против него.

В постановлении Пленума Верховного суда РСФСР № 37 от 5 августа 1967 г.
«О выполнении судами РСФСР постановления Пленума Верховного Суда СССР от
25 марта 1964 г. «О судебной практике .по делам об изнасиловании»
сказано, что «суды в каждом конкретном случае должны устанавливать,
могла ли потерпевшая в силу своего возраста и развития понимать характер
и значение совершаемых с нею действий». Реальную помощь в установлении
этого важного обстоятельства, если потерпевшая психически здорова,
может оказать судебно-психологическая экспертиза.

Экспертное психологическое исследование способности субъекта понимать
значение совершаемых другими людьми действий может найти, как мы
полагаем, применение при расследовании и судебном разбирательстве
уголовных дел иных категорий (например, в связи с изучением вопросов о
вовлечении несовершеннолетних в преступную деятельность и вступлении «в
преступную группу и т. п.).

В ряде работ обоснованно показано, что диагностика физиологического
аффекта (это психологическое понятие близко к юридическому понятию
внезапно возникшего сильного душевного волнения) должна быть отнесена к
компетенции судебно-психологической экспертизы.

Действительно, физиологический аффект не является патологическим
состоянием, его содержание, структура и динамика не дают оснований для
отнесения к числу временных болезненных расстройств психики. Это
необходимо подчеркнуть потому, что «основным критерием для назначения
психиатрической экспертизы является предположение о психическом
заболевании или болезненном психическом расстройстве обвиняемого в
период совершения преступления».

В результате быстрого развития техники заметно повышаются требования к
субъективным качествам людей, управляющих современными техническими
устройствами. Возрастание скоростей в авиации, автомобильном и
железнодорожном транспорте, увеличение количества информации, которую
приходится перерабатывать человеку в условиях дефицита времени, повышают
удельный вес индивидуально-психологических особенностей и временных
психических состояний среди причин аварий, катастроф и происшествий. Все
это заставляет говорить о реально существующей при расследовании причин
аварий потребности тщательно исследовать психологические механизмы
действий людей, управляющих техникой, что в современных условиях вряд ли
возможно без применения специальных психологических знаний, в частности
данных психологии труда, инженерной и авиационной психологии.

Трудно переоценить значение установления авторства документов,
занимающих иногда исключительно важное место среди доказательств по
уголовным делам. Почерковедческая экспертиза на основе изучения графики
письменной речи с успехом решает вопросы о том, чьей рукой написан
документ. Случается, однако, что человек, не отрицая собственного
исполнения рукописи, утверждает, что автором содержания текста он не
является и текст написан им под диктовку или с иной помощью другого
человека. В подобных ситуациях почерковедческая экспертиза практически
бессильна.

Все, что написано, является продуктом речевой деятельности людей (в ее
письменной форме) и отражает общие и индивидуальные особенности этой
психической деятельности, относящейся к числу высших психических
функций. Это позволяет считать, что экспертное исследование
психологического содержания продуктов письменной речи также относится к
.компетенции судебно-психологической экспертизы. Мы согласны с В. И.
Батовым, считающим, что «правильно рассматривать судебную
психолого-лингвистическую экспертизу как ветвь судебно-психологической
экспертизы».

Современная психолингвистика, неразрывно связанная с общей психологией,
располагает арсеналом экспериментальных методов, в том числе и таких,
которые позволяют судить о том, принадлежит ли авторство исследуемого
документа данному лицу.

Первый опыт применения психолингвистических методов в экспертном
судебно-психологическом исследовании был сделан в 1974 году.

Из материалов уголовного дела было известно, что в Москве совершено
убийство женщины и двух ее малолетних детей. По подозрению в совершении
этого преступления был арестован К. Вскоре после ареста К. написал
заявление о своем желании дать правдивые показания. Многие факты,
относящиеся к убийству, были изложены в его собственноручных показаниях.
К делу было приобщено около 20 текстов, написанных его рукой. В
дальнейшем К. от своего признания отказался, объяснив, что
собственноручные заявления выполнены им частично или полностью под
диктовку.

Перед экспертами были поставлены вопросы о том, мог ли К. самостоятельно
составить приобщенные к материалам дела тексты и могли ли эти тексты
быть написаны К. под диктовку или с иной помощью со стороны.

Экспертами было проведено экспериментально-психологическое исследование
особенностей познавательной деятельности К., психолингвистическое (с
применением методов математической обработки данных) исследование
текстов, лингвистический анализ его показаний.

В психолингвистическом исследовании применялся метод, позволяющий
устанавливать авторство анонимных текстов относительно небольшого объема
(до 1000 слов).

В результате проведенной работы эксперты пришли к заключению, что два
основных текста К. самостоятельно составить не мог, так как отчетливо
видны признаки участия в их составлении других людей.

В связи с тем, что наибольшее значение для следствия имели именно эти
два текста, заключение психолингвистической экспертизы послужило одним
из оснований для принятия решения по делу.

Результаты первого опыта кажутся нам обнадеживающими, но нельзя
забывать, что методами психолингвистического исследования пока владеет
весьма ограниченный круг специалистов. Поэтому в ближайшие годы
экспертизы, подобные той, о которой было рассказано выше, будут
проводиться, ладо полагать, в исключительных случаях.

Более широкое распространение в ближайшее время может получить
посмертная судебно-психологическая экспертиза. В следственной и судебной
практике встречаются случая инсценировок убийств под самоубийства и
сознательного доведения до самоубийства. Именно с этими двумя
категориями уголовных дел мы связываем главные перспективы развития
посмертной судебно-психологической экспертизы. Современная психиатрия
считает несостоятельным высказывавшееся в прошлом некоторыми психиатрами
и социологами мнение о том, что всякое самоубийство совершается под
влиянием психической болезни. Известно, что и психически здоровые люди
под влиянием тяжелых конфликтных переживаний, глубокого разочарования,
сильного потрясения или в силу каких-то иных обстоятельств могут
покушаться на свою жизнь.

Самоубийство психически здорового человека следует считать актом
произвольного сознательного волевого поведения. Оно может осуществляться
как заранее запланированное действие или в состоянии внезапно возникшего
физиологического аффекта. Основная задача посмертной
судебно-психологической экспертизы сводится к тому, чтобы ответить на
вопрос, было ли психическое состояние человека (не болезненное) в
период, предшествовавший смерти, предрасполагающим к самоубийству и,
если оно таковым было, чем это состояние вызывалось.

Посмертная судебно-психологическая экспертиза назначается в отношении
лиц, психическое здоровье которых не вызывает сомнения или подтверждено
заключением судебно-психиатрической экспертизы.

В Ленинграде проводилось расследование в связи с самоубийством
12-летнего мальчика С. Мать мальчика, вернувшись вечером с работы,
обнаружила труп сына, висящий на дверной ручке кухонной двери на брючном
ремне. Хотя мальчик, как было установлено, рос и развивался в нормальных
условиях, была назначена судебно-психологическая экспертиза, перед
которой был поставлен вопрос: «Можно ли предположить наличие какой-либо
конфликтной ситуации, которая могла бы послужить причиной появления у
потерпевшего идеи самоубийства»? Формулировка вопроса не безупречна.
Правильнее было бы ориентировать эксперта на исследование психического
состояния мальчика в период, предшествовавший смерти, что, очевидно, и
представляло наибольший интерес для следователя.

Эксперт тщательно изучил все материалы, характеризующие личность
мальчика, его интересы, увлечения, условия жизни, отношения с
родителями, учителями, товарищами. Он обратил внимание на рассказы
одноклассников С., что мальчик был охвачен желанием воспитать сильную
волю, но, понимая пути самовоспитания очень по-детски, совершал время от
времени опасные для жизни действия. Зная, какой силы иногда достигает у
детей мотив «самоусовершенствования», эксперт отметил в заключении: «В
материалах дела нет данных о какой-либо конфликтной ситуации, которая
могла бы явиться причиной появления у С. идеи о самоубийстве. Допустимо
предположить, что самоубийство произошло случайно, во время одного из
«опытов» мальчика по «воспитанию» сильной воли».

Заключение судебно-психологической экспертизы послужило одним из
оснований для прекращения дела.

Определенный практический интерес представляет посмертная
судебно-психологическая экспертиза, проводившаяся в связи с
расследованием обстоятельств смерти М.

По данным судебно-медицинской экспертизы, смерть наступила в результате
отравления сильнодействующим ядом, который принес со своей работы муж
покойной. Было установлено, что в последние месяцы жизни у М. сложились
плохие отношения с мужем, так как она узнала, что муж в течение пяти лет
находится в близких отношениях с одной из своих подчиненных и собирается
оставить семью. По словам мужа покойной, М. неоднократно заявляла ему,
что покончит жизнь самоубийством, и даже делала попытки повеситься и
отравиться уксусной эссенцией. Родственники и знакомые М. утверждали,
что к моменту смерти она уже примирилась с создавшимся положением и
строила планы будущей жизни, заботилась о судьбе своих детей и ни разу
не упоминала о намерении покончить с собой. В то же время многие
свидетели показывали, что муж М. оскорблениями и издевательствами над
нею провоцировал самоубийство. Следственными органами было выдвинуто две
версии: М. покончила жизнь самоубийством или отравлена мужем.

На разрешение судебно-психологической экспертизы был поставлен вопрос о
том, было ли психическое состояние М. (не страдавшей никакими
психическими заболеваниями) предрасполагающим к самоубийству.

Исследованию подвергались два типа психических состояний,
предрасполагающих к самоубийству: первое из них, выражающееся в
формировании стойкого мотивированное намерения добровольно уйти из
жизни, и второе — физиологический аффект, характеризующийся «сужением»
сознания и поэтому повышающий вероятность принятия решения о
самоубийстве.

Реализация такого подхода к анализу психического состояния М.
потребовала всестороннего психологического изучения ее личности, в
первую очередь устойчивых мотивов поведения, приведения в систему
многочисленных сведений о поступках, высказываниях М. в последний период
ее жизни. В методологическом плане эксперт придерживался известного в
психологии положения, что на любом этапе жизни человека мотивы,
побуждающие его к деятельности, образуют иерархизированную систему, т.
е. среди многообразных побуждений можно выделить наиболее сильные,
глубокие и важные для личности. Именно они определяют основную
направленность поведения. Цели, отвечающие важнейшим мотивам, имеют для
человека наибольший смысл. В предшествующей волевому акту борьбе мотивов
побеждают, как правило, те из них, которые находятся на вершине
мотивационной иерархии, и принимаются наиболее соответствующие им цели.

Таким образом, предрасполагающим к самоубийству как волевому акту
следует признать психическое состояние, характеризующееся принятием
добровольного ухода из жизни в качестве имеющей наибольший смысл цели
при одновременном осознании жизненной ситуации как безвыходной.

Мотивационная сфера М. не отличалась широтой. Среди устойчивых, годами
сформированных побуждений заметно преобладали такие, как забота о детях,
муже, сохранении хороших отношений в семье, поддержании высокого мнения
о семье в глазах окружающих. Структура мотивационной сферы М. была четко
иерархизирована. Ведущую роль играли мотивы заботы о детях, их
благополучии не только в настоящем, но и в будущем.

Если включить самоубийство в данную систему мотивов, обнаружится, что
ему как цели действия не может придать смысл ни один из актуальных для
М. мотивов. Самоубийство не отвечает ни заботе о судьбе детей, ни
сохранению семьи, ни поддержанию престижа семьи в глазах окружающих.

Самоубийство могло бы обрести личностный смысл для М. при условии
развития качественно новых мотивов (таких, как месть) или перестройки
иерархии прежних мотивов, с выдвижением на первое место защиты
собственного престижа, боязни позора и т.п.

Качественно новым мотивом, побуждающим к самоубийству как реализации
сознательно принятой цели, теоретически могло быть избавление от
детерминированного ситуацией психического напряжения, превышающего
субъективную устойчивость М. к стрессу.

Жизненная ситуация, в которой оказалась М., объективно не могла вызвать
сверхсильного эмоционального напряжения, так как существовали очевидные
пути ее преодоления, соответствующие ведущим мотивам поведения
подэкспертной. Многие факты свидетельствовали, что, пережив внутренний
кризис, М. нашла эти пути.

Поскольку самоубийство не отвечало ни одному из основных мотивов
поведения М. и не имело поэтому для нее личностного смысла, следует
считать, что ее психическое состояние не было предрасполагающим к
самоубийству как заранее подготовленному, волевому акту.

Не нашло психологического обоснования и предположение о совершении М.
самоубийства в состоянии физиологического аффекта.

В итоге эксперт пришел к выводу, что, учитывая
индивидуально-психологические особенности М. и ее отношение к
сложившейся ситуации, психическое состояние М. не было предрасполагающим
к самоубийству.

Заключение судебно-психологической экспертизы было использовано как одно
из доказательств при направлении в суд дела по обвинению М. в убийстве
своей жены.

Нам приходилось встречаться с попытками в крайне категоричной форме
ставить на разрешение посмертной судебно-психологической экспертизы
вопросы о причинах самоубийства, о том, действительно ли умерший
совершил самоубийство, и т.п. Исключительная сложность детерминации
человеческих поступков не позволяет эксперту-психологу с достаточной
научной достоверностью отвечать на подобные вопросы. По той же причине
не рекомендуется ставить такие расплывчатые вопросы, как, например, мог
ли человек в интересующей следователя ситуации испытывать страх,
волнение, отчаяние или какие-то другие чувства. Психолог при такой
постановке вопросов вынужден делать очень широкие допущения, но вывод
его будет указывать только на вероятность события.

Вызывает споры предложение о включении в компетенцию
судебно-психологической экспертизы установления мотива преступления. А.
Б. Барский, например, считает, что это допустимо, если совершенное
психически здоровым человеком преступление «находится в резком
несоответствии с характеризующими личность преступника данными, с его
морально-этическими установками и т. д.».

Нам кажется, что причина спора и его разрешение кроются в несовпадении
содержания понятия «мотив» в юридических науках и в психологии. Как
отмечает Б. С. Волков, «наряду с психологическим понятием мотива можно
различать мотив в уголовном праве». Может показаться, что призыв к
включению в компетенцию судебно-психологической экспертизы вопроса о
мотиве преступления угрожает вторжением эксперта в область, составляющую
прерогативу следствия и суда, так как УПК РСФСР относит мотив
преступления к обстоятельствам, подлежащим доказыванию по уголовному
делу (ст. 68). Это опасение было бы основательным по отношению к
попыткам эксперта-психолога устанавливать юридические мотивы
преступления, такие, например, как хулиганские побуждения, низменные
побуждения и т. п. Если же эксперт-психолог, не выходя за пределы своей
научной компетенции, устанавливает психологические мотивы конкретного
поступка, анализирует особенности мотивационной сферы исследованного им
человека, такого рода действия не противоречат общим принципам судебной
экспертизы. Поэтому нельзя отрицать принципиальной возможности
проведения судебно-психологической экспертизы для определения
психологических мотивов преступления. Однако уровень теоретической и
методической готовности общей и судебной психологии к проведению
подобного рода экспертиз таков, что вряд ли в настоящий момент это
направление в судебно-психологической экспертизе может иметь широкое
распространение.

В связи с обсуждением компетенции судебно-психологической экспертизы
высказываются суждения, с .которыми, по нашему мнению, согласиться
невозможно.

Например, А. Б. Барский наряду с интересными и справедливыми
соображениями выдвинул мысль о том, что эксперт-психолог в случае
необходимости должен устанавливать, сказалась ли тактика допроса на
достоверности показаний допрашиваемого лица. Тем самым А. Б. Барский
включает в компетенцию эксперта-психолога совершенно не свойственную
экспертизе вообще функцию контроля за действиями допрашивающих.

Ошибочной представляется нам мысль А. С. Экмекчи о том, что в
компетенцию судебно-психологической экспертизы входит определение
самооговора. По существу эта идея мало чем отличается от
высказывавшегося некоторыми учеными на заре развития
судебно-психологической экспертизы мнения о возможности экспертного
психологического исследования с целью проверки достоверности показаний.
Близкое к точке зрения А. С. Экмекчи положение сформулировал В. М.
Фокин, считающий правильным, что «экспертам нередко приходится,
например, отвечать на «опрос о достоверности показаний, данных
несовершеннолетними, или причине изменения ими своих показаний в суде».
Это утверждение не выдерживает критики ни с юридических, ни с
психологических позиций. Во-первых, оценка достоверности показаний
относится к компетенции следственных и судебных органов, во-вторых,
объективные результаты психологического исследования позволяют говорить
только о принципиальной возможности или невозможности правильно
воспринимать имеющие значение для дела обстоятельства ,и давать о них
правильные показания. Причины изменения показаний участниками уголовного
процесса не могут быть определены с достаточной степенью достоверности
путем психологического исследования. Заключение эксперта-психолога в
подобных случаях неизбежно будет иметь ощутимый привкус субъективизма.

Всякое экспертное судебно-психологическое исследование, опирающееся на
данные различных отраслей психологии и использующее методы этой науки,
должно иметь строго научный характер. Поэтому совершенно лишены смысла
попытки ставить перед экспертами-психологами вопросы житейского
содержания, которые могут только дезориентировать как эксперта, так в
дальнейшем и лицо, оценивающее его заключение. Особенно часто
расплывчатые, исключающие возможность применения специальных познаний
вопросы выносятся на разрешение экспертов-психологов, когда возникает
потребность в выяснении особенностей эмоционально-волевой сферы
обвиняемых, черт характера и т. п. Вопросы, касающиеся личности
обвиняемых, иногда формулируются так, что их трудно понять. Например, в
ходе судебного разбирательства по делу несовершеннолетнего О.,
обвинявшегося по ч. 2 ст. 206 и ч. 1 ст. 108 УК РСФСР, представитель
защиты задал эксперту-психологу вопрос: «С учетом возраста и отмеченных
в акте судебно-психиатрической экспертизы психопатических черт
характера, при умственном недоразвитии направленность действий
(подраться) не свидетельствует ли о «мальчишестве» О. и без цели
нарушения общественного порядка и причинения телесных повреждений?»
Адвокат, к сожалению, не учел, что понятие «мальчишество» не является
научным и требовать от эксперта констатации наличия или отсутствия
«мальчишества» у обвиняемого попросту невозможно.

Исходя из оценки реальных возможностей экспертного психологического
исследования и представления о наиболее острых потребностях следственной
и судебной практики, к компетенции судебно-психологической экспертизы
в первую очередь можно отнести установление:

а) способности обвиняемых, свидетелей и потерпевших, с учетом их
индивидуально-психологических и возрастных особенностей, состояния
умственного развития, правильно воспринимать имеющие значение для
дела обстоятельства и давать о них правильные показания;

б) способности потерпевших по половым преступлениям правильно
воспринимать характер и значение совершаемых с ними действий;

в) способности несовершеннолетних обвиняемых, страдающих умственной
отсталостью, не связанной с психическими заболеваниями, полностью
сознавать значение своих действий и руководить ими;

г) наличия или отсутствия у субъекта в момент совершения противоправных
действий состояния физиологического аффекта (состояния внезапно
возникшего сильного душевного волнения);

д) возможности возникновения различных психических явлений,
препятствующих нормальному осуществлению профессиональных функций (в
авиации, автомобильном и железнодорожном транспорте, в работе оператора
автоматизированных систем на производстве и т. п.);

е) наличия или отсутствия у лица в период, предшествовавший смерти,
психического состояния, предрасполагающего к самоубийству.

Приведенный перечень не очерчивает жестких границ компетенции
судебно-психологической экспертизы. Дальнейшее развитие ее теории и
практики, безусловно, приведет к существенному расширению представлений
о возможностях этого относительно нового для нашего уголовного процесса
вида экспертного исследования.

Комплексные экспертизы. В следственной и судебной практике иногда
возникает необходимость в установлении обстоятельств, содержание которых
не может быть полностью раскрыто на основе применения только специальных
психологических познаний. Существуют проблемы, составляющие пограничную
область между психологией и другими науками, в частности между
психологией и отдельными отраслями медицины. Общая тенденция современной
науки к развитию междисциплинарных исследований открывает перспективы
комплексного решения экспертных вопросов представителями психологии,
психиатрии, дефектологии и других научных дисциплин.

По конкретным уголовным делам могут проводиться комплексные
психолого-психиатрическая, медико-психологическая и другие экспертизы с
участием психологов.

В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 21 марта 1968 г.,
указавшем на целесообразность проведения судебно-психологической
экспертизы несовершеннолетних правонарушителей, говорится .вообще об
умственной отсталости без указания на ее конкретные формы и виды. Тем
самым оно направляет экспертную практику «а путь углубленного анализа
различных видов умственной отсталости с привлечением психиатрических и
психологических специальных познаний и методов исследования.

Комплексная психолого-психиатрическая экспертиза применима в первую
очередь в отношении несовершеннолетних обвиняемых, страдающих
олигофренией в степени дебильности. Изучение олигофрении входит в
предмет не только психиатрии, но и других областей знаний, таких, как
олигофренопедагогика, дефектология и психология. Дебилы по их
потенциальным возможностям и состоянию умственного развития могут
рассматриваться как пограничный между психической нормой и патологией
контингент. Относительная сглаженность психопатологической картины у
дебилов, отсутствие нарастания дефекта делают комплексный подход к
изучению дебильности вообще и оценке конкретных действий дебилов
особенно оправданным.

Диагностика олигофрении и отграничение ее от некоторых сходных
состояний, безусловно, входят в компетенцию врача-психиатра, детского
психоневролога. Исследование глубины интеллектуального дефекта
олигофренов, их характерологических особенностей и индивидуальных
возможностей требует комплексного изучения. В практике детской
психиатрии для уточнения степени интеллектуального снижения
детей-олигофренов, структуры и особенностей их познавательной
деятельности и эмоционально-волевой сферы широко применяется
психологическое исследование. Высокие требования индивидуализации в
оценке психического состояния умственно отсталых несовершеннолетних,
подвергающихся судебной экспертизе, диктуют максимальное использование
психиатрических и психологических данных.

Комплексная психолого-психиатрическая экспертиза может проводиться также
,в отношении несовершеннолетних с признаками психофизического
инфантилизма, остаточных явлений органического поражения центральной
нервной системы и в других случаях, когда болезненная симптоматика
выражена относительно слабо.

Умственная отсталость иногда бывает обусловлена слабым развитием ведущих
органов чувств (зрения или слуха), хроническими соматическими
заболеваниями и некоторыми, другими причинами. Во всех этих случаях
интеллектуальное недоразвитие выступает как вторичное явление по
отношению к главному дефекту. Лида, обнаруживающие подобного рода
отставание в развитии, психически здоровы; поэтому исследование
особенностей их познавательной деятельности не относится к компетенции
психиатрии. Для решения вопроса о способности слабовидящих,
слабослышащих, ослабленных хроническими заболеваниями несовершеннолетних
полностью сознавать значение своих действий и руководить ими
рекомендуется проведение комплексной медико-психологической экспертизы.

Разработка принципов и методов комплексных экспертиз составляет
самостоятельную проблему, которая не может быть достаточно полно
освещена в настоящей работе. Некоторые вопросы, касающиеся
психолого-психиатрической и медико-психологической экспертиз,
рассматриваются в главе об экспертизе умственной отсталости.

В будущем можно ожидать распространения в следственной и судебной
практике новых видов комплексных экспертиз с участием психологов,
например, психолого-педагогической, психолого-дефектологической и др.

Основания и поводы для назначения судебно-психологической экспертизы.
Общим основанием для назначения судебно-психологической экспертизы
служит содержание ст. 78 УПК РСФСР и соответствующих статей УПК союзных
республик.

В соответствии с законом (ч. 3 ст. 79 УПК РСФСР) следует считать
обязательным проведение судебно-психологической экспертизы, если в
отношении психически здоровых свидетелей или потерпевших возникает
сомнение в их способности в силу индивидуально-психологических или
возрастных особенностей правильно воспринимать имеющие значение для
.дела обстоятельства и давать о них правильные показания.

При расследовании и судебном разбирательстве уголовных дел о
преступлениях несовершеннолетних основанием для назначения
судебно-психологической экспертизы может служить сомнение в способности
психически здорового обвиняемого полностью осознавать значение своих
действий и руководить ими (ст. 392 УПК РСФСР), если факты указывают на
возможное отставание в психическом развитии подростка. Об этом могут
свидетельствовать данные о педагогической запущенности подростка, низкой
успеваемости в школе, длительном отрыве от коллектива сверстников,
ненормальных условиях воспитания в семье, жестоком обращении родителей с
подростком, излишней «детскости» поведения, легкомысленном отношении
обвиняемого к своим противоправным действиям и некоторые другие факты.
Поводами к сомнению в способности несовершеннолетнего обвиняемого
осознавать значение своих действий и руководить ими могут также служить
несоразмерность объективного содержания поведения подростка с целями его
действий, необычность, причудливость мотивации поведения, содержащиеся в
материалах дела документы и свидетельские показания, говорящие о
заметных отличиях обвиняемого от основной массы его сверстников. Особого
внимания в этом смысле заслуживают подростки, едва переступившие порог
возраста уголовной ответственности.

Наиболее распространенными поводами для назначения
судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних и малолетних
потерпевших по делам об изнасиловании являются данные об их пассивном
поведении в интересующей следственные или судебные органы ситуации,
отсутствии глубоких эмоциональных реакций на случившееся, подозрения в
том, что у потерпевших имеются признаки не связанного с душевными
заболеваниями отставания в психическом развитии. Почвой для сомнений
относительно того, понимала ли потерпевшая характер и значение
совершаемых с нею действий и была ли она в состоянии оказывать
сопротивление, могут служить сведения о некоторых характерологических
особенностях потерпевшей (вялость, пониженная активность, неуверенность
в своих силах, робость, застенчивость, замкнутость и пр.) или о
неблагоприятных условиях общего воспитания (систематическое подавление
родителями самостоятельности ребенка, излишнее ограждение от трудностей)
и недостатках полового воспитания в семье и школе.

Судебно-психологическая экспертиза, направленная на установление наличия
или отсутствия у обвиняемого в момент совершения преступления
физиологического аффекта (состояния внезапно возникшего сильного
душевного волнения), может быть рекомендована в случаях, когда
следственные или судебные органы располагают сведениями о существовавших
условиях для накопления у обвиняемого эмоциональных переживаний,
предрасполагающих к агрессивному поведению. Не менее вескими основаниями
для назначения судебно-психологической экспертизы следует считать данные
о необычном поведении обвиняемого в момент совершения преступления, в
частности о частичном нарушении целенаправленности действий, об
элементах забывания отдельных фактов, показания свидетелей об изменении
внешнего вида обвиняемого, его собственные показания о пережитом в
момент преступления ощущении невозможности овладеть своим поведением и
резком упадке физических сил после преступления.

К числу поводов для назначения судебно-психологической экспертизы в
связи с расследованием причин происшествий на транспорте и производстве
в первую очередь необходимо отнести возникающие предположения о том, что
требования ситуации превышали индивидуально-психологические и
профессиональные возможности конкретных людей, управлявших техникой,
чему могли способствовать утомление, внезапное действие посторонних
раздражителей, сильное эмоциональное напряжение, состояние растерянности
и другие отрицательные факторы.

Посмертная судебно-психологическая экспертиза может оказаться полезной,
если следствие или суд имеют сведения о совершении определенными лицами
действий, способных вызвать состояние, предрасполагающее к самоубийству,
а также при возникновении подозрений об инсценировании самоубийства,
когда отсутствуют убедительные данные о существовании у покойного
намерения покончить с собой и условиях, способных толкнуть его на этот
шаг.

Судебно-психологическая экспертиза проводится на основании постановления
следователя или определения суда. В этих документах должно содержаться
изложение фабулы дела, мотивов для назначения экспертизы, указание, кому
поручается проведение экспертизы, какие вопросы выкосятся на ее
разрешение. Перед экспертами нельзя ставить вопросы, выходящие за
пределы их специальных познаний (например, о причинах преступления), а
также вопросы, ответы на которые заведомо могут иметь только
гипотетический характер.

О проведении судебно-психологической экспертизы имеют право
ходатайствовать обвиняемые, потерпевшие и их законные представители. В
случаях отказа в проведении экспертизы в соответствии со ст. ст. 131 и
276 УПК РСФСР должно быть вынесено постановление следователя или
определение суда с изложением причин и мотивов отклонения ходатайства.

Организация судебно-психологической экспертизы. Специальных учреждений
судебно-психологической экспертизы в нашей стране не существует.
Наиболее систематически судебно-психологические и комплексные
психолого-психиатрические экспертизы проводятся в секторе
психологических проблем борьбы с преступностью Всесоюзного института по
изучению причин и разработке мер предупреждения преступности и в
психологической лаборатории Научно-исследовательского института судебной
психиатрии им. Сербского. Полностью удовлетворить потребность
практических органов в экспертных психологических исследованиях эти
научные подразделения не в состоянии. Поэтому к проведению
судебно-психологической экспертизы следует привлекать психологов,
работающих в различных научных и практических учреждениях и в учебных
заведениях. Наиболее подготовленными среди них являются выпускники
психологических факультетов университетов. Можно рекомендовать поручать
проведение судебно-психологических экспертиз сотрудникам кафедр
психологии и педагогики педагогических институтов.

Учитывая, что на современном этапе развития судебно-психологической
экспертизы к ее проведению часто привлекаются специалисты, мало знакомые
со спецификой следственной, судебной и собственно экспертной
деятельности, желательно, чтобы представители органов прокуратуры и суда
оказывали экспертам-психологам необходимую помощь: разъясняли цели и
задачи экспертизы, права и обязанности экспертов, знакомили с
требованиями, предъявляемыми к заключению экспертизы.

Судебно-психологическая экспертиза проводится преимущественно как
амбулаторная, что не исключает принципиальной возможности проведения ее
и как стационарной. Проведение судебно-психологической экспертизы может
быть поручено комиссии экспертов или одному специалисту.

В распоряжение экспертов должны быть предоставлены материалы уголовного
дела. В процессе подготовки материалов к судебно-психологической
экспертизе необходимо обращать особое внимание на выяснение особенностей
личности направляемого на экспертизу человека. В первую очередь, важно
иметь сведения об условиях его развития и воспитания, характере,
привычках, устойчивых навыках поведения, типичных формах эмоциональных
реакций, интересах, жизненных планах, отношениях с другими людьми.

Судебно-психологическую экспертизу не следует назначать параллельно с
судебно-психиатрической, так как у следователя или судьи должна быть
уверенность в том, что на судебно-психологическую экспертизу
направляется человек, не страдающий психическими заболеваниями. Таким
образом, проведение судебно-психологической экспертизы правомерно, если
имеется заключение о психическом здоровье подэкспертного или в случаях,
когда его психическое здоровье не вызывает сомнений.

Нецелесообразно назначение судебно-психологической экспертизы на ранних
этапах предварительного следствия, когда материалы уголовного дела
относительно бедны. Пробелы в информации повышают вероятность ошибочных
выводов в заключении экспертов.

Следователь или судья обязаны ознакомить лицо, направляемое на
экспертизу, с определением или постановлением о ее проведении и с
заключением экспертов (ст. ст. 184, 185 упк рсфср).

Права и обязанности эксперта-психолога. Экспертом-психологом может быть
назначен специалист, работающий в области психологии и имеющий высшее
психологическое, педагогическое, медицинское или техническое
образование. Следует считать обоснованным отказ психолога от проведения
экспертизы или его отвод, если вынесенные на разрешение экспертизы
вопросы не соответствуют профессиональной специализации психолога
(например, когда обследование малолетних свидетелей или потерпевших
поручается специалисту в области инженерной психологии, не знакомому с
основами психологии детей дошкольного возраста). Поводом для отвода
эксперта-психолога могут быть и другие обстоятельства, предусмотренные
Уголовно-процессуальным кодексом.

Обязанности и права эксперта определены законом и изложены в ст. 82 УПК
РСФСР и соответствующих статьях УПК союзных республик.

Эксперт обязан .явиться по вызову следствия или суда, дать объективное
заключение по вопросам, вынесенным на его разрешение и сформулированным
в определении или постановлении о проведении экспертизы. За неявку по
вызову следственных или судебных органов, дачу заведомо ложного
заключения, отказ или уклонение от дачи заключения, разглашение данных
предварительного следствия и данных экспертизы без разрешения прокурора
или следователя эксперт несет ответственность (ст. ст. 181, 182, 184 УК
РСФСР).

Если эксперт приходит к выводу о недостаточности для дачи заключения
предоставленных в его распоряжение материалов, он должен в письменной
форме сообщить органам, назначившим экспертизу, о невозможности дать
заключение и указать, какие материалы или документы необходимы для
проведения экспертизы.

Эксперт имеет право с разрешения следственных или судебных органов до
составления заключения экспертизы знакомиться с обстоятельствами дела,
присутствовать при производстве допросов и других следственных действий,
задавать допрашиваемым вопросы, относящиеся к предмету экспертизы,
просить о вызове свидетелей и других лиц, которые могут сообщить
интересующие эксперта сведения.

При производстве комиссионной судебно-психологической экспертизы
эксперты, если они пришли к единому мнению, составляют общее заключение,
которое подписывают все члены комиссии. В случае несовпадения выводов
экспертов каждый из них имеет право составить отдельное заключение от
собственного лица (ст. 80 УПК РСФСР).

Оформление результатов судебно-психологической экспертизы. Результаты
экспертного судебно-психологического исследования должны быть изложены в
письменном заключении (или акте) экспертизы. По установившемуся в
экспертной практике правилу заключение любой экспертизы включает в себя
три основные части: вводную, исследовательскую и выводы.

В вводной части указывается, когда, кем и на основании чего (определения
суда или постановления следователя) произведена экспертиза, фамилия,
имя, отчество, год рождения подэкопертного, его отношение к уголовному
делу (обвиняемый, потерпевший или свидетель). Здесь же приводятся
вопросы, поставленные на разрешение экспертизы.

Специфика судебно-психологической экспертизы вызывает необходимость
выделения в исследовательской части нескольких разделов. В этой наиболее
обширной части заключения излагаются: а) фабула дела; б) данные о
динамике психического развития подэкспертного с указанием на условия
воспитания и обучения, индивидуально-психологические особенности,
обнаружившиеся в различные периоды жизни; в) ход и результаты
экспериментально-психологического обследования подэкспертного; г) данные
беседы с подэкспертным; д) ретроспективный психологический анализ в
плане поставленных на разрешение экспертизы вопросов.

Данные об условиях и ходе психического развития подэкспертного должны
учитываться во всех случаях проведения судебно-психологической
экспертизы, но особенно большое значение они имеют при исследовании
детей и подростков. Эта часть заключения отражает результаты анализа и
обобщения показаний родителей, воспитателей, родственников, товарищей
подэкспертного, изучения педагогической и медицинской документации.
Эксперт должен изложить основные сведения о раннем детстве
подэкспертного, начале школьного обучения, подростковом возрасте, ранней
юности. При описании различных периодов жизни человека следует выделить
факты, рисующие своеобразие условий, содержания и темпа психического
развития. О дошкольном периоде, например, должно быть известно, когда
ребенок начал ходить и говорить, какие он перенес заболевания, посещал
детские учреждения или воспитывался дома, уделялось ли ему достаточное
внимание родителями, как складывались отношения с другими детьми и пр.
Описывая ход психического развития подэкспертного, важно передать
динамику этого процесса; поэтому повышенного внимания заслуживают
«переломные» моменты в биографии подэкспертного, пережитые им возрастные
кризисы, смены различных видов деятельности. Говоря, например, о
начальном этапе школьного обучения, полезно отметить, каков был уровень
готовности ребенка к обучению, легко ли он привыкал к новым для него
требованиям школьной жизни, были ли трудности во взаимоотношениях с
одноклассниками и учителями, успевал ли подэкспертный усваивать учебную
программу. Анализ психического развития подэкспертного помогает эксперту
прийти к пониманию наиболее устойчивых мотивов поведения исследуемого
лица, его склонностей, интересов, индивидуально-психологических свойств.
Желательно, чтобы эксперт в конце этого раздела заключения сделал
некоторые обобщающие выводы о психическом облике подэкспартного.

Излагая ход и результаты экспериментально-психологического обследования,
эксперту прежде всего следует указать, какими методами он пользовался,
каковы их возможности, в чем состояла основная цель этой части
экспертизы. Далее необходимо сообщить основные результаты экспериментов
со ссылками в необходимых случаях на примеры и сделать выводы о том,
какие особенности психической деятельности подэкспертного были выявлены.

Результаты беседы могут передаваться .не дословно, но в некоторых
случаях полезно воспроизвести точные выдержки, передающие индивидуальные
особенности речи подэкспертного. В заключении следует указать на
основное содержание беседы, ее продолжительность, отношение
подэкспертного к беседе, его реакцию на различные вопросы. Если
подэкспертный во время беседы дал принципиально новое толкование важных
для дела обстоятельств или сообщил о фактах, не известных следствию или
суду, — все это должно быть отражено в тексте заключения.

Ретроспективный психологический анализ по существу является переходом от
.исследовательской части к выводам. В этом разделе заключения эксперт,
используя полученные им в процессе Экспертного наследования данные и
свои специальные познания о закономерностях психической деятельности
человека, должен определить свою позицию, дать психологически
обоснованную оценку обстоятельств, для исследования которых была
назначена экспертиза. Чтобы сделать понятной свою позицию, эксперту
рекомендуется мотивировать, чем он руководствуется в оценке особенностей
психической деятельности подэкспертного, почему приводимое положение
может служить объяснением интересующих следственные и судебные органы
фактов. Композиционно ретроспективный психологический анализ в
большинстве случаев удобно строить соответственно поставленным на
разрешение экспертизы вопросам.

Выводы экспертизы следует формулировать кратко, четко, в плане
поставленных вопросов, не отвлекаясь от их содержания. Всегда, когда это
возможно, выводы должны иметь категорический характер — утвердительный
или отрицательный. Недопустимо делать двусмысленные или неопределенные
выводы. Даже в тех случаях, когда вопрос ставится о возможности или
вероятности какого-либо события, эксперт должен в категорической форме
указать на его принципиальную возможность или невозможность. Если
проведенное экспертом исследование не позволяет ему сделать
категорических выводов, эксперту следует специально оговорить это
обстоятельство в заключении.

