Васильев Л.С. 1998 – История Востока, Т.2 (книга)

Васильев Л.С. 1998 – История Востока, Т.2

Оглавление

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВОСТОК В ПЕРИОД ГОСПОДСТВА КОЛОНИАЛИЗМА (СЕРЕДИНА XIX- СЕРЕДИНА XX ВВ.)

Стр.

Глава 1. Колониализм на традиционном Востоке ………….•••••• 9

Период колониализма на Востоке ……………….•••••••• 9

Истоки колониализма ………….•.••••••••••••••••••• ”

Генезис европейского капитализма и колониализм …………….. 14

Колониализм на Востоке ………………………….. 19

Блок первый. Южная и Юго-Восточная Азия ………………… 26

Глава2. Британская Индия ………………………….. 26

Начало трансформации традиционной структуры …………….. 28

Сопротивление трансформации ………………………. 33

Национальный конгресс и борьба за независимость Индии ………… 37

Глава 3. Островной мир юга Азии в период колониализма …………. 42

Голландская Индия (Индонезия) ……………………… 43

Шри-Ланка (Цейлон) ……………………………

Филиппины …………………………………

Глава 4. Английские и французские колонии в Индокитае …………. 52

Англичане в Бирме ………………………••••••••

Колониальная Малайя ……………………………

Французский Индокитай …………………………..

Сиам (Таиланд) ………………………..••••••••

Глава 3. Южная и Юго-Восточная Азия: традиционная

структура и колониализм ………………………..

Религии и религиозно-культурные традиции ……………….. 70

Цивилизационный фундамент и общество …………………. 78

Традиционная структура и колониализм ………………….. 82

Блок второй. Африка …………………•”••••””•••••”•

Главаб. Колонизация Африки южнее Сахары ………………… 89

Южная Африка …………………..•••••••••••••• 90

Западная и Центральная Африка ……………………… 99

Глава 7. Колонизация арабской Африки и Эфиопии …………….. 106

Марокко ………………………••••••••••••••

Алжир ……………………….•••••••••••••• 09

Тунис ………………………•••••••••••••••• }

Ливия ………………………•••••••••••••••• •’

Египет ……•………………….•..•-•••••••••

Судан ………………………..•••••••••••••• 9

_______Сомали . …………………….-• •••/•_•_•_•.•.•.•_•.•_•_ ‘•~

-Эфиопия …………………………… …….. iZi

Глава 8. Колониальная Африка: трансформация традиционной структуры
………………………………… 125 Традиционные общества Африки
……………….. .”…. 126 Колониальный промышленный капитал в
Тропической Африке ……… 131 КолониализмварабскойАфрике
……………………… 135 Африка и юг Азии как колонии: общность
исторических судеби ее первопричины …………………………….
138

Блоктретий.БлижнийиСреднииВосток………………….. 140

Глава 9. Османская империя и республиканская Турция ………….. 140
Танзимат ………………………………… 141 Зулюи и младотурки
……………………………. 143 Кемалистская революция и
радикальные преобразования …………. 147 Турция после Кемаля
……………………………. 151

.Главв/О.ШиитскийИранвХК-ХХвв. ………………….. 154 Бабибабиды
………………………………… 155 Иранскаяреволюция 1905 -1911
гг. …………………… 157 Ирака борьбе за национальную
независимость ………………. 160 Экономическое развитие ИранавбО-
70-е годы ……………… 165

Глава II. Арабские страны Азии и Афганистан ……………….. 168
ИракистраныЛеванта …………………………… 168 Арабские
государства Аравии ……………………….. 174
Афганистан…………………………………. 178

Глава 12. Мир ислама: традиционная структура и ее трансформация в период
колониализма ……………………….. 181 Ислам: религия и общество
…………………………. 182 Сопротивление и приспособление
традиционных исламских обществ в период колониализма
………………………… 187

Блок четвертый. Дальний Восток ………………………. 195

Глава 13. Китай в середине XIX- середине XX в. ……………… 195
Крестьянскаявойнатайпинов ………..’………………. 196 Политика
самоусиления и попытки реформ ………………… 200 Восстание
ихэтуаней ……………………………. 205 Сунь Ят-сен и
Синьхайская революция …………………… 208 Гоминьдан и борьба за
единый независимый Китай …………….. 212 Японе-китайская война и
победа КПК …………………… 215

Глава 14. Трансформация и модернизация пореформенной Японии (1868-1945)
………………………… 217 Реформы и становление основ японского
капитализма …………… 218 Агрессивная внешняя политика Японии
………………….. 222 Япония между первой и второй мировыми
войнами ……………. 223 Япония во второй мировой войне
……………………… 225 Корея под гнетом японского колониализма
…………………. 227

Глава 13. Религиозно-цивилизационный фундамент и особенности развития
стран Дальнего Востока ………….. 229 Конфуцианство в Китае и XX век
……………………… 230 Феномен Японии
………………………………. 236

Трансформация Востока в период колониализма (теоретический анализ и
сравнительное сопоставление) ……………………….. 243

Глава 16. Колониальный капитал и традиционный Восток …………. 243
Европа и Восток: структурный анализ …………………… 244
Колониализм на Востоке ………………………….. 250 Воете” после
пробуждения <. .......................... .................... ........ ..................... ............. ................................. ......... ............... ............................... ............................. ................................ ........................... ............ ...... ......................... ...................... ....................... ................... ............................ ..................................... .............................. ........................ ................ .......................................... ................. .................................... ....... . :-.- .-. ..... ... .............. ......................................... ............................................ j .......... .................. ........... ................................... ....................................... .... ........................................ xix- xx i xvi xix xx. xix-xx f __._ xv-xvi xv ill i.>il>ii.iuj третьего и особенно
четвертого вариантов колонизации, т. е. тех

19

случаев, когда речь идет не о массовых переселениях и об освоении
слабозаселенных земель новой общностью, а о бесцеремонном вторжении
своекорыстного и опирающегося на силу меньшинства с целью извлечь выгоду
из рыночного обмена и заставить работать на себя местное население, не
говоря уже о таких бесчеловечных явлениях, как работорговля. Снова
оговоримся, что и транзитная .торговля с погоней за выгодой, и
эксплуатация местного населения, и работорговля не были придуманы
колонизаторами-европейцами. Все это существовало и ранее, до них и
независимо от них. Порой торговали и самими попавшими в плен
европейцами, становившимися рабами турок или арабов, монголов или
персов. Поэтому имеется в виду лишь характеристика феномена, связанного
с выходом на авансцену ранне-капиталистической Европы, представители
которой в странах, послуживших объектами колониальной экспансии,
действовали, по существу, традиционными методами, но зато с энергией и
целеустремленностью, присущими новому, поднимающемуся капиталистическому
строю. Именно это и стало колониализмом в привычном ныне значении слова,
во всяком случае на начальном этапе. Начальный этап, как упоминалось,
был связан с деятельностью прежде всего португальцев (испанцев на
Востоке, за исключением Филиппин, практически не было; Филиппины же
развивались во многом по латиноамериканской модели, о чем уже
говорилось), и в количественном отношении эта деятельность была связана
едва ли не прежде всего с африканской работорговлей, хотя португальцы
одновременно активно интересовались пряностями и раритетами и. именно им
принадлежали первые европейские торговые фактории в Индии, Индонезии, на
Цейлоне, китайском побережье и т. п. Португальский колониализм в Африке
и Азии ( в отличие от Америки) был по характеру торговым (третий и
четвертый варианты колонизации), что, собственно, в немалой мере и
определило со временем афро-азиатские варианты европейской колонизации
до XIX в. Но торговля с Востоком, даже с Африкой (где в качестве
эквивалента обмена нередко шли в дело стеклянные бусы, дешевые лоскуты,
не говоря уже о спиртном), требовало средств. Пряности стоили дорого,
доставка их – еще дороже. Дае ружья, которые шли в обмен за товары
вместо серебра, тоже стоили денег, того же серебра. Где было взять
прагоценный металл? Вопрос этот не стоило бы и поднимать – ответ на него
общеизве-сген. Собственно, именно золото и серебро вызвали такую
алчность испано-португальских конкистадоров в Америке, которая послужила
толчком к полному разрушению древних центров богатой, но струк-турно
слабой цивилизации и государственности. Потоки ЗОДОТД И серебра со
времен Колумба хлынули в Европу – и в немалой степени за этот счет,
учитывая и снижение цены драгоценного металла в

цен),

условиях резкого увеличения его количества “.революция цен),
финансировалась раннеевропейская торговля с Востоком, грабить который
европейцы не могли и за товары которого, включая и рабов, они вынуждены
были расплачиваться. И хотя доля португальцев в этом американском потоке
была не слишком велика – основное досталось Испании,- она послужила
первоначальной основой для финансирования колониальной торговли, в
последующем успешно развивавшейся за счет товарооборота. Век
португальского господства в колониальной афро-азиатской торговле был
сравнительно недолог: доля Португалии во все возраставшей в объемах и
расширявшейся территориально торговой экспансии европейских
колониалистов в Африке и особенно в Азии стремительно падала и после XVI
в. стала вовсе незначительной. На первое место вышли голландцы. XVII
век, особенно первая его половина,- век Нидерландов на Востоке. Со
второй половины XVII в., после ряда успешных англо-голландских войн,
рядом с Голландией, постепенно оттесняя ее, становится Англия. Хотя
голландцы были в первых рядах среди тех европейских держав, которые
успешно шли по пути капиталистического развития, и хотя именно они в
свое время активно участвовали в колонизации Северной Америки с ее
пуританским духом активного предпринимательства (достаточно напомнить,
что голландцами был основан в 1626 г. Новый Амстердам – будущий
Нью-Йорк), в Африке и Азии они сменили португальцев либо оказались рядом
с ними практически в той же функции колониальных торговцев. Да и методы
их не слишком отличались от португальских – та же торговля африканскими
и индонезийскими рабами, скупка пряностей, организация плантаций для их
производства. Правда, голландцы способствовали обновлению колониализма,
основав в 1602 г. объединенную Ост-Индскую компанию – мощную и
находившуюся под политическим покровительством метрополии
административно- экономическую суперорганизацию, целью которой была
оптимизация условий для успешной эксплуатации всех голландских колоний
на Востоке (в 1621 г. для голландских колоний на Западе, в основном в
Америке, была создана Вест-Индская компания). Аналогичную организацию
(Ост-Индская компания) создали и англичане, даже еще раньше, 6 1600 г.,
но только во второй половине XVII в., после укрепления англичан в ряде
важных пунктов на восточном и запад ном побережье Индии, эта компания
обрела определенную эко номическую устойчивость и, главное, некоторые
административные права – свои вооруженные силы и возможность вести
военные действия, даже чеканить монету. Впоследствии, как о том уже
говорилось, английская Ост-Индская компания стала админи”лр4’1’ивным
юхтяким английского кйЛОИИалиама в Индии, причем с XVIII в. она все
более тщательно контролировалась

правительством и парламентом, а в 1858 г. и вовсе прекратила свое
существование, официально замененная .представителями Англии, начиная с
вице-короля. На примере голландской и английской Ост-Индских компаний
можно видеть, что по меньшей мере в XVII в. это были торговые
организации капиталистического характера с ограниченными
административными правами. Практика показала, что такого рода прав было
вполне достаточно, чтобы англичане в Индии, а голландцы в Индонезии
чувствовали себя фактическими хозяевами. Меньше в этом плане преуспела
Франция, вступившая на путь колониальной экспансии позже, в основном
лишь в XVIII в. К тому же революция 1789 г. способствовала крушению
того, что было достигнуто: из некоторых своих колониальных владений
французы были вытеснены, прежде всего англичанами (в Индии, Америке). В
целом XVII и XVIII века были периодом активного укрепления европейской
колониальной торговли и получения за счет этой торговли немалых
экономических выгод.

О каких выгодах идет речь в свете того, что уже говорилось об
особенностях колониальной торговли с Востоком, выражавшихся в перекачке
драгоценного металла не с Востока в Европу, а в обратном направлении?
Выгоды имеются в виду самые простые и прямые – от торгового оборота, с
учетом всех издержек не только транзитного долгого морского пути, но и
содержания администрации тех же могущественных компаний, которые
организовывали торговлю и стабилизировали условия для нее, захватывая в
свои руки новые земли, подкупая союзных правителей, ведя войны с
враждебными и т. п. Если подсчитать издержки, они окажутся весьма
солидными. Но и разница в ценах была огромной: пряности в Европе стоили
в десятки раз дороже по сравнению с теми местами, вде их производили и
закупали. И все-таки если подводить баланс (а торговали в конечном счете
отнюдь не только пряностями, их к тому же сами купцы строго лимитировали
и в производстве, и в торговле, дабы не сбить цену), то окажется, что из
Индии шли шерстяные и бумажные ткани высокого качества, кашмирские шали,
индиго, сахар, даже опиум. Из Африки – рабы. А что же шло взамен? Оружие
и в гораздо меньшей степени некоторые другие товары, практически не
имевшие спроса в развитых ( и тем более в неразвитых) странах Востока.
Содержание же компаний и все прочие издержки, выплаты, подкупы

Об ограничениях говорится в весьма относительном плане – право вести
войны и “P””‘ армии ставило компании в положение могущественной
политической силы, вполне сопоставимой с местными государственными
образованиями; вопрос был лишь в конкретном соотношении сил и в наличии
средств для манипулирования.

и т. п. в немалой степени покрывались драгоценным металлом: по некоторым
подсчетам, в начале XVIII в. доля товаров в торговле с Востоком
(английский экспорт к востоку от мыса Доброй Надежды) была равна одной
пятой, остальные четыре пятых приходилось на

металл. Это не значит, что компании и колониальная торговля работали в
убыток,- они свое возвращали с лихвой, ибо их торговля была
наивыгоднейшим делом. Но все-таки это была именно торговля, а не
ограбление наподобие того, что делали испано-португальские конкистадоры
в Америке. И хотя колониальная торговля сопровождалась жестокостями и
издевательствами над людьми “(работорговля), главное все же было не в
этом. К жестокостям и работорговле Восток привык издавна. Европейские же
торговцы принципиально отличались от местных восточных купцов тем, что
они при активной поддержке метрополии стремились административно
сорганизоваться и укрепиться, постоянно расширяя зону своего влияния и
свободу действий. Собственно, именно этого рода динамика и служила
важной основой для постепенной трансформации колониальной торговли в
колониальную экспансию политико-экономического характера, что ощущалось
кое-ще (особенно в Индии) уже в XVIII в. и с особой силой стало
проявляться на Востоке в XIX в. Итак, на традиционном Востоке, включая и
Африку, колониализм начался с колониальной торговли, причем этот период
торговой экспансии, сопровождавшийся лишь в заключительной своей части
захватом территорий в ряде районов, длился достаточно долго. За эти
века, XVI-XVIII, многое переменилось. Изменилась прежде всего сама
Европа. Колониальный разбой (имеется в виду Америка) заметно обогатил
ее, заложив основу первоначального накопления капитала. Капитал был
пущен в оборот в широких масштабах транзитной колониальной торговли,
содействовавшей становлению мирового рынка и втягиванию в этот рынок
всех стран. Доход от оборота и создание рынка сыграли свою роль в
ускорении темпов капиталистического развития Европы, а это развитие,
прежде и активнее всего в Англии, в свою очередь настоятельно требовало
еще большей емкости рынка и увеличения товарооборота, в том числе
колониальной торговли. Для обеспечения оптимальных условий торговли
англичане раньше других и успешней соперников-голландцев стали
укрепляться на Востоке (прежде всего в Индии), добиваясь там своего
политического господства уже в XVIII в. и тем более в XIX в. Взаимосвязь
между капитализмом и колониализмом очевидна. Но ыла ли такого же типа
связь характерна для объектов колониальной экспансии, для стран Востока?
Хотя бы для некоторых?

Вопрос вплотную сталкивает с проблемой генезиса капитализма на Востоке.
Еще сравнительно недавно немалое количество марксистов настаивало на
том, что в описываемое время, т. е. в XVI – XVIII вв.. Восток стоял
накануне процесса такого рода генезиса, а то и был уже в ходе этого
процесса, что он лишь ненамного отставал в этом от Европы. Да и сегодня
подобные взгляды не исчезли вовсе, хотя и заметно поубавились. И,
казалось бы, есть основания для них – ведь возник же капитализм в
Японии! Стало быть, в принципе подобное могло произойти на Востоке, и
вопрос лишь в том, чтобы попытаться понять, почему в других странах
этого не произошло, что именно помешало этому. К более основательному
анализу всей проблематики, связанной с генезисом капитализма на Востоке,
мы вернемся позже. Пока обратим внимание на то, о чем уже не раз
упоминалось в этой главе. Восток в лице развитых цивилизованных обществ
и государств Азии ( об Африке речи пока нет) был в XVI – XVIII вв. не
беднее Европы. Более того, он был богаче. На Восток шли вывезенные из
ограбленной Америки драгоценные металлы. На Востоке веками копились и
хранились те самые ценности и раритеты, которые притягивали к себе
жадные глаза колонизаторов. Была на Востоке и своя богатая традициями
торговля, включая и транзитную, которая, кстати, держала в своих руках
всю восточную торговлю Европы вплоть до эпохи колониализма и немало на
этом наживалась. Восток, по данным многих исследований, мог дать большую
массу пищи, чем скудные почвы Европы, а население Востока жило в массе
своей едва ли хуже, чем европейское. Словом, по данным специалистов, до
XV-XVI вв. Восток был и богаче, и лучше обустроен, не говоря уже о
высоком уровне его культуры. Но если все это было именно так, да к тому
же Восток будто бы стоял накануне либо уже был в процессе генезиса
капитализма, то почему же не на Востоке активно развивался капитализм? И
если уж этот самый восточный капитализм по каким-то причинам не поспевал
достаточно быстро, по-европейски, развиваться, то почему этому не помог
колониализм – та самая колониальная торговля, которая связала Европу и
остальной мир, включая и весь Восток, воедино? Конечно, торговля была в
руках европейцев и потому приносила доход с оборота именно им. Но, как
только что говорилось, Восток был богаче и в ходе торговли тоже не
беднел, ибо делился излишками за деньги. И, кроме того, колониальная
торговля важна не только и, быть может, даже не столько доходами,
сколько самим фактом всемирных связей, возможностью заимствования и
ускорения развития за этот счет. Почему этой возможностью сумела
воспользоваться – да еще в какой мере! – лишь Япония, тоща как остальные
этим воспользоваться не смогли? Или не захотели? Или даже не

заметили ее, эту возможность, не обратили на нее внимания? Поче му?
Ответ на этот вопрос очевиден в свете изложенной в работе концепции: о
капитализме как принципиально ином строе, отвергающем традиционное
господство государства и выдвигающем в качестве альтернативы частную
собственность и свободный рынок, на традиционном Востоке не могло быть и
речи. Для этого не было условий. И только в уникальных обстоятельствах
Японии такого рода условия появились, да и то далеко не сразу. Стоит
напомнить, что, несмотря на идеально подготовленную для этого японским
феодализмом и конфуцианской культурой почву, лишь два-три века хотя и
скрытых, но весьма энергично осуществлявшихся связей с европейскими
колонизаторами (голландцы и “голландская наука”) способствовали тому,
что японская почва стала прорастать капиталистическими всходами. Таким
образом, связь колониализма и капитализма сыграла свою роль в случае с
Японией. Но вот в остальных случаях эта связь применительно к обществам
и государствам традиционного Востока не могла сработать так, как этого
по логике рассуждений можно было бы ожидать. Колониальная экспансия
европейцев не расчищала автоматически или почти автоматически, при
направленных действиях колонизаторов, путь к капитализму европейского
типа, во всяком случае ожидаемыми темпами. Напротив, она породила столь
яростное сопротивление традиционных структур Востока, столь мощную
ответную волну, что даже в наши дци, в конце II тысячелетия, трудно дать
обоснованный прогноз, как и когда достигнет еврокапиталистических
стандартов развивающийся Восток – если это вообще достижимо.

Мощная ответная волна сопротивления колониальному вторжению и ломке
привычных норм жизни стран и народов Востока появилась не сразу. В XVI –
XVIII вв., в начальные периоды колониализма, пока Восток еще не ощутил
как следует тяжелую руку европейского капитала, ее, казалось бы, ничто
не предвещало. Все началось позже, в XIX в., и с особой силой проявилось
в XX в. Вот о том, как и в какой форме зрел внутренний протест
традиционных восточных структур против бесцеремонного вторжения
колонизаторов с чуждыми востоку мерками, нормами и принципами жизни, в
каких формах выражался этот протест и чем эти формы были обусловлены, и
пойдет речь в третьей части работы.

Для удобства изложения и последующего анализа главы этой части
разбиваются на несколько блоков: Южная и Юго-Восточная -Аадцц Ближний и
(Средний рстр Дальний Восток; Африка. В рамках каждого из блоков сначала
дается историческая канва, затем – аналитический очерк.

Блок первый Южная и Юго-Восточная

Глава 2 Британская Индия

Индия была первым и по существу единственным государством столь
крупного масштаба (точнее даже, группой государств, объединенных
сплачивавшей их цивилизацией, религиозной традицией и общностью
социально-кастовых принципов внутренней структуры), которое было
превращено в колонию. Воспользовавшись характерной для Индии слабостью
административно-политических связей, англичане сравнительно легко, без
особых затрат и потерь, даже в основном руками самих индийцев, захватили
власть и уста новили свое господство. Но коль скоро это было достигнуто
( в 1849 г., после победы над сикхами в Пенджабе), перед завоевателями
возникла новая проблема: как управлять гигантской колонией? Перед
прежними завоевателями такой проблемы не было. Не мудрствуя лукаво, все
они, вплоть до Великих Моголов, правили так, как это было определено
веками и понятно всем. Но англичане представляли собой принципиально
иную структуру, к тому же находившуюся на крутом подъеме и предъявлявшую
все более решительные и далеко идущие требования для своего успешного
развития. В некотором смысле проблема была сходна с той, которую решал
Александр после завоевания им Ближнего Востока: как синтезировать свое и
чужое, Запад и Восток? Но были и новые обстоятельства, принципиально
отличавшиеся от древности. Дело в том, что присоединение Индии к
Британии было не столько актом политическим, результатом войны либо
серии войн, сколько следствием сложных экономических и социальных
процессов во всем мире, суть которых сводилась к образованию мирового
капиталистического рынка и к насильственно му вовлечению в мировые
рыночные связи колонизуемых стран. Едва ли вначале, на первых порах,
английские колонизаторы задумывались над упомянутбй проблемой.
Колонизация проводилась руками Ост-Индской компании, стремившейся прежде
всего к активной торговле, к огромным прибылям, к высоким темпам обога
щения. Но в ходе торговых операций и во имя все более га рантированного
их обеспечения прибиралось к рукам чужое имущество, захватывались новые
земли, велись успешные войны. Колониальная торговля все очевиднее
перерастала свои первоначальные рамки, ее подстегивало то, что
быстрорастущая английская капиталистическая промышленность на рубеже
XVIII – XIX вв. уже остро нуждалась во все увеличивающихся рынках сбыта
фабричных

товаров. Индия была для этого идеальным местом приложения
соответствующих усилий. Неудивительно, что в изменяющихся
обстоятельствах индийские дела постепенно переставали быть прерогативой
компании, или, во всяком случае, только компании. С конца XVIII в.,
особенно после процесса над У. Хейстингсом, первым генерал-губернатором
Индии (1774-1785), деятельность компании во все возраставшем объеме
начала контролироваться правительством и парламентом. В 1813 г. была
официально отменена монополия компании на торговлю с Индией, и за 15 лет
после этого ввоз хлопковых фабричных тканей вырос в 4 раза.
Парламентский акт 1833 г. еще более ограничил функции компании, оставив
за ней в основном статус административной организации, практически
управлявшей Индией, причем теперь уже под очень строгим контролем
лондонского Контрольного совета. Индия шаг за шагом все очевиднее
становилась колонией Великобритании, превращалась в часть Британской
империи, в жемчужину ее короны. Но завершающая часть процесса
колонизации оказалась наиболее трудным делом. Вмешательство
администрации компании во внутренние дела страны и прежде всего в веками
складывавшиеся аграрные отношения (английские администраторы явно не
разобрались в реальных и весьма непростых взаимоотношениях владельческих
и невладельческих слоев в Индии) привело к болезненным конфликтам в
стране. Приток фабричных тканей и разорение многих из привыкших к
престижному потреблению аристократов сказались на благосостоянии
индийских ремесленников. Словом, трещала по всем швам веками
функционировавшая привычная норма отношений, в стране рее очевиднее
проявлял себя болезненный кризис. Огромная страна не желала мириться с
этим. Росло недовольство новыми порядками, несшими угрозу привычному
существованию практически всех. И хотя из-за слабости внутренних связей
и господства многочисленных разделявших людей этнокастовых, языковых,
политических и религиозных барьеров это недовольство не было слишком
сильным, ни тем более достаточно организованным, оно все же быстро
увеличивалось и превращалось в открытое сопротивление английским
властям. Назревал взрыв. Одной из важных непосредственных причин,
спровоцировавших его, была аннексия генерал-губернатором Дальхузи в 1856
г. крупного княжества Ауд на севере страны. Дело в том, что наряду с
землями, официально и непосредственно подчиненными администрации
компании, в Индии существовало 500-600 больших и малых княжеств, статус
и права которых были весьма разными. Каждое из княжеств “гбы11
договорным актом бмдда II была- создана
Международная ассоциация для “исследования и

97

цивилизации” Центральной Африки. На службу ассоциации были призваны
такие знаменитые путешественники и исследователи Африки, как соратник Д.
Ливингстона Г. Стэнли, уже прос лавившийся своими открытиями и
публикациями. Серия его экс педиций в бассейне Конго сопровождалась
созданием нескольких десятков форпостов и военных постов и заключением
множества договоров с местными вождями, предоставлявшими ассоциации
различные права и привилегии в этом районе Африки. На Берлинской
конференции 1884-1885 гг. интересы и статус ассоциации как
административного образования были признаны державами, после чего в
августе 1885 г. было создано Независимое государство Конго во главе с
Леопольдом ( в 1908 г. оно стало колонией Бельгии под названием
“Бельгийское Конго”). Открытое для европейского капитала государство в
бассейне Конго стало быстро осваиваться. Англичане строили железные
дороги, бельгийцы и представители иных европейских стран активно
осваивали горнорудные богатства Шабы (Катанги). Создавались план
тационные хозяйства с принудительным трудом законтрактованных африканцев
(в основном занимались выращиванием гевеи и производ ством каучука).
Быстрыми темпами развивалась промышленность, создавались города –
Леопольдвиль, Стэнливиль, Элизабетвиль и др. Из местного населения были
созданы вооруженные силы и полицейские отряды “Форс пюблик”, которые
сыграли свою роль в годы первой мировой войны и, в частности, позволили
бельгийцам аннексировать густозаселенные Руанду и Урунди, бывшие до того
частью германской Восточной Африки. Жестокое обращение с африканским
населением было в Бельгийском Конго нормой, хотя порой и вызывало
протесты. Но промышленное развитие колонии, особенно Катанги, шло
быстрыми темпами. После второй мировой войны в городах страны проживало
около 25% населения – довольно много для Африки того времени. С начала
40-х годов в Бельгийском Конго возникло массовое рабочее движение, а в
1956 г. наметился мощный подъем национально-освободительного движения,
связанный с именем и деятельностью П. Лумумбы. В 1960 г. Конго стало
независимым государством ( с 1971 г.-Заир). К северу от Заира, на
правобережье нижнего течения Конго, в начале 80-х годов XIX в. создалась
зона влияния Франции ( в 1880 г. французский офицер де Бразза заключил с
местным вождем договор, по которому Франция получила особые права в этих
землях, после чего здесь был выстроен форт, будущий Браззавиль).
Французы и бельгийцы пытались наладить здесь плантационное хозяйство
(кофе, какао, сахарный тростник, пальмовое масло), строили дороги,
промышленные предприятия. В целом, однако, уровень развития хозяйства
был невысоким, особенно по сравнению с Бельгийским Конго. В 1946 г.
африканцам были предоставлены некоторые

политические права, в 1957 г. их представители были включены в
администрацию колонии. В 1958 г. французское Конго стало автономным
государством (Республика Конго) в рамках Французского союза (как и
Мадагаскар), а в 1960 – независимой республикой, которую с 1963 г.
возглавило радикально настроенное правительство во главе с А.
Массамба-Деба.

Западная и Центральная Африка

Если на юге Африки явственно лидировали англичане, а французов почти не
было, то зона северной саванны и тропических лесов, напротив, оказалась
плацдармом острого соперничества между Англией и Францией при
третьестепенной роли некоторых других держав. К сказанному стоит
добавить, что в ходе этого соперничества шла борьба не столько за
территории (здесь бесспорно лидировала Франция – достаточно вспомнить о
включенных в ее колониальную империю песках Сахары), сколько за
экономически наиболее ценные и к тому же достаточно густо заселенные
районы Гвинейского побережья, где позиции Англии были, пожалуй,
предпочтительнее. Английские колонии в Западной Африке оказались
сосредоточенными в тех районах бассейна Вольты и нижнего Нигера, где
издревле существовали прото- и раннегосударственные образования и где
достаточно прочные позиции давно уже завоевал ислам, что также наложило
на процесс колонизации заметный отпечаток. Можно напомнить и о том, что
в эпоху энергичной колонизации, раздела Африки в конце XIX в., англичане
были в этом районе Африки отнюдь не новичками: их первые торговые
фактории появились на территории Золотого Берега, например, в 1631 г., а
на побережье Сьерра-Леоне даже в середине XVI в. Среди африканских
государств на Гвинейском побережье особое место занимает Либерия,
созданная рабами-переселенцами из США. Прибыв в Либерию в 1822 г., эти
переселенцы создали республику в 1857 г. И хотя взимоотношения
переселенцев с местным аборигенным населением складывались не гладко, в
целом на примере Либерии можно говорить о первой в истории негритянской
конституционной республике, идейно и институционально ориентировавшейся
на передовой для своего времени американский конституционный стандарт.
Дальнейшая судьба этой страны во многом зависела и от превратностей
мирового рынка (страна специализировалась на добыче железной руды и
производстве каучука), и от политики держав (экономическое закабаление в
начале XX в., вплоть до неплатежеспособности страны в 1905 г.), и’от
деятельности иностранного капитала (строительство железных дорог,
плантаций). Но все же Либерия оставалась свободной республикой с
постепенным увеличением количества имеющего право голоса туземного
африканского населения, а также людей

образованных, в том числе интеллигентов. Либерия на фоне колониальной
Африки – своего рода исключение, как и расположенная на другой стороне
континента и во многом очень не похожая на нее, но тоже сохранившая свою
свободу Эфиопия. Вернемся к английским колониям и начнем со
Сьерра-Леоне. В конце XVIII в. англичане привезли сюда большую группу
африканцев из числа освобожденных ими рабов, потомки которых (многие из
них были креолами-метисами) стали заметной частью местного африканского
населения. Правда, республики по образцу Либерии потомки рабов в
Сьерра-Леоне так и не создали. Но, опираясь на них, англичане наладили
здесь неплохую систему администрации, способствовали развитию торговли и
мелкого предпринимательства, приступили к выращиванию гевеи, а с начала
XX в.- к горнодобывающему промыслу (добыча хромовой руды, железа,
алмазов). Строились дороги и порты, формировалось городское население,
возникал слой образованной интеллигенции. С 20-х годов XX в. в стране
возникли различные просветительные организации, в 40-х годах – партии и
профсоюзы. Уже в 20-е годы были созданы Законодательный и Исполнительный
советы, управлявшие колонией, причем в обоих органах, контролировавшихся
генерал-губернатором, африканцы получили заметное представительство.
Конституция 1957 г. и проведенные на ее основе выборы дали власть
Народной партии, правительство которой в 1961 г. провозгласило
независимость Сьерра-Леоне ( в 1971 г. она была объявлена республикой).
В конце XVIII в. после ожесточенного соперничества держав (Англии,
Франции, Голландии) узкая полоса земли вдоль нижнего течения реки Гамбия
была признана владением Британии. Вначале колония административно
подчинялась Сьерра-Леоне, затем была выделена в отдельную колонию (с
1843 г.), а на рубеже XIX-XX вв., после подавления восстания местного
населения во главе с руководителем мусульманской секты марабутом Фоди
Кабба, официально стала протекторатом. Будучи затем превращенной в
страну монокультуры (гамбийцы выращивают и продают арахис), эта
небольшая колония лишь в середине XX в. стала активно бороться за свое
освобождение. Конституции 1959 и 1962 гг. предоставили немало
политических прав африканскому населению, а вслед за тем в 1965 г.
Гамбия добилась независимости. Золотой Берег (совр. Гана) с его золотыми
приисками с XVI в. был объектом соперничества колониальных держав, но
постепенно основные позиции здесь заняла Англия. Заселенная племенами
фанги, ашанти и некоторыми другими, в основном выходцами из древней Ганы
после завоевания ее Альморавидами в XI в. (откуда и современное название
государства), эта колония расположена в бассейне р. Вольты. Укрепление
здесь с начала XIX в. позиций Англии привело к столкновению ее с
конфедерацией Ашанти. В ходе серии англо-ашантийских войн, занявших
практически весь XIX век, англичане в 1896 г. добились крушения
конфедерации, а в 1901 г. земли Золотого

Берега были объявлены колонией Британии. В нами Законодательный совет
еще в конце XIX была ~

В созданный англичанами .эаконодцтс-имшп совет еще в конце XIX в.
включались представители африканцев. Колония была специализирована на
выращивании бобов какао. Строились железные дороги, развивалась
горнорудная промышленность добыча золота, бокситов, марганца, алмазов),
росли кадры рабочих, интеллигенции. Создавалась англо-язычнаа
африканская литература. Уже в 1920 г. здесь была создана организация
Национальный конгресс Западной Африки, активно действовавший и
вынудивший англичан в 1925 г. согласиться на включение нескольких
африканцев в Законодательный совет. В начале 40-х годов в состав
Исполнительного совета (кабинета министров) также были включены
африканцы. Вообще 40-е годы были временем интенсивного экономического
(разработка бокситов, экспорт каучука, рост численности рабочих) и
политического (возникновение партий и профсоюзов) развития страны. В
1956 г. Золотому Берегу (и соединенной с ним подмандатной территории
Того, до первой мировой войны бывшей колонией Германии) был предоставлен
статус доминиона, в 1957 г. он Стал независимым государством Гана. В
1960 г. Гана стала республикой во главе с президентом К. Нкрума.
Наиболее важные колониальные владения Британии в Западной Африке были
сосредоточены в бассейне нижнего Нигера, причем захват этих по
африканским стандартам древних, развитых и многонаселенных территорий, в
том числе известных самостоятельных африканских протогосударственных
образований, оказался для англичан делом далеко не простым. Еще в 1861
г. англичане захватили Лагос, после чего колония Лагос стала расширяться
(сначала, с 1866 г., она была административной частью Сьерра-Леоне, с.
1874- частью владений колонии Золотой Берег, с 1886 г.- самостоятельной
территорией, ставшей в 1893 г. “Протекторатом побережья Нигера”). Это
расширение шло на фоне силового давления и войн колонизаторов с
городами-государствами йоруба, особенно с крупнейшим из них – Ойо, с
торговыми городами к востоку от устья Нигера, сильнейшим из которых был
Опобо, а также с Бенином. Войны затянулись на десятилетия, но в конечном
итоге все побережье и некоторые территории, прилегающие к нему, были
подчинены Англии, создавшей на этой основе в 1906 г. владение “Колония и
протекторат Южная Нигерия”. Войны с Бенином вывели англичан к внутренним
районам бассей на Нигера. Здесь уже в 1900 г. был образован протекторат
Северная Нигерия, после чего была начата кампания за присоединение к
нему хаусанских эмиратов, объединенных в халифат Сокото. Хотя создан-
иый фульбе и населенный в основном хауса халифат Сокото и не был сильным
государством, а входившие в него эмираты враждовали между собой,
исламская система власти сказала свое веское слово: леред англичанами
были не рыхлые полупервобытные политические структуры побережья, а
неплохо организованные государства, с кото рыми нельзя было не
считаться. Неизвестно, насколько бы затянулось

дело, если бы не скорострельные пулеметы “максим”, принятые в
европейских странах на вооружение именно на рубеже XIX – XX вв. Именно
это новое оружие, способное в считанные минуты скосить сотни идущих в
атаку воинов, и решило исход кампании, которую впоследствии так и
назвали: “борьба эмиров против максимов”. Объединенная колония в 1914 г.
стала именоваться “Колония и протекторат Нигерия”. Встал вопрос об
управлении этой большой и составленной из очень разных частей колонии.
Система колониального управления английскими владениями в Африке была
разработана прежде всего применительно к аннексированным эмиратам и
прилегающим к ним с юга территориям Северной Нигерии. Речь идет о так
называемом косвенном управлении, смысл которого сводился к сохранению
существующей туземной администрации с ее традиционными институтами и
вождями и к верховному надзору колониальных властей, что следует считать
характерным для подавляющего большинства колоний Британии в Африке и вне
ее. Официально принятая англичанами в Африке в 1907 г. для управления
Северной Нигерией, эта система затем была введена в Гамбии (1912), в
Южной Нигерии (1916), а в начале 30-х годов также на Золотом Берегу и в
Сьерра-Леоне. Удачно отработанная система сохраняла в малоизменившемся
виде традиционную структуру в целом и в то же время открывала простор
для ее постепенной модернизации и приспособления к новым условиям
промышленного капиталистического развития, быстрой урбанизации,
появления новых социальных прослоек, прежде всего рабочих и образованных
интеллигентов. С начала XX в. в Нигерии стали быстрыми темпами
развиваться горнорудный комплекс (добыча угля, марганца, железа, олова),
железнодорожное строительство. Предметами экспорта продолжали быть
продукты масличной пальмы, какао, земляной орех. Ранее, чем в других
районах Тропической Африки, возникают здесь рабочее и политическое
движение ( в 1920 г. создано отделение Национального конгресса
британской Западной Африки, в 1922- Национально-демократическая партия,
в 1934-1936 гг.-Движение нигерийской молодежи). С конца XIX в. выходили
газеты на английском языке, в которых публиковались статьи против
колониализма и расовой дискриминации. В 40-х годах движения за
национальное освобождение стали получать массовую поддержку. В 1944 г.
была создано общенигерийская партия Национальный совет Нигерии и
Камеруна . С 1947 г. в Нигерии стала действовать конституция,
предоставившая

” Соседний с Нигерией Камерун, колонизованный в конце XIX в. Германией,
был в 1916 г. частично передан Англии и включен в состав Нигерии;
остальная и большая его часть была передана Франции. “В t960 г.
северная-“тас1ъаш’лийск.ий зоны ииалась в сойтаве Нигерии, а южная ее
часть после плебисцита была присоединена к французской зоне, после чего
в 1961 г. на базе этой зоны была создана независимая республика Камерун.

африканскому населению значительные права и участие в системе
администрации при сохранении последнего слова за английским
губернатором. В 1958 г. было принято решение о предоставлении Нигерии
независимости, а с 1963 г. она стала федеративной республикой. Вся
остальная часть Западной и Центральной Африки, за исключением крайне
небольших и малозначительных колониальных анклавов, принадлежащих
Португалии (португальская Гвинея) либо Испании ( Рио де-Оро, или
испанская Сахара), была в конце XIX в. колонизована Францией, как,
впрочем, и значительная часть Северной Африки, арабского Магриба.
Вообще-то французские колонии – и вне Африки, и в Африке – восходят к
тому же XVI в., что и первые колониальные захваты других держав. Но,
если переселенческая активность французов в Америке в XVII – XVIII вв.
была весьма заметна, то в Азии и Африке в это время французских колоний
было немного. Первой и основной африканской колонией Франции был
Сенегал, где французы укрепились, выстроив форт Сен-Луи, еще в середине
XVII в. Как и другие колонизаторы, французы в то время, да и много
позже, занимались здесь преимущественно работорговлей. Складывание
французской колониальной империи в Африке практически началось именно со
стороны Сенегала как опорного пункта лишь в последней трети XIX в. В 80-
90-е годы французы стали одно за другим аннексировать мелкие
государственные образования в бассейне Сенегала, верховьях Гамбии, па
плато Фута-Джаллон, а затем также и в верховьях Нигера, т. е. в тех
гвинейских и западносуданских землях, 1де тысячелетнем раньше
складывались одни из первых африканских государственных образований –
Гана, Мали, Сонгай. Одновременно с этим французы с помощью сенегальских
стрелков начали колониальные захваты на Гвинейском побережье в Дагомее,
из района верховьев Нигера вышли к Берегу Слоновой Кости. В результате
всех этих колониальных захватов Франция овладела большими территориями в
Западном Судане и на побережье Гвиней ского залива, после чего ее
колониальная активность была направлена на восток, в Центральный Судан,
включая среднее течение Нигера и район оз. Чад, вплоть до
англо-египетского Судана. Все эти ко лониальные захваты были объединены
в рамках колониального обра зования Французская Западная Африка,
просуществовавшего свыше -нолувека, до 1958 г. В 1920 г. к упомянутым
колониальным вла дениям была присоединена еще и расположенная к северу
от Сенегала Мавритания.

