.

Брайнин Я.М. 1967 – Уголовный закон и его применение (книга)

Язык: русский
Формат: реферат
Тип документа: Word Doc
4 36854
Скачать документ

Брайнин Я.М. 1967 – Уголовный закон и его применение

ВВЕДЕНИЕ

В свете поставленной Программой КПСС задачи уси ления борьбы с опасными
преступлениями и полной ликвидации преступности в нашей стране вопросы
правильного и точного применения уголовных законов приобретают большое
теоретическое и практическое значение.

Борьба с преступлениями в нашей стране ведется не только путем
применения уголовных законов, но и путем использования широкого
комплекса различных форм и методов участия советской общественности в
охране общественного порядка и в борьбе с преступностью.

Ярким свидетельством такой практики могут служить решения ЦК КПСС,
Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР о мерах по
усилению борьбы с нарушениями общественного порядка.

В этих решениях обращается особое внимание на то, чтобы не допускать
послаблений в отношении злостных преступников и разумно сочетать в
судебно-прокурор-ской практике предусмотренные законом суровые меры
наказания относительно опасных преступников с мерами общественного
воздействия и воспитания лиц, впервые допустивших малозначительные
правонарушения и способных исправиться без изоляции от общества’.

В настоящее время для осуществления задачи предупреждения преступлений и
полной ликвидации преступности использование уголовных законов наряду с
другими средствами еще необходимо. Поэтому необходимо и глубокое научное
исследование роли и сущности советского уголовного закона, задач и
особенностей его применения.

В тезисах Центрального Комитета КПСС «50 лет Великой Октябрьской
социалистической революции» подчеркивается, что одним из условий
успешного реше-

1 «Известия» 27 июля 1966 г № 175.

 

ния задач коммунистического строительства является строгое соблюдение
социалистической законности.

Важнейшая гарантия осуществления социалистической законности — точное
соблюдение и применение советских законов. От правильного понимания их
политической сущности, глубокого знания специфических особенностей их
применения во многом зависит высокое качество работы
прокурорско-следственных и судебных органов в борьбе с преступностью.

Как показывает изучение судебной практики, нарушение отдельными
прокурорско-следственными и судебными работниками законности в ряде
случаев обусловлено неправильным пониманием политической и юридической
природы тех или иных уголов«ых законов. Более высокий уровень
требований, предъявляемых к проку-рорско-следственным и судебным
работникам в настоящее время, выдвигает задачу повышения их деловой
квалификации и правовой культуры. Значительную роль в этом отношении
должна играть советская юридическая наука. «Разработка важных проблем
экономики и политики, философии и социологии, истории и права, других
общественных наук в тесной связи с практикой коммунистического
строительства — важнейшая задача советских ученых»1.

Проблеме правовых норм и их применению до настоящего времени уделялось
внимание главным образом в общей теории права. Среди работ, относящихся
к этой проблеме, следует в первую очередь назвать изданный в 1960 году
капитальный труд проф. П. Е. Недбайло «Применение советских правовых
норм». Изучению природы советских правовых норм и их применению
посвящены работы М. П. Каревой, А. Ф. Шебанова, Л. С. Яви-ча, Н. Г.
Александрова, И. Е. Фарбера, А. А. Тилле и других ученых.

Значительно меньше внимания этой проблеме уделялось в специальной, в
частности уголовноправовой, науке. Тем не менее и в литературе по
уголовному праву можно назвать отдельные работы по вопросам, связанным с
учением об уголовном законе и его применении.

1 Л. И. Брежнев, Отчетный доклад Ценгрального Комитета КПСС XXIII съезду
Коммунистической партии Советского Союза, М., 1966, стр. 102.

 

Это — монографии проф. М. Д. Шаргородского «Уголовный закон» (М., 1948),
А. С. Шляпочникова «Толкование уголовного закона» (М., 1960), В. Н.
Кудрявцева «Теоретические основы квалификации преступлений» (М., 1963);
статьи М. И. Блум, Г. А. Левицкого, М. И. Ковалева, А. Б. Сахарова и др.
Однако до сих пор нет работ, в которых вопросы применения уголовного
закона были бы рассмотрены комплексно.

Кроме того, имеется ряд вопросов, относящихся к учению об уголовном
законе и его применению, недостаточно либо вовсе не разработанных
советской теорией уголовного права. Сюда относятся, в частности, такие
вопросы, как понятие уголовноправовой нормы, соотношение между уголовным
законом и уголовноправовой нормой, понятие и процесс применения
уголовного закона, стадии его применения.

В настоящей работе в плане дальнейшей теоретической разработки
рекомендаций по совершенствованию советского уголовного законодательства
сделана попытка осветить эти и другие вопросы на основе анализа
действующего уголовного законодательства и практики его применения.

Работа не претендует на исчерпывающее освещение указанных вопросов: в
ней рассматриваются лишь наиболее существенные и некоторые спорные
вопросы применения уголовного закона.

Глава первая

СОВЕТСКИЙ УГОЛОВНЫЙ ЗАКОН

И ЕГО РОЛЬ В УКРЕПЛЕНИЙ

СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ПРАВОПОРЯДКА

1. Советское уголовное право кг к отдельная отрасль советского
социалистического права характеризуется особыми чертами, отличающими его
от других отраслей права.

Это различие определяется в первую очередь сферой регулируемых им
общественных отношений. Советское уголовное право регулирует особого
рода отношение, которое возникает между Советским государством и лицом,
совершившим преступление. Это общественное отношение приобретает в
определенный момент форму правоотношения между управомоченными органами
государства, осуществляющими борьбу с преступлениями, и лицом,
совершившим преступление.

От других отраслей права уголовное право отличается также присущим ему
способом регулирования уго-ловноправовых отношений, возникающих в связи
с уголовными правонарушениями. Уголовное право регулирует эти отношения
с помощью особых мер государственного принуждения — наказаний. Однако
наказание в условиях возрастающего аначения убеждения и усиливающейся
роли общественного воздействия в борьбе с нарушениями общественного
порядка перестает быть единственным средством борьбы с преступлениями. В
эпоху строительства коммунистического общества уголовное право, как и
право в целом, выражает волю и интересы всего народа. «Советские законы,
воплощая в себе проверенные жизнью нормы социалистического правопорядка,
являются выражением воли   всех трудя-

 

щйхся»1. Новое качество советского уголовного права определяется
активной ролью общественности в реализации уголовноправовых норм. Это,
однако, не снимает вопроса о его принудительном характере. Хотя нормы
социалистического права соблюдаются и выполняются подавляющим
большинством граждан добровольно, а метод убеждения становится главным
методом государственного руководства обществом, социалистическое право
не теряет своей .принудительной силы.

В Программе КПСС говорится, что, «пока имеются проявления преступности,
необходимо применять строгие меры наказания к лицам, совершающим опасные
для общества преступления, нарушающим правила социалистического
общежития, не желающим приобщаться к честной трудовой жизни».

Государственное принуждение сохранился как один из неотъемлемых
признаков права, пока сохранится государство. До тех пор, пока в
социалистическом обществе будут существовать преступления, сохранится в
определенной мере и необходимость в уголовных законах. Вместе с тем по
мере сокращения преступности будет сокращаться сфера действия уголовных
законов. Меры наказания все больше будут вытесняться мерами
общественного воздействия. Однако в настоящее время, пока существует
преступность в нашей стране, должны быть в полной мере использованы и
действие советских законов, и сила общественного воздействия.

Признавая важную роль^ уголовных законов в борьбе с преступлениями, не
следует, однако, ее переоценивать. Было бы ошибочным думать, что путем
издания новых уголовных законов или путем усиления наказуемости
предусмотренных действующим уголовным законодательством преступлений
можно разрешить проблему искоренения преступности в нашей стране.
Правильно пишет А. С. Шляпочников, что задача усиления борьбы с
преступностью отнюдь не означает необходимости введения новых, более
строгих наказаний2. Нельзя не согласиться и с проф. А. А. Герцензоном,
когда он гово-

1          Л. И.  Брежнев,   Отчетный доклад Центрального Комитета

КПСС XXIII съезду Коммунистической партии    Советского Союза,

стр.  102.

2          А. С. Шляпочников, Проблемы изучения причин преступ

ности, «Вопросы философии» 1966 г. № 1, стр. 21.

 

рит, что «так называемые «волевые решения» в борьбе с преступностью
могут создавать лишь кратковременные иллюзии успехов этой борьбы, но на
деле никак себя не оправдывают»1.

Создание новых законов в социалистическом обществе связано с глубоким
познанием и учетом объективных закономерностей общественного развития и
не может основываться на соображениях конъюнктурного порядка. W
Действующее законодательство должно обладать стабильностью и не
подвергаться частым изменениям. Стабильность закона — одна из важнейших
гарантий социалистической законности, которая «создает уверенность в
незыблемости законов Советской власти, содействует воспитанию широких
масс трудящихся, а также должностных лиц в духе уважения к законам и
неуклонного их исполнения, способствует созданию моральной атмосферы,
препятствующей попыткам нарушения закона»2.

Издание новых законов должно являться результатом назревших общественных
потребностей, а поскольку речь идет об уголовных законах, то оно должно
основываться и на глубоком изучении конкретных причин и условий,
создающих возможность возникновения преступлений, а также на изучении
качественных изменений в_их^ развитии

_. g. g настоящее время все большее признание полу-* чает мысль о
возрастающем значении научной организации борьбы с преступностью. В
связи с этим повышается значение конкретно-социологического метода в
советской науке уголовного права. Результаты криминологических
исследований должны в конечном счете определять основное направление
борьбы с преступностью в целом и с ее отдельными проявлениями, из чего
вытекают определенные выводы и рекомендации для предупреждения
преступности и для уголовного законодательства. Однако научную основу
процесса разработки и издания новых или изменения действующих уголовных
законов должен составлять не только социологический анализ причин
преступности и методов ее предупреждения. Важ-

1          А.  Г е р ц е н з о н,   На  научной  основе, «Советская 
юстиция»

1966 г. № 5, стр. 6.

2          А. С. Шляпочников,  О  стабильности советского уголов

ного закона, «Советское государство и право» 1957 г. № 12, стр. 14,

8

 

но также изучение того сложного процесса, каким является применение
уголовного закона.

В отличие от конкретно-социологического метода в криминологии, имеющего
целью выявление причин преступности и условий, способствующих совершению
преступлений, конкретно-социологический метод в науке уголовного права
ставит своей задачей изучение эффективности уголовноправовых норм в
борьбе с преступностью и ее предупреждении. Проверка жизненности
уголовных законов в процессе их применения имеет непосредственное
отношение к задачам изучения состояния и динамики преступности,
количественный уровень которой в определенной мере может зависеть от
качества и эффективности действия уголовных законов. Необходимый
материал для оценки их действенности дают изучение состояния
преступности и судебная практика их применения.

Применение уголовных законов дает возможность обнаружить их недостатки,
неполноту, казуистичность. Вытекающие отсюда рекомендации и предложения
принесут пользу законодательным органам лишь в том случае, если они
будут опираться на изучение широкого опыта применения уголовных законов,
что позволит избежать субъективизма при разработке и издании новых
уголовных законов.

Проблема глубокой проверки жизненности правовых норм особенно остро
возникает в период кодификации уголовного законодательства, когда встает
вопрос о целесообразности установления новых норм, либо исключения из
него тех или иных норм, либо их исправления.

Отсутствие глубокого социологического изучения действенности правовых
норм вызывает известные затруднения при практическом решении этих
вопросов. Примером может служить опыт издания уголовных кодексов после
принятия Основ уголовного законодательства. Уже вскоре после введения в
действие уголовных кодексов во всех союзных республиках обнаружилась
необходимость переработки ряда статей в них, несмотря на то, что
принятию кодексов предшествовала длительная работа по их подготовке.
Следует, однако, учитывать, что и при тщательном изучении условий,
диктующих необходимость принятия нового или изменения действующего
закона, не исключается возможность его несовершенства.

 

Правильно пишет С. В. Курылев, что «максимальная научная обоснованность
закона, его тщательная подготовка должны свести к минимуму возможные
нежелательные последствия»1.

Нельзя также не учитывать неизбежного в ряде случаев отставания закона
от жизни, что бывает обусловлено различными качественными изменениями б
самой природе явлений, составляющих предмет правового регулирования. На
этой основе иногда возникает противоречие между содержанием и формой
правовых норм. В этом явлении находит выражение известное положение
марксизма-ленинизма о том, что та или иная форма вследствие ее
отставания от своего содержания никогда полностью не соответствует
содержанию и, таким образом, новое содержание вынуждено временно
воплотиться в старую форму, что вызывает между ними конфликт. Это
положение марксизма-ленинизма может быть отнесено и к уголовному праву.
Наиболее совершенный способ преодоления указанного
противоречия—своевременное исправление старого или издание «нового
закона.

В указанных явлениях и заключается проблема совершенствования правовых
норм.

Не противоречит ли, однако, процесс совершенствования правовых норм
принципу стабильности закона? Для подобного предположения, как мы
полагаем, нет оснований. Стабильность закона отнюдь не означает его
абсолютной неизменности. Стабильность закона определяется прежде всего
его соответствием интересам и целям общественного развития на основе
присущих социалистическому обществу объективных закономерностей. Только
такие уголовные законы укрепляют принцип стабильности, которые наилучшим
образ’ом помогают осуществлению задач предупреждения и искоренения
преступности. Из этого следует, что изменения в уголовном
законодательстве, осуществляемые в соответствии с общими задачами борьбы
за победу коммунизма в нашей стране, должны рассматриваться как
реализация указаний Программы КПСС о совершенствовании норм права и
дальнейшем укреплении социалистического правопорядка.

1 С. В. Курылев, Совершенствование законодательства как условие строгого
соблюдения принципа социалистической законности, «Правоведение» 1965 г.
№ 4, стр. 16,

J0

 

Важную роль в совершенствовании уголовного законодательства играют
подготовка новых законодательных актов и процедура их принятия
соответствующими органами.

В. И. Ленин неоднократно подчеркивал необходимость серьезного отношения
к вопросам законодатель-ствования. Уместно будет напомнить слова В. И.
Ленина о необходимости сосредоточения законодательной деятельности на
сессиях ВЦИК. «Надо..,— говорил В.И.Ленин в Отчетном докладе ЦК РКП (б)
XI съезду партии,— чтобы ВЦИК работал более энергично и правильно
собирался на сессиях, которые должны быть более длительными. Сессии
должны обсуждать проекты законов, которые иногда наспех вносятся в
Совнарком без обязательной надобности. Лучше отложить и дать местным
работникам внимательно обдумать и строже требовать от составителей
законов, чего у нас не делается»1.

В последние годы Верховный Совет СССР и Верховные Советы союзных
республик приняли ряд важных законодательных актов, в том числе Основы
уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, Законы об
уголовной ответственности за государственные и за воинские преступления,
уголовные кодексы союзных республик. Принятию этих законов
предшествовало их обсуждение на сессиях Верховных Советов, а также
советской общественностью и в печати. Целесообразно было бы
распространить такой порядок принятия законов на все издаваемые
законодательные акты.

Обсуждение всех законопроектов на сессиях Верховных Советов, а также
советской общественностью и в печати обеспечило бы более высокое их
качество. Это соответствовало бы также указанию партии о том, что
Верховный Совет СССР и Верховные Советы союзных республик призваны
усилить работу по развитию советского законодательства2.

3. В системе мер предупреждения преступлений уголовные законы играют
важную роль. Их предупредительное воздействие выражается различным
образом. Прежде всего оно проявляется самим фактом их издания  и

1          В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 45, стр. 115.

2          Л. И. Брежнев,   Отчетный доклад Центрального Комитета

КПСС XXIII   съезду  Коммунистической партии  Советского Союза,

стр. 101.

И

 

 

установления уголовной ответственности. Уголовные законы указывают,
какие деяния признаются общественно опасными и какие меры наказания
могут быть применены в случае совершения таких деяний. Воспитательное
воздействие уголовноправовых, как и всех запретительных, норм
проявляется в том, что они возлагают на всех граждан обязанность
воздерживаться от совершения действий, запрещенных этими нормами.

Предупреждение, содержащееся в уголовных законах, хотя и выражено в
общей форме, однако имеет в виду главным образом поведение тех лиц,
которые в силу своей моральной неустойчивости, антиобщественных взглядов
и привычек могут совершить преступления.

Об огромной силе предупредительного воздействия уголовных законов уже в
момент их опубликования говорит опыт применения некоторых законов,
изданных в последние годы. Большой интерес представляет в этой связи
опыт изучения судебной практики по делам о приписках и других искажениях
отчетности1. Изучение этого опыта показало, что Указ Президиума
Верховного Совета СССР от 24 мая 1961 г. «Об ответственности за приписки
и другие искажения отчетности о выполнении планов» имел большое
предупредительное значение. Из числа изученных в Верховном Суде СССР дел
лишь по 6,6% дел преступления были совершены после издания Указа. По
всем остальным делам (93,4%) приписки и другие искажения отчетности о
выполнении планов были совершены до издания упомянутого Указа. Данные,
приведенные в статье И. Якименко, показывают, что количество дел о
приписках и других искажениях отчетности о выполнении планов в первые
месяцы 1962 года существенно уменьшилось.

yv Целям предупреждения преступлений служит ряд норм Общей части
уголовного права. Такиг* характером отличается, например, ст. 16 Основ
уголовного законодательства и соответствующие статьи уголовных кодексов
союзных республик, предусматривающие освобождение от уголовной
ответственности в случае добровольного отказа от доведения начатого
преступления до конца. Цель   предупреждения  преступной  деятельности

•И. Якименко, К итогам изучения судебной практики по делам о приписках и
других искажениях отчетности («Бюллетень Верховного Суда СССР» 1962 г. №
3, стр. 40—41).

12

 

преследует и статья о необходимой обороне. Осуществление права
необходимой обороны в соответствии со ст. 13 Основ уголовного
законодательства содействует предотвращению, а тем самым и
предупреждению совершения преступления лицами, посягающими на интересы
Советского государства, общественные и личные интересы.

Х/Чтобы уголовные законы могли оказывать предупредительное воздействие
на возможных нарушителей социалистического правопорядка, они должны быть
доведены до сведения тех, кому адресуются. Граждане знакомятся с
издаваемыми законами путем их публикации, которая должна быть
своевременной и по возможности широкой. Безусловно недопустимо
неопубликование закона в установленном порядке. Уголовноправовые, как и
другие важнейшие законодательные, акты должны публиковаться помимо
специальных органов печати также в общей печати. В последней во
всяком-случае целесообразно’ помещать хотя бы краткие сведения об
издаваемых законах.

Ознакомление граждан с издаваемыми законами в ряде-случаев
осуществляется путем предварительного обсуждения законопроекта
общественностью на собраниях трудящихся, в печати и т. д. Эту форму
пропаганды социалистической законности и привлечения общественности к
активному участию в правотворчестве необходимо всемерно развивать,
учитывая, что она может явиться одним из наиболее действенных средств
предупреждения преступности.

В Отчетном докладе ЦК КПСС XXIII съезду КПСС прямо говорится о том,
чтобы «наиболее важные законопроекты и другие акты выносить нз
всенародное обсуждение»1.

Большая работа по пропаганде социалистической законности среди населения
проводится путем лекций, докладов и бесед в клубах, общежитиях,
университетах правовых знаний, в печати и т. д. Однако в целях повышения
предупредительного воздействия уголовных законов необходимо усилить
работу по их разъяснению. Так, уголовное законодательство
предусматривает отвегсгвен-

1 Л. И. Брежнев, Отчетный доклад Центрального Комшета КПСС XXIII съезду
Коммунистической партии Советского Союза, стр. 101.

13

 

ность за недонесение о некоторых готовящихся или совершенных
преступлениях. Но далеко не многие знают о существовании такой
ответственности. Между тем случаи привлечения к уголовной
ответственности за недонесение в судебной практике не столь уж редки.
Можно не сомневаться в том, что своевременная разъяснительная работа по
вопросу об ответственности как за недонесение, так и за другие
правонарушения могла бы повлиять ла уменьшение числа некоторых
преступлений.

Особенно важно разъяснение таких уголовных законов, которые
предусматривают ответственность за нарушение некоторых специальных и
недостаточно широко известных правил, как, например, ст. 222 УК РСФСР об
ответственности за нарушение правил, установленных в целях борьбы с
эпидемиями.

Предупредительное воздействие уголовных законов с наибольшей силой
проявляется в процессе их применения, особенно в стадии судебного
рассмотрения дела и вынесения приговора. Предупреждение совершения новых
преступлений как осужденными, так и иными лицами является целью
наказания по советскому уголовному праву.

Уголовное законодательство предупреждает о возможности применения к
виновному в повторном нарушении уголовного закона более строгой меры
наказания.

Пункт 1 ст. 34 Основ уголовного законодательства содержит по этому
поводу общее указание, рассматривая как отягчающее ответственность
обстоятельство совершение преступления лицом, ранее совершившим
какое-либо преступление.

Кроме того, ряд статей уголовных кодексов особо предусматривает более
строгую ответственность в случае совершения данного преступления
повторно. Предупреждение преступлений должно в ближайшей перспективе
вести к значительному снижению числа совершаемых преступлений, а в
сочетании с мероприятиями, обеспечивающими рост материального
благосостояния, культурного уровня и сознательности трудящихся,— к
полному искоренению преступности в стране.

4. В юридической, в том числе и в уголовноправовой, литературе различают
понятие закона и понятие правовой нормы. Эти понятия, как известно,
нетождественны.

14

 

Закон — это акт государственной власти, содержащий или устанавливающий
нормы права. Правовые нормы как правила поведения составляют содержание
закона, который в свою очередь является формой выражения права.

Уголовноправовая норма — это правило поведения, которое либо
устанавливается и непосредственно формулируется в уголовном законе как
руководящее начало для органов прокуратуры, следствия и суда по
применению уголовного закона, либо как общее для всех правило поведения
берется под охрану уголовного закона от преступных посягательств.
Уголовный закон придает указанным нормам обязательную и принудительную
силу.

В соответствии с этим советский уголовный закон представляет собой
издаваемый Верховным Советом СССР или Верховными Советами союзных
республик в соответствии с их компетенцией уголовно-правовой акт,
который придает охраняемым им правовым нормам обязательную и
принудительную силу.

\Д1рименение уголовного закона основывается на правильном понимании его
содержания и формы. В связи с этим возникает вопрос о логической
структуре уго-ловноправовой нормы и ее выражении в уголовном законе.

Рассматривая содержание уголовноправовых норм, необходимо различать
нормы Общей и нормы Особенной части уголовного законодательства. Роль и
тех и других различна, как различна форма их выражения в уголовных
законах.

Статьи Общей части уголовного законодательства содержат общие положения
советского уголовного права, которые имеют значение в связи с
применением статей Особенной части. Органы следствия, прокуратуры и суда
при применении статей Особенной части исходят из требований
соответствующих статей Общей части. Правильное применение статей
Особенной части немыслимо без учета и правильного понимания руководящих
начал Общей части. Например, ст. 32 Основ уголовного законодательства
прямо указывает суду о критериях, которыми он должен руководствоваться
при назначении наказания. Все нормы Общей части с этой точки зрения
являются прежде всего правилами поведения, которыми

15

 

должны руководствоваться прокурорско-следственные и судебные органы при
применении уголовных законов1. Вместе с тем нормы Общей части, как и
любые нормы, устанавливаются для всеобщего сведения. Лица, привлекаемые
к уголовной ответственности, могут в порядке осуществления своих
субъективных прав опираться на любые нормы Общей части уголовного
законодательства. Однако не все такие нормы, а только некоторые из них
содержат правила поведения, которыми обязаны руководствоваться в
соответствующих случаях и граждане. Так, нормы Общей части о действии
советских уголовных законов в пространстве являются предписаниями,
непосредственно относящимися к тем, кто применяет уголовный закон:
прокурору, следователю, суду. Эти нормы, определяя условия действия
уголовных законов в пространстве, вместе с тем разъясняют гражданам
условия, при которых они могут нести уголовную ответственность в случае
совершения ими преступления на территории Советского государства или за
его пределами. Эти нормы, однако, не содержат правил поведения, которыми
граждане обязаны руководствоваться в соответствующих случаях. Но ряд
норм Общей части содержит такие правила поведения. Например, в ст. 13
Основ уголовного законодательства говорится о недопустимости превышения
пределов необходимой обороны. Это указание, как и другие условия
правомерности необходимой обороны, представляет собой правило поведения,
которым обязаны руководствоваться лица, осуществляющие право необходимой
обороны. Статья 44 Основ уголовного законодательства возлагает на
осужденного к лишению свободы, исправительным работам, ссылке, высылке
или направлению в дисциплинарный батальон обязанность примерным
поведением и честным отношением к труду доказать свое исправление, что
при наличии и других условий, предусмотренных ст. 44 Основ, дает
возможность применить к осужденному условно-досрочное освобождение.

Статьи как Общей, так и Особенной часта уголовного законодательства
выступают в качестве регулятора

1 Нельзя поэтому согласиться с мнением, будто статьи законов,
фиксирующих правовые принципы, юридические определения и т. п., не
содержат в себе правил поведения («Основы теории государства и права»,
М., 1960, стр. 323).

16

 

отношений, возникающих между государством и преступником. Но эти
отношения регулируются нормами Общей части в большинстве случаев не
непосредственно, а лишь в сочетании со статьями Особенной части.

Более сложным характером отличаются содержание и структура норм
Особенной части уголовного законодательства. По мнению одних авторов —
сторонников трехэлементной структуры правовой нормы, в диспозиции
уголовноправовой нормы скрывается гипотеза, которая как бы сливается с
диспозицией1. Другие, например Н. П. Томашевский, к структуре правовой
нормы относят только диспозицию и санкцию, исходя из того, что
диспозиция уголовноправовой нормы «фактически выполняет такое же
назначение, какое в других нормах выполняет гипотеза»2.

Из такого понимания структуры уголовноправовой нормы не видно, в чем
заключается ее нормативное содержание.

Попытку ответить на этот вопрос мы находим у проф. Н. Д. Дурманова,
который считает, что норма уголовного права содержится в самом уголовном
законе, а не в законах, относимых к другим отраслям права, и,
следовательно, уголовное право не заимствует своих норм из других
отраслей права3. В связи с этим Н. Д. Дурманов критикует нормативную
теорию К. Бин-динга. Согласно этой теории нормы права, нарушение которых
карается уголовным законом, находятся за пределами уголовного закона,
содержащего лишь повеление о применении наказания в случае совершения
деяния, описанного в диспозиции уголовного закона.

Ошибочность нормативной теории проф. Н. Д. Дурманов видит главным
образом в том, что с точки зрения этой теории «запрет деяния, т. е.
признание его противоправным, содержится в норме права —
государственного,

‘С. А. Г о л у н с к и й и М. С. Строгович. Теория государства и права,
М., 1940, стр. 253; М П. Карева, Теория государства и права, М., 1955,
стр. 347. Такого же взгляда по существу придерживаются М. Д.
Шаргородский и О. С. Иоффе («Вопросы теории права», М., 1961, стр.
152—153).

2          Н. П. Томашевский, О структуре правовой нормы и клас

сификации  ее   элементов,   (сб.   «Вопросы  общей  теории  советского

права», под ред. С. Н. Братуся, М., 1960, стр. 242).

3          Н.   Д. Дурманов,   Понятие   преступления.    М.—Л.,   1948,

стр. 178.

2   Я. М.   Брайнин        J7

 

международного, административного, гражданского и др., которая
предшествует и во времени и логически уголовному закону» и что решающее
значение в уголовном законе имеет саякция, а уголовное право получает
значение лишь -придатка « другим отраслям права1.

Нам представляется, что ошибочность нормативной теории заключается не в
том, что эта теория отделяет правовую норму от уголовного закона, что
имело бы значение ошибки только юридико-технического характера. Порочная
и реакционная сущность нормативизма как реакционного направления
буржуазной науки права, в том числе и уголовного права, состоит в том,
что он выхолащивает из правовых норм их социально-экономическое и
политическое содержание, которое выводится не из материальных условий
жиз-ни общества и определяемой этими условиями воли господствующего
класса, а из неких трансцендентных начал.   –   –

Методологическая позиция по данному вопросу Биндинга, одного из наиболее
видных представителей нормативизма в буржуазной науке уголовного права,
характеризуется разрывом формы и содержания уголовного закона. Биндинг
противопоставлял правовую норму, нарушаемую преступлением, уголовному
закону. Он писал, что «никакое преступление в мире не нарушает
уголовного закона, по которому наказывают: каждое преступление нарушает
правовую норму, которая кардинальным образом отличается от уголовного
закона»2.

Закрывая глаза на реальное и классовое содержание права, Биндинг
утверждал, что действующие правовые нормы являются вечными и что часть
этих норм сохранилась со времен седой древности до настоящего времени,
почти не изменившись. Биндинг писал, что десять заповедей, которые еще
сегодня составляют основные и высшие устои нашего морального и правового
воспитания, суть не что иное, как десять норм древнеиудейского народного
права3. Сводя все действующее право к десяти моисеевым заповедям,
Биндинг полностью снимал вопрос об историчности права и его
обусловленности социально-экономическим строем общества, в котором
возникает и действует данная система права. Норма права для Биндинга —
это

1          Н. Д. Д у р м а н otB,  Понятие преступления, стр. 176—177.

2          К. Binding, Handbuch des Strafrechts. Erster Band, Leipzig,

1885, S. 155. Биндинг указывает, что его взгляды по этому вопросу

получили признание многих криминалистов, в частности    Бирлинга,

Гейнца, Гаршана, Колера.

3          К.   Binding,  op. cit., S. 159—160. На тесную связь права с

религиозными догмами указывает и глава современного нормативиз

ма Ганс Кельзен  (Н.    К е 1 s e n,   General Theory of Law and State,

Cambridge, 1949, pp. 20—21).

18

 

абстракция, существующая вне времени и пространства1. Биндинг с особой
силой подчеркивал, что нормы права — это чистые веления, они никогда не
являются частью уголовного закона2. Отличие правовой нормы от уголовного
закона Биндинг видел в том, что норма права основывается на повиновении,
а уголовный закон — на наказании3. Отсюда он делал вывод, что норма есть
чистое, немотивированное и неподкрепленное угрозой наказания
предписание4, являющееся предпосылкой, но не частью уголовного закона5.
Преступник не нарушает уголовного закона, а, наоборот, поступает в
соответствии с ним, так как он выполняет состав, описанный в диспозиции
уголовного закона6. Биндинг, таким образом, допускал существование
правовых норм независимо от закона, что противоречит самой сущности
права как установления, создаваемого господствующим классом и
опирающегося на государственное принуждение, осуществляемое этим
классом. Нормативная теория Биндинга, доказывающая независимость
правовых норм от государства и расщепляющая противоправность как
единство правовой нормы и закона, призвана была служить целям маскировки
классовой сущности права в буржуазном государстве. По теории Биндинга,
уголовный закон только карает за нарушение правовой нормы, которая
существует извечно и независимо от уголовного закона.

5. Содержание и сущность уголовноправовой нормы и ее соотношение с
уголовным законом относятся к числу вопросов, почти не разработанных
советской наукой уголовного права.

В определениях уголовного закона, встречающихся в работах отдельных
авторов, указывается, что советский уголовный закон представляет собой
акт, содержащий в себе нормы, регулирующие охрану социалистического
государства от преступлений путем применения к виновным наказаний7.

1          Позднее эти  взгляды были развиты в учении    Г. Кельзена о

праве, основывающемся на идеалистических концепциях неокантиан

ства, в соответствии с которыми право относится не к области суще

го, а к миру должного   (Н. К е 1 s e n,   Society and nature, Chicago,

1943, p. 1 etc.).

2          Op. cit., S. 162. Согласно  такому  взгляду  на право   не  
имеет

никакого    значения,    является    ли  оно    справедливым     или   
нет

(Н. К е 1 s е п, Science and politics,   «The   american   political 
science

review», September, 1951, p. 553).

3          Ibid., p. 162.

4          Ibid., p. 164.

5          Ibid., p. 169.

6          K. Binding,   Die Normen und ihre Ubertretung, B. I., Leip

zig, 1922, S. 4—6.

7          См., например.  М.  Д. Шаргородский,  Уголовный закон.

М., 1948, ст,р. 30; «Советское уголовное право. Часть Общая», Л., 1960,

стр. 145; «Советское уголовное право. Часть Общая», М., 1962, стр. 25.

2*         19

 

г,

В этих определениях не раскрывается сущность норм, содержащихся в
уголовных законах, равно как и не выясняется .их соотношение с уголовным
законом.

Этим вопросам уделено внимание лишь в работе проф. Н. Д. Дурманова
«Понятие преступления». Однако предлагаемое им решение представляется
спорным. Содержание уголовноправовой нормы Н. Д. Дурманов видит в том,
что она заключает в себе комплекс велений государственной власти,
обращенных как к гражданам, так и к органам государственной власти.
Центральное положение в этом комплексе занимает диспозиция уголовного
закона, которая «в юридической форме отображает конкретные свойства
опасности отдельного преступного деяния и запрещает его совершение
именно в тех пределах, в каких оно является общественно опасным»1.
Отсюда Н. Д. Дурманов делает непосредственный вывод о том, что «норма
уголовного права содержится в самом уголовном законе, а не в законах,
относимых к другим отраслям права, и тем более — не в нормах морали или
нормах культуры»2.

Что касается санкции, то последняя «представляет собой норму, обращенную
-прежде всего к органам власти»3. Хотя проф. Дурманов далее и говорит о
том, что было бы неправильно отрицать двуединый характер
уголовноправовой нормы и рассматривать диспозицию и санкцию как
совершенно самостоятельные нормы4, но по сути речь здесь идет не об
элементах уголовноправовой нормы, а о двух самостоятельных нормах.

1          Н. Д. Д у р м а н о в, указ. работа, стр. 178.

2          Т а м же.

3          Там   же.

( Там  же.

Такое же по сути расчленение единой уголовнопразовой нормы на две нормы
мы встречаем н у В. Г. Смирнова, который считает, что «установление в
гипотезе нормы Особенной части уголовного законодательства признаков
преступных деяний преследует как цели определения оснований уголовной
ответственности за конкретную преступную деятельность, условий
применения уголозного наказания, так и цели общепревентивного
воздействия на поведение людей в социалистических общественных
отношениях». Что же касается санкции нормы Особенной части уголовного
законодательства, то она «является не чем иным, как правовым
предписанием, подлежащим осуществлению при наступлении юридических
фактов» («Функции советского уголовного права», М., 1965, стр. 35).

20

 

Точка зрения проф. Дурманова, как нам представляется, суживает понятие
уголовноправовой нормы, при этом логическое, внутреннее содержание
уголовноправовой нормы отождествляется с внешней формой ее выражения.

Советское уголовное право осуществляет функцию охраны социалистических
общественных отношений от преступных посягательств. Эта функция
соответствующим образом обозначена в ст. 1 Основ уголовного
законодательства. Но советское уголовное право осуществляет эту функцию
не непосредственно, а путем защиты правовых норм, регулирующих эти
отношения. Охрана этих норм от преступных посягательств составляет
сущность советского уголовного права. Профессор Дурманов, как и
некоторые другие авторы, упускает из виду эту особенность уголовного
права, поэтому его утверждение, что «уголовное право не заимствует своих
норм из других отраслей права», не достигает цели1.

Нам представляется, что самостоятельный характер уголовного права
определяется вовсе не этим соображением, а той ролью, которую оно
выполняет по охране всей системы социалистических общественных отношений
и всего правопорядка от преступных посягательств.

Видеть нормативное содержание уголовноправовой нормы только в диспозиции
и санкции уголовного закона— значит не видеть ее содержания. Своеобразие
уголовного закона состоит в том, что охраняемая им от преступных
посягательств правовая норма никогда не бывает выражена в уголовном
законе непосредственно. Уголовный закон не конструируется таким образом,
чтобы в нем были одновременно выражены”все три элемента правовой нормы:
диспозиция, гипотеза и санкция. Уголовный закон содержит лишь гипотезу,
которая в уголовноправовой теории именуется диспозицией, и санкцию.

Уголовноправовые кормы запрещают под угрозой наказания нарушение тех или
иных правил поведения (норм), непосредственно не выраженных в уголовном
законе, но установленных или санкционированных Советским государством.

1 Н. Д. Д у р м а н о в,  указ. работа, стр. 178.

21

 

I*.

Уголовноправовой нормой в этих случаях является указанное запрещение
нарушения правил поведения, непосредственно не выраженных в уголовном
законе, но установленных каким-либо законодательным актом (например,
Конституцией) или санкционированных Советским государством (например,
норм морали).

Уголовноправовая норма всегда предполагает существование охраняемых ею
правовых или моральных норм, которые входят, таким образом, в логическую
структуру уголовноправовой нормы.

“Диспозиция уголовного закона только в отдельных случаях и притом лишь в
общей форме содержит указание о норме, которую нарушает караемое этим
законом преступление. Как правило, это имеет место в уголовных законах с
бланкетными диспозициями (например, ст. 88 УК РСФСР, предусматривающая
нарушение правил о валютных операциях). Большинство диспозиций уголовных
законов содержит лишь описание признаков деяния, запрещенного уголовным
законом. Однако уголовный закон всегда предполагает существование нормы,
нарушаемой этим деянием.

Советские уголовные законы в ряде случаев берут под свою охрану
конституционные положения и принципы. Например, декларированные в ст.
ст. 118 и 122 Конституции СССР положения о праве граждан СССР на труд и
о равных правах женщин и мужчин во всех областях хозяйственной,
государственной, культурной и общественно-политической жизни охраняются
от преступных посягательств ст. ст. 134, 138 и 139 УК РСФСР1.

Принцип национального равноправия, выраженный в ст. 123 Конституции
СССР, . находится под охраной ст. 74 УК РСФСР. Соответствующим образом
охраняются уголовным законодательством от преступных посягательств и
такие конституционные положения, как свобода совести (ст. ст. 142 и 143
УК РСФСР), право граждан на объединение в общественные организации (ст.
137 УК РСФСР), неприкосновенность жилища и тайна переписки (ст. ст. 136
и 135 УК РСФСР), положение о всеобщей воинской обязанности (ст. ст. 80,
84, 245—249, 261—264) и многие другие.

1 Здесь, как н в дальнейшем изложении, при ссылках на статьи Уголовного
кодекса РСФСР, имеются в виду и соответствующие статьи   уголовных  
кодексов   других   союзных   республик.

22

 

Нормы, охраняемые уголовными законами от преступных посягательств, во
многих случаях содержатся в других законодательных актах
(гражданскоправовых, административноправовых и т. д.). Так, ст. 169 УК
РСФСР, устанавливающая ответственность за незаконную порубку леса,
непосредственно не содержит норм, нарушение которых составляет
преступление. Они содержатся в Законе об охране природы в РСФСР от 27
октября 1960 г. Точно так же не содержатся непосредственно в ст. 140 УК
РСФСР те правила охраны труда, нарушение которых карается в уголовном
порядке на основании этой статьи.

Применение уголовного закона требует знания тех норм, которые этот закон
охраняет от преступных посягательств. В ряде случаев от знания этих норм
зависят качество и результат расследования и судебного рассмотрения
уголовного дела.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда УССР отменила
приговор по делу К., обвиняемого по ч. 1 ст. 77 УК УССР (нарушение
правил безопасности движения и эксплуатации транспорта) и направила дело
на новое рассмотрение со стадии предварительного следствия. Основанием к
отмене приговора явилось то, что ни следствие, ни суд не установили,
какие конкретно правила безопасности движения нарушил К.’.

Нормы права, охраняемые уголовными законами, должны соответствовать
нормам социалистической нравственности и коммунистической морали. «Как
правило,— пишет проф. П. Е. Недбайло,— все те отношения, которые
регулируются правом, регулируются и нравственностью. В этих случаях все
то, что запрещено или разрешено законом, запрещено или разрешено
нравственностью. Но далеко не все то, что осуждается или разрешается
нравственностью,  регулируется  правом»2.

Однако некоторые нормы морали и правила социалистического общежития
уголовный закон берет под особую охрану от преступных посягательств.
Таковы, например, многие моральные нормы, относящиеся к сфере отношений
между полами.

1          Здесь и далее в работе используются неопубликованные мате

риалы  судебной    практики    Верховного Суда    Украинской ССР за

1963—1965 гг.

2          П. Е.  Недбайло,     Применение советских  правовых норм,

М, 1960, стр. 31.

23

 

 

 

Если в диспозиции уголовного закона прямо не указывается охраняемая им
норма, то все же о ее содержании можно судить на основании этой
диспозиции.

Диспозиция уголовного закона описывает противоправное поведение,
раскрывает содержание нарушаемой нормы и устанавливает противоправность
деяния.

Необходимо отметить несовпадение уголовноправо-вой нормы и уголовного
закона в том отношении, что одна и та же норма может быть выражена в
нескольких статьях закона или даже в нескольких нормативных актах1.
Например, норма, запрещающая посягательство на чужую жизнь, выражена в
нескольких статьях. В Уголовном кодексе РСФСР указанная норма охраняется
ст. ст. 102—107. Несовпадение правовых норм с формой их выражения в
уголовных законах объясняется тем, что нарушение этих норм может носить
различный характер как по способу нарушения, так и в зависимости от
формы  вины или  иных обстоятельств.

6. Для буржуазной науки периода ее зарождения характерно стремление
рассматривать уголовный закон как оплот законности и порядка,
абстрагируясь от его классово-политического содержания и назначения.
Закон в изображении буржуазных теоретиков чаще всего выступает как
олицетворение вечной и равной для всех справедливости. Он нелицеприятен
и направлен в одинаковой мере против всякого, кто посягает на
общественный порядок.

Характеризуя уголовный закон, А. Фейербах определял его как предписание,
обращенное, с одной стороны, ко всем без исключения подданным, а с
другой стороны, к государственным служащим, осуществляющим судебную
власть2. Фейербах стремился подчеркнуть независимость уголовного закона
ог его субъективной оценки со стороны того, кто его применяет. «Его
применение,—писал Фейербах,— не может зависеть от индивидуальной оценки
его целесообразности или правовой силы»3.

Криминалисты-гегельянцы видели в уголовном законе выражение правовой
необходимости, распространяющейся в одинаковой мере как на всех
подданных, так и на судей. С этой точки зрения, все подданные имеют
равную возможность его познать и выполнять его требования, не
противопоставляя ему своей индивидуальной воли. Уголовный закон обращен
к воле всякого, от кого может исходить возможность его нарушения. Однако
в разумном уголовном  законе

1          П. Е. Недбайло,   Основи    Teopii    держави i  права, Кшв,

1959,   стр.   11;    см.   также    «Законодательная  техника»,    под 
ред.

проф. Д. А. Керимова, Л, 1965, стр. 28 и ел.;    Н. П.   Томашев-

с к и й, указ. работа, стр. 196 и ел.

2          A.   Feuerbacn,   Lehrbuch    des    gemeinen    in  
Deutschland

giiltigen Peinlichen Rechts, Gissen, 1847, S. 140.

** I b i d.

24

 

разумное и вменяемое существо находит выражение не только всеобщей, но и
его собственной воли, и поэтому совершаемое правонарушение является
двойным противоречием: против всеобщей воли и против своей собственной
воли1.

Анализируя источники уголовного закона, буржуазные теоретики полностью
оставляли в стороне вопрос о силе, которая создает право, обращая
внимание исключительно на формальные источники уголовного закона. В
связи с этим они различали уголовный закон в широком и узком смысле. Под
уголовным законом в широком смысле они понимали любую уголовноправовую
норму, основывающуюся на предписании не только законодательной власти,
но и на иных нормах, например на обычае. В узком же смысле уголовный
закон есть только ю’ридический акт, исходящий от законодательной власти
и конституционным порядком обнародованный2. Это различие в определении
уголовного закона исторически выражало антифеодальные тенденции
буржуазии, в свое время стремившейся ограничить королевскую власть путем
установления точных границ ее законодательных прав.

Несмотря на то, что буржуазные теоретики всячески стремились подчеркнуть
первенствующее значение закона и святость принципа «nullum crimen, nulla
poena sine lege», уголовный закон в буржуазном государстве фактически
такой роли не играл. Декларативные заявления буржуазных криминалистов о
том, что только уголовный закон может признавать какое-либо деяние
преступным, резко расходились с действительностью. В то время, когда
немецкие профессора уголовного права, повторяя слова А. Фейербаха,
писали в своих учебниках, что «никакое деяние не является преступлением,
если оно не обозначено в действующем праве как преступное и
наказуемое»3, выраженный   в  этих словах принцип легальности фактически

1          Так, например, I. Fr. H. A b e g g,     Lehrbuch der  
Strafrechts —

Wissenschaft, Neustadt a. d. Orla, 1836, S. 82 und folgende. Кримина

листы-классики и в последующее время видели в примирении инди

видуальных и общественных  интересов    на основе    закона вечную

проблему     всех     «юридических     цивилизаций»     (см.,   
например,

R. Q а г г a u d, Traite theoretique   et pratique d’instruction
criminelle

et de procedur penale, t. 1, Paris, 1907, p. 4.

2          См.,     например,     А.    Фейербах,     указ.    
работа,    стр.    140;

Т. A.  Schiitze, Lehrbuch des Deutschen Straftrechts,   Leipzig, 1874,

S. 42; K. J a n k e,    Das ostereichische,    Strafrecht, Wien, 1902,
S. 29.

Конституционность уголовного закона подчеркивает также С. Штосе

(«Lehrbuch des   dsterreichischen Strafrechts», Wien und Leipzig, 1910,
S. 64).

Социологическая школа не пошла дальше классической школы в определении
уголовного закона. Например, Лист определял его как провозглашенный в
установленной конституцией форме акт, выражающий в соответствии с
конституцией волю всего общества   («Lehrbuch des Deutschen Strafrecht»,
Berlin, 1911, S. 96).

3          H. Helschner,   Das gemeine    deutsche    Strafrecht,   
Erster

Band, Bonn, 1881, S. 82. Это утверждение неизменно повторяется и

в новейших работах, и в учебниках буржуазных ученых. Так, фран

цузские криминалисты Стефани и Левассер в учебнике, изданном в

1957 году, пишут:   «Юридически   деяние   не   образует   наказуемого

25

 

В ряде случаев попирался самым грубым образом. Характеризуя германский
уголовный кодекс 1871 года, Ф. Энгельс обратил внимание на те широкие
возможности интерпретации и применения уголовных законов, которые
предоставлял судьям этот кодекс.

«Политические статьи уголовного кодекса,— писал Ф. Энгельс,— часто
неопределенны и растяжимы, словно они скроены по мерке нынешнего
имперского суда, а этот суд — по  их мерке»1.

Практика применения уголовного законодательства во времена Бисмарка
свидетельствовала о полнейшем игнорировании декларированного в уголовном
кодексе 1871 года принципа «nullum crimen, nulla poena sine lege».

Практика издания и применения новых уголовных законов в ФРГ показала,
что характеристика, данная Ф. Энгельсом немецкому уголовному
законодательству, мало в чем изменилась. Так, в изданном в 1951 году
законе об изменении уголовного права (т. н. «Bitz-gesetz») под понятие
государственной измены подпадают «высказывания и действия, расцениваемые
как угроза безопасности ФРГ». Под это понятие измены в ФРГ подводят
высказывания в пользу заключения мирного договора с СССР, в пользу
признания ГДР и т. п.

Буржуазная наука не только не стремится раскрыть подлинную сущность
уголовного права, но, наоборот, затушевывает его роль как определенного
орудия в руках господствующих классов. В ряде случаев, особенно в ранний
период развития буржуазной науки уголовного права, это достигалось путем
чисго абстрактных рассуждений об особой трансцендентальной и
психологической сущности уголовного закона, выражающей идею
необходимости2. Чаще всего, однако, уголовный закон изображается как
выражение всеобщих интересов, как воля общества, возведенная в закон в
установленной конституционной форме3.

Буржуазные ученые всегда видели цель уголовного закона в охране права4,
государственной безопасности, жизни, свободы и собственности5.
Буржуазные ученые никогда не уточняли вопроса, об охране какого права и
чьих интересов идет речь, представляя эти интересы как всеобщие.
Нисколько не изменилась эта характеристика буржуазными учеными целей
уголовного закона и в наши дни. Изменилась лишь словесная оболочка, в
которую облекаются теоретические рассуждения буржуазных ученых о целях
уголовного закона. Буржуазные ученые теперь чаще всего пишут о защите с
помощью уголовного закона «социальной целостности»6, об «основных

правонарушения, если оно не предусмотрено и не пресекается законом» (О.
S t e i a n i et G. Lewasseur, Droit penal general et criminologie
precis Dalloz, Paris, 1957, p. 78).

‘ К.    Маркс   и   Ф.   Энгельс,   Соч., т. 21, стр. 475.

2          См., например, М. Ortolan,   Elements de droit  penal, Paris,

1855, pp. 3, 6, 8.

3          F. V.  Liszt,  Lehrbuch des Deutschen Strafrecht, Berlin,
1911,

S. 96.

4          Feuerbach, op. cit., S. 49.

5          R. Hipp el,   Lehrbuch, des Strafrechts, Berlin,  1932, S. 3.

6          T.   R i 111 e r,   Lehrbuch des Osterreichischen
Strafrechts, Erster

Bandc \Hgemeiner Teil, Wien, 1954, S. 116,

26

 

социально-этических духовных ценностях и правовых благах человечества»1
и т. д.

Однако в условиях возрастающего кризиса капитализма уголовный закон уже
не рассматривается как единственный оплот буржуазного правопорядка.
Неуклонный рост преступности в странах капитала выдвигает новые задачи.
Не рассматривается уголовный закон и как средство предупреждения
преступлений, поскольку эта задача в условиях буржуазного государства
оказывается вообще неосуществимой. Не ставится в буржуазном уголовном
праве и задача перевоспитания преступника. В тех капиталистических
государствах, в которых, как, например, в США, преступность достигла
чудовищных размеров, проблема борьбы с преступностью подчиняется главным
образом одной задаче — задаче устрашения преступника.

Для буржуазного законодателя преступник — это лишь носитель .зла,
которому за содеянное должно воздаваться только злом. С таких именно
позиций объясняли сущность и задачи уголовного права многие криминалисты
еще в то время, когда состояние преступности в буржуазном обществе не
представляло такой угрозы, как в настоящее время, а охрана прав личности
выступала как один из незыблемых принципов буржуазной демократии2.

В условиях общего кризиса капиталистической системы, обострения
классовых противоречий между буржуазией и пролетариатом,
катастрофическим ростом преступности хак естественным последствием этого
кризиса буржуазное уголовное право приобретает новые черты. Принцип
соразмерности между наказанием и преступлением начинает уступать место
идее устрашения наказанием. Теоретически обосновывая новый курс
уголовной политики, некоторые буржуазные криминалисты выдвигают взгляд
на уголовный закон как на средство, с помощью которого современный
законодатель «с непревзойденной суровостью наносит удары зиновникам
антисоциальных действий»3. Характерно что понятие преступления в этом
случае подменяется понятием антисоциального аейсгвия, а понятие
преступника— понятием «виновника антисоциальных действий».

Лейтмотивом современной буржуазной науки уголовного права является
положение, что социальному порядку (точнее, буржуазному правопорядку.—
Я. 5.) угрожает не только и не столько само деяние, сколько личность
человека, действия которого обнаруживают его антисоциальный характер4. В
связи с этим на первый план выдвигается репрессивная сторона наказания в
сочетании с так называемыми мерами социальной профилактики в духе
либеральных рекомендаций социологической школы (улучшение жилищных
условий, ограничение потребления алкоголя и др.)5.

Наиболее реакционные представители современной буржуазной науки
уголовного права выступают с требованием еще большего усиления в системе
государственного принуждения элемента устра-

1          Н. Welzel, Das deutsche Strafrecht, Berlin, 1960, S. 4.

2          См., например, М. Ortolan,   Elements de droit penal, p. 8.

3          Q. Stefani et Q. Lewass.eur,   Droit penal general et cri-

minologie precis Dalloz, p. 6.

4          Ibid.

5          Ibid., p. 20.

27

 

шения. Так, глава неоклассического направления В. Зауэр выступает за
усиление общей превенции в отношении политических преступлений путем
расширения сферы мер безопасности. Он доходит до утверждения, что
наиболее действенная охрана «против разрушительных тенденций к
перевороту» состоит в том, чтобы держать постоянно наготове как можно
более мощные и надежные политические и военные силы. Наказанию, говорит
Зауэр, всегда будет отводиться только второстепенное значение1. В.
Зауэр, таким образом, считает, что на авторитет и силу закона нельзя
больше полагаться и что общественный порядок можно поддерживать только с
помощью оружия.

Некоторые буржуазные криминалисты, как, например, Маурах, считают, что
уголовное право в настоящее время должно осуществлять цели, выходящие за
пределы тех функций, которые отведены наказанию, из чего вытекает
необходимость изменения самого понятия уголовного права как права
наказания (Strafrecht). Маурах предлагает дать ему новое наименование —
более широкое (Krimi-nalrecht), под которым он понимает реакцию
государства на преступность в более широком значении2. Уточняя зту
мысль, Маурах далее пишет, что «уголовное право — эю форма проявления
социальной (читай: классовой.— Я. Б.) политики в ее широком смысле»3.
Этот «широкий» смысл охватывает и борьбу со всеми, кто в той или иной
форме проявляет свое несогласие с существующими в буржуазном государстве
порядками, и борьбу против неуклонного и все увеличивающегося там роста
преступности. Уголовное право выступает, таким образом, как орудие
политики, осуществляемой господствующими классами.

7. Уголовный закон и охраняемая им правовая норма представляют собой
единство. Лишь исходя из такого единства, можно правильно решить вопрос
о природе уголовноправовой противоправности как существенном свойстве
преступления4.

В широком смысле противоправность означает противоречие правовой норме.
Противоправность с точки зрения уголовного права означает противоречие
тем правовым нормам, которые охраняются уголовными законами. Нормы,
охраняемые уголовными законами, могут нарушаться в результате совершения
не только уголов-

1          W. S a u е г, System des Stralrechts,    Besonderer    Teil, 
Koln —

Berlin, 1954, S. 453.

2          R. M a u г а с h, Deutsches   Strafrecht,    Allgemeiner
Teil, Karls-

rue, 1954, S. 3.

3          Ibid.. S. 28.

4          H.  Д. Дурманов правильно   пишет, что   центральное место в

проблеме противоправности занимает учение    о    норме уголовного

права. «То или другое понимание   нормы,— говорит   Н. Д. Дурма

нов,—? в значительной мере  предопределяет и решение    многих во

просов, прямо или косвенно связанных с проблемой противоправно-

сти» (указ. работа, стр. 176).

28

 

ных правонарушений, но и правонарушений иного рода, например
административных, гражданских и т. д. Поэтому возникает необходимость
выяснения природы уголов-ноправовой противоправности. Очевидно, что
характер и содержание всякой противоправности должны определяться прежде
всего характером и содержанием самого правонарушения и той нормы права,
которую оно нарушает. Содержание уголовной противоправности раскрывается
в самом уголовном законе. Противоправность выражается прежде всего в
составе преступления, описанном в диспозиции уголовного закона, и тем
самым подобно общественной опасности составляет неотъемлемое свойство
состава преступления1. Однако в уголовном праве по сравнению с другими
отраслями права понятие противоправности отличается более сложным
характером. Специфичность уголовной противоправности заключается в том,
что она соединяет в себе запрещение определенного общественно опасного
поведения с запрещением нарушения этого запрета под угрозой наказания.
Тот, кто совершает преступление, нарушает не только норму, охраняемую
уголовным законом, но нарушает также запрещение ее нарушения. Это
запрещение выражено в уголовном законе, устанавливающем ответственность
за нарушение охраняемой им нормы. Поэтому выражение «преступление
нарушает уголовный закон» является в своей основе правильным. Из этого
следует, что единственным критерием противоправности является уголовный
закон. Именно в нем противоправность находит свое выражение2. Вопрос о
противоправности деяния можно решать только на основе уголовного закона.

Уголовная противоправность деяния сохраняет свое значение неотъемлемого
свойства преступного деяния независимо от того, реализуется действие
уголовного закона или нет. Так, например, при передаче виновного на
поруки совершенное  им   деяние  сохраняет  признак

1          I. Lekchas,  Zur Lehre vom Tatbestand einer Strafrechtnorm,

«Staat und Recht», 1953, N 3, S.3—5. Лекшас правильно   замечает,

что «вне состава  преступления нет признаков для    характеристики

уголовноправовой противоправности».

2          Противоправность выражается в уголовном законе в целом, а

не в какой-либо его    отдельной   части:    диспозиции или    санкции.

Поэтому нельзя согласиться с Н. Д. Дурмановым, который считает,

что уголовная противоправность находит свое    выражение в  нака

зуемости (указ. работа, стр. 207).

29

 

противоправности. Не устраняет противоправности отпадение общественной
опасности деяния в случаях, предусмотренных ст. 43 Основ уголовного
законодательства, поскольку преступление нарушает правовую норму. Однако
отпадение общественной опасности лишает противоправность его реального
значения. Поэтому наличие одной лишь противоправности при отсутствии
общественной опасности исключает уголовную ответственность.

Уголовная противоправность имеет ту особенность, что находится в прямом
отношении к общественной опасности как материальному признаку
преступления. Уголовная противоправность — юридическое выражение
общественной опасности преступления. Поэтому она должна соответствовать
общественной опасности деяния.

Согласно наиболее распространенному среди советских юристов взгляду
всякое правонарушение общественно опасно, однако наибольшей степени
общественная опасность достигает в преступном деянии. В том случае,
когда в деянии отсутствует состав преступления, в нем, как правило,
отсутствует и противоправность. Однако в некоторых случаях отсутствие в
деянии состава преступления не исключает полностью его общественной
опасности и противоправности. Это имеет место тогда, когда деяние
заключает в себе признаки не уголовного, а какого-либо иного
правонарушения, например граж-дансколравового. Нарушение норм
гражданского права предполагает наличие в этом нарушении
противоправности и определенной степени общественной опасности, хотя и
значительно меньшей, чем в преступлении.

В гражданском правонарушении не только общественная опасность, но и его
противоправность имеет качественно иное содержание. Нарушение нормы
гражданского права, если она не охраняется уголовным законом, не может
влечь уголовную ответственность. В судебной практике это обстоятельство
иногда не учитывается, что приводит к необоснованному возбуждению
уголовного дела по обвинению в действиях, в которых имеется лишь состав
гражданского правонарушения.

Так, А. был признан виновным по ч. 1 ст. 93 и ч. 1 ст. 153 УК РСФСР в
том, что, являясь пенсионером, устроился на работу в качестве бригадира
штукатуров-маляров одновременно в три организации, скрыв тог факт, что
он пенсионер, от органов собеса. Таким образом, А., получал одновременно
зарплату   и   пенсию.   Судебная

30

 

 

 

коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР не нашла в действиях
А. состава преступления, так как не было установлено, что он занимался
частнопредпринимательской деятельностью и мошенническим путем получал
одновременно пенсию и зарплату. Что касается излишне полученной им
пенсии, то она могла быть взыскана с него без привлечения за это к
уголовной ответственности1.

Общественная опасность является материальным выражением противоправности
деяния. Она находит свое выражение в самом содержании преступного
деяния. Описывая признаки преступления, диспозиция уголовного закона
раскрывает реальное содержание общественной опасности предусмотренного
им преступления. Поэтому общественная опасность должна в каждом
конкретном случае определяться объективными и субъективными свойствами
конкретного преступления. Ста-” тья 32 Основ уголовного законодательства
указывает, что суд при определении меры наказания, руководствуясь
социалистическим правосознанием, учитывает характер и степень
общественной опасности преступления, личность виновного и обстоятельства
дела, смягчающие и отягчающие ответственность. Наличие одной лишь
противоправности, таким образом, не предрешает вопроса о применении
уголовного закона.

В буржуазной науке уголовного права проблема уголовной противоправности
разработана криминалистами классической школы. Однако некоторые различия
в политических позициях отдельных представителей этой школы сказались в
их различном подходе к понятию противоправности. Большинство
криминалистов-классиков связывали уголовную противоправность с
существованием принципа «nullum crimen, nulla poena sine lege», из чего
вытекало, что противоправность является неотъемлемым признаком
преступления и что только уголовный закон определяет противоправность
деяния2. При этом в само понятие противоправности буржуазными учеными
вкладывается различное содержание.

Некоторые из них содержание уголовной противоправности деяния видят в
его наказуемости3. «Тем самым,— писал Гиппель,— что

 

1          «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1964 г. № 4, стр. 8—9.

2          К.  Binding,   Die Normen    und ihre   Ubertretungen, B. II.
2,

Leipzig,  1916, S. 940;  E.    Belling,    Grundzuge    des   
Strafrechts,

Tubingen, 1920, S. 31    (позднее Белинг изменил  свою точку зрения

по этому  вопросу);   Е.  S с h a f f е г,   О. Z.    H i n u b e r,    
Strafrecht,

Allgemeiner Teil,    Leipzig,  1933, S. 41;    О.    A.    G e r m a n
n,     Das

Verbrechen im neuen Strafrecht, Zurich, 1942, S. 143.

3          I.  A b e g g.    Lehrbuch der Strafrechtwissenschaft,   
Neustandt

a. d. Orla,  1836,    S. 93;    R.    H i p p e 1,    Lehrbuch    des   
Strafrechte,

Berlin, 1932, S. 107.

31

 

I

 

t

преступление является уголовно-наказуемым деянием, оно является
одновременно принципиально и объективно противоправным»1. Выведение
противоправности деяния из его наказуемости говорит о сугубо формальном
ее понимании и стремлении уклониться от выяснения реального и классового
содержания нарушаемых преступлением норм. Таким же формальным характером
отличаются и те определения противоправности, которые рассматривают ее
как формально юридическое свойство преступления2.

В буржуазной науке уголовного права делались попытки раскрыть
материальное содержание противоправности. Так, В. Зауэр писал, что
противоправным является такое поведение, общей тенденцией которого
является больше вредить государству и его членам, нежели быть им
полезным3. Такой взгляд на критерии противоправное ги фактически
обосновывал свободу судейского усмогре-ния при практическом решении
вопросов уголовной ответственности. Сам Зауэр признавал, что «очень
трудно решить, когда имеется эта абстрактная предпосылка» 
(противоправность.— Я.  Б.)4.

Наиболее характерной особенностью взглядов многих буржуазных
криминалистов второй половины XIX и первой половины XX века на существо
уголовной противоправности является тенденция к вынесению
противоправности за пределы состава преступления и тем самым за рамки
уголовного закона, в котором он описывается5. Свою позицию эти
криминалисты обосновывают тем, что состав преступления — это якобы всего
лишь руководящее указание суду для признания известного деяния
преступным; оценку же противоправности деяния производит суд. Такой
взгляд явно противоречит тому, что оценку деяния как преступного — иначе
говоря, оценку противоправности деяния—дает только уголовный закон,
определяя признаки преступного деяния и его наказуемость.

Будучи вынесена за рамки состава преступления и уголовного закона,
противоправность попадает в сферу судебной оценки. Разновидностью этой
концепции является ограничение противоправности рамками объективной
стороны состава преступления. При этом вина исключается из
противоправности и, следовательно, тоже попадает в сферу судебной
оценки. Так, например, Кольрауш рассматривает противоправность лишь как
повод для постановки вопроса о виновности и тем самым связывает
противоправность исключительно с объективной стороной состава
преступления’.

1          R.   Hip pel, ob. cit. S. 107.   .

2          A.  Kaufman,    Tatbestand,   Rechtfertigunggrunde und Irtum

(«Juristenzeitung», 1956, № 12, S. 354).

3          W.   Sauer,   Grundlagen des Strafrechts nebst   Umriss einer

Rechts und Sozialphilosopie, Leipzig, 1921, S. 295.

4          Ibid.

6 H. С. Т а г а н ц е в, Курс русского уголовного права. Часть Общая,
вып. I, СПб., 1874, стр. 6; W. Sauer, Grundlagen des Strafrechts, S.
340; E. В e 1 i n g, Grundzuge des Strafrechts, Tubingen, 1920, S. 54;
F. V. Liszt, Lehrbuch des deutschen Strafrechts, Berlin, 1911, S. 141;
H. Welz el, Aktuelle Strafrechtsprobleme im Juzistische
Studiengeselschaft, Karlsrue, Schriftenreihe, Heft 4, 1953, S. 13.

8 Ко 1 r a u sch-L a n ge, Strafgesetzbuch mit Erlauterungen, 1950, S.
9.

32

 

Один из представителей финальной теории — Г. Майер различает объективную
противоправность и субъективную направленное^ воли1. Согласно этой точке
зрения вина не входит в состав противоправности.

Усилия буржуазных криминалистов, направленные на всемерное ограничение
роли противоправности как юридического критерия преступления, ведут к
ослаблению роли уголовного закона в буржуазном государстве.

8. Применение уголовного закона связано с возникновением на определенном
этапе и с существованием уголовноправового отношения.

Содержание и природа последнего определяются самим предметом уголовного
права. Поскольку уголовное право регулирует отношения, возникающие между
государством в лице его правомочных органов и лицом, совершившим
преступление, то правовой формой такого регулирования может быть только
уголовноправовое отношение. Только в уголовноправовом отношении
реализуется действие уголовного закона, так как правоотношение— это
норма права в ее действии. Поэтому верным является положение о том, что
активная роль советского права в строительстве социализма и коммунизма в
нашей стране может быть правильно понята лишь при рассмотрении норм
социалистического права в их связи с социалистическими правоотношениями.

Тесную связь правовых норм с правоотношениями подчеркивал проф. С. Ф.
Кечекьян, говоря, что «если не может быть правоотношения без нормы
права… то, с другой стороны, и норма права не может осуществиться
помимо правоотношений, ее значение не может быть раскрыто без
правоотношений»2. Это полностью относится и к уголовному праву. Только
применение уголовного закона приводит к реализации прав и обязанностей
субъектов уголовноправового отношения, и таким путем он оказывает
определенное воздействие на поведение людей, к которым применяется.

В связи с этим необходимо выяснить, какую роль в возникновении и
развитии этого отношения играет уголовный закон.

1          Н.  Mayer,   Strafrecht.    AUgemeiner       Teil,   
Stutgart-Koln,

1953, S. 104.

2          «Теория государства и права», М., 1962, стр, 460.

‘3   Я. М.  Брайнин        33

 

Уголовноправовое отношение представляет собой основанное на уголовном
законе отношение между органом государственной власти, осуществляющим
борьбу с преступлениями, и лицом, совершившим преступление.

Уголовноправовое отношение регулируется уголовным правом, при помощи
которого государство оказывает воздействие на поведение субъектов этого
отношения. Уголовный закон сам по себе не создает уголовноправового
отношения; для существования последнего необходим юридический факт, т.
е. преступление.

В уголовноправовом отношении, как и во всяком правоотношении,
предполагаются права и обязанности его участников. В самом общем,
типизированном виде эти элементы уголовноправового отношения выражаются
уже в уголовном законе, диспозиция которого описывает юридический факт,
служащий основанием для существования уголовноправового отношения.
Вместе с тем уголовный закон содержит презумпцию правовой обязанности
управомоченных государством органов власти возбудить против виновного в
совершении описанного в нем преступления уголовное преследование и
применить уголовный закон. Обязанность этих органов возбудить уголовное
преследование против виновного в совершении преступления означает вместе
с тем и существование у них такого права. Органы государственной власти
могут и не воспользоваться этим правом, если найдут, что возбуждение
уголовного преследования в каком-либо случае нецелесообразно и к
виновному могут быть применены меры общественного воздействия. Например,
при наличии условий, указанных в ст. 52 УК РСФСР, виновный может быть
передан на поруки. В этом случае не возникает коллизии между правом и
обязанностью органа государственной власти возбудить уголовное
преследование против лица, виновного в совершении преступления, так как
указанная обязанность не является абсолютной.

Уголовный закон также предполагает обязанность управомоченных органов
государственной власти осуществлять уголовное преследование в строгом
соответствии с указаниями, содержащимися в его диспозиции и санкции.

Тот же уголовный закон определяет обязанности и права другого субъекта
уголовноправового отношения —

34

 

лица, виновного в совершении преступления и привлекаемого к уголовной
ответственности. Последний обязан понести наказание. Права обвиняемого
как субъекта уголовноправового отношения определяются тем, что он имеет
возможность требовать точного соблюдения уголовного закона, т. е.
предъявления ему обвинения в точном соответствии с уголовным законом,
предусматривающим ответственность за совершенное им деяние. Обвиняемый
«имеет право на то, чтобы к нему была применена надлежащая статья
уголовного закона, чтобы наказание было назначено в соответствии с
общественной опасностью совершенного деяния», как и право на то, «чтобы
к нему вообще не было применено наказание, если в действиях его нет
состава преступления, предусмотренного данной статьей уголовного
закона»1. Это право прежде всего вытекает из положений, предусмотренных
в Общей части советского уголовного законодательства. Статьей 3 Основ
уголовного законодательства установлено, что «уголовной ответственности
и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то
есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное
уголовным законом общественно опасное деяние». Это положение развито и в
ряде других статей Основ уголовного законодательства, как, например, в
ст. ст. 7, 8, 9, определяющих понятия преступления, умышленной и
неосторожной вины. Обвиняемый осуществляет свои права как субъект
уголовно-правового отношения на протяжении всего времени, пока это
отношение существует.

Уголовноправовые отношения в Советском государстве, как и любые другие
правоотношения, являются волевыми. Они относятся к числу тех
правоотношений, для возникновения которых не требуется согласия обоих
его субъектов. Воля участников уголовноправового отношения не отличается
единством. Скорее ее можно рассматривать как такую, которая направлена
на достижение противоположных целей. Советское государство, выражая волю
народа, ставит препятствия для достижения таких целей, которые носят
общественно опасный характер.   Поэтому возникновение   и  прекращение
уго-

1 А. Л. Р и в л и н,   Об уголовноправовых   и уголовно-процессуальных
отношениях  («Правоведение» 1959 г. № 2, стр. 109).

3*         35

 

ловноправового отношения не зависят от воли лица, совершившего
преступление1.

Уголовноправовое отношение устанавливает четкие границы уголовной
ответственности. Привлечение лица к уголовной ответственности и
осуждение его судом возможно только в рамках  уголовноправового  
отношения.

Отношения между органом государственной власти и преступником с момента
возникновения этих отношений являются правовыми; они не могут возникнуть
и существовать вне права, вне уголовного закона и не в форме
уголовноправовых отношений, даже если уголовный закон применен
неправильно.

То обстоятельство, что возникновение, изменение и прекращение
уголовноправовых отношений происходят в одностороннем порядке, отнюдь не
изменяет характера этих отношений как правовых. Поэтому нельзя
согласиться с В. Г. Смирновым, который, рассматривая отношения,
возникающие между органом государственной власти и преступником, как
властеотношения, не считает их правовыми2. Но властеотношение — это тоже
правоотношение, основанное на законе, и как всякое правоотношение
предполагает равную возможность лица, привлекаемого к уголовной
ответственности, осуществлять свои субъективные права.

Существо проблемы уголовноправового отношения состоит в том, что его
реализация в связи с применением уголовного закона создает в
соответствии с требованиями социалистической законности строгую правовую
определенность для участников этого отношения. Этим проблема
уголовноправового отношения в советском уголовном праве в корне
отличается от решения данного вопроса в буржуазной науке уголовного
права.

Проблема уголовноправовых отношений в буржуазной науке уголовного права
разрабатывалась не в связи с учением об уголовном законе и его
применении, не как отношений, основывающихся на нем, а главным образом
как проблема обоснования субъективного права государства на применение к
преступнику наказания. Обоснование этого права (jus puniendi), которое
было дано философами и криминалистами XVIII и первой половины XIX века,
выражало их стремление найти этическое обоснование института  на-

1          Исключение составляют случаи, когда уголовное дело возбуж

дается в порядке частного обвинения.

2          В. Г. Смирнов,  Правоотношение в уголовном праве, «Пра

воведение» 1961 г. № 3, стр. 92,

36

 

казания в буржуааном государстве. Идеалистические концепции наказания
стремились подчинить человека с его реальными интересами
трансцендентальному началу — «всеобщей воле», «практическому разуму» и
т. п., воплощающим согласно этим концепциям абсолютную справедливость1.

Фихте, основываясь на теории общественного договора и рассматривая его
как единственный источник всех прав человека, приходил к выводу, что
преступник, совершающий преступление, нарушает общественный договор и,
следовательно, теряет все свои права; он может быть изгнан обществом из
своей среды. Следуя этому взгляду, немецкий криминалист В. Гейнце
подробно развил теорию, согласно которой необходимость наказания
вытекает из особого правоотношения, создаваемого преступлением. Гейнце
рассматривал человеческое общество как правовой союз, членом которого
может быть только тот, кто признает жизненный закон этого общества, т.
е. объективное право. Тот, кто совершает преступление, нарушает тем
самым свои обязанности как член правового союза и ставит себя вне
общества и вне права. Наказание снова превращает его в равноправного
члена общества2. Правоотношение согласно этой концепции сводится только
к обязанности преступника подвергаться наказанию.

Большинство немецких криминалистов, разрабатывавших теорию уголовного
правоотношения, исходили из двойственного понимания уголовного права. В
связи с этим они различали уголовное право в объективном смысле (jus
penale) и уголовное право в субъективном смысле (jus puniendi).
Объективное уголовное право означает совокупность правоположений,
определяющих преступность и наказуемость деяний, подпадающих под
уголовный закон. Субъективное уголовное право означает право государства
на наказание. Теоретики, устанавливавшие такое разграничение, пытались
облечь право государства на наказание в форму юридического отношения
между государством и преступником. Однако это отношение трактовалось ими
исключительно как отношение господства и подчинения, как ничем не
ограниченное право государства на применение наказания3. Некоторые
криминалисты пытались несколько расширить понятие уголовного
правоотношения и трактовали его как своего рода гарантию прав
преступника. Так, П. Меркель писал, что субъективное уголовное право
дает преступнику гарантию, что он будет осужден в соответствии с правом
и справедливостью, что уголовный закон защищает преступника от
злоупотреблений   и   произвола   органов

1 Критикуя гегелевскую теорию наказания, русский дореволюционный
криминалист А. Ф. Кистяковский справедливо писал: «Фразы о том, что
преступление ничтожно, что наказание есть выражение уважения к личности
человека, мог сказать только человек, которому чуждо было понимание
реальной природы преступления, который о личности человека судил с
высоты своей фантазии, а не с точки зрения действительности» (А. Ф.
Кистяковский, Элементарный учебник общего уголовного права, Киев, 1891,
стр. 153).

2Heinze, Strafrechtstheorien und Strafrechtsprinzip. Hand-buch des
Strafreehts in Einzelbeitragen herausgegeben von Fr. Hol-zendorf, B. I.
Berlin, 1871, S. 239.

3 A. W. H e f f t e r, Lehrbuch des gemeinen deutschen Criminal-rechts,
Halle, 1840, S. 5.

37

 

правовой обязанности1. В такой интерпретации интересы преступника
охраняет объективное право и нег ничего, что говорило бы о субъективных
правах лица, привлеченного к уголовной ответственности.

Более сложным характером отличается конструкция уголовно-правового
отношения, предложенная Биндингом. Согласно его точке зрения
законодательное предписание создает правоотношение между законодателем и
тем, кто имеет прапо наказывать, т. е. судом. Однако уголовному закону
приходится регулировать не это правоотношение, а правоотношение,
возникающее между государством и преступником. Государство как субъект
уголовного правоотношения, по теории Биндинга, является обладателем
(Inhaber) всего уголовного права. Преступник же обладает единственным
правом — подвергаться тем правовым последствиям, которые предусмотрены
уголовным законом2.

В рассмотренных теориях нет ничего общего с тем, что советская наука
уголовного права понимает под уголовным правоотношением. Эти теории
настойчиво и последовательно проводят взгляд, что обладателем
субъективных прав является исключительно государство, и, таким образом,
сводят понятие уголовного правоотношения к одностороннему властному
отношению государства к преступнику.

С точки зрения советской науки уголовного права, уголовное
правоотношение — это такое отношение между органом государства и лицом,
совершившим преступление, содержанием которого являются обязанности и
права его субъектов. Лицо, обвиняемое в совершении преступления,
выступает не только как объект правосудия, который осуществляет лишь
обязанность понести ответственность и подвергнуться наказанию, но и как
носитель субъективных прав, охраняющих его законные интересы перед лицом
правосудия. Реализация этих субъективных прав осуществляется через
уголовно-процессуальные отношения, которые обеспечивают лицу,
совершившему преступление, их реальное осуществление и защиту от
нарушения.

Было бы совершенно неправильно видеть в разрабатываемой советской наукой
уголовного права концепции уголовноправового отношения какую-либо
аналогию с буржуазной теорией jus puniendi, основу которой состав-

 

 

des  Strafrechts,  Teil I, Allgemeiner d    ihre    Ubertretttng,  B. 
I,

1          Р. Мег к el,    Grundrigs

Teil, Bonn, 1927, S. 2.

2          К.   Binding,   Die    Normen

Leipzig, 1922, S. 20—21.

38

 

 

 

ляет взгляд на преступника исключительно как на объект права.

Отрицание правовой формы отношений, складывающихся между государством и
преступником в результате применения норм советского уголовного права,
имеет в своей основе именно такую аналогию. Но проблема
уголовноправового отношения в советском уголовном праве должна решаться
не с помощью таких аналогий, а исходя из того, что применение любых
правовых норм всегда ведет к возникновению соответствующих
правоотношений, и советское уголовное право не составляет в этом смысле
исключения.

Уголовноправовое отношение как отношение между органами государственной
власти и преступником существует и в буржуазном государстве. Это
отношение возникает в связи с применением норм уголовного права. Но
различие между ним и уголовным правоотношением в условиях
социалистического государства определяется различным содержанием
законности и в одном и в другом государстве, а этим в конечном счете
определяется различная сущность уголовного правоотношения в обоих
случаях.

Глава вторая

СТРУКТУРА УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

1. Применение уголовного закона предполагает прежде всего знание его
структуры.

Под структурой уголовного закона следует понимать подчиненную
определенным техническим правилам форму выражения в нем законодательной
воли.

Правильное понимание смысла уголовного закона возможно лишь при условии
ясного и четкого представления о служебной роли его составных элементов
и их взаимосвязи.

В юридической литературе обычно указывается, что правовая норма состоит
из трех частей или элементов: гипотезы, диспозиции и санкции.

Чтобы выяснить, каким образом и в какой мере эта структура выражается в
уголовном законе, необходимо рассмотреть особенности каждого из
указанных элементов правовой нормы.

Под гипотезой понимают тот элемент правовой нормы, где определяются
условия, при которых применяется определенное правило поведения1.

В уголовном заколе роль гипотезы выполняет его диспозиция2. Описывая
состав преступления, диспозиция указывает условия, при которых
применяется данный уголовный закон3.

1          «Теория государства и права», М., 1962, стр. 433; П. Е. Н е
д-

б а й л о,   Применение советских правовых норм, стр. 62; А. И. Д е-

н и с о в,   Теория государства и права, М., 1948, стр. 401—402.

2          Здесь речь идет   исключительно о  структуре   тех  
уголовных

законов, которые определяют преступность и наказуемость общест

венно опасного деяния.

3          В   целях   соблюдения   единства   терминологии,  
по-видимому,

правильнее было бы диспозицию уголовного закона называть гипо

тезой.

40

 

Диспозиция уголовного закона содержит, таким образом, свойственное
всякой правовой норме предположение о возможности применения санкции при
наличии в конкретном деянии признаков, описанных в диспозиции.

Диспозиция уголовного закона представляет собой основание санкции.

Диспозицией в теории права признается тот элемент правовой нормы, в
котором содержится само правило поведения, т. е. дозволенное или
требуемое поведение лица1.

Этот элемент правовой нормы в уголовном законе, как правило, не выражен
прямым и непосредственным образом. Поэтому понятие диспозиции в
уголовном праве неполностью совпадает с понятием диспозиции в теории
права.

Диспозиции уголовных законов, как указывалось выше, лишь в отдельных
случаях и притом в самой общей форме, содержат ссылку на те или иные
правовые нормы, охраняемые уголовным законом. Такие ссылки имеются в
бланкетных диспозициях. Например, ст. 22 Закона об уголовной
ответственности за государственные преступления, предусматривающая
ответственность за нарушение правил безопасности движения и эксплуатации
транспорта, не содержит указаний о том, нарушение каких конкретных
правил влечет ответственность по этой статье.

Встречающееся в юридической литературе мнение, что в статьях Уголовного
кодекса диспозиция, определяющая состав преступления, сливается с
гипотезой, является правильным, если учесть, что охраняемая уголовным
законом правовая норма всегда предполагается в этом законе независимо от
того, что она в нем непосредственно не выражена.

Санкция правовой нормы содержит указание на ту меру воздействия, которая
применяется соответствующими государственными органами к лицам,
нарушающим требование правовой  нормы2.  Она  представляет  собой

1          «Основы   теории   государства   и   права»,  М.,  1963, стр.
415;

П. Е. Н е д б а и л о, Применение советских правовых норм, стр. 62;

А. И. Денисов, Теория государства и права, стр.  402.

2          «Основы теории  государства  и права», стр. 416.

41

 

способ защиты правового правила от возможных его нарушений1.

Санкция — составной элемент всякой правовой нормы, в том числе и
уголовно-правовой. Санкция предполагается как элемент правовой нормы и в
тех случаях, когда она непосредственно не указана в законе или
нормативном акте. «За правовыми нормами,—-пишет проф. А. А.
Пионтковский,— стоит возможность применения в той или иной форме
государственного принуждения для ее соблюдения. Если же нарушение нормы
не может влечь за собой никаких юридических последствий, то данная норма
не является правовой»2.

В уголовном праве санкция отличается лишь своим содержанием.