Вполне понятно, что рекомендованная нами форма заключения
судебно-психологической экспертизы в отдельных случаях не может быть
выдержана. В заключении посмертной экспертизы, разумеется, будут
отсутствовать разделы, посвященные экспериментально-психологическому
обследованию и беседе с подэкспертным. Вынужденное исключение некоторых
разделов не меняет принципиально структуры заключения, повышает значение
других разделов.

При составлении заключения эксперт может излагать ход и результаты
исследования, выделяя его части и разделы или не делая этого, вынося в
особую часть только выводы.

Оценка заключения судебно-психологической экспертизы. Повторная
экспертиза. Заключение судебно-психологической экспертизы, как и любой
другой, не имеет заранее установленной силы и не является обязательным
для следственных и судебных органов (ст. 17 Основ судопроизводства Союза
ССР и союзных республик). Оно подлежит проверке и оценке наравне с
другими доказательствами по делу. Оценивая заключение
судебно-психологической экспертизы, следствие или суд решают, можно ли
считать выводы экспертов полными и обоснованными, вытекают ли они
логически из материалов дела и результатов психологического
исследования.

В случае несогласия с заключением судебно-психологической экспертизы
следственные органы или суд в определении или приговоре должны
обосновать свое несогласие (ст. 80 упк рсфср).

Если следствие или суд сочтут заключение судебно-психологической
экспертизы необоснованным или неправильным, по делу может быть назначена
повторная судебно-психологическая экспертиза, поручаемая новому эксперту
или экспертной комиссии. Поводом для назначения повторной экспертизы
могут служить противоречия и принципиальные разногласия между членами
экспертной комиссии, пришедшими к взаимоисключающим выводам. При
повторной экспертизе в распоряжение новых экспертов предоставляются те
же материалы дела, что и при первой экспертизе, но психологическое
обследование подэкспертного должно проводиться заново. Повторная
экспертиза может выполнять контрольные функции, если она проводится с
целью проверки правильности и обоснованности ранее данного заключения. В
подобных случаях повторная экспертиза поручается более квалифицированным
специалистам.

Случается, что уже после проведения судебно-психологической экспертизы у
следствия или суда появляются новые материалы, ставящие .под сомнение
выводы экспертов. Для оценки новых данных и пересмотра с их учетом
заключения экспертизы назначается дополнительная экспертиза (ст. 81 УПК
РСФСР), поручаемая, как правило, лицам, ранее проводившим
судебно-психологическую экспертизу по делу.

Г л а в а II

СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА В ЕВРОПЕЙСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ
СТРАНАХ

В уголовном процессе почти всех европейских социалистических стран
судебно-психологическая экспертиза занимает прочное место в системе
средств доказывания. Тенденция к повышению качества исследования
вопросов психологического содержания находит выражение во все более
частом обращении следственных и судебных органов к помощи
экспертов-психологов.

Общее состояние судебно-психологической экспертизы в европейских
социалистических странах не дает оснований считать, что период ее
становления полностью завершен. По прежнему ощутимы известные трудности
в развитии этого вида экспертного исследования, продолжаются активные
поиски эффективных форм судебно-психологической экспертизы,, не
ослабевает интерес к вопросу о ее компетенции. В различных странах, в
зависимости от традиций и представлений о целях, задачах и возможностях
судебно-психологической экспертизы, сложились свои специфические формы
участия психологов в экспертной деятельности.

Интересен опыт развития судебно-психологической экспертизы в ГДР, ПНР и
ЧССР, где в послевоенные годы проведена большая работа в области теории
и практики этого вида экспертного исследования, благодаря чему
судебно-психологическая экспертиза обрела полную самостоятельность и
оказывает заметную помощь правоохранительным органам в установлении
истины по уголовным делам. Многое в деятельности экспертов-психологов
ГДР и ПНР заслуживает самого пристального внимания и, по всей
вероятности, с некоторыми поправками могло бы быть использовано в нашей
отечественной практике.

Одна из главных задач судебно-психологической экспертизы в ГДР и ПНР
заключается в исследовании несовершеннолетних обвиняемых и подозреваемых
с целью определения их способности нести уголовную ответственность.

Согласно законодательству ГДР (§ 66 УК ГДР), при рассмотрении каждого
случая противоправных действий несовершеннолетних должно быть
установлено, может ли несовершеннолетний нести уголовную ответственность
за свои деяния. Предпосылкой способности быть виновным считается
достижение подростком, которому исполнилось 14 лет, уровня психического
развития, позволяющего действовать в соответствии с требованиями
общества, сознательно соотносить свое поведение с правилами общежития,
нормами и требованиями .законов и других нормативных актов. В
законодательстве ГДР отразилось таким образом представление о том, что
большинство подростков к 14 годам обретает способность сознательно
контролировать свои действия, хотя не исключена возможность отставания в
психическом развитии некоторой части подростков от основной массы
сверстников. Эта позиция полностью соответствует данным современной
материалистической психологии.

Для установления способности несовершеннолетнего нести уголовную
ответственность может быть проведена судебно-психиатрическая или
судебно-психологическая экспертиза (§ 74 УПК ГДР).
Судебно-психологическая экспертиза назначается в отношении психически
здоровых подростков, если имеются данные: а) об общем отставании
подростка в психическом развитии, обусловленном психосоциальными
причинами; б) о неправильном развитии подростка; в) о недостатках,
препятствовавших нормальному развитию личности.

Судебно-психологическая экспертиза не может, разумеется, делать
окончательных выводов о способности подростка нести уголовную
ответственность; ее цель состоит в оценке фактов, свидетельствующих за
или против наличия у подростков этой способности.

Глубина и сложность задачи, стоящей перед судебно-психологической
экспертизой, предопределяют необходимость всестороннего психологического
исследования личности подростка и ситуации совершения им противоправных
действий. Экспертное исследование личности имеет несколько аспектов.
Изучаются основные характерологические особенности подростка, круг его
интересов, устойчивые мотивы поведения вообще и мотивы совершения
конкретного противоправного действия, свойства эмоциональности и пр.
Важную роль играет определение уровня социальной зрелости подростка. За
условную «точку отсчета» психологи ГДР принимают умение правильно
оценивать тяжесть своего противоправного поступка, его последствия,
овладение некоторым минимальным запасом правовых .знаний. Существенной
характеристикой уровня социальной зрелости является, конечно, содержание
побуждений, лежащих в основе противоправного действия. В связи с этим
изучается образ жизни подростка, его ближайшее окружение, отношение к
близким, жизненные планы. Особое внимание уделяется оценке способности
подростка сознательно принимать решения.

В практике судебно-психологической экспертизы исследуется не способность
подростка быть виновным вообще как некое свойство личности, оценке
подлежит поведение в сугубо конкретных условиях, выясняется способность
быть виновным в совершении строго определенного поступка.

Психологами ГДР .выработана четкая программа проведения
судебно-психологической экспертизы способности несовершеннолетних нести
уголовную ответственность. Экспертное исследование включает в себя: а)
изучение материалов дела; б) изучение условий жизни и воспитания
подэкспертного; в) обследование физического состояния подэкспертного; г)
психологическое обследование подэкспертного; д) выводы и оценки.

Знакомство с материалами дела открывает эксперту сущность предъявленного
подростку обвинения, дает возможность представить картину происшедшего,
проследить позицию подростка на допросах. Из материалов дела могут быть
почерпнуты некоторые предварительные сведения об
индивидуально-психологических особенностях подэкспертного. В случае
необходимости эксперт имеет право запросить недостающие документы из
медицинских, воспитательных и прочих учреждений, беседовать со
свидетелями, присутствовать при допросах свидетелей и обвиняемого,
задавать им вопросы.

Для получения сведений об условиях и особенностях психического развития
подростка эксперты-психологи беседуют с его родителями и близкими,
узнают от них факты о становлении личности несовершеннолетнего на разных
этапах жизни, школьных успехах, трудностях в воспитании. Смысл
знакомства с родителями и близкими подэкспертного заключается не только
в получении фактических данных, но и в возможности .непосредственного
общения с теми, кто в значительной степени создавал атмосферу, влиявшую
на подростка с самого раннего детства.

В ходе судебно-психологической экспертизы, по установившемуся в ГДР
правилу, проводится медицинское обследование подростка. Строго говоря,
этот раздел экспертного исследования имеет косвенное отношение к решению
психологических .проблем и выполняется врачами различных специальностей
(терапевтами, невропатологами, эндокринологами и др.). Медицинское
обследование в большинстве случаев дает дополнительный материал для
объяснения причин задержек и отклонений в .психическом развитии
.подростка.

Центральное место в судебно-психологической экспертизе занимает
собственно психологическое обследование несовершеннолетнего. Оно
преследует две главные дели: во-первых, изучить характерологические,
эмоционально-волевые, интеллектуальные особенности и возможности
подростка; во-вторых, установить, насколько это возможно, его
психическое состояние в момент совершения противоправных действий,
мотивы, -побудившие к этому, отношение к своим поступкам. Психологи ГДР
широко используют разнообразные тесты, хотя это не всегда гарантирует
надежные результаты. Преодолевать методические трудности помогает
квалифицированная клиническая беседа, составляющая основу всякого
экспертного психологического обследования.

Наиболее трудной и ответственной частью экспертизы являются обобщение и
оценка полученных результатов и ответы на поставленные
правоохранительными органами вопросы. Предшествующие разделы работы
только подготавливают почву для суждения о способности
несовершеннолетнего нести уголовную ответственность. Для этого
эксперт-психолог взвешивает все полученные им в ходе исследования данные
и на основании их сопоставления высказывает свое мнение, которое по
существу является рекомендацией признать несовершеннолетнего вменяемым
или невменяемым.

Компетенция судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних
правонарушителей трактуется в ГДР шире, чем в нашей стране. Считается,
например, что в отношении подростков, страдающих дебильностью, имеющих
выраженные признаки органических повреждений центральной нервной
системы, следует назначать судебно-психологическую экспертизу. Мы
полагаем, что при таком представлении о границах компетенции
эксперта-психолога ему приходится встречаться в своей деятельности с
вопросами, не имеющими прямого отношения к психологии. Однако не это
составляет главное в судебно-психологической экспертизе
несовершеннолетних обвиняемых и подозреваемых. Оригинальным и
многообещающим представляется стремление отойти от привычного понимания
невменяемости несовершеннолетних как обязательного следствия
психического заболевания. Изучение психологами влияния социальных и
психологических факторов на способность психически здоровых подростков
сознавать значение своих действий и руководить ими в различных ситуациях
дает интересные результаты, важные для уголовно-правовой оценки
противоправных действий несовершеннолетних.

В ГДР функции судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних
обвиняемых и подозреваемых не ограничиваются суждениями относительно их
вменяемости. Закон требует от эксперта-психолога (§ 38 УПК и § 65 УК
ГДР), независимо от того, считает ли он подэкспертного вменяемым или
невменяемым, указывать в заключении на причины и условия,
способствовавшие совершению подростком правонарушения, и давать
рекомендации воспитательного характера. Исходя из оценки
индивидуально-психологических особенностей подростка, окружающей его
среды, эксперт-психолог может рекомендовать поместить
несовершеннолетнего в лечебное или воспитательное учреждение, внести
предложения по улучшению деятельности органов по делам молодежи, дать
конкретные советы родителям и воспитателям подростка. Тем самым
судебно-психологическая экспертиза вносит важный вклад в предупреждение
преступлений несовершеннолетних, исправление и перевоспитание тех, кто
совершил правонарушения.

Судебно-психологическая экспертиза несовершеннолетних обвиняемых и
подозреваемых в ПНР имеет много общего с аналогичной экспертизой в ГДР.
Основное сходство заключается в целях экспертного исследования,
направленного на установление способности подростка нести уголовную
ответственность. Наиболее часто судебно-психологическая экспертиза
проводится в отношении лиц, едва достигших возраста уголовной
ответственности.

В ГДР и ПНР получила признание судебно-психологическая экспертиза
свидетельских показаний. Заметное влияние на ее развитие оказывает
хорошо известное в судебной психологии учение об общей и специальной
правдивости, позволяющее, как считают его приверженцы, объективно с
психологических позиций оценивать достоверность свидетельских показаний
детей и взрослых. Е. Казильке, давший наиболее полное описание обоих
видов правдивости, считает, что общую правдивость свидетеля можно
констатировать, если он способен полно, точно и детально воспроизводить
виденное, слышанное или пережитое в прошлом, обладает устойчивостью
к внушению, не имеет склонности к приукрашиванию событий, не отличается
повышенной аффективной возбудимостью. Считается фактом, говорящим в
пользу общей правдивости свидетеля, отсутствие у него склонности ко лжи
а прошлом. Ценность установления общей правдивости сомнительна. Человек,
обычно говорящий правду, может заблуждаться или сознательно искажать
факты. Исследование специальной правдивости более конкретно, оно имеет
непосредственное отношение к анализу и оценке интересующих
правоохранительные органы показаний. О специальной правдивости
свидетеля, по мнению Е. Казильке, говорит отсутствие грубых
противоречий между данными в разное время показаниями, мотивов
сознательной дачи ложных показаний (месть, страх и т. п.), влияния
на свидетеля посторонних лиц и ряд других фактов. Некоторыми теоретиками
и практиками судебно-психологической экспертизы специальная
правдивость понимается как обстоятельство, достаточное для
категорического утверждения о достоверности показаний. Необоснованность
подобных взглядов очевидна хотя бы потому, что оценка судом
достоверности показаний должна включать анализ не только психологических
факторов, в то время как эксперт-психолог по своей профессиональной
принадлежности не может выйти за рамки исследования психических явлений.

Было бы, однако, неверным закрывать глаза на те положительные моменты
экспертного психологического исследования свидетельских показаний,
которые, безусловно, есть в деятельности экспертов-психологов ГДР и ПНР.
Ими разработаны приемы специальной беседы со свидетелем о фактах,
имеющих значение для уголовного дела. Беседа проводится таким образом,
будто эксперту ничего не известно о выясняемых обстоятельствах. Этим
достигается «раскованность» свидетеля, создаются условия для построения
свободного рассказа. Все, что говорит свидетель, дословно
протоколируется, фиксируются также особенности поведения, манера
говорить, отмечаются паузы. Полученные во время беседы данные тщательно
анализируют с учетом имеющихся сведений о личности дающего показания. В
результате проделанной работы эксперт-психолог в своем заключении
излагает факты, говорящие, по его мнению, за и против достоверности
свидетельских показаний. Например, анализируя результаты
психологического обследования и беседы с несовершеннолетней потерпевшей,
польский эксперт-психолог отметил следующее. «1. Факты,
свидетельствующие против достоверности показаний несовершеннолетней:

а) несовершеннолетняя как ребенок, несколько недоразвитый в умственном
отношении, имеет ограниченную способность к полному многоплоскостному
пониманию своих переживаний;

б) ей присуща ограниченная возможность словесного отображения этих
переживаний;

в) у несовершеннолетней ограничена возможность понимания происшествия в
правильной логической последовательности;

г) несовершеннолетняя может быть весьма податливой по отношению к
давлению и взглядам окружающих.

2. Факты, говорящие в пользу достоверности показаний несовершеннолетней:

а) несовершеннолетняя имеет относительно хорошую память и пользуется ею
пассивным образом, в основном непроизвольно (что характерно для
умственно ограниченных людей); таким образом, она могла верно запомнить
и в дальнейшем воспроизвести ряд подробностей, относящихся к делу;

б) имея слабо развитое воображение, она не восполняет пробелов памяти
фантазией, что часто бывает свойственно девочкам в период созревания;

в) благодаря отсутствию оценки своего поведения с точки зрения морали,
несовершеннолетняя не старается «обелить» себя, а говорит, например,
что дала согласие на совершение полового сношения; она сознается в этом
вопреки давлению семейной среды;

г) за достоверность показаний несовершеннолетней говорит также
абсолютная ее наивность, непонимание того, что некоторые ее показания
могут быть обращены против нее».

Мы думаем, что приведенные суждения эксперта-психолога, основанные на
его специальных познаниях, полезны и могут быть учтены следователем или
судьей в ряде других доказательств при оценке достоверности показаний
девочки. Пожалуй, только в этом единственном качестве они могут
фигурировать в материалах уголовного дела. Однако в ГДР и ПНР сложилась
традиция, согласно которой эксперты-психологи, обобщая собственные
наблюдения и данные исследования, сами делают вывод о достоверности или
недостоверности показаний, выходя при этом за пределы своей компетенции.

Весьма поучительно повышенное внимание к изучению личности
подэкспертного, которое отличает экспертов-психологов европейских
социалистических стран, независимо от содержания поставленных на их
разрешение вопросов, общей направленности экспертного исследования.
Соблюдение принципа личностного подхода к экспертному -исследованию
методологически вполне обоснованно, оно помогает избежать «отчуждения»
отдельных психических функций, свойств или состояний от многообразной,
но целостной психической деятельности человека. Как правило, в
заключении судебно-психологической экспертизы имеется специальный раздел
— «Психологическая характеристика (или оценка) подэкспертного».
Иллюстрацией к сказанному может служить выдержка из заключения
судебно-психологической экспертизы 3., обвинявшегося в убийстве соседа,
отказавшегося выдать замуж .за него свою дочь:

«3. является лицом со средним интеллектуальным уровнем, нормальной
памятью и наблюдательностью, с быстрыми психомоторными процессами. Его
словарь и ориентация в общественных делах более высокие, чем его
образовательный уровень. Процесс обобщения протекает легко. Критичность
мышления снижена. Диапазон ориентации узкий, эгоцентричный.
Программирование малоподвижное, дедукционного типа. Решения быстрые.
Процесс реализации действий в трудных ситуациях импульсивный.

С этими свойствами увязываются такие признаки, как подозрительность,
импульсивность, упрямство.

С точки зрения стремлений 3. является лицом с зрелыми потребностями
эгоцентрического типа. Потребность импонировать окружающим играет
большую роль в его жизни, поэтому он очень чувствителен к престижу.
Однако там, где 3. не чувствовал себя задетым в отношении своего
престижа, он был отзывчивым и дружелюбным.

С эмоциональной точки зрения 3. относится к типу людей со слабым
самоконтролем. Эти черты проступали у него уже в школьном возрасте. Сам
он утверждал, что это усилилось после контузии, имевшей место в 1944
году. Поверхностный и негибко программирующий, он легко терялся в таких
ситуациях, которые оборачивались иначе, чем он запланировал, и
реагировал вспышкой злости, что часто давало положительный результат и
еще больше укрепляло этот способ решения трудных проблем.

Попытки исследования так называемой основной структуры личности не
показали никаких существенных отклонений и указывают на то, что его
агрессивное поведение не является типичным для него видом поведения. К
слабому контролю добавлялись значительная эмоциональная возбудимость и
неумение канализовать аффективную энергию.

Суммируя, следует охарактеризовать 3. как лицо незрелое в эмоциональном
отношении, с сильными, детскими по форме компенсационными и
гиперкомпенсационными стремлениями. По своим личным качествам он не
подходил к выполняемой им роли в обществе, что было источником
конфликтов, затрудняющих удовлетворение сильно выраженной потребности
психического контакта со средой. Психодиагностические исследования не
показали качественных отклонений в протекании процессов психической
регуляции.

Хотя 3. был импульсивным и вздорным, однако его гиперкомпенсационное
поведение было свидетельством малой уверенности в себе и чувства
беспомощности. Импульсивные лица не склонны к долгому обдумыванию обид.
Имеется много данных, говорящих в пользу того, что 3. даже после
довольно значительных инцидентов всегда старался задобрить
пострадавшего».

Несмотря на ощутимый в психологической характеристике теоретический
эклектизм, вообще свойственный современной польской психологии,
информация, излагаемая экспертом, помогает понять истоки конкретных
поступков обвиняемого.

Если в ГДР судебно-психологической экспертизе подвергаются только
несовершеннолетние, то в таких странах, как ПНР и ЧССР, она проводится и
в отношении взрослых участников уголовного процесса.

Характерной чертой развития судебно-психологической экспертизы в ПНР
является широкое определение специалистами ее возможностей и сферы
применения. Видимо, этим можно объяснить, во-первых, отсутствие точных
границ, разделяющих компетенцию психологической и психиатрической
экспертиз, во-вторых, распространенность комплексных экспертиз. Большое
значение придается возможностям установления экспертным путем
эмоционального состояния преступника в момент совершения противоправных
действий, в особенности того состояния, которое именуется советскими
юристами сильным душевным волнением, .психологами — физиологическим
аффектом, польскими и чехословацкими специалистами — сильным
возбуждением. Хотя структура этого состояния и его диагностические
признаки не до конца ясны, почти ни у «ого не вызывает сомнений, что для
его установления необходимы специальные психологические познания.

В ПНР и ЧССР проводится судебно-психологическая экспертиза личности
обвиняемого — исследование, пока не встречающееся в практике советских
экспертов-психологов.. При всей кажущейся неопределенности экспертизы,
единственная цель которой — дать психологическую характеристику личности
подэкспертного и не содержащей ответа на конкретные вопросы, ее польза,
как мы полагаем, несомненна. Примером тому может служить проводившаяся
несколько лет назад в ЧССР судебно-психологическая экспертиза
обвинявшегося в убийстве молодого человека. Одна из основных версий,
проверявшихся судом, заключалась в том, что обвиняемый, якобы имевший
садистские наклонности, совершил убийство женщины именно в силу этой
своей личностной особенности. Результаты психологического изучения
личности обвиняемого, показавшие, что в его характере эти черты
отсутствуют, послужили одним из доказательств, позволивших суду
отвергнуть версию об убийстве из садистских побуждений.

Систематическое проведение судебно-психологических экспертиз в ГДР, ПНР,
ЧССР привело к унификации формы заключения экспертов-психологов, что
облегчает деятельность самих экспертов и представителей
правоохранительных органов, оценивающих заключение.

Основными разделами заключения судебно-психологической экспертизы в ПНР,
например, являются:

1. Вводная часть (сведения об экспертах, времени и месте проведения
экспертизы, указание на постановление о производстве экспертизы, ее
цели).

2. Биографические данные о подэкспертном и характеристика условий его
психофизического развития.

3. Психологическая характеристика подэкспертного.

4. Показания подэкспертного, данные им во время психологического
исследования (если проводится экспертиза свидетельских показаний).

5. Психологический анализ показаний, данных во время психологического
исследования, или анализ поведения подэкспертного обвиняемого в
криминальной ситуации с учетом его индивидуально-психологических
особенностей.

6. Заключение о достоверности показаний подэкспертного или его
способности нести уголовную ответственность (если речь идет о
несовершеннолетних обвиняемых и подозреваемых) либо ответы на вопросы
правоохранительных органов.

7. В случае экспертизы несовершеннолетних обвиняемых и подозреваемых —
заключение о предпочтительных мерах воспитательного воздействия на них.

В соответствии с этой формой известными польскими психологами К.
Обуховским и И. Обуховской составлено приводимое с некоторыми
сокращениями заключение судебно-психологической экспертизы. Оно типично
не только по своей структуре, но еще и потому, что связано с
расследованием уголовного дела по обвинению взрослого мужчины в
совершении развратных действий. Показания детей о событиях сексуального
характера, по справедливому мнению юристов и психологов европейских
социалистических стран, требуют особенно глубокой проверки.

«Психологическое заключение о достоверности показаний М. X. десяти лет.

Заключение выполнено по поручению управления городской милиции в
Познани.

I. Психофизическое развитие ребенка.

Девочка является третьим ребенком в семье от третьей беременности.
Беременность и роды протекали нормально. Вес новорожденной составлял 4,5
кг. Психофизическое развитие в раннем детстве протекало без отклонений:
прорезывание зубов в 6 месяцев, начала ходить в 1 год, говорить в
полтора года. Из заболеваний перенесла ветряную оспу, свинку, плеврит.
Операций и серьезных физических травм не было. Ребенок никогда не терял
сознания, рвоты не бывает. Иногда болит голова и живот, что, вероятно,
связано с нерегулярным питанием.

До 4 лет девочка воспитывалась дома матерью. Она была спокойным и
послушным ребенком. Сон и аппетит у нее были хорошие. Затем мать
поступила на работу, и девочка была помещена в детский сад. В детском
саду она отличалась живостью, была непосредственной, охотно участвовала
в различных играх, смеялась, любила сказки, отличалась живым
воображением. С детьми легко вступала в контакт. С 5 лет она стала очень
интересоваться животными, сначала -кура-ми, потом другими птицами, затем
собаками, что продолжается и до сих пор. Уже тогда она приводила собак
домой, кормила их и играла с ними. Это происходило и в школьном
возрасте, когда девочка долго оставалась дома одна без родителей.

В школу начала ходить с 7 лет. Во время обучения в 1-м классе она на
протяжении полугода после плеврита была в санатории. Девочка чувствовала
себя там хорошо, была

спокойна, активна. В настоящее время она учится в 3-м классе, учится
хорошо, посредственных оценок не имеет. В школе спокойна и сдержанна.
Однако учителя считают, что она является несколько запущенным ребенком,
вынужденным обстоятельствами к излишней самостоятельности.

Она выполняет много домашних обязанностей. В течение почти .целого дня
ее никто не контролирует. Она очень много читает, делая это ежедневно
утром и вечером, особенно любит сказки.

Мать девочки работает с утра до 17.00, возвращается домой около 18.00. В
связи с ревматической деформацией суставов кистей она не может выполнять
большинство домашних работ. Обед дети едят в 18.00—19.00. Отец по
специальности инженер, много работает вне дома, имеет спокойный
характер, «помогает жене. У девочки есть братья 16 лет и 13 лет.
Родители живут между собой хорошо, однако уделяют детям очень мало
времени. Жилищные и материальные условия хорошие.

II. Показания несовершеннолетней, данные в процессе
психологического обследования (записано дословно).

Вопрос. А теперь расскажи мне все, что ты знаешь по этому делу.

О т в е т. Я не умею говорить так, без вопросов.

Вопрос. А все же попробуй.

Ответ. Когда я пошла играть, то тот пан меня тоже хватал и чуть меня не
схватил там, только я вырвалась. А у одной девочки была дыра в чулке, и
он там копался. И в собаку камнем бросал, а я взяла ее на руки и унесла
(молча опускает голову).

Вопрос. А что еще можешь сказать?

Ответ. Однажды он выходил во двор и расстегнул себе штаны. И так ходил.

Вопрос. И что еще?

Ответ. Я уже больше ничего не знаю.

Вопрос. А тот пан разговаривал с детьми? О чем?

О т в е т. Разговаривал. Не помню о чем.

III. Психологическая оценка личности несовершеннолетней.

Обследуемая является ребенком со средним интеллектуальным уровнем.
Процесс мышления быстрый, память нормальная. Воображение очень богатое,
динамичное, творческого типа. Тип восприятия действительности детальный,
но не обстоятельный и связанный скорее с содержанием переживаний, чем с
объективными свойствами наблюдаемой фигуры. Имеются признаки чувства
заброшенности, которое сформировалось у чувствительного ребенка, слишком
мало контактирующего с родителями; С этим связан также ее специфический
способ обращения на себя внимания окружающих. Девочка внутренне пуглива,
но по своей природе активна, преодолевает действительные трудности,
создавая себе заместительные эмоциональные контакты вне группы
ровесников, и положительно справляется с бытовыми хлопотами, связанными
с отсутствием заботы со стороны родителей. Внушаемость значительна в тех
ситуациях, где внушенное содержание оказывается включенным в течение
процесса воображения. Уровень сексуальных познаний более низкий, чем у
большинства детей ее возраста.

IV. Психологическая оценка достоверности показаний несовершеннолетней.

Несовершеннолетняя является нормально развитым в умственном отношении
ребенком с хорошей памятью. Но имеется целый ряд факторов, которые с
психологической точки зрения снижают вероятность правдоподобности ее
показаний. К ним следует отнести:

1) творческий и динамический тип воображения;

2) суггестивность воображения (внушаемость);

3) тенденцию обращать на себя внимание окружающих, связанную с сильным
чувством заброшенности.

V. Заключение.

Настоящим утверждаем, что, учитывая оценку личности несовершеннолетней,
а также обстоятельства дела, с психологической точки зрения
правдоподобность ее показаний маловероятна».

Не вступая в дискуссию о допустимости вероятностных выводов экспертизы,
поскольку решение этого вопроса зависит от юристов, но никак не от
психолога, рискнем все же высказать мнение, что указание с
психологической точки зрения на большую или меньшую вероятность
достоверности свидетельских показаний способно сыграть известную
положительную роль в формировании внутреннего убеждения представителей
правоохранительных органов.

В некоторых социалистических странах, например в СФРЮ,
судебно-психологической экспертизы как самостоятельного вида экспертного
исследования не существует. Это, однако, не означает, что психологи
стоят совершенно в стороне от деятельности . правоохранительных органов.
В СФРЮ некоторое время назад психологи участвовали в проведении
комплексной медико-психологической экспертизы несовершеннолетних. В
дальнейшем от этой формы экспертного исследования отказались, и сейчас
практикуется проведение комплексной криминологической экспертизы силами
социологов, психологов и психиатров. Каждый из специалистов обследует
подростка в пределах компетенции представляемой им науки, после чего
составляется совместное заключение о способности несовершеннолетнего
нести уголовную ответственность. Распространение .комплексной
криминологической экспертизы вызвано, по всей вероятности, не научными,
а организационными соображениями, так как исследования и психологов, и
социологов, и психиатров в рамках этой экспертизы сохраняют
автономность.

Становление судебно-психологической экспертизы в европейских
социалистических странах сопряжено с организационными, методическими и
теоретическими трудностями, что вполне объяснимо ее относительной
новизной.

Наиболее четкие организационные формы судебно-психологическая экспертиза
обрела в ПНР. В системе Министерства юстиции действуют имеющиеся в ряде
воеводств учреждения психологической экспертизы. Кроме того, каждый
воеводский суд имеет в своем распоряжении список работающих в
университетах, учреждениях народного образования, здравоохранения и
других ведомствах специалистов в области психологии, которые могут быть
привлечены к участию в проведении экспертизы. Научно-методические
вопросы судебно-психологической экспертизы разрабатывают отдел
психологии Краковского института судебных экспертиз и отдел обучения
кадров Генеральной прокуратуры ПНР.

В ГДР до настоящего времени не создано специальных учреждений
судебно-психологической экспертизы. Существует список прошедших
специальную подготовку и выдержавших соответствующие испытания
психологов, которым может быть поручено производство
судебно-психологической экспертизы.

Как и в нашей стране, эксперты-психологи социалистических стран
испытывают затруднения при выборе методов, пригодных для экспертного
исследования. Заимствование методов из общей психологии и ее прикладных
отраслей не может, как показывает опыт, полностью удовлетворить
специфические потребности экспертной практики. Остаются еще нерешенными
многие вопросы теории судебно-психологической экспертизы, на которых мы
в данной работе подробно не останавливаемся.

Оценивая в целом современное состояние судебно-психологической
экспертизы в европейских социалистических странах и перспективы ее
дальнейшего развития, следует признать как непреложный факт, что уже
сегодня она приносит большую пользу правоохранительным органам и обещает
в будущем внести существенный вклад в дело борьбы с преступностью.

Глава III

СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА

СПОСОБНОСТИ ВОСПРИНИМАТЬ ВАЖНЫЕ ДЛЯ ДЕЛА

ОБСТОЯТЕЛЬСТВА И ДАВАТЬ О НИХ ПРАВИЛЬНЫЕ

ПОКАЗАНИЯ

Способность правильно воспринимать важные для дела обстоятельства и
давать о них правильные показания выражается в непосредственном или
опосредствованном отражении тех или иных фактов, сохранении и
переработке непосредственно воспринятой или полученной логическим путем
информации, воспроизведении, репродуцировании сохраненной информации.

В настоящее время судебно-психологическая экспертиза во многих случаях
обладает возможностями решать вопросы о принципиальной способности или
неспособности правильно воспринимать те или иные обстоятельства. Иногда
уже одного этого оказывается достаточно, чтобы высказать суждение о том,
что человек, способный правильно воспринимать обстоятельства, может
правильно давать о них показания. Но так бывает не всегда. Не будем
забывать, что человек, совершенно правильно воспринимавший события,
может не сохранить о них воспоминания. В этом случае
судебно-психологическая экспертиза, разумеется, не должна делать
заключений относительно того, действительно ли свидетель или потерпевший
забыл о важных для установления истины обстоятельствах или он о них
помнит, но не хочет давать показаний. Кроме того, подчеркнем еще раз,
что эксперт-психолог компетентен утверждать или отрицать только
принципиальную возможность восприятия каких-либо событий, но не в
состоянии утверждать, воспринял ли человек их в действительности.

Способность воспринимать важные для дела обстоятельства зависит от
многих причин: условий, в которых происходило восприятие, устойчивых
особенностей и временного состояния органов чувств свидетеля или
потерпевшего, его возраста, эмоционального состояния в момент
восприятия, жизненного опыта, профессии, навыков, умственного развития и
пр.

Мы рассмотрим интересующую нас проблему на двух уровнях: во-первых,
способность воспринимать единичные факты главным образом на основе
чувственного, сенсорного познания действительности и, во-вторых,
способность синтетического отражения явлений окружающего мира,
включающую в себя установление логических связей и отношений, т.е.
опосредствованного отражения действительности.

На первом уровне решающую роль играют общие и индивидуальные особенности
органов чувств, процессов протекания ощущений, восприятий, явлений
памяти и мышления.

Ощущения — это относительно элементарный вид познавательных процессов,
первый этап познания, состоящий в отражении отдельных свойств предметов
или явлений, называемых раздражителями, непосредственно воздействующих
на органы чувств. Ощущения — только начальный, но необходимый этап
познания человеком окружающего мира, они составляют основу
формирующегося у человека субъективного образа объективной
действительности. Степень точности ощущений, их соответствия свойствам
раздражителей определяется многими индивидуально-психологическими
особенностями человека, в том числе и качествами его органов чувств.

Через ощущения человек узнает о свойствах предметов (их величине, цвете,
форме, запахе и т. д.), о положении в пространстве собственного тела и
окружающих предметов и о многом другом. Для получения ощущения необходим
специальный анатомо-физиологический аппарат, названный И. П. Павловым
анализатором. Он состоит из: 1) периферического отдела (рецептора),
превращающего внешние раздражения в нервное возбуждение; 2) путей,
проводящих это возбуждение в нервные центры; 3) центрального (мозгового)
отдела, перерабатывающего нервные импульсы, приходящие от рецептора.
Отсюда, из мозгового отдела анализатора, «дается команда» к совершению
действий, из которых складывается внешняя сторона человеческого
поведения.

Если органы чувств человека обладают высокой чувствительностью, ощущение
может возникнуть при действии очень слабых раздражителей.
Экспериментальным путем установлено, например, что при полной
прозрачности атмосферы человек способен увидеть на расстоянии 1 км
источник света, равный по силе излучения тысячным долям свечи, при
помощи органа обоняния уловить присутствие одной стомиллионной доли
миллиграмма мускуса в литре воздуха.

В пределах психической нормы люди обладают различной чувствительностью:
раздражитель, вызывающий у одного человека ощущение, может оказаться
слишком слабым для другого и остаться незамеченным. В этом .проявляются
индивидуальные различия людей в области абсолютной чувствительности к
разного рода раздражителям, которая формируется в практической
деятельности и зависит не только от врожденных задатков человека, но и
от его профессии, специальной тренированности органов чувств. Известно,
например, что настройщики музыкальных инструментов различают на слух 0,1
полутона, опытный бракировщик замечает отклонение размеров детали от
стандарта с точностью до сотых долей миллиметра. Чувствительность
действующих анализаторов может резко возрастать в результате компенсации
отсутствующих органов чувств. Многие слепые обладают более высокой, чем
зрячие, кожной и слуховой чувствительностью.

Чувствительность анализаторов одного и того же человека не является
абсолютно постоянной. Органы чувств приспосабливаются к силе
раздражителей, адаптируются к ним, что выражается в изменении
чувствительности в сторону повышения или понижения. Процесс адаптации
требует времени. У одних людей органы чувств быстрее приспосабливаются к
действию раздражителей, у других — медленнее.

Особенно заметно способность к адаптации выражена в работе зрительного
анализатора, намного слабее — в области слуховых ощущений. Обычно
адаптация глаза к свету происходит в течение 50—60 сек., к темноте —
30—45 сек. Приведенные величины отражают усредненные временные
показатели адаптационной способности зрительной системы, но встречаются
значительные отклонения от них.

Большую роль в практической жизни человека играет возможность замечать
относительно слабые изменения в силе раздражителей, разницу между ними.
Эта различительная чувствительность тоже неодинакова у разных людей.

Органы чувств функционируют не изолированно друг от друга, они
взаимодействуют, и это тоже влияет на изменение чувствительности.
Например, интенсивное воздействие источника света на зрительную систему
повышает чувствительность органа слуха.

«Разрешающая способность» органов чувств, т. е. некоторый индивидуальный
средний уровень чувствительности человека и особенности динамики ее
изменений, может быть выявлена специальными методами.

В практике следственной и судебной работы иногда возникают вопросы о
том, обладает ли данный человек достаточной чувствительностью, чтобы
ощутить действие конкретного раздражителя, или успел ли он
адаптироваться к резкой смене силы раздражителей.

Судебно-психологическая экспертиза, если она прибегает к соответствующим
методам исследования, в состоянии ответить на эти вопросы. Разумеется,
практически почти невозможно в точности воспроизвести условия, при
которых человек ранее испытывал ощущения, однако общее представление об
индивидуальных особенностях конкретного человека, определение среднего
уровня его чувствительности могут оказаться весьма ценными. Заключение
об уровне чувствительности человека .может занять важное место в ряду
доказательств, говорящих, например, за или против достоверности
показаний.

Более высокой, чем ощущение, ступенью отражения действительности
является восприятие, которое можно определить как психическую
деятельность, формирующую в сознании человека целостный образ предмета
или явления, непосредственно воздействующего на органы чувств. Хотя мы и
говорим о зрительных, слуховых и прочих образах, мы должны иметь в виду,
что предметное отражение (это и есть восприятие) осуществляется
совместной деятельностью различных анализаторов, один из которых
выступает в качестве ведущего.

