14
ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ РФ
ФИЛИАЛ БЕЛГОРОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА им.
В.Г. Шухова
в г. Новороссийске
Контрольная работа по
«Отечественной истории»,
вариант № 8
Юго-западные русские земли под властью Литвы и Польши в XIII-XV
Работу выполнил:
студент 1 курса,
5ТГВД – 11У группы,
Годунов А.С.
Работу проверил:
старший преподаватель
Домашек Е.В.
Новороссийск 2006
План
1. Захват западных и южных русских земель Литвой и Польшей.
2. Предпосылки формирования украинского и белорусского народов.
1. Захват западных и южных русских земель Литвой и Польшей
Включение в состав Великого княжества Литовского большого числа русских
земель, причем с более высоким уровнем общественных отношений и
культуры, вело к русификации этого государства. С XIV в. оно,
собственно, и именовалось Великим княжеством Литовским и Русским.
Русский язык стал языком официальной письменности, на большей части
территории действовали русские правовые нормы, среди литовской знати
распространялось православие. Все это могло привести к полному обрусению
княжества.
Однако это не произошло. Западное, польское влияние на литовскую знать
возобладало. В 1387 г., после того как великий князь литовский Ягайло
стал польским королем, языческая в основной массе Литва была крещена по
католическому обряду. Возможность формирования на территории Великого
княжества Литовского крупного русского государства окончательно исчезла
в середине XV в., когда после междоусобной войны сын Ягайло Казимир стал
одновременно великим князем литовским и королем польским.
“Дранг нах Остен” (“Натиск на Восток”) – страшная опасность, которая
угрожала в XIII в. Руси, дамокловым мечом нависла и над населением
прибалтийских земель. Под ударами “орденских братьев” пали русские
крепости в Прибалтике, рыцари захватили территории племенных союзов
ливов, куршей, эстов и др. – предков современных латышей и эстонцев.
Ожесточенное сопротивление рыцарям оказывали литовцы. Литовцы достаточно
поздно появляются на авансцене европейской истории, их политическая и
экономическая жизнь, о которой нам сообщают источники, начиная со второй
половины XII в., дышит глубокой архаикой. Распадаясь на множество
разрозненных племен, литовцы уже тогда состояли из двух этнографических
групп – аукштайте (верхняя Литва) жемайте (нижняя или “Жмудь” русских
источников). Они занимались земледелием, скотоводством и всякого рода
промыслами: охотой, рыболовством, добычей меда диких пчел. Литовцы были
хорошими воинами, а под влиянием немецкой агрессии весь быт их
перестраивается на военный лад. Прекрасно зная свои леса и болота,
литовцы хитростью заманивали рыцарей в чащобу, наносили неожиданные
удары по немецким замкам. О многих славных победах литовцев повествуют
немецкие хронисты, которых трудно заподозрить в симпатиях к противнику.
Однако справиться с таким сильным врагом, как рыцари, литовцы не могли:
не хватало ни людских, ни материальных ресурсов. В этих условиях
начинается экспансия литовцев на юг и юго-восток, начинается литовское
“завоевание”. Распространялся, собственно, не литовский этнос, а власть
литовских князей, причем процесс проникновения в русскую среду этой
власти был постепенным, капиллярным. Литовские князья утверждаются на
столах в некоторых русских городах.
Явление это напоминает появление на Руси несколькими столетиями раньше
Рюриковичей. Натиск на Русь становится интенсивнее после тою, как
литовскому князю Миндовгу удается уничтожить своих противников и
добиться некоторой централизации. Происходит это в 40-50-х годах XIII в.
Централизация была относительной, “союз союзов” литовских племен был
рыхлым, и “самодержетво” Миндовга (по определению русского летописца) –
не более чем цветастый риторический оборот. Однако именно в это время
начинает складываться ядро Литовско-Русского государства, или как оно
чаще называется в исторической литературе: “Великое княжество Литовское
в узком смысле этого слова”.
Территориальный рост продолжался и при преемниках Миндовга, особенно при
князе Гедимине (1316-1341 гг.). В состав центра будущего государства
входят земли верхней Литвы – аукштайте и “приросшие” к ним земли Черной
Руси, – т.е. Пониманья, а также некоторые части Полоцкой и
Турово-Пинской земель. Тут необходимо обратить внимание на одно очень
интересное явление. Уровень политического развития литовских
“завоевателей” был ниже, чем восточнославянского населения. В то же
время литовские князья нуждались в тех материальных и людских ресурсах,
которыми обладали русские земли. Такого рода обстоятельства обусловили
русификацию верхушки литовцев. Литовские князья принимают крещение в
православие, усваивают русский язык, культуру. Одно время даже столица
формирующегося государства находилась на русской территории – в
Новгородке Литовском. Позже она была перенесена в Вильно, но характер
отношений между этносами в формирующемся государстве остался тем же.