В уголовном праве имеется значительное число норм, не снабженных
санкциями. Это статьи Общей части уголовного законодательства.
Отсутствие санкций в этих статьях отнюдь не означает, что они лишены
обязательной и принудительной силы. Санкция уголовного закона не
обязательно выражается в наказании. Существо санкции заключается прежде
всего в ее способности обеспечить выполнение требований правовой нормы.
Невыполнение или ненадлежащее выполнение требований, содержащихся в
статьях Общей части уголовного законодательства, влечет в
соответствующих случаях отмену приговора, а в случаях грубого нарушения
этих требований— дисциплинарную ответственность виновных в таких
нарушениях. Например, необоснованное осуждение лица, явившееся
результатом нарушения требований ст. 3 Основ уголовного
законодательства, заключающихся в том, что уголовной ответственности
может подлежать лишь лицо, виновное в совершении предусмотренного
уголовным законом преступления, ведет к отмене обвинительного приговора
и прекращению дела в соответствии со ст. 349 УПК РСФСР.

Если указанное нарушение явилось результатом серьезного служебного
упущения, -виновные в этом несут дисциплинарную ответственность на
основании ст. 64 Закона о судоустройстве РСФСР и соответствующих статей
законов о судоустройстве других союзных республик.

1 П.  Е.   Н е д б а й л о,   Применение    советских  правовых  норм,
стр. 63.

2 «Теооия государства и права», М.,  1962, стр. 434.

42

 

В юридической литературе высказало мнение о том, что государственное
принуждение не сводится лишь к санкциям и что оно содержится также в
распоряжении (диспозиции) нормы поступить определенным образом1.

С таким мнением трудно согласиться хотя бы уже потому, что содержащиеся
.в диспозициях правовых норм правила поведения подавляющим большинством
граждан соблюдаются и выполняются добровольно. Диспозиция правовой нормы
содержит лишь требование должного поведения и сама по себе
принудительной силой не обладает. Последняя заключена в санкции правовой
нормы и реализуется только в отношении лиц, нарушающих закон; вместе с
тем санкция служит предупреждением для тех, кто способен его нарушить.

2. Вопрос о структуре уголовных законов ввиду ее специфических
особенностей требует специального рассмотрения.

Уголовному законодательству -известны три типа законов:

законы,  устанавливающие ответственность за от

дельный вид преступления, например утвержденный сес

сией Верховного Совета СССР  как закон Указ Прези

диума Верховного Совета СССР от 24 мая 1961  г. «Об

ответственности за приписки и другие искажения отчет

ности о выполнении планов»;

законы,    устанавливающие    ответственность    за

определенную    группу    преступлений,   например Закон

СССР от 25 декабря  1958 г. «Об уголовной ответствен

ности за воинские преступления»;

законы, содержащие законченную систему уголов-

ноправовых  норм, например Основы уголовного законо

дательства Союза ССР, уголовные кодексы союзных рес

публик.

Особую группу составляют уголовные законы, которыми вводятся в действие
отдельные законодательные акты, например Закон СССР об утверждении Основ
уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик от 25 декабря
1958 г. Такие законы содержат в основном распорядительные нормы.

1 П.    Е.    Н е д б а й л о,   Советские   социалистические  правовые
нормы, Львов, 1959, стр. 36.

43

 

I

Уголовный кодекс состоит из отдельных статей. Из отдельных статей может
состоять и конкретный уголовный закон.

Содержащиеся в уголовных кодексах и в отдельных уголовных законах статьи
классифицируются по трем группам.

Первую группу составляют статьи Общей части уголовного законодательства.
Эти статьи определяют принципы и общие начала советского уголовного
права1. Так, ст. 32 Основ уголовного законодательства определяет общие
начала назначения наказания. Статьи Общей части, кроме того, содержат
определения важнейших понятий уголовного права: преступления, форм вины,
соучастия !И Др.

Многие статьи Общей части состоят из нескольких частей. Например, ст. 7
УК РСФСР состоит из двух частей. Первая часть определяет понятие
преступления, вторая —устанавливает, что не является преступлением
действие или бездействие, хотя формально и содержащее признаки
какого-нибудь преступления, но в силу малозначительное™ не
представляющее общественной опасности.

Одной из особенностей действующего уголовного законодательства является
то, что нормы, относящиеся к одному и тому же институту Общей части,
объединены в одну статью. Так, нормы о соучастии, предусматривавшиеся в
Уголовном кодексе РСФСР 1926 года ib двух статьях— 17 и 18, в Уголовном
кодексе 1960 года объединены в одну статью — 17. Нормы, относящиеся к
стадиям преступления и охватывавшиеся в Уголовном кодексе УССР 1927 года
тремя статьями —16, 17 и 18, в Уголовном кодексе УССР 1960 года
сосредоточены в одной статье — 17.

Вопрос о том, насколько целесообразно такое объединение статей Общей
части, относящихся к одному и тому же юридическому институту, имеет
принципиальное зна-

f В. Г. Смирнов относит к нормам Общей части уголовного законодательства
также некоторые нормы его Особенной части, как, например, ст. 236
(пределы действия гл. XI УК РСФСР), ст. 144 (понятие повторное™ при
посягательствах на отношения личной собственности), ст. 170 (понятие
должностного лица) и ряд других, с чем нельзя согласиться (В. Г.
Смирнов, Функции советского уголовного права, стр. 39).

44

 

чение. В юридической литературе признается желательным, чтобы каждой
правовой норме, по возможности, соответствовала отдельная статья
закона1. Но такое соответствие имеет место далеко не всегда. Так,
например, статьи Уголовного кодекса, предусматривающие ответственность
за различные виды посягательств на государственную и общественную
собственность, основываются на одной и той же норме, запрещающей такие
посягательства и провозглашающей социалистическую собственность
священной и неприкосновенной. Существование в кодексе нескольких статей,
относящихся к хищению социалистической собственности, вытекает прежде
всего из необходимости устанавливать дифференцированную ответственность
за такие посягательства в зависимости от формы посягательства и иных
обстоятельств.

Иначе обстоит дело в отношении статей Общей части. Эти статьи
представляют собой правила, которыми судебные органы должны
руководствоваться при разрешении различных вопросов уголовной
ответственности и освобождении от нее. В ряде случаев бывает трудно
решить, представляют ли собой те или иные правила Общей части одну норму
«ли они являются совокупностью нескольких норм. Однако при любых
условиях целесообразно конструировать статьи Общей части таким образом,
чтобы они по возможности охватывали один какой-нибудь юридический
институт в целом, например институт условного осуждения, соучастия. По
такому принципу и конструируются в действующем уголовном
законодательстве статьи его Общей части.

Улучшения, внесенные в обрисовку и структуру статей Общей части нового
уголовного законодательства, не исключают возможности их дальнейшего
совершенствования. В целях установления единства структуры статей Общей
части было бы целесообразно полностью отказаться от примечаний к
отдельным статьям с тем, чтобы придать им форму статей Уголовного
кодекса, тем более что и по своему содержанию эти примечания отличаются
нормативным характером. Так, ст. 24 УК РСФСР о лишении свободы снабжена
двумя примечаниями. Одно из них содержит определение особо опасно-

1 См.,   например,   «Законодательная   техника»,  под   ред. проф. Д-
А. Керимова, стр. 40.

45

 

го рецидивиста, другое — перечень тяжких преступлений. В Уголовных
кодексах УССР, Белорусской ССР и некоторых других республик понятие
особо опасного рецидивиста дается не путем примечания, а в в:иде
отдельной статьи, что, на наш взгляд, более правильно.

Вместе с тем было бы неправильным полностью отказаться от примечаний в
Уголовном кодексе в тех случаях, когда имеется необходимость в
разъяснении того или иного термина. В некоторых случаях разъяснения
некоторых терминов дает Пленум Верховного Суда СССР. Однако такие
разъяснения не всегда отличаются стабильным характером. Например, в
своих указаниях по итогам обобщения судебной практики по делам о
бандитизме и разбое Пленум Верховного Суда СССР разъяснил что хотя «как
правило, банда предполагает неоднократность совершения нападений, однако
«е исключена возможность организации банды для совершения одного лишь
нападения»1. Это разъяснение стирает грань между бандитизмом и групповым
разбоем и вступает в противоречие с неоднократно ранее даваемыми
Верховным Судом СССР разъяснениями понятия банды как устойчивой
преступной организации, созданной для систематического совершения
вооруженных нападений.

В том же плане необоснованно вынесение за пределы Уголовного кодекса в
виде приложения к нему перечня имущества, не подлежащего конфискации по
судебному приговору. Такой порядок принят в большинстве уголовных
кодексов союзных республик. Только в Уголовных кодексах Литовской,
Эстонской и Азербайджанской союзных республик указанный перечень включен
непосредственно в эти кодексы в виде соответствующих статей. И по
существу и технически это более правильно. Указание о том, какое
имущество не подлежит конфискации по судебному приговору, имеет
нормативное значение и поэтому должно быть облечено в соответствующую
форму, т. е. в форму закона.

Следует, кроме того, отметать, что в уголовных кодексах союзных
.республик в определении круга имущества, не подлежащего конфискации по
судебному приговору, имеются существенные и ие всегда оправданные

«Бюллетень Верховного Суда СССР» 1959 г. № 6, стр. 1.

46

 

различия. Учитывая это, а также то, что установление правил применения
наказания, в том числе и конфискации ‘имущества, отнесено к компетенции
Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик,
целесообразно было бы, чтобы указанный перечень нашел свое место в
Основах уголовного законодательства и соответствующим образом в тех
уголовных кодексах, в которых этот перечень дан в виде приложения. При
этом союзным республикам следовало бы предоставить право вносить в
перечень имущества, конфискуемого по судебному приговору, необходимые
уточнения с учетом местных условий.

Следует также отметить отсутствие в некоторых случаях необходимой
четкости в разграничении компетенции уголовного и
уголовно-процессуального законодательства. Так, вопрос о зачете в срок
наказания времени пребывания в психиатрическом лечебном заведении после
выздоровления по-разному решается в некоторых союзных республиках. В
Украинской ССР и Узбекской ССР в отличие от других союзных республик
этот вопрос разрешается не в уголовном, а в уголовно-процессуальном
законодательстве, что вряд ли правильно, учитывая, что этот -вопрос
связан с назначением наказания. То же самое можно сказать и в отношении
статей, относящихся к передаче-‘на поруви. В некоторых случ-аях вопрос
об условиях, при которых лицо не может быть передано на поруки,
разрешается только в Уголовном кодексе, как, например, в УССР, а в
других республиках, например в РСФСР,— и в Уголовном и
Уголовно-процессуальном кодексах. В Уголовном и в
Уголовно-процессуальном кодексах РСФСР содержатся савершвнно одинаковые
указания о том, что не допускается передача на поруки лица, ранее
осужденного за совершение умышленного преступления либо уже
передававшегося на поруки. Одинаково указывается в этих кодексах и на
то, что не допускается передача на поруки лица, .не считающего себя
виновным либо настаивающего по каким-либо причинам на рассмотрении дела
в суде (ст. 52 УК и ст. 9 УПК РСФСР). В этом случае одна и та же норма
выступает одновременно и как норма материального, и как норма
процессуального права. Такую неоправданную конкуренцию норм в
материальном и процессуальном праве целесообразно устранить.

47

 

I

Требуют разрешения также такие вопросы Общей части, которые необходимо
окончательно урегулировать общесоюзным уголовным законодательством. К.
их числу относятся, например, вопросы об определении понятий повторное™
и однородности совершения преступления, по которым в настоящее время
имеются расхождения в уголовных кодексах союзных республик.

Единообразного решения требует также вопрос об установлении единых
критериев для разграничения уголовной ответственности и таких форм
общественной ответственности, как передача дела в товарищеский суд и
передача виновного на поруки общественной организации или коллективу
трудящихся. Уголовные кодексы союзных республик по-разному решают этот
вопрос. Так, по Уголовному кодексу Эстонской ССР основанием передачи
дела в товарищеский суд является совершение преступления, не
представляющего большой общественной опасности. Уголовные кодексы УССР и
Азербайджанской ССР таким основанием считают малозначительность
преступления. Уголовные кодексы других союзных республик наряду с общим
основанием содержат перечень отдельных видов преступлений, по которым
допускается передача дела в товарищеский суд. Кодексы некоторых союзных
республик сочетают материальный критерий с формальным; например, по
Уголовному кодексу Грузинской ССР таким критерием является совершение
малозначительного преступления, за которое может быть назначено лишение
свободы на срок не свыше одного года или другое более мягкое наказание.
Имеются и другие существенные различия. Аналогичное положение может быть
отмечено и в отношении передачи на поруки.

Отсутствие в действующем уголовном законодательстве единых и четких
критериев для передачи дела в товарищеский суд и передачи виновного на
поруки ведет к большой и ничем не оправданной пестроте в практическом
разрешений таких вопросов прокурорскими я судебными органами. Было бы
целесообразно и этот вопрос отнести к компетенции общесоюзного
уголовного законодательства путем внесения и границ уголовной ответственности и, следовательно, более
правильному применению статей Общей части Уголовного кодекса,
относящихся к вопросам освобождения от уголовной ответственности.

3. Статьи Особенной части бызают родовые и видовые. Родовые статьи
определяют наиболее общие и характерные признаки какой-либо однородной
категории преступлений. В Уголовном кодексе РСФСР родовой статьей,
определяющей общее понятие воинского преступления, является ст. 237. В
Уголовных кодексах УССР и Узбекской ССР имеются также статьи,
определяющие общее понятие должностного преступления. Уголовные кодексы
Украинской, Грузинской, Молдавской и Эстонской союзных республик
содержат определение должностного лица.

Существование родовых статей обусловлено потребностями судебной
практики, нуждающейся в четких критериях для разграничения некоторых
категорий преступлений.

Видовые статьи определяют признаки предусматриваемых ими преступлений и
содержат указания о мерах наказания за эти преступления.

Видовая статья состоит из двух элементов: диспозиции и санкции1.

Диспозиция уголовного закона содержит ©писание преступного деяния. В
отдельных, немногих случаях диспозиция уголовного закона может содержать
лишь наименование состава преступления.

Вопрос о диспозициях статей Особенной части уго-ловното законодательства
имеет тесную связь с проблемой основания уголовной ответственности.
Наличие в конкретном деянии признаков описанного в диспозиции уголовного
закона состава преступления служит основанием уголовной ответственности.
Нечеткость обрисовки состава преступления в диспозиции может создавать
зна-

1 Мы считаем более правильным называть диспозицию и санкцию видовой
статьи не ее частями, а элементами, так как деление видовой статьи на
части связано с необходимостью дифференцировать различные по степени
общественной опасности виды одного и того же преступления.

4- Я. М.  Брайнин          49

 

I

чительные затруднения при обосновании уголовной ответственности за
описанные в ней преступные действия. Именно отсюда берет свое начало
проблема точных составов преступлений в уголовном законодательстве.
Сложность этой проблемы заключается в том, что отсутствие аналогии
значительно повышает требования судебной практики к качеству
законодательных определений составов преступлений.

Задача не сводится только к ясности и точности выражения в диспозициях
уголовных законов мысли и воли законодателя. Закон должен по возможности
точно определять тот круг деяний, на который распространяется его
действие. Иначе практика будет искать обходные пути решения неясных и не
решенных в законодательстве, но выдвигаемых жизнью вопросов. Такимгя
обходными путями могут являться расширительное толкование либо аналогия
закона. Б. С. Никифоров справедливо заметил, что конструирование
казуистических диспозиций может ввиду отсутствия аналогии затруднить
борьбу с общественно опасными действиями1.

В действующем общесоюзном и республиканском уголовном законодательстве
значительно лучше, чем в ранее действовавшем угалоансш законодательстве,
определены юридические основания уголовной ответственности за отдельные
виды преступлений и проведена более четкая дифференциация оснований этой
ответственности за те или иные преступления. Однако достигнутые
результаты нельзя считать пределом возможного совершенствования
уголовных законов. Перед законодателем всегда стояла и в настоящее время
ставится задача дальнейшего совершенствования правовых норм. Большую
роль в совершенствовании законодательства, в том числе и уголовного,
играет судебная практика применения уголовных законов, которая позволяет
обнаружить имеющиеся в нем скрытые недостатки и тем самым создает
необходимые предпосылки для его улучшения.

4. Диспозиции уголовных законов могут быть сведены к пяти типам.

1 Б. С. Никифоров, Итоги кодификации советского уголовного
законодательства и некоторые вопросы совершенствования уго-ловноправовых
норм (научная конференция «Проблемы советского уголовного права в период
развернутого строительства коммунизма». Тезисы докладов, Л.,  1963, стр.
17).        .

50

 

Описательная диспозиция дает обобщенное описание признаков отдельного
вида преступления. Типично описательной является, например, диспозиция
ч. 1 ст. 130 УК РСФСР: «Клевета, то есть распространение заведомо ложных
позорящих другое лицо измышлений».

Большинство диспозиций в уголовном законодательстве носит описательный
характер, что в наибольшей мере соответствует задачам укрепления
социалистической законности. Описательные диспозиции, определяя наиболее
существенные признаки описываемого ею вида преступления, значительно
облегчают квалификацию преступных деяний и обеспечивают единообразное
понимание и применение уголовных законов.

Необходимость описательных диспозиций в уголовном законодательстве
обусловлена также тем, что некоторые уголовноправовые понятия имеют и
чисто обиходное значение, в частности понятия грабежа, бандитизма,
убийства, оскорбления, или, например, понятия особой жестокости,
технических средств и г. д. Такими понятиями пользуются и в обычном
словоупотреблении в .их житейском смысле. Как юридические понятия они
характеризуются особыми признаками, которые при употреблении этих
понятий в житейском смысле такой роли не играют. Именно поэтому важно,
чтобы в диспозициях уголовных законов эти признаки были четко выражены.

Описательная диспозиция должна представлять собой предельное обобщение
встречающихся в жизни конкретных проявлений данного вида преступления,
например клеветы, злоупотребления властью. В этом обобщении фигурируют
лишь такие признаки, которые присущи всем конкретным преступлениям
данного вида. Все индивидуальные и нетипичные признаки здесь исчезают.
Благодаря такой типизации состав преступления, описанный в диспозиции
уголовного закона, выступает как единый и одинаковый масштаб применения
уголовного закона в конкретных случаях.

Само собой разумеется, что описательная диспозиция— лишь неполная
характеристика того или иного вида преступлений, поскольку «всякое общее
лишь приблизительно охватывает все отдельные предметы»1.

 В. И. Ленин, Поли.  собр. соч., г. 29,  стр. 318.

 51

 

Вопрос о структуре диспозиции уголовного закона, ее полноте и ясности
даано привлекает внимание учаных-криминалистов1. Преобладает мнение, что
при конструировании законодательных определений составов преступлений в
них должны вноситься лишь такие признаки, которые в наибольшей мере
характеризуют общественную опасность и противоправность деяния, а также
показывают его отличие от других преступных деяний. В связи с этим
подчеркивается нетождестшенность диспозиция уголовного закона и состава
преступления2.

Проблема описательных диспозиций заключается в определении пределов
возможного обобщения, т. е. в таком конструировании диспозиций, которое
давало бы возможность применить закон к наибольшему числу преступлений
определенного вида, но различающихся между собой индивидуальными
особенностями совершения. Широта обрисовки описательной диспозиции в
первую очередь зависит от характера предусматриваемого ею преступления.
Наименее широко обрисовываются в диспозиции уголовного закона те виды
преступлений, состав которых предполагает только один или несколько
определенных способов совершения, как, например, кража, измена родине.
Обрисовка составов этих преступлений в диспозициях соответствующих
статей является исчерпывающей и не дает оснований для более широкого
использования и распространения их на случаи, прямо и точно этими
диспозициями не предусмотренные.

Более широким характером отличаются диспозиции, предполагающие
множественность объектов, на которые посягают предусмотренные в них
преступления, и многообразие возможных способов совершения последних.
Так, диспозиция ст. 68 УК РСФСР, предусматривающая состав диверсии,
предполагает совершение этого преступления не только против объектов,
прямо обозначен-

1          Н. Н.    Полянский,    О терминологии    советского закона

(Сб. «Проблемы социалистического права» 1938 г. №5); М. Д. Ш а р-

городский,   Уголовный    закон;    М.   М. Г р о д з и« с к и и,    Об

усовершенствовании   законодательной   техники   («Социалистическая

законность» 1957 г. № 1); М. И. Ковалев, О технике уголовного

законодательства   («Правоведение» 1962 г. № 3); В. Н. Кудряв

цев,   Теоретические  основы  квалификации  преступлений,  М.,   1963.

2          Подробно этот вопрос освещается в наших работах: «Уголов

ная ответственность и ее основание в советском уголовном праве»,

М.,  1963, стр. 92—95,  136—144; «Основные вопросы общего  учения

о составе преступления» (на укр. языке), Киев, 1964, стр. 61—62.

52

 

ных в ней, но и против любого государственного или общественного
имущества. То же можно сказать и о способе совершения данного
преступления’. Диверсия может быть совершена и иными способами; не
обозначенными в диспозиции ст. 68. Здесь имеется лишь то ограничение,
что способ совершения диверсии должен соответствовать цели этого
преступления и быть именно тем средством, которое служит ее достижению.

Ни один состав преступления не может быть описан в диспозиции уголовного
закона таким образом, чтобы не возникала необходимость в дополнительном
его теоретическом анализе. Законодатель не должен стремиться раскрыть
содержание всех без .исключения понятий, употребленных в тексте закона,
и таким путем вытеснить теорию и практику, которые играют значительную
роль в раскрытии специального содержания тех или иных понятий .и
терминов.

Однако следует стремиться к тому, чтобы те или иные понятия
употреблялись в диспозициях уголовных законов в тождественном значени-и.
Нарушение этого требования создает затруднения в судебной практике и
приводит в теоретической литературе к возникновению бесплодных
дискуссий. Примером может служить различное толкование признака
вооруженности в составе бандитизма (ст. 77 УК РСФСР) и в составе разбоя
(п. «б» ст. 91 и п. «б» ст. 146 УК. РСФСР). Например, авторы учебника
Особенной части уголовного права, изданного в 1965 году, считают, что
под оружием, применительно к бандитизму, следует понимать предметы,
предназначенные исключительно для поражения живой цели, а использование
группой лиц при нападении непригодного к стрельбе оружия, макетов или
предметов, лишь по внешнему виду напоминающих оружие, нельзя
рассматривать как наличие вооруженности1.

Что же касается разбоя, то, по мнению авторов этого учебника,
«использование макетов оружия, создающих У потерпевшего впечатление
реального использования оружия, следует квалифицировать как разбой»2.

Иного   взгляда   придерживаются    авторы   учебника

1          «Советское   уголовное   право.    Часть   Особенная»,  
под   ред.

“? И. Загородникова, М.  И.  Якубовича  и  В.  А.   Владимирова, М,

1965, стр. 65.

2          Т а м  же,  стр. 122.

53

 

Особенной части советского уголовного права, изданного в 1964 году,
которые полагают, что к другим предметам, используемым в качестве оружия
при разбое, могут быть отнесены только такие предметы, которыми можно
причинить тяжкий вред личности1.

Очевидно, что для такого расхождения в оценке одного и того же признака
в указанных двух составах преступления не было бы основания, если бы в
статьях Уголовного кодекса РСФСР, определяющих эти составы, признак
вооруженности был выражен одинаковым образом. К тому же не имеется и не
может быть какого-либо принципиального различия в понимании и оценке
этого признака как однородного признака составов бандитизма и
вооруженного разбоя, незначительно между собой различающихся по степени
общественной опасности.

И уже совершенно недопустимо нарушение принципа единства руководящих
положений Общей части и норм Особенной части уголовного
законодательства.

С этой точки зрения совершенно невозможно, например, объяснить, почему
признак достоверности сведений об известных готовящихся или совершенных
преступлениях как признак состава недонесения отсутствует в диспозициях
ст. ст. 881 и 190 УК РСФСР, устанавливающих ответственность за
недонесение, в то время как в ст. 19 Основ, определяющей общие признаки
недонесения как формы прикосновенности к преступлению, признак
достоверности указан. Хотя ст. 19 Основ имеет руководящее значение и
должна приниматься во внимание во всех предусмотренных законом случаях
привлечения к ответственности за недонесение, тем не менее указанный
пробел в статьях, предусматривающих ответственность за это преступление,
может привести к расширительному применению ст. ст. 881 и 190 УК РСФСР2.

1          «Советское   уголовное   право.   Часть   Особенная»,   под
ред.

В. Д. Меньшагина, Н. Д.    Дурманова   и Г. А. Кригера,   М., 1964,

стр.  117; см. также Г, К р и г е р, Ответственность за разбой  («Со

ветская юстиция» 1962 г. № 13, стр. 14).

Эта точка зрения представляется более правильной, так как в п. «б» ст.
91 УК РСФСР речь идет о предметах, используемых в качестве оружия, а не
под видом оружия.

2          Такая же несогласованность между общим понятием недоне

сения, даваемым в Общей части, и  диспозициями  статей  об ответ

ственности за недонесение, содержащихся в Особенной части, имеет

ся в уголовных кодексах всех остальных республик.

54

 

5. Между диспозицией уголовного закона или статьи

Уголовного кодекса и предусматриваемым ею составом преступления имеется
определенная зависимость. Форма и содержание диспозиции определяются
предусматриваемым ею составом преступления, а не наоборот. Задача
диспозиции заключается в том, чтобы наилучшим образом выразить
содержание состава преступления. Структура уголовного закона должна
охватывать не только основной состав преступления, но и все его
разновидности. Поэтому отдельные уголовные законы и статьи Особенной
части уголовного кодекса обычно конструируются таким образом, что в
необходимых случаях они предусматривают наряду с основным составом
преступления тот же состав со смягчающими ответственность
обстоятельствами. Например, п. «а» ст. 239 УК РСФСР предусматривает
основной состав неисполнения приказа, п. «б» этой статьи — тот же состав
при смягчающих обстоятельствах и п. «в»-—те же действия, совершенные в
военное время или в боевой обстановке.

В некоторых случаях возникает необходимость установить ответственность
за действия, предусмотренные основным составом преступления и остальными
видами этого состава в отдельных статьях Уголовного кодекса, как,
например, в отношении различных видов убийства или телесных повреждений.

В диспозициях статей уголовных кодексов, в которых содержится состав со
смягчающими обстоятельствами, как правило, не указываются конкретно,
какие обстоятельства являются смягчающими (например, п. «б» ст. 241 УК
РСФСР). Это вопрос факта. Смягчающими обстоятельствами в этих случаях
могут признаваться как те обстоятельства, которые указаны в ст. 33 Основ
уголовного законодательства и в соответствующих статьях уголовных
кодексов союзных республик, так и такие, которые в этих статьях не
указаны.

Что касается отягчающих обстоятельств, то в некоторых случаях отдельные
статьи Уголовного кодекса содержат конкретные указания относительно
характера отягчающих обстоятельств. Так, в п. «е» ст. 255 УК РСФСР
предусматривается нарушение уставных правил караульной, вахтенной
службы, совершенное в военное время или в боевой обстановке. Но в ряде
случаев закон ограничивается лишь указанием о тяжких последствиях,

55

 

не конкретизируя их. Например, в п. «в» ст. 256 УК РСФСР,
предусматривающей ответственность за нарушение правил несения
пограничной службы, указывается на «тяжкие последствия». Очевидно, что в
этих случаях вопрос о конкретном содержании тяжких последствий — вопрос
факта, оцениваемого судом.

В уголовном законодательстве союзных республик, как драв’ило,
соблюдается определенная последовательность в расположении частей
статьи. Основной состав преступления обычно содержится в ее первой
части; вторая часть предусматривает в большинстве случаев этот состав
преступления со смягчающими ответственность обстоятельствами и
последующие части — тот же состав с отягчающими обстоятельствами. Таким
образом, одна видовая статья может предусматривать только один вид
преступления и несколько его составов в зависимости от наличия
смягчающих или отягчающих обстоятельств.

Каждая часть видовой статьи предусматривает отдельный состав данного
вида преступления. Однако такая последовательность не всегда соблюдается
при конструировании видовых статей Уголовного кодекса. Так, основной
состав умышленного легкого телесного повреждения, которое не повлекло за
собой кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую
утрату трудоспособности, фигурирует в большинстве уголовных кодексов в
качестве состава со смягчающими обстоятельствами. В Уголовных кодексах
Казахской, Литовской, Молдавской и Эстонской союзных республик этот же
состав выступает как основной состав преступления. Уголовный кодекс
Казахской ССР (ст. 97) предусматривает только один состав умышленного
легкого телесного повреждения без отягчающих обстоятельств. Составы
мелкой спекуляции и мелкого хулиганства предусмотрены большинством
уголовных кодексов в статьях о спекуляции и хулиганстве в качестве
составов со смягчающими обстоятельствами. В Уголовных кодексах Литовской
и Эстонской союзных республик мелкая спекуляция и мелкое хулиганство
предусмотрены отдельными статьями как самостоятельные преступления.
Представляется, что оснований для выделения этих видов преступлений в
самостоятельные составы и тем самым в отдельные статьи не имеется.
Спекуляция, как и хулиганство,— единый вид преступлений. Но это, однако,

56

 

не исключает необходимости раскрытия в законе понятий мелкого
хулиганства и мелкой спекуляции.

Сложнее обстоит дело со статьями, в диспозициях которых содержатся два
или более составов преступлений, различающихся между собой по отдельным
юридическим признакам, но близких между собой по характеру. В уголовных
кодексах союзных республик имеется ряд таких статей. Например, ст. 153
УК РСФСР объединяет два самостоятельных состава преступления: занятие
частнопредпринимательской деятельностью и коммерческое посредничество.
Несмотря на общность объекта этих преступлений, их объективные признаки
существенно различны и не заменяют друг друга, как в составах
преступления с альтернативными признаками. Уголовные кодексы Украинской,
Узбекской, Грузинской, Армянской и Эстонской союзных республик
предусматривают частнопредпринимательскую деятельность и коммерческое
посредничество в разных статьях как два самостоятельных состава
преступления, что более правильно и отвечает задачам четкого
разграничения юридических оснований уголовной ответственности.

С этой точки зрения представляется неверным объединение в ст. 156 УК
Армянской ССР состава спекуляции товарами или иными предметами с
покупкой и перепродажей в целях наживы домов или части дома, являющихся
личной собственностью граждан. В Уголовных кодексах Казахской а
Таджикской ССР ответственность за жилищную спекуляцию предусмотрена
отдельно от спекуляции товарами, что более правильно, так как различны
объекты этих преступлений и их объективные признаки.

По два состава преступлений предусмотрено в ст. ст. 88, 159, 178, 193,
195, 199, 204, 232 и других Уголовного кодекса РСФСР.

Отсутствие четкой дифференциации оснований уголовной ответственности и
помещение в одной диспозиции уголовного закона двух или более составов
преступлений иногда на практике приводят к их отождествлению.

М. был осужден Московским городским судом по ст. 15 и ч .2 ст. 88 УК
РСФСР (нарушение правил о валютных операциях, а также спекуляция
валютными ценностями или ценными бумагами) и ч. 3 ст. 89 УК РСФСР
(хищение государственного   или   обществен-

57

 

ного имущества). Квалификацию действии. М. по ст. 15 и ч. 2 ст. 88 УК
РСФСР судебные органы мотивировали тем, что М. пытался реализовать
значительное количество золота, т. е. покушался на совершение преступных
операций с золотом в крупных размерах. Пленум Верховного Суда СССР в
постановлении по этому делу, указав на неправильную квалификацию
преступления М. по ч. 2 ст. 88 УК РСФСР, разъяснил, что квалифицирующие
признаки ч. 2 ст. 88 УК РСФСР «в виде промысла или в крупных размерах»
относятся только к спекуляции валютными ценностями, между тем как М.
обвинялся в попытке реализовать значительное количество золота, т. е.
пытался нарушить правила о валютных операциях1. Несомненно, что
некоторое влияние на неправильную квалификацию судом этого преступления
могло оказать близкое соседство обоих составов преступлений.

Как показала судебная практика, более глубокой дифференциации оснований
уголовной ответственное™ требуют также некоторые такие статьи,
диспозиция которых предусматривает только один какой-нибудь состав
преступления, но этот состав фактически может быть расчленен на два и
более составов. В частности, это можно сказать в отношении статей,
предусматривающих ответственность за нарушения правил безопасности
движения на транспорте. Здесь, как правильно отметил Б. А. Куринов,
законодатель фиксирует внимание судов главным образом только на одном
обстоятельстве, влияющем на квалификацию этих преступлений,— на
характере и тяжести наступивших вредных последствий2. Но тяжесть вредных
последствий — не единственное обстоятельство, которое имеет значение для
определения степени общественной опасности любого преступления, в том
числе и транспортного. Следует согласиться с Б. А. Куриновым, который
обращает внимание на ряд таких обстоятельств, которые вследствие
нечеткого описания этих составов в ст. ст. 85, 211, 212 УК РСФСР
остаются вне поля зрения суда. К таким обстоятельствам, в частности,
относятся характер допущенного нарушения, формы вины и некоторые другие
обстоятельства. Мы, как и Б. А. Куринов, считаем, что в целях большей
индивидуализации ответственности за эти преступления было бы более
правильным раздельное установление ответственности за умышленное и
неосторожное совершение таких преступлений, как это имеет место в отно-

1          «Бюллетень  Верховного Суда СССР»  1964 г. № 1, сгр.  19.

2          Б, А. К у р и н о в,    О понятии   и системе транспортных
пре

ступлений  в  советском   законодательстве   («Правоведение»   1964  г,

№ 3, стр. 112—114).

58

 

тении некоторых других видов преступлении, например умышленного и
неосторожного уничтожения или повреждения государственного или
общественного имущества, умышленных и неосторожных телесных повреждений.
Такая дифференциация ответственности обязывала бы следственные и
судебные органы фиксировать внимание на степени вины лица, нарушившего
правила безопасности движения на транспорте.

В плане дальнейшего совершенствования уголовного

законодательства необходимо стремиться к более четкой

дифференциации оснований   уголовной ответственности,

а не к их упрощению, что в наибольшей мере будет отве-

.чать задачам  укрепления социалистической законности.

6. Одно из необходимых условий правильного конструирования всякой, в том
числе и описательной, диспозиции уголовного закона — ясность и единство
применяе-.мых понятий и терминов. Затруднения, возникающие . при
квалификации преступлений в связи с неясностью или противоречивостью
употребленных в уголовном законе понятий, не всегда можно устранить с
помощью его толкования. В связи с принятием союзными республиками
уголовных кодексов и подчас различным решением в них некоторых вопросов
уголовной ответственности проблема единства употребляемых в уголовном
законодательстве союзных республик понятий приобретает все большее
значение.

Для правильной квалификации преступлений существенное значение имеет
также вопрос о смысловом значении и объеме отдельных употребленных в
законе понятий. С этой точки зрения, все термины, фигурирующие в
уголовных законах, могут быть разбиты на четыре группы.

Первую группу составляют общеупотребительные термины, относящиеся к
явлениям, встречающимся в повседневной жизни, например такие, как
«ремонт», «личный», «хранение», «использование». Эти термины не требуют
специального их уточнения; в необходимых случаях можно ограничиться лишь
выяснением их словарного значения. Однако и такие термины могут иметь
различное значение в зависимости от того смысла, какой они приобретают в
контексте диспозиции уголовного закона. Так, термин «средства» имеет
одно значение как понятие, которое относится к тем или иным приспо-

59

 

ообланиам, применяемым при совершшии преступления (ч. 2 ст. 144 УК
РСФСР), и совсем иной смысл это слово имеет в диспозиции ст. 123 УК
РСФСР, предусматривающей ответственность за злостное уклонение от уплаты
средств на содержание нетрудоспособных родителей. В данном случае речь
идет.об одном и том же термине, который приобретает различное значение в
зависимости от содержания диспозиции уголовного закона.

Однако есть такие общеупотребительные понятия, которые всегда должны
применяться в строго определенном значении. В некоторых уголовных
законах такие понятия, однако, употребляются в разном значении.
Например, в ч. 2 ст. 169 УК РСФСР (незаконная порубка леса) употреблено
понятие «промысел» в смысле незаконного занятия, хотя само это понятие
имеет значение законной деятельности. В ст. 163 УК РСФСР предусмотрено
незаконное занятие рыбным и другими добывающими промыслами. В этом
случае понятие «промысел» приобретает другой оттенок. Здесь это понятие
имеет значение нарушения правил занятия законным промыслом.
Принципиального значения это различие в словоупотреблении не имеет.
Однако и такие различия нежелательны. Очевидно, что в первом случае в ч.
2 ст. 169 был бы более уместен термин «систематический», тем более что в
той же статье говорится о совершении таких действий «хотя бы впервые»,
но причинивших крупный ущерб.

Вторую группу образуют термины, имеющие с п е ци а ль н о е,
преимущественно научное или техническое значение, например:
«международные ответные купоны» (ст. 159 УК РСФСР), «эпизоотия» (ст. 160
УК РСФСР), «пограничная полоса», «пограничная зона» (ст. 197 УК РСФСР),
«аборт» (ст. 116 УК РСФСР) и др. В этих случаях бывает невозможно
ограничиться установлением лишь словарного значения того или иного
термина и возникает необходимость обращаться к специальным источникам
(справочникам и другим видам специальной литературы).

Неточности и расхождения, которые связаны с употреблением таких понятий
в уголовных законах, имеют более серьезный характер.

Примером таких расхождений могут служить различия в понятиях,
относящихся к различным видам телес-

60

 

ных повреждений, предусмотренных уголовными кодексами союзных республик.
Эти расхождения касаются как классификации видов телесных повреждений,
так ;и самого содержания понятий тех или иных видов телесных
повреждений. Например, Уголовный кодекс РСФСР различает три основных
вида умышленных телесных повреждений: тяжкие, менее тяжкие и легкие.
Уголовный кодекс УССР, сохраняя трехстепенное деление видов телесных
повреждений, различает тяжкие, средней тяжести и легкие. Уголовный
кодекс Узбекской ССР различает телесные повреждения: легкие и
умышленные. Расхождения в классификации видов телесных повреждений
имеются и в других уголовных кодексах. Дело, однако, не столько в
терминологических расхождениях, сколько в различном содержании тех
понятий и определений видов телесных повреждений, которые даются в
уголовных кодексах. Приведем в качестве примера только одно из таких
расхождений. Уголовный кодекс РСФСР к умышленным менее тяжким телесным
повреждениям относит, в частности, такое телесное повреждение, которое
вызвало длительное расстройство здоровья или значительную стойкую утрату
трудоспособности менее, чем на одну треть (ч. 1 ст. 109). Такое же самое
телесное повреждение в ч. 1 ст. 88 УК Узбекской ССР рассматривается как
умышленное тяжкое телесное повреждение.

Эти и другие, порой очень существенные, расхождения, объясняются прежде
всего отсутствием единых четких правил по определению степени тяжести
телесных повреждений. Введенные в отдельных союзных республиках после
принятия новых уголовных кодексов Правила по определению степени тяжести
телесных повреждений не улучшили положения. Как отмечает
член-корреспондент Академии медицинских наук СССР М. Авдеев, серьезные
недостатки и путаница, которая имеется в этих Правилах по вопросу
определения степени тяжести телесных повреждений, влекут серьезные
последствия, поскольку от оценки тяжести телесных повреждений зависит
квалификация преступных действий, а следовательно, и мера наказания1.

1 «Недостатки правил по определению степени тяжести телесных
повреждений» («Социалистическая законность» 1963 г. N° 2, стр. 40—45),

61

 

 

 

Ничем не оправданные расхождения встречаются в статьях уголовных
кодексов отдельных республик, относящихся к некоторым видам половых
преступлений. Расхождения эти вызваны употреблением различных по своему
содержанию понятий.

Так, в Уголовном кодексе РСФСР, УССР, БССР и Узбекской ССР установлена
ответственность за половое сношение с лицом, не достигшим половой
зрелости. По этим кодексам квалифицирующим обстоятельством является
биологический критерий (недостижение половой зрелости). По уголовным
кодексам других республик обстоятельством, обусловливающим в таких
случаях преступность деяния, является недостижение потерпевшим
16-летнего возраста. Между тем судебной практике известны случаи
полового сношения с лицом, достигшим половой зрелости в возрасте до 16
лет. По Уголовным кодексам РСФСР, УССР, БССР и Узбекской ССР уголовная
ответственность в таких случаях исключается, а по кодексам других
республик она возможна.

Представляется, что более правильна позиция тех уголовных кодексов,
которые в качестве научного критерия, необходимого для ответственности
за такие преступления, установили биологический критерий. Совершенно
очевидно, что не существует каких-либо принципиальных оснований для
подобных различий. Но в судебной практике они могут, вызывать
затруднения.

Существенные терминологические различия имеются и в статьях,
определяющих ответственность за развратные действия. Уголовные кодексы
Киргизской, Узбекской и Казахской союзных республик предусматривают
ответственность за указанные действия, если они совершены в отношении
малолетних. Согласно Уголовным кодексам Грузинской, Литовской,
Эстонской, Туркменской, Украинской, Молдавской и Таджикской союзных
республик уголовная ответственность за развратные действия наступает при
условии, если они совершены з отношении лиц, не достигших 16-летнего
возраста. А по Уголовным кодексам РСФСР, Латвийской, Армянской,
Белорусской и Азербайджанской союзных республик эти действия влекут
ответственность, если они совершены в отношении несовершеннолетних. Надо
полагать, что терминологические различия этих трех категорий потерпевших
являются и фактическими разли-

62

 

чиями в их возрасте. Однако не совсем ясно, имеются ли в виду такие
различия между категорией потерпевших, именуемой малолетними, и теми,
кого закон называет лицами, не достигшими 16 лет.

К третьей группе относятся специальные у г о-лов«©правовые и другие
юридические понятия, как, например, «похищение», «государственная
тайна», «представитель власти». Содержание таких понятий чаще всего
уточняется судебной практикой и юридической наукой. Так, понятие
«хищения» и ряд других юридических понятий были уточнены в ряде
постановлений Пленума и определений Судебной коллегии по уголовным делам
Верховного Суда СССР и развиты советской наукой уголовного права.

В четвертую группу входят понятия, не конкретизированные законодателем и
уточняемые при применении уголовного закона. Такие понятия в юридической
литературе принято называть оценочными, так как конкретизация таких
понятий производится тем, кто применяет закон.

В диспозициях некоторых уголовных законов встречаются термины «злостное
уклонение» (ст. ст. 122, 123 УК РСФСР), «корыстные побуждения», «особая
жестокость» (пп. «а» и «г» ст. 102 УК РСФСР), «тяжкие последствия» (ч. 1
ст. 140 УК РСФСР), «крупные размеры» (ч. 3 ст. 89 УК РСФСР), «особо
крупные размеры» (ст. 931 УК РСФСР), «особо тяжкие последствия» (ч. 3
ст. 117 УК РСФСР), «иные тяжкие последствия» (ч. 2 ст. 128 УК РСФСР),
«крупный ущерб» (ст. 167 УК РСФСР), «значительный ущерб» (ст. 168 УК
РСФСР), «существенный вред» (ч. 1 ст. 170 УК РСФСР), «низменные
побуждения» (ч. 1 ст. 195 УК РСФСР) и ряд других. Аналогичные термины
встречаются и в уголовных кодексах других союзных республик.

Закон © ряде случаев не может исчерпывающим образом обозначить такие
квалифицирующие обстоятельства, которые обладают многообразным
содержанием и в конкретном своем проявлении выступают з различной форме.
Так, например, «особо тяжкие последствия», о которых говорится в ч. 3
ст. 117 (изнасилование), могут выразиться в тяжелом физическом или
психическом заболевании, либо смерти потерпевшей, либо ином каком-либо
тяжком последствии. Поэтому включение в диспо-

63

 

З’Иции уголовных законов оценочных признаков в большинстве случаев
неизбежно и необходимо. Однако в пользовании такими оценочными понятиями
в действующем уголовном законодательстве пока еще отсутствует
необходимое единообразие. Например, Уголовные кодексы РСФСР (ч. 1 ст.
211), БССР (ст. 206) предусматривают в качестве одного из последствий
нарушения работником автомототранспорта или городского электротранспорта
правил безопасности движения и эксплуатации транспорта причинение
существенного материального ущерба. В Уголовном кодексе УССР (ч. 2 ст.
215) говорится о крупном материальном ущербе. В ч. 2 ст. 241 УК
Грузинской ССР говорится о значительном имущественном ущербе,
причиненном этим преступлением. В Уголовных кодексах Азербайджанской (ч.
1 ст. 208) и Латвийской (ч. 1 ст. 213) союзных республик
предусматривается значительный материальный ущерб, а в Уголовном кодексе
Молдавской ССР (ч. 1 ст. 177) говорится о материальном ущербе.

Такая пестрота в обозначении по существу одного и того же
квалифицирующего признака ничем не оправдана. Еще труднее объяснить
употребление в рамках одного и того же кодекса различных терминов для
обозначения одного и того же квалифицирующего признака. Довольно трудно
понять, какое различие существует, например, между понятием «крупного
ущерба*, о котором говорится в ст. 167 УК РСФСР (нарушение правил
разработки недр и сдачи государству золота) и понятием «значительного
ущерба», упоминаемом в ст. 168 того же кодекса (умышленная потрава
посевов и повреждение полезащитных и иных насаждений). Наличие в
Уголовном кодексе двух таких понятий, притом в смежных статьях, создает
представление о том, что законодатель вкладывает в эти понятия различный
смысл. Но установить грань между этими понятиями практически невозможно.

Поэтому возникает законное сомнение в целесообразности дальнейшего
сохранения в уголовном законодательстве различной терминологии в
отношении понятий, которые являются едиными по содержанию и по смыслу и
единственное различие между которыми состоит лишь в словесной форме их
выражения. Необходимо стремить-

 

ся к строгому единству употребляемых в законах понятии, избегая
пользования даже синонимами.

Унификация законодательной терминологии, разумеется, еще не решает всей
проблемы оценочных признаков. Но устранение пестроты в обозначении по
существу, одних и тех же оценочных признаков явилось бы шагом вперед на
пути к внесению большей ясности и определенности в оценочные понятия.
Вместе с тем следовало бы направить усилия на то, чтобы по мере
возможности заменить некоторые существующие в действующем уголовном
законодательстве оценочные понятия более точными1. Такое требование
настоятельно выдвигается судебной практикой применения некоторых
уголовных законов и в первую очередь законов, предусматривающих
ответственность за хищение государственного или общественного имущества.
Наибольшие трудности, встречающиеся при применении этих законов, связаны
с определением размеров похищенного имущества, величиной материального
ущерба, причиненного государству или общественной организации. Теория и
судебная практика уже выработали такие критерии. Они позволяют в самом
общем виде проводить грань между мелким и более крупным хищением, между
крупным хищением и хищением в особо крупных размерах. Однако эти
критерии все же не отличаются достаточно четким и устойчивым характером,
так как определение величины ущерба, причиненного хищением в том или
ином случае, зависит не только от стоимости похищенного, но и от ряда
других обстоятельств, в частности таких, как хозяйственное назначение
похищенного имущества, его дефицитность и др. То обстоятельство, что в
оценке тех или иных критериев определения размеров похищенного ни в
теории, ни в судебной практике до сих пор нет единства, особенно остро
стоит вопрос о выработке единых критериев, необходимых судебной практике
для правильного определения размеров хищений и тем самым для пра-

1 Именно так был поставлен вопрос Б. С. Никифоровым в его докладе «Итоги
кодификации советского уголовного законодательства и некоторые вопросы
совершенствования уголовноправовых норм» (научная конференция «Проблемы
советского уголовного права в период развернутого строительства
коммунизма». Тезисы докладов, Л., 1963, стр, 17),

в. Я. М.  Брайнин          65

 

I

вильного применения соответствующего уголовного законодательства.

Фактически судебная практика в настоящее время пользуется выработанными
ею критериями определения размеров хищения, и эти критерии постепенно
начинают приобретать стабильный характер. Так, значительным признается
хищение на сумму до 2500 руб., крупным — на сумму свыше 2500 руб., а
особо крупным — на сумму, достигающую примерно 10 тыс. руб.1.

Например, по делу В., С. и Л., признанных виновными в совместном
присвоении государственных средств в сумме свыше 25Q0 руб., Судебная
коллегия Верховного Суда РСФСР признала правильной квалификацию их
действий органами предварительного следствия по ч. 3 ст. 92 УК РСФСР2.

Пленум Верховного Суда СССР не нашел оснований для отмены определения
Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР по делу Г. и др. Этим
определением Судебная коллегия Верховного Суда РСФСР переквалифицировала
действия обвиняемых с ч. 3 ст. 89 на ч. 2’ст. 89 УК РСФСР, исходя из
того, что размер похищенного ими имущества на общую сумму 1817 р, 90 к.
нельзя признать крупным3.

Судебная практика вплотную подошла к уточнению ряда понятий, связанных с
определением размеров похищенного имущества, что должно явиться
предпосылкой для разрешения этого давно назревшего вопроса
законодательным путем. Такое решение данного вопроса, несомненно,
оказало бы положительное влияние на судебную практику по делам о
хищениях государственного и общественного имущества и обеспечило бы
единообразное решение вопросов квалификации этой категории преступлений.

Нельзя, конечно, закрывать глаза на то, что установление четких границ в
некоторых оценочных понятиях вносит известный элемент формализма. Но
этот элемент имеется в любо>м законе. Проблема заключается не только в
том, как написан закон, но и в том, как он применяется. Применение
любого закона связано с требованием оценивать факты и явления в
конкретных условиях места и времени. Поэтому содержание любых элементов
состава преступления необходимо раскрывать на основе

1          Г. Шел ковки н,  Е. Фролов, Квалификация хищений со

циалистической собственности в зависимости от их размеров  («Со

ветская юстиция» 1964 г. № 3, стр. 8).

2          «Бюллетень Верховного Суда РСФСР»  1964 г. № 5, стр. 12.

3          «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1963 г. № 2, стр. 24—25.

66

 

учета всех обстоятельств конкретного дела. На это указывал А. Н.
Трайнин. Правильна связывая этот вопрос с требованием материалистической
диалектики— оценивать явления в конкретных условиях места и времени1, А.
Н. Трайнин вместе с тем несколько упрощал проблему оценочных признаков.
Он упускал из виду, что этот методологический принцип относится не
только к суду и что от законодателя зависит, чтобы такая оценка
опиралась по возможности на конкретные критерии, максимально
приближенные к реальной действительности.

Польский криминалист И. П. Андреев, указывая на то, что законодательство
Польской Народной Республики дает точное определение стоимости
похищенного общественного имущества — 300 злотых, в границах которой
кража квалифицируется как «мелкая», справедливо писал: «Можно быть
сторонником или противником такой четкой границы, ибо она имеет как
положительные, так и отрицательные стороны, однако нам не думается, что
одна позиция вытекает из основ марксизма, другая же им противоречит»2.

Идеальное решение проблемы точных составов преступлений требовало бы, в
частности, полного устранения в диспозициях уголовных законов оценочных
признаков и замены их более конкретными понятиями. Однако необходимо
учитывать, что процесс конкретизации оценочных понятий в
законодательстве может осуществляться лишь по мере накопления опыта
применения уголовных законов, содержащих оценочные признаки, и изучения
такого опыта. А до этого конкретизация оценочных признаков должна
производиться судебной практикой. Однако такая конкретизация не должна
быть проявлением абсолютной свободы судейского усмотрения; она должна
осуществляться в такой форме, которая позволяет вышестоящему судебному
органу проверить правильность производимой судом оценки конкретных
обстоятельств, к которым относятся оценочные признаки, указанные в
диспозиции уголовного закона. С этой точки зрения заслуживает большого
внимания постанов-

1          А. Н. Трайнин,   Общее учение о составе преступления, М,

1957, стр. 88.

2          И. П. А н др ее в,  Рецензия на книгу А. Н. Трайнина «Общее

учение о составе преступления»  («Советское государство и право»

1958 г. №Д стр. 153).

5*         6Z

 

I

ление Пленума Верховного Суда СССР от 22 декабря 1964 г. «О судебной
практике по делам о хулиганстве»1. В нем указывается, что, квалифицируя
хулиганство по ч. 2 ст. 206 УК РСФСР и соответствующим статьям уголовных
кодексов других союзных республик по признаку наличия в действиях
подсудимого исключительного цинизма или особой дерзости, суд должен
указать в приговоре, какие конкретно действия виновного он относит к
исключительно циничным или особо дерзким. Это указание имеет
принципиальное значение в том отношении, что обязывает суд раскрывать
содержание оценочных признаков, когда они указаны в диспозиции
уголовного закона, и тем самым обосновывать квалификацию преступления по
таким оценочным признакам.

При конструировании описательных диспозиций целесообразно в одинаковой
мере избегать как чрезмерно обобщенного описания в них составов
преступлений, так и казуистической их обрисовки. Состав преступления
должен быть обрисован в диспозиции уголовного закона таким образом,
чтобы, будучи обобщением конкретного вида преступлений, он давал
возможность квалифицировать по этому закону все единичные и, так
оказать, индивидуальные случаи конкретного совершения таких
преступлений. Описательная диспозиция должна, таким образом, содержать
родовые признаки данного вида преступления, т. е. такие признаки,
которые встречаются в о всех конкретных формах данного вида
преступления. Например, признак тайности в краже — родовой признак этого
состава преступления, и он должен быть налицо в любом конкретном факте
кражи независимо от того, когда, кем, при каких обстоятельствах она
совершена. Диспозиции с казуистическим описанием состава преступления
отличаются тем, что наряду с отдельными родовыми признаками содержат
признаки единичного преступления, чем-то отличающегося от данного вида
преступления.

В советском уголовном законодательстве такой тип диспозиции отсутствует;
почти не встречается он и в иностранном уголовном законодательстве2.

1          «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1965 г. № 1, стр. 8; см.

также «Бюллетень Верховного Суда  СССР» 1966 г. № 16, стр.  12.

2          Уголовные законы с казуистическими диспозициями — продукт

раннего развития права, когда оно  нередко создавалось путем су-

68

 

Советскому уголовному праву присущ принцип точных составов преступлений,
в соответствии с которым воля законодателя находит в законе наиболее
полное и совершенное выражение. Но принцип точных составов отнюдь яе
означает их чрезмерной детализации в диспозициях уголовных законов.
Диспозиции уголовных законов не должны быть заполнены такими признаками,
которые затрудняют правильное понимание состава преступления.

Проф. М. М. Гродзииский с полным основанием писал, что «если
формулировка закона содержит четкие общие признаки, точно определяющие
содержание, то использование дополнительных признаков может только
усложнить данную формулировку и тем самым затруднить правильное
понимание и применение закона»1.

7. Принцип точных составов требует, чтобы диспозиции всех уголовных
законов были сконструированы таким образом, чтобы в них содержались
определения тредусматриваемых ими составов преступлений, т. е.
характеристика основных признаков тех или иных видов преступлений. Этой
задаче наилучшим образом соответствуют описательные диспозиции. Однако
диспозиции не всех уголовных законов могут быть построены по типу
описательных.

Характер диспозиции уголовного закона во многом зависит от особенностей
того или иного состава преступления и от уровня законодательной техники.
Кроме того, не все составы преступлений требуют их описания в диспозиции
уголовного закона. Поэтому наряду с описательными диспозициями, которые
преобладают в действующем советском уголовном законодательстве, в нем
имеются и другие виды диспозиций.    К ним   относятся

дебного прецедента от случая к случаю. Так, в римском праве путем
преторских исков, а в некоторых случаях императорским распоряжением
создавались новые составы преступлений, как, например, кража из бани
(balnearii) и некоторые другие, получившие в римском праве название
crimina extraordinaria, упоминаемые в 47-й и 48-й книгах Дигест
(подробно о crimina extraordinaria см. V. М о 1 i n i е г, Traite
theoretique et pratique de droit penal, t. I, Paris, 1893, p. 67; J. К о
h 1 e r, Leitfaden des Deutschen Strafrechts, B. I, Leipzig, 1861, S.
98—99; E. Platner, Quaestiones de jure criminum Romano, praesertim de
criminibus extraordinaris, Marburg, 1836, S. 90 и ел.

1 M. Гродзинский,   Об  усовершенствовании  законодательной техники
(«Социалистическая законность» 1957 г. № 1, стр. 14).

69

 

простая, ссылочная, бланкетная диспозиции и диспозиция смешанного типа.

Простая диспозиция не содержит описания признаков преступления, а
ограничивается лишь кратким наименованием данного вида преступления.

В чистом виде простые диспозиции в советском уголовном законодательстве
почти не встречаются. Наименование состава преступления в простых
диспозициях почти всегда сочетается с каким-нибудь признаком, уточняющим
данный состав преступления. Например, ст. 71 УК РСФСР, предусматривающая
пропаганду войны, не уточняет понятия пропаганды войны, которое ввиду
его ясности не требует уточнения. Однако диспозиция ст. 71 дополняет это
понятие указанием на возможность совершения указанного в ней
преступления любым способом.

В некоторых случаях содержание простых диспозиций разъясняется в
руководящих указаниях Пленума Верхоаного Суда СССР. Так, в постановлении
Пленума от 31 июля 1962 г. «О судебной практике по делам о
взяточничестве» разъясняется понятие посредника во взяточничестве1,
которое отсутствует в диспозиции статьи, устанавливающей ответственность
за посредничество во взяточничестве.

Простые диспозиции в большинстве случаев предполагают множественность
способов и форм совершения предусмотренных в них преступлений.

Ссылочная диспозиция содержит ссылку «а другую какую-либо статью
Особенной части Уголовного кодекса. Так, диспозиция п. «а» ст. 239 УК
РСФСР, предусматривающей ответственность за неисполнение приказа
начальника при отсутствии признаков, указанных в п. «а» ст. 238,
ссылается на п. «а» ст. 238 УК РСФСР, устанавливающей ответственность за
неповиновение. Ссылка на эту статью связана с отграничением состава
неисполнения приказа от состава неповиновения.

В некоторых случаях ссылка делается на какую-нибудь другую часть статьи,
содержащей ссылку. Например, п. «в» ст. 241 УК РСФСР, предусматривающей
наказуемость угрозы  начальнику, содержит ссылку на

1 «Сборник постановлений    Пленума    Верховного Суда СССР

1924-1963», М., 1964, стр. 261.  ‘•?   V

7Q

 

п. «а» той же статьи. Ссылка на другие статьи Уголовного кодекса или
другие части этой же статьи не всегда бывает выражена в диспозиции
прямым образом. Так, ст. 199 УК РСФСР, состоящая из двух частей,
предусматривает в первой части самовольный захват земельного участка, а
во второй части — самовольное строительство жилого здания или
самовольную пристройку. На первый взгляд, может казаться, чго каждая из
этих двух частей предусматривает совершенно самостоятельные составы
преступлений. На самом деле это не так. Пленум Верховного Суда РСФСР в
постановлении от 5 августа 1963 г. «О судебной практике по делам о
самовольном захвате земли и самовольном строительстве индивидуальных
жилых домов» указал на неправильность квалификации некоторыми судами
самовольного строительства жилых домов, сопряженного с самовольным
захватом земли, по совокупности ч. 1 и ч. 2 ст. 199 УК РСФСР, не
учитывая, что самовольный захват земли в данном случае не может
рассматриваться как самостоятельное преступление1. Из этого разъяснения
следует, что диспозиция ч. 2 ст. 199 УК РСФСР не может анализироваться и
применяться без учета содержания диспозиции первой части этой статьи. В
этом, как и в других случаях, необходимо учитывать в полном объеме связь
каждой части статьи с остальными ее частями.

Диспозиции частей статьи, предусматривающей составы преступлений со
смягчающими или отягчающими ответственность обстоятельствами, как
правило, являются ссылочными.

Ссылочные диспозиции в большинстве случаев представляют собой
разновидность описательной диспозиции, так как в них в той или иной мере
содержится частичная характеристика предусматриваемых ими составов
преступлений. В сочетании с диспозицией статьи, на которую делается
ссылка, может быть установлен .весь состав преступления,
предусмотренного ссылочной диспозицией.

Бланкетная диспозиция не описывает состава предусмотренного в ней
преступления. Она лишь в самом общем виде указывает на нарушение тех или
иных

1 «Постановления Пленума Верховного Суда РСФСР», М.( 1967, Стр. 84.

71

 

правовых норм, специальных правил и т. п., отсылая к соответствующим
юридическим источникам. В этом случае определение данного вида
преступления необходимо искать в тех законодательных и нормативных
актах, к которым отсылает бланкетная диспозиция. Так, ст. 213 УК РСФСР
предусматривает нарушение действующих на транспорте правил об охране
порядка и безопасности движения, если это повлекло гибель людей или иные
тяжкие последствия. Конкретное определение признаков этого состава
преступления зависит от содержания тех действующих на транспорте правил,
которые нарушены в данном случае и которые предусмотрены соответствующим
нормативным актом.

Применяя уголовный закон с бланкетной диспозицией, необходимо точно
указывать тот нормативный акт, на котором основывается данная
диспозиция. Но, кроме того, в юридическом документе, в котором делается
ссылка на этот нормативный акт (обвинительное заключение, приговор),
должно быть также совершенно конкретно указано, какое именно положение
этого нормативного акта нарушено обвиняемым.

Например, в приговоре по делу С, обвиняемого по ч. 1 ст. 148 УК УССР
(занятие запрещенным промыслом), суд, сославшись в приговоре по этому
делу на Правила регистрации некооперированных куста^рей и ремесленников,
утвержденные в 1949 году, точно указал и на предусмотренное этими
правилами запрещение изготовления кустарным способом люстр, в чем 
обвинялся С.

В другом случае по аналогичному обвинению в занятии запрещенным
промыслом суд признал виновным С. в изготовлении и сбыте аквариумов из
стеклянных электрических ламп.

Указанными правилами регистрации некооперированных кустарей и
ремесленников изготовление аквариумов не предусмотрено как запрещенный
промысел.

Отменяя приговор народного суда по этому делу за отсутствием состава
преступления в действиях С, Суцебная коллегия по уголовным делам
В.ерховного Суда УССР указала, что народный суд, осуждая С. в нарушении
закона, допустил расширительное толкование указанных правил1.

Бланкетные диспозиции, кроме ссылки на нарушаемые данным преступлением
правила, в ряде случаев указывают, при каких условиях это нарушение
влечет при-

1 Представляется, однако, что суд в данном случае проявил скорее
незнание либо поверхностное знание этих правил, нежели расширительное их
понимание. Т^уд, во всяком случае, не обосновал в приговоре
необходимости распространительного применения этих правил, как и самой
ст. 148 УК УССР.

72

 

менение наказания. Так, в ст. 213 УК РСФСР говорится о том, что
нарушение указанных в ней правил влечет применение наказания, если это
нарушение повлекло гибель людей или иные тяжкие последствия.

В бланкетных диспозициях не всегда содержится прямая ссылка на те
правовые нормы или специальные правила, нарушение которых карается в
уголовном порядке. Например, ст. 178 УК РСФСР, предусматривающая
заведомо незаконный арест или заведомо незаконное задержание,
предполагает знание соответствующих процессуальных норм, нарушаемых при
незаконном аресте или незаконном задержании.

В действующем советском уголовном законодательстве бланкетных диспозиций
сравнительно немного. Их наличие объясняется стремлением законодателя
избежать статей с громоздкими диспозициями, содержащими подробные
перечяи тех или иных нарушений. Пользование бланкетными диспозициями
представляет известные трудности, связанные с необходимостью отыскивать
законодательный и иной нормативный материал, на который в бланкетной
диспозиции делается ссылка. Этих трудностей не избежать, если принять во
внимание невозможность указывать в самой диспозиции те законодательные
или нормативные акты, которые относятся к уголовному закону,
предусматривающему ответственность за их нарушение. Следует учитывать,
что содержание таких актов часто изменяется или они аннулируются, что
должно было бы влечь в таких случаях частое изменение или даже отмену
соответствующих уголовных законов. Поэтому трудно согласиться с проф. М.
И. Ковалевым, который рекомендует, чтобы в бланкетных диспозициях
совершенно точно указывалось, какие законодательные акты имеет в виду
соответствующая статья, их наимено-нование и источники опубликования1.

Однако чтобы облегчить применение уголовных законов с бланкетными
диспозициями, целесообразно помещать в постатейных материалах кодексов
хотя бы важнейшие извлечения из соответствующих законодательных
источников, на которые имеются ссылки в бланкетных статьях. Еще лучше
было бы подготовить специальный сборник или несколько самостоятельных  
изданий, в ко-

1 «О технике уголовного законодательства» («Правоведение» 1962 г. № 3,
стр. 144),

73

 

торых были бы собраны все или во всяком случае наиболее важные
нормативные акты, относящиеся к уголовным законам с бланкетными
диспозициями1.

Необходимо указать еще на один вид диспозиций, который встречается в
действующих уголовных кодексах,— на смешанную диспозицию.

Некоторые диспозиции содержат элементы различных диспозиций и поэтому не
могут быть отнесены к одному какому-либо виду диспозиции. Например,
диспозиция п. «а» ст. 259 УК РСФСР, предусматривающей «разглашение
сведений военного характера, составляющих государственную тайну, при
отсутствии признаков измены Родине» является смешанной. Она содержит
элементы трех видов диспозиций: описательной («разглашение сведений
военного характера»), бланкетной («составляющих государственную тайну»)
и ссылочной («при отсутствии признаков измены Родине»).

Смешанная диспозиция в результате ее уточнения приобретает в конечном
счете характер описательной. То же самое происходит и при уточнении
бланкетной и ссылочной диспозиций. Это дает основание прийти к выводу,
что конструирование в советском уголовном законодательстве диспозиций
осуществляется в общем и целом в соответствии с принципом точной
обрисовки составов преступлений и в соответствии с требованиями
социалистической законности. Это, однако, не исключает необходимости
дальнейшего улучшения конструкции диспозиций уголовных законов с тем,
чтобы достигнуть еще большей ясности и четкости законодательных
определений составов преступлений.

В Особенной части уголовных кодексов есть такие статьи, которые своим
содержанием и формой отличаются от всех других статей. К их числу
следует отнести прежде всего ст. ст. 73 и 101 УК РСФСР. В ст. 73
говорится о том, что в  силу   международной   солидарности

1 Предложение об издании такого рода сборника по действующему в
настоящее время законодательству об отделении церкви от государства и
школы от церкви, необходимого в связи с применением бланкетной ст. 142
УК РСФСР, содержится в статье Г. 3. Анашкина «О свободе совести и
соблюдении законодательства о религиозных культах» («Советское
государство и право» 1965 г. № 1, стр. 41). Такого рода сборники
следовало бы издать и по другим отраслям законодательства, имеющего
отношение к другим бланкетным статьям уголовных кодексов.

74

 

трудящихся особо опасные государственные преступления, совершенные
против другого государства трудящихся, наказываются соответственно по
ст. ст. 64—72 этого кодекса. В ст. 101 аналогичным образом сформулирован
принцип ответственности за преступления против государственной или
общественной собственности других социалистических государств,
совершенные в отношении имущества, находящегося на территории РСФСР.

Эти статьи, в которых наглядно выражается принцип пролетарского
интернационализма, могут рассматриваться как такие уголовноправовые
нормы, которые развивают территориальный принцип действия советских
уголовных законов в пространстве.

К подобным нормам можно отнести и ч. 2 ст. 83 УК РСФСР, в которой
разъясняется, что действие этой статьи не распространяется на случаи
прибытия в СССР иностранных граждан без установленного паспорта или
разрешения для использования права убежища, предоставленного
Конституцией СССР. К нормам Особенной части, разрешающим вопросы
действия уголовных законов в пространстве, относится также ст. 236 УК
РСФСР о пределах действия гл. 11 УК РСФСР о преступлениях, составляющих
пережитки местных обычаев.

Указанные статьи имеют ограниченный масштаб применения, так как связаны
только с определенными категориями или видами преступлений, в связи с
чем помещаются не в Общей, а в Особенной части уголовных кодексов1.

В Особенной части уголовных кодексов имеются статьи, в которых
разрешаются некоторые специальные вопросы освобождения от уголовной
ответственности. Так, в п. «б» ст. 64 УК РСФСР разъясняется, что не
подлежит уголовной ответственности гражданин СССР, завербованный
иностранной разведкой для проведения враждебной деятельности против
СССР, если он во исполнение полученного преступного задания никаких
действий не совершил и добровольно заявил органам власти о своей связи с
иностранной разведкой.

1 Поэтому никак нельзя согласиться с В. Г. Смирновым, который относит
ст. 236, а также п. «б» ст. 64 и ст. ст. 89, 144 и 170 УК РСФСР к
статьям Общей части («Функции советского уголовного права», стр. 39),

75

 

I

Такого же рода разъяснение содержится в примечании к ст. 174 УК РСФСР об
освобождении от ответственности лица, давшего взятку, при условии, если
в отношении его имело место вымогательство или если это лицо после дачи
взятки добровольно заявило о случившемся. Ввиду нормативного характера
этого примечания было бы целесообразно изложить его в виде
самостоятельной статьи либо в виде отдельной части статья,
предусматривающей ответственность за дачу взятки.

Стремлением к четкому конструированию диспозиций уголовных законов и
точному определению границ уголовной ответственности советское уголовное
законодательство существенно отличается от буржуазного, в котором не
только содержание, но и сама форма закона в некоторых случаях служит
средством достижения его реакционных целей. Для буржуазного уголовного
законодательства характерно конструирование в ряде случаев диспозиций
уголовных законов в такой широкой и неопределенной форме, которая
значительно расширяет границы судейского усмотрения. Еще Ф. Энгельс
указывал, что буржуазные партии порядка «превращают весь уголовный
кодекс в каучук…» и что это является доказательством их бессилия1.

Принцип «nullum crimen, nulla poena sine lege», имеющий более чем
200-летнюю давность, хотя формально признается в буржуазном уголовном
законодательстве, на практике нередко нарушается различным образом.
Немалую роль в этом играет законодательная техника2.

В Швейцарском уголовном кодексе 1Э37 года, который рассматривается
буржуазными криминалистами как образец современного буржуазного
уголовного законодательства, диспозиции многих статей содержат весьма
широкую обрисовку ряда составов преступлений. Например, ст. 286
предусматривает в самой общей форме «воспрепятствование представителю
власти или вообще должностному лицу в выполнении ими их служебных
обязанностей». Нетрудно заметить, что под действие этой статьи,
совершенно не конкретизирующей понятие «воспрепятствования», легко может
быть подведена даже невинная критика действий должностного лица, которая
всегда может быть истолкована как «воспрепятствование» должностному лицу
в выполнении им служебных обязанностей.

Советское уголовное законодательство избегает подобных неопределенных и
широких формулировок составов преступлений в диспозициях уголовных
законов, в чем можно убедиться, сравнив между собой уголовные законы по
сходным составам преступлений. Так, уголовные кодексы союзных республик
вообще не предусматривают  состава воспрепятствования   должностному
лицу в  выпол-

1          К.   Маркс   и   Ф.   Энгельс,   Соч., т. 22, стр. 547.

2          Подробный анализ различных форм отступления от принципа

«nullum crimen, nulla poena sine   lege» в современном   буржуазном

уголовном праве и судебной практике см. в книге П.  И. Гришаева

«Уголовноправовые  теории  и уголовное законодательство буржуаз

ных государств», М., 1959.

75

 

нении им служебных обязанностей. Статья 191 УК РСФСР предусматривает
Состав сопротивления представителю власти при исполнении им возложенных
на него законом обязанностей или сопротивление представителю
общественности, выполняющему обязанности по охране общественного
порядка, либо принуждение их к выполнению явно незаконных действий,
совершенных с насилием или угрозой применения насилия. В отличие от ст.
286 Швейцарского УК преступлением согласно ст. 191 УК РСФСР признается
совершенно конкретная и наиболее активная форма воспрепятствования
представителю власти в исполнении им служебных обязанностей. При этом
сопротивление представителю власти или представителю общественности либо
принуждение их к выполнению явно незаконных действий карается в
уголовном порядке лишь в том случае, когда такие действия совершены с
насилием. Действие указанной статьи, кроме того, ограничено и в том
отношении, что она признает преступными описанные в ней действия лишь в
том случае, если они совершены в отношении не любого должностного лица,
а только в отношении таких должностных лиц, которые наделены функциями
представителей власти, и тех представителей общественности, которые
выполняют обязанности по охране общественного порядка. Состав этого
преступления в ранее действовавших уголовных кодексах был обрисован шире
и допускал уголовную ответственность также за оказание сопротивления
представителям власти, даже если оно не сопровождалось насилием. Новое
уголовное законодательство пошло по пути сужения рамок этого состава и
большей его конкретизации.

Вопрос о конструировании диспозиций в буржуазном уголовном
законодательстве приобретает политический характер. Вокруг этого вопроса
среди буржуазных криминалистов уже давно ведется острая дискуссия. Еще в
конце прошлого столетия многие буржуазные ученые указывали на тенденцию
буржуазных законодателей конструировать диспозиции уголовных законов в
самых широких рамках, обеспечивающих судьям большую свободу в применении
уголовных законов1.

Незадолго до начала второй мировой войны среди криминалистов
западноевропейских стран значительно усилился интерес к проблеме
принципа «nullum crimen, nulla poena sine lege» и аналогии в связи с
попытками реакционных кругов этих стран практически ликвидировать
указанный принцип. Весьма симптоматичным в этом отношении явился IV
конгресс Международной ассоциации уголовного права, происходивший в
Париже в 1937 году. На этом конгрессе определились по крайней мере три
течения: одно — требовавшее полного упразднения принципа «nullum crimen,
nulla poena sine lege», другое — промежуточное, рекомендовавшее
компромиссные решения, клонящиеся к сохранению этого принципа с
некоторыми ограничениями, и третье — настаивавшее на сохранении
названного принципа в полной неприкосновенности. Конгресс значительным
большинством своих участников, среди которых преобладали представители
Франции,  высказался   за   сохранение   принципа   «nullum

1 См., например, Е. ErHch, LucKen im Recht, 1888, S. 76; К. HI а в р о
в, Доклад на пятом съезде русской группы международного союза
криминалистов, СПб., 1904, сгр. 71.

Г,

 

*

crimen, nulla poena sine lege», отвергнув аналогию. Против аналогии
высказался также Международный съезд сравнительного правоведения,
состоявшийся в августе того же года в Гааге1.

Тем не менее отдельные участники этих конгрессов выдвигали предложения,
наносящие урон принципу «nullum crimen, nulla poena sine lege». Эта
группа, взгляды которой представляли такие ученые, как Е. Флориано
(Франция), Колаяни (Италия) и другие, фактически ведя наступление на
упомянутый принцип, не решались открыто отрицать его и рекомендовали
.пересмотреть уголовные кодексы с тем, чтобы придать формулам Общей
части больше «эластичности и пластичности», лучше отвечающей «уголовной
реальности», а также «придать законодательным текстам структуру,
позволяющую приспособляться к многообразным формам, которые могут
принимать” некоторые преступные действия»2. Известный французский
криминалист Донадье де Вабр рекомендовал, чтобы диспозиции уголовных
законов излагались «в достаточно общих выражениях для того, чтобы
облегчить приспособление судопроизводства к социальным потребностям»3.

Несмотря на отрицательное в целом отношение к попыткам, клонившимся к
ущемлению принципа легальности, IV конгресс Международной ассоциации
уголовного права принял тезис Донадье де Вабра о желательности изложения
диспозиций уголовных законов, определяющих правонарушение, «в достаточно
общих выражениях», тем самым сделав уступку противникам
неприкосновенности принципа «nullum crimen, nulla poena sine lege». Это
компромиссное решение не удовлетворило сторонников ликвидации данного
принципа, которые выступали с заявлениями, свидетельствовавшими о том,
что атаки на принцип «nullum crimen, nulla poena sine lege» могут быть
повторены и в дальнейшем с усиливающейся настойчивостью4. Все
последующее развитие уголовного законодательства и судебная практика
применения уголовных законов подтвердили справедливость такого
предположения.

В последнее время ряд буржуазных криминалистов выступают против
конкретности законодательных определений составов преступлений в защиту
конструкции неопределенной нормы. Наступление против принципа «nullum
crimen, .nulla poena sine lege» ведется под флагом борьбы с
«казуистичностью» этих определений. В связи с этим заслуживает внимания
проведенный в 1962 году в Стокгольме международный семинар, посвященный
проблемам судебных и иных средств правовой защиты.

На этом семинаре выдвигалась конструкция так называемых законов-остовов
вместо законов, содержащих конкретные определения предусматриваемых ими
составов цреступлений.

Это «последнее слово» буржуазной науки уголовного права в области
законодательной техники, как и конструирование «эластичных и пластичных»
законодательных определений составов преступлений, призвано всемерно
расширить возможности свободного обращения с уголовным законом в
буржуазном государстве.

1          См. информацию об этом съезде в «Информационном бюлле

тене» ВИЮН за 1937 год № 6, стр. 29—30.

2          «Revue Internationale de droit    penal», 1937, № 1—4, p.
244.

3          «Revue internationale de droit    penal», 1938, № 1, p. 34.

4          I b i d,   ‘?   •      V

 

8. Важную роль в уголовном законе играет его санкция. Она является тем
элементом видовой статьи, который указывает вид и размер наказания. В
санкции уголовного закона выражается государственная оценка характера и
степени общественной опасности преступления, за которое она применяется.
Санкция, таким образом, выступает в качестве критерия оценки
общественной опасности преступления, к которому она относится. Такое
значение санкция сохраняет и тогда, когда она не применяется и уголовная
ответственность в конкретном случае заменяется мерами общественного
воздействия.

Санкция определяет форму и меру возможного принуждения, применяемого
государством, и устанавливает пределы, в каких это принуждение может
осуществляться. Поэтому наличие конкретной санкции в уголовном законе
является гарантией применения наказания в пределах закона и в строгом
соответствии с требованиями социалистической законности.

Санкция — неотъемлемый элемент видовой статьи. Связь между санкцией и
диспозицией уголовного закона отражает ту зависимость, которая
существует между наказанием и преступлением.

В последнее время эта связь поставлена некоторыми учеными под сомнение.
Отрицание ее основывается на том, что в ныне действующем уголовном
законодательстве значительно увеличился удельный вес института
освобождения от уголовной ответственности как средства воспитательного
воздействия на правонарушителей1.

Правильность такой постановки вопроса вызывает сомнение. Вопрос о связи
между наказанием и преступлением, разумеется, необходимо решать -с
учетом того, что в условиях общества, строящего коммунизм, сфера

1 Б. С. У т е в с к и й, Черты нового в советском уголовном праве
(«Социалистическая законность» 1961 г. № 5, стр. 23); его же, Некоторые
вопросы дальнейшего развития теории уголовного права («Советское
государство и право» 1963 г. № 6, стр. 42); Г. Б. Виттенберг, Некоторые
вопросы науки уголовного права и совершенствования законодательства в
связи с возможностью замены уголовной ответственности мерами
общественного воздействия (научная конференция «Проблемы советского
уголовного права в период развернутого строительства коммунизма». Теаисы
докладов, Л., 1963, стр. 26).

79

 

I

государственного принуждения уменьшается. Поэтому и сфера применения
правовых санкций суживается. Это объясняется, как правильно пишет проф.
П. Е. Недбай-ло, во-первых, добровольностью в абсолютном большинстве
случаев исполнения правовых норм; во-вторых, широким применением
Советским государством организационных и воспитательных мер,
обеспечивающих точное и неуклонное соблюдение правовых норм,
предупреждение правонарушений1. Верно и то, что наряду с наказанием
значительную роль в борьбе с преступлениями начинают играть различные
формы общественного воздействия, как, например, передача виновного в
товарищеский суд или на поруки общественной организации или коллектива
трудящихся. Не является обязательным применение уголовного наказания к
лицам, совершившим в возрасте до 18 лет преступление, не представляющее
большой общественной опасности. Из всего этого, однако, не следует, что
наказание уже в настоящее время утрачивает значение меры воздействия,
связанной с преступлением. Освобождение от наказания является не
обязанностью органов правосудия, применяющих уголовный закон, а их
правом, которым они должны пользоваться целесообразно и не переходя
границ законности.

Необходимо учитывать, что совершение любого преступления в принципе
влечет применение уголовного наказания, и закон об этом предупреждает
каждого, кто может совершить предусмотренное этим законом преступление.
Именно поэтому каждый уголовный закон, устанавливающий ответственность
за то или иное преступление, имеет соответствующую санкцию. Однако ее
применение не во всех случаях является чем-то непреложным. Советское
уголовное законодательство предусматривает те случаи, когда применение
уголовного наказания может быть признано нецелесообразным и виновный
может быть освобожден от уголовной ответственности с применением мер
общественного воздействия (ст. ст. 10, 50, 51, 52 УК РСФСР) или без
применения каких-либо мер, заменяющих наказание (ст. ст. 48, 49, 50 УК
РСФСР; п. 4 ст. 5 УПК РСФСР). Институт осво-

1 П. Е. Недбайло,   Применение    советских правовых  норм, стр. 58—59.

80

 

бождения от уголовной ответственности и от применения наказания
нисколько не уменьшает роли наказания как одного из средств
предупреждения преступлений, поэтому санкция уголовного закона полностью
сохраняет свое предупредительное значение.

Многие советские криминалисты и криминалисты других социалистических
стран рассматривают наказание как неотъемлемый признак преступления1.
Этот взгляд иногда обосновывается тем, что без признака уголовной
наказуемости «преступление оказывается лишенным специфических черт и
особенностей»2.

Преступление — наказуемое деяние, но наказуемость не является ни
признаком, ни свойством преступления. Признание наказуемости признаком
преступления означало бы, что общественная опасность недостаточным
образом раскрывает материальную сущность преступления. Если под
признаком вообще понимать нечто такое, что присуще самому предмету,
характеризуемому этим признаком, то за наказуемостью никак нельзя
признать такой роли. Наказуемость не раскрывает содержания преступления.
Ома лишь характеризует степень его общественной опасности. Наказуемость
существует наряду с преступлением, а не в нем. Это отношение между
наказанием и преступлением выражается в санкции уголовного закона,
которая связана с диспозицией, но является самостоятельным элементом
уголовноправовой нормы.

В юридической литературе было высказано мнение, что юридическая
ответственность представляет собой не что иное, как реализацию правовых
санкций и что пос-

1          А.   А.   П и о н т к о в с к и й,   Учение о преступлении
по  совет

скому   уголовному   праву, М.,   1961, стр. 29; А. А.  Г ер цен зон,

Понятие  преступления    в   советском   уголовном   праве,  М.,   1955,

стр. 53;  К. К.  Вавилов, О наказуемости как признаке преступ

ления    («Правоведение»   1964 г. № 1, стр.   164—166);   И. Ненов,

Преступление  и съехав  на преступлението   («Известия на правния

институт»,   кн.   1—2,   1955,   София,   стр. 174);   W. W о 11 е г,  
Prawo

karne, Czpsc ogolna, I, Warszawa, 1947, S. 64. В буржуазной уголов

ноправовой  литературе наказуемость чаще   всего   рассматривается

как формальный признак преступления, позволяющий отличать его

от гражданскоправового нарушения   (Р.   Мегk el,   Grundriss    des

Strafrechts, Allgemeiner Teil, Bonn, 1927,  S. 8), либо как юридиче

ское последствие преступления   (W.   H a r d m u t,   Zurechnung   ein

Zentralproblem des   Strafrechts,   Hamburg, 1957, S. 1),

2          А.   А.   Герцензон, указ. работа, стр. 53.

 

6   Я. М.  Брайнин

 

81

 

1

 

ледние являются основой всех видов ответственности1. Такое понимание
юридической ответственности, с одной стороны, отождествляет
ответственность с правовой санкцией, а с другой, — преувеличивает роль
последней-Санкция — это лишь средство, обеспечивающее реализацию
юридической ответственности. Реализация правовой санкции означает лишь
реализацию ответственности, но не самую ответственность, которая
представляет собой особый юридический институт. Правовая ответственность
представляет собой прежде всего определенное отношение правонарушителя к
органу государственной власти. Это отношение возникает в связи с
правонаруше-нием. Сущность этого отношения следует искать не в санкции,
которая лишь обеспечивает реализацию ответственности, а в
правоотношении. Ответственность возникает из нарушения предусмотренного
правовой нормой должного поведения и представляет собой реализацию
предусмотренной законом обязанности юридического или физического лица
подлежать действию санкций соответствующих правовых норм за свои
противоправные деяния при наличии условий, указанных в законе,
предусматривающем эти деяния как противоправные2.

 

1          О.   С.   Иоффе,   Ответственность по советскому гражданско

му праву, Л.,  1955, стр. 9;   С.   С.    Алексеев,   О составе граж

данского правонарушения   («Правоведение»  1958 г.  №  1, стр. 47);

О.   С.   Иоффе,   М. Д.  Шаргородский, Вопросы теории пра

ва, стр. 314;   И.   Р е б а н е,   К постановке вопроса  об основаниях

правовой  ответственности   («Ученые  записки  Тартуского  универси

тета», вып.  44, Таллин, 1956, стр.  159); О.  Э. Л е й с т, Санкции в

советском праве, М., 1962, стр. 91;   И.   С.   Самощенко,   К воп

росу о причинности   в   области юридической   ответственности   (сб.

«Вопросы   общей  теории  советского   права»,   под  ред.   Н. С. Бра-

туся, М.,  1960, стр. 340, 346). Аналогичный   взгляд    этим   автором

высказан и в работе «Общая теория  советского права»  (М.,  1966,

стр. 415—416 и др.).

Согласно развиваемой И. С. Самощенко концепции уголовная ответственность
возникает только с момента вынесения обвинительного приговора.

2          Подробно этот взгляд на понятие  уголовной   ответственности

развит в нашей работе «Уголовная ответственность и ее  основание

в советском уголовном праве»   (М., 1963, стр. 24 и  ел.). Выступая

против   нашего    определения    ответственности   как   определенного

рода обязанности  подвергнуться за  противоправное поведение дей

ствию  санкций правовой нормы, И. С. Самощенко сам приходит к

определению -содержания правовой  ответственности  «как юридиче

ской обязанности .конкретных лиц претерпеть меры государственного

82

 

Поскольку юридическая ответственность возникает из правонарушения, то
только в самом правонарушении, а не в чем-либо ином и тем более не в
санкции следует искать ключ к решению вопроса об основании юридической
ответственности. Взгляд на юридическую ответственность как.на
определенного рода обязанность правонарушителя дать ответ за свои
противоправные действия подчеркивает воспитательное значение института
ответственности. При таком понимании ответственности на первый план
выдвигается не ее формальная и принудительная сторона, а ее внутренняя
морально-этическая основа, выражающая невозможность для правонарушителя
уклониться от выполнения этой обязанности. Отождествление же юридической
ответственности с санкцией и ее реализацией выхолащивает эту основу в
институте ответственности и сводит последнюю исключительно к
принуждению.

В уголовном праве санкции играют особенно важную роль. Они служат в
первую очередь целям предупреждения преступлений. Это обусловливает их
специфическое содержание. Уголовные санкции являются тем средством, с
помощью которого наказание осуществляет поставленные перед ним цели.
Общие цели наказания, сформулированные в ст. 20 Основ уголовного
законодательства, реализуются путем применения санкций уголовных законов
в соответствии с характером и степенью общественной опасности тех видов
преступлений, с которыми связаны эти санкции. Поэтому санкции в
действующем уголовном законодательстве конструируются в каждом отдельном
случае с учетом целей исправления и перевоспитания осужденных, а также
предупреждения совершения новых преступлений как осужденными, так и
иными лицами. Качество санкций, их действенность во многом зависят от
того, как в них учтены эти общие цели наказания и насколько они
согласованы с задачами предупреждения и борьбы с теми или иными видами
преступлений.

принуждения» («Общая теория советского права», стр. 425). Как это ни
странно, но это определение фигурирует наряду с другими определениями
правовой ответственности как «реализации правовых санкций»,
«государственного принуждения к исполнению требований права» и как
«правового отношения», даваемыми автором в той же работе (стр. 417, 419,
424, 425).

6*         83

 

f

Определение в законодательстве вида и размера наказания за те или иные
преступления и создание стройной и внутренне согласованной системы
санкций — одна из наиболее трудных задач. Поэтому при построении такой
системы санкций в кодексе безусловно необходимо установить определенное
соотношение между санкциями отдельных статей, исходя из сравнительной
тяжести отдельных прупп и видов преступлений1.

В действующем уголовном законодательстве по сравнению с предшествовавшим
с большей последовательностью проведен принцип индивидуализации
наказания. Уголовные кодексы союзных республик не знают
абсолютно-определенных санкций. Значительно более широкими стали пределы
отдельных санкций.

Нам представляется, что как бы конкретно ни был описая в диспозиции
состав преступления, многообразие конкретных проявлений преступной
деятельности всегда будет ставить суд перед необходимостью выбирать
такую конкретную меру наказания, которая в наибольшей мере будет
соответствовать совершенному преступлению. Поэтому суд должен во всех
случаях располагать самыми широкими возможностями индивидуализировать
наказание.

Безусловно следует избегать такого конструирования санкций, при котором
они совершенно не предоставляют суду возможности индивидуализировать
наказание, даже в таких случаях, когда оно установлено за тяжкое
преступление. С этой точки зрения нельзя признать удачной санкцию ст.
1912 УК РСФСР, устанавливающей ответственность за посягательство на
жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их служебной
ИЛ’И общественной деятельностью по охране общественного порядка. Эта
санкция предусматривает возможность применения только одной меры
наказания

1 М. И. Ко в а л ев, О технике уголовного законодательства
(«Правоведение» 1962 г. № 3, стр. 145).

С этой точки зрения, заслуживают внимания предложенные проф. М. И.
Ковалевым приемы разработки системы санкций. М. И. Ковалев предлагает
все предусмотренные Уголовным кодексом преступления разбить примерно на
три основные группы: простые, тяжкие и совершенные при смягчающих
обстоятельствах, а по каждой из этих групп установить максимально и
минимально допустимые пределы санкций и в этих пределах конкретизировать
санкции по отдельным преступлениям, исходя из их сравнительной опасности
внутри каждой группы.

84

 

за это преступление, когда оно совершено при отягчающих обстоятельствах.
В этом случае санкция ст. 1912 выступает как абсолютно-определенная.
Установление абсолютно-определенных санкций в уголовном
законодательстве, разумеется, не может быть полностью исключено1. Однако
такие санкции должны иметь свое обоснование. В данном случае мы его не
видим, потому что даже статьи о более тяжких преступлениях, чем
преступление, предусмотренное ст. 1912 УК РСФСР, не содержат
абсолютно-определенных санкций. Примером может служить санкция ст. 64 УК
РСФСР, карающей за измену родине. Смертная казнь в этих санкциях
предусмотрена лишь в качестве альтернативной меры наказания.

Неудачна санкция ст. 1912 УК РСФСР и в том отношении, что она включает в
себя элементы диспозиции этой статьи. Указание об отягчающих
обстоятельствах составляет элемент диспозиции, а не санкции. Санкция ст.
1912 УК РСФСР в указанном отношении представляет собой отступление от
принятого в действующем уголовном законодательстве принципа четкой
дифференциации оснований уголовной ответственности, требующего, чтобы в
законе была ясно проведена граница между основным составом данного вида
преступления и составами со смягчающими и отягчающими обстоятельствами
того же вида преступления.

9. Более сложной является проблема единства санкций уголовных законов.
Эта проблема возникает в связи с тем, что каждая союзная республика
обладает значительной самостоятельностью в определении как круга и
составов уголовно наказуемых деяний, так и видов и размеров наказаний за
эти деяния. При этом нельзя забывать, что отдельные расхождения между
уголовными кодексами как по вопросу определения тех или иных составов
преступлений, так и в отношении санкций, объясняемые чисто местными
условиями, вполне закономерны.

Не могут вызывать возражений и такие расхождения в санкциях, которые не
связаны с существенными различиями в размерах наказания. Так, например,
уголов-

1 Установление абсолютно-определенных санкций, по нашему мнению,
возможно главным образом в отношении наказаний, не связанных с лишением
свободы.

85

 

I

ные кодексы всех республик, предусматривающие ответственность за кражу
государственного или общественного имущества,-совершенную особо опасным
рецидивистом или в крупных размерах, наказывают за это преступление
лишением свободы на срок от пяти до пятнадцати лет с конфискацией
имущества или без таковой. Уголовный кодекс УССР (ч. 3 ст. 81) в отличие
от всех остальных кодексов наряду с указанными мерами предусматривает
также возможность применения в качестве факультативной дополнительной
меры наказания высылки на срок до пяти лет. Такое расхождение в санкциях
не имеет какого-либо существенного значения тем более, что высылка в
данном случае является такой дополнительной мерой наказания, которая
усиливает превентивное действие наказания в отношении преступников,
представляющих особую опасность.

Однако в уголовных кодексах союзных республик имеются расхождения в
санкциях по таким преступлениям, которые представляют одинаковую
опасность на всем пространстве СССР. Такие расхождения представляются
нежелательными, так как борьба с подобными преступлениями должна вестись
на основе единых принципов судебной политики.

В качестве иллюстрации мы ограничимся сравнением санкций только по
некоторым видам преступлений против жизни, здоровья, свободы и
достоинства личности. Так, умышленное убийство без отягчающих
обстоятельств по Уголовным кодексам РСФСР, Белорусской, Латвийской и
Эстонской союзных республик наказывается лишением свободы на срок от
трех до десяти лет, а по Уголовным кодексам Узбекской, Армянской,
Казахской и Азербайджанской союзных республик — от пяти до десяти лет.
По Уголовному кодексу Литовской ССР наказание за это преступление
устанавливается в пределах от трех до двенадцати лет, а по Уголовным
кодексам Грузинской, Киргизской, Таджикской и Туркменской союзных
республик в пределах от пяти до двенадцати лет. Уголовный кодекс УССР
предусматривает за это преступление лишение свободы на срок от семи до
пятнадцати лет. Такие различия в установлении низшего и высшего пределов
наказания за преступление, представляющее одинаковую опасность во всех
союзных республиках, ничем не оправданы. Эти расхождения тем более

83

 

непонятны, что санкции статей уголовных кодексов всех союзных республик,
устанавливающих наказуемость за умышленное убийство с отягчающими
обстоятельствами, почти ничем не различаются между собой или, во всяком
случае, имеют незначительные различия в части дополнительных мер
наказания.

Если сравнить санкции за умышленное убийство без отягчающих
обстоятельств с санкциями за умышленное убийство с отягчающими
обстоятельствами, то можно заметить, что в некоторых кодексах, например
в Уголовных кодексах УССР, Грузинской, Литовской, Молдавской, Киргизской
и Туркменской союзных республик, высшие пределы этих санкций в части
лишения свободы сближаются между собой. Следует при этом учитывать, что
предусмотренная за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами
смертная казнь применяется в исключительных случаях и, таким образом,
различие в размерах наказания за оба вида убийства нивелируется.

Точно так же сближаются между собой санкции статей ряда кодексов,
устанавливающих ответственность за умышленное тяжкое телесное
повреждение, повлекшее смерть потерпевшего, и умышленное убийство без
отягчающих обстоятельств. Например, Уголовные кодексы РСФСР, БССР,
Латвийской и Эстонской союзных республик предусматривают за умышленное
убийство без отягчающих обстоятельств лишение свободы на срок от трех до
десяти лет. Уголовные кодексы Узбекской, Казахской, Грузинской,
Молдавской, Туркменской и Эстонской союзных республик устанавливают
точно такое же наказание за тяжкое телесное повреждение, повлекшее
смерть потерпевшего. В данном случае даже одни и те же кодексы, например
латвийский и эстонский, устанавливают одинаковое наказание за
преступления, имеющие различное содержание и различную степень
общественной опасности. Еще более разительно то, что по Уголовному
кодексу РСФСР за умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее
смерть потерпевшего, предусматривается лишение свободы на срок от пяти
до двенадцати лет, в то время как за умышленное убийство без отягчающих
обстоятельств — лишение свободы от трех до десяти лет, т. е. убийство
преследуется менее строго, чем умышленное тяжкое телесное повреждение.

87

 

f

На определение размеров наказания в санкциях должна оказывать влияние в
первую очередь оценка сравнительной степени общественной опасности
различных видов преступлений. Продуманная оценка степени общественной
опаоности тех или иных видов преступлений должна исключать всякую
случайность в определении размеров наказаний за эти преступления и,
следовательно, в конструировании соответствующих санкций. Однако это
требование не всегда соблюдается. Довольно трудно объяснить такое,
например, положение, когда за систематическое нанесение побоев или
совершение иных насильственных действий, носящих характер истязания, ч.
2 ст. 117 УК Литовской ССР устанавливает в санкции лишение свободы на
срок до одного года, в то время как уголовные кодексы других союзных
республик устанавливают за это преступление лишение свободы сроком до
трех и более лет, что безусловно больше соответствует опасности этого
преступления. Не вызывает никаких сомнений то, что истязание — более
опасное преступление, чем неосторожное телесное повреждение. Тем не
менее ст. 115 УК Литовской ССР допускает возможность применения за это
преступление лишения свободы на срок до двух лет.

Различия в уровнях санкций за один и тот же вид преступления возникают
также в связи с установлением в некоторых кодексах более
дифференцированной ответственности за отдельные виды преступлений, чем в
других кодексах. Например, Уголовные кодексы Белоруссии, Литвы,
Молдавии, Киргизии и Таджикистана различают два вида неосторожного
убийства: без отягчающих обстоятельств и с отягчающими обстоятельствами
(неосторожное убийство двух или более лиц, неосторожное убийство,
явившееся результатом сознательного несоблюдения правил
предосторожности).

В уголовных кодексах тех союзных республик (например, РСФСР или УССР),
где ответственность за неосторожное убийство не дифференцирована по
видам этого преступления, оно наказывается лишением свободы сроком до
трех лет или исправительными работами до одного года.

Поскольку эти кодексы не выделяют неосторожное убийство при отягчающих
обстоятельствах, то наказание за такие виды неосторожного   убийства  
может   назна-

88

 

 

 

 

 

чаться только в пределах не свыше трех лет лишения свободы либо
исправительных работ до одного года. Кодексы же, которые устанавливают
дифференцированную ответственность за неосторожное убийство,
предусматривают за такие виды неосторожного убийства лишение свободы до
пяти лет. Такое же положение можно отметить и в отношении
ответственности за клевету и некоторые другие виды преступлений.

Наличие указанных недостатков, выражающихся главным образом в отсутствии
достаточной согласованности между отдельными санкциями как внутри
кодексов, так и между санкциями отдельных кодексов, выдвигает задачу их
дальнейшего улучшения и устранения противоречий между ними. Эта задача
может быть решена лишь в плане дальнейшего совершенствования уголовного
законодательства. Следует, однако, помнить, что Закон Верховного Совета
СССР от 11 февраля 1957 г., отнесший к компетенции союзных республик
издание уголовных кодексов, предоставил им широкие возможности для
правотворчества. Из этого следует, что и устранение в уголовных кодексах
тех или иных недостатков относится в первую очередь к законодательной
компетенции союзных республик, за исключением лишь тех норм, которые
внесены в уголовные кодексы на основании общесоюзного уголовного
законодательства.

Однако проблема совершенствования Санкций не может решаться сама по
себе, т. е. как чисто техническая проблема, так как содержание санкций
определяется характером и степенью общественной опасности тех
преступлений, за которые ояи установлены. Вносить какие-либо изменения в
санкции, улучшать их можно только на основе глубокого изучения опыта
применения уголовных законов. Такое изучение предполагает выяснение, с
одной стороны, того, в какой мере диспозиции уголовных законов
соответствуют конкретным формам проявления преступности, и, с другой
стороны, насколько санкции тех или иных уголовных законов отвечают
задачам борьбы с теми или иными видами преступлений. .Такое изучение,
которое должно проводиться силами многих ученых и практиков, может
подсказать правильное решение этого вопроса и помочь выработать
необходимые предложения по совершенствованию тех уголовных законов,
которые в этом нуждаются.

Глава третья

ПОНЯТИЕ ПРИМЕНЕНИЯ УГОЛОВНОГО

ЗАКОНА

1. Применение закона — сложный процесс, выражающийся в применении
абстрактной нормы к конкретному случаю.

Реализация закона на практике сталкивается с трудностями, значительно
усложняющими его применение. Таковы, например, те затруднения, которые
возникают в связи с изменением социально-исторических условий времени
применения закона. Правильное разрешение этого и некоторых других
вопросов, связанных с применением норм права, требует прежде всего
выяснения самого понятия применения права.

Несмотря на большое значение этого вопроса для всех отраслей
социалистического права, его теоретическая разработка еще недостаточна,
что не может ие сказываться отрицательно на повседневной практической
деятельности органов, применяющих законы. Встречающиеся в судебной
практике случаи нарушения социалистической законности находятся в прямой
связи с неправильным применением закона, что в ряде случаев является
результатом плохого знания закона, неправильного его анализа и
истолкования.

Вопрос о применении норм права недостаточно разработан и в советской
уголовноправовой науке1.

1 Отдельные вопросы, связанные с применением уголовноправо-вых норм,
освещены в работе А. А. Пионтковского «К методологии изучения
действующего права» («Ученые записки ВИЮН», вып. VI, М, 1946); см. также
М. А. Ш н е й д е р, Советское уголовное право. Часть Общая, М., 1955,
стр. 49—54; А. С. Шляпочников, Толкование советского уголовного закона,
В. Н. Кудрявцев,  Теоретические основы квалификации преступлений, Г. А.
Л е-

 

Проведенная в 1954—1955 гг. дискуссия о применении норм права выявила
значительные расхождения среди советских юристов относительно понятия
применения права. Так, И. Е. Фарбер относит к применению права не только
сам акт применения права, но и вопрос о значении актов применения права,
о принципах и социально-политических результатах их применения1. Широкий
смысл в понятие применения норм права вкладывал и Г. И. Федькин, который
считал, что «понятие применения права должно охватывать все многообразие
общественных явлений, связанных с практическим осуществлением норм
советского права»2.

Недостатком этих определений является то, что понятие применения норм
права растворяется в понятии реализации правовых норм и тем самым
стираются грани между этими понятиями. Применение норм права
представляет собой самостоятельный процесс, хотя и связанный в конечном
счете с их реализацией.

Применение норм права влечет возникновение, изменение или прекращение
правовых отношений. Но применение норм права не следует смешивать с
правоотношениями, которые представляют собой форму действия права, но не
сам акт применения правовой нормы. О реализации нормы права можно
говорить в том случае, когда реализовалось правоотношение, т. е. когда
субъекты правоотношения осуществили свои субъективные права и выполнили
свои обязанности.

Применение правовой нормы представляет собой сложный процесс, который
слагается из нескольких стадий. Основным в этом процессе является
подведение под норму права какого-либо факта или отношения, имеющего
юридическое значение. Такое понимание примене-

вицкий, Квалификация преступлений (Общие вопросы), «Правоведение» 1962
г. № 1; М. Б л у м, Вопросы действия советского уголовного закона во
времени («Ученые записки Латвийского государственного университета»,
Рига, 1962, т. 44, стр. 7—41); А. Б. С а-х а р о в, Ответственность за
деяния, совершенные до вступления в силу нового Уголовного кодекса РСФСР
(«Социалистическая законность» 1961 г. № 6).

1 «О применении норм советского социалистического права», «Советское
государство и право» 1954 г. № 4, стр. 16; аналогичную точку зрения
высказал П Е. Недбайло (см. «Советское государство и право» 1955 г. № 2,
стр. 111).

28). Изложенные в этой работе   взгляды   по   вопросу   о   времени

возникновения    уголовноправового    отношения   были   подвергнуты

критике в рецензии   на   нашу   работу   («Советское   государство и

право» 1964 г. № 9, стр. 159), Данную позицию рецензентов разде

ляет и г-н М. Фридьев — автор рецензии на нашу работу, опубли

кованной в журнале «Revue de    science criminelle  et de droit penal

compare», 1964, pp.   979—980.   См.   также В. И. Курляндский,

Уголовная ответственность  и меры общественного  воздействия, М.,

1965, стр. 19. Все это заставляет нас вернуться к данному вопросу.

94

 

ние преступления является тем фактом, который не автоматически, а лишь
при определенных условиях порождает уголовноправовое отношение. В
опровержение этого положения обычно указывается, что преступление
является тем юридическим фактом, который автоматически ведет к
возникновению уголовного правоотношения1. Это положение, к сожалению,
больше постулируется, чем доказывается.

Преступление как факт реальной действительности не автоматически
порождает уголовноправовое отношение. Чтобы стать юридическим фактом и
тем самым основанием уголовной ответственности, преступление как факт
реальной действительности должно быть установлено, а его соответствие
диспозиции уголовного закола надлежащим образом обосновано, прежде чем
явиться основанием для привлечения лица к ответственности. Только при
этом условии преступление приобретает значение факта, порождающего
уголовноправозое отношение.

Исходя из понимания всякого правоотношения, в том числе и
уголовноправового отношения, как реальной связи между его субъектами, мы
считаем, что о возникновении последнего речь может идти лишь тогда,
когда лицо привлечено в качестве обвиняемого и ему предъявлено обвинение
в совершенном преступлении.

То обстоятельство, что вопрос о возникновении и реализации
уголовноправового отношения сзязываегся с процессуальными действиями по
привлечению лица в качестве обвиняемого, естественно вытекает из
существующей тесной связи между установлением основания уголовной
ответственности и привлечением лица в качестве обвиняемого, так как
только с момента установления этого основания становится возможным
привлечение лица в качестве обвиняемого.

1 В. И. К у р’л я н деки й, Уголовная ответственность и меры
общественного воздействия, стр. 19; А. А. П и о н тк о в с к и й,
Правоотношения в уголовном праве («Правоведение» 1962 г. № 2, стр. 89);
Н. Н. П о л я н с к и й, Вопросы теории советского уголовного процесса,
М., 1956, стр. 258; О, С. Иоффе, М. Д. Ш а р г о-р О дек и и, Вопросы
теории права, стр. 192, 215; П. С. Э л ь к и и д, Сущность советского
уголовно-процессуального права, Л., 1963, стр. 19; В. М. Коган,
Логико-юридическая структура советского уголовного закона, Алма-Ата,
1966, стр, 44.

95

 

Преступление и преступник, разумеется, объективно существуют уже в
момент совершения преступления и независимо от того, будет ли
преступление раскрыто, а лицо, его совершившее, изобличено, однако
уголовно-правового отношения еще не существует до тех пор, пока такие
отношения не возникнут фактически1. Возникают же они реально только
тогда, когда компетентные органы установят лицо, виновное в совершении
преступления, и все обстоятельства, определяющие состав данного
преступления. Таким образом, не наличие основания уголовной
ответственности и не момент возникновения уголовноправового отношения,
как это может казаться, ставится в зависимость от выполнения
компетентными органами процессуальных действий по привлечению лица к
уголовной ответственности, а наоборот, лицо только тогда привлекается в
качестве обвиняемого, когда в его действиях установлен состав
преступления, т. е- когда налицо основание уголовной ответственности и
появились необходимые предпосылки для возникновения уголовноправового
отношения.

Весьма спорен и тот взгляд, будто уголовно-процессуальное отношение
представляет собой лишь форму выявления уголовноправового отношения и
что наличие последнего устанавливается окончательно лишь приговором
суда2. В обоснование этой точки зрения приводится то соображение, что
если лицо неправильно привлечено к уголовной ответственности, то
уголовно-правовое отношение отсутствует, имеется лишь
уголовно-процессуальное отношение3. С таким взглядом нельзя согласиться
потому, что уголовноправовое отношение создается самим фактом применения
уголовного закона в связи с привлечением лица к уголовной ответственно’

 

1          Совершенно правильно пишет Е. А. Флейшиц, что правоотно

шение— это ие только юридически, но и фактически существующее

отношение между его субъектами  («Соотношение правоспособности

и субъективных прав», «Вопросы общей теории советского права»,

стр. 259).

2          А. А. Пионтковский,  указ. работа, стр. 89—90. По мне

нию А. А. Пионтковского, привлечение лица в качестве обвиняемого

создает лишь уголовно-процессуальное отношение.

3          Т а м   же.   В то же время   А. А.    Пионтковский пишет,
что

«уголовно-процессуальные отношения возникают, существуют и раз

виваются    лишь    в    связи    с    уголовноправовыми    отношениями»

(стр. 94).

96

 

 

 

сти. Правоотношение существует и в том случае, когда оно реализуется не
в соответствии с примененным законом, ибо только при наличии
правоотношения, возникшего в силу применения закона, лицо, обвиняемое в
совершении преступления, может защищать свои субъективные права.

Против этого положения обычно выдвигается тот довод, что в таких случаях
субъективные права могут защищаться в рамках уголовно-процессуального
отношения1. Однако если встать на точку зрения, что в случаях
неправильного применения уголовяого закона уголовноправовое отношение
отсутствует, то надо признать, что не существует в таких случаях и
уголовно-процессуального отношения, потому что, если уголовный закон
применен неправильно, это значит, что и уголовно-процессуальный закон
применен неверно: если лицо, невиновное в совершении инкриминируемого
ему преступления, привлечено к уголовной ответственности по какой-либо
статье Уголовного кодекса, то и постановление следователя о привлечении
этого лица в качестве обвиняемого как уголовно-процессуальный акт
незаконно. Следовательно, в этом случае отсутствует и
уголовно-процессуальное отношение между лицом, незаконно привлеченным к
ответственности, и органом государственной власти, осуществившим
незаконное привлечение к уголовной ответственности. Но такой вывод явно
противоречил бы тем реальным отношениям, которые фактически складываются
в таких случаях между обвиняемым и соответствующим органом
государственной власти в результате применения уголовных и
уголовно-процессуальных законов.

Если к оценке существующей между уголовноправо-выми и
уголовно-процессуальными отношениями связи подходить с точки зрения
известного указания К. Маркса о процессе как форме жизни материального
права, то необходимо будет признать, что уголовно-процессуальные
отношени-я вообще не могут существовать без уго-ловноправовых отношений.
И тогда вся концепция, рас-

1 На такой точке зрения стоит В. И. Курлянд,ский («Уголовная
ответственность и меры общественного воздействия», стр. 29). Он
полагает, что «уголовно-процессуальное отношение в гаком случае лишено
материального основания, оно покоится на мнимом уголов-ноправовом
отношении»,

7   Я. М    Брайнин        97

 

сматривающая уголовно-процессуальные отношения всего лишь как средство
установления уголовноправовых отношений, лишается своей основы.

Можно согласиться с теми авторами, которые, как, например, П. С.
Элькинд1, считают, что при своем возникновении уголовноправовые
отношения не всегда отличаются достаточной определенностью и уточняются
с помощью уголовно-процессуальных отношений, но нельзя не видеть того,
что уголовноправовые отношения существуют как реальные отношения между
лицом, привлекаемым к ответственности, и органом, осуществляющим это
привлечение.

Отрицание существования уголовноправового отношения до момента
установления его приговором суда лишает правовой определенности те
отношения, которые фактически складываются между лицом, обвиняемым в
совершении преступления, и органом власти, осуществляющим уголовное
преследование. Такая позиция не может быть воспринята нашей судебной
практикой как конструктивная.

3. Один из дискуссионных вопросов, связанных с проблемой применения
правовых норм,— вопрос о том, кто применяет нормы права. Подавляющее
большинство участников дискуссии 1954—1955 гг. о применении норм права
высказались в том смысле, что только государственные органы и
должностные лица применяют право. Что касается общественных организаций
и граждан, то они не применяют право, а лишь осуществляют его2.

По мнению других участников дискуссии, нормы советского права
применяются не только государственными органами и должностными лицами,
но также общественными организациями и отдельными гражданами3. Точка
зрения о том, что нормы права применяются общественными организациями и
что применяемые ими меры об-

1          П.  С. Элькинд, указ. работа, стр. 19.

2          «Советское государство и право» 1955 г. N° 3, стр. 44—50.

3          П. Е. Н е д б а й л о,   О понятии   применения норм
советского

права  («Советское   государство   и   право» 1955 г. № 2, стр. 111);

Г. И. Федькин,   Применяют   ли граждане   и    общественные ор

ганизации    нормы    права     («Советское     государство     и    
право»

1955 г. № 2, стр. 107); «Теория государства и права», М., 1962, стр.

441-442.

98

 

щественного воздействия носят правовой характер, разделяется рядом
ученых1.

Существует также мнение о том, что в настоящее время применяются
параллельно нормы права государственными органами и органами
общественности. По мнению авторов такого взгляда, товарищеские суды,
рассматривая дела о преступлениях, не представляющих большой
общественной опасности, осуществляют не что иное, как применение норм
уголовного права. Применяют нормы права, согласно этому взгляду, также
коллективы трудящихся, которые берут на поруки лиц, совершивших
незначительные правонарушения, или берут под свой «онтроль условно
осужденных2.

С таким мнением нельзя согласиться. Уголовные законы, относящиеся к
передаче виновного на поруки или в товарищеский суд, применяются теми
государственными органами, о которых прямо указывается в соответствующих
статьях уголовно-процессуальных кодексов. Согласно ст. 51 УК РСФСР лицо
может быть освобождено от уголовной ответственности и наказания с
передачей дела на рассмотрение товарищеского суда, если оно совершило
малозначительное преступление, например умышленное легкое телесное
повреждение или оскорбление.

В соответствии со ст. 7 УПК РСФСР передача в товарищеский суд дела после
его прекращения в уголовном порядке осуществляется судом, прокурором, а
также следователем и органом дознания с согласия прокурора. По
совершенно очевидному смыслу этих статей они применяются только
указанными государственными органами. Прежде всего они решают вопрос о
возмож-

1          См., например, Б. Б. X а н г е л ь д ы е в,   Об основных
направ

лениях  деятельности товарищеских   судов   на   современном   этапе

(сб. «XXII съезд КПСС и вопросы государства   и   права», Сверд

ловск,   1962,  стр.  485); Ю. М. Козлов, Ленинский принцип уча

стия трудящихся в советском государственном управлении, М.., 1962,

стр. 175 и др.;  Н. А. Огурцов, К вопросу о правовой   природе

мер   общественного воздействия,   «Ученые записки Научно-исследо

вательского института языка, литературы, истории и экономики при

Совете Министров Чувашской  АССР», вып. XXI, Чебоксары,   1961,

стр. 96 и др.

2          П. Е. Недбайло,   Применение   советских    правовых   норм,

стр. 130, 149, 150;   И.   Я.   Д ю р я г и н. О параллельном применении

норм  права органами общественности и госорганами   («Правоведе

ние» 1964 г. № 4, стр. 122—123).

7*         99

 

ности передачи дела в товарищеский суд, а затем и осуществляют такую
передачу. Деятельность товарищеских судов осуществляется на основании
правового акта ?— Положения о товарищеских судах, но сама деятельность
этих судов не связана с применением правовых норм. Не обладают
непосредственной принудительной силой и их решения. Так, при
неисполнении решения товарищеского суда о возмещении ущерба, о наложении
штрафа или ином имущественном взыскании председатель товарищеского суда
направляет дело народному судье, который после проверки представленных
материалов и законности решения выдает исполнительный лист для
исполнения через судебного исполнителя (ст. 19 Положения о товарищеских
судах РСФСР). Сказанное о товарищеских судах относится и к деятельности
других общественных организаций, осуществляемой в соответствии с
некоторыми уголовными и уголовно-процессуальными законами. Эта
деятельность имеет свое основание в указанных законах, но сама она
правовой не является. Не вносит в это положение никаких изменений и то
обстоятельство, что с передачей уголовного дела в товарищеский суд
совершенное деяние по-прежнему рассматривается как преступление1. В этом
случае меняется характер ответственности. Уголовная ответственность с
присущим ей применением уголовного наказания отпадает и заменяется
мерами общественного воздействия, что совершенно не связано с
применением уголовного закона.

Не применяют уголовных законов и отдельные граждане2. Советское
уголовное право охраняет государственные, общественные и законные личные
интересы советских граждан от преступных посягательств. Охрана этих
интересов составляет в первую очередь прерогативу государственных
органов, которые осуществляют такую

1 По мнению некоторых авторов, это обстоятельство якобы подтверждает,
что товарищеские суды применяют нормы уголовного права (И. Я. Д ю р я г
и н, О параллельном применении норм права органами общественности и
госорганами («Правоведение» 1964 г. №4, стр. 123).

* П. Е. Недбайло, Применение советских правовых норм, стр. 130, 166.
Автор правильно подчеркивает, что нормы советского уголовного права
требуют только судебного порядка их применения в строго  определенной
процессуальной форме.

100

 

охрану и с помощью уголовных законов. Значительную роль в поддержании
общественного порядка от любых правонарушений, в том числе и преступных,
играют различные общественные организации. В необходимых случаях помощь
государственным органам в охране общественного порядка могут оказывать и
отдельные граждане. В частности, это может выражаться в осуществлении
гражданами права необходимой обороны. Лицо, прибегнувшее к необходимой
обороне, осуществляет свое субъективное право на оборону, опирающееся на
соответствующий уголовный закон (ст. 13 Основ уголовного
законодательства). Но обороняющийся не применяет эту норму. Ее применяет
тот государственный орган (прокурор, следователь, суд), который решает
вопрос, имелась ли необходимая оборона и соответствовали ли действия
оборонявшегося условиям правомерности необходимой обороны. Именно в этом
состоит применение ст. 13 Основ уголовного законодательства.

Применение закона предполагает властные полномочия того, кто его
применяет, и возможность применить в соответствующих случаях принуждение
в целях реализации закона. Эти полномочия заключаются не только в
реальной возможности привести закон в действие, но и в особом праве
решать вопрос о соответствии закона тем отношениям или тем фактам, по
поводу которых он применяется. Такими полномочиями отдельное лицо не
обладает.

Если вопрос о применении норм права общественными организациями и
отдельными гражданами является в юридической литературе спорным, то по
вопросу о государственных органах и должностных лицах как субъектах
применения права разногласий между теоретиками не существует.
Общепризнано, что государство непосредственно не применяет норм права,
оно лишь устанавливает их. В связи с этим возникает вопрос, насколько
правильно утверждение о том, что субъектом уголовноправовых отношений
является само государство, а не управомоченные им органы власти или
должностные лица. Такая постановка вопроса вытекает из того, что
применение правовых норм связано с возникновением, изменением и
прекращением правоотношений. Если признается правильным, что нормы права
применяются не государством, а органами государства и дол-

101

 

жностными лицами по управомочию государства, то из этого должен быть
сделан вывод, что государство не может рассматриваться как субъект
уголовно-правового отношения и что таким субъектом являются те
государственные органы и должностные лица, на которых государство
возложило специальные функции по осуществлению уголовного преследования.

Однако в уголовноправовой литературе по этому вопросу утвердилось иное
мнение, разделяемое многими криминалистами, согласно которому субъектом
уголов-ноправового отношения является само государство, а не
государственные органы или должностные лица. В обоснование этого взгляда
выдвигается главным образом тот довод, что, совершая преступление,
виновный ставит себя в определенное отношение к государ– ству и поэтому
несет ответственность за последствия, возлагаемые уголовным законом на
лицо, совершившее преступление1. Но с одинаковым успехом можно
утверждать, что субъектом и уголовно-процессуальных отношений является
государство, поскольку и в одном и другом случае государство не вступает
с преступником в непосредственные отношения, а выступает и действует
через свои органы2. То обстоятельство, что, например, суд выносит
приговор не от своего имени, а от имени государства, говорит лишь о том,
что суд действует по управомочию государства. Вынесение приговора
связано с применением судом как уголовноправовых, так и
уголовно-процессуальных норм. Вынесение приговора является

1          М.   С.  С г р о г о в и ч,  Курс  советского  уголовного  
процесса,

М.,  1958, стр. 48;    А.   А.   П и о н т к о в с к и й,  
Правоотношения в

уголовном   праве    («Правоведение»    1962   г.   №   2,   стр.   
88—89);

Б. А. Галкин, Советский уголовно-процессуальный закон, М, 1962,

стр. 81.  По мнению Б. А. Галкина,  «государство является  субъек

том уголовноправового отношения не в силу того, что оно издает

уголовные законы, а  по той  простой причине, что оно приводит  в

действие систему уголовных законов, осуществляя организационно-

практические меры по борьбе с преступностью  уголовчоправовыми

средствами».   Согласно  такой   точке  зрения    государство   должно

рассматриваться и как субъект уголовно-процессуальных отношений,

так как, осуществляя организационно-практические меры по борьбе

е преступностью, оно приводит в  действие систему не только уго

ловных, но и уголовно-процессуальных законов.

2          А.    Л.   Р и в л и н,   Об уголовноправовых отношениях  
(«Пра

воведение» 1959 г. № 2, стр. 107); Н. Н. Полянский, Вопросы

теории советского уголовного процесса, стр. 253.

102

 

одновременно актом реализации и уголозноправового и
уголовно-процессуального отношения. Если быть последовательным, то надо
признать, что субъектом и уголовно-процессуального отношения является
государство именно потому, что суд выносит приговор от имени
государства.

Проф. А. А. Пионтковский считает, что идея о наличии уголовноправового
отношения между личностью и государством проводилась К. Марксом1. В
подтверждение этого положения А. А. Пионтковский приводит следующие
слова К. Маркса из его известной статьи «Дебаты по поводу закона о краже
леса».

«Может ли отношение между государством и обвиняемым изменяться
вследствие недостатка средств у частного лица — у лесовладельца? У
государства есть определенное право по отношению к обвиняемому, так как
государство по отношению к данному индивиду выступает как государство»2.

Если это высказывание рассматривать вне связи со всем тем, о чем
говорится в названной статье, то может создаться впечатление, что К.
Маркс рассматривал государство   как   субъект   уголовноправового  
отношения.

В действительности речь идет о другом. К. Маркс подвергает уничтожающей
критике стремление прусского ландтага узаконить право помещиков самим
судить тех, кто посягает на их интерес, т. е. судить собирателей
валежника в принадлежащих помещикам лесах. Притязания помещиков на
независимую от государства власть — это притязания на государственную
власть.

«Публичное наказание..,—* говорил по этому поводу К. Маркс,— есть право
государства, но такое право, которое государство так же не может
передать частным лицам, как не может   один   человек   уступить другому

• «Правоведение» 1962 г. № 2, стр. 88—89. Б. А. Талки и, Советский
уголовно-процессуальный закон, стр. 99; В. И. К у р-ляндский, указ.
работа, стр. 18. Вместе с тем В. И. Курлянд-ский считает, что функции
государства, принадлежащие ему правя и обязанности осуществляют его
органы и чго с этой точки зрения уголовноправовое отношение не
составляет исключения. Согласно этому взгляду субъектами
уголовноправового отношения являются одновременно  государство   и 
уполномоченные  им   органы.

8 К.  Маркс   и  Ф.  Энгельс,  Соч., т. 1, стр. 137,

103

 

I

свою совесть»1. В данном случае государство действительно мыслится как
субъект уголовноправовых и одновременно уголовно-процессуальных
отношений, но лишь постольку, поскольку лесовладельцы претендуют на
полноту государственной власти в сфере отправления правосудия и
стремятся, говоря словами К. Маркса, «похитить само государство»2. Когда
речь идет о попытке похитить у государства его прерогативы и заменить
правовые отношения отношениями, не основанными на праве, вопрос не может
ставиться иначе, как он поставлен К. Марксом. Но из этого не следует,
что К. Маркс всегда и во всех случаях считал, что государство выступает
непосредственно как субъект уголовноправовых отношений и что К. Маркс
рассматривал отношение между государством и лицом, совершившим
преступление, как непосредственное отношение.

В цитированной статье проф. А. А. Пионтковского говорится о том, что
государство не вступает с обвиняемым в отношения непосредственно, но
устанавливает эти отношения через органы власти3. По сути это является
косвенным признанием того, чго субъектом уголовно-правового отношения
являются соответствующие государственные органы. Этому безусловно
правильному положению, однако, противоречит исходное положение автора о
том, что субъектом уголовноправового отношения является государство.

Уголовные, как и уголовно-процессуальные, законы применяются не
государством, а его управомоченными органами. Применение и тех и других
законов представляет собой реализацию уголовноправовых и
уголовно-процессуальных отношений. Учитывая указанную связь между
применением уголовных и уголовно-процессуальных законов и их реализацией
в процессе установления соответствующих правоотношений, следует прийти к
выводу, что субъектами уголовноправовых отношений, как и субъектами
применения уголовных законов, являются государственные органы и
должностные лица.

‘К. Маркс  и  Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 150. 2 Т а м  же, стр. 151.

3А.   А.    Пионтковский,     Правоотношения    в    уголовном праве
(«Правоведение» 1962 г. № 2, сгр. 89).

Глава четвертая

СТАДИИ ПРИМЕНЕНИЯ УГОЛОВНОГО

ЗАКОНА

1. Применение уголовного закона представляет собой сложный процесс,
складывающийся из нескольких стадий. К ним относится:

исследование   фактического   состава   преступного

деяния, подпадающего под действие   статьи Особенной

части, или исследование   фактического   обстоятельства,

подпадающего под действие статьи Общей части уголов

ного закона;

отыскание соответствующего закона и установле

ние, что данный фактический состав или данное факти

ческое обстоятельство   подпадает   под   действие   этого

закона;

проверка  действительного  существования  такого

закона и его действия во времени и пространстве;

принятие соответствующего  решения о примене

нии данного уголовного закона в связи с привлечением

лица в качестве обвиняемого, разрешением судом воп

роса о виновности или невиновности лица, назначением

наказания или освобождением от уголовной ответствен

ности и наказания.

Толкование закона не является самостоятельной стадией процесса
применения права, поскольку толкование закона, как правильно пишет А. С.
Шляпочников, представляет собой процесс познания действующего права —
деятельность, направленную на уяснение подлинного  смысла  правовых  
норм1.   Толкование   закона

1 А. С. Шляпочников, Толкование советского уголовного закона, стр.
83—84; см. также «Теория государства и права», М., 1955, стр. 388.

105

 

поэтому сопутствует всему процессу его применения. В тех случаях, когда
закон специально разъясняется компетентным органом, например Пленумом
Верховного Суда СССР, з связи с обобщением и анализом практики его
применения, толкование закона представляет собой самостоятельный
процесс.

Первая стадия применения уголовного закона — исследование фактических
обстоятельств совершенного деяния, т. е. установление во всей полноте
тех фактических обстоятельств, которые имеют значение для правильного
определения состава совершенного преступления и применения
соответствующего уголовного закона. Установлением этих фактических
обстоятельств не исчерпывается задача того, кто применяет уголовный
закон. Наряду с обстоятельствами, необходимыми для определения состава
преступления, должны быть установлены и иные фактические обстоятельства,
имеющие значение для полного выявления всей картины преступления,
определения степени его общественной опасности и опасности личности
преступника. Установление этих обстоятельств имеет существенное значение
для индивидуализации ответственности и определения размера наказания
виновного. Однако первоочередная задача при применении уголовного закона
—тщательное установление, исследование и анализ всей совокупности тех
фактических обстоятельств, которые позволяют сделать вывод о наличии или
отсутствии в деянии лица состава предусмотренного уголовным законом
преступления.

Далеко не всегда можно сразу правильно решить, какой уголовный закон
должен быть применен в данном конкретном случае. Поэтому всестороннее
исследование всех фактических обстоятельств составляет прямую
обязанность в первую очередь следователя, расследующего преступление.
Эта обязанность лежит и на суде, рассматривающем уголовное дело,
поскольку суд в ходе судебного разбирательства исследует все
обстоятельства дела и основывает свой приговор на материалах, имеющихся
в деле и рассмотренных в судебном заседании.

Один из наиболее серьезных недостатков при исследовании следственными и
судебными органами фактических обстоятельств — их неправильная оценка.
Ошибки этого рода приводят к признанию наличия состава пре-

106

 

отупления в таких действиях, в которых он вовсе отсутствует, либо к
признанию наличия иного, а не того состава преступления, который
содержится в действиях виновного, а в некоторых случаях к неустановлению
состава преступления там, где он имеется. Это подтверждается анализом
судебной практики. При изучении и анализе опубликованных постановлений
Пленума Верховного Суда СССР и определений Судебной коллегии по
уголовным делам Верховного Суда СССР за 1950—-1964 гг. установлено, что
общее количество уголовных дел, прекращенных в порядке надзора Верховным
Судом СССР за отсутствием состава преступления в связи с неправильным
установлением и неправильной оценкой фактических обстоятельств,
составляет около 85% всего числа дел, прекращенных за отсутствием
состава преступления.

Изучение опубликованной судебной практики Верховного Суда РСФСР за
1963—1965 гг. также показывает, что количество дел, прекращенных за
отсутствием состава преступления в связи с недостаточным исследованием и
неправильной оценкой фактических обстоятельств следственными и судебными
органами, составляет свыше 70% всего числа дел, прекращенных за
отсутствием состава преступления. Число дел, прекращенных по таким же
основаниям Верховным Судом УССР за тот же период, составляет около 90%’.

Сравнительно невелик удельный вес дел, прекращенных из-за отсутствия
состава преступления вследствие неправильного толкования уголовных
законов. По опубликованным материалам судебной практики Верховного Суда
СССР за указанный период количество таких дел составляет 14%, а по РСФСР
за 1963—1965 гг. около 25%. По данным судебной практики Верховного Суда
УССР за тот же период число дел, прекращенных за отсутствием состава
преступления вследствие неправильно-то истолкования закона, составляет
около 10%.

Неправильное установление фактических обстоятельств и их неправильная
оценка проявляются главным образом в двух формах: а) в неустановлении
тех фактических обстоятельств, которые свидетельствуют о на-

1 Эти данные относятся ко всему числу дел, прекращенных за отсутствием
состава преступления,

J07

 

I

личии предусмотренного уголовным законом преступного действия или
преступного бездействия; б) в установлении таких фактических
обстоятельств, которые хотя и свидетельствуют о каких-либо неправомерных
действиях лица, привлеченного к уголовной ответственности, однако не
являются по своей юридической природе преступными.

Неправильное установление фактических обстоятельств в обоих случаях
связано в первую очередь с существенными недостатками предварительного
следствия. Неполнота расследования, поверхностное исследование
конкретных обстоятельств дела — главная причина необоснованного
привлечения к ответственности лиц, в действиях которых отсутствует
состав преступления. Не всегда проявляют должную требовательность в этих
случаях и суды, которые принимают к своему производству недостаточно
расследованные дела и неправильно оценивают фактические обстоятельства,
легшие в основу обвинения.

На Пленуме Верховного Суда СССР 23 июня 1964 г., где обсуждалась работа
Судебной коллегии по уголовным делам за 1962—1963 гг., указывалось, что
коллегия отменяла и изменяла приговоры в основном по мотивам нарушения
требований ст. 14 Основ уголовного судопроизводства о всестороннем,
полном и объективном исследовании обстоятельств дела, по мотивам
неправильной квалификации содеянного, а также назначения наказания без
учета требований ст. ст. 20 и 32 Основ уголовного законодательства1.

Следует заметить, что число дел, прекращаемых в связи с отсутствием
состава преступления вследствие неправильного установления фактических
обстоятельств или вследствие неправильного истолкования закона, во всей
массе рассматриваемых судами дел весьма незначительно. Та«, в 1963 году
в кассационном порядке было отменено 4,6% приговоров народных судов.
Если учесть, что в это число входят и дела, прекращенные за отсутствием
состава преступления, то следует прийти к выводу, что удельный вес дел,
прекращаемых за отсутствием состава преступления, в целом весьма
незначителен. Однако абсолютное число таких дел в общей массе дел,

1 «Бюлле1ень Верховного Суда СССР» 1964  г. № 5, стр.  14. 108

 

по которым отменяются или изменяются приговоры, все еще значительно. Из
общего числа дел, прекращенных Верховным Судом СССР за период 1950—1964
гг. по мотивам отсутствия состава преступления, около 20% прекращено в
1961 —1964 гг.

Среди дел, прекращаемых за отсутствием состава преступления в связи с
«еустановлением фактических обстоятельств, доказывающих наличие
преступного действия .или преступного бездействия, следует выделить
такую группу, по которым вполне правомерные действия обвиняемых были
расценены как противоправные. Сюда в первую очередь относятся дела о
мнимых нарушениях правил безопасности дв.ижения на транспорте. При
расследовании этой категории преступлений не всегда устанавливается,
какие именно правила движения на транспорте были нарушены, хотя
выяснение этого момента должно служить отправной точкой при
расследовании и судебном рассмотрении таких дел.

По делам, св!язанным с обвинением в нарушении каких-либо специальных
правил, и в частности правил безопасности движения, следователь и суд
обязаны точно устанавливать, какие именно правила нарушены и в чем
конкретно выразилось такое нарушение. Поэтому ссылки в общей форме «а
нарушения соответствующих правил без конкретных доказательств такого
рода нарушений ведут в конечном счете к отмене приговора.

Н. обвинялся по ч. 3 ст. 215 УК УССР в том, что, работая водителем
мотороллера, нарушил правила движения автотранспорта, в результате чего
сбил кузовом мотороллера Ч., причинив ему тяжкие телесные повреждения.
Между тем Н. не только не нарушил правил движения, но сам явился жертвой
хулиганских действий Ч. Последний во время проезда Н. на мотороллере
пошел ему навстречу и, размахивая ведром, из хулиганских побуждений
пытался этим ведром ударить по голове Н. Уклоняясь от удара, Н. резко
повернул руль вправо, вследствие чего кузовом мотороллера ударил Ч.,
который упал и получил тяжкие телесные повреждения. По делу установлено,
что Ч. неоднократно совершал хулиганские действия в отношении водителей,
проезжавших мимо его двора, и то, что с ним произошло, явилось
результатом  его  собственной вины.

Верховный Суд УССР, прекращая дело производством за отсутствием состава
преступления в действиях Н., отметил, что ссылка суда на допущение Н.
нарушения правил движения не могла быть основанием для осуждения Н., так
как суд не указал в приговоре, в чем конкретно заключается нарушение
правил движения Н. и в какой мере оно связано с данным происшествием.
Статья 4 Правил движения, на которую сослался суд, вообще никаких правил
не устанавливает,  а   носит общеразъяснительный характер.

109

 

1,1

 

I*.

Среди дел, прекращенных за отсутствием состава преступления, заслуживают
особого вдимания дела, прекращаемые вследствие отсутстаия причинной
связи между инкриминируемым обвиняемому действием и наступившим
последствием. В делах этого рода отсутствие причинной связи между
действиями лица, обвиняемого в причинении каких-либо вредных
последствий, и этими последствиями всегда свидетельствует о том, что
обвиняемый не виновен в инкриминируемых ему деяниях.

Показательно в этом отношении дело М, рассмотренное Житомирским
областным судом. М. признан виновным в том, что, будучи ответственным за
состояние охраны труда и техники безопасности по погрузочному цеху
Веховского стройкомбината № 3, ненадлежащим образом инструктировал
работницу Ш. по технике безопасности.

Согласно обвинительному приговору в результате этого нарушения на Ш.
наехал железнодорожный состав и ей были причинены тяжкие телесные
повреждения. Однако из материалов дела видно, что потерпевшая была
проинструктирована перед началом работы обвиняемым М., который заранее
предупредил рабочих о предстоящей подаче на железнодорожную ветку
стройкомбината вагонов под погрузку. Сам М в момент подачи вагонов
оформлял в конторе документы на отгружаемую продукцию и не мог видеть,
что делала Ш. Последняя же, зная о предстоящей подаче вагонов и
пренебрегая правилами безопасности, пошла на железнодорожный путь и
начала рубить проволоку. Суд вопреки всем этим фактам признал М.
виновным в нарушении правил охраны труда. Как отметил Верховный Суд УССР
в определении по данному делу, областной суд не проанализировал
фактических обстоятельств, что привело к вынесению необоснованного
приговора1.

В некоторых случаях выводы суда о наличии причинной связи между
действиями лица и наступившими последствиями строятся лишь на голых
предположениях о существовавши такой связи.

Примером может служить дело С. и П., которые первоначально были
привлечены к ответственности как соучастники хищения, а в дальнейшем,
когда это обвинение не подтвердилось, были осуждены по ст. 167 УК УССР
по обвинению в халатном отношении к исполнению своих обязанностей, что,
по мнению суда, давало возможность другим   обвиняемым по этому   делу
совершать хищения.

Судебная коллегия Верховного Суда УССР в определении по данному делу
указала, чго, квалифицируя действия обвиняемых по ст. 167 УК УССР, суд
должен был установить, в чем выразилось халатное отношение С. и П. к
своим обязанностям и какой существенный вред бы;1 причинен их  
действиями.   Между   тем суд не

1 См. аналогичное дело Р. и Ф. («Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1963
г. № 9, стр. 7—8).

НО

 

установил этих обстоятельств, а исходил лишь из предположения, что из-за
действий обвиняемых нельзя было осуществлять надлежащего контроля и что
такие действия могли облегчать совершение преступлений другими
обвиняемыми. Судебная коллегия отметила также, что это предположение
опровергнуто материалами дела, из которых видно, что злоупотребления,
совершаемые другими обвиняемыми по этому делу, не находились в причинной
связи с действиями С. и П.

2. К наиболее серьезным недостаткам, обнаруживающимся уже в
первоначальной стадии применения уголовного закона, относится
установление фактических обстоятельств не в полном объеме, требуемом
составом преступления. Из числа прекращенных Верховным Судом СССР
уголовных дел в 1950—1964 гг. за отсутствием состава преступления 70%
дел было прекращено в связи с неустановлением объективных и субъективных
признаков, характеризующих деяние  как  преступление.

Правильная квалификация преступления требует исчерпывающе точного
установления каждого элемента состава преступления. Любой из элементов
состава преступления должен устанавливаться в полном объеме в строгом
соответствии с его обрисовкой в диспозиции уголовного закона. Так, для
квалификации деяния как спекуляции необходимо установить по объективной
стороне наличие не только перепродажи товаров или иных предметов, но и
скупки этих товаров или предметов. Один лишь факт перепродажи товаров
или предметов, хотя бы и по повышенной цене, не образует состава
спекуляции.

Супруги Д. обвинялись в том, что в 1954 году самовольно возвели
домостроение, за что были подвергнуты штрафу. В 1959 году они начали
возводить второе домостроение, которое окончили строить в 1962 году. Это
домостроение, как указано в приговоре, супруги Д. построили с целью
спекуляции и извлечения нетрудовых доходов. В дальнейшем это
домостроение они продали за 4200 руб., в то время как по заключению
экспертизы стоимость домостроения составляла 3541 руб. Суд нашел, что
обвиняемые, таким образом, получили наживу в сумме 659 руб. Муж и жена
Д. были осуждены по ч. 2 ст. 199 (самовольное строительство) и ч. 2 ст.
154 (спекуляция) УК УССР.

Верховный Суд УССР, рассмотрев данное дело в порядке надзора, установил,
что обвинение супругов Д. в самовольном строительстве доказано, и они
осуждены за это преступление обоснованно. Что же касается обвинения в
спекуляции, то в их действиях нет состава этого преступления, так как
домостроение, которое они продали, ими не покупалось, а было построено с
вложением личного труда. По данному делу вообще   не   было  
установлено, что

Ш

 

супруги Д. имели какую-либо наживу от продажи построенного ими дома.
Дело Д. в части обвинения их в спекуляции Верховным Судом УССР
прекращено за отсутствием состава преступления. Неправильное обвинение
супругов Д. в спекуляции — результат неверного анализа фактических
обсгоятельств дела и неправильного понимания состава спекуляции.

Надо, однако, заметить, что случаи прекращения уголовных дел за
отсутствием состава преступления в связи с неправильным истолкованием
или пониманием закона довольно р-едки в судебной практике. Чаще всего
такие случаи связаны с расширительным толкованием закона.

Расширительное и не опирающееся на смысл закона толкование было допущено
судом по делу Р., которая была признана виновной в том, что она, будучи
лишена по суду родительских прав на дочь Нину Р., 1949 года рождения,
вместе с мужем похитила ребенка из школы-интерната г. Казани. Судебная
коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, прекратив дело за
отсутствием состава преступления в действиях Р., указала, что уголовная
ответственность по ст. 125 УК РСФСР может наступить лишь при похищении
чужого ребенка или подмене ребенка. В данном же случае Р. взяла из
школы-интерната свою родную дочь. Независимо от лишения по суду
родительских прав Р. продолжала оставаться родной матерью для своего
ребенка, и поэтому ее действия не могут расцениваться как преступление,
предусмотренное ст. 125 УК РСФСР1.

В судебной практике наряду со случаями необоснованного привлечения к
уголовной ответственности при отсутствии в действиях лица состава
преступления встречаются случаи необоснованного прекращения дела за
отсутствием в деянии состава преступления. Количество таких случаев
незначительно. Так, по материалам опубликованной судебной практики
Верховного Суда СССР за 1950—1964 гг. число таких неосновательно
прекращенных дел составляет 3,6% от всего числа рассмотренных Верховным
Судом СССР дел, по которым опубликованы за указанное время постановления
Пленума и определения Судебной коллегии по уголовным делам Верховного
Суда СССР. Но и это количество относится к более ранним годам.

Необходимо подчеркнуть, что необоснованное оправдание или прекращение
дел по мотивам отсутствия состава преступления в ряде случаев также
является результатом неправильного, а в некоторых случаях поверхностного
анализа фактических обстоятельств по делу.

1 «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1965 г. № 3, стр. 11. 112

 

Весьма примечательным примером того, к каким результатам приводит
неправильная оценка фактических обстоятельств, может служить приговор по
делу Г. Материалами дела установлено, что Г. из охотничьего ружья и
обреза, который хранил и носил без соответствующего разрешения, пытался
убить М. и В. в связи с выполнением ими своего служебного долга.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР отменила
приговор в части осуждения Г. по ч, 1 ст. 218 УК РСФСР за хранение и
ношение обреза и дело в этой части прекратила за отсутствием состава
преступления, мотивируя это тем, что Г. хранил и носил обрез,
изготовленный из гладкоствольного охотничьего ружья.

Президиум Верховного Суда РСФСР, рассмотрев дело по протесту заместителя
Председателя Верховного Суда РСФСР, Отменил кассационное определение
Судебной коллегии, указав на необоснованность мотивов Судебной коллегии
в отношении прекращения дела Г. по обвинению его по ч. 1 ст. 218 УК
РСФСР. Президиум Верховного Суда РСФСР отметил, что охотничье ружье,
переделанное на обрез, утрачивает свое специальное назначение и
приобретает новые качества, характерные для пистолетов, револьверов и
другого подобного огнестрельного оружия. Именно как такое оружие Г. и
использовал имевшийся у него обрез1.

По этому делу обращает на себя внимание противоречие между решением
Судебной коллегии о прекращении дела Г. в части обвинения его в хранении
и ношении обреза, изготовлен того из гладкоствольного охотничьего ружья,
и той частью подтвержденного коллегией приговора, которым Г. осужден за
покушение на убийство с использованием этого обреза. Признавая
виновность Г. в использовании обреза в целях убийства. Судебная коллегия
тем самым признала и то, что обрез, изготовленный Г. из гладкоствольного
охотничьего ружья, обладал всеми свойствами оружия, хранение и ношение
которого запрещено. При таких условиях вывод Судебной коллегии об
отсутствии в действиях Г. состава преступления, предусмотренного ч. 1
ст. 218 УК РСФСР, противоречил той части определения Судебной коллегии,
в которой подтверждалось осуждение Г. по ст. 15 и пп. «в» и «з» ст. 102
УК РСФСР.

Во всех рассмотренных случаях результатом неправильной оценки
фактических обстоятельств являлись неверные юридические выводы о наличии
или отсутствии в деянии состава преступления.

3. Один из наиболее сложных и вместе с тем спорных вопросов применения
закона — разграничение стадий применения. Теоретически и логически
стадии применения закона представляются самостоятельными и
последовательно развивающимися этапами применения закона. Фактически же
довольно трудно провести четкую грань между этими отдельными этапами.
Грань между установлением фактического состава, отысканием соот-

1 «Бюллетень Верховного  Суда РСФСР»  1964 г. № 12, стр. 7.

8, Я. М.  Брайнин          .           ИЗ

 

ветствующего ему уголовного закона и подведением под него фактического
состава в значительной мере условна. Все эти процессы лишь формально
отделены друг от друга во времени. Как это и бывает в действительности,
они могут происходить одновременно.

На это правильно указывает проф. М. С. Строгович, говоря, что
«неправильно было бы представлять расследование и рассмотрение дела
судом таким образом, что суд всегда сперва исследует факт, событие, а
потом применяет к нему правовую норму, дает ему юридическую оценку»1.

По мнению проф. П. Е. Недбайло, «фактически процесс применения правовых
норм начинается с установления фактов, требующих правового решения, а
логически он начинается с выбора нормы, в соответствии с которой
квалифицируются факты, то есть идет от нормы к жизненным фактам по
формуле дедуктивного силлогизма: вначале норма, затем факты, и, наконец,
вывод, решение и вся дальнейшая практическая деятельность по
применению»2.

Вместе с тем П. Е. Недбайло подчеркивает, что в практической
деятельности по применению правовых норм фактическая и логическая
стороны этой деятельности составляют единство3. П. Е. Недбайло правильно
пишет, что норма права выбирается и применяется на основе юридически
значимых фактов, а установление юридической значимости фактов, их анализ
и оценка производятся на основе норм права. Однако трудно согласиться с
автором, что это «одновременный акт, одна, единая и исходная стадия
процесса применения правовых норм»4.

Если бы установление фактов и выбор правовой нормы были единым и
одновременным актом, то проблема применения закона решалась бы просто.
Но ведь выбором правовой нормы не   заканчивается  ее применение.

1          М.   С.   Строгович,   Учение о  материальной истине в уго

ловном процессе, М.—Л., 1947, стр. 5; аналогично В. Я. Дорохов,

В. С. Николаев,   Обоснованность приговора в советском уголов

ном процессе, М., 1959, стр. 56.

2          П. Е. Недбайло, Применение   советских   правовых норм,

стр. 221—222.

3          Т а м  же, стр. 222—223.

4          П. Е. Недбайло,   Применение    советских   правовых норм,

стр. 222—223.

114

 

Сам автор говорит, что «при всей важности установления фактов и выбора
норм для их квалификации в процессе применения правовых норм нужно
учитывать, что это лишь первая стадия этого процесса, первая примерка
фактов к норме и, наоборот, нормы к фактам»1. Именно с этой точки
зрения, как нам кажется, вряд ли следует подчеркивать тесное единство
установления фактов и отыскания правовой нормы как единого процесса.

При таком взгляде установление фактов с самого начала должно быть
подчинено выбору правовой нормы, а это может приводить порой к поспешным
выводам, от которых в ходе дальнейшего исследования фактических
обстоятельств не всегда легко бывает освободиться.

Несомненно, что пр-и исследовании фактических обстоятельств уже в самом
начале возникает вопрос о квалификации расследуемого деяния, так как
целью расследования является установление, какое именно преступление и
кем совершено. «Без правильной квалификации,— пишет проф. С. И. Тихенко
— нельзя обеспечить правильное направление расследования»2. В этом
случае исследование фактических обстоятельств производится по признакам
какого-то предусмотренного уголовным законом деяния. Прокурор возбуждает
уголовное дело, а орган расследования принимает его к своему
производству по признакам определенного уголовного закона,
предусматривающего это деяние как преступное. Отыскание и применение
правовой нормы нередко производится даже еще до исследования фактических
обстоятельств. Чаще же всего установление фактов и отыскание
соответствующей правовой нормы происходят параллельно как два
самостоятельных, хотя и соподчиненных процесса. Оба эти процесса
развиваются параллельно, поскольку уточнение фактических обстоятельств
может влечь изменение юридической квалификации фактов. Следует
согласиться с Г. А. Левицким, который пишет, что «разграничение стадий
установления фактического состава и его юридической квалификации
происходит в постоянном и одновременном сравнении. Однако разграничение
этих стадий позволяет определить тот

•Там  же, стр. 223.

2 С. И. Т и х е н к о, Борьба с хищениями социалистической
собственности, связанными с подлогом документов, Киев, 1959, стр. 125.

8*         115

 

путь, следуя по которому можно обеспечить правильную квалификацию
преступлений»1. Принципиальное значение разграничения стадий применения
закона и особенно стадий установления фактов и отыскания правовой нормы
состоит также в том, что оно подчеркивает важность первоначальной стадии
применения закона — установления фактов, от которой в конечном счете
зависит их правильная квалификация. Выше было показано, к каким
последствиям приводит недооценка этой первоначальной стадии применения
уголовного закона. Поверхностное исследование и основанная на этом
неправильная оценка фактических обстоятельств неизбежно влекут столь же
поверхностное и поспешное решение вопроса о юридической квалификации
исследуемых фактов.

Квалификация преступлений, как и всякая другая деятельность,
основывающаяся на логическом анализе, подчинена материалистическим
законам познания и должна осуществляться от конкретных фактоз к правовой
норме и обратно от правовой нормы к фактам. Но первичным является
установление фактов, без чего невозможна их юридическая квалификация и,
следовательно, отыскание соответствующей правовой нормы. Далее мы
специально остановимся на вопросе о диалектическом соотношении «общего»
и «отдельного». Однако в свете сказанного о разграничении стадий
установления фактов и отыскания соответствующей правовой нормы мы хотели
бы подчеркнуть, что правильная квалификация фактов в первую очередь
зависит от полноты их исследования. На первоначальной стадии применения
закона, в том числе и уголовного, такой полноты исследования чаще всего
не бывает. Поэтому и квалификация этих фактов вначале не всегда бывает
окончательной. При таком условии установление фактов и отыскание
соответствующей правовой нормы не могут рассматриваться как единая
стадия процесса применения норм.

В связи с этим представляется принципиально важным подчеркнуть
самостоятельное значение правильного установления фактических
обстоятельств как первоначальной стадии применения всякого закона, в том
числе и уголовного.

1 Г. А. Левицкий, Квалификация преступлений  (Общие вопросы),
«Правоведение» 1962 г. № 1, стр. 144.

116

 

4. В теории советского права выбор соответствующей правовой нормы и
уяснение ее смысла и содержания рассматриваются преимущественно как две
различные и самостоятельные стадии применения правовых норм1. По нашему
млению, в данном случае речь должна идти об одной стадии, так как самый
выбор правовой нор.мы сопряжен с уяснением ее смысла и содержания.
Правовая норма выбирается для того, чтобы под ее действие подвести
исследуемый факт. Подведение юридически значимого факта под
соответствующую правовую норму предполагает установление необходимого
соответствия между .исследуемым фактом и правовой нормой, которую
следует применить в связи с этим фактом. Результат этой операции
определяется уже самим выбором правовой нормы. Неправильный выбор
последней предопределяет ошибочный результат ее применения. Отыскание
соответствующей правовой нормы предполагает возможность выбора из
нескольких возможных решений только одного. Уже одно это требует
раскрытия содержания и уяснения смысла выбираемой нормы. Чтобы
отвергнуть тот или другой вариант квалификации преступления, также
необходимо проанализировать те уголовные законы, которые в конечном
результате признаются не относящимися к данному факту.

Выбор правовой нормы, относящейся к исследуемому факту,— сложный
процесс, поскольку всякая правовая норма представляет собой в известном
смысле абстракцию, обобщение бесчисленного количества более или менее
однородных’ явлений. Именно благодаря большому индивидуальному
разнообразию всех таких явлений в их конкретном проявлении отыскание
соответствующей правовой нормы и подведение под нее исследуемого факта
представляют «обой сложную и трудную задачу.

Диалектическая особенность соотношения конкретного и абстрактного
состоит в том, что, как учит В. И. Ленин, «мышление, восходя от
конкретного к абстрактному, не отходит — если оно правильное… от
истины, а подходит к ней… От живого созерцания к абстрактному мышлению
и от него к практике — таков диалектический путь познания истины,
познания объективной реаль-

1 См.,   например,   Н.   Г.   Александров,   Применение   норм
советского социалистического права, М, 1958, стр. 9, 25.

117

 

 

 

ности»1. Это указание В. И. Ленина дает ключ к пониманию соотношения
закона и конкретного жизненного явления, к которому ом может относиться.

Общей основой конкретного и абстрактного в процессе познания является
истина как конечная цель познания. Поэтому между конкретным и
абстрактным в процессе перехода от одного к другому не может быть
разрыва. Если истинна данная конкретность, то не может быть неистинным
то, что охватывает ее как абстракция или, говоря точнее, как общее
понятие, под которое подпадает эта конкретность. Следовательно, задача
состоит в том, чтобы правильно определить эту связь.

Юридическая квалификация — это процесс, который в уголовном праве и
выражает эту связь. Вопрос об истинности юридической квалификации — это
как раз и есть вопрос о соотношении конкретного юридического факта и
правовой нормы, которая представляет собой в максимально сжатой форме
обобщение таких фактов.

В свете оказанного немаловажное значение приобретает вопрос, входит ли
юридическая квалификация преступления в содержание устанавливаемой судом
объективной истины по делу. Установление объективной истины по
уголовному делу — не только задача суда, хотя окончательно она
устанавливается судом. Выявление объективной истины по делу составляет
задачу также следователя и прокурора в процессе расследования.

А. С. Шляпочников правильно обратил внимание на то, что споры по этому
вопросу в советской процессуальной науке имеют не меньшее принципиальное
значение и для науки советского уголовного права, поскольку от того или
иного решения этого вопроса зависят далеко идущие выводы, имеющие
непосредственное отношение к практике социалистического правосудия2.

По указанному вопросу в советской юридической литературе определились
две точки зрения. Одна из них переносит юридическую квалификацию
преступления в плоскость судебной оценки и тем самым полностью исключает
ее из деятельности, связанной с установлением объективной истины   по  
делу    (М. С. Строгович,

1          В.   И.   Ленин,   Поли. собр. соч., т. 29, стр.  152—153.

2          А. С. Шляпочников,   Толкование   советского   уголовного

закона, стр. 51.

118

 

?

?

zo

A AE |

????????&???????x

объективной истины, устанавливаемой по делу; она является при
соответствующих условиях не в меньшей мере истинной, чем самый факт (Н.
Н. Полянский, А. Л. Ривлмн, П. Е. Нед-байло, В. Н. Кудрявцев, А. С.
Шляпочников, В. Я. Дорохов, В. С. Николаев, Г. М. Миньковский). Вторая
точка зрения представляется более верной.

Хотя установление юридической квалификации деяния связано с оценкой
фактического состава, тем не менее такая деятельность не сводится
исключительно к политической и юридической оценке исследуемых фактов,
образующих содержание фактического состава. Юридическая квалификация,
выражающаяся в первую очередь в отыскании правовой нормы,
предусматривающей данный фактический состав, представляет собой, как и
само установление фактического состава, познавательную деятельность,
направленную к определенной цели — установлению объективной истины по
делу. Последняя представляет собой главное условие осуществления
социалистического правосудия.

Осуществление этой задачи советского уголовного процесса не может
считаться достигнутым, если юридическая квалификация деяния не будет
истинной, т. е. не будет соответствовать совершенному деянию
(фактическому составу). Авторы, исключающие из объективной истины
юридическую квалификацию деяния, тем самым логически разрывают деяние и
его квалификацию. Следуя их точке зрения, надо было бы допустить, что
юридическая квалификация может расходиться с фактами, к которым она
относится. Именно такой взгляд был высказан М. Л. Шифманом, который
писал, что «один и тот же факт объективной действительности может
сегодня образовать одни состав преступления,— в другой момент — иной
состав преступления, а может вообще перестать оцениваться как преступное
деяние в силу изменившихся обстоятельств. Квалификация преступления есть
применение уголовноправовой нормы к уже установленным  фактам»1.   
Существо    этого   аргумента

1 М. Л. Шифман, Основные  вопросы советского доказательственного права,
М., 1956, стр. 27,

119

 

f ,

сводится к тому, что юридическая оценка факта не имеет стабильности. Она
может изменяться с течением времени. Этот аргумент вряд ли может быть
признан убедительным. Объективная истина не является чем-то таким, что
существует вне времени и пространства. Истина всегда конкретна. Неверно,
что составы преступлений могут изменяться, а факты объективной
действительности, к которым они относятся, остаются неизменными.
Изменения в составе преступления всегда отражают изменения в тех
объективных фактах, которые обобщенно выражает состав преступления.
Когда та или иная уголовноправовая норма неполно или неточно выражает
состав преступления вследствие изменения социально-политической природы
предусматриваемого ею явления, это все же не исключает возможности
установления объективной истины по делу в полном объеме, включая сюда и
правильную юридическую квалификацию деяния; это достигается путем
правильного истолкования применяемой уголовнолравовой нормы.

При выборе правовой нормы на первоначальных стадиях применения закона на
основе имеющихся или установленных фактических обстоятельств вполне
возможны ошибки в квалификации преступления. В ходе расследования
преступления идут поиски объективной истины, которые продолжаются и
дальше, вплоть до заключительной стадии уголовного процесса. Если
фактические обстоятельства не установлены еще в таком объеме, который
позволяет сделать абсолютно верные выводы об ответственности лица, а это
чаще всего бывает в начале расследования, то и вопросы квалификации
преступления не могут быть правильно решены, и, следовательно, выбор
закона, который необходимо применить в этом случае, может оказаться
неправильным. Но из этого вовсе не следует, что объективно правильная
квалификация содеянного не может быть достигнута.

Правильная квалификация преступления — юридическое выражение объективной
истины по уголовному делу, она может быть в такой же мере истинной, в
какой истинными могут оказаться исследуемые объективные факты.
Конкретизация фактических обстоятельств является одновременно и
конкретизацией юридических признаков этого деяния. Установление же
истинности фактов без установления истинности  их квалификации

120

 

не только было бы лишено всякого смысла, но и прямо противоречило бы
задачам социалистического правосудия. Истинность фактов потому и
устанавливается, что они должны получить правильную правовую оценку со
стороны прокурора, следователя, судей, без чего невозможно правильное,
соответствующее требованиям социалистического правосудия решение вопроса
об уголовной ответственности лица, обвиняемого в совершении
преступления.

Как показывает анализ судебной практики применения уголовного закона,
основное препятствие, стоящее на пути к правильной квалификации
преступления,— ?неправильное или неполное установление фактических
обстоятельств по делу.

Говоря о критерии истины в деятельности следственных и судебных органов,
С. А. Голунский отмечал, что «практика Верховного Суда СССР (а также
других судов) показывает, что ошибки в судебных приговорах, а
следовательно, и нарушения социалистической законности в уголовном
процессе гораздо чаще имеют место в результате полного или неправильного
установления судом фактических обстоятельств дела, чем в результате
неправильной правовой оценки этих обстоятельств»1. Этот совершенно
правильный вывод может быть отнесен и к применению уголовных законов.
Необходимо только добавить к сказанному С. А. Голунским, что такое
неправильное или неполное установление фактических обстоятельств имеет
место прежде всего при производстве предварительного следствия. Суду не
всегда удается исправить ошибки, допущенные следствием при установлении
фактических обстоятельств, и это приводит к серьезным просчетам в
квалификации преступлений на всех стадиях применения уголовного закона.
Причину указанного положения С. А. Голунский видел в неразработанности
критерия истины в деятельности следственных и судебных органов2. Нам
представляется, что причину надо искать прежде всего в недостатках самой
следственной и судебной работы, в несоблюдении требований закона о
всестороннем, полном и объективном

1          «Об оценке доказательств    в    советском  уголовном
процессе»

(«Советское государство и право»  1955 г. № 7, стр. 71).

2          «Советское государство и право»  1955 г. № 7, стр. 76.

121

 

t ,

исследовании всех обстоятельств и фактов по делу в их взаимосвязи, в
неумении порой глубоко анализировать эти обстоятельства и факты.

Марксизм-ленинизм учит, что критерием истинности выводов является
общественная практика людей. Однако не всякая практика может служить
критерием истинности выводов на основе практики. Практика людей, в том
числе практика следственных и судебных органов, может быть правильной и
неправильной. Как же установить, когда она правильна? Очевидно, что
практика следственных и судебных органов, в отрыве от ее правовой основы
и взятая сама по себе, не может служить критерием истинности выводов,
которые эти органы делают в процессе своей деятельности. Мы полностью
согласны с П. Е. Недбайло, который говорит, что «практика общественной
деятельности человека, в том числе практика следственных и судебных
органов, не может быть критерием правомерности или неправомерности
поступков людей, в том числе виновности или невиновности подсудимого.
Здесь в рэли критерия истины выступает лишь га общественная практика
челозека, которая выражена в законе. Практика же, не выраженная в
законе, в том числе судебная практика, не имеет для этого необходимой
формальной определенности. Все это подтверждает, что истинность выводов
суда проверяется лишь через требования закона. Иной взгляд сопряжен с
недооценкой закона и законности»1. Эта мысль верна прежде всего потому,
что все социальные нормы, в том числе и правовые, являются высшим
обобщением наиболее правильной практической деятельности людей.

Следует, однако, оговориться, что это положение бесспорно лишь при том
непременном условии, когда законы являются выражением социальных
потребностей общества и выражают волю народа. Сказанное о законе как
выражении общественной практики не исключает того, что отдельные законы
в силу тех или иных причин могут уже более не отвечать требованиям
жизни. В таких случаях законы, переставшие отвечать потребностям
объективной действительности, не соответствующие правильной
практической  деятельности людей и не  отра-

1 «Внутреннее убеждение судей и социалистическая законность» («Тезисы
доклада на межвузовском совещании», М, 1958, стр. 41— 43).

122

 

жающие эту деятельность, отменяются законодательным путем.

Важное значение имеет также вопрос о роли вму-треннего судейского
убеждения в правовой оценке устанавливаемых судом фактов. Во взглядах
отдельных советских учеиых на этот вопрос имеются некоторые расхождения.
Так, П. Е. Недбайло, подчеркивая, что только закон дает масштаб или
критерий для оценки правильности решения суда по установленному факту,
вместе с тем считает, что внутреннее судейское убеждение может явл-яться
средством обнаружения связи нормы с конкретными фактами1.

Возражая против этой точки зрения, А. С. Шлятюч-ников отмечает, что
юридическая квалификация факта опирается прежде всего не на внутреннее
судейское убеждение, а на существующую объективную связь данного факта и
охватывающей его юридической нормы, что устанавливается путем толкования
закона2. Касаясь тех случаев, когда уголовный закон заключает в себе
элементы, содержание которых раскрывается в зависимости от конкретных
обстоятельств дела, как, например, мелкий и крупный ущерб, тяжелый
ущерб, тяжкие последствия, злостность и ряд других, А. С. Шляпочников
считает, что и в этих случаях оценочная деятельность суда не является
произвольной, а базируется на объективных обстоятельствах данного дела.
Аналогичным образом, говорит далее А. С. Шляпочников, решается вопрос и
в отношении обстоятельств, вытекающих из требований Общей части
советского уголовного законодательства, но лежащих за пределами состава
преступления, предусмотренного в Особенной части, как, например,
указание ч. 2 ст. 7 Основ уголовного законодательства относительно
действия или бездействия, лишенного общественной опасности вследствие
малозначительности3.

Основной тезис А. С. Шляпочникова о том, что юридическая квалификация
факта должна опираться прежде всего на существующую связь данного факта
с охватываемой ею нормой, безусловно правилен. Однако нельзя полностью
согласиться с утверждением  автора,

1          «Тезисы доклада на межвузовском совещании*, стр. 41—43.

2          Указ. работа, стр. 68.

3          Указ, работа, стр. 69.

123

 

I

что внутреннее судейское убеждение вовсе не может играть никакой роли
при обнаружении связи нормы с конкретными фактами. Когда это
представляется возможным, неконкретизированные элементы состава
преступления или указания Общей части советского уголовного
законодательства могут быть конкретизированы с помощью критериев,
даваемых наукой и техникой. Однако в отдельных случаях, когда эти
области знания не могут дать ответа на интересующий вопрос, тот, кто
применяет уголовный закон, не может не руководствоваться своим
внутренним убеждением. Обобщение судебной практики помогает в ряде
случаев устанавливать объективные критерии оценок тех или иных понятий,
которых закон не конкретизирует. Однако в некоторых случаях разъяснения,
основанные на такого рода обобщениях, не дают достаточно четких
критериев для выяснения неконкретизированных понятий. Таким, например,
являлось утратившее ныне силу постановление Пленума Верховного Суда СССР
от 18 июня 1957 г. «О судебной практике применения Указа от 10 января
1955 г.». В этом постановлении содержатся указания о признаках мелкого
хищения, которые нельзя признать достаточно конкретными, поскольку, как
указывается в этом постановлении, «вопрос о том, может ли то или иное
хищение рассматриваться как мелкое (по стоимости и размерам
похищенного), разрешается в каждом отдельном случае в зависимости от
конкретных обстоятельств дела»1. А. С. Шляпочников считает, что
указанное постановление Пленума в отношении определения понятия мелкого
хищения содержит достаточные объективные критерии. Нам представляется,
что это постановление не только не преследовало такой задачи, но прямо
возложило на суды обязанность непосредственно решать данный вопрос в
каждом конкретном случае.

Таким образом, можно прийти к выводу, что внутреннее судейское
убеждение, которое всегда играет важную роль при рассмотрении уголовных
дел, играет определенную роль и в тех случаях, когда норма содержит
признаки, которые требуют уточнения и не могут быть раскрыты с помощью
науки, техники или опыта судебной практики.

1 См. также С. И. Т и х е н к о, указ. работа, стр. 93. 124

 

5. Выбор или отыскание соответствующего уголовного закона и подведение
под него инкриминируемого лицу преступления являются квалификацией этого
преступления.

Квалификацию преступления нельзя отождествлять с применением уголовного
закона уже по одному тому, что она имеет в виду только выяснение, в
какой мере данный факт подпадает под признаки состава преступления,
описанного в диспозиции того или иного уголовного закона, между тем как
применение уголовного закона означает применение и его диспозиции и его
санкции.

В советской уголовноправовой науке по вопросу о том, что понимать под
квалификацией преступления, нет единого мнения. Одни криминалисты
считают, что квалификация преступления выражается в установлении
соответствия данного конкретного деяния (действия или бездействия)
признакам того или иного состава преступления, предусмотренного
уголовным законом1. Согласно этой точке зрения квалификация преступления
исчерпывается установлением соответствия деяния составу
пре-дуемотренного уголовным законом преступления. По мнению других
ученых, квалификация преступления — это длящийся процесс, приводящий к
принятию определенного решения. Такой взгляд был высказан Г. А. Левицким
и подробно развит В. Н. Кудрявцевым. Оба автора рассматривают
квалификацию преступления как процесс, сопутствующий всем этапам
применения уголовного закона и закрепляемый в судебном приговоре2.

«Квалификация, даваемая в приговоре,— пишет В. Н. Кудрявцев,— это
окончательная оценка деяния с точки зрения социалистического
государства»3. Уточнения, внесенные В. Н. Кудрявцевым в понятие
квалификации преступления, с наибольшей полнотой раскрывают динамический
характер этого процесса как после-

1          А.  А.   Герцен зон,  Квалификация  преступления,  М.,  
1917,

стр. 4; А. Н.  Т р а й н и н, Общее учение   о   составе   преступления,

стр. 6.

2          Г. А.  Левицкий,   Квалификация   преступления   («Правове

дение» 1962 г. №  1, стр.   144);   В. Н. Кудрявцев,   Теоретические

основы квалификации преступлений,  стр. 209—219.

! Там  же,  стр. 222.

 

I*.

довательного ряда этапов установления объективной истины в уголовном
деле.

Вполне естественно и закономерно то, что каждому из этих этапов присуща
та степень истинности, которая обусловлена материалом, на основе
которого делается вывод о квалификации преступления. От характера этого
материала и его полноты зависит и точность квалификации преступления.
Очевидно, что на первоначальных этапах движения уголовного дела,
связанных с его возбуждением и первоначальными следственными действиями,
истинность квалификации преступления чаще всего относительна, а не
абсолютна. С этой точки зрения весь процесс квалификации преступления
представляет собой поиск объективной и в этом смысле окончательной
истины. Поэтому возможную на этих стадиях неточность квалификации
преступления следует отличать от неправильности такой квалификации,
которая может быть результатом либо поспешной и поверхностной оценки
фактических обстоятельств, либо незнания  закона.

Таким образом, квалификация преступления как часть процесса применения
уголовного закона теоретически и практически возможна на всех стадиях
уголовного процесса. При этом квалификация преступления во всех этих
случаях связана с принятием определенного решения и закреплением этого
решения в соответствующем юридическом акте судебного или
про-курорско-следственного органа.

Спорным является мнение В. Н. Кудрявцева, что процесс квалификации
заканчивается с вынесением приговора, а изменения квалификации в
кассационном и надзорном порядке не являются новыми звеньями процесса
квалификации, так как пересмотр дела в порядке кассации и надзора не
развивает процесса квалификации, а имеет целью исправление допущенных
судебных ошибок1. Это мнение правильно лишь в отношении изменения
квалификации преступлений при рассмотрении дела в порядке надзора,
поскольку пересмотр дел в порядке

1 Указ. работа, стр. 219. Более правильный взгляд по этому вопросу
высказал М. И. Бажанов, который считает, что изменение квалификации
преступления имеет место и в кассационной инстанции («Законность и
обоснованность основных судебных актов в советском уголовном процессе»,
автореферат докт. диссертации, Харьков, 1967, стр. 11).

126

 

надзора —- исключительная стадия процесса. Что касается того, что
пересмотр дела в порядке кассации и надзора не развивает процесса
квалификации преступления, а имеет целью исправление допущенных судебных
ошибок, то ведь ошибки, допущенные на этапах, предшествующих судебному
рассмотрению дела, тоже исправляются судом первой инстанции.
Существенный смысл этапов квалификации преступления как раз в том и
состоит, что квалификация преступления последовательно уточняется с тем,
чтобы была окончательно установлена объективная истина. Ведь отмена или
изменение судебного приговора в кассационном порядке чаще всего и
доказывает, что квалификация, данная судом (а в большинстве случаев и
следственными органами), была неправильной и что, следовательно, процесс
квалификации не закончен. Этот процесс можно считать законченным тогда,
когда судебный приговор, определивший квалификацию преступления, вступил
в законную силу. Процесс квалификации может возобновиться, например, в
связи с направлением дела кассационной инстанцией на доследование и
возможным изменением содержания обвинения1.

Трудно согласиться с В. Н. Кудрявцевым и в том, что юридическая оценка,
даваемая в приговоре, свидетельствует об установлении уголовноправового
отношения судом2. Выше мы уже обращали внимание на то, что
уго-ловноправовое отношение есть реальное отношение между
государственным органом и лицом, совершившим преступление, возникающее с
момента привлечения лица в качестве обвиняемого. Существование этого
отношения основывается на реальном факте применения уголовного закона к
лицу, совершившему преступление, следовательно, суду нет необходимости
доказывать его существование с помощью квалификации преступления.

Существование уголовноправового отношения нельзя ставить в зависимость
от юридической оценки, даваемой в приговоре, поскольку приговор может
быть отменен. Но отмена приговора отнюдь не означает, что
уголовно-правового отношения не было. То, что существовало; нельзя
признать несуществовавшим.

1          Это подтверждается данными кассационной   судебной    прак

тики (см. стр. 109, 161, 162 настоящей работы).

2          Указ. работа, стр, 222.

Глава пятая

ПРОВЕРКА ПОДЛИННОСТИ

И ДЕЙСТВИЯ УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

ВО ВРЕМЕНИ И В ПРОСТРАНСТВЕ

1. Применение уголовного закона в конкретном случае требует проверки его
подлинности, правильности содержания, а также пределов действия во
времени и в пространстве. Комплекс этих действий образует
самостоятельную стадию применения уголовного закона, которая возникает
после того, как установлены фактические обстоятельства и определен
закон, который должен быть применен в данных условиях времени и места.
Эта стадия применения закона, в том числе и уголовного, должна
предшествовать стадии принятия решения о применении закона. При проверке
закона с точки зрения его подлинности и пределов действия может
выясниться, что в тексте закона, которым пользуются в данном конкретном
случае, содержатся какие-либо неточности или искажения либо этот закон
утратил силу. В последнем случае отпадает самая возможность применить
этот закон, даже если он по своему содержанию наиболее близко подходит к
исследуемому факту.

Выяснение всех этих обстоятельств особенно важно, когда применяется
новый закон.

Проверка подлинности закона отнюдь не является проверкой правильности,
целесообразности и обоснованности его издания компетентными органами. В
этом смысле закон как акт, обладающий высшей юридической силой, как акт
верховной государственной власти ни при каких условиях не подлежит
проверке со стороны того, кто его применяет.

128

 

Проверка подлинности уголовного, как и всякое другого, закона связана в
первую очередь с установлением того, что он издан надлежащим органом и
соответствует тексту подлинного законодательного акта.

Необходимость такой проверки в некоторых случаях может вызываться тем,
что при применении законов не всегда пользуются их текстом,
опубликованным в соответствующих официальных изданиях. Например, текст
Уголовного кодекса, содержащийся в комментарии, не имеет официального
характера. В таких случаях может возникать необходимость обратиться к
официальному тексту законодательного источника. Само собой разу-меется,
что требование проверки подлинности закона и точности его содержания не
исключает возможности пользования законами, опубликованными в
неофициальных изданиях (например, в юридических журналах), при условии
установления точного соответствия текста этих изданий тексту официальных
изданий.

Подлинность закона проверяется на основании текста закона, публикуемого
в официальных изданиях. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР
от 19 июня 1958 г. «О порядке опубликования и вступления в силу законов
СССР, постановлений Верховного Совета СССР, указов и постановлений
Президиума Верховного Совета СССР»1 законы СССР, постановления и другие
акты Верховного Совета СССР, указы и постановления Президиума Верховного
Совета СССР публикуются в «Ведомостях Верховного Совета СССР» не позднее
семи дней после их издания. Важнейшие из указанных выше актов,
подлежащие широкому и немедленному обнародованию, публикуются в газете
«Известия Советов депутатов трудящихся». В необходимых случаях эти акты
могут быть обнародованы также по радио или переданы по телеграфу.
Аналогичный порядок существует и в отношении обнародования
законодательных и иных нормативных актов, издаваемых в союзных
республиках, установленный соответствующими указами Президиумов
Верховных Советов союзных республик.

Вводимые в действие законодательные и иные нормативные акты в некоторых
случаях публикуются и в

1 «Ведомости Верховного Совета СССР» 1958 г. № 14, ст. 275.

9   Я. М.   Брайнин        129

 

г.

других органах печати. Однако официальным является опубликование
соответствующего акта в «Ведомостях Верховного Совета СССР» или в
«Известиях Советов депутатов трудящихся» и аналогичных органах союзных
республик.

Проверка подлинности закона должна подтвердить, что текст закона,
которым пользуются при его применении, идентичен оригиналу.

Нет необходимости обращаться к официальному тексту закона, если
существует специальное издание официального текста общесоюзного
законодательного акта или соответствующего Уголовного кодекса. Так,
Уголовный кодекс РСФСР, содержащий официальный текст с изменениями на 16
сентября 1966 г., хотя и не является официальной публикацией этого
Кодекса, тем не менее вполне пригоден для повседневного пользования
практическими работниками. Такого рода издания специально
предназначаются для практического пользования ими и рассматриваются как
издания, полностью соответствующие официальному тексту, т. е.
подлиннику, хранящемуся в установленном порядке и в свое время
надлежащим образом обнародованному.

Уголовный закон, как и всякий другой, обязателен к неуклонному и
безоговорочному исполнению. Исполнение закона не может быть поставлено в
зависимость от усмотрения того, кто его исполняет. Это относится и к
тому органу власти и должностным лицам, которые применяют уголовные
законы. Поэтому никто не может задержать его исполнение или иным путем
уклониться от его исполнения под каиим бы то ни было предлогом.
Абсолютно недопустимо неисполнение и неприменение уголовного закона (как
и всякого закона) под предлогом его неполноты или неясности.

Никто, кроме самого законодателя (в отношении законов СССР — Верховный
Совет СССР, а в отношении законов союзных республик — Верховные Советы
союзных республик), не вправе отменить, изменить или дополнить закон.

2. При применении уголовного закона необходимо знать, является ли он
действующим, т. е. таким, который не утратил своей силы и может быть
применен в данном конкретном случае

130

 

К действию уголовного закона во времени относятся три группы вопросов:
вступление его в силу, прекращение его действия и обратная сила
уголовного закона.

Вопрос о вступлении уголовного закона в силу разрешается на общих
основаниях упоминаемым уже Указом Президиума Верховного Совета СССР от
19 июня 1958 г.

Необходимо отличать дату принятия закона от даты его вступления в силу.
Дата принятия закона — это день утверждения проекта в качестве закона.
Закон вступает в силу, если в нем самом указано время вступления, либо
по истечении десяти дней после его опубликования в официальном органе,
либо если в законе указано, что он вводится в действие по телеграфу или 
по радио.

В Указе от 19 июня 1958 г. не установлен специальный срок вступления в
силу актов, вводимых в действие по телеграфу или по радио, поэтому, если
в обнародованном таким путем акте не указана точная дата вступления его
в силу, такой акт вступает в силу на общих основаниях, т. е. по
истечении десяти дней после его опубликования в официальных изданиях.

В судебной практике иногда смешивается срок принятия закона и срок
вступления его в силу.

Приговором Московского областного суда Д. признан виновным в том, что,
работая директором Реутовского отделения Балашихин-ского торга, а с
октября 1960 года — директором Балашихинского райпищеюрга и
злоупотребляя своим служебным положением, на протяжении длительного
времени занимался вымогательством и получением взяток с работников
Реутовского, а затем и Балашихинского торгов. Преступные действия Д.
были квалифицированы по ч. 2 ст. 117 УК РСФСР (редакция 1926 года), по
ч. 2 ст. 173 УК РСФСР (редакция, I960 года) и по ч. 2 л. I Указа
Президиума Верховного Совета СССР от 20 февраля 1962 г. «Об усилении
уголовной ответственности за взяточничество».

Как установлено приговором суда, последнюю взятку в сумме 70 руб. Д.
получил 3 марта 1962 г. Эти действия квалифицированы судом по ч. 2 ст. 1
Указа от 20 февраля 1962 г., между тем как этот Указ вступил в силу
только 4 марта 1962 г. Указ от 20 февраля 1962 г. был опубликован в
«Ведомостях Верховного Совета СССР» 21 февраля 1962 г. и вступил s силу
через десять дней после его опубликования. Суд, осуждая Д. на основании
данного указа, очевидно, исходил не из даты его опубликования, а из даты
его принятия, что, безусловно, неверно. Верховным Судом РСФСР приговор
суда был изменен, действия Д. переквалифицированы с ч. 2 ст. 1 Указа на
ч. 2 ст. 173 УК РСФСР1.

1 «Бюллетень Верховного Суда РСФСР» 1965 г. № Т, стр, 13—14.

9*         131

 

Введение закона в действие и его фактическое действие— не тождественные
понятия. Фактическое действие уголовного закона, вступившего в силу, в
некоторых случаях может быть обусловлено особыми обстоятельствами
времени или места совершения преступления. Такова, например, ст. 19
Закона об уголовной ответственности за государственные преступления об
уклонении в военное время от выполнения повинностей или уплаты налогов.
Фактическое действие этой статьи имеет место только в условиях военного
времени.

Порядок прекращения действия уголовного закона не предусмотрен в
уголовном законодательстве и не разрешен общим законодательством.

Уголовные законы не издаются на какой-либо определенный срок и действуют
вплоть до их отмены. Вопрос о порядке прекращения действия уголовного
закона разрешается законодательной практикой следующим образом.
Уголовный закон прекращает свое дейстзие либо в силу его прямой отмены,
либо в силу замены ранее действовавшего закона другим законом. При
замене ранее действовавшего закона новым законом ранее действовавший
закон не всегда полностью утрачивает свою силу. Это возможно в тех
случаях, когда новый закон устанавливает более строгую ответственность,
а преступление было совершено до вступления нового закона в действие. В
таких случаях в соответствии с ч. 1 ст. 6 Основ уголовного
законодательства преступность и наказуемость деяния определяются
законом, действовавшим во время совершения этого деяния.

I При издании нового уголовного закона возможна коллизия между новым и
ранее изданным законом, продолжающим действовать. Это бывает в тех
случаях, когда наряду с общей уже действующей нормой устанавливается
специальная норма, усиливающая ответственность за некоторые действия,
предусмотренные этой общей нормой. Например, с изданием Указа Президиума
Верховного Совета СССР от 15 февраля 1962 г. «Об усилении уголовной
ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство
работников милиции и народных дружинников» в судебной практике возник
ряд вопросов, связанных с разграничением составов, предусмотренных этим
Указом и статьями уголовных кодексов, предусматривающими
ответственность  за со-

132

 

противление представителю власти или представителю общественности,
выполняющему обязанности по охране общественного порядка; за умышленное
убийство, совершенное в связи с выполнением потерпевшим своего
служебного или общественного долга и за оскорбление представителя власти
или представителя общественности, выполняющего обязанности по охране
общественного порядка (ст. ст. 191, 192, п. «в» ст. 102 УК РСФСР).
Практика применения этого Указа вызвала необходимость его специального
разъяснения постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963
г.

До издания Указа от 15 февраля 1962 г. перечисленные в нем преступные
действия влекли уголовную ответственность по ст. ст. 191, 192, п. «в»
ст. 102 и ч. 2 ст. 206 УК РСФСР. С изданием данного Указа сфера действия
этих статей существенно сузилась, и их действие в отношении
преступлений, предусмотренных Указом от ^февраля 1962 г., прекратилось.

В целях большего уточнения порядка прекращения действия уголовных
законов и в интересах их более правильного применения было бы
целесообразно, чтобы законодатель при издании новых законов определял,
какие из ранее изданных законов утратили силу, не предоставляя решение
этого   вопроса    судебной практике.

3. При выяснении вопросов, связанных с временем действия уголовных
законов и их обратной силой, существенное значение имеет установление
времени совершения преступления1. Решение этого вопроса во многом
зависит от структурных особенностей тех или иных составов преступлений.

Так называемые формальные составы преступлений считаются оконченными,
когда выполнено действие или осуществлено бездействие, предусмотренные
этими составами. Например, подлог избирательных документов выполнен в
тот момент, когда совершены действия, предусмотренные ст. 133 УК РСФСР.
Указанная статья не предусматривает наступления каких-либо последствий
этого действия. Совершение таких преступлений во времени ограничено
сравнительно узкими рамками, и поэто-

1 Подробно вопрос об установлении времени совершения преступления
рассмотрен в работе М. И. Блум «Вопросы действия советского уголовного
закона во времени» («Ученые записки Латвийского государственного
университета», т. 44, Рига,  1962, вып. 4).

133

 

му применение закона, относящегося ко времени их совершения, не
представляет больших затруднений.

Более сложно установить время совершения формальных преступлений,
осуществляемых путем бездействия. Такие преступления, как правило, носят
длящийся характер, например злостное уклонение от оказания помощи
родителям. В этих случаях, несмотря на выполнение состава преступления к
определенному моменту, оно продолжается и после выполнения состава, а
моментом его окончания считается либо перерыв преступного бездействия,
либо отказ от дальнейшего невыполнения предусмотренных законом
обязанностей, либо привлечение виновного к ответственности или его явка
с повинной. В таких случаях применяется тот уголовный закон, который
действовал в момент прекращения состояния продолжающегося преступного
бездействия.

При продолжаемом преступлении, состоящем из ряда однородных преступных
актов, объединенных единством объекта и преступной цели, конечным
моментом совершения преступления является последнее по времени
преступное действие из ряда таких однородных преступных актов. Так, при
контрабанде, носящей систематический характер, конечным моментом
совершения преступления следует считать последний выполненный акт
контрабанды, независимо от причин, прервавших преступную деятельность. В
отношении продолжаемых преступлений также применяется уголовный закон,
действовавший в момент прекращения преступной деятельности.

Следует согласиться с М. И. Блум, что действовавшим во время совершения
преступления надо считать тог закон, который действовал во время
совершения последнего из общественно опасных действий, образующих
объективную сторону конкретного преступления1. М. И. Блум обоснованно
распространяет это положение и на такие преступления, для которых
характерны два действия или система действий, например спекуляция, а
также на случаи совершения преступления в соучастии, когда действия
соучастников совершаются в различное время.

Обоснование такого решения вопроса, как нам представляется, следует
искать  в   том,    что  виновный уже

1 Указ. работа, стр. 16. 134

 

после того, как вступил в действие новый или измененный закон,
продолжает свою преступную деятельность в прежнем направлении. То, что
предупреждение, исходящее от закона, не оказало на него воздействия, не
вызвало у него переоценку своего антиобщественного поведения, должно
рассматриваться как обстоятельство, повышающее общественную опасность
виновного. Мы имеем в виду те случаи, когда закон устанавливает .
уголовную ответственность за какое-либо деяние или усиливает ее. В этих
случаях новый или измененный закон распространяет свое действие на всю
преступную деятельность лица с момента ее возникновения до
окончательного завершения.

В судебной практике не всегда правильно решается этот вопрос.

Так, по делу Д., обвиняемого в систематическом, «а протяжении 1960—1962
гг,, получении взяток, органы следствия и суд неправильно
квалифицировали это преступление по ч. 2 ст. 105 УК. УССР (в редакции
19l27 года) и ч. 2 ст. 168 УК УССР (в редакции 1960 года). Кассационная
коллегия по уголовным делам Верховного Суда УССР изменила квалификацию
преступления и исключила из приговора статьи в редакции Уголовного
кодекса УССР   1927 года.

Несколько иначе решается вопрос о времени совершения преступления в так
называемых материальных преступлениях, состав которых предусматривает в
качестве обязательного признака наступление определенного,
предусмотренного законом, последствия. Что следует считать временем
совершения таких преступлений — совершение лишь действия или бездействие
или также ч наступление вредных последствий? Какой закон должен быть
применен, если, например, умышленное тяжкое телесное повреждение
причинялось до издания нового уголовного закона, а смерть потерпевшего
наступила после вступления его в действие? М. И. Блум полагает, что в
таких случаях должен применяться закон, действовавший в момент
совершения преступного действия или бездействия1. Это мнение
основывается на высказанном Н. Ф. Кузнецовой взгляде, что субъект
действия хотя всегда и сохраняет контроль над своим поведением, однако
не может изменить  последствий,   относя-

1 Указ. работа, стр. 18.

J35

 

 к сфере внешнего мира1. Это соображение является правильным, за
исключением случаев, когда виновный сохраняет господство над развитием
событий и может предотвратить наступление вредных последствий. Лишь при
отсутствии у виновного такой возможности он несет ответственность по
законам, действовавшим во время совершения преступного действия или
бездействия.

4. Более сложен вопрос о времени совершения преступления для каждого
соучастника. Высказанные М. И. Блум соображения, какими следует
руководствоваться, устанавливая время совершения преступления
соучастниками, представляют интерес, однако предлагаемое автором решение
этого вопроса не бесспорно. М. И. Блум полагает, что для организатора
временем совершения преступления является время совершения прочими
соучастниками всех действий, приведших к желаемому общественно опасному
результату, ибо он организовал преступление и руководил им. Для
подстрекателя же, по мнению автора, временем совершения преступления
является момент, когда он склонил исполнителя к совершению преступления.
Для пособника время совершения преступления должно быть определено
согласно этой точке зрения по такому же принципу. Для исполнителя время
совершения им преступления определяется последним из его действий,
приведших к преступному результату. Из этого вытекает, что организатор
преступления должен отвечать по закону, по которому отвечает исполнитель
преступления, подстрекатель и пособник, т. е. по закону, действовавшему
во время выполнения действий, способствовавших совершению исполнителем
преступления2. Эта точка зрения допускает, таким образом, предположение,
что исполнитель и организатор несут ответственность по новому закону,
если преступление было закончено исполнителем в период действия нового
закона, а подстрекатель и пособник отвечают по закону, имевшему силу в
период, когда они выполнили свои преступные действия.

Однако возникают вопросы, по какому закону должен

1          Н. Ф. Кузнецова,   Значение преступных  последствий для

уголовной ответственности, М., 1958, стр. 15.

2          М. И. Б л у м, указ. работа, стр. 19.

136

 

нести ответственность организатор, если его преступная деятельность
завершилась до вступления в действие нового закона, по которому будет
нести ответственность исполнитель преступления, и существует ли в этом
случае с рассматриваемой точки зрения принципиальное различие между
организатором преступления и подстрекателем.

Мы считаем, что при решении вопроса о том, что считать временем
совершения преступления при соучастии, надо исходить из понимания
соучастия как тесной преступной связи участников преступления.
Соучастники несут ответственность не за одно лишь участие в
преступлении, не только за выполненные ими действия, но и за общий
преступный результат их деятельности. При соучастии каждый соучастник
сохраняет господство не только над своими действиями, но и над развитием
л ре-ступной деятельности, осуществляемой исполнителем преступления.
Каждый из соучастников преступления до момента его полного осуществления
может повлиять на ход событий,,перестав быть соучастником преступления,
или даже изменить ход событий, сообщив о подготавливаемом или
совершаемом преступлении соответствующим органам власти. Не сделав
этого, лицо до конца остается соучастником преступления со всеми
вытекающими отсюда последствиями. Поэтому, если преступная деятельность
исполнителя продолжалась после издания нового закона, усиливающего
ответственность, то и соучастники разделяют эту ответственность с
исполнителем преступления. М, И. Блум отчасти признает возможность
такого решения вопроса, но только в отношении укрывателя в случае
осуществления им обещанного укрывательства, хотя по смыслу ст. 17 Основ
уголовного законодательства состав укрывательства, как форма
пособничества, выражается в даче заранее обещания скрыть преступника или
следы преступления независимо от того, было выполнено это обещание или
нет.

Принятие точки зрения М. И. Блум могло бы привести к такому положению,
при котором в случае издания нового закона, устанавливающего более
строгую ответственность, деятельность соучастников преступления,
обусловливающая в конечном счете выполнение преступления исполнителем,
должна была бы, ка.к правило, наказываться по более мягкому, а
деятельность исполни-

137

 

теля по более строгому заколу. С таким решением вряд ли можно
согласиться.

5. Большое теоретическое и практическое значение имеет вопрос об
обратной силе уголовного закона.

Статья 6 Основ, уголовного законодательства устанавливает общее правило,
что преступность и наказуемость деяния определяются законом,
действовавшим во время совершения этого деяния.

Из этого общего правила, однако, делается изъятие для тех случаев, когда
изданный закон устраняет или смягчает наказуемость деяния. Такой закон
имеет обратную силу, т. е. распространяется также на деяния, совершенные
до его издания. Например, в некоторых ныне действующих уголовных
кодексах союзных республик нет статей, предусматривающих уголовную
ответственность за присвоение найденного личного имущества. Отсюда
следует, что эти кодексы не признают такие деяния уголовно наказуемыми,
следовательно, они не влекут уголовной ответственности и по ранее
действовавшим уголовным кодексам этих республик, если были совершены до
вступления в действие новых кодексов.

С момента издания закона, устраняющего наказуемость деяния, уголовное
дело о нем не может быть возбуждено, а возбужденное подлежит прекращению
за отсутствием в деянии состава преступления.

Закон признается смягчающим наказуемость, если при равных низших
пределах высший предел предусмотренного в нем основного наказания ниже
высшего предела наказания в уголовном законе, действовавшем до издания
нового закона. Точно так же более мягким признается закон, если при
равных высших пределах низший предел предусмотренного в нем основного
наказания ниже низшего предела наказания в уголовном законе,
действовавшем до издания нового закона. Более мягким признается новый
закон и в том случае, когда он предусматривает другой, более мягкий вид
наказания, например исправительные работы вместо лишения свободы,
предусмотренного прежним законом.

Этот же принцип сравнительного учета тяжести наказаний в новом и ранее
действовавшем уголовном законе распространяется и на дополнительные
наказания. Так, если новый и ранее действовавший уголовный закон
предусматривают одинаковые основные наказания,

138

 

то более мягким признается закон, который не предусматривает применения
дополнительного наказания или предусматривает лишь возможность, а не
обязательность его применения.

Если ранее действовавший закон по сравнению с новым законом имел более
низкую минимальную и более высокую максимальную санкцию, го более мягким
следует считать новый закон, которым установлен менее высокий предел
наказания1.

М. И. Блум, наоборот, считает, что более мягким может быть признан
только тот закон, который дает возможность суду назначить менее строгое
наказание. Причем суд, применяя этот закО’Н в отношении деяний,
совершенных до его введения в действие, не вправе выходить за пределы
максимального наказания, предусмотренного санкцией старого закона2.
Предлагаемое автором решение этого вопроса не основывается, однако, на
указаниях закона.

Закон, устанавливающий наказуемость деяния или усиливающий наказание,
обратной силы не имеет. Например, злостное уклонение от оказания помощи
родителям не может влечь уголовной ответственности по ст. 123 УК РСФСР
1960 года, если такие действия были совершены до издания этого кодекса,
так как уголовная ответственность за такие действия не была
предусмотрена ранее действовавшим уголовным кодексом.

Указанное положение основывается на том соображении, что нецелесообразно
наказывать за действия, не считавшиеся в момент их совершения
общественно опасными или менее опасными. Непридание в таких случаях
обратной силы закону — один из принципов советского уголовного права3.
Действие этого принципа связано с выраженным в ст. 3 Основ уголовного
законодательства другим принципом, согласно которому уголовная ответ-

1          «Советское уголовное право. Часть Общая», Л., I960, стр. 
174.

Аналогичный взгляд высказан  А.   Б.  Сахаровым   («Ответственность

за  деяния,  совершенные  до  вступления   в  силу   нового  Уголовного

кодекса   РСФСР»,    «Социалистическая    законность»   1961   г.    №  
6,

стр. 28).

2          М.  И.   Б л у к,   указ  работа, стр. 34.

3          М.  И. Блум,   указ. работа,   стр.   23;   А. Сахаров,  
Ответ

ственность за деяния,  совершенные до   вступления   в   силу   нового

Уголовного кодекса РСФСР, «Социалистическая законность» 1961 г.

№ 6, стр. 28.

139

 

ственность возможна лишь при условии, если совершенное лицом умышленно
или по неосторожности деяние является общественно опасным и
предусмотрено уголовным законом как преступление. Из смысла ст. 3 Основ
вытекает, что деяние должно признаваться преступным в момент совершения.
Если в момент совершения деяния отсутствует закон, который признавал бы
его преступным, оно не может рассматриваться как преступление.

Таким образом, когда речь идет о непридании обратной силы уголовному
закону, устанавливающему уголовную ответственность за деяние, ранее не
считавшееся преступным, принцип непридания обратной силы закону в
указанном случае совпадает с принципом, выраженным в ст. 3 Основ
уголовного законодательства.

В буржуазном уголовном праве гакая близкая связь этих двух принципов
приводила к тому, что их чаще всего объединяли в одной формуле. Так,
согласно ст. 4 Французского уголовного кодекса «ни одно нарушение, ни
один проступок, ни одно преступление не могут караться наказаниями,
которые не были установлены законом до их совершения».

В советском уголовном праве, несмотря на известную близость этих двух
принципов, они рассматриваются и формулируются как самостоятельные. Это
объясняется тем, что каждый из них прежде всего имеет свою особую сферу
применения. Кроме того, принцип непридания обратной силы уголовному
закону не только выражается в том, что он не допускает применения
закона, устанавливающего уголовную ответственность за деяния, до этого
не считавшиеся преступными, но и не допускает обратного действия закона,
усиливающего ответственность за деяния, за которые уже существует
уголовная ответственность.

Положение о том, что «закон обратной силы не имеет», рассматривается,
как уже отмечалось в советской юридической науке, как один из принципов
советского права. Однако в последнее время был высказан и другой взгляд,
согласно которому положение «закон обратной силы не имеет» «никоим
образом не является принципом законодательства»1. А. А. Тилле мотивирует

1 А.   А.  Тилле,  Действие закона во времени и обратная сила закона
(«Советское государство и право»  1964 г. № 12, стр. 29).

140

 

свое утверждение тем, что, поскольку суверенитет государства есть
правовое выражение независимости государства, его полновластия,
законодатель не может быть связан и принципом «закон обратной силы не
имеет», «ибо это означало бы ограничение его воли (неизвестного
происхождения), запрет издавать законы, имеющие обратную силу»1.

Поскольку автор выдвигает свою точку зрения в качестве общего положения,
очевидно, он распространяет его на все отрасли советского
законодательства, в том числе и на уголовное.

С таким взглядом, однако, невозможно согласиться. Следуя ему, можно было
бы сделать вывод, что законодатель не может быть связан ни одним из тех
правовых принципов, которые им же устанавливаются.

Принцип нелридания закону, устанавливающему или усиливающему уголовную
ответственность, обратной силы выражен в ст. 6 Основ уголовного
законодательства как одно из ведущих положений советского уголовного
права. Уже одно то, что это положение сформулировано в Основах
уголовного законодательства, служит достаточным доказательством того,
что законодатель рассматривает его как принцип советского уголовного
права.

Представляется совершенно неубедительным утверждение А. А. Тилле о том,
что рассматриваемый принцип ограничил бы волю законодателя. Законодатель
может устанавливать или не устанавливать тот или иной принцип, и в этом,
в частности, может находить свое выражение суверенитет государства как
правовое выражение его воли и его независимости. Однако, если
законодатель установил какое-либо положение в качестве принципа, оно
незыблемо и обязательно прежде всего для самого законодателя.

Если в понимании государственного суверенитета идти так далеко, как
делает А. А. Тилле, то надо будет признать независимость государственной
власти от закона, признать, что государство стоит над законом. Но в
таком случае понятие суверенитета государства трудно будет отличить от
понятия произвола.

Принцип непридания обратной силы закону, устаяав-

1 . 45.        – – ;

214

 

роль в реализации такого частно-научного метода, каким является метод
конкретизации уголовноправовых норм. Этот метод представляет собой
сложный процесс познания уголовноправовых норм в связи с их применением.
Он начинается с их формально-логического анализа, который представляет
собой лишь первоначальный этап такого познания. Углубляясь, этот процесс
познания в дальнейшем ведет ко все большему выявлению диалектического
соотношения формы и содержания уголовноправовых норм.

Конкретизация уголовноправовых норм — необходимый элемент судебной
деятельности, которая повседневно сталкивается с необходимостью уяснения
смысла применяемых правовых норм. Конкретизации уголовно-правовых норм
судебной практикой соответствует их конкретизация, осуществляемая
теорией уголовного права.

Производимое таким путем уточнение уголовноправовых норм позволяет более
четко определять круг тех случаев, в которых эти нормы должны
применяться. Судебной практикой Верховного Суда СССР путем конкретизации
были уточнены составы хищения социалистической собственности,
бандитизма, хулиганства, выпуска недоброкачественной продукции,
спекуляции и многие другие составы преступлений. В процессе
конкретизации правовых норм развивается их содержание и создаются, таким
образом, необходимые предпосылки для их дальнейшего совершенствования.
Конкретизация уголовноправовых, как и любых правовых, норм производится
с учетом социально-политических задач и конкретных исторических условий
их применения. Однако необходимое предварительное условие правильного
применения правовых норм — выяснение и уточнение-их содержания и смысла.

Конкретизация составов преступлений судебной практикой и теорией
предполагает применение различных приемов толкования уголовноправовых
норм, а это а свою очередь связано с использованием законов и категорий
формальной логики.

Позиция советской и буржуазной науки по этому вопросу принципиально
различна. В советской юридической литературе неоднократно
подчеркивалось, что формальная логика= методологическая   основа  
всей   бур-

215

 

жуазной юридической догматики1. Буржуазная методология основывается на
кантианском разрыве формы и содержания. Влияние этого метода сказалось,
в частности, в работах криминалистов-классиков, вся методология которых
сводится к изучению правовых норм без связи с реальным содержанием
регулируемых ими отношений. Нормативно-догматическое направление
рассматривает право как законченную логическую систему, в которой нет
пробелов. Вот почему буржуазная догматика придает такое исключительное
значение формальной логике, видя в ней средство, с помощью которого
могут быть восполнены любые пробелы в праве. Под прикрытием фикции
беспробельности права буржуазная юриспруденция путем толковаиия правовых
норм, опирающегося на формальную логику, нередко создает новые нормы.
Таким путем буржуазная юриспруденция пытается преодолеть возникающее в
процессе применения правовых норм противоречие между их содержанием и
формой.

Но проблема связи формы и содержания в праве не может быть разрешена
только средствами формальной логики. Она может быть научно разрешена
лишь с помощью категорий материалистической диалектики2, которая учит,
что правовые отношения могут быть поняты лишь в тесной связи с
порождающими их общественными отношениями. Изучение и применение норм
уголовного права, как и иных правовых норм, должно вестись путем
раскрытия их политического значения и социально-экономического
содержания в данных исторических условиях. Только таким путем может быть
установлена диалектическая связь между действующими нормами права и
регулируемыми ими реальными общественными отношениями.  Совершенно
очевидно, что обходиться  н

1          Подробный критический разбор этого метода см. А.   А.   П и-

онтковский,   К   методологии    изучения    действующего    права

(«Ученые записки ВИЮН», вып. VI, стр. 17—59); С. И. Вильнян-

с к и й,   Значение   логики в   применении   правовых  норм   («Ученые

записки    Харьковского   юридического   института»,    1948,    вып.   
3,

стр. 77—97).

2          А.   А. Пионтковский,    К     методологии   изучения  дейст

вующего права, стр. 28—29; Л.  С. Я в и ч, К вопросу о  методоло

гии  юридической  науки   («Советское государство   и  право»   1963  г.

№ 5, стр. 74—75); А. С. Шляпочников,  Толкование советского

уголовного закона, стр. 184—185.

216

 

этих  случаях  только   средствами   формальной   логики невозможно.

Диалектический метод в применении к юридической науке не отрицает
значения и роли формальной логик-i как одного из средств научного
познания, хотя и не считает ее саму по себе достаточной для научного
исследования и решения правовых вопросов. С учетом ограниченных
возможностей формальная логика как средство научного познания с большой
пользой и под контролем диалектики может быть использована как теорией,
так и практикой. Однако в нашей юридической науке отдельные ученые
несколько недооценивают формальную логику в процессе изучения и
применения права, переоценивая логику диалектическую1. Не вызывает
никаких сомнений то положение, что использование формальной логики при
изучении и применении права должно органически сочетаться с
диалектической логикой. Ограниченность формальной логики должна
преодолеваться с помощью диалектики. Нельзя при этом не видеть всей
сложности вопроса о том, как сочетать в едином процессе познания
диалектическую и формальную логику. Но, кроме всего, правильному
пониманию проблемы взаимоотношения формальной логики и диалектики в
процессе изучения и применения действующего права мешает до некоторой
степени не совсем правильное представление у отдельных ученых о сущности
формальной логики и природе ее законов. У этих ученых сложился взгляд на
формальную логику как на метафизическую науку. Говоря, что формальную
логику надо изучать «с поправками»2, В. И. Ленин имел в виду, что такое
изучение должно быть связано с очищением формальной логики от тех
наслоений и идеалистических искажений, которые внесла в нее буржуазная,
а еще раньше средневековая, схоластическая наука логики3. Смешение
формальной логики с формалистической, ме-

1          См, например, И. Е. Ф а р б е р, Сущность и способы приме

нения советского закона, автореферат канд. диссертации, М.,  1951,

стр. 15.

2          В. И. Л е н и н,  Поли. собр. соч., т. 42, стр. 289—290.

3          Необходимость отличать от формальной логики логику форма

листическую правильно отмечена в работе проф. С. И. Вильнянского

«Значение логики в применении правовых норм»   («Ученые записки

Харьковского юридического института», 1948, вып. 3, стр. 98).

217

 

тафизической логикой приводит к тому, что метафизическое истолкование
законов и категорий формальной логики, которым грешит буржуазная логика,
некритически переносится на законы логики. В юридической литературе
можно иногда встретить утверждение, что логическая правильность мышления
не гарантирует его истинности, что при решении сложных юридических
проблем, притом на основе действующего права, может быть дано не одно, а
несколько формально правильных решений1. Это утверждение вытекает из
взгляда, будто проблема истины составляет лишь предмет теории познания,
а не логики. Но единство гносеологической истинности и формальной
правильности мышления является одним из методологических принципов
марксистско-ленинской науки. Нас должна интересовать форма мысли не сама
по себе, а лишь в соединении с ее содержанием.

Отдавая должное формальной логике и признавая ее полезную роль в
процессе познания, некоторые теоретики в то же время довольно упрощенно
представляют себе соотношение между логикой диалектической и логикой
формальной. Ойи считают, что диалектическая логика в отдельных случаях
«может дополнять, корректировать или даже изменять выводы, достигнутые
при исследовании правовых норм с помощью законов формальной логики»2.
Задачу формальной логики эти ученые видят в том, что она учит лишь
правильно связывать наши мысли независимо от того, истинны они или
ложны. Совершенно очевидно, что при таком понимании задач формальной
логики ее никогда нельзя будет даже отдаленно связать с диалектикой.
Однако нужна ли нам такая наука логики? Существо соотношения
диалектической и формальной логики состоит не в противопоставлении друг
другу формально-логической правильности мышления и гносеологической
истинности его содержания и не в том, что диалектическая логика может

1          А. А. Пионтковский, К методологии изучения действую

щего   права    («Ученые   записки    ВИЮН»,    вып.    VI,   стр.   
33);

С.   И.   Вильвянский,   Значение логики в применении правовых

норм («Ученые   записки   Харьковского   юридического    института»,

1948, вып. 3, стр. 104).

2          А. С. П и г о л к и н,  Толкование нормативных актов в СССР,

стр. 52.