Давно устаревшим выглядит некогда широко распространенное представление
о «фотографичности» человеческого восприятия, отражающего все, что
попадает в «объектив», т. е. воздействует на органы чувств, например
оказывается в поле зрения человека. Данные современных физиологических,
психофизиологических и психологических исследований говорят о .том, что
процесс формирования восприятия заключается в создании на основе анализа
и синтеза повторяющихся раздражителей комплекса условных связей в высших
отделах мозга. Такое понимание природы человеческого восприятия отражает
общее представление об аналитико-синтетической деятельности коры больших
полушарий мозга.

Важнейшим свойством восприятия следует считать его осмысленность,
осознанность. Каждый воспринимаемый предмет или явление человек
обозначает словом, относя его тем самым к определенной категории, узнает
в нем представителя этой категории. Узнавание бывает обобщенное
(неспецифическое), когда предмет узнается как относящийся к некоторой
относительно широкой категории (например, животное, дерево, дом и т. д.)
или дифференцированное (специфическое), при котором предмет относится
субъектом восприятия к строго ограниченной категории или отождествляется
с единичным предметом, воспринимавшимся ранее. Прошлый опыт человека
влияет на качество и полноту восприятия. Это влияние основывается на
знаниях, профессиональных навыках, умениях человека, но в некоторой
степени теряет устойчивость при неблагоприятных психических состояниях в
момент восприятия. Например, в состоянии сильного нервного напряжения
влияние прошлого опыта может уменьшиться.

К числу фундаментальных свойств восприятия следует отнести также его
константность, т. е. постоянство, неизменность. Когда предмет удаляется
на несколько метров от воспринимающего, он не кажется уменьшившимся в
размерах, хотя его отражение на сетчатке глаза действительно
уменьшилось; белая бумага при дневном и вечернем освещении кажется
одинаково белой, хотя объективно качество отражаемых бумагой
электромагнитных волн меняется в зависимости от освещения.

Константность восприятия не беспредельна и зависит от степени осознания
воспринимаемых объектов и индивидуального жизненного опыта человека.

Воспринимаемые предметы всегда находятся в пространстве, времени и
постоянном движении. Поэтому способность достаточно точно воспринимать
пространство, время и движение играет важную роль в отражении
объективной действительности. Восприятие пространства (конкретно
проявляется в восприятии формы предметов, их величины, удаленности,
рельефности, положения в пространстве. У всех зрячих людей, даже имеющих
глубокие нарушения зрения, пространственная ориентировка осуществляется
на основе деятельности зрительного анализатора, выступающего в данном
случае в качестве ведущего. Микродвижения глаз позволяют «очертить»
контуры предметов, определить их положение относительно друг друга.
Менее существенную роль в восприятии пространства играют кинестезический
(двигательный) и тактильный (кожный) анализаторы.

Восприятие времени основано на биологической цикличности жизненных
процессов (периодичность воспроизведения потребностей в пище, сне и пр.,
ритмичность деятельности сердечно-сосудистой системы) и сознательном
использовании точек отсчета с введением количественной оценки в единицах
времени (минута, час и т. д.). Существует зависимость точности
восприятия времени от характера, структуры, интенсивности деятельности.
В области восприятия времени давно замечено явление, имеющее несомненное
значение для судебно-следственной практики: периоды бездействия при
непосредственном их переживании воспринимаются человеком с
преувеличением их длительности, при отсроченном же воспоминании,
наоборот, именно это время кажется пролетевшим очень быстро. Наоборот,
даже краткие периоды, насыщенные событиями, вспоминаются как очень
длительные. Данные экспериментально-психологических исследований говорят
о том, что взрослый человек воспринимает время довольно точно.

Больше ошибок, чем при восприятии времени, возникает в процессе
отражения человеком скорости движения объектов, кроме тех случаев, когда
воспринимающий имеет специальную подготовку. Добавим к этому, что очень
быстрые и очень медленные движения не воспринимаются совсем.

Свойства восприятия формируются в практической деятельности человека, он
постепенно овладевает умением достаточно полно и точно воспринимать
окружающую действительность.

Для детей, например, характерна малая детализированность восприятия,
неполнота отражения. Дети выделяют в каждой ситуации те предметы,
которые сами по себе приковывают их внимание своей необычной формой,
яркой окраской, блеском и т. п. Выделение отражаемых предметов из всего
многообразия постоянно действующих раздражителей происходит у детей не
по их объективной значимости в ситуации (как это в большинстве случаев
бывает у взрослых людей), а по чисто внешним признакам. Так, ребенок
может не заметить присутствия людей, их действий, но воспринять
несущественные детали, такие, например, как блестящая дверная ручка.

Значительно хуже взрослых людей дети воспринимают пространственные
свойства предметов. Если взрослый человек оценивает длину линий с
точностью до 0,01 их длины, то дети 3—4 лет — с точностью, «е
превышающей 0,05. Еще больше ошибок дети допускают при восприятии
времени.

Задержки в психическом развитии служат для ребенка препятствием в
совершенствовании процессов восприятия. Последствия стойкого отставания
могут проявляться всю жизнь, как это имеет место у взрослых олигофренов.

Зрительное восприятие у умственно отсталых людей имеет свою специфику.
Характерными его особенностями являются замедленность и относительное
уменьшение количества воспринимаемых объектов в единицу времени. Многие
исследователи объясняют эти свойства низким темпом микродвижений глаз. В
условиях кратковременной экспозиции или быстро меняющейся ситуации
умственно отсталые люди воспринимают меньше опознавательных признаков
объектов по сравнению с нормально развитыми в психическом отношении
людьми. Замедленность и нечеткость восприятия проявляются также в
недостаточном отражении конструкции и пропорций предметов, их
расположения в пространстве. Многие умственно отсталые люди не только
плохо улавливают оттенки цветов, но часто ошибаются в их названии.
Существует не . лишенное оснований предположение о замедленности и
других видов восприятия, в том числе слухового.

Различия в особенностях восприятия создают иногда необходимость в
проведении специального исследования для выяснения вопроса о том, мог ли
данный человек правильно воспринимать конкретные явления в конкретных
условиях.

Полученная в результате деятельности органов чувств информация
закрепляется и сохраняется в виде представлений памяти. Возможность
давать показания об имеющих значение для дела обстоятельствах находится,
следовательно, в зависимости не только от способности правильно
воспринимать явления окружающей действительности, но и от свойств памяти
человека. Не все, что было когда-то воспринято, может быть в дальнейшем
воспроизведено с большей или меньшей точностью.

Не останавливаясь на подробной характеристике отдельных видов памяти,
рассмотрении психофизиологических механизмов ее функционирования,
ограничимся только указаниями на некоторые ее проявления, наиболее
важные для практики судебно-психологической экспертизы.

Большое значение имеют накопленные в психологии факты, говорящие о
постепенности, последовательности онтогенетического (.прижизненного)
развития памяти как одного из важнейших компонентов познавательной
деятельности.

Существует житейское представление, что самой лучшей памятью обладают
дети и с годами память только ухудшается. С этим утверждением нельзя
полностью согласиться.

Оно отражает только одну сторону детской памяти. Действительно,
пластичность высшей нервной деятельности, свойственная детскому
возрасту, проявляется в способности к быстрому и прочному запоминанию. В
этом заключается, но этим же и ограничивается основное преимущество
памяти детей.

Процесс запоминания у детей еще не организован; поэтому в памяти
сохраняются преимущественно случайные впечатления, наиболее яркие, с
точки зрения ребенка, события, нередко занимающие в ситуации совершенно
незначительное место. Удельный вес механического запоминания у детей
намного выше, чем у взрослых людей. Содержание памяти дошкольника можно
представить как набор ярких, образных, но логически мало связанных друг
с другом картин. Дошкольник способен хорошо запомнить чем-то поразившие
его действия окружающих людей или высказывания, имеющие конкретное
содержание, но он почти не в состоянии сохранить в памяти логическую
последовательность событий, требующих понимания их внутреннего
отвлеченного смысла.

Развитие мышления придает памяти качественно новые свойства,
способствует формированию смыслового запоминания, открывает возможности
сохранения в памяти абстрактных понятий и идей. Начало интенсивного
развития и совершенствования смыслового запоминания обычно бывает
связано с наступлением периода обучения; поэтому память школьника год от
года меняется, постепенно приобретая качества памяти взрослых людей.

В ходе развития познавательной деятельности претерпевают изменения уже
сложившиеся представления памяти. Сохранение полученной информации —
динамический процесс. Достаточно подвергнуть анализу собственные
воспоминания детства, чтобы увидеть, как одни из них постепенно
стираются, делаются все более туманными и расплывчатыми, другие же,
наоборот, постепенно обогащаются и углубляются. Обогащение представлений
памяти происходит не только в результате припоминания новых деталей и
подробностей, но и за счет установления связей между событиями далекого
прошлого и накопленным с тех пор жизненным опытом, углубления’ понимания
сущности событий, их внутреннего содержания. Не исключено, что при этом
представления о каком-то конкретном факте дополняются деталями,
заимствованными из других, более поздних воспоминаний. Динамичность
процесса сохранения представлений памяти можно наблюдать и на более
коротких, чем годы и десятилетия, периодах времени.

Из числа явлений памяти ближе всего к восприятию находится узнавание. Мы
уже говорили, что в осмысленном восприятии всегда есть момент узнавания.
По сложившейся в психологии традиции, узнавание принято считать
относительно простым процессом памяти, требующим меньшей психической
активности, чем, например, воспроизведение. Из этого, однако, не
следует, что узнавание — элементарный акт. Существует несколько уровней
узнавания, и человек не всегда в состоянии безошибочно узнать то, что он
когда-то в прошлом воспринимал.

Один из уровней узнавания характеризуется возникновением смутного
чувства знакомости объекта или ситуации, но невозможностью его полного
отождествления с имеющимися представлениями памяти. На этом уровне
обычно происходит узнавание объектов, с момента восприятия которых
прошло много времени или воспринимавшихся поверхностно,
недифференцированно. Иногда чувство знакоместа возникает и по отношению
к совершенно новым, никогда прежде не воспринимавшимся раздражителям.

Способность к узнаванию не одинакова у людей разного возраста,
жизненного опыта, интеллектуального развития. Более того, среди
совершенно полноценных в интеллектуальном отношении людей можно
встретить лиц, часто допускающих ошибки именно в узнавании. Иногда это
свойство проявляется избирательно: ошибки возникают более или менее
систематически при узнавании объектов строго определенной категории.

Более сложным процессом памяти является активное воспроизведение —
«оживление» представлений памяти в отсутствие раздражителя. Многое из
того, что человек способен правильно узнать, он не в состоянии
воспроизвести.

У некоторых людей в процессе воспроизведения представлений памяти
обнаруживается тенденция дополнять их элементами образов воображения, т.
е. повышенная склонность к фантазированию. Для подобных людей подлинные
представления памяти служат как бы отправной точкой или поводом для
создания множественных образов, имеющих отдаленное отношение « реальным
фактам, хотя сами эти образы могут субъективно приниматься человеком за
воспоминания о чем-то действительно существовавшем. Пусковым механизмом
воспроизведения с элементами фантазирования могут служить разные
обстоятельства, начиная от сознательно или бессознательно преследуемой
цели ввести слушателя в заблуждение и кончая специфическими
характерологическими особенностями, содержанием интересов человека,
укоренившимися у него привычками и т.п. Повышенная склонность к
фантазированию может иметь локальный характер. т.е. проявляться только
при воспроизведении представлений памяти, относящихся к узкому кругу
явлений действительности.

Отрицательное влияние на точность и полноту воспроизведения оказывает
повышенная внушаемость, выражающаяся в способности без критики
подчиняться чужому влиянию. Особенно подвержены этому люди, неуверенные
в себе, излишне доверчивые, мнительные. Иногда повышенная внушаемость
.проявляется как одно из следствий отставания в психическом развитии.

В старческом возрасте происходит постепенное ухудшение памяти. Оно имеет
свои закономерности. В частности, новая информация забывается раньше
старой. Человек может, например, не помнить событий вчерашнего дня, но
сохранять представления памяти, сформировавшиеся десятки лет назад.
Отвлеченные, опосредствованные только словом идеи забываются раньше
конкретных, наглядных образов.

Особой, не часто встречающейся формой проявления памяти следует назвать
эйдетизм. Это специфический вид образной памяти, в большинстве случаев
зрительной. Физиологическая основа эйдетизма — длительное остаточное
возбуждение анализатора. Психологически эйдетическая память выражается в
том, что человек как бы продолжает видеть предмет, уже не оказывающий в
данный момент непосредственного воздействия на зрительный анализатор. В
отличие от последовательных образов представления эйдетической памяти
могут произвольно воспроизводиться спустя значительное время после
восприятия. Реже встречаются случаи слухового эйдетизма. Эйдетизм не
зависит ни от жизненного опыта человека, ни от его интеллектуального
развития. Явления эйдетизма можно наблюдать как у психически здоровых
людей, так и у олигофренов, больных шизофренией и другими психическими
заболеваниями. Давно сделался классическим в психологии пример
слабоумного сына сторожа одного большого лондонского кладбища. Мальчик,
не сумевший овладеть даже основами грамоты, ежедневно вместе с отцом
обходил кладбище. Во время прогулок отец читал ему надписи на могильных
плитах. Вскоре обнаружилось, что мальчик дословно помнит текст каждой из
нескольких тысяч эпитафий и может в любой момент воспроизвести его. По
всей вероятности, этому мальчику были присущи черты слухового эйдетизма.

Эйдетическая память чаще встречается у детей; именно поэтому
свидетельские показания некоторых несовершеннолетних поражают такой
полнотой, точностью, обилием деталей, что вызывают некоторое недоверие.
В подобных случаях задачей судебно-психологической экспертизы может
служить обнаружение зрительного или слухового эйдетизма.

О конкретном содержании представлений памяти человека, о том, что он
помнит и что забыл, окружающие узнают преимущественно из его
высказываний. Внешняя речь (устная или письменная) бодрствующего
человека постоянно находится под контролем сознания, поэтому человек
волен вкладывать в свои высказывания то или иное содержание, облекать
его в наиболее удобную для себя форму, умалчивать о том, что он
действительно помнит, и рассказывать о событиях, не имевших места на
самом деле.

Из сказанного вытекает принципиально важное положение: установление
подлинного конкретного содержания памяти не может быть объектом
экспертного исследования. Современная наука не располагает методами
прямого выявления и анализа представлений памяти человека во всей их
полноте. Нельзя перед экспертизой ставить вопросы о том, например,
правильно ли человек узнал предъявленный ему объект или узнавание было
ложным, соответствует ли действительности сообщение о событиях,
свидетелем которых он был, и т. п.

Однако выявленные путем специального психологического исследования
индивидуальные качественные характеристики памяти человека, такие,
например, как сильная склонность к фантазированию, наличие явлений
эйдетизма, повышенная внушаемость и т. п., могут быть использованы
следствием или судом при оценке достоверности свидетельских показаний.

Свидетельские показания всегда облечены в словесную форму. Поэтому,
говоря о способности свидетелей и потерпевших давать правильные
показания, мы постоянно подразумеваем, что одним из важнейших признаков
этой способности является достаточный для полного и точного изложения
воспринятой и сохраненной информации уровень овладения речью. Хотя и не
часто, но даже у взрослых людей можно наблюдать такую бедность
словарного запаса, неумение последовательно излагать события, что
закрадывается сомнение в их способности передавать известные им
сведения, Слабое развитие речи может обусловливать непроизвольное
искажение информации.

Правильность показаний малолетних свидетелей и потерпевших в еще большей
степени зависит от уровня развития у них различных видов речи. У детей
дошкольного возраста сильно выражено расхождение между разговорной и
понимаемой речью, которая у них всегда богаче. Относительное, равновесие
между разговорной и понимаемой речью достигается в первые годы обучения
в школе. Заметно у маленьких детей преобладание диалогической речи над
монологической. Ребенок ,раньше выучивается отвечать на вопросы, вначале
очень лаконично, одним-двумя словами, потом более развернуто и подробно,
и только после этого вырабатывает умение связно, логически
последовательно излагать свои мысли в форме монолога. Даже
незначительные временные задержки в психическом развитии сказываются на
темпе формирования способности ребенка к произвольной монологической
речи. Испытывая затруднения в речевом общении, дети нередко стремятся
свести его к односложным утвердительным или отрицательным ответам, не
всегда вдумываясь в содержание вопросов. Это свойство детей — одна из
причин, диктующих необходимость фиксировать показания детей дошкольного
и младшего школьного возраста не только точно по содержанию, но и
дословно по форме.

Знакомясь с одним уголовным делом, мы обнаружили протокол свидетельских
показаний шестилетней девочки, начинавшийся словами: «по существу
заданных мне вопросов могу сообщить следующее…». Не надо быть
психологом, чтобы понимать, что в такой форме девочка, конечно,
показаний не давала. По другому делу свидетельницей была семилетняя
ученица первого класса, успевшая обратить на себя внимание учителей
слабым, по сравнению с одноклассниками, развитием речи. Тем не менее
показания этой девочки в материалах уголовного дела были представлены
протоколами «монологов», объемом в 5—6 страниц машинописного текста.
Следует ли говорить, что способность семилетней свидетельницы, несколько
отстающей в развитии от сверстников, давать такие развернутые показания
вызывает сомнение.

Исследование в рамках судебно-психологической экспертизы особенностей и
уровня развития речи свидетелей и потерпевших как одной из высших
психических функций может дать результаты, важные для решения вопроса об
их способности давать правильные показания.

Поводами для назначения судебно-психологической экспертизы способности
правильно воспринимать важные для дела обстоятельства и давать о них
показания могут служить:

а) данные о личности свидетеля или потерпевшего: его возраст, профессия,
уровень интеллектуального развития, степень овладения речью,
характерологические особенности и др.;

б) основанные на анализе условий восприятия (быстротечность событий,
психическое и физическое состояние субъекта в момент восприятия)сомнения
в способности конкретного лица воспринимать те или иные обстоятельства;

в) данные о характере воспринимавшегося раздражителя (сила—слабость);

г) принципиальное несовпадение содержания показаний свидетеля или
потерпевшего с другими материалами дела.

В качестве типовых вопросов можно рекомендовать следующие:

1. Учитывая индивидуальные особенности зрения (или других органов
чувств) подэкспертного и конкретные условия, в которых происходило
событие (указать, какое), мог ли подэкспертный правильно воспринимать
важные для дела обстоятельства?

2. Обладает ли подэкспертный абсолютной чувствительностью зрительного
(или другого) анализатора, необходимой для восприятия раздражителя
(указать, какого) в имевших место условиях?

3. Обладает ли подэкспертный разностной чувствительностью зрительного
(или другого) анализатора, достаточной, чтобы в имевших место условиях
восприятия ощутить изменения в силе раздражителей?

4. Имеются ли у подэкспертного признаки повышенной склонности к
фантазированию?

5. Имеются ли у подэкспертного признаки повышенной внушаемости?

6. Имеются ли у подэкспертного признаки эйдетической памяти?

7. Может ли подэкспертный, учитывая уровень развития у него речи, давать
правильные показания?

В следственной и судебной практике имеются примеры проведения экспертных
психологических исследований, близких по направленности к указанным
вопросам.

По уголовному делу об изнасиловании несовершеннолетней потерпевшей была
девятилетняя Н. На предварительном следствии девочка заявила, что
напавший на нее преступник был приблизительно ровесником ее отца (т. е.
ему было около 35 лет). Из материалов дела усматривалось, что
преступление мог совершить молодой человек 17 лет; этому предположению
противоречило только показание девочки о возрасте преступника.

Следователь совершенно справедливо усомнился в способности девятилетней
девочки точно определить по внешнему виду возраст взрослого человека,
тем более в момент нападения. Руководствуясь этими соображениями,
следователь назначил комплексную психолого-психиатрическую экспертизу и
поставил перед экспертами вопрос: «Способна ли несовершеннолетняя Н.
правильно воспринимать такие важные для дела обстоятельства, как возраст
напавшего на нее насильника?»

Заметим, что вопрос имеет сугубо психологическое содержание и никакого
отношения к психиатрии не имеет. Перед экспертами ставилась задача —
определить зависящую прежде всего от возраста конкретную индивидуальную
особенность восприятия психически здоровой девочки. Правильнее было бы
поставить вопрос в более общей форме: способна ли Н. точно оценивать
возраст взрослых людей на основе восприятия их внешности?

Чтобы ответить на поставленный вопрос, достаточно было провести не очень
сложное экспериментальное исследование и воспользоваться имеющимися в
психологической литературе данными. Ответ, каким бы он ни был —
положительным или отрицательным, не исключает возможности правильного
определения возраста в конкретном случае, но отрицательный ответ
указывает на меньшую вероятность этого факта, что, несомненно, имеет
значение при оценке следователем достоверности показаний девочки.

К сожалению, эксперты пошли другим путем и дали удивительный своим
полным несоответствием содержанию вопроса «психиатрический» ответ: «Н.
психическим заболеванием не страдает, психическое развитие ее
соответствует возрасту». Ответ, конечно, не мог рассеять сомнений
следователя и был совершенно бесполезен.

Обратимся к другому случаю. Он может служить полезным примером
обоснованного назначения именно судебно-психологической экспертизы для
решения вопроса о способности потерпевшей правильно .воспринимать важные
для дела обстоятельства и давать о них показания.

Уголовное дело было возбуждено в связи с заявлением Н. о том, что в
отношении ее восьмилетней племянницы Л. на протяжении двух лет сожитель
матери девочки А. систематически совершает .развратные действия.

На первых допросах девочка сообщила следователю о том, что делает с ней
А., когда они остаются вдвоем. Из рассказа было видно, что действия А.
могут быть квалифицированы как развратные. Сам А. упорно и категорически
отрицал совершение чего-либо предосудительного в отношении девочки. В
дальнейшем девочка изменила показания и стала говорить, что действий, о
которых она сообщила ранее, А. не совершал. Появилось нечто новое и в
поведении девочки: она не так свободно, как прежде, разговаривала со
следователем, сделалась пугливой, настороженной, застенчивой. Ее
показания оказались противоречивыми и во многом взаимоисключающими друг
друга.

В ходе предварительного следствия была проведена амбулаторная
судебно-психиатрическая экспертиза. В ее заключении было отмечено, что
девочка психическими заболеваниями не страдает, ее психическое развитие
соответствует возрасту.

Дело было направлено в суд, который возвратил его на доследование с
указанием на необходимость проведения судебно-психологической
экспертизы.

Действительно, если проанализировать это уголовное дело, становится
ясно, что его психологическая подоплека несколько сложнее, чем может
показаться на первый взгляд.

Психологами не раз отмечалось, что в период полового созревания
некоторые дети склонны приписывать сексуальную направленность самым
обычным действиям окружающих, придавать им особое значение, субъективно
эротизировать малейшие проявления ласки взрослых людей противоположного
пола.

Начало полового созревания, или, точнее, время, предшествующее бурным
физиологическим и психологическим сдвигам пубертатного периода, трудно
уловимо даже в его биологическом выражении; еще труднее определить
момент, когда происходят свойственные этому периоду изменения в
психическом облике ребенка, в появлении у него, в частности, интереса к
сексуальным вопросам.

История уголовного процесса знает печальные примеры привлечения
невиновных людей к уголовной ответственности за совершение половых
преступлений на основании искажающих истину показаний несовершеннолетних
потерпевших. Многих из них невозможно упрекнуть в неискренности: они
глубоко верили в правдивость своих показаний. Заблуждения детей имели
две главные причины.

Первая из них заключается в неправильном осознании чужих действий,
которое направляло ход мыслей, анализ ситуации по неверному пути. В
результате дети «домысливали» то, чего не было, или до неузнаваемости
преувеличивали имевшие место события. Как правило, изучение этих детей
показывало, что пробудившиеся у них сексуальные интересы сочетаются с
большой впечатлительностью, мнительностью, слабо регулируемым
воображением.

Другая причина кроется во внушающем воздействии на детей со стороны
взрослых. Расспрашивая о подробностях поведения заподозренных в
совершении половых преступлений людей, заставляя многократно повторять
рассказы об одних и тех же событиях, задавая уточняющие вопросы,
родители или представители следственных и судебных органов невольно
фиксируют внимание ребенка на тех или иных фактах, заставляют искать в
них какое-то особое содержание и нередко, сами того не желая, возбуждают
у детей сексуальные интересы. Многократное повторение неосторожно
сформулированных вопросов может постепенно убедить ребенка в том, что
действия, о которых его расспрашивают, совершались на самом деле.
Благодатной почвой для внушающего воздействия взрослых может оказаться
свойственная многим детям повышенная внушаемость.

На примерах прошлого мы убеждаемся, что при исследовании показаний
потерпевших или свидетелей не всегда достаточно ограничиться оценкой
только их способности к правильному сенсорному отражению явлений
действительности. .Исходя из общеизвестного ,в психологии положения об
осознанности, осмысленности восприятия, иногда очень важно выяснить, как
человек понимал содержание воспринимаемых событий.

Обстоятельства анализируемого нами дела таковы, что они позволяют
сделать ряд предположений. В момент совершения инкриминируемых А.
действий девочка могла не осознавать их сексуальной направленности, но
правильно запечатлеть сами поступки, не придавая им особого значения. В
таком случае необходимо признать, что она была в состоянии правильно
воспринимать важные для дела обстоятельства и давать о них показания,
поскольку для доказательства вины А. было достаточно установления самого
факта совершения действий.

Но могло быть и так, что девочка, имея повышенный интерес к сексуальным
вопросам и склонность к фантазированию, неправильно истолковала действия
обвиняемого, придала им новое содержание, добавила детали, подсказанные
воображением. Следовательно, установление у девочки в результате
психологического исследования склонности к фантазированию на сексуальные
темы могло служить одним из доказательств, заставляющих сомневаться в
справедливости ее первых показаний.

Изобличающие А. показания могли явиться результатом внушающего
воздействия на девочку со стороны ее тетки, недоброжелательно
относившейся к обвиняемому, стремившейся разрушить отношения,
существовавшие между ним и ее сестрой. Под влиянием тети девочка могла
переосмыслить поведение А., и тогда в ее памяти «а первый план выступили
бы подробности, отвечающие этому осознанию и подтверждающие новое
отношение к ним. Поэтому возникает вопрос, не отличается ли девочка
повышенной внушаемостью.

Наконец, отказ девочки от показаний, данных на первых допросах, мог быть
результатом борьбы между ее тетей и матерью, по-разному заинтересованных
в исходе уголовного дела. Девочка могла, например, испугавшись угроз,
изменить показания по требованию матери.

Когда была назначена судебно-психологическая экспертиза, перед экспертом
были поставлены следующие вопросы:

1. Имеются ли у Л. признаки повышенной внушаемости?

2. Имеется ли у Л. повышенная склонность к фантазированию?

3. Имеется ли у Л. не соответствующий ее возрасту интерес к сексуальным
вопросам?

Эксперт не ограничился только беседой с девочкой, как это иногда бывает
при проведении судебно-психологической экспертизы, но провел также
экспериментальное исследование. Испытуемой было предложено несколько
заданий (классификация предметов, метод пиктограмм и др.). Во время их
выполнения экспериментатор неоднократно вмешивался в работу, пытаясь
разными способами навязать свое решение, заставить девочку отказаться от
самостоятельно выбранного плана действий. Было обнаружено, что
испытуемая в достаточной для своего возраста степени способна
противостоять внушающему воздействию.

Испытуемую попросили самостоятельно составить рассказ по картинке и
пересказать содержание известной ей сказки. Анализ результатов
выполнения обоих заданий позволил установить, что воображение у девочки
развито нормально и повышенной склонности к фантазированию она не
обнаруживает. Специально направленная и заранее спланированная беседа с
девочкой показала, что интереса к сексуальным вопросам она не только не
имеет, но вообще ничего не знает об этой стороне жизни.

В заключении эксперта, кроме ответов на вопросы, содержались
многочисленные ссылки на полученные экспериментальным путем или в беседе
факты, заставляющие сделать тот или иной вывод.

Заключение судебно-психологической экспертизы послужило одним из
доказательств, подтверждающих правильность первоначальных показаний
потерпевшей. А. было предъявлено обвинение в совершении развратных
действий. Суд согласился с квалификацией действий А. и вынес
обвинительный приговор.

Возможно, по делу А. и не потребовалось бы проводить
судебно-психологическую экспертизу. Но перед началом очной ставки между
обвиняемым и потерпевшей А. весьма решительно пригрозил девочке сурово с
ней расправиться, если она будет продолжать давать изобличающие его
показания. По всей вероятности, именно это в первую очередь заставило
девочку изменить показания.

Приведенный пример подтверждает, как нам кажется, мысль о том, что
понятие способности правильно воспринимать важные для дела
обстоятельства и давать о них показания не может быть сведено к
представлению о возможности формального отражения отдельных
раздражителей, обусловленной особенностями и состоянием органов чувств
человека. Это понятие имеет несравненно более широкое содержание.

Мы уже неоднократно говорили о необходимости учитывать степень
осмысленности восприятия, от которой во многом зависит точность и
полнота отражения фактов действительности. Современный электронный
прибор может восприниматься ребенком просто как металлический ящик,
имеющий форму, размер и цвет; взрослым человеком — как техническое
устройство неизвестного назначения и, наконец, специалистом в области
электронной техники — как прибор совершению определенной системы и
назначения. В зависимости от того, какие факты интересуют следствие или
суд, какую информацию они пытаются получить, каждый из названных уровней
отражения может быть оценен как достаточный или недостаточный для
правильного восприятия важных для дела обстоятельств.

Необходимо подчеркнуть, что речь может идти не только о правильном
восприятии чувственно познаваемых материальных объектов, но и об
отражении внутреннего содержания жизненных ситуаций, действий людей,
позволяющих судить об их целях и намерениях, сознавать их значение.

Показателен в этом отношении пример судебно-психологической экспертизы
четырехлетней свидетельницы А..

Из материалов уголовного дела и постановления о назначении
судебно-психологической экспертизы было известно, что в присутствии А.
сожитель ее матери, находившийся в нетрезвом состоянии, затеял ссору и
нанес матери девочки две оказавшиеся смертельными колото-резаные раны в
спину и грудь. А. была единственным непосредственным очевидцем
преступления.

На разрешение экспертизы были поставлены вопросы:

1. Учитывая возраст и состояние умственного развития А., каким
образом она могла понимать содержание происходящих на ее глазах событий?

2. Учитывая возраст и состоящие умственного развития А., могла ли она
понимать, что в ее (присутствии совершается убийство?

Содержание вопросов не оставляет сомнений в том, что следствие
интересовало, была ли способна девочка правильно, осмысленно
воспринимать важные для дела обстоятельства.

Экспертом было проведено разностороннее и глубокое исследование
психологических особенностей девочки, включавшее в себя наблюдение за
поведением А. в детском саду, беседу с ней,
экспериментально-психологическое обследование, беседы с лицами из
ближайшего окружения девочки, изучение материалов уголовного дела.

Прежде всего мы хотели бы обратить внимание на квалифицированное
экспериментально-психологическое обследование индивидуальных
особенностей восприятия А., степени осмысленности этого процесса и
предпринятый экспертом анализ полученных результатов с позиций
современных научных данных о специфике детского восприятия. Экспертом
использовано для анализа известное положение о трех сменяющих друг друга
в процессе психического развития уровнях восприятия ребенком сложных
объектов: перечислении, основанном на фрагментарном узнавании отдельных
предметов; описании, отражающем функциональные связи между предметами;
истолковании, выражающемся в способности ребенка устанавливать
логические, смысловые связи между воспринимаемыми объектами.

Девочке было предложено дать описание трех сюжетно не связанных картинок
и четырех серий картинок, изображающих последовательное развитие
событий. В заключении экспертом были приведены результаты обследования
девочки с многочисленными примерами из протоколов экспериментов,
подтверждающими каждое суждение эксперта.

Полученные экспериментальным путем данные позволили эксперту составить
ясное представление об особенностях психического развития испытуемой и с
учетом этих необходимых сведений подвергнуть ретроспективному
психологическому анализу характер и содержание восприятия девочкой
разыгравшихся на ее глазах событий.

Итоговую часть заключения экспертизы мы приводим полностью:

«На основании всего проведенного обследования мы заключаем, что общий
уровень психического (в том числе — интеллектуального) развития А.
соответствует ее возрасту. В частности, обследование показало, что наша
испытуемая способна к адекватному восприятию относительно простых и
знакомых ей ситуаций. Однако само это восприятие обладает некоторыми
особенностями, которые проявляются на уровне истолкования ситуации.
Наиболее значимыми для целей экспертизы являются:

а) установление прямых, нередко случайных, основанных на субъективном
впечатлении отношений между предметами « явлениями;

б) выделение эпизодов из целостной ситуации на основании эмоциональной
их окраски;

в) объяснение ситуации на основе практического опыта.

Полученные выводы находятся в согласии с данными детской психологии о
том, что в простейших случаях даже самые маленькие дети улавливают
объективные связи между явлениями, а дети дошкольного возраста могут
высказывать правильные логические суждения и делать относительно верные
выводы, решая задачи, знакомые им по содержанию и условиям. При этом
подчеркивается практическое происхождение предметных или, как их иногда
называют, функциональных понятий: «первые проблески детского мышления
носят …сугубо практический характер и непосредственно связаны с
предметными действиями ребенка» («Психология детей дошкольного
возраста», М., 1964, стр. 203). Ребенок выделяет в явлении прежде всего
признак, получивший в его опыте наиболее сильное практическое
подкрепление (главным образом в игровой, бытовой или конструктивной
деятельности). При встрече с незнакомым объектом, не умея вычленить в
нем существенные или основные признаки, ребенок «выхватывает» из этого
объекта любые, наиболее акцентированные, с его точки зрения, детали. По
таким случайным чертам ребенок судит о том или ином явлении.

Чрезвычайно иллюстративным в отношении сказанного является уровень
обобщения испытуемой понятия «мама», выраженный ею следующим образом: «У
меня была мама Зоя… теперь — тетя Галя… Я подумаю-подумаю и тоже
буду называть ее мамой: она мне все делает, покупает…». И девочка
легко и быстро стала называть мамой «новую маму».

Что касается понимания испытуемой конкретной ситуации убийства, то на
основании уже выделенных нами особенностей восприятия ею ситуаций
приходится сомневаться в полном ее осмыслении девочкой, так как,
во-первых, понимание ситуации зависит от практического опыта ребенка и,
во-вторых, выделение значимых моментов в ситуации, особенно
динамической, происходит на основании эмоционального отношения к ним или
иногда не совсем оправданного перенесения на нее ранее полученных
знаний. Практически исключено, чтобы в жизненном опыте А. закрепилось
оперирование понятием «убийство» со всеми его причинно-следственными
связями. Однако практически любой ребенок, тем более хорошо знающий, что
такое драка, мгновенно понимает эмоционально значимую связь «удар—боль».
Поэтому самое главное, что всегда рассказывала девочка, вспоминая об
эпизоде, — это то, что «мама кричала: ей было больно».

Об отсутствии полного понимания происшедшего как трагического и
необратимого говорят также последующее поведение девочки и отдельные ее
высказывания.

Выводы:

1. Учитывая возраст и состояние умственного развития А., эксперт
приходит к выводу о том, что девочка могла понимать происходящее на ее
глазах лишь на основе своих практических познаний и устанавливать
доступные ей прямые связи, например: «удар предметом — боль».

2. Учитывая возраст и состояние умственного развития А., эксперт
приходит к заключению, что ссору и драку между матерью и ее сожителем
воспринимать как убийство девочка не могла».

Как видно из примеров, судебно-психологическая экспертиза способности
свидетелей и потерпевших воспринимать важные для дела обстоятельства и
давать о них правильные показания не имеет ничего общего с идеей
проверки экспертами достоверности свидетельских показаний. От этого
значение судебно-психологической экспертизы только увеличивается, так
как в полном соответствии с нормами действующего
уголовно-процессуального закона она может пополнить новыми данными
доказательства, имеющиеся в распоряжении следственных органов и суда.

Глава IV

СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА ПОТЕРПЕВШИХ ПО ДЕЛАМ ОБ ИЗНАСИЛОВАНИИ

Судебно-психологическая экспертиза может быть рекомендована при
расследовании и судебном разбирательстве некоторых уголовных дел об
изнасиловании.

Согласно ст. 117 УК РСФСР половое сношение, совершенное с использованием
беспомощного состояния потерпевшей, признается изнасилованием.
Определение следственными и судебными органами беспомощного состояния
потерпевшей иногда затрудняется тем, что пассивное поведение женщины,
отсутствие в ее действиях явных признаков сопротивления посягательствам
на ее половую неприкосновенность в одних. случаях свидетельствует о
согласии на вступление в половое сношение, в других является следствием
беспомощного состояния.

Для устранения произвольности в толковании понятия беспомощного
состояния Пленум Верховного Суда СССР в постановлении №. 2 от 25 марта
1964 г. «О судебной практике по делам об изнасиловании» указал, что
«изнасилование следует признавать совершенным с использованием
беспомощного состояния потерпевшей в тех случаях, когда она в силу
своего физического или психического состояния… не могла понимать
характера и значения совершаемых с нею действий или не могла оказать
сопротивления виновному».

Многие ученые предлагали различные варианты классификации причин, видов
и форм беспомощного состояния потерпевших. Л. А. Андреева полагает, что
существует три вида беспомощного состояния: «1) бессознательное
состояние (к нему примыкает душевная болезнь, когда лицо не отдает
отчета ,в своих действиях и не может руководить ими); 2) состояние
физической беспомощности (болезнь); 3) состояние,. при котором
беспомощность обусловлена обстановкой (групповое изнасилование в
уединенном месте)». На неполноту этой лишенной единого критерия
классификации, предложенной Л. А. Андреевой, справедливо указывает А. Н.
Игнатов.

Принцип деления беспомощного состояния на физическое и психическое
предложен Я. М. Яковлевым. Причинами психически беспомощного состояния
он считает душевную болезнь, бессознательное состояние и малолетний
возраст потерпевшей. Этот перечень можно продолжить, указав на
аффективные состояния, характерологические особенности потерпевшей,
объем и содержание ее жизненного опыта и. знаний, которые не всегда
пропорциональны возрасту, и некоторые другие причины.