Колониальные территории Французской Западной Африки не относились к
числу богатых ресурсами и населением. В большинстве это были
полупустынные земли, пригодные преимущественно для обитания там
кочевников. Удобные для земледелия районы тоже не отличались выгодными
климатическими условиями, за исключением тех, что прилегали к побережью.
Именно эти последние и были, если так можно выразиться, жемчужиной
Французской Западной Африки, из них колонизаторы стремились выжать как
можно больше, превращая целые страны в зоны монокультуры, рассчитанной
на экспорт: Сенегал вывозил арахис, Дагомея и Берег Слоновой Кости –
продукты масличной пальмы, Гвинея – сок гевеи, каучук. В целом же
французские колониальные власти рассматривали свою Западную Африку как
единое целое, мечтая расширить владения до противоположного берега
континента. И хотя мечтам не суждено было сбыться (инцидент в Фашоде в
1898 г. похоронил надежды на это), колонизаторы делали все, что в их
силах, для экономического освоения захваченных земель: строились
железные дороги, развивались старые и создавались новые города, рос
торговый оборот, вкладывались капиталы, правда, преимущественно в форме
государственных займов, а не частных инвестиций, что было более
характерным для британских колоний в Африке. Своеобразием отличалась и
система колониального управления. Прежде всего обращает на себя внимание
привилегированное положение Сенегала. Часть его коренного населения
имела некоторые гражданские права, вплоть до избрания депутата во
французский парламент. В 1936 г. было 78 тыс. таких граждан, причем
именно из их числа, в первую очередь, формировался корпус сенегальских
стрелков – военная опора колониальных властей. Остальные колониальные
территории чаще всего считались протекторатами, а управляли ими
традиционные вожди и короли, эмиры и султаны, причем верховное право
контроля сохранялось за колониальной администрацией. Вмешательство
французских властей во внутреннюю администрацию протекторатов, вплоть до
произвольного выбора кандидатов на руководящие должности, подчас даже на
низовые должности старейшин, принято именовать системой прямого
управления (в отличие от британской системы косвенного управления).
Однако это вмешательство отнюдь не везде и не всеща имело характер
произвола, так что на практике разница между обеими системами была не
слишком большой.

Период между первой и второй мировыми войнами был для Французской
Западной Африки временем хотя и не всюду рЯВВО заметного, но неуклонного
экономического развития. Развивалась

промышленность, в городах появлялись отряды рабочих, начинала
формироваться африканская предпринимательская буржуазия (мелкие
предприниматели, чаще всего одновременно и торговцы), возникола
интеллигенция. По количеству образованных людей лидировал, бесспорно,
Сенегал. Этому способствовало много факторов: и привилегированное
положение части населения, и знакомство на протяжении многих десятилетий
с парламентской и вообще избирательной процедурой, и развитие
образования, издание газет, и т. п. И далеко не случаен тот факт, что
наиболее известные умы современной Африки, теоретики ее исторических
судеб, как Л. Сен-гор, первый президент независимой Республики Сенегал
(1960),- выходцы именно из этой страны. После второй мировой войны
колониальная империя Франции начала шататься и приближаться к распаду.
Этому способствовали и внешние, и внутренние факторы, в первую очередь
подъем национально-освободительного движения, активизация политических
партий, усиление борьбы за независимость и вынужденные этим уступки
колонизаторов. Что касается Французской Западной Африки, то первой из
нее официально вышла в 1958 г. завоевавшая в результате референдума
независимость Гвинейская республика. В 1960 г. независимыми стали и все
остальные входившие в колониальное образование страны: Сенегал, Мали,
Мавритания, Нигер, Верхняя Вольта, Дагомея, Берег Слоновой Кости.
Некоторые французские колонии в Центральной Африке (совр. Чад,
Центральноафриканская республика, Габон и Конго) были с 1910 по 1958 г.
объединены в рамках колониального образования Французская Экваториальная
Африка. О Конго, наиболее южной из этих колоний, уже шла речь. Что
касается Габона, небольшой территории к северу от французского Конго, то
там французы впервые обосновались в 1839 г., создав форпост, а затем и
город Либервиль, нынешнюю столицу страны. На рубеже 70 – 80-х годов были
колонизованы внутренние районы, после чего территория, до того
административно входившая в Конго, была выделена в качестве
самостоятельной колонии. Экономически сравнительно отсталая, как и
французское Конго (несмотря на наличие ископаемых – нефти, железа,
угля), эта страна, значитель ная часть которой приходится на тропические
леса, получила не зависимость одновременно с другими французскими
колониями в 1958 г. Центральноафриканская колония Франции Убанги-Шари,
как и примыкающий к ней с севера Чад,- суданские территории, завоеван
ные-французами лишь-” начале XX в. На этих землях, заселенных в
значительной части кочевниками, колонизаторы стремились

105

организовать выращивание экспортных культур – хлопка, кофе. Экономически
отсталые и с трудом втягивавшиеся в мировой рынок, эти колонии в 1946 г.
получили статус заморской территории с правом представительства во
французском парламенте (как, впрочем, и две другие части Французской
Экваториальной Африки – Конго и Габон). В 1958 г. обе они получили
независимость и стали республиками. И территории Центральной Африки, и
все другие экваториальные колонии Франции явно не были доходными для
колонизаторов землями. Важность их для колониальной Франции была в том,
что они представляли собой непрерывную цепь владений, смыкавшихся с
французскими колониями в Западной Африке и имевших немалое
стратегическое значение, во всяком случае вначале, в XIX в., до
инцидента в Фашоде.

Глава 7

Колонизация арабской Африки и Эфиопии

Вся северная и почти вся северо-восточная часть африканского континента
была завоевана арабами еще в раннем средневековье, начиная с VII в.,
когда воины ислама создавали Арабский халифат. Пережив бурную эпоху
завоеваний и войн, этнического смешения в ходе миграций и ассимиляции
местного берберо-ливийского населения арабами, страны Магриба (как
именуется западная часть арабо-исламского мира) в XVI в. были, за
исключением Марокко, присоединены к Османской империи и превращены в ее
вассалов. Впрочем, это не помешало европейцам, прежде всего соседям
магрибинских арабов, португальцам и испанцам, в то же время, на рубеже
XV – XVI вв., начать колониальные захваты в западной части Магриба, в
Марокко и Мавритании. Мавритания с 1920 г. стала колонией Франции, о чем
уже упоминалось в предыдущей главе. Соответственно и ее исторические
судьбы в период колониализма оказались более связанными с судьбами
суданской Африки. Марокко же было и остается страной североафриканского
Магриба, о котором теперь пойдет речь.

Марокко

Правившие страной в XV – XVI вв. султаны династии Ват-тасидов, потомки
берберской династии Маринидов (XIII – XV вв.), пытались сдержать натиск
колонизаторов, грабивших районы побережья и увозивших марокканцев в
качестве рабов. К концу XVI в.

эти усилия привели к некоторым успехам; к власти пришли .султаны
шерифских (т. е. возводивших свой род к пророку) арабских династий
Саадидов и Алавитов, опиравшихся на фанатичных сторонников ислама. XVII
и особенно XVIII вв. были временем усиления централизованной
администрации и вытеснения европейцев (испанцам удалось сохранить за
собой лишь несколько крепостей на побережье). Но с середины XVIII в.
наступил период упадка н децентрализации, внутренних междоусобиц. Слабые
правительства были вынуждены идти на уступки иностранцам (в 1767 г. были
заключены соглашения с Испанией и Францией), но сохранили при этом за
собой монополию на внешнюю торговлю, осуществлявшуюся в нескольких
портах ( в 1822 г. их было пять). Колониальные захваты французов в
Алжире в 1830 г. были восприняты в Марокко с некоторым удовлетворением
(был ослаблен грозный сосед и соперник) и с еще большим опасением.
Марокканцы поддержали антифранцузское движение алжирцев во главе с Абд
аль-Кадиром, но именно это послужило поводом для французского
ультиматума Марокко. Попытка под знаменем джихада противостоять натиску
колонизаторов успеха не имела и после поражения 1844 г. лишь
вмешательство Англии помешало превращению Марокко во французскую
колонию. В обмен на это вмешательство и последующее покровительство
англичан султан по договору 1856 г. вынужден был открыть Марокко для
свободной торговли. Испано-марокканская война 1859-1860 гг. привела к
расширению испанских владений на марокканском побережье и к
дополнительным торговым уступкам, после чего в 1864 г. прежняя монополия
на внешнюю торговлю была упразднена. 60-80-е годы были временем
энергичного проникновения европейцев в Марокко. Был создан режим льгот и
капитуляций для торговцев и предпринимателей, европеизировались
некоторые города, прежде всего Танжер и Капабланка, складывался слой
компрадоров-посредников из числа зажиточных марокканцев, связанных
деловыми связями с европейскими компаниями (этих посредников именовали
французским словом “протеже”). Стремясь предотвратить превращение страны
в полуколонию, султан Мулай Хасан (1873-1894) предпринял ряд реформ,
включая реорганизацию армии и создание военной промышленности. Но эти
реформы, весьма ограниченные по характеру по сравнению, скажем, с
турецким Танзиматом, вызвали сопротивление традиционалистов,
возглавлявшихся религиозными братствами во главе с их
шейхами-марабутами. При преемнике Хасана Абдаль-Азизе (1894-108)-
пошятки реформ были продояже- ны, но с тем же результатом:
немногочисленные сторонники реформ и модернизации страны,
вдохновлявшиеся идеями младотурок и издававшие свои газеты, мечтавшие
даже о конституции, наталкивались на возраставшее недовольство масс,
повстанческое движение которых было направлено как против “своих”
реформаторов, так и прежде всего против иностранной” вторжения, в защиту
традиционных, привычных норм существования под знаменем ислама. Движение
ширилось, ив 1911 г. султан был вынужден обратиться за помощью к
французам, которые не замедлили с оккупацией части Марокко. По договору
1912 г. Марокко стало французским протекторатом, за исключением
небсмьшой зоны, превращенной в протекторат Испании, и объявленного
международным портом Танжера.

Начался период быстрого промышленного развития и эксплуатации природных
ресурсов страны: добывались и экспортировались фосфориты, металлы
(марганец, меда, свинец, цинк, кобальт” железо), выращивались
цитрусовые, заготавливалась пробковая кора. Иностранные, преимущественно
французские, компании вкладывали в промышленное освоение Марокко
огромные капиталы, строили железные дорога, развивали энергетику и
торговлю. До миллиона гектаров плодороотвой земли было передано
европейским (в основном французским) колонистам, ведшим фермерское
хозяйство с применением наемного труда. Промышленное строительство и
связанная с ним модернизация оказывали воздействие на традиционную и еще
недавно столь энергачно сопротивлявшуюся вторжению европейцев структуру:
немалое кодичество крестьян уходило из деревни в город, тае росли рзды
рабочих и образованных слоев населения. И хотя сопротивление не
прекращалось, а подчас принимало даже несколько неожвданные формы,
традиционная структура не только сопротивлялась, но и как-то
приспосабливалась к новым условиям. В 30-е годы возникли первые
политические движения – Национальный комитет действия (1934),
Национальная партия (1937). В 1943 г. была создана партия Истикляль,
выступившая с требованием независимости. Движение за независимость
развернулось с особой силой после войны, достигнув своей вершины в конце
40х – начале 50-х годов. Итогом его были завоевание независимости в 1956
г., воссоединение Марокко, включая Танжер, в 1958 г.

Так, в 1920-1926 гг. в горном районе Риф была создана повстанцами так
называемая Рифская республика с выборным Народным собранием и
президентом .(явное институциональное влияние европейцев), активна-
бороппи ктс французскими и испансмтикмсвизахо)”*в<.- xvi- xviii xix xx xvi xvii x. ii xii xvi-xviii xv xix-xx iii xviii-xix . v ______________ _ ________.. xvi-xix ii.>1’Ч, “НИ П’ Ч”‘
111)Н11Ц1Н1И1)НВИ1Ч ОТЯИЧШОЧ’ >1’у 41111 Н.О (ЧИНИМ III тех арабов,
которые были присоединены к Израилю в результате второй
арабо-израильской войны 1967 г. (иорданские территории к

западу от р. Иордан, сирийские Голанские высоты в часть земель в полосе
Газа) и статус которых поныне – бесправный статус беженцев. Следует
замеппъ, что внутри государства Израиль среди лидеров различных партий,
входящих в кнессет (парламент) и время от времени участвующих в
формировании правительства, существуют немалые разногласия по поводу
того, какую внешнюю и внутреннюю политику проводить. Но по отношению к
арабам насильственно присоединенных территорий мнение всегда было
практически (за небольшим исключением) единым: палестинским арабам не
следует предоставлять возможности для создания самостоятельного
государства. Именно эта установка привела не только к конфронтации
Израиля со всем арабским миром, но и к возникновению острой
ближневосточной проблемы, решение которой не достигнуто и по сей день.

Арабские государства Аравии

В отличие от Ирака и Леванта родина арабов Аравия с ее
кочевниками-бедуинами и немногочисленным земледельческим населением
оазисов и в XIX в. продолжала оставаться отсталой периферией Ближнего
Востока, своего рода заповедником полупервобытности-и это при всем том,
что протогосударственные образования в Аравии существовали еще задолго
до нашей эры. Аравия в географическом и соответственно политическом
плане довольно отчетливо подразделяется на линию побережья с его
оазисами, обычно становившимися центрами многочисленных самостоятельных
и полусамостоятельных эмиратов, султанатов, имаматов, и обширные районы
пустынь с их немногочисленными оазисами, являющимися центрами притяжения
для окрестных племенных групп кочевников-бедуинов.

Значительная часть Аравии с начала XVI в. принадлежала империи Османов,
управлявшей племенами и государственными образованиями, правители
которых считались вассалами турецкого султана и выплачивали ему дань.
Эта дань, как и степень зависимости от Османов, обычно была небольшой,
нередко просто номинальной. К XIX в. зависимость аравийских государств
от Турции еще больше ослабла. Примерно так же обстояло дело с теми из
аравийских государств, которые были близки к Ирану и находились в
формальной зависимости от него. Со второй половины XVIII в. некоторые из
них усиливаются и начинают проводить самостоятельную политику.

В обширных пустынных районах Неджда, к востоку от Хиджаза с его Меккой и
Мединой, в середине XVIII в. сформировалось шшиаициоццоо исламское
двихие_ваххабитов. Его основатель Абд аль-Ваххаб выступил под знаменем
возврата к чистоте” раннего ислама, к аскетизму племенной жизни.
Ваххабиты осуждали роскошь и праздность изнеженных властителей
султанской Турции, выступали

против музыки и вина, кофе и табака, против пышного культа святых и т.
п. Будучи в чем-то предтечей иранского шиитского фундамен-тализма конца
нашего века, ваххабиты довольно легко нашли поддержку у бедуинов.
Примкнувший к ним эмир небольшого государства в Неджде Сауд возглавил
движение после смерти аль-Ваххаба и начал активную завоевательную
деятельность под флагом ваххабизма. Вскоре Саудиды подчинили себе
большую часть Аравии, включая святые города ислама Мекку и Медину. По
просьбе обеспокоенного турецкого султана против саудидского государства
выступил в начале XIX в. Мухаммед Али Египетский. Саудиды были
потеснены, и едва ли не весь XIX век прошел в этой части Аравии под
знаком борьбы государства Саудидов с его противниками.

Борьба завершилась в пользу потомков Сауда. В 1902 г. в Неджде был
восстановлен ваххабитский эмират со столицей в Эр-Рияде. Территория
этого государства вновь стала расширяться – к государству Саудидов был
присоединен Хиджаз (1924), его границы достигли Ирака и Кувейта. С 1932
г. оно стало официально именоваться королевством Саудовская Аравия. В
стране были проведены реформы, укрепившие центральную власть короля и
его правительства. С 1938 г. на побережье Персидского залива, часть
которого вошла в пределы Саудовской Аравии, началась добыча нефти,
производившаяся в основном американской компанией АРАМКО, построившей в
1950 г. трансаравийский нефтепровод и способствовавшей неслыханному
росту доходов от продажи нефти (как известно, все возраставшая часть
этих доходов заложила основу экономического процветания Саудовской
Аравии).

К северу и северо-западу от Неджда на границе с Левантом, в Заиорданье,
издревле существовали арабские государства, активно взаимодействовавшие
с крупными государствами различных времен, включая Вавилонию, Египет,
Рим и Византию. С начала XVI в. Трансиорданье было подчинено Османской
Турции. Расположенная к востоку от Ливана и Палестины, лишенная выхода к
морю и не отличающаяся, обилием оазисов и плодородной земли, эта
северная часть Аравии не была слишком лакомым куском для завоевателей и
не отличалась плотностью населения. Преобладали здесь, как и на большей
части территории Аравии, кочевники-бедуины. После первой мировой войны
Заиорданье было включено по решению Лиги Наций в состав английского
мандата в Палестине. Англия в 1921 г. создала здесь особый эмират
Трансиордания во главе с эмиром Хусейном. Именно здесь, в Трансиорданин,
был создан англичанами из бедуинов знаменитый Арабский легион, отряды
которого составляли боевой –костяк вооруженных сил Англии в Аравии и
использовались в случае нужды для подавления враждебных англичанам
выетуййеаий в Сирии, Ираке и в самой Аравии.

В 1928 г. англичане разработали и приняли конституцию эмирата. В стране
была создана конституционная монархия с парламентом. Однако экономически
она продолжала быть крайне отсталой; в годы второй мировой войны эта
страна – прежде всего Арабский легион – существовала за счет все
увеличивавшихся английских субсидий. В 1946 г. Англия официально
отказалась от мандата, а Трансиордания получила независимость. В 1950 г.
ее парламент провозгласил единство страны с Восточной Палестиной
(западный берег Иордана – ныне в составе оккупированных Израилем
арабских земель) в рамках Иорданского Хашимитского королевства. Это
объединение способствовало увеличению численности населения страны и ее
развитию за счет палестинской экономики. Впрочем, ненадолго:
арабо-израильскаа война 1967 г. привела к отторжению западноиорданских
земель т Иордании.

Расположенный на юге Аравии древний Йемен (Саба; Химьяритское
государство) с XVI в., как и остальная Аравия, был завоеван османами.
Однако турецких войск здесь практически почти не было, и уже с XVII в.
Йемен стал фактически независимым. Во главе его были имамы шиитской
секты зейдитов, стремившиеся расширить свою власть за счет владений
соседних арабских племен. На рубеже XVIII-XIX вв. ваххабиты, а затем
Мухаммед Али Египетский временами оккупировали отдельные оазисы Йемена,
а в 1849 г. здесь была даже восстановлена верховная власть султана –
более номинальная, нежели реальная. Попытки турок закрепиться в Йемене
вызвали активное сопротивление имамата, что привело в конечном счете
(1911) к признанию Турцией полной автономии Йемена. С 1919 г. вассальная
зависимость от Турции была окончательно ликвидирована, а Йемен
провозглашен независимым королевством.

Стратегически важный мыс Аден на юге Йемена еще в 1839 г. был
оккупирован англичанами, а после открытия судоходства по Суэцко-му
каналу он стал важнейшим портом-крепостью Великобритании. Английский
губернатор Адена активно вмешивался в дела Йемена, и в ходе длительного
так называемого англо-йеменского конфликта (1918-1928) значительная
часть страны оказалась под контролем англичан. В 1934 г. Англия
выступила гарантом независимого существования Йемена, подвергшегося
нападению со стороны Саудовской Аравии, что привело к заключению
англо-йеменского договора. Пытаясь противостоять Англии, король Йемена
Яхья решил наладить контакт с фашистской Италией, стремившейся в это
время овладеть Эфиопией и потому заинтересованной в благожелательности
расположенного в этом же районе мира Йемена. Однако намерение Италии
закрепиться и даже построить военную базу в Йемене не соответствовало
интересам Англии и потому не могло быть реалмивани. В 1943 г. Йемен
разорвал отношения с Италией, с 1947 г. стал членом ООН.

Отсталое государство с немногочисленным населением активно боролось за
свою независимость, что привело в 1949-1951 гг. к очередному
англо-йеменскому вооруженному конфликту, итогом которого на сей раз
стала демаркация пограничной линии между собственно Йеменом и
протекторатом Аден (Южный Йемен). С 1962 г. Северный Йемен стал
Йеменской Арабской Республикой (ЙАР) с конституционным режимом. Южный
Йемен (английский протекторат Аден) в 1967 г. был провозглашен Народной
Демократической Республикой Йемен, правительство которой взяло курс на
развитие по марксистскому социалистическому пути.

На крайнем востоке Аравии расположен Оман, оазисы которого издревле были
базами для торговых связей и дальнего мореплавания. С VIII в. здесь
существовал практически независимый от халифата имамат шиитской секты
ибадитов (абадитов), временами оказывавшийся под властью завоевателей,
но затем восстанавливавший свое автономное существование. С XV в., в
связи с эпохой Великих географических открытий и переходом основных
морских коммуникаций под контроль португальцев значение оманских портов
в мировой торговле стало падать. Однако в XVII в. могущество Португалии
в районе Персидского залива объединенными усилиями Ирана и
англо-голландского флотг. было подорвано, а имамы вновь стали
полновластными правителями. С середины XVII в. их флот подчинил Оману
Занзибар и район восточноафриканского побережья. В конце XVIII в. в
Омане укрепилась Ост-Индская компания Англии, вмешивавшаяся в
династийные распри и способствовавшая разделу имамата на части: оманский
султанат Маскат стал властителем африканских территорий; существовали
также фактически превращенный в английский протекторат Договорный Оман
(ныне Объединенные Арабские Эмираты) и сильно уменьшившийся в размерах
старый Оманский имамат. Позиции Англии в султанате Маскат и в Договорном
Омане в XIX в. укрепились и сохранялись вплоть до середины XX в.
Политическая власть в этих государствах временами изменялась, но
социально-экономическая структура была крайне отсталой вплоть до начала
активной нефтедобычи уже после деколонизации этого района Аравии (1970).

Расположенный к северо-западу от Омана в зоне Персидского залива Кувейт
в XVI в., как и вся Аравия, был завоеван империей Османов. Однако уже в
середине XVIII в. кувейтские шейхи стали фактически независимыми
правителями. Впрочем, с усилением позиций английской Ост-Индской
компании в том же XVIII в. в зоне Персидского залива эта независимость
становилась все более призрачной. Англичане усиливали свой контроль над
местной торговлей и вмешивались в политические и династические распри
местных “гя°вт”ягй. Временное вгмттаттпвпгттр османдеррр владычества
вТОх годах XIX в. и реальная угроза усиления позиций Германии в этом

районе Азии побудили Англию обратить особое внимание на Кувейт,
намеченный в качестве конечного .пункта Багдадской железной дороги.
Англичане спровоцировали в Кувейте острый династийно-политический
конфликт и в конечном счете добились выгодного для них англо-кувейтского
договора 1899 г., который похоронил надежды Германии довести железную
дорогу до Персидского залива. В 1914 г. Кувейт стал британским
протекторатом. С 1934 г. англо-американская Кувейт ойл компани начала
здесь активную добычу нефти, которая после второй мировой войны и
национализации (1976) нефтедобычи стала основой экономического
процветания страны. С 1961 г. Кувейт – независимое государство.

Завершая краткий обзор истории арабских государств Аравии в период
колониализма, следует заметить, что большинство их – кроме разве что
расположенной в основном в песках Аравии державы Саудидов – рано или
поздно становились протекторатами либо зависимыми от иностранных держав,
в основном Англии. Правда, степень зависимости сильно варьировала: там,
ще это диктовалось стратегическими интересами (Аден, Маскат, Кувейт),
она была сильной; в остальных районах подчас едва заметной.
Экономических доходов (до начала добычи нефти) колонизаторы здесь не
имели – скорее несли немалые расходы, как, например, на содержание
трансиорданского Арабского легиона или на весьма дорого обходившуюся
разведывательно-подрывную деятельность, которая была связана прежде
всего с именем легендарного полковника Лоуренса, активно действовавшего
в арабских странах Азии в первой трети XX в. Впрочем, все эти расходы
окупались политическими дивидендами – достаточно напомнить о поражениях
Германии в ее попытках закрепиться в исламских странах. Что же касается
доходов от нефти, то, отнюдь не умаляя их, стоит все же напомнить, что
на долю колонизаторов выпала не столь уж легкая задача наладить
производство нефтедобычи, создать дорогостоящую инфраструктуру – и это
при весьма дешевых ценах на нефть и сравнительно небольшой ее добыче. То
и другое (цены и объем добычи) неизмеримо выросли в те годы, когда
нефтедобыча была национализирована нефтедобывающими странами, включая
Ирак и Иран, а также Саудовскую Аравию. Экономическое процветание многих
из них и по сей день держится на эксплуатации природных ресурсов при
сравнительно незначительных темпах социально-политического прогресса.

Афганистан

В начале XIX в. империя Дуррани – символ наивысшего могущества
Афганистана, расцвета его политических успехов – распалась на части
(Кабульское, Гератское, Кандагарское и Пешаварское ханства). Кабульский
Дост Мухаммед, провозгласивший себя в 1836 г. эмиром

Афганистана, немало сделал ддя объединения страны. Сложность ситуации
состояла в том, что в середине XIX в. Афганистан был уже окружен
сильными державами – “аджарским Ираном, сикхским Пенджабом и все ближе
подхокившими к нему с севера и юга колониаль-ннми империями, Россией и
Англией. Неудивительно, что отсталая горная страна, не имевшая ни
притягательных природных ресурсов, ни сколько-нибудь значительных иных
богатств и доходов, но зато оказавшаяся в стратегически важном районе
азии, оказалась центром политических устремлений и интриг.

Англо-афганская война 1838-1842 гг. показала, что Афганистан – крепкий
орешек. Хотя 30-тысячная английская армия и заняла города Кабул,
Кандагар и Газни, она в конечном счете вынуждена была с позором
отступить, вернув Дост Мухаммеда к власти. Воспользовавшись этим
успехом, Дост Мухаммед, а затем его преемник эмир Йер Али сумели довести
до конца объединение афганских земель. В 70-х годах границы России и
аннексировавшей еще в 1849 г. сикхский Пенджаб Англии подошли уже
вплотную к афганским землям. Обе державы явственно претендовали на
определенное влияние в Афганистане, а перед афганскими правителями
стояла нелегкая задача сохранить независимость в условиях заметного
давления на страну с севера и юга.

Миссия генерала Столетова в Кабул в 1878 г. с проектом русско-афганского
договора вызвала у Шер Али взрыв антианглийских настроений, чем умело
воспользовалась Англия, использовав ситуацию в -качестве предлога для
новой военной экспедиции. Вторая англо-афганская война 1878-1880 гг.
принудила преемника умершего Шер Али эмира Якуба заключить Гандамакский
договор, по условиям которого Афганистан фактически признавал свою
вассальную зависимость от Англии. Однако этот договор вызвал сильное
недовольство выше всего ценивших свою независимость свободолюбивых
горцев. В Афганистане вспыхнуло восстание, которое вскоре возглавил
проникший в афганские земли из завоеванной русскими Средней Азии
племянник Шер Али Абдуррахман. Опираясь на некоторую- не слишком явную –
поддержку России, Абдуррахман одерживал победу за победой, так что
англичане летом 1880 г. сочли за благо вступить с ним в переговоры.
Признав Абдуррахмана эмиром Афганистана, они в то же время добились от
него согласия на контроль Англии над внешней политикой страны (вести
внешние сношения, “сообразуясь с мнениями и желаниями английского
правительства”).

Хотя эмир Абдуррахман был вынужден согласиться на про-ашишйскую
внецшепилигичиукую ориентацию, “тп вппдне соответствовало реальному
соотношению политических сил в то время (русские

были далеко, а английские войска рядом с Афганистаном), он главной своей
задачей сделал укрепление центральной власти и пресечение сепаратистских
тенденций. Тем временем Россия и Англия в условиях сложных политических
интриг решали свои внешнеполитические споры, в том числе в районе
Афганистана и близ него. Так, в 1893-1895 гг. была проведена –
практически без участия афганских представителей – демаркация
англо-афганской (точнее, индо-афган-ской) границы по так называемой
линии Дюранда, а затем и русско-афганской границы в районе Памира.

Начало XX в. прошло в Афганистане под знаком некоторого подъема в сфере
политических движений, культурно-просветительской деятельности. Хотя эта
страна и была очень отсталой, и до нее дошли отзвуки тех событий,
которые прокатились по соседним азиатским странам (Турция, Иран). Они
привели к всплеску так называемых младоафганских реформаторских
настроений. Движение младоафганцев было очень слабым, но все-таки это
была возникшая на местной почве идеология реформ, модернизации страны.
Именно на нее как на свою главную опору сделал ставку пришедший в 1919
г. к власти Аманулла-хан. В поисках поддержки против англичан, от
которых он в том же году добился признания полной независимости страны,
Аманулла апеллировал к Советской России, тоже признавшей эту
независимость и заключившей с Афганистаном договор.

Хотя акт признания независимости вызвал подъем в стране, к решительным
структурным реформам она не была готова. Младоаф-ганцы в стремлении
осуществить такие реформы взяли слишком крутой курс, что вызвало
недовольство крестьянства и исламского духовенства. Опираясь на него,
противники реформ добились в 1929 г. отречения Амануллы от власти.
Королем страны стал Надир-шах, официально принявший конституцию (1931),
которая закрепляла в стране режим умеренного характера, учитывавший и
силу духовенства, и отсталость крестьянства, и значение племенных связей
в Афганистане. В 1933 г. королем стал Закир-шах, ведший политику
осторожного внешнеполитического лавирования, особенно накануне второй
мировой войны, когда заметно усилилась активность агентов Германии в
Афганистане. Эти агенты с началом войны были изгнаны, а ситуация в
послевоенном Афганистане, когда Англия лишилась своих колоний и
перестала быть важным фактором во внешнеполитической ориентации страны,
привела к усилению связей Афганистана с Советским Союзом. В 1973 г. в
результате государст-венного пгртвгфпта Афгачттар сталеспубликой, в
итоге следующего переворота 1978 г. была провозглашена
Демократическая~Тёспубликя~ Афганистан, которую возглавил Революционный
совет, ориентирующийся на сотрудничество с СССР.

Глава 12

Мир ислама: традиционная структура и ее трансформация в период
колониализма

Общность группы стран Ближнего и Среднего Востока, включенных в третий
блок, вполне очевидна и легко может быть продемонстрирована в нескольких
важных для анализа отношениях. Во-первых, это вполне определенный
историко-географический регион с древними культурными традициями.
Во-вторых, это ядро арабо-му-сульманского мира, обогащенного за счет
соседних исламизированных народов, в первую очередь иранцев и тюрок.
В-третьих, для подавляющего большинства стран этой группы была
характерна в период колониализма лишь большая или меньшая зависимость от
держав – при сохранении формальной политической независимости и
внутреннего самоуправления. Все эти особенности, формирующие
определенную общность судеб интересующей нас группы стран, органически
связаны между собой. Даже больше того, они создают определенную
метатрадицию, густо окрашенную в еще более определенный
религиозно-цивилизационный цвет – в зеленый цвет ислама.

Конечно, мир ислама не ограничивался лишь группой стран Ближнего и
Среднего Востока, о которых сейчас идет речь. Сильное влияние ислама
ощущалось на протяжении многих веков и в тех странах Южной и
Юго-Восточной Азии, а также Африки, которые рассматривались выше, в
рамках первых двух блоков колонизованных европейцами стран. Но здесь все
же есть определенная разница, о которой необходимо еще раз сказать.

В Индии, как о том специально говорилось, исламу противостоял индуизм,
что и помешало ему, несмотря на политическое господство, обрести ту
всеобъемлющую силу и создать такую структуру, которые были нормой на
мусульманском Ближнем Востоке. В Индонезии или Малайе, тем более на юге
Филиппин и вообще везде, где в юго-вос-точноазиатском регионе со
временем стал играть значительную роль и даже абсолютно преобладать
ислам, он в принципе был все же далеко не столь сильной и всеобъемлющей
религией, как в местах расселения арабов, персов или тюрок. Местные
религиозно-цивилизационные традиции в немалой мере ограничивали и
ослабляли его воздействие, что с особой наглядностью видно на примере
Индонезии. Тем более то же самое характерно для исламизнрованных районов
и народов Тропической Африки, включая ее суданский пояс. Пожалуй, только
для северной арабской Африки, для стран Магриба и особенно Египта
следует сделать исключение. Именно потому, что “это-стратт- ~е-аробо
исламским – нагрпением. и .что. исламский религиозно-цивилизационный
фундамент здесь, как и в Западной Азии, опирается на мощные пласты
древних культур (от долины Нила

до Карфагеиа), наблюдается определенное сходство в исторических судьбах
Магриба, Египта с судьбами западноазнатского исламского региона.

Учитивая сказанное, мк имеем все основания включить в предстоящий анализ
мира ислама арабо-исламские страны Северной Африки и .воспринимать их
вместе с включенной в третий блок группой стран Ближнего и Среднего
Востока как- применительно к периоду колониализма – нечто единое и
цельное (оставляя при этом в стороне исламизированные страны Африки,
Южной и Юго-Восточной Азии). Разумеется, при этом должны быть учтены и
различия между североафриканскими и западноазиатскими мусульманскими
странами – различия, которые наиболее очевидны при оценке степени
колониальной зависимости той или иной группы стран.

Итак, перед нами мир ислама. Что являла собой традиционная исламская
структура и какое воздействие на нее, на ее способности и потенции
трансформации оказал мусульманский релилюзно-цивилизационный фундамент?
Как сказалось это на судьбах соответствующих стран в период
колониализма?

Ислам: религия и общество

Об условиях и обстоятельствах, сопутствовавших возникновению и
распространению ислама среди арабов, а затем и во всей Западной Азии, а
также на североафриканских территориях (Арабский халифат), уже шла речь
во второй части работы, где специально упоминалось и о некоторых
генеральных принципах социальной политики мусульман (формы земельных
владений и налогообложения, слитность религии и политической власти и
др.). Говорилось вскользь и о специфике шиитского ислама. Теперь в
центре внимания будет рассмотрение более глубинных признаков и
характеристик ислама, которые во многом определяли на протяжении веков
(и продолжают это и в наши дни) не только верования и мировоззрение
мусульманского населения, но также, что существеннее, образ и принципы
жизни, систему ценностей и соответствующие социально-нравственные
установки мусуман, т.е. то, что можно было бы назвать .исламским
менталитетом.

Так что же такое ислам? Сформировавшись сравнительно поздно,
доктринально эта монотеистическая религия восходит к ее
предшественникам, иудаизму и христианству, к библейским идеям, образам и
легендам. Обогатившись за счет влияния иранского зороастризма, а также
впитав в себя многое из древних традиций и культурных достижений
древневосточных цивилизаций и греко-античного мира (вспомним эпоху
адлинизма), ислам оказался и определенном смысле весьма богатым в
духовно-идейном плане наследником многих цивилизаций. Но выгодно и умело
распорядиться этим богатым

наследием ему в немалой степени помешал реальный уровень развития того
народа, который волею судеб оказался творцом и основным носителем новой
религии,- арабов. Едва вышедшие за пределы первобытности арабы (речь
идет о передовых племенных группах их; более отсталые бедуинские кочевые
племена остаются на полупервобытном уровне и в наши дни) не были в
состоянии активно освоить весь высокоинтеллектуальный потенциал
религиозно-доктринального наследия, доставшегося им через основавшего
новую религию пророка Мухаммеда. Впрочем, они не очень-то в этом и
нуждались. Хорошо известно, что многое из высших достижений арабской
культуры на рубеже 1 – II тысячелетий охотнее заимствовали европейцы
(включая арабские переводы античных авторов), чем сами арабы. Что же
касается арабов – разумеется, той части их, которая была причастна к
грамоте и получала образование,- то они были более склонны, не вдаваясь
в глубины интеллектуальных поисков, ориентироваться главным образом на
жесткую религиозную догму ислама, на сформулированные им принципы жизни.

Здесь следует оговориться: арабская культура, прославленная именами
аль-Газали, Аверроэса, Авиценны и многих других, немало внесла в
сокровищницу мировой цивилизации. Но все это мало отразилось на
жизненном стандарте и интеллектуальном потенциале мусульман, веками
воспитывавшихся в русле арабо-мусульманского знания. Мало потому, что в
основе стандартизованного исламского знания лежали не вершины арабской
средневековой мысли, а священная книга мусульман Коран, хадисы устного
предания Сунны и заповеди мусульманского права шариата. Именно. Коран,
Сунна и шариат веками формировали сознание, поведение, образ жизни,
систему ценностей, генеральные установки среднего мусульманина,
полноправного члена великой исламской общности-уммы. Речь идет поэтому
об исламе как религии, оказавшей огромное воздействие на общество и во
многом изменившей облик тех стран, где ислам оказался господствующим,
особенно в пределах Ближнего и Среднего Востока, африканского
Средиземноморья.

Религиозные догматы ислама до примитивности просты и весьма жестко
фиксированы. Генеральная установка здесь – на покорность человека воле
Аллаха, его посредника-пророка и замещающих пророка лиц, от халифа либо
святого шиитского имама до обладателей власти на местах. Полное
повиновение власть имущему объясняется как сакрально авторизованным
принципом божественного источника высшей власти (“Нет Бога кроме Аллаха
и Мухаммед пророк Его”) при упоминавшемся уже полном слиянии
политической администрации с религизным авторитетом, так и сознательно
культивируемыми фатализмом (“на все воля Аллатач>) и принихен-ностыо
личности, этой жалкой песчинки по сравнению со все тем же всемогущим
Аллахом. Приниженность конформной личности, всецело преданной воле
Аллаха, фатализм и покорность судьбе – вот источники не только
религиозного фанатизма, коим отличались и по сей день отличаются многие
преданные вере воины ислама (федаи, фидаи, федаины), но и того самого
“поголовного рабства” как принципа социальной структуры, о котором
писали в свое время Гегель и Маркс.

Ислам подчеркнуто эгалитарен: перед Аллахом все равны. Причастность к
истинной вере, к всеобщей умме много важнее деления на расы, народы,
племена и языковые группы. Поэтому классическая арабо-исламская и вообще
мусульманская традиция практически не признает социальную замкнутость
сословий, наследственное социальное неравенство. Напротив, религиозно
освящен и практически всегда реализовывался принцип социальной
мобильности: сила, способности, случай открывают двери наверх перед
каждым, достойным того. Раб мог стать эмиром и султаном,
бедняк-крестьянин – уважаемым знатоком ислама, высокопоставленным
улемом, солдат – военачальником. Речь идет не о равенстве статуса и тем
более прав: в обществе “поголовного рабства” все было как раз наоборот –
низший всегда бесправен перед вышестоящим и легко может стать жертвой
его произвола. Речь о равенстве возможностей, о равенстве жребия,
реализации чего ншияда не мешали ни покорность, ни фатализм
мусульманина: честолюбивый и энергичный всегда в своих стремлениях и
претензиях опирался на то и на другое, причем именно покорность его воле
Аллаха и позволяла реализовать уготованную ему судьбу.

Но что существенно: генеральная установка и реальные общественно
значимые и престижные целеустремления мусульманина всегда ограничивались
продвижением его вверх по лестнице власти или религиозного знания.
Других престижных путей обычно не было. И хотя в мире ислама всегда были
богатые купцы, практически условия для активной частнопредпринимательной
деятельности были крайне неблагоприятны. Отсутствие надежных правовых
гарантий индивида-предпринимателя и, главное, полный произвол власти,
всегда ревниво следившей за богатеющим торговцем, существенно
ограничивали возможности частного лица, не облеченного властью (впрочем,
подчас не помогала и причастность к власти: более крупные акулы без
стеснения заглатывали тех, кто поменьше). Поголовное рабство и бесправие
– это оборотная сторона эгалитаризма. Все равны и все одинаково
бесправны. Право у тех, кто обладает силой, а овладевший силой и
захвативший власть вместе с нею приобретает и сакральный авторитет.
Исключение – и весьма существенное – являют собой шииты, признающие
законной высшей властью лишь. правление прямых потомков Мухаммеда,
святых имамов или их родственников по боковым линиям (алиды, фатимиды,
сеиды, шерифы).

Слабая социальная защищенность индивида и даже целой корпорации (семьи,
общины, клана, цеха и т.п.) в мусульманских обществах лишь усиливала
мощь власти. Неудивительно, что мусульманские государства были, как
правило, весьма могущественными. Несложная их внутренняя
административная структура обычно отличалась простотой и стройностью.
Эффективность центральной власти, опиравшейся на принцип
власти-собственности, господство государственного аппарата власти и
взимание в казну ренты-налога с последующей ее редистрибуцией,
подкреплялась, как не раз уже упоминалось, сак-ральностыо власти и
покорностью подданных. Впрочем, исламские государства тоже нередко
распадались, уступая место более мелким. Однако характерно, что и
приходившие на смену крупным мелкие государства (например, султанаты и
эмираты распавшегося халифата) тоже были централизованными
государствами, хотя и меньшего масштаба. Эффекта феодальной
раздробленности мир ислама – по крайней мере в описываемом регионе –
практически не знал, что вполне соответствует особенностям исламского
социума.

Впрочем, здесь нужна оговорка. В тех нередких случаях, когда речь идет о
зависимых полуавтономных странах (например, о странах Магриба, включая
Египет, подчиненных Османской империи), ситуация усложнялась за счет
того, что правители этих стран, обладая немалой автономией и реальной
властью, все же были скованы в своих действиях. Это вело к относительной
слабости власти в соответствующих странах, что, как говорилось, сыграло
свою роль в процессе их колонизации. Но стоит заметить, что и в этой
ситуации, как о том свидетельствуют’ годы правления Мухаммеда Али
Египетского, многое зависело от конкретных условий, в частности от
личности правителя. Можно сформулировать некую закономерность, смысл
которой сводился бы к тому, что исламская система власти в принципе
благоприятствует существованию сильного централизованного государства,
хотя при некоторых обстоятельствах благоприятные факторы могут и не
сработать.

Ислам нетерпим. Нетерпимость его проявляется не в том, что правоверные
стремятся обратить в ислам всех неверных под угрозой их уничтожения. Не
в том он, что правоверные всегда готовы начать священную войну – джихад
– против неверных. То и другое не раз случалось в истории, но не в этом
суть. Суть в том, что правоверные всегда отчетливо ощущают свое
превосходство над неверными, что это превосходство с самого
возникновения ислама фиксировалось на государственном уровне
(мусульманин платит более легкие налоги и освобожден от подушной подати,
джизии), что выше всего ценится принадлежность человека к умме, что
неверный всегда рассматривается в мусульманском государстве как не
вполне равноправный, причем это особенно заметно на примере тех судебных
казусов, когда перед мусульманским судьей-кади предстают в качестве
тяжущихся

сторон мусульманин и немусульманин. Впитанное веками и опирающееся на
всю толщу религиозно-культурной традиции, такого рода высокомерное
чувство превосходства и нетерпимости к неверным – одна из важнейших и
наиболее значимых характерных черт ислама. Это чувство совершенства
образа жизни в сочетании с всеобщностью и всесторонностью ислама,
опутывавшего общество наподобие густой паутины, всегда было залогом
крайнего консерватизма н конформизма мусульман, чуть ли не ежечасно
(вспомним об обязательной ежедневной пятикратной молитве!) призванных
подтверждать свое религиозное рвение. Естественно, что все это не могло
не отразиться не только на нормах поведения н ценностных ориентациях
всех тех, кто с гордостью всегда причислял себя к умме, но и в конечном
счете на психике людей, точнее, на их социальной психологии.

Ощущая себя членом наиболее совершенно организованного социума,
подданным исламского государства, во главе которого стоит
сакрализованный правитель, мусульманин был не только надежным слугой
Аллаха и ревностным правоверным, но и той силой, на которую Аллах и
правитель всегда могут положиться. Отсюда – неслыханная внутренняя
прочность и сила ислама н мусульманских государств. Если не считать
Ирана, то во всем остальном исламском мире массовые движения обычно
никогда не были прямо направлены против власти, власть имущих; они, как
правило, принимали характер сектантских движений. Это и понятно:
восставшие выступали не против ислама н исламского правителя, но за то
понимание ислама, которое предавлялось им наиболее верным и за которое
они готовы были поэтому сражаться со всем присущим воинам ислама
фанатизмом. Авторитет же сакрализованной власти как принцип оставался
при этом незыблемым, что, помимо прочего, было гарантом внутренней силы
исламских государств, залогом их внутренней прочности.

Особый случай – шиитский Иран. Сакральность правителя здесь была
минимальной именно в силу того, что, не будучи потомком пророка, этот
правитель по строгой норме доктрины шиитов вообще не имел права
возглавлять правоверных, быть их религиозным вождем. Соответственно в
Иране Сформировалась несколько иная структура власти.
Духовно-религиозный авторитет, представляемый группой наиболее уважаемых
шиитских богословов-улемов (высший их разряд – аятоллы), обычно нарочито
противопоставлялся светской власти. Это противопоставление вело к тому,
что шиитское духовенство не только часто выступало в качестве оппозиции,
но и нередко возглавляло те самые народные выступления, обилием которых
Иран резко отличался среди других исламских стран. Это существенно
ослабляло силу и эффективность админисграции -иранских шахов, делало
шахский Иран-по сравнению, скажем, с султанской

Турцией – более легкой добычей колониальных держав. Однако такая
ситуация ни в коей мере не ослабляла внутреннюю структуру страны,
которая цементировалась щиитским исламом не менее прочно, чем в других
мусульманских государствах, а в некоторых отношениях, видимо, и более
крепко. Во всяком случае фанатизм воинов ислама у шиитов всегда
отличался наиболее крайними формами, что хорошо видно на примере секты
исманлитов.

И еще одно, что необходимо иметь в виду, кодь скоро заходит речь о мире
ислама, о вселенской умме и ее ревностных представителях. Мусульманин,
строго воспитанный в жестком русле немногих, но обязательных правил н
принципов жизни, редко сетует на свою долю. Не то чтобы он всегда был
доволен состоянием своих дел или равнодушен к хорошо сознаваемой им
социальной справедливости. Напротив, то и другое заботило его и нередко
было причиной массовых движений, чаще всего под религиозно-сектантскими
лозунгами, за выправление нарушенной привычной нормы жизни. Но, если
норма соблюдается, он спокоен. В неторопливом ритме делает свое
привычное дело и редко стремится к чему-то большему, тем более к новому
и неизведанному, чуждому привычной норме и грозящему ее разрушить.
Конечно, крестьянин консервативен везде, особенно на Востоке. Но в
исламских обществах он консервативен вдвойне, ибо на консерватизм
земледельца здесь накладывается жесткая норма ислама с его предельной
нетерпимостью к отклонениям. Консерватизм и конформизм ислама, фатализм
и фанатизм его ревнителей, сакрализованный статуй правителей и сила
возглавляемого ими аппарата власти, внутренняя мощь и огромная
сопротивляемость социума, мусульманской уммы,- все это реально
действующие факторы, с которыми нельзя не считаться при анализе процесса
трансформации исламских обществ в период колониализма.

Сопротивление и приспособление традиционных исламских обществ в период
колониализма

Сопротивление и приспособление к изменяющимся обстоятельствам было общей
нормой поведения Востока в годы активной колониальной экспансии. Однако
характер и сила сопротивления, равно как адаптационные способности, т.е.
умение и желание приспособиться к изменившимся обстоятельствам н извлечь
из этого максимальную пользу для себя, были в разных странах Востока
очень различными. Во многом это зависело от исторических судеб, от
внешних факторов, от уровня развития, но более всего – при прочих
сравнительно равных условиях – от религиозно-цивилизационного
фундамента, т.е. от тех норм, принципов жизни, ценностных приянтяпий и
г-гсрмупптгт тгпвРдРниу, упторЫС формировались на базе упомянутого
фундамента, отливались по его матрицам.

187

Так, англичане довольно легко и при минимальных для себя потерях
укрепились в Индии не столько благодаря испытанной тактике “разделяй и
властвуй”, но едва ли не в первую очередь потому, что задававшая тон в
стране индуистская традиция была безразлична к политической власти и
весьма терпима к инакомыслию. В Тропической Африке или на островах
Юго-Восточной Азии колонизаторы сравнительно легко подчиняли себе слабые
полупервобытные социально-политические образования, опиравшиеся на очень
тонкий пласт религиозно-цивилизационного фундамента, к тому же
разнородного по типу, плюралистического по характеру. Иное дело – мир
ислама. Здесь европейцы столкнулись с более или менее сильными
государствами и с мощным, активно функционирующим в весьма определенном
ключе религиозно-цивилизационным фундаментом. Привычная тактика
“разделяй и властвуй” в этих условиях почти не срабатывала.
Неудивительно, что и формы колониальной зависимости оказались в
большинстве случаев иными, хотя они и варьировали в зависимости от
обстоятельств.

Как о том уже шла речь, даже в тех странах, которые по статусу были
близки к колониям, считались протекторатами, далеко не вся власть
принадлежала представителям колониальной державы. Колонизаторы были
вынуждены считаться с традициями и действовать преимущественно иными,
экономическими методами. Лишь там, ще население было малочисленным и
власть сравнительно слабой, играла определенную роль военная сила держав
(это касается и войн, и содержания войск типа Арабского легиона, и
военных экспедиций типа суданской в конце XIX в.). Ну и, конечно, по
мере укрепления держав в той или иной стране многое начинало зависеть от
хода событий. Здесь можно было бы выделить несколько различных
моделей-вариантов развития.

Первый из них – египетский. Будучи при Мухаммеде Али едва ли не наиболее
могущественной и экономически развитой страной ислама, Египет во второй
половине XIX в. был вынужден расплачиваться за чрезмерное экономическое
напряжение, позволявшее Мухаммеду Али поддерживать мощь страны.
Банкротство Египта в 1876 г. дало возможность англичанам резко усилить
свои экономические позиции в этой стфане, интерес к которой
стимулировался еще и стратегически важным для Англии Суэцким каналом.
Вскоре в связи с мятежом Ораби англичане ввели в Египет свои войска,
которые надолго там остались (не говоря уже об охранявшейся ими зоне
канала). Но, хотя англичане и вели себя в стране как хозяева, в полном
смысле слова колонией Египет все же не стал, да англичане и не могли
лишить эту страну независимости, ибо формально она Адда частью Османской
империи. В то же время с автономией хедива и его властью колонизаторы
считались.

Египетский вариант в некотором смысле можно считать оптимальным – с
точки зрения успеха исламской страны, приспосабливающейся к изменившимся
обстоятельствам. Несмотря. на стойкое сопротивление традиционной
структуры и считаясь с этим сопротивлением, англичане, не слишком
форсируя перемены, все же способствовали развитию страны. На смену
экономически неэффективной государственной экономике Мухаммеда Али
пришла частнопредпринимательская деятельность, причем не только сами
предприниматели, но и половина занятых на производстве рабочих были
иностранцами, преимущественно европейскими колонистами. Колонизация
Египта сопровождалась его европеизацией и модернизацией также и в сфере
политических институтов, образования и культуры, городского
строительства, даже быта городского населения. Став к 1923 г.
независимой конституционной монархией, Египет к этому времени достиг на
пути трансформации традиционной структуры достаточно многого, хотя
сопротивление нововведениям не утихало. И все же, несмотря на
сопротивление, традиционные институты постепенно сдавали свои позиции, а
европеизированные нормы жизни завоевывали их.

Казалось бы, процесс внутренней трансформации и приспособления
внутренней структуры к изменившимся обстоятельствам необратим. Однако
все не так просто. Уход англичан из Египта (вывод войск в 1936 г. и
национализация Суэцкого канала в 1956 г.) создал здесь новую обстановку.
На передний план вышли силы, отнюдь не безразличные к традиции, после
декомонизации вновь начавшей активно стремиться к восстановлению
утраченных ею позиций. Усиленный курс на огосударствление экономики, а
затем явственно проявившиеся тенденции к ограничению
частнопредпринимательской деятельности и к усилению роли государства и
вообще аппарата власти в жизни страны и общества – весьма ощутимое
проявление силы приспособившейся, но отнюдь не ушедшей в прошлое
традиции. Силу традиции демонстрируют и многочисленные группы исламских
фундаменталистов (“братья-мусульмане” и др.), выступающие против
преобразований и даже в наши дни не теряющие, порой увеличивающие свое
влияние.

Турция – второй вариант развития, в чем-то близкий египетскому. Близость
в том, что Турция, длительное время находившаяся под энергичным
воздействием со стороны европейских стандартов и прошедшая через серию
реформ, революций и радикальных преобразований, за последние два века
сильно изменилась. В стране наряду с сильным государственным сектором в
экономике заметно развивается частнопредпринимательская деятельность.
Укрепились, особенно после преобразований Кемаля, правовые .нормы
гражданского общества. Как ни в одной из других исламских стран, здесь
потеснен со своих привычных позиций ислам как религия, ставший теперь
отде-

ленным от государства, частным делом граждан. Но отличие Турции от
Египта не только в том, что эта страна никоща не была ни колонией, ни
протекторатом, ни даже политически зависимой. Более важное отличие,
пожалуй, состоит в том, что, не будучи колонией и не имея
соответствующего экономического давления, Турция в аналогичных условиях
постепенных преобразований в чем-то оказалась более зависимой от
традиции, С исламом как религией Кемаль поступил круто. Но ислам как
традиция остался. И в этом смысле исламская традиция сильно сказывается.
По уровню промышленного развития Турция не уступает Египту, даже
превосходит его, но тип развития отличен и вплоть до недавнего времени
был более близок к нормам традиционной структуры с ее ведущей ролью
государства, со всеми ее проблемами, от экономической неэффективности до
политической нестабильности. Впрочем, события последних одного-двух
десятилетий в чем-то, похоже, существенно изменили турецкий вариант
развития, о чем будет сказано в последней части книги.

Третий вариант – Иран. Будучи, как Турция и Египет, крупной исламской
страной с большим населением и древними культурными традициями, с
немалыми политическими амбициями, Иран в то же время отличается от
остальных мусульманских стран прежде всего тем, что здесь абсолютно
господствует шиитский ислам, т.е. ислам в его наиболее крайней,
активной, сектантской форме. Влияние шиизма на структуру общества
двояко. С одной стороны, он десакрализует власть и тем как бы ослабляет
политическую администрацию, силу государства. Но, с другой – это
ослабление (чем-то похожее на ситуацию с кастами и общинами в Индии) с
лихвой компенсируется мощными социальными интегрирующими силами,
сплачивающими шиитское население страны в нечто единое и цельное,
возглавляемое духовенством. Роль воинствующего шиитского духовенства –
это то, что отличает иранский социум от индийского. Непримиримость
шиитского духовенства и ведомого им народа к переменам и нововведениям,
угрожающим позициям ислама,- наиболее сильный импульс в Иране. Слабость
власти, неспособной последовательно и успешно провести необходимые
реформы, причем сделать это в нужном для страны темпе,- еще один сильный
импульс, объективно умножающий мощь первого, т.е. ислама. Консервация
отсталости, связанная с силой обоих импульсов и восходящая к мощи
исламской традиции в ее шиитском варианте, воинственность духовенства и
слабость той опоры, которая в иных обстоятельствах могла бы служить
базой для развития и формирования новых социальных, экономических и
политических сил в стране,- вот в самых общих чертах те факторы, которые
предопределили судьбы современного Ирана, а косвенно также и ислама в
его наиболее реакционной фундаментальной модификации.

Вариант четвертый – периферийные арабские страны. Это страны Магриба
(кроме Ливии) и Западной Азии (кроме тех, кто имеет выход к нефтеносным
промыслам Персидского залива). Общее для всех них – существенная роль
вмешательства колониальных держав и их капитала при ограниченности
внутренних ресурсов (как природных, так и людских), сравнительно
невысоком уровне развития и стратегически важном, как правило,
расположении. Во всем остальном это достаточно пестрая группа небольших
государств, весьма отличных друг от друга даже в пределах своего региона
(Марокко, Тунис и Алжир в Магрибе; Ливан и Сирия, а также Палестина в
Леванте; Иордания и Йемен в Аравии). Колониальная политика держав и
европейский капитал способствовали некоторому развитию указанных стран,
хотя сопротивление их иностранному вторжению ощущалось постоянно.
Формально ни одна из перечисленных стран не была лишена независимости,
ибо и не имела ее – все они являлись частью Османской империи. Но
фактически колониальное вторжение воспринималось как болезненная ломка
привычных условий жизни и вызывало яростное сопротивление.

После крушения Османской империи все страны активно стремились к
независимости и деколонизации, освобождению от иностранной опеки.
Впрочем, колониализм содействовал модернизации и трансформации этих
государств, правда, в различной степени. Наиболее заметно экономическое
развитие и модернизация реализовывались в Леванте. Но и в других странах
имели место европеизация политических институтов (включая нормы
демократической процедуры), изменения в сфере культуры, быта,
инфраструктуры и т.п. Что касается влияния исламской традиции, то она
совершенно очевидно уступала свои позиции в более развитых из этих
стран, хотя это и не был однозначный процесс: сложная религиозная
обстановка в Ливане и Палестине привела со временем, как известно, не
только к возрождению силы ислама, но и к превращению религиозной розни в
один из главных элементов внутриполитической нестабильности на Ближнем
Востоке.

Вариант пятый – Ливия и страны района Персидского залива с его
нефтересурсами. Как правило, это едва ли не самые отсталые в прошлом
страны арабо-исламского мира. Вмешательство колониализма здесь, кроме
разве что Ливии, было ограничено политическими интригами и
экономическими проектами, направленными на разработку ресурсов,
организацию добычи и первичной обработки нефти. Как известно, именно
нефть сказочно обогатила эти страны после их деколонизации. Экономика
стран этой группы развивается ныне весьма ускоренными темпами,
соответственно быстро идет и городское строительство, создание
инфраструктуры (включая грандиозные проекты, связанные с опреснением
воды и озеленением прежде безжизненных территорий Аравийской пустыни),

современной системы образования, подготовки кадров и т. п. Но в том, что
касается развития политических институтов, элементов •гражданского
общества и всего с этим связанного, в том числе и культуры повседневного
труда (т. е. именно того, формирование чего требует длительных и
напряженных усилий, немалого времени и постоянного воздействия со
стороны внешних цивилизационных факторов) , эти страны отстают.
Характерно, что не собственными силами создают они и современную
экономику и инфраструктуру: это делается руками многочисленных
иммигрантов, стекающихся сюда в поисках высоких заработков, живущих
здесь, но, как правило, лишенных полных гражданских прав, которые
являются привилегией лишь местных жителей. Что касается силы исламских
традиций, то именно в этой группе стран она наибольшая из всех. Можно
вспомнить об исламских теориях ливийского руководителя Кйддафи,
напомнить о роли ислама в современной Саудовской Аравии, в Кувейте, да и
во всех остальных малых странах Персидского залива.

Наконец, еще один, шестой вариант-Афганистан. Уровень развития и сила
ислама в этой стране сопоставимы с тем, что характерно для арабских
стран пятого варианта. Но ни ресурсами, ни богатством с этими странами
Афганистан сравниться не может. Зато по степени готовности отстаивать
свою независимость, в том числе и с оружием в руках, Афганистан заметно
выделяется даже на фоне весьма активных в этом плане мусульманских
стран, не исключая и шиитского Ирана.

Вычлененные варианты свидетельствуют о богатстве конкретных путей
развития исламских стран в период колониализма, о различиях в формах и
степени сопротивления и приспособления исламской традиции к изменившимся
обстоятельствам. Но при всех различиях можно подчеркнуть и нечто общее
для стран современного ислама, включая Пакистан и Бангладеш, возникшие
уже после деколонизации Востока и близкие по условиям и результатам
развития к странам четвертого варианта. Это общее сводится к нескольким
пунктам, вытекающим из вышеприведенной характеристики исламской
традиции.

Прежде всего стоит напомнить, что, за исключением шиитского Ирана,
исторические корни которого непосредственно восходят к глубокой и
высококультурной древности (империя Ахеменидов), подавляющее большинство
остальных народов и этнических общностей, которые составляют основу в
изучаемых странах (арабы, тюрки, афганцы; в меньшей степени это касается
исламизированного населения Пакистана и Бангладеш), относятся к числу
вышедших на историческую арену сравнительно поздно и потому в массе
своей достаточно отсталых. Ислам жег”ко и искусно законсервировал эту
oTCTa.mx”T., “” BfgKQM случае на уровне подавляющего большинства
населения. А так как в странах ислама не существовало наследствен-

ных замкнутых сословий правящих верхов или близких к ним, то
неудивительно, что высшие слои общества по уровню мало отличались от
низов, а вйделявшиеся на этом общем фоне образованные интеллектуалы
ислама опять-таки в основном, за редкими исключениями, были знатоками
только все того же ислама. Кроме того, приниженность и строгая
консервативность, конформность исламского социума, состоявшего из
мусульман, привычно ориентированных на удовлетворенность жесткой нормой,
на фанатичную преданность идее, нетерпимость и покорность судьбе,
гарантировали устойчивость традиции. На страже этой стабильности стояло
и сильное государство.

Все перечисленные факторы действовали в одном направлении – в пользу
сопротивления переменам, особенно навязанным извне, со стороны неверных.
Нужно было немалое время и сочетание благоприятных для колониализма
обстоятельств, чтобы сила упомянутых факторов была хоть сколько-нибудь
нейтрализована. Вот для того, чтобы оценить наличие такого рода
обстоятельств, их силу и вызванные ими процессы, и были вычленены разные
варианты развития и приспособления исламских обществ. В конечном счете
эти варианты, суммируя близкие из них и воспринимая их в качестве
модификаций примерно одного типа развития, можно свести к двум основным
моделям.

Первая из них – модель длительного взаимодействия колониального капитала
и исламской традиции. Суть ее в том, что традиционная исламская
структура в процессе интенсивного воздействия на нее извне вынуждена
приспосабливаться, преодолевая естественный и столь свойственный ей
мощный импульс сопротивления, отторжения всего чуждого. Сюда следует
отнести близкие друг к другу первый и второй варианты (Египет и Турцию),
большинство стран четвертого варианта (в первую очередь страны Магриба и
Леванта), кроме разве что очень уж отсталого Йемена, а также Пакистан и
Бангладеш, т.е. некоторые части Северной Индии времен колониализма. Для
стран, причисляемых к первой модели развития, характерен длительный
период внутренней, нередко насильственной либо, как в Турции и Леванте,
вынужденной трансформации в направлении европеизации политических
институтов и элементов культуры, модернизации экономики, к тому же при
заметном участии в этом процессе этнически и цивилизационно чуждых
компонентов.

Для всех них, включая и саму Турцию, долгое время бывшую центром империи
и сюзереном по отношению к окружавшим ее арабским странам, характерно,
что процесс внутренней трансформации под воздействием извне был тесно
связан, даже взаимообусловлен ослаблением государства. И наоборот, по
мере их деколонизации, обретения ими независимости и усиления степени
централизации власти (как в ‘Турции после крушеняа империи) параллельно
с

некоторым ослаблением импульса извне фиксируется если и не возрождение в
полном объеме, то заметное усиление влияния исламской традиции, вплоть
до появления влиятельных течений фундамен-талистов. Существенно также
заметить, что ослабление колониализма и усиление центральной власти в
ставших независимыми после деколонизации исламских странах, о которых
идет речь (включая Пакистан и Бангладеш), влекло за собой традиционное
укрепление сферы государственной системы хозяйства, теперь уже в
промышленной современной ее модификации, причем нередко за счет
ослабления так и не набравшего силы в период колониализма местного
частнопредпринимательского сектора. И все же, при всем том модель первая
– это модель энергичной трансформации, европеизации и модернизации
традиционных исламских стран.

Модель вторая – иная. К ней следует отнести те страны, где сила традиции
и в период колониализма продолжала быть безусловно ведущим и
определяющим фактором существования и развития соответствующих обществ.
Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило в ее
наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как
бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например,
очень несложно), воспроизводится в почти неизменном виде, независимо не
только от силы того или иного государства, но даже и от уровня жизни. К
этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модификаций, следует
отнести страны, развивавшиеся весьма различно, но в чем-то весьма
сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство в
том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни,
ультрасовременной инфраструктуры, эти страны целеустремленно продолжают
культивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иноща,
как это имело место в шиитском Иране, не останавливаются и перед тем,
чтобы осознанно вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам
времен раннего, “чистого” ислама. Конечно, многое в странах,
развивающихся по этой модели, неодинаково. Но для всех них, будь то
Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно
именно однозначное стремление жить по традиционным нормам ислама, что,
впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат,
пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми модернизацией,
купленными – но не самими созданными!- за счет этого богатства.

Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг
другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания процесса
трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в странах
третьего (исламского) блока стран, к которому по религиозному и
некоторым иным признакам следует прибавить HUldMLRHe страны севера
Африки и севера Британский (в прошлым)

Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм,
способности к возрождению исламской традиции, все-таки различие между
обеими моделями очень существенно. Первая соответствует общей ерме,
характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной
Азии, и сама причастна к колониальным и зависимым (в той или иной, но
заметной степени) странам. Вторая – выпадает из этой нормы, вне
зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе
воздействие колониализма. Конечно, можно найти причины, объясняющие,
почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и
долгим, развитие пошло не так, как в странах, относимых к первой модели
(можно говорить о силе отторжения шиитского ислама, о древних
доисламских традициях и т.п.). Но факт остается фактом: Иран оказался в
рамках другой модели, типичными обществами которой следует считать
отсталые страны, почти не затронутые воздействием колониального капитала
и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную
для ислама нетерпимость (Ливия, Афганистан) либо в любом случае
высокомерно довольные собой и своей преданностью все тому же исламу.

Вторая модель в некотором смысле уникальна. Во многом сила ее – от
нефтедолларов, придающих соответствующим странам прочность и
уверенность, горделивое довольство собой. Но не только от этого. Второй
исток силы – сам ислам, особенно в его наиболее простой и “чистой”
модификации, хорошо усваиваемой отсталыми социумами и приобретающей
поэтому огромную силу.

Блок четвертый Дальний Восток

Глава 13

Китай в середине XIX – середине XX в.

Первая опиумная война и открытие Китая для европейской колониальной
экспансии означали вступление огромной многотысячелетней империи в новый
этап ее существования, в период колониализма. К этому времени
маньчжурская династия Цин уже пережила период своего расцвета и явно
клонилась к упадку. Собственно, поражение цинского Китая в опиумной
войне и было наглядным проявлением этого упадка, а навязанная стране
система неравноправных договоров, предоставлявшая иностранному капиталу
торговые, таможенные и иные экономические, политические и право-выс
льготы и привилегаи,- -стала неким гпу-гнянникя, ПОК-ровительством торговле и мореплаванию стали
выходить на передний

244

план, наследие античности начало усваиваться более быстрыми темпами,
которые еще возросли в эпоху Возрождения и в последующие столетия, котда
на смену германскому феодализму пришли абсолютистские государства с
поднимающим голову третьим сословием, т.е. зарождающимся классом
буржуазии. Капитализм в интересующем нас плане структурного анализа –
наследник, детище античности, проявивший свои потенции в условиях
преодоления феномена феодализма, чуждого ей. Именно он не только
возродил основные элементы античной структуры (господство частного
собственника, ведущего ориентированное на рынок товарное хозяйство;
защищающие этого собственника-гражданина права, свободы и гарантии;
конституционное государство с демократическими процедурами и нормами;
свобода мысли, развитие наук, искусств и т.п.), ной, опираясь на них,
достиг небывалых темпов развития буквально во всех сферах экономики, что
к эпохе колониализма создало ему выгодные позиции, особенно по сравнению
с Востоком, куда и была устремлена его экспансия.

Восток структурно был во многом противоположен антично-капиталистической
Европе, о чем было уже немало сказано. Альтернативой частной
собственности здесь была власть-собственность, альтернативой гражданской
общины-полиса и демократии, прав и свобод были всесильное государство с
административным аппаратом власти и приниженность, “поголовное рабство”
подданных, не имевших представления о свободах и гарантиях
частноправового характера, но живших по нормам санкционированного
религией обычного права и объединенных при этом в рамки социальных
корпораций, растворявших в себе все индивидуально-личностное. Конечно, в
обществах Востока, как об этом тоже шла речь, на определенном этапе их
развития возникали и частная собственность, и товарно-денежные
отношения, и эксплуатация зависимых. Все это, однако, существовало как
бы на другом уровне, вне сферы взаимоотношений между государством и его
подданными, вносившими ренту-налог в казну. Кроме того, государство, как
правило, бывало недовольным, если частный сектор чрезмерно развивался.
Для подавления частного собственника использовались, причем весьма
успешно, рычаги власти, что превращало частнособственнические отношения
не просто во вторичный, но в подконтрольный власти и всецело зависимый
от нее сектор народного хозяйства. Собственно, обо всем этом уже шла
речь в первой и второй частях работы. Но напоминание об этом имеет свой
смысл, как то сейчас станет очевидным.

Дело в том, что было бы неверным недооценивать роль и место, даже
жизненно важную значимость сектора частной экономики, о вторичности,
зависимости и несамостоятельности которого только что шла речь. Висщчная
структура “.”ц. гигашская саморегулирующаяся система отнюдь не случайно
всегда сохраняла этот сектор, хотя и

держала его под контролем. Здесь нет противоречия. С точки зрения
самосохранения структуры, частный сектор нельзя было выпустить из-под
контроля, ибо стихия частнособственнического предпринимательства в этом
случае грозила не просто немалыми экономическими и социальными
потрясениями. Она была в состоянии подорвать структурные основы и тем
поставить под сомнение стабильность, даже само существование социума и
государства – речь не о создании иной структуры, скажем,
капиталистической, а именно об ослаблении существующей и о крушении ее,
о гибели соответствующего государства, об уходе с исторической арены
соответствующего социума, а то и вообще данного народа. В то же время с
точки зрения устойчивости и стабильности сложного и развитого социума и
государства частнопредпринимательская активность, этот второй и, в
отличие от первого, государственного, необычайно активный, тесно
связанный с рынком и товарно-денежными отношениями сектор хозяйства
всегда был жизненно важным, необходимым. Почему?

Потомучто это своего рода антично-капиталистический механизм в
миниатюре. Без прав и свобод, без демократии и конституции, без гарантий
и даже в условиях жесткого контроля и повседневного надзора властей
частный сектор и в условиях традиционного Востока делал примерно то, что
он с несравненно большим успехом делал и делает в античной и
капиталистической Европе. Он способствовал нормальному функционированию
экономически развитого гигантского социального организма, наполнял его
разветвленные кровеносные сосуды, всю систему кровообращения свежей,
незастоявшейся кровью. Конечно, чрезмерная активность этого сектора
могла привести, как только что упоминалось, к кризису и гибели
традиционной структуры -своего рода апоплексическому удару. Примеры тому
в немалом количестве даются самой историей, и об этом уже шла речь,
особенно в связи с династийными циклами в Китае. Но чрезмерное
ослабление рыночного сектора и тем более насильственная его ликвидация
чреваты не менее серьезными кризисами и последствиями, что опять-таки
показала история на примере того же Китая, правда, в несколько иные
времена и при других обстоятельствах, но тем не менее в структурно
аналогичной ситуации (речь об экспериментах Мао, попытавшегося было в
годы “большого скачка” отменить товарно-денежные

отношения).

Сказанное означает, что, помимо общности фундамента, есть и еще нечто
общее в структуре Востока и Запада – частный сектор в экономике. Но,
если этот сектор на традиционном Востоке исполнял функции, аналогичные
тем, которые он осуществлял в Европе со времен античности и до
капитализма, то в чем же разница? Разница “сть, и щ”””уи”ияттт.няя.
Однако она заключена не столько в струк-туре, хотя в ней несходство
кардинальное, сколько в характере и

иерархии типовых связей, соединяющих между собой различные элементы и
тем придающих структуре тот или иной облик.

Типовыми связями господствующего типа для антично-капиталистической
Европы являются рыночные, которые соединяют основные элементы структуры
(собственников и производителей, свободных и зависимых, общество и
государство) при наличии соответствующих прав, свобод и гарантий как
фундамента этих связей, явно господствующих. Есть, конечно, и иные –
семейные, клановые, сословные, властные связи, причем временами,
особенно на первом этапе феодализма в Европе, они весьма давали о себе
знать, порой даже выходя на передний план. И все же в целом для
антично-капиталистической Европы была всегда характерна именно только
что описанная иерархия связей: на первом плане рыночные, опосредованные
частной собственностью, на втором – все остальные.

Совершенно иная иерархия связей на традиционном Востоке. Связи рыночные,
опосредованные не только и даже не столько частной собственностью в ее
привычной для Европы форме (недаром Маркс считал отсутствие таковой
“ключом к восточному небу”), сколько многочисленными иными нормами
привычных взаимоотношений, на Востоке в любом случае вторичны и
второстепенны, при всей их жизненной важности для структуры в целом. На
первом месте в иерархии типовых связей здесь находятся иные – те, что
опосредованы государством, властью-собственностью и просто властью,
господством административного аппарата или аналогичного ему аппарата
военно-административного, т. е. системой централизованной редистрибуции.
Речь идет о традиционных типовых связях между социальными низами
(производителями) и правящими верхами, независимо от конкретных форм их,
вплоть до таких, которые имеют облик варново-кастовых. Второй важный тип
связи, характерный для традиционного Востока, это связи корпоративные,
сила которых вполне ощутима на протяжении всей его истории, вплоть до
наших дней. Сущность таких связей сводится прежде всего к вертикальным
патронажно-клиентным связям, жизненно необходимым для выживания
небольших социумов в условиях произвола власти и отсутствия прав, свобод
и гарантий. Этот тип связей тесно переплетается как с первым
(официальным, государственным, административным), так и с третьим,
опосредованным частнособственническими отношениями. Таким образом, на
традиционном Востоке можно зафиксировать определенную иерархию
переплетающихся типовых связей. Высшее место занимают официальные,
государственные, второе – корпоративные патронажно-клиертные, тесно
переплетенные с официальными, а третье – рыночные, тоже, к слову; далеко
не свибидные, как на Западе, но, нанротип, опутопимс связями двух других
типов.

При всей кажущейся усложненности общая схема здесь предельно проста, как
и в Европе. Только там она ясна и сравнительно чиста, стройна, ибо
рыночные связи лишь в очень незначительной степени сплетаются и тем
более обусловливаются чем-то привходящим, будь то связи других типов
(семейно-клановые, сословные, властные, патронажно-клиентные) или вообще
любые формализованные и неформальные контакты. Решения диктуются обычно
или, во всяком случае, прежде всего жестким законом прибыли, перед
которым любые иные расчеты, связи, контакты, интересы и т. п. отходят на
задний план, а то и исключаются вовсе. Что же касается традиционного
Востока, то именно рынок и прибыль здесь не то чтобы мало ценятся, но в
любом случае иерархически подчинены иным ценностям и веками
складывающимся типовым связям, от официально-административных, властных,
командных до патронажно-клиентных, семейно-клановых, формализованных и
неформальных. Едва ли не все типы связей на Востоке более
предпочтительнее, нежели товарищи рынок и прибыль, как бы отстраненные
от людей, от общества. От привычек, интересов и предпочтений коллектива.
Словом, здесь господствует иная, чем на Западе, система общепризнанных
ценностей.

Дело, таким образом, не только в отношении к частной собственности и тем
более к прибыли, которая, как известно, является признаком прежде всего
развитого капитализма. Вопрос следует поставить шире и провести грань
между ориентацией на материальную выгоду индивида-собственника в одной
структуре и корпоративными связями, коллективизмом, свойственными
другой. И речь здесь отнюдь не о предпочтениях либо склонностях. Имеется
в виду жесткий закон жизни: либо он на стороне собственника, либо на
стороне коллектива, завершающей и высшей формой организации которого
является всемогущее государство. Закон, о котором щ речь,- это не только
и даже не столько материальные условия бытия, формы организации
хозяйства или соответствующие им правовые нормы, права, свободы и
гарантии. Это нечто гораздо большее. Этс весь стиль жизни,
санкционированный веками складывавшейся нормативной практикой, за спиной
которой стоит тот самый религиозно-цивилизационный фундамент, которому
было уделено специальное внимание в предшествующем изложении. Это именно
тот порядок, который гарантирует незыблемость и стабильность данной
структуры, того или иного традиционного государства и общества.
Поколебать такой порядок крайне рискованно, ибо это грозит структуре
кризисом и крушением, не говоря уже о том, что внутри самих традиционных
структур практически нет сил, которые были бы столь мощны и г”ттират ия
дгм-гятпцнп надежную ОПОру ДЛЯ ТОГО. ЧТОбы ИЗНУТРИ взломать традицию.
Для этого необходимо было вмешательство извне.

Колониализм на Востоке

Но не всякое вмешательство имеется в виду. Вспомним еще раз тысячелетний
период эллинизации, романизации и христианизации Ближнего Востока.
Медленно и крайне неэффективно шел здесь процесс преодоления восточных
традиций – там, где он все-таки шел. Но что поразительно: стоило исламу
начать свое победоносное шествие, как на протяжении жизни одного
поколения ситуация решительно изменилась. От западных влияний почти
ничего не осталось, если не считать немногочисленных элементов античной
духовной культуры, запечатленных на арабском языке и переданных в таком
виде европейскому средневековью (в самом мире ислама, как о том уже
упоминалось, эти элементы не закрепились).

$

?

?

?

o

I

I

?!

?!

2#

4#

?&

?&

th&

‘

h’

O0

¬3

®3

ae4

o4

Z:

OC

®G

°G

?N

BW

*]

,]

^

af

AEk

ik

*q

,q

,s

Uz

D‚

D‚

’†

Ӡ

Ae”

2?

4?

1/4?

†Y

oe¬

e°

e°

?¶

oe¶

»

?A

eAe

eAe

XE

?I

?O

U

-U

,U

’c

pi

ri

?o

Ath

????

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

2

”

ь с эпохи колониализма, да и то не сразу, но только после того, как
торговая колониальная экспансия была заменена промышленной,
капиталистической, настоятельно требовавшей для своих нужд расширения
рынков сбыта, превращения всего мира в гигантский рынок. Именно сила
частнособственнической стихии, безудержно растущей, хорошо
организованной и надежно защищенной всей мощью европейских государств,
оказалась необходимой и достаточной для того, чтобы взломать защитный
панцирь восточной традиции и заставить восточные общества
приспосабливаться к, изменившимся обстоятельствам. Выше было показано,
как конкретно происходило это в разных регионах Востока. Теперь
необходимо дать теоретический анализ этого процесса.

Что происходит с традиционной структурой, когда она подвергается
воздействию со стороны колониального капитала? На первых порах, если не
поставить преград активности торгового капитала (как то было сделано, в
частности, в странах Дальнего Востока в XVI – XIX вв.), идет процесс
постепенного усиления того вида типовых связей, который по нашей
типологии находился на последнем месте, т. е. связей рыночных.
Постепенно, как это происходило наиболее заметно в юго-восточноазиатском
регионе, а затем также в Индии, на Цейлоне, на побережье Африки, чуть
позже и в других странах Востока, рыночные связи укреплялись и
развивались, причем происходило это не только за счет усиления позиций
местных торговцев и подключения к торговым операциям все новых слоев
населения, от крестьян до правителей (стоит напомнить, что именно вожди
и правители ifporo- и раннегосударственных образований были чуть ПН w
гляпимми ту-тяитпиуями -кпппгп товара, КЯК ЭТО ОСОбеННО характерно было
для Африки), но и вследствие создания многочислен-

ных торговых форпостов европейцев. Форпосты, о которых идет речь,
становились не просто анклавами чужой структуры; сосредоточивая в своих
пределах едва ли не всю предназначавшуюся на экспорт торговую массу (а
также соответственно импорт, т. е. европейские товары, как ни мало их
было), эти центры оказывались гигантскими рынками, причем рынками
нового, капиталистического типа.

Практически это означало, что торговые связи на территории форпостов,
как и вообще стимулированные колониальным капиталом предприятия, в том
числе выращивавшие пряности и иные продукты плантации, реализовывались
на иных основах, нежели то было принято в мире восточных традиций.
Законы раннекапиталистическо-го рынка со всеми их жесткими нормами, с их
откровенным культом удачливого собственника постепенно обретали права
гражданства и в некотором смысле, в частности, в сфере торговли,
начинали задавать тон. Речь не о том, что нравы на Востоке были мягче
или человеческая жизнь стоила дороже. Имеется в виду нечто иное:
традиционный Восток столкнулся незнакомым ему жестким
индивидуалистическим поведением собственника (пусть собственники
объединялись в компании – все равно они оставались именно частными
собственниками, а компании лишь усиливали их позиции). К этому
столкновению он не был готов; от такого контакта он многое терял, причем
не столько в материальном плане, сколько во всем остальном, включая
ослабление традиционной структуры. Неудивительно, что те государства,
что были сильнее, пытались ставить процессу проникновения определенные
преграды. Одни закрывали свою территорию для иностранной торговли,
другие всячески ограничивали эту торговлю. Однако рано или поздно, путем
введения льготных режимов капитуляций либо прямо военными экспедициями
типа “опиумных войн” все восточные рынки были открыты для колониальной
торговли. Что за этим следовало?

Как упоминалось, вначале торговля носила несколько односторонний
характер: восточный экспорт в значительной степени покрывался ввозом
европейского (а точнее – американского) серебра. И коль скоро торговля
шла однобоко, затрагивая лишь небольшие зоны производства, специально
работавшие на экспорт, рынок в странах Востока не был единым. Было как
бы два рынка: один по-прежнему обслуживал нужды местного общества
традиционными для него товарами и в традиционных формах, тоща как
другой, все развивающийся и связанный с европейскими форпостами, был
элементом внесенной на Восток и укрепившейся там колониальной
капиталистической структуры. Конечно, связь между обоими рынками
существовала, причем один из них – капиталистический – все более
очевидно питался за счет соков другого, или, иначе, через посредство
местного рынка питался соками колонизованного общества в целом. Позже,
однако, ситуация стала измейяться. –

Капиталистическая Европа все активнее завоевывала восточные рынки за
счет экспорта своих товаров, проникавших на местные рынки Востока. Это
вело к сближению колониальных рынков-форпостов с традиционными рынками
восточных обществ, к постепенному втягиванию части традиционного рынка в
операции с капиталистическими товарами. А это, в свою очередь, означало,
что законы капиталистического рынка все ощутимее проявляли себя уже не
только на территории форпостов, но и на всей территории восточных
государств, прежде всего в городах. В тех странах, которые были
превращены в колонии ранее других (Индонезия, Индия), такому процессу
весьма активно способствовала колониальная администрация, которая на
первых порах даже организована была в торговые компании, т. е. вполне
откровенно ставила своей целью завоевать рынки. Такая же судьба,
безусловно, постигла бы и Африку в XVII – XVIII вв., если бы Африка не
была Африкой и тем самым не ограничивала бы реальные возможности
колонизаторов тех времен.

На той стадии колониализма, о которой пока что шла речь (торговый
колониализм XVI-XVIII вв.), традиционная структура в обществах Востока
еще почти не была поколеблена, даже в тех странах, что были превращены в
колонии. Правда, в колониях, и прежде всего в Индии, давление
колониализма было уже весьма заметным, а рыночные связи с метрополией
вели ко все усиливавшемуся выкачиванию материальных ценностей.
Колонизаторы, стремясь укрепиться в колониях и будучи заинтересованными
в последующей их рыночной эксплуатации, начинали все более очевидно
заботиться о налаживании оптимальной администрации, что и привело, как
известно, к ликвидации Ост-Индских компаний. Процесс такого рода был
тесно связан с изменением характера колониализма, что в свою очередь
было обусловлено становлением в метрополиях развитого промышленного
капитализма, заинтересованного в рынках сбыта и источниках сырья.
Собственно, именно с этого момента, как о том шла речь в начале третьей
части работы, и начинается период колониализма на Востоке в собственном
(полном) смысле этого слова.

Промышленный капитализм по-прежнему был заинтересован в развитии
восточных рынков, в продаже там промышленных товаров и закупке во все
возрастающих количествах сырья. Но для того, чтобы обеспечить
удовлетворение бурными темпами возраставших потребностей в том и другом,
следовало столь же быстро наращивать в странах Востока производство
сырья (хлопка, каучука, минеральных ресурсов или чего-либо иного) и,
главное, превращать все произведенное в товар, т. е. создавать все новые
рынки, а точнее – единый всеохватывающий мировой рынок, организованный
по капиталистическим стандартам и служащий интересам колониального
капитала. А для того, чтобы такой рынок на всем Востоке был создан
и-достаточно эффективно функционировал, следовало, до первых,

поставить страны Востока в политическую зависимость от европейских
капиталистических держав, а во-вторых, создать в этих странах ту
инфраструктуру, от банков и предприятий до железных дорог, портов, баз и
т. п., без которой рынок нормально существовать не может. К этому
следует добавить необходимое количество грамотных и образованных людей,
кадровых администраторов, работников банков и предприятий, без которых
необходимая новая инфраструктура не в состоянии функционировать. Важно
также поставить по-европейски образованных людей, проникнутых
европейскими ценностными ориентациями, во главе стран Востока или хотя
бы на ключевые социальные, экономические и политические позиции в этих
странах.

Как легко заметить из материала предшествующих глав, именно все это и
стремились осуществить колонизаторы и в захваченных ими колониях, и в
тех странах Востока, от Турции до Китая, которые хоть в какой-либо
степени находились от них в зависимости. Но как реагировал на это
Восток?

Первой и естественной реакцией побежденной или, вр всяком случае,
потесненной с? своих привычных позиций стороны было стремление
приспособвггься к новым условиям существования. Дда традиционной
структуры это означало многое, даже очень многое. Прежде всего
переоценку привычных ценностей при сравнении их с теми, что несли с
собой колонизаторы, будь то торговцы или бизнесмены, солдаты или
колонисты, миссионеры или администраторы. А сравнивать, конечно, было
что. Европейская наука и техника, включая в первую очередь военную,
говорила сама за себя. Быстрс растущий западный стандарт уровня жизни,
непривычные и все завоевывавшие новые позиции
конституционно-демократические права, свободы, гарантии, защищавшие не
только интересы собственника, но и достоинство гражданина, наконец,
плюрализм политической жизни, ограниченная роль религии и
санкционированных ею традиций – все это оказало немалое воздействие на
социальные верхи Востока. Они были готовы активно сотрудничать с
европейцами, жадно перенимали достижения науки и культуры, получали
европейское образование и, пользуясь столь же активной поддержкой со
стороны колониальной администрации, стремились сотрудничать с ней.
Симптомом и проявлением тахтой позиции были и реформы соответствующего
плана как в колониях, так и в иных странах Востока. Реформы XIX в., если
взять их в целом, были именно отражением стремления Востока вырваться
чуть ли не единым резким рывком из состояния отсталости и в чем-то
главном сравняться с демонстрировавшими свое превосходство европейцами.

Европейский эталон в то время был если и не знаменем, то во всяком
случае надежным ориентиром для власть имущих. И хотя структура в целом
обычно сопротивлялась реформам (олицетворением

сопротивления были, как правило, религиозные круги, опиравшиеся на
консервативную массу крестьянства), это сопротивление сравнительно легко
преодолевалось, особенно в колониях, где политическая власть находилась
в руках колонизаторов. Как в колониях, так и в других странах Востока
осуществлялись конституционно-демократические преобразования по
европейскому образцу, создавались законосовещательные советы или
парламенты, начинала реализовываться процедура демократических выборов.
Словом, вторая половина XIX в. была в некотором смысле временем надежд
на то, что с традиционной структурой Востока справиться сравнительно
легко и что в результате ряда реформ и умелой администрации Восток
впишется в европейские стандарты или, во всяком случае, легко смирится с
той ролью, которую он издавна играл в масштабах мирового рынка, а может
быть и добьется большего на пути экономического развития. Иллюзия такого
рода во многом объясняется тем, что в XIX в. Восток еще не был
пробужден, что от его имени выступали немногочисленные сдои социальных
верхов, находившие общий язык с колониальными властями.

Ситуация стала изменяться к концу XIX в. и особенно в начале XX в.
Меньше всего это было заметно в колониях, где шел непрерывный процесс
преобразований, а административная власть была в руках колонизаторов.
Правда, и здесь преобразования сопровождались сопротивлением
пробуждавшейся традиционной структуры, все острее ощущавшей свое
кризисное состояние и мобилизовывавшей силы для самосохранения. Однако,
лишенная реальной политической власти структура в колониях оказывала
преимущественно пассивное сопротивление. Зато в тех странах, где
политическая власть находилась в руках местных правителей и где
вмешательство колониального капитала рассматривалось как вторжение
чуждых сил, угрожающих привычному существованию, обстановка накалялась.
Не превращенные еще в колонии страны Востока быстрыми темпами
пробуждались. Но каков был характер этого пробуждения, наиболее яркое
выражение которого олицетворено младотурецкой, иранской и китайской
революциями?

Снова обратимся к экономической сути процесса взаимодействия
колониального капитала и традиционных восточных структур. В колониях
создание промьйпленных предприятий, банков и всей инфраструктуры шло за
счет соответствующей активности колониального, т. е. европейского
капитала, и лишь сравнительно небольшая доля частнособственнической
активности приходилась на местное население, причем и среди его
представителей ведущую роль часто играли представители не коренного
населения, а мигранты, как, например, китайцы-хуацяо в Юго-Восточной
Азии. Связанная с рынком частнопредпринимательская деятельность, хотя в
принципе она и была знакома традищцшниму Висгику, ии-иреАнему иияла ка

бы особняком по отношению к привычной структуре и в гораздо большей
степени была элементом капиталистической (т. е. чужой) структуры в
данной колонии. В аналогичном положении была и вся созданная
колонизаторами и приспособленная для нужд предпринимательской
деятельности и мирового рынка система администрации. Хотя и опиравшаяся
на местное население, вписывавшаяся в местные реалии, эта администрация
тоже была как бы чуждой для большинства народа. Возникал феномен своего
рода симбиоза, вынужденного сосуществования. На нижнем уровне ( в Индии
– в общине, в Африке – тоже в общине, но несколько иной по характеру и
уровню развития; примерно то же и в других колониях) господствовала
традиция с характерными для нее типовыми связями семейно-кланового и
корпорационного типа, с патронажно-клиентными отношениями, опутывавшими
все другие, в том числе и рыночные, товарно-денежные. На верхнем –
колониальная администрация и капиталистические предприятия, работавшие
по законам мирового рынка. Где-то посередине одно с другим
состыковывалось, традиционные связи сочетались с
рыночно-капиталистическими, но ситуация в целом напоминала именно
симбиоз, пусть не всегда в чистом виде.

Иначе обстояло дело в политически самостоятельных странах (к их числу
следует отнести и те, что формально не были самостоятельными, но
обладали весомой автономией, как многочисленные вассальные от Османской
империи арабские государства). Здесь наряду с двумя только что
описанными чуждыми друг другу секторами экономики, жившими по различным
законам, существовало и нечто третье, как бы соединявшее признаки обоих.
Это третье, синтетическое по характеру,- государственное хозяйство.
Остережемся именовать описываемое явление госкапитализмом и обратим
внимание на суть его. В политически самостоятельных структурах власть и
связанная с нею верховная собственность (власть-собственность)
традиционно была атрибутом государства, выступавшего в функции
совокупного хозяина по отношению к платившим ренту-налог в казну
подданным. Функции хозяина традиционно сводились к праву на избыточный
продукт производителя с последующей его редистрибуцией в интересах
структуры в целом и государства как аппарата власти в первую очередь. В
условиях, когда в трансформировавшейся под воздействием колониального
капитала традиционной структуре появился новый сектор экономики,
связанный с мировым рынком и быстро прогрессирующий во многих
направлениях, государство от имени общества и во имя сохранения и
укрепления существующей и приспосабливающейся к новым условиям структуры
берет на себя функции совокупного частного предпринима-тедя и создает
государственный сектор ориентированной на рынок

промышленной экономики.

Этот третий, протокапиталистический по типу сектор в трансформирующемся
восточном обществе (или” если угодно, третий уклад в его хозяйстве)
генетически восходит к первым двум, но не похож ни на один из них. Это
принципиально новый сектор экономики Востока, возникающий в конце XIX в.
и усиливающийся в XX в. По-разному выглядит он в Турции, Иране, Китае
или Японии, но везде суть его одинакова: государство традиционно берет
на себя функции генерального субъекта в системе производства, выступает
в функции предпринимателя и в то же время представителя общества,
гарантирующего стабильность структуре в целом. Риск неудачи тем самым
сводится до минимума (момент конкуренции – одно из наиболее уязвимых
мест для тех, кто к ней не привык), но соответственно резко уменьшается
и средняя экономическая эффективность сектора в целом и всех его
предприятий в частности. Неэффективность государственного
протокапиталистического хозяйства объясняется многими факторами и
причинами (незаинтересованность обеспеченной гарантированным окладом
государственного жалованья администрации, неповоротливость на рынке,
отставание в темпах модернизации и т.п.), но прежде всего тем, что это
хозяйство опутано теми самыми типовыми связями традиционного восточного
общества, о которых уже шла речь, т. е. связями первых двух типов
-официальными государственными и патронажно-клиентными. Эти связи не
просто искажают рыночно-капиталистический тип отношений, они делают
государственную экономику современного типа не только
неконкурентноспособной, но обреченной ва отставание от
капиталистической. Какую же роль сыграл сектор государственного
протокапиталистического хозяйства в судьбах традиционного Востока?

Восток после пробуждения (XX в.)

В первом-втором десятилетиях нашего века, по свежим следам революций в
ряде неколониальных стран Востока, многое казалось в иной перспективе.
Революционеры, стоявшие у истока соответствующих революций,
предпринимали очередное отчаянное усилие с тем, чтобы вырвать свою
страну из пут отсталости и традиционной косности, чтобы резким рывком
изменить характер власти, всю систему администрации, веками
господствовавшие социальные и политические связи и, заимствуя у
развитого капиталистического Запада многие из его идей и институтов, не
просто резко ускорить, но и кардинально изменить характер и напрагление
развития. Как известно, иранская революция потерпела поражение, а
младотурецкая и синьхайская победили. Но парадоксален тот факт, что
далеко идущих и различных по значению последствий эта разница не имела,
ибо и победившие революции и подлинному пробуждению (если иметь в виду
под этим термином преобразование традиционных порядков-быстрыми темпами,
да к тому-же с ориентацией-на

европейские стандарты, идеи и институты) не привели. Правда, победившие
революции вызвали к жизни следующие (кемалистскую – в Турции,
гоминьдановскую – в Китае), несколько более радикальные и
результативные, но и в этом случае следует говорить не столько о
пробуждении всей страны, всего народа, сколько об определенной
поляризации сил, характерной для всего Востока в XX в.

Дело в том, что реформы и революционные преобразования шли в основном
сверху, порой осуществлялись силами революционной армии, но при этом
далеко не всегда встречали понимание и признание со стороны низов.
Создавалась парадоксальная ситуация: преобразования будили страну, а
разбуженный народ не понимал и не принимал их, что привело в конечном
счете в Китае к массовому антирыночному, антикапиталистическому
крестьянскому движению, возглавленному КПК, а в Иране – к не менее
массовой и такой же по характеру исламской революции 1978 г. В странах,
где массовые движения не были характерны, эквивалентом их было пассивное
сопротивление преобразованиям или навязываемым колонизаторами порядкам;
там, где это рбыло привычной нормой (в частности, в Индокитае),
сопротивление принимало характер мощных народных движений. Ситуация
совершенно очевидная: крестьянские массы преобразований по
буржуазно-демократическому стандарту не желали, причем это было общей
нормой.

Подытожим сказанное. Структурно трансформирующийся в период колониальной
экспансии европейского капитала и соответствующего ему цивилизационного
и частноправового стандарта Восток заметно изменился. Наряду с
традиционным сектором его экономики, олицетворенным крестьянством и
опутанным привычными типовыми связями, появились два новых –
колониально-капиталистический, свободный от традиционных типовых связей
и ориентированный на мировой рынок, и государственный, созданный по
образцу колониально-капиталистического, но опутанный традиционными
типовыми связями. Приспособление трансформирующегося Востока к
изменяющимся обстоятельствам шло за счет двух новых сил и связанных с
ними секторов хозяйства, т. е. за счет колониального капитала и
государства. Основной силой сопротивления были традиционный сектор и
связанные с ним крестьянские массы. Постепенное ослабление позиций
колониального капитала, во всяком случае его политических позиций в
зависимых странах,и деколонизация колоний привели в середине XX в. к
тому, что основная тяжесть в решении нелегких экономических проблем
легла на государство, выступившее в некотором смысле в качестве
преемника колониального капитала – преемника не только в смысле
политической власти, но ви mhuium и в плане э”.инимиче1К.им.

Перед государством и государственным протокапиталистическим сектором
экономики в деколонизованном Востоке середины XX в. оказалась сложная
задача: как наилучшим образом добиться желаемых преобразований, быстрых
темпов развития? Конечно, перед всеми странами Востока был уже эталон,
на который можно было бы равняться, т. е. Япония. Но она оказалась
эталоном не для всех. Главным препятствием при поисках оптимальных
возможностей для развития оказалось все то же несоответствие стандартов
или, говоря проще, нежелание и неподготовленность основной части
населения большинства стран Востока, особенно Африки, к тем радикальным
структурным переменам, которые необходимы для ускорения развития.
Естественно, что в этих условиях государство вынуждено было брать на
себя основную долю усилий в области промышленного развития и всей
экономической модернизации той или иной страны. Но практически это
означало, что трансформирующиеся страны Востока оказались лишенными
главного фермента, ускоряющего развитие: частнособственнического
(капиталистического) сколько-нибудь развитого сектора экономики и
пользующейся всеобщим престижем частнопредпринимательской деятельности.
То и другое оставалось неразвитым.

Итак, трансформация пробужденного Востока вынужденно сводилась прежде
всего к укреплению позиций традиционного государства. В колониях оно
было возрождено после деколонизации, в зависимых странах стало
укрепляться в процессе реформ и революционных преобразований. И хотя
сформировавшиеся таким образом государства в разных странах Востока были
весьма различными, хотя каждое из них соответствовало веками
складывавшейся традиционной нормативной культуре общества, исконному
религиозно-цивилизационному фундаменту, а также обстоятельствам,
вызвавшим его к жизни, все они в целом имели и нечто общее,
функционально обусловленное. Этим общим была традиционная
государственная система хозяйства. Разумеется, государственная
прото-капиталистическая экономика XX в., о которой идет речь, отличалась
от того, что было характерным для доколониального Востока
(характеристика традиционной государственной системы контроля над
экономикой была дана в первых частях работы, что избавляет от
необходимости вновь вести о ней речь). В новых условиях колониализма и
тем более после обретения независимости и деколонизации государственное
хозяйство стало иным, сочетавшим в себе признаки как традиционного, так
и рыночно-капиталистического, о чем только что шла речь. Это означает,
что наряду с простым симбиозом двух чуждых друг другу секторов
хозяйства, что было характерным для колониального мира на ранних этапах
его существования, появлялся сектор хозяйства, являющий собой как бы
синтез прежде чуждых друг другу структур.

Проблема синтеза, поднимаемая в последние годы специалистами для
объяснения феномена современного Востока, отнюдь не проста и не
однозначна. Существуют различные трактовки этого феномена, но чаще всего
речь идет отнюдь не о полном и тем более не о гармоничном синтезе своего
и чужого. Конечно, в ряде случаев, будь то развитые государства
дальневосточного региона или процветающие разбогатевшие арабские
монархии, синтез более или менее очевиден, порой, как японский,
гармоничен. Но в большинстве случаев можно говорить лишь о вынужденном
синтезе, неполном и уродливом, т. е. все о тех же попытках традиционного
восточного государства взять на себя роль хозяина, собственника,
предпринимателя. Государство на Востоке всегда выступало в функции
хозяина и собственника. Но одно дело выполнять эти функции в условиях
медленно развивающегося или даже почти не развивающегося,
ограничивающегося простым воспроизводством традиционного общества и
совсем другое – вступить в соревнование с капитализмом и попытаться
добиться быстрых темпов развития, сопоставимых с капиталистическими. В
невыполнимости этой задачи как раз и заключается уродливость,
неполноценность вынужденного синтеза: государство не в силах справиться
с бременем, которое на него легло. И это не может не сказаться на
результатах, т. е. на процессе развития. Хотя, как о том будет идти речь
в следующей главе, и здесь все далеко не однозначно: не все традиционные
структуры Востока имели равные тенденции и возможности их реализации в
процессе развития.

Глава 17 Факторы и потенции трансформации

Если в предыдущей главе речь шла преимущественно об элементах структуры
и соединявших их между собой типовых связях, а также об определенных
переменах в характере и иерархии связей в ходе трансформации восточных
обществ в период колониализма, то теперь задача будет несколько иной.
Какие именно конкретные факторы влияли на процесс трансформации
отдельных стран или групп (блоков) стран Востока? Каковы внутренние
потенции упомянутой трансформации? Иными словами, теперь речь пойдет о
том, как общие принципы проявляли себя в каждом особом случае. Но
прежде, чем перейти к сравнительному сопоставлению и соответствующим
оценкам, необходимо четко сформулировать, о чем именно пойдет речь.

Факторы и обстоятельства, влиявшие на процесс трансформаций

Итак, структурно традиционные общества Востока отличны от “европейских;
на переднем плане у них – иные типовые связи; в

иерархии типовых связей .последнее место занимают те (рыночные,
товарно-денежные, безличностные), которые доминируют в
антично-капиталистической Европе, причем и этот вид связей представлен
здесь не в чистом виде, как в Европе,- он опутан связями остальных
типов, более весомых и значительных для традиционных структур.
Первоначальные контакты колониального капитала с традиционным Востоком
не смогли преодолеть структурные различия и привели к феномену симбиоза.
Позже, однако, промышленный колониальный капитал, поддержанный
политической силой держав, взломал защитный панцирь традиций и принудил
Восток к трансформации. Как же трансформировался Восток и от чего именно
зависели формы, темпы и конечные результаты его трансформации?

Среди многочисленных факторов и обстоятельств, сыгравших при этом свою
роль, можно вычленить три основные группы их, о которых теперь и пойдет
речь.

Группа первая: внешние факторы. К их числу следует отнести
природно-климатические, экологические, о значимости которых уже шла речь
в связи с оценкой феномена Африки, а также первоначальной экспансии
колониального капитала. Имеются в виду как жаркий климат тропической
зоны, так и соответствующие условия жизни, в том числе непроходимые
джунгли, пустыни. Можно напомнить и о суровых условиях вне тропиков, в
том числе о горных долинах Афганистана. Совершенно очевидно, что образ
жизни живущих в суровых природно-климатических условиях этнических
общностей зависит от этих условий. Это, в частности, касается и
кочевников, знаменитых арабо-африканских бедуинов, и представителей иных
этноязычных групп Азии и Африки. Именно зона обитания делает кочевников
кочевниками, но она же при этом и ставит определенные пределы их
развитию – пределы, не выходящие за рамки прото- и раннегосударственных
образований, за рамки самой начальной стадии формирования цивилизации и
государственности.

Другой аспект природно-климатического фактора – природные ресурсы, как
минеральные (нефть и т. п.), так и прежде всего растительные (пряности,
хлопок, кофе, какао, чай, каучук, сахарный тростник, индиго и т. п.).
Будучи, как и зона обитания, внешним по отношению к населению фактором,
ресурсы в период колониализма не в меньшей степени определяли судьбы
соответствующих стран, чем климат или почва.

К числу внешних факторов относятся и те, что связаны с непосредственным
вторжением колонизаторов. Во-первых, это колониальный капитал,
олицетворенный в торговых связях, в капиталистическом рынке с его
жесткими законами частнопредпринимательской экономики. Во-вторых,
давление колониальных держав, сила политической и военной мощи
европейцев. И наконец, в-третьих,-демонстрационный эффект, т. е.
наглядная демонст-

рация достижений и преимуществ европейской цивилизации и
капиталистической экономики, в меньшей мере также образа жизни, прав,
свобод и гарантий личности. Все эти факторы можно свести к одному –
эффекту колониализма. В таком случае стоит говорить о двух типах внешних
факторов – природном и колониальном.

Группа вторая: факторы внутренние. Среди них исходный уровень развития
данной этнической общности едва ли не на первом месте. Ведь в конечном
счете именно он, обусловленный прежде всего внешним природным фактором,
определяет едва ли не все остальное. Первобытность и полупервобытность
населения Тропической Африки убедительно доказывает этот тезис. Второй
важный внутренний фактор, тесно связанный с первым,- это
религиозно-цивилизационный фундамент или, точнее, мощь этого фундамента.
От него зависят все остальные внутренние факторы – характер и тип
ориентации общества, его мировоззрения и культуры; готовность и интерес
к плодотворным заимствованиям; сила традиции и ее готовность к
сопротивлению; внутренняя сила общества и государства. Если свести все
эти факторы к основным, то на передний план выйдут три: уровень
развития, религиозно-цивилизационный фундамент и сила опирающегося на
традицию государства.

Группа третья: обстоятельства. Здесь имеются в виду исторические
случайности, включая непредсказуемый исход военных столкновений,
нахождение того или иного общества в данный момент (например, в период
колонизации) на той или иной фазе его циклического развития. Следует
принимать во внимание и расклад внутриполитических сил в тот или иной
критический для данной страны момент, и случайно сложившуюся в данном
регионе геополитическую конфигурацию (Сиам как барьер между английской и
французской зонами колониальных владений в Индокитае). Важную роль в
судьбах той или иной страны может сыграть драматическое или, наоборот,
счастливое сочетание благоприятных случайностей и обстоятельств.
Обобщая, вычленим два основных типа факторов, которые стоит принять во
внимание,- случай и стечение обстоятельств. Оба фактора в истории
чрезвычайно важны, ибо они могут повернуть ход событий, т. е. являются
залогом неоднолинейности исторического развития.

Выстроим теперь вычлененные факторы в определенную цепь: природный
фактор;

уровень развития (речь о периоде колониализма);
религиозно-цивилизационный фундамент; сила государства; эффект
колониализма; случай; стечение обстоятельств.

Если пропустить сквозь сито вычлененных факторов государства или группы
(блоки) государств, о которых шла речь в предшествующем изложении,
многое может проясниться и, в частности, можно будет достаточно
обоснованно вести речь о потенциях трансформации различных стран
Востока. Попытаемся это проделать.

Страны Востока и факторы трансформации

Необходимо оговориться, что в распоряжении исследователей нет строгой
шкалы отсчета или каких-либо надежных количественных данных. Разговор
может идти только о сопоставлении с единственно нужной для анализа
позиции: что содействует трансформации традиционной структуры и что
препятствует этому процессу? Начнем с колониальных стран первого блока.
1. Природные условия Индии, несмотря на экваториальную зону и джунгли, в
целом удовлетворительны, хотя ни особым количеством пряностей, ни
слишком благоприятными условиями для выращивания товарной продукции эта
страна не отличается. Уровень развития этого гигантского субконтинента,
при всей пестроте его огромного населения, для Востока безусловно выше
среднего. Роль религиозно-цивилизационного фундамента огромна,
государства как института – незначительна. В этих условиях эффект
колониализма в Индии оказался едва ли не наивысшим из вообще возможных:
англичане сыграли огромную роль в судьбах этой страны, чему
способствовали и неблагоприятные для Индии случайности и обстоятельства.

Резюмируя итоговый расклад всех факторов, заметим, что природные
условия, хотя они и были импульсом, привлекшим колонизаторов, решающей
роли в последующем не сыграли. Уровень развития был благоприятным для
возможной трансформации, традиционная слабость государства также этому
способствовала, равно как и эффект колониализма, и исторические
случайности. Что касается религиозно-цивилизационного фактора, то это
была главная сила, противостоявшая трансформации. Иными словами, вектор
силы мощного религиозно-цивилизационного фундамента всегда был направлен
в сторону, противоположную усилиям колонизаторов. Примерно так же
обстояло дело на Цейлоне,, где к двум противостоящим факторам следует
добавить и роль природных условий, объективно усиливавшую позиции
колониализма (стремление европейцев к пряностям).

2. Индонезия и Индокитай, если исключить некоторые острова с их
полупервобытным населением, а также близкие к ним по стандарту некоторые
районы Северной Бирмы и Лаоса, соответствуют среднему уровню развития и
считаются весьма богатыми ресурсами. Государство здесь, кроме Вьетнама,
не слишком сильно, хотя сильнее, чем в Индии. Но не очень велика и мощь
религиозно-цивилизационного фундамента, к тому же многослойного, с
взаимно

погашающими влияние друг друга разнородными элементами. Случай и
стечение обстоятельств здесь работали как в пользу колониализма, так и в
пользу традиционного общества (исламизация, в частности, усилила его
позиции). Если вывести из анализа, как нейтральные, случай и
обстоятельства (они, как упоминалось, сыграли свою роль в Сиаме) и
уровень развития, то расклад сил будет выглядеть примерно так:
опирающийся на богатые ресурсы эффект колониализма против сравнительно
слабых, но действующих воедино религиозно-цивилизационного фундамента и
государственности.

3. Второй блок. Тропическая Африка. Богатые ресурсами, но крайне
неблагоприятные для жизни людей природные условия, равно как и
определенный ими уровень жизни здесь – факторы отрицательные.
Религиозно-цивилизационный фундамент и государственность крайне слабы. В
этих условиях о случае и стечении обстоятельств говорить не приходится,
ибо ни то, ни другое ситуации изменить не в состоянии. Остается эффект
колониализма, которому противостоит лишь опирающаяся на первобытные
нормы отсталая традиция (включая религию и государственность).
Исключения типа Эфиопии, увы, лишь подтверждают общее правило.

4. Второй блок, страны Магриба, Сомали и Судан (без Египта). Природный
фактор и уровень развития можно считать средними, хотя на юге (Судан,
Сомали) они ниже среднего. Религиозно-цивилизационный фундамент (ислам)
исключителен по силе и устойчивости, по своей консервативной
стабильности и сопротивляемости. Государственность и сила власти выше
средней, хотя и ослаблена случайностями и обстоятельствами, которые
оказались против нее и в пользу колониализма. Примерный общий расклад
сил: эффект колониализма, опирающийся на благоприятные случайности и
обстоятельства, против исламской традиции и государственности.

5. Третий блок, мир ислама, Турция и арабские страны, включая Египет, т.
е. страны, испытавшие сравнительно длительное воздействие колониализма.
Природные ресурсы (если не считать поздно открытых запасов нефти)
средние, даже ниже средних; уровень развития средний. Сила ислама и
исламского государства (Османской империи) огромна. Случай и стечение
обстоятельств скорее в пользу государства, чем против него (стоит
вспомнить, что державы по ряду внешнеполитических причин не желали
развала этой империи и в меру своих сил сохраняли ее). Эффект
колониализма заметен, но не одинаков: очень силен в Египте, наиболее
слаб в Турции. Общий расклад сил: колониализм против ислама и сильного
исламского государства. В случае с Ираном расклад тот же, но в еще более
жесткой форме противостояния. В случае с Афганистаном примерно то же, но
при более низком уровне развития страны и народа и более’

жестких и неблагоприятных природных условиях, что на пользу традиции и
объективно против колониализма. Примерно это же касается и отсталых
арабских стран Аравии.

6. Четвертый блок, Китай. Природные условия средние, даже выше средних.
Уровень развития выше среднего, может быть даже наивысший на фоне всех
остальных стран Востока. Здесь – гигантская сила цивилизационной
традиции и огромная мощь традиционного государства. Эффект колониализма
ниже среднего. Но вот случай и стечение обстоятельств в XIX – XX вв.
оказались против традиции и в пользу колониализма. Общий итог:
сравнительно слабый эффект колониализма против мощной традиции,
олицетворенной высокой цивилизацией и сильной государственностью.

7. Четвертый блок, Япония. Природный фактор и уровень развития средние,
сила государства невелика, но роль цивилизационного фундамента огромна,
причем в его пользу случай и стечение обстоятельств. Эффект колониализма
уникален по характеру: сила его крайне незначительна, а влияние
колоссально. Здесь фактически нет противостояния (опять-таки нечто
уникальное на общем фоне), а общий вектор примерно таков: динамичная
традиция, опирающаяся на цивилизационный фундамент и использующая
благоприятные для нее случайности и обстоятельства, активно впитывает
все полезное и усваиваемое из того, что выше было названо эффектом
колониализма, учитывая при этом, что в данном случае этот эффект
предстает в наиболее благоприятном варианте, при почти не ощущаемом
военно-политическом нажиме держав и колониальной торговле, выгодной для
самой Японии.

Итак, семь вариантов. Соединив четвертый и пятый (исламские), получаем
шесть основных моделей:

Модель первая, исламская: эффект колониализма или, иначе говоря, Запад
против ислама, его мощной религиозной традиции и сильного государства.

Модель вторая, африканская: колониально-капиталистический Запад против
первобытности и полупервобытности, опирающихся на примитивную традицию и
крайне слабую государственность.

Модель третья, индийская: мощный эффект колониализма против мощной
цивилизационной традиции с ослабленной государственностью.

Модель четвертая, юго-восточноазиатская: мощный эффект колониализма
против сравнительно ослабленной цивилизационной традиции и
государственности.

Модель пятая, китайская: слабый эффект колониализма против необычайно
мощной традиции, цивилизации, государственности.

Модель шестая, японская: динамичная традиция, обогащаемая за счет
Запада..

Из этих шести моделей для последующего разбора можно исключить – коль
скоро идет речь о возможных потенциях трансформации – модель вторую,
африканскую. Совершенно очевидно, что здесь внутренних потенций для
трансформации практически нет, что только силовое воздействие извне и в
буквальном смысле слова навязывание Тропической Африке европейских
капиталистических стандартов оказались практически единственным
импульсом, способствовавшим трансформации. Логично сделать из этого
вывод, что и в последующем, т. е. после деколонизации, трансформация
будет идти преимущественно за счет капиталистических методов, тогда как
попытки изменить ее характер за счет усиления роли государства и
огосударствленной по марксистско-социалистическому стандарту экономики
объективно могут лишь привести к выходу на авансцену той самой
первобытной общинной традиции, о которой уже упоминалось.

Можно также объединить в подварианты третью и четвертую самостоятельные
модели. В этом случае количество их сведется к четырем: исламская,
индо-юговосточноазиатская (сильные позиции колониализма против слабой
местной государственности, но с под-вариантами: при сильной и при
ослабленной цивилизационной традиции), китайская и японская. О феномене
Японии уже шла речь, так что эту уникальную модель из анализа можно
исключить. Остаются три – исламская, индо-юговосточноазиатская и
китайская. Собственно, именно эти три охватывают собой практически весь
Восток (кроме территориально небольшой Японии и Тропической Африки),
именно они соответствуют трем великим цивилизациям Востока – исламской,
индо-буддийской и дальневосточной, конфуцианской. Это означает, что
основные факторы и потенции трансформации в конечном счете логично
сводятся к цивилизационным в своей глубинной основе моделям.

Индия и Юго-Восточная Азия: потенции трансформации

О факторах, оказывающих воздействие на процесс трансформации, уже
говорилось; составлена и генеральная формула модели в двух ее
модификациях – для Индии и для Юго-Восточной Азии. Основная
характеристика модели – исключительно важная роль колониального капитала
и колониальных держав для стран, давно и надолго превращенных в колонии.
Само собой разумеется, что госу–дарства здесь,__если они были,
оказывались под высшей властью колониальной администрации, имели мало
реальной власти и

отличались внутренней слабостью. Как упоминалось, разница между обеими
модификациями этой модели сводится к сильной индийской и слабой,
сущностно разноречивой юго-восточноазиатской цивилизационной традиции.
Что можно в связи с таким раскладом сказать о потенциях внутренней
эволюции и вызванной воздействием колониализма трансформации?

Сначала об Индии. Казалось бы, здесь потенций крайне мало. Мощная сила
общинно-кастовой структуры почти не была поколеблена английской
администрацией и колониальным капиталом. Но зато ее инертность позволила
англичанам практически без особых усилий наращивать промышленный капитал
и соответствующую инфраструктуру и тем самым создавать промышленно
развитые анклавы. А поскольку работали в сфере промышленности и
инфраструктуры не только англичане, но и индийцы, равно как и
представители иных религиозно-цивилизационных групп населения
(мусульмане, парсы и др.), to феномен симбиоза осуществлялся здесь не в
чистом виде. Напротив, английская в своей основе капиталистическая
экономика постепенно втягивала в сферу своего воздействия индийцев.
Основное большинство населения традиционно жило в общинах и не имело с
внешним миром никаких связей, кроме тех, что диктовались законами общины
и касты. Меньшинство же, своего рода аутсайдеры, среди которых, особенно
на уровне социальных верхов, было немало выходцев из брахманских каст,
не то чтобы вовсе разрывали связи с традицией, особенно кастовыми
нормами, но как бы ослабляли эти связи (заботливо их сохраняя, как
своего рода надежный тыл, опору на родную почву) и включались в сферу
воздействия колониального капитала, английской администрации и вообще
принципов западной цивилизации.

Это значит, что, несмотря на мощную инерцию индуистской традиции, в
Индии были определенные потенции для внутренней эволюции и
капиталистической трансформации. Но, во-первых, эти потенции могли быть
реализованы только в ходе длительного, постоянного и целенаправленного
силового воздействия внешних факторов, эффекта колониализма во всей его
полноте. А во-вторых, они были весьма ограниченными, затрагивали лишь
меньшинство населения и, главное, формировались строго под воздействием
и в русле тех стандартов, что были принесены англичанами. Стоит
оговориться, что эти стандарты, прежде всего вестминстерская
парламентская демократия, английские принципы судопроизводства и всей
администрации, оказались весьма подходящими именно для Индии с ее
традиционно незначительной ролью бюрократической государственности, ее
терпимостью и склонностью к плюрализму ориентиров и мнений, что и было
весьма тщательно учтено руководством Республики Индиа после обретения
страной независимости. Но все же речь идет именно

266

о чужих, заимствованных извне стандартах буржуазной демократии. Поэтому,
в-третьих, потенции эволюции и трансформации были не только
ограниченными и сформировавшимися в результате длительного воздействия
со стороны западных стандартов, но и как бы результатом взаимодействия
своего и чужого. При этом едва ли не вся институциональная основа была
чужой (о возникновении в Индии государственной экономики, функционально
сблизившей ее с другими развивающимися странами, можно говорить лишь
применительно к временам республики), тоща как своими были лишь те
традиционные нормы жизни, включая и законы каст, которые со временем
наложили столь существенный и заметный отпечаток на заимствованные у
англичан институты и процедуры, включая парламент, суд, выборы и т. п.

Другими словами, можно сделать вывод, что потенции, о которых идет речь,
не были чем-то спонтанно существующим и лишь ждущим благоприятных
обстоятельств для того, чтобы быть вызванным к жизни. Они были буквально
созданы англичанами за долгие годы их колониального господства, примерно
так же, как это было сделано в Африке, скажем, в Нигерии. Разница лишь в
исходной стартовой позиции, т. е. в уровне развития, который давал Индии
с ее многотысячелетней цивилизацией несомненные преимущества при
сравнении с той же Нигерией. Но, будучи чуть ли не искусственно созданы,
эти потенции тем не менее начинали активно функционировать и развиваться
в достаточно благоприятных условиях, что и вело к успешной трансформации
традиционной Индии. Существенно при этом заметить, что, функционируя на
генетически чуждой институциональной основе, элементы новой структуры в
колониальной Индии отнюдь не были слепком соответствующих английских
институтов, о чем уже вскользь было упомянуто. Совсем напротив, они были
достаточно тесно связаны с традицией и не только опирались на нее, но и
черпали именно в этой опоре свою внутреннюю силу – ту самую, что со
временем позволила Национальному конгрессу сменить английскую
администрацию и возглавить независимую республиканскую Индию. Важно
обратить внимание и на то, что традиционная структура Индии и ее
цивилизационный фундамент не были благоприятны для поиска радикальных и
тем более насильственных способов социального переустройства. И далеко
не случайно, как о том в свое время уже шла речь, именно Национальный
конгресс с его ненасильственными действиями и заимствованными у англичан
буржуазно-демократическими институтами и процедурами оказался признанным
выразителем интересов всей Индии.

Что же касается экономики современного типа, то она к моменту
декплпнияяттии Индии прадотянляла собой ССКЮр чаСТНОСбственНИЧе-ского
предпринимательства, активно функционировавший усилиями

английских и индийских фирм наряду с продолжавшим существовать сектором
традиционным, охватывавшим преимущественно сельское хозяйство, промыслы,
традиционное ремесло и торговлю. Третьего – государственного – сектора в
колониальной Индии практически не было, если не считать предприятия,
обслуживавшие нужды колониальной администрации и по характеру отличные
от традиционного государственного хозяйства на Востоке.

Юго-восточноазиатская модификация отличалась от индийской как слабостью
и внутренней разноречивостью религиозно-цивилизационного фундамента, так
и некоторым отставанием в уровне развития, что, впрочем, кое-где
компенсировалось сравнительно большей ролью государства,
сосуществовавшего с колониальной администрацией или лишь формально
подчинявшегося ей. Здесь тоже был, особенно в Индонезии, Малайе и в
других странах, распространен феномен симбиоза, хотя и здесь симбиоз со
временем терял свою чистоту, ибо в сектор колониальной экономики активно
втягивалось местное население или прибывшие из других азиатских стран
мигранты. Как и в случае с Индией, длительное воздействие колониализма
вело здесь к формированию в недрах традиционных обществ элементов
капиталистической структуры, ориентировавшихся на европейский стандарт
институтов. Однако более низкий исходный уровень развития в большинстве
стран этого региона тормозил этот процесс. Роль катализатора в
юго-восточноазиатском регионе сыграли китай-цы-хуацяо.

Феномен хуацяо, в последние десятилетия привлекавший к себе все большее
внимание специалистов, имел огромное значение в судьбах Индонезии,
Индокитая и Филиппин. Именно китайцы с наибольшей легкостью и умением
вписывались в те параметры создававшейся колонизаторами новой
экономической структуры, которые оказывались чуждыми для большинства
местных жителей. Китайцы-хуацяо, как это ни парадоксально, оказались
сущностной основой тех потенций эволюции и капиталистической
трансформации, которые мы можем вычленить в странах Юго-Восточной Азии.
Что же касается местного населения, особенно мусульманского (но также и
католического на Филиппинах или буддийского в странах Индокитая), то оно
демонстрировало эти потенции в неизмеримо меньшей степени. Трудно даже
сказать, как эволюционировали бы страны региона без хуацяо. Во всяком
случае о внутренних потенциях среди местного населения особенно много
говорить не приходится: оно и по сей день в этом плане сильно отстает. К
слову, именно это обстоятельство сравнительно рано вызвало к жизни
феномен государственного прото-капиталистического хозяйства в странах
региона, особенно в независимом Сиаме, а также в Малайе, Индокитае и
Бирме после их деколонизации.

Подводя итоги, можно заметить, что как ни невелики элементы
капиталистической структуры в колониальной Индии, в Юго-Восточной Азии
они, если не считать хуацяо, еще меньше. И речь идет не столько о
спонтанных внутренних потенциях, которых практически не было, сколько о
тех, что могли были быть сформированы и действительно формировались на
протяжении длительного периода активного воздействия колониализма на
традиционную структуру Южной и Юго-Восточной Азии. Что же касается
хуацяо, решительно изменивших ситуацию в этом смысле, то о них
целесообразно вести речь, когда будет говориться о потенциях
дальневосточной группы стран.

Потенции мира ислама

Генеральная формула модели: колониальный капитал и европейские институты
против норм и стандартов ислама, его мощной традиции и
государственности. Эта модель тоже имеет модификации. Отдельно -можно
вести речь о Турции, особого слова заслуживают Египет, шиитский Иран, не
говоря уже о горцах Афганистана. Даже арабские страны, длинной полосой
протянувшиеся от северо-западной части Африки до Персидского залива,
весьма неодинаковы, особенно если иметь в виду нефтедобычу последних
десятилетий и связанные с огромными доходами преобразования в богатых
нефтью отсталых странах. Учитывая все эти модификации, можно тем не
менее выработать общую характеристику потенций трансформации исламских
стран, включая бывшие до деколонизации частью колониальной Индии
Пакистан и Бангладеш.

Мусульманские торговцы всегда были хорошо известны на средневековом
Востоке. Именно за счет их усилий далекие товары, а с ними и идеи ислама
проникали в Юго-Восточную Азию еще до появления там европейских
колонизаторов. Торговле покровительствует и Коран, что вполне
естественно, если принять во внимание обстоятельства появления этой
книги, происхождение пророка Мухаммеда, выросшего на торговом пути вдоль
Аравии и в молодости бывшего торговцем. Но средневековая торговля,
которой арабы активно занимались на всем Востоке, включая Африку, была
традиционной и вписывалась в нормы ислама. Большим престижем она не
пользовалась, а отсутствие прав и гарантий для богатых собственников
делало занятие ею безубыточным лишь на расстоянии от сильного
государства. Между тем именно сильное государство было чуть ли не
неотъемлемым атрибутом развитого исламского общества.

Упадок исламской государственности (кризис Османской империи, а затем и
шиитского Ирана) способствовал колонизации стран Мягртба и
угтянпвгтеттит английского протектората в Египте в XIX в. Он же привел к
колонизации арабских государств или к превращению

этих государств в зависимые в XX в., а также к вмешательству держав в
дела Турции и особенно Ирана и Афганистана. Как сказался эффект
колониализма на потенциях трансформации мира ислама, включая и мусульман
Индии?

В самом общем виде ситуация примерно такова. В отсталых странах, где
влияние колониализма было сравнительно недолгим (Аравия, Афганистан,
часть арабских стран Африки), трансформация вообще почти не была
заметной, если не считать чужеродных колониальных анклавов типа Танжера
или Адена. Конечно, проникновение колониальных товаров, создание
элементов инфраструктуры, организация промышленных предприятий меняли
традиционный облик соответствующих стран. Но при этом большую роль в
такого рода переменах играли сами колонизаторы или поселенные в
мусульманских странах европейцы-колонисты. Исламское же традиционное
большинство продолжало жить по привычным нормам и активно сопротивлялось
нововведениям. Примерно та же картина была и в странах, где влияние
колонизаторов или их давление сказывалось долго и где первоначальный
уровень развития был более высоким (Турция, Египет, Иран, Пакистан и
Бангладеш). Сходство в том, что подавляющее большинство продолжало жить
по нормам ислама и сопротивлялось чуждым влияниям, а также в том, что
элементы колониально-капиталистической структуры, равно как и институты
буржуазной демократии, вносились преимущественно за счет усилий
колониалистов, хотя в Турции это происходило иначе и шло от
европеизировавшихся руководителей страны (имеются в виду как реформы,
так и революционные преобразования). Но разница была в том, что
длительное воздействие колониализма (в Египте, в странах Магриба,
Пакистане, Бангладеш) или просто давление извне (в Турции и Иране) вело
к постепенному внедрению в традиционную структуру элементов иной,
капиталистической. При этом именно в тех странах, где существовало более
или менее независимое государство (Турция, Иран, Египет), а также и в
остальных после достижения ими независимости наиболее сильным в
экономическом плане быстро стал сектор государственный.

Государственная протокапиталистическая экономика была альтернативой
частнокапиталистической европейского типа. И тот факт, что во всех
странах ислама, где появлялось самостоятельное государство, наиболее
быстрыми темпами развивалось именно государственное хозяйство
современного типа, убедительно свидетельствует об отсутствии в мире
ислама внутренних потенций для активизации частнопредпринимательской
деятельности, да и вообще потенций для трансформации по
еврокапиталистическому стандарту. Длительное воздействие извне создавало
некоторые условия для появления такого _рода. потенций, но это шло еще
йплря мядлрннп и мсндс яктивнг нежели то было в Индии, не говоря уже о
Юго-Восточной Азии с ее

хуацяо. Практически наиболее ощутимые элементы капиталистической
структуры фиксируются лишь в Турции и Египте. В Иране они были менее
заметны, а попытки шаха искусственно форсировать процесс
капиталистической модернизации при ведущей роли государственной
экономики привели к революции 1978 г. Пакистан и Бангладеш близки к
Турции и Египту по типу развития, но отстают по темпам и уровню
(объективно это как раз свидетельство того, о чем только что
упоминалось: в рамках колониальной Индии аналогичный процесс шел
быстрее, чем в странах ислама, отчего сравнительно отсталая исламская
часть Индии типологически наиболее близка к самым развитым странам
ислама).

В целом мир ислама с его усилившейся после деколонизации
государственностью настроен едва ли не наиболее непримиримо по отношению
к еврокапиталистической структуре и соответствующим институтам, включая
элементы цивилизации и буржуазной демократии. Здесь наиболее часты (если
не считать Тропическую Африку) военные перевороты, свидетельствующие о
слабости и внешней чуждости институтов буржуазной демократии; здесь
наиболее воинственно подчеркивают приверженность к собственной религии и
санкционированным ею социальным, моральным и духовным ценностям и
стандартам (кроме Турции, едва ли не все исламские государства
официально провозгласили ислам государственной религией); здесь
наибольшее (опять-таки если не считать Тропическую Африку) значение
имеет сектор государственной экономики и, пусть не везде, достаточно
слаб сектор частнокапиталистический. Даже приток нефтедолларов не
изменил сущность структуры, хотя и резко изменил уровень жизни в богатых
исламских странах. Словом, внутренние потенции для трансформации по
еврокапиталистическому стандарту в мире ислама едва ли не наименьшие из
трех моделей, о которых идет речь. И не только слабы потенции
трансформации, но необычайно сильны противостоящие им силы
противодействия, сопротивления трансформации.

Потенции трансформации стран дальневосточной цивилизации

Дальневосточная (конфуцианская) модель характеризуется противостоянием
слабых позиций колониализма сильной цивилизационной традиции. Известна
она в двух основных модификациях – китайской, с традиционно сильным
государством, и японской (вариант – хуацяо), с ослабленной или вовсе, в
случае с хуацяо, почти отсутствующей государственностью. Хотя японская
модель была выделена типологически особо, причем было оговорено, что о
ней речь идти не будет, удоминание о ее существовании в качестве
модификации китайской существенно для того, чтобы вычленить феномен
хуацяо,

стоящий как бы между китайским и японским вариантами некоей общей
модели, которую в этом случае можно было бы именовать дальневосточной.

Что характерно для китайской модели в интересующем нас плане? Высокий
уровень развития цивилизации и санкционированная конфуцианством еще
более высокая культура труда, этика и дисциплина труда. А это частично
сближает китайско-конфуцйанский стандарт с тем самым
пуританско-протестантским образом жизни, в котором М. Вебер видел один
из важных истоков капитализма. Ни в мире ислама, ни в индо-буддийской
цивилизационной традиции ничего подобного нет – при всем том, что и там
люди исправно делают свое дело. Это и есть основа тех внутренних
потенций трансформации, которые мы пытаемся выявить на традиционном
Востоке.

В чем тут смысл? Из предшествующего изложения очевидно, что права и
свободы, гарантии собственности и личности и вообще все
буржуазно-демократические институты и процедуры были нужны
антично-капиталистическому обществу не сами по себе (хотя их
самоценность очевидна, особенно в наши дни), но именно в качестве
условий, обеспечивающих эффективную экономику, которая основана на
энергии и инициативе предпринимателя, осуществляется на его страх и риск
и на его средства. На всем Востоке прав и гарантий не было, но
опиравшаяся на высокое качество труда эффективная экономика все же могла
существовать, если для этого были необходимые условия.

Именно такие условия создались в системе конфуцианской цивилизации с ее
культом посюсторонней ориентации, патернализма, высокой морали,
дисциплины и постоянного самоусовершенствования, даже активной
соревновательности во всем, прежде всего в труде. Все это можно в
какой-то мере воспринимать в качестве эквивалента отсутствующих прав и
гарантий. И правомерность такого подхода лучше всего видна именно на
примере хуацяо: попадая в страны с более низким уровнем развития,
китайские мигранты несут с собой все основные элементы развитой
китайской конфуцианской цивилизации, что дает быстрый экономический
эффект.

На вопрос, почему же аналогичного эффекта китайцы не добиваются у себя
дома, ответ, как говорилось, известен: в Китае реализации внутренних
потенций мешало всесильное государство с его стригущим всех под одну
гребенку могущественным бюрократическим аппаратом власти. Вне Китая
сильного государства не было.

Слабая государственная администрация не препятствовала проявлению
потенций хуацяо, а для защиты себя от зависти и недоброжелательства со
стороны местного населения китайские мигранты

организовывались в спаянные жесткой дисциплиной социальные корпорации
мафиозного типа, функционировавшие на основе хорошо известных всему
Востоку патронажно-клиентных связей, к тому же резко усиленных
традиционным конфуцианским духом патернализма.

Эффект колониализма на Дальнем Востоке оказался сравнительно слабым, так
что традиционная китайская структура, даже в условиях ослабленного
неблагоприятными обстоятельствами государства, сумела противостоять его
воздействию и во многом нейтрализовать его. После революций (даже и до
них, еще в XIX в.) быстрыми темпами развивался сектор государственной
протокапиталистической экономики, оказавшийся к середине XX в. много
более сильным, чем сектор экономики частнокапиталистической.

Что же касается сектора традиционной экономики, то он в условиях
трансформации развивался медленно. Более того, сопротивлялся
преобразованиям. Здесь ситуация близка к тому, что имело место в странах
ислама. Однако это сходство ситуации не должно заставить нас забыть,
что, в отличие от мира ислама, в Китае были внутренние потенции для
трансформации. Эти потенции уже были охарактеризованы на примере хуацяо.
Они были продемонстрированы Японией. Ждали своего часа они и в Китае,
как это стало вполне очевидно в наше время, в 80-90-е годы.

В чем суть потенций, продемонстрированных странами дальневосточной
цивилизации? В самом общем виде – в том, что они обеспечивают
эффективное экономическое развитие при определенных обстоятельствах.

К числу этих обстоятельств относится отказ от традиционного для Китая
сильного государства с могущественной бюрократией и соответственно
изменение характера традиции. В измененном виде традиция склонна к
полезным заимствованиям, в первую очередь элементов
еврокапиталистической структуры, как это было продемонстрировано, в
частности, Японией и хуацяо. Однако при этих заимствованиях сохранялись
не менее сильные и значимые элементы культуры традиционной, что и
позволяет в случае с Японией говорить о плодотворном гармоничном
синтезе.

Менее гармоничным, но делающим свое дело следует считать и тот синтез,
который демонстрируют хуацяо с их мафиозными корпорациями. Таким
образом, сущность потенций в том, что они могут обеспечить плодотворный
и гармоничный синтез, принципиально отличный от того уродливого силового
синтеза, который являет собой государственная экономика в Китае.

Принципиальная разница здесь в том, что государственная экономика –
эквивалент частнокапиталистической в тех обществах, рые не могут
трансформироваться по еврокапиталистическому

•11111111111111 II 4111111,111 ill

1111111 in 111111 Kill

ь

пути и (или) сознательно отвергают такой вариант развития, тогда как
гармоничный синтез японского типа или типа хуацяо базируется на
капиталистической основе и лишь обогащается (гармонизируется) за счет
традиции. Отсюда и принципиально разный экономический эффект, не говоря
уже о социально-политических, правовых и прочих институтах.

Современный Восток – особая, весьма емкая и специфическая часть истории
Востока в целом. Специфика прежде всего в ее политической актуальности,
калейдоскопическом динамизме. События следуют одно за другим, ситуация
меняется едва ли не ежедневно, причем нередко весьма радикально. То и
дело происходят военные и политические конфликты в том или ином регионе,
государственные перевороты и многие иные события, из которых,
собственно, и составляется ткань современной политической жизни. А так
как стран, о которых идет речь, не менее сотни (не считая тех, что
исторически и культурно близки к Востоку, но формально, т. е.
географически, к нему не относятся, как, например, страны Латинской
Америки), причем каждая из них закономерно претендует на внимание, то из
этого следует, что излагать в рамках генерального очерка в деталях и
подробностях современную историю каждой из стран практически нереально.
Впрочем, этого и не нужно, ибо для знакомства с отдельными странами
существует немало страноведческих изданий любого профиля, не говоря уже
об обилии различного рода-справочников. Перед нами иная задача: обратить
внимание на важнейшие процессы и наиболее существенные проблемы,
характерные либо для всего современного Востока в целом, либо для
важнейших его регионов, цивилизаций и стран. Сквозь призму анализа этих
процессов и проблем и высветится то главное, что составляет
квинтэссенцию событий современной исторри Востока.

Современная (contemporary; current) история во всем мире обычно
выделяется в особый раздел или этап истории всемирной. Но если для
Запада хронологическая грань между нею и новой (modern) историей в
некотором смысле размыта и может быть сформулирована лишь весьма
условно, то для Востока она более очевидна, формально и политически
весьма отчетливо выражена. Речь идет о деколонизации, происходившей в
середине XX в., в основном между 1945 и 1960 гг. Правда, деколонизация
как обретение политической независимости коснулась не всего Востока, ибо
многие страны его колониями не были и независимость не утрачивали, по
меньшей мере формально. Однако фактически она так или иначе затронула
весь Восток, и не только в том смысле, что зависимые страны обрели
подлинную независимость, но прежде всего тем, что фактическое обретение
всеми странами Востока реальной политической независимости означало
превращение их в свободных субъектов современного мира. Свобод-

ных потому, что каждый имел возможность избирать свой путь развития.

Разумеется, на выбор пути оказывали свое, порой решающее воздействие
многие существенные факторы. Но при всем том была все же и некоторая
свобода выбора пути трансформации традиционного восточного общества. О
проблемах, с которыми традиционный Восток столкнулся под давлением
колониального капитала в период колониализма, речь уже шла достаточно
подробно в третьей части работы. Болезненность процесса трансформации,
вынужденной внешними обстоятельствами, была очевидной и в некотором
смысле общей для всех, включая шедшую особняком и добровольно по этому
пути Японию. Но эта общность судеб никак не исключала их неодинаковости.
Напротив, по мере углубления процесса трансформации все явственней
становилась эта неодинаковость, корни которой уходили как в глубинные
пласты истории, в религиозно-цивилизационный фундамент, так и порой в
факторы природно-географические (нефть и нефтедоллары). Отсюда и
результат: современная история разных стран Востока весьма различна.

Восток никогда не был единым и одинаковым, между его передовыми и
процветавшими государствами и отсталыми районами всегда существовала
заметная грань, подчас цивилизационная и имущественная пропасть. Но при
всем том было и нечто общее для всего Востока, и об этом общем выше
немало уже говорилось. Однако именно в наши дни современный Восток
демонстрирует наибольшую степень неравномерности и неравноценности
развития, различий во внутренней структуре. И эти структурные различия –
результат успешной внутренней трансформации некоторых успешно
развивающихся стран Востока, что наиболее отчетливо видно на примере
Японии, структурно западной (вся техника, технология, наука,
образование, инфраструктура и т. п.), но цивилизационно восточной. И это
органичное сплетение, этот гармоничный синтез в немалой мере обусловили
и обусловливают ее процветание и выдающиеся успехи в темпах и качестве
развития.

Из сказанного ясно, какого рода процессы и проблемы следует считать
главными для современного Востока. Именно они и все связанное с ними
будут стоять в центре внимания и анализа, что во многом обусловило и
композицию четвертой части работы. Первые ее главы посвящены краткому
рбзору конкретных данных из истории ряда стран, сгруппированных по
основным регионам современного Востока. Эти данные сопровождаются
аналитической оценкой с вычленением основной динамики развития
соответствующих стран или групп стран. В последующих главах речь пойдет
об общих для современного Востока процессах и проблемах. Здесь будет
обращено внимание на причины и факторы, обусловливающие неравномерность
развития и повлиявшие на выбор пути, а также пойдет речь о генеральном
направлении развития Востока в наши дни и в ближайшем будущем.

Глава 1 Африка южнее Сахары: после деколонизации

Освобождение от колониальной зависимости на рубеже 60-х годов нашего
века народов Тропической Африки было завершающим и наиболее мощным по
звучанию аккордом деколонизации: свыше четырех десятков независимых и в
подавляющем большинстве прежде не существовавших государств возникло на
развалинах колониальных империй Англии, Франции, Португалии. Главным
общим признаком всех этих новорожденных государств оказался их
политический инфантилизм. Возникнув на базе вчерашних колониальных
территорий, будучи воспитаны колониальной администрацией и
соответствующими нормами метрополий, все они, обретя независимость, не
имели собственного политического опыта, если не считать за таковой
реминисценции, связанные с существованием протогосударст-венных
образований, да и то не везде, преимущественно на западном побережье.

Оказавшись в столь незавидном состоянии, новые африканские государства
стали быстро самоопределяться. Но на какой основе? Естественной
традиционной основой были племенные связи, общинно-клановые структуры
самоуправления, принципы социально-корпоративных и патронажно-клиентных
взаимоотношений. Все это сыграло свою роль в процессе становления
африканской государственности, но роль эта была скорее негативной,
нежели позитивной, ибо апелляция к традиции не столько сплачивала
жителей нового государства, сколько разъединяла их по племенному,
клановому либо земляческому признаку. Поэтому нужна была весомая
альтернатива традиционной основе. Эта альтернатива и была выработана
десятилетиями усилий колониальной администрации, немало сделавшей для
того, чтобы воспитать в колониях будущую правящую элиту, политически
ориентированную на нормы и принципы соответствующей метрополии. Речь
идет прежде всего о нормах и принципах буржуазной парламентарной
демократии, основанной на фундаменте из рыночно-частнособственнических
отношений, гражданского общества и правового государства.

Разумеется, ни того, ни другого, ни третьего во вчерашних колониальных
территориях Тропической Африки не было. Все это следовало создать
заново, как заново создавались и сами государства,

279

границы которых определялись не этническими или природными факторами, но
исключительно случайностью колониального захвата. Понятно, что при этом
родственные племенные группы оказывались в различных государствах, а
неродственные и даже враждующие между собой соединялись жребием судьбы в
одном. Логично, что это влекло за собой и вплоть до сегодняшнего дня
порождает массу проблем, а то и ведет к кровавым межплеменным
столкновениям, раздирающим многие молодые государства Африки. Но
справедливости ради необходимо заметить, что здесь не было произвола
коварных колонизаторов, хитроумно следовавших классическому принципу
“разделяй и властвуй”. Отнюдь. Просто иного варианта формирования
государственности в Тропической Африке 60-х годов нашего века не было.

Раздел Африки между державами породил современные границы ее государств,
соответствующие вчерашним колониальным территориям. Колониальная
администрация в рамках каждой из такого рода территорий немало, как
упоминалось, делала для того, чтобы приобщить племенную знать к
ценностям, которые предпочитались в Европе. Образованные африканцы,
выпускники Кембриджа, Оксфорда и Сорбонны, постепенно, поколение за
поколением, обретали уважение к этим ценностям, что и неудивительно:
противостоять им могли лишь традиционные нормы африканской жизни, для
создания устойчивой политической структуры, как правило, не
приспособленные. Это не значит, что образованная элита пренебрегала
традицией. Напротив, она уважала ее и опиралась на нее. Эта опора и
сыграла свою роль в 60-е годы, когда от лозунга “Независимость при жизни
настоящего поколения!” африканцы перешли к более радикальному –
“Независимость немедленно!” – и добились своего. Однако, добившись цели,
правящие образованные верхи новых африканских стран в поисках модели для
оптимальной политической структуры возникавших государств обратились к
хорошо знакомой им ‘метрополии. Это было логично, особенно если учесть,
что и господствующий язык, и система администрации в той или иной
колонии соответствовали тем, что господствовали в метрополии.

Но это было лишь первым шагом новых государственных образований. Далее
следовал выбрр пути, кое-где приведший к смене приоритетных ориентаций.
Однако вне зависимости от того, какой путь был избран, как и коща этот
выбор менялся – если он вообще изменялся,- каждая из молодых стран
Африки прошла свой нелегкий и в какой-то мере общий для всех них путь
становления государственности. Собственно, именно этот путь и есть
история – вся их история, в основном не превышающая тридцати с небольшим
лет (имеется в виду история современных государств Африки в нынешних их
границах). Как она выглядит, эта история, пусть даже в самом кратком
изложении?

Страны Западной Африки

К этой группе стран Тропической Африки условимся отнести те, что лежат к
западу от Нигера и Нигерии. За исключением Мали, все они территориально
сравнительно невелики, а некоторые и вовсе малы. Но зато многие из них
принадлежат к числу сравнительно развитых или, во всяком случае,
достаточно успешно развивающихся, что в немалой мере обусловлено их
выгодным географическим расположением, частично также древними
традициями государственности, торговыми связями с миром ислама и
исламизацией, пусть слабой и не всеобщей.

1. Мали, бывшая французская колония, стала независимой республикой в
1960 г. Ориентация на марксистский социализм в 60-х годах под
руководством М. Кейта привела это слаборазвитое и .немногочисленное (ок.
9 млн. челове) государство к серьезному кризису. Гипертрофированная роль
государственного сектора в промышленности и кооперирование сельского
хозяйства подорвали экономику, а экономические просчеты привели к
политическому кризису, итогом которого был военный переворот 1968 г.
Пришедший к власти генерал М. Траоре свыше десяти лет правил как глава
Военного комитета национального освобождения, а в 1979 г., после
вступления в силу конституции 1974 г., он стал президентом. Конституция
предусматривала однопартийную систему (Демократический союз малийского
народа с филиациями в виде национальных союзов женщин, молодежи,
профсоюзов и т. п.), которая к 1991 г. изжила себя, погрязнув в
.коррупции, бюрократических злоупотреблениях и т. п. Весной 1991 г.
недовольные потребовали отставки президента, а вскоре он был свергнут в
результате очередного военного переворота, возглавленного A. Type. Type
пообещал покончить со злоупотреблениями и затем отдать власть
гражданским лицам. Оппозиция в стране потребовала введения
многопартийной системы и приватизации экономики.

2. Гана, в прошлом знаменитая английская колония Золотой Берег, стала
независимой республикой во главе с президентом К. Нкрумой в том же 1960
г. Достаточно развитая, даже богатая ресурсами (золото, бокситы,
какао-бобы) республика сразу же после возникновения на очередном съезде
правящей Народной партии конвента летом 1962 г. избрала в качестве
ориентира пути марксистский социализм. Результаты не замедлили
сказаться: национализация про-

Цифры, касающиеся численности населения современных стран Востока, здесь
и далее даются на основании данных справочников или иных материалов,
относящихся к концу 80-х – началу 90-х годов. Цифры, естественно, не
всегда вполне точны и должны поэтому восприниматься лишь как
приблизительные, дающие представление о количестве иаеелмнмстрамь- –
_____________

мышленности и ставка на кооперацию по-марксистски достаточно быстро
привели к развалу и без того весьма слабой экономики страны, чему
способствовали и объективные факторы экономической конъюнктуры, в
частности снижение мировых цен на какао-бобы. Естественной была и
реакция: военный переворот 1966 г. сверг Нкруму, распустил правящую
партию и решительно отказался от социалистических экспериментов.
Конституция 1969 г. открыла путь для многопартийной системы, но
избранный на этой основе парламент не сумел создать крепкую власть. В
стране продолжались падение производства и инфляция. Очередной военный
переворот 1972 г. и созданный военными Совет национального спасения
привели к роспуску парламента и партий. Новые руководители заявили о
решимости продолжить развитие по марксистско-социалистической модели.
Ситуация повторилась, причем к развалу экономики добавилась процветавшая
коррупция.

В 1979 г. очередной военный переворот привел к власти капитана Д.
Ролингса. Совет был распущен и вновь был сделан поворот к
конституционному правлению. На многопартийной основе состоялись
парламентские и президентские выборы. Но новый президент X. Лиманн не
сумел навести порядок в стране, в результате чего в 1981 г. Д. Ролинге
совершил еще один военный переворот, отменил конституцию, распустил
парламент и партии и, создав Высший совет национальной обороны, принялся
за решительные реформы, ориентируясь на рыночно-частнособственнические
отношения. Гана стала быстрыми темпами (5% прироста в год) развиваться,
магазины наполнились товарами, усилился приток зарубежных инвестиций. В
1991 г. Высший совет выступил с инициативой демократизации политической
структуры в стране. Престиж Ганы с ее 15-миллионным населением вновь
заметно возрос.

3. Гвинея (7 млн. чел.) добилась независимости в 1958 г., причем
правящая Демократическая партия во главе с президентом А. Секу Type
сразу же взяла курс на развитие по марксистско-социалистической модели.
Национализация промышленности, кооперирование сельского хозяйства,
ограничения в сфере торговли и т. п. привели к заметному росту коррупции
в администрации, разочарованию и недовольству населения. Авторитет
президента помогал ему удерживаться у власти, несмотря на экономический
кризис. Но после его смерти в 1984 г. к власти пришли военные и с
социалистическим экспериментом в Гвинее было покончено. Поощрение
частной инициативы, привлечение иностранных инвестиций, активное
экономическое сотрудничество с развитыми странами, реорганизация
финансовой системы – все это предпринято за последние годы с целью выйти
из кризиса.

4, Кот-д’Ивуар, в прошлом Берег Слоновой Кости,- президентская
республика с 1960 г. Правящая и единственная Демократическая

партия успешно руководит страной, опираясь на профсоюзы, организации
молодежи и женщин. Устойчивое правительство с отчетливой ориентацией на
рыночно-частнособственническое развитие обеспечивает политическую
стабильность и экономический рост ( в среднем 7% в год), что позволило
этому государству с его 11-миллионным населением занять место в числе
наиболее преуспевающих стран Тропической Африки. Успехи в стране связаны
с именем ее президента Ф. Уфуэ-Буаньи.

5. Буркина-Фасо (б. Верхняя Вольта) – государство, расположенное между
Мали и Ганой к северу от республики Кот-д’Ивуар. Население – около 8,5
млн. чел.; республика – с 1958 г., независимое государство – с 1960 г.
Авторитарное правительство, подавляющее оппозицию, было в 1966 г.
свергнуто военными, распустившими парламент и партии. В 1970 г. была
принята конституция и проведены выборы в Национальное собрание на
многопартийной основе, а в 1974 г. армия вновь взяла власть в свои руки,
приостановив действие конституции и распустив парламент. В 1977 г. была
принята новая конституция, укрепившая руководящие позиции военных:
возникшее в результате соперничество между военными и гражданскими
политиками привело в 1980 г. к новому военному перевороту, под знаком
которых прошло все десятилетие 80-х. Военный переворот 1982 г. создал
Временный совет народного спасения, в 1983 г.- Национальный совет
революции. С 1983 г. делались попытки революционными методами покончить
с обуревавшими страну невзгодами – коррупцией, отсталостью и т.п. К
успеху эти методы не привели. Переворот 1987 г. ничего в этом смысле
также не изменил, хотя и усилил было на некоторое время акцент в сторону
создания “планируемой экономики”. Естествен и результат: Буркина-Фасо
является ныне одной из самых бедных и отсталых стран Африки. Правит
страной Народный фронт. Промышленность практически не развивается,
сельское хозяйство в упадке, уровень жизни очень низок.

6. Сенегал с населением ок. 7 млн. чел.- одно из древних государственных
образований Западной Африки, обладавшее определенными привилегиями и в
годы французской колонизации (вспомним о сенегальских стрелках и о
сенегальцах, имевших статус французских граждан и посылавших своего
депутата во французский парламент). Став независимой республикой в 1960
г. Сенегал вплоть до наших дней сохранил в качестве действующей
конституцию 1963 г. Долгие годы президентом страны был великий африканец
Л. Сенгор, а после его отставки в 1980 г. этот пост занял А. Диуф.
Вначале в парламенте и политической жизни страны господствовала одна
партия – социалистическая, входившая в Социнтерн. Затем возникли и
другие. С_1981 г. официально введена многопартийная

система. Экономика развивается не быстро, но стабильно. На рубеже 283

80-90-х годов страну начали сотрясать межплеменные конфликты, причём
территориальные и политические притязания народности диола негласно
поддерживаются соперничающей с Сенегалом Мавританией.

7. Сьерра-Леоне с ее 4 млн. населения – небольшое государство на
побережье к югу от Гвинеи, бывшее в прошлом форпостом англичан в
Западной Африке. Обретя в 1961 г. независимость, страна стала
многопартийным парламентарным государством (главой его признавалась
английская королева). После военного переворота 1967 г. около года
страной управляли военные, затем действие конституции было
восстановлено. С 1971 г. Сьерра-Леоне – республика, а в 1978 г. была
принята новая конституция, основанная на президентской власти и
однопартийной системе. Президент Д. Момо, сделавший ставку на
разгосударствление экономики, на протяжении 80-х годов добился
незначительных успехов и в 1990 г. был вынужден прибегнуть к радикальным
реформам, включающим либерализацию экономики, приватизацию,
многопартийную систему и т. п. Переворот 1992 г. привел к свержению и
бегству Момо. Власть в стране взяли военные.

8. Либерия, государство потомков американских рабов-переселенцев, имела
конституцию еще в 1847 г., причем эта конституция действовала до 1980
г., когда в стране был совершен первый военный переворот. На протяжении
80-х годов обстановка в стране была нестабильной, а междоусобицы военных
претендентов на власть ее усугубляли. С 1986 г. начал функционировать
двухпалатный парламент на многопартийной основе. Население страны
невелико – приблизительно 2,5 млн. чел. Экономический рост, заметный в
60-70-х годах (до 8% в год), затем существенно снизился. Начало 90-х
годов отмечено углублением политического кризиса.

9. Того, узкой полосой тянущееся вдоль восточной границы Ганы с выходом
на побережье Гвинейского залива,- небольшое государство с 3 с лишним
млн. жителей. Став независимой республикой в 1960 г. и испытав в 1963 и
1967 гг. два военных переворота. Того затем обрело завидную политическую
устойчивость. Президент Г. Эйадема, вначале (до 1979 г.) бывший главой
военного режима, утвердил в стране президентскую республику с
однопартийным парламентарным режимом и немало сделал для развития
экономики, осуществив, в частности, зеленую революцию в сельском
хозяйстве. Неплохие темпы развития (3-4% в год) способствовали
прогрессу. В 1990 г. оппозиционные молодежные организации начали активно
выступать с требованиями плюрализма, демократизации политической жизни,
многопартийности. Позиции генерала-президента заметно пошатнулись.

10. Бенин (в прошлом – Дагомея) с его свыше чем 4-миллионным
населением-еще одна узкая полоска африканской территории, иду-

щая от Гвинейского залива в глубь континента, вдоль восточных границ
Того. Независимая республика с 1960 г., Бенин до 197? г. пережил пять
военных переворотов, последний из которых, возглавленный М. Кереку,
привел к созданию военно-революционного правительства, склонного к
ориентации на марксистский социализм. Эта политика не привела страну к
успеху. Пришедший к власти в 1991 г. новый президент Н. Согло предпринял
реформы, направленные на демократизацию страны и преобразование ее
отсталой экономики по рыночно-частнособственнической модели. Бенин стал
многопартийной республикой.

11-13. Гамбия (0,8 млн. чел.), Гвинея-Бисау (0,9 млн.), острова
Кабо-Верде, в прошлом острова Зеленого Мыса (0,35 млн.),-небольшие
государства Западной Африки, обретшие независимость соответственно в
1965, 1973 и 1975 гг. Гамбия, в прошлом французская колония,- стабильная
парламентарная многопартийная республика, с 1982 г. связанная унией с
Сенегалом. Гвинея-Бисау и Кабо-Верде – в прошлом португальские колонии,
близкие друг к другу,- в первые годы после получения независимости имели
в качестве правящей партии ПАИГК (Африканская партия независимости
Гвинеи и Кабо-Верде), ориентировавшуюся на марксистский социализм. В
1990 г. эта партия в Кабо-Верде (с 1981 г.- ПАЦКВ, т. е. Африканская
партия независимости Кабо-Верде) выступила за введение многопартийной
системы и на выборах потерпела поражение, уступив место оппозиции,
выступающей за развитие по рыночно-частнособственническому пути с
приватизацией государственной собственности и созданием основ
гражданского общества. В Гвинее-Бисау ситуация аналогичная.

* ” *

Итак, перед нами тринадцать современных стран Западной Африки, в
основном небольших (за исключением Ганы, население их не превышает 10
млн. чел., часто значительно меньше; невелика и территория). Кроме
Либерии, все они – вчерашние колонии Англии, Франции и Португалии.
Впрочем, принципиальной разницы между вчерашними колониями и Либерией с
точки зрения стабильности конституционных и иных
буржуазно-демократических институтов нет: в Либерии, имевшей конституцию
еще полтора века назад, те же военные перевороты и жестокие межплеменные
столкновения, что и в других странах Африки, а образцом политической
стабильности и уважения к буржуазно-демократическим принципам жизни
могут считаться вчерашние колонии Сенегал и Сьерра-Леоне, ‘т. е. именно
те, где колонизаторы чувствовали себя в свое время наиболее прочно.
“Напрашивается вывод о явной пользе колониализма для иижгвгчцскоб

стабильности вновь возникающих государственных структур современной
Африки.

Еще бросающаяся в глаза закономерность: едва ли не половина из стран
этого региона так или иначе отдала дань идеям марксистского социализма,
а некоторые из них зашли в свое время достаточно далеко в осуществлении
преобразований по соответствующей модели. Хороших результатов это не
дало нигде и практически везде страны от упомянутой модели рано или
поздно отошли, что заметно способствовало изменению ситуации в лучшую
сторону. И еще об одном: и в странах, ориентировавшихся на
марксистско-социалистическую модель развития, и в тех, что шли по
буржуазно-демократическому пути, ощущается явная тяга к однопартийной
системе. Многопартийность фиксируется как эпизод в истории той или иной
страны, причем нередко с неудачным исходом. Обратим теперь внимание на
то, как все эти закономерности и особенности развития проявили себя в
иных регионах Африки к югу от Сахары.

Страны Центральной Африки

К этой группе молодых государств Африки относятся как расположенные к
востоку от западноафриканских страны суданского пояса, так и несколько
экваториальных.

1. Нигерия – крупнейшая из них и самая населенная из стран Африки (около
110 млн. жителей); расположена рядом с Бенином и тяготеет к побережью в
районе Гвинейского залива (в прошлом Невольничий Берег). Населенная
этническими общностями хауса, йоруба, фульбе и многими другими, Нигерия
обрела независимость в 1960 г. Ныне это государство состоит из
прибрежных районов юга и территорий прежних мусульманских эмиратов
(Кано, Сокото, Борну и др.) на севере. Объединение обеих частей в рамках
единой административной структуры, осуществленное английскими
колониальными властями еще в начале нашего века, сыграло определенную
роль в развитии страны, хотя одновременно породило и массу конфликтных
ситуаций. Современная Нигерия с 1963 г.- федеративная республика.
Сложные взаимоотношения и межплеменные распри внутри страны не ра”
кончались военными переворотами. В январе 1966 г. в результате йервого
из них страну возглавил генерал А. Иронси, а в июле того же года
результатом нового переворота был приход к власти генерала Я. Говона.
Примерно в то же время в наиболее экономически развитой провинции страны
Биафре начался сепаратистский мятеж, подавление которого обошлось
Нигерии в миллион жизней. Только в январе 1970 г. мятежники
капитулировали.

Очередной военный переворот 1975 г. заменил Говона другим генералом,
который, однако, уже в 1976 г. пал жертвой еще одного

переворота. В 1979 г. военные передали власть гражданскому правительству
во главе с лидером победившей на выборах Национальной партии Нигерии Ш.
Шахари, ставшим президентом. Впрочем, гражданское правление скоро увязло
в коррупции и вызвало всеобщее недовольство, за которым последовали
перевороты 1983 г., а затем и 1985 г. Приходившие к власти один за
другим нигерийские генералы то вводили парламентские нормы с
многопартийностью, то – чаще – запрещали и то, и другое. Впрочем, это
мало влияло на экономическое развитие страны, шедшее сравнительно
быстрыми темпами (8,5% в год в 70-х годах; около 1000 долл. дохода на
душу населения в 1980 г.-очень высокая для Африки цифра), в основном за
счет богатейших ресурсов Нигерии, прежде всего нефти.

2. Заир, в прошлом Бельгийское Конго, затем Конго со столицей
Леополвдвиль (ныне Киншаса),- еще одно крупное государство
цен-тральноафриканского региона, около 35 млн. жителей. Став независимым
в 1960 г., Конго под руководством П. Лумумбы было вначале настроено на
радикальные преобразования по марксистско-социалистической модели. Но
после убийства Лумумбы в 1961 г. страна на ряд лет превратилась в острый
клубок конфликтов на политической и прежде всего племенной основе. С
1965 г. во главе страны стал генерал Ж. Мобуту, который в качестве
руководителя единственной в стране партии Народное движение революции
сохраняет свою власть и поныне, несмотря на ряд сепаратистских
выступлений против него в наиболее промышленно развитой части страны
Катайте (Шабе) в 1977-1978 гг. Важно заметить, что внутренние смуты в
Заире были подавлены с помощью европейских держав, заинтересованных в
стабильности богатого ресурсами государства. Начало 90-х годов
ознаменовано резким политическим кризисом, усугубившим нестабильность и
нищету в стране.

3. Камерун расположен к востоку от Нигерии с выходом на побережье
Гвинейского залива. Обретя независимость в 1960 г. и воссоединившись
затем со своей западной частью, входившей вначале в состав Нигерии и
решившей свою судьбу в ходе плебисцита в 1961 г., Камерун с его
11-миллионным населением являет собой одно из редких для Африки
государств с внутренней политической стабильностью. Это парламентарная
республика, основанная на однопартийной системе. Председатель правящей
партии (А. Ахиджо, затем П. Бийя) автоматически избирается президентом.
Курс на рыночно-частнособственническую экономику позволил Камеруну
обеспечить себя продовольствием, что не так уж часто встречается в
государствах современной Африки. Промышленность развита сравнительно
слабо и жизненный уровень населения невысок.

4. Нигер – бывшая французская колония в центральноафрикан-ской зоне
суданской саванны, к северу от Нигерии. Население – ок. 7 млн.-чел. -С
I960 г.- президентская республика с однопартийным

режимом. После военного переворота 1974 г. действие конституции
приостановлено, правящая партия распущена. Экономика развивается очень
медленными темпами.

5! Чад – независимая республика с 1960 г., население -5 с лишним млн.
человек. Все тридцать с небольшим лет существования насыщены
межплеменной борьбой с периодическими военными переворотами. В борьбу
нередко вмешивались иностранные государства, чаще всего Ливия и Франция.
Отсталая в экономическом плане страна с низким уровнем жизни населения.

6. Центральноафриканская республика (ЦАР) с населением ок. 3 млн. чел.
стала независимой в 1960 г. В 1966 г. после военного переворота в стране
был введен жесткий режим единоличной власти. В 1976 г. республика была
преобразована в империю во главе с императором Бокассой, ставшим
печально известным своей склонностью к каннибализму. После свержения
Бокассы в 1980 г. была на короткий срок введена многопартийная система,
но военный переворот 1981 г. ввел однопартийную республиканскую систему.
Глава правящей партии А. Колингба стал главой и государства, и
правительства. Экономика развита слабо, уровень жизни низок.

7. Конго, в прошлом Французское Конго, затем Народная Республика Конго,-
небольшое государство (2 млн. чел.), обретшее независимость в 1960 г. В
1963 г. республиканское правительство во главе с аббатом Ф. Юлу было
свергнуто в результате революционного переворота, лидеры которого стали
ориентироваться на марксистско-социалистическую модель. В 1968-1969 гг.
пришедший к власти М. Нгуаби продолжил движение по этому же пути. В 1977
г. он был убит в результате заговора, но его преемники один за другим
продолжали идти проложенным курсом. Богатые природные ресурсы, прежде
всего нефть, даже при обилии нерентабельных предприятий государственного
сектора позволили не только сводить концы с концами, но и добиться
весьма высокого для Африки жизненного уровня (около 1000 долл. дохода на
душу населения). Правящая Конголезская партия труда до последнего
времени стойко держалась на позициях марксизма и лишь в начале 90-х
годов в стране приступили к радикальным реформам, включая демократизацию
политической структуры и трансформацию экономики по
рыночно-частнособственнической модели. /

8-10. Габон(1,3 млн. чел.),Экваториальная Гвинея (0,4 млн.) и острова
Сан-Томе и Принсипи (0,1 млн.) в Гвинейском заливе – три небольших
государственных образования, добившихся независимости соответственно в
1960, 1968 и 1975 гг. Габон прежде был французской колонией, Гвинея –
испанской, острова – португальскими. Зажиточный Габон демонстрирует
политическую стабильность в рамках однопартийной республики с
парламентом и президентом, причем это одна из наиболее богатых ни
африкаш-к-им сгандащам стран. D бывшей

испанской Гвинее первоначально функционировал аналогичный режим; в 1979
г. он был замещен правлением военных, а с 1982 г. там вновь была
установлена президентская республика с однопартийной системой. Такого же
типа республика и на островах, где политическая власть стабильна, но
правящая партия была склонна ориентироваться на
марксистско-социалистическую модель.

Если попытаться подвести общую черту, то картина окажется достаточно
пестрой. Государства очень разные – и по размеру, и по населенности, и
по экономическому развитию, и по политической ориентации. Заслуживает
внимания Нигерия, которая, несмотря на спорадические военные перевороты,
развивается динамично. Удивляет маленькое Конго, которое в условиях
длительного марксистско-социалистического эксперимента и неэффективной
экономики ухитрялось не только сводить концы с концами, но и иметь
высокий доход на душу населения. Общей закономерностью, подтверждающей
уже сделанный вывод, является отсутствие или крайняя слабость
политических структур, основанных на многопартийном парламентаризме.

Страны Восточной Африки

Группа восточноафриканских государств демонстрирует еще большую степень
различий, даже контраста, причем здесь отдельные страны заметно
выделяются на фоне остальных, как бы выходят из общего ряда. Это
касается и Эфиопии, и Сомали, и Танзании, и некоторых других стран.
Вообще страны восточноафриканского региона заслуживают в упомянутом
смысле особого внимания.

1. Эфиопия – крупнейшая и древнейшая из них. Ее история уходит в глубь
веков и о ней уже не раз шла речь в предыдущих частях работы. В 60-х
годах нашего века Эфиопия была самостоятельным и весьма уважаемым в
Африке государством во главе с почитаемым монархом императором Хайле
Селассие 1. Правда, эту многонаселенную (свыше 50 млн. чел.) и скудную
ресурсами страну постоянно донимали стихийные бедствия, особенно засухи,
почти регулярно доводившие ее хозяйство до катастрофического состояния.
Засухи, голод, неудачи с аграрной реформой привели страну в 1973 г. к
острому политическому кризису, следствием которого стало низложение
императора. С 1974 г. власть перешла к Временному военному
административному совету, лидеры которого в острой междоусобной борьбе
уничтожали друг друга, пока к власти не пришел в 1977 г. М. Хайле
Мариам, твердо взявший курс на развитие по МЯр1пгтгуг.-гпттия
пиггииргк-пй mivtp пи __________

Национализация промышленности и земли, жесткий контроль власти над
населением привели хозяйство страны за полтора десятилетия к полной
деградации. Засухи участились, последствия их становились все более
тяжелыми. Миллионы людей умирали от элементарного голода и беспорядка в
стране, в то время как правящая бюрократия погрязала в беззаконии и
коррупции. Решающий удар по правящей партии и ее руководству нанесли
события в нашей стране, связанные с перестройкой и общим изменением
идейно-политической ориентации, а также приостановившие поток поставок
из СССР. Ослабление позиций правительства, усугубленное поражениями в
борьбе с сепаратистами и повстанцами на севере, привело в 1991 г. к
краху режима. Диктатор бежал, а его преемникам досталось нелегкое
наследство. О марксистско-социалистической модели больше не было речи.
Эфиопия ныне стоит перед тяжелой задачей обретения своего нового лица,
выхода к нормальной жизни.

2. Сомали, расположенное к востоку от Эфиопии, на побережье, в районе
Африканского Рога,- государство сравнительно небольшое (население ок. 6
млн. чел.). Независимость жители британского Сомали обрели в 1960 г.;
была учреждена демократическая парламентарная республика на
многопартийной основе, одна из первых в своем роде в Африке. Но
многопартийная демократия привела к ослаблению политической структуры,
подорванной к тому же трибализмом и клановыми патронажно-клиентными
связями. Переворот 1969 г. привел к власти С. Барре с его мечтами о
Великом Сомали и с ориентацией на марксистско-социалистическую модель
развития. В 1977-1978 гг. в войне с Эфиопией за Огаден Сомали потерпело
поражение, причем это сказалось на смене ориентации: сомалийские власти
отказались от прежней ставки на СССР, руководство которого предпочло
взять сторону Эфиопии, и начали искать поддержки на Западе. В 1984 г.
Сомали было вынуждено отказаться и от притязаний на часть Кении,
населенную сомалийцами. Рухнула идея Великого Сомали. Наступила эпоха
острого внутреннего кризиса, вызванного непосильными для маленькой
страны военными тратами, разрухой, инфляцией. Начались выступления
повстанцев против режима С. Барре. В 1989 г. он попытался было смягчить
свой режим, взял курс на либерализацию экономики и приватизацию, обещал
многопартийную систему и демократию, в октябре ввел даже новую
конституцию. Но было уже поздно. В начале 1991 г. режим Барре пал под
ударами повстанцев. В 1992 г. в стране началась кровавая междоусобица.
Неустойчивость власти в ходе борьбы за политическое господство различных
этнополитических групп создала в Сомали ситуацию опасной нестабильности,
привела страну к голоду.

3. Кения, расположенная к югу от Эфиопии и юго-западу от Сомали, в
прошлом английская колония, обрела достаточно широкую известность в
первые послевоенные .годы, -ковда -здесь развернулось

широкое национальное движение во главе с Д. Кениатой. Это движение было
тесно связано с террористическими акциями общества Мау-мау, наводившими
ужас на англичан. В 1953 г. движение Мау-мау было разгромлено, а Кениата
оказался за решеткой. В 196& г. :страиа обрела независимость, а ее
президентом стал Кениата. В 19’7§ -т. после его смерти страну возглавил
Д. Мои. Однопартийная президентская система дала серьезные сбои при этом
президенте: стала заметной коррупция, активизировалась оппозиция,
требовавшая многопартийности. В 1990 г. Мои пошел на уступки и в конце
1991 г. объявил о введении многопартийной системы. Экономика страны
по-прежнему в трудном положении, уровень жизни населения (ок. 25 млн.
чел.) невысок, но на недавних выборах (1993) президентом вновь был
избран Мои.

4. Уганда – государство к западу от Кении с населением 16-17 млн. чел. В
1962 г. оно обрело независимость и стало республикой с бывшим королем
Буганды Мутесой II в качестве президента и М. Оботе в качестве премьера.
В 1966 г. всю полноту власти взял Оботе, а конституция 1967 г.
упразднила монархию в стране. В 1971 г. в результате военного переворота
к власти пришел кровавый диктатор Иди Амин. Режим Амина был свергнут в
1979 г. при поддержке Танзании, а в 1980 г. одержавший победу на выборах
Оботе вновь стал президентом. Военный переворот 1985 г. сместил Оботе; с
1986 г. страной руководит И. Мусевени. Уганда – одно из немногих
государств Африки, где достаточно длительное время, пусть с перерывами,
действовала и действует многопартийная система. Хозяйство страны
неразвитое, уровень жизни населения очень низок. Либерализация экономики
на рубеже 80-90-х годов, однако, начала давать позитивные результаты
(6-7% прироста в год).

5. Танзания, расположенная к югу от Кении и озера Виктория, была создана
в 1964 г. в результате объединения независимой с 1961 г. Танганьики с
островом Занзибар, получившим независимость в 1963 г. Это едва ли не
единственный случай, когда такого рода объединение оказалось
жизнеспособным. Население ок. 25 млн. чел. Танзания – президентская
республика с весьма стабильной политической системой. Долгие годы
президентом страны был Д. Ньерере, при котором предпринимались
эксперименты, связанные с ориентацией на марксистско-социалистическую
модель (национализация, кооперирование в стиле “уджамаа” и т. п.).
Сменивший Ньерере в конце 80-х годов президент А.Х. Мвиньи склонен
поддерживать принятую в 1986 г. программу экономического возрождения,
связанную с либерализацией экономики и отходом от социалистических
экспериментов. . .

6-7. Руанда (ок. .7 млн.) яБpуидиteк.5•млн. чел.) в 1908-1912 гг. были
вкласйеаы”. состав германской Восточной -Африки, с1923~г. -стадг
подмандатной территорией Вельгтг,~ав

1962 г.- соответственно независимыми республикой и монархией.
Республиканская структура Руанди оказалась устойчивой. Бурунди, испытав
ряд военных переворотов, тоже стала республикой. В обоих государствах –
однопартийная система, экономика слабо развита, жизненный уровень низок.

8-12. Джибути (0,5 млн. населения), а также ряд островных государств-
Реюньон (0,6 млн.), Сейшелы (0,07 млн.), Коморские острова (0,5 млн.),
Маврикий (1,1 млн.) -являют собой небольшие независимые страны Восточной
Африки, обретшие свою независимость сравнительно поздно, в 1968-1977 гг.
(Реюньон остается в статусе заморского департамента Франции).
Маврикий-многопартийная парламентарная республика, формально признающая
главой государства английскую королеву. Джибути – однопартийная
президентская республика. На Сейшельских островах переворот 1979 г.
привел к власти партию, ориентировавшуюся на
марксистско-социалистическую модель. На Коморских островах аналогичный
переворот 1975 г. имел иную судьбу: очередной переворот 1978 г. вернул к
власти правительство А. Абдаллаха, которое затем устойчиво управляло
страной долгие годы. Общим для всех этих небольших государств являются
их сравнительная молодость как независимых структур (это не относится к
Реюньону), достаточно заметная степень политической стабильности и,
кроме Джибути, отдаленность от материка, что в немалой мере сказывается
на их судьбах. Существенно заметить, что на Коморах преобладают арабы,
на Маврикии – индо-пакистанцы, на Сейшелах и в Реюньоне –
креолы-христиане.

13. Мадагаскар, крупный остров к востоку от Африки, обрел свою
независимость в 1960 г. Население-свыше II млн. чел. Вначале
руководителем государства и правительства был лидер социал-демократов Ф.
Циранана. Переворот 1972 г. привел к власти военных, в 1975 г. Верховный
революционный совет во главе с Д. Рациракой взял курс на развитие по
марксистско-социалистической модели. Созданный советом Национальный
фронт защиты революции объединил 7 политических партий, запретив
деятельность остальных. Национализирована экономика, государственный
сектор абсолютно преобладает. В начале 90-х годов власть Рацираки и его
политический курс потерпели крах. В стране развернулось мощное
оппозиционное

движение.

* * *

Итак, среди 13 больших и мелких стран региона в четырех больших
(Эфиопия, Сомали, Танзания и Мадагаскар) и по меньшей мере в двух
остальных (Сейшелы, Коморы) были предприняты попытки развиваться по
марксистско-социалистической модели, причем в трех случаях (Эфиопия,
Танзания и Мадагаскар) это были

длительные эксперименты, исчисляемые десятилетиями. Столь же длительным
эксперимент мог бы оказаться и в Сомали, если бы политическая
конъюнктура не побудила С. Барре сменить взятую ранее ориентацию. И
только в Уганде, да и то с перерывами, функционировала многопартийная
система. Все крупные страны региона развиты слабо, имеют низкий уровень
жизни. Только некоторые из островов (Маврикий, Реюньон и крохотные
Сейшелы) выделяются на общем безрадостном фоне в лучшую сторону. С
оговорками это же можно сказать о Джибути. Чуть выше, чем в других
крупных странах региона, уровень жизни в политически сравнительно
благополучной Кении.

Страны Юхной Африки

Страны юга Африки, не говоря уже об ЮАР, несколько более развиты по
сравнению со среднеафриканским уровнем. Но у многих из них свои
проблемы.

1. Ангола, вчерашняя португальская колония (население – ок. 10 млн.
чел.) обрела независимость в 1975 г., после крушения салаза-ровского
режима в Португалии. Так как в предшествующие годы в стране уже
существовали национально-освободительные движения различных ориентаций,
то неудивительно, что после 1975 г. между ними началась борьба за
власть. Ориентировавшаяся на марксистско-социалистическую модель
развития группировка во главе с А. Него с помощью СССР сумела одолеть
противников и стать у власти, образовав правительство Народной
Республики Ангола. Основная часть соперничавших группировок отступила на
юг. Началась длительная война между правительством, на помощь которому
были мобилизованы регулярные войска с Кубы, преимущественно из числа
кубинских негров, и войсками оппозиционеров, возглавленных Ж. Савимби и
опиравшихся на поддержку США и ЮАР. В некотором смысле Ангола в 70-80-х
годах была своего рода полигоном, острой точкой соперничества великих
держав, двух мировых сил. Вторая половина 80-х годов, прошедшая в СССР
под знаком перестройки, медленно, но неуклонно изменяла ситуацию в
Анголе в пользу антиправительственных сил, пока не было наконец в
1989-1991 гг. достигнуто соглашение о мирном урегулировании проблем
Анголы. Кубинские войска были выведены из страны, великие державы
отказались от активной поддержки воюющих сторон, встал вопрос о всеобщих
выборах с участием всех политических сил Анголы. Выборы 1992 г. должны
были поставить точку на военном этапе истории независимой Анголы. Однако
результаты выборов не удовлетворили оппозиционеров (МПЛА), в стране
сохраняется напряженность.

2. Мозамбик – еще одна португальская колония, обретшая независимость в
1975 г. я имеющая сходную сАнгилой-судьбу. “Здесь

1111111111111111111111111111’

тоже власть оказалась в руках марксистски ориентированных лидеров
национально-освободительного движения. Страна с населением ок. 15 млн.
чел. на протяжении полутора десятков лет энергично шла по привычному для
марксистско-социалистической модели развития пути национализации и
насильственной кооперации в деревне. Прогрессирующее ухудшение
экономического положения вызвало к жизни мощное движение сопротивления,
опирающееся на национально-трибалистскую основу. Рубеж 80-90-х годов был
ознаменован отказом руководства Мозамбика от многих из его
первоначальных позиций. Руководитель правящей партии и президент страны
Ж. Чиссано, сменивший в 1986 г. С. Машела, провел реформы, связанные с
приватизацией экономики и отказом от насильственной кооперации.
Положение в стране стало понемногу улучшаться.

3. Замбия, в прошлом Северная Родезия, расположена между Анголой и
Мозамбиком (ок. 7,5 млн. чел.). В 50-х годах включенная в состав
Федерации Родезии и Ньясаленда, она в 1964 г. была провозглашена
независимой республикой, во главе которой стал один из местных лидеров
партии Африканский национальный конгресс (АНК) К. Каунда. Конституция
1973 г. установила в стране однопартийную президентскую систему с
правящей Объединенной партией национальной независимости, преемницей
замбийской части АНК. При Национальном собрании страны была создана в
качестве совещательного органа палата вождей, что способствовало
политической стабилизации режима. Экономика была частично
национализирована, но сохранила активные позиции частного капитала.
Богатые природные ресурсы (в первую очередь медь) способствовали
энергичному развитию смешанной экономики Замбии (6-8% годового прироста
в среднем). В начале 90-х годов Каунда отказался от монополии на власть,
объявив о переходе к многопартийной системе.

4. Малави, в прошлом Ньясаленд,- небольшая (ок. 8 млн. населения)
республика к востоку от Замбии, расположенная вдоль западного побережья
оз. Ньяса. Как и Замбия, она вначале была включена в федерацию Родезии и
Ньясаленда, а в 1964 г. стала независимой. По конституции 1971 г. в
стране установлен президентский однопартийный режим с правящей Партией
конгресса Малави, в прошлом малавийской частью АНК. Пожизненным
президентом стал глава этой партии К. Банда. Как и Замбия, Малави
демонстрирует политическую стабильность. Экономика страны развита слабо,
но уходящая на заработки в ЮАР часть населения обеспечивает некоторый
приток доходов в страну.

5. Зимбабве, в прошлом Южная Родезия, расположена к юго-востоку от
Замбии, с населением ок. 9 млн. чел., включая заметную часть (ок. 100
тыс.) европейцев, прежде всего фермеров. Это одно из древних государств
Африки (Мономотапа), колонизованное в конце прошлого века англичанами во
главе с Сесилом Родсом. “После

распада Федерации Родезии и Ньясаленда Южная Родезия в 1965 г.
провозгласила независимость, причем во главе страны стал лидер партии
белых поселенцев Родезийский фронт Я. Смит, опиравшийся на поддержку
ЮАР. Против правительства Смита энергично выступили африканские
национально-освободительные организации ЗАЛУ (Союз африканского народа
Зимбабве) во главе с Д. Нкомо и ЗАНУ (Африканский национальный союз
Зимбабве) во главе с Р. Мутабе. Обе группировки были достаточно
радикальны, с марксистско-социалистическим уклоном, но первая из них при
этом пользовалась активной поддержкой СССР. В 1978 г. обе они вошли в
Патриотический фронт, а в 1979 г. на переговорах в Лондоне между фронтом
и правительством, в то время уже возглавлявшимся африканским епископом
А. Музоревой, было достигнуто соглашение о будущем страны. На выборах в
1980 г. победил союз ЗАНУ и премьером страны стал Р. Мугабе; этот же
выбор населения был подтвержден и в последующие годы. По итогам
Лондонского соглашения 1980 г. и выработанной на нем конституции
Зимбабве – многопартийная парламентарная республика, причем 20% мест в
парламенте зарезервировано за европейцами. В верхней палате парламента
была выделена квота для вождей. Политика разумных компромиссов Р. Мугабе
за десятилетие с лишним принесла свои плоды. Не отказываясь от
марксистско-социалистической ориентации в принципе, Мугабе в то же время
поощряет частнособственническую экономику в сельском хозяйстве, включая
европейских фермеров, да и следующих за ними африканцев. Аналогичная
картина в промышленности. Уровень жизни населения по африканским меркам
выше среднего.

6. Ботсвана, в прошлом Бечуаналенд, с населением 1,2 млн. чел.-
небольшое, с I960 г. независимое государство в пустыне Кала-хари, к югу
и юго-западу от Замбии и Зимбабве. Многопартийная система с парламентом
и президентом, сравнительно высокий для Африки уровень жизни населения,
немалая часть которого выезжает на заработки в ЮАР.

7. Намибия (ок. 1,8 млн. чел., включая примерно 100 тыс. европейцев) до
1989 г. оставалась подмандатной территорией ЮАР и обрела независимость
лишь несколько лет назад, в немалой степени в связи с достижением
договоренности великих держав по проблемам Анголы, где базировались
намибийцы, выступавшие за независимость страны под руководством СВАПО
(Народная организация Юго-Западной Африки) во главе с С. Нуйомой. Долгие
десятилетия СВАПО вела борьбу за освобождение Намибии под знаменем
марксистского социализма, но приход этой организации к власти в
результате свободных выборов, проводившихся под контролем ООН, который
совпал с мировым кризисом марксистского социализма на рубеже 80-90-х
годов нашего века, многое изменило лозунгах, политике,

да и стратегических установках СВАПО. Ныне руководство Намибии во главе
с президентом Нуйомой действует в рамках многопартийной парламентской
республики и явно отходит от прежней ориентации на
марксистско-социалистическую модель развития.

8-9. Лесото (1,6 млн. чел.) и Свазиленд (0,7 млн.) – территориальные
анклавы в ЮАР, формально независимые королевства соответственно с 1966 и
1968 гг. Лесото до военного переворота 1986 г. было многопартийным
государством; многопартийная структура долгие годы была нормой и в
Свазиленде. Оба королевства – их иногда именуют бантустанами,- будучи
анклавами на территории ЮАР, сильно зависят от нее. Значительная часть
населения уходит на заработки в ЮАР.

10. Южно-Африканская республика (ЮАР) – единственное на континенте
современное развитое капиталистическое государство с многорасовым
составом населения (из 36 млн. населения около 5 млн. белых, еще 4 млн.-
так называемые цветные, т. е. мулаты, и выходцы из Азии). О
возникновении его шла речь в предыдущей части работы. Надо заметить, что
страх белого меньшинства потерять власть явился причиной жестких расовых
ограничений, апартеида, долгие десятилетия бывшего зловещим символом
ЮАР. Апартеид вызвал мощное национальное, даже расовое движение черного
населения, основной поток которого был возглавлен АНК. Вооруженные
отряды АНК одно время были серьезной силой, угрожавшей стабильности ЮАР
и опиравшейся на активную поддержку окружающих ЮАР стран так называемой
прифронтовой зоны. Ситуация стала заметно меняться после прихода в 1989
г. к власти правительства Ф. де Клерка, который выступил за достижения
компромисса и создание государства без апартеида. Многие апартеидные
запреты и ограничения были официально сняты уже в 1990 г., но психология
апартеида, естественно, жива. Часть белого населения недовольна
реформами. Не удовлетворены ими и радикалы из АНК, хотя Н. Мандела,
выпущенный из тюрьмы, где он провел долгие годы, и ставший во главе этой
организации, склонен к сотрудничеству с правительством де Клерка.

Обстановка в ЮАР сильно осложняется трибализмом, проявляющимся, в
частности, в противостоянии многочисленной зулусской организации Инката
и АНК. Это противостояние нередко выливается в кровавые межплемейные
столкновения. Переговоры между АНК и Инкатой в 1991 г. сняли остроту
разногласий, но не ликвидировали их. В целом важно констатировать, что
начало 90-х годов прошло в ЮАР под знаком поиска и достижения
компромисса, что внушает надежды на позитивное решение расовых и
политических проблем в этой развитой и богатой стране Африки. Что
касается экономики ЮАР, то уровень жизни здесь высок именякг из-за ее
развитости

(золото, алмазы, машиностроение, металлургия, химия, судостроение и т.
п.).

Более высокий уровень жизни, чем где-либо еще в Африке, позволяет и
черным жителям ЮАР обрести сравнительно высокий уровень жизни, получать
образование, участвовать в работе многочисленных партий и общественных
организаций, вырабатывать – что видно, в частности, на примере АНК – уже
не племенное, а национальное самосознание (за АНК, по некоторым
подсчетам, стоит 56% черного населения, представителей разных племен).

* * ”

Итак, юг Африки – группа стран весьма своеобразного облика. Здесь и
развитый промышленный многорасовый гигант ЮАР с крошечными бантустанами
в нем, и явственно тяготеющие к нему и связанные с экономикой ЮАР
небольшие государства Ботсвана, Намибия, частично и Малави. Здесь и
уникальный эксперимент Р. Мугабе в Зимбабве, сочетающий умеренные
марксистско-социалистические установки с трезвым и основанным на
рыночных реалиях расчетом, что позволяет добиваться заметных успехов в
развитии. Здесь и истощившие себя в междоусобных войнах под знаменем
чистоты радикального марксистского социализма Ангола и Мозамбик.

В целом, учитывая оговорки относительно Зимбабве, юг Африки подтверждает
выводы, сделанные при изложении ситуации в иных регионах Африки южнее
Сахары: попытки развиваться по радикальной марксистско-социалистической
модели ведут к краху экономики и острому внутреннему кризису;
многопартийные режимы редки, как не часто встречается и политическая
стабильность. Спецификой региона является вынужденная связь большинства
его стран с ЮАР, что, в частности, способствует повышению жизненного
уровня в этих странах.

В заключение несколько общих замечаний. Даже беглый взгляд на
особенности истории сорока с лишним ныне независимых государств Африки
за три десятка (а кое-где и меньше) лет существования их
государственности позволяет сделать ряд наблюдений.

Первое из них: весьма многие из стран Африки к югу от Сахары при выборе
пути склонились в сторону марксистско-социалистической модели, но, за
редкими исключениями, каждое из которых имеет свое объяснение (Конго,
Зимбабве), этот выбор привел их к кризису, даже к краху. В одних случаях
это случилось достаточно скоро, в других заняло десятилетия, однако
конец режимов подобного рода всюду был одинаков.

Второе: почти все политические режимы новых самостоятельных государств
оказались внутренне слабыми. Это проявлялось в их политической
нестабильности, в обилии военных переворотов. На этом фоне политически
стабильные структуры, чаще всего в весьма небольших странах, выглядят
пусть и благоприятным, но все же исключением из общей нормы.

Третье: политическая нестабильность чаще всего была связана с
внутренними противоречиями, с трибалистскими конфликтами. Попытки
преодолеть их вели обычно к ликвидации многопартийности, а выход
противоречий на передний план совпадал с требованиями многопартийности.
В результате демократия по-европейски (многопартийность) в Африке
оказывалась элементом политической нестабильности, ибо возрождала
трибалистские и сепаратистские тенденции.

Глава 2

Африка южнее Сахары: специфика этносоциополитической структуры

Даже в силу необходимости беглое, поверхностное знакомство с каждой из
сорока с лишним стран неарабской Африки, точнее, с молодыми независимыми
государствами, возникшими здесь после деколонизации, сразу же сталкивает
с множеством проблем социального, политического, экономического,
этнического и иного характера. Африка южнее Сахары в этом смысле – туго
затянутый клубок проблем, анализ каждой из которых существен для оценки
ситуации в целом.

Отсталость социальной структуры

Проблемы социальные среди них стоит вынести на передний план не потому,
что они наиболее значимы, но из-за того, что социально-цивилизационная
отсталость, как о том уже говорилось в третьей части работы, лежит в
фундаменте современной Африки, являясь первопричиной всех остальных ее
проблем, прежде всего сложностей ее независимого существования и
развития. Африка южнее Сахары – в отличие от большинства стран Азии и
даже от северной арабской части той же Африки – еще в недавнем прошлом
была океаном первобытности и полупервобытности, морем этнических
общностей, многие из которых еще не достигли в своем развитии уровня
структурированяогопленени,т. е. устойчивых протогосударственных
племенных образований во главе с вождями. Однако даже этот

уровень означал для африканцев доколониальной эпохи не более чем
стандарт полупервобытности. Лишь в немногих ее регионах, в основном
благодаря транзитной торговле и влиянию извне, складывались прото- и
раннегосударственные образования чуть более высокого уровня. Но и они,
как правило, были хрупки и существовали, за редкими исключениями, не
слишком долго. К числу исключений можно отнести, например, Эфиопию, хотя
и здесь требуются оговорки.

О причинах социально-политической отсталости тоже уже специально шла
речь. Здесь же следует более детально рассмотреть формы социальной
структуры, ибо именно эти формы определяют многое из того, что
характерно для современной Африки. Основой социальной организации здесь
были, как и повсюду, семья и община. Но и то, и другое были всегда
опутаны огромным количеством иных социальных связей, начиная с родовых
(патри- и матрилинейных) и кончая земляческими, половыми (мужские
союзы), возрастными (возрастные классы) и т. п. Среди них едва ли не
ведущую социальную роль издревле играли клановые связи, объединявшие
друг с другом группы родственных по определенной, чаще всего по мужской
линии семей, а также связи патронажно-клиентного типа.

Все эти связи в условиях привычной патриархально-первобытной жизни
служили важному делу устойчивости общества. Они были элементом общей
культуры отношений, регулировали эти отношения и обеспечивали стабильное
их существование и воспроизводство. Каждый рождавшийся человек с
малолетства хорошо знал свое место в этой не столь уж сложной социальной
сети, возникавшей в результате переплетения связей различного типа. А
так как упомянутая сеть была практически единственной, знакомой ему, ибо
административно-политической системы в подавляющем большинстве
африканских обществ просто не существовало (ее функции как раз и
исполняла, причем достаточно успешно, сеть социальных связей), то
неудивительно, что соответствующим образом формировался культурный
стереотип и менталитет.

Дело в том, что все связи и вся их сеть в целом были не только знаками,
обозначавшими место каждого в системе взаимоотношений: кому за кого
выходить замуж или на ком жениться, от кого ждать помощи в случае беды,
с кем в первую очередь объединяться в момент опасности и т. п.
Значимость социальной сети была обширнее и весомее: она как бы навечно
закрепляла каждого среди своих. Практически это означало, что от своих
уйти нельзя, что Каждый всегда и при любых обстоятельствах зависит от
своих и связан с ними множеством жестко фиксированных стандартом нитей.
Хорошо это тот плохо – вопрос бессмысленный. Такого рода связь рождена
условиями первобытной структуры и является фактом бытия, не-

традиционные патронажно-клиентные отношения, включенные и привычную
социальную сеть.

Суть отношений, о которых идет речь, сводится к тому, что каждый в
рамках этой социальной структуры имеет свою строго определенную нишу,
обусловленную многими жестко фиксированными параметрами. Соответственно
своей нише каждый имеет право на строго определенную долю совокупного
общественного пирога. Вся эта практика складывалась веками, освящена
традицией и потому весьма прочна, закреплена в умах африканцев
социопсихо-логическими стереотипами. Жить нужно и можно только и именно
так – и не иначе. В этом суть стереотипов. И они, естественно, не могут
не оказывать своего влияния на жизненные реалии. Особенно отчетливым это
становится и проявляет себя, когда речь заходит о столкновениях
интересов “своих” и “чужих”. А такого рода столкновения в современной
Африке на каждом шагу, если вспомнить о том количестве племен и
племенных групп, которые обитают на обширных территориях Африки южнее
Сахары и из причудливого конгломерата которых по прихоти судьбы
составлены все современные африканские государства. Это вплотную
сталкивает нас с проблемами этническими.

Этнические проблемы и трибализм

Этнические проблемы в Тропической Африке необычайно обострились именно
после обретения новыми странами их государственности. За редкими
исключениями типа воссоединения части Восточной Нигерии с Камеруном в
результате плебисцита, этнические проблемы и нагнетание в связи с ними
напряженности, а также все проявления этих проблем, имеющие в
современной политологической лексике сводное наименование “трибализм”,-
это стремление “наших” противопоставить себя “чужим” и добиться в чем-то
лучших позиций и вообще жизненных условий, чем имеют другие. Иными
словами, этнические проблемы сродни сепаратистским устремлениям, что при
благоприятных условиях может вылиться в политический сепаратизм, как то
случилось с Биафрой в Нигерии в конце 60-х годов, с Катангой (Шабой) в
Заире в 60-х и снова в 70-х годах. Иногда этнические противопоставления
усугубляются религиозным антагонизмом, однако в Африке южнее Сахары
религиозные конфликты явно отступают на задний план перед этническими,
может быть, из-за недостаточной эффективности и христианства, и ислама в
этих странах (господствующая же здесь местная религиозная система,
обычно неточно именуемая анимизмом, этнически нейтральна и _потому не
накладывает своего отпечатка на национальные

конфликты).

рушимой и непререкаемой традицией, причем свойственной отнюдь не только
африканцам. Об этих связях уже шла речь в первой части работы, где
давался анализ древним обществам. Но там на этом не делалось акцента
потому, что связи описываемого типа, постепенно трансформируясь под
воздействием динамики политического и экономического развития, понемногу
и достаточно гармонично на протяжении веков дополнялись, а затем и во
многом замещались связями иного типа, свойственными развитому
государству, и тем самым теряли свое первоначальное значение, обретая
иную форму – форму социальных корпораций (община, клан, секта, цех,
землячество, каста и др.), о месте которых в традиционном восточном
обществе специально говорилось. Не то в Тропической Африке.

Здесь сильных государств не было, а потому и не возникали сотрудничавшие
с властью социальные корпорации. Точнее, эти корпорации или
потенциальные их зародыши как раз и переплелись в ту социальную сеть, о
которой идет речь и которая выполняла функции и корпораций, и
административно-политической власти одновременно. Но принципиальным
отличием типичной для африканцев социальной сети как раз и является то,
что определяет ее отсталость: она безразлична к надобщинным политическим
административным отношениям и фиксирует незыблемость принципа “каждый
прежде всего среди своих и для своих”.

Казалось бы, что тут особенного?! Тем более, что нечто в этом роде можно
встретить у многих народов мира – достаточно вспомнить, к примеру, о
горцах Кавказа и о многих странах Азии. Но особенное все-таки есть,
включая и степень силы упомянутой социальной сети, дающей много очков
вперед даже спаянным традицией кровной мести социальным обязательствам
тех же кавказских горцев. Это особенное в той роли, какую играют в
Тропической Африке патронажно-клиентные отношения, в принципе хорошо
знакомые и многим другим народам.

Вообще-то отношения патрон-клиент базируются на классических реципрокных
связях. Но, будучи включены в сложную социальную сеть взаимных
обязательств, они обретают новые и более жесткие очертания постоянных
взаимоотношений между старшими и различными категориями младших. Старший
по возрасту, по социальному положению, по счету в системе родства
автоматически оказывается и более зажиточным, и обладающим авторитетом
среди окружающих, и в конечном счете носителем власти. В процессе
трибализации примитивных этнических общностей именно эти старшие
становятся вождями и королями, главами племен. Но далеко не всегда за
этим следует становление государственных административно-политических
связей. Очень часто альтернативой их в африканских раннеполитических
структурах оказываются именно

Всего в Африке, по данным специалистов, насчитывается три – пять сотен
этнических групп различного размера, от многомиллионных до весьма
малочисленных. Каждая группа имеет свой язык – по языку они и
классифицируются. Логично и понятно, что каждому этносу дорог свой язык,
и это одна из важных причин (хотя и не единственная) того, что
государственным языком в описываемых молодых государствах обычно
становился не язык какого-либо из этносов, хотя бы численно
преобладающего, но чужой язык, язык колониальной метрополии.
Образованные люди, городское население (а оно численно и в процентном
отношении очень быстро растет) говорят чаще всего по-английски,
по-французски, по-португальски – в зависимости от того, чьей колонией
была та или иная страна в прошлом. Впрочем, это немаловажное
обстоятельство никак не исключает того, что вне пределов города и в
домашних условиях в городах те же люди, как правило, говорят на родном
языке, который является важнейшим для них этноидентифицирующим
признаком.

Нормой едва ли не для всех молодых независимых африканских государств
является то, что деревня остается этнически цельной, населенной данным
племенем, его представителями, тогда как город, напротив, полиэтничен.
Это, впрочем, никак не исключает того, что и в городе, особенно большом,
приходящие из деревень новопоселенцы стремятся селиться
земляческо-племенными коллективами, образуя соответствующие районы,
микрорайоны или кварталы. Неудивительно в этой ситуации и то, что
трибализм сильнее и жестче проявляет себя не в деревне, где соседние
поселки, населенные разными этническими группами, вполне могут длительно
и бесконфликтно сосуществовать (им, собственно, чаще всего нечего делить
– у каждого своя земля, а то и своя природная ниша), но именно в городе,
где этнические процессы и проблемы тесно переплетаются с политическими и
экономическими.

Еще более очевидной этническая основа проявляет себя в тех случаях,
когда в государстве разгорается внутренний конфликт. О сепаратистских
конфликтах в этой связи уже упоминалось. Но ими одними дело отнюдь не
ограничивается. Вспомним Анголу, где полтора десятилетия существования
этого одного из наиболее молодых независимых государств Африки шла
острая борьба между, ‘казалось бы, двумя политическими группировками,
ориентировавшимися соответственно на социализм и СССР, либо капитализм и
помощь со стороны ЮАР, а также США. Если изменить уровень наблюдения и,
оставив в стороне верхние эшелоны власти и высшие политические задачи,
обратить внимание на тех, кто воевал, то окажется, что за Луандой и ее
властями шли одни племенные группы, а за Савимби – другие, этнически
близкие именно ему. И так в основном везде. И кровавый Иди Амин в Уганде
опирался на поддержку своего племени и был изгнан из страны тогда, когда
лидеры иных этнических групп

той же Уганды сумели, правда, с помощью соседей одолеть его и его
сподвижников.

Трибализм- это своего рода знамя, символ современной Африки. Гордиться
им не приходится, но и обойтись без него никто не может. В дни
вооруженных конфликтов он выходит на передний план в его наиболее резкой
форме, генетически восходящей все к тому же классическому и всем
понятному членению на “наших” и “чужих”. Но и в дни относительной
стабильности он незримо присутствует в каждой из стран, накладывая свой
весомый и очень заметный отпечаток на ее жизнь, в первую очередь
политическую, хотя и не только. Стоит заметить, что лидеры африканских
государств лучше других понимают это и со своей стороны делают все,
чтобы держать трибализм в приемлемых рамках. Совсем обойтись без него
они не в состоянии – на кого еще им опереться в трудную минуту, как не
на своих? Ведь сколько-нибудь развитой и устоявшейся социально-классовой
структуры ни в одном из молодых африканских государств, о которых идет
речь, пока нет. Она, эта структура, в лучшем случае только формируется,
да и то далеко не везде. Однако в то же время политические лидеры хорошо
осознают, что ради достижения желанной стабильности необходимо держать
трибализм и все связанные с ним племенные и иные предпочтения в
определенных рамках. Как конкретно это достигается и в чем проявляется?

Трибализм и политическая власть

Прежде всего, на передний план выходят все те же патронажно-клиентные
связи, вся та сеть традиционных социальных взаимоотношений, которая
столь привычна для африканцев с их полупервобытным менталитетом. Можно
сказать, что эта сеть не просто целиком переносится из деревни в город,
но в условиях крупномасштабной городской жизни как бы заново
воссоздается. Далеко не случайно один из африканских политологов как-то
даже заметил, что трибализм в этом смысле является для Африки чем-то
искусственным, заново созданным для нужд правящей элиты. При всей
рискованности такого рода тезиса в целом, в нем немало от справедливой
истины. Дело в том, что эта сеть приходит в город не просто с земляками
того или иного из формирующихся политиков. Она действительно переносится
и к тому же обрамляется новыми, еще более надежными скрепами.

Система личных связей формируется как за счет действительных
родственников и соплеменников, которые приходят из родных мест в город
и, естественно, оказываются клиентами своего добившегося сколько-нибудь
заметных политических либо иных успехов соплеменника, становящегося их
патроном” так и за счет адаптации различного рода аутсайдеров,
почему-либо выпавших из собственной

кланово-племенной структуры случайных лиц, также изъявивших готовность
стать клиентами влиятельного патрона. Возникает надежный социальный
механизм на племенной (частично псевдоплеменной, адаптированной) основе,
который является элементом все той же трибалистской практики. И чем выше
на политической лестнице стоит патрон, тем мощнее его клиентелла, тем
крепче и шире, разветвленней его опирающийся на родное племя клан. А все
это в порядке обратной связи влияет на рост политических потенций
патрона. И если мысленно представить себе, что такова в принципе
социально-трибалистско-политическая структура в любом из независимых
государств современной Тропической Африки, то мы н получим политическую
администрацию, состоящую из ряда соперничающих влиятельных деятелей,
каждый из которых опирается на свой клан, на своих клиентов и в конечном
счете на свое племя. В крупных племенных группах может быть ряд
аналогичных структур – скажем, по числу подразделений племени. Но в
конечном счете главное состоит в том, что принцип создания политических
структур и функционирования политической элиты именно таков.

Специалисты давно обращали внимание на то, что стоит кому-либо из
политиков в той или иной африканской стране получить, скажем,
министерский пост, как он тут же заполняет это министерство своей
родней, соплеменниками. И это не только не удивительно (удивительным это
может показаться лишь незнакомому с африканскими реалиями иностранцу),
но, напротив, закономерно. Во-первых, потому, что традиционные нормы
реципрокности н социальных связей вынуждают того из родни и
соплеменников, кто поднялся по социально-политической лестнице -выше
других, позаботиться о своих ближних. И эти ближние в такого рода
случаях не церемонятся. Они окружают преуспевшего родственника, объявляя
себя его клиентами и законно требуя за это места, должности,
вспомоществования и т. п. Во-вторых, клиенты такого рода – это и есть
привычная в Африке социальная опора каждого высокопоставленного
представителя элиты. И если ты получил министерство – оно твое в
буквальном смысле этого слова. Ты не только можешь, ты обязан отдать
должности в нем своим клиентам. Неважно, могут они выполнять при этом
необходимые функции или нет. Гораздо важнее то, что это твои люди, йа
которых ты всегда можешь положиться.

Трибализм, обусловивший функционирование и даже господство подобного
рода кланово-патронажных структурных ячеек в политической жизни едва ли
не всех стран Африки , оказал свое решающее воздействие и на
выживаемость тех или иных форм политического

Только в немногах из них структура подобного рода испытала определеннуи
модернизацию, став чем-то вроде моноклановой, как в Кении, где
политическое господстве выходцев из племени кикуйю оказалось признанным
другими этническими группами, добровольно выступающими в позиции младших
партнеров.

режима в независимых странах Африки. Обратим внимание на два аспекта
режима, на характер государства и проблему многопартийности. В
современной Африке, как то видно из предыдущей главы, республиканская
форма правления абсолютно доминирует. Правда, есть мелкие королевства
типа Лесото и Свазиленда, временами тот или иной правитель типа Бокассы
объявлял себя монархом, даже “императором”. Но все это скорее
карикатура, нежели норма. Нормой оказалась республика – и это при всем
том, что Британия, одна из главных колониальных держав, была и формально
остается ныне монархией; да и во всех африканских странах до колонизации
и во времена колониальной зависимости всегда хватало, есть и сегодня
немало королей и вождей с явно монархическим стилем существования и
соответствующим менталитетом их племенного окружения. Причина видна
невооруженным глазом и сродни тому, о чем уже говорилось в связи с
упоминанием о государственном языке: любой вождь или король, став во
главе нового государства, уже одним этим восстановил бы против себя все
те племена, к которым он не принадлежит и по отношению к которым
заведомо является чужим – со всеми вытекающими из этого негативными и
политически дестабилизирующими последствиями. Отсюда логичный вывод:
нужна не монархия, а республика; во главе страны должен быть не
обожествленный несменяемый монарх, но избранный большинством сменяемый
президент.

Президент в большинстве стран современной Африки – это не столько
символизирующая государство политическая фигура, сколько фиксированный
результат определенного общественного компромисса, баланса политических
сил. Разумеется, бывают случаи, когда во главе того или иного
государства оказывается выдающаяся личность, чьи деяния как бы возносят
ее над племенными предпочтениями, выносят за скобки элементарных
политических расчетов. Но это – своего рода выход за пределы нормы,
пусть даже выход желанный и благотворный для страны, хотя н не всегда.
Нормой же остается баланс сил, и это убедительно проявляет себя в тех
случаях, ковда на смену выдающейся личности в той же стране приходит
обыкновенная.

Наряду с президентской практически во всех молодых государствах Африки
принята парламентская форма правления. Парламенты во всех возможных
модификациях – национальные собрания, палаты представителей,
национальные ассамблеи, революционные советы, даже советы вождей, как
демократически избранные, так и порой наспех скомплектованные, созданные
по воле военных диктаторов,- неизбежная и немаловажная часть
политической власти почти во всех африканских странах. У этих
представительств может быть весьма разная доля власти, от почти полной
до едва заметной консуль-тативной, новсехих объединяет нечто общее: все
они являются более или менее точным инструментом, отражающим ~соъотг-

этнических групп данного социума, а также соотносительную силу и
значимость каждой из упомянутых групп. Можно сказать и более
определенно: парламентарное представительство такого типа, о котором
идет речь, является необходимым условием нормального осуществления
политической администрации в стране, без него сколько-нибудь эффективная
власть вообще невозможна.

Казалось бы, все сказанное должно по логике вещей вести к практике
политического плюрализма и к системе многопартийности. Многопартийность
как таковая присуща любой нормальной парламентарной демократии. А уж
Африке с ее групповыми интересами вроде бы сам бог велел быть
многопартийной. Между тем на деле все не так. Многопартийность как
политическая система не только не распространена, но и с трудом находит
себе место в молодых странах. Даже напротив, практика показывает, что
эта система вредна и деструктивна, во всяком случае на раннем этапе
становления государственности. Нетрудно понять, в чем дело: партии в
рамках той структуры и той социальной сети, которые уже были
охарактеризованы, неизбежно и очень быстро становятся племенными. Вместо
партий появляются хорошо политически организованные противостоящие друг
друту мощные этнополитические организации, каждая из которых радеет за
своих и претендует на максимум власти и влияния. В любой стране, где
подобное происходило, дело шло, как правило, к дезинтеграции и
политической нестабильности и обычно завершалось военным переворотом и
запретом на деятельность партий. Правда, военные режимы с их
однопартийными организациями типа народных фронтов тоже на практике
оказывались малоэффективными и обы,чно бывали нестабильными. Но одно
преимущество таких режимов, как и функционально родственных им
революционных, марксистски ориентированных, несомненно: это стремление и
практическая возможность собрать под национально-революционными
лозунгами все население страны, отодвинув на задний план этнические
предпочтения и своекорыстные цели групп. Как правило, программы фронтов
и общенациональных правящих партий крайне расплывчаты, как размыты сами
эти организации по их внутренней структуре (в некоторые из них
автоматически включается все взрослое население страны). Но свое дело
они делают. Впрочем, здесь необходимы оговорки и дополнительные
пояснения.

Парламентарная демократия и реалии африканских стран

Совершенно очевидно, что принятая практически всеми деко-лонизованными
странами система парламентарных режимов с президентской властью и
демократическими выборами, пусть даже “е регулярными и далеко не всегда
истинно демократическими,- это

306

историческая неизбежность. Никакой иной системы власти молодые страны
изобрести не могли, а принятая ими была хороша не только тем, что
соответствовала этническому плюрализму в каждой из вновь возникших
стран, но также и тем, что была неплохо известна и отработана веками в
парламентской традиции Европы. С этой традицией была знакома получившая
образование в метрополии правящая элита, которая, собственно, тот или
иной политический режим и создавала, начиная с выработки (с помощью
колониальной администрации или под ее влиянием) конституции. Но одно
дело – респектабельная внешняя форма демократической
президентско-парламентарной республики и нечто совершенно иное –
наполняющие эту форму жизненные реалии.

Совершенно очевидно, что реалии африканских стран не соответствовали
принятой ими политической форме, во всяком случае в том смысле, что все
тонкости процедуры и хитросплетения разделения властей – а на этом стоит
любая развитая демократическая система власти – были чужды массе
электората. Люди привычно шли за своими и голосовали за своих. Это
характерно не только для Африки, но и для всего Востока, даже и для
Латинской Америки, т. е. встречается практически везде, куда демократия
была привнесена извне и где тысячелетиями до того господствовали
привычные нормы командно-административной системы. Но специфика Африки в
том, что в ней не была развита даже эта самая командно-административная
система. Альтернативой ее была уже упоминавшаяся социальная сеть,
вписанная в привычную форму этноцентризма. И потому демократический
плюрализм естественно и однозначно принимал облик полиэтнической
дезинтеграции и способствовал дестабилизации.

Однако отказ от политического плюрализма, ставший почти нормой в странах
Тропической Африки, зде многопартийность вначале решительно не
привилась, имел свои существенные недостатки. Главными из них были даже
не деспотизм и произвол власти – к этому на Востоке привыкли издревле,-
а то, что оппозиция лишалась голоса. Иными словами, немалая часть
этнических групп оказывалась как бы отодвинутой от рычагов власти.
Разумеется, им всегда предлагалась определенная доля формального
соучастия в отправлении власти в пределах народного фронта либо правящей
партии. Но эта доля низводила оппозиционные группы на уровень
несамостоятельных младших партнеров, что обычно рождало чувство
неудовлетворенности, а то и обиды. Отсюда – мощные взрывы недовольства,
которые проявлялись то в сепаратистских выступлениях, а то и в открытом
противостоянии претенденту на диктаторскую власть или очередному
диктатору. Вспомним события в Чаде в 70- 80-х годах, когда за мощными
политическими группировками Г. Уздцея и X. Хабре дри всем различии их
политической ориентации (с опорой соответственно

на Францию и Ливию) стояли все те же племенные разногласия, все тот же
привычный и всесильный трибализм. И это не только не удивительно, а
закономерно и естественно, ибо иной надежной социальной опоры у
представителей власти в молодых африканских государствах просто не было
и пока еще нет.

Словом, недовольные оппозиционеры в рамках однопартийной системы обычно
накапливают недовольство, которое ищет выхода и проявляется обычно
тогда, когда однопартийная власть входит в состояние кризиса. Кризис же
как таковой для этой формы власти неизбежен примерно так же, как
неизбежно наступление дня после ночи. Дело в том, что за однопартийной и
тем более диктаторской (революционной, марксистской, народной и т. п.)
властью, как правило, следуют по пятам такие хорошо знакомые
командно-административной системе явления, как непотизм, коррупция,
неэффективность экономики, особенно государственного сектора (а
стремление усилить этот сектор жизненно связано с однопартийной формой
власти, отнюдь даже не обязательно в ее марксистско-социалистическом
варианте), инфляция и т. д. Ведь слабость создаваемой диктаторским
режимом административной системы как раз в том, что она не
институционализирована, что она вынуждена вписываться в те реалии,
которые у нее есть. А это значит, что министерства заполняются
чиновниками по кланово-трибалистскому признаку, что администрация
неумела, чиновники берут взятки и воруют, сколько могут, не видя в этом
даже криминала: если тебе досталось право распоряжаться общим
достоянием, то как не взять себе солидную его часть?! Это значит, что
частнособственнический сектор экономики находится в подчиненном,
зависимом от чиновников положении, что процветает коррупция, растут цены
и инфляция и т. п.

Это, собственно, и есть кризис. Кризис ведет к ослаблению и
дестабилизации власти. Вот здесь-то и наступает час оппозиции,
представители которой выходят на улицу с требованиями многопартийности,
плюрализма, приватизации и либерализации экономики. И нередко добиваются
требуемого. Наступает период многопартийности, у которого свои уже
описанные слабости и который, в свою очередь, ведет к дестабилизации и
ослаблению власти. И снова переворот, чаще всго военный, ведущий к
новому витку однопартийности, диктаторского по сути режима.

Бывают, разумеется, варианты, в том числе связанные с тем, что у власти
в стране оказывается на долгие годы, десятилетия влиятельный выдающийся
деятель, пользующийся всеобщим уважением и признанием и потому
обретающий возможность соединить в своем лице разноречивые тенденции и
выступить в качестве верховного медиатора. Это способствует стабильности
структуры, будь то Сенегал при Сенгорс,-Танзания-времен Ньерере или Заир
под впастып Мобуту. Однако в большинстве случаев ситуация именно такова:

правящие однопартийные режимы, погрязая в коррупции, рушатся под
давлением оппозиции, а многопартийные режимы, приходящие им на смену, не
выдерживают испытания властью, следствием чего являются военные
перевороты, снова ведущие к однопартийности.

За последние годы все чаще раздаются голоса, смысл которых сводится к
тому, что в рамках многопартийных режимов следует вводить
конституционные ограничения, запрещающие создание партий на
моноплеменной основе. Может быть, на новом этапе существования
независимых стран Африки это будет иметь шансы на осуществление и как-то
повлияет на политическую реальность. Но это в лучшем случае дело
будущего. Пока же ситуация в основном остается именно такой, как она
выше была описана, пусть с исключениями и вариантами. В политическом
цикле, характерном для развития большинства стран Тропической Африки в
период их независимости, остался пока без специального внимания один
аспект- •гот, что связан с военными переворотами и вообще с ролью
военных и войн в современной Африке.

Политика и военные

Независимое государство должно иметь свою армию. Армия, как на то
обращал внимание специально исследовавший эту проблему Г. Мирский, едва
ли не единственная структура, которая не создается и не может
создаваться в полиэтническом государстве по племенному признаку. Это не
значит, что в рядах офицерского корпуса не существует клановых и
земляческих связей, патронажно-клиентных отношений. Но это означает, что
армейская структура как таковая неэтнична и потому в наименьшей степени
поддается трибалистским настроениям. Поэтому армия в современных
африканских странах являет собой хорошо организованную и как бы стоящую
над этническими интересами типично государственную структуру, к тому же
имеющую немалую внутреннюю силу и соответствующий авторитет. Армия
обычно хорошо вооружена, базируется чаще всего на профессиональной
основе и потому хорошо оплачивается. Быть военным, кроме всего,
престижно, ибо открывает потенциально для каждого путь наверх, в
правящую элиту, а то и непосредственно к власти.

Кризисная ситуация, вызываемая многими причинами (политические описаны
выше, об экономических речь пойдет в следующей главе), подчас приводит
не только к дестабилизации и слабости власти, но и просто к вакууму
власти. Этот вакуум требует своего заполнения – и именно тогда наступает
время армии. Генералы, офицеры, а то и сержанты во главе военных
подразделений выступают на передний план и с завидной легкостью берут
власть, объявляя себя правителями страны. Некоторые из них после этого
укрепляются в правящих кругах, проявляя себя умелыми политиками, другие
быстро сходят на нет, подчас уступая место более удачливым и напористым
своим сотоварищам. Но в принципе ситуация очевидна: военные становятся у
власти, наводя при этом армейскую дисциплину и порядок. Военные
перевороты способствуют стабилизации власти после кризиса, это
несомненно. И в этом смысле они часто играют позитивную роль, являясь
своего рода санитарами, оздоровляющими обстановку в целом. Однако этим,
как правило, их роль и ограничивается. Управлять страной в армейской
форме с автоматом наперевес практически невозможно. Поэтому либо военные
снимают форму и баллотируются на очередных объявленных ими же выборах в
президенты, что нередко бывало во многих странах, как крупных типа
Нигерии, так и небольших, будь то Того или ЦАР, либо, что реже, они
вновь уступают место гражданским правителям, как то случилось в Гане в
1979 г.

В обоих случаях армия вскоре после переворота уходит в казармы и как бы
дистанцируется от носителей власти. Власть же ведет себя как обычная
власть, более всего склонная, особенно после кризиса и переворота, к
введению сравнительно жесткого однопартийного режима, нередко усиленного
революционной фразеологией. После этого динамика политического развития
идет своим чередом, со всеми геми этапами, о которых уже говорилось.

Обращает на себя внимание то немаловажное обстоятельство, что роль
военных в современной Африке южнее Сахары наиболее выявляется именно в
политических переворотах. Реже она проявляет себя на поле брани. Если не
считать не слишком большого числа внутренних войн и сепаратистских
выступлений, пусть даже чреватых миллионами жертв (для сорока с лишком
полиэтнических государств с неустоявшейся системой власти считанные
серьезные конфликты в Анголе, Мозамбике, Нигерии, Заире, Чаде, Эфиопии –
это в общем-то немного), то межгосударственные конфликты, особенно с
применением военной силы, здесь редки. Это конфликт Сомали с Эфиопией,
военные действия намибийских партизан за освобождение Намибии, конфликт
Чада с Ливией, вмешательство Танзании в дела Уганды в годы правления там
диктатора Иди Амина. Пожалуй, почти все. Даже если в перечне опущены
кое-какие другие небольшие войны, это не влияет на общий вывод:
межгосударственных военных столкновений на огромном континенте было
мало. И вообще, как то ни покажется странным, почти нет пограничных
проблем, взаимных претензий (кроме разве что претензий на создание
Великого Сомали, завершившихся полным крахом). Все как бы удовлетворены
тем, что имеют. Видимо, отсутствие существенных и осознанных
национально-территориальных притязаний – результат все той же
инфантильности политических структур, -племенной дробности в отсутсгвия
исторических споров в прошлом между не существовавшими ранее

государствами. В принципе это весьма позитивный фактор. Правда нет
уверенности, что он и впредь будет постоянно действующим.

Как показывают специальные исследования, Африка в целом весьма быстрыми
темпами вооружается, закупает оружие, а в некоторых ее странах, во
многом благодаря советской помощи, численность вооруженных сил достигла
уровня, сопоставимого с уровнем богатых, развитых и могущих себе такое
позволить стран. Это внушает определенные опасения за будущее. Но пока
что ситуация в военном плане спокойная. Создается впечатление, что
африканцы удовлетворены обретенной ими независимостью в тех рамках,
какие были посланы судьбой. Они ценят свое и, как правило, не притязают
на чужое, пусть даже родственное им в языковом и этническом плане. Не
встает и проблема мирного соединения соседних стран. Если не считать
соединения Занзибара с Танганьикой, добровольно объединившихся еще в
1964 г., никто больше такого рода проектов не выдвигал. Зато
сепаратистские выступления подавляются жестко и бескомпромиссно. Словом,
случайные границы уважаются и, похоже, обретают стандарты политической
вечности. Причем делается это не столько за счет пограничных шлагбаумов
с армейскими вооруженными заставами, сколько за счет взаимного уважения
к границам, своим и соседей.

Проблема расизма и поиск самоидентичности

Специфика жизненных реалий, искажающая облик парламентарной демократии и
во многом превращающая режим африканских стран в псевдодемократии, имеет
еще один важный аспект, с которым, как правило, не сталкиваются народы
иных современных государств Востока. Это расовая проблема. Правда, в
подавляющем большинстве африканских государств этой проблемы внешне как
бы и нет по той простой причине, что инорасовые вкрапления в них малы, а
немногочисленная колония европейцев обычно ведет себя в этом смысле не
только осторожно, но даже и подчеркнуто лояльно по отношению к местному
негритянскому населению. Но это только внешне. Внутренне любая из стран,
о которых идет речь, ощущает свою неполноценность по отношению к
развитым странам европейского или американского Запада. И хотя эта
неполноценность имеет цивилизационные, технологические, экономические,
культурные и прочие корни, подспудно она неизбежно как бы опрокидывается
на неравенство расовое. Другими словами, образованные слои местного
населения (о прочих речи нет, ибо они над этими проблемами в абстрактном
плане не задумываются, а в реальной жизни с ними -редко палкивапнш) в
гий или иной степени-почти всегда комплексом расовой неполноценности.

зи

Этот комплекс после достижения независимости усилился и нашел свое
проявление в теории в форме концепций типа негритюда, смысл которых в
том, -чтобы подчеркнуть расовое достоинство, даже превосходство
негритянской расы. Концепция эта, детально разработанная Л. Сенгором,
получила достаточно широкое распространение, хотя и не была принята
всеми. Характерна в этом плане реплика знаменитого африканского
писателя, нобелевского лауреата нигерийца В. Шойинка, смысл которой в
том, что тигр не провозглашает тигритюд, он просто прыгает. Реплика явно
призвана погасить комплекс расовой неполноценности не за счет
выпячивания мнимых достоинств своей расы, но за счет признания и
трезвого учета своих потенций.

Иная формула преодоления комплекса, о котором идет речь,- в призыве к
самоидентичности. Наиболее отчетливо эта политика проводится в Заире
усилиями прежде всего самого президента маршала (едва лине единственный
маршал в негритянских странах Африки) Мобуту. Мобутизм как доктрина,
претендующая на изложение основ национальной самобытности заирцев,
исходит из того, что африканский путь самобытен и тем ценен, что
необходимо максимально сохранять эту самобытность (для чего Мобуту, в
частности, переименовал все европейские названия в стране), культивируя
ее всеми средствами, прежде всего с помощью национального телевидения.
Самобытным, чисто африканским политическим принципом (в этом маршал не
ошибся) был провозглашен и однопартийный режим власти в стране. Другим
аналогичным самобытным принципом был обозначен факт сосредоточения всей
власти в руках полуобожествленного правителя-президента, не только
теоретика, но и пророка африканцев. В менее яркой и претенциозной форме
с проповедью аналогичной самобытности выступали и другие руководители
африканских стран, в частности президент республики Кот-д’Ивуар Ф.
Уфуэ-Буаньи, также прибегающий для пропаганды своих идей к помощи
телевидения.

Но если в большинстве стран Африки расизм и внутренняя потребность
преодолеть связанный с этим комплекс неполноценности проявляются в общем
в почти невинной форме негритюда или стремления к самоидентичности, то
совершенно иначе обстоит дело с этим в тех странах, где из-за наличия
заметных инорасовых прослоек расовая проблема реально ощутима, а то и
крайне остра. Речь идет прежде всего о Зимбабве и ЮАР. В Зимбабве с ее
сотней тысяч европейцев-предпринимателей, в основном богатых фермеров,
дающих товарную продукцию, расовая проблема в свое время выразилась в
нежелании правительства Я. Смита отдавать власть африканцам. Трудные
поиски выхода) вначале решавшиеся было попыткой создать невыносимые
условия для европейцев с целью заставить их покинуть страну, в конечном
счете дали оптимальный итог: Лондонские соглашения 1979 г. сохранили
европейцев в Зимбаб-

ве, чему страна в немалой мере обязана своими экономическими успехами, и
нашли разумный баланс интересов, смягчив расовую проблему.

Иное дело – ЮАР. Здесь долгие десятилетия власть белого меньшинства была
абсолютной, и только в самые последние годы ситуация стала заметно
изменяться. Апартеид благодаря мудрой политике де Клерка уходит в
прошлое, пусть не без сопротивления консерваторов из числа белых. Но
каким будет компромисс? Ведь расовые проблемы в ЮАР тесно переплетаются
с политическими, а радикальная репутация крупнейшей партии негритянского
населения АНК никак не способствует легкому решению проблемы. Сумеют ли
лидеры белого, черного и цветного населения найти компромисс, способный
обеспечить разумный баланс в стиле того же Зимбабве? Вопрос неясен, и
только будущее покажет, как пойдут в этом смысле дела. Одно несомненно:
расовая проблема в ЮАР, в отличие от иных африканских стран, отнюдь не
сводится к внутреннему комплексу неполноценности и к поискам его
нейтрализации. В ЮАР все много серьезнее, ибо там расовые противоречия,
даже антагонизмы еще вчера имели крайне жесткую, бесчеловечную форму, да
и сегодня остаются весьма острыми.

Глава 3

Африка южнее Сахары: экономика и ориентация в развитии

Несовершенство политической системы, нестабильность власти и
свойственные новоявленному примитивно-бюрократическому режиму
административные пороки, такие, как непотизм, коррупция, злоупотребление
служебным положением, неумение эффективно управлять и т. п.,- все это
явилось в африканских странах следствием не только отсталой сети
социальных связей и отсутствия сколько-нибудь развитой политической
структуры, но также и отсталости экономического развития, низкого уровня
образовательной и специальной подготовки тех, кто оказывался причастен к
управлению. Все это следует считать естественным в молодых государствах,
быстрыми темпами структурировавшихся на базе полупервобытности, пусть
даже и обогащенной несколькими десятилетиями практики колониальной
администрации. Но молодые африканские государства стремились как можно
быстрее преодолеть свою вопиющую отсталость. А для этого следовало
решить прежде всего две основные проблемы, экономическую и
социокультурную. Первая сводилась к организации управления хозяйством и
развитию экономического потенциала страны. Вторая – к решению проблем
образования населения и подготовки квалифицированных работников-Обе они
в конкретных условиях

313

1111111 II II ШИШИ 11111111111111111

современной негритянской Африки могли решаться лишь при активном
содействии и участии государства, административной власти. Это,
разумеется, тоже наложило свой заметный отпечаток как на характер
власти, так и на выбор пути развития.

Ресурсы и экономический потенциал

Природными ресурсами Южная и Тропическая Африка не обделена. Медь и
золото, нефть и алмазы, бокситы и фосфаты, да и многое другое обильно
представлены в ее недрах и уже давно и в немалых количествах добываются.
Но добычей полезных ископаемых заняты преимущественно иностранные
компании или – если иметь в виду ЮАР – те, что основаны некоренным
населением. Разумеется, при этом для работы в шахтах, на нефтепромыслах
и в иных предприятиях привлекаются как раз коренные жители, африканцы. А
в таких странах, как ЮАР, где промышленность хорошо развита и существует
огромное число неплохо оплачиваемых рабочих мест, немалое количество
работающих составляют так называемые отходники, т. е. мигранты из
соседних африканских стран.

О ЮАР особо говорить не приходится. Это высокоразвитая современная
держава с высоким уровнем жизни, причем высоким для представителей всех
рас, хотя при этом важно оговориться, что представители белой расы в
этой стране апартеида до последнего времени получали за ту же работу в
несколько раз больше африканцев. Впрочем, стоит заметить, что уровень
зарплаты африканца в этой стране выше, чем в других. Но не только ЮАР, а
и многие цругие страны все активнее и результативнее разрабатывают
богатства своих недр.

Успешно качают нефть Нигерия, Конго и Габон. Маленький Габон практически
за счет нефти обеспечивает своим немногочисленным жителям сказочный,
невероятный по африканским стандартам уровень жизни – средний ежегодный
доход на душу населения равен здесь 3 тыс. долл. Нигерия и Конго тоже за
счет нефти не только сводят концы с концами, но и добиваются ощутимых
успехов как в темпах годового экономического прироста, так и в доходах
на душу населения, хотя Нигерия многонаселенна, а Конго долгие годы
истощалось экспериментом в мареистско-социалистическом духе. Богата
цветными металлами, а также и нефтью Замбия, причем для активной
промышленной разработки ресурсов в этой стране создана хорошая
энергетическая база. Отсюда сравнительно высокие темпы экономического
роста, хотя при этом уровень жизни достаточно скромен. К числу стран со
сравнительно развитой промышленностью обычно относят также Заир с его
индустриальным центром в Катанге (медь, кобальт, цинк и пр. металлы), но
при этом с весьма низким уровнем жизни населения, Намибию (медь, цинк,
урановые руды,

алмазы), Ботсвану (алмазы, цветные металлы) с ее сравнительно высоким
уровнем жизни населения, Либерию ( железная руда, алмазы).

Ценными ресурсами справедливо считаются и растительные. Так, богата
красным деревом республика Кот-д’Ивуар, Гана экспортирует какао-бобы,
Кения – кофе и чай, Камерун – какао-бобы, кофе и каучук, Сенегал –
арахис, Мозамбик – кешью. И хотя по уровню благосостояния перечисленные
страны, как правило, уступают тем, в которых имеется сравнительно
развитая промышленность, на общем фоне остальных стран Африки они все же
выделяются в лучшую сторону (кроме разве что Мозамбика, обессиленного
длительной войной и рискованными социальными экспериментами). Неплохо
зарабатывают экспортом собственных ресурсов также небольшие островные
государства, в первую очередь Реюньон (ваниль, гвоздика, табак, сахар),
а также Сейшелы (рыба и копра), Маврикий (сахар, чай). Достаточно
развитым на общем фоне выглядит и королевство Свазиленд с его почти 700
долл. годового дохода на душу населения (сахар, табак, хлопок,
цитрусовые).

Как легко заметить из вышеизложенного, экономический потенциал
сравнительно развитых африканских стран измеряется природными ресурсами.
Есть ресурсы -их разрабатывают и экспортируют, за счет чего и повышается
уровень жизни населения. Нет ресурсов – страна, естественно, лишена
возможностей для экспорта и оказывается отсталой, нищей. Более того,
общие темпы экономического роста Африки в целом за последние десятилетия
(приблизительно 5 %в год в 70-х и 3-4% в 80-х годах) достигались в
основном тоже за счет добывающей промышленности, наращивания экспортного
производства. В принципе это вполне нормальный путь экономического
развития слаборазвитого государства. Проблема в том, что для большей
части новых государств Африки такой возможности просто не было. В этом
случае должен встать вопрос об альтернативном развитии. Но где было
искать альтернативу? Для стран Тропической Африки с их полупервобытной
социальной структурой и соответствующим уровнем социокультурного
стандарта, цивилизованности альтернативы практически не было. Вот она,
жестокая закономерность современных африканских реалий: нет ресурсов –
нет развития. И далеко не случайно 28 стран Тропической Африки вошли в
число 42 самых отсталых стран мира по классификации специализированных
организаций ООН, как не случаен и тот показательный факт, что совокупный
валовой продукт полусотни африканских стран за год в конце 80-х годов
оказался равным примерно 150 млрд. долл., что соизмеримо с аналогичным
продуктом одной Бельгии.

Если говорить экономическим языком, все перечисленные печальные факты
означают одно: среди экономического потенциала новых государств Африки
нет главнейшего составной части, без которой

процветание в современном смысле невозможно,- нет подготовленного к
производительному труду работника. Во всяком случае, во многих странах
Африки таких работников в сколько-нибудь достаточном количестве пока еще
нет. Имеются в виду как работники, имеющие навыки и квалификацию для
регулярного труда на современных промышленных предприятиях, промыслах,
плантациях, так и те работники преимущественно городского типа, которые
могли бы взять на свои плечи всю массу необходимой работы по налаживанию
современной инфраструктуры,- речь идет прежде всего о торговле, бытовом
обслуживании, мелком и частично среднем предпринимательстве.

Грех обвинять в этом недостатке самих африканцев, ибо это не их вина, а
их беда. Но тем не менее в этом – корень зла. В чем же конкретно все это
проявляется? И как эта проблема сегодня решается?

Государство и экономика

Пути решения различны, но в конечном счете почти все они так или иначе
упираются в государство, в проводимую им экономическую политику, в
ориентацию на ту или иную модель развития. Далеко не случаен при этом
тот знаменательный факт, что едва ли не половина из новых государств
Африки отдала дань марксистско-социалистическим экспериментам. О
пагубности этой дани еще будет идти речь ниже в специальной главе. Пока
же заметим, что причиной ее было то, что в странах, претендовавших на
реализацию идей “научного” социализма, осуществлялась суперцентрализация
власти при лишении населения практически всех прав и свобод и
превращении его в трудовую армию, что во многом отвечало реалиям стран с
отсталой экономикой и неразвитым общественным сознанием. Руководителям
соответствующих государств казалось, что путем небольших усилий, не
меняя коренным образом привычной структуры и при сохранении привычных
норм бытия можно за счет энтузиазма и организации сконцентрировать
трудовую мощь населения и таким образом решить проблему отсталости. Увы,
практика показала, что расчет этот был неверен в самой своей основе.
Просчет был в том, что такими методами свободную/рыночную экономику не
создать. Что же касается несвободной хозяйственной системы, основанной
на известных с древности нормативах власти-собственности и
централизованной редистрибуции, командно-административной системы
управления, то для ее формирования нужны, как показывает история,
столетия и тысячелетия, не говоря уже о скромных ее возможностях с точки
зрения современных темпов и качества развития.

Если же учесть стартовый полупервобытный, а то и вовсе перво-окхтныи
уровень, с которого “мнопям из числа етсталых” стран Африки

приходилось начинать, то станет совершенно понятным, почему
марксистско-социалистическая модель с ее откровенным акцентом на
коллективизм и эгалитаризм в потреблении (нормы, близкие
полупервобытности и первобытности) и неприятием частной собственности и
свободного рынка, в основе своей неведомых и африканскому населению,
оказалась не просто экономически неэффективной, но и явственно ведшей в
тупик. Социалистические марксистские лозунги подчас с энтузиазмом
подхватывались массами и создавали иллюзию как в верхах, так и в низах.
Но иллюзия не могла превратиться в реальность, так что рано или поздно
трезвая реальность вынуждала правительства соответствующих стран
отказываться от ведшего в никуда пути и возвращаться на иной,
рыночно-капиталистический.

Не был устлан розами и этот путь. Для тех стран, кто вернулся на него
после эксперимента с социализмом, многое оказалось упущенным, прежде
всего темп. Достаточно привести в качестве примера Гвинею, раньше и
активнее многих вступившую уже в 1960 г. под руководством Секу Туре на
путь марксистского эксперимента. Владея /з мировых запасов бокситов, эта
небольшая страна могла бы только за этот счет стать вровень с теми, кто
мудро распорядился своими ресурсами. Но национализация львиной доли
промышленности, включая горнодобывающую, воспрепятствовала этому. Отсюда
и результат: уровень жизни крайне низок, экономика неэффективна. Реформа
1986 с курсом на приватизацию промышленности и активизацию иностранного
капитала привела к улучшению положения, но время было безвозвратно
утеряно. Однако не слишком многим лучше положение тех стран, кто с
самого начала • прочно встал на путь капиталистического рыночного
развития.

Конечно, умелая эксплуатация ресурсов дала тем, у кого эти ресурсы были,
много очков, о чем уже упоминалось. Но тем, у кого их не было или было
мало, этот фактор помочь не мог. Нужно было опираться на собственные
силы и возможности. А их-то как раз и нехватало. И здесь тоже было
вынуждено выходить на передний план государство. Экономически
неэффективные, но крайне нужные для развития страны производства
государство брало на себя, национализировало (не из принципа, как в
марксистском эксперименте Секу Туре, а в силу необходимости), что сразу
же вело к усугублению упомянутой экономической неэффективности,
отягощенной к тому же коррупцией и злоупотреблениями администрации.
Разумеется, при этом государство обычно проводило политику
стимулирования частного предпринимательства и мелкого рыночного
хозяйства (о крупном, естественно, речи не было, если не считать, что
государственные предприятия наряду с иностранными были субъектами
мирового рынка). Но втягивание местного населения даже в мелкое рыночное
хозяйство “акцентом на раввитие предприниматель-

ства требовало времени и усилий, а потому долго не могло дать
необходимого эффекта.

Следует еще раз напомнить, что для абсолютного большинства стран, о
которых идет речь,- практически для всех них, кроме разве что ЮАР,-
характерен необычайно низкий уровень производительности и культуры
производительного труда. Это и неудивительно, скорее закономерно, если
учесть исходный уровень работников. Повышение качества труда – дело
медленное, требующее кроме терпения и настойчивости еще и условий.
Условия же в данном случае сводятся к тому, чтобы обеспечить все
возрастающее, причем весьма быстрыми темпами, городское население
подходящими для него рабочими местами. Только обеспечение этими рабочими
местами, т. е. строительство, в первую очередь, промышленных
предприятий, как и инфраструктуры, способно необходимым образом
дисциплинировать и цивилизовать массы прибывающих в города выходцев из
общинной деревни, из привычного доиндустриального племенного быта.

Специальное исследование проблем развития мелкого и среднего
предпринимательства в современных молодых государствах Африки показало,
что в последние годы в этом деле произошел своего рода поворот, т. е.
что все большее количество частнособственнических предприятий, в
большинстве своем мелких, практически индивидуальных, появляется в
экономике и на рынке африканского континента. Это обнадеживающий
признак, даже если принять во внимание, что многие из такого рода
предприятий еще далеки от того, чтобы уподобиться современным рыночным
фирмам, ибо несут на себе заметный отпечаток привычных старых форм
торговли или ремесленного производства. Дело в том, что путь к рынку тем
сложнее, чем с более низкого уровня экономического существования
населения он начинается. Ниже африканского этот уровень едва ли еще
где-либо можно встретить. Поэтому тенденция к развитию рынка и
некоторому его насыщению за счет самодеятельного африканского
населения”- факт отрадный и заслуживающий внимания.

Этот факт заслуживает внимания прежде всего в том плане, что он
свидетельствует о массовом выходе на рынок мелкого местного
предпринимателя. Только ткой предприниматель может если не насытить
рынок – это с успехом делают и без него, в основном зарубежные фирмы,-
то хотя бы освоить, сделать его своим для масс местного населения. А от
такого рода освоения рынка и вообще рыночного хозяйства местным
населением и зависит в конечном счете будущее национальной экономики
каждой из новых современных стран Африки. Иными словами, экономический
успех, успех в развитии станет заметен в Африке южнее Сахары тогда,
когда место

318

предприниматели. Пока до этого, увы, еще далеко. И обусловлено это
многими причинами. Частично о них уже шла речь. Обратим теперь внимание
на социокультурный аспект проблемы.

Социокультурные стандарты и ориентиры

Как и во многих развивающихся странах, в отсталых странах Африки – а в
интересующем нас аспекте они все могут быть отнесены именно к такой
категории – наивысшим социальным престижем пользуется причастность к
власти. Или, точнее, место служащего и государственном учреждении. А так
как вследствие огромной роли государства не только в политической
администрации, но и в хозяйстве страны государственных учреждений в
городах достаточно много, то весь вопрос сводится к тому, чтобы найти
себе в них место. Именно так обстоит дело со всеми теми, кто получил
какое-либо образование в своей стране и тем более где-то за рубежом (как
известно, во многих странах мира существовали и существуют квоты
студенческих мест для выходцев из африканских стран, которые получают
образование за небольшую плату, а то и вовсе бесплатно). Какая-то доля
выпускников вузов, встав благодаря полученному образованию в ряды
социальной элиты, может заняться бизнесом или пополнить ряды лиц так
называемых свободных профессий. Однако это меньшинство. Большинство
заполняет собой многочисленные государственные учреждения и к тому же,
по упоминавшемуся уже закону клановой солидарности, наполняет низшие
должности в этих же учреждениях своей родней.

Воспринимать государственные учреждения в качестве кормушки – это
типичное проявление психологии иждивенчества, социального паразитизма,
которая генетически связана с общинно-коллективистской
кланово-трибалистской психологией и функционально родственна психологии
любого лишенного собственности и индивидуальности субъекта, что очень
хорошо известно нам по собственному опыту. Естественно, это рождает
определенный социопсихологический стандарт, устойчивый, четко
ориентированный стереотип: главное – хорошо устроиться, рассчитывать же
на самого себя приходится тогда. когда устроиться не удалось.

Преодолеть такого рода стереотипы, уходящие корнями в
социопсихологический стандарт полупервобытности, очень непросто. Когда
на рубеже 50-60-х годов в формирующихся странах Африки стал вопрос о
том, кто заменит ушедших колонизаторов и как организовать производство
на предприятиях, в большинстве стран пошли по пути резкого увеличения
заработной платы рабочих, особенно имевших хорошую квалификацию. Этим
была повышена

319

престижность их труда и обеспечена ломка привычного стереотипа. Работать
и зарабатывать свой хлеб в условиях города за счет собственного труда
стало достаточно престижным, хотя и престиж государственной службы
по-прежнему оставался вне досягаемости. Кроме того, высокая заработная
плата оказалась стимулом к хорошему регулярному труду, учиться которому
тоже следовало практически почти заново.

Той же цели преобразования привычных общинно-первобытных стандартов
служило стимулирование образования в африканских странах. С 1950 по 1988
г. общее число учащихся на континенте возросло в 10 раз, с 9,3 до 92,2
млн., причем в средней школе – в 27 раз (ныне количество учащихся свыше
20 млн.), а студентов – в 30 (теперь около одного миллиона). Правда, эти
цифры, если исключить арабскую Африку, окажутся несколько ниже, как в
абсолютных, так и в относительных величинах. Но при всем том рост весьма
заметен. И пусть даже стремление к получению образования, особенно
среднего и высшего, стимулируется возможностью влиться в ряды правящей
элиты и получить свой кусок пирога, не слишком утруждая себя трудом. В
конечном счете важен процесс и итог: чем больше в странах Африки станет
образованных людей, тем быстрей они психологически преодолеют синдром
коллективистской первобытной общинности. И, преодолев, сумеют
переориентироваться в быстро меняющихся условиях жизни, стать активными
работниками, влиться в сферу производства и предпринимательства.

Проблема, о которой идет речь, для Африки сегодня крайне актуальна.
Известно, в частности, что на континенте проживает 14% населения мира
(цифра с каждым годом увеличивается), а промышленной продукции здесь
производится менее 1%, сельскохозяйственной-6% (без ЮАР). Привлечение и
приучение населения к регулярному производительному труду является,
таким образом, делом жизненной необходимости. И именно для этого нужны
резкая ломка привычных стереотипов, повышение уровня образованности и
культурности населения, для чего – если учесть быстрый рост городского
населения и вообще влияние стандартов полиэтнического города в отличие
от родной клново-трибалистской деревни-общины – объективно создаются
неплохие возможности. Важно уметь и хотеть ими воспользоваться.

Определенную роль в качестве стимула играет и хорошо известный
социологам и культуроведам так называемый демонстрационный эффект. Ведь
все страны Африки (быть может, за исключением немногих из числа
стабильно ориентировавшихся на марксистскую модель или ведших-постоянные
“войны ради этого), являя” собой обширный рынок, буквально забиты
хорошими товарами, включая

японскую электронику, красивую одежду и обувь и многое-многое другое.
Нельзя сказать, чтобы эти товары по ценам были всем доступны. Но и
нельзя считать, что они вовсе недоступны простому человеку. Рынок есть
рынок, так что тот, кто хочет, чтобы товары не залеживались, соизмеряет
цены на них с финансовыми возможностями населения. Практически это
означает, что почти любая городская семья, как и многие деревенские,
могут себе позволить покупать и пользоваться этими товарами. А это,
собственно, и есть демонстрационный эффект: каждый хочет иметь то, что
уже есть у других. Но для этого нужно работать и зарабатывать. Отсюда –
дополнительный стимул к производительному труду, к предпринимательской
инициативе. Кроме того, овладение современными товарами, особенно
электроникой и иной сложной техникой, косвенно содействует как повышению
культурного уровня владельцев, так и развитию их грамотности и
образованности, хотя бы за счет радиовещания и телевидения ( как в
недавнем прошлом во всем мире – за счет кино).

Кризис развития и иностранная помощь

Африка по признанию специалистов понемногу изменяется и явно идет
вперед. Наметившийся на рубеже 80-90-х годов в связи с крушением
марксистского социализма переход избравших было эту модель стран на
рельсы рыночно-частнособственнического развития дал дополнительный
импульс движению к экономическому прогрессу. Все большее количество
стран одна за другой заявляют о своем стремлении к либерализации и
приватизации экономики, о готовности заимствовать идеи плюрализма и
практику многопартийности. Не вполне пока ясно, насколько эти намерения
серьезны и насколько их осуществление поможет движению вперед. Но сам
импульс отчетливо заметен, это в некотором смысле знамение нашего
времени, чутко воспринятое на континенте, где до того к развитию по
рыночно-частнособственническому капиталистическому пути многие
относились настороженно, считая его как бы чужим, негодным для Африки
(иное дело генетически близкий марксистский социализм с его
коллективистскими установками, командной дисциплиной и священной
ненавистью к частной собственности и богатым вообще).

Однако одно дело – благие намерения, и совсем другое – реальность. Даже
если принять как желаемые и обнадеживающие движение Африки в сторону
рыночной экономики и некоторые достижения в этом направлении, включая
адаптацию городского населения и опре-деденное развитие мелкого и
среднего предпринимательства, об успехах здесь говорить рано. Зато о
суровом кризисе, кризисе развития

континента, говорят уже многие и достаточно давно, как в самой Африке,
так и вне ее. И для этого есть серьезные основания.

Во-первых, 80-е годы прошли в Африке под знаком спада в темпах развития,
существенного обострения продовольственной проблемы. Поразившая обширный
пояс Сахеля и некоторые прилегающие районы жестокая засуха, связанная с
наступлением песков Сахары, принесла бедствия ряду стран, от Мали до
Мозамбика. Но особенно пострадали Эфиопия, Чад, ЦАР, Нигер. В Эфиопии,
наиболее многонаселенной из перечисленных стран, это привело к массовым
вынужденным перемещениям населения и соответственно к резкому обострению
нищеты, а в сочетании с марксистско-социалистическими экспериментами,
обескровившими экономику страны,- к голоду и голодной смерти сотен
тысяч, если не миллионов людей.

Во-вторых, распространенность социальных экспериментов по марксистской
модели привела к кризису, аналогичному эфиопскому, многие из стран
Тропической и Южной Африки. Сократились зарубежные инвестиции – для них
не было в упомянутых странах ни простора, ни условий. Нарушился
привычный баланс во внешнеторговых связях, а торговые связи с так
называемым миром социализма всегда имели уродливый характер и обычно не
способствовали развитию, в лучшем случае содействовали вооружению и
усилению военной мощи соответствующих стран, что опять-таки ложилось на
слабую экономику этих стран невыносимым бременем.

В-третьих, Африку буквально потряс мощный демографический взрыв.
Издревле этот полупервобытный континент был малонаселенным вследствие
хотя бы неблагоприятных условий для обитания человека. Темпы прироста
населения были достаточно стабильными в своей неторопливости, причем
массовый вывоз рабов – вопреки имеющимся на этот счет предвзятым
представлениям – не слишком на них влиял. К началу XVII в. на континенте
ориентировочно проживало 55 млн. чел., к началу XIX в.-70, к началу XX
в.-110 млн. чел. Однако энергичная колонизация и освоение Африки
европейцами, знакомство с основами европейской культуры, в частности с
медициной и гигиеной, успешная борьба с африканскими болезнями
(малярией, сонной болезнью и т.п.)- все это уже к моменту деколонизации
за какие-то 60 лет привело к тому, что население континента возросло
более чем вдвое – до 275 млн. чел. Освобождение Африки дало еще один
мощный толчок росту темпов прироста, которые ныне достигли 3,1%в год. В
результате население континента за 30 лет увеличилось еще раз более чем
вдвое, достигнув 600 млн. И продолжает расти такими-же темпами. К 2010
г., как ожидается, африканцев будет один миллиард.

Нетрудно из этого заключить, что при общем падении темпов экономического
прироста, наметившемся в 80-х годах, демографический взрыв привел к
тому, что доход на душу населения на континенте стал уменьшаться. Иными
словами, люди начинают жить беднее, чем вчера. Это и есть кризис
развития. Кризис, составляющими которого являются многие факторы –
социальные, экономические, политические, цивилизационно-культурные, но
решающий вклад в который внес фактор демографический, тоже в конечном
счете тесно связанный со всеми остальными.

Кризис не явился неожиданностью для мира. О нем предупреждали давно,
оперируя серьезными экономико-статистическими выкладками,
социологическими, демографическими и иными специальными исследованиями.
В ряде стран, как в Кении и Ботсване, Нигерии и Замбии, Сьерра-Леоне,
Сомали, Зимбабве, Заире и некоторых других, ведутся даже на национальном
уровне кампании в пользу малосемейности, ограничения рождаемости. Но
эффект их пока невелик. Кроме того, корни кризиса уходят не только в
демографический фактор. Социокультурная отсталость населения, о которой
уже шла речь, играет здесь большую роль, ибо именно она сдерживает темпы
экономического роста и благоприятствует рискованным социальным
экспериментам. А для преодоления ее нужно немалое время. Времени же у
африканцев нет, ибо каждый прожитый год приносит новые проблемы, в
первую очередь все те же демографические. Как вырваться из этого
порочного круга?

Конечно, лучше всего было бы сделать это, поднатужившись, собственными
силами – примерно так, как решает свои проблемы, гордясь этим, тоже
весьма перенаселенный Китай. Но Африка – не Китай. Разность потенциалов
весьма ощутима. И на собственные силы африканцам рассчитывать не
приходится, что хорошо понимает и весь остальной мир. Поэтому проблемы
Африки – это проблемы всего мира, что человечество достаточно адекватно
осознает, пытаясь помочь.

Прежде всего это помощь продовольствием, помощь в беде, в трудную
минуту. Такое случается нередко, причем чаще всего – в бедных странах с
марксистским режимом, как то было в 80-х годах в Эфиопии. Мир до сих пор
помнит, как в дни, когда правящая верхушка страны помпезно отмечала
десятилетие своей революции, народ умирал от голода, а помогали людям те
самые “империалисты”, которых поносила официальная пресса. Западная
помощь Африке исчисляется в среднем в 15 млрд. долл. в год, а к 2000 г.,
как ожидается, эта цифра возрастет до 22 млрд. Вообще за 1963-1982 гг.
бесплатный продовольственный импорт в Африку увеличился, по некоторым
подсчетам, в 6,5 раза. В середине 80-х годов потребность

в продовольствии уже на 20% удовлетворялась за счет такого рода импорта.
Все более очевидным становится, что Африка прокормить себя не может и в
обозримом будущем, видимо, не сможет.

За определенную, причем все возрастающую часть импорта приходится
платить. Платить же странам Тропической и Южной Африки, кроме разве что
некоторых зажиточных стран, практически нечем. Отсюда угрожающий и
быстрыми темпами увеличивающийся рост задолженности. Только за 1982-1990
гг. она увеличилась вдвое, со 138,6 до 272 млрд. долл., что составляет
примерно 93% ВВП (валового внутреннего продукта) континента. И эти долги
– в основном за счет неарабской Африки. Правда, частично быстрый рост
задолженности связан с игрой мировых цен на некоторые виды сырья,
поставляемые Африкой. Однако игра цен в этом смысле – норма мирового
рынка, как закономерно и постоянное относительное возрастание цен на
технический импорт, импорт промышленных товаров высокой технологической
сложности, по сравнению со всем тем же сырьем. Баланс, естественно, не в
пользу Африки.

За последние годы в связи с экономическими проблемами Африки раздаются
голоса о необходимости установления так называемого нового
международного экономического порядка. Под этим терминологическим
нововведением скрыта, попросту говоря, надежда на продолжение и
закрепление в нормативной форме практики постоянных дотаций, хотя бы за
счет части средств, сэкономленных в результате сокращения гонки
вооружений. В наши дни, когда весь баланс мировых политических сил
решительно изменился в связи с крушением марксистско-социалистического
режима в СССР и странах Восточной Европы, такие надежды уже не только не
беспочвенны, но весьма реальны. Мир, видимо, сможет в близком будущем
усилить свою помощь Африке, может быть, даже искусственно повысить цены
на некоторые виды ее сырья, подобно тому как делал десятилетиями СССР с
кубинским сахаром. Но эта и любая иная помощь – следует четко себе
представлять – не может решить проблем Африки, может даже усугубить их.

Любая искусственная экономическая стимуляция, любые формы помощи и
дотаций могут иметь значение лишь как поддержка собственных усилий
Африки. Без собственных усилий, направленных на налаживание
самообеспечивающего хозяйства, помощь уйдет в песок, как то весьма
убедительно продемонстрировала наша собственная разрушенная режимом
экономика на рубеже 80-90-х годов. Как ни несопоставимы по многим
параметрам негритянская Африка и бывшие страны тяарксистского социализма
на стык Европы “-Азии, между ними есть и нечто общее: только решительный
поворот к рыночно-частнособственнической экономике и превращение массы

люмпенов и социальных иждивенцев в хозяев собственной жизни, отвечающих
за себя и свои семьи участников рыночного экономического процесса, могут
решительно изменить судьбы оказавшихся в жестоком кризисе стран.

Как и когда, при каких обстоятельствах сумеет Африка добиться такого –
это вопрос вопросов. Но иного выхода у нее нет. А возможности, при всех
сложностях достижения желаемой цели, есть. Важным залогом успеха
является отмеченный уже решительный поворот “заблудших” было стран
Африки в сторону капиталистического рынка,
рыночно-частнособственнической экономики – имеются в виду тенденции к
либерализации и приватизации, к многопартийности и плюрализму и т. п.
Осознав постигшие их неудачи, те страны Африки, которые отдали дань
поиску легких путей без кардинальной ломки внутренней структуры,
возвращаются и начинают свой путь почти сызнова. И в этом – залог
завтрашнего успеха, которому будет стараться содействовать внешний мир.
Еще одним залогом успеха может считаться тенденция к кооперации и
сотрудничеству между странами Африки.

Стремление к сотрудничеству и компромиссам

Последние годы, особенно рубеж 80-90-х, были отмечены заметными
изменениями на континенте именно в этом плане. Враждующие стороны в
странах, разрывавшихся, казалось бы, непримиримыми противоречиями и
ведших между собой многолетние регулярные или партизанские боевые
действия, начали искать путь к примирению. Решительные шаги по такому
пути делает многострадальная Ангола, хотя результатов пока мало.
Большего успеха добились правящие круги Мозамбика. Успешно завершилась
долгая партизанская война за освобождение Намибии, причем завершилась не
в результате победы одной из сторон, а в ходе поиска мирного и
удовлетворившего обе стороны решения проблемы. Все три примера –
знамение времени, того самого времени, параметры которого были
обусловлены ликвидацией противостояния двух миров в связи с крахом
марксистско-социалистических режимов в одном из них. В этом смысле можно
сказать, что поиски компромисса и прекращение внутренних войн в ряде
стран Африки -дай не только Африки, вспомним Никарагуа,- явились
результатом генерального изменения баланса сил в мире в связи с крахом
идеи мирового коммунизма. –впрочем, стремление к компромиссу, пусть не
в такой степени, проявляло себя и раньше, начиная с конца 70-х годов,
когда в Лондоне за стол переговоров сели и достигли приемлемого
результата

враждующие стороны в стоявшем на грани внутренней войны Зимбабве.
Завершились связанные с сепаратистскими выступлениями войны в Нигерии и
Заире. На рубеже 80-90-х годов стало ощущаться постепенное затихание
вооруженных конфликтов в Восточной Африке (Эфиопия – Сомали – Судан).
Разумеется, нет оснований предаваться эйфории, но тенденция все же
ощущается достаточно определенно: количество войн и конфликтов заметно
снизилось, многие из них сошли на нет. Количество компромиссов и
заметная тяга к решению проблем путем мирных переговоров нарастают. В
общем это может быть определено как некий поворот континента в сторону
сотрудничества – сотрудничества ради выживания.

На этом фоне совершенно по-иному выглядят сегодня и проблемы ЮАР. Еще
совсем недавно воинственные группы из АНК и так называемые прифронтовые
государства, окружающие ЮАР, делали откровенную ставку на конфронтацию.
ЮАР в ООН подвергалась осуждению и бойкоту. И хотя многое в этой
политике было справедливо, ибо апартеид как режим для XX в. решительно
неприемлем, сам способ решения проблемы представлялся, очевидно,
бесперспективным. ЮАР была заведомо сильнее всех прифронтовых
государств, вместе взятых, вкупе с АНК, не говоря уже о том, что ее
экономика питала многие из этих стран, тем самым на деле накрепко
привязанных к ненавистной им ЮАР. Совершенно очевидно, что ставка на
конфликт была бесперспективной, как ясно и то, что изменение мирового
баланса сил сыграло свою роль в смягчении позиций африканских стран и
всего мира по отношению к ЮАР. Но при всем том важнейшую роль в повороте
к поиску компромисса внутри ЮАР сыграл приход к власти правительства де
Клерка, ориентированного на слом одиозного апартеида. В итоге сочетание
внутреннего и внешнего импульсов создало равнодействующую, направленную
своим вектором на компромисс, что и является сегодня доминантой на юге
Африки.

В Африке существуют и за последние годы усиливают свою активность и иные
формы континентального и регионального сотрудничества. Многие годы
функционирует Организация африканского единства (ОАЕ), на ежегодных
сессиях которой рассматриваются важнейшие проблемы континента,
вырабатывается общая позиция по многим из них, включая проблемы
развития, задолженности, апартеида, региональных конфликтов. Существуют
организации территориально-зонального характера – экономические
сообщества, таможенные союзы, кредитные учреждения. Создаются время от
времени организации, ставящие своей целью решение какой-либо одной из
важных проблем экономического или экологического характера, будь то
Комиссия по освоению бассейна оз. Чад-. Именно позиция
аутсайдеров облегчала этим слоям населения включение в чуждый структуре
сектор колониально-капиталистической экономики, но это же обстоятельство
и не слишком способствовало преодолению разрыва между секторами: переход
из одного в другой лишь менял соотношение сил между ними, что само по
себе весьма существенно, но не сближал эти сектора между собой в
сколько-нибудь значительной степени. Разрыв продолжал существовать, и
это не могло не беспокоить колонизаторов, не могло удовлетворить их.

Дело в том, что, хотя европейский капитал был, по меньшей мере вначале,
заинтересован лишь в выкачивании необходимых товаров и получении за этот
счет прибылей и несмотря на то, что колониальный капитал умело
приспосабливался к господствовавшим на Востоке

внеэкономическим связям, активно использовал их, даже ставил себе на
службу, он при этом всегда оставался все-таки именно капиталом. Это
значит, что для своего развития и тем более процветания он нуждался в
подходящих для него условиях, прежде всего в свободе действий, которых
на Востоке никогда не было. Такого рода условия, и необходимые свободы
нужно было создать, пусть даже в несколько видоизмененных в силу
обстоятельств формах. Собственно, именно это, как о том уже шла речь, в
частности, в предыдущей главе, и происходило на колониальном Востоке,
причем чем позже, тем энергичнее. Ведущей в этом направлении силой была
в колониях колониальная администрация. В зависимых странах, где ситуация
была хотя иной, но, с точки зрения социально-экономической, весьма
близкой к той, что наблюдалась в колониях, функции колониальной
администрации выполняли в ходе реформ местные руководители, как то было
в Турции, Иране, Китае.

Смысл преобразований в колониях и реформ в зависимых странах, с точки
зрения политэкономии, сводился к расчищению почвы для развития, а затем
и господства капиталистического по характеру рынка, работающего по
законам европейского типа частной собственности с сопутствующими ей
конкуренцией, борьбой за прибыль и т. п. Именно для обеспечения этого
создавались компании типа Ост-Индских, генеральной целью которых было не
столько вывезти товары, сколько создать условия для эксплуатации колоний
капиталистическими методами. Для достижения цели строились фактории и
порты, развивалось портовое и плантационное хозяйство, создавалась
необходимая инфраструктура, включая банки, страховые компании,
пароходства, железные дороги, почту, телеграф, наконец, организовывались
промышленные предприятия по добыче полезных ископаемых, предприятия
обрабатывающей промышленности. Вместе со всем этим возникали и быстро
развивались города-порты, города с заводами и фабриками, строившиеся по
европейской капиталистической модели.

Это был массированный рывок, все усиливавшийся нажим колониального
капитала на традиционный и трансформирующийся под этим нажимом Восток.
Однако этот нажим даже в XIX в. еще не принес ожидаемого результата:
хотя колониальные власти и (в зависимых странах) колониальный капитал
стремились активно взаимодействовать с традиционным рынком и всей
системой основанного на внеэкономическое принуждении хозяйства,
обеспечивая именно через такого рода взаимодействие свои все
возраставшие доходы, оба рынка тем не менее как бы сосуществовали, но
воедино не сливались, ибо по ряду важнейших параметров продолжали быть
практически несовместимыми. Рано или поздно один их них должен был
уступить место другому. А пока именно для связи между обоими рынками
сложилась на Востоке влиятельная прослойка посредников-компрадоров,
процветавшая достаточно долгое время со времен первых португальских
колонизаторов и исчерпавшая себя лишь в начале XX в.

Существенные изменения в характере отношений между двумя рынками,
начавшиеся с XIX в. вследствие промышленной революции в Европе, которая
была ознаменована появлением массовой машинной продукции, привели в XX
в. к энергичной трансформации как традиционного восточного рынка, так и
колониального капитала. Колониальный торговый капитал был замещен в XIX
в. промышленным, а в XX в. – финансово-промышленным,
банковско-промышленным с присущими ему империалистическими
транснациональными тенденциями, стремлением к укрупнению фирм и
корпораций. Действуя в пределах всего мира, этот капитал создал единый
мировой рынок и превратил его в сферу своего господства. Это повлекло за
собой не только постепенное оттеснение традиционного восточного рынка на
задворки и изменение соотношения сил не в его пользу, но также и
существенную трансформацию такого рынка, всей его тысячелетиями
складывавшейся внутренней структуры.

Это проявилось в заметном разрушении традиционных форм хозяйства,
основанных на внеэкономическом принуждении и централизованной
редистрибуции. Много больший, чем прежде, простор получили
товарно-денежные отношения, что явилось следствием серии реформ,
приведших к наделению крестьян землей и превращению земельных наделов в
отчуждаемый товар, что стало характерным для аграрных отношений на
Востоке уже в первой половине XX в. Соответственно принципиальная
разница-разрыв между традиционно-восточным и
колониально-капиталистическим рынками сократилась, трансформированный
рынок во многом сблизился с еврокапиталистическим, стал интегральной
частью мирового. Казалось, еще некоторое небольшое усилие, еще немного
времени – и старый Восток с господством внеэкономического принуждения и
основанным на этом господстве рынком рухнет, уступив свое место
капиталистической структуре.

Для подобного вывода было немало оснований. Колониальный капитал
уверенно теснил разваливавшееся традиционное хозяйство еще в XIX в.
Разорявшиеся ремесленники пополняли собой ряды бездомных. Обезземеленные
крестьяне стекались в большие города. Теряли свои привычные позиции
ростовщики и купцы, даже еще вчера процветавшие компрадоры. Словом,
вполне могло показаться – долгое время именно так и представлялось, в
том числе и идеологам революционного обновления мира, от Маркса до
Ленина,- что традиционный Восток обречен и вот-вот рухнет под напором
капитала. Следствием же этого станут пробуждение Востока и мощный
революционный взрыв многомиллионных масс, потенциально рассматривавшихся
в качестве союзника европейского пролетариата.

Эта точка зрения позже, уже в середине нашего века, была обстоятельно
разработана в рамках концепции так называемого “догоняющего развития”,
смысл которой сводился ко все той же иде, что упоминалась в начале
главы: развитие Востока в принципе подобно развитию Запада, разве что
несколько отстало; а коль скоро так, то вполне можно ожидать, что с
некоторого момента оно ускорит

свой путь и нагонит отставание, став в ряд стран развитых. Концепция, о
которой идет речь, просуществовала недолго, ибо достаточно скоро стало
очевидным, что на деле все обстоит далеко не так, как то разрабатывалось
в теоретических построениях. Правда, небольшая группа стран во главе с
Японией действительно энергично выдвинулась и не только нагнала развитые
страны, но и вышла на передовые позиции среди них. Однако это была лишь
очень небольшая часть стран традиционного Востока. Что же касается
остальных, то они не только не догнали развитые, но явно отстают от них
по всем параметрам, а в некоторых случаях (что касается прежде всего
Африки, хотя и не только ее) отставание даже возрастает. Феномен
“догоняющего развития” сработал, таким образом, лишь выборочно, так что
теперь перед теоретиками встал иной вопрос: чем объяснить, что в случае
с рядом дальневосточных стран все оказалось не так, как с большинством
остальных? Иными словами, снова следует сначала искать общие
закономерности, а потом уже причины, ооусловившие исключения. Что же
следует считать закономерностями развития современного Востока?

Государство и экономика на современном Востоке

Только что шла речь о том, как в процессе освоения колониальным
капиталом Востока в целом и традиционного восточного рынка в частности
постепенно уходили в прошлое прочные позиции старой структуры,
основанной на внеэкономическом принуждении подневольного, во всем
зависевшего от властей и сильных мира сего подданного-производителя.
Упоминалось и о том, что многие видели в этом знак гибели старого
Востока. Почему же он не погиб? Прежде всего потому, что в его недрах
шли два параллельных процесса: 1 приспособление к изменившимся
обстоятельствам (о чем на примере укрепления позиций колониального
капитала и элементов евро-капиталистической структуры говорилось выше) и
сопротивление навязываемым извне переменам.

Сопротивление в зависимости от обстоятельств принимало разные формы, от
бурных массовых движений типа китайских ихэтуаней до пассивного
неповиновения властям в духе Ганди. Однако суть его в конечном счете
была одинакова: насильственная ломка привычного стандарта жизни вызывала
протест со стороны населения, прежде всего консервативно настроенной
крестьянской массы, всезда выше всего привычно ставившей незыблемость
существующих устоев, гарантированное статус-кво.

В колониях этот протест подавлялся администрацией. В зависимых странах
ситуация обычно была сложной и неоднозначной, у ибо традиционное
государство в принципе было на стороне недовольного большинства, но в то
же время не всегда могло открыто поддержать его протест, как то наиболее
наглядно проявило себя в хода все того же восстания
икэтуаней.-В-небомедучае, однако,-и

это существенно еще раз подчеркнуть,- пробуждение трансформировавшегося
под влиянием колониализма Востока отнюдь не было революционным порывом к
новому, как то еще недавно было принято считать в отечественной
историографии. Конечно, во главе массовых движений часто оказывались
представители европейски образованных слоев населения, ориентировавшиеся
на революционные изменения по европейскому стандарту. И нередко это
играло решающую роль. Однако даже в тех случаях, когда революции
побеждали и на смену деспотическим монархиям приходили молодые
республики, как то было в Турции или в Китае в начале XX в., это еще
отнюдь не означало, что соответствующая страна уже созрела для
радикальных перемен и была готова к ним. Как правило, и после этих
революций на протяжении десятилетий сопротивление структуры не
ослабевало, а временами даже усиливалось. И если в Турции Ататюрк сумел
обуздать его, то в Китае с этим было гораздо сложнее, а в Иране силы
сопротивления даже сумели в конечном счете взять реванш за поражения в
прошлом.

Но дело не только в естественном сопротивлении традиционной и обычно с
трудом приспосабливавшейся к новому структуры. Гораздо более важным для
судеб Востока следует считать то обстоятельство, что в качестве
медиатора между приспособлением и сопротивлением с начала XX в. вновь
стало выступать государство. Если говорить пока о зависимых странах, ще
государство как институт не было уничтожено, но оказалось лишь на время
придавленным колониальной экспансией, как это весьма наглядно предстает
на примере Ирана или Китая, в меньшей степени Турции или Афганистана, то
важно заметить, что для такого рода выхода на авансцену были весомые
причины. Во-первых, государство обретало крылья как символ и основа
сопротивления традиционной структуры. Оправившись от колониального шока,
длившегося где столетия, а где десятилетия, оно должно было взять на
себя задачу управления страной в изменившихся условиях. Но перемены, о
которых идет речь, были многосторонними. Они не просто были связаны с
унижением страны европейцами, с колониальным шоком, с необходимостью
как-то выбраться из кризиса, преодолеть комплекс неполноценности,
подогревавшийся постоянно демонстрируемым превосходством европейской
техники, включая военную, которая производила особенно сильное
впечатление на Востоке. Много более значительными были те изменения,
которые произошли в сфере хозяйства, в экономике страны и выражались,
как о том уже шла речь, в оттеснении на задний план тех привычных
элементов структуры, что были связаны с внеэкономическим принуждением, в
том числе традиционного рынка.

Поскольку на Востоке не было традиций, способствующих расцвету частной
собственности, да и вообще вычленению индивида как такового,
самостоятельности общества перед лицом государства (о чем специально
речь еще раз пойдет ниже), именно государство должно было осваивать
новую технику, включая военную, налаживать необ-

ходимую для капиталистического рынка инфраструктуру, т. е. выступать в
функции собственника и важнейшего субъекта экономики, народного
хозяйства – в привычной для него, во всяком случае на Востоке, функции.
Не сразу, но по мере осуществления навязанной Востоку политики
национального капиталистического развития создается в странах Востока
новый, промежуточный по структуре и характеру сектор
хозяйства-государственно-бюрократическийпо форме,
государственно-капиталистический по характеру.

Что касается колоний, особенно таких, как африканские, то здесь вновь
возникшие после деколонизации государства сразу же взяли на свои плечи
заботы, до того лежавшие на колониальной администрации. В условиях
традиционной восточной структуры это было естественным и практически
единственно возможным выходом: государство берет на себя распоряжение
хозяйством, ответственность за благосостояние общества, контроль за
жизненно важными экономическими процессами, патронирование экономики
капиталистического типа. Гибридность и промежуточность нового сектора
экономики была в том, что от еврокапитализма в нем были техника и
технология, частично экономические связи, а от традиции – вынужденное
невнимание к законам свободного рынка с его требованием рентабельности,
конкурентоспособности, прибыльности, что на практике всеща оборачивалось
экономической неэффективностью и дотациями со стороны казны.

Наряду с новым сектором хозяйства и под его защитой, подчас буквально
под покровительством государства в постколониальных восточных обществах
постепенно укреплял свои позиции сектор колониально-капиталистический,
трансформировавшийся в обычный частнокапиталистический со свободным
рынком, конкуренцией, стремлением к рентабельности. Этот
трансформирующийся и расширяющийся сектор терял свой прежде
принципиально чуждый внутренней структуре традиционного Востока облик,
переставал быть сектором колониально-европейским и становился просто
капиталистическим, частнособственническим. Правда, в большинстве случаев
в нем по-прежнему задавали тон вчерашние колонизаторы либо иные
европейские, американские, позже также и японские фирмы, подчас уже
лишившиеся национальной окраски (речь прежде всего о ТНК), но все более
весомую роль здесь начинали играть и свои предприниматели и банкиры. Это
в XX в. было характерным для Индии, Турции, ряда стран Юго-Восточной
Азии, да и многих других стран современного Востока. Правда, по-прежнему
среди местного населения выделялись те его слои, которые в прошлом,
будучи аутсайдерами, в большей степени, чем остальные, контактировали с
колониальным капиталом – будь то джайны, хуацяо или компрадоры.

Но приобщались к этому процессу, особенно под покровительством
государства, также и другие группы местного населения (вспомним политику
малаизации национальной экономики в современной Малайзии).

Итак, на позднеколониальном и постколониальном Востоке – речь не только
о колониях, но и о зависимых странах, даже о таких, как Япония,- роль
государства в хозяйстве не только не уменьшилась под воздействием
колониального капитала и свободного рынка, но в некотором смысле даже
возросла. По всем параметрам государство в странах современного Востока
занимает ведущие позиции в сфере хозяйственной деятельности и лишь в
немногих из них, прежде всего в высокоразвитых дальневосточных, оно в
последние годы начало отходить на задний план, уступая место уже целиком
завладевшим экономикой отношениям рыночного капитализма. О том, почему
именно так произошло, речь уже шла. Обратим теперь внимание на то,
почему усиление государства оказалось не только не помехой, но в
определенном смысле поддержкой, может быть, даже единственно возможным
условием развития по еврокапиталистическому пути в странах
постколониального Востока.

Прежде всего здесь следует принять во внимание уже упоминавшийся
жизненно важный момент: колониально-капиталистическая, принципиально
чуждая традиционному Востоку по всем основным параметрам система
рыночного хозяйства требовала для эффективного своего существования
хорошо подготовленных людей – предпринимателей, собственников, мастеров
рыночных свободных связей, готовых к жесткой конкуренции,
ориентированных на извлечение прибавочного продукта. На Востоке таких
людей не было. Были купцы, ростовщики, ремесленники, богатые
землевладельцы; были рынки и даже международные торговые связи с
большими торговыми оборотами. Были специализировавшиеся на этих связях
мастера транзитной торговли, знавшие толк в прибыли, понимавшие смысл
конкуренции, значение рынка. Именно эти люди, как-то подготовленные к
жестким условиям функционирования капитала, и оказались первыми
посредниками-компрадорами, агентами колониального капитализма в своих
странах, той базой, на которую опирался в этих странах колониальный
капитал. Но всего этого было недостаточно, что с особенной отчетливостью
проявилось тогда, когда торговый колониализм сменился
промышленно-банковским, энергично осваивавшим колонии и зависимые
страны. Людей, подготовленных для оптимального функционирования по
законам развитого капитализма, на Востоке было мало, кое-где практически
не’ было вовсе. Это и стало объективной причиной того, что функции
совокуп-ного предпринимателя рыночно-капиталистического типа в

изменившихся условиях взяло на себя государство,- больше некому было.
Государство приняло на себя вызов эпохи. В его лице сконцентрировались и
сопротивление традиционной структуры натиску колониального капитала,
еврокапитализма, и приспособление к изменившимся вследствие этого
обстоятельствам.

Почему именно государство? Само собой разумелось, что только
государство, традиционно вовлеченное на Востоке в экономические заботы,
издревле бывшее там генеральным субъектом централизованной редистрибуции
и имевшее огромный тысячелетиями накапливавшийся опыт в деле организации
хозяйства и контроля за оптимальным его состоянием, должно было взять на
себя столь сложное, новое, непривычное, небезвыгодное, но и чреватое
риском банкротства дело. При этом предполагались издержки, причем
немалые. Накопленный веками хозяйственный опыт государства никогда и
нигде на Востоке не был ориентирован на прибыльное ведение хозяйства, на
экономическую эффективность, тем более в рамках свободной международной
рыночной конкуренции. Однако общество в странах Востока, составлявшие
его зависимые от власти индивиды не имели и этого опыта. Что же касается
государства, то оно в силу его мощи и всевластия, его высшего права
распоряжаться достоянием страны и народа (функция централизованной
редистрибуции) было именно тем единственным институтом, который оказался
способен гарантировать слабую развивающуюся рыночно-капиталистическую
экономику страны от потрясений и неожиданностей, от ошибок и провалов с
помощью своего покровительства и казенных дотаций.

И еще одно обстоятельство. Именно и только государство на Востоке
владеет теми большими материальными средствами, включая богатства казны,
которые могут быть сконцентрированы и реализованы в том направлении, что
считается по тем либо иным причинам наиболее важным для страны, ее
хозяйства, оборонных нужд или иных стратегических целей. Именно казенные
доходы государства легче всего при случае могут быть преобразованы в
капитал, необходимый для создания тех или иных современных предприятий,
отраслей экономики, а также инфраструктуры. Государство же чаще всего
выступает и как субъек* внешнего кредитования: именно оно гарантирует
внешние займы – те самые, которые ныне столь тяжелым бременем лежат на
бюджете многих, почти всех развивающихся стран. Займы эти, как правило,
идут в руки государства, а далее соответствующие средства через бюджет
вкладываются в различные отрасли хозяйства, включая дотации для
нерентабельных предприятий государственного сектора и субсидирование цен
на продукты первой необходимости ради удержания их на приемлемом для
беднейшей части населения уровне.

Государство и обществе

В этом пункте тема “государство и экономика” достаточно плавно переходит
в близкую к ней и тесно с ней связанную тему “государство и общество”.
Дело в том, что колониально-капиталистическая трансформация, силовыми
методами решительно взламывавшая традиционное хозяйство и буквально
вынуждавшая государство взять в свои руки и даже возглавить перевод
экономики – насколько это было практически возможным в той или иной
стране – на рыночно-капиталистические рельсы, не могла достаточно быстро
изменить то, что подчас именуется “человеческим фактором” (или human
relations) и что зависит от традиции, норм поведения и образа жизни,
социопсихологических и ценностных установок и ориентации населения. В
этом смысле отличие социума в восточных странах от гражданского общества
в странах Запада было огромным, принципиальным, во многих отношениях
решающим.

На Западе веками труженик приучался к тому, чтобы стать рабочим, т. е.
тем, кто продает свою рабочую силу на свободном рынке. И без такого
труженика капитализм не может развиваться во всю свою мощь, это условие
его существования и развития. На Востоке такого труженика не было и не
могло быть, ибо даже издревле существовавший здесь наемный труд, в том
числе и функционировавший на казалось бы добровольных договорных
началах, всегда был опутан густой паутиной внеэкономических связей, вне
которых индивид существовать здесь просто не мог. Это было нормой,
традицией, стереотипом поведения, элементом привычного образа жизни, как
такого же рода элементом были корпоративные связи, делавшие работника
несвободным. Иной характер, иная система политических, экономических и
социальных отношений вели к тому, что работники, трудившиеся на
предприятиях, вроде бы вполне современных, действующих в рамках
рыночно-капиталистического сектора, по сути являли собой – а во многом
являют и сейчас – вчерашних крестьян традиционно-восточного типа, с ног
до головы опутанных привычными социальными, экономическими и, главное,
внеэкономическими (административно-политическими, корпо-рационными)
связями. При этом давление избытка населения – фактор, все более
ощутимый в развивающихся странах и механически во все возрастающих
масштабах воспроизводящий именно привычные традиционные формы
отношений,- отнюдь не способствует возникновению нормальных для
функционирования капитала европейского типа условий, особенно таких, как
свободный рынок рабочей силы, свободный выбор места работы и т. п.

В самом деле, многое в традиционной экономике Востока в наши дни
переменилось. Изменился характер производства, особенно в больших
городах,- оно стало машинным и крупномасштабным. Изменился
характер-хруда – на смену прежним ттпдданним гмянним

государству налогами и отработками, на смену несвободным батракам и
наемникам пришли обычные рабочие, получающие за свой труд заработную
плату (на государственном предприятии-из казны). В немалой мере
изменился и характер социально-экономических отношений: на смену
традиционным связям между всесильным государством и бесправными
подданными, опосредованным централизованной редистрибуцией и
принципиально не имевшим отношения к рынку, товарообмену, тем более к
частной собственности, пришли связи товарно-рыночного типа, пусть даже
не вполне последовательные. Казалось бы, сдвиги огромные. Но, как о том
только что говорилось, все на деле было не так, как может показаться при
анализе с использованием лишь политэкономического инструментария.

Социологический анализ свидетельствует о том, что иной “человеческий
фактор” создает иную ситуацию, в том числе и в экономике. В исторических
трудах, особенно отечественных, специалисты долгие годы не видели,
старались не замечать этой разницы. Много и охотно писали они, например,
о рабочем движении, о профсоюзах, забастовках в странах Востока, о
революционных выступлениях там пролетариата. Конечно, все это было, но в
иной социальной среде, при иных политических реалиях, при господстве
иных традиций и типа личности, форм соединения производителя со
средствами труда (форм, опосредованных внеэкономическим принуждением).
Все это не только выглядело иначе, но и играло другую роль как в
реальной жизни Востока, так и в процессе его развития. И здесь опять
нужно сказать несколько слов о государстве.

Конечно, колониальный капитал адаптировался к местным условиям, даже
умело использовал их, приспосабливал для своих нужд. Однако при этом он
должен был вынужденно меняться сам, изменять в какой-то степени и себя.
Для такого рода изменений были естественные пределы, за которыми
современный капитал переставал быть независимым и ориентирующимся на
свободный рынок конкурентной борьбы капиталом. Далеко не случайно
колониальный капитал всегда стремился ограничить сферу своего
функционирования добывающими промыслами и обрабатывающими предприятиями
(вынужденно необходимыми и трудоемкими), тогда как создание
капиталоемких производств, особенно тяжелой промышленности, обычно
выпадало на долю государственного сектора. Что же касается
государственного сектора, то он хотя и был в зависимости от рынка, но не
страдал от конкуренции и не гнался за экономической эффективностью и
конкурентоспособностью, покрывая убытки дотациями. Более того, он
поддерживал на плаву тем же способом либо посредством льготных тарифов
национальную промышленность капиталистического типа, которая всегда
оказывалась слабейшей частью современного сектора, ибо не только не
имела необходимого опыта, но и сталкивалась все с теми же препятствиями
– с несвободными работниками, традиционным рывком, внеэкономическими
связями и т. п.

Словом, речь не только о том, что структурно чуждый традиционному
Востоку капитализм развивался с трудом и приживался нелегко, что-то
ломая и изменяя, как-то приспосабливаясь и постоянно идя на компромиссы.
Дело даже не только в том, что хуже всего приживался частный
национальный капитал, постоянно нуждавшийся в щедрой поддержке со
стороны государства. Главная сложность состояла в том, что слишком
многого и тем более быстро капитал, в том числе в его преимущественно
государственной форме, достичь не мог по той простой причине, что
традиционное восточное общество, даже пройдя через многие десятилетия, а
кое-где и века колониализма, к этому не было готово. Конечно, на
протяжении веков колониализма кое-что в этом направлении было
достигнуто. Занял свои позиции колониальный капитал с его рынком,
передовыми форпостами, торговыми факториями, плантациями и т. п. Активно
вовлекались в сферу колониально-капиталистического рынка определенные
слои местного населения, компрадоры и аутсайдеры. Частично приобщались к
этому же социальные верхи, особенно правящие. Но всего этого было явно
недостаточно для достижения серьезных результатов в деле
капиталистического преобразования Востока – недостаточно прежде всего
для преобразования общества, для трансформации специфического, с точки
зрения европейского стандарта, восточного социума. Как ни медленно шел
процесс индустриализации Востока, темпы его намного превышали темпы
трансформации социума. Возникал драматический разрыв между
необходимостью (общество должно было уметь управлять промышленной
экономикой) и реальностью. Именно этот разрыв и вынуждено было заполнить
государство.

Почему восточное общество даже после длительного периода колониализма и
радикальной внутренней трансформации всей структуры оказалось, как
правило, не готовым к существованию в рамках капитализма, и в частности
к необходимому для этого самоуправлению? Быть может, период колониализма
оказался для этого все же недостаточным? Едва ли. Индия прожила в
качестве британской колонии около двух веков, а Япония колонией не была
вовсе. И хотя колониализм сыграл и не мог не сыграть своей роли, дело,
видимо, все же не в этом. Возможно, сыграла роль сила сопротивления
нововведениям? Безусловно, этот фактор нельзя не принимать во внимание,
а кое-где, как в Иране, он активно действует и в наши дни. Но Иран все
же крайний случай. А что же следует считать средним, типичным?

Оставляя в стороне ту модель, которая связана с крайне низким исходным
уровнем развития (это касается в первую очередь Тропической Африки, хотя
и не только ее), обратим еще раз внимание на то, что процесс
индустриализации опережал много более сложный процесс адаптации к
вызванным им переменам в образе жизни людей. Конечно,
некоторые–слои-местного населения в силу ряда

объективных причин быстрее остальных заимствовали чужой опыт, получали
европейское образование, необходимую профессионализацию, сближались с
еврокапиталистическим стандартом (как правило, не теряя при этом связи с
родной почвой и традициями). Это способствовало адаптации общества в
целом, но ненамного: основная часть населения в большинстве стран
Востока даже после деколонизации (а в ряде случаев после деколонизации и
обретения самостоятельности в еще большей степени, нежели прежде) не
только не была готова к необходимой адаптации, но и решительно выступала
против этого.

Здесь играло свою роль многое. Это и привычка, консервативный
традиционализм крестьян; это и приверженность к собственным системам
ценностей, апробированному веками образу жизни; это и противодействие
нажиму извне, со стороны чужих, пытающихся навязать свою волю. На
Востоке не знакомы с европейской демократией, не ощутили ее преимуществ,
не приспособлены к правовым нормам, свободам, индивидуальным гарантиям
европейского типа и не стремятся к ним, а то и активно не хотят иметь с
ними что-либо общее. Здесь привыкли к иерархии и неравенству, к веками
сложившимся стереотипам бытия, к давлению верхов, к всесилию власти.
Пожалуй, именно в этой связи стоит еще раз напомнить о “поголовном
рабстве”. Теперь эта формула предстает пред нами не только как красочная
метафора, символизирующая всесилие власти и государства. В гораздо
большей степени она – символ слабости, неразвитости, зародышевого
состояния гражданского общества, общества самостоятельных и ценящих свое
достоинство, свои свободы индивидов. Может быть, мы вправе даже говорить
о практически полном отсутствии на Востоке такого института, как
общество (далеко не случайно в работе используется термин “социум”).
Именно вместо общества и был феномен, именуемый “поголовным рабством”.

Речь идет не о рабстве в юридическом или экономическом смысле слова, а о
социально-политическом и даже в еще большей степени о
социально-психологическом феномене. Ленин писал в свое время, что никто
не виновен в том, что родился рабом, однако раб, довольный своим
положением, способен вызвать презрение и достоин называться холуем и
хамом. И хотя эта формула относится к России, в ней заключен немалый
смысл. Мржно к ней добавить и существенное для нашего случая пояснение:
именно многовековые традиции Востока (Россия в этом плане – тоже Восток)
создали ситуацию, при которой рабы – рабы с европейской точки зрения, т.
е. лица, не ценящие свободы,- не только удовлетворены своим положением,
но и, даже зная уже о существовании иных стандартов бытия, не желают
отказываться от привычного образа жизни (имеющего, к слову, свои
преимущества, особенно с точки зрения гарантированного обеспечения
жизяенного минимума). Это я

Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter