Васильев Л.С. 1998 – История Востока, Т.2 (книга)

Васильев Л.С. 1998 – История Востока, Т.2

Оглавление

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВОСТОК В ПЕРИОД ГОСПОДСТВА КОЛОНИАЛИЗМА (СЕРЕДИНА XIX- СЕРЕДИНА XX ВВ.)

Стр.

Глава 1. Колониализм на традиционном Востоке ………….•••••• 9

Период колониализма на Востоке ……………….•••••••• 9

Истоки колониализма ………….•.••••••••••••••••••• ”

Генезис европейского капитализма и колониализм …………….. 14

Колониализм на Востоке ………………………….. 19

Блок первый. Южная и Юго-Восточная Азия ………………… 26

Глава2. Британская Индия ………………………….. 26

Начало трансформации традиционной структуры …………….. 28

Сопротивление трансформации ………………………. 33

Национальный конгресс и борьба за независимость Индии ………… 37

Глава 3. Островной мир юга Азии в период колониализма …………. 42

Голландская Индия (Индонезия) ……………………… 43

Шри-Ланка (Цейлон) ……………………………

Филиппины …………………………………

Глава 4. Английские и французские колонии в Индокитае …………. 52

Англичане в Бирме ………………………••••••••

Колониальная Малайя ……………………………

Французский Индокитай …………………………..

Сиам (Таиланд) ………………………..••••••••

Глава 3. Южная и Юго-Восточная Азия: традиционная

структура и колониализм ………………………..

Религии и религиозно-культурные традиции ……………….. 70

Цивилизационный фундамент и общество …………………. 78

Традиционная структура и колониализм ………………….. 82

Блок второй. Африка …………………•”••••””•••••”•

Главаб. Колонизация Африки южнее Сахары ………………… 89

Южная Африка …………………..•••••••••••••• 90

Западная и Центральная Африка ……………………… 99

Глава 7. Колонизация арабской Африки и Эфиопии …………….. 106

Марокко ………………………••••••••••••••

Алжир ……………………….•••••••••••••• 09

Тунис ………………………•••••••••••••••• }

Ливия ………………………•••••••••••••••• •’

Египет ……•………………….•..•-•••••••••

Судан ………………………..•••••••••••••• 9

_______Сомали . …………………….-• •••/•_•_•_•.•.•.•_•.•_•_ ‘•~

-Эфиопия …………………………… …….. iZi

Глава 8. Колониальная Африка: трансформация традиционной структуры
………………………………… 125 Традиционные общества Африки
……………….. .”…. 126 Колониальный промышленный капитал в
Тропической Африке ……… 131 КолониализмварабскойАфрике
……………………… 135 Африка и юг Азии как колонии: общность
исторических судеби ее первопричины …………………………….
138

Блоктретий.БлижнийиСреднииВосток………………….. 140

Глава 9. Османская империя и республиканская Турция ………….. 140
Танзимат ………………………………… 141 Зулюи и младотурки
……………………………. 143 Кемалистская революция и
радикальные преобразования …………. 147 Турция после Кемаля
……………………………. 151

.Главв/О.ШиитскийИранвХК-ХХвв. ………………….. 154 Бабибабиды
………………………………… 155 Иранскаяреволюция 1905 -1911
гг. …………………… 157 Ирака борьбе за национальную
независимость ………………. 160 Экономическое развитие ИранавбО-
70-е годы ……………… 165

Глава II. Арабские страны Азии и Афганистан ……………….. 168
ИракистраныЛеванта …………………………… 168 Арабские
государства Аравии ……………………….. 174
Афганистан…………………………………. 178

Глава 12. Мир ислама: традиционная структура и ее трансформация в период
колониализма ……………………….. 181 Ислам: религия и общество
…………………………. 182 Сопротивление и приспособление
традиционных исламских обществ в период колониализма
………………………… 187

Блок четвертый. Дальний Восток ………………………. 195

Глава 13. Китай в середине XIX- середине XX в. ……………… 195
Крестьянскаявойнатайпинов ………..’………………. 196 Политика
самоусиления и попытки реформ ………………… 200 Восстание
ихэтуаней ……………………………. 205 Сунь Ят-сен и
Синьхайская революция …………………… 208 Гоминьдан и борьба за
единый независимый Китай …………….. 212 Японе-китайская война и
победа КПК …………………… 215

Глава 14. Трансформация и модернизация пореформенной Японии (1868-1945)
………………………… 217 Реформы и становление основ японского
капитализма …………… 218 Агрессивная внешняя политика Японии
………………….. 222 Япония между первой и второй мировыми
войнами ……………. 223 Япония во второй мировой войне
……………………… 225 Корея под гнетом японского колониализма
…………………. 227

Глава 13. Религиозно-цивилизационный фундамент и особенности развития
стран Дальнего Востока ………….. 229 Конфуцианство в Китае и XX век
……………………… 230 Феномен Японии
………………………………. 236

Трансформация Востока в период колониализма (теоретический анализ и
сравнительное сопоставление) ……………………….. 243

Глава 16. Колониальный капитал и традиционный Восток …………. 243
Европа и Восток: структурный анализ …………………… 244
Колониализм на Востоке ………………………….. 250 Воете” после
пробуждения <. .......................... .................... ........ ..................... ............. ................................. ......... ............... ............................... ............................. ................................ ........................... ............ ...... ......................... ...................... ....................... ................... ............................ ..................................... .............................. ........................ ................ .......................................... ................. .................................... ....... . :-.- .-. ..... ... .............. ......................................... ............................................ j .......... .................. ........... ................................... ....................................... .... ........................................ xix- xx i xvi xix xx. xix-xx f __._ xv-xvi xv ill i.>il>ii.iuj третьего и особенно
четвертого вариантов колонизации, т. е. тех

19

случаев, когда речь идет не о массовых переселениях и об освоении
слабозаселенных земель новой общностью, а о бесцеремонном вторжении
своекорыстного и опирающегося на силу меньшинства с целью извлечь выгоду
из рыночного обмена и заставить работать на себя местное население, не
говоря уже о таких бесчеловечных явлениях, как работорговля. Снова
оговоримся, что и транзитная .торговля с погоней за выгодой, и
эксплуатация местного населения, и работорговля не были придуманы
колонизаторами-европейцами. Все это существовало и ранее, до них и
независимо от них. Порой торговали и самими попавшими в плен
европейцами, становившимися рабами турок или арабов, монголов или
персов. Поэтому имеется в виду лишь характеристика феномена, связанного
с выходом на авансцену ранне-капиталистической Европы, представители
которой в странах, послуживших объектами колониальной экспансии,
действовали, по существу, традиционными методами, но зато с энергией и
целеустремленностью, присущими новому, поднимающемуся капиталистическому
строю. Именно это и стало колониализмом в привычном ныне значении слова,
во всяком случае на начальном этапе. Начальный этап, как упоминалось,
был связан с деятельностью прежде всего португальцев (испанцев на
Востоке, за исключением Филиппин, практически не было; Филиппины же
развивались во многом по латиноамериканской модели, о чем уже
говорилось), и в количественном отношении эта деятельность была связана
едва ли не прежде всего с африканской работорговлей, хотя португальцы
одновременно активно интересовались пряностями и раритетами и. именно им
принадлежали первые европейские торговые фактории в Индии, Индонезии, на
Цейлоне, китайском побережье и т. п. Португальский колониализм в Африке
и Азии ( в отличие от Америки) был по характеру торговым (третий и
четвертый варианты колонизации), что, собственно, в немалой мере и
определило со временем афро-азиатские варианты европейской колонизации
до XIX в. Но торговля с Востоком, даже с Африкой (где в качестве
эквивалента обмена нередко шли в дело стеклянные бусы, дешевые лоскуты,
не говоря уже о спиртном), требовало средств. Пряности стоили дорого,
доставка их – еще дороже. Дае ружья, которые шли в обмен за товары
вместо серебра, тоже стоили денег, того же серебра. Где было взять
прагоценный металл? Вопрос этот не стоило бы и поднимать – ответ на него
общеизве-сген. Собственно, именно золото и серебро вызвали такую
алчность испано-португальских конкистадоров в Америке, которая послужила
толчком к полному разрушению древних центров богатой, но струк-турно
слабой цивилизации и государственности. Потоки ЗОДОТД И серебра со
времен Колумба хлынули в Европу – и в немалой степени за этот счет,
учитывая и снижение цены драгоценного металла в

цен),

условиях резкого увеличения его количества “.революция цен),
финансировалась раннеевропейская торговля с Востоком, грабить который
европейцы не могли и за товары которого, включая и рабов, они вынуждены
были расплачиваться. И хотя доля португальцев в этом американском потоке
была не слишком велика – основное досталось Испании,- она послужила
первоначальной основой для финансирования колониальной торговли, в
последующем успешно развивавшейся за счет товарооборота. Век
португальского господства в колониальной афро-азиатской торговле был
сравнительно недолог: доля Португалии во все возраставшей в объемах и
расширявшейся территориально торговой экспансии европейских
колониалистов в Африке и особенно в Азии стремительно падала и после XVI
в. стала вовсе незначительной. На первое место вышли голландцы. XVII
век, особенно первая его половина,- век Нидерландов на Востоке. Со
второй половины XVII в., после ряда успешных англо-голландских войн,
рядом с Голландией, постепенно оттесняя ее, становится Англия. Хотя
голландцы были в первых рядах среди тех европейских держав, которые
успешно шли по пути капиталистического развития, и хотя именно они в
свое время активно участвовали в колонизации Северной Америки с ее
пуританским духом активного предпринимательства (достаточно напомнить,
что голландцами был основан в 1626 г. Новый Амстердам – будущий
Нью-Йорк), в Африке и Азии они сменили португальцев либо оказались рядом
с ними практически в той же функции колониальных торговцев. Да и методы
их не слишком отличались от португальских – та же торговля африканскими
и индонезийскими рабами, скупка пряностей, организация плантаций для их
производства. Правда, голландцы способствовали обновлению колониализма,
основав в 1602 г. объединенную Ост-Индскую компанию – мощную и
находившуюся под политическим покровительством метрополии
административно- экономическую суперорганизацию, целью которой была
оптимизация условий для успешной эксплуатации всех голландских колоний
на Востоке (в 1621 г. для голландских колоний на Западе, в основном в
Америке, была создана Вест-Индская компания). Аналогичную организацию
(Ост-Индская компания) создали и англичане, даже еще раньше, 6 1600 г.,
но только во второй половине XVII в., после укрепления англичан в ряде
важных пунктов на восточном и запад ном побережье Индии, эта компания
обрела определенную эко номическую устойчивость и, главное, некоторые
административные права – свои вооруженные силы и возможность вести
военные действия, даже чеканить монету. Впоследствии, как о том уже
говорилось, английская Ост-Индская компания стала админи”лр4’1’ивным
юхтяким английского кйЛОИИалиама в Индии, причем с XVIII в. она все
более тщательно контролировалась

правительством и парламентом, а в 1858 г. и вовсе прекратила свое
существование, официально замененная .представителями Англии, начиная с
вице-короля. На примере голландской и английской Ост-Индских компаний
можно видеть, что по меньшей мере в XVII в. это были торговые
организации капиталистического характера с ограниченными
административными правами. Практика показала, что такого рода прав было
вполне достаточно, чтобы англичане в Индии, а голландцы в Индонезии
чувствовали себя фактическими хозяевами. Меньше в этом плане преуспела
Франция, вступившая на путь колониальной экспансии позже, в основном
лишь в XVIII в. К тому же революция 1789 г. способствовала крушению
того, что было достигнуто: из некоторых своих колониальных владений
французы были вытеснены, прежде всего англичанами (в Индии, Америке). В
целом XVII и XVIII века были периодом активного укрепления европейской
колониальной торговли и получения за счет этой торговли немалых
экономических выгод.

О каких выгодах идет речь в свете того, что уже говорилось об
особенностях колониальной торговли с Востоком, выражавшихся в перекачке
драгоценного металла не с Востока в Европу, а в обратном направлении?
Выгоды имеются в виду самые простые и прямые – от торгового оборота, с
учетом всех издержек не только транзитного долгого морского пути, но и
содержания администрации тех же могущественных компаний, которые
организовывали торговлю и стабилизировали условия для нее, захватывая в
свои руки новые земли, подкупая союзных правителей, ведя войны с
враждебными и т. п. Если подсчитать издержки, они окажутся весьма
солидными. Но и разница в ценах была огромной: пряности в Европе стоили
в десятки раз дороже по сравнению с теми местами, вде их производили и
закупали. И все-таки если подводить баланс (а торговали в конечном счете
отнюдь не только пряностями, их к тому же сами купцы строго лимитировали
и в производстве, и в торговле, дабы не сбить цену), то окажется, что из
Индии шли шерстяные и бумажные ткани высокого качества, кашмирские шали,
индиго, сахар, даже опиум. Из Африки – рабы. А что же шло взамен? Оружие
и в гораздо меньшей степени некоторые другие товары, практически не
имевшие спроса в развитых ( и тем более в неразвитых) странах Востока.
Содержание же компаний и все прочие издержки, выплаты, подкупы

Об ограничениях говорится в весьма относительном плане – право вести
войны и “P””‘ армии ставило компании в положение могущественной
политической силы, вполне сопоставимой с местными государственными
образованиями; вопрос был лишь в конкретном соотношении сил и в наличии
средств для манипулирования.

и т. п. в немалой степени покрывались драгоценным металлом: по некоторым
подсчетам, в начале XVIII в. доля товаров в торговле с Востоком
(английский экспорт к востоку от мыса Доброй Надежды) была равна одной
пятой, остальные четыре пятых приходилось на

металл. Это не значит, что компании и колониальная торговля работали в
убыток,- они свое возвращали с лихвой, ибо их торговля была
наивыгоднейшим делом. Но все-таки это была именно торговля, а не
ограбление наподобие того, что делали испано-португальские конкистадоры
в Америке. И хотя колониальная торговля сопровождалась жестокостями и
издевательствами над людьми “(работорговля), главное все же было не в
этом. К жестокостям и работорговле Восток привык издавна. Европейские же
торговцы принципиально отличались от местных восточных купцов тем, что
они при активной поддержке метрополии стремились административно
сорганизоваться и укрепиться, постоянно расширяя зону своего влияния и
свободу действий. Собственно, именно этого рода динамика и служила
важной основой для постепенной трансформации колониальной торговли в
колониальную экспансию политико-экономического характера, что ощущалось
кое-ще (особенно в Индии) уже в XVIII в. и с особой силой стало
проявляться на Востоке в XIX в. Итак, на традиционном Востоке, включая и
Африку, колониализм начался с колониальной торговли, причем этот период
торговой экспансии, сопровождавшийся лишь в заключительной своей части
захватом территорий в ряде районов, длился достаточно долго. За эти
века, XVI-XVIII, многое переменилось. Изменилась прежде всего сама
Европа. Колониальный разбой (имеется в виду Америка) заметно обогатил
ее, заложив основу первоначального накопления капитала. Капитал был
пущен в оборот в широких масштабах транзитной колониальной торговли,
содействовавшей становлению мирового рынка и втягиванию в этот рынок
всех стран. Доход от оборота и создание рынка сыграли свою роль в
ускорении темпов капиталистического развития Европы, а это развитие,
прежде и активнее всего в Англии, в свою очередь настоятельно требовало
еще большей емкости рынка и увеличения товарооборота, в том числе
колониальной торговли. Для обеспечения оптимальных условий торговли
англичане раньше других и успешней соперников-голландцев стали
укрепляться на Востоке (прежде всего в Индии), добиваясь там своего
политического господства уже в XVIII в. и тем более в XIX в. Взаимосвязь
между капитализмом и колониализмом очевидна. Но ыла ли такого же типа
связь характерна для объектов колониальной экспансии, для стран Востока?
Хотя бы для некоторых?

Вопрос вплотную сталкивает с проблемой генезиса капитализма на Востоке.
Еще сравнительно недавно немалое количество марксистов настаивало на
том, что в описываемое время, т. е. в XVI – XVIII вв.. Восток стоял
накануне процесса такого рода генезиса, а то и был уже в ходе этого
процесса, что он лишь ненамного отставал в этом от Европы. Да и сегодня
подобные взгляды не исчезли вовсе, хотя и заметно поубавились. И,
казалось бы, есть основания для них – ведь возник же капитализм в
Японии! Стало быть, в принципе подобное могло произойти на Востоке, и
вопрос лишь в том, чтобы попытаться понять, почему в других странах
этого не произошло, что именно помешало этому. К более основательному
анализу всей проблематики, связанной с генезисом капитализма на Востоке,
мы вернемся позже. Пока обратим внимание на то, о чем уже не раз
упоминалось в этой главе. Восток в лице развитых цивилизованных обществ
и государств Азии ( об Африке речи пока нет) был в XVI – XVIII вв. не
беднее Европы. Более того, он был богаче. На Восток шли вывезенные из
ограбленной Америки драгоценные металлы. На Востоке веками копились и
хранились те самые ценности и раритеты, которые притягивали к себе
жадные глаза колонизаторов. Была на Востоке и своя богатая традициями
торговля, включая и транзитную, которая, кстати, держала в своих руках
всю восточную торговлю Европы вплоть до эпохи колониализма и немало на
этом наживалась. Восток, по данным многих исследований, мог дать большую
массу пищи, чем скудные почвы Европы, а население Востока жило в массе
своей едва ли хуже, чем европейское. Словом, по данным специалистов, до
XV-XVI вв. Восток был и богаче, и лучше обустроен, не говоря уже о
высоком уровне его культуры. Но если все это было именно так, да к тому
же Восток будто бы стоял накануне либо уже был в процессе генезиса
капитализма, то почему же не на Востоке активно развивался капитализм? И
если уж этот самый восточный капитализм по каким-то причинам не поспевал
достаточно быстро, по-европейски, развиваться, то почему этому не помог
колониализм – та самая колониальная торговля, которая связала Европу и
остальной мир, включая и весь Восток, воедино? Конечно, торговля была в
руках европейцев и потому приносила доход с оборота именно им. Но, как
только что говорилось, Восток был богаче и в ходе торговли тоже не
беднел, ибо делился излишками за деньги. И, кроме того, колониальная
торговля важна не только и, быть может, даже не столько доходами,
сколько самим фактом всемирных связей, возможностью заимствования и
ускорения развития за этот счет. Почему этой возможностью сумела
воспользоваться – да еще в какой мере! – лишь Япония, тоща как остальные
этим воспользоваться не смогли? Или не захотели? Или даже не

заметили ее, эту возможность, не обратили на нее внимания? Поче му?
Ответ на этот вопрос очевиден в свете изложенной в работе концепции: о
капитализме как принципиально ином строе, отвергающем традиционное
господство государства и выдвигающем в качестве альтернативы частную
собственность и свободный рынок, на традиционном Востоке не могло быть и
речи. Для этого не было условий. И только в уникальных обстоятельствах
Японии такого рода условия появились, да и то далеко не сразу. Стоит
напомнить, что, несмотря на идеально подготовленную для этого японским
феодализмом и конфуцианской культурой почву, лишь два-три века хотя и
скрытых, но весьма энергично осуществлявшихся связей с европейскими
колонизаторами (голландцы и “голландская наука”) способствовали тому,
что японская почва стала прорастать капиталистическими всходами. Таким
образом, связь колониализма и капитализма сыграла свою роль в случае с
Японией. Но вот в остальных случаях эта связь применительно к обществам
и государствам традиционного Востока не могла сработать так, как этого
по логике рассуждений можно было бы ожидать. Колониальная экспансия
европейцев не расчищала автоматически или почти автоматически, при
направленных действиях колонизаторов, путь к капитализму европейского
типа, во всяком случае ожидаемыми темпами. Напротив, она породила столь
яростное сопротивление традиционных структур Востока, столь мощную
ответную волну, что даже в наши дци, в конце II тысячелетия, трудно дать
обоснованный прогноз, как и когда достигнет еврокапиталистических
стандартов развивающийся Восток – если это вообще достижимо.