Наиболее полная характеристика форм беспомощного состояния дана в уже
упоминавшейся работе А. Н. Игнатова, который считает, что оно .может
выражаться: 1) в неспособности женщины осознавать явления окружающей
действительности; 2) в неспособности правильно оценивать ситуацию и
социальное значение происходящего; 3) в отсутствии у потерпевшей
способности выражать свою волю; 4) в неспособности оказывать
сопротивление насильнику ввиду физического состояния (наличие физических
недостатков, соматических, заболеваний, алкогольного опьянения и т. п.).
Первые три пункта разработанной А. Н. Игнатовым классификации раскрывают
различные стороны психической беспомощности. Одни ее виды встречаются
только у лиц, страдающих психическими заболеваниями или временными
болезненными расстройствами психической деятельности, другие (как,
например, неспособность правильно оценивать социальное значение
происходящего, понимать цели действий окружающих людей) могут при
определенных условиях наблюдаться и у психически здоровых людей.

Понимание сущности явлений действительности достигается в результате
сложной аналитико-синтетической деятельности мозга, сопоставления
получаемой в конкретной ситуации информации с уже имеющимися знаниями и
представлениями. Качество и глубина понимания зависят от особенностей
всего комплекса процессов и операций, составляющих познавательную
деятельность человека, запаса знаний, эмоционального состояния в момент
восприятия событий и т. п. Отсутствие понимания человеком внутреннего
содержания ситуации, в которую он вольно или невольно включен,
практически исключает возможность поведения, последовательно адекватного
этой ситуации. Применительно к потерпевшим по делам об изнасиловании
следует сказать, что непонимание ими значения совершаемых с ними
действий неизбежно приводит к тому, что они не могут сознательно
оказывать сопротивление.

Как на один из основных факторов, обусловливающих неспособность
психически здоровых потерпевших понимать значение совершаемых с ними
действий, в первую очередь обычно указывают на малолетний возраст. Г. Н.
Мудьюгин и Ю. А. Шубин отмечают, что неспособность девочек моложе 7—8
лет понимать характер и значение совершаемых с ними действий на практике
никогда не вызывает сомнений, но уже в отношении девочек 9—12 лет этот
вопрос приходится специально выяснять. Еще сложнее определить уровень
понимания важных для дела обстоятельств потерпевшими старше 12 лет.
Поэтому следует согласиться с мнением, что для правильного понимания
состояния потерпевшей «надо учитывать не только возраст, но и
обстановку, в которой воспитывалась потерпевшая, степень ее
осведомленности о половых отношениях людей и т.д.». Даже согласие
несовершеннолетних потерпевших на вступление в половое сношение не
снимает автоматически вопроса о понимании значения того, на что они
соглашаются, так как это значение может осознаваться недостаточно полно
или в искаженном виде. Однако и самое полное понимание потерпевшей
характера и значения совершаемых с нею действий не говорит о столь же
полной способности оказывать сопротивление виновному. Каждый из этих
вопросов, безусловно связанных между собой, сохраняет тем не менее
обособленность и самостоятельность.

Чем старше несовершеннолетняя потерпевшая, тем больший удельный вес при
определении беспомощного состояния приобретает исследование ее
индивидуально-психологических особенностей и их влияния на поведение
потерпевшей, в конкретной ситуации. Именно эти соображения заставляют
говорить о практической пользе судебно-психологической экспертизы.

Экспертное психологическое исследование в подобных случаях должно
включать в себя такие разделы, как изучение динамики психического
развития подэкспертной (на основе анализа, анамнестических сведений), ее
характерологических особенностей, состояния умственного развития, круга
интересов, устойчивых мотивов поведения. Центральное место занимает
ретроспективный психологический анализ поведения потерпевшей в ситуации,
составляющей содержание уголовного дела. Важным дополнением может
служить исследование глубины эмоциональных реакций потерпевшей на
происшедшее, постситуационного осознания событий. Ретроспективный
психологический анализ может выполнить свою роль, если он сохраняет
связь с научно установленными общими психологическими закономерностями.
Совокупность всех полученных в ходе исследования данных открывает перед
экспертом возможность сделать вывод о том, как отражались в сознании
потерпевшей те или иные события, чем она руководствовалась в своих
действиях, —- а это фактически и является ответом на вопрос, понимала ли
она характер и значение совершаемых с нею действий и могла ли оказывать
сопротивление.

К сказанному необходимо добавить, что судебно-психологическая экспертиза
может проводиться в отношении потерпевших, психическое здоровье которых
не вызывает сомнения у представителей следственных и судебных органов
или признанных судебно-психиатрической экспертизой психически здоровыми.

О возможностях и некоторых характерных особенностях
судебно-психологической экспертизы дает представление следующий пример.

К пятнадцатилетним школьницам Ж. и Б., ожидавшим возле кинотеатра начала
сеанса, около 17 часов подошли взрослые мужчины А. и Д. Назвав себя
именами известных спортсменов, они предложили девушкам покататься на
машине. Ж. согласилась, а ее подруга осталась у кинотеатра. Вскоре
владелец автомобиля А. и Ж. оказались наедине, и А. предложил поехать на
квартиру, где он временно проживал, чтобы взять ключи. Когда Ж.
оказалась в квартире, она увидела, что там находятся, кроме А., еще
какие-то взрослые люди, в том числе хозяйка квартиры. А. стал
уговаривать девушку задержаться в квартире и обещал, что они поедут в
кинотеатр на следующий сеанс. Несколько раз А. пытался обнять и
поцеловать Ж., но она сопротивлялась этому и просила ее отпустить. Когда
Ж. пыталась выйти из комнаты, А. вставал на ее пути и загораживал дверь.
Наконец, А. обещал, что отпустит Ж. в половине десятого вечера, и, чтобы
удержать Ж., спрятал ее сумку, в которой лежал чужой свитер. Тогда Ж.
села на кровать и стала ждать назначенного часа, не пытаясь кричать,
звать на помощь или предпринимать какие-нибудь решительные действия.
Только однажды она попросила хозяйку квартиры сказать А., чтобы он ее
выпустил, но хозяйка отказалась это сделать. В половине десятого Ж.
вышла в туалет, находившийся во дворе, а потом направилась в сторону
улицы. В этот момент к ней подошел А. и, обняв ее за плечи, увел обратно
в дом. К этому времени на улице уже стемнело и Ж. пугала мысль о том,
что ей предстоит добираться домой за пределы города. Кроме того, Ж.
боялась, что за позднее возвращение ее накажут родители. Она надеялась,
что подруга не успеет никому рассказать, при каких обстоятельствах они
расстались, а утром Ж. предполагала сказать родителям, что переночевала
у знакомой в городе. Поэтому Ж. решила остаться ночевать в квартире,
куда ее привез А. Она вернулась, в комнату, где они были вдвоем с А., и
легла на диван, но А. сказал, что ночью вернется его товарищ, который
всегда спит на диване. Ж. перешла на кровать и легла рядом с А., который
совершил с ней половой акт. На предварительном следствии А. не отрицал
факта близости с Ж., но показал, что перед совершением полового акта Ж.
почти никакого сопротивления не оказывала, поэтому он решил, что Ж.
согласна на половое сношение. На следующее утро А. попросил Ж. сказать,
где она живет, но Ж., боясь, что А вновь ее разыщет, умышленно
неправильно назвала адрес и уехала домой.

Для выяснения вопроса о том, понимала ли Ж. значение совершаемых с нею
действий, была проведена судебно-психологическая экспертиза. Эксперт
пришел к выводу, что Ж. «понимала сущность полового акта как явления до
вступления в половое сношение, могла правильно воспринимать обстановку и
осознавать предстоящие последствия». Заключение судебно-психологической
экспертизы послужило одним, из оснований для вынесения постановления о
прекращении уголовного дела за отсутствием события преступления. Это
постановление было отменено Прокуратурой СССР с указанием на
недостаточную обоснованность заключения эксперта-психолога.

Действительно, экспертное исследование имело несколько формальный и
отвлеченный характер. Эксперт исходил из самого общего представления о
том, что каждая пятнадцатилетняя девочка, если она не отстает в
умственном развитии и окончила восемь классов, должна знать о половой
жизни. Отказавшись от использования экспериментально-психологических
методик, эксперт ограничил тем самым возможности получения данных о
некоторых сугубо индивидуальных особенностях Ж. Не в полной мере был
проанализирован и анамнестический материал. В связи с этим возникла
необходимость в проведении повторной судебно-психологической экспертизы.

На разрешение экспертов были поставлены вопросы:

1. Имеются ли у Ж. признаки умственной отсталости, не связанной с
психическими заболеваниями, и, если имеются, в чем конкретно они
выражаются?

2. Имеются ли у Ж. характерологические особенности, которые могли
повлиять на ее поведение в период общения с А.?

3. Могла ли Ж. полностью сознавать значение сложившейся ситуации,
предвидеть возможные последствия своего поведения?

Приведенные вопросы, имеющие тесную внутреннюю связь, достаточно точно
определяют задачи экспертов, ориентируя на исследование
индивидуально-психологических особенностей Ж. и выяснение возможного их
влияния на поведение Ж. в конкретной ситуации. Взятые в совокупности
ответы на каждый из трех вопросов могут дать представление о состоянии и
содержании сознания Ж. в определенный момент, что необходимо для
установления ее способности понимать характер и значение действий А. и
оказывать ему сопротивление.

Обработка анамнестических сведений, почерпнутых из уже имеющихся в
уголовном деле материалов и дополнительно собранных следователем по
просьбе экспертов, имела целью составить общую картину условий
психического развития Ж., процесса формирования ее характера, привычек,
представлений о различных сторонах жизни, устойчивых форм поведения,
интересов, системы отношений со сверстниками и взрослыми и т.п. Не имея
представления об индивидуальных особенностях подэкспертного, практически
невозможно понять психологическое содержание его поведения в
исследуемой конкретной ситуации.

О Ж. было известно, что она росла и развивалась в нормальных условиях,
ходить и говорить начала в срок. Детских дошкольных учреждений не
посещала, воспитывалась дома. Большую часть времени проводила с
бабушкой. Родители много внимания уделяли воспитанию детей, старались их
не баловать. Ж. никогда не имела карманных денег, дорогих платьев, так
как родители считали, что она еще ребенок. Отец Ж. очень вспыльчив,
горяч, в минуты гнева кричит на детей, нередко бил их. Родители
стремились воспитать в детях полное послушание, привычку беспрекословно
подчиняться старшим. С матерью Ж. была откровенна, отца боялась. Дома
всегда была послушной, инициативы ни в чем не проявляла, активно ничего
не добивалась, бурных эмоциональных реакций, сопровождающихся
решительными действиями, в поведении Ж. никогда не отмечалось.

Среди внешних условий воспитания Ж. было одно необычное обстоятельство,
безусловно повлиявшее на формирование ее характера. Семья жила недалеко
от Вильнюса на бывшем малочисленном хуторе. Поэтому в детстве Ж. почти
не имела возможности общаться со сверстниками.

В школу Ж. пошла семи лет, зная к этому времени некоторые буквы, что
позволяет считать, что в умственном развитии она не отставала. В
начальных классах Ж. с трудом привыкала к новым для нее требованиям, к
школьному коллективу. По отзывам учителей, первое время Ж. усваивала
школьную программу медленно, была очень застенчива, легко терялась.
Постепенно успеваемость выравнялась. Ж. стала много читать, оставаясь
очень добросовестной, исполнительной, послушной ученицей, имеющей, по
мнению учителей, средние способности. В подростковом возрасте
по-прежнему были заметны черты, проявившиеся еще в раннем детстве:
замкнутость, застенчивость, неумение быстро ориентироваться в меняющихся
условиях и приспосабливаться к ним.

Близких подруг Ж. не имела. Считала, что ей не повезло в жизни,
завидовала тем, у кого есть близкие и надежные друзья. В подростковом
возрасте временами стало появляться остро переживаемое чувство
одиночества, настроение часто было пониженным. Общению со сверстниками
препятствовало также и то, что Ж. с детства отличалась повышенной
потливостью и очень стыдилась этого. Тяжело переживала насмешки
одноклассников.

Все свободное от школьных занятий время Ж. проводила дома, охотно и
много работала по дому и на огороде.

Мать девочки и учителя отмечали, что в 15 лет она оставалась по-детски
доверчивой и несколько наивной, ее представления о жизни далеко не
всегда соответствовали реальности.

Об интимной стороне отношений между полами Ж. имела самое смутное
представление. В семье она об этом никогда не слышала, потому что ее
отец считал недопустимым употреблять при детях даже такое слово, как
«беременность». На уроках анатомии и физиологии в школе о зачатии
говорилось только в самом общем и отвлеченном смысле, процесс
оплодотворения иллюстрировался примерами из ботаники. Другие формы
полового воспитания, как это часто бывает в школах, не использовались.
Хорошо известно, что из-за полного или почти полного умолчания в школах
о половой жизни подростки узнают о ней друг от друга, обмениваясь
случайными и, что еще хуже, часто нелепыми и фантастическими сведениями.
Некоторое знание о том, что представляет собой половой акт, Ж. получила
незадолго до описываемого события от своего четырнадцатилетнего брата.

Анализ полученных в результате сбора анамнеза данных показал, что по
характеру Ж. нерешительная, робкая, пассивная девочка, легко теряющаяся
в непривычной обстановке. Повышенного интереса к сексуальным вопросам Ж.
не имела.

Оснований предполагать, что Ж. отстает в умственном развитии,
анамнестические сведения не давали. Тем не менее экспертами было
проведено экспериментально-психологическое исследование познавательной
деятельности Ж. Подобное исследование, по нашему мнению, всегда
обязательно, если речь идет об установлении способности потерпевших
понимать характер совершаемых с ними действий. Его значение выходит за
рамки узко утилитарной задачи выявления признаков умственной отсталости.
Экспериментально-психологическое исследование способно выявить такие
индивидуальные особенности познавательной деятельности, которые могли
проявиться в интересующей следственные органы ситуации и повлиять на
поведение подэкспертной. Познавательную деятельность нельзя
рассматривать изолированно от деятельности целостной человеческой
личности; поэтому поведение испытуемого в момент исследования,
избираемые им способы и приемы решения мыслительных задач, реакция на
успех или неуспех и многое другое значительно расширяют общее
представление о его психических особенностях.

В нашем случае для экспериментально-психологического исследования Ж.
были использованы хорошо известные методики, получившие широкое
распространение в различных отраслях психологии (метод пиктограмм,
определение понятий, сравнение понятий, простые и сложные аналогии и
др.). Была проведена также специальная беседа, направленная на выявление
общего развития подэкспертной, ее интересов, запаса знаний.

Полученные в результате экспериментально-психологического исследования
данные, которые мы опускаем, свидетельствовали о том, что все виды
памяти и основные мыслительные операции развиты у Ж. удовлетворительно,
запас знаний соответствует возрасту и полученному образованию. Вместе с
тем было обнаружено, что в интеллектуальной деятельности Ж. пассивна,
тяготеет к использованию наиболее элементарных шаблонов мышления, в
процессе формирования новых приемов решения мыслительных задач
испытывает затруднения, так как не сразу может отказаться от уже
сложившихся стереотипов. В ситуации экспериментального исследования Ж.
вела себя неуверенно, терялась при неожиданных вопросах, найденные
самостоятельно решения не отстаивала, если имелись сомнения в их
правильности, легко соглашалась с подсказываемыми экспериментатором
«ходами», не пытаясь их проверять.

Данные экспериментально-психологического исследования, как мы видим,
перекликаются с результатами анализа анамнестических сведений. Те
психические свойства Ж., которые так отчетливо вырисовывались при
знакомстве с условиями и процессом ее психического развития
(неуверенность в себе, пассивность, обостренная застенчивость),
достаточно резко обозначились и во время
экспериментально-психологического исследования, вскрывшего к тому же
такие черты Ж., как неумение быстро принимать решения в меняющихся
условиях, настаивать на своей точке зрения, слабая способность к
активному противодействию навязываемой линии поведения. Отмеченные
свойства Ж. послужили основанием для утверждения экспертов о том, что
признаков умственной отсталости у Ж- не обнаружено, но имеются
характерологические особенности, которые могли способствовать
возникновению у Ж. в интересующей следственные органы ситуации состояния
растерянности, дезорганизующей поведение, поскольку она была для Ж.
непривычной и выход из нее Ж. вынуждена была искать самостоятельно.

Ответ на третий вопрос может быть получен только путем ретроспективного
психологического анализа поведения подэкспертной, так как именно
поведение служит объективным выражением субъективного понимания
ситуации. Ретроспективный психологический анализ -проводится с учетом
известных в психологии общих закономерностей психической деятельности,
конкретных условий, в которых действовал человек, его
индивидуально-психологических особенностей.

Осознание человеком значения ситуации состоит в правильном отражении ее
внутреннего объективного содержания, в понимании планов и намерений
людей, с которыми приходится взаимодействовать, в соотнесении требований
ситуации с собственными планами и намерениями, что внешне выражается в
организованном целенаправленном поведении, соответствующем требованиям
ситуации. Правильно предвидеть возможные последствия своего поведения
человек в состоянии, если он достаточно глубоко осознает содержание
сложившейся ситуации.

Основное содержание рассматриваемой нами ситуации сводилось к тому, что
А. пытался склонить Ж. к добровольному совершению полового акта.
Действия А. не были абсолютно прямолинейны и однозначны. Вначале он
предложил Ж. покататься по городу, затем привез ее под вполне
благовидным предлогом в квартиру, где временно проживал, и, только
оставшись наедине с Ж., стал относительно ясно обнаруживать свои
намерения. Динамизм, изменчивость ситуации затрудняли ее осознание.

Содержание ситуации имело специфическую направленность, для определения
которой мало обладать обычным для 15 лет интеллектуальным развитием, но
требуется особый социальный опыт, представление о сущности, функциях и
формах сексуальных отношений. Знания Ж. об этой стороне жизни были
поверхностны и примитивны. Рассказывая о случившемся, Ж. говорила: «О
том, что такое половое сношение, я знала. Мы об этом изучали в школе.
Знала я и о том, что бывают случаи, что мужчины совершают с девушками
половое сношение с применением насилия, но я считала, что это мужчины
делают сразу, т. е. сразу говорят о том, что они хотят, или сразу
куда-нибудь затаскивают для этого. Здесь совсем было не так. Когда я
села в машину, то я не подумала, что меня могут увезти куда-либо и
совершить со мной половое сношение». И далее: «В чем конкретно
заключалось половое сношение, я себе не представляла до случая с А. и не
задумывалась над этим словом. В 8-м классе по анатомии учитель говорил о
зачатии и рождении ребенка, но полового сношения не касались, он не
говорил, в чем оно заключается».

Как мы видим, Ж. было известно о функции полового акта, состоящей в
зачатии плода, но она не знала о том, что половой акт является также
средством удовлетворения полового влечения. Последнее тем более понятно,
что самой Ж., как и многим девочкам ее возраста, осознанное ощущение
полового влечения было неизвестно. Психологическое обследование Ж. не
выявило признаков сексуального любопытства, интереса к этой области
человеческих отношений.

Действия А. были неожиданными для Ж. еще и потому, что она воспринимала
его как пожилого человека, так как он в два с лишним раза старше ее,
подростки же вообще склонны к преувеличениям при оценке возраста
взрослых людей. При таком взгляде на А. Ж. могла не опасаться
«легкомысленных» поступков с его стороны. Даже объятия и поцелуи А. не
дают оснований считать, что Ж. могла воспринимать их как сигнал о его
намерении вступить с нею в близкие отношения. Подобное суждение было бы
естественным для взрослой женщины, у подростков же, как известно,
объятия и поцелуи в большинстве случаев являются наивысшей и последней
формой выражения чувств и не влекут за собой никакого продолжения.

В поведении Ж. в исследуемых обстоятельствах отчетливо заметны черты
дезорганизованности, вызванной непониманием ситуации и связанной с этим
растерянностью.

В психологии организующим началом волевого поведения считается
сознательно принятая цель, подчиняющая себе отдельные действия,
структурирующая их в систему. Выбор цели происходит с учетом требований
ситуации и предоставляемых ею возможностей.

Если бы Ж. осознавала содержание и значение сложившейся ситуации, она
могла выбрать одну из двух целей: согласиться на вступление в близкие
отношения с А. (возможно, вопреки своему желанию) или, уловив грозящую
опасность, попытаться избежать близости. Тогда в первом случае наиболее
естественным было уступить притязаниям А., не дожидаясь наступления
позднего вечера, сохранив возможность вовремя вернуться домой и избежать
наказания. Уклониться от близости Ж. могла, оказывая физическое
сопротивление или предпринимая другие активные действия. Как известно,
ни того, ни другого Ж. не сделала.

Исходя из приведенных соображений, учитывая
индивидуально-психологические и возрастные особенности Ж., эксперты
пришли к выводу, что жизненный опыт Ж. был недостаточным для понимания
истинных намерений А. и сложившейся ситуации в целом. Дезориентация в
происходящем, во многом обусловленная характерологическими свойствами
Ж., пассивностью и некоторой замедленностью интеллектуальной
деятельности, исключала возможность выбора адекватной требованиям
ситуации цели действий. Поэтому Ж. не могла предвидеть возможных
последствий своего поведения.

Заключение судебно-психологической экспертизы послужило одним из
доказательств совершения А. полового сношения с использованием
беспомощного состояния Ж.

В связи с экспертизой по делу об изнасиловании Ж. необходимо
остановиться на некоторых вопросах, важных для экспертной практики по
аналогичным делам. Прежде всего следует уточнить, какие действия
обвиняемых имеются в виду, когда говорится о способности потерпевших
понимать характер и. значение совершаемых с ними действий. Было бы,
очевидно, ошибкой подразумевать под этим только половой акт и
ограничиваться установлением того, знала ли потерпевшая, в чем он
состоит и как совершается. Мы полагаем, что речь идет о всей
совокупности действий обвиняемого, по отношению к которым половое
сношение выступает в качестве конечной цели. Экспертное психологическое
исследование всегда будет односторонним и неубедительным, если оно не
идет дальше определения умственных возможностей потерпевшей и степени
осведомленности о половой жизни. Подлинная задача эксперта-психолога в
том, что бы проанализировать ситуацию, в которой взаимодействовали
обвиняемый и потерпевшая, вскрыть ее динамику и развитие, и, опираясь на
возможно более полное знание индивидуально-психологических: особенностей
потерпевшей, показать, как различные эпизоды; ситуации отражались в ее
сознании. Такая программа экспертного исследования избавляет следователя
или судью от необходимости дробить интересующий его основной вопрос:
«Могла ли потерпевшая правильно понимать характер и значение совершаемых
с нею действий или оказывать сопротивление виновному?»

При проведении судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних и
малолетних потерпевших по делам об изнасиловании большое значение
имеет выяснение их отношения к случившемуся. Правильное понимание
действий людей, включает в себя их морально-этическую, или, говоря
точнее, социальную оценку, Известно, что некоторые подростки раньше
узнают о биологическом содержании половой жизни и только потом усваивают
морально-этические нормы, относящиеся к этой стороне действительности.
Встречаются случаи, когда девочки относятся к посягательствам на их
половую неприкосновенность как к неприятному, но в общем-то безобидному
происшествию. Отсутствие у несовершеннолетней потерпевшей принятых в
обществе представлений о половой жизни может служить одним из
диагностических признаков неспособности правильно понимать характер и
значение совершаемых с нею действий.

Характерен в этом смысле следующий случай.

Зимним вечером четверо подростков завели на территорию механического
завода тринадцатилетнюю ученицу шестого класса одной из школ г. Минска
Н. Там они раздели ее и поочередно по два раза совершили с ней половые
акты.

После этого в течение трех месяцев Н. и один из участников происшествия,
несовершеннолетний В., назначали друг другу свидания, вместе проводили
время, но физической близости между ними не было.

В конце апреля В. обещал своим приятелям, что приведет Н. к песчаному
карьеру и там они все совершат с нею половые акты. В тот же вечер В.
пригласил Н. на прогулку и под этим предлогом действительно привел ее к
карьеру, где заранее спрятались его друзья. В их присутствии В. повалил
девочку на землю, раздел ее, совершил полевой акт, после чего предложил
остальным вступить с Н. в половое сношение. Между подростками произошел
спор, и в конце концов они разыграли на пальцах очередность совершения
половых актов. Во время спора и препирательств Н. продолжала лежать на
земле и не делала попытки убежать или каким-то образом воспрепятствовать
совершению половых актов.

На предварительном следствии все несовершеннолетние показали, что в
обоих случаях никто из них не угрожал Н. и она не оказывала им
сопротивления. Девочка подтвердила эти показания, но заявила, что не
сопротивлялась только потому, что считала это бесполезным. Кроме того,
она добавила, что не собиралась сообщать о случившемся в соответствующие
органы, родители же подали заявление в прокуратуру вопреки ее желанию.

Квалификация действий несовершеннолетних вызвала у следователя
затруднения. Можно ли считать изнасилованием вступление в половые
сношения при отсутствии всякого сопротивления со стороны Н. — вот
вопрос, который необходимо было разрешить.

Никакими доказательствами, говорящими в пользу версии об изнасиловании,
кроме показаний Н. о том, что она считала сопротивление бесполезным,
следствие не располагало.

Между тем некоторые факты, в частности спокойное отношение Н. к
случившемуся, содержание показаний, компрометирующих ее в
морально-этическом отношении, наводили на мысль о том, что во время
совершения половых актов девочка не могла полностью понимать смысла
происходящего, и поэтому ее состояние можно оценить как психически
беспомощное.

Судебно-психиатрическая экспертиза установила, что Н. психическими
заболеваниями не страдает и могла правильно воспринимать события и
отдавать себе отчет в них. В заключении экспертизы говорилось также, что
во время первого эпизода Н. находилась в физически беспомощном
состоянии; что же касается состояния Н. во втором случае, то эксперты
воздержались от его оценки, сославшись на то, что девочка продолжала
поддерживать отношения с В., несмотря на полученный от него, как
выразились эксперты, «урок вероломства».

Не согласившись с заключением судебно-психиатрической экспертизы,
следователь назначил судебно-психологическую экспертизу, перед которой
поставил вопрос: «Не находилась ли Н. в беспомощном состоянии в
психологическом отношении в момент совершения над ней насилия?»

Следователь поступил совершенно правильно, назначив
судебно-психологическую экспертизу, тем более что эксперты-психиатры,
сделав попытку дать оценку и толкование поступков психически здоровой
девочки, вышли за пределы своей научной компетенции.

Смысл поставленного на разрешение экспертов вопроса, сводится к тому,
понимала ли Н. характер и значение совершаемых с нею действий, но в
данном случае на первый план выступает задача исследования способности
потерпевшей правильно оценивать морально-этическую сторону событий.

Можно только сожалеть, что не имевшие достаточного опыта эксперты
ограничились общими, житейскими рассуждениями о поведении Н., оставив
без внимания факты, которые достаточно ясно могли указать психологу на
особенности восприятия Н. внутреннего содержания событий. Хотя эксперты
и отметили в заключении, что Н. находилась в беспомощном состоянии, они
почти ничем не обосновали своего вывода.

Между тем для более убедительного ответа на поставленный вопрос
экспертам-психологам следовало обратиться к тщательному анализу
следующих важных в психологическом отношении фактов. В первую очередь,
конечно, внимание психолога должно привлечь то, что после совершения
половых актов 29 января девочка не чувствовала себя оскорбленной или
обесчещенной. Судя по дальнейшему поведению Н., эти события не вызвали у
нее глубоких переживаний и не произвели большого впечатления. Более
того, один из подростков, вступавших в половые сношения с Н., продолжал
ей нравиться, она охотно с ним встречалась и проводила время. Девочка не
была ни напугана, ни смущена. Такое некритичное отношение к ситуации
достаточно убедительно свидетельствует о том, что Н. не сознавала
истинного смысла происшедших событий. Что же касается «урока
вероломства», то, по всей вероятности, тринадцатилетняя Н. воспринимала
поведение В. иначе, чем эксперты-психиатры. Сам факт, что Н. не сделала
выводов из событий 29 января, не извлекла из них никакого урока, еще раз
доказывает, что она была не в состоянии правильно воспринимать смысл
этих событий. Скорее всего, это может быть объяснено возрастом девочки и
отсутствием у нее жизненного опыта.

Неспособность человека в силу тех или иных причин правильно воспринимать
внутреннее содержание событий, их социальное и морально-этическое
значение практически означает, что он находится в психически беспомощном
состоянии. Если не иметь в виду чисто инстинктивных действий, следует
сказать, что сопротивление или бегство возможно только при условии
осознания опасности. Человек, субъективно не воспринимающий опасности,
угрожающей его жизни, здоровью или достоинству, когда она реально
существует, находится в беспомощном состоянии.

Значительные трудности при расследовании и судебном разбирательстве
уголовных дел об изнасиловании могут возникать в связи с определением
способности потерпевших оказывать сопротивление посягательствам на их
половую неприкосновенность. Сложность установления этого обстоятельства
объясняется тем, что способность к сопротивлению в большой степени
зависит от индивидуальных и возрастных особенностей потерпевшей. Попытки
решить вопрос о способности оказывать сопротивление, исходя только из
оценка внешних условий, всегда будут иметь механистический характер. При
таком рассмотрении проблемы из поля зрения выпадает важнейший объект —
человек, его сознание, психологическая устойчивость к внешним
воздействиям, в том числе к психическом} насилию.

Вопрос о психическом насилии не получил еще, как нам кажется,
достаточного освещения в правовых науках и в психологии. Не претендуя на
исчерпывающее определение понятия, мы называем психическим насилием
применение средств психологического воздействия, направленных на
принуждение человека к совершению нежелательных для него поступков.
Необходимо оговориться, что это определение касается только тех случаев,
когда человек ясно понимает, чего от него добиваются, так как
психическое насилие может осуществляться и в других формах, минуя
сознание, как, например, принуждение в состоянии гипнотического сна.

Результат психического воздействия нельзя прямо соотносить с его
интенсивностью. Существует, безусловно, некоторый
индивидуально-изменчивый «порог» устойчивости к психическому
воздействию. Многочисленные психологические исследования говорят о том,
что одинаковые раздражители вызывают неодинаковую реакцию у различных
людей. То, что приводит к повышению активности, мобилизации психических
и психофизиологических ресурсов у одних людей, у других порождает
противоположное состояние, внутренне сковывает, служит непреодолимым
барьером для достижения желаемой цели.

Глубина и содержание реакции на психическое насилие не могут быть
объяснены одним или двумя личностными свойствами человека. «Порог»
устойчивости является сложной личностной характеристикой и базируется на
целом комплексе свойств человека, начиная от типологических особенностей
высшей нервной деятельности и кончая высшими формами проявления
сознания.

Имеющийся в нашем распоряжении материал, почерпнутый из экспертной
практики, не позволяет делать широких обобщений относительно роли
конкретных индивидуально-психологических особенностей в структуре того
психического образования, которое мы условно обозначили как «порог»
устойчивости к психическому насилию. Этот важный в теоретическом и
практическом отношении вопрос заслуживает специального изучения. Тем не
менее уже сейчас ряд известных в психологии положений может быть
использован при проведении экспертизы способности потерпевших оказывать
сопротивление.

?