Дело, начатое первыми великими литовскими князьями, было продолжено
князьями Ольгердом и Кейстутом. Они договорились между собой, разделив
функции: Кейстут занимался обороной Литвы от рыцарей, а Ольгерд
осуществлял захваты русских земель. В состав Великого княжества
Литовского вошли такие древнерусские земли, как Полоцкая, Смоленская
(уже при Витовте в начале XV в.), Киевская, Чернигово-Северская,
Волынская, самая южная – Подолье. Долго шла борьба за Галичину, которая,
в конце концов, оказалась в руках Польши. Древнерусские земли входили в
состав Великого княжества на правах автономии. Дело в том, что великие
князья литовские придерживались принципа “мы старины не рухаем, а новин
не вводим”, довольствовались сбором дани с присоединенных земель и
привлечением к участию в общеземском ополчении местных вооруженных сил.
Такого рода отношения закреплялись в специальных договорах – уставных:
грамотах, весьма напоминавших договоры Новгорода с князьями.
Формировалось федеративное государство, пусть со своеобразной,
средневековой, но федерацией. Процесс складывания данного государства
нет оснований идеализировать – при его создании лилась кровь,
захватывались земли, но оно создавалось не одним только насилием. Дело в
том, что некоторые русские земли были сами заинтересованы в поддержке
литовских князей, не без основания видя в них защиту от татар. Внешняя
опасность, необходимость вести борьбу на несколько фронтов, была одной
из основных причин возникновения Великого княжества Литовского. С другой
стороны, такой характер генезиса государства приводил к тому, что
русские земли в составе Литовско-Русского государства долгое время
сохраняли свои особенности, внутреннюю структуру и политическое
устройство. В этом смысле именно Великое княжество Литовское наследовало
многие черты экономического и политического быта русских земель еще
киевского периода нашей истории.
Ситуация в этом регионе начинает меняться в конце XIV в. В соседней
Польше пресеклась правящая династия. После двенадцатилетнего правления
венгерского короля Людовика на престоле оказалась его дочь Ядвига.
Польские паны, короновав ее, одновременно поставили вопрос о ее браке с
Ягайло Ольгердовичем – великим князем литовским. В 1385 г. брак был
заключен. Одновременно была заключена и польско-литовская уния (союз),
которая должна была знаменовать объединение двух государств. Однако она
так и осталась на бумаге. В Великом княжестве Литовском вокняжился
Витовт Кейстутьевич, который сумел добиться самостоятельности Великого
княжества в борьбе с Ягайло, с которым у него были и личные счеты –
Ягайло был повинен в смерти отца Витовта. Между тем объединение русских
земель и Литвы, как пусть и номинальный, но союз с соседним славянским
государством – Польшей, дало в области внешней политики блестящие
результаты. Еще в 1362 г. в битве у Синих Вод (Подолье) русско-литовские
войска разбили войска трех татарских царевичей, а в 1410 г. грянула
знаменитая Грюнвальдская битва. С той и с другой стороны в битве
участвовало около 60 тыс. человек – цифра для эпохи средневековья
огромная.
Польскими войсками командовал Ягайло, а литовско-русские возглавил
Витовт, участвовали отряды из Чехии и татары.
Все это воинство нанесло сокрушительное поражение Ордену. Был убит даже
магистр – глава Ордена – фон Юнгинген. Хотя развить этот успех
соединенные силы не смогли – осада крепости Мальборг (главного форпоста
крестоносцев в Прибалтике) окончилась ничем, но Ордену был нанесен
страшный удар, от которого он так и не сумел оправиться. Совместная
победа на поле между селениями Грюнвальд и Танненберг привела к
заключению в местечке Городло (Восточная Польша) следующей унии –
Городельской. Она, впрочем, также оказалась в реальности лишь личной,
номинальной – оба государства сохранили свою самостоятельность. Значение
Городельской унии 1413 г. состоит в том, что именно с нее начинается
весьма неоднозначный процесс – процесс полонизации и католицизации
Великого княжества Литовского. По условиям унии католики получили
определенные привилегии при доступе к “урядам” – государственным
должностям. Польская знать браталась с литовской, передавая ей свои
гербы, начинала формироваться чуждая народным массам по своей вере и
даже этнической принадлежности элита. Другими словами, именно
Городельская уния создала предпосылки для наступления Польши на русские
земли Великого княжества Литовского. В условиях начавшейся полонизации,
ухудшения положения русских в Великом княжестве Литовском вспыхнула
война, которая в литературе получила название “восстание Свидригайло”, в
ходе движения, возглавленного князем Свидригайло Ольгердовичем, возникла
ситуация, когда Великое княжество Литовское распалось на две части:
“Литва посадила на великое княжение Сигизмунда Кейстутьевича, а русские
земли держались стороны Свндригайло и именно его посадили на “великое
княжение Русское”. В политическом развитии Великого княжества Литовского
период этот был переломным. Пока Сигизмунд подтверждал унию с Польшей,
русские земли жили своей жизнью, пытались построить отдельное
политическое здание. Однако “восстание Свидригайло” потерпело поражение,
а после гибели князя Сигизмунда на престоле в Вильно утверждается
Казимир Ягеллончик, правление которого знаменовало новую эпоху, и
которое по значению можно сравнить с правлением Ивана III в Великом
княжестве Московском. Казимир восстанавливает, пошатнувшиеся уже было,
основы униатской политики, в своем лице династически вновь объединяет
два государства.
Впрочем, основы политики унии остаются достаточно неустойчивыми и во
второй половине XV-начале XVI вв. Униатский процесс продолжился и при
преемниках Казимира – великих князьях Александре и Сигизмунде, но
завершился лишь в правление Сигизмунда-Августа, когда в 1569 г. В
условиях постоянной борьбы Великого княжества Литовского с Российским
государством была заключена Люблинская уния (в городе Люблине в Польше),
имевшая важнейшее значение в истории Восточной и Центральной Европы. На
европейских картах появилось новое государство – Речь Посполитая.
Правда, Великое княжество и в составе Речи Посполитой сохраняло
определенную самостоятельность, но территория ее теперь ограничивалась
собственно Литвой и землями Белоруссии, а все южные земли (Украина)
отошли непосредственно в состав Короны, т.е. Польши. Такова внешняя
канва событий. Но как развивалась “внутренняя” история этого огромного
региона Восточной Европы? В состав Великого княжества Литовского вошли
древнерусские города-государства, которые в ряде районов еще долгое
время сохраняли свою социально-политическую структуру и экономическую
основу в виде землевладения общин. Со временем усиление княжеской власти
привело к росту так называемой служебной системы – организации, имевшей
место и у других народов Центральной и Восточной Европы. Все большая
часть населения начинает нести “службу” в пользу княжеской власти,
города-государства сменили “княжества” – своеобразные военно-служилые
государства, в которых большинство населения было обязано служебными
отношениями князю, но было свободным и не находилось в той или иной
зависимости. По типу такого рода государства строится и само Великое
княжество Литовское в целом. В этом государстве XIV-первой половины XV
в. Еще очень сильна была община, литовско-русское право основывалось на
Русской Правде. Лишь постепенно начинают зарождаться сословия, процесс
формирования которых занимает XV-первую половину XVI в. Этот процесс был
ускорен появлением крупного иммунизированного землевладения, получившего
развитие во второй половине XV столетия. Крупное землевладение привело к
тому, что высшее сословие в государстве составили землевладельцы –
бояре, которые на польский манер получили название “панов”, “шляхты”. К
ним со временем присоединились и княжеские роды уцелевших в борьбе с
великокняжеской властью остатков Рюриковичей и Гедиминовичей. Название
“бояре” со временем перешло на верхушку крестьянства – довольно
многочисленную категорию, несшую военную службу. Военную службу несло и
“тяглое” и “данное” крестьянство, но основу их служебных отношений
составляла дань и выполнение всякого рода работ. По мере развития
иммунизированного землевладения именно эти отряды крестьян в наибольшей
степени пополняли отряд “непохожего” крестьянства – первый симптом
крепостнических отношений. Особое сословие со временем сложилось в
городах: мещане, которые несли в государстве ряд повинйостей.
Консолидации этого сословия весьма содействовало распространение такой
разновидности иммунитета, как магдебургское право, которое постепенно и
весьма болезненно прививалось в русских землях. Иммунизированное
землевладение в конечном итоге привело и к изменению государственного
строя Великого княжества Литовского. Уходили в прошлое вечевые собрания
и прежняя княжеская власть утрачивала свои функции, а все большую роль в
политической жизни земель начинали играть бояре – шляхта. Рада – совет
вокруг великого князя литовского (почти полный аналог древнерусской
думы) начинает разрастаться и превращается в “великий вальный сойм” –
подобие польских шляхетских сеймов. Формирование этого государственного
учреждения относится в концу XV – первой половине XVI столетия.
Землевладельцы с мест отправлялись в центр, где на собраниях шляхты и
решали основные проблемы политической жизни государства. Появление
“великого вального сойма” знаменовало формирование новой
государственности – сословно-аристократической. Так шло развитие
государственности западнорусских земель: от древнерусских
городов-государств к княжествам и военно-служилой государственности – и,
затем, к сословно-аристократическому государству. Процесс эволюции
государственных организмов сопровождался и изменением налоговой системы
Великого княжества Литовского. На протяжении XIV-XV вв. здесь
существовали архаические древнерусские налоги и повинности (полюдье,
дары и т.д.), которые лишь постепенно меняли свой облик. Существенные
изменения в налоги и повинности вносило иммунизированное землевладение,
так как при передаче землевлалельцу прежних повинностей многие из них
просто исчезли.
В русских землях Великого княжества Литовского лишь постепенно изменялся
и характер социальной борьбы. Борьба, характерная для древнерусского
периода – борьба между свободными, которые в ходе нее распадались на
партии, возглавляемые боярскими группировками. Эти архаические формы
социального противостояния сменялись противоборством между различными
сословиями, формировавшимися в государстве, а также борьбой общин с
государственным аппаратом.
Все эти тенденции социально-экономической и политической жизни получили
дальнейшее развитие во второй половине XVI-первой половине XVII в.
2. Предпосылки формирования украинского и белорусского народов
На протяжении XV-первой половины XVII вв. формируются украинская,
белорусская и русская народности. Определенные различия в языке,
материальной культуре появляются еще в период расселения восточных
славян по Русской равнине.
Хотя в XI-XII вв. сохранялась идея восточнославянского единства,
разобщенность политической жизни в рамках городов-государств также
способствовала накоплению различий между восточнославянскими общностями.
Сильный импульс этому процессу был дан перипетиями бурного XIII
столетия. Как мы уже знаем, земли будущей Украины и Белоруссии оказались
в составе Великого княжества Литовского. Здесь на основе древнерусского
литературного языка сформировался белорусско-украинский язык, который
стал государственным языком в Литовско-Русском государстве. Со временем,
особенно после Люблинской унии, в результате проникновения в него
оборотов живой народной речи формируются украинский и белорусский языки.
Определенную роль в этом процессе играл и церковнославянский
литературный язык.
Идея исторической общности русских, украинцев и белорусов имеет
многовековую историю. Истоки ее коренятся в эпохе Киевской Руси, от
которой были унаследованы понятия общих для всех православных восточных
славян «русской веры» и «русского языка». В начале XVII в. осознание
этой общности было достаточно четко сформулировано автором «Русского
летописца», вошедшего позднее в состав Густынской летописи: «Вестно есть
всем, яко сии все… Москва, Белая Русь, Волынь, Подоля, Украина.
Подгоря… единокровны и единорастаны, се бо суть и ныне все общеединым
именем Русь нарицаются». На это общее наследие наложились затем
вторичные черты сходства, обусловленные длительным сосуществованием в
рамках Российской империи и Советского Союза и русификацией. В советское
время идея воплотилась в тезисе о «трех братских народах», берущих свое
начало в единой колыбели – Киевской Руси.
На фоне этой очевидной близости мысль о том, что эти «братские народы»
тем не менее, все же являются разными народами, пробивала себе дорогу с
большим трудом. В среде украинской интеллигенции национальное
самосознание зародилось в середине XIX в. и сформулировано было
деятелями Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве (1846-1847 гг.), многие
из которых затем (в 50-е – 60-е гг.) группировались вокруг журнала
«Основа» в Санкт-Петербурге. Там в частности, была опубликована статья
Н. И. Костомарова «Две русские народности», название которой говорит
само за себя.
Признание существования третьей «русской народности», белорусов,
вызревало еще медленнее. В умах местной интеллигенции боролись польское
самосознание и идеология так называемого «западно-руссизма», согласно
которой белорусы были лишь одной из этнографических групп русского
народа. Идея самостоятельности белорусского народа была впервые
выдвинута, пожалуй, народнической группой «Гомон», действовавшей среди
белорусских студентов в Петербурге в 1880-е гг., притом не без влияния
аналогичных украинских групп. Но еще несколько десятилетий этой идее
приходилось доказывать свое право на жизнь. Например, авторитетный
языковед, академик И.И. Срезневский в 1887 г. утверждал: «Гораздо
правильнее белорусский говор считать местным говором Великорусского
наречия, а не отдельным наречием» Двухтомная работа П. В. Шейна по
этнографии белорусов, опубликованная в 1887-1893 гг., вышла под не менее
красноречивым, чем статья Костомарова, названием: «Материалы для
изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края».
Впрочем, в то время не раз подвергался сомнению и самостоятельный статус
украинского народа. Но в целом несомненно, что украинская национальная
идея развивалась активнее белорусской. В 1905 г. комиссия Российской
академии наук официально признала полноправное существование украинского
языка, в то время как попытки закрепить аналогичный статус за
белорусским языком окончательного оформления так и не получили.
И все-таки термин «белорусы», пусть пока еще в чисто этнографическом
смысле, постепенно проникал в массовое сознание. При проведении переписи
населения 1897 г. 74% жителей пресловутого Северо-Западного края
определили свой родной язык как белорусский. В начале XX в. вопрос о
статусе белорусского языка носил, так сказать, «таксономический»
характер: шли споры о том, признавать его самостоятельным языком или
диалектом русского. Соответственно колебалось мнение и о статусе
белорусов как этнической общности, но сам факт существования такой
общности под сомнение уже не ставился. В конце концов, это привело к
появлению на руинах Российской империи белорусской государственности,
хотя подлинной независимости это новое государство (как, впрочем, и
Украина) тогда добиться не смогло.
Те, кто утверждал национальную самобытность украинцев и белорусов, тем
самым вставали перед необходимостью объяснить причины ее возникновения.
На первом этапе это делалось достаточно поверхностно. Так, Н. И.
Костомаров заложил начало, условно говоря, «племенной концепции»,
согласно которой черты различия великорусов и малорусов были
унаследованы от разных групп славянских племен («княжений»), упомянутых
в «Повести временных лет». Этнические особенности белорусов объяснялись
им просто: «Где были кривичи, там ныне белорусы». Очевидно, под
белорусами он понимал только жителей той территории, которая в первой
половине XIX в. называлась «Белой Русью»: север, северо-восток и отчасти
центр современной Белоруссии вкупе со Смоленщиной. Эта территория
действительно была близка к территории расселения кривичей «Повести
временных лет».
Российский историк В. О. Ключевский в конце XIX в. сформировал, а в 1904
г. опубликовал иное, хотя столь же поверхностное объяснение.
Первоначальные племенные различия, по его мнению, стали уже, неразличимы
к XIII в., когда Русь распалась на две мало связанные между собой
области – южную (киевскую) и северо-восточную. «Великорусское племя…
было делом новых разнообразных влияний, начавших действовать после этого
разрыва народности», причем немалую роль сыграло взаимодействие с
местным «инородческим» населением (по современной терминологии –
субстратом), а также адаптация к природным условиям Волго-Окского
междуречья. Южный же центр в результате татарского нашествия обезлюдел,
а его уцелевшее население отхлынуло на территорию Польши и Великого
княжества Литовского. В XV-XVI вв. его потомки вторично заселили степные
окраины, смешавшись «с бродившими здесь остатками старинных кочевников»,
что и привело к сложению «малорусского племени как ветви русского
народа». Происхождение белорусов В. О. Ключевский вообще не затронул, но
из общей схемы можно заключить, что его также можно было бы объяснить
лишь «новыми разнообразными влияниями» XIII-XVI вв.
Все предложенные в дальнейшем объяснения этногенеза восточнославянских
народов можно свести либо к одной из этих двух крайних позиций, либо к
их комбинации в разных пропорциях. При этом вырисовывается достаточно
характерная закономерность: представители украинского и белорусского
национальных движений в целом склонялись к «племенной концепции», т. е.
постулировали изначальные различия предков трех народов, а российские
(позднее – ортодоксальные советские) исследователи явно смещали акцент в
сторону вторичных влияний, разорвавших некогда единый этнос.
Две наиболее разработанные версии были предложены на рубеже XX в. А. А.
Шахматовым и Е. Ф. Карским. Первый из них признавал разделение племен
«Повести временных лет» на три группы говоров (северную, среднюю и
южную), но полагал, что эти группы испытали нивелирующее взаимовлияние в
эпоху Киевской Руси и послужили только основой для сформирования
восточнославянских народов. В целом же этот процесс состоялся уже после
татарского нашествия, в рамках новых государств – Московского и
Литовского. В частности, белорусская народность сложилась на базе
западной ветви среднерусской группы говоров, но благодаря, прежде всего
политической изоляции от восточных и северных говоров,
эволюционировавших в направлении русского языка.
Е.Ф. Карский вслед за Н.И. Костомаровым усматривал истоки этнообразующих
черт в особенностях древнеславянских племен. Но, поскольку в его время
понятие «Белоруссия» стало значительно шире, включая жителей Полесья и
верхнего Понеманья, механическое сопоставление белорусов с кривичами
стало невозможным. Е.Ф. Карский указал на три древнерусских племени,
давших начало белорусскому этносу: кривичей, дреговичей и радимичей. Но
сложение единой народности на их основе он датировал более поздним
временем – XIII-XIV вв., когда потомки указанных племен вошли в состав
Великого княжества Литовского. Таким образом, решающими были все же
вторичные влияния, хотя Е.Ф. Карский, по сути дела, так и не
конкретизировал, в чем же они заключались.
В качестве примера эволюции «племенной концепции» интересна версия,
предложенная деятелем белорусского национального возрождения В.
Ластовским. Она была сформулирована в предисловии к изданному им в 1924
г. «Подручному русско-кривскому (белорусскому) словарю». Уже в Х веке,
по мнению В. Ластовского, белорусы представляли собой полностью
сформировавшийся народ, который выступает под именем «кривичи», а ряд
племен «Повести временных лет»: дреговичи, древляне, радимичи, вятичи (а
также упомянутые им по явному недоразумению «горяне») – представляли
собой просто ветви единого «кривского племени». Именно племенные
особенности были, по его мнению, ключевыми в образовании белорусского
(«кривского») народа, а все вторичные воздействия (вхождение в состав
Руси, принятие христианства, литовское, а затем польское и российское
владычество) лишь размывали чистоту древнего этноса, которую надлежит по
мере возможности сохранить и возродить. Интересно, что В. Ластовский
совершенно не замечал порочного круга, лежащего в основе его концепции:
основанием для включения древних племен в состав «кривского племени»
служила их локализация на территории, которая в начале XX века была
этнически белорусской, в то время как своеобразие данной территории
объяснялось наследием этих же племен.
Развитие противоположной идеи привело к оформлению в советской
историографии концепции «древнерусской народности». Вслед за Ключевским
и отчасти Шахматовым ее сторонники утверждали, что уже в эпоху Киевской
Руси племенные отличия утратили свое значение, а главные отличительные
черты восточнославянских народов возникли позднее, после распада Руси и
раздела ее территории между Московским государством и Великим княжеством
Литовским (ВКЛ). В духе этой концепции в 40-е гг. был предложен ряд
попыток объяснить причины появления белорусского этноса и его отличия от
русского'”. Основными факторами постулировались политическое объединение
в рамках ВКЛ и экономические связи между отдельными областями будущей
белорусской территории, причем механизм действия этих факторов не
объяснялся. Вышедшие затем работы А.Н. Тихомирова и Л. В. Черепнина
довольно детально обосновывали ключевую роль периода Киевской Руси для
формирования восточнославянского единства в форме древнерусской
народности. Вопрос о причинах различий при этом совершенно отступил на
задний план. В сфере языкознания идея вторичности отличительных черт
восточнославянских языков нашла развитие в работах Ф.П. Филина. Он
обосновывал сложение к первой половине XII в. общерусского языка,. в
котором выделял северную и южную этнографические зоны. Образование трех
восточнославянских языков было, по его мнению, результатом последующих
эволюционных процессов. В частности, в западной части общерусского
ареала примерно в XIV-XVI вв. развились такие вторичные явления, как
отвердение звука «р», «дзекание» и другие характерные особенности
белорусского языка. Причины подобных новаций лингвисты склонны объяснять
внутренними законами развития языка (по аналогии с биологией их можно
назвать своего рода «мутациями»).
Московский археолог В.В. Седов, опираясь главным образом на данные
археологии и топонимики, в ряде работ сформулировал концепцию, которую
можно условно назвать «субстратной». Согласно этой теории, первоначально
единый славянский массив при расселении по территории Восточной Европы
наслоился на разные этнические субстраты. На территории современной
Белоруссии славяне смешались с племенами балтской языковой группы,
родственными литовцам и латышам. Ассимилированные потомки древних балтов
привнесли в культуру и язык кривичей, дреговичей и радимичей самобытные
черты, которые впоследствии не исчезли полностью в эпоху Киевской Руси и
вновь проступили после ее распада. Именно на их основе произошла
интеграция потомков указанных племен в единый белорусский этнос. Эта
концепция в советский период встретила довольно холодный прием, в
основном по идеологическим соображениям. Во-первых, приверженцев
официальной догмы настораживал сам акцент на различия, а не на общность.
Во-вторых, слишком бросалось в глаза сходство с «племенной концепцией»,
приверженцы которой в то время носили ярлык «буржуазных националистов».
Ситуация резко изменилась после образования на территории бывшего СССР
новых независимых государств. Как и можно было ожидать, «племенная» и
родственная ей «субстратная» концепции стали пользоваться повышенной
популярностью. В статье В.П. Грицкевича «Какой быть белорусской
исторической науке», появившейся в 1992 г., приведен целый перечень
«мифов и умолчаний, которые на протяжении последних десятилетий
сложились в советской белорусской исторической науке и с помощью
историков укоренились в сознании людей». Среди них названы и мифы «о
прогрессивной роли славянского элемента в формировании белорусского
этноса», «об общей древнерусской народности», а также «о запоздалом до
XIII-XIV веков оформлении белорусского этноса». Понятно, что
альтернативой может быть только признание прогрессивной роли балтского
субстрата, отрицание древнерусской народности и датировка оформления
белорусского этноса периодом не позднее IХ-Х вв., т. е. до включения
белорусских земель в состав Киевской Руси.
Политический смысл противостоящих концепций вполне очевиден. Так же
очевидно, что для их сторонников важно не столько соответствие этих
представлений действительности, сколько вытекающие из них выводы «на
злобу дня». Но понять суть этнических процессов внутри восточного
славянства можно только путем опоры на реальные исторические факты.
Итак, отличия белорусов от русских и украинцев могут восходить либо к
древнему субстрату (при посредстве дреговичей, кривичей и радимичей, в
наибольшей мере впитавших его), либо к периоду существования Великого
княжества Литовского (вторая половина XIII-XVIII вв.). Естественно,
нельзя исключать и того, что вклад в копилку этнического своеобразия
делался в оба периода. О чем же говорят имеющиеся факты?
«Повесть временных лет» дает общие указания на локализацию славянских
племенных княжений, но содержит лишь очень скудные данные об их
происхождении. Сообщается только о западном («от ляхов») происхождении
радимичей и вятичей. Данные археологии позволяют несколько уточнить эту
информацию. Так, по современным представлениям, накануне массового
расселения славян по Восточной Европе ареалом их расселения была
пражская археологическая культура, существовавшая в VI-VII вв. в среднем
Поднепровье, бассейнах Припяти и Западного Буга. В VIII-IX вв. на ее
месте сложилась культура Луки-Райковецкой, черты которой находят затем
прямое продолжение в древностях волынян, древлян, полян и дреговичей
Х-ХI вв. Таким образом, указанные племена представляют собой
близкородственную группу, в формировании которой роль какого-либо
субстрата не прослеживается.
Процесс формирования кривичей, радимичей и вятичей был не столь
прямолинейным. Они сложились в результате нескольких волн славянского
проникновения в ареал древнего субстратного населения, которое
традиционно относится к балтской языковой группе на том основании, что
названия рек и озер в этом ареале находят наилучшее соответствие в
современных литовском и латвийском языках. Следы этого местного
населения прослеживаются вплоть до VIII в., а славянские черты
окончательно возобладали лишь в следующем столетии – вероятно, в
результате завершающей волны миграций. При этом древности радимичей и
вятичей действительностью очень близки между собой, что неплохо
соответствует летописному сообщению об их совместной миграции. Культура
кривичей стоит несколько особняком, притом ареал ее охватывал в IХ-ХI
вв. не только север и северо-восток Белоруссии и Смоленщину, но также
Псковскую и значительную часть Тверской области, где субстрат был не
балтским, а финским. Наиболее близки к кривичам, судя по археологическим
данным, были их северные соседи – словене новгородские.
Таким образом, различные группы восточнославянских племен действительно
существовали, но ни письменные, ни археологические данные не дают
оснований для выделения среди них единой прабело-русской (равно как и
праукраинской и правеликорусской) группы. Полоцкие кривичи, бесспорные
предки белорусов, были ближе всего к смоленским и псковским кривичам,
вошедшим позднее в состав русского народа. Потомки родственных между
собой радимичей и вятичей также влились затем в разные этносы. Наконец,
дреговичи имели общие корни с волынянами и другими южными племенами
(предками украинцев, а отчасти и поляков).
Ареал балтского субстрата также не вполне совпадает с позднейшим ареалом
белорусского этноса. Помимо большей части современной Белоруссии, он
охватывал не только Смоленщину и Брянщину, но также Калужскую, Тульскую
и Орловскую области (ареал мощинской археологической культуры, смененной
древностями вятичей в VIII в.), обитатели которых не имели отношения к
этногенезу белорусов. И наоборот, на территории белорусского Полесья
дославянские черты уже к VI веку полностью исчезли, поэтому
принадлежность полешуков к белорусскому этносу можно отнести на счет
субстрата только с большой натяжкой.
Короче говоря, на основании «племенной» и «субстратной» концепций
невозможно объяснить, почему потомки припятских дреговичей стали
белорусами, а потомки древлян и волынян – украинцами, почему потомки
вятичей с верховьев Оки стали русскими, а потомки радимичей –
белорусами. И уж совершенно непонятно, какое общее наследие могло
привести к слиянию в единый этнос пинских дреговичей с полоцкими
кривичами. (Точности ради отметим, что часть дреговичского ареала, а
именно в Центральной Белоруссии, впитала тот же субстрат, что и
кривичи-полочане, но к исходной области дреговичей на берегах Припяти,
ныне бесспорно входящей в состав белорусской этнической территории, это
не относится.)
В то же время не выдерживает критики и концепция «древнерусской
народности», к моменту сложения которой якобы исчезли черты племенного
своеобразия предшествующей эпохи. Данные археологии, анализ региональных
особенностей фонетики и лексики, отраженных в древнерусских летописях и
берестяных грамотах, а также территориальное распространение позднейших
диалектных черт позволяют утверждать о сохранении племенных особенностей
не только в ХII-ХIII вв., но и вплоть до наших дней. Они, скажем,
неплохо объясняют дреговичским наследием наличие в полесских говорах
безударного «о» или твердых согласных в словах типа «iдэ». «ходы»,
«iшлы». объединяющее их с говорами на территории Украины. В свою
очередь, зафиксированное в источниках смешение «ц» и «ч» «полоцане».
«немечь») объединяет потомков кривичей на Витебщине и Псковщине, а
вятичское «аканье» и сегодня сближает московские говоры с белорусскими.
Отмечается совпадение древнего ареала кривичей и новгородских словен с
характерным погребальным обрядом «курганно-жальничного типа»,
сложившимся в XII-XV вв. Следы его отчетливо прослеживаются на данной
территории вплоть до XX в. в виде надмогильных камней и каменных
крестов.
Тем не менее, речь идет именно о диалектных чертах, позволяющих выделять
локальные особенности в составе этносов (в том числе общие для смежных
этносов), но не различать этносы между собой. Появление признаков,
которые объединяют всех белорусов в одно целое и отделяют их от русских
и украинцев, требует совершенно иного объяснения.
Получается, что ни одна из противоположных концепций не соответствует
всей сумме фактов. Племенные особенности не только существовали, но и
сохранились до наших дней в форме локальных диалектных и этнографических
зон, однако не они легли в основу современных этносов, поскольку
совершенно не совпадают с ними территориально. С другой стороны, не было
и единого древнерусского массива, позднее разорванного вторичными
процессами. Появление трех современных этносов можно сравнить с
картинками или словами, составленными из детских кубиков: составные
части те же, но уложены в совсем другой комбинации. Относительно лучше
других этой ситуации соответствуют концепции А.А. Шахматова и Е.Ф.
Карского. Основные идеи их недавно воспроизведены в работе М.Ф.
Пилипенко (которая, несмотря на претенциозный подзаголовок «Новая
концепция», ничего принципиально нового не внесла). Но и в них не
хватает главного – объяснения механизмов действия той силы, которая
выложила из старых кубиков новый узор.
Думается, причина того, что достаточно профессиональным исследователям
на протяжении десятилетий не удалось найти убедительное решение этой
проблемы, кроется в изначальной установке: поиск велся исключительно на
уровне материальных факторов. Между тем известно, что главная
этноопределяющая черта – общее самосознание или, другими словами,
«национальная идея» – относится к категории нематериального. Роль идей в
формировании общих черт материальной культуры и языка практически не
изучена. Это и неудивительно – не только в ортодоксальной советской
методологии, но и в характерное для многих западных исследователей
материализме неопозитивистского толка сама постановка вопроса в подобной
форме (идея формирует материальные объекты) звучит как ересь. Хотя даже
основоположники марксизма признавали, что идея, овладев массами, может
стать материальной силой, все же считалось, что «бытие определяет
сознание», а не наоборот.
Поскольку в период славянских «княжений» трудно усмотреть следы идей,
ведущих к образованию украинской или белорусской народности, остается
искать их в более поздние эпохи. Период распада Руси на
полусамостоятельные земли-княжества кажется перспективным в этом плане,
но лишь на первый взгляд. Центров консолидации в тот период было явно
больше, чем современных этносов. Вывод В. О. Ключевского о двух центрах
(киевском и владимиро-суздальском) представляется явно упрощенным. Можно
говорить еще как минимум о пяти достаточно самостоятельных центрах:
галицко-волынском, чернигово-северском, новгородско-псковском,
смоленском и полоцком. Продолжая нашу аналогию с кубиками, можно
сказать, что это была еще не окончательная их комбинация.
Тот факт, что Полоцкая земля в то время отличалась особым сепаратизмом,
также не может объяснить появление белорусского этноса, тем более в его
нынешних границах. Даже если признать обоснованными попытки усмотреть в
Полоцком княжестве зачатки белорусской государственности, территория его
охватывала не более половины современной Белоруссии. Вся южная ее часть
была в то время гораздо теснее связана с Киевом, Черниговом и Волынью,
чем с Полоцком. Достаточно напомнить, что Гомель и Речица в ХII-ХIII вв.
входили непосредственно в Черниговское княжество, Мозырь – в Киевское,
Мстиславль – в Смоленское, а Брест – во Владимиро-Волынское.
Самостоятельные Гродненское и Турово-Пинское княжества также тяготели
скорее к югу, чем к северу. Да и обособленность Полоцка от остальных
русских княжеств не стоит переоценивать. В грамоте, составленной
полочанами в 1264 г., недвусмысленно указывается, «што Руськая земля
словет Полочьская». Именно в этот период окончательно оформляется
общерусское сознание, сохранившееся затем на протяжении столетий.
К тому же идея полоцкой независимости была довольно эфемерной. Последний
всплеск ее, пожалуй, прослеживается в период княжения Андрея
Ольгердовича (1340- 1380-е гг.), в дальнейшем же самосознание жителей
Полоцкой земли никогда не шло далее регионального (земского) уровня. В
XV-XVII столетиях ни о каком особом сепаратизме этой земли на фоне
других регионов говорить не приходится.
Значительно более важные последствия для этногенетических процессов
имело образование на территории Руси двух полностью самостоятельных и
даже враждебных друг другу государств: Великого княжества Литовского и
Великого княжества Московского. Не случайно именно на этот период
обращали свое внимание все исследователи, отвергавшие «племенную»
концепцию. Действительно, государственная граница между ВКЛ и Московским
государством, сложившаяся к началу XVI в., удивительно точно совпадает с
современной этнической границей между русскими и белорусами. Более того,
изменения политической границы, в результате которых Смоленщина и
Брянщина периодически отходили то к ВКЛ, то к Москве, хорошо
соответствуют «промежуточному» этническому состоянию этих территорий,
которое только в XX в. завершилось их включением в русский этнос (на
большинстве этнографических и лингвистических карт конца XIX – начала XX
в. эти территории еще обозначены как белорусские).
Тем не менее, факторы, производные от политического раздела Руси,
неплохо объясняют только западную границу русского этноса, но никак не
этническую границу между белорусами и украинцами. В политической истории
этих двух народов не было существенных различий с середины XIV в. до
1569 г., когда в результате Люблинской унии территория Украины вошла
непосредственно в Польское королевство, а Белоруссия осталась в составе
ВКЛ, сохранившего самостоятельный статус в рамках федеративной Речи
Посполитой. Да и политическая самостоятельность ВКЛ позднее была в
значительной степени формальной, а основные культурные, религиозные и, в
известной степени, социально-экономические процессы шли на всех
восточных землях Речи Посполитой практически синхронно.
Более того. сам факт различного поведения белорусской и украинской
шляхты накануне Люблинской унии, что и привело ко включению Украины в
состав Польши, свидетельствует о серьезных различиях в самосознании –
вопреки сходству внешних (материальных) условий.
Список используемой литературы:
1. Вернадский Г. В. История России: Россия в средние века / Пер. с англ.
Тверь; М., 1997.
2. Седов В. В. Восточные славяне… с. 41-45.
3. Гринблат М. Я. Белорусы. с. 83-84, 106-112.
4. Травянка Г. Действия презельнои и от начала поляков крвавшой
небывалой брани Богдана Хмельницкого гетмана Запорожского с поляки.
Клев, 1854.
5. Рогалев А. Ф. Белая Русь и белорусы: В поисках истоков. Гомель, 1994.
6. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1963. Кн. 9.
7. Тихомиров М. Н. О происхождении названия «Россия» // Вопросы истории.
1953. № 11
Нашли опечатку? Выделите и нажмите CTRL+Enter