Мощная ответная волна сопротивления колониальному вторжению и ломке
привычных норм жизни стран и народов Востока появилась не сразу. В XVI –
XVIII вв., в начальные периоды колониализма, пока Восток еще не ощутил
как следует тяжелую руку европейского капитала, ее, казалось бы, ничто
не предвещало. Все началось позже, в XIX в., и с особой силой проявилось
в XX в. Вот о том, как и в какой форме зрел внутренний протест
традиционных восточных структур против бесцеремонного вторжения
колонизаторов с чуждыми востоку мерками, нормами и принципами жизни, в
каких формах выражался этот протест и чем эти формы были обусловлены, и
пойдет речь в третьей части работы.

Для удобства изложения и последующего анализа главы этой части
разбиваются на несколько блоков: Южная и Юго-Восточная -Аадцц Ближний и
(Средний рстр Дальний Восток; Африка. В рамках каждого из блоков сначала
дается историческая канва, затем – аналитический очерк.

Блок первый Южная и Юго-Восточная

Глава 2 Британская Индия

Индия была первым и по существу единственным государством столь
крупного масштаба (точнее даже, группой государств, объединенных
сплачивавшей их цивилизацией, религиозной традицией и общностью
социально-кастовых принципов внутренней структуры), которое было
превращено в колонию. Воспользовавшись характерной для Индии слабостью
административно-политических связей, англичане сравнительно легко, без
особых затрат и потерь, даже в основном руками самих индийцев, захватили
власть и уста новили свое господство. Но коль скоро это было достигнуто
( в 1849 г., после победы над сикхами в Пенджабе), перед завоевателями
возникла новая проблема: как управлять гигантской колонией? Перед
прежними завоевателями такой проблемы не было. Не мудрствуя лукаво, все
они, вплоть до Великих Моголов, правили так, как это было определено
веками и понятно всем. Но англичане представляли собой принципиально
иную структуру, к тому же находившуюся на крутом подъеме и предъявлявшую
все более решительные и далеко идущие требования для своего успешного
развития. В некотором смысле проблема была сходна с той, которую решал
Александр после завоевания им Ближнего Востока: как синтезировать свое и
чужое, Запад и Восток? Но были и новые обстоятельства, принципиально
отличавшиеся от древности. Дело в том, что присоединение Индии к
Британии было не столько актом политическим, результатом войны либо
серии войн, сколько следствием сложных экономических и социальных
процессов во всем мире, суть которых сводилась к образованию мирового
капиталистического рынка и к насильственно му вовлечению в мировые
рыночные связи колонизуемых стран. Едва ли вначале, на первых порах,
английские колонизаторы задумывались над упомянутбй проблемой.
Колонизация проводилась руками Ост-Индской компании, стремившейся прежде
всего к активной торговле, к огромным прибылям, к высоким темпам обога
щения. Но в ходе торговых операций и во имя все более га рантированного
их обеспечения прибиралось к рукам чужое имущество, захватывались новые
земли, велись успешные войны. Колониальная торговля все очевиднее
перерастала свои первоначальные рамки, ее подстегивало то, что
быстрорастущая английская капиталистическая промышленность на рубеже
XVIII – XIX вв. уже остро нуждалась во все увеличивающихся рынках сбыта
фабричных

товаров. Индия была для этого идеальным местом приложения
соответствующих усилий. Неудивительно, что в изменяющихся
обстоятельствах индийские дела постепенно переставали быть прерогативой
компании, или, во всяком случае, только компании. С конца XVIII в.,
особенно после процесса над У. Хейстингсом, первым генерал-губернатором
Индии (1774-1785), деятельность компании во все возраставшем объеме
начала контролироваться правительством и парламентом. В 1813 г. была
официально отменена монополия компании на торговлю с Индией, и за 15 лет
после этого ввоз хлопковых фабричных тканей вырос в 4 раза.
Парламентский акт 1833 г. еще более ограничил функции компании, оставив
за ней в основном статус административной организации, практически
управлявшей Индией, причем теперь уже под очень строгим контролем
лондонского Контрольного совета. Индия шаг за шагом все очевиднее
становилась колонией Великобритании, превращалась в часть Британской
империи, в жемчужину ее короны. Но завершающая часть процесса
колонизации оказалась наиболее трудным делом. Вмешательство
администрации компании во внутренние дела страны и прежде всего в веками
складывавшиеся аграрные отношения (английские администраторы явно не
разобрались в реальных и весьма непростых взаимоотношениях владельческих
и невладельческих слоев в Индии) привело к болезненным конфликтам в
стране. Приток фабричных тканей и разорение многих из привыкших к
престижному потреблению аристократов сказались на благосостоянии
индийских ремесленников. Словом, трещала по всем швам веками
функционировавшая привычная норма отношений, в стране рее очевиднее
проявлял себя болезненный кризис. Огромная страна не желала мириться с
этим. Росло недовольство новыми порядками, несшими угрозу привычному
существованию практически всех. И хотя из-за слабости внутренних связей
и господства многочисленных разделявших людей этнокастовых, языковых,
политических и религиозных барьеров это недовольство не было слишком
сильным, ни тем более достаточно организованным, оно все же быстро
увеличивалось и превращалось в открытое сопротивление английским
властям. Назревал взрыв. Одной из важных непосредственных причин,
спровоцировавших его, была аннексия генерал-губернатором Дальхузи в 1856
г. крупного княжества Ауд на севере страны. Дело в том, что наряду с
землями, официально и непосредственно подчиненными администрации
компании, в Индии существовало 500-600 больших и малых княжеств, статус
и права которых были весьма разными. Каждое из княжеств “гбы11
договорным актом бмдда II была- создана
Международная ассоциация для “исследования и

97

цивилизации” Центральной Африки. На службу ассоциации были призваны
такие знаменитые путешественники и исследователи Африки, как соратник Д.
Ливингстона Г. Стэнли, уже прос лавившийся своими открытиями и
публикациями. Серия его экс педиций в бассейне Конго сопровождалась
созданием нескольких десятков форпостов и военных постов и заключением
множества договоров с местными вождями, предоставлявшими ассоциации
различные права и привилегии в этом районе Африки. На Берлинской
конференции 1884-1885 гг. интересы и статус ассоциации как
административного образования были признаны державами, после чего в
августе 1885 г. было создано Независимое государство Конго во главе с
Леопольдом ( в 1908 г. оно стало колонией Бельгии под названием
“Бельгийское Конго”). Открытое для европейского капитала государство в
бассейне Конго стало быстро осваиваться. Англичане строили железные
дороги, бельгийцы и представители иных европейских стран активно
осваивали горнорудные богатства Шабы (Катанги). Создавались план
тационные хозяйства с принудительным трудом законтрактованных африканцев
(в основном занимались выращиванием гевеи и производ ством каучука).
Быстрыми темпами развивалась промышленность, создавались города –
Леопольдвиль, Стэнливиль, Элизабетвиль и др. Из местного населения были
созданы вооруженные силы и полицейские отряды “Форс пюблик”, которые
сыграли свою роль в годы первой мировой войны и, в частности, позволили
бельгийцам аннексировать густозаселенные Руанду и Урунди, бывшие до того
частью германской Восточной Африки. Жестокое обращение с африканским
населением было в Бельгийском Конго нормой, хотя порой и вызывало
протесты. Но промышленное развитие колонии, особенно Катанги, шло
быстрыми темпами. После второй мировой войны в городах страны проживало
около 25% населения – довольно много для Африки того времени. С начала
40-х годов в Бельгийском Конго возникло массовое рабочее движение, а в
1956 г. наметился мощный подъем национально-освободительного движения,
связанный с именем и деятельностью П. Лумумбы. В 1960 г. Конго стало
независимым государством ( с 1971 г.-Заир). К северу от Заира, на
правобережье нижнего течения Конго, в начале 80-х годов XIX в. создалась
зона влияния Франции ( в 1880 г. французский офицер де Бразза заключил с
местным вождем договор, по которому Франция получила особые права в этих
землях, после чего здесь был выстроен форт, будущий Браззавиль).
Французы и бельгийцы пытались наладить здесь плантационное хозяйство
(кофе, какао, сахарный тростник, пальмовое масло), строили дороги,
промышленные предприятия. В целом, однако, уровень развития хозяйства
был невысоким, особенно по сравнению с Бельгийским Конго. В 1946 г.
африканцам были предоставлены некоторые

политические права, в 1957 г. их представители были включены в
администрацию колонии. В 1958 г. французское Конго стало автономным
государством (Республика Конго) в рамках Французского союза (как и
Мадагаскар), а в 1960 – независимой республикой, которую с 1963 г.
возглавило радикально настроенное правительство во главе с А.
Массамба-Деба.

Западная и Центральная Африка

Если на юге Африки явственно лидировали англичане, а французов почти не
было, то зона северной саванны и тропических лесов, напротив, оказалась
плацдармом острого соперничества между Англией и Францией при
третьестепенной роли некоторых других держав. К сказанному стоит
добавить, что в ходе этого соперничества шла борьба не столько за
территории (здесь бесспорно лидировала Франция – достаточно вспомнить о
включенных в ее колониальную империю песках Сахары), сколько за
экономически наиболее ценные и к тому же достаточно густо заселенные
районы Гвинейского побережья, где позиции Англии были, пожалуй,
предпочтительнее. Английские колонии в Западной Африке оказались
сосредоточенными в тех районах бассейна Вольты и нижнего Нигера, где
издревле существовали прото- и раннегосударственные образования и где
достаточно прочные позиции давно уже завоевал ислам, что также наложило
на процесс колонизации заметный отпечаток. Можно напомнить и о том, что
в эпоху энергичной колонизации, раздела Африки в конце XIX в., англичане
были в этом районе Африки отнюдь не новичками: их первые торговые
фактории появились на территории Золотого Берега, например, в 1631 г., а
на побережье Сьерра-Леоне даже в середине XVI в. Среди африканских
государств на Гвинейском побережье особое место занимает Либерия,
созданная рабами-переселенцами из США. Прибыв в Либерию в 1822 г., эти
переселенцы создали республику в 1857 г. И хотя взимоотношения
переселенцев с местным аборигенным населением складывались не гладко, в
целом на примере Либерии можно говорить о первой в истории негритянской
конституционной республике, идейно и институционально ориентировавшейся
на передовой для своего времени американский конституционный стандарт.
Дальнейшая судьба этой страны во многом зависела и от превратностей
мирового рынка (страна специализировалась на добыче железной руды и
производстве каучука), и от политики держав (экономическое закабаление в
начале XX в., вплоть до неплатежеспособности страны в 1905 г.), и’от
деятельности иностранного капитала (строительство железных дорог,
плантаций). Но все же Либерия оставалась свободной республикой с
постепенным увеличением количества имеющего право голоса туземного
африканского населения, а также людей

образованных, в том числе интеллигентов. Либерия на фоне колониальной
Африки – своего рода исключение, как и расположенная на другой стороне
континента и во многом очень не похожая на нее, но тоже сохранившая свою
свободу Эфиопия. Вернемся к английским колониям и начнем со
Сьерра-Леоне. В конце XVIII в. англичане привезли сюда большую группу
африканцев из числа освобожденных ими рабов, потомки которых (многие из
них были креолами-метисами) стали заметной частью местного африканского
населения. Правда, республики по образцу Либерии потомки рабов в
Сьерра-Леоне так и не создали. Но, опираясь на них, англичане наладили
здесь неплохую систему администрации, способствовали развитию торговли и
мелкого предпринимательства, приступили к выращиванию гевеи, а с начала
XX в.- к горнодобывающему промыслу (добыча хромовой руды, железа,
алмазов). Строились дороги и порты, формировалось городское население,
возникал слой образованной интеллигенции. С 20-х годов XX в. в стране
возникли различные просветительные организации, в 40-х годах – партии и
профсоюзы. Уже в 20-е годы были созданы Законодательный и Исполнительный
советы, управлявшие колонией, причем в обоих органах, контролировавшихся
генерал-губернатором, африканцы получили заметное представительство.
Конституция 1957 г. и проведенные на ее основе выборы дали власть
Народной партии, правительство которой в 1961 г. провозгласило
независимость Сьерра-Леоне ( в 1971 г. она была объявлена республикой).
В конце XVIII в. после ожесточенного соперничества держав (Англии,
Франции, Голландии) узкая полоса земли вдоль нижнего течения реки Гамбия
была признана владением Британии. Вначале колония административно
подчинялась Сьерра-Леоне, затем была выделена в отдельную колонию (с
1843 г.), а на рубеже XIX-XX вв., после подавления восстания местного
населения во главе с руководителем мусульманской секты марабутом Фоди
Кабба, официально стала протекторатом. Будучи затем превращенной в
страну монокультуры (гамбийцы выращивают и продают арахис), эта
небольшая колония лишь в середине XX в. стала активно бороться за свое
освобождение. Конституции 1959 и 1962 гг. предоставили немало
политических прав африканскому населению, а вслед за тем в 1965 г.
Гамбия добилась независимости. Золотой Берег (совр. Гана) с его золотыми
приисками с XVI в. был объектом соперничества колониальных держав, но
постепенно основные позиции здесь заняла Англия. Заселенная племенами
фанги, ашанти и некоторыми другими, в основном выходцами из древней Ганы
после завоевания ее Альморавидами в XI в. (откуда и современное название
государства), эта колония расположена в бассейне р. Вольты. Укрепление
здесь с начала XIX в. позиций Англии привело к столкновению ее с
конфедерацией Ашанти. В ходе серии англо-ашантийских войн, занявших
практически весь XIX век, англичане в 1896 г. добились крушения
конфедерации, а в 1901 г. земли Золотого

Берега были объявлены колонией Британии. В нами Законодательный совет
еще в конце XIX была ~

В созданный англичанами .эаконодцтс-имшп совет еще в конце XIX в.
включались представители африканцев. Колония была специализирована на
выращивании бобов какао. Строились железные дороги, развивалась
горнорудная промышленность добыча золота, бокситов, марганца, алмазов),
росли кадры рабочих, интеллигенции. Создавалась англо-язычнаа
африканская литература. Уже в 1920 г. здесь была создана организация
Национальный конгресс Западной Африки, активно действовавший и
вынудивший англичан в 1925 г. согласиться на включение нескольких
африканцев в Законодательный совет. В начале 40-х годов в состав
Исполнительного совета (кабинета министров) также были включены
африканцы. Вообще 40-е годы были временем интенсивного экономического
(разработка бокситов, экспорт каучука, рост численности рабочих) и
политического (возникновение партий и профсоюзов) развития страны. В
1956 г. Золотому Берегу (и соединенной с ним подмандатной территории
Того, до первой мировой войны бывшей колонией Германии) был предоставлен
статус доминиона, в 1957 г. он Стал независимым государством Гана. В
1960 г. Гана стала республикой во главе с президентом К. Нкрума.
Наиболее важные колониальные владения Британии в Западной Африке были
сосредоточены в бассейне нижнего Нигера, причем захват этих по
африканским стандартам древних, развитых и многонаселенных территорий, в
том числе известных самостоятельных африканских протогосударственных
образований, оказался для англичан делом далеко не простым. Еще в 1861
г. англичане захватили Лагос, после чего колония Лагос стала расширяться
(сначала, с 1866 г., она была административной частью Сьерра-Леоне, с.
1874- частью владений колонии Золотой Берег, с 1886 г.- самостоятельной
территорией, ставшей в 1893 г. “Протекторатом побережья Нигера”). Это
расширение шло на фоне силового давления и войн колонизаторов с
городами-государствами йоруба, особенно с крупнейшим из них – Ойо, с
торговыми городами к востоку от устья Нигера, сильнейшим из которых был
Опобо, а также с Бенином. Войны затянулись на десятилетия, но в конечном
итоге все побережье и некоторые территории, прилегающие к нему, были
подчинены Англии, создавшей на этой основе в 1906 г. владение “Колония и
протекторат Южная Нигерия”. Войны с Бенином вывели англичан к внутренним
районам бассей на Нигера. Здесь уже в 1900 г. был образован протекторат
Северная Нигерия, после чего была начата кампания за присоединение к
нему хаусанских эмиратов, объединенных в халифат Сокото. Хотя создан-
иый фульбе и населенный в основном хауса халифат Сокото и не был сильным
государством, а входившие в него эмираты враждовали между собой,
исламская система власти сказала свое веское слово: леред англичанами
были не рыхлые полупервобытные политические структуры побережья, а
неплохо организованные государства, с кото рыми нельзя было не
считаться. Неизвестно, насколько бы затянулось

дело, если бы не скорострельные пулеметы “максим”, принятые в
европейских странах на вооружение именно на рубеже XIX – XX вв. Именно
это новое оружие, способное в считанные минуты скосить сотни идущих в
атаку воинов, и решило исход кампании, которую впоследствии так и
назвали: “борьба эмиров против максимов”. Объединенная колония в 1914 г.
стала именоваться “Колония и протекторат Нигерия”. Встал вопрос об
управлении этой большой и составленной из очень разных частей колонии.
Система колониального управления английскими владениями в Африке была
разработана прежде всего применительно к аннексированным эмиратам и
прилегающим к ним с юга территориям Северной Нигерии. Речь идет о так
называемом косвенном управлении, смысл которого сводился к сохранению
существующей туземной администрации с ее традиционными институтами и
вождями и к верховному надзору колониальных властей, что следует считать
характерным для подавляющего большинства колоний Британии в Африке и вне
ее. Официально принятая англичанами в Африке в 1907 г. для управления
Северной Нигерией, эта система затем была введена в Гамбии (1912), в
Южной Нигерии (1916), а в начале 30-х годов также на Золотом Берегу и в
Сьерра-Леоне. Удачно отработанная система сохраняла в малоизменившемся
виде традиционную структуру в целом и в то же время открывала простор
для ее постепенной модернизации и приспособления к новым условиям
промышленного капиталистического развития, быстрой урбанизации,
появления новых социальных прослоек, прежде всего рабочих и образованных
интеллигентов. С начала XX в. в Нигерии стали быстрыми темпами
развиваться горнорудный комплекс (добыча угля, марганца, железа, олова),
железнодорожное строительство. Предметами экспорта продолжали быть
продукты масличной пальмы, какао, земляной орех. Ранее, чем в других
районах Тропической Африки, возникают здесь рабочее и политическое
движение ( в 1920 г. создано отделение Национального конгресса
британской Западной Африки, в 1922- Национально-демократическая партия,
в 1934-1936 гг.-Движение нигерийской молодежи). С конца XIX в. выходили
газеты на английском языке, в которых публиковались статьи против
колониализма и расовой дискриминации. В 40-х годах движения за
национальное освобождение стали получать массовую поддержку. В 1944 г.
была создано общенигерийская партия Национальный совет Нигерии и
Камеруна . С 1947 г. в Нигерии стала действовать конституция,
предоставившая

” Соседний с Нигерией Камерун, колонизованный в конце XIX в. Германией,
был в 1916 г. частично передан Англии и включен в состав Нигерии;
остальная и большая его часть была передана Франции. “В t960 г.
северная-“тас1ъаш’лийск.ий зоны ииалась в сойтаве Нигерии, а южная ее
часть после плебисцита была присоединена к французской зоне, после чего
в 1961 г. на базе этой зоны была создана независимая республика Камерун.

африканскому населению значительные права и участие в системе
администрации при сохранении последнего слова за английским
губернатором. В 1958 г. было принято решение о предоставлении Нигерии
независимости, а с 1963 г. она стала федеративной республикой. Вся
остальная часть Западной и Центральной Африки, за исключением крайне
небольших и малозначительных колониальных анклавов, принадлежащих
Португалии (португальская Гвинея) либо Испании ( Рио де-Оро, или
испанская Сахара), была в конце XIX в. колонизована Францией, как,
впрочем, и значительная часть Северной Африки, арабского Магриба.
Вообще-то французские колонии – и вне Африки, и в Африке – восходят к
тому же XVI в., что и первые колониальные захваты других держав. Но,
если переселенческая активность французов в Америке в XVII – XVIII вв.
была весьма заметна, то в Азии и Африке в это время французских колоний
было немного. Первой и основной африканской колонией Франции был
Сенегал, где французы укрепились, выстроив форт Сен-Луи, еще в середине
XVII в. Как и другие колонизаторы, французы в то время, да и много
позже, занимались здесь преимущественно работорговлей. Складывание
французской колониальной империи в Африке практически началось именно со
стороны Сенегала как опорного пункта лишь в последней трети XIX в. В 80-
90-е годы французы стали одно за другим аннексировать мелкие
государственные образования в бассейне Сенегала, верховьях Гамбии, па
плато Фута-Джаллон, а затем также и в верховьях Нигера, т. е. в тех
гвинейских и западносуданских землях, 1де тысячелетнем раньше
складывались одни из первых африканских государственных образований –
Гана, Мали, Сонгай. Одновременно с этим французы с помощью сенегальских
стрелков начали колониальные захваты на Гвинейском побережье в Дагомее,
из района верховьев Нигера вышли к Берегу Слоновой Кости. В результате
всех этих колониальных захватов Франция овладела большими территориями в
Западном Судане и на побережье Гвиней ского залива, после чего ее
колониальная активность была направлена на восток, в Центральный Судан,
включая среднее течение Нигера и район оз. Чад, вплоть до
англо-египетского Судана. Все эти ко лониальные захваты были объединены
в рамках колониального обра зования Французская Западная Африка,
просуществовавшего свыше -нолувека, до 1958 г. В 1920 г. к упомянутым
колониальным вла дениям была присоединена еще и расположенная к северу
от Сенегала Мавритания.

Колониальные территории Французской Западной Африки не относились к
числу богатых ресурсами и населением. В большинстве это были
полупустынные земли, пригодные преимущественно для обитания там
кочевников. Удобные для земледелия районы тоже не отличались выгодными
климатическими условиями, за исключением тех, что прилегали к побережью.
Именно эти последние и были, если так можно выразиться, жемчужиной
Французской Западной Африки, из них колонизаторы стремились выжать как
можно больше, превращая целые страны в зоны монокультуры, рассчитанной
на экспорт: Сенегал вывозил арахис, Дагомея и Берег Слоновой Кости –
продукты масличной пальмы, Гвинея – сок гевеи, каучук. В целом же
французские колониальные власти рассматривали свою Западную Африку как
единое целое, мечтая расширить владения до противоположного берега
континента. И хотя мечтам не суждено было сбыться (инцидент в Фашоде в
1898 г. похоронил надежды на это), колонизаторы делали все, что в их
силах, для экономического освоения захваченных земель: строились
железные дороги, развивались старые и создавались новые города, рос
торговый оборот, вкладывались капиталы, правда, преимущественно в форме
государственных займов, а не частных инвестиций, что было более
характерным для британских колоний в Африке. Своеобразием отличалась и
система колониального управления. Прежде всего обращает на себя внимание
привилегированное положение Сенегала. Часть его коренного населения
имела некоторые гражданские права, вплоть до избрания депутата во
французский парламент. В 1936 г. было 78 тыс. таких граждан, причем
именно из их числа, в первую очередь, формировался корпус сенегальских
стрелков – военная опора колониальных властей. Остальные колониальные
территории чаще всего считались протекторатами, а управляли ими
традиционные вожди и короли, эмиры и султаны, причем верховное право
контроля сохранялось за колониальной администрацией. Вмешательство
французских властей во внутреннюю администрацию протекторатов, вплоть до
произвольного выбора кандидатов на руководящие должности, подчас даже на
низовые должности старейшин, принято именовать системой прямого
управления (в отличие от британской системы косвенного управления).
Однако это вмешательство отнюдь не везде и не всеща имело характер
произвола, так что на практике разница между обеими системами была не
слишком большой.

Период между первой и второй мировыми войнами был для Французской
Западной Африки временем хотя и не всюду рЯВВО заметного, но неуклонного
экономического развития. Развивалась

промышленность, в городах появлялись отряды рабочих, начинала
формироваться африканская предпринимательская буржуазия (мелкие
предприниматели, чаще всего одновременно и торговцы), возникола
интеллигенция. По количеству образованных людей лидировал, бесспорно,
Сенегал. Этому способствовало много факторов: и привилегированное
положение части населения, и знакомство на протяжении многих десятилетий
с парламентской и вообще избирательной процедурой, и развитие
образования, издание газет, и т. п. И далеко не случаен тот факт, что
наиболее известные умы современной Африки, теоретики ее исторических
судеб, как Л. Сен-гор, первый президент независимой Республики Сенегал
(1960),- выходцы именно из этой страны. После второй мировой войны
колониальная империя Франции начала шататься и приближаться к распаду.
Этому способствовали и внешние, и внутренние факторы, в первую очередь
подъем национально-освободительного движения, активизация политических
партий, усиление борьбы за независимость и вынужденные этим уступки
колонизаторов. Что касается Французской Западной Африки, то первой из
нее официально вышла в 1958 г. завоевавшая в результате референдума
независимость Гвинейская республика. В 1960 г. независимыми стали и все
остальные входившие в колониальное образование страны: Сенегал, Мали,
Мавритания, Нигер, Верхняя Вольта, Дагомея, Берег Слоновой Кости.
Некоторые французские колонии в Центральной Африке (совр. Чад,
Центральноафриканская республика, Габон и Конго) были с 1910 по 1958 г.
объединены в рамках колониального образования Французская Экваториальная
Африка. О Конго, наиболее южной из этих колоний, уже шла речь. Что
касается Габона, небольшой территории к северу от французского Конго, то
там французы впервые обосновались в 1839 г., создав форпост, а затем и
город Либервиль, нынешнюю столицу страны. На рубеже 70 – 80-х годов были
колонизованы внутренние районы, после чего территория, до того
административно входившая в Конго, была выделена в качестве
самостоятельной колонии. Экономически сравнительно отсталая, как и
французское Конго (несмотря на наличие ископаемых – нефти, железа,
угля), эта страна, значитель ная часть которой приходится на тропические
леса, получила не зависимость одновременно с другими французскими
колониями в 1958 г. Центральноафриканская колония Франции Убанги-Шари,
как и примыкающий к ней с севера Чад,- суданские территории, завоеван
ные-французами лишь-” начале XX в. На этих землях, заселенных в
значительной части кочевниками, колонизаторы стремились

105

организовать выращивание экспортных культур – хлопка, кофе. Экономически
отсталые и с трудом втягивавшиеся в мировой рынок, эти колонии в 1946 г.
получили статус заморской территории с правом представительства во
французском парламенте (как, впрочем, и две другие части Французской
Экваториальной Африки – Конго и Габон). В 1958 г. обе они получили
независимость и стали республиками. И территории Центральной Африки, и
все другие экваториальные колонии Франции явно не были доходными для
колонизаторов землями. Важность их для колониальной Франции была в том,
что они представляли собой непрерывную цепь владений, смыкавшихся с
французскими колониями в Западной Африке и имевших немалое
стратегическое значение, во всяком случае вначале, в XIX в., до
инцидента в Фашоде.

Глава 7

Колонизация арабской Африки и Эфиопии

Вся северная и почти вся северо-восточная часть африканского континента
была завоевана арабами еще в раннем средневековье, начиная с VII в.,
когда воины ислама создавали Арабский халифат. Пережив бурную эпоху
завоеваний и войн, этнического смешения в ходе миграций и ассимиляции
местного берберо-ливийского населения арабами, страны Магриба (как
именуется западная часть арабо-исламского мира) в XVI в. были, за
исключением Марокко, присоединены к Османской империи и превращены в ее
вассалов. Впрочем, это не помешало европейцам, прежде всего соседям
магрибинских арабов, португальцам и испанцам, в то же время, на рубеже
XV – XVI вв., начать колониальные захваты в западной части Магриба, в
Марокко и Мавритании. Мавритания с 1920 г. стала колонией Франции, о чем
уже упоминалось в предыдущей главе. Соответственно и ее исторические
судьбы в период колониализма оказались более связанными с судьбами
суданской Африки. Марокко же было и остается страной североафриканского
Магриба, о котором теперь пойдет речь.

Марокко

Правившие страной в XV – XVI вв. султаны династии Ват-тасидов, потомки
берберской династии Маринидов (XIII – XV вв.), пытались сдержать натиск
колонизаторов, грабивших районы побережья и увозивших марокканцев в
качестве рабов. К концу XVI в.

эти усилия привели к некоторым успехам; к власти пришли .султаны
шерифских (т. е. возводивших свой род к пророку) арабских династий
Саадидов и Алавитов, опиравшихся на фанатичных сторонников ислама. XVII
и особенно XVIII вв. были временем усиления централизованной
администрации и вытеснения европейцев (испанцам удалось сохранить за
собой лишь несколько крепостей на побережье). Но с середины XVIII в.
наступил период упадка н децентрализации, внутренних междоусобиц. Слабые
правительства были вынуждены идти на уступки иностранцам (в 1767 г. были
заключены соглашения с Испанией и Францией), но сохранили при этом за
собой монополию на внешнюю торговлю, осуществлявшуюся в нескольких
портах ( в 1822 г. их было пять). Колониальные захваты французов в
Алжире в 1830 г. были восприняты в Марокко с некоторым удовлетворением
(был ослаблен грозный сосед и соперник) и с еще большим опасением.
Марокканцы поддержали антифранцузское движение алжирцев во главе с Абд
аль-Кадиром, но именно это послужило поводом для французского
ультиматума Марокко. Попытка под знаменем джихада противостоять натиску
колонизаторов успеха не имела и после поражения 1844 г. лишь
вмешательство Англии помешало превращению Марокко во французскую
колонию. В обмен на это вмешательство и последующее покровительство
англичан султан по договору 1856 г. вынужден был открыть Марокко для
свободной торговли. Испано-марокканская война 1859-1860 гг. привела к
расширению испанских владений на марокканском побережье и к
дополнительным торговым уступкам, после чего в 1864 г. прежняя монополия
на внешнюю торговлю была упразднена. 60-80-е годы были временем
энергичного проникновения европейцев в Марокко. Был создан режим льгот и
капитуляций для торговцев и предпринимателей, европеизировались
некоторые города, прежде всего Танжер и Капабланка, складывался слой
компрадоров-посредников из числа зажиточных марокканцев, связанных
деловыми связями с европейскими компаниями (этих посредников именовали
французским словом “протеже”). Стремясь предотвратить превращение страны
в полуколонию, султан Мулай Хасан (1873-1894) предпринял ряд реформ,
включая реорганизацию армии и создание военной промышленности. Но эти
реформы, весьма ограниченные по характеру по сравнению, скажем, с
турецким Танзиматом, вызвали сопротивление традиционалистов,
возглавлявшихся религиозными братствами во главе с их
шейхами-марабутами. При преемнике Хасана Абдаль-Азизе (1894-108)-
пошятки реформ были продояже- ны, но с тем же результатом:
немногочисленные сторонники реформ и модернизации страны,
вдохновлявшиеся идеями младотурок и издававшие свои газеты, мечтавшие
даже о конституции, наталкивались на возраставшее недовольство масс,
повстанческое движение которых было направлено как против “своих”
реформаторов, так и прежде всего против иностранной” вторжения, в защиту
традиционных, привычных норм существования под знаменем ислама. Движение
ширилось, ив 1911 г. султан был вынужден обратиться за помощью к
французам, которые не замедлили с оккупацией части Марокко. По договору
1912 г. Марокко стало французским протекторатом, за исключением
небсмьшой зоны, превращенной в протекторат Испании, и объявленного
международным портом Танжера.

Начался период быстрого промышленного развития и эксплуатации природных
ресурсов страны: добывались и экспортировались фосфориты, металлы
(марганец, меда, свинец, цинк, кобальт” железо), выращивались
цитрусовые, заготавливалась пробковая кора. Иностранные, преимущественно
французские, компании вкладывали в промышленное освоение Марокко
огромные капиталы, строили железные дорога, развивали энергетику и
торговлю. До миллиона гектаров плодороотвой земли было передано
европейским (в основном французским) колонистам, ведшим фермерское
хозяйство с применением наемного труда. Промышленное строительство и
связанная с ним модернизация оказывали воздействие на традиционную и еще
недавно столь энергачно сопротивлявшуюся вторжению европейцев структуру:
немалое кодичество крестьян уходило из деревни в город, тае росли рзды
рабочих и образованных слоев населения. И хотя сопротивление не
прекращалось, а подчас принимало даже несколько неожвданные формы,
традиционная структура не только сопротивлялась, но и как-то
приспосабливалась к новым условиям. В 30-е годы возникли первые
политические движения – Национальный комитет действия (1934),
Национальная партия (1937). В 1943 г. была создана партия Истикляль,
выступившая с требованием независимости. Движение за независимость
развернулось с особой силой после войны, достигнув своей вершины в конце
40х – начале 50-х годов. Итогом его были завоевание независимости в 1956
г., воссоединение Марокко, включая Танжер, в 1958 г.

Так, в 1920-1926 гг. в горном районе Риф была создана повстанцами так
называемая Рифская республика с выборным Народным собранием и
президентом .(явное институциональное влияние европейцев), активна-
бороппи ктс французскими и испансмтикмсвизахо)”*в<.- xvi- xviii xix xx xvi xvii x. ii xii xvi-xviii xv xix-xx iii xviii-xix . v ______________ _ ________.. xvi-xix ii.>1’Ч, “НИ П’ Ч”‘
111)Н11Ц1Н1И1)НВИ1Ч ОТЯИЧШОЧ’ >1’у 41111 Н.О (ЧИНИМ III тех арабов,
которые были присоединены к Израилю в результате второй
арабо-израильской войны 1967 г. (иорданские территории к

западу от р. Иордан, сирийские Голанские высоты в часть земель в полосе
Газа) и статус которых поныне – бесправный статус беженцев. Следует
замеппъ, что внутри государства Израиль среди лидеров различных партий,
входящих в кнессет (парламент) и время от времени участвующих в
формировании правительства, существуют немалые разногласия по поводу
того, какую внешнюю и внутреннюю политику проводить. Но по отношению к
арабам насильственно присоединенных территорий мнение всегда было
практически (за небольшим исключением) единым: палестинским арабам не
следует предоставлять возможности для создания самостоятельного
государства. Именно эта установка привела не только к конфронтации
Израиля со всем арабским миром, но и к возникновению острой
ближневосточной проблемы, решение которой не достигнуто и по сей день.

Арабские государства Аравии

В отличие от Ирака и Леванта родина арабов Аравия с ее
кочевниками-бедуинами и немногочисленным земледельческим населением
оазисов и в XIX в. продолжала оставаться отсталой периферией Ближнего
Востока, своего рода заповедником полупервобытности-и это при всем том,
что протогосударственные образования в Аравии существовали еще задолго
до нашей эры. Аравия в географическом и соответственно политическом
плане довольно отчетливо подразделяется на линию побережья с его
оазисами, обычно становившимися центрами многочисленных самостоятельных
и полусамостоятельных эмиратов, султанатов, имаматов, и обширные районы
пустынь с их немногочисленными оазисами, являющимися центрами притяжения
для окрестных племенных групп кочевников-бедуинов.

Значительная часть Аравии с начала XVI в. принадлежала империи Османов,
управлявшей племенами и государственными образованиями, правители
которых считались вассалами турецкого султана и выплачивали ему дань.
Эта дань, как и степень зависимости от Османов, обычно была небольшой,
нередко просто номинальной. К XIX в. зависимость аравийских государств
от Турции еще больше ослабла. Примерно так же обстояло дело с теми из
аравийских государств, которые были близки к Ирану и находились в
формальной зависимости от него. Со второй половины XVIII в. некоторые из
них усиливаются и начинают проводить самостоятельную политику.

В обширных пустынных районах Неджда, к востоку от Хиджаза с его Меккой и
Мединой, в середине XVIII в. сформировалось шшиаициоццоо исламское
двихие_ваххабитов. Его основатель Абд аль-Ваххаб выступил под знаменем
возврата к чистоте” раннего ислама, к аскетизму племенной жизни.
Ваххабиты осуждали роскошь и праздность изнеженных властителей
султанской Турции, выступали

против музыки и вина, кофе и табака, против пышного культа святых и т.
п. Будучи в чем-то предтечей иранского шиитского фундамен-тализма конца
нашего века, ваххабиты довольно легко нашли поддержку у бедуинов.
Примкнувший к ним эмир небольшого государства в Неджде Сауд возглавил
движение после смерти аль-Ваххаба и начал активную завоевательную
деятельность под флагом ваххабизма. Вскоре Саудиды подчинили себе
большую часть Аравии, включая святые города ислама Мекку и Медину. По
просьбе обеспокоенного турецкого султана против саудидского государства
выступил в начале XIX в. Мухаммед Али Египетский. Саудиды были
потеснены, и едва ли не весь XIX век прошел в этой части Аравии под
знаком борьбы государства Саудидов с его противниками.

Борьба завершилась в пользу потомков Сауда. В 1902 г. в Неджде был
восстановлен ваххабитский эмират со столицей в Эр-Рияде. Территория
этого государства вновь стала расширяться – к государству Саудидов был
присоединен Хиджаз (1924), его границы достигли Ирака и Кувейта. С 1932
г. оно стало официально именоваться королевством Саудовская Аравия. В
стране были проведены реформы, укрепившие центральную власть короля и
его правительства. С 1938 г. на побережье Персидского залива, часть
которого вошла в пределы Саудовской Аравии, началась добыча нефти,
производившаяся в основном американской компанией АРАМКО, построившей в
1950 г. трансаравийский нефтепровод и способствовавшей неслыханному
росту доходов от продажи нефти (как известно, все возраставшая часть
этих доходов заложила основу экономического процветания Саудовской
Аравии).

К северу и северо-западу от Неджда на границе с Левантом, в Заиорданье,
издревле существовали арабские государства, активно взаимодействовавшие
с крупными государствами различных времен, включая Вавилонию, Египет,
Рим и Византию. С начала XVI в. Трансиорданье было подчинено Османской
Турции. Расположенная к востоку от Ливана и Палестины, лишенная выхода к
морю и не отличающаяся, обилием оазисов и плодородной земли, эта
северная часть Аравии не была слишком лакомым куском для завоевателей и
не отличалась плотностью населения. Преобладали здесь, как и на большей
части территории Аравии, кочевники-бедуины. После первой мировой войны
Заиорданье было включено по решению Лиги Наций в состав английского
мандата в Палестине. Англия в 1921 г. создала здесь особый эмират
Трансиордания во главе с эмиром Хусейном. Именно здесь, в Трансиорданин,
был создан англичанами из бедуинов знаменитый Арабский легион, отряды
которого составляли боевой –костяк вооруженных сил Англии в Аравии и
использовались в случае нужды для подавления враждебных англичанам
выетуййеаий в Сирии, Ираке и в самой Аравии.

В 1928 г. англичане разработали и приняли конституцию эмирата. В стране
была создана конституционная монархия с парламентом. Однако экономически
она продолжала быть крайне отсталой; в годы второй мировой войны эта
страна – прежде всего Арабский легион – существовала за счет все
увеличивавшихся английских субсидий. В 1946 г. Англия официально
отказалась от мандата, а Трансиордания получила независимость. В 1950 г.
ее парламент провозгласил единство страны с Восточной Палестиной
(западный берег Иордана – ныне в составе оккупированных Израилем
арабских земель) в рамках Иорданского Хашимитского королевства. Это
объединение способствовало увеличению численности населения страны и ее
развитию за счет палестинской экономики. Впрочем, ненадолго:
арабо-израильскаа война 1967 г. привела к отторжению западноиорданских
земель т Иордании.

Расположенный на юге Аравии древний Йемен (Саба; Химьяритское
государство) с XVI в., как и остальная Аравия, был завоеван османами.
Однако турецких войск здесь практически почти не было, и уже с XVII в.
Йемен стал фактически независимым. Во главе его были имамы шиитской
секты зейдитов, стремившиеся расширить свою власть за счет владений
соседних арабских племен. На рубеже XVIII-XIX вв. ваххабиты, а затем
Мухаммед Али Египетский временами оккупировали отдельные оазисы Йемена,
а в 1849 г. здесь была даже восстановлена верховная власть султана –
более номинальная, нежели реальная. Попытки турок закрепиться в Йемене
вызвали активное сопротивление имамата, что привело в конечном счете
(1911) к признанию Турцией полной автономии Йемена. С 1919 г. вассальная
зависимость от Турции была окончательно ликвидирована, а Йемен
провозглашен независимым королевством.

Стратегически важный мыс Аден на юге Йемена еще в 1839 г. был
оккупирован англичанами, а после открытия судоходства по Суэцко-му
каналу он стал важнейшим портом-крепостью Великобритании. Английский
губернатор Адена активно вмешивался в дела Йемена, и в ходе длительного
так называемого англо-йеменского конфликта (1918-1928) значительная
часть страны оказалась под контролем англичан. В 1934 г. Англия
выступила гарантом независимого существования Йемена, подвергшегося
нападению со стороны Саудовской Аравии, что привело к заключению
англо-йеменского договора. Пытаясь противостоять Англии, король Йемена
Яхья решил наладить контакт с фашистской Италией, стремившейся в это
время овладеть Эфиопией и потому заинтересованной в благожелательности
расположенного в этом же районе мира Йемена. Однако намерение Италии
закрепиться и даже построить военную базу в Йемене не соответствовало
интересам Англии и потому не могло быть реалмивани. В 1943 г. Йемен
разорвал отношения с Италией, с 1947 г. стал членом ООН.

Отсталое государство с немногочисленным населением активно боролось за
свою независимость, что привело в 1949-1951 гг. к очередному
англо-йеменскому вооруженному конфликту, итогом которого на сей раз
стала демаркация пограничной линии между собственно Йеменом и
протекторатом Аден (Южный Йемен). С 1962 г. Северный Йемен стал
Йеменской Арабской Республикой (ЙАР) с конституционным режимом. Южный
Йемен (английский протекторат Аден) в 1967 г. был провозглашен Народной
Демократической Республикой Йемен, правительство которой взяло курс на
развитие по марксистскому социалистическому пути.

На крайнем востоке Аравии расположен Оман, оазисы которого издревле были
базами для торговых связей и дальнего мореплавания. С VIII в. здесь
существовал практически независимый от халифата имамат шиитской секты
ибадитов (абадитов), временами оказывавшийся под властью завоевателей,
но затем восстанавливавший свое автономное существование. С XV в., в
связи с эпохой Великих географических открытий и переходом основных
морских коммуникаций под контроль португальцев значение оманских портов
в мировой торговле стало падать. Однако в XVII в. могущество Португалии
в районе Персидского залива объединенными усилиями Ирана и
англо-голландского флотг. было подорвано, а имамы вновь стали
полновластными правителями. С середины XVII в. их флот подчинил Оману
Занзибар и район восточноафриканского побережья. В конце XVIII в. в
Омане укрепилась Ост-Индская компания Англии, вмешивавшаяся в
династийные распри и способствовавшая разделу имамата на части: оманский
султанат Маскат стал властителем африканских территорий; существовали
также фактически превращенный в английский протекторат Договорный Оман
(ныне Объединенные Арабские Эмираты) и сильно уменьшившийся в размерах
старый Оманский имамат. Позиции Англии в султанате Маскат и в Договорном
Омане в XIX в. укрепились и сохранялись вплоть до середины XX в.
Политическая власть в этих государствах временами изменялась, но
социально-экономическая структура была крайне отсталой вплоть до начала
активной нефтедобычи уже после деколонизации этого района Аравии (1970).

Расположенный к северо-западу от Омана в зоне Персидского залива Кувейт
в XVI в., как и вся Аравия, был завоеван империей Османов. Однако уже в
середине XVIII в. кувейтские шейхи стали фактически независимыми
правителями. Впрочем, с усилением позиций английской Ост-Индской
компании в том же XVIII в. в зоне Персидского залива эта независимость
становилась все более призрачной. Англичане усиливали свой контроль над
местной торговлей и вмешивались в политические и династические распри
местных “гя°вт”ягй. Временное вгмттаттпвпгттр османдеррр владычества
вТОх годах XIX в. и реальная угроза усиления позиций Германии в этом

районе Азии побудили Англию обратить особое внимание на Кувейт,
намеченный в качестве конечного .пункта Багдадской железной дороги.
Англичане спровоцировали в Кувейте острый династийно-политический
конфликт и в конечном счете добились выгодного для них англо-кувейтского
договора 1899 г., который похоронил надежды Германии довести железную
дорогу до Персидского залива. В 1914 г. Кувейт стал британским
протекторатом. С 1934 г. англо-американская Кувейт ойл компани начала
здесь активную добычу нефти, которая после второй мировой войны и
национализации (1976) нефтедобычи стала основой экономического
процветания страны. С 1961 г. Кувейт – независимое государство.

Завершая краткий обзор истории арабских государств Аравии в период
колониализма, следует заметить, что большинство их – кроме разве что
расположенной в основном в песках Аравии державы Саудидов – рано или
поздно становились протекторатами либо зависимыми от иностранных держав,
в основном Англии. Правда, степень зависимости сильно варьировала: там,
ще это диктовалось стратегическими интересами (Аден, Маскат, Кувейт),
она была сильной; в остальных районах подчас едва заметной.
Экономических доходов (до начала добычи нефти) колонизаторы здесь не
имели – скорее несли немалые расходы, как, например, на содержание
трансиорданского Арабского легиона или на весьма дорого обходившуюся
разведывательно-подрывную деятельность, которая была связана прежде
всего с именем легендарного полковника Лоуренса, активно действовавшего
в арабских странах Азии в первой трети XX в. Впрочем, все эти расходы
окупались политическими дивидендами – достаточно напомнить о поражениях
Германии в ее попытках закрепиться в исламских странах. Что же касается
доходов от нефти, то, отнюдь не умаляя их, стоит все же напомнить, что
на долю колонизаторов выпала не столь уж легкая задача наладить
производство нефтедобычи, создать дорогостоящую инфраструктуру – и это
при весьма дешевых ценах на нефть и сравнительно небольшой ее добыче. То
и другое (цены и объем добычи) неизмеримо выросли в те годы, когда
нефтедобыча была национализирована нефтедобывающими странами, включая
Ирак и Иран, а также Саудовскую Аравию. Экономическое процветание многих
из них и по сей день держится на эксплуатации природных ресурсов при
сравнительно незначительных темпах социально-политического прогресса.

Афганистан

В начале XIX в. империя Дуррани – символ наивысшего могущества
Афганистана, расцвета его политических успехов – распалась на части
(Кабульское, Гератское, Кандагарское и Пешаварское ханства). Кабульский
Дост Мухаммед, провозгласивший себя в 1836 г. эмиром

Афганистана, немало сделал ддя объединения страны. Сложность ситуации
состояла в том, что в середине XIX в. Афганистан был уже окружен
сильными державами – “аджарским Ираном, сикхским Пенджабом и все ближе
подхокившими к нему с севера и юга колониаль-ннми империями, Россией и
Англией. Неудивительно, что отсталая горная страна, не имевшая ни
притягательных природных ресурсов, ни сколько-нибудь значительных иных
богатств и доходов, но зато оказавшаяся в стратегически важном районе
азии, оказалась центром политических устремлений и интриг.

Англо-афганская война 1838-1842 гг. показала, что Афганистан – крепкий
орешек. Хотя 30-тысячная английская армия и заняла города Кабул,
Кандагар и Газни, она в конечном счете вынуждена была с позором
отступить, вернув Дост Мухаммеда к власти. Воспользовавшись этим
успехом, Дост Мухаммед, а затем его преемник эмир Йер Али сумели довести
до конца объединение афганских земель. В 70-х годах границы России и
аннексировавшей еще в 1849 г. сикхский Пенджаб Англии подошли уже
вплотную к афганским землям. Обе державы явственно претендовали на
определенное влияние в Афганистане, а перед афганскими правителями
стояла нелегкая задача сохранить независимость в условиях заметного
давления на страну с севера и юга.

Миссия генерала Столетова в Кабул в 1878 г. с проектом русско-афганского
договора вызвала у Шер Али взрыв антианглийских настроений, чем умело
воспользовалась Англия, использовав ситуацию в -качестве предлога для
новой военной экспедиции. Вторая англо-афганская война 1878-1880 гг.
принудила преемника умершего Шер Али эмира Якуба заключить Гандамакский
договор, по условиям которого Афганистан фактически признавал свою
вассальную зависимость от Англии. Однако этот договор вызвал сильное
недовольство выше всего ценивших свою независимость свободолюбивых
горцев. В Афганистане вспыхнуло восстание, которое вскоре возглавил
проникший в афганские земли из завоеванной русскими Средней Азии
племянник Шер Али Абдуррахман. Опираясь на некоторую- не слишком явную –
поддержку России, Абдуррахман одерживал победу за победой, так что
англичане летом 1880 г. сочли за благо вступить с ним в переговоры.
Признав Абдуррахмана эмиром Афганистана, они в то же время добились от
него согласия на контроль Англии над внешней политикой страны (вести
внешние сношения, “сообразуясь с мнениями и желаниями английского
правительства”).

Хотя эмир Абдуррахман был вынужден согласиться на про-ашишйскую
внецшепилигичиукую ориентацию, “тп вппдне соответствовало реальному
соотношению политических сил в то время (русские

были далеко, а английские войска рядом с Афганистаном), он главной своей
задачей сделал укрепление центральной власти и пресечение сепаратистских
тенденций. Тем временем Россия и Англия в условиях сложных политических
интриг решали свои внешнеполитические споры, в том числе в районе
Афганистана и близ него. Так, в 1893-1895 гг. была проведена –
практически без участия афганских представителей – демаркация
англо-афганской (точнее, индо-афган-ской) границы по так называемой
линии Дюранда, а затем и русско-афганской границы в районе Памира.

Начало XX в. прошло в Афганистане под знаком некоторого подъема в сфере
политических движений, культурно-просветительской деятельности. Хотя эта
страна и была очень отсталой, и до нее дошли отзвуки тех событий,
которые прокатились по соседним азиатским странам (Турция, Иран). Они
привели к всплеску так называемых младоафганских реформаторских
настроений. Движение младоафганцев было очень слабым, но все-таки это
была возникшая на местной почве идеология реформ, модернизации страны.
Именно на нее как на свою главную опору сделал ставку пришедший в 1919
г. к власти Аманулла-хан. В поисках поддержки против англичан, от
которых он в том же году добился признания полной независимости страны,
Аманулла апеллировал к Советской России, тоже признавшей эту
независимость и заключившей с Афганистаном договор.

Хотя акт признания независимости вызвал подъем в стране, к решительным
структурным реформам она не была готова. Младоаф-ганцы в стремлении
осуществить такие реформы взяли слишком крутой курс, что вызвало
недовольство крестьянства и исламского духовенства. Опираясь на него,
противники реформ добились в 1929 г. отречения Амануллы от власти.
Королем страны стал Надир-шах, официально принявший конституцию (1931),
которая закрепляла в стране режим умеренного характера, учитывавший и
силу духовенства, и отсталость крестьянства, и значение племенных связей
в Афганистане. В 1933 г. королем стал Закир-шах, ведший политику
осторожного внешнеполитического лавирования, особенно накануне второй
мировой войны, когда заметно усилилась активность агентов Германии в
Афганистане. Эти агенты с началом войны были изгнаны, а ситуация в
послевоенном Афганистане, когда Англия лишилась своих колоний и
перестала быть важным фактором во внешнеполитической ориентации страны,
привела к усилению связей Афганистана с Советским Союзом. В 1973 г. в
результате государст-венного пгртвгфпта Афгачттар сталеспубликой, в
итоге следующего переворота 1978 г. была провозглашена
Демократическая~Тёспубликя~ Афганистан, которую возглавил Революционный
совет, ориентирующийся на сотрудничество с СССР.

Глава 12

Мир ислама: традиционная структура и ее трансформация в период
колониализма

Общность группы стран Ближнего и Среднего Востока, включенных в третий
блок, вполне очевидна и легко может быть продемонстрирована в нескольких
важных для анализа отношениях. Во-первых, это вполне определенный
историко-географический регион с древними культурными традициями.
Во-вторых, это ядро арабо-му-сульманского мира, обогащенного за счет
соседних исламизированных народов, в первую очередь иранцев и тюрок.
В-третьих, для подавляющего большинства стран этой группы была
характерна в период колониализма лишь большая или меньшая зависимость от
держав – при сохранении формальной политической независимости и
внутреннего самоуправления. Все эти особенности, формирующие
определенную общность судеб интересующей нас группы стран, органически
связаны между собой. Даже больше того, они создают определенную
метатрадицию, густо окрашенную в еще более определенный
религиозно-цивилизационный цвет – в зеленый цвет ислама.

Конечно, мир ислама не ограничивался лишь группой стран Ближнего и
Среднего Востока, о которых сейчас идет речь. Сильное влияние ислама
ощущалось на протяжении многих веков и в тех странах Южной и
Юго-Восточной Азии, а также Африки, которые рассматривались выше, в
рамках первых двух блоков колонизованных европейцами стран. Но здесь все
же есть определенная разница, о которой необходимо еще раз сказать.

В Индии, как о том специально говорилось, исламу противостоял индуизм,
что и помешало ему, несмотря на политическое господство, обрести ту
всеобъемлющую силу и создать такую структуру, которые были нормой на
мусульманском Ближнем Востоке. В Индонезии или Малайе, тем более на юге
Филиппин и вообще везде, где в юго-вос-точноазиатском регионе со
временем стал играть значительную роль и даже абсолютно преобладать
ислам, он в принципе был все же далеко не столь сильной и всеобъемлющей
религией, как в местах расселения арабов, персов или тюрок. Местные
религиозно-цивилизационные традиции в немалой мере ограничивали и
ослабляли его воздействие, что с особой наглядностью видно на примере
Индонезии. Тем более то же самое характерно для исламизнрованных районов
и народов Тропической Африки, включая ее суданский пояс. Пожалуй, только
для северной арабской Африки, для стран Магриба и особенно Египта
следует сделать исключение. Именно потому, что “это-стратт- ~е-аробо
исламским – нагрпением. и .что. исламский религиозно-цивилизационный
фундамент здесь, как и в Западной Азии, опирается на мощные пласты
древних культур (от долины Нила

до Карфагеиа), наблюдается определенное сходство в исторических судьбах
Магриба, Египта с судьбами западноазнатского исламского региона.

Учитивая сказанное, мк имеем все основания включить в предстоящий анализ
мира ислама арабо-исламские страны Северной Африки и .воспринимать их
вместе с включенной в третий блок группой стран Ближнего и Среднего
Востока как- применительно к периоду колониализма – нечто единое и
цельное (оставляя при этом в стороне исламизированные страны Африки,
Южной и Юго-Восточной Азии). Разумеется, при этом должны быть учтены и
различия между североафриканскими и западноазиатскими мусульманскими
странами – различия, которые наиболее очевидны при оценке степени
колониальной зависимости той или иной группы стран.

Итак, перед нами мир ислама. Что являла собой традиционная исламская
структура и какое воздействие на нее, на ее способности и потенции
трансформации оказал мусульманский релилюзно-цивилизационный фундамент?
Как сказалось это на судьбах соответствующих стран в период
колониализма?

Ислам: религия и общество

Об условиях и обстоятельствах, сопутствовавших возникновению и
распространению ислама среди арабов, а затем и во всей Западной Азии, а
также на североафриканских территориях (Арабский халифат), уже шла речь
во второй части работы, где специально упоминалось и о некоторых
генеральных принципах социальной политики мусульман (формы земельных
владений и налогообложения, слитность религии и политической власти и
др.). Говорилось вскользь и о специфике шиитского ислама. Теперь в
центре внимания будет рассмотрение более глубинных признаков и
характеристик ислама, которые во многом определяли на протяжении веков
(и продолжают это и в наши дни) не только верования и мировоззрение
мусульманского населения, но также, что существеннее, образ и принципы
жизни, систему ценностей и соответствующие социально-нравственные
установки мусуман, т.е. то, что можно было бы назвать .исламским
менталитетом.

Так что же такое ислам? Сформировавшись сравнительно поздно,
доктринально эта монотеистическая религия восходит к ее
предшественникам, иудаизму и христианству, к библейским идеям, образам и
легендам. Обогатившись за счет влияния иранского зороастризма, а также
впитав в себя многое из древних традиций и культурных достижений
древневосточных цивилизаций и греко-античного мира (вспомним эпоху
адлинизма), ислам оказался и определенном смысле весьма богатым в
духовно-идейном плане наследником многих цивилизаций. Но выгодно и умело
распорядиться этим богатым

наследием ему в немалой степени помешал реальный уровень развития того
народа, который волею судеб оказался творцом и основным носителем новой
религии,- арабов. Едва вышедшие за пределы первобытности арабы (речь
идет о передовых племенных группах их; более отсталые бедуинские кочевые
племена остаются на полупервобытном уровне и в наши дни) не были в
состоянии активно освоить весь высокоинтеллектуальный потенциал
религиозно-доктринального наследия, доставшегося им через основавшего
новую религию пророка Мухаммеда. Впрочем, они не очень-то в этом и
нуждались. Хорошо известно, что многое из высших достижений арабской
культуры на рубеже 1 – II тысячелетий охотнее заимствовали европейцы
(включая арабские переводы античных авторов), чем сами арабы. Что же
касается арабов – разумеется, той части их, которая была причастна к
грамоте и получала образование,- то они были более склонны, не вдаваясь
в глубины интеллектуальных поисков, ориентироваться главным образом на
жесткую религиозную догму ислама, на сформулированные им принципы жизни.

Здесь следует оговориться: арабская культура, прославленная именами
аль-Газали, Аверроэса, Авиценны и многих других, немало внесла в
сокровищницу мировой цивилизации. Но все это мало отразилось на
жизненном стандарте и интеллектуальном потенциале мусульман, веками
воспитывавшихся в русле арабо-мусульманского знания. Мало потому, что в
основе стандартизованного исламского знания лежали не вершины арабской
средневековой мысли, а священная книга мусульман Коран, хадисы устного
предания Сунны и заповеди мусульманского права шариата. Именно. Коран,
Сунна и шариат веками формировали сознание, поведение, образ жизни,
систему ценностей, генеральные установки среднего мусульманина,
полноправного члена великой исламской общности-уммы. Речь идет поэтому
об исламе как религии, оказавшей огромное воздействие на общество и во
многом изменившей облик тех стран, где ислам оказался господствующим,
особенно в пределах Ближнего и Среднего Востока, африканского
Средиземноморья.

Религиозные догматы ислама до примитивности просты и весьма жестко
фиксированы. Генеральная установка здесь – на покорность человека воле
Аллаха, его посредника-пророка и замещающих пророка лиц, от халифа либо
святого шиитского имама до обладателей власти на местах. Полное
повиновение власть имущему объясняется как сакрально авторизованным
принципом божественного источника высшей власти (“Нет Бога кроме Аллаха
и Мухаммед пророк Его”) при упоминавшемся уже полном слиянии
политической администрации с религизным авторитетом, так и сознательно
культивируемыми фатализмом (“на все воля Аллатач>) и принихен-ностыо
личности, этой жалкой песчинки по сравнению со все тем же всемогущим
Аллахом. Приниженность конформной личности, всецело преданной воле
Аллаха, фатализм и покорность судьбе – вот источники не только
религиозного фанатизма, коим отличались и по сей день отличаются многие
преданные вере воины ислама (федаи, фидаи, федаины), но и того самого
“поголовного рабства” как принципа социальной структуры, о котором
писали в свое время Гегель и Маркс.

Ислам подчеркнуто эгалитарен: перед Аллахом все равны. Причастность к
истинной вере, к всеобщей умме много важнее деления на расы, народы,
племена и языковые группы. Поэтому классическая арабо-исламская и вообще
мусульманская традиция практически не признает социальную замкнутость
сословий, наследственное социальное неравенство. Напротив, религиозно
освящен и практически всегда реализовывался принцип социальной
мобильности: сила, способности, случай открывают двери наверх перед
каждым, достойным того. Раб мог стать эмиром и султаном,
бедняк-крестьянин – уважаемым знатоком ислама, высокопоставленным
улемом, солдат – военачальником. Речь идет не о равенстве статуса и тем
более прав: в обществе “поголовного рабства” все было как раз наоборот –
низший всегда бесправен перед вышестоящим и легко может стать жертвой
его произвола. Речь о равенстве возможностей, о равенстве жребия,
реализации чего ншияда не мешали ни покорность, ни фатализм
мусульманина: честолюбивый и энергичный всегда в своих стремлениях и
претензиях опирался на то и на другое, причем именно покорность его воле
Аллаха и позволяла реализовать уготованную ему судьбу.

Но что существенно: генеральная установка и реальные общественно
значимые и престижные целеустремления мусульманина всегда ограничивались
продвижением его вверх по лестнице власти или религиозного знания.
Других престижных путей обычно не было. И хотя в мире ислама всегда были
богатые купцы, практически условия для активной частнопредпринимательной
деятельности были крайне неблагоприятны. Отсутствие надежных правовых
гарантий индивида-предпринимателя и, главное, полный произвол власти,
всегда ревниво следившей за богатеющим торговцем, существенно
ограничивали возможности частного лица, не облеченного властью (впрочем,
подчас не помогала и причастность к власти: более крупные акулы без
стеснения заглатывали тех, кто поменьше). Поголовное рабство и бесправие
– это оборотная сторона эгалитаризма. Все равны и все одинаково
бесправны. Право у тех, кто обладает силой, а овладевший силой и
захвативший власть вместе с нею приобретает и сакральный авторитет.
Исключение – и весьма существенное – являют собой шииты, признающие
законной высшей властью лишь. правление прямых потомков Мухаммеда,
святых имамов или их родственников по боковым линиям (алиды, фатимиды,
сеиды, шерифы).

Слабая социальная защищенность индивида и даже целой корпорации (семьи,
общины, клана, цеха и т.п.) в мусульманских обществах лишь усиливала
мощь власти. Неудивительно, что мусульманские государства были, как
правило, весьма могущественными. Несложная их внутренняя
административная структура обычно отличалась простотой и стройностью.
Эффективность центральной власти, опиравшейся на принцип
власти-собственности, господство государственного аппарата власти и
взимание в казну ренты-налога с последующей ее редистрибуцией,
подкреплялась, как не раз уже упоминалось, сак-ральностыо власти и
покорностью подданных. Впрочем, исламские государства тоже нередко
распадались, уступая место более мелким. Однако характерно, что и
приходившие на смену крупным мелкие государства (например, султанаты и
эмираты распавшегося халифата) тоже были централизованными
государствами, хотя и меньшего масштаба. Эффекта феодальной
раздробленности мир ислама – по крайней мере в описываемом регионе –
практически не знал, что вполне соответствует особенностям исламского
социума.

Впрочем, здесь нужна оговорка. В тех нередких случаях, когда речь идет о
зависимых полуавтономных странах (например, о странах Магриба, включая
Египет, подчиненных Османской империи), ситуация усложнялась за счет
того, что правители этих стран, обладая немалой автономией и реальной
властью, все же были скованы в своих действиях. Это вело к относительной
слабости власти в соответствующих странах, что, как говорилось, сыграло
свою роль в процессе их колонизации. Но стоит заметить, что и в этой
ситуации, как о том свидетельствуют’ годы правления Мухаммеда Али
Египетского, многое зависело от конкретных условий, в частности от
личности правителя. Можно сформулировать некую закономерность, смысл
которой сводился бы к тому, что исламская система власти в принципе
благоприятствует существованию сильного централизованного государства,
хотя при некоторых обстоятельствах благоприятные факторы могут и не
сработать.

Ислам нетерпим. Нетерпимость его проявляется не в том, что правоверные
стремятся обратить в ислам всех неверных под угрозой их уничтожения. Не
в том он, что правоверные всегда готовы начать священную войну – джихад
– против неверных. То и другое не раз случалось в истории, но не в этом
суть. Суть в том, что правоверные всегда отчетливо ощущают свое
превосходство над неверными, что это превосходство с самого
возникновения ислама фиксировалось на государственном уровне
(мусульманин платит более легкие налоги и освобожден от подушной подати,
джизии), что выше всего ценится принадлежность человека к умме, что
неверный всегда рассматривается в мусульманском государстве как не
вполне равноправный, причем это особенно заметно на примере тех судебных
казусов, когда перед мусульманским судьей-кади предстают в качестве
тяжущихся

сторон мусульманин и немусульманин. Впитанное веками и опирающееся на
всю толщу религиозно-культурной традиции, такого рода высокомерное
чувство превосходства и нетерпимости к неверным – одна из важнейших и
наиболее значимых характерных черт ислама. Это чувство совершенства
образа жизни в сочетании с всеобщностью и всесторонностью ислама,
опутывавшего общество наподобие густой паутины, всегда было залогом
крайнего консерватизма н конформизма мусульман, чуть ли не ежечасно
(вспомним об обязательной ежедневной пятикратной молитве!) призванных
подтверждать свое религиозное рвение. Естественно, что все это не могло
не отразиться не только на нормах поведения н ценностных ориентациях
всех тех, кто с гордостью всегда причислял себя к умме, но и в конечном
счете на психике людей, точнее, на их социальной психологии.

Ощущая себя членом наиболее совершенно организованного социума,
подданным исламского государства, во главе которого стоит
сакрализованный правитель, мусульманин был не только надежным слугой
Аллаха и ревностным правоверным, но и той силой, на которую Аллах и
правитель всегда могут положиться. Отсюда – неслыханная внутренняя
прочность и сила ислама н мусульманских государств. Если не считать
Ирана, то во всем остальном исламском мире массовые движения обычно
никогда не были прямо направлены против власти, власть имущих; они, как
правило, принимали характер сектантских движений. Это и понятно:
восставшие выступали не против ислама н исламского правителя, но за то
понимание ислама, которое предавлялось им наиболее верным и за которое
они готовы были поэтому сражаться со всем присущим воинам ислама
фанатизмом. Авторитет же сакрализованной власти как принцип оставался
при этом незыблемым, что, помимо прочего, было гарантом внутренней силы
исламских государств, залогом их внутренней прочности.

Особый случай – шиитский Иран. Сакральность правителя здесь была
минимальной именно в силу того, что, не будучи потомком пророка, этот
правитель по строгой норме доктрины шиитов вообще не имел права
возглавлять правоверных, быть их религиозным вождем. Соответственно в
Иране Сформировалась несколько иная структура власти.
Духовно-религиозный авторитет, представляемый группой наиболее уважаемых
шиитских богословов-улемов (высший их разряд – аятоллы), обычно нарочито
противопоставлялся светской власти. Это противопоставление вело к тому,
что шиитское духовенство не только часто выступало в качестве оппозиции,
но и нередко возглавляло те самые народные выступления, обилием которых
Иран резко отличался среди других исламских стран. Это существенно
ослабляло силу и эффективность админисграции -иранских шахов, делало
шахский Иран-по сравнению, скажем, с султанской

Турцией – более легкой добычей колониальных держав. Однако такая
ситуация ни в коей мере не ослабляла внутреннюю структуру страны,
которая цементировалась щиитским исламом не менее прочно, чем в других
мусульманских государствах, а в некоторых отношениях, видимо, и более
крепко. Во всяком случае фанатизм воинов ислама у шиитов всегда
отличался наиболее крайними формами, что хорошо видно на примере секты
исманлитов.

И еще одно, что необходимо иметь в виду, кодь скоро заходит речь о мире
ислама, о вселенской умме и ее ревностных представителях. Мусульманин,
строго воспитанный в жестком русле немногих, но обязательных правил н
принципов жизни, редко сетует на свою долю. Не то чтобы он всегда был
доволен состоянием своих дел или равнодушен к хорошо сознаваемой им
социальной справедливости. Напротив, то и другое заботило его и нередко
было причиной массовых движений, чаще всего под религиозно-сектантскими
лозунгами, за выправление нарушенной привычной нормы жизни. Но, если
норма соблюдается, он спокоен. В неторопливом ритме делает свое
привычное дело и редко стремится к чему-то большему, тем более к новому
и неизведанному, чуждому привычной норме и грозящему ее разрушить.
Конечно, крестьянин консервативен везде, особенно на Востоке. Но в
исламских обществах он консервативен вдвойне, ибо на консерватизм
земледельца здесь накладывается жесткая норма ислама с его предельной
нетерпимостью к отклонениям. Консерватизм и конформизм ислама, фатализм
и фанатизм его ревнителей, сакрализованный статуй правителей и сила
возглавляемого ими аппарата власти, внутренняя мощь и огромная
сопротивляемость социума, мусульманской уммы,- все это реально
действующие факторы, с которыми нельзя не считаться при анализе процесса
трансформации исламских обществ в период колониализма.

Сопротивление и приспособление традиционных исламских обществ в период
колониализма

Сопротивление и приспособление к изменяющимся обстоятельствам было общей
нормой поведения Востока в годы активной колониальной экспансии. Однако
характер и сила сопротивления, равно как адаптационные способности, т.е.
умение и желание приспособиться к изменившимся обстоятельствам н извлечь
из этого максимальную пользу для себя, были в разных странах Востока
очень различными. Во многом это зависело от исторических судеб, от
внешних факторов, от уровня развития, но более всего – при прочих
сравнительно равных условиях – от религиозно-цивилизационного
фундамента, т.е. от тех норм, принципов жизни, ценностных приянтяпий и
г-гсрмупптгт тгпвРдРниу, упторЫС формировались на базе упомянутого
фундамента, отливались по его матрицам.

187

Так, англичане довольно легко и при минимальных для себя потерях
укрепились в Индии не столько благодаря испытанной тактике “разделяй и
властвуй”, но едва ли не в первую очередь потому, что задававшая тон в
стране индуистская традиция была безразлична к политической власти и
весьма терпима к инакомыслию. В Тропической Африке или на островах
Юго-Восточной Азии колонизаторы сравнительно легко подчиняли себе слабые
полупервобытные социально-политические образования, опиравшиеся на очень
тонкий пласт религиозно-цивилизационного фундамента, к тому же
разнородного по типу, плюралистического по характеру. Иное дело – мир
ислама. Здесь европейцы столкнулись с более или менее сильными
государствами и с мощным, активно функционирующим в весьма определенном
ключе религиозно-цивилизационным фундаментом. Привычная тактика
“разделяй и властвуй” в этих условиях почти не срабатывала.
Неудивительно, что и формы колониальной зависимости оказались в
большинстве случаев иными, хотя они и варьировали в зависимости от
обстоятельств.

Как о том уже шла речь, даже в тех странах, которые по статусу были
близки к колониям, считались протекторатами, далеко не вся власть
принадлежала представителям колониальной державы. Колонизаторы были
вынуждены считаться с традициями и действовать преимущественно иными,
экономическими методами. Лишь там, ще население было малочисленным и
власть сравнительно слабой, играла определенную роль военная сила держав
(это касается и войн, и содержания войск типа Арабского легиона, и
военных экспедиций типа суданской в конце XIX в.). Ну и, конечно, по
мере укрепления держав в той или иной стране многое начинало зависеть от
хода событий. Здесь можно было бы выделить несколько различных
моделей-вариантов развития.

Первый из них – египетский. Будучи при Мухаммеде Али едва ли не наиболее
могущественной и экономически развитой страной ислама, Египет во второй
половине XIX в. был вынужден расплачиваться за чрезмерное экономическое
напряжение, позволявшее Мухаммеду Али поддерживать мощь страны.
Банкротство Египта в 1876 г. дало возможность англичанам резко усилить
свои экономические позиции в этой стфане, интерес к которой
стимулировался еще и стратегически важным для Англии Суэцким каналом.
Вскоре в связи с мятежом Ораби англичане ввели в Египет свои войска,
которые надолго там остались (не говоря уже об охранявшейся ими зоне
канала). Но, хотя англичане и вели себя в стране как хозяева, в полном
смысле слова колонией Египет все же не стал, да англичане и не могли
лишить эту страну независимости, ибо формально она Адда частью Османской
империи. В то же время с автономией хедива и его властью колонизаторы
считались.

Египетский вариант в некотором смысле можно считать оптимальным – с
точки зрения успеха исламской страны, приспосабливающейся к изменившимся
обстоятельствам. Несмотря. на стойкое сопротивление традиционной
структуры и считаясь с этим сопротивлением, англичане, не слишком
форсируя перемены, все же способствовали развитию страны. На смену
экономически неэффективной государственной экономике Мухаммеда Али
пришла частнопредпринимательская деятельность, причем не только сами
предприниматели, но и половина занятых на производстве рабочих были
иностранцами, преимущественно европейскими колонистами. Колонизация
Египта сопровождалась его европеизацией и модернизацией также и в сфере
политических институтов, образования и культуры, городского
строительства, даже быта городского населения. Став к 1923 г.
независимой конституционной монархией, Египет к этому времени достиг на
пути трансформации традиционной структуры достаточно многого, хотя
сопротивление нововведениям не утихало. И все же, несмотря на
сопротивление, традиционные институты постепенно сдавали свои позиции, а
европеизированные нормы жизни завоевывали их.

Казалось бы, процесс внутренней трансформации и приспособления
внутренней структуры к изменившимся обстоятельствам необратим. Однако
все не так просто. Уход англичан из Египта (вывод войск в 1936 г. и
национализация Суэцкого канала в 1956 г.) создал здесь новую обстановку.
На передний план вышли силы, отнюдь не безразличные к традиции, после
декомонизации вновь начавшей активно стремиться к восстановлению
утраченных ею позиций. Усиленный курс на огосударствление экономики, а
затем явственно проявившиеся тенденции к ограничению
частнопредпринимательской деятельности и к усилению роли государства и
вообще аппарата власти в жизни страны и общества – весьма ощутимое
проявление силы приспособившейся, но отнюдь не ушедшей в прошлое
традиции. Силу традиции демонстрируют и многочисленные группы исламских
фундаменталистов (“братья-мусульмане” и др.), выступающие против
преобразований и даже в наши дни не теряющие, порой увеличивающие свое
влияние.

Турция – второй вариант развития, в чем-то близкий египетскому. Близость
в том, что Турция, длительное время находившаяся под энергичным
воздействием со стороны европейских стандартов и прошедшая через серию
реформ, революций и радикальных преобразований, за последние два века
сильно изменилась. В стране наряду с сильным государственным сектором в
экономике заметно развивается частнопредпринимательская деятельность.
Укрепились, особенно после преобразований Кемаля, правовые .нормы
гражданского общества. Как ни в одной из других исламских стран, здесь
потеснен со своих привычных позиций ислам как религия, ставший теперь
отде-

ленным от государства, частным делом граждан. Но отличие Турции от
Египта не только в том, что эта страна никоща не была ни колонией, ни
протекторатом, ни даже политически зависимой. Более важное отличие,
пожалуй, состоит в том, что, не будучи колонией и не имея
соответствующего экономического давления, Турция в аналогичных условиях
постепенных преобразований в чем-то оказалась более зависимой от
традиции, С исламом как религией Кемаль поступил круто. Но ислам как
традиция остался. И в этом смысле исламская традиция сильно сказывается.
По уровню промышленного развития Турция не уступает Египту, даже
превосходит его, но тип развития отличен и вплоть до недавнего времени
был более близок к нормам традиционной структуры с ее ведущей ролью
государства, со всеми ее проблемами, от экономической неэффективности до
политической нестабильности. Впрочем, события последних одного-двух
десятилетий в чем-то, похоже, существенно изменили турецкий вариант
развития, о чем будет сказано в последней части книги.

Третий вариант – Иран. Будучи, как Турция и Египет, крупной исламской
страной с большим населением и древними культурными традициями, с
немалыми политическими амбициями, Иран в то же время отличается от
остальных мусульманских стран прежде всего тем, что здесь абсолютно
господствует шиитский ислам, т.е. ислам в его наиболее крайней,
активной, сектантской форме. Влияние шиизма на структуру общества
двояко. С одной стороны, он десакрализует власть и тем как бы ослабляет
политическую администрацию, силу государства. Но, с другой – это
ослабление (чем-то похожее на ситуацию с кастами и общинами в Индии) с
лихвой компенсируется мощными социальными интегрирующими силами,
сплачивающими шиитское население страны в нечто единое и цельное,
возглавляемое духовенством. Роль воинствующего шиитского духовенства –
это то, что отличает иранский социум от индийского. Непримиримость
шиитского духовенства и ведомого им народа к переменам и нововведениям,
угрожающим позициям ислама,- наиболее сильный импульс в Иране. Слабость
власти, неспособной последовательно и успешно провести необходимые
реформы, причем сделать это в нужном для страны темпе,- еще один сильный
импульс, объективно умножающий мощь первого, т.е. ислама. Консервация
отсталости, связанная с силой обоих импульсов и восходящая к мощи
исламской традиции в ее шиитском варианте, воинственность духовенства и
слабость той опоры, которая в иных обстоятельствах могла бы служить
базой для развития и формирования новых социальных, экономических и
политических сил в стране,- вот в самых общих чертах те факторы, которые
предопределили судьбы современного Ирана, а косвенно также и ислама в
его наиболее реакционной фундаментальной модификации.

Вариант четвертый – периферийные арабские страны. Это страны Магриба
(кроме Ливии) и Западной Азии (кроме тех, кто имеет выход к нефтеносным
промыслам Персидского залива). Общее для всех них – существенная роль
вмешательства колониальных держав и их капитала при ограниченности
внутренних ресурсов (как природных, так и людских), сравнительно
невысоком уровне развития и стратегически важном, как правило,
расположении. Во всем остальном это достаточно пестрая группа небольших
государств, весьма отличных друг от друга даже в пределах своего региона
(Марокко, Тунис и Алжир в Магрибе; Ливан и Сирия, а также Палестина в
Леванте; Иордания и Йемен в Аравии). Колониальная политика держав и
европейский капитал способствовали некоторому развитию указанных стран,
хотя сопротивление их иностранному вторжению ощущалось постоянно.
Формально ни одна из перечисленных стран не была лишена независимости,
ибо и не имела ее – все они являлись частью Османской империи. Но
фактически колониальное вторжение воспринималось как болезненная ломка
привычных условий жизни и вызывало яростное сопротивление.

После крушения Османской империи все страны активно стремились к
независимости и деколонизации, освобождению от иностранной опеки.
Впрочем, колониализм содействовал модернизации и трансформации этих
государств, правда, в различной степени. Наиболее заметно экономическое
развитие и модернизация реализовывались в Леванте. Но и в других странах
имели место европеизация политических институтов (включая нормы
демократической процедуры), изменения в сфере культуры, быта,
инфраструктуры и т.п. Что касается влияния исламской традиции, то она
совершенно очевидно уступала свои позиции в более развитых из этих
стран, хотя это и не был однозначный процесс: сложная религиозная
обстановка в Ливане и Палестине привела со временем, как известно, не
только к возрождению силы ислама, но и к превращению религиозной розни в
один из главных элементов внутриполитической нестабильности на Ближнем
Востоке.

Вариант пятый – Ливия и страны района Персидского залива с его
нефтересурсами. Как правило, это едва ли не самые отсталые в прошлом
страны арабо-исламского мира. Вмешательство колониализма здесь, кроме
разве что Ливии, было ограничено политическими интригами и
экономическими проектами, направленными на разработку ресурсов,
организацию добычи и первичной обработки нефти. Как известно, именно
нефть сказочно обогатила эти страны после их деколонизации. Экономика
стран этой группы развивается ныне весьма ускоренными темпами,
соответственно быстро идет и городское строительство, создание
инфраструктуры (включая грандиозные проекты, связанные с опреснением
воды и озеленением прежде безжизненных территорий Аравийской пустыни),

современной системы образования, подготовки кадров и т. п. Но в том, что
касается развития политических институтов, элементов •гражданского
общества и всего с этим связанного, в том числе и культуры повседневного
труда (т. е. именно того, формирование чего требует длительных и
напряженных усилий, немалого времени и постоянного воздействия со
стороны внешних цивилизационных факторов) , эти страны отстают.
Характерно, что не собственными силами создают они и современную
экономику и инфраструктуру: это делается руками многочисленных
иммигрантов, стекающихся сюда в поисках высоких заработков, живущих
здесь, но, как правило, лишенных полных гражданских прав, которые
являются привилегией лишь местных жителей. Что касается силы исламских
традиций, то именно в этой группе стран она наибольшая из всех. Можно
вспомнить об исламских теориях ливийского руководителя Кйддафи,
напомнить о роли ислама в современной Саудовской Аравии, в Кувейте, да и
во всех остальных малых странах Персидского залива.

Наконец, еще один, шестой вариант-Афганистан. Уровень развития и сила
ислама в этой стране сопоставимы с тем, что характерно для арабских
стран пятого варианта. Но ни ресурсами, ни богатством с этими странами
Афганистан сравниться не может. Зато по степени готовности отстаивать
свою независимость, в том числе и с оружием в руках, Афганистан заметно
выделяется даже на фоне весьма активных в этом плане мусульманских
стран, не исключая и шиитского Ирана.

Вычлененные варианты свидетельствуют о богатстве конкретных путей
развития исламских стран в период колониализма, о различиях в формах и
степени сопротивления и приспособления исламской традиции к изменившимся
обстоятельствам. Но при всех различиях можно подчеркнуть и нечто общее
для стран современного ислама, включая Пакистан и Бангладеш, возникшие
уже после деколонизации Востока и близкие по условиям и результатам
развития к странам четвертого варианта. Это общее сводится к нескольким
пунктам, вытекающим из вышеприведенной характеристики исламской
традиции.

Прежде всего стоит напомнить, что, за исключением шиитского Ирана,
исторические корни которого непосредственно восходят к глубокой и
высококультурной древности (империя Ахеменидов), подавляющее большинство
остальных народов и этнических общностей, которые составляют основу в
изучаемых странах (арабы, тюрки, афганцы; в меньшей степени это касается
исламизированного населения Пакистана и Бангладеш), относятся к числу
вышедших на историческую арену сравнительно поздно и потому в массе
своей достаточно отсталых. Ислам жег”ко и искусно законсервировал эту
oTCTa.mx”T., “” BfgKQM случае на уровне подавляющего большинства
населения. А так как в странах ислама не существовало наследствен-

ных замкнутых сословий правящих верхов или близких к ним, то
неудивительно, что высшие слои общества по уровню мало отличались от
низов, а вйделявшиеся на этом общем фоне образованные интеллектуалы
ислама опять-таки в основном, за редкими исключениями, были знатоками
только все того же ислама. Кроме того, приниженность и строгая
консервативность, конформность исламского социума, состоявшего из
мусульман, привычно ориентированных на удовлетворенность жесткой нормой,
на фанатичную преданность идее, нетерпимость и покорность судьбе,
гарантировали устойчивость традиции. На страже этой стабильности стояло
и сильное государство.

Все перечисленные факторы действовали в одном направлении – в пользу
сопротивления переменам, особенно навязанным извне, со стороны неверных.
Нужно было немалое время и сочетание благоприятных для колониализма
обстоятельств, чтобы сила упомянутых факторов была хоть сколько-нибудь
нейтрализована. Вот для того, чтобы оценить наличие такого рода
обстоятельств, их силу и вызванные ими процессы, и были вычленены разные
варианты развития и приспособления исламских обществ. В конечном счете
эти варианты, суммируя близкие из них и воспринимая их в качестве
модификаций примерно одного типа развития, можно свести к двум основным
моделям.

Первая из них – модель длительного взаимодействия колониального капитала
и исламской традиции. Суть ее в том, что традиционная исламская
структура в процессе интенсивного воздействия на нее извне вынуждена
приспосабливаться, преодолевая естественный и столь свойственный ей
мощный импульс сопротивления, отторжения всего чуждого. Сюда следует
отнести близкие друг к другу первый и второй варианты (Египет и Турцию),
большинство стран четвертого варианта (в первую очередь страны Магриба и
Леванта), кроме разве что очень уж отсталого Йемена, а также Пакистан и
Бангладеш, т.е. некоторые части Северной Индии времен колониализма. Для
стран, причисляемых к первой модели развития, характерен длительный
период внутренней, нередко насильственной либо, как в Турции и Леванте,
вынужденной трансформации в направлении европеизации политических
институтов и элементов культуры, модернизации экономики, к тому же при
заметном участии в этом процессе этнически и цивилизационно чуждых
компонентов.

Для всех них, включая и саму Турцию, долгое время бывшую центром империи
и сюзереном по отношению к окружавшим ее арабским странам, характерно,
что процесс внутренней трансформации под воздействием извне был тесно
связан, даже взаимообусловлен ослаблением государства. И наоборот, по
мере их деколонизации, обретения ими независимости и усиления степени
централизации власти (как в ‘Турции после крушеняа империи) параллельно
с

некоторым ослаблением импульса извне фиксируется если и не возрождение в
полном объеме, то заметное усиление влияния исламской традиции, вплоть
до появления влиятельных течений фундамен-талистов. Существенно также
заметить, что ослабление колониализма и усиление центральной власти в
ставших независимыми после деколонизации исламских странах, о которых
идет речь (включая Пакистан и Бангладеш), влекло за собой традиционное
укрепление сферы государственной системы хозяйства, теперь уже в
промышленной современной ее модификации, причем нередко за счет
ослабления так и не набравшего силы в период колониализма местного
частнопредпринимательского сектора. И все же, при всем том модель первая
– это модель энергичной трансформации, европеизации и модернизации
традиционных исламских стран.

Модель вторая – иная. К ней следует отнести те страны, где сила традиции
и в период колониализма продолжала быть безусловно ведущим и
определяющим фактором существования и развития соответствующих обществ.
Суть ее в том, что традиционная исламская структура, как правило в ее
наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как
бы вообще не замечая, игнорируя их (бедуинам Аравии это было, например,
очень несложно), воспроизводится в почти неизменном виде, независимо не
только от силы того или иного государства, но даже и от уровня жизни. К
этой модели, тоже представленной рядом неодинаковых модификаций, следует
отнести страны, развивавшиеся весьма различно, но в чем-то весьма
сходные (Иран, Афганистан, богатые нефтью арабские страны). Сходство в
том, что, независимо от богатства и связанного с ним уровня жизни,
ультрасовременной инфраструктуры, эти страны целеустремленно продолжают
культивировать свой образ жизни и все привычные нормы ислама, а иноща,
как это имело место в шиитском Иране, не останавливаются и перед тем,
чтобы осознанно вернуться к фундаментальным нормам и древним порядкам
времен раннего, “чистого” ислама. Конечно, многое в странах,
развивающихся по этой модели, неодинаково. Но для всех них, будь то
Ливия или Ирак, Аравия или Иран, Кувейт или Афганистан, характерно
именно однозначное стремление жить по традиционным нормам ислама, что,
впрочем, не мешает тем из них, кто для этого достаточно богат,
пользоваться услугами и вещами, предоставляемыми модернизацией,
купленными – но не самими созданными!- за счет этого богатства.

Итак, перед нами две разные модели, в чем-то заметно противостоящие друг
другу. Именно этими различиями, очень важными для понимания процесса
трансформации исламских обществ, и отличается ситуация в странах
третьего (исламского) блока стран, к которому по религиозному и
некоторым иным признакам следует прибавить HUldMLRHe страны севера
Африки и севера Британский (в прошлым)

Индии. И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм,
способности к возрождению исламской традиции, все-таки различие между
обеими моделями очень существенно. Первая соответствует общей ерме,
характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной
Азии, и сама причастна к колониальным и зависимым (в той или иной, но
заметной степени) странам. Вторая – выпадает из этой нормы, вне
зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе
воздействие колониализма. Конечно, можно найти причины, объясняющие,
почему, скажем, в Иране, где влияние колонизаторов было весьма сильным и
долгим, развитие пошло не так, как в странах, относимых к первой модели
(можно говорить о силе отторжения шиитского ислама, о древних
доисламских традициях и т.п.). Но факт остается фактом: Иран оказался в
рамках другой модели, типичными обществами которой следует считать
отсталые страны, почти не затронутые воздействием колониального капитала
и в силу этого весьма воинственные, причем с ориентацией на привычную
для ислама нетерпимость (Ливия, Афганистан) либо в любом случае
высокомерно довольные собой и своей преданностью все тому же исламу.

Вторая модель в некотором смысле уникальна. Во многом сила ее – от
нефтедолларов, придающих соответствующим странам прочность и
уверенность, горделивое довольство собой. Но не только от этого. Второй
исток силы – сам ислам, особенно в его наиболее простой и “чистой”
модификации, хорошо усваиваемой отсталыми социумами и приобретающей
поэтому огромную силу.

Блок четвертый Дальний Восток

Глава 13

Китай в середине XIX – середине XX в.

Первая опиумная война и открытие Китая для европейской колониальной
экспансии означали вступление огромной многотысячелетней империи в новый
этап ее существования, в период колониализма. К этому времени
маньчжурская династия Цин уже пережила период своего расцвета и явно
клонилась к упадку. Собственно, поражение цинского Китая в опиумной
войне и было наглядным проявлением этого упадка, а навязанная стране
система неравноправных договоров, предоставлявшая иностранному капиталу
торговые, таможенные и иные экономические, политические и право-выс
льготы и привилегаи,- -стала неким гпу-гнянникя, ПОК-ровительством торговле и мореплаванию стали
выходить на передний

244

план, наследие античности начало усваиваться более быстрыми темпами,
которые еще возросли в эпоху Возрождения и в последующие столетия, котда
на смену германскому феодализму пришли абсолютистские государства с
поднимающим голову третьим сословием, т.е. зарождающимся классом
буржуазии. Капитализм в интересующем нас плане структурного анализа –
наследник, детище античности, проявивший свои потенции в условиях
преодоления феномена феодализма, чуждого ей. Именно он не только
возродил основные элементы античной структуры (господство частного
собственника, ведущего ориентированное на рынок товарное хозяйство;
защищающие этого собственника-гражданина права, свободы и гарантии;
конституционное государство с демократическими процедурами и нормами;
свобода мысли, развитие наук, искусств и т.п.), ной, опираясь на них,
достиг небывалых темпов развития буквально во всех сферах экономики, что
к эпохе колониализма создало ему выгодные позиции, особенно по сравнению
с Востоком, куда и была устремлена его экспансия.

Восток структурно был во многом противоположен антично-капиталистической
Европе, о чем было уже немало сказано. Альтернативой частной
собственности здесь была власть-собственность, альтернативой гражданской
общины-полиса и демократии, прав и свобод были всесильное государство с
административным аппаратом власти и приниженность, “поголовное рабство”
подданных, не имевших представления о свободах и гарантиях
частноправового характера, но живших по нормам санкционированного
религией обычного права и объединенных при этом в рамки социальных
корпораций, растворявших в себе все индивидуально-личностное. Конечно, в
обществах Востока, как об этом тоже шла речь, на определенном этапе их
развития возникали и частная собственность, и товарно-денежные
отношения, и эксплуатация зависимых. Все это, однако, существовало как
бы на другом уровне, вне сферы взаимоотношений между государством и его
подданными, вносившими ренту-налог в казну. Кроме того, государство, как
правило, бывало недовольным, если частный сектор чрезмерно развивался.
Для подавления частного собственника использовались, причем весьма
успешно, рычаги власти, что превращало частнособственнические отношения
не просто во вторичный, но в подконтрольный власти и всецело зависимый
от нее сектор народного хозяйства. Собственно, обо всем этом уже шла
речь в первой и второй частях работы. Но напоминание об этом имеет свой
смысл, как то сейчас станет очевидным.

Дело в том, что было бы неверным недооценивать роль и место, даже
жизненно важную значимость сектора частной экономики, о вторичности,
зависимости и несамостоятельности которого только что шла речь. Висщчная
структура “.”ц. гигашская саморегулирующаяся система отнюдь не случайно
всегда сохраняла этот сектор, хотя и

держала его под контролем. Здесь нет противоречия. С точки зрения
самосохранения структуры, частный сектор нельзя было выпустить из-под
контроля, ибо стихия частнособственнического предпринимательства в этом
случае грозила не просто немалыми экономическими и социальными
потрясениями. Она была в состоянии подорвать структурные основы и тем
поставить под сомнение стабильность, даже само существование социума и
государства – речь не о создании иной структуры, скажем,
капиталистической, а именно об ослаблении существующей и о крушении ее,
о гибели соответствующего государства, об уходе с исторической арены
соответствующего социума, а то и вообще данного народа. В то же время с
точки зрения устойчивости и стабильности сложного и развитого социума и
государства частнопредпринимательская активность, этот второй и, в
отличие от первого, государственного, необычайно активный, тесно
связанный с рынком и товарно-денежными отношениями сектор хозяйства
всегда был жизненно важным, необходимым. Почему?

Потомучто это своего рода антично-капиталистический механизм в
миниатюре. Без прав и свобод, без демократии и конституции, без гарантий
и даже в условиях жесткого контроля и повседневного надзора властей
частный сектор и в условиях традиционного Востока делал примерно то, что
он с несравненно большим успехом делал и делает в античной и
капиталистической Европе. Он способствовал нормальному функционированию
экономически развитого гигантского социального организма, наполнял его
разветвленные кровеносные сосуды, всю систему кровообращения свежей,
незастоявшейся кровью. Конечно, чрезмерная активность этого сектора
могла привести, как только что упоминалось, к кризису и гибели
традиционной структуры -своего рода апоплексическому удару. Примеры тому
в немалом количестве даются самой историей, и об этом уже шла речь,
особенно в связи с династийными циклами в Китае. Но чрезмерное
ослабление рыночного сектора и тем более насильственная его ликвидация
чреваты не менее серьезными кризисами и последствиями, что опять-таки
показала история на примере того же Китая, правда, в несколько иные
времена и при других обстоятельствах, но тем не менее в структурно
аналогичной ситуации (речь об экспериментах Мао, попытавшегося было в
годы “большого скачка” отменить товарно-денежные

отношения).

Сказанное означает, что, помимо общности фундамента, есть и еще нечто
общее в структуре Востока и Запада – частный сектор в экономике. Но,
если этот сектор на традиционном Востоке исполнял функции, аналогичные
тем, которые он осуществлял в Европе со времен античности и до
капитализма, то в чем же разница? Разница “сть, и щ”””уи”ияттт.няя.
Однако она заключена не столько в струк-туре, хотя в ней несходство
кардинальное, сколько в характере и

иерархии типовых связей, соединяющих между собой различные элементы и
тем придающих структуре тот или иной облик.

Типовыми связями господствующего типа для антично-капиталистической
Европы являются рыночные, которые соединяют основные элементы структуры
(собственников и производителей, свободных и зависимых, общество и
государство) при наличии соответствующих прав, свобод и гарантий как
фундамента этих связей, явно господствующих. Есть, конечно, и иные –
семейные, клановые, сословные, властные связи, причем временами,
особенно на первом этапе феодализма в Европе, они весьма давали о себе
знать, порой даже выходя на передний план. И все же в целом для
антично-капиталистической Европы была всегда характерна именно только
что описанная иерархия связей: на первом плане рыночные, опосредованные
частной собственностью, на втором – все остальные.

Совершенно иная иерархия связей на традиционном Востоке. Связи рыночные,
опосредованные не только и даже не столько частной собственностью в ее
привычной для Европы форме (недаром Маркс считал отсутствие таковой
“ключом к восточному небу”), сколько многочисленными иными нормами
привычных взаимоотношений, на Востоке в любом случае вторичны и
второстепенны, при всей их жизненной важности для структуры в целом. На
первом месте в иерархии типовых связей здесь находятся иные – те, что
опосредованы государством, властью-собственностью и просто властью,
господством административного аппарата или аналогичного ему аппарата
военно-административного, т. е. системой централизованной редистрибуции.
Речь идет о традиционных типовых связях между социальными низами
(производителями) и правящими верхами, независимо от конкретных форм их,
вплоть до таких, которые имеют облик варново-кастовых. Второй важный тип
связи, характерный для традиционного Востока, это связи корпоративные,
сила которых вполне ощутима на протяжении всей его истории, вплоть до
наших дней. Сущность таких связей сводится прежде всего к вертикальным
патронажно-клиентным связям, жизненно необходимым для выживания
небольших социумов в условиях произвола власти и отсутствия прав, свобод
и гарантий. Этот тип связей тесно переплетается как с первым
(официальным, государственным, административным), так и с третьим,
опосредованным частнособственническими отношениями. Таким образом, на
традиционном Востоке можно зафиксировать определенную иерархию
переплетающихся типовых связей. Высшее место занимают официальные,
государственные, второе – корпоративные патронажно-клиертные, тесно
переплетенные с официальными, а третье – рыночные, тоже, к слову; далеко
не свибидные, как на Западе, но, нанротип, опутопимс связями двух других
типов.

При всей кажущейся усложненности общая схема здесь предельно проста, как
и в Европе. Только там она ясна и сравнительно чиста, стройна, ибо
рыночные связи лишь в очень незначительной степени сплетаются и тем
более обусловливаются чем-то привходящим, будь то связи других типов
(семейно-клановые, сословные, властные, патронажно-клиентные) или вообще
любые формализованные и неформальные контакты. Решения диктуются обычно
или, во всяком случае, прежде всего жестким законом прибыли, перед
которым любые иные расчеты, связи, контакты, интересы и т. п. отходят на
задний план, а то и исключаются вовсе. Что же касается традиционного
Востока, то именно рынок и прибыль здесь не то чтобы мало ценятся, но в
любом случае иерархически подчинены иным ценностям и веками
складывающимся типовым связям, от официально-административных, властных,
командных до патронажно-клиентных, семейно-клановых, формализованных и
неформальных. Едва ли не все типы связей на Востоке более
предпочтительнее, нежели товарищи рынок и прибыль, как бы отстраненные
от людей, от общества. От привычек, интересов и предпочтений коллектива.
Словом, здесь господствует иная, чем на Западе, система общепризнанных
ценностей.

Дело, таким образом, не только в отношении к частной собственности и тем
более к прибыли, которая, как известно, является признаком прежде всего
развитого капитализма. Вопрос следует поставить шире и провести грань
между ориентацией на материальную выгоду индивида-собственника в одной
структуре и корпоративными связями, коллективизмом, свойственными
другой. И речь здесь отнюдь не о предпочтениях либо склонностях. Имеется
в виду жесткий закон жизни: либо он на стороне собственника, либо на
стороне коллектива, завершающей и высшей формой организации которого
является всемогущее государство. Закон, о котором щ речь,- это не только
и даже не столько материальные условия бытия, формы организации
хозяйства или соответствующие им правовые нормы, права, свободы и
гарантии. Это нечто гораздо большее. Этс весь стиль жизни,
санкционированный веками складывавшейся нормативной практикой, за спиной
которой стоит тот самый религиозно-цивилизационный фундамент, которому
было уделено специальное внимание в предшествующем изложении. Это именно
тот порядок, который гарантирует незыблемость и стабильность данной
структуры, того или иного традиционного государства и общества.
Поколебать такой порядок крайне рискованно, ибо это грозит структуре
кризисом и крушением, не говоря уже о том, что внутри самих традиционных
структур практически нет сил, которые были бы столь мощны и г”ттират ия
дгм-гятпцнп надежную ОПОру ДЛЯ ТОГО. ЧТОбы ИЗНУТРИ взломать традицию.
Для этого необходимо было вмешательство извне.

Колониализм на Востоке

Но не всякое вмешательство имеется в виду. Вспомним еще раз тысячелетний
период эллинизации, романизации и христианизации Ближнего Востока.
Медленно и крайне неэффективно шел здесь процесс преодоления восточных
традиций – там, где он все-таки шел. Но что поразительно: стоило исламу
начать свое победоносное шествие, как на протяжении жизни одного
поколения ситуация решительно изменилась. От западных влияний почти
ничего не осталось, если не считать немногочисленных элементов античной
духовной культуры, запечатленных на арабском языке и переданных в таком
виде европейскому средневековью (в самом мире ислама, как о том уже
упоминалось, эти элементы не закрепились).

$

?

?

?

o

I

I

?!

?!

2#

4#

?&

?&

th&

‘

h’

O0

¬3

®3

ae4

o4

Z:

OC

®G

°G

?N

BW

*]

,]

^

af

AEk

ik

*q

,q

,s

Uz

D‚

D‚

’†

Ӡ

Ae”

2?

4?

1/4?

†Y

oe¬

e°

e°

?¶

oe¶

»

?A

eAe

eAe

XE

?I

?O

U

-U

,U

’c

pi

ri

?o

Ath

????

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

2

”

ь с эпохи колониализма, да и то не сразу, но только после того, как
торговая колониальная экспансия была заменена промышленной,
капиталистической, настоятельно требовавшей для своих нужд расширения
рынков сбыта, превращения всего мира в гигантский рынок. Именно сила
частнособственнической стихии, безудержно растущей, хорошо
организованной и надежно защищенной всей мощью европейских государств,
оказалась необходимой и достаточной для того, чтобы взломать защитный
панцирь восточной традиции и заставить восточные общества
приспосабливаться к, изменившимся обстоятельствам. Выше было показано,
как конкретно происходило это в разных регионах Востока. Теперь
необходимо дать теоретический анализ этого процесса.

Что происходит с традиционной структурой, когда она подвергается
воздействию со стороны колониального капитала? На первых порах, если не
поставить преград активности торгового капитала (как то было сделано, в
частности, в странах Дальнего Востока в XVI – XIX вв.), идет процесс
постепенного усиления того вида типовых связей, который по нашей
типологии находился на последнем месте, т. е. связей рыночных.
Постепенно, как это происходило наиболее заметно в юго-восточноазиатском
регионе, а затем также в Индии, на Цейлоне, на побережье Африки, чуть
позже и в других странах Востока, рыночные связи укреплялись и
развивались, причем происходило это не только за счет усиления позиций
местных торговцев и подключения к торговым операциям все новых слоев
населения, от крестьян до правителей (стоит напомнить, что именно вожди
и правители ifporo- и раннегосударственных образований были чуть ПН w
гляпимми ту-тяитпиуями -кпппгп товара, КЯК ЭТО ОСОбеННО характерно было
для Африки), но и вследствие создания многочислен-

ных торговых форпостов европейцев. Форпосты, о которых идет речь,
становились не просто анклавами чужой структуры; сосредоточивая в своих
пределах едва ли не всю предназначавшуюся на экспорт торговую массу (а
также соответственно импорт, т. е. европейские товары, как ни мало их
было), эти центры оказывались гигантскими рынками, причем рынками
нового, капиталистического типа.

Практически это означало, что торговые связи на территории форпостов,
как и вообще стимулированные колониальным капиталом предприятия, в том
числе выращивавшие пряности и иные продукты плантации, реализовывались
на иных основах, нежели то было принято в мире восточных традиций.
Законы раннекапиталистическо-го рынка со всеми их жесткими нормами, с их
откровенным культом удачливого собственника постепенно обретали права
гражданства и в некотором смысле, в частности, в сфере торговли,
начинали задавать тон. Речь не о том, что нравы на Востоке были мягче
или человеческая жизнь стоила дороже. Имеется в виду нечто иное:
традиционный Восток столкнулся незнакомым ему жестким
индивидуалистическим поведением собственника (пусть собственники
объединялись в компании – все равно они оставались именно частными
собственниками, а компании лишь усиливали их позиции). К этому
столкновению он не был готов; от такого контакта он многое терял, причем
не столько в материальном плане, сколько во всем остальном, включая
ослабление традиционной структуры. Неудивительно, что те государства,
что были сильнее, пытались ставить процессу проникновения определенные
преграды. Одни закрывали свою территорию для иностранной торговли,
другие всячески ограничивали эту торговлю. Однако рано или поздно, путем
введения льготных режимов капитуляций либо прямо военными экспедициями
типа “опиумных войн” все восточные рынки были открыты для колониальной
торговли. Что за этим следовало?

Как упоминалось, вначале торговля носила несколько односторонний
характер: восточный экспорт в значительной степени покрывался ввозом
европейского (а точнее – американского) серебра. И коль скоро торговля
шла однобоко, затрагивая лишь небольшие зоны производства, специально
работавшие на экспорт, рынок в странах Востока не был единым. Было как
бы два рынка: один по-прежнему обслуживал нужды местного общества
традиционными для него товарами и в традиционных формах, тоща как
другой, все развивающийся и связанный с европейскими форпостами, был
элементом внесенной на Восток и укрепившейся там колониальной
капиталистической структуры. Конечно, связь между обоими рынками
существовала, причем один из них – капиталистический – все более
очевидно питался за счет соков другого, или, иначе, через посредство
местного рынка питался соками колонизованного общества в целом. Позже,
однако, ситуация стала измейяться. –

Капиталистическая Европа все активнее завоевывала восточные рынки за
счет экспорта своих товаров, проникавших на местные рынки Востока. Это
вело к сближению колониальных рынков-форпостов с традиционными рынками
восточных обществ, к постепенному втягиванию части традиционного рынка в
операции с капиталистическими товарами. А это, в свою очередь, означало,
что законы капиталистического рынка все ощутимее проявляли себя уже не
только на территории форпостов, но и на всей территории восточных
государств, прежде всего в городах. В тех странах, которые были
превращены в колонии ранее других (Индонезия, Индия), такому процессу
весьма активно способствовала колониальная администрация, которая на
первых порах даже организована была в торговые компании, т. е. вполне
откровенно ставила своей целью завоевать рынки. Такая же судьба,
безусловно, постигла бы и Африку в XVII – XVIII вв., если бы Африка не
была Африкой и тем самым не ограничивала бы реальные возможности
колонизаторов тех времен.

На той стадии колониализма, о которой пока что шла речь (торговый
колониализм XVI-XVIII вв.), традиционная структура в обществах Востока
еще почти не была поколеблена, даже в тех странах, что были превращены в
колонии. Правда, в колониях, и прежде всего в Индии, давление
колониализма было уже весьма заметным, а рыночные связи с метрополией
вели ко все усиливавшемуся выкачиванию материальных ценностей.
Колонизаторы, стремясь укрепиться в колониях и будучи заинтересованными
в последующей их рыночной эксплуатации, начинали все более очевидно
заботиться о налаживании оптимальной администрации, что и привело, как
известно, к ликвидации Ост-Индских компаний. Процесс такого рода был
тесно связан с изменением характера колониализма, что в свою очередь
было обусловлено становлением в метрополиях развитого промышленного
капитализма, заинтересованного в рынках сбыта и источниках сырья.
Собственно, именно с этого момента, как о том шла речь в начале третьей
части работы, и начинается период колониализма на Востоке в собственном
(полном) смысле этого слова.

Промышленный капитализм по-прежнему был заинтересован в развитии
восточных рынков, в продаже там промышленных товаров и закупке во все
возрастающих количествах сырья. Но для того, чтобы обеспечить
удовлетворение бурными темпами возраставших потребностей в том и другом,
следовало столь же быстро наращивать в странах Востока производство
сырья (хлопка, каучука, минеральных ресурсов или чего-либо иного) и,
главное, превращать все произведенное в товар, т. е. создавать все новые
рынки, а точнее – единый всеохватывающий мировой рынок, организованный
по капиталистическим стандартам и служащий интересам колониального
капитала. А для того, чтобы такой рынок на всем Востоке был создан
и-достаточно эффективно функционировал, следовало, до первых,

поставить страны Востока в политическую зависимость от европейских
капиталистических держав, а во-вторых, создать в этих странах ту
инфраструктуру, от банков и предприятий до железных дорог, портов, баз и
т. п., без которой рынок нормально существовать не может. К этому
следует добавить необходимое количество грамотных и образованных людей,
кадровых администраторов, работников банков и предприятий, без которых
необходимая новая инфраструктура не в состоянии функционировать. Важно
также поставить по-европейски образованных людей, проникнутых
европейскими ценностными ориентациями, во главе стран Востока или хотя
бы на ключевые социальные, экономические и политические позиции в этих
странах.

Как легко заметить из материала предшествующих глав, именно все это и
стремились осуществить колонизаторы и в захваченных ими колониях, и в
тех странах Востока, от Турции до Китая, которые хоть в какой-либо
степени находились от них в зависимости. Но как реагировал на это
Восток?

Первой и естественной реакцией побежденной или, вр всяком случае,
потесненной с? своих привычных позиций стороны было стремление
приспособвггься к новым условиям существования. Дда традиционной
структуры это означало многое, даже очень многое. Прежде всего
переоценку привычных ценностей при сравнении их с теми, что несли с
собой колонизаторы, будь то торговцы или бизнесмены, солдаты или
колонисты, миссионеры или администраторы. А сравнивать, конечно, было
что. Европейская наука и техника, включая в первую очередь военную,
говорила сама за себя. Быстрс растущий западный стандарт уровня жизни,
непривычные и все завоевывавшие новые позиции
конституционно-демократические права, свободы, гарантии, защищавшие не
только интересы собственника, но и достоинство гражданина, наконец,
плюрализм политической жизни, ограниченная роль религии и
санкционированных ею традиций – все это оказало немалое воздействие на
социальные верхи Востока. Они были готовы активно сотрудничать с
европейцами, жадно перенимали достижения науки и культуры, получали
европейское образование и, пользуясь столь же активной поддержкой со
стороны колониальной администрации, стремились сотрудничать с ней.
Симптомом и проявлением тахтой позиции были и реформы соответствующего
плана как в колониях, так и в иных странах Востока. Реформы XIX в., если
взять их в целом, были именно отражением стремления Востока вырваться
чуть ли не единым резким рывком из состояния отсталости и в чем-то
главном сравняться с демонстрировавшими свое превосходство европейцами.

Европейский эталон в то время был если и не знаменем, то во всяком
случае надежным ориентиром для власть имущих. И хотя структура в целом
обычно сопротивлялась реформам (олицетворением

сопротивления были, как правило, религиозные круги, опиравшиеся на
консервативную массу крестьянства), это сопротивление сравнительно легко
преодолевалось, особенно в колониях, где политическая власть находилась
в руках колонизаторов. Как в колониях, так и в других странах Востока
осуществлялись конституционно-демократические преобразования по
европейскому образцу, создавались законосовещательные советы или
парламенты, начинала реализовываться процедура демократических выборов.
Словом, вторая половина XIX в. была в некотором смысле временем надежд
на то, что с традиционной структурой Востока справиться сравнительно
легко и что в результате ряда реформ и умелой администрации Восток
впишется в европейские стандарты или, во всяком случае, легко смирится с
той ролью, которую он издавна играл в масштабах мирового рынка, а может
быть и добьется большего на пути экономического развития. Иллюзия такого
рода во многом объясняется тем, что в XIX в. Восток еще не был
пробужден, что от его имени выступали немногочисленные сдои социальных
верхов, находившие общий язык с колониальными властями.

Ситуация стала изменяться к концу XIX в. и особенно в начале XX в.
Меньше всего это было заметно в колониях, где шел непрерывный процесс
преобразований, а административная власть была в руках колонизаторов.
Правда, и здесь преобразования сопровождались сопротивлением
пробуждавшейся традиционной структуры, все острее ощущавшей свое
кризисное состояние и мобилизовывавшей силы для самосохранения. Однако,
лишенная реальной политической власти структура в колониях оказывала
преимущественно пассивное сопротивление. Зато в тех странах, где
политическая власть находилась в руках местных правителей и где
вмешательство колониального капитала рассматривалось как вторжение
чуждых сил, угрожающих привычному существованию, обстановка накалялась.
Не превращенные еще в колонии страны Востока быстрыми темпами
пробуждались. Но каков был характер этого пробуждения, наиболее яркое
выражение которого олицетворено младотурецкой, иранской и китайской
революциями?

Снова обратимся к экономической сути процесса взаимодействия
колониального капитала и традиционных восточных структур. В колониях
создание промьйпленных предприятий, банков и всей инфраструктуры шло за
счет соответствующей активности колониального, т. е. европейского
капитала, и лишь сравнительно небольшая доля частнособственнической
активности приходилась на местное население, причем и среди его
представителей ведущую роль часто играли представители не коренного
населения, а мигранты, как, например, китайцы-хуацяо в Юго-Восточной
Азии. Связанная с рынком частнопредпринимательская деятельность, хотя в
принципе она и была знакома традищцшниму Висгику, ии-иреАнему иияла ка

бы особняком по отношению к привычной структуре и в гораздо большей
степени была элементом капиталистической (т. е. чужой) структуры в
данной колонии. В аналогичном положении была и вся созданная
колонизаторами и приспособленная для нужд предпринимательской
деятельности и мирового рынка система администрации. Хотя и опиравшаяся
на местное население, вписывавшаяся в местные реалии, эта администрация
тоже была как бы чуждой для большинства народа. Возникал феномен своего
рода симбиоза, вынужденного сосуществования. На нижнем уровне ( в Индии
– в общине, в Африке – тоже в общине, но несколько иной по характеру и
уровню развития; примерно то же и в других колониях) господствовала
традиция с характерными для нее типовыми связями семейно-кланового и
корпорационного типа, с патронажно-клиентными отношениями, опутывавшими
все другие, в том числе и рыночные, товарно-денежные. На верхнем –
колониальная администрация и капиталистические предприятия, работавшие
по законам мирового рынка. Где-то посередине одно с другим
состыковывалось, традиционные связи сочетались с
рыночно-капиталистическими, но ситуация в целом напоминала именно
симбиоз, пусть не всегда в чистом виде.

Иначе обстояло дело в политически самостоятельных странах (к их числу
следует отнести и те, что формально не были самостоятельными, но
обладали весомой автономией, как многочисленные вассальные от Османской
империи арабские государства). Здесь наряду с двумя только что
описанными чуждыми друг другу секторами экономики, жившими по различным
законам, существовало и нечто третье, как бы соединявшее признаки обоих.
Это третье, синтетическое по характеру,- государственное хозяйство.
Остережемся именовать описываемое явление госкапитализмом и обратим
внимание на суть его. В политически самостоятельных структурах власть и
связанная с нею верховная собственность (власть-собственность)
традиционно была атрибутом государства, выступавшего в функции
совокупного хозяина по отношению к платившим ренту-налог в казну
подданным. Функции хозяина традиционно сводились к праву на избыточный
продукт производителя с последующей его редистрибуцией в интересах
структуры в целом и государства как аппарата власти в первую очередь. В
условиях, когда в трансформировавшейся под воздействием колониального
капитала традиционной структуре появился новый сектор экономики,
связанный с мировым рынком и быстро прогрессирующий во многих
направлениях, государство от имени общества и во имя сохранения и
укрепления существующей и приспосабливающейся к новым условиям структуры
берет на себя функции совокупного частного предпринима-тедя и создает
государственный сектор ориентированной на рынок

промышленной экономики.

Этот третий, протокапиталистический по типу сектор в трансформирующемся
восточном обществе (или” если угодно, третий уклад в его хозяйстве)
генетически восходит к первым двум, но не похож ни на один из них. Это
принципиально новый сектор экономики Востока, возникающий в конце XIX в.
и усиливающийся в XX в. По-разному выглядит он в Турции, Иране, Китае
или Японии, но везде суть его одинакова: государство традиционно берет
на себя функции генерального субъекта в системе производства, выступает
в функции предпринимателя и в то же время представителя общества,
гарантирующего стабильность структуре в целом. Риск неудачи тем самым
сводится до минимума (момент конкуренции – одно из наиболее уязвимых
мест для тех, кто к ней не привык), но соответственно резко уменьшается
и средняя экономическая эффективность сектора в целом и всех его
предприятий в частности. Неэффективность государственного
протокапиталистического хозяйства объясняется многими факторами и
причинами (незаинтересованность обеспеченной гарантированным окладом
государственного жалованья администрации, неповоротливость на рынке,
отставание в темпах модернизации и т.п.), но прежде всего тем, что это
хозяйство опутано теми самыми типовыми связями традиционного восточного
общества, о которых уже шла речь, т. е. связями первых двух типов
-официальными государственными и патронажно-клиентными. Эти связи не
просто искажают рыночно-капиталистический тип отношений, они делают
государственную экономику современного типа не только
неконкурентноспособной, но обреченной ва отставание от
капиталистической. Какую же роль сыграл сектор государственного
протокапиталистического хозяйства в судьбах традиционного Востока?

Восток после пробуждения (XX в.)

В первом-втором десятилетиях нашего века, по свежим следам революций в
ряде неколониальных стран Востока, многое казалось в иной перспективе.
Революционеры, стоявшие у истока соответствующих революций,
предпринимали очередное отчаянное усилие с тем, чтобы вырвать свою
страну из пут отсталости и традиционной косности, чтобы резким рывком
изменить характер власти, всю систему администрации, веками
господствовавшие социальные и политические связи и, заимствуя у
развитого капиталистического Запада многие из его идей и институтов, не
просто резко ускорить, но и кардинально изменить характер и напрагление
развития. Как известно, иранская революция потерпела поражение, а
младотурецкая и синьхайская победили. Но парадоксален тот факт, что
далеко идущих и различных по значению последствий эта разница не имела,
ибо и победившие революции и подлинному пробуждению (если иметь в виду
под этим термином преобразование традиционных порядков-быстрыми темпами,
да к тому-же с ориентацией-на

европейские стандарты, идеи и институты) не привели. Правда, победившие
революции вызвали к жизни следующие (кемалистскую – в Турции,
гоминьдановскую – в Китае), несколько более радикальные и
результативные, но и в этом случае следует говорить не столько о
пробуждении всей страны, всего народа, сколько об определенной
поляризации сил, характерной для всего Востока в XX в.

Дело в том, что реформы и революционные преобразования шли в основном
сверху, порой осуществлялись силами революционной армии, но при этом
далеко не всегда встречали понимание и признание со стороны низов.
Создавалась парадоксальная ситуация: преобразования будили страну, а
разбуженный народ не понимал и не принимал их, что привело в конечном
счете в Китае к массовому антирыночному, антикапиталистическому
крестьянскому движению, возглавленному КПК, а в Иране – к не менее
массовой и такой же по характеру исламской революции 1978 г. В странах,
где массовые движения не были характерны, эквивалентом их было пассивное
сопротивление преобразованиям или навязываемым колонизаторами порядкам;
там, где это рбыло привычной нормой (в частности, в Индокитае),
сопротивление принимало характер мощных народных движений. Ситуация
совершенно очевидная: крестьянские массы преобразований по
буржуазно-демократическому стандарту не желали, причем это было общей
нормой.

Подытожим сказанное. Структурно трансформирующийся в период колониальной
экспансии европейского капитала и соответствующего ему цивилизационного
и частноправового стандарта Восток заметно изменился. Наряду с
традиционным сектором его экономики, олицетворенным крестьянством и
опутанным привычными типовыми связями, появились два новых –
колониально-капиталистический, свободный от традиционных типовых связей
и ориентированный на мировой рынок, и государственный, созданный по
образцу колониально-капиталистического, но опутанный традиционными
типовыми связями. Приспособление трансформирующегося Востока к
изменяющимся обстоятельствам шло за счет двух новых сил и связанных с
ними секторов хозяйства, т. е. за счет колониального капитала и
государства. Основной силой сопротивления были традиционный сектор и
связанные с ним крестьянские массы. Постепенное ослабление позиций
колониального капитала, во всяком случае его политических позиций в
зависимых странах,и деколонизация колоний привели в середине XX в. к
тому, что основная тяжесть в решении нелегких экономических проблем
легла на государство, выступившее в некотором смысле в качестве
преемника колониального капитала – преемника не только в смысле
политической власти, но ви mhuium и в плане э”.инимиче1К.им.

Перед государством и государственным протокапиталистическим сектором
экономики в деколонизованном Востоке середины XX в. оказалась сложная
задача: как наилучшим образом добиться желаемых преобразований, быстрых
темпов развития? Конечно, перед всеми странами Востока был уже эталон,
на который можно было бы равняться, т. е. Япония. Но она оказалась
эталоном не для всех. Главным препятствием при поисках оптимальных
возможностей для развития оказалось все то же несоответствие стандартов
или, говоря проще, нежелание и неподготовленность основной части
населения большинства стран Востока, особенно Африки, к тем радикальным
структурным переменам, которые необходимы для ускорения развития.
Естественно, что в этих условиях государство вынуждено было брать на
себя основную долю усилий в области промышленного развития и всей
экономической модернизации той или иной страны. Но практически это
означало, что трансформирующиеся страны Востока оказались лишенными
главного фермента, ускоряющего развитие: частнособственнического
(капиталистического) сколько-нибудь развитого сектора экономики и
пользующейся всеобщим престижем частнопредпринимательской деятельности.
То и другое оставалось неразвитым.

Итак, трансформация пробужденного Востока вынужденно сводилась прежде
всего к укреплению позиций традиционного государства. В колониях оно
было возрождено после деколонизации, в зависимых странах стало
укрепляться в процессе реформ и революционных преобразований. И хотя
сформировавшиеся таким образом государства в разных странах Востока были
весьма различными, хотя каждое из них соответствовало веками
складывавшейся традиционной нормативной культуре общества, исконному
религиозно-цивилизационному фундаменту, а также обстоятельствам,
вызвавшим его к жизни, все они в целом имели и нечто общее,
функционально обусловленное. Этим общим была традиционная
государственная система хозяйства. Разумеется, государственная
прото-капиталистическая экономика XX в., о которой идет речь, отличалась
от того, что было характерным для доколониального Востока
(характеристика традиционной государственной системы контроля над
экономикой была дана в первых частях работы, что избавляет от
необходимости вновь вести о ней речь). В новых условиях колониализма и
тем более после обретения независимости и деколонизации государственное
хозяйство стало иным, сочетавшим в себе признаки как традиционного, так
и рыночно-капиталистического, о чем только что шла речь. Это означает,
что наряду с простым симбиозом двух чуждых друг другу секторов
хозяйства, что было характерным для колониального мира на ранних этапах
его существования, появлялся сектор хозяйства, являющий собой как бы
синтез прежде чуждых друг другу структур.

Проблема синтеза, поднимаемая в последние годы специалистами для
объяснения феномена современного Востока, отнюдь не проста и не
однозначна. Существуют различные трактовки этого феномена, но чаще всего
речь идет отнюдь не о полном и тем более не о гармоничном синтезе своего
и чужого. Конечно, в ряде случаев, будь то развитые государства
дальневосточного региона или процветающие разбогатевшие арабские
монархии, синтез более или менее очевиден, порой, как японский,
гармоничен. Но в большинстве случаев можно говорить лишь о вынужденном
синтезе, неполном и уродливом, т. е. все о тех же попытках традиционного
восточного государства взять на себя роль хозяина, собственника,
предпринимателя. Государство на Востоке всегда выступало в функции
хозяина и собственника. Но одно дело выполнять эти функции в условиях
медленно развивающегося или даже почти не развивающегося,
ограничивающегося простым воспроизводством традиционного общества и
совсем другое – вступить в соревнование с капитализмом и попытаться
добиться быстрых темпов развития, сопоставимых с капиталистическими. В
невыполнимости этой задачи как раз и заключается уродливость,
неполноценность вынужденного синтеза: государство не в силах справиться
с бременем, которое на него легло. И это не может не сказаться на
результатах, т. е. на процессе развития. Хотя, как о том будет идти речь
в следующей главе, и здесь все далеко не однозначно: не все традиционные
структуры Востока имели равные тенденции и возможности их реализации в
процессе развития.

Глава 17 Факторы и потенции трансформации

Если в предыдущей главе речь шла преимущественно об элементах структуры
и соединявших их между собой типовых связях, а также об определенных
переменах в характере и иерархии связей в ходе трансформации восточных
обществ в период колониализма, то теперь задача будет несколько иной.
Какие именно конкретные факторы влияли на процесс трансформации
отдельных стран или групп (блоков) стран Востока? Каковы внутренние
потенции упомянутой трансформации? Иными словами, теперь речь пойдет о
том, как общие принципы проявляли себя в каждом особом случае. Но
прежде, чем перейти к сравнительному сопоставлению и соответствующим
оценкам, необходимо четко сформулировать, о чем именно пойдет речь.

Факторы и обстоятельства, влиявшие на процесс трансформаций

Итак, структурно традиционные общества Востока отличны от “европейских;
на переднем плане у них – иные типовые связи; в

иерархии типовых связей .последнее место занимают те (рыночные,
товарно-денежные, безличностные), которые доминируют в
антично-капиталистической Европе, причем и этот вид связей представлен
здесь не в чистом виде, как в Европе,- он опутан связями остальных
типов, более весомых и значительных для традиционных структур.
Первоначальные контакты колониального капитала с традиционным Востоком
не смогли преодолеть структурные различия и привели к феномену симбиоза.
Позже, однако, промышленный колониальный капитал, поддержанный
политической силой держав, взломал защитный панцирь традиций и принудил
Восток к трансформации. Как же трансформировался Восток и от чего именно
зависели формы, темпы и конечные результаты его трансформации?

Среди многочисленных факторов и обстоятельств, сыгравших при этом свою
роль, можно вычленить три основные группы их, о которых теперь и пойдет
речь.

Группа первая: внешние факторы. К их числу следует отнести
природно-климатические, экологические, о значимости которых уже шла речь
в связи с оценкой феномена Африки, а также первоначальной экспансии
колониального капитала. Имеются в виду как жаркий климат тропической
зоны, так и соответствующие условия жизни, в том числе непроходимые
джунгли, пустыни. Можно напомнить и о суровых условиях вне тропиков, в
том числе о горных долинах Афганистана. Совершенно очевидно, что образ
жизни живущих в суровых природно-климатических условиях этнических
общностей зависит от этих условий. Это, в частности, касается и
кочевников, знаменитых арабо-африканских бедуинов, и представителей иных
этноязычных групп Азии и Африки. Именно зона обитания делает кочевников
кочевниками, но она же при этом и ставит определенные пределы их
развитию – пределы, не выходящие за рамки прото- и раннегосударственных
образований, за рамки самой начальной стадии формирования цивилизации и
государственности.

Другой аспект природно-климатического фактора – природные ресурсы, как
минеральные (нефть и т. п.), так и прежде всего растительные (пряности,
хлопок, кофе, какао, чай, каучук, сахарный тростник, индиго и т. п.).
Будучи, как и зона обитания, внешним по отношению к населению фактором,
ресурсы в период колониализма не в меньшей степени определяли судьбы
соответствующих стран, чем климат или почва.

К числу внешних факторов относятся и те, что связаны с непосредственным
вторжением колонизаторов. Во-первых, это колониальный капитал,
олицетворенный в торговых связях, в капиталистическом рынке с его
жесткими законами частнопредпринимательской экономики. Во-вторых,
давление колониальных держав, сила политической и военной мощи
европейцев. И наконец, в-третьих,-демонстрационный эффект, т. е.
наглядная демонст-

рация достижений и преимуществ европейской цивилизации и
капиталистической экономики, в меньшей мере также образа жизни, прав,
свобод и гарантий личности. Все эти факторы можно свести к одному –
эффекту колониализма. В таком случае стоит говорить о двух типах внешних
факторов – природном и колониальном.

Группа вторая: факторы внутренние. Среди них исходный уровень развития
данной этнической общности едва ли не на первом месте. Ведь в конечном
счете именно он, обусловленный прежде всего внешним природным фактором,
определяет едва ли не все остальное. Первобытность и полупервобытность
населения Тропической Африки убедительно доказывает этот тезис. Второй
важный внутренний фактор, тесно связанный с первым,- это
религиозно-цивилизационный фундамент или, точнее, мощь этого фундамента.
От него зависят все остальные внутренние факторы – характер и тип
ориентации общества, его мировоззрения и культуры; готовность и интерес
к плодотворным заимствованиям; сила традиции и ее готовность к
сопротивлению; внутренняя сила общества и государства. Если свести все
эти факторы к основным, то на передний план выйдут три: уровень
развития, религиозно-цивилизационный фундамент и сила опирающегося на
традицию государства.

Группа третья: обстоятельства. Здесь имеются в виду исторические
случайности, включая непредсказуемый исход военных столкновений,
нахождение того или иного общества в данный момент (например, в период
колонизации) на той или иной фазе его циклического развития. Следует
принимать во внимание и расклад внутриполитических сил в тот или иной
критический для данной страны момент, и случайно сложившуюся в данном
регионе геополитическую конфигурацию (Сиам как барьер между английской и
французской зонами колониальных владений в Индокитае). Важную роль в
судьбах той или иной страны может сыграть драматическое или, наоборот,
счастливое сочетание благоприятных случайностей и обстоятельств.
Обобщая, вычленим два основных типа факторов, которые стоит принять во
внимание,- случай и стечение обстоятельств. Оба фактора в истории
чрезвычайно важны, ибо они могут повернуть ход событий, т. е. являются
залогом неоднолинейности исторического развития.

Выстроим теперь вычлененные факторы в определенную цепь: природный
фактор;

уровень развития (речь о периоде колониализма);
религиозно-цивилизационный фундамент; сила государства; эффект
колониализма; случай; стечение обстоятельств.

Если пропустить сквозь сито вычлененных факторов государства или группы
(блоки) государств, о которых шла речь в предшествующем изложении,
многое может проясниться и, в частности, можно будет достаточно
обоснованно вести речь о потенциях трансформации различных стран
Востока. Попытаемся это проделать.

Страны Востока и факторы трансформации

Необходимо оговориться, что в распоряжении исследователей нет строгой
шкалы отсчета или каких-либо надежных количественных данных. Разговор
может идти только о сопоставлении с единственно нужной для анализа
позиции: что содействует трансформации традиционной структуры и что
препятствует этому процессу? Начнем с колониальных стран первого блока.
1. Природные условия Индии, несмотря на экваториальную зону и джунгли, в
целом удовлетворительны, хотя ни особым количеством пряностей, ни
слишком благоприятными условиями для выращивания товарной продукции эта
страна не отличается. Уровень развития этого гигантского субконтинента,
при всей пестроте его огромного населения, для Востока безусловно выше
среднего. Роль религиозно-цивилизационного фундамента огромна,
государства как института – незначительна. В этих условиях эффект
колониализма в Индии оказался едва ли не наивысшим из вообще возможных:
англичане сыграли огромную роль в судьбах этой страны, чему
способствовали и неблагоприятные для Индии случайности и обстоятельства.

Резюмируя итоговый расклад всех факторов, заметим, что природные
условия, хотя они и были импульсом, привлекшим колонизаторов, решающей
роли в последующем не сыграли. Уровень развития был благоприятным для
возможной трансформации, традиционная слабость государства также этому
способствовала, равно как и эффект колониализма, и исторические
случайности. Что касается религиозно-цивилизационного фактора, то это
была главная сила, противостоявшая трансформации. Иными словами, вектор
силы мощного религиозно-цивилизационного фундамента всегда был направлен
в сторону, противоположную усилиям колонизаторов. Примерно так же
обстояло дело на Цейлоне,, где к двум противостоящим факторам следует
добавить и роль природных условий, объективно усиливавшую позиции
колониализма (стремление европейцев к пряностям).

2. Индонезия и Индокитай, если исключить некоторые острова с их
полупервобытным населением, а также близкие к ним по стандарту некоторые
районы Северной Бирмы и Лаоса, соответствуют среднему уровню развития и
считаются весьма богатыми ресурсами. Государство здесь, кроме Вьетнама,
не слишком сильно, хотя сильнее, чем в Индии. Но не очень велика и мощь
религиозно-цивилизационного фундамента, к тому же многослойного, с
взаимно

погашающими влияние друг друга разнородными элементами. Случай и
стечение обстоятельств здесь работали как в пользу колониализма, так и в
пользу традиционного общества (исламизация, в частности, усилила его
позиции). Если вывести из анализа, как нейтральные, случай и
обстоятельства (они, как упоминалось, сыграли свою роль в Сиаме) и
уровень развития, то расклад сил будет выглядеть примерно так:
опирающийся на богатые ресурсы эффект колониализма против сравнительно
слабых, но действующих воедино религиозно-цивилизационного фундамента и
государственности.

3. Второй блок. Тропическая Африка. Богатые ресурсами, но крайне
неблагоприятные для жизни людей природные условия, равно как и
определенный ими уровень жизни здесь – факторы отрицательные.
Религиозно-цивилизационный фундамент и государственность крайне слабы. В
этих условиях о случае и стечении обстоятельств говорить не приходится,
ибо ни то, ни другое ситуации изменить не в состоянии. Остается эффект
колониализма, которому противостоит лишь опирающаяся на первобытные
нормы отсталая традиция (включая религию и государственность).
Исключения типа Эфиопии, увы, лишь подтверждают общее правило.

4. Второй блок, страны Магриба, Сомали и Судан (без Египта). Природный
фактор и уровень развития можно считать средними, хотя на юге (Судан,
Сомали) они ниже среднего. Религиозно-цивилизационный фундамент (ислам)
исключителен по силе и устойчивости, по своей консервативной
стабильности и сопротивляемости. Государственность и сила власти выше
средней, хотя и ослаблена случайностями и обстоятельствами, которые
оказались против нее и в пользу колониализма. Примерный общий расклад
сил: эффект колониализма, опирающийся на благоприятные случайности и
обстоятельства, против исламской традиции и государственности.

5. Третий блок, мир ислама, Турция и арабские страны, включая Египет, т.
е. страны, испытавшие сравнительно длительное воздействие колониализма.
Природные ресурсы (если не считать поздно открытых запасов нефти)
средние, даже ниже средних; уровень развития средний. Сила ислама и
исламского государства (Османской империи) огромна. Случай и стечение
обстоятельств скорее в пользу государства, чем против него (стоит
вспомнить, что державы по ряду внешнеполитических причин не желали
развала этой империи и в меру своих сил сохраняли ее). Эффект
колониализма заметен, но не одинаков: очень силен в Египте, наиболее
слаб в Турции. Общий расклад сил: колониализм против ислама и сильного
исламского государства. В случае с Ираном расклад тот же, но в еще более
жесткой форме противостояния. В случае с Афганистаном примерно то же, но
при более низком уровне развития страны и народа и более’

жестких и неблагоприятных природных условиях, что на пользу традиции и
объективно против колониализма. Примерно это же касается и отсталых
арабских стран Аравии.

6. Четвертый блок, Китай. Природные условия средние, даже выше средних.
Уровень развития выше среднего, может быть даже наивысший на фоне всех
остальных стран Востока. Здесь – гигантская сила цивилизационной
традиции и огромная мощь традиционного государства. Эффект колониализма
ниже среднего. Но вот случай и стечение обстоятельств в XIX – XX вв.
оказались против традиции и в пользу колониализма. Общий итог:
сравнительно слабый эффект колониализма против мощной традиции,
олицетворенной высокой цивилизацией и сильной государственностью.

7. Четвертый блок, Япония. Природный фактор и уровень развития средние,
сила государства невелика, но роль цивилизационного фундамента огромна,
причем в его пользу случай и стечение обстоятельств. Эффект колониализма
уникален по характеру: сила его крайне незначительна, а влияние
колоссально. Здесь фактически нет противостояния (опять-таки нечто
уникальное на общем фоне), а общий вектор примерно таков: динамичная
традиция, опирающаяся на цивилизационный фундамент и использующая
благоприятные для нее случайности и обстоятельства, активно впитывает
все полезное и усваиваемое из того, что выше было названо эффектом
колониализма, учитывая при этом, что в данном случае этот эффект
предстает в наиболее благоприятном варианте, при почти не ощущаемом
военно-политическом нажиме держав и колониальной торговле, выгодной для
самой Японии.

Итак, семь вариантов. Соединив четвертый и пятый (исламские), получаем
шесть основных моделей:

Модель первая, исламская: эффект колониализма или, иначе говоря, Запад
против ислама, его мощной религиозной традиции и сильного государства.

Модель вторая, африканская: колониально-капиталистический Запад против
первобытности и полупервобытности, опирающихся на примитивную традицию и
крайне слабую государственность.

Модель третья, индийская: мощный эффект колониализма против мощной
цивилизационной традиции с ослабленной государственностью.

Модель четвертая, юго-восточноазиатская: мощный эффект колониализма
против сравнительно ослабленной цивилизационной традиции и
государственности.

Модель пятая, китайская: слабый эффект колониализма против необычайно
мощной традиции, цивилизации, государственности.

Модель шестая, японская: динамичная традиция, обогащаемая за счет
Запада..

Из этих шести моделей для последующего разбора можно исключить – коль
скоро идет речь о возможных потенциях трансформации – модель вторую,
африканскую. Совершенно очевидно, что здесь внутренних потенций для
трансформации практически нет, что только силовое воздействие извне и в
буквальном смысле слова навязывание Тропической Африке европейских
капиталистических стандартов оказались практически единственным
импульсом, способствовавшим трансформации. Логично сделать из этого
вывод, что и в последующем, т. е. после деколонизации, трансформация
будет идти преимущественно за счет капиталистических методов, тогда как
попытки изменить ее характер за счет усиления роли государства и
огосударствленной по марксистско-социалистическому стандарту экономики
объективно могут лишь привести к выходу на авансцену той самой
первобытной общинной традиции, о которой уже упоминалось.

Можно также объединить в подварианты третью и четвертую самостоятельные
модели. В этом случае количество их сведется к четырем: исламская,
индо-юговосточноазиатская (сильные позиции колониализма против слабой
местной государственности, но с под-вариантами: при сильной и при
ослабленной цивилизационной традиции), китайская и японская. О феномене
Японии уже шла речь, так что эту уникальную модель из анализа можно
исключить. Остаются три – исламская, индо-юговосточноазиатская и
китайская. Собственно, именно эти три охватывают собой практически весь
Восток (кроме территориально небольшой Японии и Тропической Африки),
именно они соответствуют трем великим цивилизациям Востока – исламской,
индо-буддийской и дальневосточной, конфуцианской. Это означает, что
основные факторы и потенции трансформации в конечном счете логично
сводятся к цивилизационным в своей глубинной основе моделям.

Индия и Юго-Восточная Азия: потенции трансформации

О факторах, оказывающих воздействие на процесс трансформации, уже
говорилось; составлена и генеральная формула модели в двух ее
модификациях – для Индии и для Юго-Восточной Азии. Основная
характеристика модели – исключительно важная роль колониального капитала
и колониальных держав для стран, давно и надолго превращенных в колонии.
Само собой разумеется, что госу–дарства здесь,__если они были,
оказывались под высшей властью колониальной администрации, имели мало
реальной власти и

отличались внутренней слабостью. Как упоминалось, разница между обеими
модификациями этой модели сводится к сильной индийской и слабой,
сущностно разноречивой юго-восточноазиатской цивилизационной традиции.
Что можно в связи с таким раскладом сказать о потенциях внутренней
эволюции и вызванной воздействием колониализма трансформации?

Сначала об Индии. Казалось бы, здесь потенций крайне мало. Мощная сила
общинно-кастовой структуры почти не была поколеблена английской
администрацией и колониальным капиталом. Но зато ее инертность позволила
англичанам практически без особых усилий наращивать промышленный капитал
и соответствующую инфраструктуру и тем самым создавать промышленно
развитые анклавы. А поскольку работали в сфере промышленности и
инфраструктуры не только англичане, но и индийцы, равно как и
представители иных религиозно-цивилизационных групп населения
(мусульмане, парсы и др.), to феномен симбиоза осуществлялся здесь не в
чистом виде. Напротив, английская в своей основе капиталистическая
экономика постепенно втягивала в сферу своего воздействия индийцев.
Основное большинство населения традиционно жило в общинах и не имело с
внешним миром никаких связей, кроме тех, что диктовались законами общины
и касты. Меньшинство же, своего рода аутсайдеры, среди которых, особенно
на уровне социальных верхов, было немало выходцев из брахманских каст,
не то чтобы вовсе разрывали связи с традицией, особенно кастовыми
нормами, но как бы ослабляли эти связи (заботливо их сохраняя, как
своего рода надежный тыл, опору на родную почву) и включались в сферу
воздействия колониального капитала, английской администрации и вообще
принципов западной цивилизации.

Это значит, что, несмотря на мощную инерцию индуистской традиции, в
Индии были определенные потенции для внутренней эволюции и
капиталистической трансформации. Но, во-первых, эти потенции могли быть
реализованы только в ходе длительного, постоянного и целенаправленного
силового воздействия вн