¶

Г л а в а V СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ОБВИНЯЕМЫХ Основная задача судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних обвиняемых состоит в исследовании способности подростков, имеющих признаки умственной отсталости, не связанной с душевными заболеваниями, полностью сознавать значение своих действий и руководить ими. Законодатель, устанавливая возраст уголовной ответственности, исходит из того, что к 14 годам человек достигает, как правило, такого уровня психического развития, когда он может сознательно регулировать свое поведение. Вместе с тем в законе предусмотрены случаи отставания части подростков в психическом развитии и специально подчеркивается, что отставание это может не иметь психопатологической природы (ст. 392 УПК РСФСР). Полное осознание человеком значения своих действий включает в себя правильное понимание объективного содержания собственного поведения, целей совершаемых действий, предвидение их прямых и косвенных результатов, оценку своего поведения с точки зрения действующих правовых норм и общепринятой морали. Способность руководить своими действиями выражается в свободном выборе как целей действий, так и способов их достижения. Выбор действий всегда неразрывно связан с мотивами поведения человека, так как достижение цели — звено в цепи, ведущей к реализации мотивов, и удовлетворению потребностей. Поэтому способность полностью сознавать значение своих действий и руководить ими приобретается человеком по достижении относительно высокого уровня интеллектуальной и личностной зрелости и является в одно и то же время результатом психического развития и показателем его состояния. Для экспертной оценки способности подростков полностью сознавать значение своих действий и руководить ими мало исследования только состояния их интеллектуального (собственно умственного) развития: в поведении человека находят выражение выступающие в слитном виде интеллектуальные и личностные особенности. Следовательно, определение способности подростков сознательно регулировать свое поведение в конкретных ситуациях должно быть основано на анализе содержания психической деятельности в ее целостности и единстве. Поэтому мы полагаем, что есть основания считать, что упомянутый в ст. 392 УПК РСФСР термин «умственная отсталость» подразумевает широкий круг явлений и равнозначен понятию «отставание в психическом развитии». Причины, формы проявления, виды отставания подростков в психическом развитии не могут быть поняты без учета некоторых общих закономерностей процесса психического развития. Его сущность заключается в постепенном усложнении психической деятельности ребенка, в углублении и совершенствовании познавательных процессов, системы отношений к окружающей действительности, в формировании умственных и практических действий, потребностей и мотивов поведения, в возникновении и становлении новых видов деятельности, развитии сознания и самосознания. Решающими условиями психического развития являются наследственность, социальная среда, обучение и воспитание. Развитие не сводится к формированию психических особенностей под влиянием этих условий, оно происходит в процессе взаимодействия человека с окружающим миром, осуществляющегося через различные виды психической деятельности. Поэтому к числу важнейших условий психического развития относится внутренняя активность человека. Выяснение роли наследственности в становлении интеллектуальных и личностных качеств человека многие десятилетия приковывает к себе внимание исследователей. Идея сугубо наследственной, природной обусловленности психического облика человека казалась привлекательной хотя бы уже потому, что признание ее справедливости избавляет от необходимости искать объяснения многим человеческим поступкам за пределами чисто биологических явлений. Некоторые тенденциозно истолкованные эмпирические данные, казалось бы, подтверждают факт наследования детьми от родителей и более отдаленных предков не только физиологических, но и психических особенностей. Именно этим можно объяснить популярность среди современников знаменитой некогда книги Ф. Гальтона. Дальнейшие исследования в области биологии, биохимии, генетики и других естественных наук иногда поспешно истолковывались приверженцами сугубо биологизаторского понимания принципов психического развития как подтверждение основной и ни с чем не сравнимой роли наследственности в этом процессе. Опираясь на некоторые данные генетики и трактуя их содержание излишне широко, английская исследовательница Ш. Ауэрбах пишет, что «дети, которые унаследовали гены хороших умственных способностей, станут высоко интеллектуальными людьми даже без особого обучения, в то время как дети, которым не посчастливилось в отношении генов, не смогут извлечь пользу даже из самого лучшего обучения». Не вызывает, конечно, сомнений, что человек по своей природе социально-биологическое существо и что по этой причине нельзя игнорировать роль наследственности как одного из факторов психического развития. Возражение вызывает тенденция прямого переноса на человека данных, полученных при изучении наследственности в опытах с растениями, насекомыми и даже высоко организованными живыми существами. Нелишне было бы вспомнить, что детеныши обученных чему-либо животных не наследуют навыков, приобретенных их родителями в результате дрессуры. Ребенок наследует от родителей комплекс свойств, позволяющих ему в определенных условиях превратиться в личность, обеспечивающих возможность развития сознания как высшей формы отражения действительности. Этот врожденный комплекс (строение мозга и внутренних органов, особенности высшей нервной деятельности и пр.) составляет только фундамент для -развития познавательной деятельности, черт характера, способностей, мотивов поведения и других особенностей психики. При рождении дети имеют различные задатки, однако было бы неверным полагать, что эти различия фатально предопределяют .неодинаковый темп и качество психического развития. Данные о том, что ребенок родился слабым и болезненным, никогда не следует понимать как прямое указание на неизбежность его отставания в психическом развитии. Биологические свойства человека проявляются в условиях его взаимодействия с социальной средой, вне которой принципиально невозможно формирование признаков, отличающих человека от всех других живых существ. Во взаимодействии со средой человек выступает как активное существо. Поэтому мы так часто и наблюдаем, что в одинаковых социальных условиях у людей формируются совершенно различные психические свойства. В отдельные периоды жизни человек испытывает наибольшее влияние семьи, школьного коллектива или каких-то других групп, составляющих часть социальной среды. Если в первые годы жизни основное влияние на ребенка оказывают родители, то уже в подростковом возрасте воздействие семьи начинает как бы отступать на второй план и на развитие личности ребенка все более заметное влияние оказывает коллектив сверстников и вообще социальная среда, находящаяся за пределами узких семейных рамок. Воздействие социальной среды на процесс .психического развития может проявляться в его убыстрении или замедлении, в формировании специфических особенностей познавательной деятельности и свойств личности. Подобно тому как не следует преувеличивать значение наследственности в психическом развитии человека, нельзя приписывать возникновение психических особенностей непосредственному воздействию социальной среды. И наследственность, и социальное окружение человека составляют единство условий психического развития и действуют опосредствованно. Для следственной, судебной и экспертной практики из сказанного можно сделать вывод, что в основе отставания в психическом развитии могут находиться разнородные причины, ни одна из которых не предопределяет отставание как обязательный результат (если только речь идет не о врожденной патологии нервной системы), но и не должна оставаться без внимания при оценке процесса и состояния психического развития конкретного подростка. Главенствующая роль в психическом развитии ребенка и подростка принадлежит, по мнению советских психологов и педагогов, обучению и воспитанию — целенаправленным и специально организованным формам воздействия общества на человека. Эта точка зрения не исключает признания зависимости психического развития от постепенного созревания мозговых структур, создающего готовность к усвоению все более сложных знаний, совершенствованию отражательной деятельности, переходу на более высокую ступень психического развития. Однако именно обучение и воспитание, построенные с учетом биологического созревания человека, способствуют формированию у него важнейших индивидуально-психологических особенностей. Главным показателем психического развития подростка является уровень его сознания и самосознания. В широком философском плане сознание — специфически человеческая высшая форма активного отражения действительности. С психологической точки зрения .в деятельности каждого отдельного человека сознание выражается -в 'понимании происходящих в окружающем мире и в самом человеке процессов, собственных мыслей, поступков, отношений к окружающему миру и к себе. Сознание обеспечивает возможность мысленного построения, моделирования будущих действий и предвосхищение их результатов. По мере развития сознания поведение человека становится все более упорядоченным, целенаправленным, волевым, оно теряет свойственные маленьким детям черты бесконтрольности. Умение управлять собой тесно связано с пониманием внутренних связей и отношений, существующих в окружающем мире, так как их постижение позволяет находить правильные пути достижения целей. По мнению А. Р. Лурия, сознательным может быть названо «действие, которое выполняется не в порядке инстинктивного акта или хорошо упроченного навыка, не является подражательным актом, но строится на основе внутреннего плана или программы, которое по своему происхождению тесно связано с речью, а затем управляется сокращенными внутренними схемами». В процессе психического развития человек проходит определенные стадии, характеризующиеся количественными и качественными показателями. На протяжении того или иного периода в психическом развитии ребенка происходят изменения, подготавливающие переход на более высокую ступень. Объективные различия между детьми и подростками различных возрастов, отчетливо заметные при наблюдении за их поведением и при изучении сдержания их психической деятельности, отразились в попытках создания возрастной периодизации психического развития. Полного совпадения в обозначении различными авторами границ периодов развития мы почти не находим, что объясняется многообразием подходов к решению этой принципиально важной, но исключительно сложной проблемы. Обилие предлагаемых вариантов возрастной периодизации заставляет специально подчеркивать, что для ее создания используются совершенно разные критерии классификации. В возрастной физиологии, например, выделяются такие периоды развития детей, подростков и юношей, как: 1) первое детство — 4—7 лет; 2) второе детство — 8—12 лет мальчики и 8—11 лет девочки; 3) подростковый возраст—13—16 лет мальчики и 12—15 лет девочки; 4) юношеский возраст 17 — 21 юноши и 16—20 девушки. Приведенная возрастная периодизация целиком основана на оценке физиологических функций и морфологических признаков организма и фактически совсем не затрагивает содержания психической деятельности. По этой причине данная возрастная периодизация неприменима для определения принадлежности человека к тому или иному периоду психического развития. В современной советской возрастной и педагогической психологии годы обучения в школе принято подразделять на следующие периоды: 1) младший школьный возраст (7—И— 12 лет); 2) средний школьный (подростковый) возраст (12— 15 лет); 3) старший школьный (юношеский) возраст (15— 18 лет). А. А. Люблинская справедливо замечает далее, что «сами по себе эти периоды непосредственно не определяют психического развития ребенка. Существенную роль играет не только количество прожитых ребенком лет, но и степень их заполненности содержательным общением и развивающими видами деятельности». В психологическом отношении каждый период детства характеризуется прежде всего той деятельностью, которая является ведущей, состоянием развития познавательных процессов и функций, степенью сформированности внешних и внутренних действий, личностных особенностей. Индивидуальная неповторимость психического облика ребенка, как и всякого человека вообще, не исключает наличия у него общих признаков, характерных для переживаемой им стадии развития. По определению А. Н. Леонтьева, ведущей является «деятельность, в связи с развитием которой происходят главнейшие изменения в психике ребенка и внутри которой развиваются психические процессы, подготовляющие переход ребенка к новой, высшей ступени его развития». Соответственно этапу психического развития ведущими бывают такие деятельности, как игра, учение, труд. За годы младшего, среднего и старшего школьного возраста смена ведущих деятельностей происходит в последовательности: «ролевая игра — учебная деятельность — интимно-личное общение — учебно-профессиональная деятельность». Ведущую деятельность нельзя представлять себе как застывшее образование. В условиях нормального психического развития она постоянно изменяется и обогащается. Учебная деятельность остается ведущей для ребенка и в тот момент, когда его привлекает сам процесс учения, и позже, когда главным, ради чего он учится, делается приобретение знаний. Изменяются мотивы ведущей деятельности и мотивы поведения вообще. Их содержание также можно считать индикаторами состояния и уровня психического развития. В младшем школьном возрасте происходит смена игровой деятельности учебной и превращение ее в ведущую. Этот процесс вызывается новыми условиями жизни ребенка, теми требованиями, которые предъявляет к нему школа. Под влиянием обучения и воспитания совершается перестройка психики ребенка, в первые годы обучения в школе особенно заметны изменения в познавательной деятельности, выражающиеся главным образом в интенсивном развитии мышления — высшей и обобщенной формы отражения действительности. Мышление открывает пути познания явлений, недоступных органам чувств, 'позволяет устанавливать внутренние логические связи между предметами и явлениями (например, связь между причиной и следствием). Мышление нельзя рассматривать как психическую деятельность, оторванную от работы органов чувств. В процессе мышления человек использует и обобщает то, что было воспринято им на чувственном уровне. Познавая действительность, человек на основе обобщения формирует понятия, в которых отражаются общие признаки многих сходных предметов. Понятия воплощаются в слове (например, слово «книга» может обозначать конкретную книгу и книгу вообще, т.е. выступать как понятие). Совокупность усвоенных понятий составляет основное содержание знаний человека о мире. Формирование понятий происходит в процессе практической деятельности. Подавляющее большинство понятий, которыми располагает любой человек, не создано им самим, они существовали в опыте человечества. Овладевая понятиями, человек тем самым усваивает опыт человечества, приобщается к общечеловеческой культуре. Мышление возникает при условии, если окружающая действительность ставит перед человеком задачу. В течение жизни, часто сам того не замечая, человек решает бесчисленное количество задач. Способность сознавать значение своих действий во многом сводится к способности понимать условия ситуации действования, видеть в ней задачу и находить самостоятельно решение. Чтобы научиться разрешать задачи, т. е. осуществлять мыслительную деятельность на достаточном для адекватного поведения уровне, человек должен овладеть основными процессами мышления: анализом, синтезом, абстракцией, сравнением, обобщением. Человеку необходимо уметь объединять отдельные понятия в суждения и на их основе делать умозаключения. Развитие мыслительных процессов (анализ, синтез и пр.) обусловлено не только анатомо-физиологическими задатками и индивидуально-психологическими особенностями людей, но и конкретными условиями их воспитания и обучения. К моменту поступления в школу у ребенка заметно преобладает конкретное мышление, опирающееся на наглядные свойства и признаки предметов. Систематическое обучение развивает у ребенка способность к теоретическому мышлению, основанному на абстракции и обобщении. Этот новый уровень мышления постепенно приводит ребенка к проникновению во внутреннюю сущность явлений, ребенок начинает устанавливать простые аналогии, делать несложные умозаключения. Дети младшего школьного возраста легко возбудимы и очень эмоциональны. Их поведение в сильной степени зависит от эмоциональных состояний, .которые младшие школьники еще не умеют контролировать и регулировать. Эмоциональная неустойчивость обусловливает относительно высокую склонность детей 7—11 лет к внезапным, резким, аффективным вспышкам. Многие авторы указывают, что в младшем школьном возрасте сохраняется тенденция к импульсивным действиям, т. е. поступкам, не контролируемым сознанием и вызываемым непосредственными побуждениями. Эти психологические особенности младших школьников делаются понятными, если принять во внимание свойственное этому возрасту общее недостаточное развитие воли. Подростковый возраст (от 11—12 до 15 лет) справедливо считается переходным от детства к взрослости. Сложность, и противоречивость этой стадии психического развития заключается в том, что подросток уже не ребенок, но еще и не взрослый. В познавательной деятельности подростков продолжаются качественные изменения, уходящие корнями в более ранний возрастной период, меняется, в частности, соотношение между абстрактным, теоретическим и конкретно-образным мышлением. Но глазные признаки поступательного развития психики ребенка в подростковом возрасте, позволяющие выделять этот период жизни как особый, качественно новый этап психического развития, указывают на перестройку личности в целом, и основное внимание привлекают новообразования в характере подростка, системе его отношений к окружающей действительности и к самому себе, в мотивационной сфере. Происходит интенсивное формирование у подростка самосознания и самооценки. Подросток начинает пристально вглядываться в свой внутренний мир, пытается осознать себя как члена общества, старается разобраться в своих личностных особенностях, оценить в целом свое поведение. С развитием самосознания и самооценки связано углубление понимания подростком социального значения собственных действий. Своеобразие самосознания и самооценки подростка проявляется в том, что его представление о собственной личности формируется все еще под влиянием мнения о нем окружающих. Принципиально новой отличительной чертой подростков можно считать появление у них «чувства взрослости», страстного желания утвердить себя в непривычном, но необыкновенно притягательном качестве взрослого человека. Парадоксальность переживания многими подростками чувства взрослости состоит в одновременном отдалении от взрослых людей, настойчивых попытках оградить свой внутренний мир от их вмешательства и еще ,во многом слепом и некритичном копировании поведения старших. В 12—15 лет происходит существенная перестройка и обогащение мотивов деятельности, расширение круга интересов, заметное развитие воли, повышающей способность подростков к самоконтролю и сознательной произвольной регуляции поведения. Двойственность положения подростка в жизни, противоречие между его отношением к себе как к взрослому или почти взрослому человеку и представлением о нем учителей, родителей, знакомых как о ребенке, что уже не всегда соответствует субъективно достигнутому подросткам уровню психического развития, таит опасность формирования и проявлений у подростка отрицательных свойств личности. Укажем, например, на сохранение у некоторых подростков выраженного негативизма. Это свойство можно рассматривать как своего рода остаточное явление более раннего этапа психического развития. Негативизмом в психологии называется немотивированное сопротивление ребенка требованиям окружающих. В раннем возрасте негативистические проявления можно видеть почти у каждого ребенка. Общей закономерностью психического развития детей является постепенное ослабление негативизма до полного его исчезновения. В неблагоприятных условиях воспитания негативизм может закрепляться и сохраняться в подростковом возрасте. Резкие проявления негативизма у подростков сами по себе указывают на некоторое отставание в психическом развитии. Сохранению и даже углублению негативизма в подростковом возрасте способствуют сильные эмоциональные переживания, создающие перевозбуждение в нервной системе. Именно тогда требования родителей, учителей или воспитателей часто вызывают немотивированный протест. Иногда негативизм приобретает специфический оттенок — он выражает реакцию на усматриваемую подростком несправедливость в отношении к нему. Сохранению негативистичеоких форм поведения способствует и недостаточная способность подростков к сознательной регуляции поведения. Особенно важно подчеркнуть, что проявления активного .негативизма по механизму возникновения и протекания близки к неконтролируемым сознанием импульсивным действиям и поэтому в отдельных случаях практически неуправляемы. Подражательность в поведении — за редчайшим исключением обязательное свойство личности подростка — не может быть оценена как положительное или отрицательное качество без учета объекта подражания. Младшие подростки (11 —13 лет) тяготеют к непроизвольному подражанию, они не отдают себе отчета ни в том, что они вообще кому-то подражают, ни тем более, почему они это делают. К концу подросткового возраста подражательность приобретает черты осознанности, что совсем не говорит о том, что стремление кому-то подражать обязательно приведет к положительным результатам. Решающую роль в выборе объекта подражания играют условия воспитания, социальной микросреды, окружающей подростка, и, конечно, в этом сказывается общий уровень психического развития подростка. Не является большой редкостью сохранение элементов непроизвольной подражательности и у старших подростков (13—-15 лет). Поэтому некоторые поступки, совершаемые подростками из подражания, недостаточно ими осознаются. Если же подобные действия имеют противоправный характер, имеются основания полагать, что несовершеннолетний был не в состоянии полностью сознавать значение своих действий. В итоге сделанного нами очень краткого и потому далеко не полного описания психологических особенностей подростков следует заметить, что к концу этого возрастного периода психически здоровый ребенок, как правило, достигает уровня развития, который характеризуется относительно высокой способностью сознавать значение своих поступков. К этому времени происходит частичное или полное завершение формирования новой ведущей деятельности — интимно личного общения (по Д. Б. Эльконину). Пройденный ребенком в подростковом возрасте путь должен заметно приближать его к .миру взрослых людей с принятой в этом мире системой отношений. Старший школьный возраст (15—18 лет) — завершающий этап превращения ребенка во взрослого человека. Основное, что отличает этот период от предшествующего ему подросткового возраста,— формирование нового вида ведущей деятельности, учебно-трудовой деятельности. В старшем школьном возрасте мотивы деятельности приобретают устойчивость, происходит обогащение их содержания, меняется иерархия побуждений. Будущее осознается юношами как близкая реальность, представление о своем месте в мире взрослых делается более ясным и конкретным. Самосознание в юношеском возрасте приобретает новые черты: в отличие от подростков юноши в отношении к себе ориентируются преимущественно на самооценку, иногда полностью игнорируя оценку своей личности окружающими. Конфликт между высокой самооценкой юноши, не совпадающей с оценкой, даваемой ему другими людьми, может вызвать развитие болезненного самолюбия, стремление к самоутверждению любой ценой, демонстративное противопоставление себя коллективу и т. п. Усложнение внутреннего мира в старшем школьном возрасте, развитие глубоких и устойчивых чувств заставляют юношей искать способы самовыражения. Развитие воли, становление нравственных и этических идеалов определяют дальнейшее повышение уровня сознательного управления своим поведением, помогают находить правильные способы поведения в различных ситуациях. При нормальном психическом развитии познавательная деятельность юноши почти ничем не отличается от соответствующей деятельности взрослого человека, поэтому мы не будем останавливаться на ее характеристике. Заметим только, что большинство людей к 16—18 годам достигает уровня овладения мыслительными процессами и операциями, вполне достаточного для правильного понимания явлений действительности. Встречающиеся у юношей, и девушек этого возраста искаженные представления о некоторых сторонах жизни чаще объясняются отсутствием опыта, чем дефектами интеллектуальной деятельности. Переход от одного возрастного периода к другому, смена стадий психического развития подчиняются общим заколам развития, как они понимаются в диалектико-материалистической философии. Процесс психического развития протекает неравномерно, скачкообразно. Формирование одних психических функций и свойств личности ребенка нередко опережает становление других сторон психики. Переход на качественно более высокий уровень психического развития совершается у разных детей не в одни и те же сроки. Сами границы между стадиями и периодами развития не могут быть проведены жестко и абсолютно точно. Однако тщательный анализ психической деятельности ребенка или подростка дает основание с достаточной точностью определить, какому возрастному периоду соответствует его психическое развитие. Сказанное позволяет сформулировать один из принципов экспертного исследования уровня психического развития подростка: оно должно быть направлено на установление, какому возрастному периоду соответствует психическое развитие исследуемого лица. Если, например, в поведении 15—16-летнего подростка ясно проступают черты детского негативизма, мотивация поступков имеет преимущественно игровой характер, имеются основания утверждать, что у такого подростка есть признаки отставания в психическом развитии. Об этом же могли бы свидетельствовать выявленное у подростка в ходе экспертного исследования явное преобладание наглядно-образного мышления, слабое смысловое запоминание, неустойчивость произвольного внимания и некоторые другие особенности интеллектуальной деятельности. Одной из главных причин отставания в психическом развитии подростков с полноценной центральной нервной системой является педагогическая запущенность, т. е. отсутствие или недостаточность правильного педагогического воздействия. Все психические функции человека развиваются в процессе онтогенеза в результате соответствующего обучения. Развитие высших психических функций нельзя рассматривать как простое следствие созревания в определенное время тех или иных мозговых структур. Поэтому при полной сохранности центральной нервной системы, но при отсутствии обучения или в более широком смысле — педагогического воздействия возможно недоразвитие некоторых психических функций или необходимых навыков интеллектуальной деятельности. Исследованиями выдающегося советского психолога Л. С. Выготского и его учеников было показано, что психическое развитие (в том числе и умственное) не сводится к накоплению знаний и навыков, но выражается также в коренной перестройке психических функций. В результате школьного обучения у ребенка развивается отвлеченное мышление, основанное на абстракции и обобщении, углубляется и совершенствуется способность к аналитико-синтетической деятельности, что в сильной степени изменяет характер и степень понимания каждой конкретной ситуации и уровень отражения действительности в целом. Эти общепсихологические положения позволяют сделать вывод о том, что при слабом педагогическом воздействии у ребенка не происходит достаточно интенсивного развития и перестройки таких важнейших психических функций, как восприятие, память, мышление и др. Результатом недоразвития высших психических функций может оказаться неспособность психически здорового несовершеннолетнего полностью и правильно сознавать значение своих действий в -конкретной ситуации. Временная умственная отсталость — только частный случай педагогической запущенности. Как правило, она выступает в сочетании с признаками задержки формирования личности. Соотношение между недоразвитием познавательных процессов ,и специфическими особенностями личности отстающего в психическом развитии подростка всегда очень сложно. Встречаются такие варианты отставания в психическом развитии, когда на первый план выступают весьма существенные личностные дефекты, в первую очередь значительные отклонения -в эмоционально-волевой сфере, дисгармония различных сторон личности. Частичное объяснение этому можно видеть в том, что влияние воспитания и обучения отражается в изменении динамики протекания основных нервных процессов — возбуждения и торможения. И. П. Павлов писал: «Очевидно, наше воспитание, обучение, дисциплинирование всякого рода, всевозможные привычки представляют собой длинные ряды условных рефлексов... Это одинаково касается как производства тех или иных действий, так и выработанного их задерживания, т. е. как положительных, так и отрицательных рефлексов». Психическая деятельность человека имеет рефлекторную природу. Соотношение процессов возбуждения и торможения в центральной нервной системе придает своеобразие поведению каждого отдельного человека. Обучение и воспитание развивают способность к произвольному торможению, что имеет особое значение с точки зрения оценки способности руководить своими действиями. Не вдаваясь в подробное описание различных видов торможения (угасательное, дифференцировочное, охранительное и пр.), остановим внимание на одном из них — так называемом запаздывающем торможении, которое играет -важную роль в развитии таких качеств человека, как выдержка, самообладание, умение не поддаваться первому возникающему порыву к действию. В условиях быстро меняющейся внешней обстановки характер взаимодействия возбуждения и торможения, его отработанность имеют исключительно важное значение. По словам И. П. Павлова, нервные процессы «должны обладать высокой подвижностью, способностью быстро, по требованию внешних условий, уступать место, давать преимущество одному раздражителю перед другим, раздражению перед торможением и обратно». Результаты многочисленных психологических и физиологических исследований, проводившихся в нашей стране и за рубежом, показывают, что у детей дошкольного возраста преобладающим процессом является возбуждение. Это положение сохраняется и в первый период пребывания в школе. Однако уже в первые два года обучения происходят заметные изменения в динамике нервных процессов. Они вызываются не столько возрастным созреванием, сколько результатами обучения, которое предъявляет новые требования к ребенку и по-новому организовывает его психическую деятельность. При отсутствии целенаправленного обучения и воспитания не исключено отставание в развитии динамики высшей нервной деятельности, что неизбежно отражается на поведении педагогически запущенных подростков и выражается иногда в неадекватно аффективных и негативистических реакциях, всякого рода срывах в конфликтных ситуациях и т. п. Как мы видим, последствия педагогической запущенности проявляются двояко: они могут приводить к недоразвитию познавательной деятельности иными словами — к собственно умственной отсталости; в то же время педагогическая запущенность подростка, находящегося в неблагополучной в моральном отношении атмосфере, может оказаться почвой для дефектного развития его личности. Последнее обстоятельство особенно важно, когда речь идет о способности несовершеннолетнего руководить своими действиями. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что, как бы ни была глубока степень педагогической запущенности подростков, они справедливо признаются психически здоровыми людьми, что, впрочем, не всегда рассеивает у следственных и судебных работников сомнения в их способности правильно сознавать значение своих действий и руководить ими. Когда в материалах уголовного дела имеются данные о том, что несовершеннолетний слишком рано бросил учебу или совсем не занимался в школе, что он неоднократно дублировал классы, вполне допустимо предположить, что он отстает от сверстников в психическом развитии. В подобных случаях рекомендуется назначение судебно-психологической экспертизы, если предшествующая ей судебно-психиатрическая экспертиза признала несовершеннолетнего психически здоровым. В качестве примера можно привести случай назначения судебно-психологической экспертизы несовершеннолетнего В., обвинявшегося по ч. I ст. 89 УК РСФСР. В., которому к моменту совершения преступления было 15 лет, по предварительному сговору с другими подростками неоднократно совершал .кражи из школьного буфета и уличных ларьков. Подростки крали шоколад, конфеты, сигареты, деньги; всего они похитили товаров на 120 руб. На предварительном следствии -было установлено, что В. воспитывался в семье рабочих, был единственным ребенком. Материальное положение семьи было хорошим, но никто из родителей воспитанием сына всерьез и систематически не занимался. В. пошел учиться семи лет и за восемь лет пребывания в школе окончил только 4 класса. В пятом классе В. не успевал, часто без уважительных причин пропускал уроки. Наличие этих данных послужило поводом для назначения судебно-психологической экспертизы, перед которой были поставлены вопросы о том, имеются ли у В. признаки умственной отсталости, не связанной с психическим заболеванием, мог ли он полностью сознавать значение своих действий и был .ли в состоянии руководить ими. Случаи сильного отставания в умственном развитии в результате педагогической запущенности в наше время, когда государственными органами осуществляется контроль за соблюдением закона о всеобуче, относительно редки. Несколько чаще практическим работникам при расследовании и судебном разбирательстве дел о преступлениях несовершеннолетних приходится сталкиваться с явлениями личностной незрелости, затрудняющими решение вопроса о способности несовершеннолетнего полностью сознавать значение своих действий и руководить ими. Поводом для назначения судебно-психологической экспертизы могут служить данные о неблагоприятных условиях воспитания несовершеннолетнего или сомнения в его достаточной личностной зрелости, основанное на анализе целей, мотивов, обстоятельств преступления и поведения в период до и после него, во время предварительного следствия или судебного разбирательства. Таковы были, например, причины назначения судебно-психологической экспертизы по делу несовершеннолетней Г., .которой к моменту совершения преступления исполнилось 17 лет. Было установлено, что в один из дней Г. проспала и поэтому не пошла на работу. Боясь, что родители ее накажут, Г. уехала к своей престарелой родственнице К., жившей в деревне недалеко от Калинина. Через два дня узнав, что родители разыскивают ее, Г. решила, как она потом объясняла, «уехать куда-нибудь», а деньги на поездку украсть у К., так как знала, что у той в сундуке лежат 25 руб. Поскольку К. никуда из дома не отлучалась и Г. не представлялось подходящего момента для совершения кражи, она решила убить К. и взять деньги. Когда К. наклонилась над самоваром, Г. ударила ее поленом по голове, затем нанесла еще несколько ударов, после чего, считая, что К. убита, сбросила ее в подпол кухни. После этого Г. взяла из сундука деньги и покинула деревню. На следующий день она была задержана в Калинине. К этому времени она уже истратила почти все деньги на покупку билетов в кино, чулок, косынки, мороженого. Учитывая жестокость Г., ее поведение на предварительном следствии, а также в периоды до преступления и после него, следователь назначил психиатрическую и психологическую экспертизы. Действительно, бездумность поведения Г., неопределенность и нестойкость целей ее действий, явное нарушение соотношения целей и средств их достижения давали основание предполагать, что Г. отстает в психическом развитии и поэтому не могла сознавать значение своих действий и руководить ими. Приводя примеры назначения судебно-психологической экспертизы, мы сознательно не воспроизводим вопросов, поставленных на разрешение экспертов. Изучение уголовных дел показывает, что нередко следователи, принимая правильное решение о необходимости назначения судебно-психологической экспертизы, испытывают затруднения при формулировании вопросов. Это указывает на необходимость создания унифицированных вопросов для судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних обвиняемых. В тексте упоминавшегося нами постановления Пленума Верховного Суда СССР № 1 от 21 марта 1968 г. сказано, что судебно-психологическая экспертиза должна в необходимых случаях проводиться в целях установления, «...мог ли он (несовершеннолетний обвиняемый) полностью сознавать значение своих действий и в какой мере руководить ими». Мы полагаем, что наиболее целесообразно выносить на разрешение судебно-психологической экспертизы следующие вопросы, выдержанные в духе сформулированных в постановлении Пленума Верховного Суда СССР задач: 1. Имеются ли у несовершеннолетнего признаки отставания в психическом развитии и, если имеются, в чем конкретно они выражаются? 2. Учитывая особенности психического развития несовершеннолетнего, мог ли он полностью сознавать значение своих действий? 3. Учитывая особенности психического развития несовершеннолетнего, в какой мере он мог руководить своими действиями? Цель экспертного психологического исследования несовершеннолетних обвиняемых не сводится к диагностике наличия или отсутствия у испытуемого признаков отставания в психическом развитии. Подобно тому как свидетельство о психическом заболевании не исключает вменяемости больного, наличие признаков отставания в психическом развитии не является прямым указанием на отсутствие у несовершеннолетнего способности полностью сознавать значение своих действий и руководить ими. Экспертное психологическое исследование всегда направлено не на установление общей, постоянно проявляющейся как свойство личности способности или неспособности сознавать значение своих действий и руководить ими; оно касается сугубо -конкретных действий, совершенных в конкретных условиях. Поэтому судебно-психологической экспертизой поведение подэкспертного должно рас. сматриваться в неразрывном единстве с ситуацией, в которой были совершены противоправные поступки. Соотнесение данных о состоянии и особенностях психического развития подростка с результатами анализа ситуации и поведения испытуемого — обязательный компонент экспертного исследования, необходимый для ответа на второй и третий вопросы. Формулируя окончательные выводы по каждому из вопросов, эксперту-психологу следует точно придерживаться их содержания. Ответ на первый вопрос должен содержать утверждение или отрицание наличия признаков отставания в психическом развитии у подэкспертного. Второй вопрос также предполагает только утвердительный или отрицательный ответ. Эксперт должен сообщить, мог ли, по его мнению, несовершеннолетний полностью сознавать значение своих действий. Третий вопрос ставит перед экспертом-психологом задачу установить, в какой мере несовершеннолетний мог руководить своими действиями. В определении меры способности сознательно управлять своим поведением, на наш взгляд, применима только трехстепенная градация: а) несовершеннолетний мог в полной мере руководить своими действиями; б) несовершеннолетний мог не в полной мере руководить своими действиями; в) несовершеннолетний не мог руководить своими действиями. Умственная отсталость, не связанная с душевными заболеваниями, иногда бывает следствием сенсорной недостаточности (слабого развития зрения или слуха), если эти дефекты не были выявлены своевременно и ребенок был лишен специального обучения и воспитания. Сенсорная недостаточность не является психическим заболеванием, она не предопределяет обязательного отставания в психическом развитии, но повышает вероятность замедления его темпа. Слабовидение выражается в резком снижении остроты зрения или нарушении зрительных функций (таких, например, как сужение границ поля зрения). Разумеется, эти дефекты сказываются в первую очередь на формировании зрительного восприятия, которое у слабовидящих людей несколько замедленно, менее точно и полно. Тем не менее зрительный анализатор играет ведущую роль в их познавательной деятельности, как .и у всех зрячих. В результате отсутствия компенсации пороков зрения за счет других органов чувств у слабовидящих людей быстро наступает зрительное утомление, а это ведет к снижению умственной работоспособности. Если слабовидящий ребенок обучается в массовой школе, ему трудно справиться с нагрузками на зрительный анализатор, рассчитанными на детей с нормальным зрением. Такой ребенок начинает отставать в усвоении знаний от своих одноклассников и постепенно может оказаться совсем не в состоянии продолжать обучение. Отставание в психическом развитии, если оно возникает у слабовидящих детей, чаще всего проявляется в недоразвитии процессов запоминания и мышления. Своеобразную картину отставания в .психическом развитии можно наблюдать у слабослышащих (тугоухих) детей и подростков. Наиболее распространенными причинами стойкого понижения слуха являются заболевания носоглотки (например, аденоидные разращения) или последствия острого и хронического воспаления среднего уха. Тугоухость бывает как врожденной, вызванной неправильным развитием органа слуха во внутриутробный период, так и приобретенной. Принципиальное значение имеет время возникновения тугоухости. Чем раньше происходит снижение слуха, тем больше вероятность, что она отразится на психическом развитии ребенка. Вызываемые тугоухостью трудности в формировании речевой деятельности, задержка в овладении лексическим, грамматическим и семантическим строем речи, отмечающиеся у подобных детей уже в раннем возрасте, могут при неблагоприятных жизненных обстоятельствах привести к довольно заметному отставанию в психическом развитии. Как это ли парадоксально на первый взгляд, умственная отсталость встречается чаще у детей с относительно слабым снижением слуха. Дело в том, что они поступают в массовую школу и в большинстве своем впервые же годы обучения попадают в разряд неуспевающих учеников, превращаются в хронических второгодников и через несколько лет бесплодного пребывания в школе уходят из нее. Замечено, что при обучении в массовой школе тугоухие дети испытывают особые трудности в усвоении грамматики и в решении арифметических задач. Несколько слов необходимо сказать об особенностях формирования личности слабовидящих и слабослышащих детей, обучающихся в массовой школе. Сравнительно низкий уровень развития как бы отдаляет их от коллектива сверстников, они нередко становятся объектом насмешек одноклассников и, что еще хуже, чувствуют пренебрежительное отношение со стороны некоторых педагогов. Все это способствует развитию обидчивости, мнительности, раздражительности, робости и неуверенности в себе. Иногда повышенное стремление к самоутверждению приводит подобных детей к поступкам, удивляющим своей дерзостью, жестокостью, цинизмом. Для исследования состояния психического развития слабовидящих и слабослышащих подростков в случаях сомнения в их способности полностью сознавать значение своих действий и руководить ими следует назначать судебно-психологическую экспертизу. Как уже говорилось, существует необходимость .