218

 

изменять или отменять выводы, достигнутые с помощью законов формальной
логики. Нам представляется глубоко верной мысль о том, что соотношение
формальной и диалектической логики есть диалектическое
взаимопроникновение, отнюдь не приводящее ни к их слиянию, ни к их
борьбе1. Формальная логика должна учить, как правильно выражать истинные
мысля (истинные, а не мысли вообще), и таким путем приходить к истинным
выводам. Это, конечно, не означает, что формальная логика может быть
превращена в самостоятельную теорию познания. Но она не должна
относиться безразлично к тому, что является содержанием с точки зрения
его истинности. Именно эту сторону взаимоотношения формальной и
диалектической логики имел в виду Ф. Энгельс, когда говорил: «Если наши
предпосылки верны и если мы правильно применяем к ним законы мышления,
то результат должен соответствовать действительности, точно так же как
вычисление в аналитической геометрии должно соответствовать
геометрическому построению, хотя то и другое представляют собой
совершенно различные методы»2.

3. Связь диалектического метода познания права с формальной логикой
обнаруживается прежде всего в диалектическом единстве самих законов
формальной логики, а это единство в свою очередь предполагает их
взаимозависимость. Так, закон достаточного основания, взятый вне связи с
другими законами формальной логики, перестает быть законом логики.
Поясним это примером. Фактический состав общественно опасного деяния
является достаточным основанием для признания виновности лица при
условии, что в своих существенных признаках этот состав будет
соответствовать юридическому составу, описанному в законе. При
отсутствии такого тождества, являющегося выражением формальнологического
закона тождества, фактический состав деяния теряет значение достаточного
основания ответственности. Здесь, таким образом, имеется определенная
взаимная зависимость между этими двумя законами. Такую же зависимость
можно заметить между законом

1          И. С. К а р с к и й,   К вопросу об   отражении  диалектики
дви

жения в понятиях (сб. «Формальная логика и методология науки»,

М., 1964, стр. 49).

2          К. М а р к с  и  Ф. Э н г е л ь с,  Соч., т. 20, стр. 629.

219

 

I’.

достаточного основания и другими законами логики при применении норм
права вообще и уголавноправо-вых норм в связи с квалификацией
преступлений в частности.

Основное требование диалектического метода в его взаимодействии с
законами формальной логики состоит в том, чтобы законы логики не
рассматривались метафизически. Так, закон тождества, рассматриваемый в
свете материалистической диалектики, не означает, что всякое понятие
сохраняет свое содержание как данное раз и навсегда. Содержание понятия
может и усложняться, так как может изменяться и развиваться явление,
которое это понятие выражает. Однако процесс развития явления
совершается в рамках именно данного, а не другого явления.
Диалектическую сущность закона тождества удачно выразил Гегель, говоря,
что «большое старое дерево все более и более разветвляется, не становясь
от этого новым деревом»1. Применяя это положение к уголовноправовым
нормам, можно констатировать, что предусматриваемые ими составы
преступлений до тех пор, пока они в абстрактной форме выражают наиболее
типичные признаки определенного вида, представляют собой тождество.

Толкование уголовного закона представляет собой деятельность,
направленную на установление тождества предусмотренного им состава
преступления и фактического состава в конкретном деянии. Задача
толкования уголовного закона заключается прежде всего в том, чтобы
установить, что данный закон выражает то относительно неизменное, что
составляет основу этого закона и что не утрачивает своего значения,
несмотря на изменение социально-политической обстановки. Законодательные
определения ряда составов преступлений, сформулированные в 1927 году в
связи с изданием Положения о преступлениях государственных, как,
например, вредительства, террористического акта, бандитизма, отражали
тот взгляд законодателя на указанные преступления, который
соответствовал их политической природе в начале периода реконструкции
народного хозяйства. Изменения в развитии этих составов преступлений,
происшедшие в последующие периоды развития Совет-

1 «Философия права», М.—Л., 1934, Соч., т. VII, стр. 236. 220

 

ского государства, не нашли прямого отражения в законодательных
определениях этих составов преступлений. Все они сохраняли то основное и
неизменное, что было присуще террористическому акту, вредительству,
бандитизму во все периоды действия уголовных законов, предусматривавших
эти составы преступлений. Поэтому первой задачей при толковании
указанных законов являлось установление их тождества, то есть того, что
составляло на протяжении всего времени действия этих законов их
неизменную сущность. Так, неизменную сущность вредительства составляла
деятельность, направленная на подрыв советской социалистической системы
народного хозяйства, государственного управления и культуры.

Установление тождества закона означает вместе с тем установление
тождества воли законодателя времени издания закона с волей законодателя
времени применения закона. И в этом случае речь идет не об абсолютном
тождестве, а лишь о тождестве того относительно неизменного, что
составляет сущность воли з а код ода-?теля времени издания закона и
времени его применения.

В советской юридической литературе было высказано мнение, что суд,
толкуя законы, должен стремиться установить не волю закона или
законодателя времени издания закона, а волю законодателя времени
применения закона1. С таким взглядом нельзя согласиться. Установить волю
законодателя можно лишь в том случае, когда она выражена в законе.
Поэтому толкованию подлежит прежде всего воля законодателя, издавшего
закон. Всякий закон выражает волю того законодателя, который его издал.
Он продолжает выражать волю законодателя, которая лежит в основе этого
закона, даже если последний в какой-то мере устарел. Это не исключает,
а, наоборот, предполагает необходимость учитывать условия времени
применения закона. Если закон в момент применения явно устарел и не
соответствует этим условиям, то, видимо, цн вообще не может применяться.
Таких законов было уже   немало   ко   времени

1 И, Д. Шаргородский, Закон и суд, «Ученые записки ЛГУ» № 202, вып. 8,
1956, стр. 18; А. С. Шляпочников, Толкование советского уголовного
закона, стр.  107.

221

 

f

издания новых уголовных кодексов, и они фактически не применялись. При
применении, например, ст. 131 УК РСФСР, предусматривавшей
ответственность за злонамеренное неисполнение обязательств по договору,
а также при применении некоторых бланкетных статей имело место
использование в изменившихся исторических условиях одной лишь формы
устаревшего закона.

4. Толкование уголовного закона, поскольку речь идет о раскрытии его
содержания и выраженной в нем воли законодателя, представляет собой в
основном юридический анализ признаков предусмотренного в этом законе
состава преступления.

Путем толкования раскрывается смысл закона в целом, выясняются его цели
и устанавливается объем его действия. Так, Пленум Верховного Суда СССР в
постановлении от 18 декабря 1963 г. разъяснил судам, что положения ст. 6
Основ уголовного законодательства не относятся к законодательству о
досрочном, условно-досрочном освобождении и замене наказания более
мягким, поскольку это законодательство не решает вопросов о преступности
и наказуемости деяния, и поэтому вопрос о возможности применения этих
видов освобождения от наказания должен решаться в соответствии с
действующим на данный момент законом.

Пленум Верховного Суда СССР в этом случае дал толкование ст. 6 Основ
уголовного законодательства об обратном действии уголовного закона
применительно к досрочному, условно-досрочному освобождению и замене
неотбытой части наказания более мягким. Это толкование определило, таким
образом, пределы применения указанных видов освобождения от дальнейшего
отбывания наказания.

От толкования уголовного закона следует отличать его конкретизацию,
которая представляет собой уточнение отдельных признаков
предусмотренного им состава преступления или отдельных содержащихся в
нем понятий. Примером конкретизации уголовного закона может служить
разъяснение порядка признания лица особо опасным рецидивистом,
содержащееся в п. 3 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля
1963 г. «О судебной практике по признанию лиц особо опасными
рецидивистами».

222

 

Вопрос о разграничении понятий толкования и кон-* кретизации законов в
юридической науке недостаточно исследован, хотя понятие конкретизации
правовых норм в работах отдельных ученых затрагивается. Так, проф С. Н.
Братусь, касаясь руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР,
различает «разъяснение смысла действующего правоположения, формулировки
логических выводов, из него вытекающих, без какой-либо конкретизации
этого правоположения» и «конкретизацию правоположения, его
детализацию»1.

Различает понятия толкования и конкретизации закона А. С. Шляпочников,
который рассматривает толкование как средство уяснения и конкретизации
правовых признаков факта2. Более подробно вопросы конкретизации правовых
норм освещены в работах А. А. Пионтков-ского3 и П. Е. Недбайло4.

П. Е. Недбайло рассматривает конкретизацию правовых норм как уточнение в
деталях элементов их содержания в связи с установлением конкретных
фактов их применения. Считая это определение в своей основе правильным,
мы все же полагаем, что конкретизацией правовых норм применительно к
уголовному праву является такая деятельность, которая уточняет не только
элементы содержания правовой нормы, прямо в ней обозначенные, но и такие
элементы, которые в силу конструктивных особенностей уголовного закона
иногда выпадают из него. Например, в постановлении Пленума Верховного
Суда СССР от 25 марта 1964 г. «О судебной практике по делам об
изнасиловании» говорится, что при решении вопроса об ответственности за
изнасилование несовершеннолетней суды должны иметь в виду, что при
наличии доказательств, подтверждающих, что виновный добросовестно
заблуждался относительно фактического возраста потерпевшей,
несовершеннолетие потерпевшей не может служить основанием для квали-

1          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 9.

2          Т а м   же, стр. 29.

3          «К методологии  изучения действующего права», «Ученые за

писки ВИЮН», вып. VI, М„ 1947.

4          «До  питания про конкретизацию i дегал1защю сощалктичних

правовых  норм»  («Зб1рник   Питания    теори практики   радянсышго

права», Льв1в, 1958, вип. 4),

223

 

Г”.

фикации его действий по ч. 3 ст. 117 УК РСФСР1. Это разъяснение
представляет собой конкретизацию ч. 3 ст. 117 УК РСФСР в отношении
субъективной стороны этого состава преступления. По смыслу этого
разъяснения для привлечения к уголовной ответственности за изнасилование
несовершеннолетней необходимо не только установить такой факт
объективно, нужно также установить, что виновный сознавал, что
потерпевшая не достигла совершеннолетия.

Проблема конкретизации уголовного закона связана с особенностями
законодательной конструкции тех или иных составов преступлений.
Необходимость конкретизации уголовного закона возникает главным образом
в связи с тем, что в законодательное определение того или иного состава
преступления вносятся лишь его наиболее общие и типичные признаки. Это
приводит к тому, что ряд менее существенных признаков остается за
пределами законодательного определения состава преступления. Кроме того,
и это особенно важно учесть, указываемые в диспозиции уголовного закона
признаки формулируются кратко, и это вызывает необходимость их
конкретизации. Пленум и Судебная коллегия Верховного Суда СССР путем
конкретизации уточнили содержание ряда составов преступлений, например
бандитизма, террористического акта, спекуляции.

Конкретизация составов преступлений при применении тех или иных
уголовноправовых норм — необходимый элемент судебной деятельности. Ей
соответствует конкретизация составов преступлений, осуществляемая
теорией уголовного права. «Значительная часть всего теоретического
изучения Особенной части советского уголовного права,— пишет А. А.
Пионтковский,— представляет собой такую конкретизацию отдельных
признаков состава преступления»2. К этому следует добавить, что
конкретизация составов преступлений, осуществляемая в теории, должна
опираться на наиболее устойчивый и проверенный жизнью опыт судебной
практики. Такая конкретизация возможна только в рамках состава
преступления, установленного законом.

! «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1964 г. № 3, стр. 20. 2 А. А.
Пионтковский,   В. Д. М е н ь ш а г и н. Курс советского уголовного
права. Особенная часть, г. I,  стр. 38.

224

 

Конкретизация состава преступления ггутем раскрытия его содержания не
должна изменять этого содержания; она должна помогать более четко
определить тот круг случаев, к которым должен применяться данный закон.

Применение уголовного закона, как, впрочем, и всякого закона, должно
быть связано с учетом социально-политических задач его применения в
дайной конкретно-исторической обстановке. Однако, когда речь идет об
изменении социально-исторической обстановки, правильнее ставить вопрос о
необходимых изменениях в законодательстве, а не о приспособлении к новой
обстановке закона, изданного при иных социально-исторических условиях.

Метод конкретизации составов преступлений путем различного раскрытия их
содержания в различные периоды их применения чреват опасностью
произвольного применения уголовных законов под предлогом изменения
социально-политической обстановки. В связи с выяснением особенностей
конкретизации уголовноправовыч норм представляется необходимым выяснить,
является ли толкованием уголовного закона уяснение содержащихся в нем
оценочных признаков. Уточнение этих признаков, которое происходит в
процессе применения уголовных законов, лишь внешним образом напоминает
толкование и не является таковым.

Прокурору, следователю, суду приходится самостоятельно решать вопросы,
связанные с уточнением оценочных признаков, основываясь на анализе
фактических обстоятельств и руководствуясь социалистическим
правосознанием. Производимая в таких случаях оценка основывается на
учете этих признаков в конкретных условиях. Например, ч. 3 ст. 89 УК
УССР, устанавливающая уголовную ответственность за хищение
государственного или общественного имущества, относя к квалифицирующим
признакам хищения крупные размеры похищенного, исходит из
относительности этого понятия и его зависимости от ряда конкретных
обстоятельств, позволяющих в своей совокупности признать данный размер
хищения крупным.

Нам представляется, что в тех случаях, когда приходится уточнять такие
признаки путем соответствующей их   оценки, исходя   из   учета  
конкретных   обстоя-

15. Я. М.  Брайнин        225

 

тельств совершенного деяния, налицо не толкование закона, а
конкретизация указанных оценочных признаков состава преступления,
описанного в законе.

5. Важную роль играют приемы толкования уголовных законов.

В советской юридической литературе существуют различные мнения о видах
приемов толкования; особым вниманием пользуются два приема толкования:
грамматическое и логическое.

Всякий закон представляет собой выраженную словами мысль законодателя.
Являясь составными элементами этой мысли, слова, из которых складывается
мысль, выраженная в законе, обладают, с одной стороны, самостоятельным
значением, а с другой,— находясь между собой в определенной логической
связи, приобретают в некоторых случаях ограниченный и подчиненный общему
строю мысли смысл. Так, слово «тайное», взятое вне законодательного
определения кражи, имеет широкое и разнообразное содержание. Оно
получает ограниченное содержание в связи с какими-нибудь другими
понятиями, например в сочетании с понятием «похищение». В зависимости от
того понятия, с которым связывают слово «тайное», и само это слово
приобретает различные оттенки и смысл. Например, в словосочетании
«тайное свидание» слово «тайное» имеет другое значение, чем в сочетании
со словом «похищение». Поэтому при толковании уголовного, как и любого
другого, закона в первую очередь приходится заниматься выяснением
грамматического, или терминологического, содержания отдельных понятий,
из которых складывается содержание закона. Этот процесс связан с
выяснением самостоятельного значения отдельных понятий или терминов
закона и выяснением внутренней, или, иначе говоря, логической,
взаимосвязи отдельных понятий в законе. Здесь мы по необходимости
сталкиваемся с двумя приемами толкования закона: грамматическим и
логическим. Оба эти приема неотделимы друг от друга, и в то же время их
нельзя отождествлять. Поэтому нельзя согласиться с И. Е. Фарбером,
который считает неправильным деление приемов толкования на
грамматическое и логическое. По мнению И. Е. Фарбера, такое деление
неправильно потому, что оно исходит из разрыва языка и мышления, слова и
понятия, а также потому, что оведе-

226

 

ние грамматики и логики к приемам толкования якобы принижает их
фактическую роль в процессе толкования и применения юридических норм. И,
наконец, по мнению И. Е. Фарбера, приемы грамматического и логического
толкования законов не учат практических работников правильному
толкованию1. И. Е. Фарбер считает, что всякое толкование есть логическое
толкование. Но наряду с логическим о>н различает и терминологическое
толкование, хотя не указывает, в каких отношениях между собой находятся
оба эти приема. И. Е. Фарбер отмечает лишь, что «терминологическое
толкование должно научить практика правильно оперировать юридическими
понятиями»2.

Представляется, что И. Е. Фарберу не удалось доказать необходимости
отказаться от прочно воспринятого юридической наукой разграничения
грамматического и логического приемов толкования законов. Ошибочен
исходный тезис И. Е. Фарбера, будто различение грамматического и
логического приемов толкования законов ведет к разрыву языка и мышления.
А. С. Шляпочников правильно подчеркивает, что диалектическое единство
мышления и языка не устраняет их различия, поскольку и мышление, и язык
внутри этого диалектического единства развиваются по свойственным
каждому из них специфическим законам. «Не только возможно,— пишет А. С.
Шляпочников,— но в ряде случаев и неизбежно неоовладение словесного
выражения мысли и внутреннего содержания, вернее логических и
грамматических категорий, не говоря уже о том, что многие слова могут
выражать разные понятия»3. Именно такое несовпадение мысли закона с ее
словесным выражением и может приводить к необходимости грамматического
толкования, т. е. выяснения общего смысла какого-нибудь понятия и его
смысла в контексте закона.

1          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 21.

Против выделения логического толкования как самостоятельного приема
выступает и А. С. Пиголкин по мотивам, близким тем, которые приводит И.
Е. Фарбер (А. С. Пиголкин, Толкование нормативных актов в СССР, стр. 41
и далее).

2          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 22.

3          Указ. работа, стр. 156.

15*       227

 

г-

Логическое толкование является следующей ступенью, которая ведет к
установлению связей между всеми терминами закона и обнаружению смысла
закона б целом. Однако не следует расширять область грамматического
толкования за счет других приемов толкования, и в первую очередь за счет
логического. Поэтому, когда речь идет о раскрытии юридического
содержания какого-нибудь понятия, то следует говорить не о
грамматическом, а о логическом толковании, так как в этом случае мы
имеем дело с установлением точного смыслового (логического) содержания
этого понятия. Например, установление того обстоятельства, что для
состава оконченного разбоя не требуется наступления такого результата,
как завладение имуществом потерпевшего, представляет собой результат
логического толкования, при котором грамматическое толкование отдельных
терминов, встречающихся в законодательном определении разбоя, играет
вспомогательную роль. Толкование, раскрывающее содержание состава
разбоя, опирается в первую очередь на раскрытие содержания объекта этого
преступления, с которым связана цель совершения разбоя, на правильный
анализ объективной стороны разбоя и т. д. Трудно поэтому согласиться с
А. С. Шляпочнико-вым, который полагает, что встречающиеся в судебной
практике случаи неправильной квалификации разбоя как неоконченного
преступления являются результатом неправильного грамматического
толкования закона1.

6. Логическое толкование по наиболее распространенному в юридической
литературе мнению есть толкование закона главным образом по его
внутреннему смыслу с помощью законов логики.

Существует и другой, более широкий взгляд на логическое толкование, по
которому оно представляет собой выяснение мысли закона путем привлечения
посторонних источников, лежащих вне текста закона. Такими источниками
могут быть мотивы и цель издания законов, место закона в системе данной
отрасли права или в системе всего права2.

1          Указ. работа, стр. 164—165.

2          См., например,   М. Д. Шаргородский,   Уголовный закон,

М.,   1948, стр.   163;  А.  А   Герцензон, Уголовное право.  Общая

часть, М., 1948, сгр. 200; различает логическое толкование в широ

ком и узком смысле А. С. Шляпочников   (указ. работа, стр. 180).

223

 

Логическое толкование в широком смысле охватывает все приемы толкования
и по сути растворяет их в себе. Так, систематическое толкование, как вид
логического толкования в широком смысле, служит главным образом целям
выяснения логической связи между отдельными нормами.

Логическое толкование в узком смысле имеет в виду толкование закона
исключительно по его внутреннему смыслу с помощью законов логики.

Если мы наряду с логическим толкованием в узком смысле различаем также
систематическое и историческое толкование, то это объясняется тем, что
для уяснения того или иного закона необходимо в отдельных случаях еще
выяснение его исторических корней, целей издания, отношения данного
законна с другим законом и т. д. При логическом толковании в узком
смысле вполне достаточно ограничиться выяснением внутреннего смысла
закона, не обращаясь к каким-либо внешним источникам. Однако независимо
от того, насколько широко или узко понимать логическое толкование, оно
всегда остается толкованием, исходящим из логического смысла закона. С
этой точки зрения логическое толкование—более высокая ступень по
сравнению с грамматическим толкованием. В то время как грамматическое
толковалие закона ограничивается лишь уяснением смысла отдельных
понятий, что, между прочим, также предполагает использование законов
логики в необходимых случаях, логическое толкование имеет своей целью
выяснение смысла всего закона.

Между грамматическим и логическим толковалием имеется и более
существенное различие, на которое указывает проф. М. Д. Шаргородокий.
«Если грамматическое толкование,— пишет он,— ставит своей задачей
выяснение буквального содержания закола, того, что прямо написано в
тексте закона, то логическое толкование имеет своей целью различными
методами выявить то, что законодатель желал, но что в тексте закона
прямо не выразил»1. Эта мысль раскрывает наиболее существенную
особенность логического толкования — установление всего объема правовой
нормы и устранение имеющейся в ней неясности. Конечно, здесь имеется в

«Уголовный закон», стр. 163.

Ш

 

виду не тот процесс логического развития норм, путем которого в
буржуазной юриспруденции создаются по существу новые нормы. Здесь также
не предполагается и тот прием, который в буржуазной юриспруденции
получил название «юридической конструкции», представляющей собой прием
восхождения путем логических сопоставлений и обобщений к более общим
правовым принципам с последующим извлечением из таких общих
правоположений нужного решения конкретного вопроса1. «Юридическая
конструкция», как и «логическое развитие норм», представляет собой
процесс создания новых норм. Логическое толкование, задачей которого
является лишь раскрытие смысла правовой нормы, ничего общего с
указанными приемами, используемыми буржуазной юриспруденцией, не имеет.

Логическое толкование часто сочетается с конкретизацией уголовного
закона в связи с применением его по конкретному поводу. Путем
логического анализа уголовного зако,на раскрывается смысл отдельных
элементов и тем самым смысл всего состава преступления, предусмотренного
этим законом.

Примером такого использования логического толкования может служить
анализ субъективной стороны умышленного убийства из корыстных побуждений
по делу Н. В постановлении по этому делу Президиум Верховного Суда РСФСР
разъяснил: «Корыстные мотивы совершения убийства предполагают стремление
к противоправному завладению имуществом или иными ценностями,
находящимися во владении потерпевшего, либо иное желание лица получить
материальную выгоду от совершения преступления». В данном случае,
совершая убийство, Н. материальной зыгоды от этого не получил и не мог
получить. Убийства было совершено в связи с тем, что потерпевший И.
забрался в  огород Н. за клубникой2.

Вывод Президиума Верховного Суда РСФСР по делу Н. основывался на
логическом анализе субъективной стороны умышленного убийства из
корыстных побуждений в сочетании с правильным учетом фактических
обстоятельстз по данному делу.

Важную роль при применении уголовных законов играет также
систематическое толкование закола. Оно заключается в уяснении смысла
данного закона путем сопоставления его с другими законами. При си-

1          С. В. Васьковский,   Учение о применении и  толковании

законов, Одесса, 1901, стр. 25.

2          «Бюллетень  Верховного Суда РСФСР»    1963 г, № 3, стр. 5.

230

 

стематическом толковании большое значение имеет правильное выяснение
места, занимаемого данным законом в общей системе данной отрасли
законодательства или законодательства в целом (отсюда и название
«систематическое толкование»).

Уголовное законодательство представляет собой определенную систему
уголовных законов, и поэтому место, занимаемое в этом законодательстве
тем или иным уголовным законом, определяет его характер, значение,
задачи и сферу применения.

К систематическому толкованию, как правило, приходится прибегать в связи
с применением уголовных законов, имеющих бланкетную диспозицию.

Систематическое толкование имеет своей задачей выяснение смысла закона
исключительно в связи с занимаемым им местом в системе законодательства.
От систематического толкования следует отличать сопоставительный анализ
законов, хотя бы и занимающих различное место в данной системе
законодательства. Так, сравнительный анализ статей Уголовного кодекса,
предусматривающих ответственность за хищение социалистического и личного
имущества, не будет систематическим толкованием этих статей.

Историческое толкование закона заключается в выяснении смысла этого
закона на основании материалов, относящихся к его изданию, и данных,
лежащих в основе его возникновения и развития. При историческом
толковании необходимо обращаться к материалам, объясняющим причины и
условия издания данного закона (объяснительная записка к проекту закона,
первоначальные и последующие варианты проекта закона, мнения членов
законодательной комиссии и т. д.).

В некоторых случаях при историческом толковании бывает необходимо
сопоставить текст толкуемого закона с текстом ранее изданного и
утратившего силу закона. Например, при применении некоторых статей новых
уголовных кодексов для лучшего уяснения их смысла целесообразно в
некоторых случаях сопоставить их с соответствующими статьями ранее
действовавших кодексов.

7. В судебной практике важную роль играет объем толкования.

Толкование закона по объему, основанное на точном

231

 

определении границ его действия, столь же необходимо, как и всякая иная
деятельность, связанная с правильным применением закона. Поэтому трудно
согласиться с мнением, будто ограничительное и распространительное
толкование допустимо лишь в том случае, если оно дается в порядке
аутентического толкования или если оно санкционировано законодателем1.

В советской теории права распространительное, ограничительное и
буквальное толкования рассматриваются то как виды толкования по объему,
то как виды толкования по содержанию. Более правильной является точка
зрения, которая связывает указанные виды толкования с объемом его
действия. Но таксе толкование не представляет собой чего-то
самостоятельного, и было бы неправильно рассматривать толкование закона
по объему его действия как какой-то особый прием толкования.

Распространительное, ограничительное и буквальное толкование закона есть
результат применения того или иного приема толкования, и в первую
очередь логического и систематического толкования2. Так, систематическое
толкование чаще приводит к ограничительному применению закона. Это
вытекает из сущности систематического толкования. Систематическое
толкование ограничивает действие закона местом, которое он занимает в
системе данной отрасли законодательства.

С помощью систематического толкования, например, придается
ограничительный смысл ст. 266 УК РСФСР, предусматривающей
ответственность за мародерство. Из того, что указанная статья находится
в главе о воинских преступлениях, делается вывод, что она не может
применяться к невоеннослужащим.

Изменения, происшедшие за последние годы в советском законодательстве,
издание новых кодексов приводят некоторых ученых к мнению о
необходимости полного отказа от толкования законов по их объему. Против
распространительного и ограничительного толкования   уголовного   
закона    решительно   высказался

1          «Уголовное право. Общая часть», изд. 4-е, М., 1948, стр. 241;

А. А. Г ер ценз он,   Уголовное  право.    Часть    Общая,    М,  1948,

стр. 197.

2          Я. М. Б р а й н и н, Советское уголовное право. Часть Общая,

вып. I, Киев, 1955, стр. 187.

232

 

В. Н. Кудрявцев. Он считает, что «смысл» за кои а выражается в его
«букве»1.

Отрицает необходимость распространительного и ограничительного
толкования В. М. Марчук. По его мне-нию, основными причинами,
вызывавшими необходимость этих видов толкования, являлись особенности
законодательства, не охватывавшего всех явлений, нуждающихся в правовом
регулировании, и недостатки законодательства технического характера. В.
М. Марчук считает, что правильным может быть лишь такое толкование
нормы, которое адекватно ее содержанию, а приемами, позволяющими прийти
к адекватному пониманию нормы, соответствующему ее содержанию, воле
законодателя, являются грамматическое, семантические, систематическое, 
историческое и логическое толкование2.

В. М. Марчук, однако, не учитывает того, что мысль закона может быть
шире или уже ее буквального выражения в законе и что буквальное
толкование может противоречить ее действительному смыслу. Возьмем в
качестве примера ст. 209 УК РСФСР, предусматривающую ответственность за
систематическое занятие бродяжничеством или попрошайничеством. В статье
ничего не сказано относительно того, что она не должна применяться к
лицам, неспособным к физическому труду. Если исходить из «буквы» этой
статьи, то она может применяться и в отношении таких лиц. Но исходя из
логического смысла этой статьи, она не должна применяться в отношении
лиц, неспособных к физическому труду. Совершенно ясно, что буквальное
применение ст. 209 УК РСФСР противоречило бы ее подлинному смыслу и
выраженной в ней воле законодателя. Ограничительное толкование, а тем
самым и ограничительное применение этой статьи вытекают из раскрытия ее
логического смысла.

Высказывается против классификации правовых норм по объему Г. А. Кригер,
который считает, что такая классификация давала повод для
формально-догматиче-

1          «Теоретические  проблемы   квалификации  преступлений»,    На

учная конференция «Проблемы советского  уголовного   права в пе

риод развернутого строительства    коммунизма».    Тезисы докладов,

Л., 1963, стр. 22.

2          «Межвузовская    научная    конференция.    Тезисы   
докладов-»,

Киев, 1961, стр. 24—27.

233

 

ского применения норм, нигилистического отношения к закону,
произвольного расширения составов преступлений и необоснованного
усиления репрессий1.

Заметим по этому поводу, что неправильное распространительное или
ограничительное толкование и применение закона отнюдь не может служить
основанием для того, чтобы в принципе отрицать возможность такового
толкования при определенных условиях. Сам Г. А. Кригер признает, что
«существование адекватного, распространительного и ограничительного
толкования обусловлено несовпадением в ряде случаев буквального
(грамматического) смысла нормы с ее истинным содержанием, выясняющимся в
результате логического толкования данной нормы»2. Тем самым автор
признает необходимость распространительного и ограничительного
толкования. Ошибка ученых, возражающих против распространительного и
ограничительного толкования, состоит в том, что по их представлению эти
виды толкования изменяют объем действия правовой нормы в противоречии с
волей законодателя. На самом деле это не так. Правильное применение в
необходимых случаях распространительного или ограничительного толкования
помогает установить подлинную волю законодателя, а тем самым и весь круг
случаев, на которые должно распространяться действие данной нормы.
Толкование не изменяет объема нормы, но устанавливает ее действительный
объем.

Заблуждением противников распространительного и ограничительного
толкования является мнение, будто издание нового законодательства
устранило необходимость подобного толкования. Совершенствование
законодательства— это длительный и сложный процесс, развивающийся во
взаимодействии с развивающейся судебной практикой. Уже вскоре после
введения в действие нового уголовного законодательства в судебной
практике возник ряд вопросов, связанных с применением отдельных
уголовных законов и требовавших в перзую очередь истолкования их
содержания со стороны объема. Ярким примером такого рода истолкования
может

1          «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев,

1961, стр. 104.

2          Т а м же.

224

 

служить постановление Пленума Верховного Суда СССР от 31 марта 1962 г.
«О судебной практике по делам о хищениях государственного и
общественного имущества». Это постановление содержит ряд указаний,
являющихся толкованием законодательства о хищении, причем значительная
часть этих указаний относится к объему правовых норм, устанавливающих
наказуемость различных видов хищений.

Неопределенность термина «посягательство» в Указе Президиума Верховного
Совета СССР от 15 февраля 1962 г. «Об усилении ответственности за
посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и
народных дружинников» породила целую литературу этого вопроса. Авторы,
писавшие по этому поводу, по-разному определяли объем понятия
«посягательство на жизнь». Одни расширительно истолковывали это понятие,
относя к посягательству на жизнь работника милиции или народного
дружинника не только убийство и покушение на убийство, но и причинение
тяжких телесных повреждений, опасных для жизни (ч. 1 ст. 108 УК РСФСР)1.
Другие авторы относили сюда также причинение тяжкого телесного
повреждения, повлекшего смерть потерпевшего (ч. 2 ст. 108 УК РСФСР)2.

Некоторые же авторы, наоборот, ограничительно толковали понятие
«посягательство на жизнь», относя к нему только покушение на убийство
работника милиции или народного дружинника3.

Ясность в понимание термина «посягательство на жизнь» была внесена
только постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. «О
судебной практике по применению законодательства об ответственности- за
посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и
народных дружинников». Это постановление разъяснило, что «под
посягательством-на жизнь надлежит рассматривать убийство или покушение
на убийство работника милиции или народ-

1 П. Ф. Гришанин, М. П. Журавлев, Преступления против порядка
управления, М., 1963, стр. 30; П. Е л и з а р о в, Преступления против
порядка  управления, Киев, 1964, стр. 29.

‘Дементьев, Об ответственносги за посягательство на жизнь, здоровье и
достоинство работников милиции и народных дружинников («Социалистическая
законность» 1963 г, № 4, стр. 43).

3 С. В. Бородин, Квалификация убийств по советскому уголовному праву,
М., 1963, стр. 5!.

235

 

ного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного
порядка».

Как уже указывалось, объем толкования составляет не цель, а результат
толкования. Этот результат зависит от того, насколько правильно были
использованы те или иные способы толкования, в какой мере они дали
возможность обнаружить волю законодателя. Нельзя при этом не учитывать
того, что воля законодателя в заколе чаще всего выражается лишь в общей
форме и не конкретизируется таким образом, чтобы с уверенностью и
исчерпывающим образом можно было сказать, что она имеет в виду такие-то
или такие-то случаи. Несоответствие между волей законодателя и формой ее
выражения в законе чаще всего объясняется тем, что законодатель
руководствуется соображениями общепревентивного характера и поэтому в
самом закоие не устанавливает каких-либо исключений.

Некоторые ученые ставят вопрос о необходимости различать
распространительное и ограничительное толкование и распространительное и
ограничительное применение закона. Проф. С. И. Вильнянский полагает, что
«при ограничительном или распространительном толковании закона
выясняется его действительный смысл. Однако если подлинный смысл закона
соответствует его тексту, но при применении закона обнаружится
необходимость распространить его действие не на всю область отношений,
предусмотренных законом, то может возникнуть необходимость его
ограничительного применения. Или, наоборот, может возникнуть
необходимость применить закон к отношениям, прямо не предусмотренным
данным законом»1.

Нам представляется более правильной точка зрения проф. П. Е. Недбайло,
который полагает, что распространительное и ограничительное толкование
ие вносит никаких изменений в действительный смысл нормы и что при
распространительном толковании лишь расширяется, а при ограничительном
сужается применимость нормы по сравнению с ее буквальным смыслом. П. Е.
Недбайло считает, что  в обоих случаях норма применяется

1 «Межвузовская научная конференция. Тезисы докладов», Киев, 1961, стр.
33. Аналогичный взгляд С. И. Вильнянский проводит в статье «Правовые и
иные социальные нормы в период развернутого строительства коммунизма» 
(«Правоведение» 1962 г. N° 2, стр. 20).

236

 

по своему действительному смыслу1. Поскольку это так, то проводить
различие между ограничительным и распространительным толкованием и
ограничительным и распространительным применением закона, как это делает
проф. Вильняяский, вообще нет необходимости, так как применение закона —
это результат его толкования.

8. Объем толкования уголовного закона во многом зависит от
конструктивных особенностей его диспозиции. Буквальное толкование
имеется в случаях, когда мысль законодателя и ее выражение в законе
совпадают по объему. В этом случае закои применяется буквально и какое
бы то ни было расширение или сужение сферы его применения недопустимо.
При буквальном толковании диспозиция абсолютно точно указывает признаки
предусмотренного в ней состава преступления таким образом, что ни один
из признаков не может быть толкуем шире или уже буквального смысла.
Например, ст. 3 Закона об уголовной ответственности за государственные
преступления, предусматривающая наказуемость террористического акта, по
сравнению со ст. 8 ранее действовавшего Положения о преступлениях
государственных, более четко определяет объект и объективные признаки, а
тем самым границы этого состава преступления.

Ограничительное толкование применяется в случаях, когда мысль закона уже
ее буквального выражения в законе. Ограничительное толкование возможно в
тех случаях, когда уголовный закон недостаточно определяет какой-нибудь
признак данного состава преступления. Буквальное толкование таких
признаков иногда приводит к расширительному применению закона. Так, по
делам об умышленном убийстве иногда расширительно толкуется признак
особой жестокости. Этот признак устанавливается обычно по чисто внешним
его проявлениям, между тем как для квалификации убийства, совершенного с
особой жестокостью, необходимо установить, что виновный намеренно
проявил жестокость.

Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 3 июля 1963 г. «О
некоторых вопросах, возникших в судебной практике по делам об умышленном
убийстве» разъяснил, что признак особой жестокости законом связывается
не только со способом убийства, но и с други-

1 «Применение  советских социалистических норм», стр. 436.

237

 

ми обстоятельствами, свидетельствующими о том, что виновный действовал с
умыслом, направленным «а совершение преступления с особой жестокостью.
Это разъяснение представляет собой ограничительное толкование п. «е» ст.
102 УК РСФСР. Однако и после этого разъяснения в судебной практике
наблюдаются случаи расширительного толкования указанной статьи при
отсутствии каких бы то ни было доказательств наличия у виновного умысла
на совершение убийства с особой жестокостью1.

Говоря о распространительном толковании, следует отличать это понятие от
понятия расширительного толкования. В юридической.литературе лишь
немногие ученые разграничивают эти понятия2. Проф. А. А. Герцензон
считает, что трудно найти какие-либо устойчивые критерии для проведения
грани между ними3.

Нам представляется, что грань между понятиями распространительного и
расширительного толкования существует и что установление такой грани
имеет принципиальное значение.

Распространительное толкование представляет собой применение закона к
случаям, которые охватываются смыслом данного закона.

Расширительное толкование закона есть распространение его на случаи,
которые не охватываются смыслом закона и которые законодатель, создавая
закон, не имел в виду. С этой точки зрения расширительное толкование
сближается с аналогией закона, при помощи которой уголовный закон
применяется к случаям, прямо им не предусмотренным, но сходным с
описанными в нем.

Примером расширительного толкования может служить дело С, осужденного по
п. «в» ст. 93 УК УССР (умышленное убийство, совершенное в связи с
выполнением потерпевшим служебного или общественного долга). С. был
признан виновным в том, что после освобож-

1          «Бюллетень Верховного Суда СССР» 1966 г. № 5, стр. 39—40

(дело И.); 1965 г. № 3, стр 8—9 (дело С); 1964 г. № 2, стр. 38—39

(дело А.); 1964 г. № 5, стр. 30—31 (дело Ф.).

2          Н. Н. Полянский,  Вопросы теории советского уголовного

процесса, стр.  62; А. С. Шляпочников, Толкование советского

уголовного закона, стр. 235 и ел.

3          А. А. Герцензон, О толковании уголовного закона («Совет

ское государство и право» 1960 г. № ,12, стр, 121).

238

 

дения из заключения убил по мотивам мести Р. за то, что он давал по делу
С. свидетельские показания, изобличавшие С. в хулиганстве.

В определении по данному делу Верховный Суд УССР указал, что потерпевший
не являлся ни должностным лицом, ни лицом, выполнявшим общественные
обязанности, и что суд, рассматривавший это дело, придал понятию
общественного долга расширительный смысл. Преступление С. было
переквалифицировано с п. «в» ст. 93 на ст. 94 УК УССР (умышленное
убийство без отягчающих обстоятельств).

Распространительное толкование исходит из того, что мысль данного закона
шире буквального ее выражения в нем. Однако распространительное
толкование уголовного закона имеет определенные границы. Чем более
детализированы признаки состава преступления, описанного в диспозиции
уголовного закона, тем уже сфера его применения. И, наоборот, чем в
более общих выражениях изложена диспозиция закона, чем меньше конкретных
признаков в нем указано, тем шире масштаб его применения. Форма
уголовного закона, таким образом, находится в прямой зависимости от той
свободы, которую законодатель считает необходимым предоставить практике
при применении этого закона.

Действующее советское уголовное законодательство характеризуется общей
тенденцией к максимальному уточнению составов преступлений и сужению
возможностей их распространительного толкования и применения.
Показателен в этом отношении состав измены родине. Положение о
преступлениях государственных, содержавшее примерный перечень видов
измены родине, давало возможность практике распространительно толковать
этот состав. Закон об уголовной ответственности за государственные
преступления 1958 года ограничил рамки состава измены родине
исчерпывающим перечнем видов измены и тем самым исключил возможность его
распространительного толкования.

Однако полностью исключить возможность распространительного толкования
отдельных уголовных законов невозможно, да и вряд ли в этом есть
необходимость. Важно то, чтобы такое толкование соответствовало
действительному смыслу закона.

239

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава  первая

СОВЕТСКИЙ УГОЛОВНЫЙ  ЗАКОН И  ЕГО РОЛЬ   В УКРЕПЛЕНИИ  
СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО  ПРАВОПОРЯДКА

 

Глава   вторая

структура уголовного закона

 

 40

 

 

 

Глава   третья

ПОНЯТИЕ   ПРИМЕНЕНИЯ    УГОЛОВНОГО   ЗАКОНА

 

 90

 

 

 

Глава четвертая

СТАДИИ ПРИМЕНЕНИЯ УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

 

 105

 

 

 

Глава   пятая

ПРОВЕРКА   ПОДЛИННОСТИ    И    ДЕЙСТВИЯ    УГОЛОВНОГО ЗАКОНА   ВО 
ВРЕМЕНИ   И   В  ПРОСТРАНСТВЕ

 

 128

 

 

 

Главашестая

ПРИМЕНЕНИЕ  ДИСПОЗИЦИИ   УГОЛОВНОГО  ЗАКОНА

 

 158 

Глава   седьмая

ПРИМЕНЕНИЕ САНКЦИИ  УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

 Глава восьмая

 ТОЛКОВАНИЕ   УГОЛОВНОГО  ЗАКОНА

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter

Похожие документы
Обсуждение

Ответить

Курсовые, Дипломы, Рефераты на заказ в кратчайшие сроки
Заказать реферат!
UkrReferat.com. Всі права захищені. 2000-2020