в развитии практики комплексной психолого-психиатрической экспертизы для исследования некоторых форм умственной отсталости, в основе которой находятся те или иные дефекты центральной нервной системы. В первую очередь сказанное относится к олигофрении. Олигофрения — это сборная группа имеющих различное происхождение состояний, характеризующихся недоразвитием психики. Причинами, вызывающими олигофрению, могут быть поражения плода в период внутриутробного развития, родовые травмы ребенка, а также перенесенные в первые месяцы жизни заболевания или механические травмы мозга. В отличие от большинства психических заболеваний олигофрения не имеет тенденции к прогредиентности (нарастанию дефекта), более того, под воздействием различных коррегирующих мер, преимущественно воспитательного характера, состояние олигофрена в течение жизни может улучшаться. Однако дети-олигофрены имеют ограниченные потенциальные возможности психического развития; поэтому более или менее выраженные признаки умственного недоразвития сохраняются у олигофренов всю жизнь, полной компенсации дефекта не происходит. Этим олигофрены отличаются от педагогически запущенных детей с полноценной ,и здоровой нервной системой. Центральное место в картине психического недоразвития при олигофрении занимают нарушения познавательной деятельности (в первую очередь наиболее сложных ее функций, таких мыслительных процессов, как обобщение, образование понятий, установление причинно-следственных связей). Недоразвитие психики при олигофрении колеблется в широких пределах. В зависимости от степени выраженности психического дефекта с известной долей условности выделяют три основные формы олигофрении: идиотию, имбецильность и дебильность. При тяжелых формах олигофрении — имбецильности и идиотии — у больных наблюдается резко выраженное недоразвитие речи, вплоть до полного ее отсутствия, отставание в развитии моторики, приводящее к затруднениям б выработке даже элементарных двигательных навыков. Мышление этих больных крайне примитивно, поверхностно, такие сложные мыслительные процессы, как образование обобщенных понятий, мысленное вычленение существенных признаков предметов и др., развиваются очень слабо или не развиваются совсем. Далеко не каждого имбецила, не говоря уже о лицах, страдающих олигофренией в степени идиотии, удается обучить чтению и письму. Более подробно характеризовать психические особенности больных олигофренией в степени идиотии и имбецильности представляется излишним, так как они редко бывают участниками уголовного процесса, во-первых, в силу малой жизненной активности, во-вторых, потому, что многие из ,них с детства находятся в специальных лечебно-воспитательных учреждениях. Относительно легкой степенью олигофрении является дебильность. Снижение уровня психического развития у дебилов выражено значительно слабее, чем при идиотии и имбецильности. Недостаточность их умственной деятельности бывает иногда так незначительна, что не всегда легко отграничить дебилов от людей с низким общим развитием, малым запасом знаний, не обладающих сложными трудовыми навыками. Невозможность абсолютно точного установления границ психической нормы приводит к тому, что состояние довольно значительной группы детей, подростков и взрослых людей можно оценить как пограничное между олигофренией в степени дебильности и психической нормой. Дебилы способны, хотя и в ограниченных пределах, к обучению; в удлиненные сроки они в состоянии освоить программу начальной и даже неполной средней школы, приобрести несложную квалификацию, успешно адаптироваться к требованиям социальной среды. Тем не менее психическое развитие ребенка-дебила на всех этапах отличается от развития здоровых детей; кроме дефектов в формировании познавательной деятельности, у них нередко отмечаются задержки в развитии речи, ходьбы и других двигательных навыков. Недоразвитие умственной деятельности у олигофренов не носит изолированного характера; как правило, оно сочетается со специфическими особенностями личности, в частности с измененностью эмоционально-волевой сферы. Многие исследователи, изучавшие поведение олигофренов, отмечали у них преобладание примитивных эмоций и влечений, повышенную внушаемость, ограниченность интересов и другие особенности. Среди подростков-дебилов случаи правонарушений встречаются намного чаще, чем у олигофренов в степени идиотии или имбецильности. Необходимо отметить, что при наличия близких по своему качеству интеллектуальных дефектов в характере и поведении дебилов имеются глубокие различия. С этим связано деление дебилов на две группы: торпидных и эретических. Торпидные дебилы вялы, медлительны, пассивны, робки, застенчивы. Они легко впадают в состояние растерянности, охотно и некритично подчиняются окружающим, легко отказываются от принятых целей и намерений. Эретическим же дебилам, наоборот, свойственна повышенная возбудимость, излишняя и беспорядочная активность, крайняя подвижность, эмоциональная неустойчивость, взрывчатость, импульсивность, в минуты эмоциональных вспышек — злобность. Если принять во внимание своеобразие психического облика как эретических, так и торпидных дебилов, становится понятным, почему у них относительно более легко, чем у других несовершеннолетних, поведение приобретает противоправный характер. У эретических дебилов это происходит за счет неорганизованной активности и импульсивности, у торпидных — как результат повышенной внушаемости. Принципиально ни легкая степень имбецильности, ни тем более дебильность не исключают возможности достаточного осознания значения совершаемых поступков и способности руководить ими, т. е. противоправные действия могут вменяться в вину лицам, страдающим олигофренией. Однако, чем сложнее ситуация, в которой приходится действовать олигофрену, чем насыщеннее она в эмоциональном отношении, тем более тонкого анализа требует поведение обвиняемого, страдающего олигофренией. Это может создавать необходимость в применении специальных знаний как в области психиатрии, так и в области психологии. Основными поводами для назначения психолого-психиатрической экспертизы должны служить данные судебно-психиатрической экспертизы о наличии у обвиняемого олигофрении в степени дебильности или легкой имбецильности и характер совершенного им правонарушения. Большое значение имеет также личное впечатление следователя или членов суда об уровне умственного развития обвиняемого, так как именно в устных показаниях проявляются часто те особенности психики (слабое развитие речи, поверхностность суждений, неумение устанавливать причинно-следственные связи), которые и порождают сомнение в способности сознавать значение совершенных действий и руководить ими. Близкие к олигофрении нарушения психики иногда наблюдаются у лиц, не страдающих олигофренией, но имеющих некоторые дефекты центральной нервной системы. Практически большинство из них может считаться психически здоровыми, тем не менее не исключено, что наличие упомянутых дефектов может привести к отставанию в умственном развитии или неправильному формированию личности. Известно, например, что последствия перенесенных в детстве (особенно в дошкольном возрасте) травм головного мозга могут выражаться в замедлении темпа психического развития. Главной причиной подобного отставания являются повышенная утомляемость травматиков, быстрая истощаемость нервных процессов, что определяет относительное снижение умственной работоспособности. В результате перенесенных травм головного мозга у некоторых людей наблюдаются повышенная раздражительность, вспыльчивость, тенденция к конфликтам с окружающими и т. д. Не следует, конечно, думать, что травмы головного мозга обязательно отрицательным образом влияют на формирование психического облика и интеллектуальных особенностей человека. Но имеющиеся в распоряжении следователя или суда материалы, говорящие об этом обстоятельстве, должны стимулировать более тщательную проверку способности несовершеннолетнего обвиняемого полностью сознавать значение своих действий и руководить ими. Одной из форм проверки является комплексная психолого-психиатрическая экспертиза. Не менее пристальное внимание должны привлекать сведения о перенесенных в детском возрасте воспалениях мозга, в частности энцефалите. Последствия этого заболевания, имеющего многочисленные формы, зависят главным образом от степени его тяжести и локализации воспалительного процесса. Последствия энцефалита могут способствовать развитию расторможенности. Ослабляющее (астенизирующее) действие оказывают многие обстоятельства: наличие или последствия длительных инфекционных заболеваний, тяжелые психические переживания, систематическое переутомление, неправильный режим учебных занятий или работы и многое другое. Не делая попытки перечислить все встречающиеся в жизни причины астенизации, подчеркнем, что все они в большей или меньшей степени отрицательно влияют на нервную систему, отражаются на особенностях высшей нервной деятельности человека, часть которых можно оценить как функциональные нарушения психической деятельности. Совокупность признаков нервно-психической слабости образует так называемый астенический синдром, описанию и анализу которого посвящено много психиатрических, патопсихологических и дефектологических исследований. Установлено, что астенический синдром часто является следствием соматических (т.е. телесных) заболеваний, в частности инфекций, интоксикаций, всякого рода эндокринопатий, болезней органов пищеварения (язвенная болезнь, колит, холецистит и др.), нарушений сердечно-сосудистой деятельности. Чаще всего астенический синдром выражается в понижении общего тонуса нервной деятельности, быстрой утомляемости, неспособности к длительному нервному напряжению, уменьшении темпа и активности познавательной деятельности. При отсутствии специально направленного педагогического воздействия астенический синдром может тормозить психическое развитие несовершеннолетнего и способствовать появлению таких личностных особенностей, как неустойчивость настроения, раздражительность, тревожность, мнительность, склонность к слезам. Реже, скорее .как исключение или эпизод, астенический синдром выражается в повышенной возбудимости. Возможность возникновения соматогенного астенического синдрома со всеми его последствиями показывает, что основаниями для назначения психолого-психиатрической экспертизы могут служить не только данные об органических нарушениях центральной нервной системы, но и сведения о перенесенных или имеющихся соматических заболеваниях. Одной из причин астенического синдрома, на которой следует остановиться особо, является церебральная астения. Она может быть выражена в различной степени, начиная от самой легкой, почти не отличающей подростков, страдающих ею, от основной массы их сверстников, и кончая глубокими психическими нарушениями, квалифицируемыми как безусловно болезненные состояния. Поэтому дети и подростки с церебральной астенией не обязательно обучаются в специальных вспомогательных школах, они встречаются и среди учащихся массовых школ. Наиболее распространенной причиной церебральной астении является нарушение циркуляции в мозге спинномозговой жидкости вследствие увеличения ее количества. Многое в психическом развитии ребенка зависит от того, в каком возрасте началось нарушение циркуляции спинномозговой жидкости; однако когда бы это ни произошло, церебральная астения способна служить препятствием в обучении и достаточно интенсивном умственном развитии. Некоторое, иногда даже значительное отставание детей и подростков в психическом развитии наблюдается при психофизическом инфантилизме. Психофизический инфантилизм изучается преимущественно в рамках психиатрии, но, как и в некоторых других рассмотренных нами случаях, для решения вопроса о способности несовершеннолетних с признаками психофизического инфантилизма полностью осознавать значение своих действий л руководить ими иногда целесообразно проведение комплексной психолого-психиатрической экспертизы. Для вынесения на разрешение комплексной психолого-психиатрической экспертизы можно рекомендовать следующие вопросы. 1. Страдает ли несовершеннолетний психическим заболеванием? 2. Учитывая состояние здоровья несовершеннолетнего и особенности его психического развития, мог ли он полностью сознавать значение своих противоправных действий? 3. Учитывая состояние здоровья несовершеннолетнего и особенности его психического развития, в какой мере он мог руководить своими действиями? Ответ на первый вопрос дает только врач-психиатр, поскольку диагностика психических заболеваний относится к. компетенции специалиста в области медицины. На второй и третий вопросы ответ должны давать совместно специалисты в области психологии и психиатрии, вырабатывая его на основе сопоставления результатов клинико-психиатрического и психологического исследования и исходя из принципиальных положений представляемых ими областей науки. Глава VI судебно-психологическая экспертиза физиологического аффекта Согласно ст. 33 Основ уголовного законодательства СССР и союзных республик состояние внезапно возникшего сильного душевного волнения в момент совершения преступления может служить смягчающим вину обстоятельством. Содержание юридического понятия сильного душевного волнения, как мы постараемся показать в дальнейшем, полностью охватывается сложившимся в психологии понятием физиологического аффекта. В течение нескольких десятилетий вопрос о том, находился ли обвиняемый в состоянии сильного душевного волнения, решался юристами самостоятельно, без помощи специалистов или делались попытки вынесения его на разрешение судебно-психиатрической экспертизы. При этом не учитывалось, что возможности судебно-психиатрической экспертизы в этом отношении ограничены, так как в ее компетенцию входит решение вопросов, связанных с патологическими состояниями психики, в частности и решение вопроса о наличии или отсутствии состояния патологического аффекта. Физиологический аффект как не выходящее за пределы нормы эмоциональное состояние, характеризующееся внезапностью возникновения, большой силой и кратковременностью, изучается в рамках психологии. Исторически определение «физиологический» было введено, чтобы подчеркнуть отличие простого, нормального аффекта от патологического, показать, что его физиологическую основу составляют естественные для здорового человека нейродинамические процессы. Однако причины наблюдающихся при аффекте физиологических явлений имеют психологическую природу; поэтому рассматриваемое нами эмоциональное состояние правильнее было бы называть психологическим аффектом. В современной психологической литературе понятие «аффект» употребляется вообще без дополнительных определений. Приведенные соображения позволяют считать, что диагностика и исследование так называемого физиологического аффекта относятся к компетенции судебно-психологической экспертизы. Для подтверждения высказанного положения остановимся более подробно на описании различий между патологическим и физиологическим аффектом. В психиатрии патологический аффект рассматривается как острое кратковременное психическое расстройство, возникающее внезапно и характеризующееся такими особенностями, как: 1) глубокое помрачение сознания, которое по «структуре должно быть отнесено к сумеречным состояниям»; 2) бурное двигательное возбуждение с автоматическими действиями; 3) полная (или почти полная) последующая амнезия совершенных действий. Состояние патологического аффекта отмечается крайней напряженностью и интенсивностью переживания, а действия, совершенные в этом состоянии, обладают большой разрушительной силой. В большинстве случаев вспышка патологического аффекта завершается более или менее длительным и глубоким сном. Таким образом, патологический аффект — это болезненное состояние психики и поэтому может быть правильно оценено и исследовано только врачом-психиатром. При этом не только диагносцируется состояние патологического аффекта, но и решается вопрос о вменяемости субъекта в отношении совершенных им общественно опасных действий. Лица, совершившие противоправные деяния в состоянии патологического аффекта, судебно-психиатрической экспертизой признаются, как правило, невменяемыми. В психологии аффектами называют «сильные и относительно кратковременные эмоциональные переживания, сопровождаемые резко выраженными двигательными и висцеральными проявлениями». Они рассматриваются как временное психическое изменение, не имеющее болезненного характера. Причины, вызывающие состояние физиологического аффекта у человека, могут быть двоякого рода. Во-первых, это обстоятельства, угрожающие физическому существованию человека, связанные с его биологическими инстинктами и потребностями, например прямая или косвенная угроза жизни. Во-вторых, аффект может быть вызван поступками окружающих, их высказываниями, социальными оценками, глубоко затрагивающими самооценку человека, травмирующими его личность. Известно, например, что состояние сильного душевного волнения часто бывает вызвано насилием или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего, направленным как непосредственно на виновного, так и на других людей. Следовательно, физиологический аффект может возникнуть только в ситуации, имеющей специфические признаки. Справедливо подчеркивается в юридической литературе, что эта ситуация (в частности, ситуация насилия или оскорбления со стороны потерпевшего) должна «существовать реально, а не в воображении субъекта». Данное положение не следует понимать слишком прямолинейно. Одна и та же ситуация может отразиться в сознании субъекта совершенно по разному в зависимости от особенностей его личности, психического состояния — всего того, что предшествовало ее возникновению. Поэтому сила и глубина аффективной вспышки не обязательно прямо пропорциональны объективной силе раздражителя (оскорбления, насилия или попытки к его совершению). Этим может быть объяснена кажущаяся, с обыденной точки зрения, парадоксальность и неадекватность некоторых аффективных реакций. В исследованиях многих психологов обращается внимание на то, что аффект возникает в уже совершенно определенно сложившейся ситуации и служит для субъекта своеобразной формой выхода из нее, разрядкой. Этот момент следует особо подчеркнуть как имеющий первостепенное значение при диагностике физиологического аффекта. В психологии существует прочно устоявшееся мнение, что к возникновению аффекта предрасполагают остроконфликтные ситуации. Аффектогенной может быть названа ситуация, характеризующаяся тем, что находящийся в ней человек должен обязательно действовать и испытывает в этом почти непреодолимую потребность, .но подходящих способов действия не находит. Это противоречие и вызывает аффект. Если человек ясно видит возможности адекватного поведения, аффект не наступает. Для иллюстрации сошлемся на пример, которым подтверждает это положение Л. С. Выготский. Человек знает об ожидающей его в пути опасности, заранее готовится к ней и встречает ее во всеоружии. Он может быть заранее взволнован, напуган, но это состояние не будет аффектом. Совершенно иное состояние испытывает человек, застигнутый опасностью врасплох. Он должен как-то действовать, но выхода из внезапно сложившегося положения найти не может. Возникает физиологический аффект. Превосходная экспериментальная модель (на физиологическом уровне) аффектогенной конфликтной ситуации была создана И. П. Павловым в опытах на собаках. У животного вырабатывался/положительный условный рефлекс на 100 ударов метронома и отрицательный на 108 ударов. Если же предъявлялось 104 удара, у собаки начиналась аффективная реакция с резко выраженным двигательным возбуждением, яростью, стремлением убежать из комнаты. Сформированная ранее программа поведения при предъявлении нового раздражителя оказывалась непригодной, а отсутствие другой программы действий приводило к аффективной вспышке. Разумеется, результаты опытов на животных не могут без необходимых дополнений и уточнений быть использованы для объяснения поведения людей. Тем не менее объективно показанная И. П. Павловым роль внутреннего конфликта, отражающего конфликтность ситуации, в возникновении аффекта раскрывает один из общих принципов происхождения аффективных реакций. Более того, конфликтность ситуации — основной критерий при определении аффектогенных ситуаций. С анализа ситуации, ее специфики ,и значения для субъекта и должно начинаться судебно-психологическое исследование состояния физиологического аффекта. Наличие конфликтной ситуации является обязательным, но не достаточным условием для возникновения аффекта. Другое условие—комплекс устойчивых индивидуально-психологических особенностей личности и временное состояние субъекта, попавшего в конфликтную ситуацию. Обстоятельства, вызывающие аффект у одного человека, не нарушают стройной системы поведения у другого. Вопрос о том, какие индивидуально-психологические особенности предрасполагают к аффектам, еще недостаточно изучен, однако некоторые из них выявлены с достаточной определенностью и достоверностью. К их числу следует отнести: 1. Комплекс врожденных свойств нервной системы (тип высшей нервной деятельности). Имеются наблюдения, что состояние аффекта чаще возникает у людей с так называемым слабым типом нервной системы, который характеризуется легкой возбудимостью, повышенной чувствительностью к раздражителям, невыносливостью к сильным и значимым раздражителям, нередко—инертностью нервных процессов. 2. Специфическую структуру личности человека, в частности особенности его самооценки. Известно, что люди с высокой, но недостаточно устойчивой самооценкой болезненно реагируют на оценку и замечания окружающих; их легко травмировать, вывести из состояния равновесия, разрушив тем самым привычную программу поведения. 3. Возрастные особенности субъекта. Исследованиями в области детской психологии убедительно показано, что ребенок более возбудим, чем взрослый. У детей резче выражена зависимость поведения от оценок окружающих, а недостаточно сформированная система самоконтроля не дает возможности избежать аффективных вспышек в условиях, где взрослому это удается относительно легко. В пожилом возрасте постепенно уменьшается устойчивость по отношению к аффективным переживаниям, повышается раздражительность, что увеличивает вероятность возникновения физиологического аффекта у пожилых людей. 4. Временные функциональные психофизиологические состояния, нарушающие устойчивость человека к аффектогенной ситуации. К ним относятся усталость, бессонница, периоды менструаций у женщин и девочек и т. д. Экспериментальным путем показано, например, что в состоянии усталости нарушается внимание, снижается скорость и продуктивность запоминания, острота восприятия, скорость ориентировки в окружающем, повышается эмоциональная чувствительность. Аналогичные изменения отмечаются в периоды менструаций у женщин и девочек. Все эти явления в совокупности могут способствовать возникновению аффекта. Физиологический аффект имеет специфическую динамику, отличающую его от других эмоциональных состояний, что неоднократно подчеркивалось в психологической литературе. По определению С. Л. Рубинштейна, аффекты — «это стремительно и бурно протекающие эмоциональные процессы взрывного характера». Хотя аффект всегда возникает подобно вспышке, было бы заблуждением считать, что он обязательно наступает при первом же воздействии на человека вызывающих аффективное отношение раздражителей. Одним из условий, как бы подготавливающих аффективный взрыв, является повторение ситуаций, вызывающих аффективное отношение, потому что оно ведет к накоплению, аккумуляции переживаний, которые могут в дальнейшем вызвать аффективный взрыв. Последнее обстоятельство приобретает особое значение при анализе противоправных действий, совершенных в состоянии аффекта. В следственной и судебной практике известны случаи, когда преступное деяние совершается после .многократных повторных насильственных действий или оскорблений со стороны потерпевшего. Весьма показательно, что последнее по времени действие потерпевшего может быть и не столь резким, казалось бы, и не столь оскорбительным, но оно-то и вызывает аффект, являясь «последней каплей», тем пусковым сигналом, который приводит к аффективной вспышке. Таким образом, физиологический аффект может возникать как при первичном или однократном появлении аффектогенной ситуации, так и в результате постепенного накопления аффективных переживаний. В последнем случае особенно ярко выражена последовательно увеличивающаяся тенденция к разрядке. Физиологический аффект не вызывает помрачения сознания. Поэтому человек, как правило, помнит о действиях, совершенных им в этом состоянии. Однако встречаются случаи, когда отдельные действия или их элементы выпадают из памяти. С точки зрения интересов следственной и судебной практики наиболее важным является вопрос о влиянии аффекта на сознание и деятельность человека. Хорошо известные психологам и юристам факты свидетельствуют о том, что в состоянии аффекта люди часто совершают поступки, не только не соответствующие требованиям ситуации и их собственным интересам, но и прямо противоположные тем, которые были бы уместны в данных условиях. Например, человек, внезапно столкнувшийся с опасностью, вместо того чтобы бежать от нее или предпринять какие-нибудь иные действия для своего спасения, от страха «застывает» на месте; обвиняемый, убивший свою жертву в состоянии аффекта, в дальнейшем при более спокойном размышлении нередко соглашается с тем, что можно было найти иной выход из положения. Подобные явления объясняются происходящими в состоянии аффекта изменениями в структуре сознания, которые, по мнению Л. С. Выготского, «отодвигают на задний план течение ряда функций, обеспечивающих нормальную жизнь сознания». В состоянии аффекта наблюдается так называемое сужение сознания. Оно характеризуется тем, что человек осознает относительно узкий круг явлений, только ближайшие цели действий, непосредственно связанные с испытываемыми в данный момент переживаниями, что и ведет к снижению уровня сознательной волевой регуляции поведения. С. Л. Рубинштейн прямо указывает, что аффекты «дают не подчиненную сознательному волевому контролю разрядку в действии». Он же обращает внимание на то, что аффект приводит к заторможенности сознательной деятельности и поэтому «действие в состоянии аффекта, т. е. аффективное действие, как бы вырывается у человека, а не регулируется им; проходит через него, а не исходит от него». А. Н. Леонтьев подчеркивает, что внешне аффект может проявляться «в бурном неуправляемом аффективном поведении». Аналогичной точки зрения придерживаются и другие психологи, так или иначе затрагивающие проблемы аффективного поведения. Они единодушны в том, что по отношению к личности аффект представляет собой нечто, как бы «навязанное» извне, «овладевшее» человеком. Изменения, которые вносят аффект в структуру сознания, определяют его воздействие на деятельность человека в целом. В последние годы психологами получены многочисленные факты, свидетельствующие о том, что аффективные состояния оказывают на нее резко выраженное дезорганизующее влияние. Из сказанного следуют два важных вывода: во-первых, в состоянии аффекта снижается возможность осознания совершаемых действий (сознательная деятельность затормаживается); во-вторых, значительно уменьшается способность человека сознательно контролировать свои действия, руководить ими. Характеризуя физиологический аффект, необходимо специально оговорить, что он, оказывая существенное влияние на сознание и деятельность человека, что считается бесспорным среди .психологов, вызывает не глубокие нарушения сознания, как это происходит при патологическом аффекте, но лишь изменения его. Этот факт важен для дифференциальной диагностики физиологического аффекта. Отсутствие глубоких болезненных нарушений сознания приводит, как правило, к обоснованному отрицанию экспертами-психиатрами наличия у обвиняемого в момент совершения противоправных действий патологического аффекта. Однако подобный вывод не означает еще, что обвиняемый не находился в состоянии физиологического аффекта. В ходе расследования одного из уголовных дел на судебно-психиатрическую экспертизу был направлен шестнадцатилетний П., обвинявшийся в убийстве отца. Перед экспертами был поставлен вопрос о том, находился ли П. в состоянии патологического аффекта в момент совершения убийства. По материалам уголовного дела было известно, что П. с 9 лет болен туберкулезом шейных лимфатических узлов, в 11 лет у него был обнаружен кавернозный туберкулез легких. В связи с заболеванием оставил школу после 4-го класса, ежегодно лечился в больницах и санаториях. Условия жизни в семье были очень тяжелые: отец систематически пьянствовал, избивал жену на глазах у детей, всячески третировал П., называя его «чахоточным» и «дармоедом». Отношение отца постоянно травмировало П., и еще за год до преступления он решил покончить жизнь самоубийством, но не сделал этого, жалея мать. В тот день, когда было совершено убийство, отец пришел домой пьяным, устроил очередной дебош, грозил застрелить жену из охотничьего ружья. Пытаясь предупредить покушение на мать, П. незаметно вынул из ружья патрон. Когда отец обнаружил, что ружье не заряжено, он бросил его к ногам П., а сам схватил топор и стал гоняться за женой. В этот момент П. подобрал ружье, зарядил его и побежал за отцом, крича, чтобы тот остановился и бросил топор. Видя, что отец не обращает на него внимания и уже догоняет мать, П. выстрелил в воздух, а затем через несколько мгновений с расстояния 25—30 м дважды выстрелил в отца. После того как отец упал, П. на бегу перезарядил ружье и выстрелил еще раз в голову лежавшего. По описанию соседей, бывших свидетелями убийства, П. был необычайно взволнован, весь дрожал, не отвечал на вопросы. Вскоре после убийства он стал плакать, сказал, что пойдет в милицию и там все расскажет. В милиции П. дал подробные показания, объяснил, что мысль убить отца появилась у него внезапно, в тот момент, когда отец бросил ружье и погнался за матерью с топором. На основании анализа материалов уголовного дела и освидетельствования П. комиссия экспертов-психиатров пришла к заключению, что в момент убийства П. в состоянии патологического аффекта не находился, так как хорошо помнит о случившемся, подробно излагает события, мотивирует свои поступки. Одновременно комиссия, ссылаясь на то, что мысль о совершении преступления появилась у П. непосредственно во время покушения отца на жизнь матери, а также на необычный вид П. в момент убийства и в первые минуты после него, указала, что П. находился в состоянии сильного душевного волнения. В приведенном нами случае, как мы считаем, были основания назначить судебно-психологическую экспертизу для решения вопроса о том, находился ли П. в состоянии физиологического аффекта, тем более что никаких данных, говорящих в .пользу патологического аффекта, в материалах дела не усматривалось. Эксперты-психиатры, квалифицировавшие состояние П. как «сильное душевное волнение, не достигающее степени патологического аффекта», вышли за пределы своей научной компетенции. Состояние сильного душевного волнения — юридическое понятие, и диагностировать его не дело экспертов. В подобных случаях задача судебно-психиатрической экспертизы ограничивается установлением наличия или отсутствия патологического аффекта, задача судебно-психологической экспертизы — исследованием вопроса о физиологическом аффекте. Эти состояния качественно отличаются друг от друга: первое из них, как мы уже говорили,— временное болезненное расстройство психики, второе не выходит за пределы психической нормы. Поэтому принципиально ошибочным является представление о том, что сильное душевное волнение может достигать степени патологического аффекта. Суммируя сказанное о различии признаков патологического и физиологического аффектов, представим наиболее существенные сведения о них в следующей таблице: Вид аффекта Причины возникновения Особенности начальной стадии аффекта Особенности динамики состояния Влияние на сознание и деятельность Патологический аффект Конфликтный характер ситуации, травмирующей личность, в сочетании с нервно - психической недостаточностью Возникает всегда внезапно Кратковременное интенсивное по эмоциональной насыщенности состояние с автоматизированными движениями и иногда последующим сном Полное выключение сознания, последующая амнезия совершенных действий Физиологический аффект Конфликтный характер ситуации, субъективная невозможность найти выход из нее в данный момент 1. Внезапное возникновение. 2. Результат аккумуляции повторных травмирующих действий Кратковременное интенсивное эмоциональное состояние с резкими изменениями в разных сферах психической деятельности, потеря гибкости поведения с явлениями автоматизма Отсутствие помрачения сознания. Снижение способности контролировать свои действия и руководить ими Проведение судебно-психологической экспертизы физиологического аффекта сложно в методическом отношении. Главная трудность заключается в том, что в экспертном исследовании невозможно воспроизвести пережитое человеком состояние. Однако, если бы такая возможность и существовала, использование ее было бы, несомненно, насилием над личностью, и от нее следовало бы отказаться по этическим соображениям. Поэтому остановимся на характеристике тех реальных методических приемов, которые могут быть использованы экспертом-психологом при анализе и диагностике аффективного состояния. Основным из них следует признать ретроспективный психологический анализ противоправного деяния по материалам уголовного дела с использованием данных, полученных самим экспертом. Укажем на некоторые общие моменты, которые обязательно должны быть включены экспертом-психологом в исследование: 1. Анализ ситуации, приведшей к совершению противоправных действий. 2. Анализ устойчивых особенностей личности виновного. Материалом для этого могут служить показания свидетелей, характеристики с места учебы или работы, данные беседы с подэкспертным. 3. Анализ психофизиологического состояния субъекта в момент совершения преступления (наличие соматических и нервных заболеваний, усталости, бессонницы, периода менструаций и др.). 4. Анализ поведения субъекта в момент совершения преступления (последовательность действий, их направленность, целесообразность и др.). 5. Анализ поведения человека после совершения правонарушения. 6. Анализ последующего отношения человека к своим противоправным действиям. Значительная часть необходимых для последующего анализа сведений может быть получена в беседе с обвиняемым. Этот раздел работы эксперта-психолога следует считать обязательным, за исключением очень редких случаев, когда эксперт по объективным причинам лишен возможности встретиться с обвиняемым. Нам представляется, что точность диагностики физиологического аффекта намного уменьшается, если эксперт-психолог ограничивается в своей работе одним только изучением материалов уголовного дела. Беседа с подэкспертным может иметь произвольный характер, ее содержание в каждом конкретном случае определяется вопросами, имеющими наибольшее значение для диагностики эмоционального состояния применительно к исследуемым обстоятельствам. В результате беседы эксперт-психолог имеет возможность пополнить уже имеющиеся в его распоряжении сведения чисто психологической информацией практически по всем обозначенным выше пунктам, которые можно рассматривать как самую общую программу беседы. Продуктивность беседы с обвиняемым зависит от степени владения экспертом-психологом некоторыми профессиональными навыками, требующимися для установления контакта и взаимопонимания с подэкспертным. Поэтому, говоря о допустимости произвольного характера беседы, мы имеем в виду не бессистемную импровизацию. При любых условиях беседа должна быть заранее тщательно подготовлена и продумана. Если эксперт-психолог сделал все возможное для установления контакта с обвиняемым, то уже сам факт успеха или неуспеха этих попыток, степень достигнутого взаимопонимания между собеседниками, содержание сообщаемых обвиняемым сведений имеют ценность как информация о психологических особенностях личности подэкспертного. В экспертном исследовании физиологического аффекта (а особенности если оно проводится на стадии предварительного следствия) могут найти применение некоторые экспериментально-психологические методики. В данных экспериментального исследования нельзя искать прямого ответа на вопрос о том, находился ли Обвиняемый в состоянии аффекта; они полезны только как дополнительные сведения об индивидуально-психологических особенностях обвиняемого, специфических чертах его эмоциональной жизни, большей или меньшей предрасположенности к аффективным вспышкам. Выбор конкретных методик производится с учетом фабулы дела и своеобразия личности обвиняемого. Можно, например, обратиться к некоторым модифицированным в советской психологии тестам личности, если эксперт-психолог владеет ими на профессиональном уровне, или использовать традиционные методики, применяемые отечественными психологами. Многостороннее исследование вооружает эксперта-психолога данными, как правило, достаточными для убедительной; аргументации вывода об эмоциональном состоянии обвиняемого в момент совершения преступления и позволяющими избежать крайнего лаконизма некоторых заключений, сводящих на нет смысл экспертного психологического исследования. Примером того, как не надо проводить судебно-психологическую экспертизу, может служить случай, когда эксперты-психологи «заочно» составили заключение об отсутствии у обвиняемого физиологического аффекта (оно уместилось на одной странице машинописного текста). Вместо того чтобы подробно проанализировать поведение и эмоциональное состояние обвиняемого, особенности его личности, эксперты-психологи, идя «от противного» обосновали свой вывод только тем, что в момент совершения преступления у обвиняемого «лицо было спокойное, кровь к лицу не приливала, вены на лбу не набухали, глаза не блестели, дышал он ровно и спокойно, ничего не говорил» и т. п. Для полноты экспертного психологического исследования, как и любого другого вида судебной экспертизы, большое значение имеет правильное и точное формулирование вопросов, выносимых на разрешение экспертов. Трудно обойти молчанием случаи, когда представители правоохранительных органов неумелой постановкой вопросов уводят экспертов-психологов в сторону от проблем, действительно имеющих значение для следствия и суда. Приведем в качестве примера дело, в ходе расследования которого, как нам кажется, было полезно провести судебно-психологическую экспертизу для диагностики состояния физиологического аффекта. С. пришел домой в нетрезвом состоянии и стал оскорблять жену и дочь нецензурной бранью. Его пятнадцатилетняя дочь А., ученица восьмого класса, заявила отцу, что, если он не прекратит своих хулиганских действий, она убьет его. Когда в ответ на угрозу дочери С. рассмеялся и стал издевательски предлагать девочке осуществить это намерение, А. выбежала в кухню, схватила столовый нож и, вернувшись, ударила отца в грудь, причинив ему ранение сердца, от которого он через час скончался. В дальнейшем было установлено, что С. систематически являлся домой пьяным, избивал на глазах девочки ее мать, издевался над бабушкой, спаивал своего сына (старшего брата обвиняемой). На основании показаний некоторых свидетелей можно предположить, что девочка была замкнутой, самолюбивой, эмоциональной, но склонной подавлять в себе вспышки гнева и раздражения. По делу была проведена судебно-психологическая экспертиза, но перед экспертом были поставлены вопросы, имеющие для дела второстепенное значение или выходящие за рамки компетенции психолога: 1. Соответствует ли умственный уровень А. ее возрасту? 2. Обладает ли А. достаточным для ее возраста уровнем памяти, наблюдательности? 3. Каким нравственным уровнем обладает А.? Даже самые полные и .квалифицированные ответы специалиста-психолога на перечисленные вопросы не могли оказаться по-настоящему полезными для следствия. Как бы ни был высок уровень умственного развития, он не является достаточной защитой от состояния физиологического аффекта, если имеет место конфликтная аффектогенная ситуация; как бы ни была хороша память человека, многие моменты ситуации, в которой он действовал в состоянии аффекта, могут не сохраниться в памяти. Что же касается определения уровня нравственного развития, то этот вопрос вообще выходит за пределы компетенции эксперта-психолога. В данном случае необходимо было выяснить более тщательно особенности личности обвиняемой, насколько глубоки были переживания девочки, связанные с многолетней тяжелой обстановкой в семье, не могло ли это в конце концов вызвать состояние аккумулированного физиологического аффекта, при котором А. совсем не могла или могла не полностью сознавать значение своих действий .и руководить ими. Даже краткое изложение обстоятельств дела дает возможность предположить, что в течение длительного времени происходило накопление, аккумуляция аффекта в хронической конфликтной ситуации у человека эмоционального, самолюбивого и недостаточно зрелого. При назначении судебно-психологической экспертизы в случаях, когда у представителей правоохранительных органов возникают подозрения, что преступление совершено в состоянии физиологического аффекта, самым правильным является вынесение на разрешение экспертов только одного вопроса, по существу отвечающего потребностям следственной и судебной практики: «Находился ли обвиняемый в момент совершения инкриминируемого ему деяния (какого именно) в состоянии физиологического аффекта?» Для ответа на вопрос в рекомендованной формулировке экспертам-психологам необходимо в исследовательской части показать возможные причины аффекта, определить момент его возникновения, проследить динамику состояния, влияние аффекта на сознание и деятельность обвиняемого, т. е. рассмотреть все этапы и качественные признаки эмоционального состояния обвиняемого во время совершения преступления. Если исследование будет выполнено экспертами-психологами в таком объеме и в заключении ими будут представлены все основные доводы, позволяющие оценить состояние обвиняемого, заключение судебно-психологической экспертизы может претендовать на убедительность. В Военном трибунале слушалось дело по обвинению офицера С. в преступлении, предусмотренном ст. 103 УК РСФСР. В ходе судебного заседания было вынесено определение о назначении судебно-психологической экспертизы. На разрешение экспертов были поставлены вопросы, общее содержание которых сводится к выяснению того, находился ли обвиняемый в момент совершения преступления в состоянии физиологического аффекта. Было установлено, что офицер С., имея при себе пистолет, около полуночи пришел домой с дежурства. Попробовав открыть дверь в квартиру своим ключом и убедившись, что она заперта не на один замок, как обычно, а на два, С. достал другой ключ и стал открывать второй замок. В этот момент он услышал в квартире легкий шум и голос своей жены, говорившей кому-то: «Прячься, прячься». Когда С. вошел в квартиру, он увидел в коридоре возле двери в комнату жену, как показалось С., чем-то взволнованную. У С. появилась мысль, что жена кого-то прячет в квартире. Это предположение подогревалось тем, что еще за четыре года до описываемых событий С. узнал об интимных отношениях жены с их общим знакомым 3. Хотя жена обещала порвать эти отношения, С. все время подозревал ее в неверности. Не обращая внимания на уверения жены, что в квартире никого из посторонних нет. С. начал быстро осматривать квартиру и приблизился к шторе, отделявшей часть коридора, ведущую к двери соседки. Увидев это, жена С. ушла в комнату и заперла дверь на замок. Именно тогда, по словам С., у него окончательно созрела уверенность, что за шторой находится 3., и родился план действий. С. намеревался, угрожая пистолетом, задержать 3. и предать гласности его поступки. Отдернув штору, С. увидел, что за ней действительно стоит 3., который, вопреки ожиданиям, не испугался, а в ответ на требование С. выйти назвал его «сопляком» и стал приближаться к нему с криком: «Стреляй! Стреляй!» Ошеломленный С. попятился к стене и с расстояния 2,5 м .произвел в 3. четыре выстрела, нанеся ранения, от которых 3. скончался на месте. Как только 3. упал, С., желая, по его собственным словам, убить и жену, одним ударом ноги выбил запертую дверь, ворвался в комнату, но, увидев, что на руках у жены их маленькая дочь, стрелять не стал. На шум из своей комнаты прибежала соседка. С. попросил ее вызвать скорую помощь, а сам вернулся на службу, откуда позвонил своему начальнику и сообщил ему, что убил человека. Эксперты строили свою работу по схеме исследования, приведенной в данной главе. Чтобы показать пригодность этой схемы для практических целей, попытаемся изложить ход и результаты экспертного исследования в соответствии с ее пунктами. Ситуация, возникшая перед убийством, может считаться конфликтной прежде всего потому, что у С. быстро сложилась совершенно четкая и определенная программа действий, соответствующая длительно формировавшейся потребности найти выход из мучившего его положения: задержать 3., предать его поведение гласности и тем самым разрубить узел трудно переживаемых С. отношений. Неожиданно выяснилось, что реализовать имевшуюся программу действий невозможно. 3. сам начал действовать агрессивно, наносил С. оскорбления и не обнаруживал ни малейших признаков страха. К подобному повороту событий С. был внутренне не готов и не имел «запасной» программы действий на случай, если 3. поведет себя не так, как ожидалось. Таким образом, С. оказался в ситуации, едва ли не классической для возникновения физиологического аффекта: он имел острую, почти непреодолимую потребность действовать, но не имел программы действий, соответствующей изменившимся обстоятельствам. Реакция 3. на опасность была совершенно неожиданной и непредвиденной, поэтому и аффективный взрыв произошел у С. внезапно для него самого. Возникновению аффекта способствовали, конечно, и многолетние подозрения С. о неверности жены, накапливавшаяся ненависть к сопернику, постоянное чувство внутренней напряженности. Многочисленные свидетельские показания и результаты беседы с С. не оставляли сомнений в том, что он всегда отличался инертностью, не обладал способностью к быстрому переключению, гибкостью в поведении, долго помнил обиды, т. е. имел тенденцию не к изживанию следов отрицательных эмоций, а, наоборот, к их сохранению и накоплению. Из медицинских документов было видно, что в последнее время перед преступлением С. находился в астенизированном состоянии, был раздражителен, легко возбудим. В течение нескольких месяцев он испытывал обострившиеся подозрения в том, что его жена поддерживает интимные отношения с 3. В самый день преступления С. несколько часов находился на дежурстве и к моменту, когда он отправился домой, ощущал признаки утомления, уменьшающего, как правило, способность тормозить эмоциональные вспышки. Самым характерным в поведении С. в момент убийства 3. были ясно отражавшиеся в его поступках черты «суженности» сознания. Не учитывая изменений в ситуации, без малейшего обдумывания возможных последствий своих действий С. преследовал ближайшую цель: расправиться с 3., а потом с женой, любой ценой освободиться от накопившихся переживаний. В поведении С. можно отметить и признаки автоматизма. Он четырежды нажал на курок пистолета (количество движений, без труда запоминаемое человеком в обычном состоянии), но не мог в дальнейшем точно сказать, сколько раз он выстрелил в 3. Как уже говорилось, в состоянии аффекта происходит частичное торможение высших отделов коры головного мозга, отчего некоторые действия, в особенности упрочившиеся двигательные навыки, «вырываются» из-под контроля сознания. В служебной аттестации С. отмечается, что он хорошо владеет личным оружием, следовательно, обладает необходимыми для этого автоматизированными навыками, которые могли проявиться в состоянии аффекта по механизму неосознаваемых и почти не контролируемых рефлекторных актов. Диагностически важной деталью поведения С. явилось то, что он, не обладая большой физической силой, одним ударом открыл запертую дверь. Этот факт совпадает с имеющимися в психологии данными, что под влиянием аффекта люди нередко оказываются способными к действиям, превышающим их обычные физические возможности. В показаниях жены С. и его соседки имеются свидетельства о резком изменении его внешнего вида: он был бледен, губы дрожали, лицо исказилось. Голос С. был неузнаваем до такой степени, что соседка, услышав его через дверь, решила, что в квартире находится посторонний человек. Предвидя вопрос о том, почему же С., руководствуясь только ближайшими целями, не застрелил, как намеревался, жену, напомним еще раз, что в состоянии физиологического аффекта у человека не происходит полного выключения сознания и в той или иной мере сохраняется способность контролировать свои действия. Можно предположить даже, что, увидев свою дочь на руках у 3., С. не стал бы стрелять и в него. Начальник С., первым разговаривавший с ним приблизительно через 30—40 минут после убийства, указал на некоторую «расторможенность» в поведении С., что вообще относительно часто наблюдается в первое время после пережитого аффекта. В нашем случае С., всегда дисциплинированный и подтянутый офицер, строго соблюдавший субординацию, после .приезда начальника вошел к нему не совсем твердой походкой, неожиданно сел на «рай письменного стола и стал многоречиво и сбивчиво рассказывать о случившемся. Вслед за этим у С. наступил также естественный для постаффективного состояния упадок физических сил, сопровождавшийся ощущением усталости, разбитости, вялости и рвотой на почве нервного перенапряжения. В результате проведенного исследования эксперты-психологи пришли к выводу, что офицер С. в момент преступления находился в состоянии физиологического аффекта. Заключение судебно-психологической экспертизы, главные положения которого приведены нами в весьма сжатом виде, послужило одним из оснований для переквалификации Военным трибуналом действий С. со ст. 103 УК РСФСР на ст. 104 того же кодекса. Для сравнения мы считаем полезным сослаться еще на один случай проведения судебно-психологической экспертизы по уголовному делу о преступлении, имеющем, на первый взгляд, некоторое сходство с преступлением офицера С., но совершенном, как показало экспертное исследование, в принципиально ином психическом состоянии. Старший телефонист одной из воинских частей рядовой Ж. с первых дней службы испытывал неприязнь к командиру отделения ефрейтору Т. Рядовому Ж. казалось, что ефрейтор «придирается» к нему, делает несправедливые замечания. На протяжении трех с половиной недель Ж. много раз вступал в пререкания с Т., грубил ему. В тот день, когда Т. заявил, что поведение Ж. следует обсудить на комсомольском собрании, Ж., зная, что- вечером ему предстоит заступить в караул, решил убить ефрейтора. Преступление было тщательно обдумано, и точно определен момент его совершения— по пути на огневую позицию. Перед тем как идти на развод, Ж. получил карабин и 30 боевых патронов, зашел в туалет и снарядил карабин 10 патронами. На разводе Ж., в соответствии с уставом, правильно отвечал на вопросы, перечислил свои обязанности и указал, что находится под охраной часового на данном посту. После развода рядовой Ж. в составе караула из четырех человек в сопровождении дежурного по огневой позиции лейтенанта Г. направился в караульное помещение. По дороге Ж. отстал на несколько метров от строя, дослал патрон в патронник и, окликнув ефрейтора Т., потребовал, чтобы тот остановился. Направив карабин на ефрейтора, Ж. в нецензурных выражениях стал высказывать свое недовольство замечаниями Т. Лейтенант Г. бросился к Ж., чтобы обезоружить его, но тот двумя одиночными выстрелами смертельно ранил лейтенанта и, когда офицер упал, произвел шесть выстрелов в Т. и скрылся с места преступления. Опуская детали экспертного психологического исследования, обратим внимание на то, что ситуация совершения Ж. преступления не была конфликтной в смысле возможности возникновения физиологического аффекта. Если аффективная вспышка наступает в результате накопления отрицательных эмоций, то конфликтность отличает и ситуацию, непосредственно предшествующую аффекту, возникающему как ответ на пусковой сигнал—-чаще всего действие потерпевшего. В рассматриваемом нами случае между последним столкновением Ж. с ефрейтором и убийством прошло несколько часов. За это время Ж. успел обдумать детали преступления. В период, непосредственно предшествовавший преступлению, пускового сигнала для возникновения аффекта (чем в деле офицера С. послужили агрессивные действия потерпевшего) не было: Т. по пути в караульное помещение новых замечаний Ж. не делал и вообще ни о чем с ним не говорил. На отсутствие аффективного «сужения» сознания у Ж., кроме действий по подготовке преступления, указывает и тот факт, что, стреляя в лейтенанта Г., он сохранял в сознании цель убить Т. К реализации этой цели Ж. приступил, как только Г. упал. С учетом названных обстоятельств, имеющих большое значение для понимания психологического механизма поведения Ж., и других фактов, выявленных и проанализированных в ходе экспертного исследования, эксперты пришли к выводу, что Ж. в момент преступлений в состоянии физиологического аффекта не находился. Данные судебно-психологической экспертизы были использованы для обоснования в обвинительном заключении того, что в действиях Ж. во время убийства Г. и покушения на убийство Т. признаков сильного душевного волнения не было. Сравнение двух рассмотренных нами случаев достаточно убедительно, как мы полагаем, показывает диагностические возможности судебно-психологической экспертизы физиологического аффекта. В последние десятилетия внимание психологов все больше привлекает изучение стрессовых состояний человека, возникающих в ситуациях напряженности. Стрессовые состояния характеризуются меньшей интенсивностью и силой переживания, меньшей «взрывчатостью», чем аффекты. Возникают они при появлении разного рода экстремальных факторов в деятельности: неожиданных и сверхсильных раздражителей, дефицита времени, помех в работе и т. д. Состояния психической напряженности значительно чаще, чем аффект, возникают в реальной деятельности человека. Влияние стрессовых состояний на деятельность человека выражается в двух основных формах: в результате нервно-психического напряжения происходит или интенсификация деятельности, повышение ее эффективности, или, наоборот, наблюдается нарушение ее нормального течения, вплоть до полного прекращения. Форма влияния напряженности на деятельность зависит как от качества раздражителей, воздействующих на человека, так и от его индивидуально-психологических особенностей. Влияние одной и той же стрессовой ситуации на различных людей может приводить к диаметрально противоположным результатам. Наиболее типичным изменением психической деятельности человека, находящегося в стрессовом состоянии, если оно оказывает на него отрицательное воздействие, является потеря гибкости, пластичности поведения. Нарушается процесс выбора целей действий, стройность и последовательность в осуществлении сложных интеллектуальных навыков и двигательных актов, что создает условия для «высвобождения» стереотипных, автоматизированных движений. Происходят ошибки в восприятии окружающей действительности, уменьшается объем внимания, образуются провалы памяти, нарушается оценка временных интервалов, появляются затруднения в осмысливании и понимании ситуации в целом. Длительное и сильное стрессовое состояние может привести к «полному расстраиванию деятельности вплоть до появления нервно-эмоционального срыва». Иными словами, завершением стрессового состояния, его «вершиной» и разрядкой может оказаться физиологический аффект, что, впрочем, происходит далеко не во всех случаях; поэтому и нельзя рассматривать стрессовые состояния всегда как «предаффектные». Чрезвычайный интерес для нас представляют факты, свидетельствующие о том, что в стрессовом состоянии заметно затрудняется оценка силы угрожающего фактора. При этом наблюдается тенденция к завышению этой оценки, особенна при повторном действии аналогичных факторов. Известные в настоящее время сведения об отрицательном влиянии стрессовых состояний на сознание и деятельность человека заставляют говорить о необходимости при расследовании и судебном разбирательстве некоторых категорий уголовных дел особенно тщательного анализа психического состояния человека, даже если не возникает подозрений, что противоправные действия совершены в состоянии физиологического аффекта. В первую очередь сказанное относится к делам о превышении пределов необходимой обороны. Не говоря о том очевидном факте, что подобные действия могут совершаться в состоянии физиологического аффекта, отметим, что нападение одного человека на другого, различные угрожающие и насильственные действия могут вызвать у того, кто подвергается нападению, угрозе, насилию, стрессовое состояние, уменьшающее способность точно соотносить свои действия с требованиями ситуации. Одним из следственных или судебных действий, которые могут помочь представителям правоохранительных органов в исследовании эмоционального состояния лиц, обвиняемых в превышении пределов необходимой обороны, и в определении их способности удерживаться в пределах необходимой обороны, может служить судебно-психологическая экспертиза. В подобных случаях перед экспертами-психологами могут быть поставлены вопросы: 1. Находился ли обвиняемый в момент совершения инкриминируемых ему деяний в стрессовом состоянии? 2. Учитывая эмоциональное состояние обвиняемого, мог ли он точно соотносить свои оборонительные действия с объективными требованиями ситуации? Имеются основания предполагать, что экспертные психологические исследования влияния стрессовых состояний на поведение человека, его способность руководить своими действиями могут найти применение и в связи с другими категориями уголовных дел. Для уточнения перспектив этого направления в развитии судебно-психологической экспертизы, требуются дополнительное изучение многих юридических и .психологических вопросов и проверка на практике полученных результатов. Поэтому в настоящей работе мы ограничиваемся только приведенными рекомендациями. Глава VII ВОЗМОЖНОСТИ СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ ПО ДЕЛАМ О ПРОИСШЕСТВИЯХ, СВЯЗАННЫХ С УПРАВЛЕНИЕМ ТЕХНИКОЙ Быстрое развитие техники существенным образом изменило содержание и характер трудовой деятельности человека. Важной особенностью научно-технического прогресса являются дальнейшее совершенствование технических устройств, комплексная автоматизация производственных процессов, изменение форм управления. Все это, вместе взятое, породило совершенно новую проблему, находящуюся на стыке техники и -психологии—согласование функций автоматических и полуавтоматических устройств с реальными физиологическими и психологическими возможностями человека. Еще два-три десятилетия назад (психологические вопросы соответствия технических устройств возможностям человека решались инженерами и другими специалистами в области техники, как правило, без сколько-нибудь глубокого проникновения в сущность психической деятельности человека, на основе здравого смысла и простого наблюдения за поведением людей. До известного момента такое положение можно было считать терпимым в значительном большинстве случаев, поскольку производственные профессии, основанные на выполнении ручных операций, не предъявляли высоких требований к психическим функциям человека, скорее можно было бы говорить о высоких требованиях к его физическим возможностям. Наступило, однако, время, когда выполнение многих трудовых операций требует от человека не физического напряжения, как это было раньше, но значительной, иногда даже максимальной мобилизации психических усилий. Как писали А. Н. Леонтьев и Д. Ю. Панов, «чем более трудовые функции превращались в функцию управления машинами, тем полнее выступало их психологическое, познавательное содержание, тем более за внешними двигательными актами, выполняемыми рабочим-оператором, открывалась осуществляемая им огромная и часто чрезвычайно напряженная умственная работа». Успешность профессиональной деятельности человека-оператора ныне во многом зависит от его психологических и психофизиологических особенностей (таких, например, как свойства восприятия, памяти, мышления, тип высшей нервной деятельности) и от функциональных состояний (эмоциональная напряженность, утомление и др.). Вызванное бурным развитием техники изменение функций, выполняемых человеком в производственном процессе, обусловило появление новой области науки — инженерной психологии, изучающей различные аспекты проблемы взаимодействия человека и машины. Сильное влияние на развитие инженерной психологии оказывает проектирование сложных технических систем в промышленности, увеличение скоростей современного транспорта — наземного, водного, воздушного, совершенствование средств связи и многие другие явления, свойственные нашему времени. К сожалению, проблема согласования новой техники с психологическими и физиологическими возможностями человека не может быть отнесена к числу достаточно разработанных. Человек, оставаясь центральным звеном в системе управления техникой, нередко еще сталкивается с серьезными трудностями в своей профессиональной деятельности. Появление всякого рода помех, непредвиденных обстоятельств, возникновение сложных мыслительных задач — все это еще больше осложняет работу человека-оператора, повышает количество совершаемых им ошибок, иногда грозящих катастрофой. Расследование причин происшествий, связанных с управлением современной техникой, не может оставить в стороне выяснение роли психологического фактора в их возникновении. На практике при изучении, например, причин автотехнических происшествий чаще всего основное внимание уделяется выяснению их технических компонентов, человек же выступает в этих исследованиях нередко как лишенная индивидуальности усредненная статистическая единица. В одной из относительно недавно опубликованных работ, посвященных автотранспортным происшествиям, мы читаем, что в число задач автотехнической экспертизы входят «установление технической возможности предотвращения вредных последствий» и «техническая оценка действий водителя при управлении машиной». Справедливость этих утверждений не вызывает сомнений; хотелось бы только напомнить, что существует потребность еще и в установлении психической возможности совершения человеком действий в конкретной ситуации происшествия и психологической оценке действий водителя. Еще более ощутима эта потребность при изучении авиационных происшествий. Многие психологи и психоневрологи указывают на важность учета так называемого личного фактора в раскрытии причин авиационных аварий. Под личным фактором большинство из них понимает совокупность всех физических и психических свойств человека, влияющих на качество выполнения профессиональных функций и могущих быть поставленными в связь с летным происшествием. Такой точки зрения придерживался, например, известный специалист в области авиационной психологии С. Г. Геллерштейн. Учет личного фактора выражает индивидуализированный подход к оценке действий конкретных людей, осуществляющих сложные профессиональные функции. В усредненном виде действия всех людей, управляющих однотипными техническими устройствами, могут быть представлены в виде соответствующих алгоритмов поведения. Они с успехом могут быть использованы при разработке методов обучения, тренировки, профессионального совершенствования. Но алгоритмическое описание трудовой деятельности людей не отражает тех индивидуальных различий, которые сохраняются при выполнении самых однотипных операций. Именно поэтому расследование автотранспортных, летных и других происшествий, связанных с управлением техническими устройствами, должно быть направлено не на механическое сличение действий конкретного человека с известным алгоритмом поведения в той или иной ситуации, но на выявление сугубо индивидуальных возможностей человека, его психического состояния, сложившихся у него приемов работы. В литературе имеются данные о высоком удельном весе личного фактора среди причин летных происшествий. По подсчетам Г. Армстронга, еще в 1952 году процент аварий, основной причиной которых был личный фактор, распределялся в разных родах американской авиации в пределах от 30 до 90%. Подобного рода факты заставляют задуматься о необходимости включения в систему экспертного исследования выявления психологических механизмов поведения людей, управляющих современной техникой. В настоящее время, ввиду почти полной неразработанности вопроса об участии специалистов в области психологии в экспертизе транспортных и других технических происшествий, трудно дать конкретные рекомендации и предложить типовые вопросы для назначения судебно-психологической экспертизы в указанных случаях. Тем не менее мы считаем необходимым ориентировать практических работников на принципиальную возможность проведения экспертных психологических исследований по делам о транспортных происшествиях. Обратимся прежде всего к некоторым научным положениям, важным для понимания психологической сущности деятельности людей в авиации и наземном транспорте. Говоря о профессиональной деятельности шофера или летчика, следует особо отметить, что ее успешность во многом зависит от своевременности двигательных или, как их иначе называют, сенсомоторных реакций, совершаемых в ответ на внешние раздражители. Сами эти движения могут быть относительно просты по форме, но за их «фасадом» кроются сложные психические процессы. И. М. Сеченов называл мышечное движение выражением психической деятельности. Человеку, управляющему современным скоростным транспортом, часто приходится действовать в условиях лимита и даже дефицита времени. Поэтому временные характеристики сенсомоторных реакций шофера или летчика приобретают особенно большое значение при оценке их работы. Любая сенсомоторная реакция включает в себя три фазы. Первая — восприятие -информации; вторая (центральная) — переработка поступившей в центральную нервную систему информации и принятие решения; наконец, третья фаза объединяет процессы, определяющие начало движения. Каждая фаза имеет протяженность, длится во времени. Сумма всех трех периодов составляет время двигательной реакции. Нельзя отождествлять время реакции и общее время двигательного акта, так как последнее включает в себя время, затраченное на выполнение движения (от его начала до завершения), и, естественно, больше времени реакции. Чтобы изменить курс автомобиля или самолета в ответ на появление сигнала, летчик или шофер должен успеть полностью закончить двигательный акт, т. е. затратить общее время, необходимое для выполнения двигательного акта. Все многообразие психомоторных процессов может быть объединено в три основные группы: 1) простая сенсомоторная реакция; 2) сложная сенсомоторная реакция; 3) сенсомоторная координация. Простая сенсомоторная реакция — это элементарный двигательный ответ на единичный сигнал, например нажатие на телеграфный ключ или включение тумблера при зажигании лампочки. Эта реакция характеризуется временем, протекающим от момента появления сигнала до начала движения. Легко убедиться, что время простой двигательной реакции является наименьшим по сравнению со временем других сенсомоторных реакций. Все остальные сенсомоторные реакции имеют сложный характер. Среди них в первую очередь выделяются реакции различения и выбора. Сущность реакции различения заключается в том, что движение совершается в ответ только на один заранее известный сигнал, на другие же сигналы двигательной реакции не должно происходить. Реакция выбора осуществляется при условии, что каждому из возможных сигналов должны соответствовать разные двигательные ответы. Например, если на зажигание красной лампочки человек должен отвечать движением рычага вправо, а на зажигание синей — движением влево, то мы получим картину типичной реакции выбора. Время сложных реакций увеличивается за счет процессов, происходящих в центральной нервной системе, поскольку ответ на сигнал не является однозначным. Еще более сложной психической деятельностью является сенсомоторная координация, заключающаяся в том, что результат каждого движения сличается с имеющимся заданием. Сохранение прямолинейного движения при вождении автомобиля или выдерживание постоянного курса в полете без помощи автопилота, осуществляемое путем совершения почти беспрерывных коррегирующих движений, может служить примером сенсомоторной координации. По сравнению со сложными сенсомоторными реакциями она еще более увеличивает нагрузку на центральную нервную систему. Приведенный минимум сведений о содержании психомоторных процессов имеет, как нам кажется, значение для судебно-следственной и экспертной практики. Организация автотехнической экспертизы без участия специалистов в области психологии приводит иногда к крайней схематизации и поверхностной физиологизации исследования внутренних, психических механизмов человеческого поведения. Исходя из невозможности ретроспективно установить время реакции водителя в момент автотранспортного происшествия, эксперты-автотехники принимают значение 0,8 сек. за усредненное время реакции водителя, которым и оперируют в своей деятельности. Ошибка заключается прежде всего в том, что общее время двигательного акта подменяется временем реакции. В уже упоминавшейся работе Б. Л. Зотова говорится: «Реакция водителя исчисляется временем, в течение которого человек воспринимает, осознает опасность и принимает решение для ее предотвращения. Воспринимаемая органами чувств информация через нервную систему поступает в мозг, который оценивает полученную информацию и передает соответствующую команду для исполнения (например, нажать тормозную педаль или совершить определенный маневр)». Как видно, автор оставляет без внимания тот факт, что для нажатия на тормоз, тем более для совершения маневра, тоже необходимо время. Начало двигательного акта (оно является границей времени сенсомоторной реакции) еще не означает предотвращения вредных последствий, в особенности если речь идет о сложном маневре, осуществляемом на уровне сенсомоторной координации. Далее Б. Л. Зотов пишет: «Реакция водителя является физиологическим процессом, обусловленным деятельностью организма человека». С этим утверждением невозможно согласиться, так как наличие в каждом двигательном акте сложного физиологического механизма не отменяет его психологического содержания. Одним из следствий технического прогресса является именно то, что в трудовой деятельности современного человека происходит изменение соотношения между чисто внешними реакциями и психическими процессами, лежащими в их основе, в сторону увеличения в процессе труда удельного веса восприятия, памяти, мышления. Очень часто шофер оказывается перед необходимостью принимать и реализовывать оптимальное, возможно даже единственное решение. Представим себе, например, что водитель автомобиля, двигающегося со скоростью 50—60 км/час, замечает выбежавшего на проезжую часть улицы пешехода. В сложившейся ситуации у водителя имеется несколько возможностей предотвратить наезд на пешехода: он может резко нажать на тормоз, чтобы остановить автомобиль, может круто повернуть рулевое колесо и объехать пешехода, может одновременно сделать и то, и другое. Мы назвали не так уж много вариантов поведения, но выбор любого из них осложняется тем, что он может быть сделан только с учетом дополнительной информации: расстояния до пешехода, состояния дороги, интенсивности движения транспорта и пр. Предположим далее, что растерявшийся пешеход начинает метаться перед приближающимся автомобилем. Каждое его перемещение меняет ситуацию, и в каждой новой ситуации имеются уже иные альтернативы поведения, из которых шофер должен сделать выбор в условиях все возрастающего дефицита времени. Разумеется, в подобном случае поведение водителя автомобиля, его реакция на происходящее не могут рассматриваться только как физиологический процесс, налицо необходимость в короткое время сделать сознательный выбор, т. е. решить довольно сложную мыслительную задачу. Еще более трудным может оказаться процесс выбора оптимального варианта поведения при управлении скоростным самолетом или автоматизированным устройством, когда поток информации поступает к человеку по многим каналам в закодированном виде. Убедительный пример печальных последствий недооценки важности исследования индивидуальных возможностей водителя содержится в работе Г. Берлянда и И. Петрауекаса. На одной из улиц г. Вильнюса водитель 3., ехавший со скоростью 28 км/час, совершил наезд на женщину, переходившую улицу впереди стоявшего автобуса. На вопрос суда о том, мог ли 3. предотвратить наезд, эксперт ответил, что водитель избежал бы наезда, если бы начал тормозить на 0,3 сек. раньше, чем это произошло в действительности. Суд вынес обвинительный приговор, мотивируя его тем, что 3. имел техническую возможность предотвратить наезд. Причиной же автотранспортного происшествия явилось то, что 3. начал тормозить на 0,3 сек. позже, чем требовалось. Как справедливо отмечают далее Г. Берлянд и И. Петраускас, «поскольку при этом причина несвоевременного с технической точки зрения торможения не была по делу выяснена, то подсудимый по существу был осужден только за то, что его нервная система среагировала на 0,3 сек. позднее, чем следовало. Иначе говоря, в данном случае имело место объективное вменение в вину водителю последствий его деяния; «дефект» нервной системы водителя, обусловивший несвоевременное торможение автомашины, был расценен как нарушение правил безопасности движения». Слово «дефект» авторы не случайно заключают в кавычки: тем самым они подчеркивают, что речь идет о естественной для любого человека возможности относительного увеличения времени двигательной реакции, запаздывания в выполнении необходимых действий. Время двигательного акта, его изменения в сторону повышения или понижения зависят от многих обстоятельств. Укажем только .на некоторые из них. Экспериментальным путем установлено, что в условиях, когда раздражители следуют один за другим с очень небольшими интервалами и последующий раздражитель появляется раньше, чем оканчивается ответное движение на предыдущий, время реакции на второй из них оказывается больше, чем на первый. Этот факт был назван психологической рефракторной фазой. А. И. Назаров считает в связи с этим, что «частота поступления сигналов должна определяться не только скоростью реакций оператора, но и временем их открытого периода». Практическое значение учета существования психологической рефракторной фазы очень велико; если на пилота или водителя автомобиля до окончания двигательного акта, совершаемого в ответ на поступивший раздражитель, воздействует новый однотипный сигнал, время реакции на него будет увеличиваться. Существенное влияние на время реакции и выполнение двигательного акта оказывает интенсивность, сила раздражителя. Многие исследователи указывают, что увеличение интенсивности сигнала в некоторых пределах вызывает сокращение времени реакции на него, но если сигнал становится слишком интенсивным, время реакции увеличивается. Известно также, что время реакции определяется не только и не столько свойствами самого сигнала (его яркостью, размерами, формой и т. д.), но в еще большей степени отношением сигнала к фону, на котором он воспринимается. Выраженный контраст между объектом восприятия и фоном способствует сокращению времени всего цикла двигательной реакции. Все это говорит о зависимости скорости реагирования от ясности и полноты восприятия. Имеются различия в скорости реакции, зависящие от того, на какой из органов чувств человека воздействует раздражитель. Установлено, например, что латентный (скрытый) период простой двигательной реакции на звуковой раздражитель намного меньше, чем на температурный или обонятельный. Разница в скорости реакции на слуховые и зрительные раздражители не так заметна, но также существует; на слуховые раздражители человек реагирует несколько быстрее. В исследовании А. Н. Леонтьева и Е. П. Кринчик было показано, что время реакции на часто возникающий сигнал меньше, чем на редко появляющийся. Обнаруженное явление авторы объясняют тем, что при восприятии редко встречающегося сигнала повышается элемент неожиданности. Последнее обстоятельство имеет особое значение для решения практических задач. Некоторые эксперты-автотехники склонны считать, что у водителя, двигающегося по безлюдной автостраде, имеется больше возможности предотвратить наезд на пешехода, чем в условиях интенсивного пешеходного и транспортного движения, так как ему никто и ничто не мешает совершать необходимые в данном случае действия. На самом же деле этот вопрос решается намного сложнее. Проезжая по многолюдным улицам большого города, водитель находится в постоянной готовности к встрече с обстоятельствами, затрудняющими его деятельность и создающими угрозу происшествия. Время реакции зависит от того, каким органом осуществляется двигательная реакция на сигнал. Латентный период реакции, совершаемой руками, меньше, чем при движении ногами, ведущей рукой (у большинства людей — правой) меньше, чем не ведущей. Некоторое влияние на скорость выполнения двигательных актов оказывает поза человека в момент восприятия сигнала и реакции на него. При восприятии сигнала периферическим зрением, как это часто бывает у водителей автотранспорта при обгоне одного автомобиля другим или у летчиков при восприятии показаний некоторых приборов, расположенных по краям приборной доски, время реакции увеличивается по сравнению со временем реакции на тот же раздражитель, воспринимаемый центральным зрением. Особенно сильное влияние на увеличение времени выполнения двигательных актов оказывает утомление. В директиве Министерства юстиции РСФСР указывается, что при наличии данных о возникновении автотранспортного происшествия после непрерывного управления автомобилем в течение 12—14 часов в качестве расчетной величины времени реакции водителя может быть принято значение, равное 1 сек. Названные усредненные величины тоже, разумеется, не отвечают в полной мере потребности в индивидуализированном подходе к оценке деятельности людей, управляющих автотехническими средствами. Развитие утомления определяется по крайней мере еще тремя, кроме продолжительности работы, факторами: общей выносливостью человека, условиями работы и степенью автоматизации навыков. Первые два фактора, по всей вероятности, не нуждаются в комментариях, поэтому остановимся только на третьем. Результаты изучения различных видов трудовой деятельности показывают, что выполнение операций на уровне умения или недостаточной сформированмости навыков требует от человека постоянного сознательного контролирования действий, неослабевающего внимания к работе и т. п. Следствием этого служит нервная и мышечная напряженность, некоторое сужение объема восприятия и как конечный итог — относительно быстрое развитие утомления. Поэтому не удивительно, что опытный водитель устает не так быстро как начинающий. Утомление развивается постепенно, уловить начало этого процесса, проявляющегося не только в увеличении времени реакции, но и в снижении работоспособности, активности, интереса к окружающему, эмоциональной устойчивости, трудно. Тем не менее тщательное психологическое изучение индивидуальных особенностей человека позволяет с относительной точностью установить характерную для него динамику развития утомления. В работе К. К. Платонова приводится описание процесса развития утомления у членов экипажа бомбардировщика в условиях длительного полета. Автор отмечает, что жалобы на усталость и внешние признаки утомления (потягивание, зевота) стали появляться через 7 часов полета. Через 9 часов заметно сократилось количество разговоров, через 12 часов они вообще свелись к минимуму. Если в первый час полета в течение 5 минут членами экипажа было произнесено 170 слов, то после 14 часов наблюдались 10—15-минутные периоды полного молчания, которые прерывались только краткими вопросами пилота или штурмана и еще более краткими ответами. После .приземления члены экипажа молча собрали свои вещи и ушли, не попрощавшись друг с другом. Увеличение скорости летательных аппаратов сильно усложнило управление ими и создало целый ряд специфических трудностей, отражающихся на деятельности летчиков. Исследования ученых, работающих в области авиационной психологии, выявили многочисленные изменения в протекании психических процессов в условиях скоростного полета и в особенности под влиянием ускорения. К их числу можно отнести некоторое сужение объема восприятия, увеличение времени простых и сложных сенсомоторных реакций, замедление темпа мыслительных операций, развитие боязни скорости, боязни высоты и многое другое. Едва ли не самым характерным для скоростного полета является жесткое лимитирование времени, отведенного на выполнение различных операций, постоянная угроза возникновения дефицита времени. В этих условиях наблюдается ухудшение качества чтения показаний приборов по мере нарастания дефицита времени. К числу важнейших критериев оценки деятельности человека-оператора относится его надежность, т. е. способность к поддержанию стабильных и постоянных показателей работы, в первую очередь точности (безошибочности) выполнения как отдельных операций, так и всей совокупности профессиональных функций в целом. Степень надежности варьирует у разных людей и колеблется у отдельно взятого человека под влиянием меняющихся внешних условий работы и внутренних состояний самого человека, в том числе и психологических. Профессиональная надежность человека определяется его работоспособностью, выносливостью к напряжению и перенапряжению, особенностями эмоциональных реакций, темпом и точностью усвоения необходимых навыков, характером поведения в экстремальных и стрессовых ситуациях. В одной из предыдущих глав настоящей работы мы имели случай обратить внимание на разрушительное влияние глубоких стрессовых состояний на деятельность людей в осложненных условиях. Многочисленные исследования в области инженерной психологии показывают, что человек-оператор, оказавшись в стрессовом состоянии, не может .правильно оценить ситуацию, найти выход из положения, допускает грубые ошибки в восприятии показаний приборов. Привычная система действий в стрессовом состоянии иногда заменяется сумбурными, хаотическими движениями, а в более тяжелых случаях может наступить полный отказ оператора вообще от каких-либо действий. О растерянности оператора свидетельствует также автоматическое, бездумное выполнение привычных действий, уже не соответствующих требованиям изменившейся ситуации и поэтому приводящих к нежелательным последствиям. Говоря о влиянии стрессовых состояний на деятельность людей, Ф. Д. Горбов и В. И. Лебедев замечают, что «в литературе можно встретить описание случаев, когда эмоциональный стресс у оператора приводит к остановке крупных промышленных предприятий, к прекращению подачи электроэнергии фабрикам и заводам, к нарушению движения транспортных средств, а также к авариям и катастрофам с человеческими жертвами. Однако причины психических нарушений и стрессов у операторов не лежат на поверхности и требуют тщательного изучения и специальных методов исследования». В производстве следственного управления Прокуратуры СССР находилось дело об авиационной катастрофе. Было установлено, что в момент посадки разбился пассажирский самолет. Имелись человеческие жертвы. Все члены экипажа самолета остались живы. Комиссия по выявлению причин катастрофы пришла к выводу, что в момент посадки все системы самолета находились в исправном состоянии, причиной же неудачной посадки явилась случайная ошибочная перекладка командирам корабля стабилизатора на малых высотах из посадочного положения в полетное, после чего самолет стал резко снижаться и ударился о землю в 475 м от начала посадочной полосы. Накануне полета в составе экипажа была произведена замена штурмана, радиста и бортинженера, кроме того, в полете участвовало трое проверяющих. По существующим в гражданской авиации правилам, в состав экипажа, выполняющего производственный полет, может быть включен только один стажер. Наставление по производству полетов разрешает участие в полете не более одного проверяющего. В результате нарушения существующих правил и инструкций в кабине экипажа, создалась ненормальная обстановка, затруднявшая командиру корабля управление действиями подчиненных. Следствием было установлено, что штурман, отвлеченный замечаниями проверяющего, несвоевременно выполнил одно из важных указаний командира корабля, из-за чего командир корабля был лишен возможности установить нужный режим полета. Создался дефицит времени для выполнения предпосадочных операций. Экипаж в целом действовал неслаженно. Например, второй пилот выпустил шасси только после повторного приказа командира корабля. Опыт и квалификация членов экипажа и в первую очередь командира корабля не давали оснований для объяснения их ошибок, в частности такого грубого промаха, как неправильная перекладка стабилизатора, «недостаточной профессиональной подготовкой. У следователя возникла гипотеза о том, что на действия летчиков отрицательное влияние оказало ситуативно обусловленное изменение их психического состояния в наиболее ответственный период полета. С целью проверки этого предположения была назначена судебно-психологическая экспертиза, на разрешение которой были поставлены вопросы: 1. Могла ли сложившаяся в полете ситуация вызвать изменение психического состояния членов экипажа? 2. Могло ли изменение психического состояния членов экипажа повлиять на качество выполнения ими профессиональных функций в полете? Экспертами были тщательно изучены все материалы дела, в том числе магнитофонные записи переговоров членов экипажа с наземными службами и между собой. Обращалось внимание не только на содержание высказываний, но и на их конструкцию, интонацию и эмоциональную окрашенность. Отвечая на парный вопрос, эксперты-психологи отметили прежде всего, что ситуация, сложившаяся во время рейса самолета, отличалась от нормальных условий полета включением в состав экипажа новых специалистов, участием в полете недопустимого количества проверяющих, возникшим в предпосадочный период дефицитом времени. Каждое из указанных обстоятельств, даже взятое в отдельности, должно, с психологической точки зрения, быть оценено как фактор, способствующий возникновению и развитию состояния напряженности у членов экипажа. Суммарное воздействие этих факторов на психику членов экипажа позволяет считать исследуемую ситуацию стрессовой, т. е. вызывающей у людей, находящихся в ней, стрессовое состояние. Далее в заключении судебно-психологической экспертизы говорится: «Современная психология рассматривает состояние стресса как комплексное психическое (главным образом эмоциональное) состояние. Оно характеризуется тем, что по мере нарастания обнаруживает тенденцию сближения (по физиологическим параметрам и психологическому выражению) с аффективными .процессами, оказывающими деструктивное влияние на деятельность субъекта. В рассматриваемой нами конкретной ситуации полета основным отрицательным фактором, по нашему .мнению, являлся дефицит времени, который традиционно оценивается в. авиационной и инженерной .психологии как один из сильнейших стрессоров, неблагоприятно воздействующих на человека-оператора, управляющего сложными техническими устройствами. Наличие этого стрессора, действовавшего в совокупности с другими отрицательными факторами, позволяет сделать вывод, что сложившаяся в полете ситуация могла вызвать изменение психического состояния членов экипажа в сторону повышения напряженности». На второй вопрос эксперты дали следующий ответ: «Основными характеристиками качества деятельности человека-оператора (в широком значении этого .понятия) являются надежность и точность. Многочисленные психологические исследования показывают, что в состоящий стресса (повышенной напряженности) происходит снижение показателей деятельности по обеим этим характеристикам. Изменение психического состояния членов экипажа в сторону повышения напряженности могло вызвать снижение уровня точности и надежности их деятельности, т. е. ухудшить качество выполнения ими профессиональных функций а полете, привести к возникновению ошибочных и неточных действий. Следует также отметить, что конструкцию рычага (тумблера) управления положением стабилизатора представляется возможным, с позиций инженерной психологии, расценить как неудачную. Работа с тумблером (управление) требует постоянного визуального контроля. В период посадки самолета вообще, а тем более в условиях дефицита времени и состояния напряженности у летчика объем и качество визуального контроля резко ограничиваются. Таким образом, и этот конструктивный дефект мог способствовать увеличению вероятности ошибочных и неточных действий летчика». Данные судебно-психологической экспертизы были использованы в качестве существенных доказательств в обвинительном заключении и приговоре суда. Как уже говорилось, вопрос о привлечении специалистов в области инженерной психологии к участию в проведении судебно-психологических экспертиз по делам об авариях и происшествиях на производстве и транспорте мало разработан. Опыт проведения подобного рода экспертных психологических исследований на практике очень мал. Поэтому изложение в дайной главе некоторых сведений, относящихся к инженерной психологии, не претендует ни на что иное, кроме иллюстрации мысли о необходимости учета личного фактора в установлении причин происшествий. Думается, что в настоящее время каждому случаю назначения судебно-психологической экспертизы по вопросам, затрагивающим проблемы инженерной психологии, или привлечению психолога к участию в комплексной экспертизе (например, автотехнической) должна предшествовать консультация со специалистами в соответствующей отрасли психологии. Консультация компетентных лиц позволит определить возможность проведения экспертизы по конкретным поводам и правильно сформулировать вопросы, выносимые на рассмотрение экспертов. Глава VIII МЕТОДЫ СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ Качество судебно-психологической экспертизы, ее научный уровень во многом зависят от методов исследования. В судебно-психологической экспертизе могут найти применение все основные методы психологии: лабораторный и естественный эксперимент, беседа, наблюдение, изучение продуктов психической деятельности и др. Использование экспертом-психологом разнообразных методических приемов позволяет ему достаточно полно выявить основные особенности и индивидуальное своеобразие психической деятельности испытуемого, что создает основу для выводов по тем конкретным вопросам, которые поставлены перед экспертом. Каждая судебно-психологическая экспертиза — это монографическое исследование конкретной личности, психологических механизмов поведения человека в строго определенных условиях. Поэтому выбор экспертом-психологом методов исследования определяется прежде всего общими задачами, поставленными перед ним представителями правоохранительных органов и сформулированными в постановлении или определении о проведении судебно-психологической экспертизы. Если, например, исследуется вопрос о наличии или отсутствии у обвиняемого в момент совершения преступления состояния физиологического аффекта, эксперту в первую очередь необходимо обратиться к изучению материалов уголовного дела, сбору и анализу биографических сведений о подэкспертном, провести с ним беседу. В случаях определения состояния психического развития несовершеннолетних обвиняемых, кроме уже названных методов, важное место в исследовании должны занять методы лабораторных экспериментов. Специфической особенностью судебно-психологической экспертизы, отчасти сближающей ее в (методологическом отношении с судебно-психиатрической экспертизой, является то,., что «и один из используемых в исследовании методов не ведет прямо к ответу на поставленный перед экспертом вопрос. Подобно тому как эксперт-психиатр, обследовав больного и оценив тяжесть заболевания, логическим путем, оперируя имеющимися данными, может сделать вывод о способности подэкспертного сознавать значение своих действий и руководить ими, эксперт-психолог, проанализировав и обобщив полученные при исследовании результаты, имеет возможность, высказывать суждения по конкретным вопросам. Исключением могут быть, пожалуй, только некоторые экспертные исследования, направленные на установление принципиальной возможности свидетелей и потерпевших воспринимать важные для дела обстоятельства и давать о них правильные показания. Таким образом, специфика судебно-психологической экспертизы заставляет с особой серьезностью и требовательностью относиться к подбору методов для каждого экспертного исследования. В психологии сложилось условное деление методов на «личностные», применяемые для исследования устойчивых и ситуативно обусловленных мотивов поведения, черт характера, эмоционально-волевых свойств испытуемых, и «интеллектуальные», выявляющие индивидуальные особенности познавательной деятельности человека. Однако большинство психологических методов таково, что при умелом использовании они, кроме основной информации, могут дать ценный дополнительный материал; результаты экспериментального исследования познавательной деятельности всегда содержат некоторые сведения и о характере испытуемого, его эмоционально-волевых и других личностных особенностях, равно как исследование «личностными» методиками способно обогатить представление об интеллектуальной деятельности человека. Кажущаяся простота некоторых психологических методов не должна вводить в заблуждение относительно легкости интерпретации полученных результатов. По-настоящему правильно они могут быть поняты и истолкованы только при соотнесении с известными профессиональному психологу теоретическими и экспериментальными общепсихологическими положениями. Применение любого психологического метода имеет смысл, если эксперт владеет им профессионально. В настоящей главе мы ограничиваемся задачей указать только на некоторые методы психологического исследования, которые могут быть использованы при проведении судебно-психологической экспертизы. Изучение материалов дела. Первым этапом экспертного психологического исследования всегда должно быть изучение материалов уголовного дела. Знакомство с фабулой и обстоятельствами дела как .бы вводит эксперта в атмосферу событий, которые ему предстоит исследовать, формирует представление о людях, выступающих в качестве подэкспертных. Практически нет и не может быть уголовного дела, в материалах которого полностью отсутствовала бы информация, представляющая интерес для психолога. Многие материалы дела могут и должны быть подвергнуты психологическому анализу. «Применение специальных знаний для решения возникших .по делу вопросов (в конечном счете в этом заключается сущность всякой экспертизы),—-пишет 3. М. Соколовский,— представляет собой не что иное, как истолкование под углом зрения специальных знаний определенных фактов». Психологическое изучение материалов дела необходимо для уяснения задач экспертного исследования, его границ и в некоторых случаях для уточнения вопросов следователя или суда. Все это имеет большое значение для составления плана и выбора .методов дальнейшего исследования. Основное внимание эксперта-психолога в процессе изучения материалов дела должно быть направлено на: 1) данные, характеризующие психологические особенности личности подэкспертного; 2) данные о поведении подэкспертного (в особенности, если экспертизе подвергается обвиняемый или потерпевший) в ситуации, составляющей фабулу дела; 3) данные об отношении подэкспертного к исследуемым событиям; 4) данные о динамике изменений показаний подэкспертного. Изучение материалов дела помогает увидеть в собранных следователем или судом сведениях «белые пятна», не заполнив которые эксперт не в состоянии в полной мере попользовать свои специальные познания. Через следователя или судью эксперт имеет возможность получить недостающую ему информацию. Материалы уголовного дела составляют фундамент для ретроспективного психологического анализа фактов, имеющих непосредственное отношение к основным целям экспертизы. Сущность его заключается в оценке выраженных в юридических или житейских понятиях фактов с позиций научной .психологии. Например, зафиксированные в протоколах допросов свидетельские показания о поведении обвиняемого в момент совершения преступления могут быть с психологической точки зрения истолкованы как указание на то, что он находился в состоянии физиологического аффекта. Беседа с подэкспертным. Применение данного метода можно считать продуктивным почти во всех случаях проведения судебно-психологической экспертизы; В ходе беседы испытуемому задается ряд заранее подготовленных вопросов, содержание которых определяется целями исследования. Форма вопросов должна быть доступна исследуемому лицу, она выбирается с учетом его возраста, образования, жизненного опыта. Желательно, чтобы в беседе затрагивались обстоятельства, о которых испытуемый ранее давал показания на следствии или в суде. Содержащиеся в материалах дела протоколы показаний составляются, как правило, следователем и отражают почти неизбежное редакторское вмешательство, «приглаживание» высказываний допрашиваемого, в результате которого в протоколах допросов не находят места некоторые важные в психологическом отношении моменты. Поэтому эксперту-психологу следует стремиться к дословной записи ответов испытуемого с фиксацией пауз и главных особенностей его поведения во время беседы. Обсуждение в беседе с испытуемым сведений, ранее сообщенных им следователю или суду, не имеет целью проверку правильности его прежних показаний. Иногда необъективность в изложении фактов, стремление к их приукрашиванию могут служить индикатором психологических особенностей испытуемого. Беседа дает ценный материал, позволяющий судить и об интеллектуальных возможностях испытуемого, его способности логически мыслить, последовательно излагать свои соображения. Биографический метод. В психологии он принадлежит к числу самых старых методов изучения личности и закономерностей психического развития человека. Он позволяет проследить основные тенденции становления личности, устойчивые способы реагирования на сходные события, онтогенетическое развитие потребностей и мотивов деятельности, процесс формирования и содержание интересов, качественные проявления самооценки и многое другое. Сущность биографического метода не сводится к простому составлению жизнеописания человека, он предполагает целенаправленное выявление фактов, имеющих психологическое значение. Они могут быть получены различными приемами: в беседе с подэкспертным, его родителями, учителями, товарищами; путем изучения медицинской и педагогической документации; из дневников, -писем и тому подобных источников. В основу изучения биографии может быть положена следующая схема. 1. Данные о родителях подэкспертного: профессия, образовательный и культурный уровень каждого из родителей, их образ жизни, степень участия в воспитании детей и применявшиеся методы воспитания. 2. Составе семьи, отношения подэкспертного с родителями, братьями и сестрами. Какое на него влияние оказывали члены семьи. 3. Дошкольный период жизни подэкспертного: сведения о раннем (младенческом) периоде раз(вития, перенесенных заболеваниях, возраст, в котором начал ходить и говорить, посещал ли детские учреждения или же воспитывался дома, какие обнаруживал особенности поведения в этот период, любимые занятия и игры, когда выучился читать, писать и считать, как проходил этот процесс, как складывались отношения с другими детьми. 4. Школьный период жизни подэкспертного: когда начал учиться, как относился к учебным занятиям, «кривая успеваемости» по мере перехода из класса в класс, какие предметы предпочитал и в каких испытывал затруднения, какие обнаруживал интересы и склонности, как складывались отношения с товарищами в школе и учителями, с кем общался вне школы и на какой основе строились эти отношения, данные: об основных особенностях поведения, почему оставил учебу (в том случае, если не окончил школу), чем занимался после оставления школы. 5. Взрослый период: где и когда работал, как часто менял места работы, чем руководствовался при выборе профессии,, как относился к своим обязанностям. Отношения в семье. Интересы, склонности, любимые занятия, привычки. Круг людей, с которыми предпочитает проводить свободное время. Приведенная схема, как нетрудно заметить, может быть дополнена еще многими пунктами и разделами. Мы обращаем внимание на необходимость выяснения только основных обстоятельств, способных при соответствующем анализе дать представление о психическом облике подэкспертного и динамике формирования его личности. Эксперимент как общий метод исследования открывает пути к получению весьма обширной и во многих случаях незаменимой информации об индивидуально-психологических особенностях испытуемого. Мы остановимся на кратком описании и характеристике некоторых конкретных методик, разработанных в психологии для исследования детей и взрослых. Как показывает опыт, они пригодны для целей судебно-психологической экспертизы. Подробное изложение содержания методик, процедуры экспериментального исследования и обработки результатов может составить предмет специального пособия. Объем настоящей работы позволяет нам только указать на отдельные методики. А. Методики исследования личности ТАТ (Тематический апперцептивный тест) относится к числу так называемых прожективных методик, применяемых для исследования свойств и особенностей личности. Испытуемому предъявляется ряд картин (от 6 до 30) с неопределенным сюжетом и ставится задача—в свободном рассказе изложить, что происходит в изображенной ситуации, что предшествовало ее возникновению, каково будет ее дальнейшее развитие, что чувствуют действующие лица, о чем они думают. Как и все прожективные методики, ТАТ не предполагает получения от испытуемого строго регламентированного ответа, который мог бы считаться правильным или неправильным. Испытуемому предоставляется большая свобода в построении рассказа. Благодаря этому в рассказе испытуемого, как считают создатели теста, проявляется в скрытом виде целый ряд его личностных особенностей. Для анализа полученного материала используются такие категории, как «уходы», «позиция персонажей», «солидаризация», «отступления от сюжетной линии», «ошибки восприятия», «количество деталей», «общее время рассказа». Наличие в рассказе испытуемого признаков, относящихся к каждой из указанных категорий, свидетельствует, по мнению авторов методики, об имеющихся у испытуемого свойствах личности. Например, если испытуемый в рассказе ставит себя как бы вне ситуации, в положение стороннего наблюдателя, одинаково относящегося ко всем возможным исходам действий персонажей картины, эти признаки рассказа соответствуют категории «позиция персонажей» и указывают на созерцательную позицию испытуемого, «отступления от сюжетной линии» в сторону воспоминаний о случаях из собственной жизни, собственных поступках свидетельствуют об эгоцентричности испытуемого и т. д. Тест Роршаха, как и ТАТ, является прожективной методикой. По замыслу ее создателя, методика позволяет в результате анализа специфических особенностей творческой деятельности человека выявлять индивидуальные особенности личности. Испытуемому последовательно предъявляется 10 карточек с изображением симметричных, неопределенной формы цветных пятен и предлагается то поводу каждого пятна ответить на вопросы: «Что это такое? На что это похоже?» Постановка этих вопросов приводит к тому, что при восприятии пятен человек осуществляет творческую деятельность по формированию образов конкретных картин. В том, как осуществляется этот процесс .и каково содержание создаваемых испытуемым картин, проявляется его индивидуальность. Полученные ответы испытуемых оцениваются по формальным и содержательным признакам. Формальные оценки отражают присущие испытуемому особенности оперирования объектами восприятия и ориентировки в пространстве, избирательности восприятия, очередности реакции на различные признаки объекта, динамичности или статичности возникающих образов. При оценке по содержанию возникающих у испытуемого образов их относят к одной из четырех категорий: люди, животные, предметы, фантастические образы. Совокупность оценок позволяет экспериментатору высказывать суждение о свойствах личности испытуемого. Например, устойчивая тенденция испытуемого к созданию образов животных может свидетельствовать о стереотипности и стандартности мышления, постоянная склонность воспринимать пятна как изображения предметов указывает на некоторую аутичность испытуемого и т. д.. Тест MMPI, разработанный в США, применяется психологами и психиатрами многих стран для исследования личности. С помощью этой методики удается не только выявлять устойчивые, относительно постоянные свойства личности, но и тонко улавливать изменения в состоянии испытуемого. В советской специальной литературе известны работы, посвященные вопросам техники проведения обследования тестом MMPI обработки экспериментального материала и интерпретации полученных результатов, К этим работам мы и отсылаем читателя. Кроме названных тестов, в практике судебно-психологической экспертизы могут оказаться полезными также вопросники Айзенка, Кэттела и другие методики. Обращаясь к весьма краткому и потому неполному описанию методик исследования познавательной деятельности, мы хотели бы подчеркнуть, что использование этих методик особенно необходимо при проведении судебно-психологической экспертизы несовершеннолетних обвиняемых, имеющих признаки не связанного с психическими заболеваниями отставания в психическом развитии, несовершеннолетних и малолетних свидетелей и потерпевших. Поэтому основное место мы отводим описанию методик, пригодных для экспериментально-психологического обследования детей и подростков. Б. Методики исследования мышления Рассказ по картинке — это наиболее простой способ исследования мышления, состоящий том, что ребенок по картинке, на которой изображено какое-либо событие, должен составить сюжетный рассказ. Содержание картинок должно быть различным для разных возрастов. При анализе составленного рассказа следует обращать внимание прежде всего на умение ребенка выделять наиболее существенное в изображенной сцене, удерживаться в рамках того, что действительно изображено на картинке, не отвлекаться от главной нити своего повествования. Уже у младшего школьника должны быть сформированы указанные навыки мыслительной деятельности. Раскладывание сюжетных картин. Эта методика во многом близка к предыдущей, но имеет и свои особенности. Ребенку предлагается серия картин, на которых изображены различные этапы развития какого-либо события, и дается задание — разложить картины в логической последовательности, а потом рассказать об изображенном (происшествии. Для детей младшего возраста (7—11 лет) серия должна состоять из 3—4 картин, а для более старших — из 5—6 картин. Эта методика обнаруживает, насколько правильно ребенок .понимает содержание каждой из картин в отдельности, способен ли он уловить внутреннюю связь между ними, т. е. логику запечатленного на них события. Если у ребенка возникают затруднения в работе, можно попросить его рассуждать вслух, тогда экспериментатор получает богатый материал о том, что именно служит препятствием в работе, как ребенок сопоставляет картинки, насколько глубоко вникает в .их содержание. Указанные две методики чрезвычайно просты, и если ребенок не в состоянии с ними оправиться, это позволяет сделать предположение о .некотором отставании в психическом развитии. Куб Линка. Эта методика направлена прежде всего на исследование развития у человека комбинаторных способностей. Испытуемому дается 27 кубиков, грани которых окрашены в разные цвета (например, красный, синий и зеленый). Предлагается сложить из них один большой куб (3х3х3) таким образом, чтобы все его боковые грани были красного цвета. Отдельные кубики окрашены так, что красных граней достаточно только для «облицовки» сторон большого куба (6 кубиков с одной красной гранью, 12 — с двумя, 8 —с тремя, 1 — не .имеющий красных граней); следовательно, во время работы испытуемый должен следить за тем, чтобы ни одна красная грань не попала внутрь большого куба. Давая инструкцию, можно указать на это обстоятельство. Экспериментатор должен обращать -внимание на то, каким путем испытуемый идет к поставленной цели. Возможно несколько качественно различных способов выполнения этого задания. Самый примитивный из них — это метод проб и ошибок, когда испытуемый без всякой системы выбирает кубики, что указывает на слабое развитие у него абстрактно-логического мышления. Как правило, таким способом решить задачу не удается. Более совершенным способом работы является последовательный подбор кубиков к намеченному мысленно месту. Показателем еще более высокого уровня развития абстрактно-логического мышления следует считать умение сразу поставить взятый кубик на то место, которое он должен занимать. Это означает, что испытуемый создал мысленный образ результата своей работы, удерживает его в сознании и соотносит с ним свои реальные действия. Работа таким методом указывает на относительно высокое развитие способности к аналитико-синтетической деятельности. Важный материал (уже не столько о мышлении, сколько о некоторых чертах личности) может дать наблюдение за поведением испытуемого во время выполнения описываемого задания. Куб Линка относится к числу методик, вызывающих азарт у большинства здоровых испытуемых, в особенности если они предупреждены, что фиксируется время, затрачиваемое на работу, и рядом с испытуемым лежит включенный секундомер. Эмоционально неустойчивые подростки при неудачах нередко проявляют бурную реакцию: демонстративно отказываются продолжать работу, начинают грубить экспериментатору, заметив ошибку на последнем этапе работы, разрушают уже почти собранный куб и т. п. Сравнение понятий. Испытуемому предлагается указать на сходство и различие между двумя понятиями. При составлении вопросов необходимо учитывать возраст испытуемых. Детям младшего возраста лучше давать для сравнения конкретные понятия типа береза и сосна, карандаш и ручка, стакан и чашка и т. п. Детям старшего возраста могут быть предложены более сложные пары: река и озеро, дождь и снег, обман и ошибка и т. п. Для того чтобы правильно сравнить понятия, испытуемый должен уметь их анализировать, соотносить друг с другом, мысленно вычленять составные части, отделять главное от второстепенного. Частые ошибки при сравнении понятий могут служить показателем недостаточного развития аналитических возможностей. Метод исключения. Для детей младшего школьного возраста рекомендуется исключение предметов, для более старших — исключение понятий. Метод исключения предметов состоит в том, что ребенку последовательно предъявляются карточки, на каждой из которых изображено по четыре предмета, три из которых могут быть обобщены в единую группу. Четвертый предмет в эту группу не попадает, так как не имеет соответствующего важного признака и мысленно исключается. Аналогично построен и метод исключения понятий, только вместо рисунков на карточке написано пять слав. Четыре .из них могут быть объединены, а пятое должно быть исключено. Методика вскрывает способность ребенка к обобщению на основе вычленения в предметах и понятиях наиболее существенных признаков. Карточки должны предъявляться в порядке возрастания трудности заданий, что позволяет точно определять, где ребенок начинает ошибаться. Образцы содержания карточек для исключения предметов: 1) карманные часы, настенные круглые часы, будильник, монета; 2) нога, сапог, ботинок, валенок; 3) наперсток, курительная трубка, катушка, ножницы; 4) часы, очки, термометр, весы; 5) бритва, нож, ножницы, перо; 6) керосиновая лампа, электрическая лампочка, солнце, свеча. Образцы содержания карточек для исключения понятий: 1) бумага, линейка, карандаш, стекло, чернила; 2) горький, горячий, кислый, соленый, сладкий; 3) городки, футбол, лампа, шахматы, теннис; 4) глаза, сердце, уши, нос, язык; 5) справедливость, храбрость, честность, зависть, доброта; 6) страх, беспокойство, забота, чистота, сомнение. Классификация предметов. Данная методика относится к числу наиболее часто применяемых при исследовании мышления. Она позволяет определить уровень развития у испытуемого способности к обобщению—один из важнейших компонентов мыслительной деятельности. Задание состоит в том, что испытуемому предлагается разделить 75 карточек (для детей младшего возраста 45—50 карточек), на которых изображены различные предметы (люди, домашние и дикие животные, различные растения, мебель, одежда и пр.), на несколько групп в соответствии с избранным принципом. Испытуемый получает «глухую» инструкцию: разложить карточки так, чтобы картинки подходили друг к другу. В результате подобной инструкции испытуемый вынужден самостоятельно выбрать принцип классификации. Для детей младшего школьного возраста нормальным является распределение карточек по ситуационному признаку, например объединение всех предметов, которые могут находиться в комнате, или всех предметов, нужных для приготовления обеда, и т. д. Для старших детей подобный уровень обобщения недостаточен; при нормальном психическом развитии они используют для обобщения более значительные признаки, выделяют группы животных, птиц, деревья, цветы и т. д. Нередко ими используются еще более обобщенные признаки, тогда происходит выделение таких групп, как живые существа, растения, орудия труда и т. п. В эксперименте ясно обнаруживается, способен ли испытуемый устанавливать обобщенные связи между предметами и целый ряд других особенностей мышления. Опытный экспериментатор, умело использующий описываемую методику, может получить в результате эксперимента данные и об особенностях личности испытуемого. Метод пиктограмм. Данная методика позволяет исследовать в первую очередь возможности обобщения и отвлечения. Кроме того, она дает ценный материал для изучения особенностей памяти испытуемого. Испытуемому предлагается запомнить 10—15 слов, сделав при этом к каждому слову какой-либо рисунок, помогающий запоминанию. Качество рисунка не играет роли. У испытуемого складывается впечатление, что проверяется его память, поэтому он становится более естественным и особенности его мышления проявляются особенно ярко. Набор слов варьируется в зависимости от возраста испытуемых, но он должен включать как понятия, соотносимые с совершенно определенным предметом, так и более отвлеченные. Могут быть использованы, например, следующие понятия: 1) веселый праздник; 2) вкусный ужин; 3) слепой мальчик; 4) голодный человек; 5) строгая учительница; 6) тяжелая работа; 7) печаль; 8) сомнение; 9) развитие; 10) темная ночь; 11) война; 12) девочке холодно и пр. У детей и подростков с хорошо развитым отвлеченным мышлением, как правило, не возникает трудностей в выборе опосредствующих образов, которые имеют обобщенный характер. Рисунки таких испытуемых просты, не изобилуют второстепенными деталями, достаточно символичны (но не оторваны от содержания понятия). При слаборазвитом отвлеченном мышлении дети стремятся соотнести каждое понятие с конкретной ситуацией; поэтому их рисунки многофигурны, излишне детализированы, на них изображаются целые сцены. Важный материал дает также анализ объяснений испытуемым причин создания того или иного рисунка. Для исследования мышления могут быть рекомендованы и другие хорошо известные в психологии методики: определение понятий, установление простых и сложных аналогий, различные варианты ассоциативного эксперимента, методики Выготского—Сахарова и пр. Все приведенные методами не подлежат количественной обработке, а предполагают качественный анализ полученных данных, требующих от экспериментатора специальных навыкав и профессиональной квалификации. В. Методики исследования памяти Исследование памяти играет большую роль в создании общей картины интеллектуального развития ребенка или подростка. Не меньшее значение оно имеет и для решения некоторых частных, конкретных вопросов, связанных с изучением показаний свидетелей и потерпевших. Основными процессами памяти являются запоминание, воспроизведение и узнавание; все эти процессы могут быть исследованы экспериментально. Возрастные различия в .развитии памяти очень существенны. В самом общем виде процесс развития памяти ребенка можно характеризовать как постепенный переход от простейшей наглядно-образной памяти к словесно-логической; чем старше ребенок, тем большую роль должно играть мышление в деятельности его памяти. Заучивание слов. При помощи этой методики исследуется словесная механическая память. Испытуемому предлагается запомнить 10 не связанных по смыслу слов (дом, лес, хлеб, окно, пень, стол, игла, мост, флаг, мед). После первого прочтения никто из испытуемых, за очень редким исключением, повторить все слова не может. Поэтому чтение слов повторяется несколько раз, до тех пор, пока испытуемый не воспроизведет не менее 9 слов. При нормально развитой механической памяти ребенок 10—12 лет воспроизводит не менее 9 слов уже после 3—4 повторений. Спустя час ребенка просят еще раз воспроизвести заученные слова. Таким образом исследуется прочность запоминания. В пределах нормы ребенок воспроизводит не менее 5—б слов. Существует довольно много вариантов этой очень простой и удобной для проведения методики. Методика исследования процесса зрительного узнавания. Необходимо иметь 36 картинок, изображающих людей, животных, растения, орудия труда и пр. (могут быть использованы картины классификации предметов). 12 картинок, предназначенных для основного опыта, следует пронумеровать. Испытуемому предлагается рассмотреть эти 12 картинок и запомнить их, после чего основные картинки перемешиваются с дополнительными, и все 36 картинок раскладываются .перед испытуемым. Ребенок должен найти те картинки, которые он уже видел. Для проверки точности памяти можно попросить узнанные картинки расположить в том порядке, в каком они предъявлялись в начале эксперимента. Для детей младшего школьного возраста достаточным количеством узнанных картинок можно считать 5—7, для более старшего — 6—9. В возрасте 14—15 лет число ошибок должно быть минимальным, т. е. не больше 2—3. Метод опосредованного запоминания. Данный метод предназначен для исследования логической памяти. Испытуемому прочитывается ряд слов, для запоминания каждого из которых он должен выбрать какую-либо одну .из разложенных на столе (картинок. Выбираются картинки, .имеющие ту или иную логическую связь с предъявленным словом. Существуют два варианта этой методики—для младшего и для старшего возраста. Для младшего возраста, предлагаются следующие слова: обед, сад, дорога, поле, свет, одежда, ночь, ошибка, птицы, ученье, стул, лес, молоко, лошадь, мышь. Им соответствуют картинки, на которых изображены: хлеб, яблоко, сани, лампа, рубашка, грабли, кровать, дерево, книга, чашка, велосипед, телега, ножик, здание школы, земляника, карандаш, автомобиль, самолет, диван, шкаф, корова, часы, кошка, домик. Для старшего возраста предлагаются следующие слова: дождь, собрание, пожар, утро, драка, ответ, театр, сила, встреча, горе, праздник, сосед, отряд, игра, труд. Картинки: умывальник, перья, лейка, крыша с дымом из трубы, стакан, карандаш, зеркало, лошадь, телефон, письмо, домик, трамвай, цветок, стул, тетрадь, ключ, лопата, стол, самолет, топор, электрическая лампа, дерево, шапка, грабли, картина в раме. Выбирая картинки во время эксперимента, дети должны объяснять экспериментатору, почему они останавливаются именно на этой картинке. По прошествии некоторого времени (около часа) ребенку предлагается с помощью отобранных им картинок вспомнить каждое из предъявлявшихся слов. По данным А. Н. Леонтьева, разработавшего метод опосредованного запоминания, дети младшего школьного возраста (7—10 лет) с нормально развитой логической памятью правильно воспроизводят 11 —12 слов, дети старшего возраста .соответственно: 10—12 лет—12—13 слов, 12 — 16 лет—13— 14 слов. Методика исследования внушаемости (в сфере памяти). Приводимая методика позволяет в самом общем виде обнаружить склонность ребенка к внушаемости. Для этой цели выбирается картинка с несложным сюжетом и не слишком большим количеством изображенных объектов и предъявляется в течение одной минуты испытуемому. Затем картинку убирают, а испытуемому задают вопросы о том, что он видел на картинке. Среди этих .вопросов должны быть и такие, которые касаются предметов, отсутствовавших на картинке. Подобные вопросы нужно формулировать так, чтобы они могли оказывать внушающее влияние на ребенка, т. е. можно спрашивать не просто, видел ли, например, ребенок на картинке дерево (если на самом деле его не было), а как выглядело это дерево. Необходимо учитывать, что некоторым детям свойственна повышенная внушаемость. Анализ данных, полученных с помощью описываемой методики, необходимо проводить с учетом возраста исследуемого ребенка. Метод обнаружения зрительного эйдетизма. Иногда показания детей поражают своей точностью и обилием воспроизводимых деталей. В таких случаях могут возникнуть сомнения в достоверности показаний ребенка или подростка. Однако исключительная точность и полнота воспроизведения может объясняться наличием у ребенка зрительного эйдетизма, т. е. способности в течение длительного времени сохранять в зрительном анализаторе след закончившегося возбуждения в виде четкого образа. Простейшим опытом по обнаружению зрительного эйдетизма является следующий. Испытуемому в течение 25—30 секунд предъявляется на темном фоне маленькая, ярко раскрашенная картинка с большим количеством деталей. По истечении .времени экспозиции картину убирают, а испытуемому дают указание продолжать смотреть на темный фон. Если при этом ребенок продолжает видеть отсутствующую картину (это можно проверить, задавая вопросы о деталях картины), значит он обладает эйдетической способностью. Г. Методики исследования воображения Воображение, так же как и память, тесно связано с мышлением и основными свойствами личности человека. Поэтому многие особенности воображения конкретного испытуемого неизбежно проявляются при исследовании других видов и форм психической деятельности. Иногда бывает необходимо установить примерный уровень развития воображения у ребенка, особенно наличие или отсутствие склонности к безудержному, не контролируемому мышлением фантазированию. Методика незаконченных рисунков. Испытуемому показывают несколько незаконченных рисунков разной сложности (образцы подобных рисунков приводятся во многих учебных пособиях по психологии) и предлагают определить, что на них изображено. Чем лучше у ребенка развито воображение, тем быстрее и легче он узнает на рисунках предметы. Иногда ребенок «узнает» совсем не тот предмет, который изображен в действительности, или целую сцену,— в таком случае необходимо выслушать, как ребенок объясняет свое «узнавание», при этом может оказаться, что он очень слабо опирается на тот изобразительный материал, который содержится на рисунке. Составление рассказа на заданные слова. Испытуемому предлагается составить рассказ, в котором содержались бы определенные слова. Число слов должно быть небольшим — 3—4 (например: весело, облако, девочка). Быстрое составление яркого, детализированного рассказа на основе столь бедного исходного материала возможно только при хорошо развитом воображении. После составления одного рассказа можно попросить составить второй рассказ с теми же словами, третий и т. д. При повышенной склонности к фантазированию содержание рассказов не оскудевает, а становится все более ярким и сложным. Пересказ прочитанного. Ребенку предлагается пересказать содержание понравившейся ему книги или отдельного рассказа. Основное внимание экспериментатор должен обращать на характер ошибок при воспроизведении ребенком сюжета литературного произведения. Ребенок может недостаточно хорошо помнить содержание прочитанной книги; в таком случае в его передаче из повествования будут выпадать отдельные сцены или произойдет некоторое нарушение последовательности. Дети, склонные к фантазированию, вместо забытых еден придумывают другие, которых в книге нет, обогащают сюжет дополнительными деталями, иногда довольно . сложными, «вмешиваются» в судьбы героев, могут совершенно изменить развязку произведения, превратив ее из печальной в счастливую, и т. п. Д. Методики исследования восприятия и внимания Протекание процессов восприятия и внимания у детей сильно отличается от аналогичной психической деятельности у взрослых людей. Кроме возрастных особенностей, могут быть значительные индивидуальные отличия, которые необходимо установить для проверки подлинных .возможностей испытуемого. Исследование восприятия формы предметов. Ребенку предъявляются последовательно картинки с изображенными на них геометрическими фигурами различной сложности. После каждого предъявления предлагается воспроизвести данную фигуру. Обилие ошибок, особенно при воспроизведении относительно простых фигур, может указывать на слабо развитое у исследуемого несовершеннолетнего восприятие формы предметов. Исследование восприятия положения предмета в пространстве. Для этой цели может быть использовано довольно много приемов. Например, испытуемому предъявляется лист бумаги с изображением какой-либо .геометрической фигуры или рисунок. Затем на таком же листе бумаги испытуемый должен с возможно большей точностью указать, где и как был расположен предъявлявшийся рисунок или фигура. Если предъявленных фигур было несколько, испытуемый должен указать их расположение относительно друг друга. Исследование объема внимания. Для проведения этого исследования необходим хотя бы простейший тахистоскоп. В прорези или на экране тахистоскопа на очень короткое время (0,20—0,25 сек.) предъявляются карточки с написанными на них буквами, не составляющими слова, или цифра-ми. После каждого предъявления испытуемый воспроизводит виденные объекты. Предъявляется последовательно не менее 10— 15 карточек, после чего вычисляется среднее количество воспринимаемых букв или цифр. Восприятие ребенком начиная с 11 — 12 лет в среднем менее 3—4 букв указывает на наличие сужения объема внимания. Для исследования внимания могут быть использованы также ставшие классическими в психологии метод Бурдона счет по Крепелину и пр. СОДЕРЖАНИЕ Предисловие. Глава I. Общие вопросы судебно-психологической экспертизы. Глава II. Судебно-психологическая экспертиза в европейских социалистических странах. Глава III. Судебно-психологическая экспертиза способности воспринимать важные для дела обстоятельства и давать о них правильные показания. Глава IV. Судебно-психологическая экспертиза потерпевших по делам об изнасиловании. Глава V. Судебно-психологическая экспертиза несовершеннолетних обвиняемых. Глава VI. Судебно-психологическая экспертиза физиологического аффекта. Глава VII. Возможности судебно-психологической экспертизы по делам о происшествиях, связанных с управлением техникой. Глава VIII. Методы судебно-психологической экспертизы. См. об этом И. Ф. Крылов. Судебная экспертиза в уголовном процессе, Л., 1963, стр. 31—34. См. Л. В. Владимиров. Психологическое исследование в уголовном суде, М., 1901. См. Я. А. Канторович. Психология свидетельских показаний, Харьков, 1929; В. А. Внуков и А. Е. Брусиловский. Психология и психопатология свидетельских показаний малолетних и несовершеннолетних, Харьков, 1929, и др. А. В. Петровский. История советской психологии, М., 1967., стр. 186. См. М. С. Строгович. Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе, М., 1955, стр. 318; Р.Д.Рахунов. Свидетельские показания в советском уголовная процессе, М., 1955, стр. 149; И.Л.Петрухин, Экспертиза как средство доказывания в советском уголовном процессе, М., 1964, стр. 67, и др. А. Ф. Кони. На жизненном пути. СПб., 1912, стр. 385. А. К. Давлетов. О некоторых вопросах судебной психологии, «Труды отделения правоведения Киргизского государственного университета», вып. 2, Фрунзе, 1964, стр. 264. См. там же, стр. 265. Р. Д. Рахунов. Теория и практика экспертизы в советском уголовном процессе. М., 1950, стр. 59. Р. Д. Рахунов. Независимость судей в советском уголовном процессе. М., 1972, стр. 56. См. И. Кертес. Тактика и психологические основы допроса. М., 1965, стр. 8—9; П. Ф. Пашкевич. Объективная истина в уголовном судопроизводстве. М., 1961, стр. 57. А. С. Экмекчи. Судебно-психологическая экспертиза. «Советская юстиция», 1968, № 6, стр. 11. Я. М. Яковлев. Проблемы судебно-психологической экспертизы., «Социалистическая законность», 1973, № 3, стр. 59. А. А. Эйсман. Заключение эксперта, М,, 1967, стр. 91. А. Р. Ратинов. Советская судебная психология, М., 1367, стр. 27. См. Г. М. Миньковский, Особенности расследования и судебного разбирательства дел о несовершеннолетних, М., 1959, стр. 85. П. Дагель, И. Резниченко, Вопросы компетенции и организации судебно-психологической экспертизы, «Советская юстиция», 1970, № 1, стр. 8. В. А. Гиляровский, Психиатрия, М., 1954, стр. 9. В. С. Гуськов, Терминологический словарь психиатра, М., 1965, стр. 139. «Философская энциклопедия», т. IV, М., 1967, стр. 420. См. И. В. Виноградов, Г. И. Комаров, Н. А. Селиванов, Экспертизы на предварительном следствии, М., 1967, стр. 143. См. «Советская юстиция», 1968, № 10, стр. 23. Г. М. Миньковский, Особенности расследования и судебного разбирательства дел о несовершеннолетних, стр. 85. А. Б. Барский, О судебно-психологической экспертизе и ее значении в советском уголовном судопроизводстве, сб. «Вопросы экспертизы в работе защитника», Л., 1970, стр. 110. Я. М. Яковлев, Судебная экспертиза при расследовании половых, преступлений, Душанбе, 1966, стр. 124. «Бюллетень Верховного суда РСФСР», 1967, № 12, стр. 10. См. П. Дагель, И. Резниченко, Вопросы компетенции и организации судебно-психологической экспертизы, «Советская юстиция», 1970, № 1, стр. 7—8; А. Р. Ратинов, Советская судебная психология, стр. 27; О. Д. Ситковская, Судебно-психологическая экспертиза физиологического аффекта, сб. «Вопросы судебно-психологической экспертизы», М., 1974, стр. 29; Н. И. Фелинская, Н. Н. Станишевская, Использование психологических знаний в уголовном процессе, «Советская юстиция», 1971, № 7, стр. 6, и др. Я. Калашник, Назначение судебно-психиатрической экспертизы, «Социалистическая законность», 1957, № 4, стр. 33. В. И. Б а т о в, О судебной психолого-лингвистической экспертизе, сб. «Вопросы судебно-психологической экспертизы», М., 1974, стр. 35. В проведении экспертизы принимали участие член-корреспондент АН СССР Б. А. Серебренников, кандидаты психологических наук В. И. Батов и Е. М. Никиреев, кандидат филологических наук А. К. Панфилов. Экспертизу проводил доктор психологических наук Л. М. Зюбин. А. Б. Барский, О судебно-психологической экспертизе и ее значении в советском уголовном судопроизводстве, сб. «Вопросы экспертизы в работе защитника», Л., 1970, стр. 112. Б. С. В о л к о в, Проблема воли и уголовная ответственность, Изд-во Казанского университета, 1965, стр. 57. См. А. Б. Барский, О судебно-психологической экспертизе и ее значении в советском уголовном судопроизводстве, сб. «Вопросы экспертизы в работе защитника», Л., 1970, стр. 104. См. А. С. Экмекчи, Психология самооговора, сб. «Вопросы совершенствования адвокатской деятельности в свете решений XXIII съезда КПСС», М., 1967, стр. 56. В. М. Фокин, Эксперт-психолог должен стать активным помощником суда, «Советская юстиция», 1969, № 14, стр. 26. О комплексной психолого-психиатрической экспертизе см. Н. И. Фелинская, Н. Н. Станишевская, Использование психологических зданий в уголовном процессе, «Советская юстиция», 1971, № 7; Н. Н. Станишевская, Э. А. Бурелов, Опыт проведения комплексной судебно-психологической и судебно-психиатрической экспертизы несовершеннолетнего правонарушителя, сб. «Состояние научных исследований по судебной; психологии», М., 1971; Т. П. Печерникова, Н. Н. Станишевская, Некоторые вопросы комплексной психолого-психиатрической экспертизы, сб. «Вопросы судебно-психологической экспертизы», М., 1974; Ю. С. Тихонов, К вопросу о судебно-психологической экспертизе на предварительном следствии, «Следственная практика», 1973, № 97. Об этом см. С. П. Щерба, Психологическая экспертиза по делам лиц, страдающих физическими недостатками, «Правоведение», 1971, № 2. Экспертизу проводила кандидат психологических наук В. В. Николаева. Экспертизу проводила психолог Н. Р. Осипова. «Бюллетень Верховного Суда СССР», 1964, № 3, стр. 19. Л. А. Андреева, Состав преступления изнасилования в советском уголовном праве, Л., 1962, стр. 9. См. А. Н. Игнатов, Квалификация половых преступлений, М., 1974, стр. 51. См. Я. М. Яковлев, Половые преступления, Душанбе, 1969, стр. 130—131. См. А. Н. Игнатов, названная работа, стр. 52. См. Г. Н. Мудьюгин, Ю. А. Шубин, Расследование изнасилований, М., 1970, стр. 20. Л. А. Андреева, Г. А. Густов, В. Г. Степанов, А. П. Филиппов, Расследование изнасилований, Л., 1971, стр. 13. В проведении экспертизы участвовала психолог Э. П. Замуруева. В проведении экспертизы участвовали врач-психиатр В. Ю. Грюнталь и психолог О. Д. Ситковская. Ф. Гальтон, Наследственность таланта, ее заколы и последствия. СПб., 1875. Ш. Ауэрбах, Генетика, М., 1966, стр. 149—150. А. Р. Лурия, Исследования по формированию сознательного действия в раннем возрасте, сб. «Новые исследования в психологии и возрастной физиологии», М., 1972, стр. 38. См. «Основы морфологии и физиологии организма детей и подростков», под ред. А. А. Маркосяна, М., 1969, стр. 6. См. А. А. Люблинская, Детская психология, М., 1971, стр. 74. Там же, стр. 76. А. Н. Леонтьев, Проблемы развития психики, М., 1972, стр. 476. Д. Б. Эльконин, К проблеме периодизации психического развития в детском возрасте, «Вопросы психологии», 1971, № 4, стр. 18. И. П. Павлов, Поли, собр соч., т. IV, М.—Л., Изд-во АН СССР, 1951, стр. 415. И. П. П а в л о в. Полн. собр. соч., т. III, кн., 2, стр. 268. «Советская юстиция», 1968, № 10, стр. 23. «Судебная психиатрия», под ред. Г. В. Морозова, М., 1965, стр. 390. А. Н. Леонтьев, Потребности, мотивы и эмоции, М., 1971, стр. 36. Э. Ф. Побегайло, Умышленное убийство и борьба с ними. Воронеж, 1965, стр. 142. С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, М., 1940, стр. 419. Л. С. Выготский, Развитие высших психических функций, М., 1960, стр. 322. С. Л. Рубинштейн, Основы общей психологии, стр. 419. Там же. А. Н. Леонтьев, Потребности, мотивы и эмоции, стр. 37. В проведении экспертизы участвовала психолог О. Д. Ситковская. В проведении экспертизы участвовала психолог О. Д. Ситковская. Н. И. Наенко, О. В. Овчинникова, Способы оценки показателей состояния напряженности в работе человека-оператора, «Проблемы инженерной психологии», М., 1967, стр. 61—62. А. Н. Леонтьев, Д. Ю. Панов, Психология человека и технический прогресс, «Вопросы философии», 1962, № 8, стр. 52. Понятие «человек-оператор» употребляется в инженерной психологии в отношении людей, управляющих автоматизированными и полуавтоматизированными системами. В более широком смысле оно может обозначать любого человека, обслуживающего современные технические устройства. Б. Л. Зотов, Расследование и предупреждение автотранспортных происшествий, М., 1972, стр. 131—132. С. Г. Геллерштейн, Значение «личного фактора» в летных происшествиях и методы его изучения, сб. «Тезисы докладов научной конференции ВФ ЦИУВ», М., 1948. См. Г. Армстронг, Авиационная медицина, М., 1954. См. И. М. Сеченов, Избранные произведения, т. I, M., 1952, стр. 127. Б. Л. Зотов, Расследование и предупреждение автотранспортных происшествий, стр. 148. Там же, стр. 149. Г. Берлянд, И. Петраускас, Некоторые вопросы назначения и использования результатов автотехнических экспертиз, сб. «Экспертиза при расследовании преступлений», вып. 6, Вильнюс, 1967, стр. 63. А. И. Назаров, Изучение сенсомоторных реакций и двигательных навыков, сб. «Инженерная психология», М., 1964, стр. 33. См. М. А. Котик, Краткий курс инженерной психологии, Таллин, 1971, стр. 48. См. А. Н. Леонтьев, Е. П. Кринчик, О применении теории информации в конкретно-психологических исследованиях, «Вопросы психологии», 1961, № 5. К. К. Платонов, Психология летного труда, М., I960, стр. 303. Ф. Д. Горбов, В. И. Лебедев, Человек в технических системах, «Вопросы философии», 1973, № 6, стр. 70—71. В проведении экспертизы участвовали кандидат психологических наук В. И. Батов и кандидат медицинских наук В. А. Попов. 3. М. Соколовский, Вопросы использования экспертом материалов дела, Харьков, 1964, стр. 7. О прожективных методиках см. «Практикум по психологии», под ред. А. Н. Леонтьева и Ю. Б. Гиппенрейтер, М., 1972; Ю. С. С а вен ко, К обоснованию некоторых методик по изучению личности, сб. «Проблемы личности», М., 1969; Н. Н. Станишевская, О методах исследования личности в судебно-психологической экспертизе, сб. «Вопросы судебной психологии», М., 1971; С. В. Цуладзе, О месте и значении проекционных методов в изучении личности, сб. «Проблемы личности», М., 1969. См. Ф. Б. Березин, М. П. Мирошников, Русский модифицированлый вариант психологического теста MMPI и его применение в психиатрической практике, сб. «Проблемы психоневрологии», М., 1969; Г. X. Ефремова, Изучение правового сознания молодежи, «Вопросы борьбы с преступностью», № 19, М., 1973; Л. Н. Собчик, Пособие по применению психологической методики MMPI, M., 1971, и др. Более подробно об этом см. М. П. Кононова, Руководство по психологическому исследованию психически больных детей школьного возраста, М., 1963; С. Я. Рубинштейн, Экспериментальные методики патопсихологии, М., 1970.

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter